В Шандриголове, где располагался в это время штаб Южного фронта, Харитонов, избегая встреч с бывшими сослуживцами, проехал прямо к коменданту и, позвонив от него в приемную командующего фронтом, доложил с своем прибытии. Старший офицер для поручений при командующем сказал, что о его прибытии будет доложено и о. дне приема он будет извещен. Шпаго тем временем договорился о квартире. Это был домик на окраине села с большим яблоневым садом. Легкие пушинки носились в жарко нагретом воздухе, перелетали с яблонь в степь. Дети обступили машину.

Харитонов, разостлав бурку на траве под яблоней, принялся развлекать их. Достав цветные карандаши «Тактика» и несколько пустых коробок от папирос «Аэлита», он живо набрасывал на внутренней стороне коробок красочные эскизы.

Ночь он провел без сна, обдумывая предстоящее объяснение с командующим фронтом. Но чем больше он думал, тем сбивчивее становились его мысли. Он вдруг почувствовал, как начало покалывать и нестерпимо ныть сердце. Он пробовал зажать его рукой, прижать к подушке, но оно не унималось. Боль сделалась невыносимой.

Лишь утренний короткий сон немного освежил его.

Поднявшись в обычный час, Харитонов приступил к утренней зарядке. Проделав несколько сложных упражнений, он растерся влажным полотенцем, выпил стакан крепкого чая и, решительно отогнав назойливые мысли, снова занялся с детьми, с минуты на минуту ожидая, что за ним пришлют. Но от командующего никто не появлялся. В нетерпеливом ожидании провел он весь следующий день-опять никто не явился. Дни проходили, а вызова все не было. Шпаго с утра куда-то исчезал, приказав Мише никуда не отлучаться от командующего. И Миша придумывал себе все новые и новые занятия по уходу за машиной.

Однажды Харитонов застал Мишу в расстроенных чувствах.

— Ты что? — участливо спросил Харитонов.

Миша долго колебался, прежде чем поведать генералу свою досаду. Оказывается, жена Миши прислала ему письмо, в котором она жаловалась на председателя колхоза и дружка Миши-Дениса. В детстве Денис упал с лошади, сломал ногу, в армию его не взяли, и он никуда не выезжал из родного села. Даша, жена Миши, поспорила с Денисом и в споре пустила самую, как ей казалось, острую, неотразимую стрелу: "Твоей Марине хорошо, когда у нее ты дома. А каково мне, когда мой на фронте кровь проливает?" Денис, нимало не смущаясь, срезал Дашу: "И без твоего мужика Красная Армия справится!"

Эти слова задели Мишу. Первым и самым понятным его чувством после прочтения письма было осадить Дениску. Даша именно за то- и предпочла Мишу другим ухажерам, что, будучи остра на язык, нередко терялась в споре, как выразился Миша, от недостатка образования. А он, Миша, умело отражал всех возражателей в любом споре.

Ответить на укол Дениса в первую минуту после прочтения письма представлялось Мише делом самым легким. Но каждая следующая минута ослабляла его задор.

Справится или не справится без него Красная Армия? "А вдруг и в самом деле справится?" — подумал он.

И чем больше думал, получалось не в его пользу.

"Но тогда что же такое я? Зачем меня оторвали от Даши? Зачем со мной разговаривают, как если бы я что-то значил? А медаль "За отвагу"? А то, что мне доверили жизнь генерала? Если бы не я, Харитонов мог попасть в лапы фашистов еще в Колларовке!

Кет, тут что-то не так!"

Он уже собрался было отписать Даше в таком духе. Но, поразмыслив, решил, что такое письмо нельзя посылать. Названия мест, где отличился в боях, писать нельзя-цензура не пропустит.

А так-кто же поверит! Бахвальство не к лицу сержанту и кандидату партии.

"Так как же написать?"

Долго думал он и решил написать так:

"А что касается, что без твоего мужика Красная Армия справится, ты Денису скажи, что, если б без твоего мужика Красная Армия справилась, его бы в армию не взяли, с тобой и малыми детьми не разлучили, так долго в армии не держали, и спал бы он с тобой на пуховой постели, как Денис с Мариной. А без него справляемся и просим об одном — чтоб наших жен не обижал, а помогал им давать фронту все необходимое для окончательной победы над врагом".

Харитонов с улыбкой слушал рассказ Миши. "Миша не только за себя ответил. Он за всех бойцов ответил. Если его призвали, — значит, без него не справятся. Не так ли и я должен решить этот вопрос? Я должен драться за свое место а строю!"

Другое чувство, вызванное в его душе рассказом Миши, относилось к жене.

Она писала, что вернулась в Москву, но встретились затруднения с постоянной пропиской. Она просила прислать адъютанта, чтобы уладить этот вопрос. Он ей ответил, что высылать адъютанта по такому делу считает неудобным, да и незаконным.

В следующем письме она написала слово «муж» в кавычках.

Он не понял, чему следовало приписать ее обиду.

"Благодарю за искренность, — писал он, — но для меня непонятно, почему ты слово «муж» написала в кавычках. Я считаю себя твоим мужем без кавычек. Как и-прежде, мои мысли только с тобой. Напиши, в чем дело. У меня дела идут не совсем гладко. Затерло на одной из очень важных операций. Потерял всякую человеческую норму сна и отдыха. Прилагаю все усилия, энергию и способности, но успеха желаемого пока не добился".^

Это он писал в конце марта, когда не ладилась операция под Славянском.

В следующем письме она сетовала на то, что он не отвечает на ее письма. Выражала опасение: получает ли он их? Жив ли он?

"Если ты занят, — писала она, — и не можешь отвечать сразу, поручи это адъютанту!"

Он снова должен был ей разъяснить:

"Письма и открытки получаю регулярно. Бессчетно благодарю, но отвечать на каждое не хватает времени. Ты на это не сердись.

Мой адъютант всегда со мной и временем располагает таким же.

Ему достается не меньше, чем мне, так что я не могу его утруждать. Решу задачу, высплюсь и отвечу так, как я привык писать тебе. Не односложно: "жив, здоров", а все, что накопилось в душе".

В следующем письме она объясняла, что значит «муж» в кавычках. Но это письмо пришло в день отстранения его от должности, и он на него до сих пор не ответил. Он был теперь в таком же положении, как Миша. Обыкновенной почтой невозможно было сообщить Наде о том, что произошло. К тому же он чувствовал себя не вправе огорчать ее таким известием. Но теперь, после беседы с'Мишей, Харитонов засел за письмо.

"Надюша! Ты пишешь, что для некоторых твоих соседок мужья в лепешку разбиваются. А я якобы слишком скромен, а скромность иногда бывает неуместна. Скромность никогда не мешает.

Для тебя я рад все сделать. Но больше того, что в моих силах, я не могу. Сейчас у меня дела далеко не веселые. Враг решил мстить за Ростов. Зезать нельзя. Прозевал-вывалишься из тележки с треском. Думаю, что меня еще хватит для того, чтобы покончить с фашизмом, если какая-нибудь случайная пуля или бомба не оборвет мое желание. Совсем недавно я чудом остался жив после одной из бомбардировок. Почему остался жив, когда несколько любимых друзей, бывших со мной, тяжело ранены, — и сам не знаю. Чудом вырвался из-под обломков и пламени разрушенного дома. Но это ничего. На то война. Здесь не у тещи на блинах!"

Харитонов снова вспомнил обе бомбежки узла связи. И мысли о тяжело раненных друзьях овладели им с новой силой.

Он вспомнил ординарца. Вспомнил, как Айдаров по-своему понимал геройство. Однажды Айдаров, находясь в кавалерийском взводе охраны штаба, заарканил и увел немецкого мотоциклиста.

Харитонов похвалил его за геройство. "Это не геройство, товарищ генерал, — возразил Айдаров, — арканить лошадей меня отец в горах выучил. Геройство, если я сам сообразил. Был у меня такой случай. В бою выбыла из строя моя рота, я присоединился к другой. Кончили бой ночью, подходим к полевой кухне с котелками.

Повар всем наливает, а мне не дает. "Ты не нашей роты. На тебя нет продуктов!" — "'Но я же воевал, кушать хочу, дай!" Повар свое:

"Я своих бойцов знаю, кто как воюет, а ты, может, в кустах прятался и к ужину поспел!" Вот тут и нужно было мне проявить геройство, сообразить, товарищ генерал! Пошел, принес повару воды, нарубил сухих веток. Он меня за это накормил. Я не лег спать голодный. Этому уже меня никто не учил. Сам догадался!"

"Где он теперь? — подумал Харитонов. — В каком госпитале?

Где Краевич, Зина?"

Послышался легкий стук в дверь и голос адъютанта:

— Можно, товарищ генерал?

— Войди! — ответил Харитонов.

— Товарищ генерал, — начал Шпаго, — мы с Мишей обедаем.

А вы что, святым духом жить хотите?

— Не святым духом, а сухим пайком!

— Как хотите, товарищ генерал, сегодня жэ пойдете в генеральскую столовую, — решительно произнес Шпаго,

— Ладно! — не желая ссоры, согласился Харитонов.

Генеральская столовая помещалась в красивом одноэтажном доме под черепицей. Высокое крыльцо вело в коридор. Дверь направо-в зал, другая. раскрыта настежь, во двор. Там была кухня.

В большой светлой комнате стояло несколько овальных столиков, покрытых свеженакрахмаленныдли скатертями. Ветер надувал палевые занавески у раскрытых окон. Харитонов выбрил самый крайний столик слева от входной двери и сел спиной к окнам, чтобы люди, входя в зал, не сразу обратили на него внимание. Он заказал окрошку и с аппетитом, впервые за эти несколько дней, принялся за еду. В коридоре послышались шаги и недовольный голос Казанского.

"Надо полагать, пройдет в конец зала и займет стол ближе к окну, чтобы никто не ходил мммо", — подумал Харитонов. Но он ошибся. Шаги Казанского направились в его сторону, послышался шум отодвигаемого стула. Харитонов опустил глаза в тарелку.

— Вы почему не показыв-эетесь? — спросил Казанский.

— Жду вызова! — глухо ответил Харитонов.

— К кому?

— К командующему.

— Вы полагаете, что он вправе отменить приказ Главкома?..

С расследованием вашего дела, пожалуй, лучше повременить, пока Ставка как следует разберется в обстановке!

— Тем более я нигде появляться не буду. Всякий разговор мой по этому вопросу может быть истолкован как попытка повлиять на разбор дела…

— Это, пожалуй, верно! — согласился Казанский. — В таком деле советую не торопиться… Вы что брали на первое?

— Окрошку.

— Ну как она сегодня?

— Хороша!

Казанский быстрым движением руки вскинул очки на переносицу и пробежал глазами меню.

"Нет, больше не пойду в эту столовую!" — выговаривал себе Харитонов, возвращаясь домой, стараясь не думать о совете Казанского. Всякое бездействие, оттяжка, неизвестность органически претили ему.

Ночью он не мог уснуть. Снова болело сердце. Когда боль сделалась невыносимой, он не спеша оделся и вышел в сад. Светил полный месяц. Тени от деревьев падали на траву, неровные, причудливые. Со стороны дома выступила человеческая фигура.

Харитонов узнал адъютанта.

— Ты зачем встал? — недовольно спросил Харитонов.

— Встал по своей надобности! А вы что не спите, товарищ генерал?

— Знаю, какая это надобность! — резко сказал Харитонов. — Ну что ж! Следи! Только не хитри! Не бойся, не сбегу!

— Вам не стыдно, товарищ генерал? — с обидой в голосе проговорил Шпаго.

— Обиделся, что я о тебе так подумал? — удивился Харитонов-Так что тут обидного? Разве я тебя осуждаю?.. Тон, может быть, резковат… Извини… Нервы шалят!

— Вы меня не осуждаете, но я вас осуждаю, товарищ генерал! проникновенно сказал Шпаго. — Зачем пистолет взяли? Кто же из нас хитрит?

— Молчи! — с сердцем сказал Харитонов. — Знаю! Про Павла Корчагина начнешь. Но это не тот случай. Лучше бы я был искалечен, но не лишен доверия!.. Без доверия нельзя жить!

— Товарищ генерал! — с чувством продолжал Шпаго. — Я тут время не теряю… Кое-что узнал… И насчет доверия к вам… В Политуправлении фронта вы доверия не лишены… Бригадный комиссар свое мнение высказал… Я так рассуждаю, товарищ генерал, что и вы со своей стороны должны дать телеграмму в Ставку с просьбой разобраться глубже!

Харитонов отрицательно покачал головой:

— Нельзя, капитан! Я подчиняюсь Главкому направления. А кроме того, поймх: в телеграмме всего не скажешь. Да и отправить ее нельзя без согласия штаба…

— Товарищ генерал, — решительно сказал Шпаго, — завтра придет следователь прокуратуры, вы должны помочь глубже разобраться в деле… Неужели у вас не хватит мужества отстоять правду? Ведь это дело касается не только вас, но и меня, и всей Девятой армии!

Харитоноз слушал не шевелясь.

— Следователь?.. Ты это точно знаешь? Завтра?

— Точно, товарищ генерал!

На другой день пришел следователь, человек средних, лет с непроницаемым лицом.

Харитонов говорил с ним не как подследственный, а как командующий армией на- разборе боевой операции, но следователь из всего, что говорил Харитонов, удерживал в памяти лишь то, что подтверждало обвинительную версию. И так как сам Харитонов был настроен по отношению к себе критически, он облегчал задачу следователя.

Харитонов говорил, что он плохо знал противника, имея в виду то, что он вовремя не разгадал замысел врага. Он не подчеркивал то, мог ли он это сделать, в его ли это было силах. Следователя не устраивало такое слишком общее признание вины. Он это истолковал так, что Харитонов не уделял внимания разведке.

Харитонов рассказывал, что он в момент наступления неприятеля потерял управление армией — был выведен из строя узел связи. Следователь, переводя это на свой язык, сделал вывод, что Харитонов бросил свои войска и оставил их без руководства.

Харитонов никогда не был под следствием. Он был членом бю- ро горкома партии, ему приходилось участвовать в разборе персональных дел.

Ведение следствия по его делу удивляло и оскорбляло его.

То, что он считал своими недостатками, на языке следователя называлось преступлениями. Это не укладывалось в сознании Харитонова, противоречило его убеждениям, но он был совершенно неискушен в судопроизводстве. Он пытался объяснить это, но лицо следователя оставалось все таким же непроницаемым.

Когда следствие закончилось, следователь неожиданно сказал:

— Эта папка, — указал он на исписанные листы, — дает лишь самое поверхностное, неполное, скажу более, искаженное представление о вашем деле. Как коммунист вы доверия не лишены…

Мне это дали понять в Политуправлении… и я вам советую как коммунист коммунисту… Дайте телеграмму в Ставку, ибо там теперь располагают данными о действительных масштабах нового немецкого наступления. Вина, которую вы на себя берете, выяснится в другом свете. Она не будет обособлена от целого ряда причин, от вас не зависящих!..

Следователь собрал листы, сложил их в папку и, пристально взглянув на Харитонова, молча удалился.

Теперь, когда в душе Харитонова уже не оставалось сомнения в том, что надо написать в Ставку, когда окрепло нравственное оправдание такому шагу, текст телеграммы сложился сам собой.

Проводив следователя, Харитонов присел к столу и написал:

"В деле не разобрались прошу разобраться глубже.

Харитонов"

"Но как отправить телеграмму? Начальник связи не отправит ее без визы начальника штаба. А тот не решится дать визу без согласия командующего!"

На помощь явился Шпаго.

— Товарищ генерал! — решительно сказал он. — Дайте мне!

Взяв телеграмму, он отправился к начальнику связи фронта.

В кратких и сильных выражениях описал он душевное состояние Харитонова.

— Он не решается просить вас, не хочет подводить… Но разве он подводит вас, товарищ генерал? Он не жалуется, а просит глубже разобраться в деле. Неужели не отправите?

Начальник связи несколько минут в раздумье глядел на телеграмму.

— Пройдемте вместе к начальнику штаба! — пригласил он.

Когда они вошли в кабинет начальника штаба, там находился Казанский.

— У вас что? Срочное? — спросил начальник штаба, подняв глаза от бумаг, и посмотрел на начальника связи, потом перевел взгляд на Шпаго, как бы желая угадать, какое дело могло их привести к нему.

— Очень срочное! — с чувством сказал Шпаго, выступив вперед.

— А вы кто? — удивился начальник штаба.

— Я адъютант Харитонова!

Казанский мельком взглянул ка вошедших с таким видом, будто говорил: "Меня это не касается, у меня своих дел достаточно".

Начальник связи положил на стол телеграмму. Начальник штаба, пробежав глазами текст, передал листок Казанскому. Тот, быстрым движением руки сбросив и посадиз очки на переносицу, с недовольным видом прочел.

— Я б такую телеграмму не задерживал, — сказал он, — но какие правила существуют на этот счет, вам виднее!

— Смотря как рассматривать, — размышляя вслух, проговорил начальник штаба. — Если это жалоба…

— Не жалоба, а просьба помочь разобраться в очень серьезном деле! сухо сказал Казанский. — Текст телеграммы не оставляет сомнения в том, что именно этим руководствовался генералмайор Харитонов.

— Это, пожалуй, верно. Отправляйте! — согласился начальник штаба.

На другой день прибыл ответ:

"Генерал-майору Харитонову

Доложите о потерях выезжайте распоряжение Ставки".

Снова возник вопрос, как толковать эту телеграмму. Разрешить ли Харитонову отъезд в Ставку после того, как будут отправлены сведения о потерях, или дожидаться новой телеграммы, подтверждающей вызов?

Казанский снова твердо высказал свое мнение:

— Никакого указания на то, что будет вторичный вызов, в телеграмме нет. Задерживать Харитонова мы не имеем права!

Командующий фронтом согласился с Казанским.

В тот же день машина Харитонова из Шандриголова отправилась в Москву.