На пороге колледжа меня ошарашили:

– Твоя Надя опять у директора!

Вот те на! Совсем чуть-чуть опоздал, даже пара ещё не началась. Неужели опять натворила что-то?

– А что случилось?

– Не знаем. Пришли из учебной части, позвали Никифорову к директору. А! Вон она идёт. Надь!

– Здорóво.

– Что случилось?

– Да ничего нового. Пошли в сторонке покурим.

– Какое покурим! Пятнадцать минут десятого уже.

– Не будет пары.

– Не будет?! Ты что, аудитории взорвала?

– Блин. Надо бы. Я вообще удивляюсь и на тебя, и главное, на отца твоего. У вас же денег куры не клюют, и чего он тебя в этот гадюшник отдал? Не мог разве в нормальное место учиться послать? Заграницу, например.

– Во-первых, здесь не такой плохой колледж, папа, как раз, специально узнавал – один из лучших. А во-вторых, он, конечно, может меня заграницу отправить, он и хотел, только я отказался.

– Ну и дурак. Между прочим, знаешь, кого я там встретила, у директора? Того заведующего, у которого истерила в кабинете на счёт больного, прикинь?

– Ещё не легче!

– Да не боись ты. Он по своим делам приходил, вроде бы, даже не узнал меня.

– А зачем вызывали-то?

– Предупредили. Малейший повод – сразу выкинут. Бумажку какую-то заставили подписывать. На психику давят, сволочи.

Первые две пары, оказывается, отменили в связи с торжественным собранием. Согнали всех учащихся в актовый зал. Я сначала не знал, что собрание торжественное, думаю, неужели Надю нашу при всём народе прорабатывать будут? Но, слава богу, совершенно другой повод нашёлся. Стали выступать ораторы. Сначала из нашей администрации: директор, заместитель по воспитательной работе, заместитель по учебной. Говорили, в основном, одно и то же: на какую благородную стезю мы вступаем, какая у нас гуманная будет профессия. Чтобы прониклись, особенно первокурсники, какой это требует самодисциплины и даже самоотречения, и пока к больным не допущены, ещё раз прикинули хорошенько, может быть, кое-кому стоит заранее отказаться и выбрать другой путь. В этом месте многие из наших девиц оглянулись на Надю, которая прошептала парочку ругательств. Потом нас всех заставили встать и повторить за директором слова клятвы Гиппократа. Потом второкурсники спели песню на латинском языке. А потом вышел представитель больничной администрации, по Надиному знаку, я понял, что как раз тот самый заведующий. Он почти то же повторил про медицинское благородство и братство, а потом зачитал благодарность колледжу от больницы за помощь в ликвидации последствий аварии. Особо отличившихся помощников стали вызывать на сцену, вручать грамоты. Вызывали второй, третий и четвертый курс, и мы с Надей уже стали перешёптываться о том, как бы улизнуть, не привлекая большого внимания. Вдруг заведующий этот громко так объявляет: «Никифорова Надежда, учащаяся перового курса, первая "А" группа!» Надежда, молодец, хоть изумилась до крайности, но не растерялась, стала пробираться к сцене. Заведующий пожал ей руку, поблагодарил за проявленную настойчивость при оказании помощи больному, да ещё и в пример всем поставил. Мол, за своего пациента нужно сражаться до конца, не смотря ни на что. Правда, химичка наша (она у нас зам. по воспитательной) ввернула, что Наде нужно ещё поучиться сдерживать свой темперамент. Вконец обалдевшая Надя спустилась со сцены, комкая грамоту. Я говорю: «Идём курить?» А она мне: «Ты что! Сейчас же тебя!» Я подумал, вряд ли. В наше приключение с Ярославом никто не посвящён, Надю этот заведующий, наверное, узнал в кабинете директора, видимо, он и настоял, чтобы её тоже наградили. Хороший мужик всё-таки. А меня он не видел, и вообще, мы тогда слишком быстро гулять смылись. «Хороший мужик» стал опять выкликивать старшекурсников, за ними позвал нашу старосту, подруг нашей старосты, четырёх наших парней; и в момент вручения каждому из них грамоты Надя шептала: «Потом тебя. Потом тебя». Я уж и сам забеспокоился. Всё-таки приятно было бы вот так, при всех быть отмеченным. Но меня не вызвали. Заведующий пожал руку Боре, и когда тот сходил со сцены, начал разглагольствовать о том, что тоже начинал с медучилища, и знает по опыту, что старшие курсы, хоть сложней, но интересней, а потому, получается, даже легче, пожелал успехов и передал слово директору, который объявил собранию конец.

Я расстроился. Какая-то апатия на меня нашла, разочарование. Всё сделалось безразлично. Разумеется, глупо из-за какой-то грамоты. Тем более, я на неё и не рассчитывал. Сам, ведь, логично себе объяснил, почему не дадут. Ещё во время церемонии я немного побаивался Надиного праведного гнева, в случае если меня не наградят: начнёт возмущаться, натворит снова глупостей. Теперь стало безразлично. Пусть творит, что хочет. Смотрю, действительно, ругнулась тихонько и ринулась к химичке: «Ирина Валерьевна!»... И пусть. Почему, собственно, я должен её удерживать? Ну и что, что из-за меня? Я ж не прошу ни грамоты, ни её защиты. Выбрался из толпы, отошёл в сторонку. Прикинул, сразу набрать водителю, чтобы домой меня забрал – неудобно. К тому же он всё равно отцу доложит. Стал звонить папе. Не берёт. Занят, наверное.

– Там твоя Надя опять скандалит!

А идите вы все!.. Надя, Надя, да ещё твоя, да ещё с ехидными усмешечками. Дуры. И вовсе она не моя. Я её вчера уже выручил, сколько можно? Правда, не я – папа. Но, во-первых, папа мой, во-вторых, кто его вызвал? Это только кажется, будто я счастливый богатенький мажорик, а она несчастная бедная девочка. На деле-то что выходит? Ярослав понравился мне, а бегала к нему она. «По дороге» – только отговорка, практически получилось за моей спиной. Помогали, опять же, мы Ярославу вместе, только она нахальная, а я нет. Вот и вышло, что она героиня, а я ни при чём. Папа не берёт, позвоню Мите.

– Митя! Не разбудил? Я до папы не могу дозвониться. Можно мне сегодня пораньше домой уехать?

– Ты что заболел?

Я хотел соврать, но не смог почему-то. Выдавил еле слышно: «нет».

– А почему домой? Что не так? Опять с Надей что-нибудь?

– Ну почему обязательно с Надей?! Как мне надоели все с этой Надей. Я вообще о ней слышать не хочу.

– Поссорились?

– Ничего не поссорились. Понимаешь, обидно.

Я зачем-то сбивчиво начал рассказывать эту идиотскую историю с грамотами. Что вот ей и всем нашим парням, и девчонкам некоторым вручили, а мне нет, что я тоже помогал, просто никто не видел этого.

– А другим за что дали?

– Откуда я знаю? Пацаны, небось, таскали там что-нибудь, мебель ворочали. Девчонки не знаю.

– Ясно. Короче, они засветились, а ты нет. Ну и не расстраивайся. Бывает. В следующий раз тебя тоже заметят. Найдёшь ещё повод отличиться. Не бери в голову, бери метром ниже.

Ему легко говорить.

– Так можно я домой поеду?

– Колюнь, ну ты же понимаешь, что мне решительно всё равно, хорошо ты учишься, плохо, и учишься ли вообще. Если хочешь уехать, пришлю тебе машину, без проблем. От меня что, в сущности, зависит? Тебе надо со мной ответственность разделить? Пожалуйста. Мне это ничего не стоит. Но я бы на твоём месте остался.

– Я хочу домой.

– Ладно. Петрович здесь; сейчас отправлю его за тобой.

Я взял в гардеробе свою куртку и вышел на улицу к дороге, высматривать машину. Митин политес на меня впечатления не произвёл. Всё равно ему, видите ли. Мне тоже всё равно. Вот возьму и совсем колледж оставлю. Окончу на дому два оставшиеся класса экстерном, а там и в университет сразу. Мне, ведь, отец так и предлагал, когда я от школы отказался. «Будут поводы». Кому будут, а кому и нет. Правильно этот зав. отделением сегодня нахваливал Надю: в медицине нужно быть твёрдым, напористым, наглым по-хорошему, стоять за больного намертво. А я такой скромный, даже робкий, мягкотелый, в общем. Может мне и вовсе, как директор агитировал, стоит осознать свою непригодность и выбрать другую профессию, пока не поздно. Конечно, Аркаша очень расстроится. Ну что же, стану для него сплошным разочарованием. Хотел он, чтобы я женщин любил, а я парней любить буду, хотел, чтобы стал врачом, а я возьму и стану программистом. Мне, кстати, информатика гораздо легче химии даётся. Вот так, Аркадий Борисович, чужих-то усыновлять. Они неблагодарные и никакой от них отдачи. Но вы же ещё не старый, сами говорили, пятьдесят с небольшим для мужчины не возраст, можете ещё своего заиметь сына, кровного, он не подведёт. Так мне себя стало жалко. Одинокий, несчастный, никем не понятый. Наша машина? Нет. Показалось. Что если, взять вот так, и выбежать на дорогу?! Прямо под колёса. И не будет больше ни боли этой, ни сомнений, ни гадкого колледжа с его дурацкими грамотами, ни этой противной Нади с её здоровым напором. Ну… Вперёд! Нет. Страшно. Аж сердце занялось. Или, всё же, решиться? Вот так закрыть глаза и…

– Коля! Ты куда пропал-то? Я, главно, ищу его, всё там обегала колбаской. Подумала уже, что ты в больницу к Ярославу потопал. Хорошо куртку твою заметила, и то случайно. Прикинь, такой пистон химичке вкатила! Говорю, забирайте нафиг вашу грамоту! Вообще высказала всё, что о них думаю. Директор даже извиняться стал, сказал их упущение, они исправят. Ты что?

– Ничего.

– А почему стоишь тут?

– За мной сейчас машина приедет.

– Дома что-то?

– Нет.

– Ну, явно же что-то не так. С отцом плохо?

– Просто хочу домой.

– Я с тобой поеду, можно?

– Наглым всё можно.

– Нет, а что я молчать должна?! Мы же вместе ему помогали, и ничего не нагло. Нафиг эта их грамота не нужна, подтереться ею, но раз уж дали, то тебе тоже должны.

– Я ухожу из колледжа.

– В смысле?

– Не буду тут больше учиться. Вон за мной едут уже. Всё. Пока.

– Коля, подожди, Коля! Я не понимаю, в чём дело? Не из-за долбаной же грамоты?

Естественно, думаю, не из-за грамоты. Из-за тебя. Только я не скажу этого. Потому, что трус, тряпка. Вот сейчас, когда заикнулся про наглых, хотел тебя задеть, а ты не поняла даже, что я имею в виду. Думала, злюсь, что со скандалом грамоту для меня стала требовать. А дело не в этом. А сказать, что дело не в этом, а в том, что ты просто меня достала, ты, и все такие как ты, сказать, и открыто пойти на конфликт у меня духу не хватает. Видимо, правда не место мне в медицине, да и вообще в этой жизни. Машина подъехала.

– Подожди, Коль. Я всё-таки с тобой поеду.

– Мне всё равно.

Сели вдвоём на заднее сиденье.

– Пожалуйста, скажи мне, что стряслось? – Она взяла меня за руку. – Тебя обидел кто-то? Почему хочешь бросить?

– Проникся.

– Чем?

– Тем, за что сегодня директор агитировал, слышала? Кто в себе к медицине призвания не чувствует, лучше вовремя остановиться. Я не чувствую.

На её лице отразилось неподдельное изумление.

– Ты не чувствуешь? Почему?

– Потому! Потому, что ненавижу!

– Кого?

– Тебя! Отца своего. Ту дуру, что меня родила. Всех!

Она почему-то вдруг стала гладить меня по голове. Я дёрнулся, отшатнулся. Тогда она по плечу, по руке стала гладить.

– Знаешь, поедем лучше ко мне? Хочешь?

Я ничего не ответил.

– Юрий Петрович! Вы можете нас на Ивовую отвезти?

– Не вопрос!

Всю оставшуюся дорогу я дулся и молчал, а она меня гладила.

– Ты что будешь, котлеты с макаронами, или гренки с сыром?

– Ничего. Может, я поеду лучше? Спать очень хочется, я читал всю ночь.

– А ты давай здесь ложись.

– Неудобно.

– Что ты! Ложись, ложись! Вот сюда. Мама поздно придёт, отчим вообще в командировке. Сто раз ещё выспишься, ложись.

Я лёг. Она накрыла меня леопардовым пледом, вышла и закрыла дверь. Зачем я здесь? Ненависть, обида улеглись, остались плохое настроение и нечистая совесть. Уроки опять пропустил. И хочется спать, и мысли заснуть не дают. Нелепо с грамотой вышло, стыдно. Хоть, действительно, больше в колледж не являйся. На счёт того, чтобы бросить, погорячился, признаю. Я с детства мечтал стать врачом. Глупо вот так просто взять и отказаться, толком даже не попробовав. Занятно, что она у Ярослава меня собиралась искать. Догадывается? Впрочем, с чего бы ей догадаться? Какое всё-таки красивое имя Ярослав! Помнится, у нас в интернате мальчик был, его все звали Ярик, наверное, тоже Ярослав. Но «Ярик» немого неприятно звучит, грубовато. Как ещё можно сократить? Слава? Слава тоже милое имя, мне очень нравится. Я маленьким мечтал, чтобы меня звали Слава. У нас в группе был Слава, очень красивый. Его кровать стояла рядом с моей. Когда воспитатели к нему ласково обращались, Славочка или Славик, у меня внутри всё таяло. Наверное, я был влюблён в него, просто тогда не понимал. Лица его теперь не помню. Честно говоря, я и Ярослава лицо не слишком хорошо уже помню. Разумеется, узна́ю, если увижу снова. Увижу ли? Вот, вроде бы, решил, не ходить, не видеть, не позволять себе ничего такого, потом так же твердо решил пойти, и будь что будет. Теперь вот снова сомнения. И, опять же, Надя… Как она сегодня о нём: «устроила истерику на счёт больного», просто больной, совершенно посторонний, неинтересный, пройденный этап. А сама, ведь, бегала к нему. Никак не могу заснуть. Глаза слипаются, а мозг не спит. Ещё с Аркашей объясняться. Что ему Митя скажет? Самому-то Мите везёт, может всю ночь читать, писать, а днём хоть до вечера отсыпаться. Вот так взять, и рассказать Аркаше, что он их отношениям два года всего намерил. Конечно это не моё дело, но жалко отца. Он очень хороший человек и заслуживает счастья. Заснул наконец, оказался в телестудии, среди тех женщин, что рассуждали, правильно ли поступили родители, отнявшие ребёнка у своей несовершеннолетней дочери, стал озираться, искать её, а её нигде нет, только тётки эти кричат визгливыми голосами. Проснулся. Оказалось, на улице за окном какие-то тётки кричат. Голова разболелась. Встал, пошёл Надю искать.

Она на кухне, чай пьёт.

– Есть хочешь?

– Нет, голова болит.

– Стой, я знаю классный массаж, помогает.

Подошла, стала пальцами давить на голову.

– Не надо.

– Расслабься, сейчас легче станет.

Она усадила меня на стул.

– Закрой глаза…

«Сейчас, сейчас отпустит», – повторяла она, уверенно разминая пальцами мои виски, лоб и затылок.

Вроде, действительно полегчало, и я открыл, было, рот, чтобы сказать об этом. Но Надя очень увлеклась процессом, села верхом мне на колени, и продолжила свою манипуляцию. Мне сделалось неловко, не от того даже, что она на меня уселась, а от того, что никак не поворачивался язык сказать, чтобы прекратила. Вот опять моя проклятая нерешительность. Пока я сидел и думал, как сказать, что больше не надо, она пальцами тыкать перестала и начала поглаживать всей ладонью, сначала голову, потом шею, потом плечи. Почему-то шёпотом приговаривала: «всё будет хорошо, всё будет хорошо». Захотелось плакать и спать. А Надя стала целовать мои глаза, щёки, потом губы. Я почти не отвечал, так только, рот приоткрыл немного. Она сползла слегка набок и стала тереться о моё бедро, часто задышала на ухо, запричитала:

– Верблюжоночек мой, гуленька, деточка моя. Люблю, как люблю тебя!

Обняла меня, прижалась крепко, продолжая часто-часто тереться о ногу и нашёптывать разные смешные нежности. У меня в затылке сильно засвербило, что-то вроде щекотки где-то глубоко внутри головы, которую ничем не унять. Захотелось потрогать её грудь, не из любопытства и не от возбуждения, а словно подчиняясь инстинкту, само собой как-то.

– Хочешь?! – Она живо откликнулась на это моё движение, торопливо расстегнула пуговички на блузке, чуть не отрывая, обнажила маленькие острые грудки. – На скорей!

Я снова, совершенно инстинктивно, потянулся рукой и губами – не то чтобы очень хочется, но иначе нельзя – захватил сосок ртом и стал сосать. Она застонала громко и хрипло. А я подумал: сосал я когда-нибудь грудь или нет? Та девочка, что меня родила, была ведь даже младше Нади. Наверное, и у неё грудка была такая же маленькая. Стало жалко её и себя, и Надю, слёзы навернулись на глаза, сосок я изо рта не выпустил, но посасывать стал бережней и нежнее. Надя издала ещё несколько отрывистых вздохов и стонов, перестала об меня тереться, сказала почти обычным своим голосом:

– Пойдём в комнату, на кровать?

Я молча встал вслед за ней. Она улыбнулась, взяла меня за руку, повела. Улеглись на кровать. Надя гладила меня по голове, по спине, и руки гладила, и плечи, как тогда во сне, только сон был не про неё.

– Опёночек мой, умочка, Чего тебе хочется?

А мне ничего особенного, вроде бы, и не хочется, странное такое, пришибленное состояние, вроде как, под гипнозом. Когда она об меня на кухне терлась, член не встал, а напрягся совсем чуть-чуть, да так и остался, ни твердым ни мягким. Она говорит:

– Давай разденемся?

– Давай.

Встали, поснимали с себя всё, я аккуратно сложил на стул штаны, рубашку, жилетку. Трусы, всё-таки, на себе оставил. А она всё своё по полу разбросала. Опять легли. То ли от того, что первый пыл свой она уже утолила, то ли голый вид у неё куражу поубавил, так или иначе, слишком активных действий Надя не предпринимала больше. А может, она от меня их ждала? Короче говоря, полежали, пообнимались, поцеловались ещё, я опять её грудь пососал немного, а она меня по голове при этом гладила.

– Не болит больше?

– Нет.

– Ты такой красивый.

– Ты тоже.

– Вправду так думаешь?

– Да.

– Нравятся? – она на свои грудки кивнула.

– Да, очень.

– Маленькие. Хотя сейчас, говорят, как раз маленькие иметь модно. Зачем мне вымя, правда?

Я хихикнул. Она тоже прыснула. Вместе посмеялись.

– Ты чего?

– Ничего, смешно ты сказала, вымя.

Опять посмеялись.

– Знаешь, я тебя сразу полюбила, как увидела. Ты мой самый милый, самый-самый, кукушоночек мой, земляничка.

Я вначале смутился страшно от этих откровенностей, но ласковые прозвища меня опять рассмешили.

– Ну что ты всё смеешься?

– Смешно же, то опёночек, то земляничка.

– Это потому что ты мой сладкий. Обожаю тебя.

– А я подумал, тебе Ярослав понравился.

– Кто?!

– Сама знаешь, кто, не придуривайся.

– Эта горилла?! Вот ещё.

– Он-то, как раз, очень красивый – высокий, сильный, накачанный.

– Как гомик.

– Почему гомик?!

– Мой брательник двоюродный говорит, все гомики накачанные, конечно, кроме тех, которые совсем как девки. Ты что замёрз?

– Угу, холодно.

– Ладно, пойду чайник поставлю.

Она накинула халатик и ушла на кухню. Я оделся. К чаю было варенье из апельсиновых корок. Надя вдруг заявила помрачнев:

– Я дура, конечно, полная, что сама тебе первая сказала. Ну и пусть. Даже если не любишь, я от тебя ни за что не откажусь.

– Надь, я, знаешь… мне кажется, ещё никого не люблю. И не хочу пока. – Сказал и думаю: «Соврал? Или нет? Во всяком случае, ещё пару дней назад я так и считал. А Ярослав … нет, он, пожалуй, не в счёт». – А ты мой самый близкий друг… подруга, понимаешь? Не обижайся.

Она кивнула. Я посмотрел в окно, увидел, что машина всё ещё ждёт.

– Мне пора, наверное.

– Ладно, езжай. В колледж придёшь завтра?

– Завтра выходной, в понедельник приду.

– Я позвоню тебе.

– Конечно, созвонимся.

Я обнимал на прощанье Надю, а в голову настойчиво лезли мысли о той, что была немногим её младше, когда родила мальчика. И как это вышло?