Победа над шестым когопулом оказала влияние не только на судьбу Коринфа. Кое-какие события произошли и у непосредственных участников славного боя. Энох, вопреки сопротивлению Кэнта ушёл на флот. Знаменитый Тин имел с Аркадцем небольшую беседу, после чего Орит также переселился с тверди земной на зыбкую корабельную палубу.

Мидана осталась одна, но ненадолго: несколько слов, произнесённых между Кэнтом и Тенцием, решили её судьбу — в десятке Норитов появилась ещё одна девушка. Кэм, награждённый лавровым венком, наотрез отказался вернуться в гвардию Аристарха, заявив, что не намерен бегать из подразделения в подразделение — ему и тут неплохо. А Венета, как ни бились её брат и Кан, с неменьшей категоричностью заявила, что остаётся в десятке.

Кан и Кэм продолжали наседать, тогда коринфянка призвала на помощь подруг и обратилась с вопросом к Фидию, хорошо ли она сражается. Сколько ни крутил десятник, сколько ни ворчал насчёт присутствия женщин в действующей армии, она твердила одно и то же: «Нет, ты скажи — я настоящий воин или обуза?» Перед таким жёстко поставленным вопросом и слезами, льющимися из зеленоватых, будто морская волна глаз, не смог устоять даже Фидий. Он пожал плечами и, смущённо посмотрев на брата и Счастливчика, вынужден был дать согласие на дальнейшую службу Венеты. А когда Кэм возмутился, десятник напомнил ему, что уход добровольца из строя до конца военных действий является дезертирством и карается по законам военного времени.

Что касается Медиса и Гетидов, то они также получили поощрение за храбрость в бою, но, при этом, пастуха сняли с командования цепниками. Впрочем, Медис не расстраивался — ему было безразлично командир он или подчинённый. Рядовому гоплиту легче — кроме себя он не за кого ни в ответе. Теперь он жил вместе с Гетидами. Проницательный Шат и не уступающий ему умом Ним чувствовали, что всё это недаром, что Ритатуй снова что-то затевает. Так и случилось.

На исходе третьего дня после освобождения Коринфа, Литапаст, вернувшийся от Эгея, вызвал к себе Гортензия.

Приведи мне Кана, — сказал он телохранителю. — Пусть снарядится по-боевому, и пошли кого-нибудь привести его бешеную скотину.

— Привести Дива, стратег? — усмехнулся сотник. — Поверь мне, это невозможно.

— Тогда зайдите за ним сами.

— Будет исполнено, стратег.

— Погоди, — окликнул полководец своего охранника, когда тот уже выходил из шатра, — тебе не кажется, что мы совершили крупную ошибку, сцепившись с этим мальчуганом?

— Кажется, стратег. Такого парня, как младший Норит, надо иметь среди друзей.

— Это ты правильно…

Десяток Фидия отдыхал после очередных учений, когда послышался дробный стук конских копыт.

— Кого это там сатиры несут? — полюбопытствовал Кэм, лениво поворачивая голову. — Ого! Поглядите-ка, Гортензий! И, кажется, к нам. Держись, Кан, ваш стратег опять какую-то пакость затеял.

Гортензий спрыгнул с коня, несколько шагов не доехав до костра, подошёл, ведя лошадь в поводу.

— Хайре, — сказал он, поднимая правую руку.

— Это ещё поглядеть надо, чему нам радоваться! — отозвался Леон, неприязненно глядя на сотника. — Чего надо?

— Стратег Литапаст…

— Опять Литопаст — я же говорил! — Кэм злобно сжал кулаки.

— … стратег Литапаст, — не обращая внимания на реплику коринфийца, продолжил Гортензий, — приглашает к себе гоплита Канонеса Норита по прозвищу Афинянин. Тебя, парень.

— Ты пойдёшь? — спросила у Кана Венета, кладя руку на плечо юноши.

Кан ожесточённо поскрёб в затылке:

— А куда я денусь? — вздохнул он.

— Стратег Литапаст просил прибыть в доспехах, — сказал Гортензий.

— Да уж без доспехов я к Литапасту и так ни ногой, — хмыкнул Кан, облачаясь в панцирь; Венета пристегнула ему поножи, вызвав завистливый вздох Кула.

— Копьё можешь не брать, — посоветовал сотник, — у нас их много, — и, усмехнувшись, добавил. — Это не вызов, Кан. Это приглашение. Ты нужен стратегу.

— Ладно! — афинянин решительно отодвинул копьё, протянутое Орфеем. — Идём.

Когда они свернули к обозу, юноша с удивлением посмотрел на Гортензия.

— Куда мы идём?

— Пока к Ритатую; надо забрать Дива.

Кан почувствовал, что напряжение, охватившее его при появлении старого недруга, быстро проходит. Ещё бы — верхом на Диве он не боялся никого!

— У нас, кажется, было намерение сразиться, Гортензий, — сказал он, едва они оказались меж лагерями. — Не настало ли время скрестить клинки?

— Не настало, — спокойно ответил сотник. — Да и к чему нам сориться? Признаюсь, я был неправ.

— А как насчёт встречи по дороге из Коринфа?

— Тут моя вина, но я выполнял приказ.

— Зачем меня вызывает Литапаст?

— Сам не знаю, клянусь Аресом.

— Ну-ну…

Уже темнело. Литапаст с беспокойством поглядывал в проём шатра, поджидая прибытия посланца. Наконец, услышав перестук конских подков, торопливо вышел наружу.

— Хайре, Афинянин, сказал он приветливо. — Входи.

На столе, под сводом шатра стояли кувшин с критским вином, три чаши и блюдо с горячим жарким и лепёшками.

— Прошу садиться, — стратег широким жестом показал на походное кресло. — Гортензий, налей! А ты, Норит, не держи зла на моего стража, он всегда выполняет только мои приказы. Мы тут поговорили, подумали и решили оставить тебя в покое.

— Приятно слышать, — осторожно сказал Кан, с опаской поглядывая на вино.

Литапаст поймал его недоверчивый взгляд и улыбнулся:

— Не волнуйся, не отравлено. Ты мне нужен живой.

«Слава Зевсу», — подумал юноша и снял шлем.

— Давайте выпьем, друзья, — продолжал стратег, — за то, чтобы нам никогда больше никогда не ссориться.

— Что до меня, — ответил Норит, — так я никому не желал зла, кроме атлантской нечисти. Я человек мирный.

— Ну, хорошо! Хочешь, выпьем за то, чтобы забыть наши маленькие счёты?

— За это — с большой охотой, — отозвался Кан. — Ты умный человек, стратег. Мне было бы неприятно враждовать с тобой. Мы же делаем одно дело. Ты — побольше, я — поменьше, но одно! Умные люди должны жить в согласии — таково моё мнение. Выпьем!

И они осушили чаши.

— А теперь, когда заключена мировая, — сказал Литапаст, беря с блюда кусок жаркого, — объясни мне причины твоего нежелания отдать добытые тобой сведения в мои руки. Или это были не причины, а простая неприязнь?

— Неприязнь была, — кивнул Кан, — но были и причины, точнее, одна.

— Какая же, если не секрет?

— Теперь не секрет. Я хотел, чтобы архистратегом стал Ритатуй.

— Но почему? Я, кажется, немало сделал для общего дела. Например, союз басилевсов был подготовлен мной и уверяю тебя — в считанные дни. Не будь меня…

— … у нас не было б такой армии. Верно, стратег! Но я простой гоплит и знаю желания моих товарищей. Каждому своё. Ты своё дело исполнил с блеском. Зачем же зариться на чужое? Ритатуй лучший полководец Эллады. Можно было бы выбирать, если б у нас был Гедион. Но Гедиона нет. А, кроме того, я был послан Ритатуем. Не мог же я его выдать! Будь на моём месте Гортензий, разве он поступил бы иначе?

— Всё правильно, Норит, — подтвердил сотник. — Я бы тоже молчал.

Литапаст, задумавшись, барабанил пальцами по столу.

— Что ж, — сказал он грустно, — может быть, ты и прав. Я ошибся — ты умнее Лэда Астура, тебя ждёт блестящее будущее! И хотя я человек мстительный, но с тобой согласен. Ты, видимо, знал, чего хочешь, и не отступал от своих принципов. Верность и смелость всегда внушают уважение. Я уважаю тебя Афинянин. Выпьем!

После того, как все выпили, Литапаст предложил им подкрепиться поплотнее.

— Есть дело, — сказал он. — Ты готов помочь мне, Норит?

— Да. А что случилось?

— Наша конница стоит в резерве центра, — пояснил стратег. — Во время генерального сражения мы должны биться где-то неподалёку от вражеского лагеря. Мне нужно осмотреть эти места, а я не могу.

— Почему? — спросил Кан, удивлённо глядя на начальника афинской конницы.

— Атлантские всадники не дают приблизиться к лагерю даже на сотню стадий. Стоит мне с конвоем выехать на осмотр, как на нас бросаются целые тысячи имперских кавалеристов. И я подумал, что конвой нужен минимальный — два-три человека. Имея с собой тебя и Гортензия, я смогу подобраться к атлантам почти вплотную. Не струсишь, Афинянин?

— Афинянам страх неведом, стратег! — улыбнулся Кан. — Кроме того, даже у Вилена сейчас нет такого коня, как мой Див — на нём я уйду, от кого хочешь. Чего же бояться?

Через полчаса, укрытые темнотой наступающей ночи, три ахейских всадника оказались поблизости лагеря атлантов. Местность была изрезана мелкими, но многочисленными оврагами, гряда пологих, но достаточно пологих холмов, поросших редкими рощицами сосён и кедров, оказалась занята вражески бивуаком. Спокойно рысью объехав место будущего боя, ахейцы отправились восвояси. И тут, по нелепой случайности, каких полным-полно на войне, лёгкий ветерок сдвинул небольшое облачко, медленно проплывавшее по небу. Полная голубовато-жёлтая луна озарила окрестности своим бледным призрачным светом.

— Влипли, — с будничным спокойствием доложил Гортензий.

И тут же раздался голос десятника вражеского пикета:

— А ну, стоять! Кто такие?

— Стоим, приятель, стоим! — откликнулся Кан, переходя на язык имперских жителей, и пришпорил пятками Дива.

Серый жеребец тотчас откликнулся на приказ седока и, взрывая землю копытами, в несколько прыжков достиг вражеского разъезда. Послышался звон металла, потом ужасный крик, и десятник свалился наземь с разрубленным боком. Не успели дозорные придти в себя, как ещё один из них вылетел из седла, хватаясь руками за раздробленную переносицу. Тут подоспели Гортензий и Литапаст…

Атлантские всадники прекрасно знали своё дело, но у них не было таких коней, а в силе и сноровке любой из эллинов стоил троих имперских солдат. Если же к этому прибавить внезапность нападения, то станет понятно, что атлантам пришлось очень несладко. Только трое из десяти успели повернуть коней, в ужасе помчались они к лагерю, оставив место схватки торжествующим победителям. Литапаст, разгорячённый удачным боем, предложил догнать беглецов, но Кан с необычным для молодости хладнокровием решительно отказался, а Гортензий поддержал юношу:

— Пусть пока поживут, — сказал он с пренебрежением, — всё равно недолго им нашу землю топтать осталось.

— Будь я проклят! — Литапаст расхохотался от всей души. — Давненько мне не доводилось скрестить клинок с настоящим противником, — объяснил он удивлённым сообщникам. Слава Аресу — не разучился! Всё! К воронам командование, к воронам Эгея — нашего басилевса. Завтра же попрошусь рядовым конником! Поговорю с Регио, они меня возьмут!

— Ну, зачем же так? — тоже рассмеялся Норит — оставайся на своём месте, а биться предоставь нам. Если нами хорошо командуют, мы кому хочешь, голову набок свернём!

— Да, с такими ребятами, как ты и твои братья, войны нам точно не проиграть. Это правда, будто ты Петнафса заколол?

— Не! Живой он — ваш Петнафс! Несколько дырок я ему сделал, но это так — мелочи.

— Ну, конечно, пустяк! — фыркнул стратег. — Какой-то мальчишка, который и гимнасия-то закончить не успел, встречается с сотником охраны командира лучшего вражеского когопула и за минуту делает из него решето! Ничего особенного, мелочи жизни!

Товарищи спали, только Венета и Фидий сидели у костра, подбрасывая в огонь мелкие веточки. Увидев Кана, осторожно пробиравшегося среди спящих воинов, коринфянка бросилась к нему навстречу и повисла на шее. Плечи её вздрагивали.

— Ну-ну, что ты?! — Кан бережно обнял любимую и зарылся лицом в её распущенные волосы. — Я живой, живой! И всё в порядке.

— Тебя так долго не было, — всхлипнула Венета. — Я прямо не знала, что и делать, куда бежать…

— Никуда не надо бегать, солнышко моё, — прошептал Норит и, отбросив щит, поднял её на руки. — Я здесь. Я с тобой.

— Ну, как дела? — хмуро спросил Фидий, стараясь не смотреть на льнущую к брату девушку.

— Всё в порядке! Я, Литапаст и Гортензий ездили на осмотр местности.

— А почему шлем в крови?

— В крови? — Кан стянул шлем и с недоумением потрогал козырёк, усеянный мелкими багровыми пятнышками. — Да, действительно… но это не моя, клянусь Зевсом!

— Понятно, что не твоя, дурья башка! А чья же?

— Великие Олимпийцы, конечно атлантская!

— Значит Литапаст и Гортензий живы?

— Ну да. Что с ними сделается?! Литапаст-то, оказывается, знаешь, как дерётся! Наткнулись мы на разъезд, так он…  — тут он взглянул на омрачившееся лицо Венеты и быстро закончил, — двоих быстренько уложили и тягу. А Див знаешь, какой конь?! Ха, да на нём и от Таната удрать, раз плюнуть!

— Значит, удрали? — недоверчиво переспросил Фидий.

— А что — драться с ними, прикажешь что ли?! Кан подмигнул старшему брату левым глазом, поскольку справа, обнимая любимого, сидела Венета. — Их же целый десяток. Литапаст так и сказал: «Не хватало нам тут головы сложить! Только помирились, и умирать, ну уж нет!»

— Стало быть, ты помирился с Литапастом?

— Это он со мной помирился. Они могли спокойненько смыться, когда я кинулся… бежать, — добавил он, споткнувшись, — но они меня не бросили. И ещё Литапаст меня угощал вином и хлебом.

— Ф-фу-у, слава Зевсу! — вырвалось у старшего из братьев Кана. — Теперь можно воевать спокойно.

Посреди ночи Венета внезапно спросила совсем, было, заснувшего Кана:

— Слушай, как же так?

— Что «как же»? — вздохнул Афинянин, положив голову на грудь подружки и сладко жмурясь.

— Ты кинулся бежать, а они тебя не бросили? А как они тебя могли бросить, если ты всё равно бежишь?

— А почём я знаю как? — зевнув, ответил Кан.

Фидий прекрасно понял брата и не стал его больше расспрашивать. Он даже сделал своему младшему небольшую поблажку, позволив проспать до завтрака. День прошёл, как обычно: учения, короткий роздых после обеда и снова учения. К ужину, порядком намаявшись, вернулись в лагерь. Теперь отдохнуть можно было на полную катушку. Кан и Венета, наскоро поужинав, ушли гулять, за ними увязались и Орфей и Эвридика, и Мидана с Кулом. Точнее, Кул с трудом уговорил аркадянку пойти развеяться. После ухода Орита бедняжка явно страдала. Почему? Всем казалось, что они хорошо знают причину. Возможно, они и были правы, но отчего-то Мидану не могли утешить ухаживания красавца Изолида.

Вернувшись к костру, Кан увидел лежащих у огня Кэнта и Герта. Южане мирно беседовали со старшими Норитами и Кэмом. Поприветствовав начальство, Афинянин с довольной улыбкой уселся рядом с Венетой на постеленный плащ и, обняв руками колени, уставился на горящие головешки. Ему было хорошо: теплом, сухим и уютным тянуло от костра, сбоку его согревала Венета, голова слегка кружилась от «тихой прогулки» и на душе было спокойно, тихо-тихо.

«Чего ещё надобно человеку? — лениво размышлял юный гоплит. — Хороший ужин, общество друзей и любимой, свежий воздух и жаркий костёр — всё у меня есть! Сами всемогущие боги могут мне сейчас позавидовать. Да, пока ещё топчут родную землю имперские выкормыши, да, предстоят ещё тяжёлые битвы, и мне придётся убивать, калечить, колоть, рубить и резать… Всё это отвратительно, страшно и достаточно грязно. И всё-таки, меня сейчас это почти не беспокоит, может быть, самую малость. Я не боюсь быть убитым — атлантам придётся крепко попыхтеть, чтоб достичь этого, а потому я спокоен, весел и доволен жизнью. Кра-со-та!»

Появились Кул и Мидана. Нечаянно взглянув в сторону Герта, Кан с удивлением заметил, как помрачнело оживлённое лицо микенца. Да-а, Герта красавцем не назовёшь, а если рядом Кул, тем более. В глазах южанина вспыхнули огоньки неприязни, или просто отсвет костра так изменил добродушный взгляд сотника… А как обрадовалась Мидана! Нет больше тихой грустной аркадяночки — шаловливая нимфа резвится у костра Норитов.

«А, всё-таки красивая девчонка у Орита! — подумал Кан с благодушной завистинкой, и тут же поправился. — У Орита ли?» — мысли афинянина были прерваны лёгким, но решительным тычком в рёбра.

— Поглазей, поглазей у меня! — услышал он горячий шёпот у самого уха.

— Уж и оглянуться нельзя…  — польщено проворчал юноша, искоса взглянув на встревоженную коринфянку.

Кэм, легонько посвистывая, с тянутым у Леона точильным камнем доводил клинок меча. Девушки и отношение к ним присутствующих интересовали его мало. Оружие должно быть в порядке. Это главное, остальное — потом. Можно бы беспокоиться за сестру, но причин для беспокойства нет. А чего ему переживать — у Венеты полный порядок. Она любит Кана, Кан — её. Поссорятся — помирятся! В целом Коринфе жениха не выбрала — подавай ей афинянина! Ухажёры, как узнают, от злости полопаются, хе-хе! Кэм поскрёб лезвие ногтем и удовлетворённо вздохнул — наконец-то вновь готово к употреблению, а то после проклятой рубки с Султанами отличный отцовский меч больше походил на плотницкую пилу, чем на боевой клинок.

Вечер пролетел незаметно, однако, перед отбоем, когда южане ушли, Мидана вновь погрустнела, притихла.

— Кажется, Кулу снова не повезло, — тихо сказал Кану Счастливчик, кивая на аркадянку. — Да и Орит, когда вернётся…

Следующие сутки десяток Норитов находился в дозоре, охраняя покой спящих товарищей. Кану — заядлому лодырю — это занятие пришлось по душе.

— Век бы в дозоре стоял, — сказал он Венете, расстёгивая ремень шлема и садясь на щит. — Ни тебе строевой подготовки, ни тебе беготни, непыльная работа!

— Следи за противником! — с насмешливой лаской посоветовала коринфянка. — А то — мигнуть не успеешь…

— Почему это я несчастный? — Кан сдвинул шлем на затылок. — Если уж лентяй, то лентяй счастливый: и работа по мне, и ты рядом. А что касается атлантов, так хоть все глаза прогляди — фиг чего увидишь. Тут, дорогая, не смотреть — тут слушать надо, — и тут же сменил тему. — Как война кончится, пойдёшь за меня?

— Ну, конечно, очень-то ты мне нужен, несусветный засоня! С тобой с голоду вымрешь.

— Не вымрешь, — улыбнулся Кан, обхватывая девушку за талию и сажая рядом. — Я ведь только на войне лентяй, а когда у горна стою — отец на меня не в обиде; работаю не хуже Леона. Из меня хороший кузнец получится — отцовские секреты уже все знаю, скоро свои появятся. Выходи, а?

— Ты очень хочешь?

— Очень-очень-очень! Мать тебя полюбит, отец уже сейчас хвалит и с Висой подружишься. Она у нас хоть и непутёвая, вроде меня, но девчонка хорошая.

— Ну, тогда посмотрим.

Сутки после дежурства — отдых, однако Фидий и тут не дал подчинённым поблажки — едва проснулись — пришлось метать дротики в цель. Бросали по тридцать штук. А тем, кто промахнулся трижды на десяток, добавляли ещё по двадцать бросков. Кан попавший в мишень двадцать семь раз вовсю потешался над Венетой и Орфеем, взмокшими от пота — дротики у обоих, как назло, летели мимо раз за разом. Остальные воины десятка, столпившись вокруг неудачников, шумели, давали советы… Кончилось тем, что Венета бросила дротики наземь, и заявила, что если её заставят ещё раз метнуть эти кривые палки вся тёплая компания останется без обеда, а Кан, как недоброжелатель, и без ужина.

Фидий, конечно, мог применить и власть, но учения затянулись, он тоже проголодался, и не желал голодать до ужина.

— Мне-то, конечно, всё равно, — сказал он, устремляя взгляд за горизонт, — я-то без обеда обойдусь… Брата жалко — помрёт парень.

— И так умрёт! — пообещал Орфей. — Только не с голоду! Дурень я, дурень! Была же возможность отхлестать его до полусмерти!

— Больше не будет, — сказал Кан и показал фракийцу язык.

После ужина, едва Орфей взял кифару, появились Шат и Медис. Хлебнув вина Гетид прищёлкнул языком и, подмигнув Кану, произнёс:

— Хорошо живёте, ребята! Вино — первый сорт! А бедный архистратег от жажды мается!

— Пусть приходит, — посоветовал Кул, — угостим, нам не жалко.

— Ха! Он такое не пьёт. Либо критское, либо хиосское.

Фидий взглянул на Кана, оживление брата явно указывало на то, что реплика Шата предвещает его новое длительное отсутствие.

— Ну, и чем же мы можем помочь архистратегу? — спросил десятник, смотря прямо в плутоватые глаза непоседы.

— Как это чем?! — Шат даже подпрыгнул от непонятливости Норита. — Мы отправляемся за вином, а кто ж нам его доверит? Мы же пьяницы. Ритатуй доверяет только Кану.

— Кану, говоришь? — ухмыльнулся Орфей. — На суде мы этого что-то не заметили. Что ж, я пошёл, — он отложил кифару и приподнялся.

Кан с беспокойством следил за действиями фракийца.

— Куда это ты? — спросил он, уже подозревая подвох.

— За розгами! — пожав плечами, ответил Орфей под оглушительный хохот остальных. — Наберу побольше, чтобы в следующий раз не выпендривался.

— А зачем такая охрана? — недоумённо спросила Венета.

— Ритатуй очень дорожит своим вином, — объяснил Шат. — Не приведи Зевс, какие-нибудь бродяги захватят!

— Кан никуда не поедет! — отрезала коринфянка. — Кэнт, ну хоть ты скажи архистратегу…

— И что ему сказать? — поинтересовался Кэнт, подошедший к костру в сопровождении Герта.

— Он опять посылает Кана за вином! Что это такое, в конце концов! Он же опять у атлантов окажется! Я его не пущу!

— Он должен ехать, Венета, — спокойно сказал Кэнт, — мне уже сообщили, что Канонес Норит и Кэмас Даретид с завтрашнего дня переходят в распоряжение архистратега.

— На какое время? — спросил Фидий.

— Месяц. Или полтора.

— Я протестую! — старший из братьев Норитов стукнул кулаком по колену. — Скоро решающее сражение, а у меня в десятке остаётся девять человек, из них три девушки. А рассчитывают, как на целый десяток. Кто будет драться за моего брата и Кэма? Подкреплений не шлют с начала войны, я ведь не постыжусь, до басилевса дойду!

— Это приказ архистратега, Фидий, — жестко сказал Кэнт. — Я не советовал бы тебе жаловаться.

— А я советовал бы мне не советовать! — в обычно спокойных глазах старшего Норита сверкнули молнии, он подобрался, как перед прыжком. — Девушек нельзя ставить в первый ряд, а кем я их прикрою? Тобой? Архистратегом? Вы что же, решили под корень нас извести?!

Кан испугался за брата — Кэнт не такой человек, чтобы сносить возражения, причём в такой форме. Но Аркадец ответил спокойно, да так, что все присутствующие оторопели, вторая имперская армия разгромила Фракию. Не сегодня-завтра они просочатся в Фессалию. И выйдут к нам в тыл. Если им это удастся — Элладе конец.

— А при чём тут мой десяток?

— Нужна всесторонняя глубинная разведка, — объяснил Кэнт, — за Второй Имперской необходимо следить ежечасно. Разведчики готовы, — он кивнул на смущённого Медиса, — но без Кана и Кэма обойтись нельзя. Настало время решать, кому погибнуть — нескольким ахейцам или всей Ахайе.

У костра стало тихо. Молодые эллины почувствовали, как холодные мурашки щекочут их спины. Перспектива, нарисованная Кэнтом, могла привести в ужас кого угодно.

Но не разведчиков Ритатуя:

— Ну что ж! Драться, так драться! — заявил Кэм. — Будем надеяться, что Второй Имперской грозят те же неприятности, что и Первой. А, командир?

— Ну, сколько их? — подал голос неунывающий Шат. — Ну, двести тысяч…

— Или около того, — заметил Кан. — Стало быть, на каждого из нас и по два когопула не приходится. Подберёмся ночью поближе…

— … тихонечко-тихонечко, — Кэм изобразил, как тихонечко они будут подбираться.

— Ну, уж нет! — Шат отчаянно замахал руками. — Так дело не пойдёт! Больше десяти тысяч я на себя не возьму!

— Если потребуется, возьмёшь и сорок, — пригрозил Кан. — Орфей, где там твои розги?

И Кэнт не сдержался — несколько минут он с бешенством слушал легкомысленную перепалку мальчишек и наконец, заорал в полный голос:

— Над чем смеётесь, болваны?! Судьба страны на волоске, а вам — шуточки?! Да как вы можете…

Однако разведчики не испугались и Кэнта.

— А что ж нам — плакать, что ли? — огрызнулся Медис.

— Наша страна — что хотим, то и делаем! — ввернул Шат. — Не тебе нас учить, южанин! Какое твоё дело, как мы будем выполнять задание: обливаясь слезами: или хохоча во всю глотку! Задача поставлена — и не тебе её решать.

— Да вы что…  — зарычал от ярости бывший аркадский кормчий, но Герт, не отпуская руки Миданы, которой гадал в это время по ладони, наконец, подал голос.

— Подожди, Кэнт. Что ты привязался к ребятам? Они дело говорят! Зачем мы их учить будем — они сами с усами. Верно, Афинянин?

— Верно, Герт. Когда мы щупали Первую Имперскую, нам никто в душу не лез. Сами решали, как поступать — смеяться, или плакать. Я так думаю, Аркадец, что ты мог бы и понять, почему мы веселимся. Разведка — штука такая, ни похихикаешь. Плакать может, придётся, а смеяться — вряд ли. Не мешай нам, пожалуйста, это наш вечер!

— Я, пожалуй, действительно пойду, — сказал Кэнт, задумываясь. — Извините, ребята, сорвался. Удачи вам.

— Гелиайне, Кэнт, — серьёзно ответил Медис. — И не сердись на нас. Наша удача — это ваше спасение.

Надо ли говорить, что в эту ночь Кану не пришлось сомкнуть глаз? Утром, когда настала пора расставаться, они с Кэмом обняли товарищей и отправились к Ритатую в сопровождении Венеты, Кула и Леона. Впереди шагали двое друзей и брат Кана, рядом любимая девушка, но теперь Афинянин счастлив не был — сердце сжимали тоска и тревога. Он не боялся за себя — руки у врага коротковаты на него и его подчинённых. Но каково будет остающимся?! Увидит ли он когда-нибудь Венету, братьев, друзей? Драка ожидается жестокая, нужно постараться вернуться до её начала. Придётся поторапливаться.

Их проводили до самого лагеря, где были собраны обозы и резерв союзной армии. Пока Кэм прощался с сестрой, Кан обнялся со своими детскими друзьями и, отведя их на несколько шагов в сторону, тихо сказал:

— Берегите Венету! Она хоть и не через венчание, но перед могучими Олимпийцами моя жена. Настоящая и единственная. Мы постараемся вернуться к решающему бою, но если нет…

— Понятно, дружище, — серьёзно сказал Кул, а он не часто бывал серьёзен. — Всё, от нас зависящее, будет сделано! Сами сдохнем, а Венету сохраним. Ты только атлантским крысам не попадись!

— Всё в руках Зевса-Вседержителя! — вздохнул Кан. — И вот, что ещё: Венету берегите, но прошу вас, останьтесь в живых сами!

— Постараемся, — заверил его Леон. — Удачи вам, братишка! Удачи!

Тут на шею Афинянину бросилась рыдающая Венета… из её объятий он вырвался силой, с залитым слезами лицом и блуждающими полубезумными глазами. Оставив щит и копьё в руках Кула, он почти бегом устремился к лагерю резерва, спотыкаясь едва ли не на каждом шагу. Догнавшему его Кэму он сказал, мучительно кривясь в напрасной попытке улыбнуться:

— Да, брат, ещё минута — и я послал бы Ритатуя в Тартар!

Возле шатра архистратега они обнаружили Медиса и Гетидов. Ритатуй принял их у себя, выслав свою свиту наружу, в уголке остался Мар.

— Вот что, мальчики — сказал Ритатуй, вздыхая и обводя их лица долгим взором, — я опять задаю вам невыполнимую задачу. Невыполнимую для любого разведчика, кроме вас. Мне требуются такие же сведения, как и в предыдущей разведке, но этого мало. Надо попытаться узнать ещё замыслы Фермопила, направление его похода. И на этом направлении создать отряд, подобный кэнтовскому. Я, как архистратег союзной армии, наделяю вас особыми полномочиями. Вот папирус, подтверждающий ваши права. Говорить, предлагать и приказывать будете моим именем. Ясно?

— Ясно, стратег, — ответил за всех Афинянин.

— Старшим назначаю тебя, Кан.

— Само собой, — буркнул Медис.

— Можешь привлекать к выполнению задания любых нужных тебе людей. Попробуйте, если получится, задержать Фермопила в Оленьем проходе. И вообще, нам необходим ещё месяц для генерального сражения и пара недель, чтобы оправиться от него и перебросить армию в Фессалию. Слышите — полтора месяца!

— Мы постараемся сделать всё, что нужно, — пообещал Кан.

— Я на вас надеюсь, рискуйте на здоровье, если будет нужно, но с оглядкой. Не попадитесь в лапы к Фермопилу — это вам не Вилен, от него не сбежишь. Удачи вам!

— Удачи! — сказал Мар, — подходя к Афинянину. — Гелиайне, Кан.

Тревога, поднятая стражей ворот, застала Лика за обедом. Опрокинув стол, мальчик опрометью бросился к кровати и сорвал со спинки пояс, набранный из медных блях, на котором висела пара ножен с кинжалами. Мать и сестра связывали вещи, причитая от беспокойства, Лик прикрикнул на женщин и выбежал из дома. По тихим улицам маленького фессалийского города спешили к стенам его граждане, вооружённые чем попало.

Лик прибавил скорости — он всегда был лёгок на ногу и последние два года на соревнованиях ходил в победителях. Взобравшись на стену, он глянул вдаль. Так и есть — атланты! Их двадцатитысячное войско медленно окружало Эдею. Шагала тяжёлая пехота, копейщики и меченосцы, не спеша, рысила кавалерия, ползли осадные машины. Горожане с отчаянием следили за действиями вражеского войска. Всем было ясно, что ни старые обветшавшие стены, ни яростное сопротивление не спасут их от надвигающейся беды — бойцов в атлантском отряде было значительно больше, чем жителей Эдеи и её окрестностей. Однако ни в одной голове не промелькнуло даже мысли о сдаче — всем было известно, что атланты беспощадны и с коленопреклонёнными. Общее мнение выразил командующий гарнизоном Эдеи — Велестас:

— Пока мы дерёмся, наши близкие живут. Авось, подарим им ещё день-другой. Все по местам!

Противник не высылал парламентёров, не предлагал условий сдачи: либо полководец очень спешил, либо ему давно стало ясно, что это бесполезно. Без суеты, но очень быстро катапульты и баллисты были выдвинуты на исходные рубежи, солдаты разобрали осадные лестницы и со всех сторон зашагали к стенам. Навстречу полетели стрелы, взялись за дело и пращники, несколько десятков захватчиков было убито, около сотни получили ранения. Но что это значило для целого войска? Атланты всё приближались, подбадривая себя воинственными воплями. Стрелы полетели и в защитников города.

Вот уже приставлены лестницы, вот уже первые имперские убийцы карабкаются по их перекладинам… Лик, бегло осмотревшись, схватил крупный булыжник из кучи, загодя сложенной на стенах в предвидении подобных ситуаций. Меткий бросок — и атлант валится вниз с высоты двенадцати локтей, так и не добравшись до верха стены. Лик подпрыгнул, радуясь своей удачливости, победно вскрикнул и снова вооружился очередным булыжником. Не он один использовал камни для обороны своего участка стены — сотни камней летели в захватчиков, заготовленные запасы истощались на глазах; мальчишки и старики, подносившие камни, не успевали их пополнять.

Очистив лестницу, приставленную к его бойнице, Лик бросил взгляд по сторонам, но не увидел, ни единого мало-мальски подходящего метательного снаряда.

— Ну, чего озираешься?! — с угрюмой насмешкой поинтересовался высокий пожилой воин, скривив в угрожающую гримасу лицо, изуродованное старым рванным шрамом. — Испугался? Эх, ты, безотцовщина…

— Лик знал этого воина, совсем недавно — года два назад Ларт Огиллид лишился семьи, погибшей во время мирмидонянского набега. Сам Ларт был дважды ранен и лишь чудом вырвался из холодных объятий Танатоса. Опытный боец, превосходный фехтовальщик и абсолютно бесстрашный человек, он пользовался большим уважением сограждан, его знали даже в Дельфах. И тот же самый Ларт, сватаясь к матери Лика, долго мялся и конфузился, прежде чем объявил о своём решении, а когда получил вежливый, но категоричный отказ, вовсе смешался. Нельзя сказать, чтобы матери Лика не нравился Ларт, она не раз говорила, что его шрам не только не портит его, но ещё резче подчёркивает мужественную красоту старого воина. Будь она одна — лучшего мужа и придумать невозможно, только вот как отчим отнесётся к её детям?

— Марш к бойнице, малыш! — приказал Ларт. — Продержись пару минут, пока я тут не управлюсь.

С недоумением глянув на длинный шест с развилкой на конце, которую Огиллид тщательно обматывал куском кожаного ремня, Лик повернулся к бойнице и едва успел выхватить кинжалы, как в проёме между зубцами появилась голова вражеского солдата. Первый выпад маленького фессалийца атлант отразил мечом, от второго легко увернулся и поднялся ещё на одну перекладину, но тут, напуганный до дерзости Лик накинулся на него, беспорядочно нанося удары обеими руками. Сила этих ожесточённых хаотичных выпадов неожиданно оказалась большой — атлант в трижды продырявленном панцире медленно выпрямился, и загнулся в талии и, потеряв сознание, разжал пальцы, цеплявшитеся за выступ крепостного зубца.

Лик перевёл дух, локтем вытер выступивший от волнения пот с лица, скосил глаза на Огиллида, ожидая найти одобрение в глазах бывалого бойца.

— Болван! — проворчал старик. — У тебя неплохо развита левая рука. Так и бей ею чаще. Какой дурак догадается, что ему преподнесут неприятность слева?! Я, вон, и то не допёр…  — Ларт машинально коснулся рукой шрама. — Эй, разиня — ещё один!

Воодушевлённый первой победой, одержанной в рукопашном бою, Лик почувствовал прилив физической и душевной силы. Одним взглядом смерив уже готового проникнуть на стену атланта, он машинально применил один из жесточайших приёмов, помогавших ему — пятнадцатилетнему мальчугану в драках с более старшими — подпрыгнув, он обеими руками ухватился за верх каменного зубца и нанёс удар пятками прямо в лоб неприятелю. Даже очень сильный человек не выдержал бы такого сильного потрясения, а противник маленького фессалийца на атлета был не похож абсолютно…

— Вот это и в самом деле не плохо! — кивнул головой Огиллид. — А сейчас мы им всыплем покрепче!

Он отодвинул малыша в сторонку и развилкой шеста зацепил верхнюю перекладину лестницы, взглянул на Лика:

— А ну, взяли!

Ошеломлённые в полном оцепенении наблюдали за тем, как одна из штурмовых лестниц внезапно оторвалась от стены, длинный шест, выдвигающийся из бойницы, всё дальше отталкивал её, поставил вертикально и, наконец, опрокинул. Стоящие под лестницей солдаты, вследствие плотно сомкнутого строя, не успели избежать своей участи — лестница рухнула на них, и несколько человек были убиты или искалечены.

— Ахайя! — завопил Лик, подпрыгивая от радости и возбуждения.

Огиллид грустно покачал головой — совсем мальчишка! Сам Ларт прекрасно понимал, что гибели не избежать, у него была одна цель — продать свою жизнь подороже и постараться сберечь мальчугана, который бы мог стать его сыном. Женщин спасти не удастся — это ясно, но парнишку…

— Держись ко мне поближе! — приказал он. — От меня ни шагу!

Вскоре вдоль стены, на которой сражались Лик и Ларт лестницы были повалены и переломаны. Атланты понесли здесь наиболее ощутимые потери. Оба воина — и поседевший в боях старик, и маленький новичок помчались туда, где товарищам было труднее всего.

— Хотя бы панцирь надел, простофиля несчастный! — проговорил на бегу Ларт.

— Панцирь? Где ж я его возьму? — Лик покраснел. — Отцовский на двух таких, как я…

— Эх, безотцовщина…

Атланты прорвались в двух направлениях — вниз по лестнице и на стену. Лестницу прочно удерживали гоплиты Велестаса, но на стене их почти не было — здесь дрались ополченцы, и здесь у захватчиков дело шло явно на лад. На всём бегу, Лик врезался в толпу и пробился вперёд. Он счастливо избег косого взмаха вражеского меча и, проворно ныряя вправо-влево, высыпал в грудь атланта с полдюжины прямых выпадов, два из которых угодили туда, куда он и метил… Снова нырок, снова несколько резких уклонов в сочетании с ударами на короткой дистанции — и второй чужеземец отправился к берегам Стикса. Нервная дрожь сотрясала всё тело маленького защитника Эдеи, голова туманилась от бешенства, поэтому он не заметил угрозы справа. Огромный, великолепно сложенный атлант, возвышавшийся над остальными почти на голову, бестрепетной рукой направил лезвие своего тяжёлого меча в голову мальчика.

И в тот же миг старый Ларт перехватил удар, подставив под него свою медную булаву. Металл звякнул о металл, взгляды ахейских и атлантских глаз при встрече, казалось, звякнули тоже. Поединок был жесток, но короток — физическому превосходству врага Ларт Огиллид противопоставил ловкость, быстроту мышления и огромный опыт. Не прошло и пятнадцати секунд, как голова старого поединщика с размаху опустилась на ключицу атланта; следующий удар он нанёс беспрепятственно, с ликующим ожесточением глядя в прямо наполненные ужасом глаза непрошенного гостя.

Благодаря смятению, охватившему захватчиков, при виде этой расправы эдейцам удалось отбросить их назад, а по лестнице с неумолимой неотвратимостью всё поднимались и поднимались гоплиты Велестаса.

— Светлейший! — толстяк Вапус — начальник обоза Второй Имперской склонил голову и колени перед Фермопилом, поскольку в пояснице согнуться ему мешало объёмистое брюхо, отвисавшее едва не до колен. — Наши доблестные солдаты…

— Короче! — бросил полководец, не отрывая застывшего взгляда от городишки.

— Эти скоты не могут ничего поделать, светлейший! Прикажи направить катапульты против стен.

— Пошёл прочь, бегемот! И передай тысячникам, чтобы не давали спокойно туземцам дышать. Брысь!

Ульф и Арольт переглянулись с улыбкой.

— Во, даёт! — пробормотал моряк.

Пока сражение шло с преимуществом ахейцев. Им удавалось отстаивать стены и башни крепости, они тоже несли потери, но за гибель одного эдейца своими жизнями расплачивались три атланта. Пока… А тем временем метательные орудия методично крушили городские ворота, возле которых бронзовой стеной толпились Белые Султаны. Створы и петли ворот тяжко стонали после каждого угодившего в них камня, обитое вязкой медью дерево ещё сопротивлялось, но конец близился с неотвратимостью рока.

Ларт и Лик отдыхали, сидя на корточках, прислонившись спинами к тёплому камню башенной стены, когда внизу послышался грохот — это, не выдержав нагрузки, рухнула надежда Эдеи — ворот больше не было. Вслед за этим звуком, ледяной иглой пронзившим сердца горожан, послышался другой — боевой клич гоплитов. Велестас повёл в последнюю атаку свою немногочисленную дружину, давая возможность ополченцам отступить к домам, где можно было продержаться до темноты. В проёме ворот закипела бешеная круговерть ближнего боя.

«Спасайся, сынок!» — Ларт с трудом сдержал готовые сорваться слова. Он точно знал, что спасение здесь, у ворот, где его сила, ум и опыт способны уберечь от гибели этого славного мальчугана. Нет, он не рассчитывал прорвать это вражеское кольцо, на уме у него было другое.

— Там гибнет стратег Эдеи, — сказал он сурово. — Жизнь он прожил неважно, он притеснял слабых и лебезил перед сильными. Что доброго скажешь о нём?

— Не знаю, — честно сознался маленький воин.

— Жил плохо, малыш! Зато хорошо умирает! Пошли!

Спускаясь по лестнице, Ларт окликнул ополченцев, по-прежнему защищающих бесполезные теперь стены:

— Уходите ребята! — махнул он рукой в сторону домов. — Уходите на улицу, там ваше место! Если продержитесь до темноты — спасётесь!

Внизу уже давили атланты, горстка гоплитов отступала, цепляясь за каждый выступ, ярко-красный гребень шлема Велестаса маячил в первых рядах.

— Держись чуть впереди, малыш, — Ларт подтолкнул мальчика в спину. — Ты прости меня!

Лик ничего не понял, точнее, понял одно — пора! Они протиснулись в первый ряд. Разобраться в том, что здесь творилось, не смог бы и сам Арес! Всё пространство башни — от стены до стены почернело от кровавых луж, в которых ползали раненные, затаптываемые чужими и своими, а живые, превратившись в лютых чудовищ, сплелись в единый хрипящий, орущий и визжащий клубок. Дрались мечами, кинжалами, обломками копий, рвали живую плоть ногтями и зубами.

Лика на миг замутило от этого кровавого пира, но в следующую секунду он сам зарычал, будто молодой львёнок, и ринулся в самую гущу. Его хватали за горло, били по лицу и по голове, выкручивали руки, но бьющая через край молодая кипящая энергия, недетская сила единственного мужчины в семье, чрезвычайные ловкость и гибкость раз за разом выручали юношу. Его кинжалы в этой плотной круговерти стоили десятка мечей, и он не скупился на удары. Ничего не видя и не слыша, повинуясь лишь внутреннему чутью, он безошибочно находил чужих и резал их одного за другим.

Вдруг мощная рука старого Ларта за шиворот выхватила его из клубка потных тел и швырнула спиной в стену. Мир завертелся в глазах мальчугана, поплыл и пропал, после удара кулаком в темя. Огиллид усилием воли сдержал готовый вырваться стон, времени на стенания не было — он решительно переступил через маленькое неподвижное тело и обрушил свою булаву на ближайшего атланта, аккуратно уложив его почти вплотную к малышу. Следующего он свалил с таким расчётом, чтобы верхняя половина тела накрыла голову Лика. Немного отступив, он оглушил ещё одного и бросил его рядом с Ликом бок о бок. А на его тело, выбрав момент, навалил гоплита с перерезанным горлом.

Удовлетворённо вздохнув, он схватил булаву обеими руками, малыш надёжно прикрыт, теперь настал его час! Ураган, поднятый боевой палицей старого Огиллида, разметал Белых Султанов по стенам. Один за другим валились они на камень мостовой, истёртой за годы сотнями тысяч ног. Давно уже испустил дыхание Велестас, давно были перерезаны оставшиеся гоплиты, драка шла на улицах Эдеи, а бой в проёме бывших ворот продолжался — самый достойный гражданин Эдеи выторговывал у жестокого Таната всё новые цены за собственную душу. Его панцирь и шлем превратились в кожаные лохмотья, мокрые волосы облепили голову и шею, из-под ногтей, сведённых судорогой пальцев, сочилась кровь, но глаза горели холодным жёстким огнём отрешившегося от жизни человека. А когда длинная сарисса сквозь прорубленную кожу панциря глубоко вонзилась в его жилистую грудь, у него хватило силы сделать два шага назад и упасть в кучу мертвецов, закрывшую тело маленького храбреца. Это было последнее, что он мог для него сделать.

Лик пришёл в себя от вечерней прохлады. В голове гудело, тело ныло от сильных ушибов, саднила оцарапанная скула, а костяшки пальцев на обеих руках распухли от множества щедрых ударов. Выбравшись из-под мертвецов, он увидел того, кого при жизни звали Лартом Огиллидом.

«Это он, сволочь!» — подумал малыш и плюнул в лицо своему спасителю.

О, человеческая неблагодарность! Не спешите осуждать маленького ахейца, жившего, а может быть, и не жившего тысячи лет назад. Он молод и пока глуп. А мы? Каждый ли из нас может сказать: «Я не забывал добра. Я помню тех, кто желал мне добра. Я отплатил добром за добро»?

Эдея, заваленная неубранными трупами, залитая кровью и опалённая ещё кое-где продолжающимся пожаром могла бы послужить неплохой моделью для чистилища Данте. Неверными шагами брёл Лик по улицам города, где ещё утром ликовала жизнь, смеялись мальчишки, напевали девушки и звонко разносились удары многочисленных кузнечных молотов. Закат солнца окрасил мёртвый город в цвет, единственно подходящий ему в этот ужасный час. Мрачная тишина окружала маленького эллина — не слышно было даже собак.

У порога родного дома Лик застыл, словно бронзовое изваяние, словно мертвец, держащийся на ногах посредством потусторонних сил. На ступеньках крыльца с окровавленным топором в руке лежала его мать; её прекрасные каштановые кудри, поседевшие за несколько последних часов, слиплись от запекшейся крови. У косяка, подогнув ноги и опустив голову, висела сестра Лика, прибитая копьём к взломанным дверям; большой кухонный тесак, выроненный ею, лежал рядом.

Шли минуты, закат гас, а малыш всё так же неподвижно стоял у родного дома. Но едва последние лучи солнечного титана скрылись за вершинами гор, он медленно повернулся и, спотыкаясь о многочисленные тела, лежавшие там и тут, побежал к воротам. Ещё раз мимоходом взглянул на лицо Огиллида и безучастно отметил в памяти его торжествующую улыбку человека, хорошо выполнившего своё последнее дело. Будь Лик менее угнетён, он остановился бы и непременно подумал бы, что означает эта улыбка, но сейчас в голове у него не было ни одной мысли; всё существо его занимало сейчас лишь одно безудержное желание — догнать атлантов. Что будет потом, маленького ахейца интересовало меньше всего, лишь бы догнать, а там — на месте он найдёт способ, как лучше пустить в работу оба кинжала.

Сперва бежал машинально, ноги сами поднимались и опускались, толкая тело вперёд, но постепенно бег выправился, сменился широкими лёгкими прыжками, подчинёнными определённому ритму. След атлантов был отчётливо виден — колеи от повозок, нагруженных награбленным добром, глубоко врезались в почву, ещё глубже пропахала почву вражеская конница, так, что Лику не приходилось понапрасну тратить драгоценное время на разыскивание пути вражеского войска. Маленький фессалиец бежал уже третий час, иногда переходя на быстрый размеренный шаг. Около полуночи ему стало ясно, что если не позволить себе маленького отдыха, не утолить сжигающую внутреннюю жажду до врага ему не добраться — силы были на исходе.

К счастью, до ближайшего источника было рукой подать. Этот светлый и чистый горный ключ бил у подножия крутой, но невысокой скалы, склоны которой поросли густым кустарником и высокими могучими соснами. Лик хорошо знал это место, ему нередко доводилось охотиться здесь на горных коз. Свернув влево с дороги, он через минуту-другую уже плескал в запекшийся рот полные пригоршни воды, студеной и прозрачной, точно хрусталь. Напившись и умывшись, он прилёг на траву, с наслаждением вдыхая наполненный смолистым ароматом горный воздух, но всё это делалось машинально — едва силы начали возвращаться к молодому эдейцу, ненависть к атлантам ледяной лапой стала давить на сердце тяжелее с каждой минутой. Лик совсем было собрался, ещё раз освежившись, пуститься в дальнейший путь, но в это время, то ли дуновение ветерка, в котором чувствовался запах чужого человека, то ли едва слышно прошуршавшая насыпь из старых, усохших игл, потревоженная осторожной ногой, заставили его прислушаться, всмотреться в темноту горного леса. Да, к роднику шёл человек, чужой человек. Слишком уж медленной и осторожной была его поступь. Временами, он замирал на месте, опасливо озирался по сторонам. Враг!

На всякий случай, Лик укрылся за стволом ближней сосны и в течение томительной минуты постепенно, дактил за дактилом, обнажал кинжал, не отрывая горящего взгляда от чужака, которому пришлось покинуть спасительную мглу расступившегося леса. У родника он наклонился, и в свете полной взошедшей луны на поясе его тускло блеснули ножны меча атлантской формы. Враг! Враг!

Будь Лик менее возбуждён он попытался бы поразмыслить о том, что здесь нужно одинокому атланту и от кого он скрывается, но дрожащему от ненависти и нетерпения маленькому эдейцу было не до раздумий. Враг перед ним. Один! Конечно, невдалеке расположились его приятели, и стоит ему крикнуть… но уж Лик-то не даст ему такой возможности. Атака его будет бесшумнее змеиного выпада и смертоносной, словно неотразимая молния Великого Олимпийца.

До врага было всего три шага. Лик осторожно втянул воздух, спружинил ноги и, будто акробат, топнув и сильно оттолкнувшись на втором шаге, птицей распростёрся над атлантом и занёс кинжал над его спиной. В тот же миг страшный удар пятки уже, казалось, обречённого противника отшвырнул Лика назад, и не успел эдеец вскочить на ноги, как вражеские руки тисками сжали его кисть и горло. Атлант что-то прошипел ему на ухо, но вражеского языка Лик не знал.

— Сволочь! — захрипел он, пытаясь левой рукой высвободить второй кинжал, прижатый атлантским телом. — Всё равно до тебя доберусь!

— Да заткнись ты, болван! — услышал он вдруг.

Чужак действительно не был фессалийцем; в его речи слышалось ясное аттическое произношение, но ахейским язык был родным для говорившего — это Лик понял тотчас. Ну и ну!

Незнакомец легко поднялся, отряхнул хитон.

— Ну, чего разлёгся, — сказал он сердито. — Подъём! И спрячь свою игрушку — ещё порежешься, пожалуй! Кто такой? Почему на людей кидаешься? Грабежом промышляешь?

Лик быстро опомнился. То, что перед ним эллин — ясно. А с другой стороны, эллины тоже всякие бывают. Откуда чужаку известен неахейский язык?

— Ты-то сам, что за птица? — спросил он насторожённо и, вместо того, чтобы спрятать кинжал в ножны, обнажил второй.

— Вот гадство, а?! — фыркнул незнакомец. — Жизнь человеку подарили, а он ещё ножик кажет! Тебе уши оторвать что ли, попрыгунчик?

— Попробуй! — Лик развернулся к нему грудью, присел и выставил оба клинка.

— Пошёл прочь, наглая рожа! — афинянин круто повернулся к роднику и, встав на четвереньки, преспокойно сделал несколько глотков, через плечо глянул на Лика. — Ты ещё здесь? Проваливай, если знакомиться не желаешь! Впрочем, постой, атланты близко?

Маленький фессалиец машинально кивнул.

— Ладно, — афинянин выпрямился, поправил ножны и усмехнулся, — можешь топать.

Лик отрицательно покачал головой.

— Мне надо отдохнуть, — заявил он.

— Так это ты так отдыхаешь? — с насмешкой поинтересовался странный незнакомец, небрежным жестом указывая на кинжалы. — Оригинальный способ восстанавливать силы! Чем это я тебе не понравился?

— Меч излишне затачиваешь, — проворчал эдеец.

— Ах, вон оно что! Скажи, ты в ковке хоть на дактил смыслишь?

— Ну!

— Ну-ну, — афинянин обнажил клинок и подал его рукоятью вперёд. — Чья ковка?

Лик, не смея верить себе, медленно поднял глаза на собеседника:

— Аттийцы ковали.

— Может, и мастера назовёшь?

— И назову. Тенций Норит.

— Не может быть, — насмешливо возразил афинянин.

— Ну, что ты мне говоришь?! — Лик начал горячиться. — Сам погляди: видишь, на клинке, вот тут, у самого эфеса большое «Тау»? И бронза чернённая, а в Аттике, кроме Тенция, никто так не умеет.

— А вот и неправда, — засмеялся владелец ценного оружия, — я умею!

Эдеец презрительно смерил взглядом хвастуна:

— Будет трепаться-то! Во всей Аттике… Ты афинянин?

— Конечно.

— Во всей Аттике только один кузнец может…

— Не один, а шестеро.

— Ну, кто ещё? Давай-давай рассказывай!

— Тенций Норит и его сыновья. А нас, как-никак, пятеро. С отцом — шесть!

— Ты хочешь сказать…  — Лик даже оторопел от такой наглости.

— Ну, да. Я самый младший, но такой меч дня за два изготовлю. Зовут меня Каном. А тебя?

— Лик, — ответил Лик, смущённо засовывая кинжалы в ножны.

— Ты откуда?

— Из Эдеи.

— Это хорошо, — машинально отметил Кан, и тут же приблизил лицо к лицу мальчика. — Постой, но ведь Эдею…

— Нет больше Эдеи, — сказал Лик и всхлипнул. — Мать убили, сестру копьём к двери…

— Ты не волнуйся, не волнуйся! — Кан положил руку на плечо фессалийца.

— Нет, ты представляешь, — глотая слёзы, говорил малыш, левая бровь, непроизвольно подёргиваясь, искажала его лицо, превращала в горестную маску, — представляешь?! Их убивают, они кричат: «Лик! Лик!» Их убивают, а меня нет! Нету! Лик, как последняя скотина, у ворот валяется! Почему не меня?! Скажи — ну, почему не меня?! Я ж этих скотов… мне хоть одного бы… я ж их зубами грызть стану!

— Погоди, — сквозь зубы прошептал младший Норит, и с трудом разжав плотно стиснутые челюсти, добавил, — рассчитаемся! За всё ответят! Как ты выжил, скажи. Я видел, как брали Эдею — из города выхода не было, никто ведь не спасся…

— Оглушили меня, — просто сказал Лик, не вдаваясь в подробности, — А там такие кучи были навалены!

— Да, у ворот была порядочная свалка, — Кан вздохнул.

— Я под вечер очухался, пошёл в город, а там…

— Дальше! — потребовал Кан, пресекая новый приступ горя.

— А что дальше? Побежал за ними…

— Жизни не жалко?

— Разве это жизнь? — Лик схватил собеседника за грудки. — Ни дома, ни родных… Это жизнь — да?!

— Ладно, отпусти, — попросил Кан, осторожно высвобождаясь из цепких пальцев эдейца. — Ну, что я тебе скажу? Тоже — нашёл оракула! С одной стороны, у меня таких ухарей и своих по горло, а с другой… С другой — смелость делу не помеха. Хочешь ко мне?

— Куда?

— Ну, в отряд ко мне.

— А что вы делаете?

— Что-что… следим за атлантами. Чего ж ещё?!

Лик, не задумываясь, помотал головой:

— Не хочу. Не хочу следить — убивать их буду.

— А-а, ну, вольному — воля. Дураки мне не требуются.

— Дураки?

— А что — умный? Ну, раз умный, давай вместе посчитаем. Сколько ты атлантов осилишь? Одного, двух от силы. Пусть трёх! А я их всех кучей прихлопну. Не в одиночку, конечно. Только ударим мы не сразу, время выждать надо. И пока момент не настал, ни я, ни мои товарищи шагу лишнего не ступим, дышать через раз будем. Так что, ежели кто по мелочам работать желает — хариты с ним! А мы не размениваемся — некогда. Бывай здоров, удачи!

Кан хлопнул Лика по плечу и, отвернувшись, зашагал в темноту.

— Эй, подожди! — крикнул эдеец.

— Чего тебе? — донеслось из-за сосен.

Лик на слух догнал Афинянина.

— Я вот, думаю…

— Полезное занятие, — одобрил Кан.

— Может, мне всё-таки с вами…

— Это, как хочешь, мы свою компанию не навязываем. Но учти, попадёшь к нам, вдыхать и выдыхать по приказу будешь.

— Если по твоему приказу, то согласен.

— Э, приятель, да ты меня, никак, за царя принял? Команду отдавать буду я — это само собой, раз я командир, а вот решения у нас принимает не только начальник.

— А ручаешься, что прихлопнем всю банду?

— Зачем же мы здесь, если не для это?!

— Эх, была, не была — Лик отчаянно махнул рукой. — Пойдём!

— Да, мы уже пришли, — Афинянин коротко хохотнул и раздвинул кусты с низким поклоном. — Пожалуйте, господин!

Во время разговора собеседники обошли скалу и по сравнительно пологому обратному склону поднялись почти до её середины. Лик бегло осмотрелся. Что ж — место выбрано со знанием дела: со стороны дороги маленькая полянка прикрыта скалой, с тыльной стороны густыми зарослями кустарника; не зная местности, рядом пройдёшь и не заметишь.

На поляне возле разожжённого в яме костерка, горящего невысоким пламенем, на куче веток, застеленной воинскими плащами, валялись пятеро юношей. Доспехи аккуратно сложены в сторонке, но у каждого из лежащих на поясе меч — видно, люди бывалые и осторожные, в бой готовы вступить в любую секунду.

— Это что ещё за явление? — хмуро спросил загорелый длиннорукий силач, приподнимаясь на локте. — Кого это ты приволок?

Лик по привычке хотел ответить дерзостью, но вдруг почувствовал, что эти штуки могут плохо кончиться — уж больно впечатляюще выглядели мускулы говорящего. При свете костра тело его показалось малышу вырубленным из цельного куска камня; он остановился в нерешительности и с детской надеждой оглянулся на нового друга.

— Придержи язык! — резко сказал тот. — С сегодняшнего вечера он будет в нашем отряде. Ясно? А ты чего застрял, Лик? Проходи.

— Где ты откопал это сокровище, Афинянин? — поинтересовался Шат.

— У родника. Он мне чуть спину не продырявил.

— И на этом основании ты решил затащить его к нам? Неубедительно! — Шат взглянул на братьев. Эльид, по обыкновению, промолчал. Аробист поддержал своего близнеца:

— Ты подумал, куда втянул парнишку, командир? Детей нам только и не хватало.

— Лик, покажи этим зазнайкам свои игрушки.

Маленький эдеец, опасливо косясь на Медиса, вынул кинжалы и протянул их Шату. Тот небрежно принял их и, наклонившись к огню, осмотрел. Затем присвистнул и с удивлением взглянул на фессалийца.

— Где запачкал?

— Скажи, скажи ему, Лик! — посоветовал Афинянин. — Пора сбить спесь с этих любимцев Ареса.

— В Эдее, — ответил Лик, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, ясно, — подвёл итог Аробист, — ткнул из-за угла одного другого имперского ротозея…

Досада, потихоньку копившаяся в молодом фессалийце, начала перевешивать почтение и осторожность.

— Нет! — сказал он резко. — Я помогал гоплитам у ворот, а если ты в этом сомневаешься…

— Потише, Лик, потише! — предупредил его Кан. — Драться я вам всё равно не позволю, а по полсотни розг оба получите. Кроме того, я бы не советовал тебе связываться с Аробистом. Можешь мне поверить, малыш, если б он был на твоём месте, я бы сейчас плавал в ручье мордой вниз. А ты, Аробист, тоже не задирай парня — он сейчас бешеный. Атланты у него всех родных вырезали.

— Ну, молчу, молчу, — покладисто согласился Гетид.

— Давайте, знакомьтесь и кормите нового товарища.

Через четверть часа Лик досуха вытер опустевший котелок хлебной корочкой и бросил её в рот. Ему налили вина и подвинули сыр.

— Устроились вы хорошо, — сказал Эдеец, хлебнув из чаши. — Только почему без охраны? А вдруг кто-нибудь из этих бандитов случайно забредёт к вам в гости.

— Есть у нас охрана, не волнуйся, — успокоил его Кан. — Мы с тобой прошли мимо сторожа. Если бы на месте Нима лежал вон тот шутник, — кивнул он на Шата, — он бы постарался устроить тебе разрыв сердца. К счастью, они похожи только внешне.

Лик посмотрел на Гетидов и рассмеялся:

— Слушайте, ребята, а как вы их различаете?

— Проще простого, — откликнулся Кэм. — «Эй», — окликаешь ты, допустим, Шата. Если он отвечает тебе «Что прикажете?», значит это действительно Шат. Если говорит «Чего надо?», то Аробист. Если «Ну?» — стало быть, Ним, а если уж вздёрнет подбородок — никто иной, как Эльид. Верно, Эльид?

Эльид утвердительно кивнул головой.

— Вот видишь!

— А если все молчат? Вот, сидят и молчат, тогда как? — Лик хотел побыстрее освоится с личным составом отряда.

— Это сложнее, — вздохнул Счастливчик, — но можно. Шат — он кто? Он непоседа. Самая страшная пытка для него — это неподвижность. Он всегда ёрзает, не веришь — понаблюдай сам. Аробист, и сидя, и полулёжа опирается на правую руку; спит тоже на правом боку. Ним почти всегда улыбается, а наш Эльид — крайне редко.

— А когда спят? Тогда как? — продолжал допытываться эдеец.

— А вот это проще всего! — Кэм многозначительно поднял указательный палец. — Будишь первого попавшегося и спрашиваешь, где лежит Шат. Если он объяснит, что Шат лежит там-то и там-то, то можешь смело быть уверенным, что твой благодетель и есть тот, кто тебе нужен. Все остальные обычно встают и идут будить Шата.

— А если мне нужен не Шат, а Эльид?

— Тоже буди любого из братьев. Если тебе повезёт, и ты не наткнёшься на Шата, тебе покажут того, кто тебя интересует.

— А если наткнёшься?

— Тоже не беда, но найдёшь кого надо, только со второго захода.

Все засмеялись, улыбнулся и Лик. От тёплого костра и хорошей компании на сердце у него полегчало, он намеревался продолжить шутливую беседу, но Кан похлопал ладонью по траве, привлекая внимание:

— Хватит, ребята. Поболтали, пора и поговорить.

Смех моментально прекратился, с лиц, будто ветром, снесло улыбки. Отряд быстро сгруппировался в тесный кружок.

— Слово вам, — Афинянин ткнул пальцем в Шата и Кэма. — Что вы можете сказать о действующем здесь войске и его полководце? Говори ты, Кэм.

— Двадцать тысяч копий, — отрапортовал Кэм. — если не считать ветеранов, то присутствуют все рода войск, что и в Первой Имперской. Две тысячи всадников, столько же и Белых Султанов, остальные — простые копейщики. Кроме того, шесть катапульт и таран. Обоз из двухсот повозок. Шестьсот обозников. Полководец — здоровый детина лет тридцати, крепко смахивает на Гортензия.

— Это всё?

— Всё. А что, мало?

— Много, но недостаточно. Что добавишь, Шат?

— Кое-что добавлю. Во-первых, мы видели хорошо экипированное, но пообносившееся войско. Стало быть, свежих сил у них нет, и, тем не менее, до штурма Эдеи их было ровно двадцать тысяч — полностью укомплектованный когопул. С такой армией атланты никак не могли разбить фракийцев. Если же фракийцы же уничтожили остальных, то почему сохранилось круглое число солдат? Из этого следует, что за спиной у них стоит крупная сила, а это всего лишь авангард. Надо искать основную армию. Это главное. Второе. Полководец, хотя и походит на Гортензия, только сходство это внешнее. Тактику знает прекрасно, легко управляется со своим смешанным отрядом. Простой начальник когопула вряд ли вёл бы себя так уверенно. Стало быть, одно из двух: либо это архистратег, либо кто-то из его окружения. И тут я хотел бы перейти к третьему вопросу, потому что он подтверждает моё личное мнение о начальнике авангарда, как об архистратеге. Кэм, ты тоже заметил, что ветеранов среди войска нет. Верно?

— Верно, но одного ветерана мы всё же видели.

— Правильно. Он сопровождал стратега. Что получается? Присутствуют все контингенты различных частей, кроме ветеранов. И один ветеран сопровождает стратега. Тот самый Петнафс, которого благополучно упустили ротозеи Ритатуя, плыл с послом сюда, на север. Посылал их Вилен, у которого ветераны есть, отсутствующие во Второй Имперской. Ну, соображайте!

— Это и есть посол, клянусь Гефестом! — сказал Кан.

— Вот, я подумал о том же. Но с какой стати посол одного светлейшего к другому стал бы сопровождать помощника архистратега? Это прямое оскорбление Вилена Онесси, а он, как-никак, родственника царей Атлантиса. Посол одного архистратега сопровождает другого — таково моё мнение.

— Хорошо, — сказал Кан, — постараемся это проверить. Будем искать и основную армию. Слово тебе Аробист.

— В Оленьем проходе стража, командир. Две тысячи Белых Султанов. Шесть постов. Дистанция двадцать-двадцать пять шагов. Меняются часто. С фракийской стороны такие же посты. Между двумя линиями дозора шагов с полтысячи. Основной отряд расположился у подножия гор. Кроме двух караульных сотен бодрствуют ещё три. Проскочить незаметно никак нельзя. Мы с Эльидом пытались найти окружной путь. Не удалось. Если он и есть, то его знают только местные жители.

— Которые либо удрали, либо попались атлантам в лапы. Значит, на помощь рассчитывать не приходится, — заключил Кан. — Так что, если мы желаем успеть к решающей битве, нам остаётся один выход — прорваться силой.

— Зачем? — спросил Шат. — Можно взять пленного здесь; Ритатуй развяжет ему язык — и порядок!

— Нет, не порядок. Во-первых, захватить пленного в действующей армии, куда сложней, чем в бездействующей. А, во-вторых, пленный вовсе не обязан говорить правду. Наплетёт небылиц — и привет! Как проверишь? Кроме того, первая же неудачная попытка захвата выдаст наше присутствие. Тут нам и конец: либо в плен, либо в Аид, либо — тягу! Ни то, ни другое, ни третье нам не подходит.

— А как дела с образованием второй союзной армии? — спросил Кэм.

— Хуже некуда! — Кан махнул рукой. — Фессалийцы отправили к Ритатую всех, кого могли. В городах одни гарнизоны. Лариса согласилась выставить четыре сотни пехотинцев, остальные — ни в какую, их можно понять…

— Значит, Вторая Имперская попрёт без задержки? — Аробист обвёл глазами лица товарищей.

— Ну, нет! — процедил Кан. — Этого мы ей не позволим! Если нет войска, можно создать его призрак. Затянуть время. Короче, есть одна идея…

Когда из темноты послышался дробный перестук, конный атлантский дозор, сидящий у костра, быстро расхватал оружие.

— Кетль сияет! Чего переполошились, приятели? — появившийся из ночной мглы всадник весело расхохотался.

— Кто такой? — спросил десятник, остановившись у бедра конника.

— Горт Пессале, — последовал ответ. — Сено везём.

— Куда? В обоз?

Всадник спешился и негромко посвистел:

— Сейчас остальные подъедут, — сказал он и подошёл к костру. — Что касается места доставки, то мне было приказано передать повозки первому же конному отряду. Так что, считайте, вам.

Всадник бесцеремонно раздвинул вновь усевшихся сторожей и тоже присел к огоньку.

— Богато живёте, — одобрил он хозяев, беря с расстеленного плаща кусок копчёного мяса. — Но нам тоже грех жаловаться. Как послали нас за сеном, мы и прихватили одно селеньице. Малость пошарили по домам… так до сих пор вся полусотня оттуда выходить не желает. Вино, бабы, серебришко… я вот коня себе оторвал, — Горт кивнул на статного серого скакуна. — Десятник ко мне и так и сяк, ха-ха! Нам лошадей не полагается, дескать. А я ему и говорю: «Ну, уж, нет, командир! Десятникам тоже не разрешено верхом разъезжать!» Я ж не болван — за такого коня мне тысячник, а то и сам светлейший тысячу железных колец, глазом не моргнув, отвалит. Верно?

— Да, конь отменный! — согласился десятник. — Панцирь тоже там ухватил? — и он провёл ладонью по бронзовым чешуйкам доспеха.

— А где ж ещё?! — фыркнул Горд. — Мужиков в селе почти не осталось, да уж везение моё такое — наскочил на меня какой-то щёголь. Ну, скажу вам, и досталось мне на орехи! Панцирь — в лохмотья, шлем ещё хуже. Не знаю уж как, только изловчился я и снёс ему башку от виска до шеи. Панцирь стянул, коня забрал, кошель срезал, а вот шлем… Мой — никуда, и его — не лучше. Наши там все приоделись. Эй, ребята! Здесь я!

Пять повозок с сеном подкатили к дозору в сопровождении смуглого силача, облачённого в роскошный бронзовый панцирь с рельефной резьбой. Силач спрыгнул с лошади и взял её под уздцы.

— Ну, слава Посейдону! — сказал Горт. — Сейчас распряжём коней и восвояси.

— Да ты спятил! — десятник постучал кулаком по лбу. — Мы же дозор! Куда нам с твоим сеном?

— А меня это не касается, — Горт весело подмигнул. — У меня приказ. И там ничего не сказано — дозор или не дозор. Твой отряд первый, который нам попался, значит, сено предназначается тебе. Привет! Делай с ним, что хочешь, а приказ я выполнил.

— Ну, послушай, не будь скотиной! Мы ж не кемтяне — отступи немножко от приказа. До обоза двадцать стадий, довези сено туда.

— Ах, мурену тебе в глотку! — выругался силач.

Горт наморщил лоб, соображая:

— Ладно, так и быть, за чашу вина помогу!

— Налейте! — приказал десятник, обрадованный уступчивостью фуражира.

Тот принял чашу и одним махом осушил её до дна. Поднялся, хлопнул десятника по плечу и ловко вскочил в седло. Маленький обоз исчез в чернильной тьме эллинской ночи.

Отъехав от дозора на несколько стадий, Медис догнал Афинянина.

— Легко отделались! — сказал он, с облегчением вздыхая.

— Очень легко, — согласился Кан. — Только не мы от них, а они от нас!

Поднявшись на очередной холм, разведчики Ритатуя остановили лошадей. Перед ними раскинулся лагерь имперского авангарда. Тысячи костров освещали временное пристанище чужеземных солдат. В их свете Кан и его товарищи сумели разглядеть стоящие там и тут повозки и лошадей, пасущихся прямо между кострами.

— Вот это-то нам и нужно, — сказал Норит, указывая вниз. — Сейчас мы устроим им хорошенький погромчик. Распрягайте!

Коней выпрягли из повозок, оседлали. В сено высыпали горящие угли из глиняного кувшина, повозки развернули. Кан ухватился за дышло одной из них, Медис за другое, Гетиды Кэм и Лик столкнули вниз остальные. От встречного потока воздуха катящиеся колесницы превратились в пять огромных факелов. Сидящие у костров атланты опешили от такого зрелища, но в следующее мгновение с громкими криками бросились врассыпную.

В ответ на крик атлантов, в воздухе прогремел боевой клич ахейцев, и разведчики на всём скаку ворвались в лагерь вслед за повозками. Перепуганные лошади заметались по бивуаку, сбивая с ног своих хозяев, натыкаясь на обозные колесницы и оглашая окрестности отчаянным ржанием.

Лик, сидевший на Диве за спиной Норита, быстро выбрал себе подходящего коня и перескочил на него. Успокоить напуганное животное для фессалийца было делом нескольких секунд, и вот уже восьмой всадник вступил в бой… Эллины трудились в поте лица, раздавая удары направо и налево и во всю глотку выкрикивая боевой клич. Они носились по лагерю с такой скоростью, что атлантам с перепугу показалось, будто стоянка подверглась нападению большого конного отряда. Суматоха всё увеличивалась, но стоило нескольким сотникам, не потерявшим сообразительности, посадить на коней десятка четыре своих подчинённых, как ахейцы повернулись и исчезли в ночном мраке.

— Эй, Аробист! — крикнул Норит, едва лагерь противника скрылся за холмом. — Где ты?

— Здесь, командир!

— Давай, вперёд, веди к Оленьему проходу.

Ахейцы перевели коней на рысь. Животные нуждались в отдыхе, а погони опасаться не приходилось. Вряд ли атланты рискнут совать нос в ночную темноту, а если и рискнут — пусть попробуют отыскать маленький отряд в этой мгле.

— Эх, до чего же я себя уважаю! — послышался весёлый голос Шата. — Как подумаю что имперские недоноски посчитали меня за добрый десяток, так даже готов разорваться от важности. Жаль, темно, вы бы увидели, как меня распёрло. Я сейчас потолще Меласа!

— Это на тебя похоже, — насмешливо отозвался Ним. — Сделаешь на драхму, а хвалишься на золотой талант.

— Не скажи! Восьмерых завалил! А это не шуточки! Ты-то, небось, и вполовину моего не успел!

— Как же, фыркнул Ним, — Ты у нас один работяга!

— Ну, сколько у тебя? Пять? Шесть?

— Одиннадцать, — спокойно ответил Ним. — Да ещё три повозки с сеном поджёг.

— Ха, велика важность! Подумаешь, сено! Пара кляч голодом останется…

— Не пара, а триста, — поправил его брат. — Кан тоже сено поджигал, и Кэм, и Медис… мелочи, конечно, а скорость конница потеряет. А в нашем положении, день задержки — за неделю идёт. Вот и считай.

Кан обернулся к Счастливчику:

— Как думаешь, удалось нам страху нагнать?

— Думаю, что пугнули мы их, как следует — небо с овчинку показалось. Завтра, когда начальству будут докладывать, обязательно выдадут нашу шутку за налёт целого отряда. Не удивлюсь, если за тысячу посчитают.

— Хорошо бы, — помечтал Медис.

Фермопил, Ульф и Арольд сидели в шатре светлейшего, попивая вино. Светало.

— Может, всё-таки останешься у меня, Великолепный? — говорил архистратег Второй Имперской, — продолжая давний разговор. — Чем я хуже Вилена?

— Нет, светлейший, — Ульф покачал головой. — Не взыщи, не останусь. У тебя дела на лад идут, а Вилен под Коринфом застрял. Моё место там, рядом с моими товарищами.

После смерти Допа, Фермопил смог в полной мере оценить ум, честность и проницательность ветерана. Любой другой воин получил бы безапелляционный отказ, однако Ульф, сумевший своей независимостью завоевать уважение Фермопила, заслуживал и другого к себе отношения.

— Жаль, что ты так привязан к своему когопулу, жаль. Я не держу тебя, но как вы доберётесь до Вилена? Кораблей у меня нет.

— Уж как-нибудь доберёмся, — улыбнулся Ульф. — Я туземцам не по зубам, да и Арольд не мёд, враз не съешь. Кроме того, у тебя, кажется, есть люди, которым уже полагается сражаться в нашем когопуле.

— А как же!

— И сколько?

— Триста. Двадцать девять — заслуженно.

— Пошли их с нами. Тридцать ветеранов, где хочешь, пройдут. Заодно передадим Онесси твои предложения.

— Эх, Ульф, Ульф! — вздохнул полководец. — Мало тебе, что Допа моего угробил, ещё хочешь меня лучших солдат лишить! Не стыдно?

— Ни грамма! Лучшие бойцы сейчас в другом месте нужны. Что тебе Аллит сказл?

Фермопил помрачнел. Он не любил Онесси, как и любой из Ролоинов, но пока его род владел значительно большими богатствами, его вполне устраивала правящая династия. Здесь — в Элладе, и в будущем — в Египте решалась судьба его рода. Ему необходимо было сыграть первую роль в этих войнах, захватить львиную долю добычи. А как это сделать, когда поставлен он на наименее перспективном направлении? Правда, дела его идут успешно — потери небольшие, да и продвигается он быстрее Вилена, однако хорошей добычей похвастаться не может. Теперь Вилен застрял.

Король гонцов Грег Аллит, посланный Фермопилом в Первую Имперскую с ответом на письмо командующего сумел вернуться назад и поведал Ролоину о разгроме шестого когопула, о снятии осады с Коринфа. Фермопил, естественно, был обрадован неудачей соперника, но постепенно до него дошло, что повторяется история с Кемтом. Если Вилена разобьют, ему — Фермопилу придётся вести войну уже не с разрозненным племенами, не с городами-государствами, размером с разменную монету. Нет, против него двинется армия всей страны, воодушевлённая одержанными победами. И одному Кетлю известно, чем кончиться дело — уж больно злы в бою проклятые туземцы.

Положение усугублялось ещё и тем, что у Вилена свои планы. Если он проиграет решающее сражение, он вообще уберётся из Греции — с него сбудется! Будь на месте Вилена старина Вирний, насколько проще бы всё обстояло! Фермопил помнил рассказы своего отца, сражавшегося под началом Аяхти в войнах с убнарами. В такой же ситуации, какая сложилась нынче, оказались и Вирний с Ивеном, но действовали они весьма слаженно. Наступавший с северо-востока Вирний получил хорошую трёпку от воинов объединённых племён. Однако он не дал тягу, как Вилен в Кемте, а заставил своих солдат ввязаться в изнурительные многодневные бои, помаленьку отступая и цепляясь за каждый оазис, за каждый источник. Армия его почти полностью погибла, но до последнего момента оттягивала основные силы убнаров на себя. В то же время войско Ивена разгромило отряды прикрытия и резервы, фактически захватила страну. Победоносные войны убнаров вышвырнули Вирния и его солдат, повернули домой, и сами оказались в его положении. Остальное было делом техники — не прошло и недели, как государство убнаров прекратило своё существование, превратившись в одну из провинций Империи, а добычу Ивен и Вирний поделили по-братски.

Вот это действительно — война! А у них с Виленом всё иначе. Если бы каждый из них дрался за свои личные интересы — это ещё куда ни шло. Ни он сам, ни Вилен не так уж жадны, чтобы нельзя было сговориться. Однако на кон поставлены независимость и влияние Ролоинов. Тут уж никакой сговор невозможен. Либо побеждает Вилен, либо Фермопил. Если победит Вилен, Онесси запросто отстранят Ролоинов от командования войсками, а следовательно, Ролоинам придётся склонить головы.

Вилен пока впереди — он нахапал и золота, и серебра, и рабов… и если его выведут из игры до того, как Фермопил вгрызётся в Фессалию, Этолию и Беотию, Онесси окажутся в более выгодном положении. Правда, Ролоинов оставят на их постах, но родственники лично ему — Фермопилу шею намылят изрядно! Так что в интересах рода ему, как ни странно придётся помочь своему сопернику. Смех, да и только! Конечно, тридцать воинов, та ещё помощь, но всё же лучше, чем ничего. И Ульфа придётся отпустить назад, и даже Восена отдать.

— Ладно, Великолепный! Возьмём этот городишко, отправлю тебя к Онесси. И воинов дам, — он подумал и, засмеявшись, добавил. — Да и корабли у меня есть. Только они делом заняты.

— Каким делом, светлейший? — осторожно поинтересовался Арольт. Он, как и любой военный моряк, считал, что у военного флота может быть только одно дело — война.

— Они готовятся к отправке рабов в Ливию. Рабов и уэлей.

— А у тебя много рабов, светлейший?

— Мало, — вздохнул Фермопил, — зато уэлей — хоть отбавляй! Если следовать закону в точности, отсюда каждого раба мужского пола надо отправлять в Муэно.

— У нас то же, — кивнул головой Ульф. — В гнилое дело вы вляпались, светлейший, и нас втянули. Сгинем мы тут.

— Не скули, Великолепный! — огрызнулся полководец. — И не таких бивали! Ивоэриминов помнишь?

— С ивоэриминами легче было, — серьёзно сказал Ульф. — На равнинах нам воевать, не привыкать. А здесь, куда ни сунься, горы, овраги, ручьи… Непривычно. Сперва бы север Иберии взять, может, научились бы.

— Здесь научимся. Тогда и с иберами проще будет.

— Ну, это ещё когда…  — начал, было, ветеран, но в шатёр в это время ввалился запыхавшийся Вапус. Согнул шею, колени, изображая почтительный поклон.

— Чего тебе? — скривившись от отвращения, поинтересовался полководец.

Жестокий, сластолюбивый и циничный Фермопил, каким бы скотом ни был сам, как и все прочие командиры Второй Имперской, презирал своего начальника обоза, брезговал его обществом. Да и кому мог понравиться этот трус, садист и обжора? Его подчинённые, и те старались держаться от Вапуса подальше; его боялись и ненавидели.

— Светлейший! — провизжал толстяк. — Сегодня ночью на меня напали туземцы!

— На тебя, бегемот? За каким дивом ты им понадобился? — удивился Фермопил.

Бестолковость и тупость Вапуса у командования Второй Имперской вошли в пословицы. Полководец давно бы сменил его, если б не прямой царский приказ.

— Я хотел сказать, напали на мой обоз, — поправился Вапус. — Повреждены или сгорели тридцать повозок с сеном и зерном. Покалечены и угнаны несколько лошадей. Ранено сорок семь человек, двадцать восемь убиты.

— Что-о-о?! — грузная туша Фермопила сорвалась с кресла и нависла над Вапусом. — А ты куда глядел, скотина?! Молчать!

Вапус в полном ужасе укрылся от начальника под столом.

— Да что же это такое?! — кричал светлейший, размахивая кулаками. — Во Фракии налёты, в Македонии налёты, не успели в Фессалию войти, опять налёты! Вапус, скотина, сколько их было? — он обратил к толстяку искажённое яростью лицо.

— Больше тысячи, светлейший! — воины донесли, что нападающих было около сотни, но, придя в ужас от гнева полководца, начальник обоза, на всякий случай решил произвольно увеличить число налётчиков. — Позволь заметить, великий, мы ещё легко отделались. Я тут же наладил отпор, возглавил моих доблестных…

— Короче!

— А начальник конницы и пальцем не пошевелил!

— А ну, пошёл вон, поганый наушник! — взревел полководец. — Стой! Какие потери у напавших?

— Не знаю, светлейший, — пролепетал толстяк. — Было темно, а они увезли с собой всех.

— Проваливай, и чтоб к вечеру сено было!

Фермопил ещё какое-то время бегал по шатру, охлаждая вспыхнувшее бешенство. Наконец, успокоился, присел к столу.

— Видали, что у меня за команда? — зло спросил он моряка и ветерана. — Видали, что за дела?

— Да-а, — протянул Бартоно, — если этот толстопузый соврал даже наполовину, вскоре тебе понадобится не один когопул, а вся армия. Похоже, против вас выступило ещё одно войско.

— Разумеется, — проворчал Ролоин. — Какой дурак решится на такую наглость, не имея надёжного прикрытия? Надо побыстрее взять это городишко, иначе туземцы зацепятся за него, подобно Коринфу.

— А если их войско неподалёку, светлейший? — спросил Ульф. — А если, во время штурма…

— Понял, сейчас же вышлю разведку. Чуть что — сожгу город и отступлю немного, да подтяну остальных. Входи, Расс.

Полог шатра откинулся, и в помещение, тяжело ступая огромными ступнями, влез Расс Вооди. Как и предыдущий посетитель, личный телохранитель Фермопила больше походил на шар, нежели на человеческое существо. Впрочем, были и различия: если Вапус смахивал на пузырь, залитый жиром, то Расса вернее было сравнить с железным шаром; мышцы на его теле выпирали так сильно, что он, казался одинаков со всех сторон. Фермопил отыскал этого двадцатипятилетнего парня в Кадисском порту, где тот работал грузчиком, в одиночку заменяя целую артель. Фермопил отдал его в обучение к Допу, и тому пришлось крепко потрудиться, пока из работяги-здоровяка, добродушного, будто объевшийся кот, проклюнулся поединщик. Силы он был неимоверной, но неповоротлив и медлителен, как вьючный верблюд. Доп гонял его до седьмого пота, лично придумал несколько специальных упражнений для выработки профессиональной ловкости воина. Потом принялся обучать рукопашному бою, затем фехтованию и верховой езде. Только после годичной учёбы представил он светлейшему нового телохранителя.

Было это в Египте. Десятерых сильных пленных вооружили и втолкнули в специальный загон, где их поджидал облачённый в доспехи Расс. Фермопил с интересом наблюдал за побоищем, сидя на специальной площадке на верху забора. Надо сказать, зрелище получилось коротким — Расс убил и перекалечил весь десяток в считанные минуты. Запустили ещё столько же, с тем же итогом. С тех пор новый страж ни на шаг не отходил от своего повелителя, а после гибели Допа, и вовсе стал тенью Фермопила.

— К тебе гонец, светлейший, — пробасил Расс, останавливаясь у входа и полностью заслоняя его своим телом. — От Берберка.

— Впусти, — Фермопил взглянул на Ульфа; взгляд полководца выражал полную покорность судьбе.

Мускулистый, высокий как мачта, негр в позолоченных доспехах Белых Султанов осторожно вошёл под свод шатра и склонился почти до земли.

— Говори, воин, — полководец обречённо вздохнул. — Что там у вас произошло?

— На нас напали, светлейший, — Султан склонился ещё ниже. — Сегодня ночью.

— Кто?

— Дивы, светлейший.

— Кто-о-о? Что ты мелешь, болван?! — От покорности судьбе Фермопил без промежуточных стадий перешёл к прежней ярости. — Ты надо мной издеваться приехал, сука?!

Негр рухнул на колени и ткнулся лбом в траву. Пробегая мимо, полководец в бешенстве пнул его в бок; негр не пошатнулся.

— Какие дивы? Ты будешь говорить, чёрная образина?!

— Он, скорее, не чёрный, а серый, — тихо сказал Арольт Ульфу. — Парень перепуган насмерть, и напугал его не светлейший.

Фермопил меж тем успокоился так же внезапно, как и взбесился.

— Продолжай, воин, — сказал он, плюхнувшись в кресло, и отхлебнув вина. — Какие дивы. Сколько. И что они натворили.

— Позволь говорить по порядку, светлейший, — вымолвил Султан; губы его тряслись, зубы негромко постукивали.

— Валяй!

— Ночью мы стояли на посту Оленьем проходе, светлейший. Я и три моих товарища. Ночь шла к рассвету. Вдруг прямо перед нами появились восемь всадников в белых одеяниях. Их кони мчались по воздуху, не касаясь земли, совершенно бесшумно. Не успели мы окликнуть их, как трое моих товарищей были стоптаны, но я увернулся и метнул копьё.

— Ну!

— Копьё пролетело сквозь тело всадника. Его огромный светло-серый конь промчался рядом. Холодная ладонь коснулась моего лица, и я потерял сознание. Потом мне сказали, что вторую цепь охранения они прорвали также быстро и бесшумно. Их видели все, кто стоял в дозоре, светлейший. Это дивы — мы ничего не могли с ними сделать.

Фермопил перевёл изумлённый взгляд с гонца на ветерана, потом на моряка.

— И что вы думаете по этому поводу там у себя? — спросил он.

— Все говорят, что мёртвые туземцы гневаются на нас. Что они выходят из могил, садятся на мёртвых коней и мстят нам. Воины боятся, светлейший!

— Ладно, проваливай! А вы что мне скажете, любезные собутыльники?

— Я думаю, что парень сказал правду, — промолвил Арольд суеверный настолько, насколько может быть суеверным старый моряк. — Помнишь, светлейший, Аллит рассказывал, как дивы в обличии туземцев истребили охрану Флика? Мне кажется та: если там орудуют дивы, то почему мы должны считать, будто здесь их нет? Страна-то одна.

— А как, по-твоему, великолепный?

Ульф не знал водятся дивы в природе или нет. Он, конечно, не мог дать категоричный отрицательный ответ, однако факт оставался фактом — лично ему дивы не встречались ни разу. Да и похвастать, будто лично знаком с человеком, видевшим дива своими глазами, он тоже не мог. До сегодняшнего дня. А, поскольку он впервые встретился с очевидцем, то, естественно, усомнился в его правдивости.

— Что я могу сказать, светлейший? — переспросил он. — Когда мы воевали возле Оа, мне помнится один из наших старых разведчиков, Аллен Пастух, перед каждой разведкой копыта своего коня обматывал всяким тряпьём, после чего получал прекрасную возможность двигаться совершенно бесшумно. Я тогда служил в пятом когопуле, так однажды, стоя на часах, чуть Кетлю душу не отдал, когда прямо передо мной возник всадник. Ладно, что Пастух не стал мне голов морочить, а просто показал фокус с копытами. Я, конечно, не могу утверждать наверняка, будто парень врёт, но если местным жителям известная уловка Аллена…

— Не слушай его, светлейший! — перебил Арольд. — ветераны — они вообще безбожники! Все до единого! Скажи-ка, лучше умник, почему копьё прошло сквозь тело?

— Я же не видел, прошло или нет, — пожал плечами Бартоно. — И ты тоже. Возможно, парень с перепугу промахнулся, хотя знавал я конников, которые предпочитали не уклоняться от копья, а отворачиваться. Вот глядите: мне бросают копьё в правую половину груди, а я поворачиваюсь направо и снова возвращаюсь в прежнюю позицию. Точно также и слева. Я сам частенько пользуюсь этим приёмом, меня ему Лолант научил.

— Ну, а прикосновение? — ехидно поддел ветерана моряк.

— Это уж и вовсе игрушки! Если бы я на всём скаку коснулся этого петуха, он вообще никогда бы не пришёл в сознание. Вот так.

— Значит, ты считаешь, что…

— Я ничего не считаю, светлейший. Мне просто кажется, что доверять надо, но и проверить не грех. Петухов надо сменить, они от страха там посходили. Отдай ветеранов мне, и, если это действительно не дивы, я приволоку их к тебе живьём. Всех восьмерых.

— Одумайся, Бортона! — завопил Арольд, бешено жестикулируя. — Ты бросаешь вызов подземным…

— Помолчи, селёдка! — отмахнулся Ульф. — Хуже смерти ничего не случится.

— Всё! — сказал Кэм, обращаясь к Афинянину. — Кони выдохлись.

Кан сжал ноги, останавливая размашистый галоп Дива. Повернулся назад. Да, вид у лошадей некудышный. Можно сказать — вовсе никакого. Ещё минута-две и встанут.

— Лик, ты бывал здесь?

— А как же?! Прятаться будем?

— Будем.

— Вон там — за поворотом есть хорошее местечко. А по ту сторону скалы — ручеек. В кустах пещера, а коней в лесу подальше спрячем.

Тронулись шагом, давая переутомлённым животным относительный отдых. Лик не соврал, нашли и пещеру и ручей. Светало. Напились. Умылись, выкупали лошадей и отвели их на маленькую полянку, раскинувшуюся у подножия другой горы, более удалённой от дороги. На обратном пути собрали хворосту.

Приказав двужильному Медису сварить еду, а остальным разрешив отдохнуть, Кан занял наблюдательный пункт на вершине скалы. Отсюда хорошо просматривалась дорога в обе стороны, да и соседние холмы, будучи ниже убежища разведчиков, были открыты для обозрения.

День просыпался. Мягко плескалось близкое море, от лёгкого утреннего бриза осторожно трепетали тонкие веточки сосен, пересвистывались жаворонки. Кан повертелся на плаще, пока не нашёл наиболее удобной позы, внимательно осмотрел окрестности. Ужасно хотелось спать, но он твёрдо знал, что выдержит несколько часов. Если будет погоня, он заметит её издалека и успеет предупредить товарищей. Так что пока не появится погоня, а она может появиться в течение трёх часов, либо вовсе не состоится, ему отсюда уходить нельзя — как командир разведки, он не имеет права довериться бдительности любого своего подчинённого, какими бы отменными служаками они ни были. Впрочем, последние несколько суток не прошли бесследно для самого ленивого из Норитов: спать приходилось то днём, то ночью, в зависимости от обстановки, есть тоже, когда придётся, так что если и была некоторая сонливость, то Кан легко отгонял её от себя.

«Тишина-то какая! Будто и нет никакой войны… вот бы её действительно не было! Хорошо бы так: закрыл глаза, сосчитал до трёх, открыл — и нету! Кто её только придумал? Люди в ту пору, наверное безмозглые были. Будь я на их месте, я бы тому, кто первый воевать начал, мигом башку открутил. Неужто люди настолько злы? Хотя, с другой стороны, То же Изолий очень добрый — кому угодно готов помочь, и Адамант и отец. А, может, и я таким буду? Поерепенюсь и привыкну? Гадство! При таких обстоятельствах всё может случиться.

Как всё-таки хорошо быть маленьким! Лежал бы сейчас в мягкой постели, поел, с ребятами подурачился, искупался… Да и взрослым быть неплохо, только бы война поскорее кончилась. Вот выгоним атлантов, вернёмся домой, на Венете женюсь…

Венета, Венета… как она там? Ждёт ли? Фу, ерунда какая! Конечно, ждёт, плачет по ночам втихомолку… ах, Венета, Венета! В недоброе время встретились мы с тобой! Ты там плачешь, а у меня здесь сердце болит. Быть бы мне сейчас под Коринфом, насколько бы легче на душе было! Но я приеду! Сегодня же повернём коней наюг. Вот только посмотрю на армию, какая здесь водится, пару вопросов кому-нибудь задам — и домой, к Ритатую!»

Всё было тихо, спокойно… мирно протянулся час, другой… жаркие лучи небесного титана начали припекать тело юноши: пришлось перебраться в тенёк на другое место. Третий час лениво проскользнул укротившейся тенью… Кан подождал ещё — на всякий случай. Никогошеньки! Дорога, будто вымерла.

Он спустился по склону вниз и нырнул в пещеру, где при свете тлеющих углей обнаружил Медиса, спящего сладким сном рядышком с Кэмом. Кан потряс Счастливчика за плечо, ещё сильней, коринфянин выругался бессвязно, но глаз не открыл.

— Ну, вы подумайте! — афинянин возмущённо всплеснул руками. — И у этого дрыхуна ещё хватает наглости обзывать меня засоней!

С этими словами он встал на колени и крепко зажал Счастливчику и рот, и ноздри. Спустя несколько секунд взъерошенный, ошалевший коринфянин с трудом выскользнул из бронзовых рук приятеля.

— Ты что, спятил? — злым шёпотом закричал он на Кана, и видя его веселье, пихнул его пяткой. — А если бы я спросонья за меч схватился?

— Так я же твою правую сразу блокировал! — объяснил Норит, заливаясь тихим хохотом. — Фиг бы чего у тебя вышло! — И становясь максимально серьёзным, добавил. — А теперь, марш умываться. Потом поешь и замени меня. Я пошёл.

— Послал же Арес начальничка! — услышал он, выскальзывая из пещеры.

На дороге было пустынно по-прежнему, а вскоре появился и Кэм… проснулся Афинянин, когда солнце уже садилось. Поужинали, наточили оружие, привели лошадей.

— Слушай, Лик, — обратился к эдейцу командир маленького отряда. — Эта дорога здесь одна, или ещё есть?

— Не, — потряс всклоченными кудрями малыш, — кроме этой дороги, только козьи тропы. Армия, если она тут, по ним не пройдёт.

— Это хорошо, — задумчиво протянул Кан. — Значит так, друзья мои, сегодня поворачиваем назад. Путь неблизкий, переходы будут большими, а посему, всем оставаться здесь. Я сгоняю до лагеря, если он, конечно, существует. Когда вернусь, тогда и тронемся. Если не вернусь, командиром назначаю Медиса. На разведку поедете вы Ним и Шат. Если и они не вернутся, мотайте домой.

Огромный серый жеребец размашистым галопом мчался по дороге, ведущей из Фессалии в Македонию. Мчался легко и свободно, будто не чувствуя тяжести своего молодого седока. Если бы посторонний зритель смог увидеть эту вольную скачку при тусклом неверном свете луны, ему несомненно показалось бы, что это мифический кентавр, не торопясь, прогуливается по ночной дороге — до того едиными, слитными казались тела всадника и его редкостного скакуна.

Мелкие камешки, попадавшие под бронзовые подковы Дива, с треском разлетались вдребезги, рассыпаясь искрами, гаснущими будто упавшие звёзды. Топот был далеко слышен. Но Кан не боялся засады, сейчас он не боялся вообще ничего. Под седлом конь, равного которому нет во всей Ойкумене, на поясе меч, изготовленный лучшим оружейником Аттики и железный кинжал, пробивающий любые доспехи, а в теле неимоверная сила, доставшаяся от далёких предков, с дубиной выходивших на пещерного льва… кого ему опасаться?! Покачиваясь в такт плавным прыжкам Дива, Кан с наслаждением глотал прозрачный воздух, наполненный ароматом горных лесов и трав. Как прекрасна жизнь! Какая чудесная вещь свобода! Мчаться бы так и мчаться, ощущая свою силу, молодость и полную раскрепощённость! Эх!

К сожалению, всему хорошему всегда приходит конец. Словно окаменев, на всём скаку встал жеребец, замер всадник — за очередным поворотом горы расступились, и в долине, открывшейся взору молодого ахейца, тысячами звёзд замерцали огни вражеского лагеря.

Теперь ехали осторожно, не торопясь. Когда до лагеря оставалось не меньше пяти стадиев, Кан слез с коня, уложил его на землю. Див, привыкший к подобным штукам хозяина, лежал, не шевелясь, и только глазом косил вслед уползающему афинянину. Что-что, а ползать с бесшумностью змеи Кан умел в совершенстве. Если уж ходил, будто кошка, так, что не раз пугал приятелей внезапным появлением, то в те минуты, когда решалась не только его судьба, но и судьба его страны, он крался без единого шороха.

Зная, что сторожевые посты атланты выдвигают на стадий от ближайших костров, он замер в двухстах шагах от границы вражеского бивуака, до боли в глазах всматриваясь в малейшие неровности почвы. На фоне огней ему удалось заметить живой бугорок шагах в сорока от себя. Караульный часто оглядывался на лагерь, значит, вскоре ожидал смену. До прибытия новых сторожей Кан решил узнать дистанцию между постами, а во время смены, пробраться за спины охране. И это ему удалось — хорошо всё-таки быть любимцем Фортуны!

Пока сторожа обменивались паролями, пока глаза и уши новой смены привыкали к ночной обстановке, он ужом проскользнул между ними, и сзади подобрался к одному из охранников. Ближайшие часовые находились в полустадие справа и слева, так что их вмешательства можно было не опасаться. Медленно-медленно, тихонько-тихонько подползал он к намеченной жертве, и вскоре оказался в нескольких локтях от неё, затем стремительно, но с прежней бесшумностью, рванулся вперёд и схватил за горло оцепеневшего от испуга и неожиданности атланта. Тот попробовал, было сопротивляться, попытался закричать, но железные пальцы разведчика Ритатуя перекрыли ему воздух, а в ямку между ключицами ткнулось острие кинжала.

— Только пикни, и конец тебе, клянусь Кетлем! — прошептал ахеец на имперском наречии. — Отвечай немедленно, кто такой?

Услышав родной язык, часовой несколько успокоился:

— А ты? — спросил он шёпотом, когда пальцы незнакомца немного разжались.

— Мне своего имени стыдиться не надо. Я десятник шестого когопула Дарра Дарок.

— Шестого когопула?! — обомлел охранник. — А что ты здесь делаешь?

— Не твоё дело! — отрезал Норит. — Твоё дело отвечать. Болтаешь ты, вроде, по-нашему, но ещё поглядеть надо, что ты за птица. Отвечай!

— Я Видам Антаха, копейщик десятка Багеты третьей сотни седьмой тысячи четырнадцатого когопула.

— Складно врёшь, — отметил Дарок. — Это Вторая Имперская, не так ли?

— Ну, да.

— А кто вами командует? Живо!

— Фермопил Ролоин.

— Ух, слава Кетлю, добрался! — Кан отпустил горло Видама, сунул кинжал в ножны. — Где мне найти твоего сотника?

— А зачем он тебе, — опасливо поинтересовался атлант.

— Радость ему великая привалила. Проводит меня к светлейшему, хорошую награду получит. С весточкой я от нашей Глисты к вашему Поросёнку.

Кан рассчитал верно: кому ж не хочется награду получить?! Зачем она сотнику — он и так богатый.

— Слушай, дружок, — умоляюще прошептал Видам, — мне совсем недолго тут осталось, а сотник, поди, спит давно. Подожди, пока сменят, я тебя сам отведу. Только Носорога нет, его Парс замещает.

Кан недовольно поморщился, но махнул рукой:

— Ладно. Давай, пока поболтаем, а то я две недели человеческого голоса не слышал. Как у вас тут?

— Плохо, дружок, — вздохнул Видам. — Туземцы словно с ума посходили, дерутся злее тигров. Из двухсот тысяч, почитай тысяч сорок в убитых да раненных числятся. Одних всадников тысячи три перебили.

— Ну, это ещё по-божески! У нас и вовсе армию ополовинили. Крепостей много брать приходится.

— У вас крепости, а у нас горы, — резонно заметил Антаха. — А мы к горам непривычные. Ещё и Фессалия впереди…

— Вы уж постарайтесь, лоботрясы несчастные! Больно жарко у нас там.

— Как же, слышал, зато пограбили всласть, с бабами потешились. А тут на каждую старуху и то по двадцать охотников — про молодых уже и не говорю. Ну, да ничего! Свалим Фессалию с Беотией, в Аттику вломимся, там, говорят, город большущий — Афины называются. Уж там вволю погуляем — я девок страсть, как люблю! А вот как с Афинами разберёмся, глядишь, и вам пособим.

— Зря ты, парень, про Афины сказал, — с издевательским сожалением заметил Кан.

Его затрясло от ненависти. Девушек этому мерзавцу подавай. Афинянок! Может, и Вису прикажете?!

— Почему это зря? — удивился ничего не подозревающий сластолюбец.

— Потому что мог ещё и пожить! — шёпотом выкрикнул Афинянин, выхватывая из ножен кинжал.

С хищным шипением остро оточенный клинок мелькнул в воздухе, мелькнул и вошёл в тело по самую рукоять. В ту же секунду Кан навалился на голов Видама и вдавил его лицо в землю, заглушив предсмертный крик.

Прикончив неудавшегося завоевателя, Норит осторожно осмотрелся, прислушался. Всё было тихо. Видимо, звуки расправы не донеслись до ушей соседних часовых. Мысленно поздравив себя с успехом, Кан вырвал кинжал из неподвижного тела. «Ещё одной сволочью меньше!» — подумал он, и с гримасой брезгливости вытер клинок и руку о плащ часового, на душе было погано. Как уже говорилось выше, младший из Норитов не испытывал удовлетворения от собственных побед, хотя угрызения совести его тоже не мучили — к своему участию в боевых действиях он относился, как к неприятной, но необходимой работе. Что касается разведки, то обманом Вилена и Литапаста он гордился куда больше, чем непосредственно боевыми успехами. Понятно, что расправа с подонком часовым в его глазах выглядела заурядным и достаточно подлым убийством — он предпочёл бы зарезать его в честной схватке. Вообще-то, сначала он намеревался просто оглушить своего собеседника, но тот сумел-таки вывести его из равновесия, поэтому-то сейчас Кан не ощущал ничего, кроме брезгливости к покойному.

Убедившись, что своими действиями он не наделал переполоха, юный ахеец всё так же медленно и осторожно пополз в обратную сторону. Ползти пришлось довольно долго, однако смена охраны была недавно, естественно, что Антаху найдут нескоро. Поспешишь — людей насмешишь: не хватало ещё, чтоб его застукали на обратном пути!

Дива Кан не нашёл, но это его тоже не беспокоило. Отползя от линии часовых стадия на три, он легонько посвистел и тут же услышал частый топот конских копыт — скакун мчался на зов хозяина. Теперь нужно было поторопиться, атланты ведь тоже не глухие. Див с места взял в карьер. При неверном свете луны такая скачка могла плохо кончиться, но Кан свято верил в чутьё своего четвероногого друга. И тот не подвёл седока — в считанные минуты он вынес его на дорогу. Здесь Кан умерил бешеный аллюр скакуна, перевёл его на прежний размашистый галоп. Отдохнувший Див с охотой перешёл на свой любимый темп.

Уже четвёртый час ждали разведчики своего командира. Ждали терпеливо и, хотя нервы были напряжены до предела, ни один из прежних подчинённых Афинянина слова лишнего не молвил, лишь иногда кто-нибудь одёргивал непривычного к их делу, а потому не находящего себе места Лика. В конце концов, Медис схватил его и, насильно усадив его рядом, крепко прижал к земле. Все, не отрываясь, следили за Шатом, он слушал землю. Осёдланные и взнузданные лошади паслись неподалёку.

Было темно и тихо, как в погребе; хотя луна и изливала свой бледный свет на дорогу, но чёрные тени скал надёжно скрывали ахейцев от постороннего взгляда. Шат предостерегающе вскинул руку. Разведчики, и до того сидевшие неподвижно, вовсе окаменели. Через минуту неугомонный Гетид вскочил на ноги и заорал так, что все вздрогнули:

— Ведите лошадей! Это Див!

— Точно? — усомнился осторожный Ним.

— Точно! Конь один и кован на все ноги!

Словно вихрь сорвал с места шестерых разведчиков, лишь Шат остался возле дороги сторожить прибытие командира. Стук подков слышался уже совсем отчётливо, вот из-за поворота появилась оскаленная морда серого скакуна. В это мгновение позади Шата раздался топот многочисленных конских копыт; вспрыгнув в седло, подведённой Ликом лошади, Шат вслед за остальными выехал на дорогу.

— Как дела, командир? — прогремел в ночной тишине его весёлый голос.

— Всё в порядке, ребята. Где панцирь?

— Держи, — Медис перекинул Кану доспех, Лик протянул шлем.

С лихорадочной быстротой облачаясь в латы, Афинянин сыпал слова, как горох, выкладывая полученные от Антахи сведения.

— Они нацелились в Аттику, — закончил он, уже застёгивая ремень шлема, — хотя надо учесть, что планы Фермопила могут измениться. Впрочем, настроение у солдат неважнецкое, так что придётся ему поковыряться. Поехали! — и он пришпорил Дива.

Разведчики, вытянувшись в двойную цепочку погнали коней в сторону Оленьего прохода.

— Не нравится мне эта заваруха, — сказал Гревс, подкладывая в огонь несколько сосновых лап. Пережёвывая новую порцию дров, огонь сперва потускнел, потом заплясал, словно от радости, играя отражённым светом на звёздах Мужества. — Хоть тресни — не нравится!

— У вас тут ещё что! — утешил его Ульф. — К нам попадёшь — вовсе взвоешь!

— Ладно, не пугай, Великолепный! — длинный и худой Маниэ, прославившийся своими редкостными способностями фехтовальщика, небрежно махнул рукой. — Туземцы везде одинаковы, сам знаешь.

— Под Коринфом армия, приятель, — вздохнул Бартоно.

— А я со всей армией драться не собираюсь. Шесть-семь человек — моя норма.

— Это здесь норма, там из боя до конца не выйдешь, иначе сомнут.

Разговор затих. Кандидаты в ветераны плотнее закутались в плащи, кое-кто прилёг вздремнуть, другие хладнокровно ожидали появления ночных чудовищ — с дивами им ещё драться не приходилось, интересно! Впрочем, многие совершенно не верили в потусторонние силы. Как и Великолепный, они считали, что дело придётся иметь с крайне хитрыми ловкачами, а посему относились к засаде, как к обычной, хотя и тонко задуманной операции. Вокруг костра собрались лишь десять из тридцати будущих ветеранов. Остальные, разбившись на два отряда, залегли на флангах. Первый — под прикрытием маленькой крепостушки, разваленной неделю назад, второй у прибрежной полосы.

— Зато у вас там есть чем разжиться, — мечтательно проговорил Гревс, подперев подбородок ладонью. — А здесь мы все вскорости в дышло от колесниц превратились бы, усохли бы, ровно Маниэ, — он хохотнул.

Маниэ снисходительно смерил его взглядом — коротышка хренов! Хотя коренастый и плотный Гревс был выше среднего роста, но рядом с приятелем действительно казался малышом — этаким здоровячком-бутузом.

— Молчал бы лучше, пузырь! Только Восену мешаешь.

Седая голова Восена была плотно прижата к земле — он слушал. Дожив до пятидесяти лет в бесконечных походах и сражениях, этот морщинистый «лунный дед» ни разу не нашивал головного убора ветеранов — Фермопил его слишком ценил, чтобы просто так отдать Онесси. Свои двенадцать железных колец Восен получал и здесь, да и отношение к нему во Второй Имперской было особое — таких стариков в этой армии больше не было, кроме Допа, естественно, так что ценили их одинаково. А иногда Восену даже отдавали предпочтение, ввиду его большего воинского опыта. Чего-чего, а опыта ему было не занимать, опытом он мог поделиться и с Допом и с Ульфом, и с Аллитом. В свои пятьдесят два года Восен не уступал в реакции любому из многих тысяч молодых солдат, а силой и выносливостью выгодно отличался от большинства более опытных, хлебнувших лиха войны бойцов, оставшихся в живых после египетской авантюры. Пять рубиновых значков Мужества были укреплены на его шлеме; ни один солдат Империи, кроме Грега Аллита, не мог похвастать таким набором отличий.

Аллит был тоже здесь. Он со свои любимым жеребцом по кличке Ураган прятался в развалинах крепости. Его задача была гораздо проще, чем у остальных: если кто-нибудь из призраков сумеет прорваться через пикет Грег его должен догнать, скрутить и привести обратно. И никто не сомневался, сто легендарный Грег это сделает. Подумаешь, дивы, если надо, Аллит скрутит самого владыку мёртвых Ягра и отвезёт, куда нужно! Никто и никогда не уходил от царя гонцов!

В молодости Аллит служил в лёгкой коннице и даже не помышлял о славе гонца и разведчика. Правда, никто лучше него не мог укротить самого строптивого жеребца, никто не содержал своего коня в такой чистоте и холе, как этот худой и кривоногий парнишка, но он был вообще-то обычным кавалеристом. Тем более, что лошадь ему досталась заурядная. Благодаря своему умению, он занимал обычно на скачках пятое-шестое места, но, как известно, власть предержащие никого, кроме призёров, не замечают. Не замечали они и Аллита.

Так царь гонцов и закончил бы свою карьеру обычным конником, получил бы кусочек земли в старости, либо лишился своей лихой головушки в каком-нибудь неудачном набеге, если бы не попался на глаза Ивену Аяхти. В одном из сражений с убнарами сотня, где служил Аллит, сумела опрокинуть бесстрашных чернокожих, и трём или четырём всадникам решено было вручить знаки Мужества. Увидев перед собой замухрышку Грега, Ивен, естественно, поинтересовался его заслугами. И оказалось, что замухрышка-Грег уложил пятерых здоровяков негров. Оказалось, что этот худой низкорослый парнишка в совершенстве владеет обеими руками, мечет копьё на сто с лишним локтей, а стрелы из лука пускает только в глаза противнику, чтобы не портить одежду и доспехи. Ивену нужен был разведчик, а ещё больше — гонец. Постаревший Аллан Пастух пока справлялся со своими обязанностями, но это на год на два, а дальше?

Одним словом, Грега забрали из сотни и прикрепили к Пастуху. Как ни странно, Аллан принял молодого соперника вполне радушно. Они вместе выбрали Грегу коня, вместе его обучили, а затем пришёл черед посвящения нового бойца в тонкости его новой воинской профессии. Аллит оказался смышлёным учеником, вскоре Пастух ушёл на покой с чистой совестью — его приемник перещеголял своего учителя. В короткие периоды между войнами, они встречались в маленьком имении Аллана, где он растил лошадей для армии.

Урагана он специально готовил для Грега: чёрный, как сажа, жеребец совершенно сливался с ночной мглой, как и положено иноходцу обладал мягким стремительным бегом, легко усваивал учение, а во время боя становился злей тигра-людоеда. Вообщем, конь для разведчика был идеальным. Только Кедр Ивена и Див во всей Империи превосходили скакуна Грега. Однажды Аллит попробовал объездить Дива, но тот почему-то невзлюбил его и сбрасывал регулярно, стоило только Грегу вскочить в седло. Возможно, легендарному наезднику, в конце концов, и удалось бы укротить строптивца, но он слишком хорошо изучил конскую натуру, чтобы доверить свою жизнь животному, которое его ненавидит. Он был мудр — этот пропахший лошадиным потом маленький наездник, и он отступился.

Сейчас он лежал на обрушившемся зубце бывшего ахейского укрепления и острым своим взором ощупывал ночную темень, откуда должны были появиться «призраки». Внезапно затанцевавший Ураган «сообщил» ему о том, что поблизости появились лошади.

— Тихо, Чернявый, тихо…  — время от времени шептал он коню, потом бесшумно забрался в седло. — Приготовиться…

— Десяток подчинялся своему собственному командиру Фарфу, назначенному Великолепным, но авторитет Аллита в делах такого рода был непререкаем — десять будущих ветеранов поднялись на ноги, разобрали оружие.

— Приготовиться…  — негромко сказал Восен, вставая и потягиваясь, пять рубиновых звёзд огнём горели на его шлеме.

— Приготовиться, — проскрипел десятник «прибрежного» отряда.

Дав знак, Восен снова уселся и потихоньку вынул меч из ножен.

А нет ли здесь какого подвоха? — спросил Ним, глядя на охрану ущелья. — Что-то больно мало их сегодня…

— Мало? — усмехнулся Шат. — Эх, ты, умник! Один такой старикашка десятерых Петухов стоит. Звёзды видел?!

Если бы Кан не торопился, он, скорее всего, прислушался к здравому голосу сомнения. Однако сейчас вся осторожность мира не укротила бы его нетерпение.

— Проскочим шагах в десяти от костра — ближе к берегу, — распорядился он, затягивая под подбородком ремень шлема. — Приготовиться…

Восемь лошадей роем стрел понеслись вперёд. Обмотанные тряпьём копыта мягко топотали по каменной ленте дороги. Атланты, до боли сцепив зубы, сидели не шевелясь. А всадники всё ближе, всё ближе…

— Стой! Кто идёт?! — на ноги вскочил командующий операцией Ульф Бартоно. В пламени костра тускло сверкнул обух его длинного топорика.

В ту же секунду взвизгнул конь… ещё один…

— Проклятье! — раздался вопль Шата. — Они натянули верёвки!

Див и конь Лика, скакавшие позади остальных, повинуясь приказу всадников, чудовищным прыжком перемахнули натянутые на расстоянии пяти шагов друг от друга крепкие пеньковые шнуры, промчались ещё полстадия и встали. Кан спрыгнул с коня, за ногу сдёрнул малыша наземь.

— Садись на Дива! — приказал он, скрипнув зубами. — Дуй в Коринф, во весь опор! Скажешь Венете… Нет, па-а-шёл!

Клинок меча плашмя стеганул Дива. Взвизгнув от боли и злобы, серый жеребец рванул во весь дух сквозь темноту, а Кан ринулся на подоспевшего Аллита. Грег на всём скаку отмахнул удар Афинянина, сбил его с ног плёчом Урагана и помчался за Ликом.

Неподалёку от костра кипела рукопашная — разведчики Ритатуя показали все свои зубы лучшим вражеским воинам: могучий Медис раскидал напавших атлантов; Аробист, обнявшись с каким-то пехотинцем, пытался пустить в ход кинжал; Ним, с первого же выпада уложивший своего противника, схватился с Маниэ; Кэм, оскалившись, точно молодой волчонок, наседал на Гревса. Но ахейцы наткнулись на куда более сильного и опытного врага: рычащего, матерившегося Эльида уже вязали; в воздухе мелькнули ноги дерзкого Шата. Это Великолепный Ульф Бартона применил один из самых любимых своих приёмов — бросок через плечо. Оглушив упавшего Гетида пинком в затылок, ветеран кинулся туда, где свирепствовал силач пастух, а с флангов уже бежали засадные десятки.

— Ним! — крикнул афинянин, поднимаясь с земли и подхватывая выпавший меч. — Ним, отрежь «горцев»! Кэм, задержи «моряков»! Держись, Медис! Я уже иду, держись!

Кэм и Ним, выполняя приказ командира, набросились на фланговые десятки. Самый опытный фехтовальщик из братьев Гетидов обрушил на врага ливень жесточайших ударов, прыгая из стороны в сторону так быстро, что атланты вынуждены были остановиться. Тогда Ним начал уводить их за собой, вовлекая противника в бой преследования. Умело маневрируя, вовремя отступая, Ним ухитрялся раз за разом избегать окружения. Правда, ни одного из преследователей ловкому Гетиду не удалось ни только убить, но и ранить. Впрочем, этого пока не требовалось. Зато Кэм убил одного и одного ранил… и в итоге, позволил себя окружить, оглушить и обезоружить.

Арабист, прикончивший-таки соперника, попал в железные руки ветеранов и его уже вязали, угостив парой другой крепких пинков. Медис ещё сопротивлялся, щедро раздавая удары ногами и секирой, Ульфу никак не удавалось добраться до этого богатыря — его оттесняли свои же.

А Кану, спешащему на помощь друзьям, преградил дорогу старый Восен. Молодой ахеец попробовал с ходу сломать его силой, но атлант так ответил нахалу, что тот едва удержал эфес меча. Пока они изощрялись в искусстве фехтования, Медис рухнул наземь — пятка Великолепного угодила ему в подбородок. Настала очередь последних разведчиков Ритатуя.

— Уходи, Кан! — кричал Ним, которого прижали к скале, он отбивался уже через силу и думал только об одном, кого бы выбрать из всей толпы, чтобы зарезать до того, как погибнет сам. — Уходи, всё кончено!

Нет, кончено было ещё не всё! Оставленный без присмотра, Медис порвал опутавшие его запястья ремни и, оглушив кулаком двух беспечных сторожей, вооружился двумя мечами. Пять или шесть ветеранов вынуждены были оставить Нима и переключить своё внимание на афинского богатыря.

Тем временем, Кан улучил момент и с такой силой заехал в щит ногой, что «лунный дед» кубарем покатился вниз.

— Ахайя! — взревел Норит и помчался на выручку Ниму.

Атакованные с тыла атланты несколько опешили от подобной наглости, позволив Гетиду, под шумок, вырваться из западни.

— Перережь наши верёвки, я прикрою! — Кан внезапным выпадом проткнул бок Фарфу, отбросил щитом одного и пинком в грудь другого атланта.

Обозлённые свыше всяких пределов, ветераны Второй Имперской насели на молодого сорвиголову, но Кан был ещё опаснее Нима — ведь его обучал сам Тенций Норит. Он не защищался. Он нападал, отступая. И кто знает, чем бы всё закончилось, но в эту секунду Гревс выбил у Медиса последний меч, а Маниэ и Восен свалили обессилевшего Нима. Правда, Медису удалось подмять Гревса и задавить его своими ручищами, но это была уже агония — атланты со всех сторон навалились на богатыря и связали его так основательно, что он и пальцем бы не пошевельнул. Кан остался один.

«Теперь действительно — всё!» — мелькнуло в мозгу юного афинянина — даже, будь они простыми копейщиками… Бежать, бежать!»

— Беги, братишка! — услышал он хриплый бас Медиса. — Беги!

Не крикни, Медис, промолчи, и Кан действительно убежал бы — он уже ничего не мог поделать, но вопль пастуха привёл к обратному эффекту. Его друзья, избитые и связанные, думают о нём, пекутся о нём… А он?!

Повернувшись, он помчался по дороге прочь от связанных товарищей. Разъярённые ветераны бежали вслед, ругаясь и потрясая клинками. Кан остановился и выхватил из чехла дротик — знаменитое изделие кузнеца Норита… передний атлант рухнул на колени, хватаясь руками за древко, торчащее из груди. Второй прикрылся щитом, но железный наконечник легко пронзил это тонкое препятствие и впился в тело. Третьему короткое копьё угодило в живот; он тоже умрёт, но не скоро — рана мучительная и безнадёжная.

Кан ликовал: десять дротиков — это десять сражённых врагов, а с остальными… Там будет видно, что сделать с остальными! Однако радость его была несколько преждевременной — широкими лёгкими прыжками к месту кровавого представления приближался лучший воин Первой Имперской — сам Ульф Бартоно. На бегу он уклонился от летевшего навстречу дротика, отбил топором второй… Афинянин понял, что времени у него почти не осталось. Он обнажил меч.

Их поединок был короток, но жесток и обоюдоопасен. Кан почти не уступал Великолепному в силе и знании фехтовальных приёмов, совсем не уступал в реакции гибкости и ловкости, но значительно хуже изучил кулачный воинский бой, включавший в себя и бой ногами. Это его и сгубило. Мощный удар ногой, нанесённый афинянином пришёлся в пустоту, а Ульф не промахнулся — его каменная пятка угодила точно туда, куда он её и нацелил, «под ложечку», в солнечное сплетение. Любой другой был бы неминуемо сбит с ног. Канн согнулся лишь на долю секунды, но Бартоно было достаточно и этого — он успел обрушить на голову своего противника обух своего топора, удар был настолько силён, что Норита буквально швырнуло на колени, он потерял сознание и повалился на бок — в пыль каменистой фессалийской дороги.

Тёмный силуэт беглеца маячил шагах в тридцати от Урагана, несущегося во весь опор. Аллит уже не раз хватался за дротики, притороченные к седлу, но снова со вздохом опускал руку — он должен взять соперника живым, и только живым — или грош ему цена. Он пробовал ещё ускорить бег своего скакуна, но ничего не получалось — Ураган делал всё, что было в его силах и даже свыше собственных сил. И всё же беглец постепенно почти незаметно увеличивал разделявшее их расстояние!

Тысяча дивов! Никакое умение! Никакой опыт не могли помочь Алитту — беглец удалялся! Это было невероятно! Немыслимо, Но это было так — он не мог догнать ахейца! Ярость душила знаменитого конника, такая ярость, какой он давно не испытывал. Много лет назад последний раз испытал он горечь поражения. Казалось бы, пора забыть о тех временах, когда никому не известный всадник лёгкой кавалерии выжимал из своего невзрачного конька все силы, но оставался за чертой призёров. И он успел о них забыть, проклятый беглец своим существованием напомнил забытое, возбудив в Греге настоящую ненависть. Грег не мог даже предположить наличие у туземцев коня более быстрого, более сильного, чем Ураган, выращенный самим Пастухом. Значит, беглец гораздо лучше знает своё ремесло, чем он — царь гонцов, живая легенда. Это было маловероятно, но такую возможность нельзя было исключить. И всё же самый опытный, самый умелый наездник, оставляя позади себя Урагана, должен был иметь коня, по крайней мере, равного Урагану. Только это удерживало не знавшего промаха руку Аллита, иначе он давно мог убить вражескую лошадь, но в данных обстоятельствах, ему хотелось захватить не только всадника, но и коня.

Лик, конечно, не знал от кого убегает, но, судя по тому, что Див никак не мог оторваться от преследователя, преследователь этот, по крайней мере, вдвое превосходил маленького фессалийца по части верховой езды. У себя в городе Лик считался одним из лучших наездников, он не уступал и взрослым. Так что гнавшийся за ним атлант был явно не простым кавалеристом, а если ещё учесть скоростные качества Дива, за которым враг следовал, как привязанный, то не мудрено, что малыш обеспокоился не на шутку. Впрочем, у него хватило сообразительности не подгонять серого жеребца, не сбивать ему темп, да и подгонять Дива и не было никакой надобности — он сам постепенно набирал ход, чувствуя позади себя запах ненавистного человека, пытавшегося когда-то лишить его свободы. Если он подчинился своему нынешнему хозяину, то это отнюдь не означало, что давнишнему недругу можно позволить сесть в седло. Всхрапывая от страха и ненависти, злопамятное животное наконец превзошло самого себя — оно помчалось так, что Лику пришлось на секунду закрыть глаза — у него закружилась голова.

— Чтоб я сдох! — Грег выпучил глаза. — Это же Див!

Да, не один жеребец в Ойкумене не мог бы уйти от Урагана, да ещё с такой лёгкостью — за минуту он оторвался от преследователя на двадцать шагов, и наддал ещё! Теперь было поздно хвататься за дротики — на таком расстоянии, да ещё во время такой скачки попасть в беглеца не было никакой возможности. Гнаться тоже бесполезно, сейчас Аллиту не помог бы даже Кедр и Вена. Проклятье!

Знаменитый наездник остановил взмыленного коня и не торопясь поехал восвояси — ему не в чем было упрекнуть себя. Судьба сильнее.