Ульф Бартоно и пятьсот отборнейших Белых Султанов этого удовольствия были лишены — пожар был плохо виден с кораблей, на десятки стадий отошедших от берега. Наполненные свежим утренним бризом паруса легко несли дрибоды посольства Первой Имперской армии. Они шли, выстроившись косой чертой, судно, на котором плыли Ульф и его подопечная, малышка по имени Гелла, находилось в центре строя. Опытнейшие кормчие вели корабли так, что со стороны могло показаться, будто они связаны воедино. Ветеран сидел рядом с девочкой, спящей на его плаще, наброшенном поверх охапки свежего сена, её голова уютно расположилась на толстом щите третьего когопула.

Прислонившись спиной к борту, ветеран погрузился в истовую, блаженную дрёму, даже сквозь неё ощущая тихое дыхание девочки, вырванной из почерневших от дыма и крови лап мерзавца Чиуша. Ох и негодяем же был усопший! Он был на пять лет старше Ульфа, которому в этом году стукнуло тридцать восемь, но Ульф на пять лет раньше очутился в рядах ветеранов и не по выслуге, а, благодаря своей известности и своим баснословным подвигам во время Африканских войн.

За поединок с боевым леопардом он получил свой первый драгоценный значок Мужества в форме остроконечной шестилучевой звезды, которую полагалось носить на забрале шлема. Когда прямо в шатёр командира своего когопула он принёс живого, связанного двухметрового крокодила, командир произвёл храбреца в десятники. В бою с убнарами, облачёнными в панцири из носорожьей шкуры, которую не прокалывали ни мечи, ни копья, их пятый когопул отступил, но Ульф явился к тысячнику с двумя пленными и точно в таком же панцире. Тогда он получил звание сотника и второй значок Мужества.

Но самый громкий свой подвиг, благодаря которому он досрочно был переведён в привилегированный имперский отряд, Ульф Бартоно совершил в Оа — столице союза ливийских племён Ивоэриминов. Пятнадцать тысяч жилищ, обнесённых высоким частоколом, скрывали обширную площадь с храмом бога Олареумо и дворцом вождя союза Ивоэ. Сорок тысяч чернокожих воинов встретили атлантов, их копья имели длинные и широкие острия, которыми ивоэримины с необыкновенной ловкостью и кололи, и рубили противника. Сам вождь Ивоэ с двумя сотнями телохранителей стоял в центре строя, загороженный их громадными телами. Все атаки многоопытных атлантов легко отражались этими богатырями.

Однако старина Вирний, как называли своего полководца солдаты семидесятитысячной армии, недаром считался талантливым полководцем даже среди прирождённых военачальников рода Аяхти. Незаметно подведённые колесницы с клинками, торчащими в разные стороны на дышлах и бортах, с короткого расстояния были брошены на ливийцев. Первые пять рядов имперских солдат образовали коридоры для прохода этих орудий таранного действия.

Лошади смяли темнокожее войско, не помогли ни щиты в полный рост, ни виртуозное владение копьём, ивоэримины хлынули за тын. Люди давили друг друга в воротах, насмерть затаптывали упавших, атланты поражали в спины бегущих и на их плечах ворвались в город. Из телохранителей Ивоэ в живых осталось не больше полутора десятков, остальные пали героями, заваленные кучами трупов, двоих уложил Ульф.

Он, пожалуй, был одним из немногих, кто не спешил уничтожать охваченных ужасом чернокожих, и просто шёл за ними по пятам, не вынимая меча из ножен. Тогда на нём ещё был носорожий панцирь, в лохмотья изрубленный во время штурма дворца Ивоэ. Во дворце было около тридцати лучших ливийских воинов, атлантов, вместе с Ульфом — только дюжина. В обширных покоях завязалась яростная потасовка. Азартные атланты оттеснили в угол четверых телохранителей вождя и забросали их всюду валяющимися копьями. Ульф и ещё один известный боец пятого когопула по имени Лолант загнали трёх ливийцев в одну из боковых комнат и заперли их. Пока чернокожие выламывали двери, оба атланта успели одолеть двоих телохранителей вождя, а потом развернулись спина к спине. Лолант был знаменитым бойцом, таких в Империи называли «столпами когопулов», за ним числилось немало подвигов, в том числе и побед в рукопашных поединках между солдатами различных подразделений. В пятом когопуле Лолант уступал только Ульфу, прозванному Великолепным за эффектные, что не мешало им быть эффективными, приёмы рукопашного боя и манеру их исполнения. Одним словом, ивоэриминам пришлось столкнуться с цветом атлантской армии…

Когда победители ворвались в центральный зал дворца, в живых они застали только двух бойцов — грозный исполин Ивоэ и Великолепный Ульф Бартоно сцепились в ближнем бою. Каждый из противников удерживал руку другого, стараясь вдавить свой кинжал в его тело. Их мышцы закаменели в чудовищном напряжении, пот катился градом, но силы были равны.

— Он мой! — прохрипел Ульф подоспевшим товарищам и внезапно опрокинулся на спину, увлекая за собой противника, перекатился через голову и перебросил Ивоэ через себя, поддев его разножку правой ногой.

Воспользовавшись растерянностью врага, не ожидавшего от него такой прыти, атлант вырвал свою правую руку из его захвата и нанёс оглушающий удар рукоятью кинжала… Он до сих пор помнил крепкий хлопок по плечу, которым попрощался с ним выходящий под нацеленными в спину копьями силач Ивоэ.

Что-то заставило Ульфа открыть глаза. Гелла проснулась и сидела напротив атланта, вертя в ручонках его длинный топорик.

— Здравствуй, — сказала она ему по-атлантски, как все дети, она быстро усваивала чужую речь.

— Здравствуй. Ты давно проснулась?

— Нет.

— Есть хочешь? — спросил Ульф, следуя старинной, кондовой солдатской мудрости, каковая гласила, что на сытый желудок и погибать веселей.

— Хочу, — девочка доверчиво протянула своему покровителю обе ладошки.

Из сумки, лежащей рядом, атлант извлёк пшеничный хлебец, брусок копчёного мяса и горсть подвяленного винограда. Как маленький зверёк, Гелла впилась острыми зубками в мясо, заедая его хлебом и ягодами. Ульф, с доброй усмешкой наблюдая за своей питомицей, набулькал из фляги в серебряную чашу воды и протянул маленькой гречанке. Сделав несколько быстрых глотков, она поперхнулась, и ветеран бережно, но крепко хлопнул её по спине:

— Не спеши, баловница! — прикрикнул он строго.

Девочка успокоилась, но ненадолго. Острым кинжалом покровителя, который она незаметно вытянула из ножен, она чуть не отсекла себе палец, Ульф едва успел перехватить её руку. Потом маленькая егоза едва не расшибла голову о борт судна, попытавшись спуститься к гребцам. И вновь на помощь пришёл атлант — как настоящая неутомимая и бдительная нянька, он по пятам следовал за девчушкой, причинявшей ему сплошные беспокойства.

— Дочь? — с боязливым почтением поинтересовался кормчий Монс, этот властный, как все капитаны кораблей во все времена, включая и Допотопные, знал, что его пассажир направлен самим Онесси, да и само имя пассажира было широко известно не только в армии, но и на флоте.

— Не лезь в ветераны до первой раны, — посоветовал Ульф любознательному моряку.

Эта солдатская поговорка должна была сберечь тех, кому она была адресована от печальной участи любопытной Варвары, имеющей склонность шастать по торговым рядам. И Монс, обиженно ворча под нос, как выражаются моряки, отчалил в сторону.

Спустившись с надстройки на гребную палубу, атлант и его подопечная обнаружили там воинов охранной сотни. Белые Султаны, рассевшись на скамьях гребцов, отдыхавших в трюме, как обычно, точили и чистили оружие; сцепив пальцы рук попарно, качали силу, двое боролись. Едва удостоив пришедших вниманием, что выразилось в небрежных кивках, они решили этим удовлетвориться и перестали их замечать — Белые Султаны не любили чужих.

Молча подойдя к сотнику, ветеран сел напротив него и поставил на скамью руку, согнутую в локте. Охранники с вялым интересом обернулись в их сторону. Гелла, подражая действиям покровителя, тоже уселась на скамейку и выставила свою крошечную ручонку. Несколько солдат хохотнули, наблюдая эту картину, но мгновенно заткнулись, стоило сотнику бросить на них косой взгляд. Ссориться с Петнафсом не собирался никто — ибер по национальности, он был силачом от рождения, жестокое воспитание и чудовищные нагрузки сделали из него настоящего богатыря. Его мускулы играли при каждом движении, словно ленивые морские валы, ростом он превосходил атланта на голову и был гораздо шире его в плечах. Никто не сомневался в том, чей верх будет в итоге.

Но в когопуле ветеранов силачей тоже хватало; бросив девочке короткое «Не мешай», Ульф Бартоно переплёл пальцы правой руки с толстыми, как огурцы, пальцами ибера. По счёту «три» соперники принялись решать задачу по укладыванию чужой руки на лавку. Голой физической силе Петнафса атлант противопоставил огромный опыт в этой не самой простой из физических забав. Для начала, он резко заломил кисть ибера и рывком наклонил его предплечье почти на половину расстояния до скамьи. С неимоверным трудом тот выровнял положение, но в тот момент, когда он сумел добиться этого, Великолепный повторил свой приём. Правилами он не был запрещён, поэтому зрители разочарованно охнули, но не вмешались в ход поединка.

Нечеловеческим усилием воли и мышц сотнику Белых Султанов удалось снова восстановить положение рук, и тут он столкнулся с возможностями человека, заслуженно прозванного Великолепным — медленно, но верно его суставы затрещали от чудовищного нажима на них. Широко улыбаясь сопернику прямо в выпученные от натуги глаза, атлант уложил его руку на доску скамьи гребцов и прижал к ней так, что у Петнафса заныли косточки кулака.

— Иногда так бывает, парни, — сказал Ульф, вставая со скамейки и ободряюще хлопая проигравшего по плечу, — что защищать посылают того, кто и сам защитит кого угодно,…  — он взял Геллу за руку. — Пойдём, проказница.

— Постой, — великодушно промолвил Петнафс, растирая ладонью натруженную руку. — Ты один, а нас много. Очень плохо, когда воин один. Посиди с нами.

На третий день плавания они обогнули Аттику и повернули к Македонии — туда, где беспредельничали когопулы Фермопила Ролоина. Ветер благоприятствовал атлантам, он ровно и сильно наполнял паруса; гребцы опускали вёсла в воду только для того, чтобы размяться, не потерять физической формы. И тогда дрибоды неслись быстрей голубиной стаи. По ходу следования несколько раз попадались эллинские корабли. Их мимоходом таранили и мчались дальше, спеша доставить послание Вилена.

На восходе четвёртого дня кормчий Монс заметил военный корабль ахейцев — триеру, идущую встречным курсом. Две правые дрибоды, двигавшиеся впереди, взяли шкоты, снизив скорость, две левые спустили вёсла и нагнали остальных, окружая одинокое эллинское судно. Любой кормчий в таких случаях старался напасть на фланговый корабль, но эта триера, будто не замечая врага, шла прямо в центр расставленной ловушки.

Монс замер у рулевого весла, уводя свой корабль с линии курса триеры; заточенный бронзовый клюв дрибоды целил в левую скулу противника. С флангов неслись ещё четыре закованных в бронзу чудовища; тараны хищно сияли, периодически выныривая из отбегающих лазурных волн. Перед самым столкновением эллинский корабль внезапно увернулся от удара флагманской дрибоды, втянув вёсла левого борта. При этом вёсла левого борта дрибоды полопались, на огромной скорости столкнувшись с корпусом триеры; десятки гребцов были искалечены в этом столкновении, а страшный удар выбил рулевое весло из рук Монса и швырнул его в воду.

Вынырнув, кормчий увидел, что развернувшаяся на сто восемьдесят градусов триера, вновь взвинтила скорость и, впившись тараном в борт ближайшей дрибоды, накинула её на тараны трёх её сестёр по эскадре. Сдвоенный удар настолько глубоко насадил корпус атакованного судна на носы атакующих дрибод, что они застряли в нём. Команда триеры осыпала образовавшуюся кучу-малу сотней горящих стрел и полусотней пылающих факелов, предоставив атлантам прекрасную возможность заниматься тушением пожара и проблемой расцепки. После чего победительница помчалась назад — на рандеву с искалеченным флагманом. Камень, пущенный с неё метким пращником, на самом интересном месте оборвал жизнь любопытного Монса — предостережение Ульфа исполнилось.

Помощник Монса — проевший все зубы на сушёной рыбе старый моряк Арольт приказал части гребцов перенести вёсла на левый борт и занять места искалеченных товарищей и развернул дрибоду навстречу врагу. Ко второму рулевому веслу встал Петнафс, повторяющий все движения помощника кормчего. Корабли сближались со страшной скоростью, их вели талантливые рулевые, заставлявшие носовые тараны выписывать сложные кривые, нацеливая их то в правую, то в левую скулу противника.

Но как выяснилось, ахейский капитан был гораздо хитрей атлантского: когда корабли уже должны были столкнуться, триера, резко ускорившись, ушла от тарана дрибоды, мимоходом сломав ей ещё несколько вёсел левого борта и вдобавок врезавшись кормой в корпус. Триера была вдвое тяжелей дрибоды, а по правому борту последней в тот момент образовалась водяная впадина — куда она и опрокинулась. Набежавшая следом волна жадно слизнула с палубы тех, кто не успел вцепиться в оснастку.

В этот напряжённый миг Ульф первым делом подхватил Геллу и обнял мачту, как свою первую любовь. Девочка кричала от ужаса, но у ветерана не было времени её успокаивать. Кинжалом обрубив канаты, удерживающие мачту, он сбросил её в воду, уйдя вместе с ней. Вынырнув, он обнаружил на поверхности всего две человеческие головы — Петнафса и, конечно, Арольта — старого моряка утопить было столь же легко, как мурену. Усадив девочку на мачту верхом, взрослые скорёхонько сообразили плот, использовав для его создания десяток досок, гвозди и обрывки такелажа…

Когда триера покончила с остатками атлантской эскадры, её командир повернулся к своему помощнику — одноглазому Ковлу.

— Это был воистину отличный бой, вороны меня подери! Атланты — это тебе не пивососы египетских тростниковых развалюх, и не финикийские бродяги, которые разбегаются от одного вида готовой к бою триеры, только критяне ещё могут драться с таким ожесточением. Помнишь бой у Итаки?

— Ещё бы мне его не помнить, когда именно там я чуть не стал слепее крота! — Ковл притронулся к повязке, скрывающей пустую глазницу. — Когда наши триеры врезались в критянский флот, чуть ли не половина из них пропела «буль-буль» раньше, чем мы дошли до второй линии. Если бы не твоя затея оттеснить островитян на мель ударом с фланга, нам бы точно несдобровать! Помнишь их флагмана, который прорвался сквозь наш строй, проделав с нашими судами то же самое, что мы устроили первому имперскому корыту? Хорошо, что на ихнего гения у нас Кэнт нашёлся! Скоро, скоро мы обнимем наших соратников: и Кэнта, и Эноха, и Гедиона, и Орита…

— Тебе бы пифией в Дельфах заделаться, дружище! — хохотнул знаменитый на всю Ойкумену аркадский флотоводец Тин, но тут его, очевидно, догнала очередная умная мысль, от которой он некоторое время успешно уворачивался, потому что лицо его внезапно стало серьёзным. — Вороны меня раздери, что военные корабли Империи делают возле Фракии, хотелось бы знать?! И куда они так спешили?

— А они спешили? — уточнил Эзикл.

— Именно! Иначе они бы так просто на нашу уловку не клюнули. Возвращаемся к флагману…

При виде триеры, возвращавшейся с места побоища, учинённого ею эскадре дрибод, Арольт с воистину детской растерянностью обернулся к ветерану:

— Что делать будем, Великолепный?

Ульф неопределённо повёл литыми плечами — он решал сложнейшую дилемму, во весь рост нарисовавшуюся перед ним. Чувство долга боролось в нём с привязанностью к непоседливой, но забавной девчушке, потому что девочка не выдержала бы того способа спасения, которое он мог ей предложить, не теряя при этом чести ветерана. Решение далось ему с огромным трудом, но он выбрал солдатский долг.

— Сделаем так. Ты, Петнафс, сдашься эллинам вместе с девочкой.

— Ни за что! — сотник выпрямился во весь свой огромный рост и расправил необъятные плечи. — Я уложу их всех, ваше дело — прикрыть мне спину.

— Никто ничего тебе не прикроет! — отрезал ветеран. — Ты сдашься и скажешь ахейцам, что Гелла принадлежит к их племени. А если захочешь бежать, то сделаешь это на суше — не раньше. Это приказ. Ясно?! Я спрашиваю — ясно?!

— Ясно,…  — проворчал Петнафс.

— Прощай, баловница! — сказал Ульф, гладя мокрую головку девочки. — Веди себя хорошо, чтобы мне за тебя не стыдно было. Скоро увидимся, слушайся дядю Петнафса.

Попрощавшись с остающимися, атланты отплыли к корме лежащей на боку дрибоды и спрятались под килем. Они видели как два воина в гребнастых шлемах скрутили силача Петнафса и перевели его и Геллу на палубу триеры. Тяжёлый вздох вырвался из груди ветерана — у него никогда не было своей семьи…

Проводив взглядом удаляющуюся триеру, атланты принялись за сооружение нового плота — старый эллины прихватили с собой: в воду полетели вёсла и доски. Канатами вёсла связали между собой, сверху прибили доски, приделали уключины, и наконец, плавучее сооружение было закончено. Знавший корабль гораздо лучше своих пяти пальцев, Арольт добыл две амфоры с лёгким вином, копчёный свиной окорок и десяток ячменных хлебцев. Продовольствие было уложено в сундук, прибитый к плоту и обёрнутый просмоленной тканью. Из кусков паруса и двух копий соорудили навес, который по совместительству мог служить парусом средней мощности…

Весь день Арольт вёл плот, сверяясь с путём колесницы Гелиоса, которую его неукротимые жеребцы стремительно несли по лазурному, быстро темнеющему куполу небосклона. Ульф отдыхал, потому что ветер надувал парус, а за рулевым веслом ему места не было. Утлое сооружение перескакивало с одной пологой волны на другую, с каждым часом приближаясь к заветной цели. Ночью ветер посвежел, Ульф забеспокоился, но Арольт только усмехался, беззаботно повторяя, что это быстрее доставит их к берегу. И точно — плот помчался, как охотничий гепард, Бартоно только головой покрутил, глядя, как волны услужливо несут в нужном направлении утлое судёнышко, повинуясь лёгким нажимам рулевого весла.

А ветер всё крепчал, к утру разыгрался настоящий шторм. Серо-зелёные громадные валы, словно щепку, швыряли шаткое изделие Арольта, но старый моряк, насвистывая какую-то несложную мелодию, орудовал веслом с прежней беспечностью, только крепче сжимая ногами сундук. Ульф глаз не сводил с кормчего, дивясь его спокойной уверенности и презрению к буйству стихии. К вечеру валы сделались ещё выше, ещё мощней. Каждый из них грозил разбить судёнышко не то, что в щепки, а в древесные лохмотья, однако Арольт лишь сменил мотив с игривого на более медленный, и продолжал твёрдой рукой править этим безумным танцем.

— Когда мы вернёмся к Вилену, я намекну ему, чтобы он сделал тебя кормчим самого мощного корабля нашего флота! — крикнул ему Великолепный, накрепко примотанный верёвками к сундуку. Как и все атланты, он был хорошо знаком с буйством водной стихии, поскольку океанские волны заметно превосходили лучшие морские экземпляры, но на плоту в такой переделке бывать ему не приходилось даже в кошмарных снах.

— К акулам! — отозвался суеверный моряк. — Ты сначала до Фермопила, дружок, доберись!

— Если ты высадишь меня на твердь земную, будь уверен, я доставлю тебя к Носорогу, даю слово.

— Договорились, — проворчал Арольт…

А через две недели оба товарища, прошедшие море, горы и македонские дозоры, предстали пред ясные поросячьи очи командующего Второй Имперской армии светлейшего Фермопила Ролоина. За это время Арольт в полной мере уяснил, какие именно качества Ульфа Бартоно привели к тому, что ему было присвоено его громкое прозвище. Когда они напоролись на отряд двух македонских этеров, ветерану понадобилось не больше пяти минут, чтобы уложить дюжину крепких воинов, умело владевших оружием, моряк и веслом-то, как следует, не успел размахаться… Поэтому его ни грана не удивило спокойное достоинство, с которым его спутник, ставший за время путешествия настоящим другом, держался перед грозным Фермопилом, получившим за вспыльчивый характер прозвище Носорог.

Встреча проходила в шатре главнокомандующего, расположенного в центре лагеря пяти когопулов — остальные корпуса расползлись по узким долинам Македонии за фуражом, продовольствием и рабами. Ни на миг не прекращающийся гул стотысячного скопища солдат и сорокатысячного табуна лошадей моряка отвлекал и раздражал, Ульф же наоборот чувствовал себя в этом бедламе, как младенец в родной колыбельке. Он выступил вперёд, отвесил короткий поклон и представился, затем представил своего спутника.

— У нас послание от светлейшего Вилена Онесси светлейшему Фермопилу Ролоину, главнокомандующему Второй Имперской, — доложил напоследок.

— Давай сюда, — ответил ему грузный мужчина, сидящий за столом в окружении нескольких людей.

Ростом Фермопил был значительно выше Вилена, сложен был гораздо крепче. Мясистый курносый нос на толстой слегка вытянутой ряхе был свёрнут набок, маленькие глазки цвета хмурой волны в предштормовую погоду пронзительно взирали на посланцев коллеги из-под тяжёлых век с короткими ресницами.

Ветеран извлёк замурзанный свиток папируса из походной сумки и вручил его хозяину шатра. Тот развернул письмо и прочёл следующий текст: «Светлейшему Ролоину от светлейшего Онесси привет. Я и моя армия уже на подходе к Истмийскому перешейку. Поторопись и ты занять Олений проход. Потому что, своевременно перекрыв его, туземцы запрут тебя в Македонии. Не медли». Лицо, поднятое Фермопилом от свитка начало медленно наливаться кровью:

— Что это значит? — угрюмо пробасил он, впиваясь в посланцев взглядом. — Я спрашиваю, по какому праву ваша Глиста учит меня — полководца из рода Ролоинов — что мне надлежит делать?! Чего молчим?

— Командующего Первой Имперской армией зовут Виленом Онесси, а не Глистой, — спокойно ответил Ульф. — Следи за своими речами, светлейший. Если тебя инте…

— Теперь и ты ещё меня будешь учить?! — взвился буйный Носорог. — А, ну-ка, влепите им по полсотни плетей!

— Я ветеран, закон Кольберта Аяхти запрещает пороть ветеранов; нарушение закона карается смертью всех, кто исполнял такое преступление, кто отдавал приказ и кто присутствовал при его исполнении, — ответ Ульфа прозвучал жёстко и громко, он подмигнул Фермопилу и дружески поинтересовался. — Как думаешь, светлейший, доносчик найдётся?

— И вы не посмеете унизить лучшего бойца имперского воинства! — добавил Арольт. — Атланты не простят тех, кто сделает это!

Несмотря на взрывной вздорный характер, Носорог не стал бы тем, кем был сейчас, если бы не умел обуздывать вспышки ярости. Залпом осушив стоявший перед ним кубок, он одарил пришельцев оскалом зубов, который при очень богатой фантазии неукротимым оптимистом мог быть сочтён за весёлую усмешку:

— Пороть ветерана и вправду нельзя, я согласен с тобой, сушёная селёдка, — протянул он, не скрывая зловещей ехидцы. — А вот избить в поединке закон разрешает. Тебе доводилось участвовать в поединках, нахальный гонец? — повинуясь знаку командующего, один из присутствующих в шатре военачальников вышел из шатра.

— Имею опыт, — ветеран скромно кивнул головой. — По каким правилам, и на каких условиях ведутся у вас поединки?

— Правило номер один: не существует никаких правил, — любезно объяснил Фермопил. — Правило номер два: победитель получит десять железных колец.

— А побеждённый? — уточнил Ульф.

— А побеждённому деньги не понадобятся, — тут командующий Второй Имперской откровенно заржал, вызвав кривые усмешки у свиты, — десять железных колец цена слишком высокая для мирного поединка. Заодно и проверим действительно ли ты лучший боец. Потому, что лучшим я считаю его, — вытянутая ручища Ролоина указала на вошедшего в шатёр пожилого воина.

Воин был одет в драгоценный хитон пурпурного цвета — такой мог позволить себе только очень небедный человек. Поверх этой безрукавки незнакомец надел золочёный кожаный панцирь, перепоясанный кушаком из серебряных колец. Из оружия у него был лишь кинжал, висящий на груди. Сложения он был сухощавого, светлые волосы и бороду заметно тронула седина, серые глаза смотрели с лёгкой хитринкой и вызовом. Несмотря на возраст, двигался незнакомец легко и бесшумно. Одним словом, он производил впечатление крайне опасного человека. Было в нём что-то от сытого леопарда, который мог проголодаться в любое мгновение.

— Доп, я приготовил тебе противника на десять колец, — пробасил Ролоин, кивая на Ульфа. — Этот зазнайка величает себя первейшим бойцом Империи и откликается на прозвище Великолепный.

За спиной ветерана охнул прикрываемый им Арольт — перед посланцами Первой Имперской встала верная погибель, и звалась сия смертушка Допом Железным Пальцем. В отличие от Великолепного прозвище лучшего бойца Второй Имперской отражало его характерную особенность — Доп умел, мог и любил наносить смертоносные удары голыми руками. Ну и ногами, конечно. Поговаривали, что этот худой мужичонка в рукопашном бою положил полсотни египетских щитоносцев.

— За Великолепного, светлейший, пару колечек можно бы и накинуть, — намекнула эта ходячая легенда хрипловатым высоким голосом, окутывая ветерана холодным оценивающим взглядом. — Я слыхал, он шустрый, за ним долго гоняться придётся.

— Мы же послы,…  — запротестовал, было, Арольт, но Ульф сделал ему знак заткнуться.

— Сначала хотел поблагодарить тебя за заботу о моём благосостоянии, Доп, — в голосе Великолепного слышался лязг металла, — и убить тебя с одного удара, но вовремя спохватился. Это ведь ты, задрыга, прежде, чем Карра Горца добить, ему обе руки сломал? Хочу тебя предупредить, дохлятина, что Горец мой троюродный брат, так что быстрой смерти тебе не обещаю. Не будет тебе лёгкой смерти — запомни.

Он повернулся к Фермопилу и уронил снисходительно:

— Я давно хотел прибить этого доходягу, поэтому готов не повысить, а скинуть цену на пару колец. Со мной выгодней иметь дело, светлейший. Но для начала я хотел бы напомнить светлейшему о том, что нам с моим другом неплохо было бы перекусить, умыться и хотя бы пару часов отдохнуть после проделанного нами пути. Это слегка продлит жизнь вашему доходяге, кстати сказать, сможет принести жертву Кетлю, чтобы не угодить в самый кромешный мрак после смерти.

Два часа спустя, посланцы Первой Имперской, слегка заправившись у костра охранной сотни Фермопила, были препровождены к месту поединка сквозь толпу возбуждённых зрителей. Учитывая отсутствие амфитеатра и телевизионного табло, вокруг высокого деревянного помоста устроились в первую очередь сотники, тысячники и столпы когопулов, за ними плотной стеной стояли десятники. Высокое начальство расселось в походных креслах на самых удобных местах…

— Кончай ныть, морская селёдка! — ворчал ветеран, шагая вслед за командиром охранной сотни и приветствуя знакомых солдат. — Железный Палец, конечно, серьёзный боец, но есть у меня и для него парочка неприятных сюрпризов.

Арольту оставалось верить товарищу на слово — других вариантов у него не было. Ожидая прибытия противника, Доп сидел на помосте, свесив ноги, и о чём-то переговаривался с окружающими. Судя по вспыхивающим хохоткам, речи были весёлыми.

— Кетль сияет, покойничек! — задушевно приветствовал его Ульф, поднявшись на помост и скинув хитон на руки своего «секунданта». — Хватит ротиком торговать.

О вспыльчивости Железного Пальца ходили такие же легенды, как и о его смертоносном мастерстве, и Бартоно решил ею воспользоваться. Он был на семь лет моложе своего врага, и ему следовало вымотать того, спровоцировав Допа на безумство яростной атаки.

— Молился ль ты пред смертью, Ульф Бартоно?! — съязвил в ответ легендарный душегуб Второй Имперской и одним прыжком вскочил на помост.

Следующим прыжком он добрался до противника и обрушил на него лавину комбинированных ударов, включающих тычки переплетёнными пальцами, рубящие удары ребрами ладоней и всевозможные удары ногами. Но Ульф Бартоно и не собирался отражать этот смертоносный вихрь, он просто ударился в бегство спиной вперёд. Презрительные выкрики и свист преследовали ветерана на этом пути, но тот невозмутимо продолжал его около десяти минут, отразив за указанный срок всего дав рубящих удара.

— Живей! Живей, доходяга! — подбадривал он своего преследователя, уходя по кругу под его левую руку. — В Ахарисе черепахи быстрей тебя ползают!

Заметив, что Доп стал выдыхаться, Ульф принялся контратаковать, чтобы нанести ему максимум ущерба до того, как тот перейдёт в оборону. Не пытаясь пока дотянуться до тела соперника, он наносил удары по внутренней стороне его конечностей. А потом он ударил его одновременно правой ногой в голень и правой же рукой, точней её растопыренными пальцами в лицо. Удар руки Доп сумел нейтрализовать, откинув голову назад, а вот нижнего блока поставить не смог. Да и никто бы не смог. Боль на долю секунды отключила внимание старого вояки, и он пропустил удар в печень, причём такой силы, что его буквально скрутило от невыносимого болевого шока.

И Ульф сполна воспользовался предоставленным ему шансом — двусторонняя «воздушная подушка» порвала самонадеянному противнику одну из барабанных перепонок.

— Я мог бы добить тебя прямо сейчас! — прокричал Ульф Бартоно, троюродный брат некогда знаменитого Карра Горца, в неповреждённое ухо его убийцы. — Но ты со мной ещё не расплатился!

Правым прямым ударом руки он сломал врагу нижнюю челюсть, отправив его в нокдаун на доски помоста. И, отвернувшись от копошащегося на полу Железного Пальца, крикнул в «зрительный зал»:

— Восен! Гревс! Фарф! Вы помните, что эта зверюга сделала с моим родичем Горцем?! Расскажите воинам славной Второй Имперской, что я в своём праве, что я чту обычаи предков и прошу у них защиты от произвола!

— Ты получишь её! — донеслось снизу. — Но с Допа довольно, добей!

А Доп тоже не дремал. Пока Великолепный общался с публикой, он собрал остатки сил, чтобы покончить с наглым мальчишкой в один прыжок, в один удар. Он целился сверху правым кулаком в место, где у человека основание черепа соединено с шейными позвонками. Приём был подлый, наносился внезапно и сзади. Но Ульф к нему был готов — уж в чём, в чём, а в благородстве Допа он не подозревал абсолютно.

Поэтому он поймал атакующую руку на плечо и через плечо бросил низкого убийцу вниз с помоста, а затем двумя ногами спрыгнул ему на грудную клетку. Копейщик третьего когопула из тысячи Сареза Ульф Бартоно по прозвищу Великолепный по праву стал лучшим бойцом Атлантиды.