Когда с меня были сняты все ограничения на выезд в любые зарубежные страны-государства, мы с Наташей решили расписаться. Вернее, больше всего на этом настаивали лучшие подруги моей фактической жены по работе в ЦК ВЛКСМ. Обе еще были незамужними и считали такое положение ненормальным с точки зрения комсомольской морали. «Раз уж вы живете как муж с женой, — хором говорили Люся и Светлана, — то нечего и дурака валять. А то появится вдруг ребенок и будет считаться внебрачным, раз нет печатей в паспортах».

На том и порешили. Светлана, используя свои служебные связи, договорилась даже с ЗАГСом, который находился неподалеку от Наташиного дома, что нас зарегистрируют вне всякой очереди. Сделала она это для страховки, чтобы я не передумал. Мы подали заявление, пригласили самых близких друзей, и в воскресенье лучшие подруги подхватили меня с обеих сторон под руки и в сопровождении моей любимой Натали потащили в ЗАГС. Туда же съехались немногочисленные свидетели. А потом все завертелось как в чертовом колесе. Родилась дочь Маша. Родители Наташи переехали из Ленинграда в Москву, обменяв свою трехкомнатную квартиру на двухкомнатную в Первопрестольной. Но Сергей Васильевич и Полина Яковлевна так полюбили свою столь долгожданную внучку, что никаких сожалений по поводу утрат в городе на Неве, где провели всю блокаду, никогда не высказывали. К сожалению, Сергей Васильевич, изумительный человек и совершенно потрясающий дедушка, вскоре скончался. Все заботы о Машке, девочке своенравной и шаловливой, легли на Полину Яковлевну. А тут пришло время и моей долгосрочной служебной командировки в Югославию. Отдел кадров «Известий» подготовил выездные документы на меня, Наташу, Полину Яковлевну и Машу. Но бабушка категорически отказалась уезжать из Москвы, а наша дочка так же категорически отказалась покидать свою любимую бабулю. Так что пришлось собирать чемоданы на двоих.

Я, скорее всего, однолюб. Качество в общем-то неплохое для любого человека, если только он не занимается журналистикой. Недаром нашу профессию называют второй древнейшей. А она предполагает максимальную любовь ко всему, что тебя окружает в том месте, где ты в данный момент работаешь, невзирая на прежние симпатии. Иначе журналистики не получится. Тем более международной.

Мне вот всю жизнь мешала первая любовь — Италия, в которой прошли в трудах и путешествиях, радостях и огорчениях более тринадцати лет жизни. Сейчас принято делить журналистов-международников по разным регионам, коим они себя посвятили. Не знаю, правильно ли это, но одни называют себя американистами, другие — китаистами, даже венгеристы имеются. И если сие справедливо, то я конечно же убежденный «итальянист», хотя не так уж давно, но уже насовсем вернулся из Югославии. Я называю себя «итальянистом», но при этом не лопаюсь от гордости, а, скорее, огорчаюсь. «Итальянизм» очень мешал мне в работе на Балканах.

Белград не понравился мне с железнодорожного вокзала в первый же день моего приезда в столицу Югославии. Действительно, куда ему до древнего Рима?! Шумный, пыльный, провинциальный, несмотря на забитые товарами и продуктами прилавки магазинов. Позже отнюдь не в пользу югославской земли складывались сравнения от первых посещений далеких и близких республик и краев с их реками и озерами, горами и долинами, лесами и пещерами. Даже прославленная во всех мировых туристических каталогах Адриатика с более чистой водой у берегов, чем в Италии, казалась какой-то обедненной по сравнению с той, прежней. Да и писать первоначально было отсюда особенно не о чем. Напутствуя меня, заведующий бывшим сектором центрального аппарата КПСС весьма серьезно предупреждал быть сугубо осторожным в оценке нынешнего внутриполитического положения дружеской Югославии, ни в коем случае не поддаваться «вражеской пропаганде» о том, что в этой социалистической стране бытуют инфляция и проституция, лихоимство в партийно-бюрократической верхушке и безработица, чудовищно разбогатевшие на спекуляциях аферисты и роющиеся в помойках нищие, регулярно вспыхивающие в различных регионах забастовки, ибо ненасытный молох беспрецедентной инфляции каждый день делает богатых богаче, а бедных — еще беднее и, наконец, негаснущий пожар национальной розни в автономном крае Косово. Все это я увидел потом. А перед отъездом наш партийный функционер, предостерегающе подняв указательный палец, изрек на прощанье: «Будьте осторожны. Испортить отношения с Югославией просто, наладить трудно. Берите пример со своих предшественников. Пишите больше положительного. Особенно об опыте социалистического самоуправления. Оно делает в СФРЮ гигантские шаги вперед».

Предшественники писали о «партизанских кострах», боевой дружбе «огненных лет», о головокружительных успехах югославских агрокомплексов, о блестящих показателях передовых предприятий и судоверфей, выполняющих «в основном советские заказы», о небывалом расцвете торгово-экономических отношений между СССР и СФРЮ и о все более возрастающем авторитете Союза коммунистов Югославии и коммунистов в рабочих Советах. Очерки и репортажи предшественников были до удивления похожи один на другой. В них непременно присутствовали или старый рабочий (передовой), или крестьянин (обязательно связанный с общественным сектором), или даже дальний родственник Олеко Дундича, которые говорили добрые слова в адрес Советского Союза и его народа, а также о своих производственных успехах. Все было правильно, но скособочено наподобие флюса на симпатичной физиономии. До первого своего отпуска писал в этом ключе и я. В Москве меня встретили хорошо. «Освоился», — подбодрило редакционное начальство. «Ну и живете вы там в Югославии, — не без зависти говорили коллеги и разные знакомые. — Вот где развитой социализм не на словах, а на деле». Мне было неловко и тяжко это слушать. Впрочем, были и отдушины, когда можно было отвлечься от политики хотя бы немного и написать об уличных певцах, или удивительной деревне, вернее, селе с совершенно уникальной и напрочь забытой историей. В Белграде я больше всего любил улочку с немного грубоватым названием — Скадарлия.

Нет, она ничем не привлечет внимание, особенно заезжего человека, эта улочка, спрятавшаяся в самом центре столицы. Обычный в общем-то уголок старого Белграда, вымощенный стертым временем и людьми булыжником, с невысокими, сохранившимися с прошлых веков особняками, уютными ресторанчиками, миниатюрными кафе, мастерскими ремесленников и ателье художников. Но в том-то и дело, что приходить сюда надо только вечером. И тогда произойдет чудо. Вы попадете в совершенно неведомый вам доселе мир. Недаром висит здесь удивительнейшее объявление: «Улица Скадарлия работает с восьми часов вечера». Так вот и написано: «работает».

Между ресторанными столиками в залах и прямо на улице мелькают официанты, в воздухе витают щекочущие ноздри ароматы мясных и рыбных блюд; симпатичные девушки в кружевных передниках наливают массивные литровые кружки холодного пива, увенчанные шапками белой, как альпийский снег, пеной; на раскаленных углях в медных джезвах издает ни с чем не сравнимый аромат крепчайший кофе по-турецки; на небольшой эстраде, обвешанной гирляндами разноцветных лампочек, играют музыканты, поют певцы, кто-то читает стихи; под ярким светом рефлекторов на черном бархате импровизированных стендов всеми цветами радуги переливаются женские украшения, изготовленные искусными руками местных и заезжих умельцев; прямо под открытым небом стройными рядами выставлены картины художников.

И вот в этом море огней, запахов и звуков движется разноязыкая толпа самым невероятным образом одетых людей: от смокингов и вечерних платьев до заплатанных джинсов и экзотических лохмотьев, открывающих любопытным взорам все то, что нормальная одежда должна скрывать. С чем сравнить Скадарлию? Ей-богу, не знаю. С нашим Арбатом ее роднит разве что категорический запрет на проезд всех видов транспорта. Может, парижский Монмартр? Пожалуй, нет. Скадарлия менее богемна и, по-моему, более демократична. Здесь вы столкнетесь с представителями всех социальных слоев: от подпольных миллионеров из частного сектора, снимающих рестораны для дам полусвета, до бедных студентов, питающихся в основном запахами мангалов, чья стипендия, несмотря на забастовки, так и осталась за той чертой, которую здесь, уже не стесняясь, называют нищетой.

И конечно же встретите вы тут обвешанных фототехникой иностранных туристов, художников, артистов, длинноволосых поэтов и людей без определенных занятий. Завсегдатаем Скадарлии был когда-то замечательный сербский писатель и драматург Бранислав Иушич. Многие искрометные диалоги его комедий, как говорят, родились здесь, за столиками многочисленных кафе. На стенах домов там и сям пестрят оставленные им и его коллегами четверостишия. Правда, все они, как правило, посвящены восхвалению Бахуса, и я, по понятным причинам, не буду утомлять вас переводом этих стихов. К слову сказать, пьяных здесь, на Скадарлии, вы не встретите, хотя со всех сторон смотрят на вас батареи разнокалиберных бутылок. Наверное, когда их много, отпадает всякое желание неумеренной дегустации.

Да и приходят сюда в основном не есть, не пить и не покупать — сие остается привилегией немногочисленной элиты, для которой не страшны сумасшедшие цены заповедной улицы, — а поговорить и послушать. Ни радио, ни телевидение, ни одна из югославских газет не обладают такой массой сенсационной информации, которую можно почерпнуть на Скадарлии. Здесь стихийно родился некий народный клуб, где можно отвести душу. Именно народный клуб — вот что отличает эту улицу от парижского Монмартра.

На эстраде певец, вернее, куплетист. Под нехитрую мелодию, исполняемую небольшим оркестром народных инструментов, не без ехидства поет он: «Молодящаяся старуха так же противна, как и нестареющая инфляция. Одна опустошает душу, другая — карман». Публика смеется. А в общем-то не до смеха. Прошедшая конференция Союза коммунистов Югославии объявила инфляцию «врагом номер один». Приняла безоговорочное решение поставить жесткий заслон на пути роста цен. А они продолжают безостановочно увеличиваться. Только что (в который уже раз!) подпрыгнули тарифы на различные услуги, электроэнергию, газ, телефон, на продукты питания. «Если у вас не хватает денег на мясо, кушайте больше хлеба, пока он в прежней цене, — продолжает между тем певец. — Хлеб полезнее мяса, в нем нет холестерина». Словно в воду смотрел куплетист. Через несколько дней почти на сорок процентов подорожали все сорта хлебобулочных изделий. Когда государство поднимает руку на хлеб — это уже совсем плохо. Хлеб даже в самые тяжелые времена все же стараются не трогать. Без него никто обойтись не может. И не только по причине отсутствия в нем холестерина.

А еще на одном углу пристроился гитарист. И тоже куплеты. На сей раз о политических свободах. «Демократия — это когда дают трибуну, — напевает он, перебирая струны гитары, — суют в руки микрофон и одновременно отключают электричество». Выступление, так сказать, по следам имевших место событий. Здесь не забыли, как в городе Нови-Сад большая делегация сербов и черногорцев, прибывшая из социалистического автономного края Косово протестовать против проявлений крайнего национализма и тяжелейшего экономического положения, получила трибуну и микрофон. Но митинг был сорван. С ведома властей силы правопорядка вырубили городскую электросеть.

Утверждают, что Скадарлия — древняя душа югославской столицы. Наверное, это так. Только приходить сюда надо вечером, когда на небе зажигаются звезды. Даже если оно покрыто облаками. Небо, конечно.

А тогда небо было чистым над всей Югославией. Даже старожилы не могли припомнить такого жгучего лета. Дождевые облака гуляли где угодно, но только не над растрескавшейся от жары балканской землей. Сгорела большая часть урожая кукурузы, которую здесь зовут «кормилицей номер один», погибло много овощей и фруктов. Как никогда, бедными выглядели в эти месяцы рынки с совершенно баснословными ценами на обычно дешевые в летний сезон дары матери-природы. К неполадкам в небесной канцелярии приплюсовались неблагополучные дела земные. Инфляция стала практически неуправляемой.

Один из ведущих телепрограммы «Дневник», подводя итоги новостям из внутренней жизни страны, горько пошутил: «Вы ждали понижения температуры, а дождались повышения цен». И действительно, вновь дорожают хлеб и бензин, железнодорожные билеты и лекарства, продовольственные и промышленные товары, электроэнергия и тарифы на всевозможные услуги, включая телефон. Инфляция громит в принципе всех, за исключением спекулянтов и всякого рода мошенников от подпольного бизнеса, которых здесь тоже немало, но особо страдают от нее беднейшие слои: пенсионеры и студенты, неквалифицированные рабочие и низкооплачиваемые служащие. В одном из телевизионных интервью показали недавно очередь за дешевым низкосортным хлебом. Старая пенсионерка поделилась опытом изготовления «вторичной» муки из засохших заплесневевших батонов, работница белградской фабрики, имеющая двоих детей, заявила, что жизнь в городе стала «невозможной для тех, у кого нет родственников в селе…». Считается (и, наверное, не без основания), что югославская деревня живет лучше города, хотя и здесь идет двоякий, так сказать, процесс. Одни деревни и села нищают и пустеют, в других — крепчают индивидуальные хозяйства предприимчивых крестьян. Как грибы после дождя растут каменные дома некоторых оборотистых горожан, вкладывающих хронически обесценивающиеся, а посему ненадежные динары в самое беспроигрышное дело — землю.

В те югославские времена появился у меня приятель Владо Лазаревич, инвалид, человек, безумно любивший Советский Союз. И меня он любил как представителя великой державы. И помогал мне в журналистских делах, особенно в плане заведения новых полезных связей. Однажды предложил посетить «одно историческое место». Поехали на моей машине.

Небольшое село Бигова в двух десятках километров от фешенебельного курорта Будвы конечно же привлекало внимание своей необычной историей и обыденными трудностями противоречивой жизни. Было еще одно обстоятельство. Практически все взрослое население Биговы носит одну и ту же фамилию — Лазаревич. Поэтому и село в народе имеет еще одно название — Лазаревичи. Исторические хроники утверждают, что первые Лазаревичи появились здесь в конце XIV века, покинув Сербию, находившуюся в те времена под янычарским игом. А сам род Лазаревичей пошел якобы аж от сербского царя Лазара и царицы Милицы. Так или иначе, но фамилия не исчезла под пылью веков, мужчины оставляли сыновей — продолжателей рода, хотя на царский престол уже никто из них больше не садился. Впрочем, нет. В Бигову 20 июля 1712 года зашел русский военный корабль, на котором находился посланник Петра I полковник Михайло Милорадович. Он привез с собой личную грамоту от российского императора сербскому князю Нику Лазаревичу, в которой отмечал заслуги княжеского рода на службе у Петра Великого, даровал князьям всякие торговые привилегии и обещана была защита от иноземцев. Грамота это хранится ныне у адвоката на пенсии Владана Филипова Лазаревича, живущего в городе Которе. Встретились мы с адвокатом в Бигове и даже приехали к нему в Котор, но свидание не состоялось, ибо Лазаревич тяжко захворал и попал в больницу. А историческая грамота существует, это факт, и могла бы она, попади в любой музей, прославить и село Бигова, и его обитателей, живущих в том поистине райском уголке.

Раньше всех просыпаются здесь петухи. Луна еще не ушла с дымчато-серого, не обретшего лазурной окраски неба, а они, разбуженные вечными часами природы, начинают горланить до удивительности пронзительно, перекликаясь между собой. И словно гигантский микрофон, усиливает их разноголосое пение эхо, которое создали округлые холмы, взявшие в свои зеленые клещи синий залив. Вода здесь чистейшая, как слеза младенца. И когда, тарахтя моторами, уходят от пирса рыболовецкие баркасы, оставляя за собой радужные бензиновые пятна, на языке начинают вертеться нехорошие слова в адрес технического прогресса. Словно угадав мои мысли, Йован Лазаревич, директор местной рыболовецкой артели, задумчиво говорит: «Да, раньше под парусами было лучше. Не поганили море». Я напросился к директору на разговор при помощи моего друга Владо, и он назначил мне свидание на пирсе еще до восхода солнца, когда начинается трудовой день его артельщиков. Ловят здесь мелкую сардину, которая высоко ценится на мировом рынке. Да вот только обеднела ею Адриатика.

По мнению Йована, виноваты в этом итальянцы, которые ведут хищнический лов серебристой рыбки, не соблюдая экологических правил.

— Наша артель входит в объединение «Индустрия-импорт», занимающееся ловлей и продажей рыбы, — рассказывает он. — Торгуем и с Советским Союзом на компенсационной основе. Продаем сардины в обмен на морского окуня. Да вот дела у нас идут неважно, сокращается число рыбаков, уловы невысокие, заработок низкий, да и тот съедается проклятой инфляцией. А повышать цены на сардину, чтобы увеличить фонд заработной платы, мы не можем — наша продукция станет тогда неконкурентоспособной. Раньше Бигова была чисто рыболовецким селом, а теперь люди уходят в другие места, оседают на земле. Ранние овощи и фрукты приносят более высокие и надежные доходы. Вот и становятся профессиональные рыбаки землепашцами. Им инфляция не так страшна — обесцененные деньги они с лихвой покрывают повышением цен.

— Что же мешает приостановить инфляцию?

— Недостатки системы социалистического самоуправления. Нынче много говорят о нашем богатом опыте, которому действительно более трех десятков лет. Но мы пока ничем не можем похвастаться: если брать нынешние плачевные итоги, жизнь стала хуже, нежели десяток лет тому назад. Я — старый коммунист и с любой трибуны скажу, что социализм — прекрасная идея. Только вот практическое претворение ее в жизнь в нашей стране проводят не всегда добросовестные люди. Мы породили партийный аппарат, который превратился в неодолимый пока бюрократический тормоз самоуправления. Произошла смычка между, как мы говорим, партократией и технократией, между технократией и государственным аппаратом. В партию проникла коррупция. Именно поэтому СКЮ теряет авторитет в народе, из-за них, потерявших совесть функционеров, держащихся за кресло и думающих только о своих дивидендах. Посему нужна подвижка, необходимы смелые, думающие люди, для которых благо народа стояло бы на первом месте. Вот вы говорите — инфляция. Она ведь лишь симптом общего тяжелого экономического недуга в нашей стране. А он, этот недуг, возник и получил бурное развитие вследствие волюнтаристского вмешательства партийного аппарата в экономику, стремления удержать любыми путями в своих руках их командные посты. Но экономические законы неподвластны циркулярам и постановлениям. Социалистическое самоуправление должно основываться на свободной экономической инициативе и социальной справедливости. Без этих двух «китов» нет и не будет реального социализма, и наши будущие Лазаревичи не захотят оставаться на земле своих предков, потому что им нечего будет здесь делать.

Никола Лазаревич не хочет уезжать из села. Ему 15 лет, и он мечтает, окончив школу, стать, как и его отец Илиа, мотористом. Каждое утро из окна рыбацкого домика для приезжих, где мы жили с Владо, за неимением гостиницы, видел, как Никола скрупулезно готовил снасти и запускал мотор небольшой лодки, чтобы отправиться с матерью Марией снимать поставленные накануне сети. Возвращались они часа через два-три с более чем скромным уловом — одна-две рыбины, если повезет — три. Бедным стало здесь прибрежное море. Зато огород и сад, на которых до позднего вечера после морской «путины» трудятся Мария, Никола и младший брат Филипи, да еще корова полностью обеспечивают семью продовольствием. Конечно, было бы хорошо, если бы Илиа получал побольше, но пока не получается. Правда, когда наступает туристический сезон, Илиа, как высококвалифицированный моторист, переходит с баркаса на катер, принадлежащий все той же рыболовецкой артели, и становится капитаном и гидом туристских групп, которые катает по заливу, показывая местные достопримечательности. Доходы семьи соответственно возрастают. А вообще Илиа Лазаревич — оптимист и считает, что вскоре все наладится, лишь бы люди, каждый на своем месте, честно и добросовестно относились к своему делу.

— К нам все больше и больше начинают наведываться иностранные туристы, — говорит он, — значит, увеличивается приток валюты. На дальнем берегу залива открыли большие залежи лечебной грязи — ее уже берут для одного из ревматических санаториев. А почему бы не открыть санаторий здесь? Всем будет выгодно, и нам тоже. Вот ты спрашиваешь, друже, что нас здесь держит, несмотря на все трудности. Отвечу — вера. Вера в то, что завтра будет лучше, чем сегодня. Но для этого надо работать. И потом, как же можно покинуть землю, где покоятся кости твоих предков? Я ведь здесь вроде хранителя истории.

Илиа с гордостью показывает большой ключ от местной церквушки, которая была построена около четырех веков назад.

— В апреле, — продолжает Илиа, — у нас произошло сильнейшее землетрясение. Все дома были разрушены, включая и наш, волны смыли берег, а вот церковь и кладбище с могилами остались нетронутыми. Странно, не правда ли?

Сельское кладбище заняло, как во всех православных селах, самый высокий, не затопляемый никакими паводками холм. Церковь сложена из крупных, поросших мхом камней, заперта на ключ, хранящийся у Илии. Своего батюшки в селе нет — давно умер. Когда случается что-нибудь, будь то свадьба или похороны, — приглашают священника из другого села. Впрочем, свадьбы и похороны здесь весьма редки. Молодежь предпочитает регистрировать браки в городе, а старики живут долго, очень долго. Вот бабушке Илии скоро исполнится сто лет, а она еще интересуется, «что пишут газеты». Такие вот они, Лазаревичи, оптимисты и долгожители.

Мое югославское «изгнание» продолжалось около пяти лет. И все эти годы рядом со мной находилась Натали, покидавшая меня, только чтобы привезти из Москвы на летние каникулы все более и более взрослевшую Машку.

И тогда, вернувшись из Югославии, я все же не стал «югославянистом». Было бы непростительным ханжеством заявить, что я полюбил эту страну. Но я привык к ней и глубоко благодарен, что балканская земля помогла мне разобраться в таком сложном явлении, как «югославская модель социализма». И не только разобраться, но и громогласно заявить, что сия «модель» окончательно скомпрометирована. Помогли в этом откровении отнюдь не посольские товарищи, многие из которых не освободились от «лакировки» прежних лет, а мои добрые югославские коллеги, долгие годы упрекавшие меня в трусости и в необъективности освещения положения в их родной стране. И конечно же смелость родной редакции, которая относилась к моим попыткам честно разобраться в югославских неудачах последних лет не как святая инквизиция к Джордано Бруно.

Мой последний югославский материал я подготовил уже в Москве, в стенах иностранного отдела. Назывался он «Крушение мифа» и должен был пойти на газетную полосу под рубрикой «Журналист вернулся из командировки». Статья не пошла, ибо новый главный редактор «Известий» Иван Дмитриевич Лаптев сразу же стал остерегаться журналиста-международника, работавшего также и на КГБ. Пригласив меня в кабинет для беседы с глазу на глаз, он начал разговор издалека.

— Леонид Сергеевич, вы славно поработали в Италии, Югославии, да и у нас, в руководящем аппарате редакции. Ничего, кроме благодарности, мы вам выразить не можем.

— Спасибо. Я старался, хотя на два фронта воевать труднее.

— Да, знаю, знаю. И потом, в шестьдесят два года сохранить светлую голову и твердое перо… Кстати, сколько у вас книг вышло?

— Около тридцати, включая и соавторские.

— Да. Леонид Сергеевич, у меня сейчас есть уникальная возможность выбить для вас персональную пенсию союзного значения. Ее дают только министрам и главным редакторам центральных газет, понимаете?

— Понимаю. Если это необходимо, то я готов.

— Нет, дело не в «необходимости», хотя от «двойников» сейчас стараются избавляться. Вы ведь в курсе?

— В курсе.

— Но ваша репутация абсолютно незапятнанная. Многие и не знают, что вы совмещали. И я, признаться, узнал совсем недавно. Просто момент такой. У меня хорошие отношения с руководством Верховного Совета. Кстати, и дочь вашу мы могли бы пристроить в «Известия». Она ведь недавно закончила МГИМО?

— Да, недавно. Но ради Бога, Иван Дмитриевич, не осложняйте себе жизнь. У меня нет никаких возражений.

Персональную пенсию союзного значения я получал вплоть до ее упразднения. Потом мне дали свою, военную. Но я не прекращал работать. Сначала в издательстве «Московский рабочий», потом главным редактором газеты «Консенсус», затем экономическим обозревателем в малозаметной «Финансовой газете» (все-таки окончил валютно-финансовый факультет бывшего Московского института внешней торговли). И в конце концов все надоело, и засел я за литературные работы, благо стал членом Союза писателей России. Писал и выступал по телевидению и радио, как правило по заказам.

Был у меня в заначке один югославский материал, но шибко конфиденциальный: его опубликование было оговорено только при известных условиях. Они наступили, когда разразился балканский кризис 1999 года. И вот тогда мне захотелось заорать во всю глотку, чтобы услышали православные и россияне: братья, товарищи, что же вы делаете?! Югославский конфликт, или «воспитательная акция», как его называют натовские наставники, есть не что иное, как грандиозная провокация. Вспомним немного историю.

В прошлом веке российский император Александр II два года воевал с турками за свободу южных славян. Так? Так. Чем отплатили нам сербские братья? Обретшая независимость Сербия стала верной союзницей Австро-Венгрии — злейшего врага России. В августе 1914 года после выстрела студента-масона Гаврилы Принципа, который ухлопал в Сараеве эрцгерцога Фердинанда, Австрия и Германия объявили войну Сербии. Россия вступилась за нее. Началась Первая мировая война. Для нас она закончилась плачевно. Вы это прекрасно знаете. А Сербия? Она вошла в число стран-победительниц и даже присоединила к себе земли расколовшейся Австро-Венгрии. После этого о сербско-русской дружбе не вспоминали ни с одной, ни с другой стороны очень долго.

А когда после Второй мировой войны, которую выиграл Советский Союз, к власти в Югославии прорвался хорват, коммунист-партизан Иосип Броз Тито, то он тоже предал Советский Союз и сломал одну из основных опор, на которых держался Варшавский Договор, весьма серьезно противостоявший Североатлантическому пакту. А вот и последняя пощечина, полученная в начале апреля 1998 года: вице-премьер правительства Сербии коммунист Милован Боич потребовал от России «оружия, а не советов», фактически обвинив Москву в предательстве «братского народа». Ни больше, ни меньше.

Мне, старому человеку, обидно, что так беспардонно облапошивают мой родной, не раз обманутый русский народ. Поэтому я и решил раскрыть некоторые секреты, которыми обладает в той или иной степени человек моей профессии.

Я много раз бывал в «спецкомандировках» практически во всех крупных европейских государствах.

И работа там показала, что одним из злейших наших врагов является мировое масонство. Доказать это — моя задача, ибо я имел тесные контакты по своей оперативной работе с итальянскими масонами и был знаком с магистром ложи «П-2» Личо Джелли. У меня в руках полученные конфиденциальными путями материалы о югославских масонах, и в первую очередь о магистре Иосипе Броз Тито. Вот об этом я начну издалека, чтобы все было логично и понятно.

В моем архиве сохранился югославский журнал «Данае» от 30 августа 1988 года. Гвоздь номера — статья под заголовком «Обвинения Тито». В материале говорится о том, что группа ученых и писателей, известная как «Комитет в защиту мыслей и высказываний», направила в Скупщину и Президиум СФРЮ предложение критически пересмотреть роль Тито в целях установления исторической правды и поиска выхода из тяжелого, всеобъемлющего кризиса югославского общества. В вину бывшему президенту СФРЮ вменялось обострение националистической розни в Косове, ставившей под угрозу целостность Югославии. «Деклассированный курс десталинизации, — писал «Данае», — не привел к созданию жизнеспособного и цивилизованного общества даже по прошествии четырех десятилетий. Югославская альтернатива «реальному социализму» привела к печальному исходу».

Далее Тито обвиняется в жесточайших репрессиях против «информбюровцев» и просто людей, которые были дружески настроены к Советскому Союзу. «Остров Голи-Оток (буквально «Голый остров»), — я цитирую журнал, — был одним из самых мрачных и бесчеловечных лагерей на территории современной Европы, скопировав нацистские лагеря смерти, где применялись физические и психические пытки «информбюровцев».

Теперь стало известно, что начиная с 1948-го и вплоть до середины 60-х годов туда были сосланы — нередко без суда и следствия — приблизительно 60 тысяч мужчин и женщин.

«…Нас связали по трое. Знаешь, каково ходить втроем? Каждый мешает двум другим. Погнали сквозь строй. Сущий ад: бьют спереди, сзади, по лицу, по груди, по спине. На каждом шагу падаем. Один повалится — и двое других за ним. Не знаю, как остался в живых. Под конец с ног до головы был в крови…»

«…Слыхал когда-нибудь о наших лагерных носилках? Нет? Ну так я тебе расскажу. Передние ручки у них короче, чем задние. Груз сдвигают к переднему краю носилок. Другого заключенного, который изъявил желание «порвать с антинародным прошлым и встать на путь исправления», ставят сзади. Его задача — гнать первого что есть мочи».

«…Выстроили нас возле стены. «Вы — злейшие враги народа! — объявил поручик. — За свои злодеяния вы сейчас будете расстреляны». Солдаты прицелились. Скажу честно, я с нетерпением ждал момента, когда начнут стрелять. Но тут подбегает другой офицер и кричит: «Не здесь — в верхней каменоломне!» Окружают нас охранники и давай гнать вверх по склону. Снова стоим, ждем расстрела. Тут некоторые начали рыдать, просить о помиловании. Да, смерть — серьезная штука, много душевной твердости надо иметь, чтобы встретить ее с достоинством. И снова кто-то кричит: «Здесь их негде закапывать! Гоните их в Петрову щель!» Там все повторяется сызнова. Стоим, а в ушах раздается: «Смерть пособникам Сталина! Смерть пособникам Сталина!»

Эти отрывки взяты мной из воспоминаний «заключенного номер один» послевоенной Югославии — партизанского полковника Владо Данчевича, опубликованных газетой «Борба». В течение ряда лет он отвечал за пропаганду в Народной армии. Как коммунист старой закалки, он не одобрял разрыва Тито со Сталиным, за что и был сослан на «Голый остров». В общей сложности Данчевич провел в местах лишения свободы 22 года. Такая же участь постигла многих соратников Данчевича по антифашистской борьбе, разделявших его взгляды.

В вину маршалу Тито ставят и то, что, оказывается, по его приказу в годы Второй мировой войны были убиты тысячи партизан-четников, которые, как и коммунисты, защищали свою землю от фашистских захватчиков, хотя и враждовали с коммунистами (они подчинялись королевскому правительству, находившемуся в Лондоне). Личный биограф маршала Владимир Дедиер обнародовал недавно факты, подтверждающие обоснованность давнего подозрения, что в 1943 году сподвижники Тито даже вступили в тайный сговор с гитлеровцами с целью заручиться поддержкой последних для ликвидации четнических формирований. После окончания войны предводителю четников Драже Михайловичу на инсценированном — как теперь многие его оценивают — судебном процессе был вынесен смертный приговор.

Авторы документа, опубликованного в «Данае», задают и самый главный вопрос о том, какой личный вклад в эту вакханалию внес сам Броз Тито, политическая линия которого «изолировала страну от естественного экономического, политического и культурно-исторического окружения, отдалив ее от Европы. Кстати, никто не обладает данными о действительных расходах правления Тито, о расходах и богатстве людей, занимавших ответственные посты в обществе».

Вопрос более чем закономерен. Работая в Югославии и разъезжая по стране с гостями, показывая им мемориал маршала Тито, его многочисленные зимние и летние резиденции, превращенные в музеи, я всегда внутренне вздрагивал от той роскоши, в которой жил коммунист, поклонявшийся Ленину. Далее. Борьба Тито со Сталиным совпала с очень любопытным фактом. Газета «Политика экспресс» от 15 января 1989 года поместила сообщение о том, что Югославия «в качестве безвозмездной помощи получила от США с 1949-го по 1964 год 30 миллиардов долларов». Куда девались эти деньги? Югославский профессор Петранович, с которым я был знаком лично, откровенно сказал, что никто не знает, куда исчезли миллиарды «зелененьких». И об этом никто не сказал до сих пор.

В Югославии у меня появилось много друзей из «низов» и «верхов» и конечно же среди коллег-журналистов. Помню, как попал я в небольшое село Горни-Адравац, что в нескольких десятках километров от города Ниш. И там разыскал могилу, а также маленькую часовенку добровольца Николая Раевского, погибшего во время сербско-турецкой войны за свободу братьев-сербов. Однако сербы быстро забыли русского героя полковника, который был прообразом графа Вронского в романе Льва Толстого «Анна Каренина». Миновав скособоченный крест и войдя в церквушку, я был потрясен: все стены ободраны, стекла выбиты, пол превращен в общественный туалет. Быстро напечатал статью в «Известиях» об увиденном безобразии. Вроде бы подействовало на местное самоуправление — убрали грязь, вставили стекла, подмазали, подкрасили.

И все же одно обстоятельство денно и нощно не давало покоя. Я никак не мог выяснить истинных причин разлада между Иосифом Виссарионовичем Сталиным и его верным учеником, другом и последователем Иосипом Броз Тито. Почему он так резко и, казалось, неожиданно отвернулся от Советского Союза?

Однажды мне повезло. Даже более чем повезло. Я встретил пожилого человека, который находился в самом близком окружении Тито, начиная еще с партизанских времен. Этого человека уже нет в живых, но имени его я не назову. Дружба наша развивалась медленно, мы словно принюхивались друг к другу. И наконец, он мне поверил. И рассказал такое, показав копии некоторых документов, что волосы зашевелились. Он взял с меня слово, что я расскажу всю подноготную трагедии только после его смерти. «Надо, чтобы об этом узнали люди», — сказал он мне тогда.

Итак, в моем распоряжении оказались закрытые материалы Главной прокуратуры Народной Республики Болгарии от октября 1949 года по обвинению бывшего заместителя председателя СМ и секретаря ЦК БКП Трайчо Костова и его группы в организации противогосударственного заговора, в предательстве, шпионаже и измене Родине. Привожу некоторые отрывки из документов следствия, имеющие прямое отношение к Югославии и самому Иоси-пу Броз Тито. Цитирую: «Следствие установило, что английская и американская разведывательные службы, представляя особые стратегические, политические и экономические интересы своих стран на Балканах, уже во время Второй мировой войны активизировали свою агентуру в Болгарии и Югославии. Вынужденные считаться с неизбежным поражением гитлеровской Германии, а также с возможностью установления народной власти в странах Восточной и Юго-Восточной Европы, английская и американская шпионские службы засылают своих эмиссаров и агентов в некоторые коммунистические партии, находящиеся еще в подполье, учитывая, что они в будущем могут стать правящими партиями.

Таким образом, когда 9 сентября 1944 года в Болгарии к власти пришел Отечественный фронт во главе с коммунистической партией, в ее рядах на некоторых руководящих постах оказались агенты, завербованные английской и американской спецслужбами. Эта агентура в Болгарии быстро нашла общий язык со своими коллегами в Югославии в лице Тито, Карделя, Джиласа и Ранковича, оказавшихся на руководящих постах.

Обвиняемый Костов заявил во время допроса, что английский резидент полковник Бейли, с которым он был связан, сказал, что еще во время войны с согласия американцев было достигнуто соглашение между Тито и Черчиллем в отношении политики, которую Югославия будет вести после войны. Тито принял на себя обязательство держать Югославию в стороне от СССР и его друзей, а также вести политику сообразно с особыми политическими и стратегическими интересами англо-американского блока на Балканах. Взамен этого Тито регулярно получал щедрую финансовую поддержку англичан и американцев и имел твердые гарантии того, что помощь будет оказана и в будущем.

Костов признался далее, что Тито изложил ему план, по которому он будет действовать по согласованию с англичанами и американцами. А этот план предусматривает рост антисоветских сил не только в Югославии и Болгарии, но и во всех других странах народной демократии, чтобы добиться их присоединения к западному блоку. Тито с апломбом заявил, что в странах Восточной и Юго-Восточной Европы он лично пользуется большим авторитетом и что, опираясь на этот свой авторитет и престиж новой Югославии, можно будет осуществить в упомянутых странах политику отрыва от СССР и сближения с США и Англией.

Так, в результате переговоров с Тито в ноябре 1947 года было достигнуто тайное соглашение о том, что противогосударственный заговор в Болгарии получит поддержку вооруженных сил Югославии…»

Подобная позиция Тито была подтверждена и на тайной встрече в том же 1947 году югославского лидера с Черчиллем, который торжественно объявил своему новому «другу», что тот принят в члены мирового масонства и уже назначен магистром одной из лож. Получение этого титула было подкреплено чеком на несколько миллиардов долларов на личные расходы вождя югославских народов. Но это уже секреты масонской бухгалтерии.

Магистр-коммунист Тито активно выполнял указания своей ложи. Открываем запрещенную у нас когда-то книгу чиновника государственного департамента США Джона Кэмпбелла «Особый путь Тито»: «28 июня 1948 года — день, когда Сталин с помощью Коминформбюро изгнал «клику Тито» из рядов социалистического лагеря и мирового коммунистического движения. Следует отметить большую заслугу американского посла в Югославии У. Кеннона, который почувствовал, что создавшаяся в тот период обстановка впервые открывала возможности для осуществления практических мер по достижению целей американской внешней политики, оставшихся до сих пор мечтой, — добиться ослабления, а затем и развала советского блока».

Тито не успел развалить до конца советский блок. Он умер в мае 1980 года, недовыполнив масонские обязательства. И вот тут я подхожу к самой загадочной части рассказа. Мой тайный югославский друг доверительно сообщил, что в бетонном саркофаге мемориала (на котором, кстати, отсутствует традиционная звезда) — пусто. Мумии Тито там нет. По масонским обычаям, покойный маршал был похоронен в горах в одной из маленьких церквушек. Где она находится, эта масонская церквушка, пока неизвестно.

В один из июльских дней 1981 года меня вызвал на Лубянку уже знакомый читателям генерал Шадрин из Пятого управления КГБ, который занимался тогда борьбой с международным терроризмом и идеологическими диверсиями. Он очень ценил мои журналистские способности и иногда использовал их для написания сенсационных и разоблачительных материалов. Отношения у нас были дружеские.

— Леонид, тут для тебя есть одна приятная новость. В Италии завалился твой старый «приятель» — масон Личо Джелли. Есть идея опубликовать несколько статей об этой организации. Сначала по итальянской «П-2».

Через три часа статья была написана. Называлась она «В тени масонских лож». Генерал внимательно прочитал ее.

— Где лучше опубликовать?

— Я думаю, в «Неделе», генерал. Как раз на две полосы. В общем, на полный разворот.

— Хорошо.

Генерал снял трубку «кремлевки» и попросил ныне покойного главного редактора «Известий» Петра Федоровича Алексеева срочно опубликовать статью без сокращений в ближайшем номере «Недели». Материал, который был опубликован в 31-м номере еженедельника, наделал много шума и у нас, и в Италии, и в других странах, где ее перепечатали без сокращений, но с комментариями.

А вот продолжения темы не последовало. Когда я с новыми очередными разоблачительными статьями вновь оказался в кабинете генерала, он поблагодарил меня за работу, а потом, помолчав, сказал:

— Знаешь, Леонид, больше о масонах писать не будем. Посоветовались тут со Старой площадью. Там говорят: шум подняли — хорошо. А теперь надо подождать.

— Конечно. Постараюсь.

Вопрос, в общем, остается открытым…

В этом месте я поставил бы вместо точки многоточие. Вопрос еще не исчерпан.

Все правильно. Но насчет своей любви к Югославии я все же немного преувеличил. Ради рифмы, конечно.