– Блин! Коля! Ты уже достал! – В очередной, далеко не в первый раз не выдерживает и взрывается Надя. Её ужасно злит моя новая привычка. – Прекращай уже своё суходрочилово!

– Брось, – заступается Митя, – надо же мальчику энергию лишнюю куда-то девать.

А я теперь везде это делаю, в гостинице, в кафе, на улице, в аэропорту, в самолёте даже пробовал. Спортивный зал-то наш дома остался, поэтому приходится использовать любые подручные средства. Ставлю, например, два стула рядком, повисаю между ними, и давай отжиматься – вверх-вниз, вверх-вниз, и так раз сто. И на перилах всяких, а иногда и просто от пола, в общем, использую любую возможность мышцы покачать, пока к серьёзным тренировкам не приступил. Уже увлёкся этим делом, вернусь домой – возьмусь по-взрослому. Кстати, есть такой силач знаменитый, Динамит, довольно маленького роста, но конкретно так раскачанный, от него девицы все без ума, подозреваю, что не только девицы. И, по-моему, Мите нравится смотреть на мои телодвиженья. А Надя пусть злится, её проблемы. Что же касается энергии, то не так уж много её и остаётся – совсем нас Митя по музеям загонял. Слава богу, улетаем отсюда в Сидней, там город красивый, но культурных очагов поменьше всё-таки. Правда, обратный перелёт у нас опять через Париж, и несколько дней приобщения к прекрасному ещё предстоит, но пока на время можно абстрагироваться от непонятных импрессионистов Орсе и бесконечных белёсых антик Лувра. В принципе, против искусства я ничего не имею, наоборот, приятно было бы задуматься о чём-то возвышенном, не получается только, не слишком-то она отвлекает, вся эта нетленка, от проблем, так сказать, насущных. Всё, что меня тревожит, осталось дома, но только отчасти, львиную долю я умудрился с собой прихватить и уношу этот тяжкий груз всё дальше и дальше в своей несчастной голове и на душе беспокойной. Только одно и спасает: простые движенья, вверх-вниз, раз-два, три, четыре и так до ста. А если сбился где-то на шестидесяти трёх, то всё сначала, опять до ста.

Когда хорошенько выбьешься из сил, то и спится лучше. Правда, сновидение одно, навязчивое, неприятное, никак не хочет оставить меня в покое. Утомишься за день, провалишься в сон, и вроде как, замертво, а оно, хоть под утро, хоть на несколько секунд, а всё равно приснится. Ярослав, мускулистый, огромный, здоровее гораздо, чем в жизни, а в руках у него трепещет небольшая рыбка, которую он (во сне я это знаю точно) из нашего бассейна выловил и отпустить никак не хочет. Я понимаю, кто эта рыбка, и всё время жду, что папа придёт и спасёт его, но папа не приходит. А потом случается что-то ещё, нечто очень важное, но этого я никогда не запоминаю. Просыпаюсь, шевелю мучительно мозгами, но нет, никак не могу вспомнить...

Получилось так, что меня заела совесть, и вправду ведь по-дурацки вёл себя с Ярославом, когда позаниматься в нашем зале не хотел его пускать, совсем по-детски, по-девчачьи даже. Вдохновлённый удачным примирением с Митей, я и с Ярославом вбил себе в голову объясниться. А там новогодние праздники, потом наш отъезд, когда ещё, думаю, представится случай. Чем больше времени пройдёт после инцидента, тем неуместнее будут выглядеть мои извинения. Может он уже и забудет, а осадочек, как говорится, останется. И вот решился, пробрался к папе в спальню, сон у него крепкий – лекарства принимает на ночь, а Митя, чаще всего, в другой комнате ложится, чтобы папу не беспокоить, да он иногда и всю ночь не спит, плавает, или пишет. Короче говоря, в мобильнике отца отыскал номер Ярослава, повезло, что он там так и был записан «Ярослав», а не по фамилии. Смотрю на время – ча́са ещё нет. Что если прямо сразу и позвонить? Многие люди, особенно молодые, в такое время по ночам не спят. Он тут же ответил: «Слушаю!».

Я растерялся, просто говорю: «Привет», – и замолчал. А он вдруг:

– Привет, Коля, рад тебя слышать.

– Ты что, узнал меня?!

– Конечно.

– Не может быть! Путаешь, наверное, с кем-то.

– Нет, тебя ни с кем не перепутаешь. Это твой номер, постоянный?

– Да.

– Окей, буду иметь в виду.

– Я всё-таки не уверен, что ты в самом деле меня узнал.

– Узнал, узнал. Ты с чем звонишь-то? Так просто?

– А ты занят?

– Нет, могу поболтать. Правда, вставать завтра рано. У тебя в порядке всё?

– Да так, ничего, вроде бы. Совесть немного мучает.

– Это бывает, это пройдёт.

– Ты извини меня, я просто думал, что ты ... в общем, нехорошее кое-что про тебя подумал, так, глупости, короче, я извиняюсь.

– Слушай, малыш, у тебя там правда всё нормально? Ничего не случилось?

– Нет, говорю же, только совесть.

– Ладно, тогда отпускаю тебе грехи, можешь идти баиньки.

– Я, кстати, тоже решил качаться.

– Да? Чегой-то ты вдруг?

– Хочу понравиться одному человеку.

– Пигалице своей? Она, по-моему, и без того от тебя без ума.

– Не надо так о ней.

– Извини, не буду.

– Она хороший друг.

– Да, отличная девчонка, верная.

– Угу. Но мускулы, это не для неё. И совсем не для девушки.

– Я понял. Слушай, приезжай к нам в фитнес-клуб. У нас и снарядов разных побольше, и вообще повеселее. Покажу тебе, с чего начинать. Приедешь?

– А куда?

– Записывай адрес.

– Говори, я запомню.

– Отлично. Завтра подгребай в любое время, отзвони мне только предварительно часа за два, чтобы я успел освободиться.

– Хорошо.

– Вот и ладненько. До завтра, что ли?

– До завтра.

Нечего и говорить, в том, что он не принял меня за другого своего знакомого, осталось огромное сомнение. Сюрприз ему, однако, будет, когда совсем не того Колю увидит в клубе.

На следующий день созвонились, договорились встретиться. А при встрече на лице его ни тени удивления. Неужели, думаю, блефует настолько искусно?

Меня Петрович на машине привёз, а он одновременно с нами на мотоцикле подъехал. Я, естественно, и на него, и на байк загляделся.

– Нравится?

– Да, красивый.

– Хочешь прокатиться?

Я почему-то очень смутился:

– Можно

– После тренировки тогда домой тебя отвезу, у вас там трасса хорошая, а здесь по городу и не разгонишься толком. Ну, пошли?

– Ты не знаешь, нет ли каких упражнений, чтобы рост увеличить?

– Есть, конечно. Виси побольше.

– Как?

– На турничке. Подтягивайся, или просто ножками вниз, или ручками вниз, на ногах – вытягивай позвоночник. Ты ж медик, сам бы мог догадаться.

– Какой я медик, издеваешься?

– Почему? Будущий. Проходи.

Он дверь своим ключом открыл, было заперто. Внутри никого не оказалось.

– Нет никого? – удивился я.

– Выходной сегодня.

– А мы тогда как же?

– А мы по спецзаказу. Проходи, не стесняйся. Можешь сразу вон на перекладинке повисеть для разминки. – Я подошёл к шведской стенке и повис. – Вот так ещё можно, держись покрепче. – Он взял меня за ноги и потянул вниз. – Вот так тоже ножки посгибать полезно. – Он своими руками стал сгибать и разгибать мои ноги. – Переворачивайся теперь. Сможешь на ногах повиснуть вниз головой? Не трусь, я тебя держу. – Держал он, действительно крепко. А потом, снимая с турника, просто-напросто взял меня на руки, с силой прижал к себе и хрипло прошептал:

– Поймал птичку маленькую. – Мне сделалось очень неловко, я задёргался, попросил отпустить, он тут же разжал объятья. – Ты пока поразминайся ещё: ручками, ножками помаши, поприседай, поотжимайся, а я тебе по блинчику маленькому на штангу навешу, для интереса, чтобы пустой гриф не гонять.

– Хорошо.

Потом он показал, как надо штангу поднимать и разные приёмы с гантелями. Одна и та же мысль вертелась в голове неотвязно, чтобы покончить с ней пришлось спросить:

– Скажи, а как ты меня узнал по телефону?

– Думал о тебе.

– Да? И что ж ты думал?

Он протянул ко мне руку, стал гладить пальцами по лицу, волосы со лба откинул.

– Ты мне понравился очень. Ещё тогда, в больнице, помнишь?

– Ты мне тогда тоже понравился, а теперь всё ...

Я хотел сказать, изменилось, но он не дослушал, привлёк меня к себе, стал целовать глаза, щёки, шею и плечи. Я вдохнул его запах, слишком, резкий, мужской – Митя пахнет совершенно иначе, и папа тоже. Шершавая щетинка на подбородке неприятно раздражает кожу. И ещё я с ужасом, да, да, именно с ужасом, ощутил его страстное желание. За секунду резкой вспышкой перед глазами картинки Том оф Филанда пронеслись. Меня слегка затошнило. А он продолжал целовать и громко дышать мне в лицо. Огромной пятернёй крепко сжал мою задницу, снова поднял на руки и стал тереть об себя, как будто я губка, Спанч Боб, какой-то.

– Маленький мой, так влюбился в тебя, прямо башню сносит.

– Отпусти. Пожалуйста! Отпусти!

Он слегка ослабил хватку, поставил меня на пол, но до конца объятий не разжал, стал гладить легонько, успокаивать.

– Извини меня, малыш, не бойся.

Я высвободился окончательно.

– Дело в том... понимаешь, я теперь люблю другого человека. – Он как-то странно улыбнулся, грустно и вместе с тем скептически. – Что? Не веришь?

– Верю, почему? Просто хотел сказать, что одно другому не мешает, но, видимо, у нас не тот случай.

– Угу, не тот.

– Окей, пойдём в душ, что ли?

– Я, наверное, лучше дома.

– Перестань, не бойся меня. Ты сказал – я всё понял. А можешь предположить, что не ты один серьёзное, светлое чувство способен испытывать? – И при этом он так взглянул, что я дар речи потерял, аж рот раскрыл от изумления. Тогда он засмеялся с нежностью, весело; потрепал по затылку. – Пойдём, цыплёночек, ополоснёмся.

– Не хочу быть цыплёночком.

– Успокойся, не будешь. Арнольда из тебя сделаем.

– Какого ещё Арнольда?

– Терминатора. ...

Вот, стараюсь теперь, как могу, до Терминатора пока как до Альфы Центавра, но кое-какой прогресс, вроде бы, намечается. Я знаю точно, что у меня есть настоящий преданный друг. И сам хочу быть таким же другом для Мити, искренним и бескорыстным. Чтобы любить по-настоящему, в трусы друг к другу лазить не обязательно.

Я очень рад, что мы с Надей не одни путешествуем, а с Митей. Во-первых, это была его идея, и, кажется, не смотря на шуточные жалобы папе, как трудно «нянчиться с детьми», он довольно весело проводит с нами время. Наде больше всего нравится, что он никогда не жмётся и не занудствует, если речь заходит о том, чтобы купить нам выпить что-нибудь покрепче газировки. Я и то проявляю больше беспокойства по этому поводу – что-то слишком налегает она на алкоголь. Но Митя уверен, что в Москве, когда обычный образ жизни восстановится, это у неё пройдёт. Что ж, будем надеяться, окончательно она не сопьётся. В первые дни в Париже я и сам накачивался под завязку коктейлями и шампанским, но быстро выяснил – не помогает это, ни успокоиться, ни забыться. В пьяном виде всё острее чувствуешь и больше переживаешь, жаль себя становится до слёз, а на утро башка квадратная. Если кусочек мозга отрезать, как папа рассказывал, тогда, наверное, выйдет из головы то, что перед самым отъездом произошло. Как теперь жить с этим? Хоть домой не возвращайся.

– Колюнь! Ты чего? Опять? Прекрати сейчас же! Думай о другом, в окошко, вон, смотри, красота какая!

– Не могу я, Митя, как вспомню, так просто... просто не знаю, как быть.

– Папа с тобой разговаривал?

– Разговаривал. – Угрюмо подтвердил я.

– Ну? Объяснил он тебе, что хотел как лучше? Знаешь, прекрасно, что у него с сердцем. А оно ещё и за тебя болит.

– Его я понимаю. Мне-то как дальше?

– Живи, как жил, само всё наладится.

Легко ему говорить. А я с ума схожу. Главное такие вещи всегда как обухом по голове. Как почувствуешь себя легко и счастливо, расслабишься беззаботно – и на тебе! Нет проблем, парнишка? Сейчас подгоним...

Мы с Ярославом о чувствах больше ни слова не сказали. Зачем? И так всё ясно. Но он не только к отцу стал приезжать, а и ко мне специально. Мотоциклом управлять решил у него учиться. Он с удовольствием. Благо оттепель, почти весна. Я такой счастливый был, косуху с Митей ездили покупать и сапоги специальные, а шлем Ярослав мне презентовал – супер классный. Уезжать не хотелось, только жизнь, можно сказать, наладилась. Но перед Надей неудобно было идти на попятный, и перед папой, он уже все билеты и гостиницы нам оплатил, и где-то там договорился, чтобы Наде документы поскорей оформили. Про Митю и говорить нечего, как его разочаруешь? Он папу одного не хотел бросать, а путешествие, для него, поэта, как воздух необходимо. Ярослав утешил меня, уговорил: «Ты прямо ехать за пару раз научишься, а потом вернёшься – будешь практиковаться, сколько душе угодно. Отец позволит – свою такую лошадку заведёшь. Вместе выберем».

И вот уже два дня оставалось, или три, не очень хорошо помню, потому, что слились они у меня в один комок и тяжело легли на душу. Поджидал я друга своего с нетерпением, с утра у ворот отирался. Часов около десяти открылись ворота, но не мотоцикл, а машина въехала. Ладно, ещё, значит, подождём, на машину эту ноль внимания, мало ли кто тут ездит и зачем. Случайно голову в сторону дома повернул, смотрю – из тачки той Ярослав выходит, перешёл на другую сторону, дверь кому-то открыл. Видно их плоховато было, далеко довольно наше крыльцо от ворот, и умом я не понял сразу, кого он привёз, женщину какую-то, мало ли, опять же женщин. Но сердце почему-то заколотилось тревожно. Набрал ему на трубку.

– Мы что сегодня не катаемся?

– Почему? Подъеду часика в четыре, годится?

– Ладно.

– А ты вообще где?

– Да вот, гулял тут, тебя поджидал.

– Окей, у меня пока дела, давай попозже увидимся.

Побрёл потихонечку к дому, всё ещё ни сном ни духом. И тут охранник наш один, Сергей, со всех ног ко мне подбегает, запыхался даже.

– Николай! Отец велел тебе идти в свою комнату и ждать его там, не выходить никуда.

Я кивнул ему, спорить не стал. А смысл?! С посторонним человеком. Но так как папа ничего подобного раньше мне не «велел», то я сообщение это мимо ушей пропустил. То есть, в принципе, в свою комнату пойти мне ничего не стоило, и подмерзать уже начал на улице, но Митя с Шариком вышли как раз, я их побежал догонять. Погуляли с собакой полчасика, Митя мне стихи почитал, новые свои и питерского поэта Пурина, побрели потихоньку к дому. Ярослава машина, заметили, как отъезжает. Я ещё подумал, бедный Ярослав, что он будет мотаться туда-сюда ради моего развлечения? Набрал опять ему, сказать, чтоб не возвращался больше сегодня. Вдруг папа из окна кабинета высунулся, кричит:

– Митя, Коля! Домой идите, быстро.

Ярослав говорит в трубку:

– Чего скажешь?

А на ходу из его машины вылетает женщина. Упала прямо на асфальт, вскочила моментально, двумя руками упершись о землю, к нам побежала.

– Николай! – Кричит отчаянно папа.

А я её уже узнал – та самая, что плакала по телевизору. Подбежала, обняла меня, целует и слезами обливается.

– Сыночек мой, родной сыночек!

Шарик зашёлся визгливым лаем, потом затих, Митя на руки его, наверное, взял, я не видел, только на неё смотрел. Потом Ярослав подошёл:

– Марина, мы же вас просили...

Папа мне потом, конечно, всё объяснил. Что боится умереть внезапно и оставить меня одного, что деньги деньгами, а мать есть мать. Ярослав, оказывается, в качестве частного детектива на него работал, разыскивал её, проверял, действительно ли мы родные с ней, и что она вообще за женщина. И мы не так должны были встретиться и не тогда, в тот день Ярослав её с папой знакомиться привозил, а встречу нашу отец после каникул планировал, чтобы я спокойно отдыхал, ни о чём не думал. Вот это мне Митя теперь и советует. Легко ему говорить, он со своей матерью надолго никогда не расставался. А я буквально не понимаю, как теперь жить. Как относиться к ней, как вести себя, как называть? Марина, вообще-то очень красивое имя, но язык так не поворачивается, мамой тоже не могу. И стыдно мне перед ней и жалко её до боли. Маленькая такая она, как Надя, ниже меня, несчастная очень. Дочку растит, сестру мою, четыре годика девочке. Муж от неё отказался, девочка чем-то болеет. По уму поддержать её надо, помочь. А меня как не пускает что-то, какое-то внутреннее отторжение. Истерику даже в первый раз устроил папе, что никого мне кроме него не нужно, и чтобы о смерти помышлять не смел, и родственников посторонних мне не навязывал. Плакал, кричал. Папа, тогда, меня успокаивал, просил прощения. За что, спрашивается?! ...

Сидней большого впечатления не произвёл. Да, это тот самый город, что и на фотографиях, но фотографии сделаны с моря, или с большой высоты, наилучший ракурс старались выбрать те, кто снимали, хотели добиться эффекта, ну и добились: снимки изумительные, а реальный город изнутри и с асфальта им значительно уступает. Самое приятное здесь, что в январе тепло. Но, как мой папа любит говорить, летом везде хорошо.

– Ты звонить ей будешь? – спросила Надя.

– Надо бы. Отец просил, а она его очень просила. Не знаю, что говорить.

– Она, наверное, сама тебе что-нибудь скажет. На, приложись для храбрости и вперёд.

– Не надо, что ты, вдруг заметит.

– Чего заметит? Я ж тебе не предлагаю напиваться до усрачки.

– Не буду я, не хочу.

– Как хочешь. Тогда звони, давай.

– Что, сейчас обязательно?

– А когда? Ты так и будешь резину тянуть, нужно резко решиться, как в ледяную воду.

– Это точно. Ладно, попробую, может, не дозвонюсь? ... Здравствуйте, это Коля!

– Господи, сыночек, счастье моё! Как ты там отдыхаешь, нравится?

– Ничего, терпимо. – Она посмеялась невесело. – А вы как себя чувствуете?

– Я так счастлива, что ты нашёлся. Как пьяная от счастья хожу, совсем обезумела. Папа твой мне фотографии прислал, смотрю бесконечно.

– А детдомовские тоже прислал? У нас детдомовских где-то была парочка.

Чёрт! Вот это сморозил! Дебил идиотский! Она же как упрёк воспримет!

– Да, милый мой, я уж плакала над ними, плакала.

– Простите, пожалуйста, я не то имел в виду. Как дочка ваша себя чувствует?

– Танечка? Ничего. Зимой полегче ей. Аркадий Борисович нам аллерголога хорошего устроил, возила её вчера, сказали, будут лечить, и прогноз, сказали, хороший.

– Это хорошо.

Помолчали немного.

– Коленька, сыночек, ты не бойся меня. – Вот и она туда же, как Ярослав, любит и говорит «не бойся». Что ж я прям такой пугливый? – Я тебе мешать ничем не буду. Просто знай, что у тебя есть мама, просто есть.

– Я к вам приеду обязательно, как только вернёмся. И вы к нам тоже приезжайте. – Заплакала. Не может говорить. – Не плачьте, пожалуйста, я ещё позвоню. До свидания?

– До свидания, родной мой!

– Не надо плакать.

– Прости, я постараюсь, не буду больше, прости.

– Ну, я нажимаю? Отбой?

– Да, сынок, нажимай, до свидания.

– Я ещё позвоню.

– Хорошо.

– И приеду скоро.

– Хорошо, мой милый.

– Не надо плакать, ладно?

– Я не буду, родной, не буду. До свидания!

Я отключился. Отбросил телефон и голову запрокинул подальше, чтобы из глаз не полилось. Но всё равно потекло, и из носа тоже.

– Сволочи они всё-таки, предки её, – сказала Надя, забираясь на кровать со стаканом в руке, – если б мои такое устроили, я б им глотки перегрызла. Иди сюда, полежи немножко.

Я прилёг, она отставила стакан и задрала Митину футболку, которую в качестве мини-платья прихватизировала. Я привычно уже ухватился губами за сосок. Мне очень нравится посасывать её грудь. Между прочим, не уверен, понравится ли так же нечто гораздо большее в рот засовывать, а тем более, как Митя выражается, метром ниже. С Ярославом точно бы не смог, у него такие размеры – просто жуть. Надо будет прикупить ему футболку с надписью «Tom's men», видел такую в интернете на каком-то дрище. Выглядит он, конечно, супер, не дрищ, разумеется, Ярослав. Хотел бы я быть, но не с ним, а... заснул, не додумал.

Подкараулило меня то самое виденье: трепещет рыбка у него в руках, она, ведь, только что в бассейне нашем плавала, и папа был где-то рядом. Где же папа? А Ярослав моим усилием воли (как легко им управлять) подходит к зеркалу, и я смотрю. Смотрю на себя. Потому, что это я такой большой, и красивый, и мощный, и Митя у меня в руках трепещет. Худенький, ужасно хрупкий, он и вправду слишком мало ест. Как я раньше не замечал? О, господи! Что же мне делать с этой трепетной рыбкой? Как приласкать бестелестное тело, чтобы выжать из него тот самый тоненький звук, доверчивый и благодарный. Нет, я не могу, только папа может. Разжал огромные ладони, отпустил – плыви, чудесная рыбка, я поймаю себе другую.