«В эту секунду послышался скрежет автомобильных тормозов…»

Конон рассказывал мне эпизод своего ареста неоднократно. И всегда волновался, хотя перед ним сидел всего-навсего старый друг со студенческих времен…

Да, это был полицейский автомобиль. Из него выскочили люди в штатском, и один из них надел на руки сэра Гордона Лонсдейла наручники, вырвав у него предварительно хозяйственную сумку с документами, которую принесла на встречу неожиданно пришедшая с Хаутоном Джи… До конца своих дней Конон так и не пришел к окончательному выводу, было ли это случайностью или заранее обдуманным предательством.

…Полицейский автомобиль мчался, не соблюдая никаких правил. Он пересек Вестминстерский мост, пронесся мимо здания парламента и повернул в сторону Скотленд-Ярда. Справа от Лонсдейла сидел полицейский инспектор Фергюссон-Смит и все время держал его руку, видимо, желая проверить пульс.

— Вы что, врач? — спросил его арестованный.

— Нет. Мы везем вас в Скотленд-Ярд, старина, — ответил он.

Впрочем, Фергюссон-Смит оставил руку Лонсдейла в покое. Видимо, он никак не мог понять, почему подопечный ведет себя так спокойно. Привыкнув работать с уголовниками, он, видимо, не понимал, что разведчики в принципе люди из другого теста. Арест или что-либо более скверное может случиться в любой момент и в любом месте.

Поэтому Лонсдейл, отбросив сиюминутные переживания, принялся лихорадочно перебирать в уме все свои действия в эти последние дни, пытаясь просчитать, кого еще могла прихватить контрразведка. В целом он пришел к выводу, что дела в принципе не безнадежные. Его радист уже благополучно покинул страну. Это же удалось сделать и некоторым другим коллегам, на которых арест Лонсдейла мог отразиться самым пагубным образом.

Затем мысли арестованного обратились к предстоящей встрече с противником в весьма невыгодных для него условиях. Лонсдейлу предстояло в первую очередь встретиться со старшим чином английской полиции. Для уголовника он мог быть наверняка грозным противником, а для разведчика, может быть, и не очень… В принципе картина, которую Лонсдейл нарисовал в своем воображении, оказалась точной копией Дж. — Дж. Смита — суперинтенданта полиции. В правоте своих предположений арестант убедился, как только переступил порог Скотленд-Ярда. Его провели по бесконечным коридорам и лестницам в помещение Особого управления. В этой святая святых британской полиции, занимавшейся только особо важными делами, Лонсдейла прежде всего поразило полное отсутствие дисциплины. Как только арестованный появился на этаже, занимаемом Особым управлением, из всех кабинетов высыпали средние и мелкие чины, уставившиеся на него, как баран на новые ворота. Стало ясно, что арестованный разведчик в этих стенах явление редкое…

Лонсдейла привели в комнату для допросов. Открыв дверь, он увидел, что стол следователя находится слева. Прямо напротив двери было большое окно, выходящее на набережную Темзы, справа от него стоял второй стол. В комнате было еще и кресло, предназначенное, видимо, для арестованного. Некоторое время он стоял посередине комнаты, окруженный сыщиками, продолжавшими держать его за кисти рук, до тех пор пока не появился Дж. — Дж. Смит. Это была первая встреча лицом к лицу. Живое впечатление о противнике лишь укрепило уверенность Лонсдейла, что борьба может быть на равных. Тут Лонсдейл впервые услышал, что арестован по подозрению в шпионаже. До этого никто не сказал ни слова. Смит приказал раздеть и обыскать арестованного.

Обыск продолжался долго. Содержимое всех его карманов было высыпано на стол. После этого Лонсдейлу была возвращена одежда. Дж. — Дж. Смит приказал сложить все, что было вынуто из карманов арестованного, в большой пакет и уже собирался унести его. Но тут Лонсдейл мягко остановил его, потребовав составления описи его имущества и подсчета отобранных денег.

— Разве вы не знаете, сколько у вас было с собой? — невинным тоном спросил Смит.

— Конечно, знаю. Но я хочу, чтобы это было запротоколировано.

Наконец, опись имущества была составлена и показана арестованному. Он сразу же заметил, что одна из пишущих ручек была записана как «шариковая».

— Минуточку. Это ведь не просто копеечный карандаш. Это дорогая вещь.

И Лонсдейл взял свой золотой «паркер» в руки. «Не трогайте ручку!» — завопил Смит с непередаваемым ужасом. Он, несомненно, считал, что эта ручка представляла собой замаскированное оружие. Тем более что, взяв ручку, арестант совершенно случайно направил ее конец в сторону Смита. Еще секунда — и тот, наверное, бросился бы на пол. Улыбнувшись, Лонсдейл сказал Смиту: «Вы прочитали слишком много детективных романов…»

Наконец, список изъятого имущества был утвержден. Суперинтендант Смит уселся за письменный стол, предложив Лонсдейлу кресло. Начался допрос. С нетерпением арестант ждал его первой фразы. Она была стандартна: «Нам все известно, и в ваших же интересах сделать чистосердечное признание. Поэтому я рекомендую вам рассказать всю правду».

— Великолепно, — ответствовал ему Лонсдейл. — Раз вы обо всем знаете, то к чему нам терять даром время на разговоры? Между прочим, я нахожусь в Англии уже шесть лет. Кстати, по английскому закону я имею право сообщить своему адвокату о моем аресте.

Вскочив из-за стола, Смит заявил, что должен уйти куда-то и когда он вернется, арестованный может звонить адвокату. Вернулся суперинтендант, правда, через семь часов, а это было уже около трех часов утра…

Пока Смит отсутствовал, при Лонсдейле все время дежурили три детектива при оружии, естественно. Они часто сменялись. Некоторые из них пытались завязать с ним разговор. Кто-то стращал последствиями его ареста, кто-то «сочувствовал», кто-то давал «полезные» советы. Применялись, короче говоря, все стандартные приемы психологической обработки арестованного…

Вернувшись незадолго до рассвета, Смит сообщил, что в квартире Лонсдейла произведен обыск. Найдены шифры и деньги, заявил он и снова завел уже успевший надоесть подследственному разговор о том, что в его интересах сознаться и раскаяться. Лонсдейл еще раз повторил, что не будет отвечать ни на один вопрос, пока не увидится со своим адвокатом. Видимо, почувствовав, что даже суперинтендант Особогоуправления не может до бесконечности попирать закон, Смит сказал, что арестованный может позвонить своему адвокату.

Было уже семь часов утра. Адвокат жил за городом, но удалось разыскать его домашний номер в одной из телефонных книг, имевшихся в комнате для допросов. Подошла жена адвоката и сообщила, что господин Хард спит и лучше позвонить ему попозже. Но ей было сказано, что адвокат нужен по исключительно срочному и важному делу. Хард, взяв трубку, сразу же насторожился, когда услыхал, что его клиент находится в Скотленд-Ярде.

— Если вы арестованы, то почему вас держат в Скотленд-Ярде? — спросил он. — Туда люди могут являться только добровольно. Арестованных должны содержать в камерах предварительного заключения в полицейском участке.

Лонсдейл ответил, что также был весьма удивлен теми действиями, которые полиция совершила с момента его ареста на улице Ватерлоо-роуд. На лице супера Смита, который слушал разговор, появились некоторые признаки смущения, и сразу же после окончания телефонного разговора Лонсдейла усадили в машину и отвезли в полицейский участок на Боу-стрит. Хаутона и Джи вывезли одновременно с ним, но в другой автомашине…

В полицейском участке на Боу-стрит советский разведчик впервые после ареста увидел Хаутона, который держал себя отнюдь не враждебно, как ожидалось. С тех пор Лонсдейл много думал о его поведении и пришел, видимо, к правильным выводам. Прежде всего, Хаутон был крайне удивлен, увидев, что его шеф оказался в том же положении, что и он, ибо думал, что Лонсдейл обладает дипломатической неприкосновенностью и его наказание сведется к высылке из страны. На него, видимо, произвел впечатление тот факт, что шеф шел на такой же риск, как и он сам, причем делал это по собственной воле. Во-вторых, Хаутон был уверен, что его готовность признаться во всем и сотрудничать с полицией обеспечит ему небольшое наказание. На прогулках он говорил другим заключенным, что рассчитывает получить не более трех лет…

Смит потребовал, чтобы все арестованные дали отпечатки своих пальцев. Хаутон и Джи согласились, а Лонсдейл наотрез отказался. Он также не стал ставить свою фамилию на описи вещей, изъятых при аресте. Дело в том, что в эту опись было без согласия задержанного включено содержание хозяйственной сумки Джи, а сумка была вскрыта в его отсутствие. В то же время по профессиональной привычке Лонсдейл внимательно прочитал и запомнил список секретных документов, обнаруженных в сумке. А вот в обвинительном заключении фигурировала только часть этих документов. Поразмыслив, он догадался, что не упомянутыми оказались те документы, которые касались весьма засекреченной американской деятельности в Европе, и в частности в Англии.

Наконец процедура формального предъявления обвинения завершилась. Арестованных отвели в камеры. В дверях каждой из них имелся небольшой люк для передачи пищи. Полиция оставила эти люки открытыми и разместила всю компанию по соседству, видимо, ожидая, что бывшие коллеги будут переговариваться через коридор и разгласят какие-нибудь тайны. Но Хаутон уже успел рассказать все, что мог, и уговорил Джи сделать то же самое, а Лонсдейл, естественно, молчал…

Утром следующего дня в камере Лонсдейла появился адвокат. Дверь оставалась открытой, а сопровождавший мистера Харда полицейский предупредительно удалился на почтительное расстояние. Арестованный уже несколько лет знал Харда, ибо часто обращался к нему по делам своих фирм. Он был одним из партнеров хорошо известной в лондонском Сити адвокатской фирмы «Стенли и К°». Хард попросил рассказать, в чем дело. Вместо ответа Лонсдейл передал ему копию обвинения. Адвокат внимательно прочитал обвинение несколько раз. При всей его сдержанности он не смог скрыть глубочайшего изумления. Вот это сюрприз! Его знакомый, удачливый бизнесмен, бывший студент Лондонского университета, член Королевской заморской лиги, который не однажды приглашал его в королевскую ложу, арестован по обвинению в шпионаже! У Харда удивленно полезли вверх брови, но вслух он ничего не сказал. Только глубоко вздохнул, подумал несколько минут и медленно произнес: «Все это не так уж страшно. Вас обвиняют в шпионаже, но здесь нет никаких доказательств передачи государственных секретов потенциальному противнику. Поэтому по закону от 1911 года о сохранении государственной тайны ваше дело должно рассматриваться по статье о незаконном сборе материалов, содержащих государственную тайну. Эта статья предусматривает от трех до пяти лет тюрьмы в отличие от 14 лет за шпионаж».

Лонсдейл был в принципе знаком с законом о сохранении государственной тайны и давно уже сам пришел к тому же выводу. Было, конечно же, очень приятно узнать, что у них с адвокатом одна и та же точка зрения. Харду была высказана просьба подыскать опытного защитника, и он обещал это сделать. Что касается Хаутона, то Лонсдейл не считал себя морально обязанным помогать ему, так как слышал, как он сказал Джи, что уже сделал подробные признания и советует ей поступить так же. Было совершенно очевидно, что он уже вовсю сотрудничает с полицией и контрразведкой.

В 10 часов утра на другой день обвиняемых ввели в зал суда, который находился в том же здании. Смит объяснил судье, почему все трое арестованы, и попросил его дать указание содержать всех под стражей на время следствия. Лонсдейл очень внимательно слушал Смита и сразу же заметил, что всех арестантов обвиняют уже не в шпионаже, а в «тайном сговоре с целью нарушить закон о сохранении государственной тайны». «Тайный сговор» — старый термин английского права. Для того чтобы суд нашел обвиняемого виновным, достаточно доказать лишь наличие умысла, намерения нарушить закон. Эта юридическая уловка применялась английскими королями в их борьбе с крупными феодалами. В течение сотен лет максимальное наказание за тайный сговор составляло один год лишения свободы. В начале пятидесятых годов некий судья, разбирая дело какого-то крупного контрабандиста, заявил, что поскольку тайный сговор основывается на судебных прецедентах, а не на законах, изданных парламентом, то судья может выносить приговор по такому делу по своему усмотрению. С тех пор принято считать, что за умысел — намерение совершить преступление — нельзя вынести более сурового приговора, чем тот, который предусматривается законом за само преступление…

Суперинтендант Смит выступал перед судьей буквально две-три минуты. Судья уже готовился удовлетворить его просьбу содержать арестованных под стражей во время следствия, когда адвокат заявил ходатайство о том, чтобы отпустить Лонсдейла на поруки под залог. Было очевидным, что у подсудимого не было ни малейшего шанса добиться этого. Но с помощью этой уловки можно было вытянуть из Смита нужную дополнительную информацию. Разведка в принципе продолжалась даже здесь. И действительно, судья попросил Смита подробнее осветить дело, чтобы он мог принять решение по ходатайству арестованного. Смиту пришлось описать процедуру ареста, его точное время, обстоятельства и тому подобное, а также сказать, какие имеются доказательства вины задержанных. Для Лонсдейла весьма полезно было получить эти сведения именно в тот момент, хотя уже заранее было ясно, что судья удовлетворит не ходатайство адвоката, а просьбу Смита. Так он и сделал. Он решил содержать всех троих под стражей в течение семи дней.

Троицу отвели во двор и посадили в «черную Марию», которую преступники называют почему-то «мясным фургоном». Каждого человека помещают в отдельную крохотную темную кабинку и доставляют в следственную тюрьму. Разумеется, в Англии к названию каждого такого учреждения добавляют «Тюрьма Ее Величества». Впервые Лонсдейл испытал «королевское гостеприимство» в следственной тюрьме «Брикстон». Это была тюрьма королевы, но отнюдь не королевская тюрьма…

Итак, 7 февраля 1961 года началось предварительное слушание дела. Небольшое помещение суда первой инстанции было до отказа забито представителями прессы. Обвинение против арестованных поддерживал генеральный прокурор сэр Реджиналд Мэннингхем-Буллер, светило британской юриспруденции. Среди английских юристов и иногда даже в прессе его обычно называли «сэр Устрашающий», обыгрывая фонетическое сходство его фамилии с английским словом «булли» — забияка. Как утверждали знавшие прокурора, в любом деле он шел напролом, как бульдозер, почти целиком полагаясь на внешние эффекты. Так было и в случае Лонсдейла. Но не имея никаких доказательств о его разведывательной деятельности, за исключением тех материалов, которые были захвачены в момент ареста, генеральный прокурор сразу же попал в затруднительное положение. Троицу пришлось обвинить не в шпионаже, а в тайном сговоре нарушить закон о государственной тайне. С точки зрения английской судебной практики это было весьма несолидно.

Именно поэтому даже на предварительном слушании дела в суде первой инстанции обвинение вел сам генеральный прокурор. Защитник Лонсдейла сказал ему, что не помнит ни одного подобного случая в прошлом. Чтобы прикрыть допущенную контрразведкой ошибку, и была привлечена «тяжелая артиллерия» в лице «сэра Устрашающего». В своей вступительной речи генеральный прокурор сделал главный упор на найденные у Лонсдейла шифры и оперативную технику, хотя хранение подобных предметов само по себе не является преступлением. Нетрудно было догадаться, что прокурор делал ставку на западную прессу, рассчитывая, что газетные статьи и фотографии заранее настроят общественное мнение и, главное, будущих присяжных заседателей против обвиняемых. И пресса действительно подняла невероятную шумиху. Сам «сэр Устрашающий», как видно, ничего не имел против — шумное дело служило ему дополнительной рекламой. А реклама нужна не только товарам, но и прокурорам.

В свое время суперинтендант Смит уверял Лонсдейла, что английская контрразведка знала о нем абсолютно все. По его словам, дело было совершенно ясным и предрешенным. Поэтому советский разведчик был немало удивлен, узнав, что обвинение намерено выставить против троицы несколько десятков свидетелей. В Англии, как и везде, известно, что чем больше свидетелей, тем менее обосновано обвинение. Стало очевидно, что ведется нечто вроде генеральной репетиции основного процесса е целью натренировать свидетелей и подготовить английское общественное мнение к беспрецедентным приговорам…

А тогда в завершение слушания дела судья вынес решение о передаче его на рассмотрение в Центральный уголовный суд «Олд Бейли», как его прозвали в Англии по названию улицы, где он расположен.

Защитник сказал, что процесс начнется 7 марта под председательством судьи Хилберри. Однако за два дня до этой даты было объявлено, что дело решил рассматривать сам верховный судья лорд Паркер. Такой «перехват» сенсационного дела считается неэтичным в английских адвокатских кругах и рассматривается как попытка воспользоваться даровой рекламой в бульварной прессе, подробно и скандально освещающей такие процессы. Как правило, верховный судья занимается исключительно разбором апелляций. Для лорда Паркера тот процесс стал его первым уголовным делом с тех пор, как он был назначен верховным судьей. Не исключено, что лорд взялся за это дело, поскольку не был уверен, что Хилберри справится с поставленной перед ним задачей.

За несколько дней до начала процесса Лонсдейла посетил адвокат Хард. Он был очень возбужден и сразу же сказал, что хочет обсудить с ним очень важное коммерческое дело. Тогда подсудимый подумал, что адвокат имеет в виду судьбу четырех фирм. Но это было не так. Хард получил несколько весьма неожиданных предложений от прессы. Казалось, буквально все газеты жаждут опубликовать мемуары советского разведчика и готовы уплатить за них баснословные деньги. Выслушав Харда, Лонсдейл попросил его забыть об этом деле. Однако утром следующего дня Хард снова был у своего подзащитного. Оказывалось, что его отказ лишь увеличил ажиотаж, царивший среди газетчиков. Теперь предлагали уже десятки тысяч фунтов стерлингов. По существующим правилам Хард получил бы солидные комиссионные, если бы подобная сделка была заключена. Но Лонсдейл разочаровал Харда, сказав, что ему не нужны деньги, ибо по тюремным правилам он не имеет права приобретать ничего, кроме газет, книг и журналов, и поэтому не видит надобности в «побочных заработках». Однако и этот довод не произвел на адвоката никакого впечатления. Тогда подзащитный привел еще один довод, сказав, что, отрицая предъявленное ему обвинение, он не желает давать материалы для обвинителей. Хард рассмеялся. «Какой вы чудак, — воскликнул он. — Да разве кто-нибудь рассчитывает, что вы напишете правду? Газете требуется лишь ваша подпись, а «мемуары» они выдумают сами». Дня через два Хард снова был у Лонсдейла: «Гордон, я принес вам потрясающее предложение». Оказалось, одна из газет была готова заплатить ему две с половиной тысячи фунтов за одно лишь «право первой руки», то есть право сделать первое предложение в случае, если советский шпион все-таки решит в будущем писать мемуары.

— Но ведь я не собираюсь ничего писать…

— Тогда тем более надо принять хотя бы этот задаток. Газета прекрасно знает, что идет на немалый риск, но считает, что игра стоит свеч.

Лонсдейлу предстояли большие судебные издержки, ибо защита обошлась в 4 тысячи фунтов стерлингов, и он в конце концов решил воспользоваться заманчивым предложением газеты. Впоследствии, когда уже был на свободе, он решил написать книгу о своей разведывательной деятельности. Отрывки из нее Лонсдейл, уже Конон Молодый, и предложил газете, выплатившей ему тогда изрядную сумму. Ее риск таким образом оправдался.

Суд над троицей начался 13 марта 1961 года. В отношении Лонсдейла исход дела был вроде бы предрешен. Защитники заверяли, что он будет приговорен к максимальному наказанию, предусмотренному законом об охране государственной тайны в мирное время, то есть 14 годам заключения в тюрьме…

Верховный судья лорд Паркер восседал на своем месте с холодной и высокомерной улыбкой на бескровных, плотно сжатых губах. В его репликах, которые он бросал всем, особенно обвиняемым, сквозило нескрываемое презрение. Он даже не говорил, а изрекал, мало напоминая гордого служителя Фемиды. Исключение составляли лишь те моменты, когда он торжественно удалялся из зала суда в своей затянутой в талии и расклешенной книзу мантии, которая покачивалась на его бедрах, как юбка. Не менее экзотическое впечатление производил и генеральный прокурор в длинном белом парике и черной мантии. Это была пышная инсценировка, в которой главные роли исполняли лорд Паркер и «сэр Устрашающий». После некоторых осложнений с коллегией присяжных (один из защитников отклонил из состава присяжных заседателей всех женщин) началось судебное разбирательство. Генеральный прокурор развернулся вовсю. Для него это был, безусловно, эпохальный день. Как потом выяснилось, действительно через некоторое время он был произведен в лорд-канцлеры. Будущий лорд бойко читал по бумажке заготовленную заранее обвинительную речь и в нужные моменты с нескрываемым самодовольством демонстрировал различные вещественные доказательства.

Затем наступила очередь ставшего тогда уже знаменитым суперинтенданта Дж. — Дж. Смита из Скотленд-Ярда. Но произошла какая-то странная перемена в его манерах и поведении. Голос звучал робко и неуверенно. Он сильно смахивал на школьника, не успевшего вызубрить урок. Впрочем, поведение Смита тоже нашло свое объяснение. Оказалось, что Смиту предстояло вскоре уйти в отставку, и он рассчитывал заработать на громком деле Орден Британской империи и повышение до чина главного суперинтенданта. Но на свою беду Смит подзавалился на этом решающем для него экзамене. Вскоре после процесса его уволили из полиции без повышения и без награды. Показания Смита были заранее продуманы, но подвели свидетели, которые оказались плохо подготовленными, да и вещественные доказательства были не столь вещественными, как хотелось бы этого генеральному прокурору.

Наконец, начался допрос. Первым давал показания Хаутон, и чем больше он говорил, тем хуже оборачивалось дело для него самого. Из его показаний стало ясно, что он знает своего шефа значительно дольше, чем полгода, как думало обвинение. Напрашивался элементарный вывод — раз он работал с Лонсдейлом более длительный период, значит, мог передать ему больше секретных материалов. Затем он признал, что предлагал себя Смиту в качестве свидетеля, чтобы дать показания против остальных обвиняемых. Короче говоря, он хотел спасти свою шкуру, выступая против Лонсдейла и против своей возлюбленной Джи. Вряд ли он не понимал, что его показания могли повредить только Джи. Советского разведчика он знал не как Гордона Лонсдейла, а как Алекса Джонсона, капитана второго ранга американского военно-морского флота. В своих показаниях Хаутон утверждал, что начал передавать материалы после зверского избиения его какими-то «лондонскими громилами». Опасаясь-де за свою жизнь, он и согласился выполнять просьбы капитана. Впрочем, он ничего не мог ответить на вопрос судьи, почему он не искал защиты у полиции. Его нелепые измышления ни на кого не произвели впечатления. У всех в общем-то сложилось мнение, что в своих показаниях он врал от начала до конца.

Мисс Джи также решила давать показания. Ее допрос занял день с небольшим. Оба подсудимых в общей сложности выступали в течение трех дней. Она рассказала душещипательную историю о том, как любовь к Хаутону и надежда, что он женится на ней, заставили ее встать на неверный, как она теперь поняла, путь. Впрочем, может быть, оно так и было в действительности. Но верховный судья пришел к иному выводу. Тем не менее Джи удалось доказать, что акции и ценные бумаги, обнаруженные при обыске в ее доме, она приобрела задолго до того, как узнала о существовании Лонсдейла…

Сам же главный подсудимый решил не давать никаких показаний. Ему было совершенно ясно, что они не принесут пользы и к тому же смогут привести к перекрестному допросу со стороны генерального прокурора и его «младших» по всем аспектам его деятельности в Англии в течение шести лет. А это вряд ли было бы целесообразно.

За день до окончания процесса адвокат Хард сообщил, что Лонсдейла очень хотел бы видеть представитель газеты «Пипл», которая уже выплатила 2500 фунтов в надежде, что он напишет для нее свои мемуары. Газете удалось добиться встречи с под судимым, вопреки тюремным правилам. По словам Харда, эта воскресная газета с тиражом более пяти миллионов экземпляров пользуется большим влиянием и располагает огромными средствами. А в условиях Запада это означает, что перед ней открыты все двери. Лонсдейл сказал Харду, что согласится повидаться с представителями газеты, если ее редактор даст письменное обязательство не разглашать содержание будущей беседы и даже самого факта встречи. Такое письменное обязательство было получено. В один из перерывов в судебных заседаниях Лонсдейла отвели в помещение для свиданий на нижнем этаже Центрального суда. К стене этого помещения было пристроено несколько будок, чуть побольше телефонных. Он зашел в одну из них и присел на скамейку. Перед ним было небольшое окошко с армированным стеклом. За стеклом находилась такая же будочка. Через минуту в ней появился мужчина небольшого роста. Его лицо показалось Лонсдейлу знакомым. Оказалось, что это главный репортер «Пипл» Кен Гарднер, фотография которого регулярно появлялась в этой газете. Он слыл мастером выискивания всевозможных сенсационных и скандальных дел. Поскольку на встречу отвели всего пять минут, Гарднер сразу же приступил к делу. Он спросил, намерен ли советский шпион написать мемуары. Тот ответил, что вряд ли.

— Мы ведь заплатили бы вам колоссальные деньги! — воскликнул Гарднер. — Какой смысл отказываться!

— В моем положении деньги-то, в общем, не очень и нужны.

— Что вы?! Ведь у вас есть семья или другие родственники. Мы доставим деньги чистоганом в любую точку земного шара и передадим их любому лицу по вашему указанию. Позаботьтесь о своих детях! Мы вложим деньги в самые надежные ценные бумаги, и к вашему выходу из тюрьмы вы будете очень богатым человеком.

Если бы не жесткий регламент встречи, Гарднер, видимо, еще очень долго уговаривал бы своего «клиента», но взглянув на часы, сказал:

— Наше время истекает. Можно задать вам два вопроса?

— Пожалуйста, но только помните, что вы пока не имеете права публиковать мои ответы.

— Первый вопрос. Сегодня присяжные заседатели вынесут свое решение. Как вы настроены: оптимистически или пессимистически?

— Ни так и не этак.

— А как же?

— Реалистически.

— А как это понять?

— Вы присутствовали на всех заседаниях суда. Понимайте, как хотите.

— Второй вопрос. Кто ваша самая любимая женщина?

— Моя жена… А вы ожидали другого ответа?

Процесс подходил к концу. Верховный судья несколько часов кряду резюмировал весь процесс для присяжных заседателей, чтобы «помочь» им прийти к правильному решению. Он всячески подчеркивал обстоятельства, действовавшие не в пользу обвиняемых, и ловко обходил стороной все слабости обвинения. При этом он с максимальным эффектом использовал интонацию. Все, что говорило в пользу троицы, упоминалось с иронией, а то и с сарказмом. Малейший довод против обвиняемых преподносился многозначительным, зловещим тоном, как бы напоминающим присяжным заседателям, что они ч*уть было не погубили Великобританию. Богатством интонаций и тембровых оттенков лорд Паркер мог потягаться с любым актером. К сожалению, стенограмма не передает интонации, и на бумаге его резюме для непосвященного человека выглядит почти объективным.

Наконец, присяжные ушли совещаться. Зал суда опустел, обвиняемых отвели в камеры. Минут через сорок их снова повели в зал суда. Лонсдейл был удивлен, что присяжные так быстро вынесли решение. Оказалось, он ошибся… Видимо, среди присяжных возникли разногласия и их главный попросил верховного судью разъяснить им, можно ли при обвинении в заговоре принять решение, ЧТО ОДИН из подсудимых невиновен. Ответ Паркера продолжался около получаса. Советский разведчик слушал его с напряженным вниманием, но все же так и не понял смысла: «да» или «нет». Он тут же спросил у своего адвоката, как тот понял верховного судью. Хард неопределенно пожал плечами и сказал, что это очень сложный вопрос.

— Что же могли понять присяжные заседатели, если даже юристы не могут сказать, что означает ответ лорда Паркера? спросил Лонсдейл.

— Да разве мог бы он стать верховным судьей, если бы его ответы были вразумительными, — ответил адвокат.

Подсудимых отвели в камеры минут на тридцать, а затем они вновь поднялись в зал суда. Судья спросил главного из присяжных, пришли ли они к какому-нибудь решению. Тот ответил утвердительно и тут же зачитал решение. Все обвиняемые были признаны виновными в тайном сговоре с целью нарушения закона о сохранении государственной тайны.

Затем, в соответствии с английскими правилами судопроизводства, снова выступил суперинтендант Дж. — Дж. Смит. Он подробно рассказал о каждом из обвиняемых, а о Лонсдейле сказал следующее: «Нам не удалось установить его подлинную личность. Но, по-моему, он русский, кадровый советский разведчик». В доказательство этого своего умозаключения Смит привел тот факт, что на допросе имярек не ответил ни на один вопрос.

Лонсдейл был третьим по порядку в списке подсудимых, но лорд Паркер начал объявление приговоров с него. По наивности тот счел это благоприятным обстоятельством, так как рассчитывал быть приговоренным к 14 годам тюрьмы. Поскольку начали с него, значит, остальные получат не более чем лет по десять. К сожалению, это было не так.

— Вы, Лонсдейл, — сказал Паркер, — явно кадровый разведчик. Это опасная профессия, и, принадлежа к ней, человек должен быть готовым, а вы, несомненно, готовы, серьезно пострадать в случае провала. Более того, я считаю, что в данном случае именно вы были руководителем всех обвиняемых. Вас нашли виновным в правонарушении по обычному праву, и в этих случаях нет установленного максимального наказания, однако никакое наказание не может быть чрезмерным для данных обстоятельств. Я убежден, что данный тайный сговор длился много месяцев, и посему вы отправитесь в тюрьму на двадцать пять лет.

Зал ахнул, хотя в нем находились видавшие виды журналисты всего мира. Адвокат Хард тут же сообщил Лонсдейлу, что он «вошел в историю английского права», ибо до этого в соответствии с законом об уголовном правосудии от 1948 года считалось, что суд не может вынести приговора на срок более 20 лет… По 20 лет, в свою очередь, получили супруги Крогеры, по 15 — Хаутон и Джи.

Через несколько дней после окончания суда Лонсдейл спросил Харда, чем он объясняет столь суровый приговор. Подумав, Хард сказал: «Видите ли, сейчас у нас везде и во всем наблюдается инфляция! Растут цены, повышаются сроки наказания и так далее…»

Двадцать пять лет. Четверть века… Невозможно было сразу осознать это. Где-то подсознательно Лонсдейл-Молодый почувствовал некоторое облегчение, что суд, наконец, позади. Сразу же после объявления приговора всех троих отвели в камеры, расположенные под залом суда. Дверь камеры захлопнулась. И только поздно вечером их привезли в тюрьму «Уормвуд скрабе». А через несколько минут Молодый уже спал без сновидений. Видимо, сказались утомление и нервное напряжение предыдущих дней. В половине седьмого утра его разбудил звон колокола. Подъем. Начинался обычный тюремный день, каких, согласно приговору, ему предстояло провести здесь чуть больше девяти тысяч. Перспектива далеко не заманчивая. Пытаясь представить себе, что такое четверть века, Молодый обнаружил, что четверть века назад он был еще мальчишкой. А через 25 лет будет уже, как принято говорить, глубоким стариком. В общем-то не очень веселая перспектива… Можно, конечно, понять тех, которые решают «сэкономить» десяток тысяч дней в этих условиях и, как говорят англичане, «присоединяются к большинству», то есть кончают жизнь самоубийством вскоре после осуждения… Да, он понимал этих людей. Но не разделял их воззрений по этому поводу.

О том, как разведчик провел свои дни в тюрьме, лучше всего, конечно, расскажет он сам. Полистаем записки Молодого…