Так сначала называлась повесть, которую я написал. Три года работал над ней, зато и вещица вышла — загляденье. Самому нравится. А рецензенты (пока только внутренние) расхвалили ее — дальше некуда. Редактор отдела прозы в журнале, куда я отнес рукопись, даже запрыгал от радости, когда прочитал.
Пошла моя повесть вверх по лестнице, ведущей к печати. Сначала с нею ознакомился один заместитель главного редактора и чуть не захлебнулся от восторга, назвал повесть явлением. Потом прочитал другой заместитель — этот только руками развел: «Нет слов!» А главный сказал: «Да, это вещь! Напечатаем!»
Еще бы! Такую повесть! Петух сработан что надо! Не Петух, а настоящий Павлин: хвост его можно сравнить только с радугой, гребень — разве что с полковым бархатным знаменем, а серьги… Даже и не знаю с чем их можно сравнить — уж больно хороши получились. А осанка, а шпоры на ногах! Да что и говорить — все со знаком качества.
— Напечатаем, — сказал главный. И добавил: — Через годик.
— Стоит подождать, — тут же утешил меня заместитель главного. — Потерпи, зато в каком журнале напечатаешься! Для твоего Петуха именно такая упаковка и нужна!
А что? Подожду.
Повесть снова спустилась по той же лестнице вниз, чтобы потом совершить свое окончательное восхождение!
Через год я проведал Петуха. Жив оказался. При свидании мне сказали:
— Подожди еще с полгодика… Год ждал, осталось меньше. Зато уж!..
Через полгодика я снова постучался в журнал:
— Как там мой Петушок?
— Жив Петушок! Жив! Но потерпи еще с полгодика. Зато уж!..
И вот наконец редактор отдела радостно сообщает мне:
— Все! Печатаем! Только… не влезает он в наши рамки… Уж больно велик твой Петух.
— Как же быть? Голову ему отрубить, что ли?
— Ну вот, сразу и обида! Зачем же голову? Отрежь ему хвост. Зачем ему такой? Что толку в этих перьях? Главное — мясо!
Пришлось отрезать хвост. А что делать? Зато рукопись снова пошла по лестнице вверх. Там снова с нею ознакомился зам. И сказал:
— Нет, не влезает. Отрежь ему гребешок, на кой он ему? И сережки заодно. Это же не мясо, а так, неизвестно что. Излишества какие-то.
Отрезал. А что делать? Зато рукопись пошла выше — к другому заму. Тот прочитал и зацепился за шпоры.
— Отруби ты их! Ну, к чему они Петуху? Только мешают.
Отрубил. Зато повесть пошла дальше — к самому́, к главному!
Посмотрел главный на Петуха свежим глазом и увидел, что у него крылья велики.
— Вырвать маховые перья, — приказал главный строго. — Зачем они Петуху, он все равно не летает. Не орел ведь. Сделайте, только побыстрее: повесть идет в набор.
— Сделай, — утешают меня оба зама. — Не держись ты за эти крылья! Зато напечатаешься! Слыхал, в набор идет повесть!
Как ни жалко было, а пришлось оборвать и крылья бедняге. Ну, а что делать? Зато повесть в набор пошла!
Теперь все позади, жду верстку. И вдруг звонок — от редактора:
— Не волнуйся, — говорит. — С Петухом все в порядке. Только тетя, которая главнее главного, из Общества Охраны Читателей, пришла и, никого не спросясь, отрезала твоему Петуху… эти… Извини, но она попросту кастрировала его. Нельзя, говорит, животное с такими штуками пускать на страницы нашей печати.
— Как же она их узрела? — удивился я. — Это же не Баран, а Петух?!
— Вот, узрела…
— Но теперь ведь это уже не Петух! Надо название менять…
— Да, не Петух, — согласился редактор. — Но и не Курица?
— И не курица…
— А давай так и назовем: «Ни Петух, ни Курица»?
— Давай! — согласился я.
Ну, а куда ты денешься? Ведь против этой тети не попрешь? Она же все знает — как лучше, как целомудреннее, как интереснее; знает, что наш читатель любит, что отвергает, что ему полезно и что вредно.