Митя принёс мне кофе из автомата на первом этаже, уговаривает поехать домой, нормально поесть и поспать. А сам не уходит, вот и я не уйду. Никуда не уйду, пока папа не поправится. Не нужно будет мне ни есть, ни спать, если папы не станет. У меня, ведь, никого на этом свете нет, кроме него. Своё сердце отдать не жалко, лишь бы он жил. И был здоров, и счастлив. Плакать не хочется, слёз нет, только внутри болит невыносимо, душа ноет. К нему не пускают пока, очень тяжёлое состояние. Вон, один из врачей, занимающихся папой, пойду, попрошу. Его я ещё не просил.

– Так ты в медицинском учишься? – Ласково улыбнулся мне доктор.

– Да. Всего лишь в колледже, и всего лишь на первом курсе. Медицину пока не изучаем.

– А откуда знаешь, как непрямой массаж сердца надо делать?

– В школе ещё, на ОБЖ показывали.

– Ты своему папе жизнь спас. Молодец, коллега.

Странно, я был уверен, что делаю всё неправильно. Просто совсем ничего не делать в тот момент было невозможно.

– Пожалуйста, пустите меня к нему. Хоть на минутку, хоть на секундочку посмотреть.

– Но с уговором, что поедешь домой, отдохнёшь и вернёшься завтра к вечеру, идёт?

– Извините, я так не могу.

– А если я тебе отдельную палату предоставлю, поспишь?

– Мите тоже поспать нужно.

– И Митю уложим. Укол даже сделаем успокоительный, хочешь, и тебе.

– Сначала я должен увидеть папу.

– Хорошо, коллега, пойдём, переоденешься. Там реанимация, всё-таки, сам понимаешь, порядок нужно соблюдать.

Я ожидал увидеть что-то жуткое, нечто ещё более страшное, чем там, на кровати, дома. Но это был мой папа, почти совсем такой, как всегда. Изо рта торчит толстая трубка, и множество разных проводков от него отходит к окружающим кровать аппаратам, но всё равно это папа, не синее, обезумевшее от страха существо, и не безжизненное вялое тело. Несколько подражая Мите, я опустился на колени возле кровати, взял его руку и приложил к губам. Мне уже объяснили, что он меня не слышит, потому, что спит под воздействием препаратов. Дышат и качают кровь за него вот эти машины. Сердцу дают отдохнуть после операции. Постояв немного в картинной позе, я почувствовал себя неловко, бережно убрал папину руку на место и встал на ноги.

– Скажите, доктор, можно ему пересадить другое, здоровое сердце?

– Сейчас об этом рано думать. К такой операции нужно серьёзно готовиться, донора ждать совместимого. Мы займёмся этим позже. На следующем этапе. Пока, всё, что можно, сделано.

– Я могу хоть чем-то помочь?

– Главное, береги себя. Для него это очень важно. Ты же знаешь, как много значишь для него.

– Конечно.

– Ну, вот и постарайся ради папы.

Я кивнул и пошёл на выход. Меня ещё никто не гонит, можно было бы и остаться подольше. А что толку, всё равно он ни слышать, ни говорить пока не может. Выходя от папы, я услыхал, разговор где-то за стенкой. Один мужчина крайне раздражённо, а другой растерянно:

– Они, что, у тебя на диване всё это время так и просидели?

– А куда ж их девать?

– Обалдел, что ли, совсем! Не понимаешь, кто это?

– Понимаю, но...

– Очисти срочно весь этаж, чтобы никого кроме них здесь и духу не было, понял?

– Да, но пациенты.

– Решим с другими пациентами. А эти – хотят тут поселиться, пусть живут. Пусть хоть до седьмого колена все родственники переезжают. Если надо – мы им весь корпус освободим. Тут же всё его собственность, и мы с тобой в том числе, неужели не догоняешь?

Мне стало неприятно. Как только папе будет получше, обязательно буду домой уезжать на отдых. Надеюсь, лечить они его стараются не за страх, а за совесть, врачи, всё-таки. Ко мне подошла красивая высокая женщина в коротеньком халатике. Блондинка с крупными чертами лица, чем-то похожая на Ярослава, положила ладонь на спину.

– Тебя Коля зовут? Пойдём, я тебе покажу, где отдохнуть можно.

– А Митя где?

– Он тоже лёг уже, пошли.

Оставшись один, я посмотрел на часы – половина пятого. Разбудить Надю, или не стоит? Разбужу, пожалуй, нечего дрыхнуть, когда тут такие дела.

– Это я.

– Угу, чё стряслось?

– У папы обширный инфаркт. В больнице лежит в тяжёлом состоянии.

– Сейчас одеваюсь, говори адрес!

– Не надо, что ты.

– Как не надо? Надо. Говори, пишу.

А что? Действительно неплохо, если она сейчас будет рядом.

– Подожди немного, я попрошу Петровича за тобой заехать.

– Окей. Ну всё, я одеваюсь. А, погоди! Хочешь, мама тоже приедет? Поможет ухаживать.

– Нет, что ты! Он в своей клинике, тут очень все стараются.

– Ладно, посмотрим.

Видимо, я отрубился на какое-то время, потому, что смутные тягучие виденья мои прервал окрик знакомым голосом:

– Спокойно, девушка, я родственница самого́!

Вскочил моментально и поспешил на выручку «родственнице». Она обняла меня крепко, пригладила волосы.

– Ну что тут, как?

– Пока ничего нового. Папа в тяжёлом состоянии в реанимации.

– Да, условия тут шикарные, сразу видно. Не то, что бабка моя помирала в гадюшнике.

– Знаешь, мне от этого не легче.

– Понятно дело. Испугался, котёночек мой? Она снова полезла обниматься. Я отстранился, стал рассказывать, как влез на мёртвого папу верхом и давил ему на рёбра, как мог.

– Ты даёшь! Я бы так не смогла.

– Зная тебя, ещё лучше бы смогла. Ладно, пошли ко мне, у меня тут теперь своя комната.

– Круто.

– Ага, во всём отделении кроме нас никого.

– Вообще?

– Врачи, медсёстры. А пациентов всех перевели.

– Ништяк!

Я прилёг на кровать, поджав коленки, так как сил никаких не осталось. Надя сначала села на стул напротив, потом поколебавшись, примостилась рядом со мной. Пришлось подвинуться и ноги разогнуть.

– Мама сказала тебя пригласить, чтобы ты пока у нас пожил.

– Не могу. Олеся обидится.

– Я так и думала.

– Надь!

– М-м?

– Не рассердишься?

– Нет, – ответила она с готовностью, и только потом добавила, – на что?

– Дай мне, пожалуйста, сисю пососать.

Она поспешно стянула свитер сразу вместе с футболкой и лифчиком. Обнажила свои остренькие грудки и буквально запихнула одну из них мне в рот. Пока я сосал, она, обхватив, ногами моё бедро усиленно тёрлась об него, тяжко и хрипло дышала. Мне вспомнилось, как дышал во время приступа Аркаша, но я эту мысль затолкал подальше в подсознание. Минут через несколько она блаженно застонала и прекратила тереться.

– Хочешь, я тебе тоже кое-что пососу?

– Не знаю.

– Давай! Хорошо будет!

Она сползла пониже, по-хозяйски вытащила его наружу. Я смутился:

– Он спит.

– Сейчас разбудим. ... Ух ты! Классненький какой!

Я постарался расслабиться и не думать о плохом. Довольно скоро он стал толчками выбрасывать из себя семенную жидкость, Надя и тогда изо рта его не выпустила, а я почувствовал острое... нет, не наслаждение, нечто слегка болезненное, слишком сильное, чтобы быть приятным и ... не знаю, как передать, но если это был тот самый оргазм, то ничего особенного. Не понимаю, от чего все так с ума по нему сходят.

– Класс, да! – Восторженно вытаращив глаза, прошептала Надя.

Я закрыл свой колбасный магазин, сказал ей:

– Хочешь, поспи. А то выдрал тебя из постели ни свет ни заря.

Она мотнула головой:

– Не знаешь, где у них тут курилка?

– Понятия не имею, кури здесь, нам, я так понимаю, теперь всё можно.

Она раскрыла окно и, прямо как была, топлесс, уселась с сигаретой на подоконник.

– А здорово здесь, да? Я б в такой больничке полежала. А ты?

– Нет, я к казённым домам более чем равнодушен. Этот, строго говоря, не казённый, но принцип тот же. Золотая клетка клеткой быть не перестаёт. С удовольствием бы домой вернулся, но как представлю, что папы там нет, жутко делается. Если он умрёт, я там жить не буду.

– А где?

– Не знаю. Наверное, нигде не смогу без него.

Предположил, она начнёт сейчас что-то вроде того: «он же старый, так и так тебя раньше скончается», приготовился огрызаться. А она глубоко затянулась, выдохнула, и уверенно так изрекла:

– Ясно. Значит, он сейчас не умрёт.

– Почему так уверена?

– Он тебя оставит, только когда ты сможешь остаться. А раньше его и не примут.

– Бог имеешь в виду?

– Ага.

– Никогда не замечал в тебе особенной религиозности.

– Нет, я так, сама по себе тихонько верю, а в церковь не хожу.

Вошёл расстроенный Митя, потёр свои и так донельзя красные глаза.

– Накачали меня какой-то химией. Всё равно не сплю, башка только раскалывается. – Посмотрел на Надю, поёжился. – Ты не простудишься так?

Она молча отбросила сигарету за окно, и так же, как снимала, в один приём, натянула майку со свитером, только лифчик предварительно вытащила. Уселась на место и закурила новую.

– Дай мне тоже, есть у тебя?

Надя протянула ему раскрытую пачку.

Я говорю: «Не знал, что ты куришь». Митя затянулся, закашлялся, через спазм в горле выдавил еле-еле: «Нет. Не курю». Открыл кран, намочил под ним сигарету и в урну выбросил. Потом лицо себе водой обрызгал.

– Олесе надо бы позвонить.

– Давай сам, ладно Коль? Я вообще ничего не соображаю.

Повисла неловкая пауза. Я без всякой задней мысли, просто чтобы не молчать, в конце концов, чтоб разговорить его, отвлечь как-то, возьми и ляпни:

– Ты так хотел в Германию поехать, обидно, что не получилось, да?

Он как-то встрепенулся, но тут же поник, покачал головой, то ли разочарованно, то ли с укоризной, ничего не ответил и ушёл. Я бросился догонять.

– Мить! Ты что, обиделся? Подожди! Я же ничего плохого...

– Да всё нормально, Колюнь, не обращай на меня внимания. Тебе и так сейчас паршиво, а тут я ещё со своими соплями, иди к девочке.

– Ты тоже с нами посиди, чего один-то будешь.

– У меня, видать, карма такая.

– Митя!

Не захотел ничего больше слушать, сбежал от меня. Худой такой; высокий, от чего ещё больше худым кажется. Бедный наш Митя. Я вернулся к Наде, уселся рядом на окно, вдохнул прохладный утренний воздух.

– Давай на улицу, что ли, выйдем? Папа всё равно ещё не скоро очнётся, а о том, что ему хуже станет, даже думать не хочу.

Пустой больничный коридор напомнил мне наше первое «практическое занятие». Конечно, не похожи то и это отделения, как небо и земля: там были мрак, грязь, разорение и, извините, убожество, здесь – идеальная чистота и лоск «шикарных условий», а всё ж таки, есть нечто общее: ни души в поле зрения, тревога, растерянность и неопределённость. Как будто мы с Надей одни в целом мире. И на улице то же впечатление – ранее утро, прохожих никого.

– Куда пойдём?

– Сигареты надо купить, пошли палатку поищем.

– Я этот район совсем не знаю, не заблудиться бы.

– Спросим, если что.

– Кого? Посмотри вокруг!

– Сейчас повылезут. Вон.

Я повернул голову в ту сторону, куда она кивнула и увидел женщину с собакой.

– Да. Облом. А мне уже стало казаться, что кроме нас никого не осталось.

– Ты бы так хотел?

Я пожал плечами. В первый раз за много лет, оказавшись вот так, почти один, на незнакомой улице, я снова почувствовал себя сиротой. Олеся и Митя, и добрый пожилой шофёр Юрий Петрович, и папины друзья, и Надина мама – это всё хорошие люди, которые прекрасно ко мне относятся и выручат всегда, и помогут, но какие-то они не обязательные для меня, навроде воспитателей интернатских, близкие, а всё равно чужие. По-настоящему важный и необходимый только папа. Господи! Пусть Надя окажется права! Не принимай его, пока он так мне нужен! Умоляю, отправь обратно, даже если придёт. Я вздохнул, после этой маленькой молитвы дышать стало чуть полегче, поверил, что папу просто так у меня не отнимут.

– Переживаешь? – Посочувствовала Надя и за руку меня взяла.

– Да, страшно за папу. И с Митей нехорошо получилось. Зачем слепил про поездку, кто меня за язык тянул? А с другой стороны, что за детский сад, я же просто так сказал. Нельзя же всерьёз подумать, что я считаю, он из-за Германии расстроился, а не из-за того, что папа заболел. Скажи, ведь не похоже было, что я на это намекал?

– Я вообще ничего не поняла, на что он обиделся? В чём фишка?

– Я тебе не успел сказать, мы в Германию должны были ехать.

– Надолго? Когда?

– Не знаю, на днях, наверное. Да всё уже, ничего не будет, видишь, что творится.

– Тебя учиться, что ли, туда отправляли?

– Нет, просто поездка, типо, на экскурсию. Сначала папа вообще один собирался, по работе. Потом он Митю захотел взять, вроде как, в свадебное путешествие, они недавно вместе, а нигде ещё вдвоём не были. А потом уж и меня решили захватить до кучи.

– Подожди, а этот Митя… слушай, они у тебя что пида…

– Эй, давай поаккуратнее! Выбирай, пожалуйста, выражения. Они всё-таки мои родители.

– А-фи-геть! Не, ну я заморачивалась, конечно, кто такой этот Митя, ну, думала, может, он двоюродный твой, или сводный от первого брака. Но чтобы так! Круто. – Помолчали. Она опять закурила. – Вот ты говоришь: «родители», ты, что этого парня тоже отцом своим, что ли, считаешь?

– Нет, конечно. Я, вроде, вменяемый. Во-первых, он не так давно с нами живёт, во-вторых, он старше меня всего лет на десять. Но как бы тебе объяснить… понимаешь, я вижу, как папа к нему относится, что он значит для папы, и воспринимаю Митю, как часть отца, как будто они теперь единое целое.

– Не, ну я в шоке. По твоему отцу ваще не скажешь. Нормальный такой дядька на вид.

– Не говори глупости, он и есть нормальный.

– А ты вообще-то молодец. Это я, блин, эгоистка сраная. Мама отчима очень любит, и неплохой он мужик, добрый такой. А я всё лаюсь на него. Бедняга, прям жалко щас его стало. Надо это дело пересмотреть.

– Ага, пересмотри.

– Слушай, а Митя реально расстроился. Видал, какие глаза?

– Угу. А я ему чушни всякой наговорил.

– Да ничего страшного. Слышал бы ты, что я отчиму своему говорю. Терпит, как миленький. Ради мамы старается.

– Давно он у вас?

– Года три, или четыре, точно не помню.

– Своих-то детей нет у него?

– Нет вроде.

– А малыша не заводят – тебя, небось, боятся.

– Во я монстр, блин.

– Ничего не монстр, не выдумывай. Скажи им просто, что хочешь брата, или сестру, если хочешь, конечно.

– Хрен знает, в принципе, неплохо бы младшую сестрёнку.

– Вот и скажи, пусть родят, она вас всех объединит. Скажи, что помогать будешь. Я бы тоже не отказался, но у папы уже такой возраст и сердце.

– Раньше надо было.

– А раньше ему со мной забот хватало. А ещё раньше он об этом не думал.

– Мне кажется, нам тоже с тобой поздновато уже.

– В смысле?

– Да своих уже скоро заводить придётся, какие там сёстры.

– Ты что, серьёзно, могла бы сейчас родить?

– Ну не сейчас, попозже чуть-чуть. Года через три нормально. Я считаю, чем раньше, тем лучше, я хочу быть молодой мамочкой. А потом мы сможем быть как подруги, если дочь. А если сын, все будут думать, что я его девушка, ему будет круто.

– Тогда курить бросай, детям это вредно.

– Поцелуй меня.

Пришлось поцеловать, неловко было отказываться.