1.

Он с трудом выходил из кошмара, очень медленно отделял сон от яви. Возможно, это продлилось бы еще дольше, если бы не глухой удаляющийся топот чьих-то шагов.

Андрей тупо смотрел на булыжник, лежащий возле кровати, ощущал его влажный специфический запах, переводил взгляд на окно, внезапно ставшее ближе, шире, ставшее каким-то другим, дышащим угрозой, вместо того, чтобы отделять комнату от ночи, даря покой и уют.

И вместе с тем глаза непроизвольно искали рыжебородого, его раздвинутые в стороны руки, держащие оконное стекло.

Каким реальным сейчас казалось то, что ему приснилось! Андрей еще улавливал запах немытого тела рыжебородого мужика, видел тоскливое худое лицо с бессмысленным взглядом маленьких невыразительных глаз. В ушах по-прежнему стоял стук, с которым Андрей опустил на землю свою дурацкую ношу — рамы.

На самом деле этот стук породил камень, влетевший в спальню Андрея. Разбив стекло, камень впечатался в шкаф, теснившийся между стеной и спинкой кровати. Глухой, но увесистый стук. Чуть правее — и камень угодил бы туда, где находилась голова Андрея.

За считанные секунды Андрею приснился дурацкий сон! Так отреагировал мозг, разбуженный столь варварским способом.

Но как нелегко это воспринималось сейчас! Казалось, сон и явь поменялись местами, и рыжебородый страдалец, таскавший по ночам рамы, выглядел вполне естественным. В то время как разбитое окно комнаты Андрея могло быть лишь частью кошмара. И особенно булыжник, неподвижно черневший во мраке комнаты.

Этого просто не могло быть! Камни не падают с неба и, тем более, не залетают в окна, словно листья, занесенные порывом ветра!

Андрей еще не встал с кровати, прежде чем в тишине, вливавшейся в комнату сквозь разбитое стекло вместе с прохладным апрельским воздухом, послышались чьи-то торопливые шаги. Кто-то, находившийся под окном, уносился прочь. Кто-то существовал, как и рыжебородый мужик, и своим топотом, казалось, утверждал, что он реальнее конкурента.

В другой комнате тоже послышались звуки. Со своей кровати подскочила мать. Тяжело затопала, рванувшись к комнате сына. Ее шаги окончательно проложили путь той реальности, к которой с таким трудом возвращался Андрей.

Он выскочил из-под одеяла, завертелся на одном месте, не зная, что делать. Когда мать распахнула дверь, Андрей совершил первое осмысленное действие. Схватил штаны со спинки стула. Он всегда спал без нижнего белья, даже зимой, и рефлекс, не предстать перед матерью голым, сработал быстрее других. Андрей запрыгнул в штаны. Пронеслась глупая мысль, что надо было сначала одеть трусы.

— Андрей, — вскрикнула мать. — Что это грохну…

Она увидела окно и… заголосила.

— Тише! — рявкнул Андрей.

В мозгу из вспыхнувшего пламени паники выделилась одна мысль: догнать того, кто это сделал! Во что бы то ни стало! Разбитое окно, паника матери — все потом. Надо узнать, кто за это в ответе!

Он выбежал из комнаты.

— Андре-ей! — взвыла мать.

Наверняка поняла, что он задумал, и ее это напугало.

— Не надо! Я позвоню в…

Он ее не слушал. Секунды две он потратил, вспоминая, куда поставил обувь, после чего едва не заорал сам себе: какая обувь, к чертовой матери? Так и выбежал босиком, на ходу застегивая штаны.

В подъезде было темно. Опять выкрутили лампочку? Или все-таки перегорела? Тьма заставила его умереть пыл, пока он не выбежит на улицу. Один неверный шаг — и он не только не догонит неизвестного подонка, но и травмирует лодыжку.

Ступени встретили его обнаженные ступни гладкими кусками льда. На их фоне даже асфальт перед домом показался менее холодным. Хотя компенсировал эту маленькую поблажку неровностью: бежать было больно.

Андрей рванулся вправо. Не потому, что удалявшиеся шаги подсказали это направление, скорее сработал рефлекс: в той стороне можно углубиться в частный сектор. Он обежал дом, остановился на углу, где просматривалось сразу три направления: вдоль его дома и тех, что стояли за ним в одну линию, и в оба конца перпендикулярной улицы. Завертел головой, делая по одному шагу то в одну, то в другую сторону.

Никого. Пусто, как и положено глубокой ночью. Сколько сейчас времени? Глупый вопрос. Ненужный. Какое это имеет сейчас значение? Главное — где тот, кто разбил окно? Успел куда-нибудь свернуть? Но в каком направлении?

Протоптавшись на одном месте почти минуту, Андрей понял, что опоздал. Нужно было выбирать направление наугад. Надеяться на удачу. Один к трем. Но сейчас — поздно. Эта сволочь уже оторвалась. К тому же Андрей непозволительно долго возился дома, прежде чем выбежал. Возвращаться назад?

При этой мысли Андрей, наконец-то, ощутил, как ему холодно: пока еще апрельские ночи были прохладными. Перед глазами предстало лицо матери. Он оставил ее одну. В комнате, где очень скоро будет не теплее, чем на улице. Он почувствовал себя дурно при мысли, что случилось бы, будь сейчас зима. Злость на неизвестного подонка ослабела. Стало слишком дискомфортно. Не только телу. Андрей побежал назад.

Мать встретила его в прихожей.

— Слава Богу, — воскликнула она, увидев сына. — Босиком? Андрейка!

Важнее целых стекол и выявления хулигана для нее была невредимость сына.

— Сбежал! Гад! — Андрей растерянно остановился, заключил мать в объятия.

— Я вызвала милицию, — пробормотала она.

— Да?

Какой смысл, хотел добавить он, но промолчал. Не оставлять же все, как есть?

Через пару минут на улице послышался визг шин милицейского «Рафика».

2.

— И что менты? — спросил Руслан.

Андрей сжимал трубку так, что она скрипела. Еще немного — и, кажется, что разломается.

Весь день его трясло. Наверное, самое паршивое воскресение в его жизни. Может, и в жизни его матери. Раньше ничего такого, что шло с этим хоть в какое-то сравнение, не случалось. Так хотелось, чтобы этот день закончился, не просто поскорее, хотелось, чтобы раз — и его нет. Естественно, ему было суждено тянуться едва ли не вечность.

Андрей ходил из угла в угол. Мать лежала у себя на диване и смотрела в потолок. Хорошо хоть, стекло к утру вставили. Мать позвонила своему брату, дяде Коле, прямо среди ночи. Тот не возмущался, сразу стал собираться, у каких-то знакомых раздобыл стекло — не ждать же пока магазины откроются? Единственный плюс.

— Ничего хорошего, — пробормотал Андрей, скосив глаз на рифленую дверь своей комнаты: не хотелось лишний раз терзать мать напоминанием прошедшей ночи.

Впрочем, она наверняка думает об этом каждую минуту. И еще долго не забудет случившееся.

— То есть как? — спросил Руслан.

Андрей выдержал паузу, чтобы его голос прозвучал негромко. Какие-то моменты, когда он переключался на что-то другое, сегодня были, но стоило ему все пересказать позвонившему другу, как его опять затрясло от гнева и тревоги.

— Вот так. Они говорят, что если конкретных подозреваемых нет, толку никакого. Мол, надо было хулигана по горячим следам задержать.

Руслан хмыкнул.

— Ты ведь сказал им про свою брюнетку?

— Сказал, — вяло подтвердил Андрей. — Но ведь сначала я им сказал, что окно разбил мужчина.

— Значит, она подговорила кого-то.

— Я все это сказал. Но тот из трех, что поглавнее был, посмеялся и заявил, что все это домыслы. Мол, если та девица сама не признается, никто ничего не сделает. Она, мол, наверняка дома в две дырки мирно сопит, и мама с папой дома, подтвердят, что дочка никуда не выходила. Так что вряд ли что будет, если у меня на этом все.

— Так что? — удивился Руслан. — Они вообще ничего не сделают?

— Не знаю. Адрес Ковалевских я им дал. Но… похоже, действительно толку от этого немного.

— Во блин, — пробормотал Руслан.

После непродолжительной паузы он спросил:

— Андрюха, ты сам-то уверен, что это брюнетка постаралась?

Андрей вспомнил лицо старшего лейтенанта, что задавал вопросы. Что-то подсказывало Андрею, что скептицизм у сыщика вызвала его собственная неуверенность. Сначала Андрей сказал, что никто ему на ум не приходит, нет у него врагов. Похоже, шок из-за случившегося, подавленно-паническое состояние матери не позволили вовремя вспомнить о Ковалевской. Еще бы, такого он даже от нее не ожидал. Но ведь следовало бы.

Когда он почувствовал равнодушное бессилие сыщиков, Андрей поправился, заговорил про брюнетку, но у них наверняка создалось впечатление, что он хватается за крайний вариант. Наверняка ошибочный.

— Уверен, — пробормотал Андрей.

Руслан промолчал, как бы ожидая каких-то подтверждений.

— Кому еще? — Андрей с новой силой сжал трубку, и та протестующе заскрипела. — Посуди сам. Она ведь сказанула, что не все еще потеряно, когда я заявил, что у меня все хорошо. Не удержалась, проговорилась. Она себя выдала.

— Но никто этого не слышал, кроме тебя? — уточнил Руслан.

— Не слышал. Но это она, Руслик, она. Ей разве попросить некого? У такой смазливой сучки желающих найдется. Кому еще? Она ненормальная, свихнулась на том, чтобы испортить мне, как можно больше крови.

Руслан не отрицал это, но и не подтверждал. Похоже, не видел в этом смысла. Он решил переменить тему:

— На работу завтра пойдешь?

— Нет. Позвонил Борисовне, предупредил, что мне нужен день-два, прийти в себя. С матерью побыть. Да и к следователю надо сходить.

— Ко мне не придешь?

— Извини, Руслик, ни о чем говорить спокойно не смогу. Только тебя загружу всей этой фигней.

— А с Машей что? Не звонил еще сегодня?

Андрей тяжело-тяжело вздохнул:

— И хотелось бы встретиться, она на меня умиротворяющее действует, и беспокоить ее не хочется. Наверное, скажу, что мать неважно чувствует, и сегодня не могу встретиться.

Он подумал и тихо добавил:

— В принципе, это ведь не ложь. Так оно и сеть. Не хочется мать одну оставлять.

3.

Яна стояла в сторонке и рассеянно следила за дурачившимися одноклассниками.

Только что они узнали, что географии сегодня не будет. Не придет учитель. То ли заболел, то ли какие-то семейные обстоятельства, точно неизвестно. И вот ребятня, довольная внезапно образовавшейся «форточкой», выплескивала радость в ожидании своей участи — классная руководительница или директриса придет и вынесет свой вердикт: гулять или идти на другой урок. Но, так или иначе, сегодня на один час учиться меньше.

Одна лишь Яна после этой новости ощутила беспокойство.

Было от чего. Она уже задавалась вопросом: не переборщил ли Гена?

Он позвонил ей вчера ближе к полудню, как они и договаривались. Встретились, и она увела его на набережную. Она жаждала знать, все ли получилось, как надо. Пока шли, молчали. По телефону Гена уже сказал, чтобы она успокоилась, что он все сделал ювелирно, и ее преподу мало не покажется.

Устроившись на скамейке у реки, он подробно рассказал, что и как делал. Даже показал, какого размера использовал «камешек». Она пришла в восторг. Ее смутил лишь один момент, чуть позже, по приходе домой, вылившийся в серьезные сомнения. Она хотела знать любую мелочь и, конечно, поинтересовалась, орали вслед Гене матом или нет. Гена ответил, что в ответ не раздалось ни звука, наверное, он слишком быстро сбежал оттуда.

Ситуация изменилась, когда Яна пришла домой около трех часов пополудни. И приподнятое настроение оказалось подпорчено.

В ее отсутствие к ним приходили из милиции. Услышав это от матери, Яна подумала сразу о двух вещах: Гену все-таки кто-то увидел или же булыжником он нанес Андрюше тяжелую травму. Не этим ли объяснялось, что вслед Гене никто не кричал, и никто его не преследовал?

Мать сказала, что приходил человек в гражданке. Узнав, что Яны нет дома, поинтересовался, где она была этой ночью. Яна могла загулять после дискотеки до утра, но заранее решила, не делать этого. Так, на всякий случай. И правильно сделала. Ей и в голову не приходило, что к ней могут явиться менты. Интуиция ее не подвела.

— И это все? — спросила она мать. — Больше он ничего не говорил?

— Нет, — мать говорила спокойно, но чувствовалось, что она недовольна.

Недовольна, но сама у дочери ничего не пыталась выяснить. Мол, давай, выкладывай без предварительных запросов.

— И ты не спросила, в чем дело? Зачем я ему?

Мать покачала головой.

— Он сказал, что хочет поговорить с тобой лично. Номер телефона оставил, — мать помедлила и все-таки спросила. — Яна, что случилось?

Дочь пожала плечами и, прежде чем уйти в свою комнату, бросила:

— Наверное, из-за той драки, что вчера на дискотеке была. Как свидетельницу. Там кому-то руку сломали.

Кажется, объяснение мать устроило, и она о дочери забыла. Но ведь тот, что приходил, все-таки снова заявится.

Яна поборола страх очень быстро. Конечно, она бы не имела ничего против разбитой головы учителя, но вообще-то, задумывая весь этот спектакль, она рассчитывала лишь нагнать на него страху, выдрать у него добрый кусок нервов, заставить Андрюшу повозиться с разбитым окном. Про физический ущерб учителю она не думала и потому оказалась неподготовленной к «перевыполнению» нормы.

Со страхом, этим непривычным для себя чувством, она справилась с помощью двух основных аргументов. Во-первых, узнай кто-нибудь Гену, пришли бы к нему, а не к ней. Какое она имеет к Гене отношение? Она с ним не встречается. Во-вторых, если Андрюше действительно проломило голову, и он чего-то наговорил следователю именно про нее, это проблемы Гены. Она была ночью дома и знать ничего не знает. Если даже допустить, что Гену опознали, и позже он, оправдываясь, что-то скажет и про нее, Яна станет все отрицать. В крайнем случае, сама перейдет в нападение. Заявит, что пожаловалась Гене на учителя, и он стал храбриться, что отомстит ему. И Яна никогда бы не подумала, что Гена приведет свои бахвальства в исполнение. Поверят ей, а не ему. У него уже были какие-то проблемы с законом, кажется, даже получил условный срок, так что пусть только попробует, приплетет ее.

Но этого, конечно же, не могло быть. В противном случае, опознай его кто-нибудь, Гена не сидел бы с ней на скамеечке в середине дня в превосходном настроении. Его бы взяли тепленьким еще рано утром. Нет, просто Андрюша, если он вообще в сознании, наговорил про нее, Гена же не попался.

И все-таки Яна, представив Гену, почувствовала негодование. Что он там натворил? Вместо того чтобы просто разбить среди ночи окно, он запустил туда громадным булыжником, которым и убить можно! Конечно, Яна вовсе не заплачет, если паршивец Андрюша сдохнет, но это дело куда серьезней, и кто его знает, не вычислят ли как-нибудь сыщики Гену и не вцепятся ли в него так, чтобы он раскололся?

Яна вспомнила, как в субботу вечером удовлетворяла прихоти Гены, чтобы он ночью сделал то, что она хотела. Вспомнила, как он ставил ее на четвереньки и остервенело двигался, словно куда-то спешил и торопился кончить с этим делом. Почему-то ей было неприятно вспоминать об этом, несмотря на то, что за вечер она без проблем четыре раза испытала оргазм. Да, она не мучилась, не испытывала боль, она тоже получила удовольствие, но это ничего не меняло. Наверное, потому, что не сама она предложила эту бартерную сделку. Она считала, что Гена должен все сделать даже без такой платы. Он должен был удовлетворить ее прихоть даже не за секс с ней, а только за поцелуй ее стопы, раз уж на это пошло. Только за это. За право позволить ему что-то для нее сделать!

Что ж, будем считать, что она сделала ему невероятное одолжение. И вряд ли пойдет на это еще раз. Тем более что ей приходится думать о беседе с каким-то ментом.

На всякий случай она позвонила Гене, но его не было дома, и никто не мог сказать, когда он появится. Яна представила, как он снова повторяет, что сделал все чисто, и махнула на него рукой.

Покрутив бумажку с номером, что оставил следователь, Яна решила звонить первой. Если там что-то серьезно, ее все равно заставят ответить на какие-то вопросы. Разве виновный человек стремится сам узнать, что от него хотят правоохранительные органы?

Встреча произошла в тот же день. Следователь, удивившись ее прыти, предложил Яне прийти в его кабинет, если она так стремится узнать, зачем ему понадобилась. Яна, не долго думая, покинула квартиру и пришла в «ментовку», невыразительное двухэтажное здание из кирпича, примостившиеся среди частного сектора в пяти минутах ходьбы от центральной улицы.

Следователь оказался высоким, крепким, с вытянутым, но впечатляющим лицом. Смотрел так, словно все про нее знал. Яна не растерялась. Она хотела показать себя уверенной и спокойной, и у нее это получилось.

Она уже догадалась, что будь так все серьезно, ее бы ждали дома, а не оставляли телефон, словно предлагая ей решить, согласна ли она на свидание. Наверное, Андрюша упомянул ее имя, и в милиции вынуждены были ее проверить, это же их работа. Но после разговора с ее матерью, их интерес к Яне пропал. Мать подтвердила, что дочь была дома, и, когда ее спросили, уверена ли она в этом, не покрывает ли свою дочь, она предложила спросить то же самое у ее мужа.

Следователь спросил, где ночевала Яна и во сколько пришла домой. Получив от Яны ожидаемый ответ, следователь перешел к более туманным вопросам. Как Яна учится? Как отношения с одноклассниками? И с учителями? С кем из них отношения натянутые? Яна ожидала, что последует вопрос про Андрюшу, но сыщик ограничился общими фразами. Он вообще не упомянул имя нового учителя, и Яна на какой-то момент даже засомневалась, из-за Андрюши она здесь или нет.

Потом следователь попросил извинение за беспокойство и сказал, что она может идти.

Сейчас, ожидая прояснений по поводу следующего урока, Яна снова засомневалась. Неужели Андрюша получил камнем по голове? В противном случае, почему он не явился на работу? Если так, значит, вчера следователь, так быстро отпустивший Яну, фальшивил? И ситуация куда серьезней?

К Яне подошла одна из одноклассниц, но Яна невежливо попросила оставить ее одну, сославшись на усталость и начинавшуюся головную боль. Ей нужно было обдумать, как вести себя дальше при различных вариантах.

Не успела одноклассница отойти, как в поле зрения Яны возник… Андрюша. От неожиданности у Яны приоткрылся рот. Андрюша собственной персоной! Голова вовсе не в бинтах, вообще никаких следов того, что его приложили булыжником. Да, лицо какое-то странное, словно Андрюша где-то заблудился, и это его здорово рассердило. Он шел от лестничной площадки к кабинету географии, рассматривая учеников.

И Яна поняла, что ищет он ее.

Некоторые из ее одноклассников тоже заметили учителя, о неявки которого на работу уже было сказано. Они замолкали, задерживая взгляд на Андрюше, наверное, тоже сомневались, правильно ли они поняли, что происходит. Но из-за гвалта, заполнявшего этаж, заметили его не все.

Андрюша заглянул в пустой кабинет, обернулся. И увидел Яну. Без промедления подошел к ней.

— Ковалевская, зайди-ка на пару минут в мой кабинет.

— В чем дело, Андрей Анатоль…

— Не пререкайся, пожалуйста. Тебя попросил учитель, и, будь так любезна, сделай ему одолжение.

Яна пожала плечами. Почему-то ей не захотелось с ним спорить. Может, сейчас это даже неразумно.

— Ладно, — и она пошла следом за ним.

4.

Андрей пропустил брюнетку в класс и закрыл за ней дверь.

Ковалевская протопала на своих шпильках к первой парте и села. Глянула на него. Почти равнодушно и в то же время вызывающе.

— Встань, пожалуйста, — потребовал Андрей. — Я не разрешал тебе садиться.

— Мы в концлагере, и я — заключенная? — спросила Ковалевская.

Андрей игнорировал ее «умности».

— Я ведь стою, — заметил он. — Или у тебя ножки устали после беготни в ночь с субботы на воскресение?

Он следил за ее реакцией. Реакция была, но она никак не относилась к тому, чего он хотел.

Ковалевская резко встала.

— В чем дело? Что вам от меня надо? — она смотрела ему прямо в глаза.

Андрей не спешил отвечать на ее вопрос. Он долго колебался, стоит ли приходить в школу сегодня и пытаться разоблачить эту стерву. Ночью он плохо спал, впрочем, мать, кажется, вообще не спала. Андрей часто просыпался, ему без конца снилась какая-то бессвязная ерунда. Из всего этого логикой отдавало лишь от стекол, разлетающихся под ударом громадного булыжника.

Еще полчаса назад он не думал никуда идти. Борисовне он уже все объяснил, и директор сказала, чтобы он не волновался о работе. Только просила предупредить, если Андрей не сможет выйти и в среду.

И вот он поддался какому-то порыву, хотя, казалось, зачем ему сейчас ее видеть? Какой смысл? Неужели он думает, что Ковалевская признается, стоит на нее надавить? Так или иначе, он быстро оделся и почти побежал в школу. По часам он определил, что успевает к перерыву. Понимал, что не хватит терпения ждать, когда закончится урок.

Ему повезло. Он быстро нашел Ковалевскую и получил возможность говорить с ней наедине в пустом классе. Никто из ее одноклассников в кабинет не вошел, словно опасался сглазить потенциальную «форточку» в уроках. Тем лучше, тем лучше.

Сейчас, глядя на Ковалевскую, Андрей убедился, что она имеет отношение к разбитому окну в его комнате. Она себя выдала. Непроизвольно, но выдала. В противном случае она не подчинилась бы ему, затеяла скандал. Он ничего бы ей не сделал, и она это прекрасно знала. Не потому ли она пошла с ним в пустой кабинет, что посчитала неповиновение потенциальным прикрытием своего неучастия в хулиганстве? Поступила от противного, но не рассчитала?

И все же, несмотря на эту ошибку, внешне она себя никак не выдала. В глазах не было страха или ожидания подвоха. В них было лишь недоумение и ее обычное недовольство. И все. Кроме логических умозаключений Андрей ничего не получил. Ковалевская даже не отреагировала на фразу Андрея о ночной беготне. Даже не заметила, как бы между прочим, что провела ту ночь дома. Она пропустила эту фразу, как девушка, не имеющая представления, о чем ей говорят.

Андрей смотрел на нее, понимая, что брюнетка — уверенная в себе актриса, и поединок взглядов может длиться сколь угодно долго. Без существенного результата для Андрея. Но его упорство, к счастью, не иссякло.

— Долго вы на меня будете смотреть? — прервала Ковалевская затяжную паузу.

— Я думал, ты сама расскажешь. Ладно, я помогу тебе. Буду вести тебя за ручку по старым местам, чтобы ты все вспомнила.

— Что? Вы случайно не заболели?

Андрей зло усмехнулся, но решил оставить и эту фразочку без внимания.

— Знаю, знаю, в ночь с субботы на воскресение ты была дома. И это спокойно подтвердит твоя мамочка. Это я знаю… Не перебивай меня, — повысил он голос, заметив, как Ковалевская хотела что-то вставить. — Я и не говорю, что это ты разбила мое окно. Я спрашиваю тебя о другом: кого ты попросила о таком щепетильном одолжении?

Надо отдать ей должное, удивление выглядело натуральным.

— Что? Какое одолжение?

— Хорошо. Еще раз спрашиваю: кто из твоих знакомых это был? Обещаю: если не скажешь — пожалеешь. Я из тебя все равно выжму всю правду.

Похоже, Ковалевская осознала, что слишком долго играет в недоумение, забыв про свой извечный протестантизм и нелюбовь к учительским моралям. В самом деле, где ее предрасположенность к лучшей защите, которая есть ни что иное, как нападение?

— В чем дело? — зашипела она. — Я не обязана выслушивать весь этот бред. Если кому-то размолотили окно, это не значит, что…

— Заткнись. Если ты думаешь, что я позволю тебе… Стоять, я тебя не отпускал!

Ковалевская повернулась, намереваясь уйти, не дослушав Андрея.

— Соседям своим будешь рассказывать, кто тебе что должен!

— Стоять!

Он потянулся к ней рукой, собираясь задержать девицу. Он уже не контролировал себя, ее обращение на «ты» лишь усилило гнев.

Она отпрянула.

— Грабли свои убери!

Он одернул руку, шагнул вперед, собираясь загородить ей путь. Усилием воли затолкал злость куда-то внутрь и сказал:

— Тебе все равно придеться ответить на мои вопросы, так что лучше останься.

В следующее мгновение во взгляде Ковалевской что-то изменилось. Она замерла, как будто увидела за спиной Андрея немого свидетеля этой сцены.

Прежде, чем наступила развязка, Андрей успел подумать, что все-таки подцепил ее на крючок, заставил испытать хотя бы страх. Неясно, почему это произошло, но, кажется, получилось.

Он уже готовился развить успех. Сказать ей, что не собирается привлекать ее к уголовной ответственности, если она во всем сознается. Ему будет достаточно, если она пообещает, что перестанет кусать его, словно пронырливая крыса, которую очень тяжело поймать, которая не в силах покуситься на его жизнь, но, тем не менее, доставляет массу неприятностей. Ему будет достаточно только этого. Пусть дальше их жизни пойдут параллельными дорогами.

Он хотел это сказать. Но не успел.

Ковалевская завизжала. Без видимой причины. Завизжала так, словно увидела у него в руке нож.

После чего, оттолкнув его, бросилась прочь из класса.