Проснулся рано, часов в пять. Отчего-то с тяжёлым сердцем, сначала не понял от чего. Потом вспомнил вчерашнее, и на душе ещё хуже сделалось. А потом вспомнил свой сон, и окончательно расстроился. Встал, зашёл в ванную, постирал трусы, обмылся. В первый раз в жизни мой эротический сон был не абстрактным. В первый раз меня ласкали руки, и я знал, чьи они, и губы, которые меня целовали, тоже известно чьи, и глаза и нос… Разве я не старался изо вех сил это предотвратить? И вот на тебе. Что ж теперь делать? Наудачу позвонил Наде, вдруг не спит? Разбудил. Но она не обиделась, моментально пришла в себя и начала докладывать, что думает её мама о наших вчерашних подвигах. А я ещё больше приуныл, если это только было возможно. Ведь я Аркаше ничего не рассказал. Да, было поздно. Да, он приходил говорить о другом. Да, он растрогался и сбежал. Но если бы я хотел рассказать, нашёл бы возможность. А вот и та, вторая причина, о которой я вскользь упоминал уже, почему не хотелось мне ни в кого влюбляться и форсировать свою взрослость. Я подозревал себя, я боялся, что полюблю парня. Теперь уже поздно бояться. Случилось. Ярослав. Хочу думать только о нём, он снился мне, его руки и губы и плечи, его волосы и голос. Может быть это пройдёт. Надеюсь, что пройдёт. Ведь может статься, что мы никогда с ним больше не встретимся. Но где теперь гарантия, что всё не повторится вновь, с кем-то другим. Почему я боюсь? Наверное, объяснение покажется странным, всё же, попробую объяснить.
Отец никогда со мной не говорил об этом, но я знаю, не могу даже точно сказать, откуда, возможно, из его разговоров с друзьями, каких-то намёков, что он хочет, чтобы я стал «натуралом». Для него очень важно не дискредитировать саму идею того, что гомосексуалы могут иметь детей. Особенно усыновленных. Особенно мальчиков. Ему очень хочется доказать, что геи могут воспитать обычного гетеросексуального гражданина. Наверное, он думает, что если я, не дай бог, пойду, так сказать, по его стопам, мало того, что все будут тыкать пальцем, вот, мол, извращенец воспитал по своему подобию, а это вообще даст новый повод для дискриминации.
А я, мне кажется, сколько помню себя, всегда, сначала безотчётно, а потом всё более ясно знал о себе, что я такой. Ещё когда Аркаши и в помине не было в моей жизни, я чувствовал, что не похож на других мальчиков. Думаю, и они это чувствовали – в интернате мне здорово доставалось, больше, чем остальным. Когда Аркаша забрал меня домой, и я узнал, что он живёт с мужчиной, это было так естественно и единственно верно, что показалось, как будто я заранее знал, что будет именно так. Короче говоря, я как мог, старался оттянуть момент, когда всё сделается ясным и очевидным. И вот этот момент настал. А для меня полюбить парня – значит дать повод отцу, пожалеть о том, что взял меня. Какой ужас и какая гадость то, что могут о нём подумать! Ведь это же ясно, ясно, что дело во мне самом, а не в нём вовсе. Но нет. Пойди, докажи… А Надя, полная энтузиазма, строит планы, подкреплённые советами её матери, по розыску Ярослава.
Закончив разговор, включил компьютер, полазил по сайтам бездумно. Захотелось перекусить. Спустился на кухню, добыть себе что-нибудь, а там Митя чай пьёт.
– Доброе утро.
– Ой. Ребёнок! А ты чего не спишь?
– Выспался. А ты?
– С вечера не ложился, писал кое-что.
– Почитаешь?
– Ещё не закончил. Чаю налить тебе?
– Ми-ить.
– М-м?
– Я, кажется, начинаю влюбляться в одного парня.
– Не советую.
– Почему это?
– У вас было уже что-нибудь?
– Что ты имеешь в виду?
– Значит, не было. А раз не было, так не стоит и начинать.
– Не понимаю. Ты же сам гей. Считаешь это вопрос желания? воли? А как же природная склонность, особенности личности?
– Ну-у. Как бы тебе объяснить. Знаешь, был такой писатель, Евгений Харитонов, не читал?
– Нет.
– Не читай. Так вот, я точно не помню в каком конкретно тексте, кто и кого у него там соблазняет, но смысл разговора такой, что надо, мол, дырку в заднице разрабатывать и сначала будет больно, а потом только этого и будет хотеться, чтобы хуй был в тебе. Поверь, как говорится, моему опыту, мужской любви не бывает. Только секс. И это не просто секс, это прям как наркотик – затягивает страшно.
– Мне это, как раз, не обязательно. К тому же, я уверен, что он не такой. Я могу любить его просто так, платонически.
– Святая наивность! Соблазнить можно любого мужичка. Самого натурального натурала в койку затащить – раз плюнуть. Особенно такому, как ты, зайчику. Лучшая, как говорится, дэвочка, это пятнадцатилетний малчик. Ты думаешь, почему мужики всё время по этому поводу шутят? Это выявляет их интерес к теме и готовность. Да что вообще может остановить двух самцов, желающих секса?
– Ты правда считаешь, что такой любви не бывает?
– К сожалению.
– А как же вы с Аркашей?
– Разбежимся годика через два.
– Ну почему? Разве тебе с ним плохо? Разве вы не счастливы вместе? Бедный папа, он так мечтает иметь постоянного друга, настоящую семью.
– Деточка моя, все геи по природе коллекционеры. И этот самый писатель Харитонов, и Серебряного Века поэт Кузмин, и танцовщик Нуриев, и многие другие, все они были коллекционерами, меняли, меняли, меняли любовников. Вон Нуриев уже от СПИДа загибался, а каждый вечер отправлялся на охоту за новым юношей. И в каждом жаждешь встретить идеал. Крепкие семейные союзы очень редки. Так что, мальчик мой, послушай тётю Митю, искренне советую остановиться, пока не поздно. Потом, по секрету тебе скажу, Аркадий очень расстроится, если узнает, что и ты туда же.
– Я и сам знаю.
– Ну вот! Кстати сказать, это сейчас народец подраспустился. А в былые годы, когда всё было табуировано, когда нравы построже были, уверен, очень многие люди сдерживали себя, женились, плодили детишек, проживали праведную жизнь, боролись с искушением.
– И были всю жизнь несчастны.
– А ты думаешь геи счастливы?! Мда-а. Или всё-таки дать тебе почитать Харитонова? Я когда им увлёкся, лет в 19, меня просто накрыло волной отчаянья, одиночества, боли! Да он же умер в сорок лет от разрыва сердца! Тихо. Аркадий, кажется. Я всё сказал, ты, что хотел, услышал. Чуден Днепр при ясной погоде.
– Доброе утро! – папа чмокнул меня в макушку, а Митю за плечо потрепал. – А чтой-то вы в такую рань?
– Утро, утро! Коля встал, а я ещё не ложился. И, кстати говоря, спешу это исправить. Спокойной, если так можно выразиться, ночи.
– Эх, ты, богема! Спокойной, спокойной. А ты, сынок, не заболел? Пошёл бы тоже поспал ещё?
– Нет, пап, я не хочу больше. Скоро уже в колледж собираться.
Тут и Олеся появилась, началась обычная утренняя суета. Я изо всех сил старался делать, хорошую мину, чтобы не показать, насколько ошарашен Митиными откровениями. Перед выходом, когда уже машина ждала, не удержался, залез в интернет, хоть одним глазком глянуть, неужели нет «голубой» любви? Неужели действительно все такие, как этот писатель Харитонов? По запросам гей-любовь и даже гей-литература нашлась одна порнография. Вечером ещё поищу.
Дорóгой думал, как это нет любви? Бред. Если я полюблю – значит есть, а не было до сих пор, так будет. Всё же, последнюю попытку нужно сделать, ради отца, вдруг получится удержаться? Не искать, не думать, не позволять себе погрузиться в новое чувство. Откажусь идти на поиски сегодня. Только вот как быть с Надей? Что я ей скажу? То, что мы обязаны Ярослава навестить, ведь, само собой разумеется. Этого, в конце концов, элементарные приличия требуют. Должны ж мы узнать, как нога его, как вообще он себя чувствует, не повредила ли ему наша помощь? Хорошей отговорки я так и не сочинил. Разное приходило в голову, вплоть до того, чтобы попросить водителя отвезти меня обратно домой. Но колледж сегодня нельзя прогуливать – я и так уж много пропустил.
Прихожу, и что же? Нади нет. Первая пара началась – нет. Звоню – не берёт трубку. Завалилась, что ли, досыпать, после нашего разговора, да так и проспала? Значит, вылазка в больницу откладывается на неопределённый срок, вернее мои от неё отговорки. На перемене постарался отвлечься болтовнёй, не слишком успешно – на душе всё равно было тревожно. К середине второй пары, я уж ждать перестал, и даже начал вникать в то, что втолковывает математик – вдруг является. Рот до ушей. Математику, на справедливое его возмущение, нагрубила, как водится, плюхнулась возле меня, выдохнула: «Нашла!». Я чуть на месте не подскочил! Как это нашла? Без меня ходила? И видела его? Укол ревности. Улыбается. Всё в порядке с ним, стало быть? Почему одна пошла? Неужели тоже в него влюбилась? Чувствую, у меня голова сейчас взорвётся. На месте оставаться нет никаких сил. А она сидит, сияет, и за математиком записывает, как ни в чём не бывало. По крайней мере, видимость такая. С горем пополам до конца пары я высидел. От звонка вскочили оба, как ошпаренные, помчались на улицу, за трансформаторную будку, где у нас курилка общая, но увидев, что там уже старшекурсники стоят, развернулись, не сговариваясь, побежали в укромное место за кустики возле забора. Надя уже на ходу начала трещать, сообщая подробности:
– У меня автобус опоздал. Думаю, всё равно первая пара началась, чё-то как торкнуло меня, зайти да пошустрить там, разведать, что к чему. Нет, ну мама явно была права. Спрашивать бесполезняк полный. Она, главно, меня предупреждала, а я думала умнее всех, блин. Ни хрена никто не будет тебе говорить. Уроды! Главно дело, сами ещё начинают доматываться: кто, да что, да зачем. И все посылают только…
Вот оказывается в чём дело! Опять незаслуженно её заподозрил. Просто добираемся-то мы до учебы по-разному: меня на машине подвозят почти к самому зданию, и я через ближайшую к колледжу проходную вхожу. А она приезжает на автобусе, заходит через дальние ворота, а потом идёт ещё по всей больничной территории. Вот на неё по дороге вдохновение и снизошло. А я-то уж незнамо что себе нафантазировал: у них уже свои отношения, своя, никак со мной не связанная жизнь. Впрочем, одно другому, ведь, не мешает. Зашла по вдохновению, а дальше пошло-поехало. Я сейчас только понял, как ждал, надеялся, что станет она меня уговаривать, и я поддамся, и будет повод увидеть его, поговорить, а потом оправдаться, что не мог не пойти. Теперь всё кончено. Теперь действительно можно не ходить никуда, ведь Надя его уже навестила. Сердце моё заколотилось, щёки запылали, и как-то неприятно заныло внутри.
– Огнестрельное, прикинь!
Господи, да я же всё прослушал. Что она там болтала? Так и не понял, то ли выведала где он, то ли случайно на него наткнулась. Ладно, теперь уж не важно. Рассеянно повторил:
– Огнестрельное?
– Ты меня слушаешь вообще? Ему прострелили ногу! Охренеть! Он главно, в десантуре два года отслужил невредимый, оттуда в милицию пошёл, ещё три года в УГРО, тоже ни царапины, и надо было уволиться, чтобы в мирное, блин, время, средь бела дня прострелили ногу!
Ничего себе! Как Надя выражается, охренеть! Он столько ей уже успел поведать. И милиция и десантура. А я ни при чём.
– У тебя живот, что ли, болит?
– С чего ты взяла?
– Да ты какой-то, то красный, то вон бледный. Не слушаешь меня ни фига. В туалет хочешь?
– Нет.
– Я тоже, кстати, хочу. Ладно, пошли по тубзикам, и на урок. Всё равно тебе не интересно. Я тут распинаюсь, как дура, а ты в отключке.
– Мне интересно. Подожди!
– Пошли, пошли. На горшок и к знаниям!
Следующая пара, как раз, моя нелюбимая химия. Надя-то к знаниям вон тянется, пишет. А я? С ума схожу потихоньку. Десантник, милиционер. Вот откуда такие мускулы. Это вам не стриптизёр и даже не бодибилдер. Настоящий мужчина. Воин. Нет, Митенька, всех поголовно ты не соблазнишь, и не мечтай. Такого, как он – ни за что. Интересно, понравилась ему Надя? И как она себя с ним держала? Как со мной, как со всеми, или иначе? Я знаю, грубость у неё напускное, маска. Конечно, не станет она грубить при таком парне. Не выдержал, наклонился к ней, шепчу:
– Ты ещё пойдёшь?
А она мне, чуть ли не в слух:
– Куда? В туалет?
– Издеваешься?! В больницу.
Она как давай хохотать. Я чуть под парту не залез. Думал, нас сейчас выгонят. Не выгнали, но назвали сладкой парочкой и рассадили. Я покорно перешёл на другое место. А всё-таки, пойдёт или нет? И позовёт ли с собой? И если позовёт, ведь надо признаться, я очень хочу, чтобы позвала, идти, или нет? Эх, кого я обманываю? Не то, что пойду – побегу со всех ног. К чёрту всё. И Митины теории и Аркашины предубеждения и мои благие намеренья. Я хочу его видеть. Его плечи, руки, глаза. Хочу сидеть у его постели и слушать, раскрыв рот, истории о том, как он в армии служил. И мне больше ничего не надо. Разве я посмею сунуться к нему с лаской или поцелуями? О, как сладко было бы его целовать! И гладить волосы, спину, лицо, как сегодня во сне… Звонка не слышал – провалился в грёзы. Очнулся от того, что Надя кричит. Вернее просто от того, что кто-то кричит, не сразу понял, что это Надя. Каким-то визгливым, совершенно неестественным голосом.
– Что ты сказала, сука, повтори!
И не успел никто опомниться, она набросилась с кулаками на одну из наших девчонок. Та визжит, отбивается, как может, а Надя, серьёзно так, её колотит. Химичка испугалась: «девочки-девочки», «перестаньте-перестаньте» – какое там! Несколько человек их кинулись разнимать – бесполезно. Надька прямо озверела. До меня не сразу дошло, что нужно вмешаться. Ухватил её сзади за локти, стал оттаскивать.
– Пусти, я убью её, суку!
Вывернулась и меня ещё по уху огрела. Тогда только успокоилась.
Прибежал охранник. Надю отволокли к директору. Потом ту девочку пригласили, и половина группы двинулась в том же направлении. Меня все спрашивают, что случилось, а я не то, что ответить, вообще опомниться не могу. Из разговоров возле директорского кабинета, худо-бедно выяснилось, что та девица, когда меня отсадили, что-то обо мне сказала, или о наших с Надей отношениях, какую-то, вроде бы, гадость. Минут через пять в кабинет стали вызывать свидетелей, но меня почему-то не пустили. А ещё минут через двадцать, та девочка вышла вся красная, с огромным фонарём под глазом и злобным выражением лица. Подружки к ней кинулись: «ну что?!»
– Ничего, – ответила она, прожигая меня ядовитым взглядом, – её из колледжа выгоняют.
У меня внутри всё перевернулось. Я выбежал на улицу, лихорадочно отыскивая кнопку автоматического набора. Отец приехал через полчаса. Надя от директора ещё не выходила. По слухам, вызвали милицию, её родителей и родителей девочки. Я кинулся к нему, обнял, не удержался и заплакал. В первый раз за много лет. Сказалось напряжение последних дней, сегодняшнее недосыпание, и от этого события стресс стал последней каплей.
– Папа! Надю из колледжа выгоняют!
Он утешил меня, успокоил. Погладил по голове, как в детстве. Руки у него такие тёплые, мягкие. Как я люблю его! Милый мой папа! Сказал, что сейчас всё выяснит и пошёл в директорский кабинет.
Явилась милиция, но довольно быстро уехали. Прибежала разъярённая тётя, не составило труда догадаться, чья это мама – взрослая копия нашей пострадавшей. Надину маму я видел до этого всего один раз, она тоже приехала. Увидела меня, подошла.
– Что у вас случилось? Где Надя?
Я не знал, что ей ответить, пожал плечами и молча кивнул на дверь, откуда Надя за всё время так и не показалась. Распяли там её, что ли? Закончилось всё часам к пяти вечера. Сначала вышла Надя. Из наших почти никого не осталось, только девочкины подружки и я. Когда она вышла, все кинулись к ней. «Ну что?!». Кто-то из них даже выпалил: «Отчислили?» – «Пошла ты!» – ответила Надя, взяла меня за руку, вывела на крыльцо, где жадно закурила. Мне не оставалось ничего, как только повторить за нашими девушками:
– Ну что?!
– Да что, что? Всё нормально, – она улыбнулась. – Если бы не твой отец, отчислили бы конечно. А так эту курицу в другую группу переводят. А меня типа как на испытательный срок. Хотя твой отец столько денег директрисе отвалил, вроде как, для колледжа, что мы теперь хоть взорвать тут всё можем к чёрту – заново отстроят и слова не скажут. И этой дуре матери её, на лечение типа, чтоб не возбухала. Мы теперь с вами за всю жизнь не расплатимся.
Я очень смутился.
– Ну что ты! Вообще ты сама-то как?
– Жрать охота.
– Ещё бы. Они тебя там весь день продержали. Зачем ты бросилась-то на неё? Что она такого сказала?
– Она знает, зачем.
– Ладно. Остынь. Ты к Ярославу-то пойдёшь ещё?
– Какой Ярослав, блин! Ты что совсем не втыкаешь? У меня тут чуть жизнь вся не рухнула, мне вообще не до чего.
И действительно, зачем я сейчас к ней с этим? Она устала, перенервничала, а я всё о своём. Наконец и родители вышли. Надина мама беспрестанно благодарила моего Аркашу, и ругала Надю. Правда, попрёки её в адрес дочери выглядели несколько наигранно. Было видно, что она довольна благополучным разрешением, и страшного Наде ничего не грозит. Отец предложил их домой подвезти, но Надина мама сказала, что они и так уж слишком многим ему обязаны и не хотят ещё обременять. Папа тоже любезно ответил в том роде, что всё ради детей. Короче говоря, пообменивались любезностями и Надя с мамой на автобус пошли, а мы к отцовой машине. Но у машины выяснилось, что у папы ещё дела сегодня и я поеду на «своей» с водителем, а он опять поздно дома будет. Что? Все подумали, как хорошо иметь богатенького папу? А я, вот честное слово, думаю, лучше б мы с ним сейчас на автобусе вместе ехали.
Тихо, мирно, без «криминальных» разговоров, вообще, практически, без разговоров, поужинали с Митей, и я к себе поднялся. Делать особенно ничего не захотелось, включил компьютер, продолжил свои утренние изыскания. Как там дела обстоят с мужской любовью? На форуме одном нашёл горячую дискуссию, с обидными оскорблениями, с цитатами, правда, в основном, из политиков и психологов. Ничего нового. Особенно ни на что не надеясь, оставил сообщение: «Какую художественную литературу почитать, чтобы понять?». Потом подумал и добавил: «Кроме Харитонова». Я бы, наверное, так и закрыл страницу, не исключено, что больше и не вернулся бы туда, но кто-то мне ответил, почти моментально: «Хотя бы вот это», и ссылку дал. Открываю: Михаил Колосов, «Мой Демианов» роман. Симпатичный такой оказался роман, от лица молодого парня, живущего в начале 20-го века, вроде как, его дневник. Зачитался невольно – как-то сразу затянуло, и вдруг нахожу: «Если хотите, я считаю, что только такая любовь имеет смысл». Вот это да! Неужели? И потом ещё дальше: «Полное согласие и понимание безусловное. Женщина – создание непостижимое, отличное от нас до отчуждения. А человека, себе во всём подобного, можно любить так, что вы оба одно будете чувствовать». Вот это да! А действительно ведь, логично. Что, интересно, Митя на это скажет? За романом просидел часов до четырех. До конца дочитал. Слышал, как Аркаша приехал в полвторого, но не вышел к нему, не захотел отрываться.