В этой главе основные роли будут играть четыре персонажа: Тольятти, Мариэтта, Пайетта и Валетта. Не подумайте, что это забавное словосочетание. Отнюдь нет. Все эти фамилии в той или иной степени причастны к заключению в 1966 году так называемой «сделки века», невероятному для тех бурных времен «холодной войны» соглашению с крупнейшим итальянским концерном «Фиат» о строительстве в СССР автомобильного завода. Сегодня этот волжский автогигант продолжает выпускать популярные «Жигули», первые образцы которых один к одному повторяли дизайн знаменитой «народной малолитражки» фиатовского производства. И название города, где обитает ВАЗ, осталось прежним. Город Тольятти. Назван он так после заключения «сделки века» в память одного из основателей и долголетнего Генерального секретаря Итальянской компартии (ИКП) Пальмиро Тольятти, известного также под именем Марио Корренти, а также «товарищ Эрколи», когда он работал до 1944 года на иностранном радиовещании в Москве.

Мариэтта — это знаменитая советская писательница Мариэтта Шагинян, с которой я мотался по Италии, хотя основной целью нашего путешествия был город Турин — столица концерна «Фиат». Джанкарло Пайетта был секретарем ЦК И КП по пропаганде, а Витторио Валетта занимал в те времена кресло генерального директора фирмы «Фиат».

А начиналась эта автомобильная эпопея гораздо раньше. Утром 5 августа 1962 года электровоз плавно замедлил свой бег у платформы римского вокзала Термини, белокаменного сооружения с огромным железобетонным козырьком над центральным входом, где даже при большом количестве приезжающих и отъезжающих никогда не бывает столпотворения. А вскоре я познакомился с моими новыми коллегами — корреспондентами «Правды», ТАСС, АПН, радио и телевидения. Из всех журналистов я был знаком лишь с правдинским корреспондентом Володей Ермаковым, с которым дружил и даже пытался писать с ним статьи во время своей первой командировки в Италию. О моей «двойной» жизни разведчика и собкора «Известий» знал только он. Остальные «чистые» журналисты, может быть, и догадывались о моей принадлежности к спецслужбам, но делали вид, что это в порядке вещей. Ермакову я сказал все, что можно было сказать, но в делах своих его не использовал и вообще старался оберегать Володю от знакомых мне по работе стукачей из контрразведывательной службы, которые весьма назойливо набивались ему в друзья.

Был еще один человек с «двойным дном», который некоторое время проработал корреспондентом ТАСС. Но он как-то не прижился в нашей компании. Имел он прозвище Нежный, ибо постоянно пребывал в полупьяном состоянии и все время лез ко всем целоваться. Вообще, у всех были свои прозвища. Меня прозвали Кисой, видимо за врожденную ласковость характера; Володю Ермакова — Аристократом, поскольку отличался он изысканностью манер; корреспондента Всесоюзного радио и телевидения Илью Петрова — Заикой. Правда, он феноменально чисто вел свои репортажи, а вот в обыденной жизни не мог произнести с одного захода даже слово «мама».

Володя Ермаков сразу же начал мне помогать. Именно благодаря ему я близко познакомился с самим Пальмиро Тольятти. Володя, как представитель «Правды», находился с ним в дружеских партийных отношениях. Произошло это во время приема в нашем посольстве по случаю праздника — дня Великой Октябрьской социалистической революции — 7 ноября 1962 года. Мой друг подвел меня к генсеку.

— Компаньо Тольятти, вот новый корреспондент газеты «Известия» Леонид Колосов. Он, кстати, прекрасно знает итальянский.

Мне показалось, что Володька как-то фамильярно разговаривает с такой выдающейся личностью, поэтому я вытянулся во фрунт, щелкнул каблуками и в самой изысканной форме отчеканил:

— Леонид Колосов. Очень рад с вами познакомиться. Как вы себя чувствуете, товарищ Тольятти?

Генсек слабо улыбнулся, протянул мне вялую руку и, к моему удивлению, произнес на ломаном русском:

— Ты коммунист, компаньо Колосов?

— Да, коммунист, — пробормотал я, тупо глядя на Тольятти.

— А у нас, итальянских коммунистов, принято обращаться друг к другу на «ты»… А вот «вы» мы говорим или официантам, или классовым врагам.

Пальмиро Тольятти, широко улыбнувшись, похлопал меня по плечу:

— Ничего, привыкнешь, Леонид. Желаю тебе успеха.

Мне не раз доводилось бывать у Тольятти и с партийными делегациями, и брать интервью, и даже беседовать с глазу на глаз, когда он начал высказывать крамольные мысли по поводу «особого итальянского пути к социализму» и о «еврокоммунизме» вообще. Никогда не забуду одного его, особенно актуального сейчас, высказывания. «Ты знаешь, мой друг, почему так тяжело приходится Советскому Союзу? Давай немного пофилософствуем. Ну, во-первых, Россия — огромная страна, и в ней очень тяжело навести порядок. Не то что в Германии, например. Во-вторых, Россия — это недоношенное дитя цивилизации. Почему? У вас не было рабовладельческого строя, который хоть из-под палки, но научил работать иные народы. У вас не было капитализма в чистом виде, который создал бы настоящий рынок. Поэтому и социализм у вас недоделанный. Ему не на что опереться, кроме насилия. Впрочем, это, мой друг, не для печати!» И еще. Он прочитал мне однажды весьма любопытную краткую лекцию о государственном капитализме. Это было незадолго до его смерти. Я брал очередное «интервью», хотя знал, и все понимали то, что материал в газете напечатан не будет.

«Все, над чем бьются лучшие умы, — говорил мне Тольятти, — уже написано. Налог на собственность, налог с оборота, банковский аудит. Рикардо был великолепным банкиром, знал финансы. Что такое собственность? Что такое внешняя торговля, когда она выгодна, когда невыгодна? Должны быть налоги на доходы, и не надо давить производителя. Так вот, могут быть три типа экономики. Первый — при котором государственный сектор занимает превалирующее положение над частным. Такова итальянская экономика: государство не выпустило из рук ни судостроение, ни железнодорожный транспорт, ни тяжелые отрасли, ни крупнейшие банки. В результате цены можно контролировать, кредиты тоже и так далее. Второй тип экономики, когда государственный сектор примерно равен частному, как в Англии и в какой-то степени Франции. Там сохраняется определенный баланс. При такой экономике правительство служит сразу двум господам — и частному капиталу, и государственным интересам. Наконец, третий тип экономики, когда крупнейшие монополии подчинили себе государство, как в США. Ничего другого не дано, и нам нужно выбирать из этих трех моделей».

Говорят, дескать, Тольятти начал предавать коммунистическое движение. Все это белиберда. Потому что он, может быть, одним из первых понял, что коммунизм в том виде, в котором он существовал в Советском Союзе, — это утопия. Он понял, что нужен другой путь.

Я задавал генсеку, как мне казалось, коварные вопросы. На что он усмехался и говорил: «Я понимаю, о чем ты. Я считаю, что государственный капитализм — это самая удачная форма устройства, которую избрала Италия. Потому что именно госкапитализм даст возможность прийти ему на смену настоящему коммунизму, когда будет создан настоящий рынок, народ будет обеспечен, когда создадутся настоящие условия для такого скачка. Кстати, почему бы вам не попробовать начать дела с концерном «Фиат»? Это частная монополия. Но ее автомобили стоят дешевле, чем у государственной компании «Альфа-Ромео».

Что же, это была первая наводка на возможность поправить автомобильные дела Советского Союза за счет Италии. Эту информацию я направил в Центр, который, правда, уже не верил Пальмиро Тольятти.

Сам Тольятти переживал свой разлад с Коммунистической партией Италии, и, думаю, это в значительной степени подорвало его здоровье. В общем, я продолжаю считать Тольятти более выдающимся, более значительным человеком, чем даже Грамши, родоначальник итальянского коммунистического движения. Поэтому те люди, которые пытаются переименовать город Тольятти во что-то другое, я считаю, совершают глубочайшую ошибку.

В силу моей профессии — а мы все-таки углубленно занимались изучением его биографии — я много знаю о Тольятти. Ничего компрометирующего в его деятельности не было, кроме его свободных мыслей и разочарования в коммунизме.

Но продолжу свое повествование. Итак, в наследство от моего предшественника я получил небольшую квартирку на улице Лаго ди Лезина, арендованную под корпункт, с отключенными за давние долги газом и электричеством, и автомобиль «Фиат-1400», который я невзлюбил с первых же дней. Даже при самом осторожном включении сцепления он прыгал, как лягушка, и первый десяток метров катился дрожа, как конь после купания в ледяной реке. Кроме того, «1400» не укладывался ни в какие нормативы по потреблению бензина, и у него плохо функционировал ножной тормоз: при нажатии на педаль, которая проваливалась куда-то далеко в чрево машины, колеса неумолимо продолжали катиться вперед. Какие фокусы выделывал на нем мой предшественник — одному Богу известно. Скорее всего, он просто был профаном в автомобильном деле, а наемного шофера разведчику не полагалось.

Автомашина, как и жена, — друг журналиста, особенно зарубежного, да еще «не чистого», то бишь с исполнением основных функций по линии внешней разведки. Без четырех колес существовать представителю нашей профессии просто невозможно. Но когда автомобиль есть, его нужно уметь водить. Причем не просто водить, а быть виртуозом, почти циркачом. Я, разумеется, говорю о Риме. В таком старом городе, при населении примерно два с половиной миллиона человек, разъезжают по узким улочкам около двух миллионов машин. Когда вечером я ставил на стоянку свой темно-синий «фиат», хозяин маленького нашего гаража, оглядев машину, всплескивал руками и удивленно восклицал: «Мамма миа! Вы сегодня опять без единой царапины!» Его эмоции были вполне искренними. Согласно официальной статистике, в Италии от автомобильных катастроф каждый час погибает два человека, а количество раненых или получивших увечье достигает в год нескольких сотен человек. И дело заключается не только в итальянском темпераменте. Просто половина шоферов-любителей в Италии знают только то, как заливается бензин, и, честно говоря, попросту не умеют водить машину. Получить автомобильные права в Италии — плевое дело. Сунул взятку — и права в кармане. Никаких экзаменов сдавать не надо.

Повседневная автомобильная сутолока на римских улицах меня тоже очень утомляла и выводила из равновесия, тем более что приходилось еще следить за тем, чтобы сзади не было хвоста итальянской контрразведки. Единственная отдушина — выразить свои эмоции громко на родном языке, не боясь быть понятым окружающими, — тоже однажды подвела. Весьма пожилая дама с белыми кудельками настойчиво пыталась как-то раз вывернуть свой шикарный «мерседес» из крайнего левого ряда вправо, вопреки указательному знаку, да и самой элементарной логике. И конечно, синьора чуть было не въехала мне в крыло. Скорее интуитивно, чем сознательно, я притормозил свой «1400». Обретя дар речи, я до конца опустил стекло.

— Да куда же ты, старая стерва, едешь?

«Кудельки» внимательно выслушали мою страстную тираду и, мило улыбаясь, произнесли на чистейшем старорусском языке:

— Как приятно, сударь мой, услышать на чужбине родные слова. Спасибо, хотя вы, простите, большой хам.

С тех пор я стал шептать разные слова про себя. Но все это было потом, когда из редакции пришли деньги на новый автомобиль.

Конечно же я никогда не думал, что воспылаю к «Фиату» такой горячей любовью, что она потребует от меня максимум хитрости и изворотливости, дабы заключить «сделку века».

Весна 1966 года. По внешнеторговым каналам идет зондаж в отношении возможностей заключения научно-технического соглашения с фирмой «Фиат» о строительстве автомобильного завода в Советском Союзе. Место еще точно не определено, но мне по линии политической разведки было дано задание выяснить, каково финансовое состояние итальянского автомобильного гиганта, как относится к нему Конфедерация итальянских промышленников, представляющая крупный капитал Италии, правительство, премьер-министр и сам президент республики. Еще с недавних времен, работая в нашем советском торговом представительстве, познакомился я с тогдашним генеральным директором «Фиата», профессором Витторио Валеттой, очень энергичным, умным человеком и весьма хитрым политиком. Но как к нему подъехать? И вот неожиданно фортуна поворачивается ко мне своим прекрасным лицом.

Передав однажды в «Известия» очередной репортаж об очередном скандале в парламенте, я услышал в трубке голос телефонистки Зоиньки. «Ленечка, с тобой хочет поговорить главный». Лев Николаевич Толкунов редко разговаривал по международному телефону с собкорами газеты. Гадаю, что будет: очередной втык или благодарность за нашумевший очерк о герое Италии Федоре Полетаеве. Голос Льва Николаевича, самого любимого мною шефа из всех главных редакторов «Известий», как всегда, спокоен и ровен.

— Леонид Сергеевич, ваш очерк о Полетаеве хорош. Поздравляю. Кстати, вам знакома наша знаменитая русская писательница Мариэтта Шагинян?

— Разумеется. Я читал ее захватывающий детектив «Месс-Менд» (больше я ничего не знал о ней).

— «Месс-Менд» — это не детектив, а приключенческая повесть, — мягко поправил меня Лев Николаевич. — Она — член-корреспондент Академии наук Армянской ССР и вообще очень подвижный человек, несмотря на то, что родилась в 1888 году. Так вот, она приезжает к вам в Италию. Оказать ей максимальное внимание, повозить по стране — она скажет, какие города хочет посетить, денег особенно не экономить, а мы пока освободим вас от обычной журналистской работы. Да, чуть не забыл. Мариэтта Сергеевна очень хочет посетить автомобильные заводы «Фиат». У вас есть возможность организовать приглашение писательнице на концерн?

— Конечно, Лев Николаевич. Я лично знаком с генеральным директором Витторио Валеттой.

— Значит, встречайте Мариэтту Сергеевну послезавтра на вокзале.

Резидент, когда я ему доложил о телефонном разговоре с главным редактором, тоже был озадачен.

— Черт его знает, — сказал он меланхолично, — мне известно лишь то, что она знаменитая писательница и ее очень любят в ЦК КПСС. Так что выполняй.

Знаменитая бабка, которую я встречал на римском вокзале Термини, мне сразу не понравилась. Во-первых, внешне: волосы на подбородке, усы под носом, злое лицо и резкий, как у вороны, каркающий голос. Во-вторых, она тут же, невнятно поздоровавшись, начала мною командовать:

— Носильщика не берите, у меня нет на него денег. Донесите чемоданы сами, ведь вы же здоровый малый. Мы поедем в тот отель, который я выбрала сама (она назвала какое-то заведение, доселе мне неизвестное). Завтра отправимся в Венецию — у меня там живет мой дальний родственник Гриша Шилтьян. Он художник. Затем в Турин, на «Фиат», а затем далее. Я, надеюсь, вы уже договорились о визите?

— Мариэтта Сергеевна, рад вас приветствовать в вечном городе. Насчет носильщика не беспокойтесь — все будет оплачено не за ваш счет. Кроме того, я мог бы предложить вам очень хорошую гостиницу неподалеку от моего корпункта. Расходы по проживанию в ней я тоже беру на себя. И наконец, последнее.

Я уже договорился на послезавтра о визите на фиатовские заводы, а завтра мы посмотрим Рим. Потом я отвезу вас в Венецию с большим удовольствием, ибо тоже знаком с блестящим художником Григорием Ивановичем Шилтьяном и даже опубликовал о нем очерк в «Известиях».

Бабка удивленно пошевелила усами и внимательно поглядела на меня.

— Хорошо. Пусть будет по-вашему. Но в гостиницу мы поедем именно в ту, которую я вам назвала. Она очень недорогая, а государственные деньги надо тоже экономить.

С большим трудом, при помощи многочисленных полицейских, около которых я останавливался, чтобы спросить, как мне проехать по запутанным римским улочкам, мы, наконец, добрались до так называемого отеля, у которого даже не было названия. При ближайшем ознакомлении им оказалось дешевое заведение типа борделя для солдат и любителей недорогих путан. Комната, которую предложили знаменитой русской писательнице, была без туалета, не говоря уже о ванне. Все «удобства», так сказать, находились в конце коридора, где топтался какой-то тип. Но Мариэтта Сергеевна оказалась непреклонной.

— Я переночую здесь, — твердо изрекла она. — Это даже интересно.

А через два дня мы отправились в Турин на моей новой быстроходной автомашине французской фирмы «Ситроен». У товарища Шагинян, кстати члена КПСС с 1942 года, моя шикарная машина вызвала некоторое раздражение.

— Надо быть скромнее, — пробурчала она, плюхаясь на заднее сиденье, — нельзя так расточительно тратить народные деньги. Ваше «ландо» могло бы быть поскромнее.

— Мариэтта Сергеевна, — ответствовал я, — «ситроен» — не предмет роскоши, а средство передвижения. Автомобиль очень быстроходен и надежен в эксплуатации. А это весьма немаловажно в моей, — я сделал ударение на слове «моей», — журналистской работе.

Но писательница, видимо, ничего не знала о моей «журналистской» работе.

— Кстати, нам совершенно незачем мчаться сломя голову, — продолжала бурчать она, — я хоть и русская, но совершенно не люблю быстрой езды, несмотря на то, что наш великий Гоголь утверждал обратное.

И все-таки мы помчались. Великолепные амортизаторы «ситроена» съедали скорость, и она была абсолютно неощутима. К тому же я привык скрываться от итальянской «наружки», и стрелка спидометра всегда болталась где-то недалеко от отметки 100 километров в час. Я включил приемник. Из динамиков зазвучал сладкий голос, воспевавший прекрасный Неаполь. Шагинян опять заерзала на сиденье.

— Выключите эту гадость, пожалуйста!

— Это не гадость, Мариэтта Сергеевна, а прекрасный итальянский певец Марио Дель Монако.

— Я, к вашему сведению, училась в Германии и люблю только баварские песни. А эти ваши итальянские леденцы вызывают у меня изжогу.

— Вы учились в Германии?

— Да. И окончила там медицинский факультет. А потом — революция, и мне пришлось стать писательницей.

— Пришлось?

— Конечно. Я не могла пройти мимо великих революционных событий. Кстати, вы, наверное, не знаете, что в жилах Ленина текла еврейская кровь?

— Как?

— А вот так. Когда я писала тетралогию «Семья Ульяновых», в моих руках находилось много архивных материалов, из коих я узнала, что по линии матери в роду Владимира Ильича были евреи. Конечно, тогда об этом было грешно говорить, ибо меня наверняка бы ожидал расстрел за антисоветскую деятельность.

— А сейчас?

— Сейчас другое время. Вы знаете, когда этот идиот Хрущев собрал представителей интеллигенции, среди которых была и я, и стал нас упрекать в том, что мы зря едим государственный хлеб с маслом, ваша покорная слуга встала из-за стола и, сказав: «Тогда жрите вы хлеб с маслом сами», — уехала домой.

— И что было потом?

— Ничего. Вскоре сняли Хрущева, а я вот у вас, в Италии.

И в этот момент перед носом моего мчавшегося по автостраде «ситроена» оказалась выскочившая невесть откуда бродячая собака. Мимолетный взгляд в зеркальце назад, где я увидел висящий у меня на хвосте «мерседес», подсказывал мне единственно правильный выход — не тормозить. Сбитая автомобилем собака осталась лежать на шоссе, «мерседес» спокойно обогнал меня по всем правилам слева и полетел дальше, а бабка начала вопить.

— Вы — убийца, — орала она, — вам на живодерне работать, а не журналистом!

Выждав, пока закончится трагический монолог, я спокойно сказал:

— Дорогая Мариэтта Сергеевна, если бы я затормозил, «мерседес» врезался бы в нас со страшной силой, и мы с вами, возможно, уже приветствовали бы святого Петра.

Молчание в машине длилось не долго. Писательница его просто не выносила.

— Вы верите в бессмертие души, Леонид?

— Я — коммунист, Мариэтта Сергеевна.

— Это ничего не значит. Возможно, в убитой вами собаке жила переселившаяся в нее душа какого-нибудь итальянского мореплавателя, который погиб во время кораблекрушения.

— Почему именно мореплавателя?

— Потому что Италия — морская страна. Так вот, мореплаватель, возможно, был нехорошим человеком, и ему не дали прежнюю земную оболочку.

— Вот видите, сделали мореплавателя собакой.

— Убивать нельзя никого. Вот мне уже за семьдесят, но я не боюсь смерти, так как моя душа станет душой другой Мариэтты, ибо я всю жизнь творила только добро.

— Дай-то Бог!

В Турин мы приехали уже к вечеру, довольно подуставшие от слишком однообразной дороги и пережитых волнений. Итальянскую автомобильную столицу я знал хорошо, мы сразу же нашли очень приличный отель, против которого Мариэтта Сергеевна возражать не стала, ибо она уже знала, что за все заплатит редакция моей газеты.

Утром нас принял профессор Витторио Валетта, генеральный директор мощнейшего автомобильного концерна.

Шестидесятые годы в Италии были ознаменованы поисками новых путей во внутренней политике. Ими занялись прежде всего те круги итальянской буржуазии, которые были связаны с наиболее развивающимися отраслями промышленности, приносившими огромные сверхприбыли, что позволяло подкупить определенную часть трудящихся и профсоюзы. Неудивительно поэтому, что политическими новаторами от класса буржуазии выступили круги, группировавшиеся вокруг концерна «Фиат», с одной стороны, и государственного нефтехимического объединения ЭНИ — с другой. Могу с уверенностью утверждать, что такие лица, как Витторио Валетта и президент ЭНИ Энрико Маттеи стали отцами новой политики итальянской буржуазии. А конкретную форму ей придали люди типа Фанфани, Моро, Румора, Андреотти, Коломбо, принадлежавшие к старому поколению политических деятелей страны, вовремя изменивших политическую ориентацию в свете новых требований народившегося монополистического капитала. Эта новая политика, получившая с 1962 года название «левого центра», означала собой союз христианских демократов с социалистами, социал-демократами и республиканцами и действительно была сдвигом влево.

Профессор Валетта узнал меня сразу:

— А, рад вас видеть. Что, переквалифицировались из журналиста в коммерсанта?

Я не стал развивать тему о смене моей профессии и поспешил представить Мариэтту Сергеевну, подробно перечислив все ее титулы и звания, добавив, что она в данный момент является «самой известной советской писательницей». Профессор церемонно поцеловал ей руку и предложил для начала объехать на открытой машине самые важные центры «Фиата». В результате трехчасового путешествия вместе со специально выделенным гидом Мариэтта Сергеевна узнала, что «Фиат» родился позже, чем она, — в 1899 году. Что ежегодно его заводы, на которых трудятся более 140 тысяч человек, выпускают полтора миллиона автомобилей в год, а это составляет 80 процентов всего автомобильного производства Италии. Кроме того, Мариэтте Сергеевне стало известно, что «Фиат» производит дешевые «народные» автомашины, которые доступны по цене простому человеку, что фиатовские рабочие получают одну из самых высоких заработных плат в стране, что дети этих рабочих имеют бесплатные ясли и детские садики, а также бесплатные семилетние школы, что наиболее талантливые ребята направляются на учебу в университеты и технические учебные заведения, в том числе и за рубеж, а затем, окончив их, возвращаются на заводы концерна, занимая должности инженеров, бухгалтеров, специалистов по рекламе и так далее.

— Да это же полный социализм! — воскликнула вконец ошарашенная писательница, но затем, подумав, добавила убежденно, обращаясь ко мне: — И все-таки ваш Валетта типичный эксплуататор!

А затем был шикарный обед с «эксплуататором», во время которого Мариэтта Сергеевна и генеральный директор «Фиата» обнаружили, что оба прекрасно говорят по-немецки. Я-то знал почему. Во время войны Валетта работал на немцев, выпуская для них и автомобили, и дорогую технику. Короче говоря, мои услуги переводчика сразу же оказались ненужными. После обеда мы перешли в кабинет Валетты, где старики продолжали оживленно болтать по-немецки, а я, удобно пристроившись в старинном кресле, даже задремал. И вдруг мой блаженный покой нарушился басовитыми, почти мужскими рыданиями Мариэтты Сергеевны. Я открыл глаза. Писательница обнимала вышедшего из-за стола профессора Валетту, у которого из глаз тоже текли слезы.

— Что с вами, Мариэтта Сергеевна?

— Не суйте свой нос куда не надо, Леонид! Потом все расскажу. Это замечательный человек, замечательный! Как вы, журналист, могли пройти мимо такого исторического персонажа?!

— Я всегда с большим уважением относился к профессору Витторио Валетте и его роли в становлении итальянского автомобилестроения.

— Помолчите уж лучше.

Я замолчал. Валетта вернулся за письменный стол, вынул из красивой рамки свою фотографию, сделал на ней теплую (я потом прочитал) надпись и отдал растроганной бабке. А потом нам вручили сувениры. Писательница получила большую картонную коробку, а я — маленькую коробочку, в которой находился изящный швейцарский будильник. Когда мы уезжали, Мариэтта Сергеевна поведала мне удивительную историю, которую я впервые рассказываю читателям.

Конец апреля 1945 года. Уже расстрелян Муссолини и вместе со своей любовницей Клареттой Петаччи повешен вверх ногами на железной балке одной из бензоколонок на площади Лорето в Милане. Освобожден партизанами и Турин, где арестованы некоторые инженеры «Фиата», в том числе и главный инженер Витторио Валетта. Итальянские товарищи быстренько приговаривают их к расстрелу. Но приговор должен утвердить кто-либо из руководства Сопротивления. Список, к счастью, попал в руки заместителя командующего корпусом добровольцев Сопротивления Луиджи Лонго. «Вы что, совсем рехнулись? — грозно спросил товарищ Лонго у партизан. — А кто будет автомобили производить в послевоенной Италии? Разве можно уничтожать цвет инженерной мысли? Освободить немедленно инженера Валетту и иже с ним».

— Ты понимаешь, Леонид (бабка заметно помягчела ко мне и стала называть на «ты»), коммунист спас жизнь капиталисту, да еще пособнику гитлеровцев! Разве это не удивительнейший парадокс нашей жизни? И с тех пор они дружат между собой: генеральный директор «Фиата» и Генеральный секретарь Итальянской компартии. И ты знаешь, но это страшный секрет: когда коммунистам бывает туго, Валетта помогает им деньгами. Вот молодец! Я просто влюбилась в этого человека. Ну и очерк я отгрохаю о нем и его концерне.

И отгрохала. Ее статью, не посоветовавшись со мной, опубликовали «Известия», опубликовали в тот день, когда по призыву Всеобщей итальянской конфедерации труда и коммунистов по всей стране была объявлена всеобщая забастовка. Подключились к ней и фиатовцы. Вот тут-то к ним на митинг, как мне рассказывали позже, вышел профессор Витторио Валетта с газетой «Известия» в руках. Он с выражением прочитал перевод статьи Мариэтты Шагинян о том, каким великолепным является концерн «Фиат», какие изумительные на нем трудятся рабочие и инженеры и какие замечательные автомобили они выпускают.

— У нас, вероятно, предстоят серьезные переговоры с советскими товарищами по поводу строительства в СССР автомобильного гиганта, — заявил в заключение генеральный директор, — а вы мне подкладываете такую свинью этой, совершенно вам не нужной стачкой.

Сказал и ушел с митинга. И заработали конвейерные линии «Фиата», и не получилось в Италии всеобщей забастовки. Об этом написали все итальянские газеты.

А орган Итальянской компартии газета «Унита» поместила передовую статью за подписью члена ЦК Компартии Джанкарло Пайетты, в которой выражалось удивление по поводу того, как могут «Известия» — правительственная газета — держать в Италии в качестве собственного корреспондента такого идиота, как Леонид Колосов, который не только ничего не смыслит в классовой борьбе, но и подыгрывает итальянскому монополистическому капиталу. Затюканный партийными делами член ЦК не удосужился выяснить имени автора известной статьи. Но наше посольство в Риме сработало молниеносно. Во всяком случае, утром в телефонной трубке зазвучал необычно сухой голос главного редактора, моего любимого Льва Николаевича.

— Леонид Сергеевич, я прекрасно понимаю, что произошла досадная ошибка. Вам нужно немедленно найти товарища Джанкарло Пайетту и попросить его официально заявить, что он перепутал автора статьи. Иначе я не смогу спасти вас.

Я был знаком с Джанкарло, очень хорошо знаком. В ЦК на улице Боттеге Оскура, куда я сразу же дозвонился, мне сказали, что компаньо Пайетта отбыл на аэродром Фьюмичино, откуда должен улететь в Париж, рейсом таким-то в полдень. Времени оставалось в обрез. В этот день я, вероятно, установил мировой рекорд по скорости на своем «ситроене». Мне дико повезло. В зале ожидания я сразу же нашел Пайетту. Увидев меня, он отвернулся.

— Джанкарло, дорогой! — завопил я отчаянно. — Статью писал не я, а старая ведьма Мариэтта Шагинян, наша знаменитая советская писательница. Меня даже не предупредили о том, что ее фиатовский панегирик собираются печатать!

— Как?! Разве не ты автор этого бреда? — Пайетта побледнел. — Какого же дьявола мне не назвали автора? Но я был в полной уверенности, что это ты напакостил нам!

— Ты что же, меня за ренегата считаешь, Джанкарло?!

— Что же делать, Леонид?

— Ты можешь мне написать на листочке, что перепутал автора статьи о «Фиате» в «Известиях», которую совершенно справедливо критиковал? Иначе меня вытурят из Италии.

— Давай блокнот.

Джанкарло вытащил авторучку и написал в моем блокноте: «Официально заявляю, что допустил ошибку, критикуя Леонида Колосова, который никакого отношения к указанному материалу, как оказалось, не имеет. Приношу товарищу Колосову свои искренние извинения». Далее следовала подпись моего друга Джанкарло. Расцеловав его, я помчался обратно в Рим, срочно вызвал Москву, продиктовал текст записки, попросил срочно ее перепечатать, быстро отнести к главному редактору и оставить меня на связи с редакцией. Пока я разговаривал с иностранным отделом, бухгалтерией и прочими службами, все было сделано. Меня соединили со Львом Николаевичем. Голос его заметно потеплел.

— Записку, Леонид Сергеевич, храните как зеницу ока. Кстати, подпись на ней есть?

— Собственноручная. Джанкарло тоже был искренне огорчен. Его подвела секретарша.

— Очень хорошо. Я сегодня все доложу по инстанции. Работайте спокойно.

— Спасибо.

— Это вам спасибо за оперативность.

Возвращаясь из Парижа, Пайетта заехал в Москву. Его, между прочим, спросили в Международном отделе ЦК КПСС — писал ли он записку в защиту собственного корреспондента «Известий». Он все подтвердил. Честный был компаньо, Джанкарло Пайетта.

А через некоторое время в Риме начались переговоры о строительстве на Волге автомобильного завода, основную роль в котором должен был играть «Фиат», и о предоставлении им солидного кредита Советскому Союзу. Главные роли в переговорах исполняли министр автомобилестроения СССР Тарасов и почетный президент концерна «Фиат» профессор Витторио Валетта (его к тому времени повысили в звании). Обстановка была сложной. В разгаре была «холодная война», и американцы всеми силами пытались помешать развитию советско-итальянских отношений. И политических, и экономических, тем более что премьер-министр Альдо Моро начал проводить антиамериканскую политику и делать заметные шаги к сближению с Советским Союзом.

Я не буду рассказывать о всех перипетиях переговоров. Они были достаточно сложны и скучны для рядового читателя. Вопрос стоял о строительстве завода по производству легковых автомобилей в СССР, в том месте, которое будет потом названо городом Тольятти, с привлечением, помимо «Фиата», ряда смежных предприятий. События приняли трагический характер, когда речь зашла о предоставлении нам кредита. Вернее, не о самом кредите, а о процентной ставке по нему. На итальянском финансовом рынке она колебалась между 7 и 8 процентами годовых. Именно 7 процентов потребовала итальянская сторона, заявив, что не может сделать ни одного шага в сторону уменьшения. Председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин со своей стороны установил для нашей делегации крайний предел в 5 процентов с небольшим резервом. Переговоры зашли в тупик. Министр Тарасов заявил, что он вынужден будет собирать чемоданы и ехать в Москву.

Тогда-то наступила моя очередь. Резидент вызвал меня и прямо поставил вопрос: «Чем можешь помочь? Какие люди у тебя есть в окружении президента, премьер-министра и самого Валетты? Те, естественно; которые могут повлиять на переговоры».

Таких людей у меня было двое. Сенатор-социалист, бывший участник Сопротивления, видный итальянский политический деятель, умерший в декабре 1978 года. Он проходил в нашей агентурной сети под псевдонимом Либеро. Был он искренним и бескорыстным, я повторяю, бескорыстным другом Советского Союза и всегда помогал нам в самые тяжелые минуты, особенно когда не было других, кроме него, источников конфиденциальной информации. Фамилию второго агента, депутата парламента, я тоже пока раскрыть не могу. В наших документах он значился как Немец и имел большие связи в тогдашнем правительстве «левого центра».

С Либеро я увиделся вечером на другой день после разговора с резидентом, вызвав его на встречу условным телефонным звонком. Объяснил ему ситуацию. Сенатор горестно покачал головой. «Трудное положение», — сказал, подумав. И тут у меня родилась в голове крамольная мысль. «Сенатор, — горячо затараторил я. — У Тарасова есть запасной вариант. Если итальянская сторона не пойдет на уступки, он через некоторое время начнет переговоры с французской фирмой «Рено». Неужели вы допустите, сенатор, чтобы такой колоссальный заказ перешел к «лягушатникам»? Я, например, если бы был итальянцем, просто не простил бы себе этого. Ведь «Фиат» лучше «Рено».

То, что я сказал сенатору, было абсолютным враньем, но он воспринял мой монолог очень серьезно. «Хорошо, — ответил Либеро, — попробуем что-либо предпринять. У меня неплохие личные отношения с президентом Сарагатом, еще более теплые — с премьер-министром Моро, да и Валетту я знаю очень давно. Но мне нужен весь завтрашний день. Встретимся утром послезавтра. А Тарасов пускай потянет переговоры и не рвется в Париж».

С Немцем я встретился в тот же день, но уже ночью. Он был деловым человеком и сразу все понял. Его тоже обеспокоила моя липовая версия о возможности заключения сделки с французами. «Этого ни в коем случае нельзя допустить, — грозно заявил он. — Такой заказ! Это же новые рабочие места для тысяч наших трудящихся. У меня неплохие связи в нынешнем правительстве, а некоторые министры вообще числятся в друзьях. Встретимся послезавтра утром». — «Давай лучше после полудня», — предложил я, памятуя об утренней встрече с моим первым агентом.

Резидент моментально довел мою информацию до сведения министра Тарасова. Переговоры, как я припоминаю, были прерваны на один день. А на утренней встрече Либеро с нескрываемой радостью сообщил, что в высшем эшелоне принято решение пойти навстречу советской стороне и снизить «в разумных пределах» процент по кредиту. «Тарасов может занять твердую позицию», — убежденно сказал мне сенатор на прощанье. А тремя часами позже я уже встречался с Немцем. Он был более конкретен, ибо достал из бокового кармана небольшой листочек бумаги. «Это совершенно секретное решение правительства о том, что итальянская сторона в крайнем случае может согласиться на 6 процентов годовых по кредиту, — сказал Немец. — Но Тарасову надо самым нахальным образом настаивать на 5 процентах. Это мой самый настойчивый совет». На мои глаза даже слезы навернулись. «Друг мой, мы никогда не забудем твоей услуги и щедро отблагодарим тебя». Я опять превысил свои полномочия насчет щедрости. «Это было бы очень кстати», — скромно ответил Немец.

Мы действительно отблагодарили щедро. Но немного позднее. А тогда я помчался к резиденту с ценнейшей информацией. Выслушав мое донесение и прочитав секретный листочек, он аж онемел от изумления. «Ну и молодец ты, Киса, — впервые упомянул он мое прозвище. — Я бегу срочно докладывать информацию, а ты исчезни на время, чтобы не засветиться. Исполняй только свои журналистские обязанности. Никаких встреч с агентурой, понял?»

А дальше события покатились как по маслу. На ближайшем заседании двух переговаривающихся сторон министр Тарасов с железной твердостью потребовал от итальянцев 5 процентов годовых по кредиту. После некоторых колебаний и всяческих словесных баталий итальянская сторона согласилась на 5,6 процента. «Сделка века» была заключена. Это случилось 16 августа 1966 года.

На другой день состоялась пресс-конференция почетного президента «Фиата» профессора Витторио Валетты, подписавшего генеральное соглашение о научно-техническом сотрудничестве и строительстве в СССР завода легковых автомобилей. Я пробился поближе к профессору. Он заметил меня, поманил пальцем. Я подошел, и он тихо-тихо сказал, хитро улыбаясь: «Ты прав, журналист, «Фиат» лучше «Рено». Кстати, передай сердечный привет моей дорогой Мариэтте Шагинян».

А потом Валетта сделал заявление, которое было напечатано в «Известиях»: «Речь идет о колоссальном деле, в котором будут участвовать итальянские и советские специалисты. Я очень доволен тем, что произошло, но прекрасно отдаю себе отчет и в той ответственности, которую мы на себя взяли. Перспективы сотрудничества между Италией и Советским Союзом самые грандиозные…»

В резидентуре, куда я забежал в тот же день, меня ожидал еще один сюрприз. Мой шеф встал из-за стола и крепко обнял меня. «Это я выполняю просьбу министра Тарасова. Вчера он мне сказал буквально следующее: «…Обними и расцелуй того парня, который принес информацию, и по возможности щедро награди. Он сэкономил нашему государству около 40 миллионов долларов». Ну, целовать я тебя не буду, а вот насчет награды чего-нибудь придумаем».

Дня через три после этого волнующего события из Центра пришла телеграмма с текстом приказа за номером 1075. «За умелую работу с агентурой, в результате которой была получена ценная экономическая информация, принесшая большую выгоду Советскому государству, приказом руководителя нашего ведомства тов. Лесков (таков был мой псевдоним в бывшем Первом главном управлении. —Л.К.) награжден ценным именным подарком». Подарок я получил, приехав в отпуск. Великолепную двустволку ручной работы 12-го калибра с серебряной именной монограммой. На охоте она неизменно вызывала нескрываемую зависть егерей. Еще бы! Стоила-то она 40 миллионов долларов плюс внеочередное воинское звание товарищу Лескову.

А через два с половиной года итальянский еженедельник «Астролябио» от 5 января 1969 года поместил очень пространную и весьма любопытную статью, озаглавленную «Что происходит в городе Тольятти», которую я цитирую с некоторыми сокращениями. «Легко понять, — писал еженедельник, — что в Советском Союзе с энтузиазмом говорят о «Фиате», даже с излишним энтузиазмом, если учесть, что пару лет назад газета «Унита» вступила в бурную полемику с серией статей, опубликованных в «Известиях» (это все Мариэтта Сергеевна Шагинян. — Л.К.), официальном органе Советского правительства, в которых «Фиат» представляли как своего рода рай для трудящихся. В то же время «Унита» постаралась не критиковать условия контракта, хотя повод для этого можно было бы найти… Известно, что деньги предоставляются на международном рынке примерно из 7–8 процентов годовых и что именно столько Москва была готова заплатить. Однако известно также, что в Италии деньги стоят дороже: в 1966 году, когда был подписан контракт, они стоили более 7 процентов годовых. Так вот, разница в 1,4 процента годовых с 320 миллионов долларов составляет около 4,5 миллиона долларов в год. Если эта сумма выплачивается в минимальный срок, то есть за восемь с половиной лет, а именно на такой срок формально предоставлен кредит, то это означает около 40 миллионов долларов, которые сэкономили наши партнеры. Следует сказать, что «Фиат» действует с полной гарантией как благодаря любезной помощи, которую ему предоставило государство, так — и это следует признать — благодаря ловкости своих управляющих. Что касается последних, то необходимо напомнить, что в период подписания контракта профессор Валетта предоставил Советскому Союзу скидку в сумме нескольких десятков миллионов долларов…»

Ну вот и все. Хорошо, что и сейчас по нашим дорогам и автострадам ближнего и дальнего зарубежья, как принято сейчас говорить, бегают миллионы «Жигу-лей»-«фиатов». Есть в этом заслуга моих бывших агентов, царство им небесное, и какая-то толика моего участия в «сделке века». Подаренное мне руководителем КГБ ружье я берегу, но ни разу еще не использовал его по назначению. Заповедь «не убий» продолжает действовать. Хотя дважды мне предстояло принять участие в убийстве. Первый раз это должно было произойти в Испании.