Витька — хороший деревенский парнишка. А раз хороший, решил писатель про него книжку написать. И написал про то, как Витька весной помогал родному колхозу с сусликами бороться. А боролся он с ними просто: набирал в ведро талой воды и лил в норку. Суслик не выдерживал такого потопа и выползал наружу, тут Витька и хватал голубчика за шиворот. Так не один Витька ловит этих грызунов, все ребята так ловят. И не первый год. Но в тот раз Витька норму перекрыл — вот и попал в книжку.

Напечатали книжку — радость Витьке, радость и писателю. Да недолгая. Попалась эта книжка строгим дядям и тетям, прочитали они ее и ужаснулись. А ужаснувшись, руками всплеснули и осудили строго всех, кто писал книжку, кто издавал ее и кто читал. Особенно Витьке досталось: «Витькино занятие способно вызвать у маленького читателя лишь протест против бессмысленного и жестокого уничтожения животных».

Прочитал такой приговор писатель и закручинился. А еще больше закручинился сам Витька.

— Дядь писатель, чё они так-то? «Животные»! Разве они не знают, что суслики вредители?

— Знают.

— А чё ж они? Да еще живодером обзывают.

— Нельзя.

— Чё нельзя? Вредителей-грызунов уничтожать? И мышей нельзя? А тараканов можно?

— Ничего ты не понимаешь, Витька, — сказал писатель своему герою. — Можно. В жизни все можно, а в книжке нельзя. В книжке я должен был придумать для тебя другую работу. Благородную, невинную.

— А то рази винная? Ну ладно… — согласился Витька. — Давай, дядь писатель, пропиши меня в домашних условиях. Как я родителям помогаю. А?

— Давай! — обрадовался писатель и «прописал» все как есть: как Витька дома за скотиной ухаживает, как корм поросенку задает, как вырос тот поросенок большим и жирным, как готовились колоть того поросенка — отец ножи точил, а Витька точило крутил, — как потом закололи и как Витька отцу помогал мясо разделывать. Кончалась книжка тем, как Витькина мать мяса-свежатины натушила и как они всей семьей пировали. Вкусно было!

Написал про все это писатель и сам даже облизнулся от удовольствия: он-то знал, какое жаркое бывает из свежатины!

В издательстве долго мурыжили эту книжку, принюхивались. Но вроде ничего не обнаружили такого. Свининой пахнет, так это даже и вкусно. Напечатали. «Вот, — думает писатель, — теперь-то меня похвалят!»

Ан не тут-то было.

Те строгие дяденьки и тетеньки налетели на книжку и пуще прежнего ругать стали писателя.

— Опять не туда? — спросил Витька.

— Не туда, — вздохнул писатель. — Беда мне с тобой.

— Ну, а чё сейчас они говорят?

— Говорят, что плохой ты мальчик: кормил-кормил поросенка, а потом дал отцу зарезать его, да еще сам же и помогал ему, да еще и мясо ел. Живорез, говорят, ты. Из таких, как ты, говорят, бандиты вырастают, убийцы.

— Вона! — удивился Витька. — Спокон веков в деревне сами ро́стят скот и сами бьют его на мясо, и, как говорит моя бабушка, бог миловал. А тут — на́ тебе: живорез, бандит. Да пущай они по осени заглянут в деревню — тут в каждом дворе то поросенка режут, то овцу, то бычка. А этих петушков так им и не посчитать, сколько голов отрубают! Шо же теперь, выходит, и мясо не есть?

— Выходит… И разговариваешь ты как-то коряво: «чё», «шо», «ро́стят»…

— А сами они шо едят, те тетеньки и дяденьки? — не унимался Витька.

— Не надо так, — сказал писатель. — Это будет неправильное реагирование на критику. Надо исправляться.

— А как? — спросил Витька. — Мясо я брошу есть, и всю домашнюю скотину побоку, и смотреть на нее больше не буду. А шо ж делать?

Задумался писатель.

— А шо, если я с батькой в лес на охоту пойду и там ловко, прямо в глаз, белку подстрелю?

— Да ты что? — отшатнулся писатель. — Меня с такой рукописью и на порог не пустят. Но я, кажется, придумал! Ты подпаском можешь быть?

— Могу! Чего проще!

— Вот и давай! Помогай летом пастуху отару овец пасти и соверши героический поступок.

— Это — раз плюнуть! — сказал Витька. — Овцу от волка спасу.

— Точно.

И пошел Витька в подпаски, а писатель засел за книжку. Написал все как было, понес в издательство. Напечатали. С трудом, правда, но напечатали. «Теперь-то, — думает писатель, — никуда не денутся, похвалят! Еще бы! Мальчишка овцу у волка отбивал, собой жертвовал, чуть не погиб. Если бы не старший пастух, который убил волка, быть бы Витьке на том свете. Похвалят, определенно похвалят. А может, еще и премируют на конкурсе!» Писатель потирал руки от удовольствия.

Ан опять не тут-то было. Тетеньки и дяденьки пуще прежнего взъярились на писателя да с осуждениями и клеймением напустились.

Опустил голову писатель и пошел опять к Витьке. Видит Витька — голова у писателя на груди висит, догадался:

— Опять не то?

— Не то… — покрутил головой писатель. — А все ты виноват, Витька, все ты. Жизни не знаешь, и я, дурак, тоже увлекся.

— Как не знаешь? — возмутился Витька. — А это шо? — И он поднес писателю забинтованную руку. — Вот, в самой волчьей пасти побывала, до сих пор не зажила.

— Все это так, конечно, — поморщился писатель от того, что Витька такой непонятливый. — Волка не надо было убивать.

— А шо ж с ним делать? Целоваться? Да? Хищник, овцу, гад, зарезал.

— Да не хищник он! — воскликнул писатель. — Ты, Витька, какими-то древними понятиями живешь. — Волки давно уже не хищники, они теперь все стали санитарами.

— Чудно что-то, — удивился Витька. — На том, шо меня покусал, я не заметил не то что сумки санитарной, но даже повязки с красным крестом.

— Говорят тебе — санитар. Все они теперь только санитары. И ловят они теперь только больных, слабых овец. А хищник ты, Витька, ты — губитель живой природы. Понял?

— Не, дядя писатель, что-то ты не тово. — Витька покрутил пальцем возле виска. — Или это тебе те тетеньки так мозги засорили. Он, этот гад, «санитар» тот, пымал самую лучшую овцу. А пымал ее потому, что она суягная была, тяжело ей было бежать.

— Какая она была?

— Ну, брюхатая, — пояснил Витька. — У нее в животе четыре ягненочка оказалось! Это такая породистая овца была — по четыре да по пять ягнят за одно ягнение приносила. Вот какая это овца, а он ее погубил. Ну?

— Что «ну»? — обиделся писатель. — Ну — баранки гну.

— Теперь, значит, про меня все, дорога в книжку мне закрыта?

— А ты занимайся тем, чем надо. Отдыхай летом, как все нормальные дети. На дачу к тетке…

— Как же это? На кой мне та дача? Тетка к нам приезжает.

— Ну, заимей себе сачок и лови для коллекции бабочек. Из разных пород деревьев по листочку сорви — гербарий сделай, а осенью в школу отнеси.

— Это можно, — согласился Витька. — Раз плюнуть!

— Вот и давай. Тебе легко, и мне спокойно.

Стал Витька ловить бабочек, а писатель сел книжку писать. Написал. Понес в издательство. Приняли рукопись там с большим-пребольшим трудом. Напечатали. Доволен писатель. Смотрит книжку, радуется. А тетеньки с дяденьками тут как тут, принялись пуще прежнего бранить писателя, а книжку ту в разряд самых вредных зачислили.

Пошел писатель к Витьке, голову совсем до земли опустил. Увидел его Витька, крикнул досадливо:

— Да что ж это такое там у вас делается?

— Не у нас, а у вас, Витька. Ты, опять ты виноват. Ты соображаешь, чем ты целое лето занимался? Ты же природу губил! Что такое бабочка? Это же украшение природы? А ты ловил ее и насаживал на булавку! Изверг ты, Витька, губитель красы. Сколько ты их сгубил?

— Пять…

— «Пять», — передразнил писатель. — А если все станут вот так поступать, как ты? Что тогда? А листьев сколько ты сгубил? Пятнадцать. А ты представляешь, что такое листок для дерева? Он же через него солнечную энергию пьет, а ты, как непарный шелкопряд, уничтожил его. Да не один, а пятнадцать! А если все станут гербарии делать? Одним словом, хищник ты и враг всей живой и неживой природы. Губитель.

— Слыхал уже, — отмахнулся Витька. — Шо ж мне теперь делать? На завалинке сидеть?

— Да, сидеть. Сиди и любуйся природой.

— И в носу пальцем ковырять?

— Не груби, Витька! Ковырять не надо. Песню пой. Кругом природа, хорошо, солнышко тебе голову лучами обливает, а ты пой песенку:

Обрадовался писатель такой находке, быстро книжку сочинил про Витьку и его песенку и понес в издательство. А там его рукопись только полистали и тут же вернули. Надоел им этот писатель, из-за него одни неприятности. А вслух сказали: «Эгоист ваш Витька, как же такого эгоиста можно героем книжки делать? Вы смотрите, что он поет: «Пусть всегда буду я…» «Я». Наши дети должны петь: «Пусть всегда будем мы…»

Взял писатель свою рукопись и пошел к Витьке дорабатывать. Выслушал его Витька и сказал:

— Знаешь, дядя писатель, и мне ты уже надоел. Иди ты к…

— Но-но! — поднял руки писатель. — Не вздумай ругнуться! Тогда совсем все пропало.

— Что пропало? Что пропало? — не унимался Витька. — Вон Вовка — мне ровесник, а я против него щенок: он мясо ел, а я, как кролик, одной морковкой питался.

— Зато ты в книжку попал.

— Попал! Отрицательным персонажем! Вовку вон в армию берут, а меня забраковали. Сказали: «Куда тебе?.. Ты ведь и карабин не поднимешь». Дали отсрочку на полгода — на поправку. Ну?

— Разве ты уже призываешься? — удивился писатель.

— А ты как думал? Пока мы тут с книжками возились, годы и подошли. А там ведь, в армии, не бабочек ловить нас будут учить, а? Я на границе служить хочу, врагов ловить буду. А рази я его пымаю, если я такой тощой? Как мне теперь быть, а, дядя писатель? Вегетарианцем много не навоюешь. Не, не хочу я быть книжным героем. Меня отсрочили для поправки, вот я и должен это сделать.

Витька пошел во двор, поймал в сарае жирного петуха, придавил одной ногой ему крылья, а другой — ноги и отхватил топором красную голову. Потом поднял, подержал его на весу, пока кровь стекла, и сунул в чугун с кипятком — ошпарил, чтобы перья легче выщипывались.

— Иди сюда, дядя писатель, не бойся, сейчас мы такую лапшу с петушатиной сварганим — пальчики оближешь! Иди, не боись, а то и ты отощал с этими своими книжками. Подкормлю!

Писатель долго отнекивался, увиливал от соблазна, как правоверный мусульманин от вина, а потом, когда лапша вкусно запахла курятиной, не выдержал, сел за стол. Ел и все думал, как ему описать эту лапшу с курятиной, чтобы строгие тети и дяди не догадались, что в ней был сварен так жестоко обезглавленный петух.