1

По узкой улочке Лхасы шла молодая, ладно скроенная девушка. Черты ее лица и одежда европейского покроя свидетельствовали о том, что она родом не из этих мест, но уверенность, с которой она шагала сквозь переплетение угловатых уродливых построек, позволяла думать, что незнакомка провела в затерянном меж горных хребтов городке немалое время. В пользу последнего обстоятельства говорило и то, что девушка успела привыкнуть к извечному вниманию прохожих. Она пропускала мимо ушей окрики пытавшихся заигрывать с нею торговцев и не замечала нарочито безразличных взглядов, которыми скользили по ее стройной фигурке облаченные в ярко-желтые одеяния монахи.

Спустившись с холма, девушка миновала несколько лавочек с дешевым хламом, затем обшарпанную гостиницу с громким названием «Золотой лев» и вошла в небольшой, с беленым фасадом домик. Вопреки ее ожиданиям, в домике никого не оказалось. Тогда девушка заварила чай и уселась возле окна. Она неторопливо отхлебывала крепкий, кирпичного цвета напиток, откусывая сладкие крошки от большого желтоватого куска сахара. Она успела выпить одну чашку и налила вторую, когда наконец появился тот, кого она ждала. Девушка пристально посмотрела на вошедшего, лицо ее выражало негодование.

— Пауль, где ты был? Я волновалась!

Пауль, а это был именно он, юноша из Отражения 511/1/2, уселся по другую сторону стола. Он взял чашку, протянутую Шевой, и принялся прихлебывать обжигающий напиток. Левая рука его нервно поигрывала осколком сахара, отлетевшим от большого куска.

— Я спрашиваю, где тебя носило? — настойчиво повторила девушка.

На этот раз Пауль соизволил ответить:

— Ходил к гостинице.

— Зачем? Ведь я запретила тебе!

Юноша усмехнулся:

— Ты думаешь, это неинтересно — посмотреть на самого себя?

— Это не ты!

— Лучше сказать, не совсем я. Но все же это я. Тот, каким был года три или четыре назад. Странное ощущение…

— Я думала, ты уже привык.

— Я тоже так думал. Выходит, нет.

В дверях, ведущих в соседнюю комнатушку, появился серый кот. Громадный и важный, он выгнул дугой спину, после чего сладко зевнул, выставив на обозрение клыки и розовый язык. Затем кот лениво приблизился к столу и неожиданно сильным прыжком взлетел на него. Влажный нос ткнулся в оставленный Паулем кусочек сахару. Посчитав его несъедобным, кот недовольно фыркнул.

— Брысь, Баст!

Шева легонько толкнула кота в бок, но тот и ухом не повел в ответ на вежливое приглашение убраться. Тогда Охотница просто спихнула его на пол. Кот не выказал обиды. Он потерся о ногу хозяйки, затем о другую, после чего со сладостным урчанием прикусил ей лодыжку. Взвизгнув от неожиданности, Шева стукнула кота свободной ногой. Тот отлетел в сторону и улегся. Желтые глаза немигающе уставились на Охотницу.

— Отправь его домой, — посоветовал Пауль, с улыбкой наблюдавший за сценой.

— Нет. Он должен вернуться вместе со мной. А то еще сбежит. Достаточно с него приключений в розовом лесу и на поле Вигрид.

Шева задумалась. Уже целых три дня прошло с тех пор, как Сурт положил конец великой битве в Отражении 1404/1/1, уничтожив сотни тысяч самых различных существ, а заодно и их создателя, беглого преступника Арктура. Шева с Паулем и котом покинули Отражение за миг до того, как оно обратилось в ничто. Во время перемещения Охотница не успела задать координаты, и телепортатор, либо по воле случая, либо по каким-то другим соображениям, перенес их в Отражение 511/1/3 или аналогичное ему, где и Шеве, и Паулю уже приходилось бывать. Обеспечив спасительное бегство, перемещающее устройство вышло из строя, чем обрекло путешественников на заточение в горах Тибета. К счастью, у Шевы нашлась золотая булавка, достаточно массивная, чтобы дать изгнанникам поневоле кров и нехитрую еду. Пауль продал булавку в одной из лавчонок, после чего снял заброшенный домик. Теперь оставалось лишь ждать появления Сурта или его посланца, которые помогли бы Охотнице вернуться в Матрицу, а ее спутнику — переместиться в Отражение по его выбору. Но Управление ничем не давало о себе знать вот уже третий день, что не могло не беспокоить. Кроме того, бездействие порождало скуку, а та, в свою очередь, грозила разоблачением, так как Пауль, несмотря на все запреты Шевы, время от времени ходил поглазеть на своего двойника, готовящегося к роковому путешествию в монастырь Чэньдо. Шева ругала его, но в то же время не могла не понять чувств, испытываемых юношей. Не так-то просто жить рядом с самим собой, к тому же зная, что должно произойти через день-два.

Кроме того, его отлучки устраивали ее куда больше, чем тоскующие взгляды, которыми одаривал Шеву Пауль долгими вечерами. Он любил ее, а она не знала, что ответить на эту любовь. Она не знала, любит ли она, она не видела смысла в этой любви, срок которой был ограничен ничтожным временным отрезком, отведенным на выполнение задания. И срок подходил к концу. Банальная ситуация: она понимала и знала все, кроме одного-единственного — что делать.

— Что будем делать?

Шева вздрогнула. Вопрос Пауля застал ее врасплох. Охотница посмотрела на юношу, потом перевела взгляд на немигающе уставившегося на нее кота.

— Ждать. Что нам остается? Только ждать.

Им и впрямь ничего другого не оставалось. Ждать пришлось еще три дня. За это время отряд полковника Шольца отправился к монастырю Чэньдо, а Шева начала всерьез подумывать о том, не оказало ли уничтожение Отражения 1404/1/1 пагубного воздействия на Матрицу. Эта мысль беспокоила и раздражала ее, раздражала почти так же сильно, как и разговоры Пауля, время от времени начинавшего твердить о любви.

Гость заявился без уведомления о своем прибытии. В углу комнаты, где благодушествовал кот, вдруг вспыхнуло яркое сияние, заставившее Баста с воплем взвиться в воздух. Прибывший основательно прочистил желудок, после чего явил обитателям домика свое лицо. Это был Винкст, начальник Седьмого отдела, или, иначе, Службы контроля за Отражениями. Как ни пыталась Шева казаться равнодушной, ее лицо выразило удивление. В ответ Винкст ухмыльнулся, тут же ладонью убрав улыбку заодно со следами рвоты. Для Винкста не было секретом, что Шева недолюбливает его.

— Привет, Шева!

— Здравствуй, Винкст.

Начальник Седьмого отдела покосился на Пауля и вновь улыбнулся, на этот раз двусмысленно.

— Как поживаешь?

— Почему ты, а не Сурт? — вместо ответа спросила Шева.

— А почему бы и не я?

— Где Сурт? — требовательно повторила Шева.

— Остался дома. У него возникли неприятности.

— Искажение Матрицы?

— И это тоже. Но главное не в этом. Секретарь Бермлер выразил недовольство работой Управления. Не исключено, что грядут перемены в руководстве.

— Ты?! — выдохнула Шева.

— А почему бы и нет? Разве я не достоин быть директором Управления? Или, быть может, моя кандидатура не устраивает тебя?

— Угадал! — бросила Шева, более не пытаясь скрыть неприязнь к начальнику Седьмого отдела.

— Что ж, придется привыкать.

— Но пока ты не директор?

— Нет. У Сурта есть еще один день, чтобы исправить положение. — Винкст поискал глазами стул и, не обнаружив его, уселся на краешек стола. — Но не думаю, что за этот срок он сумеет изловить Арктура.

Глаза Шевы округлились.

— Как? Разве он еще жив?

— Никто не знает этого, но никто не доказал и обратного. Метаморфозы в Матрице после того, как наш дорогой директор сгоряча вычеркнул из временной цепи Отражение 1404/1/1, оказались столь чудовищными, что Совет принял решение готовиться к худшему. Одним словом, эти умники решили подстраховаться, и потому велено считать, что Арктур жив и что Системе по-прежнему угрожает опасность. Операция продолжается. Сурт покуда еще руководит ею, но, полагаю, это продлится недолго. По крайней мере, доктор Бермлер уже издал приказ о передаче мне части полномочий. В частности, я назначен ответственным за непосредственный контроль за ходом операции.

— А Сурт?

— У него хватает забот. Его опрометчивое решение привело к тому, что исчезли сразу восемь обитаемых планет и появились шесть новых. Та же участь постигла два десятка колоний. Изменилось прошлое и настоящее примерно трети обитателей Системы. На Аргамбре, Луксоре и Сиреневой произошла смена режимов, к власти пришли люди, враждебно относящиеся к Учению. Отмечены массовые беспорядки на Толимисе и Баграсе. Жители Тменда объявили свою планету независимой, а своим вождем объявили Керла Вельхоума.

— Но он мертв!

— Да, он был благополучно мертв до тех самых пор, пока Сурт не уничтожил Отражение. Я могу перечислять еще долго, но не сумею рассказать обо всем, так как события разрастаются подобно снежному кому.

Шева резко встала:

— Ты должен срочно вернуть меня в Матрицу!

Винкст отрицательно, покачал головой:

— Я так не думаю.

— Что это значит?

— Ты должна завершить миссию.

Шева натянуто засмеялась:

— И как ты себе это представляешь? Насколько я поняла, у вас нет информации не только о том, где может находиться Арктур, но даже о том, жив ли он или нет. Я должна гоняться за призраками?

— Нет. Задача упрощается. Теперь твоей целью будет копье. Пока никто не видел тела Арктура, он считается живым, а это означает, что угроза для Матрицы сохраняется. Мы должны обезопасить себя от новой попытки перекроить сущее. А для этого нам нужно копье. Но ты должна не просто украсть его, а стянуть именно в тот миг, когда оно пронзит грудь человека, прозванного Иисусом Христом. Лишь при таком исходе мы будем уверены, что сила копья не окажется в руках злоумышленников.

— Совсем пустяковое дельце! — отозвалась Шева. — А вы не подумали о том, что я слишком задержалась в Отражениях? Найдите кого-нибудь другого.

Начальник Седьмого отдела скорчил неопределенную гримасу:

— Подобный вопрос поднимался, но после обсуждения мы сочли это нецелесообразным.

— Кто это мы?

— Я и Сурт.

Охотница язвительно улыбнулась:

— Подумать только — он и Сурт!

— Ну, если тебе так угодно, Сурт и я, — не стал спорить Винкст. — Мы решили, что никто не справится с заданием лучше тебя.

— Спасибо за доверие. Насколько я понимаю, это ты настоял?

Винкст покачал головой:

— Нет, я настаивал на том, чтобы отозвать тебя, как провалившую задание. Но Сурт хочет дать тебе шанс исправиться.

— Я провалила задание? — Шева едва не захлебнулась от возмущения. — Да я… Я сделала все, что могла. Я несколько раз едва не лишилась головы.

— Это не критерий успешной работы!

Тут счел нужным вмешаться Пауль:

— Она действительно здорово рисковала.

Начальник Седьмого отдела смерил юношу оценивающим взглядом:

— Насколько я понимаю, это и есть твой спутник?

— Да, — ответила Шева.

— Скажи ему, чтобы не вмешивался в наш разговор.

— Скажи сам!

— Хорошо… — Винкст криво улыбнулся Паулю: — Юноша, будьте так любезны, не лезьте в дела, которые вас не касаются.

— Да ради Бога!

Пауль демонстративно отвернулся от гостя и сосредоточил внимание на коте, который очень вовремя прыгнул к нему на колени. Винкст нервно хрустнул пальцами.

— Так ты готова выполнить задание или мне сообщить в Управление о твоем отказе? Я думаю, тебя поймут. Конечно, ты устала…

— Только не говори, что я устала лишь потому, что я женщина! — перебила Винкста Охотница. — Я действительно устала, но это не значит, что я не готова к заданию. Вот только почему вы продержали меня здесь целых семь дней?

— Вопрос не ко мне. Но могу предположить, что у Сурта возникло так много срочных дел, что он позабыл о тебе. Но, как сама видишь, ненадолго.

— Вижу! — буркнула Шева. — Что я должна сделать?

— На этот раз задание действительно проще. Тебе надлежит отправиться в Отражение 2417/1/1, где ты должна изъять копье. А точнее, ты будешь исходить из трех вариантов развития событий. — Винкст продемонстрировал указательный палец. — Вариант первый. Арктур мертв. В таком случае ты просто обеспечишь нормальное развитие событий, а именно казнь человека по имени Иисус и присутствие при этом воина по имени Лонгин. Когда Иисус умрет, ты должна удостовериться в его смерти и покинуть Отражение. Вариант второй. — Начальник Седьмого отдела показал уже два пальца. — Есть подозрения, что Арктур жив. В таком случае ты также дождешься смерти вышеназванного человека, после чего завладеешь копьем. И наконец, если возникнет реальная опасность того, что нам не удастся упредить Арктура, необходимо предотвратить само распятие. Пусть Иисус либо спасется, либо умрет, но другим способом. В таком случае копье не обретет той силы, которая нужна нашему общему другу.

— Ты имеешь в виду Арктура?

— Его. Получив копье, ты немедленно возвращаешься в Матрицу, и Управление признает твое задание успешно исполненным.

Шева кивнула, с трудом подавляя тяжелый вздох.

— Сколько у меня времени?

— Сколько угодно. Никто не торопит тебя, но ты должна поспешить, если хочешь и впредь иметь дело не со мной, а с Суртом.

— Какой порядочный! — не выдержав, съязвила Охотница.

— Это один из моих недостатков, — в тон ей ответил Винкст. — Аналитическая служба составила подробные инструкции. У меня для тебя новый телепортатор, излучатель и все, что может пригодиться в командировке.

— Мне нужен еще один излучатель.

— Для него? — Винкст небрежно кивнул в сторону Пауля.

— Да. Он пойдет со мной.

К удивлению Шевы, начальник Седьмого отдела не стал спорить:

— Хорошо. Значит, я могу считать, что ты берешься за выполнение задания?

— Мы беремся!

— Пусть «мы». Мне все равно. — Винкст улыбнулся. — Более того, от лица Управления я сделаю вам небольшой подарок. Я предполагал, что ты захочешь взять парня с собой, и прихватил вот эти симпатичные штучки. — Начальник Седьмого отдела выложил на стол две крохотные горошины. — Держи!

— Что это?

— Передающие устройства новейшей системы. Позволяют поддерживать связь между людьми, не настроенными на волевое поле друг друга. Это придумал Арктур.

Шева задумчиво скривила губы:

— Опять Арктур? Ну что ж, спасибо.

— Не за что. Еще я могу позаботиться о твоем коте.

— Ну уж нет! Это не такая уж большая обуза. Я сама позабочусь о нем.

— Как знаешь. Что мне сказать Сурту?

— Что я сделаю для него все, что в моих силах!

— Я так и думал. Что-нибудь еще?

— Еще передай, что я послала тебя к черту!

— С удовольствием! — продолжая натянуто улыбаться, протянул Винкст. — Твои вещи. — Он поставил на стол небольшой контейнер и поднялся. — Если понадоблюсь, свяжешься со мной.

— Обойдусь!

— Вольному воля.

Махнув Шеве рукой, Винкст растворился в сверкающем облаке, распространившем вокруг острый запах озона. Шева внимательно посмотрела на Пауля, тот кивнул.

— Ну что ж, пора и нам, — сказала Охотница.

Они обнялись и прыгнули в очередной виток неизвестности, именуемый Отражением. Они прыгнули в мир, насыщенный запахом цветущих лимонов…

2

В Иерусалиме цвели лимоны. Мощеный двор домика, используемого Управлением в качестве базы для своих агентов, был буквально устлан сброшенными с ветвей лепестками. Иногда порывы ветра начинали играть бестелесными предвестниками плодов, и тогда поднималась метель, неотличимая от настоящей на взгляд, но мягкая и ласковая на ощупь.

Шева и ее спутник расположились на скамеечке под одним из лимонных деревьев. Они плотно перекусили, благо наличие постоянной базы предполагало обширное меню, и теперь делились соображениями. Поглаживая босой ногой вытянувшегося у скамейки Баста, Шева неторопливо рассуждала:

— Итак, что мы имеем? Двух людей, одного из которых зовут Иисус, а другого — Лонгин. Что мы знаем о них? Что знаешь ты?

— Лишь то, что можно почерпнуть из Библии, Ренана и Штрауса. — Пауль, деликатно отвернувшись, поковырял в зубах тонкой щепочкой. — Не так уж много. О Лонгине вообще ничего, кроме того, что так, по уверению некоторых древних авторов, звали легионера, который вонзил копье в сердце Христа.

— Мне известно чуть больше. Ему около сорока лет, из них восемнадцать Лонгин посвятил службе. Он начинал в области, которую называли Фракией, затем был переведен сюда, где дослужился до младшего офицерского чина. Он ревностный служака, единственная слабость его — игра в кости и женщины. Он будет командовать солдатами, которые поведут Иисуса к месту казни. И это за его копьем охотится Арктур.

— А может, охотился? — предположил Пауль.

— Нет. — Взгляд Шевы обрел твердость. — Охотится!

Юноша посмотрел на Шеву и решил не спорить. Вместо этого он спросил:

— Неужели Лонгин нам так важен?

— В определенном смысле — да. Он — знаковая фигура, вторая по значимости после Иисуса. Он владелец копья, которое ведет нас по следу Арктура. Но куда больший интерес представляет Иисус. Кажется, в ваше время существовал его культ?

Существует, поправил Пауль. — Считается, что он Бог, сошедший на землю по воле своего Отца и своей смертью искупивший грехи людей.

— Выходит, он один из богов?

— Нет. Наша вера предполагает, что Бог един в трех сущностях Отец, Сын и Дух Святой.

Шева задумчиво усмехнулась:

— Мне это не понять.

— Мне тоже, — признался Пауль. — Я не силен в теологии. Ренан считал, что Иисус был человеком, осененным божественной благодатью. Церковь считает его Богом, принявшим телесную оболочку, дабы пострадать за грехи людей. Он родился в начале нашей эры. Когда ему исполнилось тридцать, Иисус начал проповедовать. Перед этим его занесло в пустыню, где его искушал Сатана. Затем он обратился к людям. Но проповедовал он не здесь, а севернее — в Галилее. Иисус свершил множество чудес — он оживлял мертвых, исцелял неизлечимо больных, ходил по воде, превращал камни в хлеб, а воду в вино. Когда ему исполнилось тридцать три года, он пришел в Иерусалим, где был схвачен фарисеями и предан мучительной казни. Попы уверяют, что после смерти Иисус вознесся на небо… — Пауль умолк.

— Но ты не веришь? — спросила Шева.

— Нет. Я верю в великое будущее Германии и в сверхчеловека. Глупо верить в Бога вообще, а тем более если он — бог евреев.

— Ты мыслишь как Раубен.

— Иногда и он бывает прав.

Шева решила не спорить. Нравственное состояние людей в эпоху Пауля было далеко от идеала. Баст, пробудившись ото сна, ласково вцепился клыками в палец хозяйки. Та, засмеявшись, освободила ногу.

— Я знаю несколько больше. Служба слежения долго наблюдала за этим человеком, и мы получили о нем вполне определенное представление. Он действительно сын женщины по имени Мария, но его отец вовсе не безобидный плотник, каким его рисуют легенды. Было дело, он плотничал, но большей частью занимался другим. Настоящее имя отца Иисуса — Иуда из Гамалы. Он бунтовщик и враг римлян. За несколько лет до этого времени, — Шева кивнула на высокую стену, отгораживавшую их от уличного шума, — Иуда поднял восстание. Опасаясь, что римляне начнут гонения на его родных, Иуда попросил назваться мужем Марии своего друга, некоего Иосифа, человека не способного к деторождению. Вскоре после этого он погиб, и Иосиф стал законным мужем Марии и воспитывал ее детей от Иуды. Семья Иосифа многочисленна.

Иуда оставил после себя девятерых детей. Иисус, вопреки преданию, не старший из братьев. Первенцем был Симон, прозываемый еще Петром. Следом родился Иаков, затем Иосиф. Иисус — четвертый сын.

— У меня самые смутные представления о семье Христа. Но если мне не изменяет память, Петр, Иаков и прочие приходились Иисусу двоюродными братьями?

— Легенда уверяет, что да. Но на деле все было не так. Аналитическая служба считает, что это было сделано с той целью, чтобы подчеркнуть исключительность, а также первородство Иисуса.

Охотница одарила своего собеседника взглядом, словно вопрошая: удовлетворен ли он подобным объяснением? Пауль кивнул:

— Понятно.

— О детстве Иисуса известно немногое. Но оно не представляет особого интереса. Кроме одного-единственного факта. Агенты, наблюдавшие за этим ребенком, подметили за ним странную способность. Он словно бы умел появляться сразу в нескольких местах. Объяснения этому феномену мы не нашли, но более ничего сверхъестественного обнаружено не было. Братья Иисуса, которые были старше его на пять, четыре и два года, пошли по стопам отца. Они примкнули к тем, кто называл себя зелотами, — к крайним радикалам, выступавшим как против власти Рима, так и против собственной знати. Иисус избрал другой путь. В восемнадцать лет он оставил дом и ушел на Восток. Там он вступил в секту ессеев, которые верили в скорый конец света и проповедовали крайний аскетизм и замкнутость.

Шева выпалила всю эту фразу без остановки и перевела дух. Пауль воспользовался паузой, чтобы похвалить ее:

— Ты немало знаешь. У вас дают отличное образование!

Хотя высокая оценка как ее способностей, так и достоинств Системы польстила Шеве, она честно призналась:

— Здесь нет моей заслуги. Я просто передаю тебе информацию, подготовленную Аналитической службой. А та располагает действительно огромными возможностями. Так что спасибо за похвалу, но я менее всего достойна ее.

— Не согласен.

Охотница улыбнулась:

— Тогда еще раз спасибо! Но вернемся к Иисусу и ессеям. Ессеи жили замкнутыми сообществами преимущественно вдоль берега Мертвого моря. Порой они начинали слишком громко роптать против властей, и тогда их нещадно преследовали. Здесь опять начинаются странности. Хотя Иисус около десяти лет провел в кумранской общине, но порой наши агенты замечали его и в других уголках Израиля. Нам точно известно, что у ессеев существовал строгий запрет на связь с внешним миром, распространявшийся на всех членов общины, за исключением тех немногих, кто добывал пропитание или волей-неволей шел на поклон к властям, чтобы просить за общину. Иисус был не из их числа, но тем не менее несколько раз его замечали в Галилее, на морском побережье и даже в Иерусалиме, городе, ненавидимом ессеями и запретном для них. Аналитическая служба не нашла этому объяснения, отнеся данные факты к разряду загадок. Далее… — Шева нагнулась и почесала за ухом пробудившегося кота. Тот ответил хозяйке жизнерадостным широким зевком. — В тридцать четыре года Иисус оставляет общину и начинает проповедь. К тому времени он — фанатично убежденный в своей избранности и чрезвычайно волевой человек. Он — ярко выраженный психопат из разряда тех, кому суждено быть вождями. Он может зажечь толпу и довести до исступления самого себя. Он не слишком тверд духом, но в нем пылает могучий огонь уверенности в собственной исключительности. Он считает себя посланцем Бога и готов пойти на все, чтобы доказать это. Он проповедует преимущественно в Галилее, где быстро приобретает многих сторонников. В это же время происходит его сближение с братьями, которые до того много лет и знать его не желали. Очевидно, сыновья Иуды из Гамалы посчитали, что Иисус может принести немалую пользу и возглавить восстание. Но Иисус не оправдывает надежд братьев. Он призывает к смирению и выступает против насилия. Он проповедует более двух лет, и к его словам прислушиваются сотни людей.

— Если верить Библии, за Христом шли многие тысячи!

— Обычное преувеличение, свойственное любой легенде. Но и сотни, поверь, немало, так как Израиль буквально кишит пророками, и мало кому из них удается собрать слушателей. Осталось семь-восемь дней до того, как Иисус придет в Иерусалим, где его схватят и казнят. Нам надлежит присутствовать при этом и помешать Арктуру завладеть той силой, которая возникнет в тот миг, когда умрет Иисус.

— Но как это сделать?

— Лучше всего — заранее опознать Арктура и нейтрализовать его еще до смерти Иисуса. Можно сделать это и во время казни. В крайнем случае мы должны завладеть копьем сами, дабы оно не попало к Арктуру. Чтобы контролировать события, мы должны держать в поле зрения сразу и Иисуса, и Лонгина, так как Арктур может подкрасться с любой стороны.

— Но как это сделать?

— А ты не догадываешься?

Пауль облизал губы:

— Кажется, я начинаю понимать, куда ты клонишь. Ты хочешь, чтобы мы разделились?

— Совершенно верно.

Юноша с сомнением покачал головой:

— Не думаю, что это хорошая мысль. Я совершенно не знаю местных обычаев. Я не представляю, как вести себя в этом мире. Пойми, он далек от меня настолько, что ты даже не можешь вообразить!

— Но ты же прекрасно действовал без меня и в стане Баязида, и там, где тебя звали Волком!

— Но это совсем другое дело! Мне приходилось бороться за свою жизнь. Кроме того, ты забываешь, что в обоих случаях я едва не лишился головы! Сейчас же ты предлагаешь мне взять на себя ответственность за дело, которое по плечу только специально подготовленному человеку. Шева, я не Охотник!

— Да, ты не прошел соответствующего обучения, но, поверь, ты можешь куда больше, чем большинство из тех, кто именует себя Охотниками. А потом, у нас просто нет иного выбора. Оставаясь вместе, мы не в состоянии держать под наблюдением сразу и Иисуса, и Лонгина.

— Обратись к начальству, пусть пришлют еще людей.

Шева посмотрела на Пауля почти с сожалением:

— Ты сам слышал, что сейчас делается в Управлении! Вряд ли нам следует рассчитывать на их помощь.

— Но это не моя проблема! Я просто не могу!

— Можешь! — жестко отрезала Шева. — Ты в последний раз поможешь мне, а я помогу тебе. Я переправлю тебя в любое время и место, куда ты захочешь. В конце концов, ты любишь меня?

— Да, — с ноткой подозрения ответил Пауль.

— Так вот, если ты поможешь мне в этом деле, то получишь все что хочешь. Я буду любить тебя!

— Но…

Шева мягким, но в то же время властным движением наложила ладонь на губы юноши:

— И не надо больше никаких слов! Ты сейчас же отправляешься в Вифанию, где присоединишься к людям, которые следуют за Иисусом. Ты играешь белыми. Я же беру на себя Лонгина и все остальные фигуры, действующие со стороны черных. В назначенный час мы встречаемся и завершаем это дело. А потом все в наших руках!

— Обещаешь? — прошептал Пауль, целуя пальцы Шевы.

— Естественно! Я же сама сказала! Но все это будет потом! Я пойду во дворец Пилата, а тебе предстоит неблизкий путь. — Охотница быстро чмокнула юношу в щеку. — Все! Пора действовать. Я — во дворец, а тебя ждет городишко под названием…

Шева задумалась.

— Вифания, — подсказал Пауль.

Его ждала Вифания…

3

Путь до Вифании был недалек. Пауль проделал его под монотонные лекции мнемотического переводчика — той самой серебристой горошины, которую вручила ему Шева перед первым путешествием по Отражениям. Несмотря на крохотные размеры, горошина оказалась кладезем премудрости, и за те несколько часов, что заняла дорога, Пауль узнал уйму разнообразных сведений — начиная от обычаев и привычек местных жителей и кончая географией, флорой и фауной побережья Средиземного моря. Все это поначалу забавляло, Пауль даже пару раз вступал со всезнайкой в пререкания, но по прошествии некоторого времени это стало его раздражать. В Вифанию Пауль пришел в скверном настроении.

Вифания, называемая в Библии городом, оказалась небольшой деревенькой, довольно необычной в представлении человека, прибывшего из Отражения, отделенного девятнадцатью веками и многими сотнями миль, но самой заурядной, по заверению мнемотического переводчика. Несколько сот убогих, сложенных из грубо обработанного камня домишек серели невзрачными опалами в изумрудной оправе виноградников, садов и огородов. Меж ними петляла дорога, разбитая колесами повозок и плотно утрамбованная множеством босых ног, на протяжении сотен лет переходящих ее из конца в конец. У околицы путешественнику повстречалась девушка. На ней было простое домотканое платье, голову покрывал украшенный неяркими узорами платок. Пауль решил воспользоваться случаем и проверить свои языковые способности.

— Здравствуй, — сказал он, изобразив приветливую улыбку.

Девушка с любопытством посмотрела на незнакомца. Хотя его одежда и выглядела самой обычной, но обликом путник не походил на местных жителей. У него были светлые волосы и непривычные черты лица. Он был похож на грека, а скорее — на варвара из далеких северных краев, каких девушке однажды довелось видеть в свите знатного римлянина, проезжавшего через деревеньку.

— Добрый день, — сказала она, стыдливо прикрывая нижнюю часть лица краем платка.

— Как поживаешь?

— Хорошо.

Мнемотический переводчик быстро разобрался в местном диалекте и соответствующим образом подправил речь Пауля.

— Я рад. Я ищу дом Элеазара.

— Того, что живет у источника?

— Да подтвердил Пауль, дождавшись подсказки переводчика.

Лицо девушки приняло скорбное выражение.

— Он умер.

Пауль старательно изобразил удивление:

— Вот как? Когда?

— Уже четыре дня.

Здесь следовало грустно покачать головой, что путешественник и сделал.

— Я должен непременно выразить соболезнование его семье.

— Ты далеко не первый, кто желает сделать это. Только что я видела путников, они также спешили к дому Элеазара.

— Должно быть, это мои друзья! Я отстал от них. Объясни поскорей, как мне найти дом досточтимого Элеазара.

Девушка принялась объяснять, подкрепляя слова жестами. Пауль мало что понял из ее объяснений и потому поспешил поблагодарить селянку. Куда проще было догнать тех, кто шел в дом Лазаря. Насколько он помнил Евангелие, среди них должен был быть и Он.

— Спасибо!

Благодарно кивнув, юноша устремился по пыльной улице, уводящей в глубь селения. Вскоре он и впрямь заприметил впереди неторопливо идущих людей, числом около двух десятков. Ускорив шаг, Пауль приблизился к ним почти вплотную, но все же не присоединился, поскольку разумнее было оставаться сторонним наблюдателем. Процессия неспешно двигалась по улочке, покуда не уткнулась в небольшой, беленый известью домик, ничем не отличающийся от своих соседей. Здесь гостей встретили две женщины в белых платках, с плачем кинувшиеся к ногам одного из пришедших.

Пауль с любопытством разглядывал человека, который то ли являлся Богом, то ли должен был стать Им. То ли… Юноша скептически улыбнулся. Но, впрочем, время для сомнений еще не настало.

Тем временем человек ласково погладил каждую из женщин по голове, после чего едва приметным властным жестом велел им подняться. В его облике не было ничего необычного. Он был скорее высок, нежели низок, скорее худ, нежели тучен. Темные густые волосы прядями падали на лоб и плечи, небольшая вьющаяся бородка подчеркивала тонкие черты лица. Более всего привлекали глаза — глубокие, большие, умные и, как почудилось Паулю, настороженные.

Потом человек заговорил. Голос у него был негромкий и глухой. Такие голоса не приличествуют пророкам. Хотя Пауля отделяло от говорившего не более двух десятков шагов, он едва мог различить обрывки фраз:

— Жизнь… верит в меня… будет вечно жив… смерть обойдет стороной…

Одна из женщин радостно кивнула и, ухватившись за руку человека, повлекла его за собой. Прочие — спутники человека, собравшиеся зеваки, в их числе и Пауль, — двинулись следом. Теперь шествие направлялось к противоположной окраине селения, где, как нетрудно было догадаться, находилось кладбище. Пауль смешался с толпой, непрерывно увеличивающейся и насчитывающей не менее трех сотен человек, и теперь с любопытством присматривался к спутникам пророка. Ожил мнемотический переводчик, принявшийся оживленно верещать в ухо:

— Апостолы. Здесь присутствуют Симон, Иаков, Андрей, Иоанн, Филипп, Варфоломей, Иуда, Матфей, еще один Симон, еще один Иуда и еще один Иаков. Нет лишь Фомы.

— Откуда ты все это знаешь? — буркнул Пауль.

— Информация получена в ходе неоднократных наблюдений за данным событием, — без промедления откликнулся переводчик.

— Ну и какой вывод следует из всех этих наблюдений?

— Все происходящее — не более чем трюк, хотя подтверждения этому не имеется.

— С чего тогда ты взял, что это трюк?

Переводчик тоненько, по-человечески, хихикнул:

— Ты полагаешь, что можно вернуть к жизни умершее существо?

— Не я полагаю. Они полагают.

— Если бы подобное было возможно, наша наука уже открыла бы способ, как это сделать.

— К чему спорить? — рассудительно заметил Пауль. — Сейчас сами все увидим.

— Трюк! — взвизгнул переводчик.

— Заткнись! — ласково пожелал Пауль, и переводчик исполнил его желание.

Процессия приблизилась к крайним домишкам, а затем вышла за пределы села. Тропинка петляла вверх к небольшим, похожим на неровные клыки скальным выступам. Сложенные из известняка, скалы были изъедены ветром и временем. Там и здесь чернели провалы пустот, которые предприимчивые жители Вифании использовали вместо могил. Шествие приблизилось к одной из таких расселин, заваленной землей и камнями. Увядшие цветы и ветви указывали на то, что похороненный здесь человек умер совсем недавно. К расселине приблизились двое апостолов, держащие в руках лопаты. По знаку Иисуса они начали отбрасывать землю и камни. Пауль невольно обратил внимание на то, что верхний слой земли имел тот же цвет, что и в глубине. Если ветви и цветы и впрямь выглядели так, словно пролежали здесь по крайней мере два-три дня, то земля, несомненно, была свежей. На помощь копающим пришли еще несколько человек, принявшиеся отбрасывать в стороны камни. Остальные внимали негромкой речи пророка. Пауль протиснулся поближе и наконец мог различить все слова.

— Я — Воскресение и Жизнь. Тот, кто верит в Меня, даже если умрет, будет жить. А всякий, кто жив и верит в Меня, вовсе не умрет. Верите ли в это?

— Да! Да! Да, Отче! — дружно согласилось большинство из собравшихся.

— Да! — кашлянув, присоединил свой голос и Пауль, в тот же миг поймавший на себе внимательный взгляд одного из тех, что сопутствовали Иисусу. У этого человека были крепкие, почти квадратные плечи, борода его была столь черна и густа, что напоминала шерсть зверя, глубоко посаженные глаза пылали огнем, и всем своим видом он походил скорее на волка, а не на апостола.

Тем временем люди, раскапывавшие могилу, дошли до большого камня.

— Уберите его! — громогласно велел Иисус.

— Великий, но уже, наверно, пошел запах! — предупредила одна из женщин, чью голову покрывал белый платок. — Уже четвертый день.

— Уберите камень! — твердо повторил тот, кого признают Богом.

Пять или шесть мужчин, вцепившись в камень, с трудом вытолкнули его наружу. Пахнуло сыростью, все невольно отшатнулись. Пауль, внимательно наблюдавший за Иисусом, заметил, как тот усмехнулся. Затем он шагнул вперед и провозгласил, подняв к небу глаза:

— Отец, благодарю Тебя, что Ты Меня услышал. Я знаю: Ты слышишь Меня всегда, но Я так сказал для людей, что стоят здесь, пусть поверят они, что Я послан Тобою! — Потом он воздел над собой руки и воскликнул: — Элеазар, выходи!

Внутри пещеры что-то зашевелилось. Большинство из собравшихся испуганно подались назад. На месте остались лишь пророк да несколько его спутников, и среди них — человек, поразивший воображение Пауля. Затем из лаза показалась фигура, с головы до пят замотанная пеленами. Одна из женщин рухнула в обморок, несколько наиболее впечатлительных зрителей бросились бежать вниз по тропе, остальные закричали, славя пророка:

— Чудо! Чудо! Да восславься во веки веков Иисус, помазанник Божий! И да станет свет твой указующим перстом для заблудших овец Израиля!

Иисус улыбался, довольный произведенным впечатлением. Протянув длани к пошатывающейся фигуре, он приказал:

— Развяжите его! Пусть идет!

Воскресшего освободили от погребального савана, и взорам собравшихся предстал человек, облаченный лишь в набедренную повязку. Кожа его была бледной, глаза тусклы, лицо покрылось испариной. От него исходил пряный запах, и Пауль вдруг цинично поймал себя на мысли, что так пахнет, если закусывать молодое вино зеленым луком. Воскресший выглядел смертельно уставшим, но ничто не свидетельствовало о том, что еще несколько мгновений назад он был мертв.

— Элеазар, узнаешь ли ты меня? — спросил Иисус.

— Да, Учитель!

— Тогда ступай и расскажи всем, что ожидает тех, кто проникся истинной верой. И вы, прочие, что видели дело рук Господа, поведайте о случившемся тем, чьи сердца объяты сомнением. И да войдет истинная вера в эти сердца, наполнив их силой!

Воскресший повиновался. Покачиваясь на неверно ступающих ногах, он двинулся вниз. Собравшиеся вновь подняли крик, славя Иисуса. Тот отвечал улыбкой, которую Пауль назвал бы снисходительной.

Представление было окончено. Иисус, а следом и зеваки потянулись вниз, к деревне. Пауль также ступил было на тропу, но мужчина с горящими глазами преградил ему путь и грозным голосом спросил:

— Кто ты и по какому праву следуешь за нами? Ты — соглядатай, подосланный фарисеями?

— Я похож на соглядатая? — вместо ответа спросил Пауль. Бородач молчал, и тогда юноша прибавил: — Разумно ли посылать того, в ком каждый признает лазутчика? Разве я похож на иудея?

— Клянусь Богом, нет! У тебя лицо презренного гоя! Но тогда ты подослан римлянами!

— Глупо! Зачем римлянам рисковать головой своего человека?

— Тоже верно. Но кто тогда ты?

— Человек.

Лицо бородача перекосилось.

— Твой ответ слишком хорош, чтобы я удовольствовался им.

— Ты странно мыслишь, — заметил Пауль не без тревоги в душе, так как все зрители, увлекаемые Лазарем и женщинами, уже сошли с холма и он оказался наедине с апостолами, чьи лица нельзя было назвать дружелюбными.

— Или ты скажешь, кто ты, или займешь место Элеазара.

— С тем чтобы уже никогда не воскреснуть! — со смешком прибавил Иисус, появившийся из-за спин окруживших Пауля апостолов.

— Я не соглядатай. Но я действительно искал вас.

— Зачем? — выкрикнул бородач. — Кто послал тебя?!

— Я беглый раб. — В качестве доказательства Пауль повертел шеей со следами от веревки — он сам их натер перед тем, как покинуть Иерусалим. — Меня зовут Дорн. Я родом из племени германцев, живущих далеко к северу.

— Чем докажешь это?

Пауль развел руками:

— Ничем. Впрочем, если кто-нибудь из вас знает мой язык, он может убедиться, что я говорю правду — я действительно из племени германцев.

— Это не доказательство!

— Больше мне нечего добавить.

— Тогда… — протянул бородач, извлекая из-за пазухи длинный нож, лишь самую малость уступающий римскому мечу.

— Не горячись, Зелот! — Иисус мягко, но в то же время решительно взял апостола за руку. — Сдается, что он говорит правду.

— А кто ты такой, чтобы судить, правда это или ложь?!

— Не горячись, брат! — твердо повторил Иисус, холодные глаза его гневно сверкнули. — Этот человек может нам пригодиться.

— Но чем? Зачем нам нужен презренный гой?

— Сила Рима велика. Нам пригодится каждый, кто встанет с нами против Рима. Почему бы не принять помощь людей другого племени, если у нас общий враг? Правильно я говорю, брат? — Иисус с улыбкой заглянул в глаза Пауля.

— Да, брат! — с вызовом ответил юноша.

Иисус засмеялся:

— Он мне нравится. Пусть идет с нами. Он станет первым апостолом для тех, кто не верует в Отца, но готов принять Сына! Нам нужны такие люди!

Слова Иисуса послужили сигналом. Апостолы разомкнули круг, лица их посветлели. Непримиримым остался лишь тот, кого Иисус назвал Зелотом. Пауль вспомнил, что в Священном писании у него было и другое имя — Симон. В глазах Симона по-прежнему были недоверие и подозрительность, но он не пошел против мнения всех.

— Хорошо, — после недолгого молчания сказал Симон. — Ты можешь следовать за нами. Но мне не нравится твое имя. Оно звучит слишком дико для наших мест.

— Хорошо, — с усмешкой согласился и Пауль. — Можешь звать меня Симоном.

Апостол яростно скрипнул зубами:

— Я — Симон! Я — Симон Зелот!

— Тогда я буду… — Пауль задумался и внезапно для самого себя прибавил: — Я буду Паулем. Надеюсь, никто не возражает?

— Нет, — сказал Иисус, внимательно прислушивавшийся к разговору. — Пауль — хорошее имя. Пусть будет Пауль. И пусть вас будет двенадцать.

— Посмотрим, что скажет на это бар-Абба! — процедил Симон Зелот.

Пауль не обратил внимания на его замечание. Почтительно поклонившись, он отошел в сторону.

Вот так вдруг выяснилось, что не столь уж сложно стать апостолом и что их число могло меняться со дня на день. Да и сами апостолы выглядели странно, но еще более странно вели себя. Пауль чувствовал, что ему еще предстоит разобраться в этом. Но пока он был доволен собой. Первая часть плана была успешно выполнена. Теперь лишь оставалось наблюдать за развитием событий…

4

В первый день Шеве не удалось проникнуть во дворец Ирода, где обосновался прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Она уже была совсем рядом, когда из ворот вышел отряд воинов, возглавляемый двумя офицерами, в одном из которых Охотница признала Лонгина. В руке триария было копье, которое интересовало Шеву во сто крат больше, чем все прокураторы, вместе взятые, поэтому она отказалась от первоначального плана и последовала за солдатами. Облаченная в обычную для местных женщин одежду, она не привлекала ничьего внимания.

У городских ворот центурион решил перекинуться парой слов с начальником стражи, и, пока они хохотали и хлопали друг друга по плечам, вспоминая свои недавние похождения, Шева, долго не торгуясь, купила на расположенном рядом рынке осла и теперь могла не волноваться, что отстанет от быстро шагающих солдат. Не успела она устроиться на его спине, как отряд продолжил свой путь. И тут началась череда приключений.

Ей положил начало осел, столь опрометчиво купленный Шевой. Собственно говоря, Охотница намеревалась приобрести коня, но, уловив ее мысль, мнемотический переводчик тут же сообщил, что в данном Отражении лошади положены лишь мужчинам, да и то из знатного сословия. Поэтому Шева удовольствовалась ослом, здраво рассудив, что так даже будет лучше, ибо человек на осле не привлекает такого внимания, как всадник. Но осел, столь милый и кроткий с виду, оказался на редкость своенравным животным. Он избрал свой собственный путь, сойдя с дороги в лощину, поросшую приятными его вкусу, но на редкость колючими растениями. В результате Шева оцарапала себе обе ноги, а заодно порвала в двух местах одежду. Несколько увесистых затрещин помогли ослу осознать свою ошибку, и какое-то время он вел себя смирно, неторопливо труся за солдатами, но затем у него возникла мысль передохнуть. Как ни старалась Шева сдвинуть с места упрямую тварь, как ни награждала ее то тычками, то ласковыми словами, все было прекрасно. Осел наотрез отказывался продолжить путь, и Охотнице лишь оставалось смотреть вслед удаляющемуся отряду. Когда же она, в сердцах сплюнув, оставила своего «верного скакуна» на произвол судьбы и решила продолжить путь пешком, своенравная скотина тут же последовала за своей хозяйкой. Шева попыталась опять взгромоздиться ему на спину, но не тут-то было. Стоило Охотнице остановиться, как осел замер позади ровно на том расстоянии, которое позволяло ему чувствовать себя вне досягаемости. Как только Шева продолжала путь, осел, словно верная собачонка, устремлялся следом за ней.

Так они миновали сады и поля, окружавшие город. Вдалеке показалось селение, и солдаты свернули к нему. Шева с ослом последовали их примеру. Работавшие на полях люди отрывались от своих дел и разглядывали процессию. Если мерно шагающие солдаты не вызывали у них ничего, кроме неприязни, то на женщину, за которой трусил осел, они взирали с улыбкой. Охотница натянуто улыбалась в ответ. Она привлекала внимание, а это было совершенно лишне. Но изменить что-либо было невозможно. Осел упивался обретенной свободой и не изъявлял желания возвращаться в состояние вьючного животного. Шеве оставалось лишь улыбаться и делать вид, что упрямая скотина не имеет к ней никакого отношения.

Солдаты замедлили шаг, а потом и вовсе остановились. Отряд разделился на две части. Одна, числом побольше и во главе с центурионом, осталась на месте, другая, под начальством Лонгина, свернула с дороги в поля. Шева без труда догадалась, что солдаты совершают обходный маневр. Но что было делать ей? Подумав, Шева решила следовать за главным отрядом. По всей очевидности, римляне намеревались нанести удар с двух сторон, а значит, оба отряда должны были рано или поздно соединиться, и тогда обладатель заветного копья вновь окажется в поле зрения Охотницы. Шева покосилась на осла. Тот согласился с ее решением радостным криком, заставившим Охотницу болезненно поморщиться.

Наконец двинулся в путь и второй отряд. Шева шла за ним, по-прежнему держась на удалении от римлян. Лишь когда те приблизились к окраине селения, Охотница ускорила шаг. Она уже догадывалась, что должно было произойти. Солдаты намеревались устроить облаву на зелотов, местных бунтарей, выступавших против господства римлян. Шеве было известно, что власти время от времени предпринимали карательные операции против зелотов и что Лонгин, подобно прочим солдатам, участвовал в них. Но на прочих Шеве было наплевать, а вот обладатель копья должен был выйти из стычки живым и здоровым, и это была ее забота.

С этой мыслью Охотница вошла в селение, за нею с радостным криком бежал осел. Жители села, встревоженные появлением солдат, не обратили внимания на незнакомую женщину. Шева поспешила туда, где на повороте еще вилась пыль, поднятая десятками солдатских ног. Она подоспела как раз вовремя. Бунтовщики собрались в одном из неприметных домов и уже обсуждали свои дела, когда увидели солдат.

Дальнейшие события развивались по всем законам жанра. Заговорщики, числом около десятка или чуть более, бросились врассыпную к противоположной околице села. Солдаты, повинуясь приказу офицера, устремились за ними. Шева побежала за солдатами, осел с воинственно задранным хвостом — за ней. Со стороны это выглядело чертовски смешно, но местные жители разучились смеяться при виде римских солдат.

Зелоты неслись не разбирая дороги — через подворья и сады обитателей деревеньки. Они перепрыгивали через невысокие заборы, продирались сквозь кусты и виноградники, приводя в замешательство хозяев домов. Солдаты преследовали их по пятам, но заметно уступали в прыти — сказывались панцирь и оружие, весившие десятка три фунтов. Почти все зелоты успешно избежали погони, попался лишь один, подвернувший ногу. Шева пробегала мимо и видела, как двое легионеров наседают на невысокого бородача, а тот отмахивается от них длинным, похожим на меч ножом. Убедившись, что зелот не намеревается сдаваться, солдаты без излишних уговоров проткнули бунтаря мечами.

К тому времени прочие беглецы уже достигли окраины села, и все бы закончилось для них благополучно, если бы не второй отряд, заблаговременно расположившийся в кустарнике и отрезавший, таким образом, самый удобный путь для бегства. Завидев бегущих зелотов, солдаты Лонгина высыпали навстречу. Их было не меньше, чем бунтовщиков, но то были по преимуществу новобранцы, и действовали они без должной решимости. Попавшие в клещи зелоты, народ бывалый и отчаянный, не бросили, как того ожидали римляне, оружие.

Три десятка человек сплелись в яростно вопящий клубок. Римляне имели преимущество в выучке и вооружении, зато на стороне мятежников были ярость и фанатизм. Засверкали клинки, их звон смешался с криками боли. Четверо зелотов уже лежали на земле, пятная ее кровью. К ним тут же присоединились двое легионеров, одного из них свалил плотный здоровяк, действовавший со сноровкой опытного воина. Еще один зелот вырвался и исчез было в кустах, но, устыдившись собственной трусости, вернулся и напал сразу на двоих римлян, и даже поразил одного из них в спину, чтобы через мгновение пасть от копья второго. Этим вторым был Лонгин.

Подоспевшая к месту побоища Шева видела, как триарий умело увернулся от неловкого выпада и, размахнувшись, вогнал копье в брюхо врага. Выронив нож, зелот ухватился за древко и рухнул. Римлянин рванул свое оружие, но сведенные судорогой пальцы зелота не отпускали его. Увидев это, на Лонгина бросился другой заговорщик, тот самый здоровяк, который убил перед этим легионера. Подобрав с земли меч сраженного им римлянина, зелот стремительно прыгнул на Лонгина. Тот судорожным движением дернулся в сторону, увернувшись от удара. Меч лишь скользнул по пластинам доспеха. Лонгин рванул из ножен свой клинок, но зелот могучим ударом выбил оружие из рук растерявшегося римлянина. Вскрикнув, Лонгин бросился бежать. С перекошенным от страха лицом он несся к кустам, где пряталась Шева.

Времени на раздумья не было. Лонгин должен был жить, в противном случае нарушалось течение событий. Когда триарий подбежал вплотную к кусту, а его преследователь уже занес руку с мечом, Шева прыгнула им навстречу. Она бросилась в ноги римлянину, и Лонгин с грохотом рухнул на землю. Тем временем Шева вскочила на ноги и преградила путь зелоту. Бок слегка саднило, но в остальном Шева чувствовала себя превосходно. Зелот, застыв на месте, с удивлением уставился на невесть откуда взявшуюся хрупкую женщину. Он не заподозрил в Шеве врага и решил, что девушка хотела помочь ему.

— Отойди! — прохрипел он, делая шаг вперед. — Я прикончу ублюдка!

— Беги! — крикнула в ответ Шева, указывая рукой на появившихся из-за домов солдат второго отряда.

— Нет! — яростно прохрипел зелот и поднял руку, давая понять, что с ним лучше не спорить.

Охотница не испытывала ни теплых чувств к Лонгину, ни неприязни к его противнику. Они были персонажами уже много раз сыгранной пьесы. Но сценарий требовал, чтобы римлянин жил, а значит, его сопернику выпала незавидная роль. Зелот даже не успел удивиться, когда маленькая крепкая нога вдруг врезалась ему в солнечное сплетение, заставив согнуться от боли. Следующий удар коленом в челюсть поверг заговорщика на землю. На него тут же набросились солдаты, приведенные центурионом. Прибывший вместе с ними осел оглушительно кричал, приветствуя победу своей хозяйки.

Схватка была завершена. Все зелоты, кроме трех, в числе которых был и побежденный Шевой, лежали на земле в лужах крови. Но они дорого продали свою жизнь, прихватив с собою в шеол пятерых легионеров. Часть римлян со сноровкой мародеров обыскивали мертвецов, не брезгуя ни монетой, ни дешевым кольцом. Другие столпились вокруг Шевы и плененного ею зелота. Центурион лучился любезностью.

— Я видел, как ты спасла жизнь триарию, милая женщина. Кто ты? Как тебя зовут? Я непременно сообщу о твоем поступке прокуратору! Не сомневаюсь, тебя ждет щедрая награда.

Это было как нельзя кстати. Улыбнувшись в ответ сначала центуриону и Лонгину, а потом и стоящим за их спинами воинам, Шева вкратце поведала о себе.

— Мое имя Марция. Я из рода Фавониев. — Здесь Охотница сделала многозначительную паузу, чтобы дать центуриону время оценить, с кем он имеет дело. — Эти негодяи похитили меня, намереваясь, очевидно, обменять на одного из своих сообщников, захваченного доблестными солдатами прокуратора.

Центурион расплылся в улыбке:

— О, госпожа принадлежит к столь влиятельному роду. Теперь я понимаю, почему она столь отважна! Но как случилось, что зелоты похитили тебя, и где твое платье?

Шеве почудилось, что, несмотря на сияющую улыбку, в голосе центуриона различимы подозрительные нотки.

— Как? — Шева, не предполагавшая подобного развития событий, еще не придумала объяснения. — Это случилось три дня назад. А мое платье они отобрали и дали это, чтобы я не привлекала внимания!

Ответ вполне удовлетворил центуриона. Полуобернувшись к солдатам, он воскликнул:

— Но какая доблесть! Истинно римская доблесть! Отважная римлянка обезоруживает кровожадного злодея, спасая жизнь доблестному, — тут центурион позволил себе ухмыльнуться, — согражданину! Эта история придется по душе прокуратору. Вы непременно должны пойти с нами.

Шева изобразила усталую улыбку:

— Я как раз хотела просить тебя, отважный центурион, доставить меня в город.

— Рад помочь! — Центурион решил, что отважную гостью можно покуда оставить в покое, и обратил свое внимание на пленника. — Так, а кого мы поймали? Ба, да это же сам бар-Абба! Вот так удача! Прокуратор будет доволен!

Центурион ухмыльнулся прямо в лицо пленнику. Зелот, чьи руки и ноги были связаны, ответил римлянину ненавидящим взглядом.

— Да, это он, — подтвердил Лонгин, уже вполне оправившийся от падения. Триарий со злобой пнул зелота. — Грязная скотина! Он едва не прикончил меня! Если бы не госпожа!

— Да, ты ее должник! — согласился центурион. — Бар-Абба! Скажи мне что-нибудь!

Пленник молчал, не отводя горящих глаз от издевательски улыбающейся физиономии центуриона.

— Не хочет говорить! — буркнул Лонгин.

— Прокуратор развяжет ему язык! — Центурион сплюнул и приказал воинам: — Подберите погибших! Этих собак не трогайте. Пусть иудины дети хоронят их сами. И найдите лошадь для госпожи Марции!

Лошадь? Взгляд Шевы упал на стоящего неподалеку осла. Самое время поквитаться.

— Ни к чему тратить время на поиски лошади, — остановила солдат Охотница. — Поймайте того осла. Только если он не очень капризный!

— Капризный? — Центурион ухмыльнулся. — Мои ребята сделают послушным даже самого упрямого! Чего стоите, исполняйте приказ госпожи!

Через несколько мгновений Шева уже восседала на своем осле. Раздосадованный утратой свободы, тот пытался показать норов, но пара крепких тычков быстро настроили животное на философский лад. А потом отряд направился к городу. Всю дорогу обратно Шева улыбалась, беспечно болтая с шагающим рядом центурионом. И все было бы прекрасно, если бы не ненавидящие взгляды, которыми обжигал ее спину плененный зелот. Так смотрят только смертельные враги. Но в остальном все было прекрасно…

5

Однако вернемся к Паулю. Нежданно для самого себя, он был принят в число двенадцати, но это вовсе не значило, что новые друзья безоговорочно доверились ему. Большинство апостолов настороженно посматривали на новообретенного брата, а Симон Зелот даже не пытался скрывать своего подозрительного отношения к нему. Но неприязнь Симона мало трогала Пауля. Куда более значило расположение самого Иисуса, а тот был неизменно благосклонен к прозелиту, не упуская ни единой возможности подчеркнуть свое расположение к нему.

В Вифании Иисус со своими спутниками пробыл недолго. Вернее, они даже не вернулись в селение, так как их по дороге остановил некий человек. Человек этот запыхался от быстрого бега, волосы его были спутаны, на левой руке запеклась кровь. Подойдя к Иисусу, он что-то шепнул ему на ухо. Тот кивнул и обернулся к остановившимся за его спиной спутникам. На лице пророка играла вымученная улыбка, благообразное лицо выглядело бледнее обычного.

— Дети мои, нам не следует возвращаться в дом Элеазара. Мы опоздали. — Немой вопрос читался в глазах апостолов, и Иисус ответил на него: — Бар-Абба не присоединится к нам. Его и двух наших друзей схватили римляне. Все прочие погибли. Лишь этому человеку удалось спастись. Он предал память своих братьев, но лишь для того, чтобы помочь делу. И да будет милостив к нему Господь!

Иисус посмотрел на гонца, и тот, к изумлению Пауля, кулем осел на землю. На остальных происшедшее не произвело особого впечатления, должно быть, им не раз приходилось быть свидетелями подобного «чуда». Иисус мягко улыбнулся, адресуя свою улыбку прежде всего Паулю. В ней нетрудно было увидеть предупреждение, и Пауль внял ему. Он не был уверен в том, что человек, называвший себя Иисусом, способен воскрешать, но уже не сомневался, что он обладает даром убивать взглядом или усилием воли. Страшный дар, присущий лишь избранным!

— Что будем делать, Учитель? — спросил Симон Зелот, делая шаг к Иисусу, стоявшему над бездыханным телом посланца.

— Бог позаботится о нем.

— Нет, я спрашиваю: что делать нам?

— Мы переждем грозу в Гиве, пока не появятся первые паломники. Тем временем двое отнесут письмо в Обитель праведности.

— Кому ты поручаешь это дело?

— Тебе… — Взгляд Иисуса пробежал по лицам учеников и замер на Пауле. — И Паулю!

— Ты доверяешь ему, брат?! — воскликнул Зелот.

— Да. И тебе придется довериться ему тоже. Он наш брат, и я верю, он подтвердит делом преданность Учению.

Взоры апостолов словно по команде скрестились на Пауле, и тот поспешил согласиться со словами Иисуса:

— Я сделаю все для этого, Учитель!

Иисус с удовлетворением кивнул, словно желая сказать, что и не ждал другого ответа:

— К ночи вы не успеете туда. Заночуйте в Вифлееме, в доме старухи. Тебе все понятно?

— Да! — скрипнув зубами, выдавил Зелот.

Тогда готовьтесь в путь. Поешьте и испейте вина. Я покуда напишу письмо.

Повинуясь слову Учителя, один из апостолов, совсем еще юный годами, развязал тощую котомку, извлек оттуда две плоские лепешки и флягу и подал все это Симону Зелоту.

— Спасибо, сынок. — Зелот кашлянул и, не глядя, ткнул одну из лепешек Паулю. Тот принял хлеб. Он пришелся как нельзя кстати. Пауль поел рано утром, и завтрак его был скуден, а сейчас солнце уже перевалило зенит.

Пока Пауль жевал пресный, плохо пропеченный хлеб, проталкивая его в желудок глоточками кислого вина из фляги, которую время от времени протягивал ему Симон Зелот, Иисус быстро начертал послание. Свернув его в трубочку, он обвязал письмо тонкой бечевой, после чего протянул его Зелоту.

— Будь осторожен.

— Знаю. — Одарив Пауля взглядом исподлобья, Симон Зелот бросил: — Пойдем.

Юноша послушно поднялся с камня. Кивнув Иисусу и столпившимся вокруг него апостолам, он двинулся по тропе вслед за своим недоверчивым спутником. Путь был не близок. Он пролегал через Иерусалим, но Зелот предпочел обойти его. На небе уже зажглись первые звезды, когда путники, не перебросившиеся за всю дорогу ни единым словом, достигли наконец селения, где им предстояло остановиться на ночлег. Потом будут сложены легенды о младенце, чье появление на свет возвестила звезда, о таинственных волхвах, принесших ему дары, но покуда об этом не знал никто, и Вифлеем оставался самой обычной деревенькой, состоящей из двух сотен убогих, крытых плоскими крышами домишек, круглый год утопающих в зелени.

Замедлив шаг, Симон остановился подле одного из домов, отличавшегося от прочих украшенной искусной резьбой дверью. Перед тем как войти, он предупредил Пауля:

— Здесь живет моя мать. Будь вежлив с нею. — Сделав паузу, Зелот прибавил: — И не придавай значения ее болтовне. Она не совсем в уме.

Пауль кивнул, испытывая вполне понятное волнение. Чрез миг ему предстояло увидеть мать Иисуса, женщину, чей образ был запечатлен десятками тысяч ваятелей и живописцев. Перед глазами юноши возникла прекрасная Мадонна из Дрездена, освященная кистью великого Рафаэля. Неужели он сейчас увидит наяву ту самую женщину, чей ангельский облик уже на протяжении многих столетий притягивает к себе восхищенные взоры людей?

Симон, не подозревавший о волнении, которое охватило его спутника, толкнул сильной рукой дверь. Они очутились в небольшой темной комнатушке, освещенной лишь тусклым огоньком стоящего на столе светильника. За столом сидела женщина и неторопливо черпала из миски какую-то похлебку. При появлении гостей женщина подняла голову, и Пауль едва не отшатнулся.

Он подозревал, что иконописный облик Мадонны вряд ли соответствует действительности, но не мог даже представить себе, сколь сильным окажется это несоответствие. Нет, женщина не была уродлива. Она была стара, страшно стара. Лицо хозяйки дома вполне могло служить маской для аллегории Старости. Такие лица приличествуют столетним старухам, меж тем, если судить по возрасту Симона, ей вряд ли могло быть больше пятидесяти. Но щеки и лоб ее покрывали глубокие, рваные морщины, беззубый впалый рот вызывал отвращение, крючковатый нос походил на хищный клюв птицы. Эта женщина словно пожертвовала своей молодостью и красотой во имя грядущего искупления сына.

Симон порывисто бросился к матери, и Пауль поразился той нежности, что прозвучала в его словах.

— Здравствуй, мама!

Старуха ласково обняла голову припавшего к ней сына.

— Сынок! Сынок! — бормотала она сквозь навернувшиеся слезы.

Пауль скромно стоял в стороне, пока Симон, наконец, не вспомнил о нем.

— Мама, это мой товарищ. Он — один из нас. Его зовут Пауль.

Старуха подняла на гостя глаза — глубокие и мудрые, подобные Отражению застывшей Вечности.

— Пауль — странное имя. Он не из наших.

— Нет, мама, он из гоев. Но теперь он с нами. Брат принял его.

— Тогда пусть пройдет. Садись к столу, Пауль. Меня зовут Мария.

Пауль сел к столу. Он все еще не мог смириться со странным обликом той, что вдохновляла сонмы поэтов и живописцев. Юноша ощущал обиду, словно его жестоко обманули. Тем временем Симон что-то пошептал матери. Та кивнула, после чего поднялась и принесла нехитрую снедь — лепешки, виноград, козий сыр, а также вино. Путешественники жадно набросились на еду. Мария с улыбкой наблюдала за ними. При взгляде на сына глаза ее лучились теплотой, когда же старуха переводила взор на Пауля, в нем появлялась настороженность.

Наконец гости насытились, и Мария убрала опустевшие миски.

— Ну рассказывай! — обратилась она к сыну. — Как ваши дела?

Пауль поймал на себе косой взгляд Симона. Тот явно колебался, не зная, стоит ли откровенничать, но все же ответил:

— Мы потерпели неудачу. С Элеазаром все произошло благополучно. Но поднять знамя борьбы не удалось. Римляне выследили и схватили Иисуса бар-Аббу.

— И что будет дальше?

— Еще не решили. Брат послал меня к Учителю праведности. Когда он присоединится к нам, мы примем решение.

— Скорей бы уж… — задумчиво прошептала старуха. — Он хотел видеть меня?

— Не знаю. И кто знает?

— Но я могу прийти на праздник?

— Конечно. Как все. — Симон потянулся. — Извини, мама. Мы должны поспать. Завтра нас ждет неблизкий путь.

— Конечно. — Старуха поднялась. — Можете лечь в комнате или в саду. Я дам вам покрывала.

— Лучше в комнате, — сказал Симон.

— А я лягу в саду! — неожиданно для самого себя сказал Пауль.

По лицу бородача промелькнула кривая улыбка.

— Твое дело. Но только не вздумай сбежать. Мы все равно найдем тебя.

— Просто в доме душно.

— А в саду под утро свежо.

— Если замерзну, приду в дом, — твердо сказал Пауль.

— Как знаешь. — Симон поднялся и с хрустом расправил плечи. Он был пошире в плечах, чем Пауль, и явно сильнее, хотя и проигрывал в росте. — Мама, дай ему покрывало.

— Хорошо.

Одарив Пауля на прощанье взглядом исподлобья, Симон ушел в соседнюю комнатушку, а Пауль вышел на двор. Было свежо, но не холодно. Чистый воздух приятно щекотал горло. Ослепительно сияли звезды — бесчисленные и далекие. Пауль невольно залюбовался их кажущимся неподвижным хороводом и не заметил, как к нему присоединилась вышедшая из дома старуха.

— Красивая ночь, — сказала она.

Пауль невольно вздрогнул и покосился на хозяйку:

— Да.

— И дальние звезды так манят.

Пауль вновь покосился на женщину:

— Не такие уж они и дальние.

— Разве расстояния, в мириад раз превышающие то, что разделяет Иерусалим и Рим, не кажутся тебе большими? — в Пауле пробудилась подозрительность Шевы тем более что основания для подозрительности были более чём веские. Старуха явно знала то о чем не должна была знать.

— Но с чего ты взяла, что эти расстояния столь огромны?

— Сын рассказал. Тот, что дурачок. Он лучший из всех.

— Кого ты имеешь в виду?

— Одного из шести. — Старуха разостлала на траве покрывало. — Садись.

Пауль послушно уселся. Мария устроилась рядом с ним. Обращая взор в звездную высь, она прошептала:

— Люди считают, что у матери пять сыновей. Но на деле их шесть. Четыре разбойника, один умный и один дурачок. Он лучше всех остальных.

Признаться, вопрос родственных связей Иисуса весьма занимал путешественника по Отражениям. Паулю всегда казалось, что именно здесь кроется ключ к разгадке тайны того, кого потомки нарекут Христом.

— Но я слышал, что родные братья Иисуса отвернулись от него…

Едва произнеся эти слова, Пауль ощутил на плече цепкие пальцы старухи. Он посмотрел на нее и столкнулся с испытующим взглядом глубоких чистых глаз. В расплывшихся зрачках плескался отблеск луны.

— Зачем тебе знать о моих сыновьях, человек из другого мира?

Юноша вновь насторожился, но не подал виду.

— Что ты подразумеваешь под «другим миром»? — вкрадчиво поинтересовался он.

— Что есть — другой мир.

Мария улыбнулась, давая понять, что не намерена углубляться в отвлеченные рассуждения.

— Я иду с ними, я должен знать тех, за кем иду, — привел свой довод Пауль.

— Согласна. Но слишком много тех, кто хочет знать по другим причинам.

— Кто, например?

— Соседи, власти, священники. На днях пожаловал странный человек и выспрашивал, не приходил ли ко мне Симон и не было ли с ним незнакомца, обликом не похожего на ибри. Он сказал, чтобы я не доверяла этому человеку — он предаст.

— Это не обо мне, — твердо сказал Пауль. — Я не предам. Но могу предположить, что к тебе приходил мой враг.

Мария кивнула, словно бы говоря, что и она так считает.

— Он боялся тебя. Почему?

— Этот человек затеял злое дело, я хочу помешать ему.

Взгляд старухи был цепок, словно луч света.

— У тебя честное лицо, и мне кажется, ты говоришь правду.

— Так и есть.

— И потому ты хочешь знать о моих сыновьях?

— Да, это поможет мне взять верх над тем человеком.

— Что ж, он не понравился мне. В нем много силы, но мало доброты. Этот человек способен на чудовищное злодеяние.

— Да, это так, — подтвердил юноша.

— Предводитель сынов Тьмы! Это о нем предупреждал меня дурачок.

— Можно сказать и так. — Пауль сделал паузу и осторожно задал вопрос: — А почему дурачок? Ни один из твоих сыновей не производит впечатление дурачка!

Старуха засмеялась, смех ее был на удивление звонок и молод.

— Да что ты знаешь о моих сыновьях! Первого я родила, когда мне было всего четырнадцать. Это Иаков. Второго я родила спустя год. Его назвали Иосифом. Затем родился Симон, тот, что пришел с тобой. Со дня его рождения прошла вот уже треть века. У Симона уже взрослый сын Иуда, славный мальчик.

— Это не тот ли, что ведает общей казной?

— Да. Он рано научился считать и отличается предприимчивостью. Мои сыновья доверили ему казну.

«Действительно славный мальчик!» — подумал Пауль о том, чьему имени суждено было стать нарицательным.

— Потом родились еще двое. А последним был Иуда, самый младшенький. Он родился после гибели мужа, и я дала ему его имя.

— Иуда из Гамалы?

Старуха кивнула:

— Да, Иуда из Гамалы. Ты знаешь, все знают. Но почему-то считается, что никто не знает. Почему?

— Не знаю, — ответил Пауль. — А что те двое, какие родились до Иуды?

— Иисус и Фома. Один умный, другой считается дурачком. У одного светлый ум, у другого великое сердце. Один может ниспровергнуть царство, другой наделен властью воздвигнуть новое…

Старуха умолкла. Скупая улыбка озаряла ее лицо, очерченное светом звезд. Пауль осторожно кашлянул.

— Это все о Иисусе?

— Нет, о двоих. Их двое, хотя порой кажется, что это один. Первый способен разрушать, второй творить, первый — повести за собой тысячи, второй — тьмы, первый — повелевать, второй — даровать надежду.

— А, понятно… — Пауль припомнил о предостережении Симона, и ему все стало ясно. Нарожав такую кучу детей, нетрудно было утратить частицу здравого смысла. Судя по всему, личность Иисуса представлялась матери разделенной на добрую и злую половины. — Конечно же их двое. Один ходит в черных одеждах, другой — в белых. Один…

— Нет. Каждый признает лишь белый плат, но один отмечен печатью льва, а другой несет на себе знак рыбы.

— Точно! — подхватил Пауль. — Я видел его!

— Ты не мог его видеть. Это лишь предстоит тебе. И я тебе завидую.

— Но почему? Разве ты не видишься с сыном?

— Он запрещает кому бы то ни было приближаться к себе. Исключение сделано единственно для брата или его посланцев. Лишь его он слушается беспрекословно, ибо сердце нуждается в уме, как ум нуждается в сердце. Соединившись вместе, эти двое способны на все. Все остальные — лишь жалкая опора их могучим стопам. Рожденные от разбойника, они и есть разбойники.

— А кто был отцом тех двоих?

— Ты не поверишь мне, — прошептала Мария.

В голосе старухи была горечь, и Пауль понял, что невольно стал свидетелем ее главной беды. Этой женщине никто не верил. Тогда он осторожно прикоснулся к сухому старческому плечу:

— Я постараюсь.

— Это был бог. Его лик был нечеловечески прекрасен, а одежды сияли, подобно солнцу. Он спустился с неба на сверкающей колеснице, в какую не были впряжены лошади. Он не говорил ни слова, но я понимала его. Он возлюбил меня, а спустя положенный срок я родила сыновей.

— Двух?

— Да, двойню.

«Все интересней и интересней! — подумал Пауль. — Любопытно, что скажет, узнав об этом, Шева?!»

— Я верю тебе, — сказал Пауль. — Клянусь, верю! Но кто эти сыновья?

— Одного ты знаешь.

— Это Иисус! А кто второй?

Ответ старухи был туманен.

— Не все так просто, — сказала она. — Иисуса тебе еще предстоит узнать. Быть может, это случится завтра. А пока спи.

Мария поднялась с покрывала и направилась к дому.

— Постой! — окликнул ее Пауль.

Старуха покачала головой:

— Больше я не скажу ничего. Ты все узнаешь сам.

— Нет, я хочу узнать не это. Я хочу спросить тебя… Твое лицо. Оно отмечено печатью дряхлости и уродства. Но люди почему-то запомнят тебя прекрасной и юной. Почему?

Мария белозубо улыбнулась, и Пауль вдруг увидел перед собой прекрасное юное лицо девушки.

— Мир — иллюзия, и потому он представляется таким, каким его рисует твое сознание. Каждый живет в нем так, как подсказывает сердце. Каждый видит то, что ему хочется видеть. Один видит танцующую звезду, другой — замшелый камень. И нужно носить в сердце много огня, нужно носить в себе хаос, родить из них танцующую звезду. Так говорю я.

Пауль лишь рассмеялся в ответ, И смех его был почти безумен. То был смех человека, преступившего грань удивления, человека, который был уже не в состоянии удивляться. Ибо слова, произнесенные старухой Марией, сказал Заратустра. Вернее, он лишь должен был их сказать через восемнадцать веков. Слова сумасшедшего гения, начертавшего вечную фразу: «Also sprach Zarathustra»…

6

Солнце едва поднялось над землей, а Шева уже была на ногах. Сегодня ей нужно было много успеть. Предыдущий день выдался удачным. Сама того не ожидая, она спасла Лонгина, и ее доблестный поступок позволил ей беспрепятственно проникнуть к тому, кто был далеко не последней фигурой истории, которая должна была завершиться распятием человека, провозглашенного по истечении времени богом.

Пилат, не заслуживший бранной славы и не проявивший себя чем-либо заслуживающим упоминания на государственном поприще, был назначен управителем Иудеи. Многим это назначение показалось странным, ибо Понтий Пилат был человеком вздорным, порой даже глупым, а порой и без меры жестоким. Но Тиберий и сам был, как говорят, не без странностей, потому его выбор был не столь уж и нелеп, каким мог показаться вначале.

Доблестный наместник Иудеи начал с того, что приказал внести в город изображения императора, что вызвало неистовый гнев населения. Противостояние с разъяренной толпой закончилось не в пользу прокуратора. Он был вынужден отступить, но с тех пор затаил ненависть к обитателям вверенной ему провинции. Впрочем, выплеснуть ненависть на головы непокорных Пилат возможности не имел, ибо Тиберий, несмотря на все свои сумасшедшие выходки, государственные дела держал в руках твердо. Кроме того, трехтысячный гарнизон, находившийся в распоряжении прокуратора, был не такой уж великой силой в сравнении с многочисленным еврейским народом, добрых две трети которого если и не принадлежали к зелотам, то сочувствовали им.

С первых же дней пребывания у власти прокуратор не нашел общего языка со своими подданными и потому жил на положении завоевателя, запертого в осажденной крепости. Он не решался покидать дворец без эскорта из сотни воинов, а римляне предпочитали не появляться на улицах поодиночке и без оружия. Тех, кто отваживался на подобное безумство, поджидали острые ножи зелотов, от рук которых, погибало в иной месяц до полусотни добропорядочных римских граждан. В ответ Пилат устраивал облавы на бунтовщиков, распиная пойманных на крестах. Одним словом, в Иудее царил мир — тот самый мир, который более походит на войну. Но никто в империи не желал войны, и потому и римляне, и иудеи делали вид, что живут так, как положено жить добрым завоевателям и смирившим гордыню завоеванным. Пилат располагался во дворце Ирода, откуда рассылал по Иерусалиму и окрестностям отряды солдат, чтобы следить за порядком и защищать римских граждан и всех покорных Риму жителей Иудеи. Его жизнь была пресна, а победные реляции, достойные внимания кесаря, редки. Надо ли говорить, что прокуратора немало порадовало известие о том, что его солдаты разгромили отряд бунтовщиков, пленив его предводителя, известного разбойника Иисуса бар-Аббу. Пилат лично вышел на террасу поглазеть на убийцу и злодея. Здесь-то ему и была представлена Шева.

Прокуратор был приятно поражен мужеством римской гражданки, оказавшейся доблестней многих могучих мужей. Пока центурион Фурм во всех подробностях излагал наместнику суть подвига Шевы, Пилат внимательно изучал гостью. Она была довольно мила собой, а значит, тем более походила на роль героини, которые так любы сердцу кесаря, сената и римского народа. Это была настоящая римлянка, подобная тем, что преградили некогда путь восставшему против родины Кориолану или что жертвовали украшения во имя победы над кровожадным Ганнибалом. Это была новая Лукреция, и ее появление сулило много выгод Пилату, ибо Рим, как никогда, нуждался в Лукреции. Поэтому Пилат не только обласкал гостью льстивыми речами, но и тут же объявил в ее честь ужин.

На ужин были приглашены лишь самые близкие к прокуратору люди. Шева, которую привел в порядок цирюльник Пилата, облаченная в белоснежную с золотым шитьем тунику и отягощенная дорогими украшениями, подаренными гостье прокуратором, блистала, словно утренняя звезда. Собравшиеся были в восторге от юной госпожи, отличающейся не только завидным мужеством, но и обаянием и редким для женщины умом. Ужин прошел замечательно, став настоящим событием для римской диаспоры в Иудее. Ближе к концу его Шева сумела уединиться с Пилатом. Она вышла на террасу будто бы для того, чтобы подышать свежим воздухом. Прокуратор, чей взор весь вечер был прикован к гостье, последовал за ней.

— Красивая ночь, — вымолвил он.

Шева притворно вздрогнула и покосилась на хозяина:

— Да.

— И дальние звезды так манят.

Шева вновь покосилась на Пилата:

— Не такие уж они и дальние.

— Разве расстояния, в мириад раз превышающие то, что разделяет Иерусалим и Рим, не кажутся тебе большими?

«Любопытное замечание! Очень любопытное! — подумала Охотница. — Интересно, что бы сказал на это Пауль?» Прокуратор явно знал куда больше, чем должен был знать. Но зрачок сканера, граненым камушком темнеющий на пальце, безмолвствовал.

— Но отчего прокуратор решил, что эти расстояния столь огромны?

Пилат пожал плечами, широкими и слегка оплывшими:

— Мне всегда так казалось. Я не думаю, что солнечный диск меньше земной тверди, а звезды мне представляются солнцами, только находящимися дальше, чем наше светило.

— В первый раз слышу, чтобы звезды сравнивали с солнцем, — заметила Шева, имевшая достаточно четкое представление о космогонических воззрениях Отражения, куда ее занесло.

Прокуратор улыбнулся:

— Это мое личное мнение, и я не часто делюсь им.

— Понятно. — Шева уловила в глазах Пилата настороженность и улыбнулась. — Прокуратор хочет о чем-то спросить?

— Если прекрасная Марция не против.

— Нет. Спрашивай.

— Ты сказала, что принадлежишь к роду Фавониев?

— Именно так.

Пилат изобразил недоумение:

— Я хорошо знаю этот род, но никогда не слышал о тебе.

— Я принадлежу к египетской ветви. Мой дед осел там после гибели Антония.

— Он был сторонником триумвира?

— Да, одним из его друзей, до конца сохранивших верность.

— Похвально. А кто твой отец?

— Он владеет землями к востоку от Дельты. Он не лезет в политику и потому известен менее, чем прочие Фавонии.

На чувственных губах прокуратора появилась улыбка.

— Теперь мне понятно, почему я не знаю тебя.

— Рада, что сумела развеять твои сомнения.

— О каких сомнениях ты говоришь? — Пилат со смешком погрозил Шеве пальцем.

— Ты ведь поначалу решил, что я не та, за кого себя выдаю.

Прокуратор замялся, но все же признался:

— В какой-то мере.

— За кого же ты меня принял?

Ответ последовал не сразу. Для начала Пилат многозначительно воздел глаза к звездному небу и лишь потом негромко, с усмешкой, вымолвил:

— Биберий подозрителен…

Шева звонко рассмеялась:

— Ты решил, что я шпионка?

— Да. В какой-то мере.

Пилат настороженно умолк, ожидая, что скажет его гостья. Охотница помедлила, прислушиваясь к гулкой поступи расхаживающих внизу часовых.

— Что ж, отчасти ты угадал. Я действительно прибыла сюда, чтобы разузнать кое о чем. Но я не состою на службе у императора.

— Чьи же интересы ты представляешь?

— Римских нобилей, проживающих в Египте, — после тщательно выверенной паузы сообщила Шева, — Как тебе должно быть известно, в нашей провинции осело немало выходцев из Иудеи. В последнее время их поведение вызывает опасения у здравомыслящих людей, к чьим голосам не желает прислушиваться император.

— А в чем дело?

— Иудейская диаспора проникнута мятежным духом. В ее среде то и дело возникают секты, чьи намерения представляют серьезную угрозу. Тебе известно о ессеях?

— Еще бы! Они бунтуют против нашей власти. Наиболее рьяные из них настроены даже против собственных сородичей, какие сотрудничают с нами. Их не так уж много, но они опасны. Из среды ессеев выходит много зелотов.

— Это знаю и я, — задумчиво промолвила Шева. — Но мне необходимо знать больше. Дело в том, что они объявились и у нас. Отец послал меня разузнать, кто вожди здешних ессеев и поддерживают ли они связь с нашими бунтовщиками.

— Почему именно тебя?

— Я владею языком иудеев и знакома с их обычаями.

— Но откуда?

Шева не ответила. Вместо этого она, проведя языком по губам, прибавила:

— Я много что умею.

Пилат сально ухмыльнулся:

— Прямо не знаю, как помочь тебе. В Иерусалиме не так много людей, знакомых с ессеями.

— Но они есть?

— Конечно.

Охотница ласково накрыла своей белоснежной ручкой лапищу прокуратора:

— Полагаю, мы сумеем договориться.

Пилат без промедления сграбастал ладошку Шевы:

— Я могу рассчитывать?

— Почему бы и нет? Но сначала дело!

— Хорошо. Тебе нужен Ханан.

— Кто он?

— Бывший первосвященник. Мы отстранили его от власти, но он и сейчас обладает влиянием большим, чем кто-либо другой. Думаю, он знает о ессеях если не все, то почти все.

— Отлично. Как я могу переговорить с этим Хананом?

— Я напишу ему письмо и дам тебе провожатого. Завтра же утром ты увидишься с ним. А сейчас…

Волосатая лапа прокуратора недвусмысленно легла на талию Шевы. Та рассмеялась и твердо посмотрела в глаза ухажера:

— Завтра! Завтра я переговорю с Хананом. Завтра мы увидимся и с тобой.

— Но…

Шева стерла с лица улыбку:

— Я же сказала — завтра!

И было во взоре гостьи нечто такое, что заставило Пилата отступить. Шева ушла в отведенные ей покои, а Пилат остался на террасе, где любовался звездами, такими дальними и отнюдь не крошечными…

Пилат сдержал свое обещание. После завтрака он передал гостье послание к Ханану и дал ей провожатого. Пред этим Охотница связалась с Паулем. Это был их второй разговор с тех пор, как они разделились. Первый раз Пауль поведал Охотнице о своей неожиданной удаче, которая показалась Шеве подозрительной. Теперь Пауль рассказал ей о своем путешествии в неведомую Обитель праведности, а заодно пересказал разговор с матерью Иисуса. Шеву поразило то обстоятельство, что мать Иисуса имела странное для своего времени представление о Космосе. Смутная тревога охватила Шеву, и она велела Паулю немедленно сообщать ей любую важную новость, пообещав, что скоро они увидятся. Шева и не подозревала, что их встреча случится раньше, чем она предполагает…

Дом Ханана находился недалеко от резиденции Пилата и представлял собой нечто среднее между дворцом и лачугой захудалого ремесленника. По размерам своим он напоминал дворец, но убогостью архитектуры и отделки походил скорее на лачугу. Пока Шева дивилась этому противоречию, ее провожатый переговорил с привратником, после чего Охотница была допущена внутрь.

Ханан принял гостью со всей учтивостью, к которой располагало послание прокуратора. То был старый, но еще крепкий мужчина, чье чело отмечала печать мудрости. Необычная красота Шевы произвела впечатление на хозяина, а ее безукоризненно правильный язык и вовсе расположил священника к гостье. Ханан внимательно выслушал просьбу Шевы и согласился помочь.

Собственно говоря, знал он немногим больше, чем Аналитическая служба, либо не пожелал раскрывать все свои карты. Хотя Шева и просканировала его сознание, она так и не сумела понять, искренен ли священник до конца. Во всем услышанном Охотница нашла лишь одно-единственное жемчужное зерно. Ханан обмолвился, что ессеи в большинстве своем перебрались к северо-западу от Мертвого моря.

Степенно поглаживая бороду, священник поведал:

— Там главными у них так называемые Отцы, числом двенадцать или пятнадцать, не знаю точно. Но верный мне человек донес, что наибольшим почетом пользуется один, которого все именуют Учитель праведности. Считается, что он обладает огромной силой. Ходят слухи, что он даже может оживлять мертвых. Я думаю, все это выдумки. Лишь Мессия обладает властью дарить жизнь. Но что этот человек незауряден, несомненно.

— Кто он? — спросила Шева.

— Не знаю. И никто не знает. Он пришел в обитель еще отроком и живет в ней уже почти двадцать лет. Он не пьет вина и воздерживается от мяса. Его пища — мед, хлеб из проросших зерен, прогорклый сыр. Ночами он наблюдает за звездами. Мне донесли, что он даже разговаривает с ними. Еще я слышал, что он понимает язык животных, что, конечно, пустая выдумка. Хотя… — Ханан задумался, глаза его потемнели. — Как знать? Я слышал, раньше жили такие люди. Они разучились этому, когда отведали мяса и лозы, подаренной Небесным Отцом Ною.

— Как мне найти его?

— Это не так далеко. Иди по течению Кедрона, а затем по побережью Мертвого моря до горного хребта. Там почти нет селений, ибо обычный человек не может жить в таком пустынном краю. Там обитают лишь отшельники. Там ты найдешь Обитель праведности, так называют эти люди свое селение. Но зачем тебе это нужно?

— Интересы Рима, — с улыбкой сообщила Шева. — Я должна проверить, не замышляют ли эти люди дурного против нас.

— Интересы Рима? — Священник доверительно понизил голос. — Интересы Рима — мои интересы. Я дам тебе провожатых.

— Не нужно. Я привыкла полагаться на свои силы. Достаточно, если ты отметишь на карте место, где находится это селение.

С этими словами Шева извлекла небольшой свиток и раскинула его перед хозяином.

— Какая прекрасная карта! Где ты взяла ее?

Само собой разумеется, Охотница не стала объяснять ему методы работы Аналитической службы. Она лишь сказала, причем достаточно неопределенно:

— У меня много хороших вещей.

Ханан не стал настаивать. Склонившись над свитком, он внимательно изучил его, после чего отчеркнул ногтем нужное место:

— Это примерно здесь. Но предупреждаю тебя, путешествие в эти края небезопасно. Там немало разбойников из числа тех, что именуют себя зелотами. Женщине, тем более римлянке, не стоит идти туда одной.

Шева улыбнулась:

— У меня есть люди, которые позаботятся обо мне. Благодарю тебя и прощай!

— Прощай! — промолвил Ханан.

Проводив гостью, он вернулся к себе и задумался. Ему было над чем поразмыслить. И прежде всего Ханана волновал вопрос: почему гордые римляне обратили свой взор на селение, называемое местными жителями Кумран…

7

Весна преображает все. Даже пустыню. Даже человека.

Пауль и не предполагал, что пустыня может быть такой цветущей и по-своему прекрасной. Она всегда представлялась нагромождением барханов с колючим перекати-поле да шипящими спиралями змей. Но весна оживила и эти края, которые, по правде говоря, не были пустыней, а только зажатым горными хребтами нагорьем, чью каменистую грудь покрывали солончаковые подтеки да редкие островки растительности. Но юноше, родившемуся близ вечнозеленых Альп, окрестности Мертвого моря казались сродни Сахаре или ужасной Гоби. Да и обитатели Ханаана, как именовали эти края люди, избегали их.

Даже сейчас, в начале апреля, здесь уже было жарко. Нетрудно было догадаться, что же творилось в этих краях в середине лета, когда солнце дремотно засыпает, повисая над головой. Но покуда лучи его были щадящи. И природа жила, радуясь благодатному теплу и влаге, что принесли зимние ветра. Невысокие кусты покрылись россыпями соцветий, перемежаясь с белыми проплешинами солончаков, зеленела трава, а в ней спешили прожить свой короткий век жуки и букашки. Весело заливались небольшие птахи, жужжали шмели и осы, высоко в небе парил, высматривая добычу, орел.

Природа очаровывала. Не устоял перед ее очарованием и Симон. Какое-то время он шагал молча, но потом внезапно заговорил, и вскоре они с Паулем беседовали так оживленно, что непосвященный мог бы принять их за закадычных друзей.

Путники пересекли каменистое плато и вышли к реке, густо поросшей молодыми побегами камыша. Походившая на ручеек в жаркое летнее время, сейчас река с шумом бежала меж камней, время от времени над водой вспрыгивали серебристые рыбешки.

Спустимся по течению, а потом пойдем по берегу Мертвого моря. Тебе приходилось бывать здесь?

— Нет, — честно ответил Пауль. Чтобы не навлечь на себя новых подозрений, юноша поспешно прибавил: — Я в рабстве три года, и все это время жил в Иерусалиме.

— Тогда ты и впрямь не видел самого интересного места на земле — моря, отмеченного благодатью и проклятием Бога.

— Как так — сразу и благодатью, и проклятием?

— Сам поймешь. — Симон отмерил несколько десятков шагов, после чего все же решил снизойти до пояснения: — Разве не проклято море, в котором не водится рыба? Разве не благодатна вода, дарующая человеку обильную соль и грязь для лечебных мазей?

— Ты прав.

— Тебя поразит его суровая красота.

Симон не ошибся. Диковинная красота моря и впрямь произвела впечатление на юношу, привыкшего к ярким краскам альпийских лугов. Вообразите себе бескрайнюю гладь, ровную, словно зеркало, и не отмеченную ни единым движением. Ни рыба, ни моллюск, ни уродливая медуза не пятнали серебристых вод; небольшое разнообразие вносили лишь ровные ряды невысоких свай, тянувшиеся от берега в глубь моря.

— Это для добычи соли, — пояснил Симон, не дожидаясь вопроса спутника. — Мертвое море богато солью, она немного горчит, но пригодна в пищу.

— А где люди, которые добывают соль?

— Сейчас ты их увидишь. За тем холмом, — Симон кивнул на раскинувшийся впереди холм, — есть деревушка.

— Мы идем туда?

— Не совсем. Наша цель чуть дальше. Но и в этом селении живет немало людей, которые поддерживают нас.

Пауль покачал головой:

— И как они только выживают в этом суровом краю!

— Это непросто, — согласился Зелот. — Но, поверь, человек может жить везде, если, конечно, он сильный человек и в душе у него есть Бог. Эти люди веруют в Бога и живут тем, что дает им земля, скупая на вид и щедрая на деле. Они выращивают овощи, пальмы дают им сладкие финики. В здешних прудах водится рыба, а у русла реки можно найти гнезда диких пчел. Если ты умелый охотник, ты наверняка не останешься без мяса. В горах можно убить газель или козла, около реки в изобилии водятся кролики, а если повезет, можно повстречать и дикого кабана.

— Кому повезет? — спросил Пауль.

Симон усмехнулся, давая понять, что оценил шутку:

— Кто сильнее, тому и повезет. Кроме того, здешние люди рукодельны. Они плетут циновки и другие вещи из тростника, он здесь особенно хорош. Они изготавливают поташ, выделывают шерсть. И конечно, соль. Они далеко не бедны, как можно подумать, глядя на эти безжизненные холмы. А вот, кстати, и сами они.

На вьющейся сверху тропинке появилась группа людей в серых одеждах, напоминающих одеяния кочевников и скрывающих не только тело, но и почти все лицо, оставляя доступными солнцу лишь глаза да ступни ног. При виде незнакомцев люди настороженно замерли. Тогда Симон сдернул с головы платок, чтобы обитатели селения могли как следует рассмотреть его. Расчет оказался верным, один из четверых признал гостя:

— Здравствуй, Симон, прозываемый Зелот.

— Здравствуй, брат, чье имя мне неведомо.

Говоривший откинул край платка, прикрывавший нижнюю часть лица. Его губы улыбались.

— Я Иосиф бар-Иегуда. Узнаешь ли меня?

— Конечно, брат мой.

Симон сделал шаг вперед, в ответ на что его собеседник попятился. Паулю показалось, что на лице его промелькнуло отвращение.

— А кто это рядом с тобой?

— Мой брат Пауль.

— У него странное имя и еще более странное лицо. Он не из киттиев?

— Нет, он принадлежит к другому народу, также не отмеченному Божественной благодатью. Но он принял нашу веру, и теперь он один из нас.

— Только не в нашем доме. Вам придется обойти оазис стороной.

— Как скажешь, брат мой. Но нельзя ли нам набрать чистой воды?

— Мы дадим ее вам сами.

Иосиф бар-Иегуда бросил взгляд на одного из своих спутников, и тот поспешно отстегнул от пояса фляжку из высушенной тыквы. Иосиф принял ее, но не передал Симону, а положил на землю перед собой, после чего отступил на несколько шагов.

— Можешь взять.

— Спасибо.

Симон подобрал подарок. Иосиф и его спутники сошли с тропинки, давая понять, что гости могут продолжить путь. Симон и Пауль так и поступили.

Они взобрались на вершину холма, откуда открывался чудесный вид на окрестности. Впереди зеленел овал оазиса, походивший на яркий изумруд, оправленный тусклым серебром солончаков и белесо поблескивающей глади Мертвого моря. Резкий контраст блекло-серого и яркой зелени настраивал на философский лад. Пауль внезапно подумал, что примерно так жизнь должна отличаться от смерти. Вот только что какому цвету соответствует? Пауль непроизвольно улыбнулся. Симон, в этот миг наблюдавший за ним, истолковал эту улыбку по-своему.

— Что, красиво?

— Да, здесь действительно красиво! — восторженно протянул Пауль.

Селение было невелико. Небольшие, кажущиеся издали уютными и аккуратными, домишки серой осыпью сползали к центру оазиса, где сверкала жемчужина родника. Утопающие в зелени садов и ровных насаждениях финиковых пальм, жилища людей радовали глаз.

— Однако они негостеприимны.

— Они не привечают чужаков. Но это еще цветочки! Ягодки ждут тебя в самой Обители!

— А тебя?

Симон усмехнулся в бороду:

— Я как-никак член общины, хотя и не вхожу в число посвященных. Тебе же там будет непросто. Да и братии тоже. Не понимаю, почему брат направил со мной именно тебя!

— Я тоже не понимаю, — откликнулся Пауль.

Напившись, путники сошли с холма и продолжили путь, обходя селение стороной. Солнце припекало все сильнее, тело изнывало от духоты, почти нестерпимой здесь, в низине. Когда путники шли мимо источника, у которого сидел страж, Симон плотоядно облизнулся:

— Как хочется хотя бы обмыть лицо и руки.

— Ты можешь искупаться в море, — простодушно предложил Пауль.

— Ты сошел с ума! Оно такое соленое, что потом мне придется несколько часов отмокать в пресной воде, а для этого нам нужно еще достичь Обители!

— Нужно! — эхом утомленно выдохнул Пауль.

Но любой путь рано или поздно подходит к концу. Солнце уже готовилось нырнуть за горную гряду, когда путешественники наконец достигли своей цели. То было небольшое селение, прилепившееся к краю плато. В отличие от предыдущего, это селение было совершенно серо-серые силуэты, по неведомой людской прихоти выросшие из безжизненного сердца пустыни. Внушительная каменная стена отделяла Обитель праведности от любопытных взоров. По правую сторону тянулось обозначенное невысокой насыпью кладбище, слева был глубокий овраг.

Путники приблизились к воротам, и Симон решительно постучал кулаком в окованную жаркой медью створку.

— Кто тревожит покой сынов Света?

— Сыны Света! — откликнулся Зелот.

— Но как вы докажете это? Может, вы — сыны Тьмы? — грозно вопросил невидимый голос.

— Верую в Свет, проклинаю Тьму! Я Симон, брат отмеченного Богом.

Скрипнул металл, и в щелке, столь узкой, что Пауль поначалу не заметил ее, объявился глаз.

— Я узнаю тебя, но кто рядом с тобой?

— Новообращенный брат, слуга Света, враг Тьмы.

— Что ему нужно?

— То же, что и мне. Мы принесли послание Учителю праведности.

— Ждите. Я иду за советом.

Прошло немало времени, прежде чем голос объявился вновь.

— Он должен поклясться, что служит Свету и ненавидит Тьму! — объявил настырный страж.

— Клянусь! — ответил Пауль со всей искренностью, на какую был способен. Он устал настолько, что едва держался на ногах, и потому искренности оказалось предостаточно.

После этого ворота заскрипели и соизволили отвориться. Путники прошли на небольшой двор, вымощенный камнем. Перед ними возвышалось неказистое двухэтажное здание, справа и слева располагались пруды, дальше виднелись стены и крыши других построек.

Страж, чье лицо скрывала обычная для обитателей здешних мест повязка, внимательно изучил гостей, задержав внимание на Пауле. Необычная внешность юноши вызывала неизменное подозрение.

— Он не из наших, — бросил страж.

— Он гой. Он принадлежит к другому народу, но принял нашу веру и стал нам братом, — в очередной раз, с плохо скрытым раздражением, сообщил Симон.

— Ждите! — велел страж.

Он исчез в доме, откуда вернулся в сопровождении человека, высокого по положению, о чем позволяли судить более добротная одежда и горделивая осанка.

— Симон? Здравствуй, — поздоровался человек.

Зелот узнал заговорившего с ним по голосу.

— Здравствуй, Амасия.

— Ты пришел к Учителю?

— Да. У меня послание к нему.

— Этот человек с тобой?

— Да, брат принял его в число учеников. Он бывший раб, бежавший от римлян.

— Ему можно доверять?

Симон сделал паузу, выразившую его недоверие к Паулю.

— Брат считает, что да. Мы не проверили его в деле, но покуда он не совершил ничего предосудительного. В противном случае его бы здесь не было!

Человек, названный Амасией, внимательно изучил лицо юноши. Паулю почудилось, что тот улыбается.

— Хорошо, мы верим вам, а значит, должны верить и ему. Он может пройти, но не должен осквернять своим прикосновением святость Обители. Объясни ему наши правила, после чего приходи в зал Совета. Учитель будет ждать тебя там.

Кивнув на прощанье, Амасия ушел. Симон взял Пауля за руку и повел его мимо главного здания, за ним, среди других построек, был разбит крошечный садик из нескольких деревьев и кустов. Под одним из деревьев была вкопана низенькая скамеечка.

— Садись здесь! — велел Симон. — А теперь слушай. Ты не посвящен в сыновья Света, и потому ты принес с собой скверну. Чтобы не вызвать их гнева, ты должен неукоснительно придерживаться правил, которые я тебе перечислю. Ты не должен ходить по Обители без особого разрешения, ты не имеешь права разговаривать с детьми Света, если только они сами не заговорят с тобой. Ты ни в коем случае не должен прикасаться к ним, чтобы не осквернить их. Ты не имеешь права ополаскивать тело, руки и даже лицо в бассейнах с водой. Ты не должен громко говорить, плевать, испражняться.

— Как же мне быть?

— О тебе позаботятся. Кроме того, тебе принесут воду для омовения. Также тебе принесут еду. Нужно только немного подождать.

— И как долго я должен здесь сидеть? — раздраженно поинтересовался Пауль.

— Не знаю. Но я постараюсь к ночи найти место, где ты сможешь поспать. А на рассвете мы отправимся в обратный путь. Тебе все ясно?

— Да, ты оказался прав, здешние жители еще менее гостеприимны.

Зелот усмехнулся:

— Это верх гостеприимства, большего они не могут оказать незнакомцу, пришедшему к ним из мира Тьмы. И постарайся не нарушать здешних правил. Наши хозяева порой раздражительны и непредсказуемы.

— Но они кажутся мирными. — Пауль кивнул в сторону появившихся неподалеку людей, двое из которых несли глиняные сосуды, а третий — связку металлических инструментов.

Новая усмешка тронула губы Симона.

— Сыны Света не носят оружие, но это не значит, что у них его нет. Так что веди себя пристойно.

— Я постараюсь, — пообещал Пауль. — Но позаботься, чтобы мне принесли воду и пищу.

— Хорошо, я попрошу Отцов.

С этими словами Симон ушел, оставив Пауля одного. Юноша привалился спиной к стволу дерева и принялся наблюдать за местными обитателями. Вскоре он убедился в справедливости слов своего спутника. Хотя в Обители и проповедовали мир и согласие, оружия здесь было предостаточно. Сначала появился мужчина, тащивший под мышкой целую связку дротиков, напоминавших римские пилумы. Затем из той же двери вышел другой, подпоясанный мечом. Третий появился в полном вооружении — копье, меч и щит, да еще тяжелый доспех. Обитель праведности представляла собой странный симбиоз между монастырем и военным лагерем.

Симон явился лишь перед закатом солнца и отвел Пауля в дом, где было дозволено переночевать гостям. Симон вскоре захрапел, тогда Пауль поднялся и, осторожно перешагнув через Симона, вышел во двор.

Обитель была залита лунным светом. Он был столь ярок, что могло показаться, будто его исторгает не ночное светило, а мощный морской прожектор, рыщущий по волнам в поисках суденышка контрабандистов. И тишина. Она была густой, ощутимой. Не пели птицы, не лаяли собаки, не трещали цикады, ибо ни птиц, ни собак, ни цикад здесь просто не было. Были лишь крадущиеся шаги да ломкая тень, нерешительно цепляющаяся за стену.

Пауль огляделся по сторонам. Ему не мешало бы пополнить свои скудные знания о том странном месте, куда его занесла судьба. Именно так поступила бы Шева, а Пауль считал себя должным следовать ее примеру. Для очистки совести он еще раз попытался связаться с Охотницей, но та безмолвствовала. Тогда Пауль решительно оторвал тень от спасительной твердыни стены. У него не было четкого плана, у него не было вообще никакого плана, и потому он просто ткнулся в ближайшую к нему дверь. В помещении, в котором он очутился, стояла непроглядная темень. Выждав, пока не привыкнут глаза, Пауль осмотрелся. Несомненно, это была комната для собраний, о чем свидетельствовали длинные скамьи и небольшое возвышение, видимо, для ораторов. Осторожно пройдя между двумя скамьями, юноша достиг противоположной стены, где виднелась еще одна дверь. За ней оказалось другое помещение, столь же длинное, но намного уже. Большую часть его занимали соединенные в одну линию столы, к которым были приставлены невысокие скамьи со спинками. На столах помещались письменные принадлежности: приземистые баночки для краски, перья, странной формы кисти. На маленьком столике у стены лежала груда пергаментных свитков. Здесь же, на полу, валялись клочки испорченных рукописей. Из любопытства Пауль нагнулся и поднял пару кусков. К одному из них пристала тонкая нить, весьма похожая на ту, которой Иисус обвязал послание в Обитель. Это могло пригодиться Шеве. Пауль поспешно собрал с пола клочки, благо их оказалось немного, и сунул добычу за пазуху.

В тот миг из соседнего помещения донеслись негромкие шаги, и Пауль поспешно юркнул за стол, теша себя надеждой, что в кромешной тьме его нелегко рассмотреть. Так и случилось. Неизвестный заглянул в комнату и, никого в ней не обнаружив, прикрыл дверь. Спустя несколько мгновений до юноши донесся слабый скрип другой двери. Пауль перевел дух. Пора было возвращаться, а то, не ровен час, мог пробудиться Симон. Юноша крадучись покинул свое убежище и вышел во двор.

И почти столкнулся с человеком, который только что заходил в помещение для писцов. Хорошо еще, что у Пауля хватило ума осторожно приотворить дверь. Человек стоял посреди двора, обратив лицо к небу. От него исходила сила — невидимая, но ощутимая, токами покалывающая кожу. Пауль приоткрыл дверь пошире и высунул голову. И обомлел.

Небесные светила пришли в движение. Остророгий месяц плавно покачивался, звезды неторопливо менялись местами. Созвездие Малой Медведицы приняло причудливые очертания птичьей фигуры. Волопас обратился в Вола. Потом созвездия завели хоровод, меняясь местами. Месяц также завертелся юлой и стал походить на искрящийся диск. То там, то здесь рождались огненные кометы и вспыхивали новые звезды. Сила, гигантская сила изливалась в небо с земли, сила, исходящая от существа, которое не могло ею обладать. Это противоречило здравому смыслу, и Пауль на всякий случай зажмурил глаза, чтобы через мгновение открыть их вновь. Звезды по-прежнему перемещались по небу, подгоняемые аккордами неслышной мелодии; месяц извивался в танце.

А потом человек опустил голову, и все кончилось. Звезды завершили свой фантасмагорический хоровод. Месяц спрятал щербатый лик за кисеею облаков. Словно невидимая могучая рука набросила на небо гигантский занавес.

И едва на землю сошла полночная тьма, как со стены, окружавшей Обитель, кто-то тихонько спрыгнул. Не примеченный привратным стражем, человек этот юркнул в простирающийся с западной стороны Обители овраг, густо поросший колючими кустами, и растворился в них.

И в тот же миг месяц появился вновь, залив мертвенным светом горы, каменистое плато и безбрежную пустыню Мертвого моря. Месяц появился вновь, но было поздно.

Было поздно…

8

Пауль был не единственным свидетелем чудесного зрелища. Его видели книжники в Иерусалиме и астрономы в Александрии. Его видели кормчие, сверявшие по звездам курс корабля, его видели воины, стоявшие на постах вдоль дремучих германских лесов. Предсказатели в ужасе предвещали ужасные бедствия, опасливые ростовщики спешили укрыть золото в глубоких подвалах, поэты восторгались сверкающей феерией. Видела диковинную пляску звезд и Шева, которую ночь застала в пути.

Сразу после свидания с Хананом Шева покинула Иерусалим и отправилась в то место, куда ткнул на карте желтый ноготь священника. На этот раз она благоразумно избрала в спутники коня, более быстрого и куда более послушного, чем осел. Одновременно Охотница позаботилась о том, чтобы путешествовать с удобствами, благо местный стиль одежды позволял это сделать. Она натянула на себя комбинезон-кондиционер, поверх которого набросила широкий и длинный хитон. Голову и лицо укрыл платок, а каждую ногу облек сапожок, какие надевали в холодную погоду богатые иудеи. Чтобы выглядеть повнушительней, Шева привесила к поясу короткий римский меч, который, по ее замыслу, должен был отпугнуть разбойников, для непугливых был припасен излучатель, чья тяжелая рубчатая рукоять покоилась под левым локтем Охотницы.

Солнце уже клонилось к закату, когда всадница миновала городские ворота. Через несколько часов пути она достигла Иерихона, разрушенного некогда, как известно, божьим соизволением и ревом военных труб. От Иерихона Шева повернула на юг и вскоре выбралась на дорогу, выведшую ее к Иордану. Теперь сбиться с пути было невозможно, ибо Иордан выводил к Мертвому морю, а отмеченное Хананом место находилось на его северо-западной оконечности, в десяти милях от устья. Здесь, неподалеку от устья, Охотница и решила остановиться на ночь. Отсюда она наблюдала за круговоротом ночных светил и поразилась куда больше, чем Пауль или египетские астрономы. Ибо лишь Шева отчетливо представляла, что такое звезды, и могла оценить силу того, кто ими повелевал. Сердце Охотницы сжала тревога. Жонглировать звездами куда труднее, чем сотворить собственное Отражение. Было даже страшно подумать, что сможет сделать с небольшой планеткой тот, кто в состоянии швырнуть, словно мячик, гигантскую звезду. Если это представление устроил Арктур, то он вряд ли нуждался в копье. Немного поколебавшись, Шева решила связаться с Суртом. Как бы там ни был занят директор Управления, он должен был узнать о случившемся.

Вопреки опасениям Шевы, Сурт откликнулся почти сразу.

— Да, — долетел его далекий голос. — Да, Шева! — повторил он, обретая силу.

— Здравствуй, Сурт! — Шева произнесла эти слова с чувством, почти с нежностью.

— Здравствуй. Как дела?

— Вышла на след. Думаю, в этот раз Арктуру не удастся ускользнуть. Но тут творится что-то странное.

— Что именно? Вновь изменения в Отражении?

Шева задумчиво хмыкнула, машинально следя взором за искрами, летящими в небо из разожженного ею костра.

— Я бы не назвала это изменениями.

— Что же это? Потрудись изъясняться точнее!

— Сурт, тебе приходилось видеть пляску звезд?

— Звезды перемещаются, это известно каждому. Источник их движения, как и источник любого движения, — энергия первовзрыва. Звезды движутся от центра Вселенной, создавая пространство.

— Я не об этом. Ты можешь себе представить, чтобы звезды летали по небу, подобно эскадре гравитопланов?

— Только в бреду.

— Но я не бредила.

Последовала пауза, после чего Сурт спросил:

— Ты уверена в этом? — В голосе директора звучала отчетливо различимая тревога.

— Если только, конечно, я не сошла с ума.

— Есть основания?

— Да нет. — Шева решила сделать вид, будто не заметила иронии. — Напротив, я в таком здравом уме, в каком никогда не бывала.

— Рад за тебя. Опиши, как это выглядело.

Шева задумалась.

— Не так-то легко это сделать. Звезды перемещались, меняя очертания созвездий, потом пришли в движение, и созвездия закружились вокруг месяца. Они передвигались совершенно естественно, словно… — Охотница не сразу нашла точное сравнение. — Как мотыльки. Как гравитопланы. Ничто не свидетельствовало о том, что действительная величина этих объектов составляет число с двумя десятками нулей.

— Это невозможно. Я думаю, это была галлюцинация. Лучше подумай над тем, кто мог сыграть с тобой такую шутку.

— Ты хочешь сказать, что это был Арктур?

— Да. И что он где-то рядом.

— Я допускаю, что он рядом, но этот спектакль был совсем не в духе Арктура. Я хорошо знаю его. Если бы у Арктура действительно была подобная сила, он не стал бы устраивать танец вокруг месяца. Он в состоянии соотнести размеры планетарного спутника и светил. Арктур устроил бы фейерверк, он выложил бы надписи из звезд. Я думаю, что это дело рук кого-то другого…

— Кого? Если у тебя есть соображения, выкладывай! — потребовал Сурт, уловив недосказанность, прозвучавшую в словах Шевы.

Та засмеялась:

— Ты назовешь меня сумасшедшей, но я считаю, что это сделал объект из данного Отражения.

— На чем основан твой вывод?

— Этот человек не имеет представления о строении Вселенной. Его запас знаний невелик, пожалуй, даже убог. Он полагает, что в центре мира расположена Земля, а Луна и Солнце — лишь светила, освещающие Землю. Звезды же ему кажутся блестками, раскиданными по ночному небу.

— Почему ты так решила?

— Он действовал так, как будто звезды не более чем светящиеся крупинки.

— Быть может, он желал продемонстрировать свою силу?

— Не исключаю, но настаиваю на своей версии.

Сурт умолк. Шева представила, почти увидела, как тот задумчиво трет ладонью свой большой лоб.

— Это Иисус?

— Полагаю, нет. Пауль видел Иисуса. Он уверен, что Иисус — обычный обманщик, обладающий недюжинной волей, но не наделенный никакой сверхъестественной силой.

— Тогда найди этого человека. Он нужен мне. Возможно, это его силой намеревается завладеть Арктур. И если эта сила столь велика, то страшно подумать, что будет с нашим миром.

— У меня есть кое-какие соображения на этот счет, — скромно сообщила Шева.

— Выкладывай.

— Подозреваю, что этого человека зовут Учителем праведности. Мне рассказал о нем местный священнослужитель, один из самых осведомленных людей в этом Отражении. Он сообщил, что Учитель праведности обладает огромной силой, но никто не видел его. Он же указал мне место, где, по его предположению, тот должен находиться.

— Так найди его.

— Этим и занимаюсь. Я в часе езды от этого места. Но сейчас ночь, я тронусь в путь на рассвете.

— Счастливой охоты! — пожелал Сурт, заодно давая понять, что намерен закончить разговор.

— Постой, Сурт! — поспешно воскликнула Шева, опасаясь, как бы тот не прервал контакта. — Я соскучилась по тебе!

— Наконец-то! — Сурт сухо рассмеялся. — Я так давно ждал этих слов.

— Я соскучилась по всем вам, по Управлению, Городу, нашей милой Соммете. Как, кстати, твои дела?

— Неважно, — после краткой паузы ответил Сурт. — Я никак не могу найти источник возмущения. Система несет потери, и мне угрожает отставка. Все зависит от тебя. Если ты поймаешь Арктура, я спасен.

— Так ты по-прежнему полагаешь, что волнения в Матрице — его рук дело?

— Больше некому.

Охотница отвела глаза от костра, уставившись в темноту, полную ночных шорохов.

— Я постараюсь. Слышишь, я постараюсь, Сурт! Верь мне! Где нам еще найти такого директора?

Сурт кашлянул-засмеялся:

— Мне понравились твои слова…

— Какие? — воскликнула, почувствовав, что допустила какую-то промашку, Шева.

— Первые! Прощай, у меня дела!

— Сурт! — крикнула Шева, но директор исчез, оставив неясность и смутное чувство вины.

«Какие же первые? — думала Шева, глядя за гаснущие угли костра. — Какие же…»

С этой мыслью она и забылась, а утром продолжила путь. Цель была уже близка, когда конь вынес Шеву на берег ручья, где лежал, неподвижно распластавшись, человек, а подле его тела сцепились в схватке двое других, в одном из которых, совершенно обнаженном, Охотница без особого труда признала Пауля…

9

Нетрудно догадаться, что Пауль не поведал о виденном ночью Симону Зелоту, как и старался не обращать пристального внимания на человека, покинувшего с ними поутру Обитель. Это был тот самый человек, что подходил к нему накануне вместе с Симоном, а потом развлекался игрой светил в ночном небе. В Обители его именовали не иначе как Учителем праведности, Симон же называл его просто Учителем, но однажды обмолвился иным именем — Иисус. И тут же бросил быстрый взгляд на Пауля, но тот сделал вид, что не обратил внимания на нечаянно вырвавшееся слово.

Впрочем, на этот раз Симон был немногословен. Он лишь изредка бросал короткие фразы и все время оглядывался по сторонам. Пауля не покидало чувство, что его спутник чем-то обеспокоен. Путь, который они избрали, был труднее вчерашнего, зато здесь совсем не встречалось людей. Путники шли вдоль хребта, затем спустились ниже — в ложбину, где текла речка. Выбитая скорей копытцами коз, нежели ногами людей, тропа исчезала в воде, а потом появлялась на противоположном берегу.

— Перейдем здесь, — решил Симон, после чего кивнул Паулю: — Ты первый.

Юноша не стал спорить и переправился на другой берег. Вода была неглубока и не доходила даже до колен.

Следующим в реку вошел Учитель. В отличие от Пауля он не поднял полы хитона, и те моментально намокли. Учитель благополучно преодолел быстрый поток и ступил ногою на берег. Что произошло в следующий миг, Пауль так и не понял. То ли под ногу Учителю попался ком влажной глины, то ли он просто оступился. Учитель пошатнулся, и Пауль, желая поддержать его, протянул ему руку. Учитель вскрикнул, отшатнулся и, поскользнувшись, рухнул в воду. Течение моментально подхватило и понесло вниз отчаянно кричащего человека. Пауль и Симон бросились по берегу за ним.

Учитель явно не умел плавать, а дно в этом месте неожиданно провалилось вниз коварным омутом. Учитель захлебывался, из последних сил колотя руками по бурлящей воде. Раздумывать было некогда. Рывком сдернув с себя хитон, Пауль бросился в воду.

Он был неплохим пловцом и в несколько сильных гребков догнал Учителя. Ухватившись за край хитона, Пауль потянул его к берегу. Но не тут-то было. Спасаемый испустил дикий вопль и принялся отбиваться. Он колотил руками, а от тела его исходили волны, пронизывавшие Пауля подобно электрическим импульсам. Но меж тем Учитель уже наглотался воды и вот-вот должен был пойти на дно. Был лишь один способ спасти его. Пауль коротко, но сильно ударил Учителя кулаком в шею, и тот обмяк. Подхватив левой рукой неподвижное тело, юноша повлек его к берегу, где бесновался Симон.

Кряхтя от натуги, Пауль выбрался на мель. Симон тут же бросился в воду и вцепился в бесчувственное тело.

— Пусти!

— Да я помогу…

Удар в лицо ошеломил юношу.

— Отпусти его!

Пауль послушно выпустил руку Учителя и плюнул в воду кровью, выступившей из разбитой губы.

Симон, кряхтя, вытащил тело на берег. Пауль выбрался следом. Вода не пощадила одежду Учителя, и он лежал с обнаженной головой, в рваном мокром хитоне. Пауль глянул ему в лицо и поразился. Пред ним был Иисус. Из тонких уст его медленно вытекала струйка воды, на бедре, почти у самого паха, сквозь прореху в хитоне отчетливо виднелось большое родимое пятно, формой своей напоминающее рыбу.

— Что это за игра? — бросил Пауль.

Симон повернул голову и понял, что Пауль видел все — и лицо, и родимое пятно. И без того свирепая физиономия Зелота потемнела от гнева.

— Ты осквернил его! Ты раскрыл его тайну!

Пауль попятился.

— Постой. Разве мы не делаем одно дело?

— Мразь! Гой! Прощайся со своей жалкой жизнью!

Симон рванул из-за пазухи нож. Пауль попятился, озираясь в поисках палки или увесистого камня. Симон решил, что его спутник намерен бежать, и тигром бросился на него. Но удар оказался неточен, а второго Симону нанести не удалось — Пауль перехватил его руку у запястья. К удивлению крепко сбитого Зелота, его спутник оказался не из самых слабых. Противники яростно боролись, первый пытался вырвать руку и нанести смертельный удар, второй изо всех сил сопротивлялся. Борцы соскользнули с глинистого берега и оказались по колено в воде. Пауль понял, что должен воспользоваться этим, так как Симон постепенно одолевал его. Все же он был покрепче, этот разбойник, скроенный из жил и плотного мяса. Собрав последние силы, Пауль рванул врага за руку и увлек его на стремнину.

Роли мгновенно переменились. Теперь преимущество было на стороне Пауля, уверенно чувствовавшего себя в воде. Симон захлебывался, но упорно не желал расставаться с ножом, яростными рывками освобождая свою руку из захвата Пауля. И тогда тот набрал полную грудь воздуха и ушел под воду, потащив за собой и Симона. Зелот яростно рвался наверх, но юноша не разжимал объятий. Он плыл под водой до тех пор, пока в глазах не замельтешили разноцветные огоньки. Тогда наконец Пауль выпустил из рук обмякшее тело Симона и пулей выскочил на поверхность.

Ноги юноши предательски подрагивали, когда он выбирался из воды на берег. Жадно хватая губами воздух, Пауль опустился на землю. В этот миг внимание его привлек всадник, появившийся там, где лежал Иисус. Преодолевая дрожь во всем теле, Пауль поднялся. Он должен был во что бы то ни стало защитить Учителя, пусть это даже стоило бы ему жизни. Человек, наделенный такой силой, не имел права стать жертвой случайного разбойника.

Но вступать в новый бой не пришлось. Едва лишь он приблизился к неподвижно застывшему на коне всаднику, как тот открыл лицо и перед Паулем предстала Шева. Пауль радостно улыбнулся ей, почувствовав невероятное облегчение. Прикрывая ладонями свою наготу, он крикнул:

— Как ты здесь очутилась?

— Сдается, мы шли разными путями, но пришли к единой цели! — ответила Шева. Она бросила юноше платок, и он быстро обмотал ими узкие бедра, став похожим на дикаря.

Тем временем Шева сошла с коня и осмотрела лежащего перед ней человека.

— Как я понимаю, это и есть Учитель праведности. — Пауль кивнул. — Он-то нам и нужен! Сейчас я приведу его в чувство.

— Постой! Не спеши! Эти люди чураются чужаков, тем более женщин. Не знаю, как он отнесется к твоему появлению. Потом мы должны как-то объяснить исчезновение Симона.

— А ничего и не надо объяснять. Симон никуда не исчезал.

— Ты хочешь сказать…

Шева кивнула. Глаза ее возбужденно блестели.

— Это будет не так легко, но, думаю, у меня получится. Сходи за одеждой, а я покуда поработаю над своей внешностью.

Пауль послушно побежал туда, где оставил хитон. Когда он вернулся, Шевы не было. У коня стоял, недобро улыбаясь, Симон, прозванный Зелотом.

— Ну что, щенок! — процедил Зелот. — Думал, что избавился от меня?!

Ошеломленный появлением недруга, равно как и исчезновением Шевы, Пауль поднял кулаки, готовый защищаться. Но Симон только расхохотался:

— Получилось!

— Но как? — Пауль осторожно приблизился на пару шагов, все еще не доверяя своим глазам. — Ты даже не видела его!

— Зато Симона досконально изучила Аналитическая служба. Мне оставалось лишь воспользоваться ее данными. Ну ладно… — Симон-Шева деловито склонилась над телом Иисуса. — Так, значит, это и есть человек, обладающий силой?

— Да, — подтвердил Пауль. — Я собственными глазами видел, как он заставил плясать звезды.

— Я тоже видела. — Шева взглянула на кольцо и удовлетворенно улыбнулась. — Но, как я и предполагала, это не Арктур.

— Кто же он?

— He знаю. Но очень хотелось бы знать, ибо сила этого человека превосходит даже ту, о которой грезит наш герой. Я не сомневаюсь лишь в двух вещах. Первое — это действительно человек, причем в биологическом плане самый что ни на есть обычный. Второе — этот человек из данного Отражения. Но хотелось бы знать и третье — откуда берется его сила, превосходящая любой источник, известный человечеству.

— Я знаю, кто он. Это Иисус. Я его видел в Вифании. А теперь он зачем-то перебрался сюда.

— Иисус? — Шева усмехнулась в разбойничью бороду. — Может быть. А может быть, и нет.

— Что значит — может быть, нет?

— Служба слежения проинформировала меня, что тот, кто выдает себя за Иисуса, находится сейчас в Гиве, где ждет вашего возвращения. Но еще более он ждет этого человека. Так говоришь, тот Иисус похож на этого?

— Как две капли воды.

— Что ж, черное непременно должно сопутствовать белому. Любое явление имеет две стороны, и человек порой проявляет способность раздваиваться.

— Ты думаешь… — прошептал Пауль, пораженный этой мыслью.

— Да, у меня есть основания считать, что существуют два брата-близнеца, один из которых и есть Иисус, а другой — его двойник. Судя по тому, какой силой обладает этот, он и есть Иисус. Хотя мы не можем исключать и обратного. Теперь становятся объяснимыми те загадочные случаи, когда люди видели Иисуса одновременно в двух различных местах. Ему не требовалось летать по воздуху и совершать чудеса. Он просто являл своего близнеца. Или тот являлся сам. Но данная гипотеза нуждается в подтверждении.

— Постой! — припомнил Пауль. — У меня есть письмо, которое отправил Иисус этому… — Юноша задумался и поправился: — Словом, которое тот отправил этому.

— Давай! — велела Охотница.

Пауль вытащил из потайного кармашка горсть скомканных клочков. Шева принялась разбирать их, бормоча:

— Так… Не должны входить в святилище, чтобы освещать его жертвенник напрасно… Это не то… Зная все это, я отвечаю ответной речью, дабы пасть ниц… Судя по всему, это части свитков, которые будут позднее найдены в Кумране… Ага, вот! — Шева сложила вместе несколько клочков, образовавших короткую, в три строки, надпись. — Так, попробуем… Возлюбленный брат мой. Настало время великих дел. Поспеши, мы ждем тебя. Фома.

Охотница вопросительно посмотрела на Пауля. Тот пояснил:

— Фома — один из апостолов. Я знаю, что он откажется поверить в воскресение Христа, за что и будет прозван Неверующим. Вот и все.

— Мне известно о существовании документов, предполагавших родство Иисуса и Фомы. — Грозно посаженные глаза Шевы засверкали. — Конечно, они были близнецами!

Словно услышав ее слова, Учитель праведности зашевелился. Охотница приложила палец к губам и склонилась над ним.

— Учитель! Учитель!

Иисус медленно открыл глаза, взор его был пуст.

— Где я? Что со мной?

— Мы вытащили тебя из реки. Ты оступился и упал.

— А, это ты, Симон! — узнал Иисус. — А где второй? Мне почудилось, что он толкнул меня…

Шева покосилась на Пауля, тот замотал головой, отвергая обвинение.

— Нет, ты оступился, а он пытался спасти тебя. Он бросился за тобой в воду.

— Да? — Иисус наконец поймал глазами лицо Пауля, тот поспешно изобразил улыбку. — Да, я что-то помню. Но почему так болит голова…

Пауль кашлянул и решил сознаться:

— Ты не давал вытащить себя из воды, Учитель, и мне пришлось оглушить тебя. Так всегда поступают в подобных случаях в тех краях, откуда я родом.

— Сделать малое зло, дабы отвратить большое… Это справедливо. Помогите мне встать.

Шева и Пауль дружно подхватили Учителя под руки. Тот поднялся с земли и огляделся вокруг, после чего перевел взор на свое истрепанное рекой одеяние:

— Да, в таком виде мне нельзя продолжать путь.

— Мы купим тебе другую одежду. В первом же селении.

— А что это за конь?

Иисус кивнул в сторону верного скакуна Шевы, про которого она в суматохе забыла. Но Охотница не растерялась:

— Сами не знаем. Он явился в тот миг, когда ты упал в воду. Быть может, его подослал Сатана.

Иисус протянул руку и потрепал жеребца по морде. Тот фыркнул.

— Нет, это добрый конь. Если кто-то и послал его, то это был сам Господь. — Иисус покосился на Шеву. — Мне кажется, ты стал меньше ростом, Симон!

— Я так устал, пока мы тащили тебя из реки, что у меня подгибаются ноги.

— Да, благие дела отнимают у людей силы, но дают им крылья, — задумчиво вымолвил Иисус. — Пора продолжать путь.

— А что делать с конем? — спросила Шева, которой было жаль бросать своего верного скакуна.

— Отпусти его. Если он послан Богом, он найдет себе доброго хозяина.

— Так, может, оставим его для тебя, Учитель? Смотри, какой он красивый!

Конь действительно был на удивление красив. Нежно-пепельная масть радовала взор, губы были нежны, словно у женщины.

— Нет. Конь приличествует тому, кто печется о царствах земных. Меня же заботит лишь царствие небесное, и потому мне нужен более кроткий скакун. Вы найдете его мне потом, а пока давайте продолжим путь пешими.

Путешественникам по Отражениям не оставалось ничего иного, как согласиться. Шева отдала Иисусу свою перевязь, после чего трое путников вернулись к переправе и на этот раз благополучно перешли через реку. Потом они взошли на плато и пошли туда, куда спешило и солнце — к славному, Богом осененному, Богом же и проклятому Иерусалиму. Они проделали немалую часть пути, когда позади послышался конский топот, и, обернувшись, увидели, что их догоняют всадники, числом до десятка. Неведомо, кто они были. Пауль принял их за разбойников, Шева подозревала в них слуг Ханана, следивших за ней. Но было ясно, что намерения преследователей недобры, ибо сталь блестела под их хитонами, а некоторые уже поспешили выдернуть из ножен мечи. Шева сама не заметила того, как шагнула вперед, а ее рука легла на рукоять спрятанного под складками одежды излучателя. Она должна была остановить любого, кто собирался нарушить естественный ход событий. Но Иисус не дал осуществиться воинственным намерениям ученика, положив тонкую длань на плечо Охотницы.

— Не надо, Симон. Твой нож не спасет нас.

Всадники были совсем близко и уже разделились, охватывая добычу хищной дугой. И вдруг…

Ни Шева, ни Пауль не поняли, что произошло. Просто кони вдруг застыли на месте, а всадники вылетели из седел, но не кубарем, через голову, а неестественно плавно, словно воздух обратился в пух, смягчивший каменистую землю.

Обернувшись к стоящему за ее спиной Иисусу, Шева заметила, как тот опускает руку. Он улыбался, и улыбка его была почти виноватой.

— Вот и все. Их души улетели в бескрайнюю даль.

— Они умерли? — спросил Пауль, невольно вспоминая ту легкость, с которой другой Иисус умертвил посланца, принесшего весть о нападении римлян на зелотов.

— Что ты! — испугался Иисус. — Они живы. Не вправе искушать себя властию над жизнью тот, кто обладает Силою мира, ибо вожделение оной есть величайший из грехов. Но человек не должен быть подвластен греху! Если рука тебя вводит в грех, отруби ее! Лучше тебе войти одноруким в жизнь, чем с обеими руками войти в геенну, в неугасимый огонь. Если нога твоя вводит тебя в грех, отруби ее! Лучше тебе войти в жизнь одноногим, чем с обеими ногами оказаться в геенне. Если твой глаз тебя вводит в грех, вырви его! Лучше тебе одноглазым войти в Царство Бога, чем с обоими глазами оказаться в геенне! — Сказав это, Иисус лукаво подмигнул своим спутникам. — Их души посетят иные миры, а потом вернутся. Но это случится лишь к вечеру, когда мы будем уже далеко.

— Что ж, — промолвила Шева, — тогда давайте позаботимся о том, чтобы далеко стало еще дальше.

Вскоре они действительно были далеко от места, где остались лежать всадники, посланные мудрым книжником Хананом. Когда же они очнулись и с удивлением обнаружили, что валяются в пыли, трое неприметных путников миновали пределы Иерусалима и вышли на дорогу, ведшую на север. К ночи они добрались до Гивы, где их ждали ученики во главе со вторым Иисусом. При появлении гостей все сидевшие вокруг стола дружно поднялись, а тот, кого звали Иисусом, провозгласил:

— Здравствуй, возлюбленный брат мой! Наконец-то мы видим тебя!

— Здравствуй, Учитель! — поддержал стоявший ближе всех Симон, прозывавшийся также Петром.

И пришедший издалека путник открыл лицо и ответил, обращаясь к стоящему первым Симону Петру, а потом и к тому, кто поприветствовал его:

— Здравствуй и ты, Петр, здравствуй и ты, возлюбленный близнец мой Фома!

И кто-то запомнил эти слова и передал их некоему Варфоломею, который и начертал их в своем Евангелии, так и не признанном единоверцами истинным.

Он беседовал с ними на еврейском языке, говоря: «Здравствуй, мой уважаемый епископ, Петр, здравствуй, Фома, мой второй Христос».

Так начертал старец Варфоломей. Начертал, ввергнув в недоумение и соблазн потомков…

10

Прекрасного скакуна редкой масти подменил осел, как две капли воды похожий на того, что был куплен пару дней назад, а потом отпущен на волю Шевой. Быть может, это был именно он. Кто знает? Но скорее всего, нет, ибо эта скотина характер имела мирный и покладистый. Хотя не исключено, что причиной покладистости был человек, наделенный силой повелевать не только звездами, но и бессловесной тварью.

Именно на осле Иисус, прозываемый еще Учителем праведности, решил въехать в обитель Тьмы и гнездилище всевозможных пороков — Иерусалим. Многим ученикам его намерение казалось нелепостью, и они требовали, чтобы Иисус воссел на коня, приобретенного накануне — прекрасного жеребца, красотою и статью ничуть не уступающего тому, которого избрала для путешествия в Кумран Шева. Но Учитель праведности воспротивился, и по этой самой причине Фома и некоторые из учеников ссорились с ним.

— Глупо! Глупо! — кричал Фома, и тонкие губы его были бледны от гнева. — Преступно глупо, когда Мессия, с таким нетерпением ожидаемый паствой, явится к ней верхом на животном, достойном раба или нищего! Что скажут на это те, кто ждет тебя?!

— То же, что говорю и я, — улыбнулся Иисус. — Да смиренны будут нищие духом. Да будешь смиренен и ты, близнец мой Фома.

Свекольная краска брызнула в щеки Фомы.

— Я не нищ духом! И мне ни к чему смирение! Я жажду взрыва, великого взрыва, какой перевернул бы древнюю землю Израиля.

Но во взоре Иисуса было смирение.

— И я жажду взрыва. Но мой взрыв перевернет всю землю.

— Нищие духом неспособны взорвать землю! — встрял Иаков, один из братьев, прозванный за ярую натуру Сыном Грома.

— Ты говоришь так, потому что объединяешь нищету и слабость. Меж тем нищета не есть слабость. Нищетой я называю отстранение от соблазнов мира. Вы пьете вино и блудите с женами, и дух ваш буен, но не крепок. Он уподоблен разрушению, но не способен созидать, он могуч для муки телесной, но не готов принять муку душевную. Он падок до соблазнов и утратил ту связь с миром, которая дарована человеку изначально, связь, что исчезла в тот самый миг, когда человек выпил первый глоток сваренного из ячменя пива и набросил седло на лошадь, превратив кроткое животное в пособника кровопролитий. Он посчитал, что обрел силу, но на деле поразил свое сердце великой слабостью, ибо никто из вас не способен даже представить ту силу, которая была в его сердце и которую он утратил, отказавшись от мироносной любви природы и предпочтя ей вожделение силы, скрепленной Авраамовым заветом.

Тут Фома усмехнулся:

— Ты хочешь сказать, что мы слабы, а ты могуч?

— Вас не назовешь слабыми. Ваш дух могуч, но он одинок, и это одиночество есть причина слабости. Так же, как слаб гибкий прут, выдернутый из стянутого вервью пучка.

— Я слаб! — Фома покачал головой. — Смотри!

Он повел дланью, и смоковница, росшая во дворе дома, начала умирать. Увяли цветы, свернулись листья, кора обрела сухой блеск. Фома ликующе посмотрел на близнеца.

— Разве я слаб?

Иисус усмехнулся, и усмешка его была грустна.

— Нетрудно научиться убивать. Когда Человек стал человеком, он первым делом научился именно этому. Но человек, перестав быть Человеком, утратил иной, более великий дар — он разучился давать жизнь.

Фома ухмыльнулся. О, как далека была эта ухмылка от грустной усмешки брата!

— Почему же? Разве не я оживил дочь Иаира? Разве не мое слово подняло из тлена Элеазара?

— К чему пустые слова? — Учитель праведности с укоризной посмотрел на брата. — Тебе прекрасно известно, что дочери Иаира дала жизнь моя воля, а брат наш Элеазар и вовсе не умирал. Вы просто-напросто лицедействовали, чтобы поразить непосвященных. А это недостойно того, у кого сильное сердце.

— Зато идет на пользу тому, кто намерен превратить пустое слово в дело! За нами пошли несколько сот адептов, которые по первому моему слову возьмут ножи и устремятся на приступ римской твердыни.

— Что такое сотни там, где можно повести за собой многие тысячи? Что такое белый конь для того, кому ведома суета земных царств!

— Ты стал много говорить, брат, и позабыл о том, что кроме слов есть еще и дело. Ты говоришь о своей силе, так оживи его! Оживи, если сумеешь!

Иисус медленно сомкнул веки.

— Нет ничего невозможного для того, кому достает сил променять жеребца на осла.

Он открыл глаза и улыбнулся. И все увидели, что смоковница ожила — вновь распустились листья, заблагоухали цветы, а кора обрела юную свежесть. И тогда Фома уступил.

— Хорошо, — бросил он, — пусть будет, как хочет мой возлюбленный брат. Приведите ему осла.

И привели осла, и Иисус воссел на него, а ученики украсили его чело душистыми цветами. А Фома исчез, с насмешкой шепнув на прощанье укрывшейся в обличье Зелота Шеве:

— Мессия должен быть одинок подобно Мавру. Знавал я одного Мавра. Тот Мавр сделал свое дело и ушел. Так же уйдет и этот. Уйдет, уступив место своему Отражению.

И странны были эти слова. И Охотнице даже почудилось, что слышит она голос Арктура, ибо только трое Арктур, Шева и Пауль — имели право знать о Мавре, коему суждено было появиться, и то только на бумаге и сцене, лишь спустя долгих пятнадцать столетий. Но сканер безмолвствовал, что означало лишь одно: Фома, кем бы он ни был, Арктуром не был.

Фома исчез, с ним пропали Иаков и Иоанн. Прочие собрались в Иерусалиме. Они двинулись к обители порока поутру — не с самой рани, ибо потратили время на бесплодные споры, а в пору, когда солнце сбросило остатки лени и палило со всей первозданной яростью. Путь был недолог, и к полудню процессия достигла стен Иерусалима. Вифанию покинула горстка людей — не более двух десятков человек — Учитель праведности, двенадцать учеников, прозелиты из вифанцев, среди них Марфа и брат ее Элеазар, чудесно воскресший из мертвых. От Элеазара пряно пахло вином, точь-в-точь как в тот день, когда он предстал из могилы пред очи сотен изумленных зевак.

Двадцать человек, неторопливо идущих за восседающим на осле Мессией. Им предстояло отмерить путь в шесть тысяч шагов, и каждый из этих шагов был отмечен человеком. С каждым шагом число идущих за Иисусом вырастало, и городские врата приняли в себя настоящее шествие.

Город уже был готов к встрече, и Шева подумала о том, что трое учеников, покинувшие Вифанию прежде прочих, сделали это недаром. Это они собрали народ и привели его к воротам. Шева посмотрела на Пауля и по ответному взгляду юноши поняла, что он думает так же.

Мессию встречали толпы людей. Трудно сказать, сколько их было, но улица, тянущаяся от крепостных врат, была запружена. Люди стояли рядами, тесно прижавшись друг к другу, но, несмотря на это, им удалось оставить совсем неширокий проход, едва ли достаточный для четырех человек, идущих бок о бок. Они вышли встречать Мессию, которого уже устали ждать. И теперь эти люди, ошеломленные, взирали на невзрачного человека, восседающего на жалком животном и совсем не похожего на богоподобного помазанника из рода Давидова. И далеко не каждый верил увиденному, и далеко не каждая рука рассталась с приготовленными заблаговременно цветами, дабы устлать пахучим ковром путь Спасителя.

Ученики собрали вдосталь народу, чтобы въезд Иисуса был триумфальным, но триумфальным он так и не стал, ибо изумление сковало собравшихся.

И лишь когда приверженцы Мессии, вступившие в город вслед за ним или заблаговременно проникшие через врата, сами принялись радостно кричать, толпа ожила. И осел уже не казался столь жалким, и Мессия не столь странным по виду, и люди сбросили оцепенение, принявшись кидать на дорогу цветы и зеленые ветви. То там, то здесь слышались приветственные крики, в коих Иисус именовался царем Иудейским.

Громадная толпа, шум и ярость, почти зримо источаемые плотно сбившимися в ряды людьми, — все это ошеломило Учителя праведности. Привыкший к тихой и размеренной жизни в Обители, он растерялся. Толпа напирала, готовая сомкнуться, кое-где можно было узреть блеск ножей — это сикарии предвкушали призыв Мессии к бунту. Кое-где виднелись искаженные испугом и неприязнью лица саддукеев, тщетно пытавшихся выбраться из объятий распалившейся черни. Вот-вот впереди могли заблистать доспехи легионеров, и тогда кровопролитие не остановить. Иисус не хотел крови, он пришел с миром. Он пришел с войною, но его воинством был голубь, но сбившиеся в стаю голуби страшней ненасытного ястреба.

Терзаемый сомнением, Иисус остановил осла и обернулся к следовавшим за ним ученикам. Число их к тому времени умножилось, ибо вернулись Иоанн и Иаков, и в стане их назревал раскол. Иаков, старший брат Иисуса, а за ним Иоанн и младший из учеников, прозванный Иудой, желали, чтобы Иисус немедля возглавил восставших. Толкая Симона-Шеву локтем, Иуда, юнец с красивым и порочным лицом, кричал ей на ухо:

— Отец, что же ты молчишь? Почему ты не поднимешь свой голос за правое дело?

Но другие ученики были против, считая, что для этого дела время еще не приспело. И все решил голос Симона Зелота, то бишь укрывшейся в его обличье Шевы. События не должны были менять отмеренный временем ход. Иисусу не было предназначено возглавить бунт народа иудейского, его ждала иная участь. Ему было начертано стать агнцем, безмолвной рыбой, распятою на кресте. Он не был рожден львом. И потому Шева сказала:

— Нет. Еще не время.

И Иосиф, прозванный Матфеем, любивший Иисуса более прочих братьев, но не любимый им, ибо не вправе рассчитывать на взаимную любовь тот, кто истинно любит, самый осторожный из учеников, тут же поддержал Симона Зелота и воскликнул:

— Зачем вы принуждаете Учителя против его воли? Пусть во главе мятежа встанет тот, кого Бог отметил печатью льва! И да не будет принужден к насилию отмеченный знаком кроткой рыбы!

Стоявший поблизости книжник с подвитой бородой насмешливо бросил:

— Он сам не ведает, чего хочет! Какой из него Мессия?!

И тогда Иисус очнулся от оцепенения, сковавшего его тело и разум. И воскликнул он, и громок был глас человека, рожденного обличать:

— Горе вам, учителя закона и фарисеи! Лицемеры! Вы запираете от людей Царство Небес и сами не входите, и тех, кто хочет войти, не впускаете.

Горе вам, учителя закона и фарисеи! Лицемеры! Вы пересекаете моря и сушу, чтобы добыть одного обращенного, а обратив, делаете из него человека в два раза хуже себя.

Горе вам, учителя закона и фарисеи! Лицемеры! Вы платите десятину с мяты, укропа и тмина, а самое главное в законе: справедливость, милосердие и верность — отбрасываете! А делать надо это, и о другом не забывая! Слепые поводыри! Вы отцеживаете комара, но проглатываете верблюда!

Горе вам, учителя закона и фарисеи! Лицемеры! Вы чистите снаружи чашу и блюдо, а внутри они заполнены тем, что вы в своей алчности награбили! Слепой фарисей! Вычисти сначала внутренность чаши, тогда и снаружи она будет чиста!

Горе вам, учителя закона и фарисеи! Лицемеры! Вы как побеленные гробницы: снаружи они кажутся красивыми, а внутри полны мертвых костей и всяческой мерзости! Так и вы: снаружи вы кажетесь людям праведниками, а внутри полны лицемерия и порока.

Горе вам, учителя закона и фарисеи! Лицемеры! Вы строите гробницы для пророков и украшаете надгробия праведников. Вы говорите: «Если бы мы жили во времена наших отцов, мы не были бы повинны в крови пророков». Вы сами свидетельствуете против себя: вы — сыновья тех, кто убивал пророков. Так завершайте то, что начали ваши отцы! Вы, змеи и отродье змеиное!

Иерусалим! Иерусалим, убивающий пророков и побивающий камнями тех, кто послан к нему! Сколько раз мне хотелось собрать весь народ вокруг себя, как собирает птица выводок под крылья, но вы не захотели!

Иисус еще не закончил яростную проповедь, когда Иосиф подхватил под уздцы осла и повлек Учителя прочь от места, заполоненного возбужденной толпой, ибо, негодуя против бунта, Иисус своей страстной речью почти разжег его. И уже сверкали острые ножи, извлеченные из-под одежд теми, кого римляне называли сикариями. И нужен был лишь вождь, который сказал бы сокровенное слово: вперед! И ученики поспешили увести вождя, ибо сердца их были терзаемы сомнением и не были они готовы бросить искру. Они не знали, настало ли время для искры. И потому они увлекли Учителя прочь от толпы, готовой вспыхнуть гибельным пожаром. И тотчас же пыл толпы угас, блеск ножей затаился в складках одежды, и люди начали расходиться. Одни из них испытывали восторг, другие — разочарование. Так бывает всегда: восторг непременно граничит с разочарованием.

А далее все было, как и должно было быть.

Войдя в храм, Иисус выгнал вон тех, кто продавал и покупал в храме, опрокинул столы менял и скамьи продавцов голубей. И он никому ничего не позволял проносить через храм. Иисус учил их и в своем учении говорил:

— Разве не сказано в Писании: «Дом Мой будет назван домом молитвы для всех народов»? А вы превратили его в разбойничий притон!

А потом были два дня, как и сказано в Евангелиях, отмеченные многими речами. Два дня, посвященные подготовке к бунту, о чем Евангелия скромно умалчивают. Иисус говорил с несогласными из учеников, призывая к смирению и вере, а ученики, несогласные с ним, кричали дерзкие слова на площадях и улочках, призывая народ к бунту.

Так минули два дня, и пришла ночь, великая ночь, предвестие казни и грядущего воскресения. Ночь, в кою свершилась тайная вечеря…

11

У тусклых свечей не хватало сил, чтобы выхватить из тьмы лица сгрудившихся вокруг стола людей. Их было пятнадцать, а может быть, восемнадцать, а может, и больше — не столь важно. Важно другое — этим людям назначено было решить судьбу. Они считали — судьбу страны, но время распорядится иначе и взвалит на их плечи судьбы многих держав и народов. А сейчас они сидели тесным кружком за столом, и пред каждым стояло блюдо, и была чаша, и пред каждым горела свеча.

Огонь свечей разрывал темноту, сошедшую на землю, и точно так же были разорваны надвое и собравшиеся. Ученики разделились на две партии, одна из которых требовала немедленного восстания. Иаков, Иоанн, Фома, Иуда, сын Зелота, — это они два прошедших дня бегали по городу, сбирая под свои знамена недовольных. Это они вошли в сношения с главарями местных сикариев и заручились их поддержкой. Это они тайно провели в Иерусалим обоз с оружием и распределили мечи между верными людьми. Это они уже определили день выступления — Пасха, когда в Иерусалиме особенно много народа и когда правоверным особенно ненавистно иго высокомерных римлян. Они жаждали решительных действий, и с ними была и Шева, ибо не могла не быть, ведь Симон Зелот, под чьим обликом она укрылась, был сторонником решительных действий. И Шева, как и прочие бунтовщики, поддерживала горячую речь Фомы, настаивающего на восстании. Фома был красноречив, красотой слога и яростью ничуть не уступая своему близнецу. Размахивая перевязанной тряпицей рукой, — он поранил ладонь, — Фома запальчиво говорил:

— К чему медлить? Пришел наш день, великий день! Мы грезили о нем долгие годы, готовили его, собирая оружие и вербуя сторонников. Пришел день, ради которого мы теряли товарищей и вынуждены были годами скрываться в отдаленных обителях. Пришел день, когда вострубит Гавриил, призывая неправых на суд. И мы, вместо того чтобы с радостью принять его, вновь спрячемся в кусты? Мы должны уподобиться дрожащим тварям, всю жизнь свою избегающим тенет и ловушек? Мы должны уподобиться ползучим гадам, спокойствия ради избравшим липкое болото? Неужели нашим сердцам чужд рык льва? Неужели мы не осмелимся поднять древние стяги Навина и Давида? Вы твердите: мы отступим и дождемся нового дня. Но что он принесет нам? Горечь рабства и новые унижения? Нет, говорю я, мы не должны боле терпеть! Или вы не согласны со мной? Вы — Иосиф и Иаков, Матфей и Филипп! Ответьте! Вам рабство милее свободы?

Голос Фомы сорвался на визг, он умолк и сел на скамью подле Иисуса. Глаза его, впитавшие пламя свечей, дивно сверкали. Ученики, которым он бросил обвинения в нерешительности и промедлении, переглянулись.

Нет, — ответил Иаков, сын Алфея, муж разумный и спокойный, которого не могли вывести из себя даже самые дерзкие слова. — Мы ненавидим римлян и книжников не меньше, чем вы. Но мы призываем к осторожности. Да, мы собрали много сторонников, и наши кузнецы выковали сотни мечей и копий. Но все ли готово к тому, чтобы свершилось великое дело? Не случится ли так, что бунт захлебнется и римляне потопят его к огне и крови? И не будут ли снова принесены на алтарь отечества напрасные жертвы, как принес их отец твой Иуда из Гамалы?

— Замолчи! — вскрикнул Фома. — Не смей марать своим поганым языком славное имя отца моего, павшего в неравном бою с богомерзкими гоями!

— Замолчи и ты! — крикнул в ответ Иосиф, один из братьев. В отличие от Иакова, Симона и Фомы, Иосиф был осторожен и призывал к терпению. — Это и мой отец!

— Он разорвал бы в горе свои одежды, знай, что у него вырастет столь трусливый сын! — встрял Симон.

— Позор на нашу семью! — провозгласил Иаков, старший из братьев, грозно кладя на столешницу перед собой увесистый кулак.

Шева покосилась на Пауля, подозревая, что назревает добрая потасовка. Но тут, к счастью, решил вмешаться тот, чей голос определял многое.

— Прекратите! — звонко выкрикнул Иисус. — Немедленно прекратите брань и раздоры! Разве не я говорил вам: даже тот, кто гневается на брата, должен ответить за это перед судом; тот, кто скажет брату: «Дурак!» — должен ответить перед Советом; тот, кто скажет: «Отступник!» — должен ответить в огне геенны. Если несешь ты Богу свой дар и у жертвенника припомнишь, что у брата есть на тебя обида, оставь свой дар у жертвенника, ступай сначала примирись с братом и лишь потом вернись и принеси свой дар.

Установилось молчание. Неловко кашлянув, Фома наконец нарушил его:

— Хорошо, брат, мы поняли тебя. Спор слишком серьезен, а мы излишне погорячились. Предлагаю остыть и обговорить все спокойно. Мы приведем доводы за, а вы — свои возражения. Согласны?

— Это хорошая мысль, возлюбленный брат мой, — сказал Иисус. — Лучшая из всех, высказанных за прошедшие дни. Но сначала давайте наполним бокалы сладким питьем и преломим хлеб, как подобает на пасхальном пиру.

Фома не стал спорить. Он бросил выразительный взгляд на Симона-Шеву, и та с неожиданной для самой себя ловкостью разделила уложенного на серебряном блюде агнца, после чего рассекла на толстые ломти два каравая хлеба. Иисус собственноручно разлил по глиняным чашам смешанное с водою вино, а свою наполнил питьем из особой фляги. Его питье маслянисто блестело в свете свечей, от него исходил острый запах растений, которые человек обыкновенно не рискует употреблять в пищу.

Учитель поднялся и вытянул перед собой руку с чашей.

— Братья! — Голос Иисуса был негромок и задушевен. — Я пью за грядущий праздник. Я пью за великие свершения, что нас ожидают. Я пью за победу Света над Тьмою. И наконец, я пью за то, что жизнь, как бы то ни было, продолжается, а жизнь — это главное сокровище, дарованное человеку.

С этими словами Иисус отпил из чаши и уселся на свое место. Все прочие также выпили вино и заели Божий дар пресным хлебом и мясом жертвенного агнца. Неровно забегали тени, встревоженные движением трех десятков рук. Порядком изголодавшие ученики были неумеренны в еде, они набивали рот ломтями хлеба, хрустко разгрызали молодые кости. Лишь Иисус ел мало, время от времени бросая в рот небольшие кусочки хлеба. От него, как и несколькими днями прежде, стала исходить сила, и, словно почувствовав ее, Фома отодвинул от себя полупустую миску и заговорил:

— Но вернемся к разговору. Итак, я приведу доводы в пользу восстания. Первое — все готово. Нас поддержат почти пятьдесят сотен человек, вооруженных не хуже римлян. Многие из них уже бывали в сражениях, некоторые даже служили в римских легионах и умеют обращаться с оружием. Но это лишь ударный отряд. Голодные и сирые всегда готовы к возмущению. А это уже сотни сотен. И пусть у них нет оружия, они раздобудут его. Всем известно, как опасна разъяренная толпа. Наш бунт породит самую большую толпу, какую знал Иерусалим. Пришествие в город доказало, что люди встанут на нашу сторону!

— Наверняка римлян уже предупредили, — вставил осторожный Варфоломей, чей отец и старшие братья пали во время мятежа Иуды из Гамалы.

— Что из того? Их немного. Легионеров всего тридцать сотен, фарисеи и саддукеи не располагают большим числом вооруженных слуг. Ну, пусть наберется еще двадцать сотен.

— В таком случае получается, что их сила равна нашей! — мгновенно подсчитал Иоанн.

— Ты забываешь про толпу!

— Толпа немногого стоит. Она легко вспыхивает, но столь же легко и остывает. Потом, римляне отменные воины. Каждый из них в бою стоит по крайней мере двоих наших.

— Это смотря про кого ты ведешь речь! — угрожающе проворчал Иаков, чье могучее тело напоминало колоду, с толстенными ветвями рук и ног.

— Не тебя и, конечно, не Симона. Но далеко не все сикарии столь сильны и умелы в обращении с ножом или мечом.

— А что ты скажешь о пяти сотнях сынов Света? Утром они должны подойти к стенам города.

Шева, внимательно наблюдавшая за Иисусом заметила, как гневно вспыхнул его взгляд.

— Ты все же призвал на помощь братьев? Вопреки моему запрету?

Фома почти пренебрежительно махнул рукой:

— Что им чей-то запрет. Они пожелали участвовать в воине против детей Тьмы! — В его голосе можно было различить издевку. — Я не смог воспрепятствовать им. Эти парни выучены и вооружены не хуже, чем римляне. Итого: у нас явный перевес. Прибавьте к этому разобщенность римлян. Во время Пасхи большая часть их будет послана сладить за порядком в городе. Они разобьются на десятки. Сотня сикариев без труда совладает с десятком римлян!

Но Иоанн не желал уступать, хотя доводы соперника и казались весомее.

— Это как сказать.

— А здесь нечего говорить! — вмешался Иисус. Он уже опорожнил чашу почти наполовину, глаза Учителя ярко блестели. — Хорошо, мы побеждаем. Что дальше?

— Мы объявляем тебя царем Израиля.

— Не Царем я пришел сюда, а пастырем людским! — вздохнул Иисус. — Но пусть один из нас, я или ты, станет царем. Ты полагаешь, римляне смирятся с этим?

На лице Фомы появилась ухмылка.

— А вот здесь и настанет черед твоей силы, которую ты с необъяснимым упорством отказываешься применить против наших врагов в городе. Ты поразишь вражьи войска огнем и градом и спасешь избранный Богом народ!

Ты забываешь, чего я желаю, близнец мой возлюбленный Фома! — протянул Иисус. — Не народ, а народы подпадут под мою руку. И не принуждение, а добрая воля свершит все это!

— Так и придут римляне под твою руку! — дерзко воскликнул до того помалкивавший Иоанн, чье лицо было помечено римским шрамом: от виска до самой шеи.

— Придут! — убежденно сказал Иисус. — И не только они. И кельты, и германцы, и многие другие все они займут место под моими знаменами!

— Вот уж славное будет воинство! — протянул Фома. — А не слишком ли ты много на себя берешь, братец, прекословя общей воле?

— Она далеко не обща. Кроме того, я и силен тем, что имею волю противостоять всем. Разве не вы уговаривали меня не идти в Обитель? Разве не вы смеялись надо мною, называя пустым мечтателем? Разве не вы все отринули меня, узнав, что я стал назореем?

— Что уж поминать былое, — заметил Иаков. — Что было, то было. Но мы признали свое заблуждение и пришли к тебе. А теперь ты ступи навстречу нам, и да пусть в руке твоей будет не пальмовая ветвь, а меч!

— Не меч, нет! Вы говорите: возьми меч и обрушь его на главу врага. А я говорю вам: любите своих врагов, молитесь за тех, кто преследует вас. Только так станете вы сынами своего Небесного Отца, ибо он велит всходить солнцу и над добрыми и над злыми и посылает дождь и для праведных и для грешных. Если вы будете любить только тех, кто любит вас, за что вас тогда награждать? Разве сборщики податей делают не то же самое? И если вы приветливы только с друзьями, что невероятного вы совершили? Разве язычники поступают не так же? Так будьте совершенны, как совершенен ваш Небесный Отец.

Сторонники решительных действий, не сговариваясь, изобразили на лицах кислое выражение.

— Заладил! — пробормотал Фома. — Читай свои проповеди черни. Она охоча до них. Нам не нужны слова, нам дело надо делать.

— Ну и напрасно! — неожиданно встрял Пауль, неприметным комочком затаившийся в тени у края стола. — Ведь сначала было слово!

При этих словах Иисус внимательно посмотрел в темноту, скрывавшую юного прозелита. Шеве почудилось, что во взгляде сквозила настороженность.

— А тебе лучше помолчать! — мрачно сказал Иаков. — Осталось не так уж долго до утра. Надо решать. Слово за тобой, брат!

Взоры учеников обратились к Иисусу. Тот неторопливо отхлебнул из чаши свое питье.

— Я против мятежа. Моей силе не назначено разрушать. Если вы решили начать бунт, пусть его возглавит Фома.

Близнец возмущенно фыркнул:

— Каково! Да мы бы так и поступили, если бы не нуждались в твоей силе. Думаешь, мы стали бы уговаривать тебя, чистоплюя, если бы могли с такой же легкостью играть звездами иль судьбами людей! Да мы просто оставили бы тебя в твоей норе и благополучно забыли о тебе! Сила — вот в чем вопрос! И мы могли бы отложить все это, но как знать, что будет с твоей силой через год, два, три! Вдруг ты утратишь ее?

Иисус улыбнулся. Черты лица его были прекрасны.

— Это невозможно. Есть лишь одна напасть, способная лишить меня силы, та, что лишила ее всех вас, направив волю, заложенную в ваших сердцах, не в бескрайность мира, а в глубь себя. Веселый смех листьев не пришелся по душе человеку, и он возжелал козлиных песен. И пришла расплата — человек потерял ту силу, что даровалась ему шорохом листьев.

— Но если случится так, что ты утратишь ее, как утратили мы?

— Мне останется одно — умереть, пред тем подарив силу тому, кто найдет в себе мужество принять ее.

Притянув к себе брата, Фома с чувством поцеловал его в губы.

— Вот это ты хорошо сказал… Брат! — Никто не обратил внимания на то, что, целуя, Фома в тот же миг чуть наклонил ладонью свою чашу, плеснув несколько капель вина в чашу Иисуса. Лишь Шева, сидевшая прямо напротив, заметила это. — Давай выпьем за это! Твое здоровье, брат!

Охотнице хотелось крикнуть, упредить, возвестить о предательстве под маской братской любви. Но она промолчала, хотя это молчание далось ей нелегко. Она промолчала, ибо раз так было, значит, так и должно было быть. Было вино, коему предстояло обратиться кровью, был поцелуй, который нарекут иудиным, и был тот, кто целовал.

Иисус послушно поднес чашу к губам и осушил ее до дна. Огоньки в его глазах медленно погасли. Посмотрев на ухмыляющегося Фому, Иисус тихо шепнул — что, никто не расслышал. Но двое знали, что должен был шепнуть Иисус. А еще это знал тот, кому слова предназначались — человек, прозываемый Фомой и нареченный при рождении Иудой. «Один из вас предаст меня» — вот что прошептали побледневшие уста Иисуса. Близнец сделал вид, что не понял смысла его слов, и тогда Учитель дрогнувшей рукой протянул ему кусок хлеба, должный отметить предателя. Но Фома передал этот кусок сидевшему по другую сторону от него Иуде, сыну Симона Зелота, и приказал:

— Делай, как я сказал.

Иуда заколебался, и тогда Иисус подтвердил, велев:

— Делай скорей, что задумал!

Иуда, прозванный Искариотом, поднялся и вышел. И никто не понял, что случилось в тот самый миг. Много позже слуга Иоанна, по имени тоже Иоанн, запишет слова апостола: «Никто за столом не понял, к чему Он это сказал. Некоторые подумали, что раз Иуда распоряжается общими деньгами, то Иисус сказал ему: „Купи нам что надо к празднику“ — или велел дать что-нибудь бедным. Иуда, взяв хлеб, тут же вышел. Была ночь».

Но слуге было неведомо, что Иоанн, прозванный Сыном Грома, знал больше, чем рассказал. Ибо он остановил шедшего мимо Иуду и шепнул ему несколько слов. Каких — мы никогда не узнаем.

Была ночь, когда дом, где продолжалась тайная вечеря, покинул Иуда, юноша во всех отношениях приятный и еще не испорченный искусами жизни, юноша, не подозревавший, что ему назначено стать величайшим предателем, какого знал мир.

Рука Иисуса безвольно разжалась, выронив фляжку с заветным питьем. Но он нашел в себе силы улыбнуться и собственноручно наполнил чаши вином.

— Выпьем, братья!

— Разве тебе можно, рабби? — спросил Иоанн.

— Теперь все можно, ибо скоро наступит завтра. Простим друг другу грехи, и заключим новый союз, и скрепим его сладкой кровью, моей кровью! Пейте, друзья!

И все выпили вино, и многие были слишком пьяны, чтоб обратить внимание на слова Иисуса.

И близилась полночь, когда собравшиеся пропели псалом, завершив трапезу. И, поднявшись из-за стола, они отправились прочь, за пределы города. Здесь, за Кедронским оврагом, была небольшая лимонная роща, прозываемая Гефсиманским садом. Здесь ученикам предстояло навсегда проститься с Учителем праведности, который будет известен миру под именем Иисуса Христа. Здесь Учитель встретил начало своего последнего дня…

12

Лунный свет раскрашивал листья струящимся серебром. Меж ветвей таилось безмолвие, полное застывших в оцепенении букашек, жуков и яркокрылых бабочек, полное намаявшихся за день пичуг. Лишь где-то неподалеку мерно журчал ручеек, которому вторили шепотом звездные потоки. Но их стройные негромкие голоса ничуть не нарушали тишину, медленным опахалом мешавшую черноту с холодным блеском небесных светил.

По повелению Иисуса большая часть учеников осталась у невысокой стены, отгораживавшей Гефсиманский сад от соседних участков. Учитель взял с собой лишь своего любимца Иоанна, Иакова, старшего из братьев и… Верно, он желал позвать Фому, но тот исчез вслед за своим посланцем. И потому Иисус поманил пальцем Симона Петра. Шева послушно присоединилась к Иоанну и Иакову. Прочие ученики остались стоять на месте.

— Ждите, — сказал им Иисус. — Я хочу говорить с Богом. Я должен испросить у Него совета — что делать дальше. Лишь трое могут присутствовать при этом. Ждите…

Ученики послушно уселись на траву подле ограды, а Иисус и его спутники прошли в сад. Ночь вступала в свою последнюю часть, наливаясь сгустками темноты, которым предстояло вступить в борьбу с розовыми лучами зари — предвестниками животворящего солнца. Иисус взошел на пригорок, указав спутникам на землю у своих ног. Те послушно уселись. Иисус улыбнулся, как показалось Шеве, через силу. Лицо его, вырываемое из тьмы косыми лучами луны, казалось мертвенным.

— Вот и настал час истины! — прошептал Учитель. — Час, когда решается все. Час, когда должно обратиться к Богу. Внимайте моим словам и не давайте сну сомкнуть ваши очи! Я нуждаюсь в вашей силе.

— Мы покорны твоей воле, рабби! — ответил за всех Иоанн.

Иисус кивнул, давая понять, что не ждал иного ответа, и обратил лицо к небу. Он долго молчал, а потом из уст его вырвался негромкий шепот, перерастающий в крик! Сын человеческий говорил с Миром, пытаясь обрести чрез него силу для грядущей муки. Он тешил себя тщетной надеждой избежать этой муки. Он взывал…

Шева знала, что его призыв не будет услышан. Наивен тот, кто связывает свою судьбу с тем, чего просто не существует, вверяя жизнь и смерть Высшей воле, а на деле бросая их на равнодушные весы случая. Шеве было жаль этого человека, обладающего силой, непостижимой для разума, но вместе с тем слабого, как может быть слаб ищущий покровителя, чтобы взвалить на его плечи груз своих страхов и смятений. Ей было жаль его, но ничего нельзя было поделать.

Тягуче бежали мгновения, растворенные тишиной и страстным шепотом. Равнодушно сверкали звезды, чьи огненные зрачки были отдалены от сада на многие сотни парсеков, насыщенных холодом пустоты. Иаков и Иоанн, опьяненные соком лозы, уснули. Глаза Шевы также слипались, но она изо всех сил противилась сну. Эта ночь была предназначена не для сна, но знали о том немногие…

— Симон, ты спишь?

— Да! — откликнулась Шева, встряхивая головой, чтобы сбросить с себя дрему. — То есть нет!

— Так да или нет?!

— Нет! Теперь точно нет!

— А ты, Иаков? Ты, Иоанн?

— Они уснули, — после паузы сообщила Шева.

Иисус тяжко вздохнул.

— Слаб дух человека, подверженный соблазну сладости пищи, питья, плотских страстей и сна. Сон — ужаснейший из грехов, Божья кара, низвергнутая на человечество. — Иисус умолк и поманил Шеву. Та поднялась с земли. — Ты видишь эти стены?

Длань Учителя указала на четко очерченную звездным небом стену Иерусалима.

— Да, рабби.

— Когда-то они были выше, но время и людские пороки вогнали их в землю. Время и людские пороки… Когда-то был выше и ты, Симон. Прошло время, но совсем немного. Какие же недобрые поступки вогнали твои стопы в зыбучий песок порока? — Шева не ответила, и Иисус настойчиво повторил: — Какие, Симон? Или не Симон? Ведь ты не совсем Петр? — Шева кивнула, на что Иисус усмехнулся: — Я бы даже сказал: ты совсем не Петр. Что случилось с Петром?

Шева замялась, но потом сказала правду, вернее, почти правду:

— Он утонул, пытаясь спасти себя.

— Лжешь! Петр не бросился бы в воду даже ради меня. Больше всего на свете он боялся воды. Словно кот, никогда не видевший моря! Когда я крестил его, он дрожал мелкой дрожью.

Учитель испытующе посмотрел на Шеву. Та, поколебавшись, решила открыть всю правду:

Он напал на Пауля, на человека, спасшего тебя. И Пауль убил его.

— Трудно представить, чтобы хрупкий юноша совладал с богатырем, каким был Петр.

— Пауль победил его в воде.

— Тогда ясно. А кто в таком случае ты?

Шева вздохнула и твердо приняла взгляд Иисуса.

— Я человек. И я не желаю тебе зла.

— Что тебе нужно?

— Твоя сила. Та великая сила, которой я не могу дать объяснения.

— Ты хочешь завладеть ею?

— Нет, мне только приказано проследить, чтобы она не попала в недобрые руки.

Лицо Учителя помрачнело.

— Ты говоришь о Фоме?

— Нет. Фома — сущий ягненок в сравнении с тем человеком, который охотится за твоей силой и за которым охочусь я.

— Кто он?

— Человек. Но очень сильный. Самый сильный, какого только можно представить. Почти как ты.

— Я слаб, — прошептал Иисус. — О, как я слаб! Но всем кажется, что я исполнен силы. Но это лишь кажется, лишь… — Голос Учителя пресекся. Он кашлянул и устремил взор в черную даль сливающегося с землею неба. — Где он? Я чувствую его! Вот уже несколько дней я чувствую его присутствие!

— Он где-то рядом с тобой. Но он изменил лицо, и никто не может узнать его.

— Как изменил лицо ты?

— Изменила, — поправила Шева. — Я женщина.

— Женщина?! — Глаза Иисуса широко распахнулись. — Ты женщина?!

— Да, — отчего-то застыдившись, подтвердила Шева. — Я изменила лишь лицо, но тело, прячущееся под этими одеждами, принадлежит женщине.

— Причудливы твои помыслы, Господи! — прошептал Иисус. — Впрочем, я знавал жен, чей дух превосходил дух самых отважных мужей. Наверно, ты из их числа.

— Хотелось бы верить.

— Значит, это твой человек вложил в уста Фомы лживый поцелуй.

— Не знаю. Может, и он. Один из учеников должен был предать тебя, но другой, а не Фома.

— Что значит «должен был»? Ты способна видеть будущее?

— Да, — после недолгого колебания подтвердила Шева.

— Вот как? И что же будет… — Иисус не договорил и резко махнул рукой, словно желая обрубить незримые тенета. — Нет, не говори! Я не хочу знать свое будущее! Это не во власти человека, это дано лишь Богу! Но раз это не Фома, то кто же? Кто?

— Один из тех, кто сидел за столом с тобою.

— Но я знаю всех их, знаю не один день. Разве что новый брат, из гоев!

— Нет, этого человека знаю я. И я доверяю ему.

— Но прочие — мои братья! Я знаю их с самого детства. Другие вышли из Обители, где были пред моими глазами многие годы. Я знал их детьми. Мне было двенадцать, когда я ушел в пустыню, а им пять, шесть, кому и десять. Я дружил с ними, они не могут предать.

— Позволь я спрошу тебя, — попросила Шева, мучимая любопытством.

— О чем?

— Где ты обрел свою силу? В Обители?

Иисус помедлил с ответом, после чего кивнул:

— Да. Живя в окружении многих соблазнов, человек не способен сохранить великую силу, заложенную в него от рождения. Чтобы быть сильным, человек должен удалиться от мира и отринуть мирские искушения. Он должен отказаться от плотской любви, от животной пищи, от вина. Его жизнь должны составлять братская любовь, сухие злаки, пресные овощи и священный нектар, замешанный на снадобье из полночных грибов.

— Сома! — воскликнула Шева, что-то смутно вспоминая.

— Да, мудрец, раскрывший мне секрет нектара, именовал его похожим словом — хаома. Отведав нектара, праведник, соблюдающий воздержание, способен проникнуть в суть того, что именуется бытием, а на деле есть выражение высшего, частицей которого наделена душа каждого, даже самого грешного человека. И можно обрести умение сливать свою душу с душой бытия, обретая власть над ним.

— Лептонное поле! — воскликнула Шева. — Ты сумел подчинить его своей воле!

— Я не знаю, о чем ты говоришь, но за годы послушания я научился понимать язык животных и растений, внимать шепоту воды и свисту ветра, я узнал слова, позволяющие сдвинуть гору, и научился управлять небесными светилами.

— Я видела это! — прошептала Охотница. — Так, значит, человек способен на это?

Учитель медленно, как почудилось Шеве, с сожалением покачал головой:

— Увы, нет. Человек не способен. Он выродился из Человека в человека. Когда-то каждый был назначен владеть силой, какая дана мне. Но для того нужно было раскрыть свою душу Свету, найти в себе мужество отречься от собственной единичности, слить себя с бесконечием множественного. Это оказалось не по силам человеку, чьими кумирами стали богатство и власть. Он взял в руки меч и подчинил себе других. Потом он оседлал коня и огнем прошелся по соседним градам и весям. Потом он захотел сладкого питья и смешал священный нектар с брагой, после чего пришел Ной, даровавший вино. Ной — это он, а не Адам, истинный погубитель рода человеческого. Ибо Адам понимал язык зверей и птиц, он жил в слиянии с миром, довольствуясь малыми благами и не гонясь за великими. Но Ной захотел большего. Он вообразил себя венцом мироздания, пупом всего сущего. Он замкнулся в себе, утратив способность внимать гласу зверей и птиц, а чтобы одолеть страх одиночества, Ной выдумал себе Бога, которым подменил Высшее, делавшее тварь Человеком.

— Но разве ты не веруешь в Бога? — изумилась Шева.

Лицо Иисуса стало мрачным.

— Нет, — сказал он. — Я верю в Человека, и я верю в Высшее, определяемое волей мириадов существ. Это и есть то, что должно зваться Богом. И это Высшее наделяет меня великой силой, а правильней сказать — пока наделяет, ибо скоро сила исчезнет.

— Почему?

— Вино. Лев подмешал мне в нектар каплю вина.

— Это не Лев, это сделал Фома!

Учитель мягко улыбнулся:

— Тебе неведомы наши прозвища. От рождения я помечен знаком рыбы, он навечно запечатлен на моем бедре. Ты видела его.

— Я…

— Не лги! Я знаю, что ты видела его! Я чувствую это! На бедре Иуды, которого ты именуешь Фомой, другой знак — лев. Я был рожден для мирного сева, он пришел в мир для кровавой жатвы. С детства мы были неразлучны, и, когда я по доброй воле укрылся в Обители, Фома то и дело навещал меня. И я передал ему часть силы, но Фома обратил ее во зло. Моя сила должна нести мир, Фома обратил ее в войну. Он научился исцелять тело, убивая при том душу. А научившись убивать душу, он научился умерщвлять и тело. Фома — великий разрушитель, сошедший на землю в отмщение за прегрешения рода людского. Он считает, что минула эпоха Рыб и настала эра Льва. Он мечтает разжечь войну, сокрушительным пламенем прокатиться от границ далекого Китая до Геркулесовых столпов, от загадочных Гиперборейских краев до колдовских теснин Голконды. Но для того ему нужна сила — большая, чем та, которой обладает он. Ему нужна моя сила! Он долго пытался заставить меня служить ему, но так и не сумел. И тогда он пошел лживым окольным путем и достиг своего.

— Но как?

— Он подмешал мне в хаому вино, дабы я стал таким, как все. Гибельный дар Ноя убивает способность слияния с Высшим, а это значит, что не успеет прийти новая ночь, как я расстанусь с силой. У меня есть лишь один день, чтобы использовать ее самому либо передать другому.

— Это возможно сделать?

Иисус кивнул:

— Да. Чрез смерть. Тот, кто будет стоять подле меня в миг моей смерти, и тот, кто найдет в себе мужество принять силу, станет обладать ею. Но всего на один день, до следующей ночи. Ибо вечная сила не дана тем, кто отведал дар Ноя, замкнув свою душу внутри себя. Но Фоме хватит и дня, чтобы погубить мир, который он ненавидит.

«Совсем как Арктур», — подумала Шева, после чего спросила:

— И ты непременно должен умереть?

— Нет. Я бы мог просто расстаться с силой. Утратить ее еще не значит утратить жизнь. Но мои братья уже позаботились о том, чтобы я умер.

— Кто? Фома?

— Не только. Еще и Иоанн, любимейший из учеников, посланный мною в мир из Обители праведности, чтобы сеять добро и истину.

— Но почему он, столь близкий к тебе, предаст?

— Судьбе угодно, чтобы отступились все. И потому меня предали и Фома, и Иоанн. Первый потому, что жаждет бури, второй из-за того, что боится ее. Люди, самые близкие мне, обрекли меня на гибель, даже не озаботив себя мыслью: а не страшусь ли я смерти, ибо страх способен убить силу, и тогда никто ничего не выиграет.

Иисус умолк. Молчала и Шева, с замиранием сердца ожидая его слов.

— Ты хочешь спросить: а страшусь ли я смерти? — Охотница кивнула, сглотнув неожиданно образовавшийся в горле комок. — Да, страшусь. Я знаю, что за смертью грядет воскрешение и новая жизнь, но я страшусь мига небытия, ибо в нем заключены ужасная боль и неопределенность, которая страшнее любой боли, какую только можно себе представить. И я страшусь этого, ибо сердце Человека тоже скроено из плоти. Я знаю, моя смерть многое даст миру, я знаю, она даст ему силу, в которой он нуждается, но я не знаю, готов ли я умереть. И сомнение червем точит мою душу. Сомнение, всю силу которого ты, женщина по имени Шева, даже не можешь себе вообразить.

Охотнице оставалось лишь хмыкнуть.

— Арктур?

— Нет, это не я. Но ты права, он рядом, и он подхватит силу, что вырвется из моих рук. Он достойней всех прочих, и потому сила должна принадлежать ему.

— Ты знаешь, кто он? — мрачно полюбопытствовала Шева.

— Да. А разве ты не знаешь этого?

— Нет.

Иисус укоризненно покачал головой:

— Не обманывай собственное сердце, женщина с душой смеющейся кошки! Наибольшее зло человек совершает тогда, когда он тщится обмануть сердце! Но пора. Я уже слышу шаги.

— Слушай… — Шева осторожно коснулась пальцами руки Иисуса. — Послушай меня. Быть может, тебе все же стоит бежать. Смерть и впрямь не слишком приятная штука.

Грустная улыбка продолжала играть на освещенном луной лице Иисуса.

— Откуда тебе знать об этом?

— Я видела, как умирают. Много раз видела. Ни один из принявших смерть не испытывал радости. Их лица были искажены болью и криком.

— Нет. — Учитель покачал головой. — Я должен последовать по пути, указанному мне судьбой. Я должен продолжать свой путь, потому что такого не может быть, чтобы пророка убили не в Иерусалиме. Пророк обязан умереть, чтобы дать убогим силу, потому-то убогие и позвали меня. Потому-то все отреклись от меня или готовы сделать это. Все отрекутся от меня. И ты, Петр, будешь первым, кто сделает это.

Глупо было возражать, но Шева из упрямства возразила:

— И не подумаю.

— Отречешься, ибо у тебя есть дело, более важное, чем жизнь или смерть человека по имени Иешуа, одного из бесчисленных миллионов человеков, обитающих на земле.

И такая печаль прозвучала в голосе Человека, уже смирившегося с тем, что ему предстоит стать человеком, а заодно умереть, что Шева невольно была тронута его печалью.

— Я помогу тебе, — сказала она. — И нет у меня больше никакого дела!

И в этот миг запел петух…

13

Что произошло дальше, вернее, что должно было произойти, Шева знала от Аналитической службы. Но сами события развивались несколько иначе, чем предполагалось. Иуда привел с собой не только храмовых стражников, но и отряд легионеров, патрулировавших городскую улицу неподалеку от врат. Пять десятков блещущих доспехами воинов — сила, способная вселить робость в любое, даже самое отважное сердце. Но ученики не испугались. Они не бросились бежать прочь, как уверяли позднее Марк, Матфей, Лука и загадочный Иоанн. Они не уподобились смиренным овцам, испуганным стадом столпившимся за спиной пастыря. И не было никакого иудиного поцелуя, ибо к тому времени Иисуса уже поцеловал Фома. Иуда просто ткнул пальцем в Учителя, чьи белые одежды ярким пятном выделялись на фоне более темных одеяний учеников, после чего присоединился к своим братьям.

Его поведение изумило центуриона, командовавшего легионерами. Во взоре его даже возникло сомнение, тут же, впрочем, исчезнувшее. Он был военным человеком, а значит, не имел права удивляться ни слову, ни поступку. Центурион отдал команду, и легионеры рассыпались цепью, прижимая учеников к ограде сада. Те не остались в долгу, и в свете факелов хищно заблестели длинные ножи. Оружие было у всех: у Иакова и Филиппа, у Иоанна и Андрея, у Иосифа и Матфея. Даже Иуда и тот извлек из-за пазухи правленый на камне клинок, а Фома выхватил римский меч. Поколебавшись, взялась за нож и Шева. Лишь Пауль не имел при себе оружия, но тогда он поднял с земли камень.

Центурион явно не ожидал подобного оборота, но это ничуть не смутило его.

— Бросьте оружие! — приказал он ученикам.

— Бросьте! — повторил Иисус. Но ученики лишь молча переглянулись.

Тогда центурион махнул мечом, и легионеры устремились в атаку. За ними бежали вооруженные короткими копьями и мечами храмовые слуги. И разгорелся бой, яростный и скоротечный. Звон стали и крики разорвали тишину. Ненадолго, ибо вскоре все было закончено. Трое учеников — Филипп, Варфоломей, Иаков, сын Алфея, — бездыханно распластались на черной траве. Остальные бежали, а Иуда, сын Симона Зелота, и Пауль (юноша опустил свой камень на голову одного из храмовых слуг и пытался подхватить валявшийся на земле меч, но был оглушен ударом щита) оказались в руках у врагов. Как оказался в их руках и Учитель праведности, который мог в единый миг разметать вражьи ряды, но который не воспользовался своей силой. Нападавшие потеряли четверых, двух из них сразила Шева, в самый последний миг ускользнувшая из рук врагов и притаившаяся в кроне лимонного древа. И теперь Охотница стала невольной свидетельницей сцены, разыгравшейся подле Гефсиманского сада.

Убедившись, что более никого схватить не удастся, воины связали троих плененных крепкими веревками, после чего центурион внимательно изучил их лица.

— Этого развязать! — велел он, остановившись напротив Иуды. Стоявший за спиной Искариота легионер послушно распутал узел на запястьях пленника. Центурион улыбался, он был доволен собой. — Зачем же ты, приятель, схватился за нож после того, как выдал своего предводителя? Или тебе мало заплатили? — Иуда угрюмо покачал головой. Центурион улыбнулся еще шире. — Будем считать это недоразумением. Можешь идти, ты свободен.

Иуда вздрогнул. Взор, полный смятения, обратился к Иисусу. Тот кивнул. Тогда Иуда отчаянно замотал головой.

— Я не могу…

— Можешь, можешь! Ты сделал большое дело, предотвратил бунт. И потому я отпускаю тебя. — Центурион стер улыбку и перевел взгляд на солдата за спиной Иуды. — Верни ему деньги.

Легионер послушно достал кошель с серебром, но Иуда встретил награду бессмысленным взглядом. Тогда центурион взял кошель и насильно всунул его в ладонь предателя.

— Ступай.

Иуда, словно завороженный, медленно пошел по тропинке, уводившей в поля. Он шагал медленно, сгорбив спину, словно на нее давил невыносимый груз. Потом он вскрикнул и стремительно исчез в темноте.

Центурион огляделся по сторонам. Его воины уже подобрали убитых и готовы были отправиться в путь. Подле тел погибших бунтовщиков остались несколько храмовых стражников.

— Вперед! В казармы! — приказал центурион.

И тут его приказ неожиданно встретил сопротивление со стороны командира храмовых слуг.

— Мне велено доставить этого человека в храм!

— Кем велено?

— Мудрым Хананом.

Центурион пренебрежительно хмыкнул:

— А кто он такой?

— Он глава нашей Церкви.

— Он никто! — резко обрубил центурион. — Он никто с тех самых пор, как решил пойти против воли Рима! Что касается этих людей, то они преступники, подло умертвившие римских воинов, и их будут судить по римским законам.

— Но…

— Никаких «но»!

Центурион смерил стражника пренебрежительным взглядом, тот смиренно потупил глаза, пряча вспыхнувшую в них ненависть.

— Но могу я хотя бы просить о небольшом одолжении? Мы как-никак тоже принимали участие в поимке этих людей. Мы шли сюда, чтобы взять их, и ваше вмешательство было совершенно случайным.

— Но оно пришлось очень кстати, не правда ли?! — ухмыльнулся центурион. — В противном случае тебе и твоим людям пришлось бы несладко. Ладно, ты можешь рассчитывать на мое одолжение. Чего ты хочешь?

— Я прошу по пути посетить дом Ханана. Он хотел видеть этого человека.

Стражник кивнул в сторону Иисуса. Центурион изобразил задумчивость.

— Прямо не знаю, что ответить на твою просьбу. Правила запрещают мне вести преступников куда-либо, кроме как к прокуратору.

— Всего на несколько мгновений!

— Даже на несколько. Но… — Центурион хитро подмигнул. — Нет правил без исключения.

— Я все понял! — торопливо шепнул страж. — Ханан хорошо заплатит.

— Что ж, в таком случае я не нахожу оснований для того, чтобы отказать тебе в столь незначительной просьбе. Мы отведем пленников в дом Ханана, но ненадолго, а потом они будут препровождены к прокуратору.

— Как тебе будет угодно! — тут же согласился храмовый служка, довольный покладистостью центуриона.

Центурион отдал приказ, и легионеры двинулись к городу. Они вели с собой пленников и несли тела павших товарищей. Следом шли храмовые слуги, также несшие на плечах двух своих убитых. Последней шла оставившая свое убежище Шева, которой необходимо было держать в поле зрения как Иисуса, так и Пауля, совсем уж некстати очутившегося в руках римлян. Впрочем, Шеве только казалось, что она последняя, потому что неожиданно чья-то крепкая рука опустилась ей на плечо.

Нож Охотницы со свистом рассек воздух, но незнакомец, ожидавший удара, успел увернуться.

— Тише, Петр! Свои…

— Иоанн?

— Да, я. Я спрятался, как и ты.

— А остальные?

— Они разбежались, побросав оружие. Вот, я подобрал меч Фомы.

Иоанн поднял вверх руку, и Шева увидела торчащий из его рукава эфес меча. От зорких глаз Охотницы не ускользнуло, что эфес покрыт бурыми пятнами крови.

— Фома ранен?

— Не знаю. Возможно, это кровь из вчерашней раны. Его немного зацепили, когда он перерезал глотку легионеру ради этого меча.

— А где твой нож?

— Остался в теле одного из храмовых слуг.

Шева быстро прикинула в уме: меч был привычнее для нее.

— Вот что, давай поменяемся. Я дам тебе свой нож, а ты мне меч.

— Как хочешь.

Они быстро обменялись оружием, и едва меч очутился в руке Шевы, как камень в ее кольце зажегся зеленым огоньком.

Это было открытием, причем неприятным. Шева была в двух шагах от Арктура и не сумела узнать его! Конечно! Как же она сразу не догадалась?! У Иисуса не было никаких двойников. Все это — очередная каверзная выдумка Арктура, перекраивающего Отражения, как ему вздумается. Досада на саму себя была столь сильной, что Шева позабыла об Иоанне, смиренно взиравшем на более старого и искушенного брата. Робко кашлянув, Иоанн решился нарушить безмолвие:

— Что будем делать?

Охотница пожала плечами:

— Не знаю. Попробуем помочь попавшим в беду братьям.

— Но как?

— Нападем на стражу и освободим их.

— Но ведь стражников много!

— Да, — согласилась Шева. — Тебя это пугает? — Иоанн предпочел промолчать. — Вот что, — решила Охотница, — для начала мы проследим за тем, куда их поведут, а там решим, что нам делать.

Иоанну не оставалось ничего иного, как кивнуть, соглашаясь. Они ускорили шаг и, догнав колонну врагов, вместе с ними вошли в город.

Близился рассвет. Небо было еще черным, но на востоке уже плясали первые отблески, предвещавшие зарю. Калиги воинов звонко стучали по брусчатке мостовой. Скоро римский отряд достиг дома Ханана, врата которого тут же распахнулись, пропуская ночных гостей внутрь. Симон-Шева и Иоанн остались снаружи, прячась в тени арки соседнего строения.

— Надо проникнуть туда, — шепнула Шева, которую беспокоила судьба Пауля.

Если грядущее Иисуса выглядело вполне определенным, конечно при условии, что в него не вмешается Арктур, то будущее Пауля было под вопросом. С уверенностью можно было только сказать, что радужным оно не будет, ибо для Шевы не было секретом, как поступают римляне с мятежниками. Она должна была выручить юношу, а для этого необходимо было переговорить с ним.

— Но зачем?

— Я должна… Должен выручить Учителя! — Шева с напускной задумчивостью отвела взор, всем видом своим показывая, что не придает ни малейшего значения случайной оговорке. — К счастью, стена невысока…

— Это ни к чему. Мы пройдем через ворота.

— Но как?

Иоанн усмехнулся:

— Ты, должно быть, забыл, что меня неплохо знают в этом доме. Кого, как не меня, посылал Фома шпионить в дом Ханана. Здесь меня считают искушенным в Законе фарисеем.

— Конечно! Как же я забыл? Тогда пойдем!

— Да. Но нам придется оставить оружие здесь. Не ровен час, слуги Ханана обыщут нас, и тогда все пропало.

— Ты прав.

Шева аккуратно положила свое оружие в выемку у стены, казалось созданную специально для меча. Иоанн спрятал рядом свой нож. Затем они оставили свое укрытие и приблизились к воротам.

Иоанн бухнул кулаком в окованную медью створку. Она осторожно приоткрылась, появился вооруженный копьем страж.

— Кто вы и что вам нужно?!

— Я Иоанн, слуга закона, известный благочестивому Ханану. Он звал меня.

— Но сейчас ночь!

— Ты прав, достойный. Но Ханан ждет меня именно этой ночью. Или тебе неизвестно, что сегодня сюда должны привести человека, с которым будет беседовать благочестивый Ханан? Он просил меня присутствовать при их разговоре.

Страж кашлянул и произнес, понизив голос:

— Их уже привели. Но кто это рядом с тобой? Я не знаю его?

— Думаю, нет, достойный друг мой. Это мой спутник, чьи кулаки оберегают меня от лихого люда. Увы, наш град неспокоен по ночам!

— Да, это ты верно заметил. — Страж ухмыльнулся, желая выказать свое расположение гостям. — У вас есть оружие?

— Нет.

— Я должен проверить.

Иоанн развел руки:

— Будь так любезен.

Страж ощупал сначала его, а потом и Шеву, которой пришлось изо всех сил напрячь тело, чтобы страж ничего не заподозрил.

— Проходите. Ты знаешь, где найти Ханана?

— Конечно, — с завидным спокойствием подтвердил Иоанн. Этот юноша был далеко не столь труслив, как показалось Шеве поначалу.

После этого гостям было дозволено войти внутрь. Они очутились во дворе, довольно просторном, насколько позволяла судить темнота. Из освещенных окон доносились голоса римлян, которым Ханан выставил щедрое угощение. Под навесом у стены виднелись несколько фигур, в одной из которых кошачьи глаза Шевы различили Пауля.

— Я вижу одного из наших, — шепнула она Иоанну.

— Кто он? — также шепотом спросил Иоанн.

— Гой, присоединившийся к нам в Вифании. Стой здесь, я попытаюсь поговорить с ним.

— Но стража…

— Отвлеки ее.

— Как?

— Придумай!

Шева двинулась к дому, стараясь держаться подальше от освещенных окон. Легионеры, охранявшие Пауля, пили вино. Они чувствовали себя в безопасности и позволили Шеве подойти вплотную. Когда Охотницу отделяло от них всего несколько шагов, со двора донесся приглушенный стон — это Иоанн нашел способ отвлечь стражей. Те настороженно притихли, и тогда Шева крикнула им, подражая корявой речи римлянина:

— Что вы сидите как олухи! Человеку плохо.

Стражники послушно бросились к распластавшемуся посреди двора Иоанну, но один из них вдруг замедлил шаг и уставился на Шеву.

— Я знаю тебя! — воскликнул он, на свою беду, недостаточно громко, чтобы его услышали двое других. — Ты тот, кто был с этими людьми.

— С чего ты взял? — ответила Шева.

— Я видел тебя. Это ты убил солдата!

— Смотри!

Шева указала пальцем в светлеющее небо, а когда легионер машинально поднял глаза, повинуясь ее жесту, коротким ударом воткнула ладонь прямо в волосатый кадык. И закричал петух.

Стражник захрипел и рухнул на землю. К счастью, его товарищи, склонившиеся над стонущим Иоанном, ничего не заметили. Подхватив бесчувственное тело под мышки, Охотница положила его у стены.

— Шева? — шепнул Пауль.

— Да. Я выручу тебя.

— Не стоит! Не рискуй, тут полно солдат!

— Но как же…

— Дело важнее. Я знаю, кто он.

— Я тоже. Это Фома.

— Но откуда…

— Я достала образец его крови. Сканер указал на него! Молчи, сейчас я развяжу тебя…

Но Шева не успела даже прикоснуться к веревкам, потому что Иоанн уже поднялся с земли, и стражи, похохатывая, возвращались назад.

— Нельзя пить столько вина, дружище! — орал один из них.

— Иди! — шепнул Пауль. — Иначе они схватят тебя!

— Хорошо. Но не думай, что мы расстаемся насовсем. Я помогу тебе.

Шева отпрянула в тень, а затем как ни в чем не бывало пошла навстречу стражам. Увы, она слишком доблестно сражалась, потому и запомнилась врагам.

— Постой! — воскликнул один из легионеров, обращаясь к другому. — Я знаю его! — Страж приблизился вплотную к Шеве и, наставив на нее копье, грозно вопросил: — Ты ведь из тех?

— Из кого «из тех»? — спросила Охотница.

— Ты был с людьми, которых мы схватили этой ночью! — проговорил он.

Иоанн ждал Шеву, и она пошла прямо на легионера, заставив его отступить.

— Тебе показалось, мой друг! — нагло возразила Шева. — Я был с вами!

С этими словами она оттолкнула копье и вышла через ворота на улицу. И в тот же миг петух прокричал в третий раз, возвестив восход солнца…

14

Известие о пленении бунтовщиков порадовало Пилата. Он лично поблагодарил центуриона Фурма, после чего отправил солдат в дом Ханана за пленниками. Разбойникам надлежало незамедлительно предстать пред грозным прокуратором. Ради такого случая Пилат облачился в парадные одежды и накинул на плечи белый плащ. В таком виде его и застала Шева, успевшая не только принять свой собственный облик, но и придать ему посредством нехитрого грима ту неотразимость, что присуща очаровательной женщине.

Пилат учтиво поклонился гостье:

— Прекрасная Марция! Куда же ты исчезла? Тебя не было целых… — Прокуратор задумался, подсчитывая.

— Четыре дня! — подсказала Шева. — У меня были дела. Я исполняла поручение, данное мне отцом.

— И как? Успешно?

Охотница ослепительно улыбнулась:

— Вполне. А как обстоят дела у наместника сиятельного Тиберия? Судя по его лицу, неплохо?

Пилат скорчил самодовольную гримасу:

— Да. Сегодня ночью мои воины разгромили шайку опасных разбойников и даже поймали нескольких из них. Сейчас их приведут сюда на допрос.

— Вот как? — Шева придала лицу выражение заинтересованности. — А не позволит ли великий Пилат и мне присутствовать при этом?

— Тебя интересуют разбойники?

— Скорее те, кто за ними стоит.

— О ком ты? — насторожился прокуратор.

— Пока не знаю, но, поговорив с этими людьми, возможно, смогу быть более определенной.

Пилат задумчиво погладил чисто выбритый жирный подбородок:

— Буду благодарен тебе, если…

Он не договорил, а Шева кивнула, показывая, что поняла, о чем недоговорил прокуратор. Она заняла место у соседнего окна и принялась разглядывать внутренний двор, по которому неторопливо прохаживались часовые. Ждать пришлось недолго. Вскоре на площади показались люди — шесть или семь воинов, кольцом окружавшие двух пленников. Чуть позади шагали еще несколько человек, в одном из которых Шева без труда признала Ханана. Узнал его и прокуратор, недовольно пробурчавший себе под нос:

— Что еще ему нужно?

Ответ на этот вопрос был получен немедленно. Его принес слуга, доложивший:

— Члены Синедриона просят принять их!

— Что им понадобилось?

Слуга склонил голову:

— Не знаю.

— Скажи, что я приму их после того, как допрошу схваченных смутьянов.

— Они просили передать, что просят принять их первыми.

Пилат недовольно поморщился. Как и подобает солдату, он не переносил святош, надутых от осознания собственной учености. Как и подобает римлянину, он не переносил варваров, отталкивающих взор самой своей внешностью и притворным раболепием. Но не стоило ссориться с теми, чье слово стоило многого. Пилат немного подумал, после чего кивнул:

— Хорошо, пусть войдут.

Вошедших оказалось шестеро. Возглавлял шествие сам Ханан, за ним шли еще пять саддукеев, обликом своим мало отличавшихся от предводителя. Остановившись перед Пилатом, Ханан, а следом и прочие отвесили низкий поклон. Затем Ханан покосился на Шеву и, с мгновение поколебавшись, поклонился и ей. Пилат в ответ коротко дернул головой, Охотница ограничилась тем, что улыбнулась.

— Что привело тебя, жрец, в столь ранний час? — спросил Пилат, изобразив притворный зевок.

— Дела государства, достойный Пилат.

— Это как-то связано с людьми, которых захватили ночью мои солдаты?

— Да. — Ханан состроил улыбку. — Мои люди также были там и не стояли в стороне.

— Мне доложили. Я сообщу о твоей услуге Тиберию. Что еще тебе нужно?

Ханан поклонился, бросив исподлобья взгляд на Шеву.

— Я бы хотел поговорить с тобой наедине, — сказал он, понизив голос.

— Отошли своих людей.

— А эта женщина?

— У меня нет от нее секретов! — отрезал Пилат.

Ханан поклонился еще ниже.

— Хорошо! — Обернувшись к своим спутникам, он коротко бросил: — Выйдите!

Те беспрекословно, подчинились и, отвесив поклон, оставили залу.

— Теперь говори.

Ханан покосился на Шеву.

— Я все же…

— Говори! — настойчиво повторил Пилат.

И священник смирился:

— Пусть будет так. Меня беспокоит судьба одного из людей, схваченных твоими воинами.

— Они разбойники, и я поступлю с ними как с разбойниками.

— Но один из них обычный душевнобольной. Его обманом увлекли эти люди, воспользовавшись его затуманенным сознанием для своих грязных целей.

— О ком ты говоришь?

— О некоем Иешуа, жалком пастыре из Галилеи.

— Если он невиновен и если его рука не держала меч, я снисходительно отнесусь к нему.

— Именно это я и хотел услышать, мудрейший! — Ханан поклонился.

Пилат с подозрением посмотрел на него:

— С каких пор тебя стала беспокоить судьба умалишенных?

— Наша вера учит милосердию. Кроме того, я был знаком с ним прежде, в то время, когда его разум еще был светел. Он достойный человек. Я бы не хотел, чтобы его постигла незаслуженная кара.

Пилат оскорблено вскинул голову:

— О чем ты говоришь, жрец? Разве может быть незаслуженной кара, назначенная наместником самого Тиберия?!

— О, конечно же нет! — поспешно отступил Ханан.

— То-то же! Можешь быть спокоен, я со всем вниманием отнесусь к человеку, за которого ты просишь. А теперь можешь идти!

— Но я хотел бы…

— Мне нет никакого дела до того, чего ты хочешь! — резко оборвал его Пилат. — Тебе же нет никакого дела до людей, на которых распространяется власть Рима.

— Но…

— Никаких «но»! Я приму во внимание твои пожелания, но решу судьбу этого человека сам!

— Я хочу лишь напомнить, что завтра Пасха и по закону один из осужденных должен быть помилован в ознаменование праздника.

— Ты напомнил. — Пилат растянул губы в приторной улыбке. — А теперь можешь идти.

Сказано это было таким тоном, что Ханану не оставалось ничего иного, как повиноваться.

Едва священник скрылся за дверью., как Шева шагнула к Пилату:

— Я хочу поговорить с ним, достойный.

— Зачем? — полюбопытствовал Пилат, ничуть не удивившись ее желанию.

— Он что-то знает, что не мешало бы знать и нам.

— Полагаешь, он станет откровенничать с тобой?

— Поверь мне, я умею развязывать языки.

— Верю. — Пилат улыбнулся. — Ступай, я не приму решения до твоего возвращения.

С этим напутствием Шева выскользнула за дверь. Она догнала Ханана на выходе из дворца Ирода.

— Прости меня, достойный… — Священник обернулся, вопросительно уставившись на девушку. — Нам надо поговорить! — деловито закончила Шева.

— Пожалуй, — согласился Ханан.

Времени было немного, и потому Охотница начала без обиняков:

— Зачем тебе нужен Иешуа?

— Я же сказал, он был моим другом…

— Оставь свои сказки для прокуратора! — резко бросила Шева. — Разве не ты сам рассказывал мне о загадочном Учителе праведности из Обители у Мертвого моря?

— Верно. А откуда ты знаешь, что это он?

— А разве не твои люди следили за мной, когда я покинула Иерусалим? — продолжила игру в вопросы Охотница.

— Верно! — вновь согласился Ханан. — Мы оба много знаем и могли бы принести пользу друг другу, став союзниками.

— Так в чем же дело?

— Я не знаю…

— Не знаешь, доверять ли мне? — перебила медленную речь священника Шева.

Ханан усмехнулся:

— Вот именно.

— А ты рискни. В противном случае ты потеряешь больше, нежели выиграешь.

— Давай попробуем. — Разговаривая, они медленно отошли к портику, где можно было укрыться от посторонних глаз. — Ты пришла от прокуратора, но ты не служишь ему. Так?

— Ты угадал, — подтвердила Шева.

— Кому в таком случае ты служишь?

— Влиятельным людям в Александрии. Мы хотим наладить добрые отношения с иудеями, которых немало в нашей стране. Мы знаем, что ваша вера дает силу, которую не способна дать никакая другая вера. Мы хотели бы быть сильными!

— Что ж, звучит вполне убедительно, — промолвил Ханан. — Ты можешь помочь мне?

— Мое слово немало значит для прокуратора.

Священник задумчиво кивнул. Взор его глубоко посаженных глаз буквально впился в лицо Охотницы.

— Это ты помогла солдатам схватить разбойника бар-Аббу?

— Ты много знаешь, — уклонилась от прямого ответа Шева.

— Тогда ты и впрямь имеешь влияние на прокуратора! — протянул Ханан. — Хорошо, я буду откровенен с тобой, если ты обещаешь помочь мне сохранить жизнь этому человеку.

— Обещаю.

— Он обладает силой — огромной, неодолимой. Я хочу получить ее.

— Ты знаешь, как это сделать?

— Пока лишь догадываюсь, но скоро буду знать.

— Но не обратишь ли ты эту силу во вред Риму?

— Меня не интересует кесарево, — отведя взор, вымолвил священник. — Меня интересует лишь Богово. Я потреблю эту силу во имя Бога.

— А дальше как будет угодно ему?

Уголки губ Ханана змеино дрогнули.

— Ты сказала это, женщина!

— Я поняла тебя.

— Но ты обещала помочь мне, — напомнил Ханан.

— Я сдержу свое обещание. Я сделаю все, чтобы Пилат освободил человека по имени Иешуа. Дальше все зависит лишь… — Шева многозначительно улыбнулась Ханану. — Тебя это устраивает?

Тот вернул ей улыбку:

— Вполне.

— Тогда жди. Скоро прокуратор объявит свой приговор, и, думаю, он будет милостив к человеку, за которого ты просишь.

С тем Шева и вернулась в залу, где Пилат уже разговаривал с пойманными ночью преступниками. При появлении Шевы оба пленника обернулись к ней. В глазах Пауля мелькнула радость, во взоре Иисуса — удивление, тут же растаявшее насмешливой искоркой. Охотница поняла, что Учитель праведности узнал ее.

Пилат уже приступил к допросу пленников и выглядел слегка растерянным.

— Так, говоришь, ты — царь Иудейский?

Иисус перевел взгляд на римлянина:

— Царство мое не из этого мира. Было бы царство мое из этого мира, мои подданные стали бы биться, чтобы не выдать меня евреям. Нет, царство мое не отсюда.

Пилат задумчиво поскреб за ухом:

— Я не понял, ты — царь или нет?

— Ты сказал это. Я для того родился и для того пришел в мир, чтобы быть свидетелем истины. Всякий, кто любит истину, слышит мой голос.

Прокуратор не нашелся что ответить на это и поманил к себе Шеву:

— По-моему, он просто сумасшедший!

— Ты должен спросить его, что есть истина, — шепнула Шева.

— А зачем?

— Мне так кажется.

— При чем здесь истина? — раздраженно отмахнулся Пилат. — Я прикажу освободить его, а второго следует распять, он опасен.

— Нет! — возразила Охотница.

— Что значит «нет»?

Шева твердо посмотрела в глаза прокуратору:

— Ты готов выслушать меня?

— Говори.

— Тот человек, который кажется тебе опасным, на деле ничуть не опасен. Это мой слуга. Я послала его к разбойникам, чтобы он выведал их планы.

— Вот как? Но мне доложили, что он разбил голову одному из слуг Ханана.

— Но ведь не римлянину!

— Да… — Пилат задумчиво усмехнулся. — И что он узнал?

— То, что подтвердил мне только что сам Ханан…

— Не томи! — потребовал Пилат.

Шева заколебалась. Она могла спасти Иисуса, но это означало, что сила его выйдет из-под контроля и что ею сможет завладеть один из тех, кто рвался к ней, — Фома, Ханан или Арктур, если, конечно, Арктур и Фома — не один и тот же человек. Если даже Арктур останется ни с чем, задание будет провалено, так как он просто-напросто ускользнет из этого Отражения и затеет новую каверзу в другом. Кроме того, освобождение Иисуса могло привести к чудовищному искажению Отражений, а значит, и Матрицы. Нет, этого Шева не могла допустить. Она обещала помочь этому человеку, но эта помощь могла привести к катастрофе все человечество.

Все это Охотница просчитала в единый миг, пока Пилат пытливо изучал ее лицо.

— Этот человек — опасный преступник! — сказала Шева громко, переходя на арамейское наречие.

— Что? — переспросил плохо понимавший местные диалекты Пилат.

— Он — опасный преступник! — повторила Шева, перейдя на родной язык прокуратора. — Ханан намеревается использовать его влияние, чтобы подстрекать чернь к мятежу. За этим человеком пойдут многие тысячи. Он один способен поднять иудеев против Рима.

Прокуратор закашлялся:

— Ты уверена? Ханан сам сказал тебе это?

— Неужели он настолько глуп? Я узнала это через своих людей, а Ханан лишь подтвердил мои подозрения, предложив мне деньги за то, чтобы я помогла освободить его. Много денег!

— Но что же делать?

— Прикажи казнить его! — громко произнесла Шева, твердо глядя в глаза Иисусу.

— Но ты же сама слышала. Жрец предупредил меня, что могут начаться волнения.

— Ты подавишь их. Если же ты освободишь этого человека, вспыхнет настоящий бунт. И тогда тебя уже не спасут те жалкие шесть когорт, что находятся в городе!

— Но…

— Освободи кого-нибудь другого! — приказала Охотница. — Хотя бы бар-Аббу, которого поймала я. Он популярен в народе. Его освобождение смирит гнев толпы.

Прокуратор не смог противиться твердости Шевы.

— Да-да, ты права. Я прикажу распять его! Этот безумец опасен. Сейчас же! Воины! — крикнул Пилат шеренге застывших у стены легионеров. — Взять этого человека. А другого освободите! И найдите Фурма! Пусть выведет на площадь две когорты. Возможны беспорядки! Быстрее!

Пилат бросился из залы, отдавая на ходу какие-то приказания. Воспользовавшись этим, Шева приблизилась к Иисусу, которого уже обступили солдаты. Прекрасные глаза Человека были обращены к ней. В них не было ни упрека, ни страха, ни гнева. Лишь грусть. Грусть смиренной твари, знающей, что ей предстоит оставить этот мир. Солдаты расступились, пропуская Шеву к пленнику.

— Извини! — сглотнув ком в горле, произнесла Охотница. — Я должна была так поступить.

— Я все понимаю, — ответил Иисус. Глаза его лучились грустью и теплотой.

— Твоя сила слишком велика, чтобы отдавать ее в руки стада, именующего себя человечеством. Ей надлежит дождаться возвращения Человека.

— Да, — согласился Человек.

Вернулся Пилат.

— Увести его! — Солдаты поволокли Иисуса из залы, а Пилат обратился к Шеве: — Я должен объявить свой приговор!

— Так сделай это! — Видя колебания прокуратора, Шева с усмешкой прибавила: — Я буду с тобой.

Хмурый взор Пилата прояснился. Взяв Шеву за руку, прокуратор увлек ее на обращенную к площади террасу. Здесь уже собралась толпа. В ней причудливо перемешались все сословия, и рядом с саддукеем можно было увидеть зелота. Обычно враги, сегодня они были едины, и крик сотен глоток сливался в один ликующий вопль:

— Освободи! Освободи!

Пилат кивком приветствовал толпу. Та примолкла.

— Кого вы хотите видеть свободным?

— Иешуа! Иешуа! Иешуа! Галилеянина по имени Иешуа!

Пилат покосился на стоящую рядом Шеву.

— Бар-Аббу! — негромко бросила она.

Прокуратор заколебался. Толпа продолжала выкрикивать имя Иисуса, и Пилат знал, сколь небезопасно идти наперекор толпе. Но доводы Шевы звучали хотя и тише, но более убедительно.

— Иешуа-а-а!!! — надрывалась толпа.

— Бар-Аббу, — негромко повторила Шева.

И тогда Пилат принял решение. Он поднялся и поднял правую руку. Толпа настороженно затихла.

— Будь по-вашему, — произнес Пилат, криво улыбаясь. — Я приказываю освободить… бар-Аббу!

Толпа разразилась гневным воплем, но из дворца уже высыпали закованные в доспехи солдаты, выставившие частокол копий против недовольных. И Пилат оставил террасу, криво усмехнувшись напоследок толпе. Шева вошла во дворец следом за ним и столкнулась с поджидавшим ее Паулем. Тот обнял ее, прошептав:

— Ты приняла решение, но правомерно ли это?

Шева сглотнула комок:

— Иначе не могло быть.

Внизу бесновалась, оттесняемая колючим ежом копий, толпа, в которой саддукей Ханан негодовал рядом с зелотом Иаковом. В воздухе мельтешили сорванные ветром лепестки лимонов. У врезанной в стену трубы стоял Пилат и плескал водой. Только что он обрек на смерть человека, в вине которого не был уверен. И теперь Пилат яростно мыл руки, словно пытаясь стереть с них уже проступившую, но невидимую взору кровь. Услышав шаги Шевы, он обернулся и бросил:

— Я неповинен в смерти этого человека. В ответе будешь ты!

— Я отвечу за все, — сказала Шева. — За все!

Пилат отвернулся и принялся яростно тереть руки. Таким и вошел он в историю — умывающим руки…

15

О том, как это случилось, известно все. Или почти все. Сохранилось немало свидетельств, очевидцев тоже было немало. Уцелели реликвии — обломки креста, которых хватило бы на добрых пять крестов, гвозди, в таком количестве, что ими можно было бы прибить к крестам все войско Спартака, хотя римляне и не имели скверной привычки приколачивать распятых гвоздями. Что сохранилось действительно, так это улица, по которой вели Иисуса — «Скорбный путь». Неприметная узкая улочка, на которой едва ли способны разминуться три всадника.

Итак, мы знаем почти все. Шева не была столь самоуверенна и полагала, что знает очень многое.

Около полудня из дворца Ирода вышла длинная процессия. Устрашенный недовольством толпы, Пилат принял все меры, чтобы предотвратить возможный бунт. По всему пути к месту казни стояли караулы, приговоренных сопровождала целая манипула воинов. Голгофу, где уже были приготовлены три креста, окружала шеренга воинов под командой Фурма. Среди них был и Гай Лонгин, крепко сжимавший копье. То самое копье…

Зелоты и люди Ханана не теряли времени даром. Скорбную процессию сопровождала беснующаяся толпа. Обитатели Иерусалима выкрикивали, осыпая солдат бранью. Те сначала угрюмо отмалчивались, но скоро многие стали отвечать — сначала словами, а потом и ударами кулаков и копейных древков. Те, что шли возле осужденных, вымещали зло на них. Одному из зелотов разбили лицо, другой шел прихрамывая. Иисусу, прикрывшему рукой голову, ударом древка сломали пальцы.

— Ты, царь Иудейский! — издевательски крикнул солдат, сделавший это. — Если можешь, покарай меня! Где же твоя сила? Где твои воины и верные слуги?!

Иисус ответил взглядом, полным грусти и укоризны. Солдат, а он был из сирийцев, издревле ненавидевших иудеев, отчего-то смутился и спрятался за спинами своих товарищей.

Последние несколько сот футов перед Голгофой солдатам пришлось буквально прокладывать путь через толпу, пуская в ход щиты и копья. Наконец осужденные взошли на холм, вокруг которого бушевало бескрайнее море толпы. Командовавший казнью Фурм был бледен, взор его нервно блуждал по толпе.

— Быстрее! — приказал он стоявшему рядом Лонгину.

Тот отдал необходимые распоряжения, и воины сноровисто прикрутили веревками руки осужденных к перекладинам креста, крепко стянули щиколотки. Затем воины поочередно вкопали кресты в землю и стали вокруг, образовав еще одну цепь. Теперь оставалось лишь ждать.

И потянулись томительные мгновения ожидания. Толпа молча взирала на распятых, переводя ненавидящие взоры на каменные лица стоящих плечом к плечу солдат. Над местом казни повисла гнетущая тишина, подобная затишью перед бурей.

— Что-то будет! — негромко сказал Пауль Шеве.

Наши герои покинули дворец Ирода вслед за осужденными и теперь стояли меж тысяч людей, чьи глаза горели ненавистью и негодованием.

— Не должно. Хотя… — Шева задумалась. — Хотя теперь я не уверена в этом. Похоже, Арктур исказил и это Отражение.

— И что нам делать теперь?

— Пока ничего. Ждать. Ждать!

Яркое полуденное солнце забежало за пришедшую с гор тучу, и один из распятых издал крик. То был зелот, один из сотоварищей бар-Аббы. Он был яростен в жизни и более всего на свете боялся умереть не отомщенным.

— Братья! Отомстите за нас! — выкрикнул он.

Толпа глухо загудела, солдаты еще теснее сомкнули ряды и на всякий случай выставили перед собой копья. В этот миг Шева заметила, как брызнул зеленым цветом перстень на ее пальце.

— Фома! — негромко сообщила она Паулю. — Он где-то рядом.

— Где? — Юноша принялся вертеть головой. Благодаря высокому росту он возвышался над своими соседями и мог видеть то, что не видела Шева. Но близнеца Иисуса не было видно. — Его здесь нет, — сказал Пауль.

— Есть! — возразила Шева. — Сканер не может обмануть. Сделаем вот что: я попробую отыскать его, а ты тем временем следи за Иисусом. Чует мое сердце, скоро начнется хорошая потасовка, и Арктур непременно воспользуется ею. Ты должен помешать ему овладеть копьем, а я пока попытаюсь опередить его и первой нанести удар.

Рука Пауля сильно, почти властно обняла Шеву.

— Я не хочу расставаться с тобой.

Охотница с улыбкой освободилась:

— Это ненадолго.

— Даже ненадолго. Это опасно, — шепнул Пауль, прижимаясь губами к волосам Шевы.

Та ощутила сладкое покалывание в груди. Все же она привязалась к нему. Шева вдруг поняла, что Броер больше не приходит к ней во снах. Его место занял Пауль, юноша с сильным лицом и горячим сердцем.

— Я непременно вернусь. Я просто не могу не вернуться! Ты ведь знаешь меня!

— Да! — согласился, лаская горячим дыханием кожу девушки, Пауль. — Мне кажется, я знаю тебя целую вечность.

— Мне тоже.

Шева освободилась от объятий и, на прощанье улыбнувшись Паулю, растворилась в толпе. Перед тем как покинуть дворец, она переоделась, облачившись в одежду, привычную для здешних женщин, и потому не привлекала особого внимания. Она неторопливо протискивалась между людьми, всматриваясь в сумрачные, как и небо над головою, лица. Невесть откуда наползшие облака превратились в тучи, постепенно наливавшиеся фиолетовым соком — предвестником бури. Вновь блеснуло кольцо. Шева рванулась вперед и столкнулась лицом к лицу с Хананом, стоящим в окружении наиболее близких из саддукеев и храмовых стражников. При виде Шевы глаза священника гневно потемнели, а на губах заиграла кривая улыбка.

— Очень кстати, госпожа! — пропел он. — Ты обманула меня!

— Нет! — возразила Охотница, быстро стрельнув глазами по сторонам и убедившись, что сумеет без труда затеряться в толпе.

— Но ты не спасла его!

— Пилат воспротивился этому. Кто-то донес ему, что он стоял во главе бунта. Подозреваю, здесь не обошлось без вмешательства людей, близких к тебе.

С этими словами Шева указала глазами на одного из приближенных Ханана. И священник попался на ее уловку. Он обернулся к побледневшему саддукею, и в тот же миг Шева рванулась вправо и затерялась в людском скопище.

Но не успела Шева перевести дух, как судьба даровала ей новую, еще менее приятную встречу. Протиснувшись между двумя облаченными в неряшливые хитоны простолюдинами, Охотница столкнулась нос к носу с человеком, увидеть которого желала менее всего. То был бар-Абба. Зелот мгновенно признал свою обидчицу и сунул руку за пазуху, где, как нетрудно было догадаться, лежал нож. Нечего было и думать о том, чтобы справиться в такой тесноте с разъяренным разбойником. Шева приняла единственно разумное решение и обратилась в бегство. Бар-Абба устремился за нею. Вновь блеснул заветный перстенек, но Шева не обратила на это внимания. Право, ей было не до Фомы…

Ну а Фому тем временем неожиданно нашел Пауль. Вернее, Фома сам отыскал юношу. Пауль неожиданно ощутил прикосновение к своей руке и, покосившись, обнаружил возле себя улыбающегося близнеца Иисуса.

— Я слышал, тебя схватили, — шепнул, подмигнув, Фома.

— Да, — подтвердил Пауль, быстро прикидывая в уме, что сказать в свое оправдание.

— И почему же ты здесь, а не там? — Фома указал глазами на четко вырисовывающиеся на фоне неба кресты.

— Ты не поверишь мне, но на моем освобождении настоял мой хозяин. Выяснилось, что он привязан ко мне.

Пауль выжидательно посмотрел на Фому, тот оскалил зубы.

— Ты прав, я тебе не верю. И я считаю, ты предал нас! — Пауль почувствовал, что в бок ему колко уперлось острие ножа. — А знаешь, как мы поступаем с предателями?..

— Я не предатель. Я хочу освободить твоего брата.

— Правда? — Фома тихонько засмеялся. — А ты полагаешь, нам нужно это? Нет, нам не нужна его жизнь, нам нужна его сила! А силу проще получить у мертвого.

— Но ведь он — твой брат!

— Ну и что из того? Разве не он учил, что ради истины надлежит отречься и от матери, и от братьев? — Фома надавил на клинок, и Пауль ощутил, как стальное острие медленно раздвигает ребра. — Ну а теперь…

В горле Фомы екнуло, изо рта тоненькой струйкой потекла кровь. Удивленно таращась на Пауля, Фома начал валиться на него. Пауль подхватил обмякшее тело, из спины Фомы торчал нож. Пауль поднял глаза. Перед ним стоял Иуда, лицо которого лучше любых слов свидетельствовало о том, чья рука воткнула нож. Стоявшие рядом люди схватили Иуду за руки. Сверкнула сталь, и тогда Пауль, желая помочь юноше, крикнул:

— Он убил римлянина! Римляне среди нас! Бей римлян!

И началось то самое, о чем умолчали Евангелия. Толпа лишь ждала сигнала. Крик Пауля стал искрой, воспламенившей ярость собравшихся вокруг Голгофы людей. Выяснилось, что добрая половина тех, что пришли к холму, имели при себе оружие. С яростными криками горожане бросились на солдат. Те растерялись и попятились, сломав строй. В образовавшиеся бреши ворвались бунтовщики, устремившиеся к вершине холма. Прочие принялись избивать солдат, которые опомнились и отчаянно защищались. Воздух огласили стоны раненых и умирающих. Десятки, а вскоре и сотни тел обагрили кровью землю. Но бунтарей было слишком много, их волны потоком захлестнули сбившихся в несколько кучек римлян. Хрипящие от ярости зелоты с размаху вгоняли ножи в глотки солдат. От них не отставали и храмовые стражники, бросившиеся вперед по приказу Ханана. Тут же бушевала чернь, коей не было никакого дела ни до убеждений зелотов, ни до корыстных намерений саддукеев. Чернь жаждала одного — убивать, и она рвала на куски ошеломленных внезапным нападением легионеров, не щадя ни раненых, ни даже мертвых. Заодно сводились старые счеты, и нередко можно было видеть, как иудей воровским ударом вгонял нож в спину давнего своего обидчика, однажды отспорившего лишний клок земли или соблазнившего чужую жену. То был бунт, ужасный как для тех, против кого он поднят, так и для тех, кто его развязал. То был самый обычный бунт.

Большая часть легионеров полегла сразу же. Немногие сумели отступить вверх, где сомкнулись со второй линией и теперь отражали яростный напор восставших. Бледный как полотно Фурм выкрикивал приказы, но никто их не слушал. Жидкая шеренга римлян пятилась, отступая все выше к вершине, откуда восторженно орали распятые зелоты. Что-то твердил и Иисус — было видно, как шевелятся его губы. Но голос Учителя был негромок, никто не услышал его слов, и никто не мог сказать, о чем он пытался сказать миру в свои последние мгновения. Именно последние, потому что наступал конец. Фурм ухватился за плечо яростно орудующего копьем Лонгина и вырвал его из цепи.

— Убей их! — прорычал центурион, занимая в строю место триария.

Лонгин кивнул. Он легко взбежал на вершину и бросился к распятым. Первый удар пронзил грудь одного из зелотов, второй, столь же точный, оборвал жизнь другого. Встав против Иисуса, Лонгин на мгновение заколебался. Но лишь на мгновение. Затем он размахнулся и вогнал острие ему в грудь. И в тот же миг сверкнула ослепительная молния и хлынул дождь. Как небесная вода сметает все преграды, так и восставшая толпа сняла оцепление и с ревом ворвалась на холм. Беснующееся месиво захлестнуло Голгофу. Один за другим накренились и пали на землю кресты, вокруг которых грудами лежали окровавленные трупы римлян. А потом восставшие устремились в разные стороны, разнося пожар мятежа по всему городу.

На холме остались немногие: раненые, мародеры и просто растерявшиеся. Большая часть их толпилась возле крестов. Тут Шева вновь столкнулась с бар-Аббой. Вода розовыми струйками стекала на землю с его ножа. Бар-Абба с кривой усмешкой шагнул к Шеве. Та встретила зелота с ледяным спокойствием. В руке Охотницы был меч, что позволяло ей чувствовать себя спокойно.

— Я искал тебя! — сказал бар-Абба.

— Да, — ответила Шева.

— Ты тоже искала, но не меня, — прибавил разбойник. — Его здесь нет.

— О ком ты говоришь?

— Не о ком, а о чем. Тебе нужно было копье.

— Да, но откуда ты знаешь?

— Его взял юноша, который был вместе с тобой. Он велел передать мне, что все кончено. Еще он велел передать, что ждет тебя в том самом месте, где вы провели ночь.

— Но где именно? Мы были в разных местах!

— Там, где твой меч напился крови римлян. — Дождь прекратился. Бар-Абба стиснул в кулаке бороду и выжал ее. Губы его сложились в недоуменную гримасу. — Ты помогла схватить меня, но потом спасла мне жизнь. Так было нужно?

— Да, — коротко подтвердила Шева. — А теперь я должна идти.

Бар-Абба демонстративно отступил в сторону.

— Я не задерживаю тебя, но не попадайся больше на моем пути.

— Желаю тебе того же.

Отсалютовав зелоту мечом, Шева заспешила вниз. Путь ее лежал туда, где прощался с жизнью человек, умевший повелевать звездами. Охотница спешила туда, где произнес последнее прости миру Человек. Она торопливо шагала туда, где ее должен был поджидать тот, кто мнил себя больше Человека. Там вкусно цвели лимоны…

16

Шева нашла Пауля под деревом. В волосах юноши запутались облетевшие лепестки. По одну сторону от него лениво развалился Баст, по другую лежало то самое копье, которое стоило жизни бессчетному множеству людей. При появлении Охотницы Пауль улыбнулся, и лицо его, вымазанное кровью, показалось Шеве страшным.

— Все кончено! — сказал Пауль. — Фома мертв! Копье у нас!

— Все кончено! — эхом откликнулась Шева. В ее руке блеснул излучатель. — Все кончено, Арктур! — Пауль недоуменно повел бровями, и тогда Шева прибавила: — Я знаю, ты можешь убить меня. Одним усилием воли. Но ведь и я могу убить тебя. Одним движением пальца. Быть может, сыграем в игру, что быстрее?

Пауль со смешком поднял над собой руки:

— Пас! Я не играю в азартные игры!

Лицо его начало растекаться, меняя очертания. Прошло всего несколько мгновений, и перед Шевой сидел Арктур, улыбавшийся до боли знакомой улыбкой, той самой, что сводила с ума женщин. Ожил зеленый огонек на перстне, свидетельствуя, что это и впрямь тот, за кем так долго гонялась Шева. Охотница усмехнулась:

— У меня было подозрение, что ты можешь менять генетический код.

Арктур кивнул, соглашаясь:

— Способности трансформеров в этой области были почти безграничны. Мы смогли овладеть лишь незначительной их частью. Я пошел чуть дальше, чем остальные. И это мне пригодилось. Но все же интересно, как ты вычислила меня? И давно ли это случилось?

Шева не стала скрывать:

— Впервые я заподозрила тебя, когда ты убил человека, случайно заставшего нас в момент трансформации у лагеря Тимура. Ты упомянул бабочку, изменяющую течение времени. Я знаю эту историю. Может показаться смешным, но у нас есть специальный курс, посвященный футурологическим фантазиям предков. Ты имел в виду рассказ некоего Брэдбери. Тогда я не обратила внимания на твои слова. Потребовалось время, чтоб я задумалась над ними. Я сделала запрос, и мне передали, что история про бабочку была сочинена спустя тридцать или сорок лет после смерти юноши по имени Пауль. Он не мог ее знать. И следовательно, это был не он.

Арктур покачал головой, сбросив на землю несколько лепестков:

— Как все просто.

Но Шева не поверила ему:

— Признайся, ведь ты тогда играл со мной? Ты составил ребус и с любопытством ждал, разгадаю я его или нет.

Арктур засмеялся:

— Признаюсь.

— И я разгадала!

— Я надеялся, что так и будет.

— Надеялся? — Шева с подозрением уставилась на Арктура. Уж не рассчитывал ли он тонкой лестью смягчить ее сердце?

— Конечно. Это была чертовски интересная игра.

— Которая едва не стоила каждому из нас головы.

Арктур пожал плечами, словно бы говоря: что поделать! Шева пристально разглядывала его, словно впервые видела сидящего перед ней человека.

— Да, ты придумал затейливую игру, устроив собственную смерть, собственного клона, собственное Отражение. Как, кстати, ты спасся в монастыре? Ведь это был ты?

— Да.

— И как же?

— При должном умении можно играть временем и пространством. Я заменил Пауля Кинкеля, отправив его в одно из отдаленных Отражений, и был все время похода подле тебя. Когда же настало время рокового выстрела, я вытащил его на свет, а сам юркнул во временную щель.

— А потом появился вновь, будучи совершенно уверен, что создал себе алиби. — Арктур кивнул и погладил кота. Тот сладостно заурчал, пробуждая в сердце Шевы ревность. Кошки отчего-то всегда обожали Арктура. — Под Анкарой ты был просто великолепен. Твое стремление вырвать меня из лап Тимура было столь искренним, что я поверила тебе.

— Но тем не менее предпочла обменять мою голову на голову несчастного витязя.

— Твоего собственного сына!

— Может быть. Лишь женщина может быть полностью уверена, кто отец ее ребенка.

— Какое же ты все-таки чудовище!

Арктур поморщился, то ли из-за того, что слова Шевы показались ему фальшью, то ли его раздражали истошные крики, долетавшие из города.

— Не большее, чем ты. Скажи, а разве не прекрасно было Отражение 1404/1/1?

— Где ты исполнял сразу множество ролей!

— Да. Я был Локи, я был Текком, я был Харальдом, я был Суртом, я был Паулем. Чертовски увлекательное занятие раствориться во многих обличьях! Никогда в жизни я не получал большего удовольствия!

— Но ты окончательно раскрыл себя. Я поняла, под чьей маской прячется великий и ужасный Арктур.

— Почему же ты не нейтрализовала меня?

Шева улыбнулась:

— Любопытство. Самое банальное любопытство. Мне было интересно, чем все это закончится. А почему ты не нейтрализовал меня? Полагаю, ты узнал меня сразу?

— Конечно. Я узнал тебя сразу, в тот самый миг, когда впервые увидел тебя рядом с полковником Шольцем.

Шева почувствовала себя слегка уязвленной.

— Но чем я выдала себя?

— Не беспокойся, ты была безупречна в своей игре. Просто невозможно не узнать ту, которую любишь.

— Ты лжешь, Арктур!

Арктур беззаботно засмеялся:

— Не знаю!

— Напрасно ты затеял все это!

— Ничто не бывает напрасным! — возразил Арктур. — Могу я спросить, что ты намерена предпринять?

— Вызову Сурта. — Шева изобразила кривую насмешку. — Если, конечно, ты не против.

— Ты совершаешь ошибку, Шева. Полагая, что уничтожаешь чудовище, ты порождаешь тем самым еще более ужасного монстра. Ты становишься матерью ужаснейшего из созданий, какое только можно представить.

— Ты о Сурте?

— Да.

— Что ты имеешь против него?

— Почти ничего. Я просто немало знаю о нем.

— Вот как?

— Даже больше, чем ты можешь себе вообразить.

— И чем же он так ужасен?

— Своим стремлением к власти. Это он разрушает Систему, прикрываясь именем Деструктора.

— Ты лжешь! — воскликнула Шева.

Арктур покачал головой:

— Нет. Если хочешь, я расскажу тебе одну сказку.

— Хорошо, но только я намерена выслушать ее вместе с Суртом.

— Твое дело. Но ты совершаешь ошибку.

Охотница не стала спорить. Она сосредоточилась и послала вызов. Сурт не заставил себя ждать. Прошло всего несколько мгновений, и директор Управления вышел из вспыхнувшего под соседним деревом облака плазмы. В руке его был излучатель, чей ствол тотчас же уставился на Арктура.

— Отлично, Шева! Ты справилась с заданием.

— Он сдался сам.

— Да? — Сурт скривил тонкие губы в подобии усмешки. — И что же заставило нашего гения покорно предать себя в руки Управления?

Улыбнулся и Арктур:

— А ты не хочешь поздороваться со мной, братец?

— Отчего же? Здравствуй, брат!

— Брат?! — Шева ошеломленно уставилась на Сурта, после чего перевела взгляд на Арктура. — Вы братья?

— Более того, мы близнецы! — Сурт подмигнул Шеве. — Что, не похожи? А все потому, что мы слишком разные. Мы отличались друг от друга уже в то мгновение, когда появились на свет. Так уж бывает, что, порождая великое добро, природа создает вместе с ним столь же великое зло. Мир стремится к совершенству и потому нуждается в равновесии.

Арктур засмеялся:

— Ты льстишь мне. Я никогда не старался выглядеть добрячком.

Засмеялся и Сурт:

— Ты слишком самонадеян, полагая, что появился на свет первым!

— На целых пятнадцать минут!

— Спорно. А впрочем, не важно. Шева, возьми у него копье. Мы возвращаемся.

— А он?

— Кому он нужен в Матрице! — Сурт указал взглядом на излучатель. — Он останется здесь. Навсегда!

— Но это противоречит инструкции…

— Это приказ! — жестко отрезал директор Управления. — Ты обязана подчиниться!

Шева кивнула. Осторожно приблизившись к Арктуру, она подняла лежащее подле него копье. Арктур был бледен, но улыбался.

— Мы не похожи, но в чем-то очень сходны друг с другом. Например, нас угораздило влюбиться в одну женщину, и это во многом способствовало тому, что мы разошлись по разные стороны баррикад.

— Шева, не слушай его болтовню! — приказал Сурт.

— Почему же? — Арктур поднялся. Он был необычайно эффектен в этот миг — высокий, с развевающимися на ветру волосами, с чеканным лицом, которое совершенно не портили пятна чужой крови. — И еще я хочу сказать, что мой братец намерен прикончить тебя.

— Но зачем? — машинально поинтересовалась Шева.

— Ты слишком много знаешь. Ты стала слишком опасной.

— Неправда! — возразил Сурт.

— Правда! И ты сам знаешь это!

Сурт вырвал копье из рук Шевы. Затем та же участь постигла и излучатель Охотницы.

— Стань рядом с ним! Пожалуй, возьми заодно своего кота! — велел Сурт. — И без глупостей. Вы слишком разговорчивы. В последнее время вообще развелось слишком много разговорчивых! Пора подрезать им языки! Но я благодарен вам обоим. Ты, братец, думал, что играешь со всеми нами по своим правилам, а на деле игру вел я. Мне нужна была сила, и ты раздобыл ее. Ну а ты, Шева, была выше всяких похвал. Хотя, если разобраться, заслуга твоя, возможно, не так и велика. Я знал, что Арктур неравнодушен к тебе и потому не причинит тебе вреда. Ты была единственным агентом, который мог нейтрализовать моего братца, оставшись при этом в живых. И ты прекрасно справилась с заданием. А теперь мне пора!

Сурт навел излучатель на Шеву. Сверкнула вспышка…

Последним, что успела заметить Охотница, было стремительное движение руки Арктура, рассекающей пустоту на две неравные половины — будущее и прошлое. Что-то должно было остаться в прошлом, чему-то было уготовано будущее. Или кому-то? Кому?..

В ушах гудело, тело ныло от неласкового прикосновения к жесткой облицовке телепортационного диска. С отвращением сплюнув, Шева покосилась на кашляющего рядом Сурта. Тот старательно отирал ладонью отмеченные улыбкой и отрыгнутой пищей губы. Неподалеку облизывался Баст, также украсивший матовую поверхность диска зеленоватой лепешкой полупереваренной пищи. Все кончилось, и в то же время у Охотницы было смутное чувство, что это еще не финал истории…