– Саша! – Микки вздрогнул. Так его никто не называл уже очень-очень много лет. Здесь, в России, это распространенное имя, и сколько раз уж он слышал, как выкрикивают его, казалось бы, давно чужое. Только сейчас почему-то сомнений нет, кого это зовут. – Саша! Глазам не верю, это ты!

– Вы ошиблись.

– Да, видимо, ошибся. Извините. Он должен быть старше. Вашего отца случайно не Александром зовут? Хотя, такого взрослого сына… У меня в юности был друг, потом исчез куда-то.

«Неужели это Вадик, – подумал Микки, – ни за что бы не узнал. Толстый, обрюзгший, в деловом костюме. Это хипующий Вадька! Смех. Сколько ему теперь? Кажется, он старше меня лет на шесть? Ужасно выглядит».

– Вадим Артурович! – позвал какой-то молодой громила.

– Да, да, иду. Извините еще раз. Поразительное сходство.

Что выдало Микки? Узнавание в глазах? Мелкая мимика? Телепатические флюиды? Что? Вадим Артурович обернулся:

– Саша, это ведь ты?

Такая напряженная мольба была в его взгляде и голосе, Микки больше не смог сопротивляться.

– Это я, Вадим. Только у меня уже сто лет другое имя, и я тебя не сразу узнал, так что… Ты здорово изменился.

– Но ты! Прекрасно выглядишь. Ты младше нас всех, понятно, но ведь и лет-то прошло порядочно. Где ты? Как ты? Рассказывай.

– Вадим Артурович, время!

– Ах, чёрт! Опаздываю. Саша, важное совещание. Умоляю, приходи вечером в «Райский сад», знаешь?

– Нет.

– Это ресторан на Остоженке, найдешь? Будешь? Умоляю, Сашенька, приходи. В восемь часов.

– Хорошо, постараюсь.

Смешной, кругленький Вадим Артурович удалился. Микки, оставшийся один за столиком кафе «Коровка», погрузился в воспоминания. Но ненадолго. Минут через несколько Вадик опять стоял возле него. Он схватил Миккину руку обеими своими потными ладонями, нагнулся и страстно зашептал в самое ухо:

– Я ничего не забыл. Все эти годы я думал о тебе. Я искал тебя. Ты мне всё время снился. Вот возьми ключи, это моя квартира. Не бойся, там никого нет, и не будет. Подожди меня там. Очень тебя прошу.

– Ты что, живешь один?

– Нет. Но семья не там, в другом месте.

– Гнездышко для тайных утех?

– Ну что ты, Саша. Это для дочери купили, на будущее. Я потом объясню. Очень прошу, возьми, вот адрес. – Вадик брякнул на столик связку ключей и визитку с написанным на обороте адресом, и убежал, всё время оборачиваясь и сверкая умоляющими глазами.

«Он ничего не забыл. А чего не забыл-то? Так, обжимались пьяненькими подростками в тёмном углу. "Всю жизнь искал". Как же. Всю жизнь жил прекрасно своей жизнью». Из-за соседнего столика подсел какой-то наглец с фирменной ростовцевской ухмылкой:

– Чего от тебя хотел этот боров?

– Того же, чего и ты. – Огрызнулся Микки, встал и вышел.

Неужели это злость? За два года со времени своего «прозрения» он и боялся до ужаса этих озабоченных им мужичков, и смеялся над ними, и жалел, и каких еще только чувств не испытывал, но разозлился впервые. И сразу понял, что несправедливо разозлился: «Они не виноваты. Но я ведь тоже перед ними ни в чём не виновен». Так ли? Нужно признать: было так. До тех пор, пока не осознал он в полной мере, какое действие на них невольно оказывает. До тех пор, пока не стал этим пользоваться. Всё вышло само собой. Поначалу он даже не вполне отдавал себе отчет, в том, как манипулирует очарованными парнями. Первой «жертвой» стал молодой полицейский в Южной Каролине. Микки тогда еще был оглушен, не совсем пришел в себя после похищения и новых сделанных открытий. Хорошо, допустим, лейтенант не считается. А летчики? Русские летчики, с которыми он познакомился в баре в аэропорту. Да, этих он, что называется, развел вполне умышленно. Бравируя перед ним, и друг перед другом, мо́лодцы из кожи вон лезли, в попытках ему понравиться. Кончилось тем, что он улетел в Россию, как неучтенный, нигде не зарегистрированный пассажир. Именно в Россию Микки вовсе не собирался, случайно встретил этих русских, и случайно они его утащили. Но всё-таки поддался он сознательно. Решил, почему бы и нет? Во-первых, в России вряд ли додумаются искать его охотники за анализами, да еще когда так удачно вышло след запутать. Потом была иллюзия, что оказавшись на другом конце земли, он что-то реально изменит. И, в конце концов, он всё-таки помнил, где прошли его счастливые детские годы, где осталась мама. Его всегда преследовало чувство, что она еще там, живая, ждет его. Но мамы не было в Москве, а только бесконечные поклонники, назойливые, как мухи. «Тоже мне, страна гомофобов!» – Сетовал Микки. Сложилось впечатление, что здесь ему намного больше досаждают ухаживаниями. Мужчины в России грубее, настойчивей и циничней. Зато и Микки отточил на них свое искусство манипуляции до совершенства. В короткое время без всяких документов, почти не зная русского языка, он снова стал практикующим хирургом. Угодливые доброхоты оформили его как беженца из соседней страны, бывшей союзной республики. Несколько месяцев ушло на подтверждение квалификации. В Америке Микки овладел почти всеми хирургическими специальностями, исключая нейрохирургию и пластику. Особенно хорош он как сосудистый и торакальный хирург. Это без труда удалось доказать. Тем более, что предвзятость со стороны экспертов если и была, то лишь в положительную сторону направленная. Так он сделал единственно возможную для себя карьеру, и, похоже, мог сделать любую другую, если бы только пожелал. Но Микки просто вошел в свою прежнюю колею: операции-мытье-операции. Нелепость положения заключается в том, что он и хотел бы выскочить, но не может. Инерция трудовых будней, чувство вины перед Тедди, страх, что все его причуды и странности обратят на себя чье-то ненужное внимание, всё это держит его мертвой хваткой. Душа отчаянно стремится назад в Америку, в объятия Левина, в свою родную систему здравоохранения, как это ни смешно звучит. Да, он соскучился по системе, которую, случалось, поругивал, но русская еще хуже оказалась. Почему-то жаждущая вырваться душа не находит в себе силы сделать собственно рывок. При мысли о еще одной, обратной авантюре с летчиками Микки бросает в дрожь, охватывает приступ болезненной робости. Невозможно. Еще приходило в голову явиться в американское посольство, дескать, вот я, гражданин, отошлите меня обратно. Там ведь тоже мужчины – помогут, поспособствуют. А вдруг в тюрьму отправят? И там мужчины. Нет. Вариант с посольством – не вариант. Можно позвонить по Скайпу Керри, но чём она поможет? И телефон Финчли, в принципе, есть. Да что уж мелочиться, можно прямо набрать самого Тедди Левина. Только рука не поднимается. Нечистая совесть не позволяет. «Господи, какой идиот! – В сотый, может, в тысячный раз казнится Микки. – Бросил его. Больше – предал. Сбежал, как преступник. Зачем? Чтобы на него не воздействовать! Глупо ужасно. Сбежал и занялся тем, что стал воздействовать на других. На всех подряд. На кого попало. Пока не сознавал я дара своего, ведь жил же тихо, мирно, спокойно работал, не блудил, как наша Света выражается, на домогательства просто не обращал внимания. А что теперь? Пошел в разнос? Докатился. Вадим Артурычи ключи, как шлюхе суют. Нет. Если и злиться – только на себя. Я сам разрушил свою идиллию. Своими руками пустил под откос свой счастливый поезд».

– Тошка! Ты чего такой смурной? Садись, борща тебе налью.

– Спасибо, я уж пообедал.

В Москве, он снимает квартиру на пару с коллегой, хирургической сестрой Светланой. С ними живет и её двенадцатилетняя дочь. Наверное, поэтому Света домой мужчин не приводит, что Микки вполне устраивает. Дома она называет его Тошкой, это сокращение от Антон. По документам он теперь Антон Кашин. Настоящий Антон перешел российскую границу как беженец, а потом нелегально выбрался обратно, пожелал принять участие в гражданской войне, охватившей его родные места. Так что, Антон там воюет всласть, если жив еще, а Микки здесь ему стаж зарабатывает. Света очень хороший человек, резковата немного, но это от тягот судьбы, как она сама объясняет: «не мы такие, жизнь такая». От совместной работы оба они получают истинное наслаждение. Классный хирург и классная хирургическая сестра – профессиональный симбиоз, идеальная пара. И дома тоже ладят вполне, можно сказать, живут одной семьей. У Микки всегда было много подруг, но ни с одной он не сходился так близко. Сегодня в первый раз ему по-настоящему, без дураков, захотелось открыться другу.

– Слушай, Светик, есть у тебя кто-нибудь? – Неуклюже начал Микки.

– Кто-нибудь? кто такой? – Стала она, как всегда, отшучиваться?

– Я имею в виду мужчину.

– Как раз сейчас выбираю из трех, вся измучилась.

– Хочешь, помогу определиться?

– Ну конечно! Нашел тоже дуру!

– В смысле?

– А в смысле, что мужички на тебя, как пчелы на мед, прости господи, кидаются. Чего ж я ради буду рисковать? Вот выберу, тогда пожалуйста, остальных можешь отваживать.

У Микки аж глаза на лоб полезли.

– Ты что, серьезно? Ты, получается, знаешь? Это ж тайна моя, мой крест, моя мука. Я хотел тебя посвятить, поделиться секретом. А ты вот так, промежду прочим, шуточкой мне выдаешь? Непостижимо.

– Не смеши меня, тайна! Слепому видно, что к чему. Уж если даже Вазген Рубенович слюной исходит, какая ж это тайна?

– Интересно, почему Вазген Рубенович «даже», а кто не «даже»?

– Ваша правда, доктор, все у нас мужики с ума посходили. Но профессору, всё-таки, скоро восьмой десяток пойдет, и вообще он с роду не признавал нетрадиционные всякие штуки, знаешь, как ругался. А теперь, поди ж ты, заглядывается масляными глазками на нашего красавчика.

– Неужели все всё видят? И говорят вот так, в открытую?

– Не знаю, как другие, я лично вижу. А кто там треплется о чём, мне, сам знаешь, слушать некогда. К тому же, Тоша, о тебе я сплетничать не собираюсь.

– Хорошо, но ты сама-то что подумала? Ведь это странность. Это надо ж было как-то себе объяснить.

– Не знаю. Духи́, что ль, какие используешь? С феромонами, вроде, бывают. Кстати, дай подруге на прокат.

– Света, золотая моя! Насовсем отдал бы, с радостью. Знать бы, что это такое. Клянусь, я никого не завлекал нарочно. Сама видишь, глазки не строю, задницей не виляю, томным голосом не говорю. Ума не приложу, на что их клинит. Не ясен механизм явления. Не могу понять даже с естественным мы тут имеем дело, или со сверхъестественным. Чертовщина ведь форменная, колдовство. Как только рядом оказывается мужик, он тут же от меня без ума. А там уж от темперамента зависит, кто смотрит масляно, как ты говоришь, а кто и лезет прямо в наглую. И, главное, я с детства с этим жил, а осознал недавно, хочешь верь, хочешь нет. И лучше б так в неведенье наивном я и прожил всю жизнь. Прозренье только мне напортило.

– Почему?

Тут Микки всласть поплакался в Светину жилетку, излагая подробности своего несчастного романа с детективом Левиным. История уже на коду заходила, когда пришла из школы Алёна, Светина дочка. Пришлось прерваться. Микки помог Алёне с химией и английским. Потом смотрели долго телевизор. Когда же девочка, наконец, улеглась, Светлана выпалила безапелляционно:

– Давай, звони ему.

– Кому?

– Любимому, кому. У меня есть карточка, международная.

– Нет, Света, не могу.

– Через не могу, звони и всё.

– Ты понимаешь, стыдно.

– Стыдно у кого видно, звони.

– Я так виноват перед ним.

– Слушай меня, сердцеед, он сейчас вот так же себя обвиняет.

– В чём?

– Не волнуйся, найдет. Ты же нашел. Звони, говорю, человека не мучай. Эх, Тошка, Тошка, зря тебе дар достался, ни черта ты в мужиках не смыслишь. Мне бы такое дали, уж я бы распорядилась. Не хлопай глазами-то, номер набирай.

По телефону Тедди оказался недоступен. Оба его мобильника и личный и «служебный» отвечали холодным женским голосом: «Номер не обслуживается». Микки всего мог ожидать, но не такого. Тихий ужас сковал его изнутри. Света поняла без объяснений, почти прошептала: «Набери еще кому-нибудь, знакомым». И открыла холодильник, чтобы водки достать. Микки выпил как воду, не поморщился. Вообще не понял, что такое выпил. Секретарша в офисе Финчли почти так же безразлично, как тот автомат, заявила, что мистер Айзек болен, и вообще передает полномочия своей внучке, так что теперь у них мисс Ребекка Финчли адвокат, да и той нет на месте. – «С ума сойти. Пока я тут скрывался, там мир рухнул. Старушка Керри хоть в Лету не канула? Ну же, возьми трубку». Один гудок, второй, третий…

– Доктор Флетчер.

– Керри! Как ты? Это я…

–Молчи не называй себя! Слава Богу, ты жив! Ты на свободе? Силой тебя не удерживают?

– Нет, я в порядке, прости, что не объявился раньше. Ты не знаешь, что с Ле…

– Молчи, пожалуйста, слушай, я не знаю, где ты, и знать не хочу, во всяком случае, пока. Если ты свободен, продолжай скрываться, не пользуйся кредитками, не снимай ничего со своих счетов, не заходи в Фейсбук и Скайп, вообще ни в какие свои аккаунты; на всякий случай, выброси подальше телефон, с которого сейчас звонишь. Это его инструкции. Он считает, за тобой охотятся. Он расследует это дело.

– Он в порядке?

– Надеюсь, мы давно не виделись, около года. Пару месяцев назад он звонил. Откуда-то издалека, не из Штатов. Пред отъездом он мне всё рассказал. Вообще-то кое о чём я и сама могла бы догадаться. Ну, всё, не буду болтать. Очень хочу еще когда-нибудь тебя увидеть. Пожалуйста, береги себя. Пока.

До Микки вдруг дошло, всё это время он жил возможностью в любой момент набрать номер Левина и тут же вернуть всё на круги своя. «Вот сейчас, еще немного порефлексирую, поиграю в романтику, пококетничаю и к месту, как говорится». Что же теперь? Неужели, нить, протянутая меж ними, оборвалась? «Где ты, Тедди! Как мне жить без тебя? Для кого беречься? Вот так спрятался! Настолько хорошо, что сам себя теперь не нахожу». Очнулся Микки в прихожей, понял, что куртку надевает безотчетно, а Света тянет его за рукав:

– …слышишь? Куда?

– Послеоперационных надо проверить.

– У нас выходной.

– Я каждый день проверяю.

– Я в курсе. Но до завтра ничего страшного не случится. Тяжелых нет у тебя. И потом ты выпил, Тош, неудобно. С утра операция. Ложись, поспи. Прими снотворное, или выпей еще.

– Не хочу.

– Ну что? Поедешь всё равно?

– Нет. Ты права, дышать там водкой нехорошо. Пойду, пройдусь, мне надо очухаться.

– Подожди, я с тобой. А то привяжется еще какой урод.

– Не надо, Свет, я один.

– Ладно. Давай недолго!

Может и зря он отказался от сопровождения. Действительно «привязывались». Через каждые несколько метров. Не только одиночки, но и группы. Пьяные в основном, веселые. Все приглашали веселиться с ними. Микки сжал зубы и кулаки в карманах. Что это? Ключи? А! Вадим Артурович. Депутат. Чистопрудный бульвар 32. В тупом отчаянье доехал Микки на метро, потом дошел пешком, потом открыл квартиру и безвольно отдался в дрожащие от похоти руки.

Тело его – ненужный, постылый кусок мяса, терзал ненасытный хищник. А душа металась вкруг земного шара – три витка в секунду. И то ли в ритме фрикционных толчков, то ли следуя за частотой облёта, Микки повторял всё время: «Где ты? Где ты? Где ты!».