Летит время, мчится быстротечное. Год за годом, год за годом... Сначала удивляешься седине в висках ровесника, потом с тоскливой грустью узнаешь, что твоя соученица стала бабушкой. Присмотришься — ан и сам уже сед и лыс, и дочь твоя уже стесняется звать тебя папой, а называет снисходительно-шутливо — старик или предок и в один прекрасный день приводит в дом парнишку и говорит:

— Это мой знакомый — Гена. Мы учимся на одной курсе, любим друг друга и хотим пожениться.

О, время, время! И что за штука такая, это время? Оно и радует, оно и печалит; оно молодит, оно же и старит; оно дает силы, оно же и обессиливает; оно врачует, и оно же убивает. Время — это бог, всесильный, всемогущий, всеобъемлющий. Все и вся подвластно времени.

И только, кажется, один Карпов ему не подвластен. Правда, я его давно не видел, о последних делах его знаю лишь из писем матери. Знаю, конечно, далеко не все, запомнилось то, что удивило. Но и этого достаточно, чтобы сказать: Карпов живет! Карпов борется! Карпов не сдается!

Судите сами. Вот документ:

Карпов и Ульяна — твои крестные — живуть по-прежнему, барахтаются, ниче им не делается, хоть ты об них и спрашиваешь, — писала мать. — Карпов теперь на пензии и сидит цельное лето в винограде. Мода у нас пошла на сады да на виноград. Вот и Карпов пологорода засадил им разным: какой на кышмыш сушить, какой на вино давить, а какой в готовом виде есть или продавать. Поэтому они подружились с Чуйкиными, а ко мне совсем не ходят и забыли, что я есть на свете. А че им со мной, старой, делать? Чуйкин тоже виноград разводит, и у него есть разные книжки по этому делу. И чертуется Карпов с виноградом цельное лето: то зеленой водой на него брызгает, то загораживает от курей, то ветки подвешивает, то осенью в землю их закапывает и навозом закрывает... Он, виноград тот-то, дужа боится холоду, а особливо морозу.

А че ему не возиться? Время есть, и силов еще много. Был бы жив отец, так и у нас бы было получше. А то и вы все разбеглись кто куда. У Карпова в саду свой колодезь, мотор тарахтит и воду качает. Карпов только держит за длинную кишку и направляеть воду, куда следовает, а на наш огород никогда не направит, воды не хватает. А я цельное лето таскаю на коромысле, аж плечи горять. А лето жаркое, дожжу нема и в помине, помидорчики пожухли, и огурцы тоже. Будуть, нет ли — не знаю, а за картошку дак и писать нечего, нужен дож, на коромысле воды на все не наносишься. Наверно, на зиму картошку придется куплять, своей не будет, а она сейчас на базаре молодая по 2 р. за кг и мелкая. А у Карпова уже цветет и стоит зеленая, как будто у него на огороде другой климант... А зима мне теперь не страшная — топливо есть, цельную машину угля купила. Привез шофер, перекинул возле двора самосвал — гору целую. Таскать бы мне — не перетаскать тот уголь в сарай. Спасибо Карпу — помогнул. Уголь перенес, дверь в сарае починил, а потом разохотился и столбик в загородке заменил. Тот совсем уже сгнил, так он свой принес, вкопал. Теперь хорошо, и меня переживет тот-то столбик. Ульяна, может, и обиделась за это. Пришла и вроде как в шутку: Отпусти мово мужика хоть пообедать. А я ей: Да кто ж работника отпускает без обеда? Приходи и ты, он много делов наделал и на тебя обед заработал. Пришла, да еще бутыль свойского вина принесла. Дак мы ото посидели. Ничего, все хорошо, жалиться не приходится...

Вот это меня и удивило: Карпов и виноград. Карпов, который, наверное, никогда и не видел, как растет это нежное, капризное южное растение, вдруг постиг его премудрую тонкость, покорил и развел целую плантацию. Да еще в нашем степном крае!

Конечно, нельзя сказать, что Карпов никогда не занимался огородом или садом. Огород для Карпова, как и поросенок,— что воздух: с огорода он кормится сам и вскармливает скотину. Огород дает ему картошку — второй хлеб. Сад же для Карпова никогда не был чем-то серьезным, сад он считал непозволительной роскошью. То, что называлось на его огороде садом, было оставлено для забавы детям, чтобы меньше лазили по чужим. Насколько я теперь понимаю, ни вишни, ни сливы, что росли на его участке, никем не сажались, они появились сами собой: либо от косточек, либо перешли корнями через межу из соседского сада. Появившийся молодняк Карпов не выполол, оставил, и деревья у него росли беспорядочно, и были они самого разного возраста. Только вдоль межи кусты крыжовника и смородины были высажены Карпом. Но это было сделано им скорее для размежевания с соседом, как изгородь, никакого другого практического значения этим кустам Карпов не придавал.

Росли в его саду и благородные деревья: одна яблоня и две груши. Какого сорта эта яблоня — никто не знал, потому что плоды с нее мы объедали еще в завязи. Груши же сначала долго росли дичками, а однажды Карпов взял и привил к ним по нескольку черенков. Перевязал больные веточки белыми тряпками, и стояли эти груши всё лето забинтованные, как раненые бойцы. И мы, ребятишки, относились к ним уважительно и бережно: ни разу не развязали, ни одну тряпку и не заглянули, что делается под ней.

К нашему удивлению, подвои прижились и быстро пошли в рост. Года через два Карпов обрезал все ветки с этих груш и оставил только привитые. Так на высоких, уже немолодых и корявых стволах дичков появились стройные молодые побеги культурной груши. Сорт, правда, оказался неудачный: плоды они давали невкусные и твердые, как древесина. Наверное, это были очень поздние зимние сорта, и дождаться им своего срока, что бы созреть, как и яблокам, никогда не удавалось.

Так что сад для Карпова хотя и не был окончательно противопоказан, но занимался он им между делом, и предположить, что Карпов вдруг станет виноградарем и виноделом, было очень трудно.

Когда я последний раз ехал в родной поселок, мне не терпелось встретиться с крестным.

Приехал и первым делом на окно взглянул, что из Карповой спальни в наш двор выходит. Надеялся кого-нибудь увидеть. Но окно было наглухо закрыто ставней.

Немного погодя, осторожно, чтобы не обидеть мать, я отпросился у нее:

— Ма, схожу к крестному на минутку, проведаю.

— До Карпова? — уточнила она, и я увидел в ее глазах массу противоречивых и сложных чувств: удивление, обиду, грусть, надежду, радость и, наконец, одобрение, — все это промелькнуло в ее глазах в какую-то долю секунды. Я догадался: наверное, как-нибудь ненароком обидел ее Карпов. Но расспрашивать, в чем дело, не стал, верно, какая-то безделица: старики, они ведь обидчивы.

— Сходи, как же, — проговорила она. — А то скажуть — приехал и не идет. Обида будет. Только Карпова, кажись, дома нема, слыхала — потарахтел куда-то на своем мотоцикле. Наверно, в школу за водой поехал. А можа, то уже обратно приехал. Уже на всех улицах колонки стоят, вода с водокачки — хорошая! А тут приходится до сих пор на коромысле аж из школы носить. Ближний свет! Пока донесешь — плечи горять. А с колодезя — ну никуда не годится вода — ни постирать, ни голову помыть. А борщ — так тем более не сваришь — есть не будешь. Ульяне хорошо: Карпов две канистры привезет — и полоскайся, делай, что хочешь.

Когда я уже был на крыльце, выглянула в дверь, предупредила:

— Улицей иди, а то через огород не пройдешь: тут Карпов все позагородил. Проволокой, хмызом — до самого сада. Отгородился.

Ну, вот она и нашлась — причина обиды! Эх, мама, мама... Полвека живешь по соседству с Карповым, а все не привыкнешь к нему. Да ведь уверен, — городил он этот забор просто потому, что ему зачем-то это понадобилось, а вовсе не для того, чтобы причинить тебе обиду... Хмыз, наверное, некуда было девать.

Боясь нарваться на собаку, я постучал в калитку, по в ответ никто не отозвался. Тогда я открыл калитку, вошел во двор и постучал в дверь на веранду — никакого ответа. Так я по очереди стучал во все двери и потом открывал их: в сени, на кухню... Прошел через переднюю, заглянул в горницу и только там увидел крестную. Ульяна перебирала какие-то шмотки — то ли гладить собиралась, то ли просто ревизовала свое добро, и так увлеклась этим занятием, что ничего не слышала.

— Здравствуйте, крестная!

Встрепенулась, заулыбалась, расставила руки для объятия, вытерла фартуком рот, встала на цыпочки, поцеловала. Задирает голову, рассматривает. Наверное, и глаза и уши слабеть стали.

Маленькая, седая старушонка, Ульяна по-прежнему бодра и жизнерадостна. Голос только немного сел — хрипит, как после праздника, где она обычно надрывала его в общем хоре застольных песенников. Но теперь охрип он не от песен, видать, это было уже старческое.

Кинулась в спальню, растормошила Карпова.

— Да вставай же, во! Уже храпить! Тольки лег — уже храпить, совсем остарел.

Заворчал Карпов, недовольный, поднялся, вышел на свет, протирая глаза. Взъерошенный, заросший седой щетиной, он посмотрел па меня и медленно проговорил:

— А, Василь приехал. Ну, здрастуй. — Подошел, подал руку, а потом так же не спеша поцеловал жирными, пахнущими свежим борщом губами. Поцеловал и вытер ладонью губы. — А мы только пообедали, да, думаю, дай трошки прилягу. Прилег и уснул. Слышу: бабка будит, — рассказывал он так, будто это событие было многолетней давности.

Я заметил в доме какое-то запустение и догадался — старики живут одни.

— Да, одни, — весело подтвердила Ульяна, — Микита — тот же давно живет отдельно. На руднику. Там и построился. А Клавдия... Ото же неудачно у нее с тем идиотом получилось, так она с девочкой жила у нас, а теперь опять вышла замуж. Хороший мужик попался. На химдыме работает. — И засмеялась: — И я зову химдым! То ж прозвали так новый химкомбинат. Там же такое настроили — город целый! Трамваи, магазины, театры. Автобус же теперь аж до нас докатывается. Во! Пешком не ходим, нее! Пять копеек — и куда хочешь: хоть на базар, хоть в гости, хоть в больницу. Благодать! А думали мы, что на нашу окраину автобус придеть? Ну вот, так ото им там и квартиру дали, на химику. Внучка, старшая, уже в школу ходит. Хорошо у них — центральное отопление, с углем, как мы, не чертуются, готовят на газу.

— А Петро? — напомнил Карпов.

— Что Петро?

— Ну тоже ж оженился…

— А то я не знаю, — отмахнулась Ульяна сердито. — Дойдет очередь и до Петра. — И опять ко мне: — Оженился и Петро. К ней жить пошел.

Видать, Петро чем-то старикам не угодил.

А чем — спрашивать неудобно, захотят, думаю, сами расскажут. А они не хотели говорить, молчали. Карпов философски подытожил:

— Да то нехай. Ихнее дело. Как хотять, так пущай и живуть. Силком рази удержишь?

— А я што, налыгачем ее привязывала? Не нравится — и проваливай, скатертью дорожка! Кума с воза, кобыле легше, — распалилась Ульяна. — Тоже мне, была заботушка держать!..

Мало-помалу угомонилась, разговор пошел спокойнее. Под конец Карпов сказал:

— Завтра всех повидаешь, поприходють. Воскресенье...

— Поприходють, разевай рот шире, — возразила Ульяна. — Петькина гадюка уже объявила: Возмёжно, будем заняты, — передразнила она невестку, смешно собрав губы в трубочку.

— Поприходють, никуда не денутца, — сказал Карпов уверенно.

— Строили, строили, колготились, — жаловалась Ульяна. — Все думали, детям будет, а они, как и вы, выросли и разлетелись. Никому это не нужно, свое нажили.

— Ниче, не горюй, кому-нибудь сгодится. Жизнь — ее не угадаешь, когда и с какого боку она клюнет. Можа, из унуков кто вернется, — успокоил ее Карпов. — Хата пустовать не будет, не беспокойся.

Помолчали.

— На пенсии, значит?

— На пенсии! — сказал Карпов весело, будто его повысили в должности. — Ну, не без того, приробляю. — И предложил: — Пойдем на двор, покурим.

Вышли, сели на крылечко. Я смотрю на Карпова — постарел: суше стал, посерел, и уже какой-то по-старчески свалявшийся. Нет, оказывается, время работает и над Карпом...

С привязанными на багажнике двумя канистрами стоит, привалившись к стенке, мотоцикл.

— Вот голова садовая: привез и бросил нагреваться на солнце, — обругал себя Карпов и пояснил: — То ж со школы вода, перед обедом привез, — встал, снял канистры, отнес на веранду. — Нехай пока там, потом в погреб спущу. — Мотоцикл поставил в тень.

Мотоцикл этот у Карпова с давних-предавних времен, и выглядит он как автомобиль прошлого века в сравнении с нынешними машинами: руль тонкий, высокий, растопыренный, колеса узкие и тоже высокие, с длинными и тонкими, как у велосипеда, спицами. Когда Карпов едет на нем, сидит он прямо, будто аршин проглотил.

Откуда у Карпова взялся мотоцикл — не знаю, думаю, что он его сам собрал из деталей машин самого разного назначения. Как незаконно появилась на свет эта машина, так и живет всю жизнь никем не признанной: мотоцикл нигде не зарегистрирован и бегает, как беспаспортный бродяга, без номера. Да Карпов не очень и стремился его узаконить: сам он ездит на нем, не имея прав на вождение.

— До сих пор без номера?

— Нема, — улыбается Карпов. — И без правов.

— Не штрафуют?

— Не. А я не ездю туда, где штрафують. Я знаю, где они стоять, и объезжаю. — И стал рассказывать: — Один раз еду с огорода. У меня участочек был за посадкой. Два мешка картошки везу. Еду. Туда-сюда глянул — вроде не видать красной фуражки. Думаю, проскочу. Только я на саше, а он тут как тут. И показываеть так, становись, мол, на обочину. Стал. Ну что, дед, опять ездишь на своем драндулете? — Так, кажу, а что делать? Картошку с огорода надо перевезть? А сам лезу в карман, там у меня рубиль на всякий случай приготовлен. Больше не буду, кажу, я и так тольки по огородам и езжу, — сказал так, а сам ему рубиль сую. А он: Что это такое? Обиделся. Так и не взял.— Карпов затоптал окурок, заключил: — Побалакали с ним, отпустил,

— Слышал, виноградник развели?..

Карпов как-то неопределенно отмахнулся, поднялся тяжело, потирая поясницу.

— Пойдем в сад, там прохладнее. — Когда зашли за сарай, он указал на несколько кустов у самой межи с нашим огородом. — Вон остатки от виноградника. Оста ил по кусту самого лучшего, а остальной вырубил, из хмыза загородку сделал. А этот пущай, — детям.

На шпалерах висели тяжелые гроздья винограда, и по этим нескольким кустам я легко представил себе, какой была плантация.

— Зачем же вы уничтожили?

— Нема корысти от него, — сказал спокойно Карпо. — На юге он раньше поспевает, всякие разные привозють, цену сбивають. А для вина — мы не привычные к нему, самогон лучше. Да и мороки с виноградом много, а я уже остарел. Оставил ото кусточки унукам, пущай балуются. А тут вон посадил яблоньки и груши. С ними меньше хлопот. Вырастут — фрукта будет. Хватит и себе и унукам, а можа, и на продажу.

Только теперь я заметил маленькие пушистые саженцы, натыканные по всему огороду в шахматном порядке. Карпов подошел к одному деревцу, потрепал его ласково за листья, как мальчишку за вихры, проговорил:

— Хорошо принялись. Скоро сад будет.

Из-за сарая выбежал и вдруг остановился, словно споткнулся, белоголовый парнишка. Поколебавшись с минуту, он медленно, обходя стороной и косясь на меня, приблизился к Карпу, стал по кутячьи тереться о его штаны.

— Аа, Миколка прибежал! — обрадовался Карпов. — Сам дорогу нашел, чи, можа, с кем приехал?

Мальчишка ничего не ответил, поглядывал сурово на меня. По вздыбленным волосам над левым ухом, по припухлым подглазьям я сразу узнал Никитину породу — его сынишка.

— Да ты шо, оглох? — удивлялся Карпов. — Испугался? Да то ж наш, — кивнул Карпо на меня. — Дядя Вася, бабушки Анюты сын. Чи не узнал? Ну?

На мальчишку Карповы слова не подействовали, и взгляд его не подобрел. Он приподнялся на цыпочки и зашептал что-то на ухо нагнувшемуся деду.

— Во! — удивился тот, — Откуда ж я знал? Он же говорил — с понедельника, а теперь... — Карпов обернулся ко мне: — Микита ремонт затеял — полы перестилает, паркету достал. Договорились на послезавтра начать все, а ему уже сегодня дали отгул. — Карпо положил руку мальчишке на плечо.— Не, скажи отцу, не могу приехать: у меня свои планы. Завтра с утра приеду, а сегодня уже пообещал людям. — Карпо выпрямился, объяснил мне: — В школе, директорше обещал колодец починить. Ты ж знаешь, какой там колодец? Глубокий! Воды почти и не видно, вот такусенькой копеечкой блестит. А ребятишкам интересно, игру затевают — камни в него бросают. Бросят и смотрят, когда долетит. Покажется рябь на воде — значит, долетел, и тут же начинают считать, за сколько звук дойдет от воды вверх. Оното интересно, да тольки плохая игра. Колодец засоряют, а главное — далеко ли до беды? Завозятся подтолкнут друг дружку, сковырнется какой туда — вот тогда и считай. Давно я хотел крышку сделать, да все руки не доходили. А сегодня встретил директоршу и говорю ей: так и так, мол. Обрадовалась. Очень хорошо, говорит, сделайте — спасибо скажем. Надоело отгонять детей от колодца. — Карпо нагнулся к внуку: — Так что занятый я сегодня. Пущай отец все приготовит, а завтра с утра и начнем.

Карпо повел нас с огорода. Возле сарайчика задержался. Разговаривая со мной, он стал отбирать доски — почище и поровнее, стопкой складывал в сторонке. Отложил, связал проволокой, понес к мотоциклу.

Возле крыльца Ульяна уже хлопотала — навязывала узелок с гостинцами унукам. Карпов вывел мотоцикл, приторочил доски на багажник, крикнул жене:

— Ульян, подай ящик со струментом.

— Во, да чи у Микиты своего нема? — удивилась Ульяна.

— А я до Микиты завтра поеду. Успеем. Директорше пообещал крышку на колодец сделать.

— Ото давно пора! — обрадованно откликнулась Ульяка, вынося тяжелый ящик с инструментом. — Там и сруб починить, увесь расшатался.

— И сруб — тоже, — согласился Карпов, укрепляя поверх досок ящик.

— Полслободы ходит в школу за водой, а починить некому, — пожаловалась Ульяна.

— Да че там некому. Просто людям некогда, — возразил Карпов и обратился ко мне: — Ты вечером никуда не убегаешь? Ну, вот и ладно. Побалакаем ишо. Миколка, передай отцу, шоб вечерить до нас приходил. Скажи, дядя Вася приехал...

Пиколка, размахивая узелком, деловито направился к калитке.

— Погоди, — остановил его Карпов. — Иди сюда, до остановки подброшу.

Обрадовался мальчишка, вернулся. Карпов посадил его на бензобак к рулю, сам перекинул ногу, оседлал свою машину.

— Задержат без номера, — сказал я. Карпов снисходительно улыбнулся:

— Не задержуть! Ты лучше подмогни нам, подтолкни. — Карпов схватился за руль и, упершись ногами в землю, сдвинул мотоцикл с места, пошагал враскорячку над ним. Я уперся руками в седло, толкнул. Мотоцикл стрельнул раза три голубым облаком, застрекотал резко и помчался по улице, оставляя за собой пыльное облако.

— Вот неугомонный, — усмехнулась добродушно Ульяна. — Хлебом не корми, на край света побежит, только дай что-нибудь сделать. Ото Неботов — такой же заполошный, — кивнула она на дом через дорогу. — Все что-то делает, делает, и там успевает, и там. Детей, наверно, душ десять наплодили — всех в люди выводят. Ночью сторожует, днем бежит в лесхоз — лес сажает. Я дак и не знаю, спит ли он когда-нибудь. Вот мужики наши русскаи... Двужильные они, што ли? Ну, такие уж работящие, такие работящие!.. И за што ни возьмутся — сами докумекают и сделают, — Вспомнив что-то, засмеялась Ульяна, закрутила головой. — Я тут как-то своему сказала: И што б тебе, Карпов, на инженера выучиться? Ейбо, ты был бы космонавтом. Пошуткувала. А он рассердился: А на земле кто работать будет? Шо я, руками мало пользы делаю? Или, может, я иждивенцем у государства на шее сижу? Обиделся. Вот чудак-то...