Глава 1.

И вот мы еще раз, так сказать, in corpore (в полном составе, - лат.), собрались все вместе - фух! И еще раз убедились в том, что мы готовы к рождению новой эры. Мы заждались этой минуты. Прошло немало времени, прежде чем Богу стало угодно снова собрать нас и свести всех в единый союз, связать в один узел. Прошли годы. Жора предложил по этому поводу поднять рюмку содружества.

- Лесик, скажи, - сказал он.

- Света, больше света, пожалуйста, - просит Юля.

Лев, вставая, долго и шумно отодвигал стул, наконец, встал, улыбаясь, обвел всех взглядом. Его по-девичьи длинные ресницы по-прежнему, как и десять лет тому назад, прикрывали глаза. Он стоял и молчал, высокий, знаменитый на весь мир профессор, мачо! с большим в залысинах блестящим без единой морщины лбом и редкими седыми волосами. Высоко поднятый бокал с шампанским завис над головой Вита. Мы, глядя на Льва, выжидательно молчали. Мне вдруг вспомнилось, как много лет тому назад Архипов взял нас на море, Жору, Лесика и меня в научную экспедицию на биостанцию. Я впервые увидел Лесика без одежды в одних только плавках и был поражен стройностью его по-женски изящного и белого как чаячий пух тела. Это было тело балерины: ровные, стройные, длинные ноги, напоминающие ножки циркуля, узкая талия, длинный торс с точеной тонкой шеей, на которую была насажена красивая правильных пропорций гордо сидящая голова с благородными, но и довольно надменными чертами лица патриция. Или аристократа. Его кожа была шелковой, беломраморная с голубоватым оттенком, без единой складки и не выдавала никаких мышечных усилий. А пальцы плетьми висевших безвольно-безжизненных рук, казалось, доставали колен. Голый он был похож на прыгнувшую и застывшую в полёте лягушку. Но в этом, казалось на первый взгляд, тщедушном теле таился огромный сгусток энергии: он был непревзойденным трудоголиком и впитывал знания, как губка воду. Меня поразил и его взгляд. Он пронизывал насквозь и, казалось, что Лесик знает все твои мысли. Утаить ничего было невозможно. Даже когда он улыбался, его серые, прикрытые ресницами глаза были очень серьезны. С тех пор он совсем не изменился. Выучившийся не на медные деньги и достигший мировых научных высот, он был нашим Леонардо да Винчи и Ньютоном, Парацельсом и Эйнштейном, и... Профессорское пузцо, укрупнившее талию и залысины, увеличившие лоб, не портили впечатления. Он даже молчал так же! Без каких-либо лишних высокопарных слов, он провозгласил наступление новой эры. Он понимал, что здесь, в нашей компании, не нужны торжественные сладкоголосые слова о мире во всем мире, о победах над бедностью и необходимостью войны с глобализацией, здесь нужны слова простые, как свет. Кто-то может сказать - как правда. Да, как правда. Правда слов - это знак судьбы, но и величия, и совершенства. Его речь всегда отличалась изяществом и простотой. Лев предпочитал даже стать священником (однажды он в этом признался), потому что говорить проповеди казалось ему прекрасным делом. Вообще, надо признать, он так много всего знал и читал так много хороших и умных книг, что слушать его было не только интересно, но и поучительно. Мы все дорожили знакомством с ним, хотя он никого не подпускал к себе близко.

Каждый из нас пытался в этот первый тост внести и свой звук, свою лепту, свое желание участвовать в этом первом слове, которое по желанию Жоры неожиданно выпало на долю Лесика. Он переводил взгляд с одного на другого, выслушивая и поддакивая, давая каждому возможность участвовать в этом первом, по праву самом значительном, может быть даже, пророческом тосте.

- Да, - только и слышалось, - да, да...

Взгляд его блуждал по нашим головам, он слушал нас, но не слышал.

- Да.

Он искал слова, которые могут вместить и выразить все наши мысли.

- Да.

Он ни разу не кивнул в знак согласия с говорившим. На его лице аристократа маской сердечной приветливости и простоты застыла полуулыбка неприкаянного. Когда тишина наконец пришла, Лесик выждал еще минуту (вдруг кто-то не успел все сказать), теперь и тишина заждалась, и мы услышали его покашливание. Потом он сказал просто, что вот, мол, мы все сделали для себя свое открытие, открыли себя в себе, нашли там в самом себе то самое главное, ради чего все эти годы жили и ждали. Ему не нужно было одевать свои мысли в изящные и высокопарные слова. Он сказал:

- Сегодня мы открываем новую эру!..

Никто не проронил ни слова, все знали, что так оно и есть. Мы настолько были уверены в успехе, что давно свыклись с мыслью о новой точке отсчета на циферблате истории. Мы не просто надеялись на успех, мы прожили его в мыслях час за часом, минута за минутой, пробежались с ним рядом, прощупали каждое зернышко, каждый его высверк, переспали с ним и крепко ухватили его за хвост.

- Никто не может упрекнуть меня в неискренности моих слов и моего знания каждого из вас. Ведь вы доверяете мне и моим профессиональным качествам. Мир науки легко обмануть, его можно убедить, усыпить, профанировать... Вас обмануть - невозможно.

Я не знал, зачем он так упирает на искренность и поет нам дифирамбы. Я думаю, среди нас не найдется ни одного, кого бы можно было уличить в неискренности. Жора, Юра, Аня, я, Наталья, Ната, Тамара, Юля, Стас, Вит - все мы впряжены в телегу перемен, и с абсолютно чистыми намерениями и помыслами тянем каждый свою лямку в попытке стащить Небо на Землю. И

Ушков с нами! Это факт! Как же он без нас? И Васька, и Васька Тамаров! И Женька, Женька! Как же без Женьки?! Да весь мир с нами, весь люд, как только узнает, куда мы едем, тотчас спешит к нам приклеиться, прилепиться, впрыгнуть в наш воз, хоть на подножку.

Лёсик ещё что-то говорил, мы слушали...

- ... и вот этот-то Тутмос, - говорил Лёсик, - позволил себе...

Я слушал, закрыв глаза, лениво развалившись в кресле...

Я вдруг ясно увидел: Тутмос... Он стоял в двух шагах... Я мог до него дотянуться рукой... Наконец-то он встретил её на празднике... Она восседала рядом со своим Эхнатоном. Лучи восходящего солнца ещё ярче подчёркивали её природную грацию: открытые руки, плечи, шея, поворот головы... Искусный макияж слегка разрумянил щёки, а тени делали её светло-карие с изумрудными крапинками глаза ещё выразительней, глаза, от взгляда которых нельзя было ни спрятаться, ни прикрыться...

Неужели Бог расслышал меня, думал он, неужто мне удастся...

Перед ним было само божество!

Он уже закончил усыпальницу, над которой работал целых два разлива Нила и теперь... Что ж, если Богу будет угодно, думал он, и он подарит мне такую возможность... Он уже был хорошо осведомлён, как царица мечтает о том, чтобы её земной путь, земной, не небесный, был увенчан... Был долог, красив и полон, и чтобы потомки говорили о ней с восхищением, как теперь говорят о прабабке её мужа - великой Хатшепсут. И тогда, мечтала Нефертити, её с радостью после ухода примет в царство своё сам Осирис.

Я видел его глаза, когда она едва заметно кивнула ему...

Тутмос своего дождался - она согласилась! Да, она дала свое царское согласие позировать Тутмосу... И он уже давно раздобыл самый лучший для этого розовый гранит! Он даже во сне ваял её тонкие черты, и каждый день, каждый час мысленно вычерчивал каждую линию, каждый извив этого божественного тела и чела...

Каждый завиток этих пряных волос...

Солнце уже качнулось к закату, когда Тутмос впервые коснулся её лица: он искал ракурс... Безымянным пальцем левой руки он слегка приподнял её подбородок - вот ... вот так... Ему не нужен был ни тот поворот головы, ни тот угол наклона, о которых из уст в уста уже кочевали легенды... Тутмос жаждал лишь одного - шеи! Высветить и увековечить! Он, признанный мастер своего дела, изучивший и воплотивший в своих работах знания и опыт своих учителей, был не только поражён совершенством этого божьего творения, он был просто ошеломлён!

Он видел и не такие глаза...

Но эта шея...

Он знал и не такие губы...

Но эта шея...

И этот... выпятившийся, как дыня и белый, как яйцо страуса, гордый затылок - свидетельство её принадлежности к сонму богинь!

Три дня и три ночи он, что называется, месил свою глину, и ещё три дня и три ночи его робкие пальцы правили и подправляли, час от часу смелея и набираясь воли и силы, и смелости и ещё смелости, и лишь утром седьмого дня они взяли резец... Первая крошка розового гранита упала на холодный мрамор пола с первым лучом Солнца - Амон был с ним...

Это были те редкие часы счастья, когда он не знал под ногами земли...

Но и муки, и муки... Он никак не решался и когда всё-таки решился - одним точным ударом молотка обкорнал этот ненавистный затылок: тюк! Кому нужна эта умничающая яйцеголовость! И эта царская ноша громко рухнула к его смелым ногам. Он даже пнул ее большим пальцем правой ноги - не путайся!.. Зачем миру знать о какой-то яйцеголовости его возлюбленной?! Он даже похвалил себя: тюк!.. Надо крепко знать природу камня, чтобы одним точным клюком волшебного молотка... Вот так - тюк!..

Затем были целые минуты цейтнота и абсолютного откровения... У него поднялась температура, волна экзальтации подхватила его и подобно цунами швыряла, как кошка мышку, как... Это был умопомрачительный катарсис, абсолютный оргазм...

Тутмос не помнил себя таким!

Это сумасшествие длилось ещё целые сутки.

Как только резец последним прикосновением подчеркнул призывную сладострастность нижней губы, Тутмос тот же час кончил: резец жалко звякнул о мрамор, а ваятель ничком осел в абсолютной прострации, как мешок, всем своим погрузневшим телом, распластавшись и замерев, точно дух его напрочь покинул тело...

Жар прошёл, но не проходила усталость.

Выхолощенный до полных пределов, Тутмос спал ещё трое суток, затем жадно ел, запивая сытную еду кислым красным вином, и снова спал... До здоровой усталости... Ото сна...

Венцом этого умопомрачения стала тень на стене, её тень... Тутмос даже не повернул головы в сторону своего творения. Он знал: оно совершенно! Такой шеи мир ещё не видел, не знал, это-то он знал наверное!

Он закрыл глаза...

Он наслышан был о чудесах трансмутации, он и сам владел этим искусством превращения металлов в золото и одухотворения камня, он ещё и слухом не слыхивал о Пигмалионе с его Галатеей, мир ещё был мертв для понимания этих превращений, а он уже знал... Знали его руки, его ум понимал: он умеет! Он то и жил только тем, чтобы розовый камень увековечил его мечту, и потом, даст Бог, он сможет при желании в любой момент жизни...

Это и было его предназначение на земле - увековечить Тити!

В розовом камне!

Никакие усыпальницы и саркофаги, никакие сапфиры и златы... никакие пирамиды, эти каменные гробы, никакие ухищрения мумификаторов не способны дать ей вечную жизнь. Только камень! Только его смелый резец, только его дух и его любовь!

- Только любовь, - негромко произнёс Тутмос, и словно утверждая на века эту истину, ещё раз кивнул головой: - только Любовь!..

Я слышал, как он это сказал...

Я видел его глаза... Только миг...

И открыл глаза...

Это видение длилось лишь крохотную долю времени, миг, и я снова увидел Юру... И Жору, и...

Тину... Я не понимал, при чём тут какой-то там Тутмос и какая-то там Нефертити, когда Тина явилась мне...

Я не понимал...

Я прислушался.

- ... и только любовь, - продолжал Лёсик, - способна творить чудеса, да-да, только Любовь... С большой буквы!..

Мне показалось, что Тутмос и Лёсик просто сговорились.

- Да уж, - говорит Лена, - на них это похоже.

- Никто из нас тогда и подумать не мог, о том, что Жора...

Мы были как «Едоки картофеля» у Ван Гога!

- Слушай, - вдруг, наклонившись ко мне, спросил Жора, - а где твоя Ти?

Он просто ошарашил меня своим вопросом!

- Ты её нашёл? Где она? Почему ты ее прячешь? Приведи мне её! Нам! Пришли! Подавай на тарелочке!!! Вот жжжук!..

Я оторопело молчал. В самом деле - где же наша Ти?

- Чё сидишь истуканом... Молчишь? Промычи хоть словцо-то...

- Э-э-э..

- Ты, брат, не валяй мне тут дурочку. И сегодня же, вечерком, мы должны...

Жора улыбнулся. А Лёсик не обращал на нас никакого внимания.

- Да, ладно... ладно тебе кукситься... Но ты же понимаешь, надеюсь, что твоя Тина или как там ее... ну, мы без нее... сам знаешь... Это я знаю точно! Понимаешь меня?

Я виновато кивнул.

- Так что, детка, давай без заминок и остановок...

Жора шутил, но я ясно понимал, что та доля правды, которая таилась в этих игривых крикливых шуточках, эта доля правды (без Ти мы - просто пыль) была чрезвычайно весомой. Я не знал, почему я знал это. Я просто знал это, и всё!

Лёсик всё еще говорил, я не прислушивался.

Интуиция! Нет в мире знания более точного и значимого, чем интуиция. И этим знанием я был просто натоптан! Как пуд золотом!

- Заездил ты меня своей интуицией, пророк, - говорит Лена.

Жора нашёптывал:

- Ага, - добавил он, - рыжие нам очень сгодятся. Она ж рыжая?

Я снова радостно кивнул:

- Огненная! Рыжая! Как Ван Гог! Как его подсолнухи...

- Нам только рыжих тут не хватало...

А я просто не знал, куда бежать! Я понятия не имел, где искать эту нашу Тину. Рыжая? Да я ведь в глаза-то ее ни разу не видел! Какая она? Руки, ноги, глаза, глаза, пальчики, ладони, лодыжки, талия, грудь, грудь, волосы, волосы, губы, нос, лоб (Сократа ли?), улыбка (Моны ли?), запахи (свежескошенной травы ли? Или...)... ум, ум... Стихи... Стишки... ум, конечно, но запахи, улыбки, слезы и пот...

Где мне все это было взять?! «Принеси мне на тарелочке!». Хо!.. Да пошли вы все...

Я впал в депрессию... сдал... скис... скуксился... пссс...

ААААААААААаааааааааааааааааааа... - ором оралллл!!! И ору...

Вдруг слышу чей-то голос: «Ты не смог. Обещал, но не смог. Видно руки навек пусты...».

Опять эти руки!..

Медленно поворачиваю голову налево, затем направо... Кто-то сзади мне что-то там говорит? Голос - женский... Не звонкий, но я слышу каждое слово... Упрек? Что я не смог? Да мало ли? Хм, - не смог! Что обещал-то? Мысленно перебираю все свои обещания всем своим женщинам... Хох! Да тут... Если бы я смог выполнить хоть малую толику обещанного... Хех! Аня? Так там ничего такого, что могло бы... Юле? Ничего я ей не обещал, чтобы устраивать мне порку сердца... Собственно, где я сейчас? Осматриваюсь - никого! Сижу на скамье, греюсь на солнышке - кот, кот! Через час у меня встреча с этими цинькающими китайцами. Жду. А что делать - дела есть дела! Может, Людочке? Всё, что обещал я... Нате? Ничего и не обещал... Аааа, вспомнил! Это Света всё зудит со своим... этим... с этой своей блохой - Переметчиком! Но этого я и не думаю выполнять. Ещё чего! Нене... Не дождёшься, милая... И голос-то не её... Но вот что ещё меня прошибло - «видно руки навек пусты...». Ничего себе! «Навек пусты!». Руки!.. Это как же это может быть, чтоб «навек пусты»?!

Лесик кончил. Стали пить... Галдеть...

- Хватит рассиживаться, идем уже...

Это Жора подошел, улыбаясь.

- Ты чем так озабочен? Набычился. Кто-то рожает?

- Да иди ты...

- На, держи, - Жора сунул мне банку холодненького с испаринкой пива.

- О, здорово!.. Слушай, поясни мне, пожалуйста, как это...

- Да ты выпей, выпей... Разморило тут тебя на солнцепёке...

- Да нет, ты послушай, это важно...

Галдёж не умолкал.

Жора оторвался от банки, внимательно посмотрел на меня.

- Сейчас, - сказал он, - важно только одно: взять китайцев за яйца. А все наши важности... Ты Тинку свою нашел?

Жора был прав. От успешных переговоров с китайцами зависела судьба одного из наших проектов, вот уже второй месяц висящая на волоске. И мне утруждать Жору разговорами о каких-то виртуальных, едва слышимых женских голосах было бы верхом то ли беспечности, то ли неблагоразумия... Если не...Да! Но это емкое и пронзительное «Навек пусты» хорошенько меня зацепило. Надо же так - «Навек пусты»!

А голос, а голос... Я что же стал слышать какие-то голоса? И эти упреки!

Надо показаться психоаналитику, решил я.

- Показывался? - спрашивает Лена.

- Да ну их...

- Показался бы мне, я б тебя сразу вылечила.

- Так лечи, так лечи...

- Слушай, - говорит Лена, - что если это была твоя Ти?

- Где была?

- В голосе... ну, «навек пусты»?

- Лен, -прошу я, - перестань, плз... И ты меня...

Я страдал от непонимания: как это «руки навек пусты».

Глины мне, дайте глины!!!

Чтобы забить ею рот, замазать глаза, залепить уши!..

Или хотя бы вылепить ее, наконец, и, в конце-то концов, вылепить эту неуловимую Тину...

Чем я хуже какого-то там Фидия или Праксителя (дался он Тине!), или Микеланджелобуонаротти, или даже Родена? На худой конец! Да ничем!

Или того же Тутмоса!!!

Вылепить с кончиком язычка в уголке губ... Рыжую! С ее бубенчиками на щиколотках (откуда я это знаю?), с яремной ямочкой и ключицами, а плечи слепить хрупкенькими... и, да-да... кожу, кожу вымастерить живой, жадной к моим рукам, шелковым, такую кожу, чтобы каждая порочка...

- Ты же её уже и лепил, и рисовал, - говорит Лена, - и выковывал из чугуна или стали, выпиливал, вырезал... Лил и...

- Правда?

- Рест, мало того, что ты... так ты ещё уже и не помнишь...

- Правда?

Или сотворить ее, думаю я, совсем без кожи, без единой клеточки дермы, живой эпидермис, весь из нервов, из их окончаний-антенн, ага - содрать, содрать с нее кожу, живьем... чтобы...

А потом оживить!

Чем я хуже какого-то там Пигмалиона?

И содрать-таки с нее кожу, как шкурку с зайца, всю... до последнего лоскутка, до последней йоточки... Да!

- Да ты, батенька, у нас живодёр, - говорит Лена.

Да, живодёр!..

Я так и не слышал, чем Лёсик кончил. Кажется, Вит его перебил...

Мы ведь тогда ни ухом, ни, так сказать, рылом не могли и предположить, что Жора выведал у этого Тутмоса технологию трансмутации не для того, чтобы нагромоздить горы золота-золота из груд проржавевшего напрочь железа или потускневшего на солнце свинца... Нет! Он-то и носился со своей финтифлюшкой и особенно с той Нефертитиной статуэткой...

- Тутмосовой?.. Нефертити?

- Ага... Он-то её вскоре и...

- Статуэтку? - спрашивает Лена.

- Тити! Тити! Нефертити! - восклицаю я. - Свою Тити! Таки оживил. И не только голову без яйцеподобного затылка и с той безупречно совершенной шеей, что перевернула представление о женской красоте... Не только... Клон Нефертити превзошёл все ожидания, и Жора даже...

- Что?..

- Да, Жоре повезло как никому из нас...

- Слушай, - спрашивает Лена, - ваша Тити и ваша Тина... Ти и Ти... Они случайно не...?

Вот как раз этот случай!

- Не-а, - говорю я, - не знаю...

Я знаю только одно: надо быстренько выводить Тину в свет! И немедленно, и немедленно!.. Из своих виртуальных темниц. Засиделась там... Пора бы и делом заняться.

И что делать с этим шариком, тяжеленным, как ведро свинца?..

Слава Богу, хоть миражи оставили меня в покое...

И пора бы высыпать из штиблет песок той пустыни, где эта чудачка всучила мне это ведро...

- Света, - требует Юля, - больше света!..

Тинка, привет!..

Вот ты и поймалась в мои роковые сети!..

Или... я? В твои?..

Огненные?

 

Глава 2

Успеть на наш плот. В наш ковчег. Все. Все-все-все... Об Ане и говорить нечего. А Нана с Ютой! Наши зодчие. И Шут, и Шут... Ната... Даже султан, предоставивший в наше распоряжение лучшие свои апартаменты и, уверовав в нашу идею, бросившийся было распиливать Джомолунгму на глыбы, был искренне рад своим участием в нашем проекте. Мою уверенность мог поколебать только Вит, который неожиданно встал и, взяв Лесика за рукав, чтобы тот помолчал, вдруг сказал:

- Я обращаюсь ко всем и взываю к вашему здравому смыслу...

Вит понимал, что пришло время «Ч». Что еще день-два и наш маховик будет запущен, и что львиная доля тех денег, которые льются сквозь его пальцы, навсегда оставит его. Он не мог с этим смириться.

- ...я поражен вашим недомыслием, вашей ослиной упрямостью, даже тупостью... Это же чи-истой воды ааа-вантюра!

- Вит, - перебил его Жора, - ты меня утомляешь. Сядь.

Лесик так и стоял с бокалом шампанского в руке.

- Тут среди вас есть хоть один нормальный?

Вит обвел всех своим рачьим взглядом и хотел еще что-то сказать, но Жора снова перебил его:

- Я, - мягко сказал он, - я - нормальный.

Здесь надо заметить, что Жора давно уже признан предметом, так сказать, изучения многих наук, в том числе психологии и психиатрии. Являясь любимцем немногих незаурядных умов, выпрыгнувшим из заезженной колеи повседневных забот, он вполне отдавал отчет своим мыслям и действиям, ну никак не втискивающимся в прокрустово ложе общепринятых норм. Многие просто не принимали его увлеченности наукой, не понимали каскада его колючих замечаний и шуток, этого вихря пытливого и бескорыстного азарта так щедро фонтанирующего на всякие выдумки и придумки и на умилительные экстравагантности. Холодный, правильный снобизм академической науки вздыбился и взъежился, просто взъелся на Жору, укоряя его в распутстве духа. Это только веселило его. Мир не мог смириться с Жориным тезисом о том, что тем самым Плодоносным Лучом, оплодотворившим Марию, зачавшую Христа, является не что иное, как космический Разум... Вездесущее разумное информационное поле, природа которого до сих пор не совсем ясна. И с уверенностью фаната он излагал свою версию генных модификаций в структуре ДНК яйцеклетки Марии, вызванных этим полем. Только так всё и было, утверждал он, а как иначе?!!

Почему только Мария смогла зачать? Как именно ей удалось...?

Да потому что...

Вот так!

Жора не разменивался на поиски ответа на этот вопрос. Мария ли, Виктория, Суламифь ли или даже Хилари не имело ведь никакого значения. Повезло Марии! На Марию пал выбор! Ну, просто подвернулась Мария под горячую руку! Ну, и пусть будет Мария! Не в этом ведь дело! Все дело в том, что...

Жора не особенно распространялся в чём, собственно, существо этого дела - как?

Такое случается!

Вит и здесь был первым его оппонентом.

- Я, - повторил Жора, теперь тыча себя в грудь указательным пальцем, - я - нормальный. Вот, Вит, смотри!.. Я!.. Я и мой лучший друг...

- Я и мой лучший друг...

Жора указал бровью на Лао, тихонько сидевшего в уголке комнаты.

Все посмотрели на Лао, он не шевельнулся. Он напоминал спящего ребёнка.

- Ну и на минуточку, - сказал Жора, - ну и на минуточку...

Все перевели взгляды на Жору.

Лучик солнца, пробившийся в прорезь жалюзи, высвечивал полоску на его лице, полоску с глазами, прикрытыми жёлтыми, казалось, тяжёлыми восковыми веками. «Старый ребёнок», подумал я. Лао спал! Казалось, что спал. Ни единым движением не прореагировал он на слова Жоры. Его словно и не было с нами, были лишь эти, казалось, мертвые глаза. Вот такая картинка на стене: глаза Лао, как улыбка спящей Джоконды. Я даже разглядел надпись на трафаретке: «Глаза Лао-цзы». Они не улыбались...

Тишина длилась целую вечность, кто-то кашлянул...

Глаза Лао ожили...

Тяжёлые восковые веки легко поднялись, уголки глаз заиграли гусиными лапками, а глаза вдруг бережно ожили, сверкнув на солнце, залучились, просияв и смеясь... И вся комната вдруг наполнилась светом... Солнцем... Солнцем, с которого словно сдернули толстый черный саван.

Тихий, как полноводная река, но до жути ломанный русский протиснулся сквозь поруганный светом мрак густой тишины...

Казалось, что говорили глаза:

- Китайский император Фу был рожден матерью, которая зачала его ступив в след великана... мать императора Шэнь - зачала сына от духа... Император Хуан родился матерью, зачавшей его от молнии... Яо - от того что мамочка посмотрела на дракона... Все родоначальники династии Ци были зачаты матерями от яйца ласточки... Конфуций - от драгоценного камня, подаренного его матери мифическим чудищем...

Взгляд Лао был устремлен навстречу солнечному лучу. Глаза ни разу не мигнули. Было ясно, что Лао, как тот солнцеед, подпитывается энергией светила, чтобы... Чтобы произнести и это:

- Я же был зачат от падающей звезды...

Мол, вот он я, живой и здоровый, можете меня все потрогать, понюхать, укусить...

Нет ничего более убедительного, чем правда видеть, слышать и обонять...Чем правда чувствовать и правда знать...

Когда я открыл глаза, жалюзи были подняты, солнце лилось рекой сквозь чистые стёкла... Я посмотрел на картинку, висящую на стене справа от меня - «Глаза Лао-цзы». Это были его глаза, открытые, живые глаза, они говорили: «Мы с Конфуцием - ягоды одного поля. «

» - это то, что тебе сейчас надо. Прислушивайся к нам, строя свою Пирамиду...».

Я слушал. Нет-нет, я не спал!

- Ну и на минуточку, - сказал Лао, - и представьте себе на минуточку...

И без этих слов было ясно - глаза ожили! Значит в наших руках теперь не только гены Лао, не только Конфуция и всех этих императоров, но и Марии, и Хилари... И Самого Христа!

В наших руках теперь Луч! Как меч! Как победительный меч - Плодоносный Луч!

- Ну и на минуточку, - сказал Жора, - ну и представьте себе на минуточку...

Они всё ещё спорили.

Нашла, что называется, коса на камень.

Вит ни разу не заикнулся. В таких случаях он не выбирал лестных слов, ни с кем не считался, становясь наглым, циничным, неустрашимым, неистовым. Никакой стыд не мог его остановить. Да что стыд - мир переставал для него существовать. Иногда его неуступчивость нас бесила. Он даже не посмотрел на Жору.

- Жор, - продолжал он, - но нельзя же быть просто тупым и таким толстокожим... И ты знаешь, сколько тебе уже лет?

- Сегодня? - сделав серьезное лицо, спросил Жора.

Вит даже не улыбнулся.

- Если мы потеряем это... И хватит нам рвать кишки за какое-то эфемерное совершенство. Его нет! Разве это неясно?

Я сидел и машинально листал какой-то журнал. Жутко хотелось спать. Тина не выходила у меня из головы.

- Вит, - снова сказал Жора, - если тебе так хочется разговаривать, то сиди и молчи.

Их спор я всегда находил блистательным и с наслаждением слушал, как они поносили друг друга.

- Жор, - вдруг взмолился Вит, - нас ни-икто не поймет.

Он впервые заикнулся. Его слова застряли у него в горле. Он смотрел на Жору глазами нищего, выпрашивающего милостыню. И тут снова заговорил Жора.

- Дорогой мой славный товарищ и брат, - сказал он, - ты... скоро умрешь, - Жора сделал паузу и затем, выбросив вперёд обе руки с открытыми вверх ладонями, словно поддерживая земной шар от падения, добавил, а это, - он качнул несколько раз руками, словно взвешивая нашу планету, а это - останется.

Вит словно окаменел.

- Сдай лучше анализы на СПИД, - сказал он через секунду, - а потом пугай.

Жора качнул головой, словно подтверждая сказанное и повторил:

- Это - останется. Только это!

Всем было ясно, что Жорино «Это» - это дело, которому мы усердно служили - строительство Пирамиды!

Вит на какое-то время онемел. Затем обвел всех своим желтым взглядом, и безнадежно махнул рукой.

- Вы все рехнулись, - едва слышно прошептал он, - вы чокнутые... И, знаешь, - он снова, презрительно щуря свои рачьи глаза, посмотрел на Жору, - есть такой закон: хочешь нажить себе врагов - попробуй что-нибудь изменить! Ты как тот Терминатор...

- Стоп-стоп, - остановил его Жора, - стоп, малыш! Какой же я Терминатор? Я - творец! Творец, понимаешь? Правда, прежде, чем что-нибудь стоящее сотворить, мне нужно распотрошить истину, распрепарировать ее, дезинтегрировать, понимаешь, разложить ее, так сказать, по полочкам и затем склеить, слепить, сотворить из этих зернышек-песчинок истинный шедевр. Истинный, понимаешь?..

Вит не понимал.

- Я мог бы согласиться с тем, что я - Дезинтегратор, - продолжал Жора, - да, это правда. Но не Терминатор.

- Твоя жажда все разрушать и неодолимое желание перевернуть мир с ног на голову погубят тебя, знай это!

Жора этого знать не хотел. Он сделал вид, что уже не слышит Вита.

- Ты жадный, - сказал он, глядя теперь в окно. - А нельзя быть жадным. Жадный - всегда больной, и поэтому ты скоро умрешь. А это - останется, понимаешь?

Вит просто кипел!

- Никогда не думай о выгоде и собственном интересе, - продолжал Жора, - это - признаки бедности. Твоя тяга к вечной выгоде - это философия нищего.

И не волнуйся ты так, мы все обязательно тоже умрем!

Вит молчал.

- Знаешь, почему тебе так не везет? - спросил Жора.

Вит ел Жору глазами. Он залился краской, лысина его побагровела.

- Потому что ты - это ты...

Кадык Вита дернулся, а Жорин скальп даже не шевельнулся.

- Посмотри на Гришку, - продолжал Жора, кивнув в сторону Гриши Перельмана, - тебе нужно у него многому поучиться. Как, скажем, легко расставаться с миллионами... И даже не этому! Важно ведь не то, что ты миллион долларов в грош не ставишь, гораздо важнее, какие мысли при этом наполняют тебя и питают твою сущность.

Жора так и сказал: «Питают твою сущность»!

- Гриш, - обратился Жора к Перельману, - скажи ему.

Гриша не произнес ни слова. Провел ладошкой по бороде. Затем:

- Я научился вычислять пустоты. Вместе с моими коллегами мы познаем механизмы заполнения социальных и экономических пустот. Пустоты есть везде. Их можно вычислять, и это дает большие возможности...

- Пусто место свято не бывает, - вставил Вит.

- Я знаю, - продолжал Гриша, - как управлять Вселенной. И скажите, зачем же мне бежать за миллионом?!

Наступила абсолютная тишина. Не сдержался Вит:

- Эти чо-окнутые маа-атематики...

Вит стал заикаться, понося свободу человека от материального мира. Мы слушали. Жора, как Цезарь в сенате, поднял открытую ладонь, мол, стоп!

- Я люблю математику, - сказал он, - за то, что в ней нет ничего человеческого, за то, что с нашей Вселенной ее ничего не связывает. Но мы - не математики. Мы не пересчитываем и не переводим в, так сказать, материальный эквивалент все сущее. Наша задача проще, яснее, чище, человечнее... Сегодня мир так порабощен денежными знаками... Так что твой девиз «Обогащайтесь!», - Жора посмотрел на Вита, - нам не совсем походит. Не так ли?

Вит молчал.

А Жора, вооружившись теперь терпением, холодным уверенным тоном уже произносил слова, производившие чрезвычайный эффект: мурашки бежали по коже, и, казалось, вот-вот откроется дверь и зайдет к нам старуха с косой («Ты скоро умрёшь!»). Он не первый раз таким образом останавливал Вита. И только так он мог заткнуть рот столь ненасытному гобсеку. Впрочем, не нужно думать, что Вит был уж таким ненасытным, нет. Так он взывал к нашему здравому смыслу. Мне тогда вспомнилось, как Жора однажды осадил нашего московского генерала. «Ты», - сказал он, - «просто овощ, полевой одуванчик, и тебя когда-нибудь обязательно сожрет какая-нибудь худобокая корова». Мне довелось видеть рожу этого генерала, невзначай подвернувшегося Жоре под горячую руку. «Ты», - говорил ему Жора, - «даже не овощ, а корм.... Ты просто корм для вшей и клопов, для всяких там кишечных палочек, бледных спирохет и грибков... Ты это понимаешь?». На что генерал, вылупив свои бараньи глаза, только срыгнул и тут же сглотнул слюну.

Вот и Вит напоролся. Тишина воцарилась такая, что слышно было, как у Вита заскрипели зубы.

- Ты - монстр, - едва слышно, не глядя на Жору, произнес он, - удав! Ты - паук! Спрут! Ты восстал против мира. И он не простит тебе...

Он не договорил, глубоко выдохнул и молча, смирившись, опустился на стул.

- Не зря все говорят, что ты даже...

- Слушай, - воскликнул Жора, - никого не слушай!.. Все, что обо мне говорят - чушь собачья! Здесь важно только одно - вера в меня! Ты - веришь?

Вит молча кивнул.

Какое-то время все смотрели на него, затем перевели взгляд на Жору.

- Слушай, старик, - улыбнувшись Виту, произнес Жора, - разорись на щедрость и ты почувствуешь себя другим человеком. Я уверен. И знаешь - ведь ничего личного... Понимаешь меня?

Вит кивнул еще раз. А с лица Жоры сползла улыбка.

- Да почитайте, почитайте вы все, - как-то вяло и разочарованно проговорил, наконец, Жора, - проштудируйте вы своего так любимого Тициана, который еще сто тысяч лет тому назад сказал, что...

- Тацита, - уверенно перебил Жору Вит, - Тацита, а не Тициана! Ты даже этого не можешь запомнить: Тацит, а не Тициан!

- Не все ли равно, - улыбнулся Жора, - кто сказал - Тацит, Тициан или твой Тит Ливий. Важно только то, что он сказал это навсегда. Когда умер Цезарь...

- Что, что он сказал? - спросила Горелова.

Жора не ответил.

- Оу! - вдруг воскликнул он, посмотрев на меня, - или вот вам Тина, - Жора задергал головой, мол, где она, где, покажи нам ее...

Я пожал плечами.

- Ты так и не привел мне её? Ведь нам надо было... что? Не привел?..

Я пожал плечами еще раз.

- Э, нет, так дело не пойдёт, - раздосадовано сказал он, - это никуда не годится... Вот она бы вам рассказала о щедрости... Еще расскажет! - уверенно произнёс он.

И повернулся к Лесику:

- Так что ты хотел нам сказать?

Надо сказать, что Жора, однажды признав, что на свете есть интересы, стоящие выше его собственных, никому из нас не позволял пренебрегать этими интересами. Он был рабом этого убеждения: все личное должно быть подчинено достижению общей высокой цели. Легче было выковать из чугуна молнию, чем заставить Жору отказаться от принятого решения.

- Я хотел сказать, - повторил Лесик, - что вас обмануть невозможно.

Что хотел Лев, крупнейший специалист в области применения новых инструментов познания истины, нам этим сказать? Преподать нам урок праведности?

- Мы откроем новые законы жизни, основанные на мерах любви и добра, - говорил Лев, - мы научим каждого гражданина нашей новой страны, не только видеть в соседе брата и друга, не только видеть, слышать и осязать его, но и - знать. Знать, что пришло время давать и гордиться этим знанием. И знаете - знать, что с тобой твой сосед поделился последним, как та нищенка у Христа - это вершина любви. Нет ничего сильнее этого знания... И это pura veritas (чистая правда, - лат.). Мы знаем, как это сделать, и теперь нам нельзя перестать знать, что мы это знаем.

- Да-да, - сказал Жора, - нам позарез нужно знать!.. Знать как! Когда умер Цезарь...

- Вот-вот, - кивнув, подтвердил и Алька Дубницкий, - знать как - это главное условие сосуществования.

Непревзойденный специалист в области обратных биологических связей, он лишь тогда соглашался с мнением других, когда был уверен, что связь эта установлена и принесет только ощутимую пользу выясняющим отношения спорщикам.

- И вы же помните, - добавил Алька, - мы должны быть в главном - едины! А в споре - свободны. А иначе...

- Когда умер Цезарь, - сказал Жора, - тут же стали говорить...

- Его жа-адность не мешала ему, - сказал Вит, - быть великим.

Этот спор не прекращался ни на минуту. Даже если все умолкали. Правда, это трудно было назвать спором.

Ко мне тихонечко подошел Валерочка...

- Какой Валерочка? - спрашивает Лена.

- Наш, Ергинец... Ну тот, что... ВИЧ, этот вирус табачной мозаики.

- Ты давно о нем не вспоминал.

- Просто не было повода... Подошел, даже нет - подполз. Давай, - сказал он почти шепотом, - мы Жору... ну... это...

Он не отваживался даже произнести это слово - кинем! Он часто предлагал мне дружить то против Юры, то против Лесика, а то и против Шута или Стаса. Инну он просто терпеть не мог, обхаживал Оленьку и по черному завидовал Юле. Он просто соткан был для интриг и во всем искал свою выгоду. И вот он осмелился предложить мне дружить против Жоры. Мне захотелось съездить его по ничего не выражающей кислой рожице, но я сдержался. Бить его значило бы сделать его достойным моего отвращения. Как он собирался подставить Жору, я не знал, но Жору предупредил.

- Кто?! Эта мокрица?! - Жора расхохотался. - Плюнь и разотри, - сказал он. Это ж планария...

- Почему планария? - спросила подошедшая Инка.

- Потому, милая моя, - сказал Жора, - что у него рот сросся с жопой и он жрет собственное дерьмо. Этот зоил не способен ни на что, кроме ковыряния в носу, жалоб, нытья, недовольства и, конечно, критики исподтишка всего, что узнает, увидит, услышит... Всего нового... Тормоз прогресса! И - планария, вот! Жадный до мозга костей, которых у него и не сыщешь. Такие ползают, извиваются, гнутся, лижут задницы и жрут, жрут, жрут... Сами себя и всех, кто поблизости. Самоед!..

Мы сидели всю ночь. Вит напился. Жора пел.

Я никогда не слышал, чтобы Жора пел!

- И Задорский тоже был с вами? Вильям? - спрашивает Лена.

- Куда же мы без него? Конечно, с нами!.. Из него, если ты помнишь, и выросла, так сказать, наша Пирамида. Это он зародил в нас уверенность... Потом Юля своей «Геометрией совершенства» (см. ПРИЛОЖЕНИЕ), по сути, - «Манифестом щедрости» укрепила ее...

- Да, ты говорил.

- Щедрость, щедрость... Мир без денег...Можно ли представить себе жизнь без денег?

Тина бы, конечно, подумалось мне, рассказала бы... О силе денег!.. О... Пожалуй... Тина бы... А и правда: что бы она нам всем тут предложила? Мир без денег? Не знаю, не знаю...

Если бы не торговля в свое время овощами на автотрассе, которые мы выращивали на приусадебном участке, и деньги от которой мы давали в рост всем, кто в них сильно нуждался, нам бы не видать своей Пирамиды, как собственных ушей. Да, без тех денег, каких-то засаленных, измятых, задрипанных рублей, умением Вита превратившихся в звонкую золотую монету, в сотни тысяч кубометров леса, газа, нефти, в оружие, и даже в наркотики (страшно вспомнить!) наша Республика Духа, не знающая денежных отношений, никогда бы не состоялась. Мы даже людьми приторговывали - самый прибыльный бизнес...И вдруг - мир без денег! Э-ка, брат!

Деньги, надеялись мы, исчерпали себя как инструмент обмена количеством труда и товара. В них нет никакой нужды тем, кто получает весь перечень средств и способов для реализации собственного генома. Он счастлив! Зачем лодке счастья на борту лишний груз? Теперь денежные запасы, как залежи труда и товара, перестали служить приманкой для охотников полакомиться за чужой счет. Нет денег - нет и борьбы за овладение этими ископаемыми. Даже Дарвиновская борьба за существование перестала беспокоить людей и животных. В мире - мир! Никакой конкуренции, никакого рынка! Мера взяла верх над животной страстью накопительства. Мода на меру - единственная неистребимая страсть, превратившая Homo sapiens в Homo perfectus - Человека совершенного. Формула войны «деньги - товар - деньги» заменена формулой мира «миру - мир меры»...

Надеялись мы... Мы мечтали!..

- И мы, - сказал тогда Жора, - должны вшить это в жесткий диск нашей Пирамиды. Вместе с Конфуцием и Лао-цзы! Даосизм, это вам не... Это камень в фундаменте нашего Храма!

Я кивнул: камень!

- Ты картинку не потеряй, - напомнил Жора, - нам её биополе очень скоро понадобиться. Ведь Лао - это не просто камень. Краеугольный камень. Глыба! Колосс!..

Я кивнул: колосс! Глыба!..

- Ну и на минуточку, - сказал Жора, - и представь себе на минуточку...

Можно красиво мечтать о такой жизни, где деньги не имеют цены и не являются эквивалентом человеческого или нечеловеческого труда, затраченного на получение какой-то прибавочной стоимости, сеющей раздор и различия между людьми. Но попробуйте мечту превратить в реальность - вас засмеют.

Мир без денег - такое еще никому не приходило в голову. Мы же - уже жили без них в своей Пирамиде. Да, мы были на пороге совсем новой жизни. Вместе с Конфуцием... И Лао-цзы... Вместе с ними, подумал я, камня на камне не останется от этого вашего затхлого задрипанного мира!

Не останется!

- А как же «Обогащайтесь!»? - спрашивает Лена.

- Сама понимаешь - духом! Золотую жабу с монетой во рту мы выбросили на помойку.

- Всё? - спрашивает Юля.

Лёша кивает: порядок!

 

Глава 3

Это было похоже на тайную вечерю перед походом на Иерусалим. Правда, среди нас не было Иисуса Христа, и мы не собирались омывать ноги друг другу, но Иисус был в каждом из нас. Я, правда, не совсем уверен, впустили ли Его в свои сердца Лесик и Вит, поскольку первый так и не поверил в то, что Бог создал Адама и Еву. Во всяком случае, Лев при каждом удобном случае цитировал Дарвина и мог с убедительностью ученого мирового уровня привести тысячу аргументов в пользу того, что так оно и было, что эволюция ни на миг не останавливалась все эти тысячи и миллионы лет и тому есть научные доказательства, упрямые факты, от которых никуда не спрячешься и не отмахнешься. И даже не достающие ей какие-то там переходные виды не могут умалить того факта, что так все и было, было!

- Лёсик - Гербильский, что ли? - спрашивает Лена.

- Ну да, он самый - Лев Гербильский! Он Дарвина носил на руках!

Вит же, яростный почитатель и слуга Маммоны, никогда не высказывал никаких мыслей относительно своей веры в Иисуса. Во что он точно верил - это в здравый смысл и точный расчет. Здесь ему не было равных. Я удивлялся молчанию Тамарова. Он только загадочно улыбался. Что же касается Ани и Юры, у меня не было никаких сомнений, что они идут строить новую жизнь с верой в Христа. Достаточно ведь нескольких фраз, двух-трех слов, случайного взгляда, совсем незначительного поступка, штришка, чтобы знать, с кем имеешь дело. С Аней, с Юрой, с ними я готов был идти на край света.

(Я надеялся: как и с Тиной!).

- С какой Аней, - спрашивает Лена, - с Поздняковой или с Гронской?

- И с той, и с другой! Это ж ясно! И даже с Анни Жирардо!

- А что Ната, - спрашивает Лена, - что твоя Ната?

- Какая?

- И та, и другая... И Наталья...

- А что Наталья?

- Не знаю, - говорит Лена.

- Да-да, - говорю я, - Наталья... Жорина. Ты заметила - она всегда мне нравилась.

- Это ясно, - говорит Лена.

- Знаешь, - ее... трудолюбие и работоспособность... Ей дважды не надо повторять! А во многом она сама принимала решение. И еще не было случая... И ее покладистость...

- Покладистость?

- Я просто верю ей и все! Не так часто на тернистом пути к успеху встретишь женщину, которая...

- Не часто, - признает Лена, - а ты встретил?

Пауза.

Я думаю: тут и думать нечего - а как же! Но делаю вид, что не слышу вопроса.

- И, конечно, с Жорой, С Жорой - без сомнения. С Жорой, думал я, можно преодолеть любые трудности, пройти самые жестокие испытания. Жора - это Жора. Я искренне завидовал его терпению, с которым он приручал нас. С таким терпением он мог приручить даже тигра. Он бы вынес меня на плечах из любого пожара. Помню, как где-то в горах он тащил меня на себе. Раненого. Это было. Стас? Стас был наш и не наш. Мы долго не виделись, долго не знались, но тех слов, которыми мы уже успели обменяться, было достаточно, чтобы он снова почувствовал себя с нами. Ну и Юля - зодчий нашего совершенства. Она... Да!.. С ней... Правда-правда: без Юли бы мы...

- Не жалейте света! - сказала Юля.

Ната? Хм, а то! А что Аня? Я повернул голову в ее сторону: она, не мигая, смотрела на меня. Да-да, я помню тот наш недавний разговор: она спрашивала, не забыл ли я наш Париж. Я не забыл. Но Париж наш остался в том сказочном прошлом, а сегодня, сказал я, вот видишь... Сама понимаешь...

Аня и без лишних слов прекрасно все понимала: да, без Юли мы бы не сделали и шага вперед!

Тогда о Тине, признаюсь, я даже...

- Да уж...- говорит Лена.

- Ну, разве что... те голоса... Я их вскоре забыл... Пришлось пить транквилизаторы.

- Помогло?

- Ага, - говорю я и вдруг ни с того, ни с сего произношу:

«Манящих сосков неизбежное SOS!

Соскоб ощущений. Тщета неприличий.

И вот уже разум летит под откос.

Развенчан уклад. Рухнул остов обычный».

- Какие соски, какой соскоб? - спрашивает Лена.

Я и сам ошарашен: «неизбежное SOS»?! О, Матерь Божья!.. Спаси и сохрани!..

- Ты, правда, был у психиатра?

- А ты зачем? - накинулся я на Лену.

- Нет, - говорит Лена, ты-таки рухнул... Как тот остов.

Во как!

Да ладно...

И мы снова... Да!..

Мы, не сговариваясь, стали правительством нового мира, кабинетом министров новой страны. У каждого был свой портфель. Среди нас, правда, не было ни премьера, ни президента, все были лидерами и в то же время винтиками огромной машины, имя которой никто всуе не произносил, но его знали все - новый мир. Пи-ра-ми-да! Да, Пирамида. Никто и не претендовал на лидерство, но у каждого из нас была тайная надежда на свою значимость в этом грандиозном строительстве, и каждый был уверен, что доля его участия самая важная. Ей просто нет цены. И самый важный из принципов счастливой жизни - принцип Монтескье - был реализован у нас в самой полной мере. И, само собой, - принцип трансмутации! Золота теперь у нас было - как грязи! Алхимия, оказалось, - великая штука! (Интересно, а Тина знает законы алхимии?)

- ...Gustav Flober, - говорил Лёсик, - is the most intelligent fellow of his time. Have you ever read his letters? (Густав Флобер - самый умный человек своего времени. Вы когда-нибудь читали его письма? - Англ.).

Я не понимал при чём тут Флобер.

И теперь мы были уверены, что нам море по колено. С этой уверенностью и с такими надеждами мы чувствовали себя апостолами нового времени. Мы были и Матфеями, и Иоаннами, кто-то назначил себя Лукой, кто-то Марком. Здесь сидели и Павел, и Петр, обязательно был и Иуда, и в этом не было ничего предосудительного. Ведь если бы не было Иуд, мир был бы другим. Каким? Никто не знает. Жора как-то назвал Аню Марией. И мы нарекли ее Магдалиной. Не сговариваясь. Была ли это случайная ассоциация? Мы не раз подспудно пересыпали свои беседы библейскими фразами и аллегориями, не задумываясь, подсознательно. Иначе и быть не могло: что бы ты ни сказал, это уже сказано в Библии. Мы и не удивлялись никаким сравнениям. Кто-то был даже Иоанном Предтечей, а кто-то и Иоанном Богословом со своими печатями, звонами и трубами. Весь прогрессивный мир, все, кто обеспокоен судьбой будущего человечества и уже осознал роковые перспективы использования достижений генной инженерии для улучшения породы людей, восстали против клонирования человека. Это решение и у нас не вызывало сомнений. Мы прекрасно осознавали цену этой тайны. Все силы беспримерного контроля и дотошной секретности были брошены на стражу и защиту наших исследований. Все, нам казалось, было all right и lege artis. И мы начинали новую жизнь, так сказать, tabula rasa (с чистого листа, - лат.). Чтобы ни у кого не осталось и тени сомнения, мы, наконец, разработали стратегию нашего будущего. Оно нам показалось прекрасным.

- Вот поэтому-то, - сказал в заключение Лев, - мы и бьем эту бутылку шампанского о борт нашей Пирамиды... Счастливого пути и семь килей под футом...

- Семь футов под килем, - толкнула его в бок Тамара.

Лев посмотрел на нее с высоты своего роста и, подняв еще выше бокал, выкрикнул:

- Да!.. И сто тысяч футов!..

Возникшую тишину бережно нарушил Вит.

- Вы еще пожалеете, что не слышите меня, - едва слышно сказал он.

Никто не обратил на его слова никакого внимания.

- А что же Ушков, он приехал? - спрашивает Лена.

- Нет, конечно. Жаба задавила. Он, правда, звонил: «Ничего у вас не получится...». Мне было, конечно, жалко, что мы начинали новый мир без него, ну да бог с ним... Но меня до сих пор восхищает его дотошное усердие и тщательность, с которыми он относился к работе. Да, здесь ему не было равных. Затем несколько слов сказала Юля, коротко, in drevi, без всякой патетики, о терпимости, о дружбе и любви, и буквально два слова об этике взаимопонимания и взаимопроникновения, она так и сказала - «взаимопроникновения друг в друга, если хотите - взаимослияния». Речь шла о независти, нетрусости, непредательстве... Ею нельзя было не восхищаться! Я снова поймал на себе пристальный Анин взгляд и отвел глаза в сторону.

Наконец встал Жора. И подвел, так сказать, итоговую черту. Без всяких там призывов и экивоков, тихо и мирно он объявил войну старому миру.

- Да-да, - сказал он, - «Вставай, страна огромная!..». Как когда-то мы сплотились против ига татар, так сегодня мы идем в бой за иго совершенства...

- Мы должны всему этому миру, - сказал Юра, - montrer les dents (показать зубы, - фр.)!

- Определенно! - сказал Жора, - показать крепкие зубы... И здесь очень важно вот еще что: нам нельзя допускать ни одной оплошности, ни одного наимельчайшего просчета, ведь черт, как известно, таится в деталях. Да, и вот ещё что...

Мы слушали...

- Да и вот ещё что... Не ешьте мяса!..

Многие из тех, кто уже орудовали ножами и вилками над своими блюдами, замерли в позах хирурга, готового произвести первый разрез на теле пациента. Все выжидательно смотрели на Жору.

- Шри Шримад Бхактиведанты Нараяны Госвами Махараджа, - произнёс Жора нараспев.

Эти слова, сказанные едва слышным бархатным баритоном, напоминали мелодию флейты - сладкие мягкие призывные и завораживающие звуки... Слушаешь их и слышишь шёпот волн океана, волна за волной набегающего на пустынный песчаный солнечный берег... Нежная томная нега наваливается на тебя всей своей сонливой лёгкостью, усыпляющей умиротворённостью...

Жора, кажется, Жора ещё что-то говорил-говорил... Флейта звала за собой в неведомый мир тишины и покоя...

- ... и мы получили человеческую форму жизни. Пожалуйста, не тратьте её попусту... Она как хорошая лодка, на которой можно переплыть океан рождений и смертей...

Флейта усыпляла...

- ... и его наставления помогают вам пересечь этот океан рождений и смертей...

Глядя на этого индуса, с уверенностью можно сказать, что мяса он не только не ест, но и знать не знает, что это такое. Он сидит в позе лотоса, кожа да кости, ребра проступают под кожей, как клешни краба, длиннющая борода прикрывает скрещенные в паху пятки...

Я многое дал бы, чтобы заглянуть в его зелёные глаза.

Но они закрыты!

Зато открыт лоб. Он просто выпирает над дугами белых бровей...

- ... в этом океане очень много акул, крокодилов, очень много ложных философий.

- Да уж, - говорит Лена, - развелось философов. Вот и вы тут со своей Пирамидой!

- Наша Пирамида, - говорит Жора, - это философия истинной жизни! И если...

- Тсссс, - произносит Юля, - давайте послушаем.

Я многое дал бы, чтобы не видеть этих желтых воскоподобных рук, этих длиннющих, как у грифа, ногтей, этих...

- Тсссс, - шепчет мне Джая и грозит указательным пальцем.

- ... и нам необходим капитан. И попутный ветер. Если у вас есть корабль, есть капитан, но нет попутного ветра, то вы не сможете никуда доплыть. Но если вы никуда не плывёте, то вам не будет и попутного ветра. Это и есть «майанукeлена» - практика. Ваша собственная практика.

Да-да, я искренне обрадовался, когда подул свежий ветерок! Правда, Шри этот ветерок был, что называется, до лампочки. Он и в ус не дул!..

Зато Вит выявил нетерпение:

- Что с нашим мясом?..

Шри даже не повысил голос:

- ...и мы должны освободиться от материальных наслаждений... Это болезнь, потому что желание наслаждения является причиной ваших страданий.

Меня просто ошеломила его худоба: кожа да кости! Все мышцы рук и ног, и плечевого пояса, и даже лица были словно отпрепарированы для демонстрации студентам-медикам первого курса.

Только губы едва шевелились, выпуская на волю слова:

- ...итак, это первый шаг в духовной жизни - понять, что ты не тело.

- Да уж, - произнес Вит, - хорошо бы это понять. Какое же ты тело?

- ...даже на протяжении одной жизни мы меняем столько тел! И в момент смерти мы просто меняем одно тело на другое тело. Поэтому смерть означает просто смену тела. Нет такого понятия, как смерть, потому что душа никогда не умирает и никогда не рождается. Как для солнца нет таких понятий, как день и ночь, так и для души нет таких вещей, как рождение и смерть.

У меня даже закралось желание толкнуть Шри, вывести из состояния этой сомнамбулы, чтобы увидеть, какого цвета у него глаза. Тоже желтого? Как и его пятки! Или голубого? А кровь, а кровь у него тоже жёлтая? Или красная? Что если голубая? Мне хотелось удостовериться...

Я подошёл и легонечко толкнул его ладошкой в плечо...

- Что, - сказал Юра, - тебе чего?

Я огляделся.

Что-то говорила Аня, споря со Светкой, затем их примирял Стас. Юля молчала...

Жора сказал:

- ... и не ешьте мяса.

Все улыбнулись и набросились на еду.

Потом мы просто гудели...

Я видел, что Жора хочет что-то добавить к сказанному. Он искал удобный момент. Мы ели... Пили...

Жора встал.

В такие минуты спрашиваешь себя, чего ему ещё не хватает.

Жора ждал.

Он ничем не напоминал индуса. Синие как небо глаза тоже ждали.

Жора был полон сил, смел, красив... Македонский, не меньше! Он сказал ещё несколько ярких фраз так, что у многих увлажнились глаза, а Тая просто расплакалась... Это был плач Ярославны. Я вдруг подумал: что бы сказала обо всем этом Тина? Не знаю, почему она вдруг пришла мне на память, но мне было чрезвычайно любопытно ее мнение о нашей Пирамиде. Я не мог объяснить себе - почему?

- И мы, и мы, - вытирая слезу, с надеждой произнесла Света, - клонируем Переметчика... Тут все просто грохнули смехом.

- Да, - давясь от смеха, сказал Маврин, - и Переметчика, и...

- Да-да, - поддакнул ему Жора, - ведь такие ублюдки - это самые тонкие места в плесени человечества, опеленавшей нашу планету! Все эти авловы и здяки, рульки и ухриенки, и уличенки, переметчики и ергинцы, штепы и швецы, шапари, и шпуи и шпоньки, и шуфричи...

- Ты злишься? - спрашивает Лена.

- ... все эти мытари и жнецы, бондари и швецы, все эти шпицы, шариковы и швондеры, это шшша-акальё, стервятники и гиены, что так падки на падаль, эти лавочники и мясники, эти шипящие и сычащие, гавкающие и блеющие... Говноеды!.. Все эти головоногие моллюски и пресмыкающиеся, зануды и заики, рябые и членистоногие, и... О, отродье!!! Кррр-ово-сосы и кррровососки!.. Все они, все, пропитаны маммоной, как кладбищенская ночь страхами.

- Ты, когда злишься, - говорит Лена, - у тебя белеют глаза.

- Эти дети Антихриста!.. Одним словом - Зверьё! Зверь Апокалипсиса! Еще Иоанн Богослов в своем Откровении обозвал это шакальё Зверем. Как точно!

- На, выпей воды. Держи же!.. Я беру стакан, отпиваю глоток, улыбаюсь и продолжаю:

- Смех постепенно стих, погребенный густотой Жориной неприязни к плесени. Жора секунду помедлил, глаза его снова рассветились, он продолжал:

- Милый, Вит, - улыбаясь, сказал он напоследок, обратившись к погрустневшему Виту со всей нежностью, на которую был способен, - я надеюсь, что вскоре и ты обретешь настоящую радость среди благ, которых ты больше всего желаешь. А сейчас мы с тобой должны клепать новое человечество, верно? До этого уже дошло. И у нас с тобой для этого все готово. Определенно! И запомни - настоящий вождь умирает бедным. С этим ведь не поспоришь. Но главное - это то, что мы с тобой в главном - едины! И в споре свободны. Не так ли?

- Я не рвусь в вожди, - тихо произнес Вит.

- А я не собираюсь умирать, - сказал Жора, - от смерти уйти, как ты знаешь, нетрудно, гораздо труднее...

- Знаю-знаю...

И Вит сдался.

- А, - разочарованно махнув рукой, произнес он, - ты всегда был чайником, чайником и останешься.

- Вит, - добродушно сказала Тамара, - не огорчайся, ты прав. Ведь мы недавно обнаружили-таки у Жоры этот самый ген чайника. Его уже не перекуешь!

Вит только согласно кивнул, мол, я и не спорю.

- И вот еще что, - добродушно улыбнувшись, произнес Жора, - ешь побольше лимонов, целиком, с коркой, они делают человека щедрее. На себе проверил. А мяса - ни-ни...

Наконец и Вит улыбнулся:

- Зачем же так жадничать, - сказал он, - корку мог бы и выплевывать.

Жора, улыбаясь только кивал, и когда Вит кончил, добавил:

- И обязательно пей картофельный сок - лучшее средство от геморроя и зависти. Ты не поверишь, но я сам на себе проверил: зависть - как корова языком слизала...

- А геморрой? - спросил Вит.

- А этим я никогда не страдал, - по-прежнему улыбаясь, сказал Жора.

Мы уже не конфузились наших чувств, и у нас не было страха показаться слабыми в глазах друг друга. Таков был естественный ход вещей. Мы искренне верили: нам удастся изменить ход истории! Ведь мы были так молоды, так сильны!

- Хорошо бы, - задумчиво произнес потом Жора, - было бы иметь в своем распоряжении Копье Судьбы и Чашу Грааля.

Эти слова выдавали его неуверенность, хотя я не помню случая, чтобы Жора когда-либо отступался от принятого решения.

- И Жорину финтифлюшку? - спрашивает Лена.

- Какую ещё финтифлюшку? - спрашиваю я.

- Ну, ту, что... с Тиной...

- Ну да! Да-да, а как же! И ту керамическую... ну... часть горшка, где вскоре обнаружится...

- Таки обнаружится? - спрашивает Лена.

- А как же! Тина тогда прямо указала... И тот шарик, помнишь?

- Земной?

- Нибирушный. Я рассказывал.

- Когда болел и тебе привиделось?

- Ничего не привиделось. Можешь заглянуть в сейф...

- Ладно... Потом.

Потом Жора еще не раз вспомнит об Этих Святых Реликвиях, дающих, по мнению посвященных, всенепременную власть над миром.

- Разве он жаждал этой власти? - спрашивает Лена.

- Ха! А как же! Вау! А то!.. Мы напились...

- Ты уже говорил это.

- У меня, и правда, белеют глаза, когда я злюсь, - спрашиваю я. - И сейчас белые?

- Нет-нет, - говорит Лена, - сейчас зеленые. Как у Иисуса.

Мы улыбаемся.

- Ну а мясо вы все-таки слопали? - спрашивает Лена.

- Я не ел!..

- Врёшь, - говорит Лена.

- Вру, - сознаюсь я.

С мясом мы, конечно, ещё долго возились: есть - не есть... Пришлось клонировать нашего Шри или как там его... Ведь он вот что сказал: «Тот, кто осознает, что он не тело, всегда счастлив».

Я - тело или не тело?

Я до сих пор ищу ответ.

И вскоре от мяса, как и от денег, мы отказались! Да, напрочь! Как от врагов наших... Мы просто их победили!..

- А кто такая Джая? - спрашивает Лена.

- Кто, кто?.. Конь в пальто! Это же наша Юшенька! Юшка!

- Что, - спрашивает Юля у Лёши Карнаухова, - что-то не так?

- Ещё не знаю...

 

Глава 4

Я знал, что Юля когда-нибудь спросит об этом.

- Ты знаешь, как называется та страна, где...

- Нет.

Та страна, где мне пришлось пережить весь этот ужас, называлась Берегом Слоновой Кости. Красивое название. Но не эта страна интересует Юлю.

- Перу?..

- Кажется...

- Фигурки, найденные при раскопках могилы инков, изображают не насекомых, а самолет.

- Надо же!..

- Два немца - Альд гунд Иенум и Питер Белтин на Всемирной конференции в Орландо подтвердили свою гипотезу о самолете с реактивной тягой, летавшем несколько тысяч лет назад над перуанской пустыней.

- И что же? - спрашиваю я.

- И что же!..

Ни Берег Слоновой Кости, ни первые подводные поселения, которые Япония создаст по принципам Пирамиды к 2020 году, Юлю пока не интересуют. Кстати, в Японии, она же рассказывала, уже есть проект надводного города. Города, как ковчег Ноя, плавающего на волнах. И теперь никакие цунами, никакие Всемирные потопы им не страшны.

- И что же! - восклицает она ещё раз.

Я убеждал её, что, видимо, наше путешествие в Перу, как, впрочем, и любое другое, не пройдёт бесследно для её неокрепших коленок и голеностопов. Тренировки в теннисном зале, конечно, заметно укрепили её смелые ноги, но всё же не до такой степени, чтобы после той неудачной попытки приземления (она всё-таки отважилась прыгнуть с парашютом!) уже через неделю отправляться в Перу.

Да и какая в этом нужда?

Будто бы я сам не в состоянии справиться...

- Нет-нет, - заявляет она, - никаких «потом»! Вот слушай!..

Она читает: «...таинственные руины Мачу Пикчу невероятно привлекательны для любителей всего загадочного: практически каждый камешек руин хранит на себе печать тайны. Даже настоящее имя города неизвестно никому до сих пор...».

- А как бы ты назвал этот город? - спрашивает Юля.

- Ясное дело, - говорю я, - Пирамида инков! Пирамидинка!

Юля отрывает глаза от экрана, смотрит на меня.

- Нет, я серьёзно!

Мы вылетели из Домодедово...

- Нет, я серьёзно...

- И я, - говорю я, - а что! Вот, смотри, что я нашёл!

Моя сумка уже наполовину набита этими камешками! Всё, что, по нашему мнению, может служить источником информационного поля об этом святом уголке земли, мы, оглянувшись по сторонам, подбираем и грузим в сумку. Потом мы, конечно, все эти свидетельства той славной эпохи переберём и львиную долю этих камней, конечно, выбросим. Наш проводник делает вид, что ничего не замечает. Пользуясь его нарочитой рассеянностью, мы жадничаем. Поэтому в сумке не только камешки...

- Хорошо бы, - говорит Юля, - и эту «Интиуатану» увезти с собой. Но как её затолкать в нашу сумку?

Да уж - никак! Это «Камень солнца». Этот огромный каменный кулак с поднятым вверх большим пальцем, словно убеждает нас в том, что здесь полный порядок. Ведь к этому пальцу, говорят, привязано солнце! Бог солнца - инти - был просто счастлив. К тому же камень - это и солнечные часы, тайна которых до сих пор не раскрыта.

- Вот бы, - рассуждаю я, - эту «Интиуатану» втиснуть в фундамент нашей Пирамиды.

Пакачутек только улыбается.

- Да, пожалуйста, - говорит он, - забирайте... Если сможете.

Этот щедрый властелин инков с трудом изъясняется по-русски. Он слышал, что где-то есть Русь и бесконечно рад приветствовать нас, русских... О нашей Пирамиде он понятия не имеет, но пирамиды Египта ему нравятся.

Мы называем его Пака!

- Многие пытались, - говорит, Пака, - но так и не смогли его даже с места сдвинуть.

Мы спрашиваем его о религии.

- Мы чтим богов и так же, как и вы стараемся соблюдать заповеди: «Ама суа, ама льюлья, ама челья...».

- И что это значит? - спрашивает Юля.

- То же, что и везде: «Не воруй, не лги, не ленись...».

Мы уже неделю бродим здесь по святым местам инков. Иногда нам удаётся остаться наедине, и мы с Юлей не можем уверовать в то, что нас никто не преследует. Доходит до поцелуев, которые запечатлевает наш «Nikon». Будет что вспомнить: «А вот мы целуемся в Храме Солнца! А здесь - на фоне горы Уайна-Пикчу... Инкская чакана, эти умопомрачительные террасы, белесые ленты дороги... Как зубья огромной пилы...».

- Нет-нет, - говорит Юля, - всё это неправда, так не бывает, всё это мне снится... Истинный рай!..

Она не может поверить в то, что у неё перед глазами.

- Рест, зачем тебе твоя Пирамида? Посмотри: рай здесь!..

Но ведь не для этого нам пришлось преодолеть тринадцать тысяч километров, Европу (пересадка в Мадриде), затем всю Атлантику (от берега до берега), затем... Мы могли пролетать даже над Тиной! Если бы пересадка была в Луизиане!..

Рай-то он, конечно, рай...

- Смотри - вот он, вот он! - восклицает Юля, - скальный петушок!

С горного плато, на котором расположен город, открываются прекрасные виды на дивные заснеженные вершины и своенравную горную речку Урубаму.

А какая в речке вода! Такой чистоты у нас днём с огнём не сыщешь!

- Да, - говорит Пака, - есть и медведи. Андский или ещё его называют «Очковый». Он у нас очень застенчив, так что сфотографировать его непросто.

К вечеру у неё разболелась голова и поднялся жар. Пришлось напарить ей ноги, отпаивать чаем.

Испанские

так и не добрались до Мачу-Пикчу. Этот город не был разрушен. Нам неизвестны ни цель его строительства, ни число жителей, ни даже его настоящее название.

Зато нам с Юлей удалось то, о чём никто другой не мог даже мечтать: мы увезли с собой биополе вождя! Это значило, что в скором времени мы не только создадим геном Пакачутека, но и воссоздадим в нашей Пирамиде надёжные принципы управления и совершенного социального сосуществования! Инки были твёрдо уверены в бессмертии души, и это было как раз, то, что нам было надо!

Что же касается объектов, то священными наряду с храмами становились не только горы, озёра и реки, но даже цветы и деревья, и даже камни...

Я сомневался в том, что Юля сможет так быстро выкарабкаться из своего бронхита. К счастью, тот чай из лекарственных трав, которые предложил нам Пака в качестве лечебного средства, в считанные часы поставил Юлю на ноги! Он даже танцевал вокруг костра и выкрикивал заклинания. Нам было всё это очень любопытно - в наш век!

А утром Юля уже щебетала:

- Ой смотри, смотри, какие орхидеи!

И орхидеи, и бегонии были превосходны!

С тех пор я дарю ей не только розы, от которых моя Юля сходит с ума, но и бегонии, и орхидеи... И конечно, ромашки, лесные ромашки...

С Юлей...

А в Луизиане снова разгул стихии: смерчи, торнадо... Есть жертвы...

... великолепный Храм Трех Окон, знаменитая обсерватория инков, комплекс «Царская группа»...

Нам жаль было расставаться с раем...

Проходит неделя...

- Держи! - говорит Юля.

- Что это?..

- Ты же просил.

- Ах, да!.. Ты не забыла!

Я любуюсь подарком - сверкающим на солнце капканом с цифровым датчиком сжатия «челюстей».

- Надо же!.. Спасибо!.. Пирамида - как капкан совершенства!

- Я ничего не забываю.

Я только киваю: я знаю.

- Чтобы высвободиться из совершенства, - говорит Юля, - нужно отгрызть себе лапу.

Я только киваю: я согласен. Это уже проговорено.

Оказалось, что Берег Слоновой Кости это вовсе не берег (Кот-д'Ивуар. Там и берега то - кот наплакал!) и не слоновая кость нас туда завлекла.. Мы искали кости первого человека, неандертальца или уже кроманьонца, того, кто смог бы точно сказать, как он так бездарно мог распорядиться своим генофондом!

- Адама?

- Homo antecessor (Человек предшественник, - лат.), - уточняю я.

- Точно сказать?

- Мы надеялись получить клон и насесть на его геном с тем, чтобы...

Меньше всего мне хочется загружать Юлин мозг генами кроманьонца.

- Интересно, - говорит Юля, - как интересно!

Надо же!

- Нас преследовали на слонах! - говорю я.

- Надо же!

Мой неожиданный отъезд в Палестину (не все дела оказываются завершенными) вызывает у нее чувство тревоги:

- Там не все так мирно, как об этом пишут газеты.

- Не пройдет и суток, - говорю я.

Мне эта Палестина нужна, как корове паяльник!

На пороге Юля долго не отпускает мою руку.

- Все будет в порядке, - говорю я.

Ей снилось, говорит она, что меня унесло бурным потоком, и она не смогла удержать меня за руку.

- Правда, ты потом выбрался на тот берег... Сон цветной...

- Вот видишь, - говорю я, - я выберусь...

- Значит там небезопасно? Почему ты едешь без меня?

- Мне пора, - говорю я, пытаясь высвободить свою руку и коротко целуя ее в щеку.

- Звони хоть.

Я киваю: конечно...

- Послушай, - Юля удерживает мою руку, - я хочу тебе вот что сказать...

Я жду.

- Когда ты смотришь на меня, - говорит Юля, - ты смотришь так, как будто всех этих лет не было, и ты не знал ни горя, ни зла, ни женщин, ни любви, ни весны.

- Да.

- Когда ты улыбаешься мне, ты улыбаешься так, как будто все печали и неудачи, обиды и несбывшиеся желания канули в самую глубокую пропасть и заснули на много тысячелетий сладким сном, оставив тебе одну безоблачную чистую радость.

Я слушаю.

- Когда ты касаешься пальцами моего лица, ты делаешь это так, будто касаешься лица Снегурочки, и боишься теплыми ладонями растопить снег на ее щеках.

Я беру в ладони ее лицо, как берут восходящее солнце, помогая ему подняться над миром.

- Когда ты обнимаешь меня, ты делаешь это так, как будто пытаешься удержать призрак.

Теперь в моих крепких руках ее хрупкие плечи.

- Когда ты целуешь меня, ты делаешь это так, как будто спустя долгие дни скитаний, умирая от жажды, ты нашел озеро в пустыне...

Теперь ее губы просто тонут в море бесконечного наслаждения, и куда-то бежит голова, а ноги подкашиваются, и мне, чтобы нам вдвоем не осесть на пол, приходится взять ее на руки.

- Куда ты меня несешь? - еле слышно спрашивает она.

- Палестина подождет, - шепчу я.

Никакая Палестина, никакие Берега не в состоянии соперничать с блеском Юлиных глаз!

Вдруг я-таки признаю: жизнь измеряется не числом вдохов и выдохов, а числом мгновений, от которых перехватывает дыхание.

«Откройте окна!» - хочу крикнуть я.

И не кричу...

Я понимаю: с Юлей, с моей Юлией я просто обречён на удачу!

- О, кей, - говорит Юля, - это было прекрасно!..

«Ты - богиня!» - хочу крикнуть я.

Моя Ййууу только улыбается.

- А теперь - иди...

В 1532 году жители Мачу-Пикчу таинственно исчезли. Вдруг, внезапно... Но у нас полная сумка камней!..

- Иди-иди, милый, - теперь иди...

Я спокойна.

 

Глава 5

Вот так и был провозглашен наш «Манифест». Я, еще будучи в Москве, начал его сочинять. Была зима, канун Нового года. Я пытался рассказать его суть. Не все выходило складно. Многие скептически ухмылялись. Поддержал меня только Жора и Танечка Сарбаш. И Ната Куликова, да!.. Она тогда просто бросилась, как она всегда это делала, бросилась мне на шею, прижавшись всем телом...

- Да, ты говорил, - говорит Лена, - Ната и твоя Наталья... Жорина жена!

- Да! А как меня с моим «Манифестом» тогда поддержала Юля! Ведь

многие, казалось, искренне восхищались нашим проектом, но, я знал, что все они в глубине души считали его очередным прожектом, пресловутым воздушным замком, который никто и не собирается строить. Юля ясно и просто выложила на тарелочке, так сказать, с голубой каемочкой всю суть нашего совершенства. Это было как раз под Новый год, мы сидели и, болтая, пили кофе. Юля пришла с мороза и ветра, сдернула с себя свой дутый роскошный пуховик, свою вязанную пушистую шапку и, как Пушкин перед лицеистами, встала перед нами с огнем в глазах, с рассветным жаром на щеках...

- Слушайте, вы, - сказала она, - слушайте же!..

Она еще раз шумно вдохнула и, тряхнув головой, высвободила из-под льющихся черной смолой нарочито небрежно взъерошенных волос, придававших ей особую привлекательность, свой высокий белый лоб. Она всегда была одарена той красотой, от которой слепнут.

- Я хочу поделиться с вами наставлениями и пожеланиями моего друга Kiyosaki. Пусть они помогут нам в этом новом году приблизиться к своему абсолюту.

Мне показалось, что нет в мире голоса призывней и слаще!..

Я не знал, что у нее есть такой друг, я всегда думал, что она и сама в состоянии нести в мир похлебку совершенства, не расплескивая его по капелькам. Ведь ее «Геометрия совершенства» стала для меня да и для всех нас не только таблицей умножения, но и нашей Е = mc2. Ага - нашей Вселенной!

Она говорила, мы слушали...

- Негативные - медленно убивают. Думай конструктивно!

Если бы не нити прошлого, конструктивные мысли давно бы уже выстроили нашу Пирамиду. Но не хватает ни ножниц, ни топоров, чтобы отсечь все то, что еще удерживает нас в прошлом.

- Расширяй зону комфорта. Осваивай новое. Учись! Нарабатывай навыки. Исследуй неизведанное! Тогда ты сможешь чувствовать себя уверенно в самых разных обстоятельствах...

«Учись!», «Исследуй неизведанное!»... Прекрасно!.. Прекрасно!.. Юля, переминаясь с ноги на ногу, с закрытыми все еще глазами и чуть покачиваясь, говорила все тише и тише. Мы слушали. Кто-то попытался ее остановить, но она не дала себя прервать.

- Выбери стратегию расширения! Потому что иначе придётся поступаться даже тем, что уже есть, а навык развития окажется утрачен...

Она снова открыла глаза и затихла. Затем:

- И вот еще что: не пытайтесь мстить. Живите будущим, а не прошлым. А кто жаждет мстить, пусть готовит себе могилу.

Она слово в слово повторила эту китайскую мудрость, медленно обвела всех нас ласковым взглядом, улыбнулась и добавила:

- Будьте счастливы и прекрасны! Искренне Ваша, Юлия...

Слово «Ваша» она произнесла с большой буквы. Мы все это почувствовали. Тишина была такая, что слышно было, как плавится воск свечи. Наш кофе оставался нетронутым. У меня до сих пор звучит в ушах та интонация, с которой Юля проповедовала нам свои пролегомены.

- Какая мощная экспрессия генов, - прошептал мне на ухо Жора, - экспрессия с импрессией! А?! И какой пленэр!..

Как тот бедуин у Экзюпери, чтобы сделать хоть крохотный глоток, собирал по капельке в предрассветной пустыне с растений росу, так и Юля, чтобы утолить жажду человечества в справедливости, так и Юля собирала по капельке росу знаний о совершенстве... Чтобы потом обрушиться водами Ниагарского водопада на ветхую плотину неверия и скептицизма.

- Значит, ваш «Манифест» и явился...

- Знаешь, говоря о «Манифесте» нельзя умолчать...

- О Тине?

Упоминание одного только имени Тины бросает меня в жар и раскрашивает щеки пунцовыми красками.

- Ой, - восклицает Лена, - что с тобой? Раскраснелся, как девочка. Я заметила, что как только...

Она смотрит на меня, раскрасневшегося, вдруг умолкает.

- Рестик, ты в порядке? Да ты, дружочек...

- Да нет, я тут вспомнил... Тина тут ни при чём, - вру я.

- Ясное дело...

Я и сам часто ловлю себя на этом: даже самая тонкая, самая ничтожная и едва уловимая мысль о Тине, заставляет чаще стучать мое сердце. Меня пробирает какая-то нервная дрожь, я даже теряю дар речи, а иногда мне становится не по себе - я пугаюсь! Мне хочется спрятаться. Чего я пугаюсь, от кого прячусь? Я понятия не имею. И главное - я просто боюсь произносить её имя всуе! Как всё это расценивать?

- Правда-правда, - я стараюсь взять себя в руки, - всё в полном порядке.

- На, выпей...

- Что это?

- Вода. Или тебе плеснуть? Малиновой хочешь?

С недавних пор я полюбил малиновую настойку и теперь часто прибегаю к ее помощи, когда прихватывает сердечко. И вот и заметил то я: как только имя Тины всплывает в памяти, тотчас приходится искать малиновую.

Горели камни и вода.

Сердца горели.

Горело всё. А мы с тобой сгореть не смели.

Мы покидали города...

Это Её, Тинины, стихи. «Горело всё...». Неделю тому назад я прочитал их и вот хожу под впечатлением. Это же - пророчество! Это так Её дар предупреждает меня - всё Это сгорит! Что всё-то? Наша Пирамида? Что все наши усилия - коту под хвост? Я, конечно, не уверен, что к этим, на мой взгляд, ее пророческим строчкам надо относиться серьёзно. Да мало ли что она там ещё напишет! Но и не прислушиваться к ним я не могу. В чём дело?! Я, правда, в растерянности. Интуиция меня редко подводит, а Тинина интуиция меня просто восхищает. Если не убивает! Но ты же Её в глаза не видел, говорю я себе. И только изумляюсь собственной вере в правдивость этих пророчеств.

- Налить-таки? - спрашивает Лена ещё раз.

- Можно...

- Мне кажется, - говорит Лена, - что твоя Тина...

- Что?!

- Да нет... Ничего.

Молчание.

- Держи...

Малиновая - прелесть: ах, это сладкое жжение по всему пищеводу! Через минуту и тахикардия пройдет.

- Спасибо, доктор, - улыбаюсь я Лене.

- Что бы ты без меня делал? - теперь она даёт мне яблоко, - жуй...

Мы покидали города...

- Слушай, - говорит вдруг Лена, - тебе не кажется, что вы изобретали велосипед?

Я смотрю на часы. Мне хотелось бы все-таки сегодня попасть на последнюю электричку.

- Мы едем в Турею?

- Я буду готова через три минуты. Но ты послушай... И масоны и розенкрейцеры проповедовали те же идеи и хотели привести человечество к совершенству, к новому Золотому веку. «Вольные Каменщики» совместно с «Рыцарями Розового Креста»... Эти ложи с Великим Магистром во главе... Ну, ты знаешь, - «Всевидящее Око» и т.д. Скажи, вы случайно не...

Они сгорали. Все. Дотла. И - очищались.

И сквозь седой наплыв золы

светились угли.

И мы могли бы не уйти...

Но мы же - люди...

- Ну какие же мы рыцари? Разве что каменщики. Схожесть есть: мы обжигаем наши гены в кирпичики огнем совершенства и кладем их в основание Пирамиды.

- Я готова, - говорит Лена, - ты идешь?

Но мы же - люди...

Зачем Тина так упирает на это - «...мы же - люди...»?

И еще это убийственное «Но»!

- Ты малиновую прихватила?

- А как же!

Что мне теперь, думаю я, и на Тину устраивать охоту по всему свету?! Охота на рыжую кошечку...

Мало тебе Ани и Юры?

Или на львицу?

Я еще не знал тогда, какой смертельно свирепой и уверенной клинописью высекутся эти Тинины пророчества на гранитных скрижалях нашего «Манифеста».

- Хорошо, - улыбаясь от удовольствия, - произносит Юля, - очень хорошо!

 

Глава 6

Мы въехали в город на нашей «Хонде», когда уже совсем стемнело, она всю дорогу читала, то сидя, то беззаботно валяясь на животе на заднем сиденье...

- Аня, - спрашивает Лена, - ты ехал с Аней?

- Почему с Аней, с...

- С Юлей?..

- Почему с Юлей? Лен, с Тиной.

- С Тиной?..

Лена ждёт ответа.

- С Тиной, - с кем же ещё?

А с кем я ещё мог ехать почти целый день?

- О чём ты хочешь мне рассказать? Ты нашёл её, свою Тину?

- Ты можешь послушать, не перебивая.

- Прости, пожалуйста.

- Она, бедняга, умаялась, - продолжаю я, - но терпеливо дочитывала с компьютера какой-то роман, присланный ей по электронной почте каким-то...

- И куда, - спрашивает Лена, - куда вы приехали? В Багдад?

- Лен, какой Багдад? В Майями, куда же ещё?

- Почему в Майями?

- Слушаешь?

Лена недоумевает.

- Ладно... Давай...

Я рассказываю, то, что пережил, что прочувствовал, испытал...

- Днем жара стояла адская, а вечером, хотя город уже и сиял огнями, казалось прохладнее. Там, за городом, словно что-то горело. Зарево было в полнеба и, казалось, что приближается конец света. Время от времени вдали на фоне чёрного неба сверкали саблезубые молнии, аж до земли. Но никакого грома не было и в помине.

- Послушай, - говорит Лена, - ты понимаешь, что...

- Вполне. Не хочешь - не слушай, но мне хотелось бы тебе это рассказать...

- Объясни про Майями! - настаивает Лена. - Откуда вдруг выпрыгнуло это Майями?

Теперь я молчу. Жду.

- Да рассказывай... Если хочется. Мне и это интересно. Мне интересно, как ты её нашёл. Помнится, ты и в Багдаде, и в Карачи, и где-то там ещё...

- Да... И в Багдаде, и в Карачи... Всё то, что произошло потом... Нет-нет, это не случайность! Конечно, есть какая-то мистика в том, что мы оказались в одной машине, я за рулём, а Тина на заднем сидении с ноутбуком на коленях. Иллюзия. Мираж!

- Вот именно, - говорит Лена, - какая-то мистика.

- Ну бывает же в жизни мистика! - говорю я. - Слушаешь?

- В твоей - навалом... Продолжай!

Я наблюдал за нею в зеркальце заднего вида - она вертелась как юла: то она просто сидела, уронив голову и своей рыжей гривой закрыв лицо, то вдруг, согнув колени, ложилась на живот, то ей вдруг вздумалось лечь на спину... Я даже видел, как однажды мелькнули её розовые пятки!.. Представить при этом себе её позу я, конечно, не мог. Мне просто было жаль её позвоночник, и мне казалось, что я даже слышал, как скрипели межпозвоночные диски... Хруст стоял невероятный!

И при всём этом она умудрялась читать...

- Скрип, хруст?! Она что у тебя - столетняя старушенция?

- Я же сказал - мне казалось. К тому времени я уже знал, что эта девочка с телом змеи в совершенстве танцует и зумбу, и сальсу... А когда вьётся в бачате - ей нет равных: глаз не оторвать! Я был свидетелем, как однажды она вязала такие узлы, такие плела кружева... Я был просто уверен - Тина без костей!..

- What gave you that idea? - спрашивает Лена.

- Что ты имеешь в виду? Какая идея?

- Тина без костей!

- Да уж... Идея... Как вскоре оказалось, она-то и явилась для нас самой важной и единственной костью. В горле! Никто так и не смог её проглотить.

- Не говори загадками.

- Да какие загадки... Это не укладывалось в голове... Жора, конечно, был прав: нельзя объять необъятное...

Она не могла оторваться от текста, даже когда я останавливался, чтобы выйти из машины и размять косточки. Радовалась только: «Я так и думала!». Чему? Я слышал это, приседая и махая руками, как ветряк, а она только и знала, что восклицала: «Так я и думала!.. Это ж надо так!..». Что её так восхищало, я не мог спросить, потому что был явно уверен: никаких пояснений не получу! Мне приходилось силком вытаскивать её из машины, чтобы она имела возможность осмотреться и воскликнуть: «О, мы ещё даже не доехали до...».

Я кормил её бутербродами, поил чаем из термоса... Чтобы она отвлеклась от текста, я даже готов был уступить ей руль!

- Нет! Мне надо узнать, как же он там всё повернул!

Кто повернул и куда, об этом Тина не рассказывала.

Я вот что хочу сказать: не прихватив с собой свой компьютер и не прочитав это письмо-роман (она читала его аж до утра!), ничего бы и не произошло. Мы бы так...

- Интересно, - говорит Лена, - даже загадочно...

- Словно мир для неё перевернулся! Мы устроились на какой-то квартире, приняли душ, поужинали в «Бекон-Хаусе»... Я был голоден, да и она с удовольствием уплетала свой омлет с зеленью, почти не отрываясь от чтива, но, тем не менее, успевая делать мне большие глаза в ответ на мое рычание изголодавшегося тигра. Затем она потребовала текилы. Только попробовать. Она только попробовала, а я.... Когда мы добрались до квартиры, я завалился спать и проснулся на следующий день, когда солнце уже вовсю сияло. Она тоже спала. Ноутбук работал, тихонько шипя, и мне было любопытно взглянуть, что могло так увлечь мою Тину? Короче случилось то, что... Экран был черен, я клюкнул на «Enter»... В тексте того письма было за тысячу страниц, я пробежался по одной из последних: «Да, это было второе пришествие Христа. Чудо? Еще бы! Это и есть материализация Его божественной сути. Его можно было видеть, слышать, потрогать руками и даже поговорить с Ним. Он пришел в этот мир тихо-тихо, без шума и грохота, чтобы выкрасть наши сердца у этого горбатого мира. И Жора стал Его крестным отцом. Я слушал Жору и теперь видел, что в нем поселилась, наконец, поселилась уверенность в том, как преобразовать этот мир. Знать как - это ведь главное! Мы растягивали и теряли минуты, мы сутками не смыкали очей... И вдруг меня словно кипятком обдало: Жора примерял свой терновый венец! И тиара эта пришлась ему впору. Ей же ей! Его влек трон Иисуса. К сожалению, этого нельзя было избежать. И вскоре случилось то, что и должно было произойти».

Я недоумевал: «Второе пришествие Христа... Жора стал Его крестным отцом... примерял свой терновый венец...». Бред какой-то! Тина просто пропала в этих страницах - я не мог оторвать её от них. Что за блажь - ждать с каким-то Жорой Второго пришествия? Примерять терновый венец! Я сидел у компьютера, исполненный ненависти к самому себе, что перед отъездом настоял на том, чтобы Тина прихватила с собой этот злополучный ноутбук. Мало ли зачем он нам понадобится! Вдруг на Лере что-то случится! Или надо будет найти в Википедии сайт Ватикана. Или того же Далай-Ламы! Мы же с ним так и не...

Да мало ли!..

Но она бы и сама его прихватила. Она не мыслила себя без этого сверкающего электронного ящичка - вдруг срочная почта! «Есть же мобилка!». «Да, но...». Я сдался. Теперь этот ящик мстил мне за мою нерешительность.

- Э-эй, - сюда нельзя...

Тина проснулась и, зевая, выразительно показала мне свой милый кулачок.

- Привет, - сказал я, - с добрым утром, милая!..

Я дождался того часа, когда Тина сама сочла возможным и необходимым рассказать мне о прочитанном. В Майями у неё были дела по бизнесу. Днём она пропадала в каких-то офисах, на бесконечных встречах и переговорах, а вечерами мы просто бродили по улицам. Ты же помнишь, конечно, что Майями-бич - это такой вытянутый вдоль восточного побережья городок. Здесь всё новенькое и сверкающее! Здесь - просто рай! Сам город находится на материке со всеми своими небоскрёбами, даунтаном, метро, аэропортом... Огромный национальный парк...

- Помню.

- А рай - здесь, на острове! Я тогда подумал: вот где надо строить нашу Пирамиду!

Когда Тина сказала мне, что нам, по всей видимости, придётся проторчать здесь целых две недели, я только обрадовался. Я ведь и увязался за нею лишь потому, чтобы хоть чуточку разузнать про неё, как-то сблизиться, если хочешь - стать другом! Да, другом! Мне ведь достаточно было и доверительных отношений, чтобы она мне поверила. Как когда-то я уговаривал Аню, а потом Юру вернуться в нашу команду, точно так же я хотел уговорить и Тину. Отличие заключалось в том, что и Аня и Юра были, так сказать, в доску свои, свои до последней йоточки, правда, покинувшие наше гнездо по разным причинам, Тина же была из другого гнезда, из другой песочницы, совершенно нам не знакомой, если хочешь - чужой! Настолько чужой, что ни я, ни Жора, да и никто из наших не могли себе объяснить, зачем она вообще нам нужна! Ну, какой с неё толк в строительстве Пирамиды, если она молотка в руках не держала? Наш подбор людей определялся по профессиональным качествам. Скажем, я или Жора, или Юра, или та же Аня... да все мы все, даже Вит и Лёсик были... обладали... одним словом... А что толку с Тины?! Никто определённо не мог на это ответить. Зато как настаивал Жора! И Юра! Даже Аня с Юлей, не говоря уж о Нате, Тае, Людочке и даже Свете! Ну, с нами, мужиками понятно - загадочная женщина, то, сё, свежие мысли... Но все, все наши женщины тоже просто млели при упоминании имени Тины. Мы все были просто заточены на Тину! Жаждали её заполучить!

И это было очень странно... И даже загадочно!

- И тебе удалось?..

- Что?

- Разузнать вашу Тину. Приблизиться к ней, раскусить, приподнять вуаль загадочности. Эти ваши погони и преследования, по крайней мере, кажутся...

Удалось! Как же, как же!

- Жора, конечно, знал, - говорю я. - Я догадывался, что Жора знал ей настоящую цену...

- Тине? - спрашивает Лена.

- Тине, Тине... Но из него ведь слова нельзя было вытащить - то он отшучивался, то посылал куда-подальше. Я думаю, что...

- Ну, сейчас-то, - спрашивает Лена, - сейчас-то ты можешь сказать, чем она...

- Сейчас, конечно, сейчас определённо, но тогда...

- Да ты уже это рассказывал.

- Так мы и жили в Майями, притираясь. День, ночь, день, ночь... Она рассказывала мне историю Востока в таких подробностях, что у меня кожа бралась пупырышками. И не только Востока! Меня поразили её кругозор и эрудиция! Многое из того, что я слышал, я слышал впервые. И чувствовал себя первоклашкой! И всё принимал на веру! Да! Мне даже стыдно было задавать вопросы, чтобы не подвергать сомнениям её слова. Спорить же с Тиной было бы проявлением крайнего невежества. Я не смел, я просто не смел. Только слушал и слушал, поражаясь своей несмелости. Мне казалось, что Тина приукрашивала свой рассказ всякими мистическими придумками. Я не совсем принимал всё, что она говорила относительно улучшения породы людей и повышения ответственности за... Но когда она произнесла свое «мы - небожители», я на какое-то время лишился дара речи. Я, конечно, улыбался, кивал в такт её утверждениям, но, признаюсь, что-то там ёкнуло в груди: что если всё это правда? Я и до встречи с ней кое-что знал о контактёрах и энелотиках, о том, что инопланетяне-де, испокон веков посещали нашу планету, воровали наших женщин, что-то там экспериментировали с обезьянами и ДНК... да мало ли об этом говорили, писали в газетах или трещали по ТВ, чтобы держать какие-то там сенсационные рейтинги. А тут вдруг живая Тина! Помню, как сейчас, я просто остолбенел, когда она, мы брели как раз по чудесной пальмовой аллее, когда Тина сказала просто:

- Мы не отдельно взятая семья, мы - потомки очень уважаемых и влиятельных в своих кругах родов. И нас объединяет одно - мы все потомки небожителей.

Я готов был забраться на пальму, чтобы признать в себе обезьяну. И дело здесь было вовсе не в том, что я испугался присутствия инопланетянки - я признал Тину... Ты не поверишь - богиней! Это невероятное чувство! Я, скажем, легко мог себе представить встречу с Иисусом, ведь я с Ним прожил всю свою сознательную жизнь и даже написал об этом целый роман («Дайте мне имя»), но ехать в машине и затем жить в одной квартире с настоящей богиней - это увольте! Этого я даже представить себе не мог!

- Представляю себе, - говорит Лена, - как ты там наложил в штанишки. И что, всё это правда? Ты веришь в то, что ты сейчас несёшь?

- Мы как-то сразу, с первого слова нашли с Тиной общий язык. С первого знакомства. С первого взгляда. Так бывает... Знаешь, флюиды взаимной симпатии... бац! И ты побеждён... Бац - и в дамках...

- Знаю...

- Такая чудесная неземная приязнь... Бац!.. И ты...

- А как, ты хоть помнишь, как вы с ней познакомились?

- Помню! Стихи... Я услышал её на каком-то литературном портале... «...из самой лучшей бумаги, из самого светлого риса девочка сложит кораблик, возьмет в свои руки розу, лилию или птицу и уплывёт по морю туда, где белеет берег из самой лучшей бумаги...».

Бумажный кораблик, бумажная девочка с бумажной розой в руке... Бумажная лилия... бумажный берег... Стихи как стихи... Бумажные...

- Не скажи, - говорит Лена.

- А что?

- Не могу объяснить пока что, но...

- Вот и я тогда... Мое замешательство было... Меня словно кто-то остановил: «Стой! Куда несёшься так прытко?!».

Бумажный кораблик...

Чудо произошло, когда я услышал её голос: я увидел в её руках птичку, какого-то воробышка, вылепленного из глины, она разжала свои пальчики и воробышек выпорхнул: фрррррррр... Это, конечно, было чудо, чудо... Мы впервые встретились взглядами... У неё были глаза... Да, это были глаза богини... Ореховые... Ты видела ореховые глаза?

- Ореховые?

- Ну, знаешь... такие... Там всего столько намешано... И дело даже не в цвете - такие рыжевато-небесно-бурые... как болотная тина, затягивающая тебя, завлекающая... но искрящиеся изумрудными бликами... Одним словом...

- Ореховые?

- Ага, божественные... А пальцы - в глине... Которая в её руках ожила!.. И я мог запросто прикоснуться к её руке и, казалось, мог запросто взять её на руки, богиню! И нести, куда захочу... Потом...

- Потом ты проснулся?..

- Нет уж, нетушки-нет... Это был не сон, это была явная явь. Понимаешь, яааа...

- Вернись в Майями...

- Да. Да-да... Представляешь, я не слышал ни разу, чтобы она смеялась. Ну, просто! Я бы сказал, что она вылитый сангвиник. Это такая крепенькая порода людей, которые... Ну, они просто каменные какие-то! Я думал: зануды-зануды... Им что ни говори - горохом о стену! В том смысле, что из них не выдавить ни смешинки. Я понимаю, есть серьёзные темы, когда не до смеха! Но когда есть удачная шутка - мне удержаться ну, просто...

- Нет же, нет! - возразила мне Тина, - сангвиники во всём находят позитив и с радостью принимают то, что даёт им жизнь. Как подарок! А смешливость или нет - это уже личные свойства каждого.

Тина, признал я, - не смешлива. Зануда-зануда? Этого я тогда просто не знал. Потом я признал занудой себя...

Я сказал:

- Мне кажется, Ты забыла, что такое смех.

На это она рассмеялась. Ну так... улыбнулась... Я видел ее губы в улыбке, её зубы... Ослепительно белые зубы в сиреневой кромке резцов... Как в нежнейшей перламутровой вуали... И этот божественный прищур глаз... Ага... В этой мимолётной улыбке я увидел совсем другое лицо. Это не какая-то там надуманная улыбка Джоконды, этой набившей оскомину игривой бабёнки, это... это... Понимаешь, видела ли ты... Ну, пойми, это - нужно видеть!

- Не забыла, - сказала Тина и стала рассказывать о том, что «смеяться» и «радоваться» даже не синонимы, что... Будто я сам этого не знал! Что, мол, сангвиник (она просто упирала на этом) во всем найдёт позитив и с удовольствием посмеётся, что «тупо поржать - это не по мне» и т. д. и т. п... Она так и сказала: «тупо поржать!». Да никто тебя тупо ржать не заставляет. Хочешь ржи, не хочешь - не ржи! Я, правда, ничего ей не возразил, но ведь... ну, в самом деле - дело хозяйское. Ищи свой позитив! И радуйся, радуйся...

И знаешь, признаюсь, я был так рад этой её мимолётной улыбке! И скажу вот еще что: разулыбать Тину всегда стоило мне огромного труда. Мои шуточки и всякие там похабные анекдотцы она пропускала мимо ушей и делает это до сих пор. Но вот помню, когда она как-то вела машину и вдруг на резком повороте даже не тормознула, и когда мы чуть не врезались в какой-то ограничитель и когда уже успешно выскользнули из этой дорожной трудности, и когда уже как-то разом громко вздохнули, я сказал: «Я же просил тебя - не крути рулём. Особенно на поворотах!», она, повернувшись ко мне, даже не улыбнулась!

Это была одна из моих, на мой взгляд, удачных шуток, которую Тина так и не признала. Были и другие трудности...

Потом я много раз видел, как она умеет смеяться удачной шутке - взахлёб!

Мы вечерами бродили, я рассказывал о Пирамиде... Я был просто обязан это делать, разъяснять, вовлекать, так сказать, приобщать её к нашему делу... Собственно говоря, я повторял свой опыт рассказчика, сея аргументы и факты, доказывая или разубеждая её возражения... Я готов был даже броситься в огромную волну, чтобы Тина поверила... Я не был трусом, я...

- Понятно, - говорит Лена, - это ясно. Ты и сейчас не трус!

- В принципе, - говорю я, - для американцев Майями как Сочи для нас, русских, - курортный городок, беззаботные люди... Исторических достопримечательностей - ноль. Очень душно. И влажно. Ощущение такое, что на коже вода. Не пот. Вода. Пальмы, пальмы - куда ни глянь, как же без них?.. Вечерами мы с Тиной...

Я рассказывал, Лена слушала...

- Она - излучала!.. Пойми, это словами не передать! Понимаешь... Нет она не была звездой или, упаси бог, какой-то величественной. У нее не было нимба. Она была, если хочешь, - молниеносной. Нет, ну, не... Вот это правда - молниеносной! Не то чтобы вспышка, блик, сверк... И всё-таки это было величественно! И молниеносно! Да, я не мог к этому привыкнуть! Как нельзя привыкнуть к тому, что рядом с тобой живёт молния! Грома нет, только ослепление! Иногда она поражала меня резкостью суждений. Да - да, а нет, так нет! Как громом! Я даже прикрывался рукой. Потом привык! И она никогда не была жестокой. Исходившее от нее мощное, запредельное притяжение было настолько же необъяснимым, насколько и сильным. Водоворот цунами! Волна с водоворотом! Его причина, вот что! Прям затаскивало тебя, втягивало. Это - непередаваемо!

Я не был трусом, но я...

- Ясно, ясно...

- Однажды я спросил её: «Если бы ты была напитком, то каким?». «Вином цвета рубина». «А если бы погодой?». «Дождём!». «А если бы музыкальным инструментом?». «Скрипкой!». «А если бы комнатой?». «Белой и пустой...». Представь себе: в пустой белой комнате мы пьём вино цвета рубина под звуки скрипки, дождь за окном... Камин... Ты только представь себе это?

- Да уж, представляю... Вы пили... дождь... скрипка... Вы пили... Блики камина в белой пустоте...

Я мог себе представить Тину напитком! Да! Пьянящим напитком, скажем, вином цвета рубина - вкуси и... радуйся, смакуя и облизываясь. Или погодой - проливным плодородным дождём! В плывущей миражами пустыне. Или скрипкой, да, первой скрипкой в оркестре природы - лесов и полей, рек и озёр, вершин гор и влажных ущелий... Молний и громов, и смерчей и вулканов, огнедышащих вулканов и смертоносных смерчей... Да, пожалуй... Даже лениво-накатной волной, всепобеждающей и неукротимой волной цунами...

Я не мог представить себе Тину комнатой! Белой - да! Но не пустой!

Однажды она явилась мне на глаза... Представь себе: сумерки, белый берег Атлантики и Тина... Вся в белом-белом, в размашисто-белом, как облако, как цветущая вишня, выходит из пены волн. Богиня! Нет-нет - правда! Афродита - не меньше! В роскошно роскошествующем венчальном пребелом платье с умопомрачительным шлейфом, кажущимся той самой пеной, с кроваво-красной розой в прерыжей буйной гриве - просто пламя костра! - буйной гриве пламенеющих в лучах заходящего солнца непричёсанных диких волос...

- Ты влюбился!..

- И глаза, и глаза... Ты бы видела эти глаза!.. Звёзды просто померкли, как-то сдулись и стихли от зависти, просто потухли... Упали, пылясь...

- Ты влюбился?..

- Я готов был жениться на ней...

- Жениться? Ты?.. Нааа... На богине?!

- А то!..

- Рест, ты не трус!..

- А то!..

Я спросил её тогда, согласилась ли бы она на переезд в очень далёкую страну ради горячо любимого человека, при условии, что ей вряд ли когда-нибудь удастся увидеться со своими близкими?

- Нет!..

Без объяснения причин этого булатного «нет»!

Разве мог я настаивать?

Да и вряд ли я мог быть тем горячо любимым человеком. Как потом и оказалось...

- И когда же всё это было? - спрашивает Лена.

- В больничной палате, - говорю я, - ну, помнишь... когда я упал с самолёта... Мне всё это припомнилось...

- И повредился чуток умом?

- Лен! Ты что! Разве я мог всё это выдумать?!

- Ты - мог...

Но я слышал её живой смех! Редкая удача! Я не помню, чтобы потом, когда мы с ней столько прожили вместе, Тина ещё хоть бы раз рассмеялась...

Не помню...

И этот живой воробышек - фрррррррр...

Я же видел это собственными глазами! Я слышал это чудотворное «фррррррр...». Вот у меня сохранилось даже пёрышко этого воробышка... Видишь - смотри.

- Вижу, - говорит Лена, теребя пёрышко, - м-да...

И не только пёрышко, между прочим.

Вуаль таинственности...

 

Глава 7

Я тоже был восхищен и горд!

- И вот еще что, - сказала Юля, немного повременив, - у каждого гена есть своя Пирамида. Да-да. Подумайте и над этим...

Я сидел на подлокотнике кресла и слушал. Мне достаточно было видеть ее исполненное нежной прелести раскрасневшееся лицо, прекрасные горевшие огоньком абсолютной уверенности даже в свете свечи чуть прищуренные черные глаза, ее живые призывные полные губы, так победоносно аргументировавшие в пользу нашей Пирамиды!.. Очертания ее обольстительной груди, стесненной настойчивыми и неуступчивыми объятиями тонкой шерсти черного свитера, уводили мои мысли далеко от тех постулатов, которые только что провозгласила Юля, и я даже прикрыл глаза, чтобы получше рассмотреть те кущи, где мои мысли могли бы спрятаться и потом затеряться. Мне казалось, невозможно было найти более прекрасную грудь, более изящную шею...

И тут дали яркий свет, который просто убил пламя свечи. Но даже при таком ярком свете египетские пирамиды просто меркли перед величием того, о чем нам только что поведала Юлия - перед величием нашей Пирамиды. Излив нам все свое красноречие, Юля еще какое-то время стояла молча, чтобы мы могли наслаждаться не только ее словами, но и безукоризненно исполненными линиями ее смелого тела.

Господи, а как ослепительна ее кожа!

Обладая безупречным вкусом и чувством прекрасного, Юля не могла не завершить свое новогоднее поздравление милой улыбкой.

Тишина стояла такая, что слышно было, как наш кофе теряет тепло. Что же касается меня, то я прекрасно исполнял роль первого ученика: слушал и молчал, давая волю лишь неуемному воображению.

Улыбнувшись, Юля окинула нас беглым взглядом, и произнесла только одно слово:

- Все!..

Никто не осмелился нарушить воцарившуюся тишину. И только через минуту грохнул вал аплодисментов.

А потом я подумал: Гильгамеш, Ашшурбанипал, Хаммурапи, Навуходоносор, Хеопс, Клеопатра, Македонский, Гомер, Аристотель, Конфуций, Сократ, Аристотель, Сенека, Платон, Конфуций, Цезарь, Данте, Шекспир, Рабле, Сервантес, Монтень, Паскаль, Вольтер, Дидро, Наполеон, Маркс, Толстой, Достоевский... И Будда, и Иисус, и Августин, и Мухаммед, и даже, наверное, Савонарола с Торквемадой и Лойолой с Кампанеллой, и Томасом Мором, и Жан Жаком, и Монтескье, которых, к моему стыду, я так до конца и не прочитал...

И многие, и еще многие... Многие...

- Ты дважды назвал только Конфуция, - сказала Лена.

- Он того стоит. И кажется, Аристотеля.

- И ни разу не назвал Ленина...

- Он того стоит.

Юля собрала все мысли всех этих отцов жизни и преподнесла нам их как дар, как новогодний дар. Подарок! К сожалению, я помню не все из того, что тогда говорила Юля, а диктофона под рукой не оказалось. Меня поразило только одно: как Юля могла держать в своей прелестной головке столько ярких и теплых слов? Мне казалось, невозможно найти более прекрасную и такую светлую голову! И еще: какая же у нее умопомрачительно белая нежная атласная кожа под этим тонким обездвиживающе тесным черным холодным свитером! Это - непостижимо! Вот креатив!..

«Юлия!..». Я не произнес это имя вслух. Я спросил себя, очарован ли я этим тихим, теплым, шелковым милым именем, этой славной россыпью нежно льющихся светлых букв? Ответа не требовалось. Вот кому, думал я, прекрасно удалось соединить в себе (редкое сочетание!) физическую красоту с даром ума!

- А что Аня тоже?.. - спрашивает Лена.

- И Аня... тоже, но Юля...

- Ты забыл даже о Тине?

- О Ти?.. Ти... Понимаешь, Тиии...

- Понимаю, чё уж тут не понять, - говорит Лена.

Ти... Ти... Ну, как вам всем объяснить, что Ти - это... это... Это - необъяснимо. И я не собираюсь тут перед вами рассыпаться в признаниях! Еще чего!.. Тинн, Тиннннннн... Колокол!.. Да-да, Ти - это мой Колокол - тиннннн...

Иногда я ловил себя на том, что разговариваю сам с собой, вслух, громко и вдруг замечал удивленный Жорин взгляд.

- Ты с кем разговариваешь?

- Я рассказываю, - отвечал я.

- Ну-ну, - Жора только улыбался.

Умопомрачение от Юлии я испытываю и по сей день.

- Да уж! - говорит Лена.

Дернул же меня чёрт купить этот томик Тининых стишков! Уж и не припомню, где это было - то ли в Кракове, то ли в Питере, когда я ждал Лену на набережной... Она тогда так и не пришла... Дела видите ли, дела, я сидел на скамейке, листал этот сборник... То ли в Барселоне я его листал, любуясь творчеством этого самого божественного Гауди... Храм, конечно, надо сказать... Ангелы в восторге! Я тоже ждал Лену, сидя на скамеечке... А вот где купил этот томик?.. Как он и откуда свалился на мою голову - ну хоть убей! Может быть, в Майями, когда мы с Юлей... Мы приехали ночью... То ли лес горел, то ли нефтебаза какая... Зарево в полнеба! И, знаешь, молнии, молнии... Смертельные молнии... Прям какие-то саблезубые... С ног до головы, с неба до земли... Юле удалось из машины сделать несколько снимков... Потом из окна отеля... Тридцать третий этаж - огни города - на ладошке... Как светлячки... только... Хочешь посмотреть? Где-то тут эти фотки, я прихватил...Да, мы там накувыркались! Будешь смотреть?

- Прям счас?

- Да... Накувыркались...Ей захотелось купить тут дом! Майями-бич, западное побережье, остров, ей приглянулся остров... Дом рядом с Хулио Иглесисом! Юля от него просто млеет! Бискайский залив, белый песок... Индиана-Крик, Бискейн-Парк... «Мы построим и здесь нашу Пирамиду!». С Хулио и с... Размечталась! Как же, как же... построили... Мы тогда еле ноги унесли! Не до стихов было. Правда, нам удалось провести переговоры с китайцами! Успешно прошла и та онлайн конференция, где мы договорились с какой-то строптивой дамой о каких-то поставках. Капиталистка, она нас просто схватила за горло!

- Капиталистка?

- Конечно! Хватка у неё прям бульдожья! Собственно, и я не был в неё влюблён! Просто - дело, знаете ли, дело требовало... Ну, а как ты хотела, милая моя?! Сейчас без этих генов и хромосом никуда не сунешься. Сейчас весь мир помешался на них! И за ними, за генами и стволовыми клетками будущее и твоего, милая моя, рыжего мира! Куда ты денешься?! Хо! Ну, знаете ли... Только слепой....

Нет, не помню уже... то ли... нет, не вспомню... Неважно... Мы тогда еле ноги унесли... Мне казалось, что именно эта рыжая бестия и устроила на нас охоту.

- Рыжая? Как ты узнал, что она...

- Рыжая! Я точно знал, что она из тех, кто... Огненная! Только такие способны на... Они прут, как...

Как только с нею связь оборвалась, тут же, через каких-то десять-пятнадцать минут всё и началось. Нет, ну ты могла бы спокойно сказать... Ну, куда тебе столько денег?! Да и совесть, пардон, на плечах надо иметь! Вон японцы согласны и на... И китайцы...

Ну, да бог с ней, с этой рыжей.

Хотя у неё могли быть и другие причины отказа, о которых я не мог даже догадываться.

- Когда ты злишься, - говорит Лена, - у тебя белеют глаза.

- Ты это уже говорила. Что и сейчас белые?

- Сейчас - зеленые! Как...

- Как у Иисуса?

- Ахха...

Я просто набрасываюсь на нее с благодарностями: хоть она за меня!

- Да, не до стихов тогда было.

- Понимаю... И что же стало предметом вашего спора, - спрашивает Лена, - вы, как ты говоришь, так свирепо и яростно набросились друг на друга...

- Свирепо и яростно! Это правда! Но... Она не просила, она требовала...

- Как можно требовать от партнёра?..

- Её тон не терпел возражений!

- Чего требовала?

- Ясности! Ей, видите ли, нужно было точно знать, как наши генные технологии...

- Знать как - это ключевой момент не только истории, но - устройства мира, - провозглашает Лена. - Know how! Секрет производства!

- Вот! Секрет производства совершенства жизни! Звучит заумно, но это не какая-то там несусветная заумь, по сути - сама суть! Корень совершенства! Она не могла поверить, что мы в состоянии производить это самое совершенство, как горшки или гвозди... Как цыплят. Она требовала рассекретить секрет! Но кто же в наши дни тебе, милая моя, мог позволить...

- Ваша Тина...

- Она уцепилась! Видимо, шестым своим чувством она нашла нас деловыми партнёрами, да! Мы созвонились. От скайпа она отказалась. Я привык видеть глаза собеседника, даже по скайпу, но она была непреклонна - нет! Я назначил ей встречу - нет! А какое же может быть партнёрство без живого общения? В нашем-то деле! Когда решается...

- И что Тина?

- Она приняла решение. И заявила: «У вас просто нет выбора!». Я был потрясён. Мы... Жора даже... Своим «Нет выбора!» она пригвоздила нас к стенке! Расстрел! Жора было воспротивился, что-то нёс несусветное, даже пугал, угрожал. Она рассмеялась. Её беспощадное «dixi!» прозвучало как гром.

«А если нет - у вас нет ни единого шанса!».

- Что «нет»? - спрашивает Лена.

- Нет - это нет! Если мы вдруг вздумаем без неё...

Я хотел бы заглянуть ей в глаза, когда она произносила своё «dixi!».

- Заглянул?

- Мне они даже приснились: рыжие-рыжие... Как лисички...

- Рыжие?

- Апельсиновая охра! С изумрудными блёстками на доньях радужек...

Чем-то они напоминали... Ну, ты знаешь эту историю с The illuminatus! Trilogy»... «Глаза в пирамиде»...

- Не знаю. Ты уверен, что... Иллюминатша?..

Я был уверен, как никогда!

- Но вот, что я хочу тебе сказать: если бы мне тогда кто-нибудь... В это невозможно поверить!.. если бы мне кто-нибудь тогда вздумал сказать, что эта упрямая дама и есть... ой, это просто какое-то наваждение!.. что она и есть на самом деле та, что... та, с которой мы... та, ради которой и во имя которой...

- Говори уже - кто?!

- Что она и есть та самая...

- Тина, что ли?!

- Ага...

- Брось!

- Вот и я не поверил! До сих пор вот...

- Да ну?

- Да!..

- Как же ты это узнал? - спрашивает Лена.

Как я узнал?! Узнал... Эти знания, надо сказать, хорошенько меня потрепали. Потом, много позже, я-таки узнал вот ещё что! Это важно - причиной её отказа была никакая не жадность, нет! Ты не поверишь - была её непостижимая и всеохватная щедрость.

- Всеохватная?

- Именно! Вездесущая!..

- Рест...

- Именно!.. Но это... эту её щедрость нам только предстояло ещё раскусить. Оказалось, что феномен её щедрости таит в себе... Долгое время это было для нас делом непостижимым. Незаурядным и глубоко неподъёмным. Мы...

- Как же вам удалось...

- Да как? Как... Мне так и не удалось в полной мере... Нам! И только Жора вскоре смог... Или, я вот думаю, в Оклахоме?

- Что? - спрашивает Лена.

- Да этот томик купил.

- Да брось ты свой томик! Что смог-то? Жора?..

- Расскажу, расскажу еще... Это такая история! Тонкая... Жора проломил... Он... Мы просто диву давались... Это роман в романе! Жора... Они с Тиной потом...

А в Оклахоме, в каком-то задрипанном пригороде мы с Жорой нашли наших соотечественников, эмигрантов... То, сё... Они просто нас изнасиловали своим вниманием и почитанием, ели, пили, читали стихи... По-русски! Вот в их книжной лавчонке я, кажется, и купил... нет - они подарили мне эти томики... на русском... да-да, Мандельштам, помню, Цветаева, Бродский... «...Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать...». Так и не пришел. Дошел из Штатов только до Венеции, да? до Венеции?

- До Венеции, до Венеции...

- И вот там, у них я, кажется, и купил нашу Тину.

- Они подарили.

- Или не там... Или не они... Ну да бог с ней, с Тиной...

Купил Тину...

Надо сказать - задорого!

Вот так и был провозглашен наш Манифест!

- Тут на днях Никита Михалков, - говорит Лена, - сделал попытку удивить народ Манифестом Просвещенного Консерватизма. Ты читал?

Я кивнул, мол, да, видел.

- По-моему, - сказал я, - он забрался не в свою песочницу.

Когда я спросил об этом Жору, он улыбнулся.

- Его потуги на гениальность просто смешны. Он все делает для ее выпирающей демонстрации. Он ею просто пугает. Жалкая попытка казаться, а не быть. Он пугает, а мне не страшно. Ведь гениальность сродни беременности. Нет, НикИ`та - ты не НикитА`.

Вечером я снова думал о Юлии. Ночью мне не спалось...

Вспоминать Тину не было никакого желания. Но никакие нежелания не могли увести от неё мои мысли. Во дела-то!

- Вы напились?

- А то!..

- И Юля?

- Юлька - ни грамма!

А вот Жоре-таки удалось!

 

Глава 8

Прежде, чем дать жизнь и пустить в рост первого апостола новой жизни, нужно было подготовить для него место. Не выпускать же его в пустыню, на ледник или в тундру. Не бросать же его в бескрайнее море жизни - плыви! Задолго до этих событий мы приняли решение подготовить плацдарм для строительства. И несмотря на то, что срок был далек, приучали себя к мысли действовать на этот счет решительно. Десятки солидных фирм и организаций уже не один год корпели над разработкой проекта нашей Пирамиды. Были привлечены лучшие из лучших. Сам знаменитый испанец Рикардо Бофил работал с нами бок о бок несколько лет! Он и сегодня все еще консультирует нас...

- И сегодня?..

- Ага. Несколько лет неустанного труда. Проектировщики, конструкторы, программисты, строители, дизайнеры, экологи, медики... Бесконечные совещания, споры... Многое ведь впервые. Сотни компьютеров новейшего поколения. Известные зодчие, специалисты по фен-шуй, их удивленные лица, когда Жора вносил свои коррективы.

- Здесь вам придется сделать вот как...

Он настаивал, они, часто кивая головами и пожимая плечами, соглашались, перешептываясь на китайском. Большей частью Жора оказывался прав, но иногда они не уступали и тогда, улыбаясь, уступал Жора. Я с удовольствием наблюдал, как один грек убеждал Жору в том, что если уж лить статую Колосса Родосского, то лить ее из чистого золота (разумеется, только волосы), а лицо, руки, торс лепить из слоновой кости, пластинка к пластинке, как это делал, убеждал Жору грек, сам Фидий, создавая своего четырнадцатиметрового до сих пор непревзойденного Зевса, на что Жора, тыкая греку указательным пальцем в грудь, предложил вылить из чистого золота и его, грека, статую и точно так же, как Фидий, вылепить из пластин слоновой кости и его, грека, греческий профиль. Жора говорил все это с серьезнейшим выражением лица на чистом английском, время от времени переходя на французский и даже кое-какие детали уточняя по-гречески, что заставляло грека то и дело заглядывать Жоре в глаза: не шутишь ли ты, братец? Жора не шутил. Чтобы не обидеть грека и не указывать ему на порог, Жора стал декламировать ему Гомера по-гречески, что-то из «Одиссея», а затем цитировать страницы Овидия из его «Науки любить», думая, конечно, о чем-то своем. Он старался побить грека его же фидиями, гомерами и овидиями и, в конце концов, одержал над ним верх. Он знал, что ничем не рискует: будет не грек, так испанец или даже китаец. Так грек с Овидием на ушах и ушел.

- Зачем нам сорокаметровый Колосс, - сказал потом Жора, - если у нас нет своего Родоса.

Доходило до того, что Жора с Наной часами не разговаривали.

- С Наной?

- А с Тиной... Вот потеха была-то! Она...

- Тина?! Вы её-таки отыскали?

- Ой, там такое было!

- Рассказывай... Ты скажи мне, пожалуйста, как так случилось...

- Пожалуйста!

- Да постой, погоди ты...

- Просто умора!

- Так эта твоя рыжая оказалась той самой Тиной?

- Ну да! Только нет... Не совсем.

- Как это - «Не совсем»?

- Потом расскажу... О всей вашей Тине. Слушайте, имейте же совесть! Прям зудят и зудят... Все уши прожужжали! Что вы все в ней нашли?

- Мы нашли?!!

Я вижу, как Лена начинает злиться.

- Да ты... Ты посмотри на себя. Тебя же уже не осталось ни грамма. Ты когда побреешься? От тебя уже несет, как от козла. С тех пор, как ты связался с этой своей сколопендрой, ты же... Ползаете где-то там по темным сырым щелям! На тебя же невозможно смотреть - как червь дождевой, солитер какой-то... Ни ног, ни рук, глаза запали, ямы на щеках, а рот, посмотри на свой рот - дупло, зубы почернели, плечи обвисли... И уж, совсем, я уверена, обвис, просто обвалился твой некогда такой прыткий «тузик»...

- Какой ещё «тузик»?

- Сам знаешь, какой. Скажи спасибо, что я еще...

- Спасибо, Лен! Ты, и правда, ой... Ты знаешь, это... Это просто кошмар, полный, и правда, обвал, амок какой-то, ага, - амок. Полный, так сказать, ну... сама понимаешь...

- Не понимаю я тебя, - говорит Лена, - какой-то воздушный пузырь, ну, полная пустота... эта твоя Тина - пф! и - растаяла... Дунь - и нету. И нету, понимаешь, и нетушки! Ты это понимаешь? Тупица! Ты прям как... как...

- Лен...

- Ну что «Лен» да «Лен»?.. Иди в баню! Сходи лучше в баньку, попарься.

- Да я и так весь в запарке... Но в баньку схожу. Вот здорово, что напомнила!

- Погоди с баней-то! И что? Ты мне можешь один раз толком сказать: ты ее видел, эту свою Ти? Чем она всех нас так достала, чем приворожила? Че-е-е-е-е-е-м?! Ну, что ты в ней нашёл?

- Ле, счас... попробую сформулировать.

- Да уж можно бы и пора... «Формула для Тины»! Напиши о ней еще и роман. Как тебе название? Дарю! Не хочешь сочинить эдакий триллер с продолжением? Я стала замечать за тобой - забьешься в уголок с ноутбуком, что-то там крапаешь. Мемуары, небось?

- Счас, Лен, понимаешь...

Как же, как же... Мемуары. А кто-то из вас, бродяг, дневник хоть ведет? Ну, хотя бы какие записки! На манжетах! Ведь строительство нашей Пирамиды - это же бесценный опыт для человечества! Надо же кому-то оставить хоть следы какие-то! Вот нагрянет вдруг очередной потоп, что тогда? А так найдет какой-нибудь молодой археолог мою флешку... И - пожалуйста! Не надо будет изобретать велосипед: Пирамида - как на ладошке! Бери, читай, твори, созидай!

- Тут такая история, - говорю я.

Я, правда, не Геродот, не Платон, не Страбон или Фукидид... Не Тит Ливий и не какой-то там Иосиф Флавий... Но и из моих писулек, надеюсь, можно будет достаточно подробно...

- Да уж, история...

И если не я, то кто? Даже Цезарь писал свои «Записки»! И Наполеон! Чем мы хуже?! На наших глазах вершится история! Новый виток! С нас и начнется эра Водолея. Уже началась! Мы - история! Но мало ли на свете ублюдков? Шарахнет какой-нибудь новый атомный... А если и в самом деле грянет какой-нибудь конец света! Эти майя давно замышляют свой конец нашего календаря. Армагеддон! И Мессинг, и Кейси им поддакивали. Даже эта Глоба что-то там лопочет-вякает, мол, якобы вполне, да, то, сё, шуры-муры, надо, знаете ли, быть готовым ко всему... Умора просто эта обезьянка!

- Н-да...

- Так что, - спрашивает Лена, - что пишешь-то? Скажешь?

- Дам почитать! Роман! Называется...

- Да иди ты!

- Называется...

- «Пирамида Жизни»? Я угадала?

- Нет - «Хромосома Христа»!

- Вау... Ничего... Хорошо. Хрустит! Сам придумал?

Я думаю. Сам!

А и в самом деле, думаю я, чем меня так взяла эта Тина? Я каждый день задаю себе этот вопрос: кто Ты, Ти? Я уже называю Её с большой буквы - Ты! Почему? Что возвеличило Тебя в моих глазах? Я просто с ума схожу, да, дурею... Я не могу дать себе отчёт... О, Боги!..

- Хоть промычи, - говорит Лена, - если не можешь...

- Не торопи, ладно?

Я понимаю: стихи! Надо же! Из каких-то там тридцати шести буковок (или тридцати двух?), рассыпанных мириадами слов создается некий эфирный шум, из которого созидается симфония звуков - небесная музыка ритма из рифм... И вся всевселенская пустота наполняется праздником, праздником, подчиняющим и приковывающим, созидающим и творящим и сотворяющим рай, небесный рай на земле... Со-творяющим! Рай, один на всех!

Я понимаю: «В Начале было Слово»!

«Я учусь говорить. Покидая свои города,

Моисеево племя моих недосказанных слов...

Ищет манны (твоей ли?), океаны пустынь бороздя...

Отчего так ничтожен улов у песочных часов?..».

Как это им рассказать? Как?!

«Я учусь говорить...».

Учитесь слушать, милые мои!

- Налить? - спрашивает Лена.

- Пожалуй...

Этот ритм подчиняет... И если ты не живёшь с ним в унисон - ты погиб, да умер! Это как идти всем нам по мосту в ногу. Чтобы мост-таки рухнул, рухнул! Так и этот ритм подчиняет тебя... И он строит, строит... Строит тебя! Густыми рядами, шеренгами, батальонами, ага целыми полчищами воинов Света! А?! Разве не так? Жизнь - это ритм, совершенная жизнь - это ритм стиха! С этим может соперничать только музыка. И если кому-то удается сплести их воедино - стих и музыку, в стихомузыку - вот вам и вся формула Жизни! Песня! Или... Это - как «Жизель» без единого слова... Или как - «Аве Мария»...

Кстати, Ти моя с музыкой как? В ладу? Кто нам напишет гимн Пирамиды? Оду в музыке? Ораторию? Ти, Ты готова? Пирамиде требуется гимн! Да!

Ты готова?

Я спрашиваю это мысленно у Тины и, надеюсь, она меня слышит. Проверим.

Вот бы задать ей этот вопрос в глаза! Да хоть бы краешком глаза взглянуть на неё... Какая Ты, Ти?..

- Ладно, оставь эту головоломку на завтра, - говорит Лена, - на, держи.

- Ладно, - соглашаюсь я, - спасибо.

И снова седлаю своего коня:

- Островов мы прикупили уже предостаточно, и ничто не мешало какой-нибудь из них назвать Родосом. (Потом мы так и сделали). И соорудили для острова Колосс! Я тоже ни минуты не принадлежал себе. Ежедневные мысли о будущем городе: каким он должен предстать перед взором первого посетителя, иногородца или чужестранца? Его вокзалы, дома, храмы, музеи, статуи?..

- Что, - спрашивал Жора, - должно стать отличительным признаком новой эры? Как пирамида Хеопса. Или как статуя Христа в Рио?

Жора убедительно просил всех сильно подумать на этот счет. Он был за то, чтобы в Пирамиде царила не только изящная, как настаивала Нана, но даже грубая простота. Не обязательно блистать драгоценными камнями и золотом, настаивал Жора, нужно давать шанс и духовным излишествам, не впадая, конечно, в крайности.

Юля просила повременить...

- Это была ваша силиконовая долина, - говорит Лена.

- Да, да, - говорю я, - силиконовая... Мировой центр хай-тек! Воздух здесь был напитан запахом ума. Ты знаешь, как пахнет человеческий ум?

- Сиренью, - улыбается Лена, - да, знаю.

- Сирень в конце декабря - это то, что сейчас надо! Зима ж жуткая!..

И вот, значит, Новый год... Совсем новый!.. Значит, всё старое - в утиль! Тринадцатый разлив Нила. Что то принесёт этот тринадцатый?

В эти дни я всё чаще стал думать о Тине... Она и в самом деле считает, что люди не в состоянии...

«Ваш мир, как колосс Родосский уже расколот. Намечены два последних рубежа. Прополото поле. И вспыхнул последний сполох...».

Прополото поле! Прекрасно! Дождаться урожая и отделить зёрна от плевел. Всего-то! Правда, вдруг все разом засудачили о каком-то конце... Света что ли? Это и есть тот «последний сполох»?

Больше всего меня поражает, что Тина, когда речь заходит о золотом веке - временах безмятежного счастья, где люди не знали ни труда, ни забот, меня поражает, как Тина так решительно равнодушна к такому счастью - счастью без труда, без забот... Даже не равнодушна - напротив!

- ...возьми, - говорит Тина, - навскидку хоть Вавилонскую башню! Без труда и забот разве кто-нибудь смог бы её построить?

Хо! Навскидку!..

Да, знаешь...

 

Глава 9

У Лены от моих рассказов уже болит голова. Хорошо, соглашаюсь я, объявляем день молчания. Через минуту она спрашивает:

- Острова в Океании?

Я не успел спилить даже эту ветку. Осень. Солнечно и сухо. Сентябрь. Лена ждет, когда ветка рухнет, затем:

- Я бы тоже начала с островов.

Мы сидим на спиленной сухой ветке, я все еще с ножовкой в руке, Лена ждет продолжения моего рассказа, жуя стебелек.

- Каждый день, - наконец произношу я, - мы отвоевывали у современной цивилизации новые и новые острова то в Атлантике, то в Тихом или в Индийском океанах. Те, где человек не успел еще наследить.

- Разве есть еще на земле такие? - спрашивает Лена.

- Мы выискивали...

Юре нравились суровые просторы Антарктики, а Жора не переносил холодов. Юльке - Индия! Конарак, Ауровиль... Она была просто помешана на своей Индии!.. Помню, мы как-то зимой прилетели в Рейкьявик... Вулкан Эйяфьяллфйекюль тогда еще спал, и мы...

- Что ты сказал, - спрашивает Лена, - какой вулкан?

- Эйяфьяллфйекюль, - говорю я, - тот, что недавно укутал в пепел Европу.

- Ух, знаешь, жуткая картинка... Ты видел эти кадры?

Лена встает.

- Мы сутками сидели в аэропорту, - говорю я, - я привез тебе этот пепел, там, целлофановый пакетик в ящике стола...

- Да, да, да... Спасибо! Ты не мог не привезти. Спасибо! Запах ада? Ты мил...

Я старался понять Лену. Тщетно. О каком аде она говорит? Для меня адом был Майями-бич, когда мы с Юлей тогда покупали ей дом. Она таскала меня за собой дней пять или шесть пока мы-таки не набрели на её Иглесиса. Мы купили ей этот красивый дом, дом как дом, окна на океан, пальмы, сад, и я тотчас завалился спать.

- Давай, наконец, отдохнём, - предложил я.

- От чего? - удивилась Юля.

- Ну, знаешь...

- Я хотела бы еще посмотреть в супермаркете...

У нее вдруг появилась тяга к материальному.

- Я сама, хочешь, я сама посмотрю... Отдыхай, отдыхай... Намаялся со мной.

Мне всегда было в радость дарить ей... дом... остров!

- О, кей, - сказал я, только будь осторожна.

- Я возьму фотик, заодно поснимаю... дом... покажем нашим. Пригласим...

- Хорошо, - согласился я, иди-иди... поснимай-поснимай...

Мысль, которая тут же выветрила из меня сонливость, пришла неожиданно. В те дни здесь же в Майями (я теперь знал это точно!) где-то бродила по городу наша рыжая партнерша. Рассчитывать на встречу с ней было бы маленьким сумасшествием, а поймать Юлей случайно в кадр - абсолютным безумием! Среди толп ротозеев? Я только ухмыльнулся своей выдумке, но Юлю не задержал - иди-иди! Бывают же чудеса! Чутьё подсказывало мне, что моя охота на рыжую может увенчаться успехом. Зачем мне нужен этот успех, я понятия не имел.

- И не только дом, - добавил я, - как обычно...

Как обычно мы всегда снимали не только интересующий нас объект, но все, что было рядом. В любом деле детали - всегда важны!..

И потом уснул, правда, - умаялся.

- Бедняга, - пожалела Лена.

Я провалился, как это обычно бывает, думая о своём рыжем привидении, и - ты не поверишь, открыв почту вдруг обнаружил от неё письмо - электронка, емейл... Ты не поверишь: она написала лишь одну фразу: «Смотри какое я получила письмо». Дальше шёл густой разрыхленный с правой стороны столбик письма без точек, без запятых... просто пляска Святого Вита в словах... совершенно на первый взгляд бессмысленных и бессвязных... Я прочитал, почесал затылок и перечитал... затем читал с чаем и бренди... Не понимаю, почему я так рьяно уцепился за эту словесную абракадабру! Я вылупился на это ее «Смотри какое я получила письмо», сердце стучало, прям выскакивало из раны в груди... Да, из кровавой растерзанной раны... Выпрыгивало, громко стуча и умирая, кровавя всё напрочь вокруг... И я, помню, окровавленными руками запихивал его внутрь зияющей в груди раны - да сиди ты там...

Оно молчало...

Дергалось, стуча: тиннн... тиннн... тин... ти...иии... Пока не замерло... навсегда. И я умер. Проснувшись. Во-то дела! Мне сны не снились уже лет сто. И вот... Вернулось детство? Я сидел ошарашенный на постели, совсем голый, голый не только телом, но и мозгом голый. Ни единой мысли, поясняющей мои видения. Нашёл-таки бренди, ну так, чтобы освежить пересохшее горло...

Так что же это получается, - стал размышлять. Я стал пробираться в свой мозг, пытаясь вспомнить хоть строчку из того уродливого письма. Вспомнил, вспомнил! Я вспомнил: «Смотри какое я получила письмо»! О, боги! Мне и не надо было ничего вспоминать - я эту строчку уже просто знал! Назубок! Она-то сердце моё и убила! Заррррраза! Разодрала на части, на окровавленные лоскутки! «Семь дней в неделю... пуля за пулей... стреляют... беззвучно... в зрительный нерв... чёрные многоточия... скверно... а ты всё бежишь...». Ну, вот я и дождался, подумал я, пошли галлюники слуховые. Я закрыл глаза, но никого рядом не обнаружил. Открыл, слышу: «оттиски тел на асфальте - следы твоих падений...».

Да, брат... Но я же понимаю, я знаю, знаю, что не сбрендил с ума, что не сдурел напрочь! Нееееееееееееееееееееееет! Вот стакан мой на столике, вот халат... Совсем голый сижу - так что ж?!

В чём же тут дело?

Вот незадача!

Это всё недостроенная Пирамида!

Надо... или достроить... Или - взорвать! Ба-бах! Красивая, свежая мысль: ба-баххх!

Но сначала - глоток. Да я трезв как стёклышко!

«... ты прости дитя... моих неразгаданных... ладонных линий, и жесткая готика... ломаных жестов, каприз природы...».

И всё это столбиком, столбиком... Как для собачки!

Так что же у нас получается?

Получается, что Тина, моя бестелесная рыжая Тина, получает по почте какую-то шумерскую клинопись, какие-то там бессмысленные и наполненные глубиной искренней искренности, переполненные вишенкой глубокомыслия белые сти-и-и-и-и-шки? Белые? Так что же получается, что ей уже пишут письма?! И она не молчит? И она... И они... Давно?.. Без меня?..

Без меня!

Ну, тут уж точно можно сдуреть: я ревную...

Хо! Ха! Хахахахахахахахааааааа....

Ты и мои письма рассылаешь по свету, чтобы... чтобы весь мир знал, как я... Ты и меня расклеиваешь на стенах домов, на листьях деревьев, на облаках? Ти, да ты просто...

(Разве ты ведёшь и с ней переписку?)

Вдруг я слышу: «Владимир, у вас всё в порядке?)».

Оглядываюсь - никого. Да и какой я тебе Владимир? Снова галлюники? Но не молчать же на это!

- У Нас, ору я, - всё! У Нас (я подчеркиваю) - абсолютно всё! А Ты как думала? Ты думаешь что-то или кто-то может этот порядок нарушить?

Да никто!

Ору я.

Понимаешь - никто!

- Успокойся ты, - говорит Лена, - ну, ты что...

- Извини, - говорю я, - тут, знаешь...

У Нас, теперь думаю я, - ВСЕГДА!

С Тобой-то!

А теперь - смотри мне в глаза! Отвечай: кто-то ещё - чужой - читает мои письма (с приложениями)? Только не говори, что у тебя нет чужих. Я напомню Тебе - есть Мы и есть другие. Они, другие, - чужие для нас. Запомни это!

Я, продолжаю я, спрашиваю у Тебя, Ти?

Взгляд-то держи!

И еще:

...когда чужой мои читает письма,

Заглядывая мне через плечо.

- Ты у кого спрашиваешь, - спрашивает Лена, - у меня что ли?

Да, да, на сегодня, пожалуй, достаточно... Бывают же промахи или как там их сейчас называют - проколы... Вот и я прокололся... Сел на иглу...

Зато как ревную!

Ах ты, Господи!

О, Мадонннннннн-а!

Значит, есть ещё порох! Значит, жив курилка!

(Но к кому ты ревнуешь, малец, к пустоте?)

Когда Юля вернулась, уже стемнело. Я выспался. Мне ведь достаточно перекорнуть часик-другой... Я выспался! Я, конечно, ни словом не обмолвился о тех письмах... Да и были ли они? Но ревность свою я носил как орден! Молча, там, в разодранном сердце!

- Как дела? - спросил я, когда она выпила воды.

- Я приму душ, - сказала она, - посмотри, если хочешь.

Она вручила мне фотоаппарат и отправилась в ванную. Дом, конечно, сиял, наш дом в разных ракурсах, сад, вечерняя синь бассейна... Затем были кадры домов и улиц, фонари, переходы... «Дом, улица, фонарь, аптека...». Машины и огни реклам... И ни одного лица крупным планом, ни единого...Ни одного... Я отобрал несколько кадров, из которых решил сделать фотки. Юлиному вкусу я доверял: две толстых задницы на побережье под пальмами... корни какого-то мощного дерева... как Лаокоон, подумалось мне... Затем мостик из камней... Я так и назвал фото - «Мосток». Затем - роскошные пальмы и какие-то камни с пузырями... Что-то ещё... И ни единой души. Да, и ещё какая-то малышка, девочка лет четырёх-пяти, которая была в кадре, но в разных местах города. Мне трудно было себе объяснить, как она могла попасть в кадр и тут и там, и у корней этого самого дерева, и на мостике, и в... Она что же перемещалась вслед за Юлей по городу? Я не стал искать ответ на этот вопрос, и забыл об этом даже Юлю спросить. Ну, была так и была. Мне было не до того. Я понимал, что моя охота не удалась. Потому-то и выбрал «пустые» фотки. Я корил свое чутье и успокаивал себя, что иначе и быть не могло. Как такое вообще могло прийти в голову - заснять Тину! Если бы мы её выслеживали, если бы хотя бы знали, где её искать!

- Ну, что, - спросила Юля, - как тебе наш дом?

- Нравится, - сказал я, - и окна, и крыша... Там, надеюсь, есть вертолётная площадка?..

- А как же! Как же ты без вертолёта! И площадка, и...

- Правда?!

- Ну да!

Когда Юля уснула, я снова взял в руки фотоаппарат. Зачем? Я же был уверен, что Тины там нет. Мысленно я уже называл её Тиной, Тиной, а не какой-то там жадиной, рыжей бестией... Тиной, моей Тиной...

Я не понимал - почему?

Я сидел босиком, в халате, фотик молчал, город тоже спал... вдруг Юля проснулась.

- Ти, - сказал я, - ты-ы-ы...

- Ты в порядке? - Юлин вопрос, - ты уже бредишь ею...

Я взял фотоаппарат и молча показал Юле. Затем молча отложил его в сторону, свёл края ладоней и как чашу устремил руки к Юле.

- Что это? - спросила она.

Я не знал, что ответить. Я знал, что если я произнесу, то, что жгло мой мозг, это то может надолго подорвать у неё мой... моё, так сказать, реноме... мой, что ли, авторитет...

- Чем же была набита твоя голова, - спрашивает Лена, - Тиной?..

- Тиной, да, Тиной, ее отсутствием в моих руках. Понимаешь меня?

Лена выжидательно смотрит.

- Понимаешь, - снова говорю я, - понимаешь...

Я складываю ладони и теперь эту свою чашу из рук преподношу Лене.

- Если руки навек пусты...

Лена кивает: понимаю.

- Если руки навек пусты... Это...

- Понимаю, - говорит Лена, - теперь понимаю.

- Вот - где ад!

- Да...

- Вот такая история с фотоаппаратом, - говорю я, - руки не должны быть пусты никогда. Чтоб навек!

Лена снова кивает.

- Впервые в жизни моё чутьё, моя интуиция, меня подвела. Что-то сбилось там или лопнуло, или перегорело... Шарики и колёсики дали сбой.

Лена лишь сожалеет, мол, бывает же.

Но как, ох, знали б вы, как меня радовала моя ревность!

Я ожил... Я просто заново родился!

Я мог писать ей такие письма!

- И что же, - спрашивает Лена, - что же там было, в фотоаппарате? Юле удалось её заснять?

- Ага, рядом с тем «мостком». Правда, Юля её не заметила.

- Кого же она снимала?

- «Мосток». А совсем рядом с ним... Ты не поверишь - стояла, опершись на...

- И ты сделал фотки?

- Я потом не смог найти эти кадры.

- Как так?

- Вот такая история с фотоаппаратом, - повторяю я, - они пропали! Но я собственными глазами видел... И вот оказался с носом - руки мои... В них просто зияла пустота! А ведь руки не должны быть пусты, понимаешь?

Лена не понимает: при чём тут руки? А мне нечем тут ей помочь. Вот так Тина и выскользнула из моих рук, навек их опустошив...

- Навек? - спрашивает Лена.

- Я до сих пор не могу взять в толк... А, ладно... Что уж теперь... Остаётся теперь одно - ждать...

- Ждать чего? - спрашивает Лена.

На это мне нечего сказать.

- Вскоре наш архипелаг Пирамиды, - продолжаю я, - насчитывал до сорока островов.

- Почему сорок?

Я тоже встал, повесив ножовку на сломанный сук. Лена стояла с закрытыми глазами, подставив лицо лучам яркого солнца: явно не Нефертити! Не Венера Милосская, ни Милетская, не Аспазия, не Таис Афинская... Не «Мадонна в гроте» и не «Мадонна в скалах» и даже не «Сикстинская»... Не Мона, не Лиза и не Гала... и даже не Мерилин Монро с Наташкой Королёвой (или как там её?) и Веркой Галушкой (или как там её?)...

Лена!..

И сожалею я лишь об одном: я - не Рафаэль Санти!

Вот мир тишины!

Абсолютный покой и сердечная щедрость!

Я всю жизнь этого жаждал!

- Одно перечисление их названий, - говорю я, - заняло бы несколько часов. Назову лишь некоторые из них. Мы старались, чтобы сеть наших Пирамид покрыла большую часть поверхности земного шара. В основном это были острова океанов, экваториальный пояс, но были и северные районы, и южные, большие острова, скажем, Гренландия или Мадагаскар, и маленькие, скажем, остров Ситэ или малюсенький островок Мелла Гибсона, любезно согласившегося участвовать в нашем проекте.

- Ситэ?.. Остров Ситэ? Это тот, что?..

Нет, не Леда и не Афина Паллада...

- Да, сердце Парижа. Нам было интересно, как миллиардеры этого клочка земли раскошелятся на создание нашей Пирамиды в своем денежном царстве. И Ситэ, и Сен-Луи, там, где Бодлер в свое время...

- Послушай, но ведь Гибсон...

- И теперь Мелл - наш сосед.

- И, конечно, Мон-Сен-Мишель, - говорит Лена.

- И, конечно, Мон-Сен-Мишель, - говорю я. - Аббат Хильдеберт тысячу лет тому назад уже знал, что здесь мы выстроим нашу Пирамиду.

- И Крит и Санторин?

- И Санторин, - говорю я, - с его былыми как кусочки рафинада домиками и с его затаившимся на время вулканом...

- Что же все-таки вам удалось? - спрашивает Лена.

И явно не Маха...

- Многое. Только вот скупость... Победить в человеке скупца не удалось даже Иисусу. Зато они, эти богатеи откупались и жертвовали нам немалые деньги. Клинтон, скажем, в Давосе особенно ратовал за благотворительность. У него и мысли не мелькнуло о том, что дело не в благотворительности, а в жутком перекосе...

- Что перекошено?

- Распределение! Как же! Это ж понятно даже... Блеснуть благородством - им это нравится. Жертвоприношения в виде благотворительности они обожают.

- Но Нотр-Дам де Пари до сих пор...

- Что с ним станется? Он легко вписался в архитектонику нашей Пирамиды и сегодня каждый житель этого острова...

- Живет в вашей Пирамиде?

«Симфония в белом»? Похоже...

- Стал щедрее. Это - много. Он качнулся в сторону света. Это, повторяю, значит очень много и многого стоит! Дорогого!

- Почему только острова? - спрашивает Лена. - Это напоминает мне лепрозории или резервации индейцев.

- Острова - название условное. У нас есть остров Крым, острова Ватикан и Монако, Лихтенштейн и Гонконг, Тибет и Лас-Вегас...

- А как, кстати, ваш принц Альберт? Он построил Пирамиду в Монако?

- Ему больше по душе Северный полюс. Он покорил его так же легко, как...

- И на мировой карте счастья эти ваши места...

- Есть и острова-города: Париж, Рим, Нью-Йорк, Дели, Пекин... И острова-государства: Ватикан, Лихтенштейн, Монако...

- А острова-континенты?

- Мы были в шаге от этого. На карте мира это были острова совершенства в мировом море человеческой глупости.

- Были?

- Были, конечно. Наша всевсленская Пирамида сегодня бы уже... Да...

И Пальмира, и Бермуды, и множество других аномальных мест на планете... Нам все-таки и там удалось...

Лена восхищена:

- Вы бесстрашны!

- Мы приходим с добром, а добро понимаемо на любом языке. Были, конечно, и промахи...

- Вы теряли людей?

- Но не веру.

- А нашли, нашли то, что искали? Символ новой эры?

- Пирамида!

- Но, пардон, египтяне...

- На новом витке. Египтяне совсем не знали геномики. Ни геномики, ни генетики... Пирамида с Иисусом на самой вершине, точно таким, как в Рио и в Санто-Доминго, да-да, Пирамида с Христом на вершине...

- А что Тина, она появилась у вас? Вы её тоже... Руки твои ощутили её непустоту?.. Наполнились ею!

- Да какая там Тина?! При чём тут ваша Тина?!

Напоминание ни с того, ни с сего о Тине вывело меня из себя. Я же мог писать ей такие... ммм... такие письма!

- Извини, - произносит Лена, виновато улыбаясь, - я не хотела... У тебя снова глаза...

- Побелели?

- Нет, как у Иисуса - позеленели...

- Извини, - произношу я, - я погорячился.

- Слушай, - говорит Лена, - выбрось ты эту Тину из головы! Делов-то...

Легко сказать!

И ещё мне нравилось её ревновать! Тину!

Но кого я ревную - пустоту?

Пустоту?!

Пусть!

Выбросить Тину из головы?! Во Ленка даёт-то!

Я мог бы писать ей такие письма!

И ведь это не сон. Проснуться и сказать ей «Здравствуй, Тинка!» нельзя.

- Юсь, ты успеваешь? - спросил я.

- Всегда!

Между тем и Ленин, и Папа уже требовали к себе нашего внимания.

- Ты не хочешь помассировать мне спинку? - спрашивает Юля.

- Спинку?..

- Угу... У тебя это здорово получается...

Спинку? Спинку! Да я хоть... Хо! Ты ещё спрашиваешь...

- Раздевайся, - говорю я.

- Сам, - говорит Юля, - помоги мне...

- Ложись, - говорю я, - руки вдоль туловища, голову - набок...

- У меня нет туловища, - говорит Юля, - ты - не видишь!

Я вижу - нет! Божий дар!.. Ангел...

И вот я уже массирую... Легкими летающими движениями своих шёлковых ладоней снизу вверх, нежно-ласково вдоль позвоночника... и по ниточке ёе шёлковых позвонков... её шея, её плечи... ангельские крылышки-лопатки и рёбрышки... Слюнки катятся... Её поясница, требующая усиленной ласки, её...

Чтобы не раствориться в процедуре и не потерять под ногами землю, я заставляю себя слушать Юлино полусонное бормотание:

- ...и я в состоянии творческого вожделения...

Ясное дело...

- ... ищу мысль... идею, прекрасную как... утренняя звезда...

Юлины мысли меня всегда восхищали, а их поиск - приводил в трепет! Юлька в поиске - это чудо неземной красоты!

- ...как исчезающая росинка...

Я чувствую, как и я наполняюсь её росой.

- ... ловлю... ловлю... в предвкушении божественного экстаза красоты...

В предвкушении экстаза неземной красоты я едва держусь на ногах.

- ...и у меня очень волнительное состояние...

Надо признать, надо признать... Ещё бы!

- ...как будто я иду на свидание с абсолютной красотой, от которой при первом взгляде можно умереть...

Я закрываю глаза, чтобы не умереть.

- ...при первом звуке голоса... умереть дважды...

Я прислушиваюсь: лишь немые звуки восторга рассыпаны по всему моему телу. Чтобы не умереть дважды, я не нарушаю этой грохочущей своей тишины.

- ...а при прикосновении - умереть тысячу раз... тысячу раз...

Все сто тысяч раз!..

Я точно знаю, что очень крепко умер, умер так, что...

И всё-таки я ещё слышу:

- ...вот я... трепещу...

Вот и меня трясёт...

А моя Юленька спит, уже спит... Как сурок, как сурок... Посапывая... Как дитя, как дитя... И мне ничего не остаётся как прикрыть это славное, нежное, лёгкое, как чаячий пух, любимое тельце...

Лебединый пух...

Тополиный...

Йййуууссссь...

Знаю - дурею...

Так при чём тут Тина?

Много позже, когда уже была разгадана тайна Тининого письма и мир познал и признал её сакральный смысл, я не смог простить себе...

Впрочем, что уж теперь?

Мог бы, мог бы... писать ей такие письма!..

... ага... вот «Мосток»... и вон там, за теми перильцами - тень... только тень... Тины тень... Тинотень... Надо было свой «Nikon» развернуть чуть правее и Тинка попалась бы в перекрестие его прицела...

Как в силки...

Фотоохота...

А руки - пусты-то...

Навек?..

 

Глава 10

«Отчего так ничтожен улов у песочных часов?»

Собственно говоря, я мог бы разделаться со своими преследователями и сам. (Они, как песочные часы, крича своими безвозвратно-безжалостно падающими в смерть песчинками, преследуют меня по всему миру). Я мог бы, не проявляя никаких признаков геройства, просто-напросто затаиться, залечь, так сказать, на дно. И никто бы никогда меня не нашел. Но где взять столько времени, чтобы крабом-отшельником таиться на каком-то там затхлом, пропитанном трусостью дне? И не в этом заключается моя миссия - прятаться от людей. Вот я и рискую. Рискую не только нашей Пирамидой и даже собственной жизнью, я подвергаю риску и жизнь Юлии. Но с самого начала, как только она почуяла угрозу моей жизни и даже поучаствовала, а если быть точным - по сути, спасла мне жизнь (вот уже год прошел с того памятного момента), ей, я уверен, и в голову не могла прийти мысль заняться чем-нибудь другим, скажем, своей экологией, мировым потеплением или таянием льдов в Антарктиде... («Пока Земля ещё вертится...»), своей режиссурой или озоновыми дырами в небе («Пока еще ярок свет...»), или своими мантрами, о чем она с детства мечтала, нет... «Могу ли я восхищаться тайнами звёзд, когда вокруг смерть или рабство?!». Я заметил, что ей даже нравилось жить со мной в постоянной тревоге. Опасности ее не пугали. Когда я однажды спросил, не хотелось бы ей вернуться в Европу, она твердо сказала:

- С какой стати?

Я ждал, что она скажет еще.

- Разве я мешаю тебе? - спросила она.

- Как ты могла такое подумать?

Я был благодарен ей... За что, собственно? За все...

Иной раз я просто теряю терпение: как же так?!

- Что?..

Она не понимает, зачем так старательно выводить слова на бумаге, если есть телефон. Можно позвонить и все выяснить. Скажем, во сколько человечеству обойдется его равнодушие?

- Во сколько чего?

- Душ, я бы сказала - душ. Ведь жертвы при таком непонимании неизбежны.

- Издержки совершенствования... Пойми: слово - пустой звук, а бумага...

- Слово, - возражает она, - было даже в Начале.

Ах, как она права!

«...да при чём тут стихи вообще, стихи это чушь ерунда... все слова голые и зачем одевать одним словом другое...ну, скажите же просто куда-нибудь в синее - ДА... и послушайте эхо... какое оно голубое...».

Ах, как она права! Эхо - голубое!

Слово, я понимаю, не пустой звук. Я боюсь потерять эту родниковую воду.

- И ты не боишься? - спрашиваю я. Чтобы перестать бояться.

- С тобой я ничего не боюсь.

И все-таки факт остается фактом: всегда бывает только это сегодня, это вечное сегодня... Сейчас!..

- Вчера вечером, - говорит Юля, - мы едва унесли ноги от этих придурков. Надо же... А ведь была вероятность остаться в этом ущелье, так сказать, навсегда, навеки...

- Зато сегодня, - говорю я, - мы имеем возможность...

А сам думаю: навсегда, навеки... Вдруг - «...если руки навек пусты...». Это из недавнего вчера. Сегодня - это сегодня. Все, что было вчера нужно вычеркнуть, выбросить на обочину... В самом деле: вчера мы чуть было не погибли под этой сумасшедшей лавиной. Рисковали? Конечно! Зато какие сильные пережиты ощущения! Но как выкинуть на обочину эту пустоту рук, что навеки?

Сегодня, вчера, завтра...

Всё в этих руках!

Они всегда наполнены нами!

Я бы укусил эту Тину!

- Слушай, - вдруг спрашиваю я, - а ты заметила ту девчушку, что...

- Какую ещё девчушку? - спрашивает Юля.

- Ну, там, у дерева... Когда волна снега пошла...

- Никого там не было, - говорит Юля, - и быть не могло. Какая ещё девчушка?

- Никакая!..

Я же видел собственными глазами!

Или показалось?

Они все еще не могут долго оставаться на одном месте. Не могут: жизнь теперь так устроена, что все время нужно быть начеку. То там, то тут вдруг на тебя наезжает опасность... Вот как эта лавина... Как потом выяснилось - дело рук этих ‟придурков», как назвала их Юлия. Но я-то понимаю, что они никакие не ‟придурки», а охотники за нашими жизнями...

И сегодня нужно быть начеку.

Доколе!..

И в тот же вечер заходит разговор о счастье:

- Если же о счастье говорить серьезно, - говорю я, - то методология его определения пока несовершенна, но по большинству показателей она не уступает той, которой пользуются экономисты.

- Количество счастья можно сосчитать? - спрашивает Юля.

- Как цыплят, - говорю я.- И в нашей Пирамиде...

- Что же делает меня счастливой? - спрашивает Юля.

- И наша Пирамида просто соткана из счастья. Каждого и всех!

- Ух, ты!..

- Да... Единого ключа к счастью нет. Счастье - это целый спектр...

Юля все это знает! Ей хочется знать, как...

- Знать как, - говорю я, - в этом-то все и дело...

- Знать бы, как жить, не теряя его, - говорит Юля.

- Пожалуйста!- говорю я.- Живи в Пирамиде.

- А вот Освальд из университета Уорика подсчитал, что для счастья нужно всего лишь 50 тысяч фунтов стерлингов.

- У счастья нет цены.

- Они наконец-то решились вывести формулу счастья, - говорит Юлия.- Твой Лорд Лайард...

- Он написал даже книжку, - говорю я, - она называется «Счастье: уроки новой науки».

- Да-да, - говорит Юлия, - точно так. Так вот...

- Мы с ним...

- И давно вы знакомы?

- Мы работаем вот уже...

- Слушай, - говорит Юлия, - расскажи мне о...

- Счастье, - говорю я, - это...

- Нет-нет... Мне не нужны твои формулы...

- Юля, - произношу я, - отчего ты несчастна?

- Я?!! Я - счастлива!..

К этому добавить нечего, считаю я.

- Вот и вся формула, - говорю я.

Мы спешим, я не могу не сказать ей это сейчас:

- Утешься...

- Но ведь так все здесь устроено.

- Вот мы и строим нашу Пирамиду, - говорю я, - чтобы наполнить ее детьми света...

Юлия слушает меня, конечно, слушает. И красит губы. Это ведь не мешает ей слушать!

- Дети света - это дети индиго?

- Строительство Пирамиды, - продолжаю я, - это та работа, которую вот уже более двух тысяч лет лениво и так бездарно ведут люди, и которую так жадно ждет Небо от людей...

- А который час? - спрашивает Юлия

Спроси у песочных часов, - хочу сказать я. Но не говорю. Такой тон отвлечёт Юлю от губ и снова заставит её волноваться. Я говорю:

- На моих часах теперь нет времени, ты же знаешь...

- Да-да, - говорит она, изучая теперь прическу, - без усердия сегодня невозможно построить даже собачью будку.- Но ты мне так и не ответил...

- Утешься, - повторяю я, - я ее не любил.

- А дети света?..

- Не было никаких детей...

Разговор о счастье, о детях спасает от мыслей о только что пережитом: лавина чуть было не похоронила нас заживо...

- С тобой становится опасно, - говорит Юля.

- Ты же сама этого хотела!

И всё-таки - «Отчего так ничтожен улов у песочных часов?»

Спаслись чудом. И на этот раз часы остались с носом.

- Ты не хочешь показаться психоаналитику? - спрашивает Лена.

- С какой стати?

Пожалуй, думаю я, Юля права: вряд ли та девочка в красной курточке и белой пушистой шапке могла быть тогда там, где лавина чуть не накрыла нас с Юлей.

Да и с какой стати она бы здесь заявилась? Одна!

Может, и вправду показаться психоаналитику?

 

Глава 11

Тендер на строительство первого городка для обитания наших подопечных выиграл некий Том Смит. Этот удивительный, прыткий умом и невероятно предприимчивый англичанин с хитрым прищуром серых глаз тотчас откликнулся на наше предложение и, не заставляя себя долго ждать, прилетел к нам с группой своих спецов на своем воздушном трамвайчике.

- Какова цель строительства? - это был первый его вопрос после короткого знакомства.

Мы так же коротко объяснили.

- Современная Атлантида?

Он сказал это так же просто, как можно говорить о штопке колготок.

- Знаете, - признался он, - я вас сразу почувствовал, как только пробежался по вашему сайту. Вы те, кто мне нужен.

Он тоже нам подходил. Хотя на сайте ни слова не было сказано о наших планах на будущее. Но - sapienti sat! (Умному достаточно! - лат.). Смиту, умному, было достаточно того, что он просмотрел, чтобы составить себе представление о масштабах нашего строительства. Эти масштабы его удовлетворяли. В тот же вечер был заключен контракт.

- Сроки жутковаты, - признался Смит на вечеринке, устроенной нами в честь подписания договора, - но мы постараемся.

- Уж постарайтесь, - сказал Жора.

- Мы не подведем, - заверил Смит.

- Уж не подведите.

- Назовем это «Эдемом», - предложил он.

- Как это ново звучит!- сказал Жора, - но мне нравится.

На эту шутку Смит только улыбнулся.

- И Гиперборея, и Лемурия, и Атлантида всем набили оскомину, а «Эдем» весьма благозвучен.

Смит не настаивал, но и не оправдывался, и с «Эдемом» все согласились: «Эдем» так «Эдем».

- У меня в Лондоне, - сказала Доминика, - я сделала у себя...

- У тебя там дом? - искренне обрадовался Смит.

- А у кого сегодня нет дома в Лондоне? - удивилась Доминика.

Мне тут же вспомнился наш дом в Майями. Юля тогда так и не подобрала себе люстру. Ну да бог с ней, с той люстрой. Мне почему-то пришло в голову другое - разговор с Тиной, наш якобы разговор, какая-то словесная перепалка...

- С Тиной, - спрашивает Лена, - опять с Тиной? Ты был у психоаналитика?

- Да-да, именно с Тиной. Не с Аней, не с Юлей, не с Лю и не с Натой, именно с Тиной... Не с тобой же я тогда говорил.

- Интересно...

- Тина спросила: «Что я там еще хотела сказать?». Откуда мне знать, что она там ещё хотела сказать? «Пойду смотреть». Да смотри, слушай, танцуй... Да хоть пой на весь дом...

- Вы были с ней в доме?

- Да нет, нет же... Юля ушла смотреть люстру, а мы с Тиной...

- Откуда она взялась?

- Да ниоткуда! Из фотика... Была... ну, просто была... Пришла как-то... Не свалилась же мне на голову. Как та кроха, что чуть было не попала под лавину.

- Думаешь, не свалилась?

- Лен, ты в своём уме?

- Я - да. Ты был у своего психоаналитика?

- Да-да... Вот! Вот что Тина сказала: «Ах, да. Вот что...».

- Хорошо сказала.

- «Против самого лучшего в человеке, и самого человека, - сказала Тина, - давно идет война, направленная на полное подчинение и тотальный контроль. Ваша удача, что это война трех сил. С человеком и между собой».

- То есть? - спросила Лена. Война человека с человеком - это одна сила. Война человеков между собой - это вторая, хотя это одна и та же война. А где третья? Получается только одна сила. А где две ещё?

- Ну ты и балда, - говорю я Лене.

- Посмотри на себя. Тина тогда что-то там говорила о каких-то шляпах, о каком-то народе... Вот что - «Пока они меряются шляпами и играют друг с другом в "кто гуманнее" и "кто своему народу больше люб", народ пока на втором плане. Нет не народ-люди...». К чему это она - убей!

- Хорошая тема, - говорит Лена, - чтобы...

- «...изобрели массу методов и способов - религия, вера, и разные способы одурманивания. Хлеба и зрелищ - не ново? Разделяй и властвуй - не ново? Работает. И отлично работает. А теперь, когда люди разделены по разным признакам, нужно отнять у них то, что еще делает их людьми. Чтобы часть сделать тупым стадом, а остальных держать в постоянном страхе. Тотальный контроль. Вас давно научили, что вот так и так - это хорошо и правильно. Кто ваши учителя?!»

- Хороший вопрос! - говорит Лена, - мне кажется, что у Жоры появился соперник.

- То есть?

- А сколько ей лет, твоей Тине?

- По уму - все сто... Все сто тысяч. Нет, если плясать от шумеров, от Ассирии, от Хаммурапи или Ашшурбанипала, оттуда из глубин и начала начал...

- От Небухадреццара, - говорит Лена.

- Да, и от Набу-кудурри-усара, то тыщи три наберётся. Это до Христа. А если протянуть ее лета аж до нас, то и все пять.

- Умная? - спрашивает Лена.

- Не то слово - мудрая.

- А по телу?

- Я что, видел её?

- Но ты же с ней разговаривал!

- Лен, перестань... Тебе не идет ёрничать.

- Но ты же с ней разговаривал!

- Она настаивала на совести, на инстинкте, на интуиции... Дай подумать.

- Тебе это уже не нужно.

- Совесть?

- Думать. Думаю, что тебе срочно требуется доктор. Как думаешь?

- И не подумаю... Ладно... Так вот... Вернёмся к своим баранам. Вскоре пластиковая пена, прозрачная, как слеза, купола, сшитые из выпуклых, напоминающих пчелиные соты, шестигранников покрыли центральную часть территории острова. С высоты птичьего полета казалось, что на остров набежала огромная волна и теперь, спавшая с суши вода оставила после себя островки белой пены, сверкающей в лучах солнца сказочным перламутром. Как мыльные пузыри, упавшие с неба. А вечером эти купола пылали малиновым пламенем в косых лучах заходящего солнца. Но самое прекрасное зрелище открывалось на рассвете, когда купола были окутаны утренней дымкой и едва отсвечивали нежно-розовым светом, точь-в-точь, как цвет шеи фламинго. Это было райское зрелище. Мы несколько дней подряд всей гурьбой облетали остров на вертолете, чтобы насладиться всеми красками нашего рая. Не жалея утреннего сна. А изнутри эти сказочные купола представляли собой вполне благоустроенное жилье, удобное и чрезвычайно простое - пластик, дерево, стекло, камень... И зелень, и роскошествующая зелень! Как вне жилищ, так и внутри них, да-да, особенно в наших пластиковых пещерах. Живи - не хочу! Возможно, это и есть будущее архитектуры. Изящная простота и изысканность вкусов, удобства, комфорт, гармония с природой, подражание ей, потакание...

- Вам нравится? - время от времени наведываясь к нам, спрашивал Том и всегда добавлял, - вы останетесь мной довольны.

Нам нравилось. Мы были довольны. Прозрачные шестиугольники, как пузыри мыльной пены, ютились уже в самых разнообразных местах, обволакивая и украшая то склоны гор, то побережье, то пальмовые рощи, а то и огромные пустыри. Пирамида строилась...

Шут шутил:

- Когда мы доберемся до трона Иисуса, я попрошу Его чуть подвинуться.

Пирамида росла.

- Я добился разрешения строительства вашего «Эдема» и у себя дома, - торжественно объявил нам Том, - Гордон Браун согласен!

Мы были рады за Тома и за Брауна.

В проекте участвовал и гениальный испанец - Риккардо Бофил.

- Ты говорил.

- Здесь безмерное поле для воплощения не одной моей мечты, - сказал он, как только мы выпрыгнули из вертолета.

А гениальные неутомимые и всегда улыбающиеся китайцы понастроили нам своих плавательных бассейнов-кубиков и свили множество стальных «птичьих гнезд» - стадионов из металла и пластика, и стекла... Играйте, радуйтесь!..

- С Томом, Гордоном и Бофилом мне все ясно, - говорит Лена, - давай поговорим о тебе.

- Обо мне?! Давай! Давно ты меня не терзала. Что нужно-то? Ты меня еще не всего прощупала? Ты хочешь найти во мне еще что-то... нечто сверхвыдающееся... может, - гениальное? А, Лен?.. Ну-ка, ну-ка! Расскажи мне меня!.. И хвали, хвали... Лей свой елей!

Пока я нёс всю эту ахинею, Лена не отрывала от меня глаз. Когда я стих, она произнесла:

- Скажи мне, с кем ты водишься, и я скажу тебе, кто ты.

- Ты что, Лен? Ты не знаешь, с кем я якшаюсь?

- Вот именно - якшаешься! С кем? Говорят, что...

- Да слушай ты их! Не понимаю, как можно...

- Всё ты понимаешь. Инка сказала, что слышала, как ты разговаривал сам с собой.

- Пел, что ли?

- Лучше бы пел! Ты, говорят... Юля, чуть не рыдая, сказала... А Аня, та просто потребовала, чтобы я взяла на себя труд...

- Какой ещё труд, Лен? Ты и так, слава Богу, не покладая рук стараешься... Я бы без тебя... Какой еще труд? Мало тебе трудов? Завтра же едем в Турею! Всё-всё-всё... Бросаем всё к чертовой матери иииии...

- Тину твою берём с собой?

- А её-то зачем?.. Как ты её возьмешь, где? Она же не мешок! Леееен, не разыгрывай меня. Ты ревнуешь, что ли? Ну, мать, не дури... Тебе это не идёт. Кстати, она... А, да ладно...

- Что она?

- Понимаешь, я попросил у нее...

- У Тины?

- ...попросил у неё, когда мы были в Майями...

- Ну, вот... Ты же был там с Юлей!

- Когда Юля ушла за люстрой...

- Слушай!..

- ...я попросил Тину рассказать о своих впечатлениях об этом проекте.

- Каком еще проекте?

- Ну, зачем она приехала в Майями - куча дел, новые знакомства, встречи... Она же, ты не поверишь, - вершит, так сказать, рушит... ага - рушит мировые устои! Вот как мы строим нашу Пирамиду, точно так же, но, конечно, по-своему, она строит свою...

- Ей-то зачем? Ну и пусть... Пусть себе строит, тебе-то что? Выстроит Вавилонскую башню. Или Пизанскую, перекошенную... Ох, уж мне эти строители! Каменщики! Она у тебя масонка?

- Да нет, Лен, она, понимаешь, она... Как бы это тебе на пальцах... Да, так вот... Когда я ее спросил о впечатлениях, она...

- Что?

- Если мягко сказать - просто... послала меня, куда подальше... Мол, мне бы твои заботы, маленький ты мой!

- Правильно сделала! Я бы тоже...

- Да не в этом дело! Понимаешь... Она так и сказала: «Мне, милый, не до тебя... не вкурил ты о Дарвине». Как мне это расценивать? Я попытался сформулировать главную её заботу.

- Любопытно! Ну-ка, ну-ка... Хотелось бы знать, ради чего она тебя так тихонечко пнула, оттерла своим глянцевым плечиком, да-да, интересно! Я хоть так прилеплюсь к раскачиванию оси.

- Какой оси?

- Ты же говоришь, она вершит судьбы мира? А, значит, тут может и ось дрогнуть... Дать дикий крен... И все твои Пирамиды - как корова языком!

- Так вот и я задумался: Тина, ты кто? Друг, враг, свой, чужой, посторонний, другой?.. Продвинутый? Посвященный?

Ти, кто Ты?!!

- Хорошо. А формула Тины, ты её сотворил?

- Да нет для неё Прокрустова ложа, не втискивается она ни в какие мои рамки, шаблоны, матрицы... Не ухватишь ее... Какая-то она вся разлетающаяся, как Вселенная после Большого взрыва. И пока я не могу сформулировать ее сущность.

Лена только качает головой из стороны в сторону, мол, вот мы и дожили.

- Что же в ней такого, что не поддается упорядочиванию? Неужели нельзя слепить ничего подходящего, как, скажем, твоя Пирамида, или какое-нибудь π, то, что равняется три и четырнадцать сотых, или другое число - постоянная Планка, скорость света... Или, на худой конец, Е = mc2? Может, она у нас тетраоктаэдр? Или какой-нибудь перпендикуляр с биссектрисой... Может, шар?..

Вот - шар! Ага, думаю я, - шар! Солнечный! Я аж слепну! Богиня Солнца - Ра! Точно - фараониха! Ти, Ты фараониха?

- Она у тебя как какой-то вирус.

- Какой ещё вирус?

- Жрёт всё вокруг. Вот и тебя уже зацепила.

- Ничего не зацепила! Я вполне здоров и у себя дома.

- Вполне... Дома-дома...

- Ты не находишь?

- Молчал бы уже...

Она, думаю я, никакой не вирус, она - центр! Центр кристаллизации, вот! Точка, из которой вот-вот брызнет её Вселенная. Вполне структурированная по её чертежам! Всё - по полочкам. А пока - Ничто! Но не пустота, а сгусток Чего-то там... Какого-то Ничего! Энергии что ли... Вот - Нечто! Того и жди: как хряснет!

- Так ради чего-таки она тебя так боднула? Формулируй уже! Что ты там «не вкурил»?

Попробуй тут, думаю я, сформулируй!

Так кто же Ты, Ти?! И можем ли мы...

«Ты на другой параллели» - вдруг слышу я. Это она, это она, Тина, так отвечает на мои вопросы. Я уже знаю! Я просто слышу и уже узнаю её голос. Собственно, никакого голоса нет. Но я слышу! Чудно! Какая-то телепатия! И какие ещё параллели?!

- Ты куда пропал? - спрашивает Лена, заметив, что я выпал из разговора.

- Ой, - говорю я, - знаешь... мне сейчас не до формул.

- Нет уж, ответь. Чё, сразу в кусты-то?

- «Рыжая девочка с косичками, - говорю я, - заболела и попросила сказок...».

- Рест, опять к тебе пришла девочка с косичками?

- Правда?! И ты её видела?!

Лена подозрительно смотрит на меня. И молчит.

- Видела? - спрашиваю я ещё раз.

Лена не отвечает.

Ах, ты моя Сказочная Сказочница! Кто же ты, девочка с косичками?!!

- Лен, я спрашиваю, - говорю я, - можешь ответить?

Лена отворачивается, берёт со стола стакан, наполняет на треть водой и идёт к аптечному шкафчику.

- Заболела, - говорю я, - и попросила сказок. Иииии...

Я умолкаю, чтобы не мешать Лене считать капли, падающие из флакона в стакан с водой.

- ...тридцать семь, тридцать восемь... сорок одна... сорок две...

- Стоп! - говорю я, - хватит!.

- ...сорок семь, сорок восемь...

- Ого! - говорю я.

- На, выпей, - говорит Лена, - подавая мне стакан, - на же!..

Да запросто! Мне что - привыкать?!

- Хорошо, - говорит Лена, - одевайся, поехали...

- В Турею? - радуюсь я.

Через полчаса мы уже выехали из Питера.

- Куда ты меня везёшь? - спрашиваю я, замечая чужую дорогу.

- Сиди... и не рыпайся... И не кудакай... К сказочнику!

О, Господи, дай мне спрыгнуть со своей параллели!

- Девочка в косичках, - говорю я.

Или не дай!

- Хороший день, - говорит Юля, - немного пасмурно, но ничего...

Да уж, денёк что надо!

- А где мой «Nikon», ты «Nikon» мой не забыла? - спрашиваю я.

- В сейфе, - говорит Юля, - где же ему ещё быть? И зачем он тебе?

Зачем?! Глупее вопроса я не слыхал!

И пока Юля возится с кинокамерой, с какими-то штативами и треногами, я беру фотоаппарат из сейфа, нажимая нужную кнопочку лихорадочно листаю кадры... Как немое, но цветное кино... ага, вот наш дом, вот улица и фонарь, и аптека... Вот «Мосток»... таааак... вот и тень, её тень, и если объектив повернуть чуть правее...

- Ти, привет!..

- Рест, где ты там?! Едем, - слышу я голос Юли.

- Извини, - говорю я Тине, - прости, пожалуйста, слышишь, Юля зовёт...

- Слышу, слышу, - говорит Тина, - иди-иди...

И нисколечко у неё не прокуренный голос (разве она у нас курит?!), разве что простуженный чуток... С сипотцей... Но её «Иди» звучит чётко и ясно: «Иди, воин...».

Ладно.

Я сую фотик снова в сейф. «Nikon» - как убежище для Тины от набегов непрошенных! Сиди тут и не рыпайся!

Я ей посоветую дыхательную гимнастику Гермеса Трисмегиста. Хотя, правда, я знаю, что у неё другая фишка. Насчёт фараоновых жрецов и гимнастик... Она, видите ли, предпочитает йогу.

Ладно.

И сколько их у тебя... этих других фишек?..

Так что сиди и...

 

Глава 12

Мы пригласили к себе Юру Горбачева: разрисуй наш рай райскими красками! Выходец из Украины, одессит, он сегодня живет в Нью-Йорке по соседству с Мадонной и Барбарой Стрейзанд. А с недавних пор - на Бали, наш сосед. Он ходил взад-вперед босиком по влажной прибрежной полоске мокрого песка, а мы рассказывали ему о Пирамиде.

- Ну, вы, братцы, на такое замахнулись!..

Он не скрывал своего восторга. Пользуясь этой минутой, Жора лил сироп ему в уши:

- У тебя светлые, радостные тона и мотивы...

- Что правда, то правда, - отвечал Юра, - в моей палитре совершенно нет черного... Хотя в черном, как, впрочем, и в белом, спрятаны все краски мира. Знаменательно то, что как только я избавился от черного, тот же час и жизнь моя посветлела.

- Сам-то весь в черном, как монах.

- Черный цвет в одежде - другое дело. Недаром попы...

Жора тоже попов не жаловал:

- В черных сутанах с золотыми крестами на пупах...

Горбачев с удивлением посмотрел на Жору.

- Золото на черном - редкое сочетание, - пояснил он, - символы света и тьмы, жизни и смерти. Золото, солнце - символы жизни... Даже инки...

- Вот мы и зазвали тебя расписать нашу Пирамиду золотыми красками... Жизнь должна вовсю воссиять и светиться...

- Да-да, и сиять, и светиться... И смеяться... Да-да-да...

Природа создала его весельчаком, хотя, я знал, что у него были и черные дни. С Юлей они давно были дружны, и теперь радовались этой встрече.

- Повернись чуть-чуть правее, - попросила Юля.

- Зачем?

- Ты на Западе, - сказала она, - один из немногих русских, чьи картины пользуются неизменным успехом. Как ты сам думаешь - почему?

- Юленька, я так рад снова видеть тебя! Но как ты-то здесь оказалась?

Мы шли веселой гурьбой по прохладному прибрежному песку.

- Запад тоже устал от проблем и серьезностей, - отвечал Юра, - и скучает по свету. Там знают только три русских имени: Марк Шагал, Малевич, Кандинский... Даже друзья мои Эрни и Шемякин кажутся мрачноватыми. У меня же все так беспроблемно и весело. Видимо, поэтому...

- А Никас Сафронов? - спросила Ая.

- Никас?!! Никас - барин! Он пишет королей и вождей, как...

- Он придворный художник?

- Нет-нет, - возразил Горбачев, - у него есть две-три стоящих вещи. Он... Да!.. К тому же он эдакий баловень. Все ему сходит с рук. Знаете, написать «Джоконду» намного проще, чем какой-то «Подсолнух» или «Черный квадрат». Но стоит она намного дороже. Но есть «Мона Лиза», а есть «Чучма». Это свет и тень, золотой луч и беспросветная тьма! Это шелк и яма, да-да, выгребная яма, клозет... Это, знаете, дух и... Никас не заглядывает так глубоко, он считает деньги. Это ему нравится, нравится... Это всем нравится. И ему очень нравится нравиться. Всем. И я его тоже люблю.

- Но у него есть теперь и «Лунная дорожка» из женских поп...

- Да, - только и промолвил Горбачев, - есть...

Вдруг Юля спросила:

- Ты - звезда?

- Я сияю!..

- Дорогая?

- Надо признать.

- Сравнимая с Мунком?

- Мы разные... Его «Крик»... Говорят, его просто сперли. Как коврижку в булочной...

Мы просто наслаждались золотым закатом.

- Сколько стоят твои картины? Или это секрет? - спросила Юля.

- От тебя у меня нет секретов. Мик купил у меня «Прыгающего льва» за пятьдесят четыре тысячи, а Латойя мою «Странную женщину и четыре животных» приобрела за пятьдесят две тысячи. А «Святого Георгия и дракона» я продал за двести десять тысяч... Вот так-то, вот и соображай...

- И где он теперь, твой «Святой Георгий»? Висит где-нибудь в частной коллекции, и наслаждается им одна-две пары глаз... День, два, три, месяц, год... Но вскоре...

- Картина висит...

- Нельзя каждый день наслаждаться даже котлетами с чесноком, - сказала Юля.

- Котлетами нельзя, но каждый восход солнца по-своему восхитителен. Как и этот закат. К тому же «Георгий» висит в самом центре Праги в самом большом в Европе пассаже, и каждый день ею любуются двадцать тысяч человек. Каждый день...

Юра взял Юлю за руку, заглянул в глаза.

- Когда я познаю твою душу, - сказал он, - я напишу твои глаза.

- Так и стой, - попросила Юля.

Наступила пауза. Так они и стояли, глядя в глаза друг другу. Требовалось вмешательство со стороны. Чтобы что-то спросить, я задал свой вопрос:

- Тебе нравится быть богатым и знаменитым?

Видимо, я был не первый, кто спрашивал его об этом.

- Только богатство позволяет быть щедрым. Человек так устроен, что нищета делает его злым, голодным, жестоким, а богатство освобождает от этих пут.

- Нищета духа - самое большое богатство, - сказала Ната.

- Не уверен, не знаю...

- Вот для таких, как ты, - сказал до сих пор молчавший Шут, - для богатых и сытых, для нищих и голодных, для сомневающихся и колеблющихся от дуновения малейшего ветерка и даже от собственного дыхания, мы и строим нашу Пирамиду.

- Да уж! Вы тут такое затеяли! Я вот о чем хочу вас спросить: ваши мужья, жены, дети?.. Где они? Вы же здесь, как в резервации.

- Наши мужья с нашими женами, - сказала Джессика, - что же касается наших детей...

- ...то как раз сейчас, - закончил фразу Стас, - на них и отдыхает природа.

- В твоих «Семи смертных грехах» ни капельки грешного, - сказал Стас, - даже огромный фаллос у зеленого черта кажется улыбающимся и миролюбивым.

- Я не просто люблю, я обожаю золото. Золотой солнечный цвет - цвет небесный, божественный. Он воспринимается не только глазами, но и умом. Это цвет Преображения Христа на Фаворе, а разве может быть что-то более восхитительным? Золото ассоциируется не только с изобилием и великолепием, оно - как застывшие слезы солнца.

- Значит, тебе нравится наша затея? - спросила Аня.

- Ваша задумка грандиозна! У меня на Бали свой дом, райский уголок... Пальмы, волны, музыка по душе... Там время останавливается и такое чувство, что и умереть не страшно. Разве можно желать лучшего?

- Значит там твоя Пирамида, - сказала Юля, - и теперь тебе нужно поселиться в ней. Все дело в преображении.

- Юленька, мне нравится ваша Пирамида, вот только как же я откажусь...

- Это будет твой первый шаг...

- Да, я уже думал об этом. Мне нравится и то, что у вас много золота, - улыбнулся Горбачев.

- А скажи, - спросил Жора, - у тебя есть полотно, отражающее наш век? Как символ эпохи?

- Как символ?

Юра задумался.

- Мне кажется, - сказал он, - лучше Мунка никто не смог. Его «Крик», пожалуй... Да, его «Крик». И, конечно, «Герника». Сперва «Герника», потом «Крик», да, пожалуй...

- Ты, значит, тоже с нами? - снова спросила Горбачева Настя.

- Я же сказал, - сказал Юра, - я распишу вашу Пирамиду лучшими красками мира. Это будет величественно и достойно. Но это будет вам дорого стоить.

- Мы за ценой не постоим, - сказал Жора, - если ты сможешь ее назвать.

Итак, мы сдружились. И Шилов, и Никас со своими VIP-персонами...

- Он недавно закончил свою русскую «Мону Лизу», - сказал Стас.- Мне нравится: голубые глаза, распущенные пшеничные волосы... Но главное - свет! Там так много солнечного русского света, что от этого просто слепнешь.

- Никас - наш, - сказал Жора, - а как же!.. Хоть он и всеядный.

- Да уж! Этому пальцы в рот не клади, - сказала Тая.

- С нами теперь и Бахай! - провозгласила Сяо Линь. - Его искусство каллиграфии востребовано нашей Пирамидой, да! Вы бы видели эти полотна! Глаз не оторвать!

- А что Дэмиен Херст, - спросила Юля, - ты давно его видел?..

Юра поморщился, как от кислого.

- Его мертвая акула в формалине... Бррр!.. Да что там акула! Недавно он продал человеческий череп, инкрустированный бриллиантами за баснословные деньги!

- Я бы за этот череп...

- За сто миллионов долларов!

- И кто-то ведь купил этот череп!

Малиновый серп солнца уже почти скрылся за горизонтом, только небо на западе все еще пылало пожаром заката. Кто-то предложил использовать Юрины картины в качестве источника биополя добра и света.

- Пожалуйста, - сказал Юра, - сколько угодно!..

- У нас уже есть целая галерея правителей мира, - уточнила Ната.- Вместе с восковыми фигурами мадам Тюссо, они служат надежным источником биополей множества знаменитостей. Это часть всеобщего нашего банка. Теперь и ты среди них.

- Да, ради бога!..

- И белотелая Елена, - сказал Стас.

- Белотелая?

- Рубенса, - сказал Стас, жуя свои сушеные кальмары, - белотелая...

Почему-то все посмотрели на Юлю. А о Ван-Гоге так и не вспомнили. Ни о Ван-Гоге, ни о Гогене...

Ни о Дали.

Ксения тоже не сказала ни слова.

- Какая Ксения, Лаврова что ли? - спрашивает Лена.

- Ага, Лаврова! Без нее...

- Вы и ее пригласили?

- Знаешь, Лен, - говорю я, - без нее наша Пирамида никогда бы не состоялась вполне, ага, это она своими красками придала ей такую небесную святость, да-да, просияла ее, рассветила... Да что там рассказывать - это надо видеть!

- Я хочу посмотреть!

- Да, пожалуйста, плз...

- А что твоя Тина, - спрашивает Лена, - кого она выбрала для, так сказать, раскраски твоей Пирамиды?

- Себя.

Не потеряться бы и мне, думаю я, на этом выпасе красок и душ!

 

Глава 13

От такого нагромождения дел можно было сдуреть. Чтобы этого не случилось, я решил убежать... Это стало привычкой - мой побег, миражи, погружения... Если уж совсем невмоготу - ноги в руки и...

- Я с тобой! - воскликнула Юля, прознав о моём намерении.

- Как ты догадалась? - спросил я.

- По глазам! По гусиным твоим лапкам, которые служат мне, как индикаторы твоего нетерпения. Ты так знаково щуришься... И у тебя белеют глаза. Но на этот раз я тебя одного не пущу!

Посмотрим-посмотрим... Здесь требуется терпение.

- Гусиные лапки?

- Как у гуся!

- Белеют?

- Как у белуги!

Мы молчим, готовые расхохотаться.

- И куда ты собрался?

И тут я уже не выдерживаю - хохочу!

- И куда ты собрался?

Я ещё не решил. Но ведь эти самые лапки обманывать не умеют. Вот Юля и прицепилась.

- Куда, куда!..

Не прицепилась, конечно! Я с радостью разделю с нею свое уединение! Она уже - моё второе я! Я с радостью... Да!..

- Йййууу, - говорю я, - выбирай! Но если не возражаешь, мне хотелось бы...

- Возражаю, - Юля даже подпрыгивает, - возражаю! Я давно хотела тебя... Ты давно мне обещал...

- Ю, - прерываю я её, - не проси... Никогда ничего не проси - требуй невозможного!

- Хи!..

- Хорошо, - говорю я, - пусть будет Крит!

На Крите - родине её предков - она таскает меня по острову... И колени у неё не болят!.. А я с ног валюсь... Каждый день, каждый день... А последним вечером, сидя у воды, она рассказывает трепетную историю о любви какой-то девочки-островитянки...

- Это про тебя? - спрашиваю я.

- Это легенда, - говорит она, - но и правда, и правда... Она-таки бросилась со скалы... И в том месте выросли смоквы... Или маслины... Зёрна проросли.

- Я помню, - говорю я, - ты мне это уже рассказывала.

- Не веришь?! Есть даже такой рассказ - «Ожидание Пенелопы»! Она его ждала-ждала, а он...

Я верю.

- Да, - говорит Юля, - я читала!

Три дня на Крите - как один миг. Как дань её детству. Затем - Санторини!.. Она не была здесь, признаётся Юля, сто тысяч лет! А я здесь впервые! Что мы здесь не видели за стеной тысячелетий?

Мы же прибыли сюда не просто так...

- Да, - говорит Юля, - я понимаю: работа есть работа.

Снова работа!..

Да - работа! Это же ясно как день: где бы мы ни были и чем бы ни были заняты, мы всегда и всюду выполняем свою работу. Мы нанизаны на неё, как ночные мотыльки на свет лучины, как бабочки на булавку, как шмат сочной баранины на шампур, как... планета на собственную ось... Мы сгораем, сохнем, жаримся, крутимся, крутимся... Ради чего?! Если бы я спросил сейчас Юлю, что заставляет нас так вертеться вокруг собственной оси, она бы сказала...

- Рест, - спрашивает Юля, - о чём ты думаешь? Я уже третий раз спрашиваю тебя, как бы ты...?

- Йуу, - спрашиваю я, - ты считаешь, что для нас это обязательно?

- Что?

- Ну... лететь на этот...

- А как же! Но ты мне так и не ответил.

- Что?

Бывает, что мы просто не слышим друг друга. Не понимаем! Но как только речь заходит о том, насколько мы, так сказать, друг другом пропитаны, Юля тотчас находит ответ:

- Вот настолько аж, - она поднимает обе ладони над головой, - переполнены!.. Через край!

- Как что? - спрашиваю я, зная её непременный ответ.

Юля, счастливая, смеётся:

- Ты же знаешь, - произносит она радостно, - как осенние соты мёдом!..

Медовые соты - это наш пароль.

- Вот послушай, - говорит она. Затем читает:

«... подбираясь к тебе на мягких лапах до острой границы запаха, я узнавала о тебе всё больше и больше... Дневная суматоха гасла в тебе, как опущенная в воду головка спички... Вести замирали, прежде чем дойти до тебя, и раздумывали над содержанием. Ты вообще был любимчиком судьбы...».

- Что это? - спрашиваю я.

Юля продолжает:

«... на шажок приближаясь, я узнавала тебя всё лучше... по молчаниям, по привычкам, по рисунку походки... Я хотела узнать твой секрет... Найти ключик от тебя, который ты прятал от всех... Выведать рецепт любовного зелья, которым ты опоил мир вокруг себя...».

- Что это? - спрашиваю я ещё раз.

Юля лишь на секунду умолкает, чтобы справиться с собой. Затем:

«... я любила бы тебя, будь ты хоть чуточку несовершеннее...»

Юля отрывает глаза от ноутбука, задумавшись, долго смотрит в окно, затем смотрит на меня, продолжает:

«...но ты был идеален. А это было так больно, так больно...».

Снова пауза. Будто Юля примеряет то, что читает на себя. И на меня! На нас! Но... Я тут ни при чём!

«... и не найдя за что зацепиться, я оставила тебя целому миру - любить и восхищаться! Лететь на тебя, как на варенье или свет лампы под абажуром... А я предпочла бы лететь на грубый, рваный, искренний костёр, а не на ласковый свет лампы, умеющий притворяться безопасным и нужным...».

Я не помню, чтобы Юля при мне когда-либо плакала. Только однажды... в телефонную трубку... Я пытался её утешить и даже развеселить... А её слёзы падали, падали мне на лицо, на губы, на руки... Я собирал их в ладони... Сквозь тысячи километров и верст... Падали... Соль обиды... Или... Я так и не выяснил тогда до конца. А она - не рассказывала... Но какие могут быть тут обиды? Просто не всегда всё складывается наилучшим образом. Не всегда. Наилучшим...

- Да, - добавляет она, - умеющий притворяться...

- Юшаня, - произношу я, нежно прикасаясь к её плечу, - зачем ты всё это мне читаешь?

Юля, вытаращив на меня глаза, мизинцами обеих рук смахивает с глаз бисеринки слёз. Я не совсем понимаю этой её сиюминутной сентиментальности, стою рядом, тупо смотрю. Не понимая.

- Тут вот ещё, - произносит Юля, совладав с собой:

«... мне стало скучно искать твой секрет...».

Новая пауза.

- Я не притворяюсь, - зачем-то оправдываюсь я. (Шапка горит?)

На это Юля улыбается и мотает головой из стороны в сторону - не притворяешься.

- Надеюсь, тебе не скучно? - спрашиваю я.

Юля только мотает головой: нетнетнет...

Скукой - и не пахнет!

И если уж быть точным, логически точным и даже придирчивым, то ни о какой скуке не может быть и речи, когда ты на пути постижения... Пока ты в пути к вершине... Нет ничего слаще страсти покорения - это знает каждый, кто лез, срываясь, и полз, и сдирал кожу собственных пальцев, и падал, и висел на волоске... И - покорил... И только, когда она уже распласталась под победительной твоей подмёткой, твоя вершина, вот только тут и становится скучно - некуда лезть, хоть вой... И каждый твой новый шаг - только вниз, только вниз, в жуткую скуку...

Так?..

- Похоже, - соглашается Юля.

У нас же скукой и не пахнет!

Значит, - Санторини... (Или Тира, или Тера, или Фира, или Фера...). Архипелаг Киклады. Если смотреть на этот архипелаг с космоса, он напоминает разинутую крокодилову пасть - бррр... Пасть, вовсю грозяще распахнутую над малюхонькой каменной медведицей (остров Тирасия), которую то и гляди так и квакнет своими каменными челюстями (островами Палеа-Камени, Неа-Камени и Аспро) эту Тирасию...

Жуть!..

Если смотреть из космоса.

Я никогда не был в космосе (до сих пор!), поэтому, покопавшись в интернетовой Википедии, и любуюсь теперь этой серо-чёрно-зеленоватой крокодиловой пастью... У, разверзлась-то!

Жора бы разорвал её, как Самсон!

Что же ещё здесь такого примечательного, ради чего мы с Юлей и припёрлись сюда?

- Монастырь женский, - говорит Юля, - но Святого Николая. Почему?

- Понятия не имею.

Я мог бы выйти на улицу и купить в киоске кипу газет - вычитать. Или включить телевизор. Чтобы узнать что почём! Но зачем мне эти островные греческие подробности! Мы ведь не для того сюда прилетели, чтобы наслаждаться этими эгейскими красотами! Или критскими...

- И вот ещё, - читает Юля, - остров Аспро тоже образовался в результате Санторинского взрыва. До сих пор необитаем. Едем туда?

Три с половиной тысячи лет до нашей эры - это, конечно, достойно восторгов! Раскопки на Акротири свидетельствуют о влиянии Минойского Крита... Эти трёхэтажные виллы, извлечённые из-под сорокаметрового слоя вулканического пепла... Конечно, конечно... И в наше-то время не все трёхэтажки могут похвастать такой кладкой.

Эти фрески... И особенно впечатляющ рыбак с великолепным разворотом плеч и кистями рыбачьих просоленных рук с низками увесистых рыбин! Штук по семь-восемь и этак килограмма по три каждая! Это вам не барабульки с пескариками и плотвой! Это даже не щукины! Тунцы, не меньше!

- Едем? - спрашивает Юля ещё раз.

Я не отвечаю: будет видно.

Остров Санторини до извержения был круглый, как кастрюльная крышка. С вершиной вулкана, похожей на созревший фурункул. Ну, а потом... когда всё это грохнуло... потом... Семь баллов - это внушительно! И когда кратер вулкана после извержения провалился, в него тотчас же ринулось всё это море! Охох, что там было! Котёл, паровой котёл, который уж дал так дал: как рвануло! Представить себе такое... Вот рванул бы котёл паровоза... Или парохода - пук... просто пук... А тут тысячи тысяч кубометров... Бабах! Хиросима! Если и были очевидцы где-то на побережье... Не. Никто не смог уцелеть - некому рассказывать теперь нам о том, как там всё шипело, искрилось, лилось, парилось... Как кипело... Пар и жар... Потом лава лилась уже как обычно... Тихо, мерно, мирно, плавно... Накатывая на дома, на обездвиженных испугом этих греков или филистимлян, или заезжих македонян... Александра Македонского еще не было и в помине, не то бы не снести и ему головы! И мир стал бы совсем другим!.. Не было бы ни одной Александрии, даже Египетской!

- Белые домики, - восторгается Юля, - как куски рафинада.

И вот эта кальдера образовалась естественным, так сказать, путём - воронка, чаша, заполненная водой. Когда всё устаканилось... От Стронгилы остался один пшик - каменная луна, полумесяц с такой отвесной скалой, что... Глянешь вниз - голова кругом! Метров триста не меньше! Я бы прыгнул, если бы не эта дурья башка - крУгом-крУгом... А куда ж полетишь с такой вертящейся пропеллером головой! С восточной, пологой стороны - мелководные пляжи... Глаз радуется. Вот здесь-то мы с Юлей и затерялись для мира. Никто, я уверен, нас не пас, никто не рассматривал через паутину оптического прицела. Никто даже не стрельнул!

Даже Жора был не в курсе нашего добровольного затворничества.

Да, так вот этот-то взрыв этого-то котла и организовал беспримерно-громадную волну цунами. Говорят, метров до двухсот высотой. Это ж как её можно было измерить?! До двухсот! Это если поставить стоймя два футбольных поля во всю их длину. Чуть ниже, правда, той башни для прыжков на резинках, что в Гонконге. Но и без башни этой - вполне прилично... Вот такая волна... И всё было бы ничего, если бы не близлежащий Юлин Крит. На него-то волна и накатила. И закатала в пепел всю минойскую цивилизацию. Напрочь! С культом быка, с ее лабиринтами, дворцами царей и хибарами простых рыбаков. Потом ещё здесь и землю трясло... Всем досталось... Поговаривают, что это и была та самая платоновская Атлантида, которую до сих пор... Вот и мы с Юлей... Катастрофа! Это, возможно, и был тот всемирный Потом, о котором все только и знают, что судачить на каждом углу. Все острова Эгейского моря оказались под водой, досталось и Криту и грекам материка, докатилась волна и до Египта... Собственно, всё Средиземноморье накрыло... А здесь-то как раз и блаженствовал весь древний мир, сибаритствовал в этом раю, эпикурействовал, так сказать... Вот цунами и оказалось всемирным. Потом это назвали Потопом.

И вот мы с Юлей решили... По следам волны... Если мы строим свою Новую Атлантиду, то нам просто нельзя не знать, как там всё было. Никак нельзя! Память о том времени здесь просто зарыта в камни, в скалы, в пепел тех времён. И вода, естественно, помнит каждую минуту того кипения...

Вот мы и набросились со сканером на эту память!

Иначе - никак нельзя!

Здесь каждый росток, каждый листик помнит...

Каждая рыбёха несёт в своих генах...

А как же!

Недаром же сегодня все носятся с этой генетической памятью. Дээнка, дээнка, дээнкааа... Задолбали этой дээнкой!

Но от неё ж никуда не деться!

Вот и мы с Юлей...

И когда дело было сделано...

- Едем же, - настаивает Юля, - ты обещал, обещал!

Я уже весь выбился из сил. Не легкое это дело - добывать эту генетическую память из рыб, крабов, из рачков-паучков, из планктона... Из камня и пепла...

Добыли-таки!

У меня руки дрожали, уходила земля из-под ног...

Но когда наутро встаёшь, выспавшись, открываешь глаза и видишь её, стоящую на цыпочках у распахнутого настежь окна, всем своим стройным телом тянущуюся к яркому солнцу, мир снова кажется раем.

- Едем, едем! - не отпускает меня Юлия.

- Ладно, - соглашаюсь я, - только ради тебя.

- Ради-ради, - прыгает Юля и как ребёнок хлопает в ладошки.

Ради этого стоит жить!

- Камеру берём? - спрашиваю я.

- А как же!

Остров Христиани - вот наша цель!

Плыть отсюда катером - часа два.

Вперёд!

Не понимаю, зачем нам камера!

- Ну как же, - возражает Юля, - как же без камеры?!

Она без неё, как без рук!

К вечеру, рассчитываем мы, мы запросто вернёмся в отель.

Что ж - вперёд!..

Полный штиль! Ну, почти полный. Во всяком случае, волнение не такое уж сильное, чтобы наш катерок испытывал какие-то трудности... Юля на носу!.. Надо видеть нашу Юлю на носу стрелой летящего катера по водам Эгейского моря. Или Критского. Критского, конечно, Критского! Родного Юлиного моря!

Ветер в ушах!..

Натужный шум движка...

Далось нам это совершенство!

Нам удаётся найти место, чтобы удачно причалить.

И вот под ногами уже камни Христиани...

Этот остров-крохотулечка, судя по справочнику, является самым крупным из всех «Христианских» островов!

Мы просто резвимся как дети, как угорелые...

Вы видели резвящихся в воде детей в ослепительный полдень Средиземного моря? Или Эгейского? Или даже Критского!.. Ничто, ни солнце, ни небо, ни море, ни даже эти неприступные камни, чем-то схожие на склон террикона, ничего нехорошего не предвещали...

Прибой, как прибой... Хотя волны уже шумели и пенились, набрасываясь на камни... Но не злые, высокие волны... Мирные и спасающие от жары...

Я и нырнул в такую... Набегающую... В очках, с трубкой в зубах...

Да мне это море - ха! - по колено! С трубкой в зубах!..

Ласты я не стал надевать. Спасаться от акул? Так их тут днём с огнём не сыщешь. А вся эта мелочь пузатая не стоит и выеденного гроша. Гроша выеденного! Дельфины? Если вдруг какой-то сюда и заявится, думал я, мы запросто договоримся...

Итак, я поднырнул... Напитав легкие христианским воздухом Средиземноморья... Я с наслаждением отдался во власть прохладной волны, которая с безмерной, надеюсь, радостью приняла мое смелое тело в свои ласковые объятия, увлекаясь моей смелостью и увлекая меня подальше от ощерившихся прибрежных камней. Спасибо, милая! Не хватало мне только брякнуться со всего этого водного размаху об эти камни! Я расстался с этой мыслью так же легко, как с потерянным центом. Дыхание подпирало, кислород кончался, надо было выбираться наружу, и я легко вынырнул. Углекислоты набралось довольно много, и я с наслаждением выдул её в трубку вместе с водой - ффф-ух!. И глубоко вдохнул!

Господи, какое блаженство! Просто набрать полные легкие морского кислорода и... жить!

Теперь - кроль!

Трубку - в плавки...

Шум прибоя уже позади. Я оглянулся лишь для того, чтобы махнуть Юле рукой, мол, пока-пока, и поплыл что было сил... Кроль есть кроль. Техника кроля проста, как палец, если ты знаком с этой техникой, если ею владеешь. Изучать же её по книжке - людей смешить: надо смело бросаться в воду!

Гребок левой, гребок правой, лицо в воде, вдох с поворотом головы из-под правой подмышки... Вот и вся техника! Ноги - тоже мотор... Плывёшь себе... Пока хватает дыхания... Качаясь на волнах... Смотришь в воду, которая темнеет с каждым гребком, и когда она становится черной, как ночь, переворачиваешься на спину... И дышишь сколько душе угодно, и любуешься белыми редкими высокими, как Эверест, облаками, белым, ослепительно белым и слепящим, как электросварка, задиристым солнцем - знай наших! Болтаешься как... как ленивый хмелеющий поплавок, не пугаясь той темноты, которая под тобой и которую ощущаешь каждой фиброчкой своего смелого тела, каждой клеточкой...

Абсолютное блаженство, ага...

Никакие Пирамиды даже в голову не идут!

Только волны, только волны, то ты наверху, то снова проваливаешься в яму, волна за волной... Лежишь, плюясь Средиземным морем то влево, то вправо, когда вдруг волна накрывает с головой... Когда наверху гребня волны - ощущаешь себя царём моря, Нептуном или Посейдоном, или как там их, этих местных... Нерей, Океан, Протей... Мне бы ещё тиару на голову, царскую корону, а в руки трезубец - царррь!..

Я даже не оглядываюсь на берег, хотя Юля вполне могла бы быть мне царицей! Посейдонихой! Или царевной...

Пригласить? Пригласить Юлю царствовать вместе со мной я не решаюсь: мало ли что может в море случиться. Вдруг заблудшая какая акула... Или кит, или кит!..

Солнечные блики... Слепнешь не только от бликов, но и от царских владений. Боже, им же конца не видно!.. Правда, в это царское черное логово, что разверзлось под самим тобой, смотреть мне не хочется. Я не трус, но зачем же... Нет, не хочется... Мне вполне хватает и надводного тёмно-синего мира с белыми, как чаячий пух, кружевами, исчезающей, как мыльный пузырь, снежно-белой, как снега Килиманджаро, холодной пены!

Вполне!..

Впору ликовать!..

Мне захотелось даже, чтобы Юля донырнула сюда или доплыла...

Мысль о Юле повернула мою голову лицом к берегу. Юлю я не увидел, только цветистый зонтик, под которым она, видимо, пряталась от палящего солнца. Её кожа не терпит загара. Я помахал острову и качающемуся на волнах раскрашенному граффити катерку - всем привет! А кому ещё? Вон тому, одинокому, как и я деревцу?

В ответ - ни ни-ни...

Ни-ни так и ни-ни! Не орать же ором, побеждая шум прибоя, чтобы Юля меня услышала

Шум прибоя едва доносился... Это даже не шум уже, признал я, а какой-то гул: ууупп, ууупп...

Я оглядел горизонт, где небо сливалось с морем... Может, парус какой забелеет. Или белый-белый, как айсберг, теплоход-пароход... Пусто! Хорошо хоть Юля рядышком - родная живая душа. Вот тебе и одиночество!

Тишина абсолютная! Точно такая, как абсолютный ноль! Если не брать во внимание этот гул.

Хоть бы чайка какая... уронила пёрышко...

Правда, ветерок... Кажется, ветерок... Вот только, кажется, разве что слабый ветерок...

Даже самолёты здесь не летают.

Целых полчаса абсолютного одиночества! Если не целый час!

Блаженство! Спасибо, море, спасибо, Крит и Христианис!.. Юля-таки молодец! Спасибо, Йййюююууушенька!..

С одиночеством, вскоре решаю я, надо расставаться, как с деньгами - легко и непринуждённо.

Что ж! Снова минуты три сумасшедшим кролем. Чтобы согреться. Затем брассом... Трубку в зубы и к берегу. Легко и вальяжно... Царь! Очки можно поднять на лоб, да и трубка уже не нужна. Я сую её в плавки сбоку...

Водные качели, полный кайф...

Я плыву...

Юлина голова выглянула из-за камня. Юля махнула мне рукой, я тоже её поприветствовал и она, как потом оказалось, продолжила читать своего Шри Шримад Бхактиведанты Нараяны Госвами Махараджа.

Сил у меня было полно! Я мог бы повернуть снова в бескрайнее море, но мне было лень закусывать трубку, надевать очки... Я мог просто лежать на спине, пока Юля не дочитает своего Махараджа. Мне не хотелось разрушать и её одиночество. Вот я и болтался в воде, как...

Шевеля только ногами...

Медленно подплывая...

Качаясь, как в гамаке...

И вот уже - рукой подать...

Я завис поплавком в надежде нащупать дно, но его не было. Зато откат волны бережно вернул меня снова в море... Что это значило? Ничего особенного! Надо было со следующей волной рвануть снова к берегу. Я рванул, но дна не было, и новый откат уже новой волны повторил действие предыдущей. Что ж!.. Значит, я мало ел каши. Следующая моя попытка тоже не увенчалась успехом. А до берега уже можно было по-настоящему дотянуться рукой. Но не ногами. Дна по-прежнему не было и в помине. Значит, - берег крут. Я, входя в воду, прыгнул с камня, и вот теперь осознал и это - берег крут. Ага, значит так... Не звать же Юлю на помощь! А кого звать?! Да и нужна мне ваша помощь! Дыхание, правда, участилось, но сил в жилах было ещё предостаточно! Предостаточно для чего? Я даже рассмеялся, подумав, что не смогу выбраться на берег. Смех смехом, а волны, одна за другой игрались со мной, как кошки с мышонком.

Надо отплыть от берега, лечь на спину, отдохнуть. Главное - восстановить дыхание!

Лежу!

Небо, бездонное небо!

А вот и самолёт!

Ну и забрался!

Белое блестящее перышко, белое как чаячий пух! И - ни звука!

Лежу, любуясь...

Вокруг белые буруны-буруны... Я заметил, что их стало больше, и они чаще и чаще роились вокруг меня... белые-белые, исчезающие так быстро, что не успеваешь даже глазом моргнуть.

И этот гул, этот гул... Волна за волной, волна за волной... Будто эти волны выполняют свою работу... Как на конвейере: ууупп... ууупп...

Раздышался. Значит, снова в бой! Вот сейчас я тебя и возьму!

Бой с прибоем, как с тенью!

Первую и вторую волну пропускаю... Третья, вот она третья...

Я просто весь закипаю, напрягаю все свои мышцы и мускулы, весь свой пыл, всю свою мужскую отвагу - вперёд!..

И опять эта третья волна, смеясь, смывает меня в свое ликующее море. Как дерьмо с унитаза! Надо же!..

И следующая попытка - безуспешна.

Никогда ещё вода, всегда так легко протекающая сквозь пальцы, теперь не была таким свирепым моим врагом! Восстала против меня! Встала дыбом, как конь!.. Чем, собственно, я ей не пришёлся по вкусу?

Ни единой мысли, зачем я здесь!

Ну, уж не, так дело не пойдёт...

Я как раненый зверь набрасываюсь на четвёртую и на пятую, и на шестую... Захлёбываясь и хлебая... Хлебая и хлебая... И потом уже сбиваюсь со счёта, и потом уже понимаю, что тону, что тону, что все силы кончились, что никаким усилием воли и никаким напряжением напрочь выхолощенного этими ненасытными волнами моего смелого тела, мне не...

Вы хоть раз в жизни тонули?

Тот, кто испытал это хоть один раз...

Никогда ещё я не испытывал такого жуткого страха!

Кричать?! Звать на помощь?!

Мысль о Юле стала последней...

Я и закричал, но никто уже крика моего слышать не мог.

Да, и ещё одна мысль меня рассмешила - я иду в царство Нептуна! Царь!..

Больше мыслей не было...

Были только глаза...

Её глаза... О, Господи, какие это были глаза!.. Я провалился в них, как в Царство Небесное... Как вознёсшийся в Небо Иисус...

Она держала меня за руку...

Мы шли по влажному серому песчаному дну, по бокам были громады бушующей водной стихии - вода стояла с обеих сторон стеной, как во время цунами, мы шли, держась за руки, по узкому проходу, шириной только в два наших тела, а по бокам были высокие до самого неба, водные стены, зелёные как бутылочное стекло, сквозь которые я видел всю толщу волнующейся воды, где косяками ходили золотые рыбки и золотые и жёлтые, и красные, и серебристые, и скаты, и морские коровы, и морские звёзды с ежами, и дельфины парами, и акулы, и даже, кажется, был один кит... Я как бы попал в Дубайский аквариум, тот, что... Нет, мы шли как сквозь ту самую, расступившуюся перед нами, прореху в водах Красного моря, которая привела тех евреев в ту их землю обетованную...Домой... Ну, вы знаете эту историю с исходом евреев из плена. А вверху было белое небо, даже не белое, а какое-то слегка фиолетовое, звонко-нежно-фиолетовое, бесконечно высокое, просто безмерно, усеянное пшеном белых, как подснежники, звёзд, а её рука была в моей, но было ясно, что не я её веду сквозь эту толщу воды по тонкому коридору, а она, а она ведет и ведёт меня, и идём мы куда-то вверх-вверх, поднимаясь всё выше и выше, смело и уверенно приближаясь к этому небу с белым пшеном, не я, а она тянет меня за собой, как щенка на поводке, будто я маленький-маленький, а она - мой поводырь...

Дама с собачкой!

- Смелее, - говорит она, - не бойся...

Вот-вот: голос, голос... Я узнал этот голос! Этот низкий сухой скупой режущий голос: «не бойся...».

Будто я такой уж трусливый.

Таким голосом, подумал я, можно замораживать воду. И воду, и воздух, и небо, и море...

Мне показалось, что я покрываюсь изморосью.

А пахнет она - небом...

Кто-нибудь знает, как пахнет безмерно высокое, слегка фиолетовое и с белыми такими, белыми как та Афродитова пена, звёздами небо?

Да никто!

Некоторые любопытные рыбёшки иногда выпрыгивали из этой водяной стены, словно пропрыгивали сквозь стекло, падали под ноги и беспомощно трепыхались у наших ног, и тогда она (я не знал, как мне её называть!) наклонялась, бережно брала рыбку и возвращала дурёху домой, в воду, пронзая стену воды рукой по самый локоть...

Акулы были ручными, но мне нечего было им дать: руки были навек пусты.

Да-да, этот запах... Я даже вдохнул глубоко, чтобы насладиться этим запахом... Я его узнавал-узнавал...

Никто другой не смог бы его узнать.

Вот так шаг за шагом мы и преодолевали этот водный коридор, всё глубже дыша и не уставая, подъём не настолько был крут, чтобы чувствовалась одышка, и мы молча, я за нею, идём и идём, и идём аж пока не выходим на берег, камни которого просто впиваются в мои нежные ступни... Больно аж!..

- Вот и всё, - сказала она, улыбнувшись, - живи...

Живи!..

- Что, - спросил я, чумея от избытка воздуха, - что ты сказала?!

Живи!..

Она великодушно разрешала мне жить! И едва у меня восстановилось дыхание, я тотчас заорал:

- Тыыыыы...

Само собой разумеется, что у меня не было слов, чтобы хоть как-то скрасить свою потерянность, свой позор.

- Тыыыы... - снова взвыл я.

Она, улыбаясь, стояла передо мной совершенно нагая, но я не мог любоваться её наготой. Ничем! Я не мог любоваться ни этой божественностью линий и черт, ни этими, слегка растянутыми в добродушной улыбке губами, ни этими по-детски сочными, пунцовыми щеками, ни настороженным чутким носом, крылья которого, едва шевелясь, заботились о свободном дыхании, ни этим высоченным без единой морщинки умным лбом, ни этими роскошными огненно-рыжими, казалось, ниспадающими тяжёлыми слитками червонного золота волшебными волосами...

И я не мог не вспомнить этот её дурманящий пряный запах этих рыжих волос. Я забуду эти глаза, эти плечи, эти руки и... Эти... Мне никогда не забыть этот запах этих волос...

Конечно же, моя первая мысль, как только я пришёл в себя и увидел её, была о Тине: так вот ты какая! Та, моя, придуманная мной Тина, была точь в точь как и эта. Но эта... Да было одно большое огромное «но»! Как она, моя Тина могла бы удерживать эти тонны живой воды, как Тот Бог, который вёл евреев домой? Как?! Или, скажем... Или... Да, было ещё много разных «или», которые не признавали её моей Тиной. Ну, и самый простой вопрос: «Почему ты голая, совсем голая?». Я даже не пытался искать на него ответ. Голая, голая... Нет-нет - нагая! Совершенно нагая, как та Маха или Афродита, или Венера... Или Олимпия, или даже как Психея...

Как Ева!..

Одним словом - богиня. Богиня! А какая же богиня будет прятать себя...

Никакая!

Мне казалось, что я даже расслышал ее голос: «Кожа - лучшая из одежд». Мне не казалось: я слышал! И её кожа была свидетелем этой божественной красоты.

И если всё это только сон, то я же знаю, что я не спал! Иначе, как бы я мог чувствовать тепло её локтя, когда она вела меня, как покорного телёнка сквозь... Как я мог не видеть этих плеч, этих белых её ягодиц, когда я смотрел себе под ноги, наступив на какую-то жёсткую ракушку или какой-то моллюск... Как я мог не чувствовать запаха огня этих пряных, совершенно сухих рыжих, развевающихся на ветру волос... (Мелькнула совершенно дикая мысль: надо бы выдернуть из этого рыжего водопада пару струек - хоть две-три волосинки - её геном!).

От этих вопросов ум лился из черепа, как из лейки вода.

И это всё несмотря на то, что глаза мои были пропечатаны её взглядом, связаны, сцеплены, скованны... Выжжены её зеленовато-абрикосовым взглядом. Она просто обездвижила меня этим взглядом, пришпилила к зеленому сукну гербария. Да, я чувствовал себя какой-то редкостной стрекозой... Или бабочкой...

Я знал, что она вся из кожи, из этих плеч, этих рук, этих ног...

Её маленькие, как у девочки груди, топорощились уплощёнными пирамидками, конечно, без каких-либо острых граней, этакими упругими живыми приплюснутыми пампушками, ослепительно молочно-белыми грибоподобными выпуклостями, плавно вздымающимися в такт дыханию и увенчанными нежно-розовыми едва вызревшими ягодками малины - славными сладкими сосками, угнездившимися в эпицентре нежно-палевых ореолов. И спрятанных до поры до времени в смугловато-розовых складочках-тайниках чувственной кожи, надёжно утаившихся от чужого взгляда, но и готовых по первому требованию сочно вызреть и исполниться тугими страстными нераспустившимися бутонами навстречу...

Моим губам?..

По какому такому требованию?

Ясно по какому!

Чем наполниться-то?

Ясно же чем: жаждой ожидания прикосновения моих губ, моих жарких губ... Утолением этой жажды...

Тут ведь спору нет - моих губ... Утомлённых жаждой...

Тот, кто жил этим ожиданием, не может не знать...

Я - жил... Я - знаю...

...водоворот пупка так и втягивал, так и втягивал

Она стояла передо мной на расстоянии двух-трёх шагов, но я не осмеливался к ней подойти. Даже мысль о том, что я могу приблизиться хоть на дюйм и не дай бог прикоснуться к этому божественному телу, пугала меня, пугала...

Её лоно...

Ослеплённый, совершенно слепой, я смотрел ей прямо в глаза, но видел, я видел...

Только лоно...

Вы бы знали, как это видеть и знать...

Мука Мунка в его «Оре»!

Ни единой мысли, никаких надежд... Я просто ослеп...

Слепой от ярости и абсолютного бессилия, переполненный злой силой безнадежной беспомощности, я пытался что есть силы кричать, проорать ей своё мужественное «да кто ты такая, чтобы так...?!!!». У меня и мысли не мелькнуло рассыпаться перед ней в благодарностях! Ведь если бы не она, не её надежная рука...

Вместо ора - лишь хрип, сиплый хрип... сип простуженного сыча...

Но я всё-таки просычал:

- Ты-ы-ы-ы-ы... Тина-а-а-а-а?..

И услышал лишь свое сиплое - на-а-а-а-а-ааа...

- На, - сказала она, - держи...

- Что это?

На ладони её правой руки я успел рассмотреть какой-то керамический осколок точь-в-точь, как...

- На!

Острый взгляд её зеленовато-апельсиновых глаз поразил меня, пронзил напрочь.

Я не шевельнулся. Этот роковой взгляд...

- Почему роковой? - спрашивает Лена.

- Таких глаз в мире насчитывается до трёх процентов. И я не знаю, почему они считаются роковыми.

- Держи же!

Она сама взяла мою руку и вложила в мою ладонь этот самый осколок.

«Что это?» - хотел спросить я, но не выдавил из себя ни звука.

Наконец, она улыбнулась. И всё вокруг засветилось, засияло и заискрилось... В сто тысяч солнц!.. Света!.. Света!.. Света было так много, что я просто ослеп!..

Слепой от неизбывного счастья, вдруг нахлынувшего я... яяя... Бывает же такое - счастье чересчур... просто навал этого счастья... я...

Йййаааа...

Когда я открыл глаза...

Вы и представить себе не можете, какое это всенебесное счастье просто открыть после черной ночи глаза... Едва-едва приоткрыть веки и сквозь дрожащие ресницы рассмотреть блеск белого, как голова Эриннии солнца...

Когда я открыл глаза...

Я лежал ничком на колючих камнях... Труп трупом... Только шум прибоя и свирепый солнечный свет, бритвой режущий свет, выедающий...

Я прикрылся от него рукой, как от удара...

Где я, кто я, что я?..

- Га! - крикнул я и сел.

- Наконец, - воскликнула Юля, - наконец мы проснулись! Так можно и... Вставай, милый, нам пора. Почему ты весь голый?..

О, как же я несказанно обрадовался!

- Юшка, ты?!

- А ты думал кто?! Обрадовался...

Мне стыдно было смотреть ей в глаза.

- Ты всё видела?

- Конечно! У меня ж есть глаза! Разлёгся тут на камнях, как Рахметов на гвоздях. Ты бы ещё соли подсыпал. И перцу! Почему ты весь голый?

Какой соли, на каких гвоздях? Я тонул, я тонул!..

- Я тонул! - крикнул я. - Ты видела?!!

- Конечно! У меня ж есть глаза!

Да ты, милая, мне не веришь! Издеваешься!..

- Йуушка, - говорю я едва слышно, - не шути так... Ты, и вправду, не видела?

- Что я должна не видеть? Как ты тут упал у меня за спиной? Рухнул, как мешок с... Расплющился на камнях, как блин на сковородке... Просто разлился... И тотчас задрых... Я не могла до тебя достучаться: ты был недостучаем. Голый весь...

Невероятно!

- И ты ничего...?

- Ничего! Собираемся! Видишь - уже штормит. Прикрой срам хоть.

Да уж, вижу. И не только вижу, - слышу: гуууп... гууууп...

Я не знал, как я спасся!

Я встаю, беру Юлю за руки, не замечая своей наготы, смотрю ей в глаза:

- Стой! Молчи! Видела? Ты всё видела?

- А то!

- Ты снимала меня? И меня и всё это?!

- А зачем бы я брала камеру?

Я крепко сжимаю её запястья, так крепко, что она кривится от боли.

- Рест...

Она смотрит на меня испуганными глазами.

- Больно... Что это?..

Теперь мы смотрим на этот осколок керамики, который мне подарила Тина.

- Не знаю, - говорю я, - Тинин подарок...

- Понятно, - говорит Юля.

Забросить его куда-подальше, решаю я. В море! И не решаюсь.

Но Юле не до моей керамики: я, кажется, поранил ей руку.

- Извини, - говорю я, - я не хотел.

Юля молчит, слизывая кровь с запястья.

Я не отступаю:

- Ты видела, видела?

Она кривится от боли.

- Говори, - прошу я, шипя.

Теперь её слёзы.

Деспот, садист, я сжимаю её кисти до хруста собственных пальцев.

Юля не произносит ни слова. Она просто молчит, убитая моим зверством. Не поднимая глаз, не пытаясь освободить руки, отдавая себя во власть моим пыткам. Жертва садизма!..

Теперь я бинтую ей руку.

Принимая во внимание Юлин испуг, я рассчитывал добиться признания. Не добившись от неё ни слова, ни шевеления, я отпускаю её... И прихожу в себя. Боже - голый весь! Левая ладонь теперь - как фиговый лист Адама. А в правой - эта самая Тинина погремушка. Надо же! Это ведь тоже свидетельство того, что Тина....

Стоп, стоп...

Мне не стыдно, я просто в шоке...

- Послушай, - я пытаюсь всё-таки выяснить: тонул я или не тонул? И была ли она свидетелем моей слабости!

Она теперь смотрит на меня с испугом и подняв обе ладони, отстраняется от меня. Как от огня.

Но я же точно знаю, как я плыл, как я пытался победить эту волну... И первую, и вторую... И потом десятую, и двадцать седьмую... Я помню, как я считал эти волны, как я считал свои попытки и силы, каждую силочку, чтобы победить эти злые беспощадные волны...

Я же помню, я же не полный дурак!

И вот же - эта Тинина штучка! Угораздило же меня ее острым краем поранить Юлину руку! Её бугор Венеры! Надеюсь, это никак не скажется на наших отношениях.

И когда уже не осталось сил...

И когда я уже шёл как камень ко дну...

Я же не дурак, не дурак!

- Но ты её видела, видела?! - наседаю я.

- Рест, ты рехнулся. Я тебя боюсь...

- Значит, тоже видела!

Было уже часов семь вечера.

- Мы не доберемся домой... Где твоя трубка, очки? Надень плавки...

АААААаааааааааааааааааааа...

Впору бы сдохнуть!

- На, прикройся хоть, - Юля суёт мне свою косынку. И не забудь вон там свои ласты.

- Ладно...

Она разговаривает со мной как с больным.

- Камеру хоть возьми...

Мы добираемся домой до темна... Когда мы уже лежим рядышком, наевшись и напившись вина, вспоминая наш вояж на Христиани, смеясь и подтрунивая друг над дружкой, мол, а ты так и не искупнулась, а ты, мол, так и не утонул, я нависаю над нею всей своей громадной громадой и, упершись колючим взглядом в её блестящие счастливые оливы, произношу:

- А ты, а ты, тоже мне... Не бросилась в воду меня спасать!

- Я б тебя там и притопила, - смеясь, говорит Юля. - Чтоб знал, знал...

Мы просто хохочем наперебой... Затем я решаюсь на последний шаг:

- Но ты видела?..

- А то, - говорит Юля, - вылитый Адам!

Судорога перехватывает дыхание, и я конвульсивно дёргаюсь. Всем телом.

Юля высвобождается из моих железных объятий, садится поодаль и, обвив колени руками, произносит:

- А я ведь, и правда, тебя стала бояться. Я таким тебя никогда не знала.

Теперь тишина. Пауза.

- И сейчас боюсь... У тебя и мысли Адамовы - дикие. Адамьи...

Это же не ответ! Я добиваюсь лишь одного - видела? Ты видела, ту, кто меня вывел на берег, вызволил из пучины, спас, спас от неминуемой смерти, спас и сказал мне - «живи»?!

Видела или не видела? - вот и весь вопрос! Ты слышала её беспримерное «живи!»? А её эта керамическая штучка, так напоминающая Жорину... Вот же она, вот же!..

- Никого я не видела, - говорит Юля, - ни тебя, ни чёрта, ни бога! Ты скажи, кого тебе надо, чтобы я увидела и я признаюсь, наконец, чтобы ты оставил меня в покое.

«Её!» - хотел крикнуть я, но не крикнул. Я и сам толком не знал, кто она, Та, кто высвободила меня из штормящего водного плена, выхватила из объятий той роковой волны.

Очередной мой мираж?

- Прости, - говорю я, - просто прости. Пожалуйста. Это у меня...

И рассказываю очередную историю о том, как «я плыл и тонул, и на берег выбрался к счастью...».

Юля лишь качает головой.

О той пресловутой Тининой штучке я уже молчу. Мало ли что я мог в беспамятстве схватить пальцами на том берегу!

Когда две недели спустя, уже будучи дома, я спрашиваю Юлю, каковы же результаты нашей рабочей поездки на тот памятный островок, она с присущей ей пунктуальностью выкладывает на стол распечатки - вот! На белых листках бумаги аккуратненько и подробненько, как того и требуется, представлены точные цифры активности поля, расшифровки генетической памяти и камней, и песка, и того самого одинокого деревца, и даже прибрежных вод с рыбками и планктоном... и даже памяти вулканического пепла из сорокаметровой глубины, собственно, всего того, за чем мы туда и ездили, я слышу только её:

- Вот!..

- И ничего больше? - спрашиваю я.

Надеясь, что в ауре этого островка найдётся хоть какой-то, не поддающийся объяснению, изъян-артефакт.

- Куда уж больше? Этого нам вполне хватит, чтобы не только...

- И никаких...?

- Никаких!

- Но ты же сама видела! - тупо настаиваю я.

- Рест, ну ты точно с приветом! Я не желаю больше...

И я ещё раз примирительно прошу прощения.

Почему она всё ещё качает головой?

- Правда, - говорит Юля, - там, где ты барахтался в воде перед тем, как выйти на берег, твоя аура с полчаса была красной как рак, как хорошо проваренный рак...

- Правда?!

- Правда-правда, - Юля смотрит на меня удивлённо, - чему ты так радуешься? И ещё там...

- Что?! Что ещё?!

Я хватаю её обеими рукам за плечи, крепко сжимаю: что ещё?!

- Пусти, - злится Юля, - сумасшедший!

- Прости, Юль, прости... Что там было ещё, скажи, будь добра, скажи...

Юля дёргает одним плечиком, затем другим. Садится в кресло.

- Ничего особенного...

Она снова качает головой.

- Было ещё фиолетовое пятно... Рядом с твоим красным. Но я не придала этому никакого значения. Пятно как пятно, примерно с твой рост... С женской талией посредине. А на голове - две большие яркие золотистые точки. Как глаза. Я подумала - артефакт, сбой поля, накладка какая... Не могла же там рядом с тобой быть какая-то женщина! Или акула. С женской талией и глазами как две звезды!

- И тыыы...?

- Конечно! Я вычистила твою ауру от этой грязи... Можешь посмотреть - ты чист, как тарелка из мойки!

О, Матерь Божья!..

Больше я Юлю ни о чём не спрашиваю. Значит, значит...

Её «вычистила от этой грязи...» меня укокошило!

Мысль о том, что уже невозможно восстановить «эту грязь» и хорошенько её изучить повергла меня в абсолютное уныние. Юля, Юлечка, милая моя Юшенька, что же ты натворила своим стремлением к чистоте?! Вот уж воистину: Юля - чистюля...

Весь день я хожу потерянный. Что если Юля права, и вся эта фиолетовая «грязь» с двумя звёздами во лбу всего лишь искривление или раздвоение моего биополя. Такое ведь на каждом шагу в нашем деле случается.

Лучше бы она мне об этом не говорила!

Я, конечно, все эти дни помню о Боге: «Слышал благую весть? Бог есть!». В это-то я точно верю: Бог есть! Эх, если бы Он смог дать мне...

Неужели снова мираж, очередной мираж?

Но я (я не перестаю себя убеждать), я же собственными руками ощущал тепло её цепких пальцев, собственными ушами слышал её «живи!», собственными глазами видел её влажные длинные рыжие волосы со сверкающими и усеянными внизу, как кайма бисера, каплями-бусинками Средиземного моря... Падающими и вновь рождающимися у меня на глазах... А затем - совершенно сухие, пахнущие, пахнущие так, так что...

И, конечно, эти глаза, эти сумасшедше-медово-ореховые глаза...

Вы когда-нибудь видели белую, как подвенечное платье невесты фарфоровую пиалу, до краёв наполненную густым янтарём прозрачного, как слеза Ярославны, свежесобранного майского мёда... пиалу, на дне которой изумрудом искрятся зелёные сочные веточки дурман-травы?..

Бедные вы мои... Вы не видели...

Вы не пили этих сладких сладостей, не облизывались, истекая слюной...

Бедняги...

А я - пил...

Жадно. Взахлёб. Немо и в абсолютнейшей тишине.

Слышно было только как завидовал мне Нептун. Шумно держа наперевес свой трезубец.

А я пил и пил этот мёд, пыхтя и давясь, и боясь не напиться всласть...

Жадный... До этих ореховых глаз в этих фарфоровых безукоризненно белых белках...

Утопая в них... Задыхаясь и задорно смеясь от непомерного счастья, вот так, с кондачка, даже не за понюшку табака, рухнувшего вдруг на меня...

Я видел, я видел... Я же не слепой!..

Мираж?

Таких миражей не бывает.

Жаль - коньяк кончился.

Да! А осколок!..

Я не знаю, зачем я задаю эти вопросы:

- Но ты уверена, что эти гены принадлежат именно той культуре...?

- Вне всякого сомнения!

- И что, возможно, атланты...?

- Вполне...

Потом Юля скажет, что хорошо бы проверить это ещё раз... С этими атлантами надо быть начеку.

Снова отправиться на этот сказочный остров? Нет уж, увольте... Но, как ей, той островитянке, так запросто удалось развести эти воды? И если бы не она... Да о чём, собственно, разговор? Точно так, как и тогда в той пустыне, она пришла мне на помощь и вот я... Если бы не её рука...

Почему она всегда голая?

Или она не знает стыда?!

О стыд, какой стыд до сих пор не знать, что есть люди, не испытывающие никакого стыда!

Они - как боги!.. Они и пахнут, как боги... Звёздами...

«Фиолетовая грязь!» - надо же такое придумать!

Мысль о Тине не пришла даже в голову...

Ей-то какой резон спасать меня?

Голой...

И почему Юля не прокрутит мне те кадры, что успела заснять своей камерой? Да, почему?

«Фиолетовая грязь»!

Сделать это тайком самому?

Или всё-таки пойти к своему психоаналитику?

Жаль, что так и не удалось вырвать у той, своей спасительницы хоть небольшой клок её рыжих волос, хоть волосинку. Вот уж я бы забрался в её геном, разложил бы по полочкам все её эрэнки, дээнки, все митохондрии и рибосомки... Вычистил бы до йоточки эти её Авгиевы конюшни... Вот уж я бы... Уф!..

Юлька - зараза!..

Эх, как жаль, как жаль, что... что...

Жаль, конечно, и мои новые фирменные («Speedo») очки. Что касается трубки, то у меня есть запасная. И бог с ними, с плавками... Не жалко!..

- Постой, постой, - просит Юля, протягивая к моему левому плечу свою правую руку, - не шевелись, пожалуйста!

В чём дело?!

- Что это? - теперь спрашивает Юля, коснувшись своими пальцами моего плеча.

Я тоже, свернув шею и кося глаза, с удивлением пытаюсь рассмотреть своё плечо. А Юля уже бережно двумя своими чуткими пальчиками снимает с плеча золотую ниточку волоса и, найдя его начало, начинает методично наматывать его себе на указательный палец:

- А... бэ...вэ...

Я смотрю на неё, смотрю во все свои оба глаза.

- ... жэ... зэ... и...

Я тоже включаюсь в изучение алфавита:

- ...о... пэ... рэ... сэ... тэ!

- ...эс, - говорит Юля.

- Что «эс»?

- ...тэ-э-э-эээ...

Это «тэ-э-э-эээ» мы произносим уже вместе.

- ...ууу, - гужу я дальше паравозиком.

- Нет никакого «у», - говорит Юля. - Есть только «тэ»! Таня, Тоня, Тамара...

Мы молча смотрим друг на друга, она спрашивает:

- Кто?

- Что «кто»?

Она бережно снимает волос с пальца и кладёт это золотоволосое колечко снова мне на плечо.

- Таня, Тоня, Тамара? - снова спрашивает Юля, пристально всматриваясь в мои глаза.

- Какая Тоня, какая Тамара?! - возмущаюсь я.

- Тебе лучше знать, - говорит Юля.

Само собой разумеется, что мысль о Тине не приходит мне даже в голову. Единственное, о чём я печалюсь: неужели нет в этом золотом колечке, прожигающем калёным железом мое хилое плечико и так яростно требующем своего бриллиантика, неужели нет в этом божественном волоске его na4ala-na4al - волосяной луковицы? Не может же быть, чтобы не было!

Есть! Конечно, есть!..

Эта печаль меня радует!

Ух, и доберусь я, золотая моя Тинико, до твоего генома!

Что тогда запоёшь, милая моя?

Уф!..

- Слушай, - спрашиваю я потом, - а что ты мне читала, ну, помнишь... из ноутбука? Кто это был?..

- Но правда - тонко?

- Ну, так... По-моему не совсем...

- Правда-правда, - возражает Юля, - там - правда...

Я вижу, как эту чью-то виртуальную компьютерную правду думают Юлины глаза.

- Юлька, - вдруг ору я, хватаю её под мышки и кружу, кружу по паркету, кружу и кружу, чуть не падая!..

- Сдурел что ли?..

Сдурел!

- Надеюсь, тебе не скучно со мной так, как с Той... компьютерной? - спрашиваю я.

- С тобой соскучишься...

Но как, думал я, как она, Та, вся совершенно лишённая всяких одежд, могла удерживать эти немыслимо лазурные стены живой воды, когда мы шли с нею совсем рядышком рука в руке, продираясь сквозь эти водные хляби как Ева с Адамом сквозь кущи своего Рая, с каждым шагом приближаясь к тем белым звёздам на бледно-фиолетовом небе с белым-белым весёлым солнцем, дающем своим белым светом надежду на новую жизнь?

Как?..

На новую...

Я думал и думал...

Почему голая до последней ниточки, до последнего волоска?

Как Венера Милосская!

Потому что Богиня?

Я думал и думал...

И ещё этот её осколок... Точь-в-точь, как и та самая, что...

Тинина?..

Где же он? Куда я его задевал?

Ага, вот!..

Ну-ка, ну-ка!.. Сейчас мы тебя поисследуем...

Где моя лупа?!!

 

Глава 14

Слежку за нами я заметил еще в городе, когда мы шли с рынка.

- Малыш, - сказал я, - нам нужно поторопиться, нам до ночи нужно успеть...

Я взял ее за руку, она подчинилась моему требованию безропотно: надо так надо! В моей руке не ощущалось тревоги, мы шли как школьники, рука в руке, как счастливая пара с покупками перед свадебным путешествием. Ни я, ни она ни разу не оглянулись, даже когда остановились на перекрестке перед загоревшимся красным, пропуская, словно сорвавшихся с цепи псов, шумно спешащие машины. Не было произнесено ни слова. О том, что вдруг появилась угроза для жизни (Вдруг! Как крик!) она узнала по тому, как я обратился к ней, предлагая свою руку: Малыш! Не Ю, не Ли, не Юль, не Юсь, не Юшенька, а Малыш! Это был сигнал тревоги. В таких случаях она верила мне и подчинялась безоговорочно.

- Ты за рулем, - сказал я.

Она повернула голову в сторону и рассмеялась так, чтобы смех был слышен всем вокруг.

Две-три минуты ушло, чтобы добраться до машины, и вот уже приятно заныло сердце мотора. Этот звук всегда вселял нам надежду. Да, в машине мы чувствовали себя в безопасности, хотя опасность уже надвигалась мордой джипа. (Я успел заметить ее краем глаза в боковом зеркале заднего вида), точно так же, как это было в Валетте.

- Ты говорил, там тебя спасла Тина, - говорит Лена.

- И там, и тут, и... Знаешь, вот у каждого есть ангел-хранитель. Мне кажется, что Тина как раз... Нет, не кажется - так и есть! Если ты помнишь, на Святой Земле, когда я гонялся за Юркой...

- Помню, как же, тебя чуть не утопили в Мертвом море.

- Я никому этого не рассказывал.

- Даже во сне?

- Ты права: я сплю и вижу... Тина часто приходит в мои сны, но иногда и вживую... спасает! Чтобы уберечь от неминуемой катастрофы! Как она это делает, я не знаю, но твёрдо уверен - это она!

- Ну-ну, - говорит Лена, - и что же дальше?

- Джип надвигался, - продолжаю я, - ощерившись пастью радиатора. Что ж, милости просим...

- На первом же светофоре - направо, - сказал я, - и выбирайся за город.

- O'key!- сказала она, посмотрела на меня и снова улыбнулась.

Я подмигнул левым глазом, мол, на тебя вся надежда.

Только минут через двадцать мы выехали на автобан. Морда не отставала.

- Вон за тем леском, - сказал я, - повернешь на первую же попавшуюся дорогу, и попытайся оторваться.

Граната была у меня уже в правой руке.

- Хорошо...

Джип после поворота, когда и встречных, и попутных машин заметно поубавилось, нагло сел на хвост.

- Теперь, - сказал я, - поверни вон за тем зеленым забором и резко затормози.

- Хорошо...

Взрыв был такой силы, что джип кувыркнулся раза три или четыре. Она сидела в машине, в воцарившейся тишине слышно было, как мирно работал двигатель и стучало в висках. Я дождался второго взрыва (бензобак), затем вышел из-за забора и направился к горящему джипу. Двоих выбросило из машины, они были живы, корчились на траве, на них дымилась одежда, а у одного не было полруки. Сколько еще осталось в горящем джипе, разобрать было невозможно. Я не стал добивать их выстрелами в голову, чтобы избавить от ужасных мучений. Я не знал даже, зачем подошел к ним. Чтобы удостовериться в том, что погони больше не будет?

- Что? - спросила она, когда я уселся с ней рядом.

- Хочешь, поведу я? - спросил я.

- Нет уж, - сказала она, - теперь и я справлюсь.

- Юль, - сказал я, - неужели тебе все это нравится?

- Открой, пожалуйста, воду, - попросила она.

Проходит неделя...

Юлию совсем не интересует, почему я сижу в темноте, почему со стаканом коньяка в руке, почему шляпа на голове...

- Что случилось?

И этот ее вопрос, думаю я, тоже из будущего. Случилось! И я в отчаянии: я мало что могу изменить. Я не в состоянии не то, чтобы как-то повлиять на этот процесс всеобщего умопомрачения, мне не удается даже взять себя в руки!

- Где ты была?

Ревность? Юля просто хохочет!

- Ты меня ревнуешь? Почему ты в шляпе?! Мы с Лешей Карнауховым провожали Дэвида...

- Он улетел?

- Рест, как ты можешь?.. Включи же свет!

Я убеждал Дэвида, уговаривал, умолял его не пускать деньги на ветер. Ведь никакие миллионы и миллиарды не в состоянии решить проблему всеобщего потепления. Дыры в небе не залатать никакими ассигнациями. Парниковый эффект - это плод невежества...

- Налей и мне, - просит Юля. - Я расскажу тебе прекрасную историю про твою Пирамиду.

Человечество, думаю я, еще не совсем выбралось из пещеры на свет, и если не изменить его пещерное сознание, парники облепят землю, как... Парниковая катастрофа неминуема, если...

- Дэвид, - рассказывает Юля, - спешил на самолет, но мы его все-таки пытались склонить к небольшому общению. Ты слушаешь меня?..

Я приношу стакан для Юлии.

- Мы караулили его в коридоре. За что нас на месте хотели уничтожить взглядами сопровождающие сэра! Они не переставали бубнить: «...из-за вас сэр Дэвид не успеет на самолет!..». Этот бубнеж не прекращался ни на минуту: «Если вы зададите вопрос, он не сможет вам не ответить, даже если будет опаздывать!..» и телепатически добавляли: «Он же сэр, а не какой-нибудь там... мужик.». Плесни же и мне!..

Я наливаю коньяк.

- За что выпьем?..

Я слушаю. Юля отпивает глоток.

- Мы-таки поймали его, - продолжает она, - нас пригласили в кабинет... Я уже знала, что Дэвид в коридоре общаться не будет - не положено...

Юля сделала еще глоток.

- Мы вошли в кабинет, я вижу: сэр замешкался - не могу понять почему... Оказывается, сэр не может спокойно сесть на диван, если присутствующие дамы стоят, даже если это дамы из съемочной группы.

После интервью он снова замешкался. Оказывается, он не может первым выйти из кабинета, если женщины не вышли, и даже, если толпа сзади и людям невдомек проблемы сэра, и даже, если ему нужно спешить на самолет.

Юля прерывает рассказ, какое-то время сидит в раздумье, затем:

- Честно говоря, мне было просто дурно, я почувствовала себя в племени индейцев, куда случайно суровой судьбой занесло белого человека. И представляешь - даже мои дорогие и великолепно сидящие на мне джинсы стали мне вдруг противны: я же Женщина, из-за которой сэр не может спокойно сесть на диван и выйти из комнаты. Я должна носить платье со шлейфом даже в дождь и метель, и пургу, и слякоть! Ты меня понимаешь?..

Теперь Юлины глаза блестят, она едва сдерживает слезы.

- Я тебя обожаю! - говорю я.

- Состояние было подавленное весь день. Особенно после проезда на метро. А что, если бы в метро все были сэрами!? Вот такая случилась со мной Пирамида. Лешка тоже был весь потерянный...

- Я не ревную тебя, я тоже об этом думаю.

- О чем?! Я хочу в страну к сэрам!!!

- Я тебя понимаю.

- Но почему ты в шляпе? Со стаканом в руке...

- Я думал о тебе.

- Правда?

- И вот твое платье. Со шлейфом!..

Ее слезы таки срываются и падают, падают... На ее джинсы, на мои ладони. Это стоит дорогого.

- Разве вам, сударыня, нужна теперь эта пурга, этот дождь?..

В ответ она не может произнести ни слова, лишь кивает: да, нужны... И потом еще: да! Да!. Да!..

- И пурга, и дождь, - говорит Юлия, - мне нужны, чтобы чувствовать шлейф своего платья... Всегда!..

Великая Женщина!

- Так где ты была?..

Ее глаза просто выпадают из орбит:

- Ты-ы-ы... ревнуешь?..

- С Юлькой понятно, - говорит Лена, - а Тину свою ты ревнуешь?

- К кому?

- Ну, она же не в камере одиночке сидит!

Я не знаю, что ответить. Да, ревную, и мне это нравится! Я думаю вот о чём. Иногда Тина присылает мне свои фотки... То лицо крупным планом (еще ждет подробного описания... как, скажем, Мона Лиза), то вдруг Тина вся в белом-белом, аж до щиколоток, сиреневым вечером на пустынном берегу Атлантики. Океан, как огромный пёс, ластясь у её ног, лижет солёным языком её сладкие ноги, пальчики, пятки, когда едва касаясь воды, она, кажется, бежит по воде, мелькая своими пятками, своими розовыми пятками (да она же совсем ребёнок! - где-то я уже это говорил). Я и сам, как пёс, готов лизать эти пятки своим шершавым языком, который, увы, сух, сух и скуден и скуп... И ко всему ещё и косноязычен, долдоня и долдоня одно только слово - Ти... Ти-и-на... Ти-иии... Как заика!..

А то и в раннем пурпурном рассвете... (вид со спины) руки - божья лоза! - в замке за головой, пальчики с розовыми ноготками сплетены чудным узором (шумерская клинопись, но живая), и эта талия (та ли я?), эта говорящая талия, рассказывающая... призывно манящая и ускользающая... Кажется, ее можно охватить своими ладонями... Взять, как сноп вызревшей, налитой солнцем пшеницы... Или как... Взять... Вдруг бёдра, да... да-да-да... Охватить? Охватить бы! Гармония безукоризненна и безупречна! Тело... Женщина!.. Ум меркнет, да он, собственно, и не при делах тут - безумие абсолютное, умопомрачение полное...

«MI-A-MI» - читаю я на опоясывающем бедра бикини... А слышу: «TET-A-TET». Как призывно звучит! Прикоснись, возьми же!..

А, зараза! Легко сказать - возьми...

Пьяный от предвкушения близости, я, конечно, в абсолютном исступлении, да, в немыслимой прострации сижу с закрытыми теперь глазами, весь в пупырышках... даже на спине... Не пустить бы слюнки...

- Эй, проснись, милый...

Открываю глаза - море солнца!

- Тин, - говорю я, - не слепи, пожалуйста! Глазам больно!

Лена улыбается:

- Здоров ты спать стоя! Конь! Чё орёшь-то во сне? Тина приходила?

- Я орал? Разве?

- И орал, и пахал... Конь! Посмотри на себя в зеркало!

- Что? Зачем?..

Ах, ты, Боже мой!.. Конечно, конечно... Приходила, приходила... Это заметно по оттопыренным брюкам... Ну вот...

- Зачем ты меня разбудила?

- Не хватало, чтобы ты тут мне... Нет, я серьёзно обеспокоена - надо плотно заняться твоим здоровьем.

Это - да, это - надо... Хорошо бы... Но зачем же будить в тот момент, когда... Ах, Лена, Лена... Надо же так...

И вот что ещё!

Я думаю...

И вот что я теперь (раз уж разбудили) думаю об этом: я думаю, что в наше время самых диких и высоких технологий еще не дошло до того, чтобы фотики (пусть это будет какая-то Sony или, скажем, какой-то Philips, да даже сам Nikon или Canon), чтобы эти фотики стали вдруг столь совершенны, чтобы зависать в воздухе, как жаворонки, лишь только для того, чтобы выбрать правильный ракурс и увековечить Тину мою... Пусть и со спины! Кто-то же их держит в руках, выискивает в глазок это тело, эти руки, эту талию, и конечно же, эту рыжую львиную гриву, что упала до пояса, до тех самых бедер, что...

Кто-то же...

Кто?!

Или все-таки фотики стали воздушными? Как пух одуванчика?

Мне хочется крикнуть: Grrrraсio, graсio!.. (Изящность, - лат.).

И попросить Тину развернуться на все сто восемьдесят градусов. Не меняя позы, не расплетая пальчиков. Мне кажется, она способна очаровать даже рыбок в аквариуме!

Но вдруг слышу: поздно...

И тут я опоздал...

А ведь кто-то же делает эти снимки! Кто этот счастливчик, делящий с Тиной не только пустынное побережье Атлантики, но и, наверное, ужин, и... постель?

Эти рыжие сны Тины Ш для меня как... как горсть пшена... курам на смех. Бред какой-то! Эти расхристанные мысли скоро сведут меня с ума.

- Эй, где ты там? - спрашивает Лена.

Там...

- Так ты ревнуешь? Тинку свою?...

Хм...

- С чего бы, - произношу я, - да и к кому?

А себе признаюсь: ревную...

Надо плотно заняться собой, да-да, надо-надо... плотно... Плотно!

Надо же - ревновать пустоту!..

К пустоте...

- Ты как всегда, - говорит Юля, - накрутил тут...

Почему всё с ней рыжее? С Тинкой?

Солнечное!..

Слепит...

 

Глава 15

Строительные работы подходили к концу. Все семь чудес света были воссозданы с абсолютной точностью, и это было само по себе новое чудо. А вскоре были сооружены и семь новых чудес: статуя Христа (копия бразильской), Колизей, Китайская стена, Чичен-Ица, Мачу-Пикчу, Тадж-Махал и, конечно, Петра, этот удивительный город-скала. Статую Христа мы воздвигли на пирамиде Хеопса. А статую Зевса...

- Не представляю, какой красоты были ваши сады Семирамиды!

- Ливио постарался.

- Ливио?..

Ливио де Марки! Да! Его деревянные чулки и трусики висели на каждой пальме! Да что там чулки!..

- Сколько же нужно было дерева, чтобы?..

- Он работал только с ливанским кедром... Караваны барж привозили деревья из питомников.

- Море леса!

- А один из островов мы назвали Родос и подарили ему своего Колосса. Сам Церетели, не покладая рук...

- Объясни мне, зачем? Зачем это все?..

- Нить жизни в ее величественных проявлениях не должна прерываться. И горе тому, кто...

- Ясно-ясно.

- В архитектурном и строительном деле мы пошли тем путем, который уже прошло человечество: зиккураты, города-государства, крупнейшие мегаполисы, технополисы... В миниатюре. Здесь нужно отдать должное нашей Наночке Геташвили. Ее чувству прекрасного позавидовал бы сам Бог! Сперва, правда, спорили... Одно было несомненно: она - гений! И мы ее благословили. Они вместе с Френком Гери взяли, так сказать, контроль над хаосом. Френк не мог обойтись без своих...

- Ясно-ясно, кто еще?

- Вазарелли, Церетели, Илья Глазунов, Бонэ... И этот всевластный и излучающий непостижимую детскость крохотный японец Кензо Танго! Когда он одним движением бровей или глаз отдавал распоряжения своим помощникам, нам казалось, что он немой. Да, еще истый мексиканец Рудольф Майдави, итальянцы и Зюрфюс, и сам Бернард Зюрфюс - архитектор Юнеско. Его привезла к нам милая Мила Мешкова - удивительно стойкая и премилая украинка. Ее панно, керамика и картины украшают почти все наши здания. Эти лица великих!.. Пикассо, Рерих, Шнитке, Жерар Филип, Иоселиани, Ростропович, Башмет, Ролан Быков и Николай Амосов... И Католикос, да-да... Все они нам были нужны для формирования всеобщего биополя совершенства нашей Пирамиды. Ее иконы просто светятся совершенством. Как церковные купола, как звон колокола! А еще она изваяла точную копию памятника Эйнштейну, что стоит в Америке: огромная голова гения с туловищем годовалого ребенка. Так что...

- Вы собрали весь цвет...

- Раз уж мы направили свои стопы в сторону совершенства! А еще нас крепко порадовал Павел! Его великолепный и до совершенства простой дизайн очень гармонировал с нашей мечтой. Посмотри его сайт:

, там все сказано и показано.

- Пещеры, землянки и хижины... Ну кто же сейчас согласиться жить в хижине?

- С этим нельзя не считаться, - твердил Юра, - это нужно пропустить через сердце...

- Да-да, - говорил Жора, - с этим нужно переспать. Вот Митчелл считает, что...

- Тебе со всеми хочется переспать, - сказала Ася.

Нана в спор не вступала. Маслины ее чуть прищуренных глаз ярко сверкали, но губы молчали. Не могла же она петь дифирамбы сама себе!

- Какой еще Митчелл? - спросила Лиля.

- Наш, теперь наш!..

- Ты постаралась, - сказал Стас, - уговорила-таки.

- Да уж, старалась, - сказала Ната.

Она и в самом деле старалась. Ей очень нравилась эта идея: живые дома! И она приложила немало усилий, чтобы перетащить к нам сотрудников ведущих фирм мира.

- Это наш архитектор, - пояснила она, - из лаборатории Media Lab's Smart Cities group Массачусетского технологического института. Теперь и он, и Лара Греден, и даже Хавьер Арбона-Гомар, так упорно отказывавшийся от сотрудничества с нами, теперь все они согласились. Я как только узнала...

- Ты - молодец!- выразил похвалу Нате Стас. - Хочешь сушку?

Он протянул ей пакетик с сушеным кальмаром. Ната только улыбнулась.

- Сам давись этой гадостью. Я же вам сказала: я старалась!

Конечно же, это ее заслуга в том, что она перетянула к нам и Митчелла, и Лару, и Хавьера, и даже самого Риккардо Бофила, который, как только увидел ее, тот же час согласился. Жить рядом с Наной - кто же откажется?!

- Будущее за «живыми» домами, - продолжал Жора. - Мы разработали концепцию экологического жилья, фактически - живой экосистемы. Проект называется Fab Tree Hab. Об этом трубили газеты...

- Интересно...

- Да, все жилые дома мы выращивали из деревьев...

Послышался короткий смешок.

- Выращивали? Дома?!

Каркас дома сплетается из молодых деревьев, формируя арку, решетку или экран, а затем со временем, по мере роста деревьев, каркас укрепляется плотным слоем защитных лоз. Мелкие прорехи заполняются землей и растениями. От влаги и солнца стены снаружи и изнутри защищаются глиной вперемешку с соломой...

- А окна?

- Из соевого пластика.

- А удобства, свет, газ, вода?..

- И здесь нет проблем. Дождевая вода собирается на крыше и по специальным трубам направляется в дом для использования в бытовых нуждах и для поливки, сточные воды очищаются в небольшом живописном пруду микроорганизмами, водорослями и рыбками, словом замкнутый экологический цикл.

- И чья же это идея?

- Да ничья, в общем... Мы доверились Нане, ее пламенеющим звездам, аркам и ротондам, ее масонам и королям... Ее интуиция архитектора красоты была безупречной. В нее нельзя было не влюбиться!

- Судя по твоему рассказу, у вас были одни красавицы.

- Пирамида не терпела уродства. Ни физического, ни духовного. И Ната, и Аня, и Юля, и Тамара, и Нана...

- Так можно перечислить всех женщин мира, - заметила Лена.

- Да. Но не все согласятся у нас жить. И вот еще Ричард Римс, наш «конструктор деревьев» из Орегона, выращивающий «живую мебель» путем прививки деревьев и кустарников, создает сказочный интерьер. Ну и Смит, и Смит со своей пеной из пластика. А Жора вырастил для себя целый кедровый лес. Он ведь без ума от кедровых орешков...

- И что же, вы всех их?..

- Да, и Ренцо, и Ренцо Пьяно! Прозрачность и естественный свет - вот его принципы гармонии. И хай-тек! Это он впервые придумал... Кстати, завтра, 14 сентября, у него день рождения. Каждый раз, когда начинаешь новый проект, говорит он, жизнь возрождается...

- Что придумал?

- И, конечно, сам Гауди! Этот великий испанец... Поражает не то, что он это придумал, а то, что еще и построил. Его песочные замки из стекла и бетона. Он хотел строить так, как строит природа, и лучшими из интерьеров считал небо и море, а идеальными скульптурными формами - дерево и облака.

- Говорят, будто он был затёрт между двумя первыми трамваями еще в 1926 году.

- Красивая легенда! Образцом совершенства он считал куриное яйцо и в знак уверенности в его феноменальной природной прочности одно время носил сырые яйца, которые брал с собой для завтрака, прямо в кармане. У него были разные глаза: один - близорукий, другой - дальнозоркий, но он не любил очки и говорил: «Греки очков не носили».

Чтобы не «резать» помещение на части, он придумал собственную безопорную систему перекрытий. Только через 100 лет появилась компьютерная программа, способная выполнить подобные расчёты. Это программа НАСА, рассчитывающая траектории космических полётов. Вот такая кооперация.

- Как же вы?..

- Мы смоделировали все его проекты, даже тип мышления, способ, и, конечно...

Лена просто потрясена!

- Что?! Клонировали?

- Ничто гениальное не должно пропасть зря.

- И все это сегодня утеряно?..

- Нет. Рукописи ведь не горят, идеи не пропадают. Они томятся где-нибудь в чердачной пыли или под толстым слоем сизого пепла, а потом, когда на землю приходят живительные весенние дожди, они снова прорастают крепкими тугими ростками, как зерна, попавшие в благодатную почву. Сегодня мы участвуем в проекте MATscape. Полным ходом идет разработка жилья, состоящего из органики и растений, которое будет составной частью экосистемы. Дизайн, как матрица, направляет рост, а природа делает все остальное.

- Сказка...

- Да.

- Значит, благодаря Нане...

- Наше невежество в архитектуре и живописи беспредельно, поэтому мы и доверились Нане. Это ей мы обязаны воплощением идей Гауди. Ну и Риккардо, и Павлу, и Ричарду... Никасу и Юре Горбачеву... Собственно, все мы без исключения, как могли, принимали участие в этом проекте.

- Слушай, - спрашивает Лена, - вы и Тине предоставили возможность...

- Откуда ты знаешь?

- Она тоже...

- И знаешь... Все, кто видел её картины, находят в них...

- Да-да, я тоже наслышана о какой-то «туманной глубине». Они произносят эти два слова как... как заклинание. Превозносят... Говорят, если найти тот самый ракурс, можно рассмотреть, даже почувствовать некий катарсис... Я не видела, но...

- Да, я видел, - говорю я, - к ним надо быть готовым...

- Как?

- Как к пламени костра инквизиции...

Лена не понимает.

Да я и сам-то толком не знаю, как рассказать: туман... костёр.. глубина... инквизиция... пламя... Не хватает только Жориных финтифлюшек!

Как рассказать?

Лена меня понимает: об этом не расскажешь.

- Все просто хуеют, однажды прикоснувшись к её творчеству. Они дают голову наотрез, что никто, понимаешь, никто в жизни так...

- Что делают? - спрашивает Лена.

- Я и сам, когда впервые увидел... Понимаешь, её живопись... Поэзия в красках... Музыка в стихах! Особенно ей удаётся... Да, никакие веласкесы и рафаэли, никакие мане и моне... нет! Даже Караваджо, не говоря уж о... Вот разве что Уорхол... Разве что... Смотришь и - хуеешь! Понимаешь меня?

- Понимаю...

- Трудно передать словами... Нет таких слов, способных выразить...

- Верю, - говорит Лена.

- Стоишь и хуеешь!.. Весь!..

Лена только смотрит.

Молчание.

- Ну, а пирамиду Хеопса, - затем спрашивает она, - вы у себя выстроили? Хеопса или Хефрена?..

- Остались облицовочные работы. Смотришь - глаз не оторвать!

- Охуеть можно?

Лена смотрит на меня так, словно я вру ей с этой облицовкой. Я не вру!

- Да! Да-да-да... Именно!.. Не веришь?!

Теперь Лена, удостоверившись в моём «Именно!», только улыбается.

- Верю. Не оторвать!

Наконец-то!

Тина бы сказала: «У вас, милые мои, с этими пирамидами целая гигантомания!».

Ну, какая гигантомания?! Пирамиды, как пирамиды... Стоят. Сверкают. Светятся... Ты только взгляни!..

Тина бы сказала: «Ахуеть просто!».

Вот так потихонечку я их и убеждаю, уговариваю, укрепляя в них веру в нашу Пирамиду - стоит!.. Стоит!..

То Лену, то Тину, то тех, кто ещё не совсем верит.

То весь этот свет...

 

Глава 16

Миниатюрный Иерусалим с игрушечным храмом Соломона, миниатюрный Киев со своей Софией... Рядом с Иерусалимом - Иерихон, в получасе ходьбы. И если тот, истинный Иерихон был непрерывно обитаем в течение всего лишь семи веков (раскопки обнаружили уже двадцать последовательных культурных слоев - здания из необожженного кирпича), мы надеялись что наш Иерихон, город-пирамида будет стоять вечно. Без всякой трехметровой стены, защищающей от вражеских набегов грабителей. Он будет открыт для всех: приходи, бери лучшее, живи... В самом деле: чем проще жилище, тем дольше жизнь. Каменная кладка, речной ил вместо цемента, крыша из тростника или листьев...

- И маленькая Барселона? - уточняет Лена.

- Да. И зеркало из полированного камня, как то, что обнаружено в Турции при раскопках древнего Каталхыука.

- Этому зеркалу, между прочим, десять тысяч лет, - заметила Дженнифер, - как, кстати, и Каталхыуку.

- Ах, Джени! И все-то ты знаешь!..

- Gutta cavat lapidem (капля камень долбит лат.), - улыбнувшись, сказала Дженнифер, - it's o'key?

- That's! (Вы очень любезны! - англ.).

Простота жизни - залог долголетия. Выискивая необходимые сведения из прошлого, мы рылись в интернете, как куры в навозе.

- Балканы и Ближний Восток - вот вам еще одна, Восточная Атлантида, - сказала Нана. - До сих пор считалось, что только начиная с 8-го тысячелетия до н. э. именно на Ближнем Востоке стали формироваться первые в мире земледельческие культуры и началось одомашнивание животных.

Нана давала нам уроки истории архитектуры. Мастер-класс!

Как прилепить это одомашнивание к нашей Пирамиде мы пока не знали. Зато из произведений Платона черпали главное. Мы вычитали у него: «Существовал остров, лежавший перед тем проливом, который вы называете Геракловыми столпами (Гибралтар). Он именовался Атлантидой и был больше Ливии и Азии, вместе взятых... Власть союза царей этого острова простиралась на многие другие острова и на часть противолежащего материка, а по эту сторону пролива - вплоть до Египта и Тиррении (Италии). Но когда 9000 лет тому назад случились невиданные землетрясения и наводнения, Атлантида исчезла за одни ужасные сутки, погрузившись в пучину...»

- «Власть союза царей» - вот что главное! - сказал Юра.- Это нужно взять в наш арсенал - власть союза!

Власть царей... Или власть цариц...

Тине просто ничего не остаётся - властвовать! С каких-то совсем недавних пор она завладела всем моим существом, да, абсолютно! Без какого-либо остатка! Так бывает.

Её власть над собой я ношу, как шапку Мономаха! Правда, только давит - и всё!

Случается, что Тине вдруг надо срочно куда-то лететь. Да пожалуйста! Она преподносит мне это заявление как сюрприз. Да, пожалуйста! Надо так надо! Я понимаю, что ей будет трудно без меня осуществить задуманное. Но у неё - дела. Есть, как оказалось, и такие дела, где моё участие совершенно исключается. Воистину: богу - богово! И я, кесарь, остаюсь. На голом холодном песке.

Теперь единственное моё занятие - ожидание.

Её «доброе утро и не кисни», отправленное мне по е-мейлу, очень красноречиво! Значит у неё уже утро... А эта убийственная, царской рукой выведенная дописочка - «так, на всякий случай» - свидетельство её абсолютного всемогущества!

Итак, я жду. Вот и всё, вот и всё!

Мы успели обсудить наш дальнейший маршрут - средиземноморское побережье (Сирия, Ливан, Израиль), наконец, Порт-Саид, Александрия, Каир...

Она запретила мне называть Александра Великого Шуриком! Ей не терпится просто ткнуть меня носом в его величие: царь всех царей!

А конечная цель - Египет! Пирамиды, Сфинкс, долина царей...

Пирамиды!..

Ей, видите ли, захотелось вкрай указать мне на истинное чудо чудес - пирамиды! Да видел я эти каменные гробы сотни раз! Помню, мы с Жорой даже...

Тина просто бесится, когда я ей в очередной раз пытаюсь донести всю грандиозность и значимость для всего человечества нашей, уже почти выстроенной Пирамиды!

«...говорит, говорит, говорит...» - говорит она, - «она только и знает у тебя, что говорить, говорить...».

Это она про мою Тинку.

Вы бы видели её сверкающие глаза! Просто выбешенные!

- Тебя разве не выбешивает, - возмущается она, - эта твоя говорильня?!

Ну, знаешь ли...

Итак, значит, - Египет!

Я понимаю: есть пирамиды и есть Пирамида! Наша! С Большой буквы! Ибо Она - не горб больного ума, не гроб для будущего, как те фараоновы руины убогого прошлого. Она - Свет! Мир признал: писк научной мысли! И Путь, и...

- Свет, свет, - подтверждает и Лена.

- Только на первый взгляд, - утверждает Тина, - появление в Египте высокоразвитой цивилизации кажется неожиданным.

Мне предстояло узнать, что уже при первых династиях фараонов появилась эта всем известная теперь письменность и этот устоявшийся в течение тысячелетий изобразительный стиль...

- ... сперва это казалось невероятным скачком, каким-то там взрывом...

- Каким-то там? - спрашиваю я.

Тина зыркает на меня так, что я тут же запечатываюсь молчанием.

- ...считалось, что египетская цивилизация привнесена из Месопотамии, откуда и прибыли будущие фараоны... Говорили и о энэлотиках, давших, мол, толчок культуре и государственности...

- О пришельцах из Космоса?

Я не знаю, когда и как она объявит мне о своём возвращении. Нужно быть готовым ко всему!.. Надо всё собрать, завернуть, свернуть... Покопаться в движке... Дорога есть дорога... Для меня же без Тины - дорога - ад! Без преувеличения! День другой я ещё могу побаловать себя одиночеством, а затем - ад. К тому же - я потерял ключи! Куда я мог их задевать? Весь обыскался... Мысль о том, что их просто забрала с собой Тина меня ошарашивает. Да ну! Ну, нет! Телефон под рукой: я мог бы спросить у неё: «Ты случайно не прихватила ключи?». И каков был бы её ответ? Я представил её царский разгневанный взгляд... И ни слова, ни слова...

Вот и приходится прибегать к помощи собственных пальцев и оголённых проводков из системы зажигания: вжжж... вжжж... вжик... И готово!..

Итак, значит, Сирия, сперва Сирия... Тут у них сейчас сложности... Я не думаю, что наша Пирамида привлечёт их внимание. Нужен мир, нужен ясный и уверенный мир, чтобы осознать и проникнуться миром нашей Пирамиды. Здесь - война. А ведь если бы...

Отсюда легко попасть и в Ливан, и в Иерусалим, и даже в Петру, где мы, помню, с Юлей чуть было... Ирак, Турция - рукой подать. В Багдад с Тиной мы так и не вернулись. И куда её снова понесло?!

Я не знаю, сколько у меня суток, часов или минут до встречи с Тиной, поэтому жму на педаль до коврика, стараясь подражать Тине, свист ветра, только свист ветра и нервный шелест шин на асфальте... В тех местах, где дорогу бомбили, съезжаю на обочину... Теперь за спиной привычная уже стена пыли... Или песка... Точно такая же, радуюсь я, как и у Тины! Даже, может быть, выше, гуще и тяжелее...

Добраться до границы Египта, а там...

И здесь когда-то был рай?

Я спрашиваю себя, зачем я согласился на эти Тинины мытарства в песках чуждого и, по сути, чужого мне хоть и Ближнего, но такого далекого и жаркого Востока. Зачем мне знать все эти её доводы и утверждения о какой-то преемственности поколений, о всеединстве всего живого, о роли, да-да, о роли рода...

Она не настаивала: если хочешь знать...

Её заявление о том, что знания атлантов, поведанные её роду и передаваемые из уст в уста последующим поколениям, только эти знания, в которые до сих пор нельзя посвящать этих дикарей (это небезопасно!), говорит Тина, только эти знания способны дать полное представление... и выстроить...

Будто мы строим нашу Пирамиду не на прочном фундаменте из генов, а на песке! Гены - вот гранит всех этих знаний! Как можно в этом-то сомневаться?! Ведь весь мир, вся планета оплетена уже живой паутиной - нитями ДНК! И только слепой...

Тина - не слепая! К тому же она излучает такое сияние...

Вот и называй меня - «Моя звезда»! - фыркает она.

Ага! Вифлеемская! И где тогда твои волхвы, где золото, ладан... где смирна!? Да хотя бы манна небесная... Где?!

Делать нечего: я иду за нею, как за Вифлеемской звездой!

Почему? А спросите у лягушонка, зачем он сигает в пасть питону!

Итак, - Эбла... Эбла, Мари, Угарит, Дурра-Европос... Проезжаю мимо... Всё - мимо... Развалины!..

И здесь когда-то был рай?!

Римский театр в Босре? Ну что я там не видел?! Юле здесь тоже не нравилось - одни только камни. Правда, этот каменный амфитеатр ей пришёлся по вкусу: «Бешеный простор! Аууу!..». Припомнилось, что Юля тогда возмущалась:

«... и гиксосы, и хетты, и арамеи, и ассирийцы, вавилоняне, персы и македонцы... Да сколько же их тут было?! Завоеватели! Дикари!..».

Наследили...

Даже Дамаск был во власти египтян.

Дамаск я объезжаю стороной - опасно! Полно беженцев: целые палаточные города.

На дорогах искорёженные автомобили, повозки... встречаются убитые танки... Трупы людей... На дороге - множество раздавленных змей: чёрные ленты...

Раза два меня обстреляли...

А как за мной по пустыне гонялся их вертолёт! Я уж и так, и этак, увёртывался, ловчил... Куда там этим несмышлёнышам! Я же легко угадывал их траекторию полёта, и как только этот гриф шёл на бреющем, я - раз и куда-нибудь в бок... Раз!.. И в дамках! Или резко тормозил, и они проносились над самой моей головой. Был бы у меня пулемёт, я бы их в раз-два счёта...

Думаю, Тинке моя бы вертлявость понравилась! Моя находчивость и виражированность. Или виражность - умение наяривать виражи! Вжик - и я в дамках! Хватило бы бензина! Вечером над Дамаском чудное зарево и вспышки огня... Как наши зарницы! Взрывов не слышно, мягкие несмертельные пуки... пук... пук... А зарево - будто небо горит...

Вдруг звонок - Тинка:

- Всё в порядке?

- Ой, слушай, меня тут обстреляли!

- Ты где?

- В машине, еду-еду уже...

Ночь кругом, темь жуткая, только дорога видна еле-еле...

- Ты куда едешь?

Куда глаза глядят!

- Ну, куда... Куда?.. К морю...

- Зачем же ты выбрал...?.. Надо было...

Трясёт так, что ничего не слышно.

- Секундочку, я остановлюсь...

- Ладно, - говорит Тина, - не истери, я перезвоню.

Не истери!

Кто из нас холерик?

Дамаск тоже был под фараонами. Здесь же была и Антиохия, где адепты Христа назвали себя христианами. Где теперь эта Антиохия?

Да, здесь шастали и крестоносцы, и мамлюки... Затем Тамерлан...

Натерпелась земля эта - потерянный рай...

(И это вот здесь был этот самый потерянный рай?!).

Теперь пиликает мой айфон, я читаю: ya nastaivala na etih frasah!

Ах, ты Господи, боже мой! На каких фразах ты настаивала?

Я останавливаюсь, читаю: «...руины... Хранящие счастье труда и надежд...».

«... И НАДЕЖД!!!!!!» - выделено красным.

Хранящие счастье надежд! «Я настаиваю!». Некуда деваться: я впечатываю её надежды в свой текст. Что ещё?

И ловлю тебя на острый кончик

В тонкую раздвоенность пера.

Расскажу потом, когда захочешь,

Из чего мой лаковый мираж

Соткан был...

Снова... очередной мираж!.. Эти её лаковые миражи...

Но о, Боже, и - какая прелесть! «В тонкую раздвоенность пера...». Ловлю! Как в силки! Сачком для бабочек! Это ж какие надо носить мозги в этой рыжей головке, чтобы такое... Чтобы так... Да нет, вы послушайте, проникайтесь, прорастите этой «раздвоенностью пера»! Разве не гениально?

Теперь снова возня с этими оголёнными проводами: желтый с синим? Или с красным? Не посадить бы аккумулятор.

Ехать!..

Читаю на ходу: «...звёздные тебе отдельным письмом были высланы».

Никаких писем я больше от тебя не получал!

Крепость Алеппо приветствовала меня крепким миром. И то, - слава Богу!

Заправился у каких-то развалин. Я спросил по-английски: Сould I have petroleum, please? Я же не знаю ни элбаитского, ни арамейского... Они рассмеялись: да хоть залейся! Были бы деньги! Деньги были. Они могли меня запросто просто прикончить, и дело с концом. Я пытался подарить им айфон, они не взяли, смеялись, лопоча что-то по-своему, тыкали в меня пальцами и дулами автоматов - иди-иди... Кто-то даже стрельнул... В воздух...

Мне повезло, просто чертовски повезло!

После того, как едва не наступил на змею, ночевал в машине.

Затем был Ливан. Я старался ехать вдоль берега моря, где выстрелы совсем не слышны. Вне населённых пунктов я несся как ветер. Машин было так мало, что не было необходимости опасаться столкнуться.

Ну что мне Ливан? Сотни полторы километров - час пути. От силы -полтора. Бейрут как Бейрут, как и в то лето, когда мы с Юрой... Да, года три тому назад мы с Юрой...

Собственно, что я в этом Ливане не видел? Финикийцев? Так их уже и след простыл! Тир стёрт с лица земли ещё Македонским, а крестоносцы отсюда давно изгнаны египтянами. Даже символ Ливана - ливанский кедр сохранился лишь отдельными островками. На одном из таких островков я и перекусил. Затем - снова в путь. По стопам, надеюсь, Тининых предков!

(Я и сам не люблю этого - «предков»).

Вот и Нахария уже позади... Скоро Хайфа, затем Нетанья, Тель-Авив... Искупаться разве что в Мёртвом море, сидя на корточках? Нет уж... Избавьте!.. Да и крюк какой!

Не припомню, о чём я думал, когда переднее левое колесо напоролось на камень... Я чуть было не вылетел через лобовое стекло. Слава богу, всё обошлось - Тинин джип оказался крепче этого камня. А стекло - крепче лба: рассёк правую бровь... Заживёт, надеюсь. Да и шрам на лбу - чем не мужчина! Тина скажет...

Это была уже вторая ночь на колёсах. Днём я по возможности спал, ехал больше ночью.

Я, конечно, думал о Тине, я всегда о ней думаю. Что, думал я, если она и в самом деле права: тайна - в пирамиде! Хеопса или Хефрена - значения не имеет. И только Тина в состоянии разгадать эту тайну. Как она это сделает? Как она заставит поверить меня в то, что все эти мои бесконечно трудные, но и плодовитые годы потрачены зря? Если это произойдёт, я - застрелюсь!..

Я ехал и ехал...

Вот по этому-то пути, который я одолел за трое суток сюда, возможно, и пришли из Вавилона будущие фараоны. Труден был путь...

Телефонный звонок будит меня к вечеру:

- Завтра в десять - встречай. Прилетаю в Хургаду, рейс 7W3423. Эй, ты слышишь меня?

- Конечно, слышу.

Не глухой!

- Куда прилетаешь?

- Ты снова спишь? В Хургаду! Хур-га-да! Опять ленишься...

Она словно видит меня сквозь тысячу вёрст.

- Снова, снова... Рейс, пожалуйста, повтори, - бурчу я.

Тина называет.

Хургада, Хургада... Где эта Хургада?

- Это Красное море, - говорит Тина, - отдохнём день-другой, и я покажу тебе Сфинкса!

- Слушай, - говорю я, - а если бурить скважину через центр земли, я к тебе попаду?

- Попадёшь, - смеётся Тина, - в психушку...

Я ищу карту - Хургада, Хургада...

Это мне из Тель-Авива пилить ещё километров семьсот. Снова ночь без сна.

Я встречаю её в аэропорту этой самой Хургады с букетом белых цветов. Рододендроны или гладиолусы... Я просто не знаю, как они называются - белые... как чаячий пух!

- Боже, - говорит Тина, - спасибо! На кого ты похож?

Попробовала бы ты три ночи кряду не спать!

- Ты здоров?

Хм! Как бык!

- Что это у тебя на лбу, ты дрался?

- Ты не знаешь, где ключи от машины? - отвечаю я вопросом на вопрос! Зачем уточнять происхождение шрама?

- Вот!

Она снимает брелок с ключами с зеркала заднего вида. О, господи! я ведь всю машину перерыл!

- Я повесила их сюда, чтобы они были у тебя перед глазами. Ты меня разыгрываешь? Ты и в самом деле не видел?!

Я на ощупь ищу оголённые провода зажигания. Вот уж, думаю я, дал я, так дал: ключи трепыхались у меня перед глазами как раненные птички, но я их не видел! Чем же были заняты мои глаза, мои мысли?! Кем?!

Дожился...

- Как же ты ездил?

Ездил! Ещё как!

- Рест, посмотри мне в глаза.

Я и без твоих ключей обойдусь! Вжик!.. Вот и всё, делов-то... Теперь акселератор... Вот мы и едем!..

- Куда ты меня везёшь?

Отель: «SUNRISE ROYAL MAKADI».

Из машины я беру её на руки, несу...

- Куда ты меня несёшь? Ключи взял?

Хм!..

- Рест, нас уже ждут пирамиды.

Не понимаю, при чём тут твои пирамиды!

- Пирамиды, - уверенно произношу я, - подождут.

Я готов нести её на руках на край света! За край!.. Она крутится, вертится... как на иголках... мои руки её не совсем устраивают.

- Будь добр, - говорит Тина, - дай мне землю...

«Дай мне землю!». Надо же так завернуть! «Дай мне землю!». Тебе мало того, что ты крутишь мне голову, так теперь подавай тебе целую землю!

Я отпускаю её, я даю ей её землю: на, держи свою землю!

Я готов провалиться сквозь эту её землю. Уйти? Но куда?! Мы стоим и молчим. Молчим ровно столько, сколько нужно для того, чтобы понять: и эта моя попытка проникнуть в тайну её рода оказалась безуспешной. Приходит на ум старая как мир истина: «Всегда можно уйти, даже если идти некуда». Old as the hills!

Некуда!

Я остаюсь...

- Будем завтракать? - спрашиваю я.

- Да, пожалуй, - соглашается Тина, - я проголодалась... Нужно только привести себя в порядок.

Два дня отдыха - как глоток вина!

И вот, значит, снова... Египет... Власть союза царей... Власть - красивое красное слово!

Нам пришлось тогда...

Лучше не вспоминать.

Нам тогда удалось... Да, только милостью мира нам удалось...

- Холерик! - возмущается Тина.

Будто я, холерик - не человек! Будто я голодный удав! Или и того хуже - пантера... Голодный удав - и тот не холерик!

Уже к вечеру я в полной мере осознаю мистическое назначение пирамид. Я предпочёл бы сперва ужин, заслуженный сытный ужин, а потом уже можно выслушивать и её рассказ о том, что магия и духовные тайны Востока величественны и бездонны! Она так и говорит - «бездонны»! Мне ли, архитектору и строителю Пирамиды этого не знать!

- Это же неземная красота - оглянись, - говорит Тина.

Да тут куда ни глянь - всё одно и то же... Бесконечные горизонты, пески, пески, верблюды, утомлённые грузом веков тяжеленные пирамиды, по расщелинам которых вот-вот поползут скорпионы и кобры... Охота есть охота - есть хочется всем!

Сумерки... Зарево всевселенского пожара. Этот марсианский пейзаж в преддверии ночи, конечно же, завораживает - немыслимая гамма космических рериховских красок... Правда, без снега. Снега нет и в помине, не то, что там, у нас в эти дни...

Пейзаж завораживает, но и настораживает - ночь впереди!

Я сижу на голом песке...

- Хватит истерить!..

Она беспощадна, эта нищая духом.

- Хватит киснуть!..

Да среди этих каменных гробов, вблизи этого чудища Сфинкса с его каменным взглядом, в этих желтых, как смерть песках...

Потом я, конечно, был Тине бесконечно благодарен. Потом...

А пока...

Мы работали, как рабы на галерах. Просмотры сотен тысяч проектов. От постоянного сидения за компьютером слезились глаза. Мир уже ничем не удивишь, да и задача другая: жить в унисон с требованиями собственных генов!

- А что Лесик? - спрашивает Лена.

- Ничего...

- Но он хоть...

- Он придавил всех своей гетерогенностью. И модификациями генома.

- А что, - спрашивает Лена, - Лаврова здорово вас... Ксения Лаврова?

- Знаешь, я только сейчас понимаю, что ее живопись - это такая глыбище в фундаменте Пирамиды... Ага, такой монолит... Такой мощный скреп! Да без этих ее ниточек и паутинок Пирамида б рассыпалась как... как...

- Ты уверен?

- Зачем ты спрашиваешь? Ты что...

- А Нана?

- Она очень сдружилась с Юлей.

- А музыка, кто писал для вас музыку новой жизни?

- Это мы доверили Юте.

- Какой Юте?

- Понимаешь, наша архитектура, наша музыка, живопись и литература... Это все, что останется, когда уже камня на камне...

- Зачем ты так безнадежно сурово?

- И эти наши запасы культуры станут краеугольными камнями...

- Но ты ни словом не обмолвился о своей Тине. Она же внесла свою поэтическую лепту?

- Тина да... Она написала гимн Пирамиды!

- Гимн?!

- Слова и музыку.

- Музыку, ты сказал, Юта.

- Лен, ну какая Юта? Юта, Укупник, Лоза... Ну... сама понимаешь... Лоза это Лоза... Дога, Паулс, Крутой... Конечно-конечно... Тут еще можно кое-что выбрать.

- Она что же, - ваш Моцарт, Бетховен?

- Тинка сотворила такой гимн! Гимнище! Знаешь, когда его первый раз исполнили...

- Где это было?

- ...все птицы слетелись...

- И Тина была?

- ...распустились лилии...

- Есть Тина... И есть остальные? - говорит Лена.

- Ага! Точно: остальные ей... сама понимаешь... Понимаешь, Тина - это...

- Да, я понимаю.

- Да.

- Ну, как? - спросил я Юлю.

- Устала немножко...

 

Глава 17

Иногда просто из лени я не говорю все, что думаю. Я молчу на французском, на русском, на хинди и иврите, а английский и без того самый молчаливый язык. Англичане вообще скупы на слова, что я считаю прекрасной традицией и стилем мышления. Зачем говорить, если и без слов все понятно.

Я бы поговорил с Тиной на её родном языке, но где мне теперь её искать?

- Сегодня четверг? - спрашивает Юлия.

Такие вопросы для меня вообще не имеют смысла. Моя Пирамида не знает времени.

- Ну, идем? - спрашивает Юлия.

- Зонт прихватить? - спрашиваю я.

- Очаровательно! - восклицает Юля!

Я тоже не могу оторвать от неё глаза: стоя у зеркала, она восхищается моими клипсами.

Очаровательно!

Чаще всего люди говорят о том, что не является сутью их жизни. Я считаю, что важнее всего - пустота, зияющая между словами. Там суть жизни людей.

- Я все еще не могу забыть твоего принца Альберта, - говорит Юлия.

- Он давно уже князь. И от тебя без ума...

Князь Альберт никого не оставляет равнодушным. И совершенно не важно, соберется он строить Пирамиду в своем княжестве или нет. Достаточно и тех скупых сведений о нем (скажем, о покорении Северного полюса!), которые делают его известным среди людей.

- Ты ведь тоже ко мне не равнодушен?

Юля, лукаво щурясь, делает большие глаза. На этот счёт - вызывать моё восхищение ею - у неё миллион вариантов! И я не могу удержаться:

- Ты очаровательна!

Да, уметь читать пустоту, считаю я, - это немало. Но я с удовольствием заглянул бы и в творения Сенеки. А Тинкины стихи для меня как...

...на ребро,

из оного однажды,

сотворив меня (кому в угоду?),

бог сказал: ‟Не ошибаюсь дважды»-

и побил возможные рекорды.

На ребро.

Бери...

- Посмотри, посмотри туда!..

Юля отдает мне бинокль.

- Правда, красиво!..

Я вижу только прямую чистую линию горизонта, где море сливается с небом. Наконец-то!..

- Ага, - говорю я, - прекрасно!..

«...на ребро.

Бери...».

Как взять? На ребро...

- А справа: посмотри-посмотри!

Теперь я вижу вызолоченные солнцем вершины гор. Глаз не оторвать!

Точно раненый зверь, продираясь сквозь чащобу терновника, шел я к своей цели шаг за шагом, оставляя на колючках кустарника клочья собственной кожи, ощущая голыми нервами беззащитную невинность нищеты духа...

И что же?

- Выключить телевизор? - спрашивает Юля.

Телевизор - мне не помеха. Завороженный милостью мира, я надеялся победить невежество, зло злости, жалкую трусость людей...

И что же?

- Вот, смотри, - говорит Юля, - даже все эти знаменитости, отмеченные Forbes в этом году, и Том Круз, и Опра, и Тайгер Вудс, и Дэн Браун со своим «Кодом да Винчи», и Говард Стерн, и даже любимый твой Спилберг...

- Что «Спилберг»?

- «Звездный» список составлялся на основе оценки доходов.

- И что же все-таки «Спилберг»?

- Ни твой Спилберг, ни Опра, никто из них даже не помышляет о Твоей Пирамиде.

- А Билл Гейтс?

- Что «Билл Гейтс»?

- Он тоже не...

Юля недоумевает:

- Ты и их собираешься клонировать?

- Не всех...

Чтобы не обидеть Юлю своим равнодушием к списку знаменитостей, я делаю вид, что пишу.

- Телевизор тебе не мешает?

Как только ты решишься участвовать, думаю я, в этой гигантской божественной работе (строительство Пирамиды!), отдаешь ей свой ум и все свои силы, знания и умения, ты тотчас нарушаешь известный порядок вещей, изменяешь их, заставляешь людей смотреть на мир другими глазами... Ты даешь привычным вещам новые имена! Это значит, что ты на пороге нового времени, нового мира. Ты снова в Начале всего...

- Если уж кого-то из них и клонировать, - говорю я, чтобы поддержать разговор, - то я бы предложил ту, кто отдала последний свой грош...

- Как ее звали? - спрашивает Юлия.

- Та, - говорю я. - У таких не бывает имен.

Юля, соглашаясь, кивает: не бывает...

- Как твои колени? Хочешь - блесну массажем! - предлагаю я, чтобы выпрыгнуть из темы. Юлька хитро улыбается.

- Блесни...

- Я, - говорю я, - бережно... Как тебе нравится.

- Ага... тебя только подпусти. Ладно... блесни уж, если бережно.

Ну, теперь - держись у меня! О, Боже! Да у тебя просто сказочные позвонки! Шёлковые!.. И эти ангельские крылышки лопаток!.. И какая белая-белая поясница! И... Ах, ты, Господи, Боже мой... Мои руки, мои пальцы, пальцы слепого...

- Не забудь про колени, - просит Юля.

Хм! Я только о них и думаю! Такое - не забывается.

После массажа я накрываю Юлю васильковой простынею, затем шерстяным пледом, что-то шепчу на ушко, даже напеваю... Она засыпает.

- А Тину, - спрашивает Лена, - ты её тоже будешь клонировать?

- Когда?

Лена не понимает меня.

- А как, - говорю я, - ты представляешь себе этот мир без Тины?

- Как есть, так и есть! Она, что ли, способна его исправить? Клонированная!

Клонированная вряд ли, думаю я, но живая!.. Настоящая! Она-таки должна клюнуть на клон. А то! Она, я уверен, просто не сможет устоять перед этим: ну-ка, ну-ка, что вы из меня, братцы-кролики, сотворили?! Тоже мне - творцы! Вельзевулы!..

Вот тогда и посмотрим, способна она или не способна.

- Вряд ли, - вру я, - просто интересно посмотреть на неё, потрогать... Спросить: ты что ли та, кто свела нас тут всех с ума?

Чем красавица будет крыть?..

Я уже не могу вспомнить, как и когда мы с ней познакомились!

С настоящей, не клонированной... Помню, что... Нет... Это была, кажется, не Тина... Или мы с ней до сих пор не знакомы?

Придавила-таки меня ваша Тина!

Неделя, проведенная с нею в Хургаде (с настоящей!) во многом определила стиль наших дальнейших отношений. Я принимал, казалось, самые непререкаемые и выверенные для себя решения, которые одним её словом, если я, как ей казалось, был неправ, разбивались на мелкие осколки, просто рассыпались в пух и прах, в пыль...

Мои твёрдые непререкаемые решения.

- Я знаю ваш язык лучше вас!

Как ты это можешь знать? На каком арифмометре ты это вычислила?

- Вам должно быть стыдно!

Хо! С чего бы?!

- И так знаю, что пишу даже на нём стихи!

Да мало ли!

- И неплохие!

...вместо свечек у икон - лёд.

Как в кино застыл немой кадр.

Местный нищий обещал код.

По которому дают ад.

И у меня вываливаются из головы все слова, припасённые для противления Тине: как так изысканно-филигранно можно подметить, что только нищие держат при себе этот код для ада! Хочется просто ором орать! Все другие давно раскодированы - на них жалко смотреть! Они никогда не попадут в этот ад, где священной милостью Неба собираются эти нищие...

Духом!..

Хотя ей ори, не ори - всё по хрени собачьей! (Тина, кстати сказать, не выносит ора!).

Вот этот-то ад и служит этим нищим раем. Без всяких там змей, без яблок раздора, без... Рай нищеты духа!.. Радость этого рая - как молитва! Нет ничего слаще!.. Это и есть Евангелие Неба, не искажённое никакими фарисеями-книжниками, никакими писцами и переписчиками...

Тина уже тыкала меня носом в мой ор:

- Орёт, милый мой, тот, кого никто не слышит.

Да, - Евангелие! Ты - растворяешься в теле Вселенной, рассыпаешься золотым песком звёзд, которых там больше, чем песчинок на всей земле - факт неоспоримый: больше! Вот и рассыпаешься... Сеешь себя и сеешься... Теряясь... И роняя...

«...и находятся такие, кто поднимает копеечку и бежит следом: ‟Вы обронили»...

- ‟Я не обронила... Я посеяла»».

И нет в твоей жизни ничего слаще!

Ясно же - что посеешь...

Как только я это понимаю, я тотчас признаю: ты, Ти, - знаешь лучше! И никакие арифмометры меня не спасают. Карта бита!

Я хотел бы поспорить с Тиной на её родном языке...

Нам удаётся выехать из Хургады только часам к одиннадцати...

- Давай я поведу, - настаиваю я, - пусти...

- Пусти, - Тина не отдает мне ключи. - Лучше поставь провода на место.

Будто проводки зажигания можно поставить. А что там ставить - раз-два и готово. Желтый с синим... Красный к зелёному... Это же конструктор для детей школьного возраста.

Нам удаётся выехать до рассвета.

Куда теперь?!

- Тебе понравится, - уверяет Тина.

Наверное! Но пока мне от её уверений ни холодно ни жарко. И вообще я чувствую в себе какое-то внутреннее недовольство собой. В чём дело? Тина, конечно же, здесь ни при чём. Хотя я легко мог свалить на неё свой утренний пессимизм. Вот она - руку протяни... Мне не нравится и то, как она рвёт машину с ходу, как тормозит, когда вдруг на пути встречается камень, или как катится с крутой горы на второй или третьей, когда можно было бы с успехом ехать и на нейтралке. Да мало ли что ещё мне в ней не нравится!

Солнце еще не взошло.

А что нравится?

Ведь достаточно какой-нибудь неполадки в двигателе и - привет! В этой гиблой пустыне! Хотя вроде бы и светает...

- Да, - говорит Тина, - вчера вечером, когда ты купался, звонил Жора.

А фары уже давно можно выключить! Они, правда, высвечивают разбросанные богом на нашем пути камни... Будто мы не на земле, а на Марсе...

- Он меня не узнал.

Не буду же я звонить Жоре ночью! Если тут у нас солнце ещё не взошло, то там и подавно! И как бы, думаю я, он мог тебя узнать, если слышал всего два-три раза? Или вы совсем не знакомы?

- Что там? - спрашиваю я, чтобы что-то спросить.

Тина и не думает отвечать!

- Он назвал меня Юлькой! Хм!..

Просто диву даёшься, как устроен мир этих людей! Вот они строили- строили свою Вавилонскую башню... Чтобы ухватить бога за бороду. Затем: бац - развалили! Зиккураты им тоже не приглянулись, перешли к пирамидам... Таскали-таскали эти каменные каменья, складывали одна на другую эти глыбы, выскребая до блеска бока, точнёхонько подгоняя одну к другой...

Настроили...

До сих пор мозолят глаза... Стоят развалины... Никому не нужны!

Ротозеи, правда, пялят зенки, учёные спорят, строят гипотезы... Кормятся за их счёт...

Во народ-то!

Как, как, спрашиваю я себя, они умудрялись поднимать на такую высоту-высотище эти каменные каменья? Как?!

Так и Тинка ещё молчит!

- Смотри, какое небо! - восторгается она.

Да, красиво: черный излом горизонта... малиновое небо... Красиво...

- Да.

Её совершенно не волнует это моё горластое «Как?!».

Строили-строили...

Чтобы умилостивить и усластить своего Бога?

- Он, мне кажется, был в стельку пьян, - говорит Тина, приоткрывая окно.

Я вижу только её обнажённые бедра, выпростанные из-под какого-то балахона, в который она кутает себя с утра до ночи, только голые ноги... Больше ничего не вижу. Я тянусь левой рукой к её шёлковому балахону, чтобы прикрыть эти ноги... Чтобы их тоже не видеть...

- Рест, ты куда?.. Не мешай же... Видишь - камней насыпано...

Трясёт... Лучше совсем закрыть глаза и не видеть этих ног, этих камней... Этого белого света...

О, Господи!..

Вера в Бога вершит чудеса, это - ясно! Что, если бы этой веры не было на земле. Мир без Бога!

Не представляю себе всей этой прелести!

Тем временем, солнце уже показалось над линией горизонта - первый слепящий луч - как указатель стороны света: восток здесь! Мы же - едем на север. Тина замечательна ещё и тем, что дорогу не выбирает. Странные они, эти фараоновы дети.

Мелкие камни лупят по днищу, как пушечная шрапнель. А большие - чугунными ядрами!

Говорить просто лень. Нет, не лень - этот грохот... Будто ты попал под бомбёжку врага. Единственное желание - ничего не слышать. Видеть! Её профиль, её шею, волосы-волосы... Я уже жить не могу без её запахов!..

Лучше не видеть, не слышать, не вдыхать, не ощущать кожей собственных пальцев шёлка её кожи, кожи её колен, побелевших косточек её пальцев, цепко ухватившихся и уверенно облепивших кожу руля... нашей истории...

Я снова прикрываю веки и заставляю себя думать о Боге!

Если бы человек верил в землю, в труд, в хлеб, в продолжение рода...

Ведь когда-то совсем не было Бога...

То, что человек сотворил с ликом земли - всё во имя Бога...

Пирамиды - тоже для Бога! И для мертвецов.

Я заставляю себя...

Антропогенная ноосфера - звучит как музыка! Цветы в камне, даже музыка в камне... Есть, конечно, и музыка - Тадж-Махал или Ника Самофракийская, или, скажем, Стоунхендж...

Но сколько уродливых Лениных, Сталиных...

Я не сплю, - думаю...

Что если бы, думаю я, Тина родилась на сто лет раньше меня! Или позже? Что, не построили бы мы без неё нашу Пирамиду?

- Тот камушек, - говорит Тина, что я вчера нашла в прибрежной воде, знаешь как называется?

- Как?

- Тот самый чёрный базальт... Он у тебя?

- Конечно!

Теперь этот камушек для нас как улика: он помнит гибель империй! Вопрос лишь в том, как он мог перекочевать из Вавилонии аж сюда. На каких каменных ногах? Или вплавь? По морям-океанам?..

- Ты уверена, что это тот самый? - спрашиваю я.

Тина только улыбается.

А у меня ведь где-то припрятаны и другие её подарки - шарики, керамические осколки, что-то ещё...

Я не понимаю, зачем мне бог!

Я попросил его избавить меня от мыслей о Тине. В этой пустопорожней пустыне, куда она меня затащила, всё вокруг, каждая песчинка, попадавшаяся мне на зубы, каждый камень, о который я то и дело спотыкался, каждый кактус и чертополох напоминали мне о том народе, который здесь много веков тому назад... Когда стоишь среди моря песка, смотришь по сторонам и даже оглядываешься в поисках лепестка тени или чего бы то ни было, за что можно было бы зацепиться и отдохнуть глазу, то понимаешь величие этих людей, не знавших ни пороха, ни пара, ни колеса, ни крыла, людей, решивших вдруг ни с того, ни с сего таскать по пескам громады каменных глыб, наваливая их друг на дружку в известном порядке, чтобы с филигранной точностью притирки выстроились эти каменные...

Гробы?

Но, может, они сами умели летать? Зачем им крылья?!

Думаешь и думаешь о величии...

Но, возможно, они эти глыбы забрасывали наверх, как косточки от персика? Я знаю... Кто-то рассказывал, что собирались шаманы, дудели в какие-то трубы... И - камни эти шевелились... Танцевали себе... Взлетали...

Думаешь и думаешь о них...

Значит - о Тине! Она просто придавила меня весом своих пирамид и могуществом своего фараоньего рода, и я, придавленный, не могу шевельнуться. На этой земле.

Я и решил - под воду! Маска, трубка, ласты... Этот совершенно глухонемой бирюзово-лазурный рыбно-рифовый мир... Здесь... Когда ищешь спасения, ждёшь уединения, жаждешь всей душой остаться один, здесь оно просто наваливается на тебя, искрясь и радуясь тебе, нежит и ласкает тебя здесь... твоё одиночество...

Бульк - и мир этот покоряет тебя, овладевает тобой, порабощает...

Я просил бога...

Он расслышал меня.

Я просил его избавить меня от Тинки...

Он оглох!

Когда я увидел её совсем рядом без маски и акваланга, без ласт и даже без лоскутка каких-либо одежд, я просто обмер... Голая, голая, совсем голая... Голая настолько, насколько блеск и красота обнажённости способны тебя ослепить, обездвижить и остановить биение сердца... Воздуха, воздуха, дайте воздуха... Дайте дышать... Судорога не отпускала... Тинка... с распахнутым в неистовстве рыбьим хватким ртом, с огненно-рыжей льющейся из лобастой, безупречной круглости головы копной волос... этакая рыбина без хвоста, но с такими длиннющими ногами... И такой лозой рук, таких рук...

Вот она, вот...

Ундина!

Фараонка! Мавка! Вила!..

Мне бы удочку! Поувесистей да покрепче!

Да-да, - удочку, удочку! Может, тебе ещё и китобойное судно! Зацепил бы гарпуном за эти рёбра!

Немая сирена, кричащая всем своим божественным телом громче самого громкого грома!

Дайте же дышать!..

Эти рёбрышки...

«...на ребро.

Бери...».

Эти рёбрышки... Перебираешь их мысленно своими кричащими непомерно чувственными музыкальными пальцами сверху до низу, сверху до низу... Эти струны... Виолончель!.. Гусли, арфа... Да-да: арфа-арфа... арфа Орфея... Так вот, где он брал свою музыку своими божественными, как у Тинки, пальцами!

Дотянись же!.. Играй!..

Ага... Как же, как же!.. Разбежался... Скатывай губу, дружочек, сматывай удочки!.. Орфей-рыболов!

Я попросил его через два дня сделать так, чтобы Тина...

Он не ударил палец о палец.

И вот только сейчас я подумал всерьёз: что же ты, боже?! От меня отвернулся!..

Помню, как Папа меня заверял: вера - это символ бессмертия! Я было ухватился...

И дёрнул же меня бог так безбожно довериться Тине!

Жоре я так и не позвонил. Обойдётся! У меня и своих хлопот под завязку...

С вашей Тиной...

- Рест, я спросила. О чём ты думаешь?

Ха!.. Ну, ты и спрашиваешь!

 

Глава 18

Мы пока еще не знали, как назовем свой славный город, столицу совершенства - Новый Свет, Нью-Ворд или Нью-Васюки...

На Центральной площади, выстланной синей тротуарной плиткой бил фонтан. Молодые пальмы, стриженный кустарник и зеленые лужайки, разноцветные цветники... Все радовало глаз. Правда, без людей все выглядело пустынно и сухо. От площади радиально как солнечные лучи (маленький Париж!) до самого побережья расходились мощенные камнем улицы. Брусчатка была еще не отшлифована подошвами людей и автомобильными шинами и уже ждала нашествия цивилизации. Двух-трехэтажные аккуратные коттеджи по сторонам были окружены зелеными полянами, по которым в разные стороны разбегались пешеходные тротуарчики. Молодые деревца одинокие и группами были разбросаны тут и там. Крыши домов были большей частью тоже зелеными, реже синими и вишневыми, и даже песочно-палевыми.

То там, то тут, казалось, без соблюдения всяких архитектурных требований и условностей над крышами вырастали серые каменные средневековые башенки с острыми, прокалывающими небо, наконечниками красных черепичных крыш. И золотые купола! И купола... То тут, то там высились и небоскребы. Правда, они не скребли небо своими крышами, это были копии известных высотных зданий. По проекту китайцев построили два падающих здания, соединенных для прочности вверху перемычкой... Да! Вот что еще важно: каждое здание, каждый дом, каждая башенка имели форму пирамиды Хеопса! Ведь давно известно, что в условия жизни в таком строении...

- Да, - говорит Лена, - я знаю множество фактов, свидетельствующих о...

- Да!..

- Это было...

- Это была страна пирамид! А Коля Грановский выстроил свою пирамиду по индивидуальному проекту: золотое сечение, ливанский кедр и пр., и пр. Правда, здесь была и своя Эйфелева башня (без единой заклепки!), и Пизанская башня (с креном, не угрожающим ни ей, ни прохожим), и Колизей, и...

- И Великая Китайская стена? - спрашивает Лена.

- И даже Великий каньон!

- И маленькая Барселона?

- Районы с разными стилями застройки. С высоты птичьего полета город выглядел сказочной рекламной картинкой, маленьким игрушечным цветистым раем. Но когда мы ходили по его пустынным улицам, слыша лишь шарканье собственных подошв и не встречая ни одного прохожего, становилось жутко. Ни скрежета трамвайных колес, ни автомобильных гудков, ни людского шума и гама... Даже пения птиц пока еще слышно не было. Город был пока мертв. Первое впечатление было такое, что он был поспешно брошен, а все его жители срочно эвакуированы в преддверии большой беды. Зато здесь всегда было лето...

Скоро, скоро по этим улочкам потекут первые ручейки людей, скоро по вечерам в этих окнах зажгутся тихие мирные огоньки тепла и покоя, запоют по утрам голосистые птицы в роскошных кронах деревьев, пронесутся первые ветры и пройдут первые дожди. Все в этом городе будет впервые.

Мы мечтали выстроить Храмы единобожия, Храмы всеединства. Бог ведь один. Если никому не рассказывать, что Бог есть, никто сегодня о Нем и не вспомнят. Зачем им Бог, если они живут по Его заповедям и законам?

Мы рассказали о Всевселенском Разуме, не называя Его Богом.

- Это же рассказ про Иисуса!

- Да.

- Значит...

- Да.

А пока нужно было думать о главном, о людях, о первых жителях этого уникального города этой единственной в мире новой страны. Теперь нужно было быть готовым учить наших апостолов новой жизни - просто есть и ходить, воспитывать, обучать разным наукам - как работать, что делать, как жить?.. Как, наконец, каждому реализовать в полной мере свой геном?! Это был уникальный проект, эксперимент мирового значения. Пирамида! Пирамида счастливой жизни! В мире такого еще не было.

- И Барселона у вас была? - еще раз спрашивает Лена.

- Барселона... Эта сказка из сказок... Была, была... Это было Евангелие от Антонио Гауди...

- А, знаешь, - говорит Лена, - что Гауди, чтобы изобразить скорбь на лице своих скульптур, брал мертворожденных детей. А когда его спросили, зачем так кропотливо и тщательно раскрашивать шпили двенадцати башенок будущего храма, мол, с земли этого ведь никто не увидит, Антонио сказал, что этой красотой будут любоваться ангелы.

Я этого не знал, признался я.

- А еще, - говорит Лена, - когда Сальвадор Дали узнал, что храм Гауди кто-то будет достраивать, сказал, что это все равно что дописывать сонеты Шекспира. Пусть этот храм, сказал Дали, так и останется, как гниющий зуб...

- Дали был прав, - сказал я. - С зубом он, конечно, переборщил. Но на то он и Дали.

Собственно, рассказывать об этом - зря терять время. Это надо видеть! Одним словом, были созданы такие условия существования, в которых даже комары и мухи находили свой рай.

Лена удивлена:

- Комары?..

- И мухи! Да-да, комары и мухи! Если бы они у нас были. Но у нас не было ни комаров, ни мух, ни вшей, ни клопов... Но если бы они были...

- Они бы...

- Да, они бы жили в раю! А для наших питомцев были созданы такие условия... Они, понимаешь?.. Для них мы... И кто-то ведь всем этим должен заниматься! Растить, воспитывать, учить, строить, лечить? Кто? Лучшие из лучших! У Македонского был Аристотель, значит, он должен быть и у нас. И не только Аристотель. У нас должны быть и Гомер, и Овидий, Ориген и Зенон, Аристофан и Авиценна... Образно говоря!.. Выдающиеся учителя старого мира, работающие в новых условиях.

- И у каждого Цезаря был свой Брут? - спрашивает Лена.

- Учить есть, пить, дышать, лечить, спать... Ведь мы представляем из себя то, что едим, что мы пьем, как дышим и спим. Учить писать, рисовать, строить. Учить быть здоровыми. Учить творить. Учить новой, невиданной и неслыханной пока еще на Земле новой жизни. Сколько же всего нового нужно было для этого?! Страшно даже подумать! А это бесконечное множество воспитателей, счетоводов, дворников, строителей... Фидий, Микельанджело, Рафаэль, Пикассо... Лучшие из лучших! А чего стоил наш Леонардо! И Лёня Вайсберг! Ну, ты помнишь этого...

- Вайсберг? Лёнька?! Наш что ли, питерский?! - удивляется Лена.

- Ваш... Наш... Наш!.. Если бы не он, не его щедрый ум, мы бы задохнулись, захлебнулись, утонули в мусоре...

- Да, сегодня проблема бытовых и промышленных отходов в больших городах...

- Этот ваш-наш Лёнька снял все проблемы! Он всегда поражал мир своими безотходными технологиями, а у нас воплотил свою давнюю мечту...

- Делать из дерьма пули?

- Ага! Только не пули - золото! Алхимик современности, он так тонко и точно рассчитал...

- Ему не откажешь в счете, - говорит Лена.

- Оказалось, что принцип трансмутации, как принято думать потерянный человечеством навсегда, наш Леня успешно и не тайно использует, и вот результат - золото... Потоки золота!.. Из... дерьма! Тут требуется дерзкий ум, невероятные комбинации...

- Без плазменных компьютеров не обойтись, - говорит Лена.

- Этих компьютеров было, как грязи... И плазменных, и квантовых, и биокомпьютеров...

- Био?..

- Киборги... Стивен Хокинг нам посоветовал....

- Кстати, Стивен заявил в Белом доме о скором исчезновении Homo, как вида. Он прав?

- Не зря же он собирается в космос, чтобы привлечь внимание землян к необходимости осваивать другие планеты. Его книжка «Ключ к тайнам Вселенной для Джорджа» (George's Secret Key to the Universe), написанная вместе с его дочерью Люси и доктором Кристофом Гальфаром - прекрасный учебник для детей, который мог бы послужить образцом для написания учебника по нашей «Пирамиде». Мы с Юлей даже название придумали - «Геометрия совершенства».

- С Юлей?

- Я же говорил! Это она впервые произнесла: «Геометрия совершенства». Красиво, не правда ли?

Лена кивает:

- Лучше не скажешь!..

- Собственно, они с Наной и стали, можно сказать, основателями совершенства.

- А Жора, а Юра, а Аня, а ты?..

- Ну все мы, все: и Шут, и Ната, и Стас, и Ушков, и Тамара, и Лесик... Все! И Васька Тамаров, и Юрик Маврин... Понимаешь - все!.. И Архипов! И обязательно Архипов! Без него бы ни один камень нашей Пирамиды не нашел свое место.

- И Тина? - спрашивает Лена.

- Спрашивешь!..

Говоря по сути, мы приступили к строительству новой планеты. Если хочешь - нового мира.

- С Тиной?

- Спрашиваешь!..

- Вы-таки её клонировали?

- Спрашиваешь!..

 

Глава 19

Когда мы вошли наконец в лабораторный корпус, нас охватил непривычный трепет. Давно, целых тысячу лет, мы не брали в руки колбочки и пипетки, не заглядывали в микроскоп, не следили за поведением своих клеточек и хромосом. И теперь, живя уже в лоне своих представлений о новой жизни, мы были охвачены трепетом ваятеля, если хочешь, - Творца!

Да, это была наша Sancta sanctorum! (Святая святых! - лат.).

- О, Пресвятая Мадонна! - воскликнул Стас.- Не дай мне упасть!

Юля улыбнулась. Она лишь коротко встряхнула головой из стороны в сторону, привычно, как она всегда это делает, освобождая лицо от водопада черных как смоль блестящих волос, и чтобы немо, одним лишь грациозным движением, привлечь наше внимание, свела лопатки, расправив свои мирные гордые прекрасные плечи.

- Дай нам, Господи, силы, - произнесла она тихо, - изменить, то, что мы в состоянии изменить, мужество перенести то, что мы изменить не можем и мудрость отличить одно от другого.

Главное - отличить!

У меня, смешно вспомнить, задрожали коленки. Мне показалось, что я уже слышал когда-то эту ее просьбу. Но теперь она просила Небо от имени всех нас. Мы уповали на Его помощь, и все, все свои надежды связывали с теплом и заботой Его рук. Каждый прекрасно понимал, что на кон была брошена и его жизнь. Все операции минута за минутой были расписаны на бумаге, но одно дело бумага, план, инструкция или схема и другое дело - работа руками, головой и руками, каждой извилиной, каждой клеточкой. Нельзя было допустить ни единого промаха. Да, нужно было что-то брать, куда-то смотреть, спрашивать соседа, отдавать команды и исполнять чьи-то просьбы, ждать, молчать, поспевать... И глядеть в оба. Одним словом - работать. Не допуская осечек. Аня тоже чувствовала себя далеко не в своей тарелке, ей казалось, что все валится у нее из рук, и мы все как могли помогали ей и подбадривали друг друга. Особенно старалась Юлия. Ее нежное участие придавало Ане уверенности, и со временем они привыкли друг к другу.

Что-то действительно звякало, жужжало, хрустело, звенело, капало, шипело и мигало, мы дружно шутили, затем Юра сказал:

- Я готов.

Мы, как всегда ждали от него чего-то большего, подробных разъяснений, напутствий, остроумных реплик, но он не произнес больше ни слова.

- Кто хочет сушеных кальмаров?

Стас, чтобы снять всеобщее напряжение, вышел на середину с огромным хрустящим мешком в руке.

- Отстань! - сказала Наоми на чистом русском.

- Хотите, я вам спою? - спросила Кайли.

- Давай, - сказал Филипп.

- У нас нет таких денег, чтобы с тобой расплатиться, - сказал Вит.

- Я дорого не возьму, - улыбнулась Кайли, - ну, так...

- Мне нравится, как ты поешь, - сказала Гитана.

Утро стояло солнечное, сквозь приспущенные белые жалюзи сочились яркие белые солнечные лучи, играя белыми зайчиками на белом мраморе прохладного пола. Мир мягкого белого света наполнил не только лабораторию, но и наши души, и наши надежды, мы и сами были во всем белом: белые шапочки, белые маски, белые халаты, белые штаны, белые бахилы... Даже Жора, никогда не снимавший во время эксперимента своего черного халата, сегодня был непривычно бел. Жужжали кондиционеры, мигали разноцветные лампочки, бежали поперек экранов компьютеров какие-то полосы, все было готово и ждало начала. Да, решение было принято, и лучшее решение заключалось в том, чтобы не отступать от него. Мы и не отступали. Обладая воображением, достаточно богатым, чтобы мечту сделать былью, мы были твердо убеждены, что сказка, наконец, оживет. Да, мы пустились в увлекательное плавание и надеялись на скорый успех.

- И ты, - спрашивает Лена, - и ты тоже весь сосредоточился на работе? Выздоровел?

- Весь! А я никогда и не болел!

- Ага... Не скажи... А Тина?

- А что Тина? Тины тогда еще не было с нами.

- Никогда не поверю, что ты так легко...

Я тоже не верил: я выбросил её из головы - кыш! На время, конечно, только на это время. Время «Ч»! Есть такое правило в деле - только дело! Я и выбросил Тинку. Да запросто! Кыш! Брысь, кошечка, брысь!..

- Да ладно, - произношу я, улыбнувшись, - ты же знаешь меня: ради дела я готов... Жертвы неизбежны, сама понимаешь.

Тина - как жертва! Так я ещё не думал. Агнц божий, ягнёночек... И поделом, и поделом! Ради нового мира Он отдал в жертву собственного Сына. Мир и обновился. И вот сейчас новый виток обновления - жертвы неизбежны! Вот и берите вашу Тину - нате! Хорошего не жалко! Ради обновления! Рыжая, правда, как... как апельсин. Из рыжих получается классное мумие... человеческое. Лечит все болезни!

Recipe: взять рыжую упитанную молочнолицую деву, усадить в глиняный горшок, залить мёдом, приправить пряностями, чем-то там ещё в известных пропорциях, запаять горловину горшка и зарыть в известном месте на известную глубину... Выдерживать сто лет. Пользовать тяжело больных по известной схеме...

Мир тяжело болен! Тина - как эликсир выздоровления. Пусть даже в виде человеческого мумие. Не биодобавка же! Эликсир выздоровления и бессмертия, и Бессмертия! Лучше - не придумаешь! А зачем её еще нам держать?

Тина и Иисус?..

Сравнил...

- Верь, - говорю я, - выбросил я твою Тинку на мусорник! Ты же меня знаешь: сказано - сделано! «И за боооорт её бросаает в набежаааавшую волнуууу...», - пою я.

- Знаю, знаю... Сказано, сделано... Значит, за борт?

Ах, эта Ленка! Знает уже меня как облупленного! От неё не спрячешься!

Тина - как Иисус!

От такого - умопомрачение...

Я ничего не выдумал - веление времени!

O, tempora, o, mores! (О, времена, о, нравы! - лат.)

Надо хорошенько поэксплуатировать эту идею!

- Никуда я её не выбросил, - успокаиваю я Лену, - такие - не выбрасываются! Ты меня понимаешь?

- Как никогда!

Тинка - как спаситель. Как Спаситель!

Не промахнуться бы, думаю я, не подвинуться бы...

Умом...

 

Глава 20

- С тех пор ты слышал что-нибудь об Азе, о ее малыше? - спрашивает Юля.

- Ничего...

- Думаешь он жив?.. Ты во сне часто...

- Одному Богу известно.

- Что ты можешь сказать по этому поводу? - спрашивает Юля, - от них ведь невозможно просто так отмахнуться.

Еще бы! Я помню каждую складку ненависти на лбу Азы, каждое ее слово, камнем брошенное тогда в меня, каждый вздох...

- Знаешь, - говорю я, - они всегда со мной, и я не стараюсь от них избавиться.

Давно замечено, что камень, брошенный в прошлое, обязательно врежется тебе в лоб при твоем продвижении в будущее.

- А кто он такой, этот твой Лесик? - спрашивает Юля.

Я и сам неоднократно задавался этим вопросом: Лесик! Кто он?.. Юля же просто приперла меня к стенке.

- Лесик...- начал было я, - это... это...

Я топтался на месте, как Буриданов осел.

- Лесик...

- Ты что же... Из тех прелестно-лестных слов, сказанных тобой о нем, можно было бы сплести увесистый лавровый венок не только славы, но и величия.

- Лесик, - тот же час нашелся я, - это такая, знаешь, всевселенская польза...

- Польза?..

- Именно! Польза...

Юля уставилась на меня своими огромными дивными черными глазами, полными удивления.

- Да, - уверенно добавил я, - польза! Которой, правда, никто никогда не сможет воспользоваться.

- Никто?..

- Никогда!..

Я помолчал и добавил:

- Искусство, наука и всякий труд только тогда оправдывают свое назначение, когда ведут к добру и приносят пользу человеку.

Я не сам это придумал - кого-то процитировал, то ли Гете, то ли Шиллера, может быть, даже Монтеня или Френсиса Бэкона... Все равно! Тину? Её формула «Правда-Польза-Добро» меня не удивила. Важно здесь то, что и я так думаю: от Лесика пользы людям, как от...

Но я могу и ошибаться.

- И все же, - настаивает Юля, - что ты можешь сказать о Лесике?

- Без него наша Пирамида была бы горбатой.

- А мне кажется...

- Держи, - говорю я, преподнося ей маленький букетик желтых, как цыплята, цветов, чтобы не распространяться больше о достоинствах Гербильского. Я мог бы написать и о нем не один том.

- Ах!..

- Нравятся?

- Какая прелесть!

- Это местные мимозы.

- Какая прелесть!

Здесь, на этом безлюдном острове, еще незатоптанном человеческими ногами, ей все нравится. Мы бредем по девственной нежно зеленой, до пояса, влажной траве, я впереди, она за мной, след в след... Босиком!..

- И все же...

- Давай руку...

- Слушай, - говорит Юля, - ты мне так и не рассказал... ты забрёл в своих представлениях...

- «Правда - Польза - Добро»!

- О своём Лёсике можешь сказать! Правду!

- Здесь могут быть змеи, - говорю я.

- Правда?!

От неожиданности Юля аж подпрыгивает.

 

Глава 21

Право ведущего безраздельно принадлежало Жоре. Он восседал за управляющей панелью полиграфа, как на троне. Царь! Кесарь! Он был признанным богом экспериментального поиска, изучения природы путем ее тщательнейшей дезинтеграции с последующим собиранием всех частей в единую купу интереснейших, как нам казалось, результатов и выводов. Дезинтеграция всегда была его стихией, а неисчерпаемая потребность действовать - меня настораживала. Ведь нет в мире ничего страшнее деятельного невежества! Но эта формула нынешней жизни Жоры не касалась. Его отличали не прямота и напор фанатика, а знания скрупулезно собранных и выверенных научных фактов, которыми всегда был наполнен его круглый высоколобый череп. Этот живой компьютер ни разу нас не подвел! Он напрочь истреблял все наши сомнения и наполнял нас верой в него.

Мы с Жорой переглянулись, он кивнул: пора.

- Что ж, ab ovo! - сказал Юра.

Я вытер лоб платком. Это была пробная прогонка технологии клонирования в новых условиях. Ни Цезарем, ни Наполеоном или, скажем, Эйнштейном мы рисковать и не думали. Навуходоносор, Тутанхамон, Таис и Клеопатра, как впрочем, и Ленин сейчас еще не были востребованы.

- Могли бы взять на худой конец эту вашу... Тину...- говорит Лена.

- Ничего подобного! Ни у кого из нас даже мысли не мелькнуло, что нашу задумку можно начать с неё. Да и как? К её клонированию мы тогда не были готовы совершенно. Да и зачем? Чем она так уж славна, чтобы мы рисковали нашим первым блином? Стишки? Да мало ли... У нас был огромный выбор всех этих петрарок, шекспиров, ронсаров и байронов, пушкиных и фетов, и маяковских с есенинами, и даже цветаевых с белламиахмадуллиными. Преогромнейший! Евтушенко, Вознесенский, Рождественский... Кто ещё?.. Нынешние? Так они даже... Нечего вспомнить! Некого! Как-то нам даже в голову не приходило, что какой-то поэт может ускорить наш путь к совершенству. А Тина - и подавно! И даже её «Я понимаю отчасти, Что происходит с нами: Я - причина отлива. Вы - причина цунами» никого из нас не только не насторожило, но и не вдохновило. «Вы - причина цунами»! Если бы мы тогда прислушались к этим пророческим словам, если бы мы только могли предположить... Куда там! Мы как угорелые спешили к своей величественной и божественной цели! Нам ведь нужен был явный успех - полноценный и, так сказать, полнокровный клон. Не такой, как нам подарила когда-то Аза. Мы уже были научены горьким опытом, и не могли позволить себе новых Гуинпленов.

Для тестирования нашей машины времени, мы довольствовались чьим-то завалящим ошкурком{ Ошкурок (укр.) - кусок кожи, шелуха.}. Чтобы испытать наш новый конвейер по производству клонов достаточно было небольшого фрагмента высохшей кожи какого-нибудь фараона или его слуги, или даже мамонта, пролежавшего в зоне вечной мерзлоты в Сибири. Не говоря уж о членах Наполеона и Ленина! Да кого угодно, при условии, что эти клеточки можно было бы оживить.

- Вам удалось раздобыть отрезанное ухо Ван-Гога? - спросил Жора.

- Да-да, удалось, - сказала Ната, - правда от этого уха осталось всего ничего...

- Ничего, - сказал Жора, - это как раз то, чего нам так недоставало. Клеточки проросли?

Ната кивнула, мол, проросли.

Жора тоже кивнул, мол, прекрасно! и подошел к Бриджит Буаселье:

- Вот видишь, - сказал он ей, - у нас все готово! Надеюсь, Бри, ты подаришь нам ген бессмертия? Хватит прятаться от людей! Да и мир заждался!

- Дело в том, - говорю я, - что эта самая секта раэлитов...

- Секта? - спрашивает Лена.

- Да, их окрестили сектой за свою скрытность. Тем не менее, им удалось добиться успеха по укорочению стареющей ДНК, и теперь...

- Значит, старость побеждена? - спрашивает Лена.

- Бриджит основала новую компанию «Stemaid», которую... А ранее созданная компания «Clonaid», как известно, уже проводит клонирование человека

- Ты скажи мне - старость побеждена? - снова спрашивает Лена.

- Похоже, - говорю я, - поскольку Бриджит дала нам согласие предоставить результаты своих исследований для дальнейшего участия в наших работах.

- Я же знал, что ты умница и прекрасница, - сказал Жора, обняв Бри за плечи, - да и как же ты без нас, верно?

Бриджид улыбнулась и произнесла:

- Ты кого угодно очаруешь и заставишь на себя работать.

- Это правда, - сказал Жора, целуя Бри в щеку, - только не на себя - на нас всех. А тебя я хвалю, хвалю...

- Вау! - воскликнула Бри, - твои похвалы - сироп в уши!..

Раздались даже аплодисменты.

- Puis-je vous demander...? (Можно попросить у вас...? - англ.) - вдруг услышал я за своей спиной детский голосок. Мне стало любопытно, кто же это мог быть, я повернулся... Ах, ты мой бог! Я всегда знал, что она... Та самая!.. Из-под той самой лавины! Я узнал её по бантам... И по глазам! Если бы она прознала об этом, она бы, надеюсь, согласилась со мной, с моим нежно-ласковым и как лилия снежно-белым, и, если хотите, даже блаженно-рассветным... Ли. Я не знаю, откуда знал её имя - Ли!..

Это как лилии на зеркальной глади воды в предрассветной дымке...

Я не верил своим глазам. Нет-нет, это невероятно! Этого не может быть! Я видел перед собой это чудо, это прелестное дитя, стоящее в метре от меня в небесно-голубой рубашонке с закатанными рукавами...

Но как она здесь оказалась?

Белые колготки подчёркивали стройность детских ножек, а белые с застежкой сандалии, едва касающиеся пола, создавали впечатление неизбежности скорого взлёта... Казалось, ещё мгновение и они оторвутся от пола...

Но что она в этот самый, пожалуй, ответственный для нас момент здесь делала?

Ошарашенный я тёр и тёр глаза кулаками: неужели не сон. Я слышал голос Жоры за спиной и понимал, что не сплю, что со мной всё в порядке, что я не сошёл с ума... Но эти растопыренные веером детские пальчики, словно отталкивающиеся от воздуха ангельские крылышки, будили в моей душе абсолютное смятение...

Невероятно! Мы были уже в шаге от победы в битве за совершенство, и вот в этот самый что ни на есть трепетный час, как снег на голову, как гром среди ясного неба, как... явилась вдруг Ли! Как расценивать это явление?

И, конечно, глаза... И глаза... Она смотрела на меня неотрывным взглядом своих серо-голубых ясных до боли глаз, завораживая, цепеня и обездвиживая меня, останавливая биение моего сердца и сводя судорогой горло... Я вдруг осознал и почувствовал, как в жилах моих стынет кровь, да, стынет и густеет, превращая мое тело в холодный студень, в ледяной столб... Я даже изморосью покрылся... Остолбенелый! Весь. С головы до ног...

- Podria pedirle...? (Можно попросить у вас... - исп.), - повторила она.

Ошеломлённый я не мог взять в толк, что от меня хотят. И словно пытаясь привести меня в чувство, Элис сказала это по-английски:

- Could I have..., please? (Можно попросить у вас... - англ.).

Я тупо смотрел на этого ангела, даже не предпринимая попыток спросить, что ей от меня требуется - «...попросить у вас...?».

Да, пожалуйста!

Видимо, она тоже была поражена моей такой заскорузлой тупостью, иначе бы не стала повторять свой вопрос ещё и на польском, на чеченском, на арабском, на хинди и иврите, на....

Наконец, на русском:

- Можно попросить у вас...?

Я кивнул: я понял! Я улыбнулся: проси!

И когда я открыл глаза, её и след простыл.

- Жор, - повернулся я к Жоре, - ты видел?

- Да, - сказал Жора, - Бриджид прекрасно справилась! А ты упорствовал.

- Да нет, - сказал я, - ты...

Жора улыбнулся:

- Иди-иди... Отоспись. Завтра начинаем.

Я не мог сделать и шага. Жора хлопнул меня по плечу, мол, держись, брат.

Я держался как мог.

И зачем ей вдруг понадобилось солнце? Разве она солнцеед? Или энергия солнца ей необходима, чтобы подзарядить свои аккумуляторы, напрочь выхолощенные нашими угловатыми телодвижениями в погоне за совершенством?

Я не находил ответа...

- А что у тебя, Крейг, - обратился затем Жора к Крейгу Вентеру, - как поживает твоя искусственная жизнь? Ты готов предложить свои разработки для рождения новой Эры?

Крейг улыбнулся и кивнул, мол, всегда пожалуйста! А иначе и быть не могло! Мы столько лет шли вместе к созданию, я бы сказал, сотворению этой самой искусственной клетки! Получилось! Наконец-то нам удалось! И теперь эта кухня творения предлагает нам такие возможности, о которых никто и думать не мог!

- Какие же? - спрашивает Лена.

- Ой, - говорю я, - это трудно даже перечислить. А какие перспективы! Это и есть ноосфера в действии. Скоро лик Земли так преобразится, что прилетевшие к нам в гости инопланетяне Ее не узнают! Если бы я был писателем-фантастом... М-да!.. Уже сегодня разработаны умопомрачительные проекты и заключены баснословные контракты... Да! Эре Греха, кажется, пришел капут! И Жора уже неоднократно провозглашал: «Мы на пороге рождения новой эры!». Какой? Пока он не придумал ей названия...

- Эры Преображения, - говорит Лена, - какой же еще? И что твоя Элис?

- Похоже... Человечество глухо и тупо ко всему новому, неожиданному... Сегодня никто, кроме, конечно, фантастов, не в состоянии предусмотреть перспективы развития и воплощения этого поистине величайшего открытия. Это - как соорудить колесо, открыть порох, выстрогать из дерева крыло или расщепить атом...

- Открыть Америку...

- Именно!

Но уже ясно, что то, что удалось сделать Крейгу, переоценить невозможно.

- Да, - соглашается Лена, - это ясно: переоценить невозможно... И что твоя Элис, она...?

- Итак, мы выбрали для пробы какого-то никому не известного жалкого завалящего фараонишку. Первым. Здесь нужно упомянуть вот о чем. Это - важно! Задолго до того, как пустить в ход, вернее дать жизнь этому пробному фараончику, мы тщательнейшим образом, как Авгий свои конюшни, вычистили от скверны геномы тех, кому доверяли строительство нового мира. Да! Все мы, все, и Юра, и Аня, и мы с Жорой, и Тамара, и Стас, и Шут, и, особенно, Ушков, да-да, особенно Ушков, сидели сутками, выжигая словно каленым железом из ДНК наших будущих апостолов все те участки, которые столько тысяч лет, целые миллионнолетия, держали человека в шкуре животного. Даже наш тишайший Валерочка...

- Ергинец что ли? - спрашивает Лена.

- Ага, он самый. Ты уже выучила его фамилию... ВИЧ! Он тоже...

- Вы и его с собой всюду таскали? Зачем? Ведь всякому ясно, что такие тихони как раз подставят ножку в самый трудный момент. Как известно, в тихом болоте...

- Ясно-то ясно... Такие как наш Валерочка, как Переметчик, Ушков... да многие... Оказалось без них... Ушков так и сказал однажды - «на таких как мы землеройках Земля держится». Так и есть: на таких, как Валерочка жучках-вонючках держится любое большое дело. Эти винтики-скрепки-булавки нам нужны, как соломинки в тесте самана, надо сказать - спасительные соломинки... Как цемент, крепеж. Многие, конечно же, как Валерочка, оказываются гнилыми, поэтому ухо нужно держать востро. Ну и - чтоб карась не дремал.

- Почему «ВИЧ»? - спрашивает Лена.

- Потому что они как вирусы СПИДА, как инфекция... Я ж рассказывал! Эта зараза жрет нас как... Моль!..

- А что это за история с «денежным деревом»? - спрашивает Лена.

- Это такой прекрасный цветок. Помню, Женя принесла его к нам еле живым. Он умирал... Цветы ведь как ничто другое, как никто помнят зло! Женя взялась его оживить... Вообще Женя - это целая страна в нашей Пирамиде, если хочешь, - еще один наш целебный родник. Если бы не Женя...

- Ты о ней еще ни слова не сказал.

- Знаешь, по правде сказать, в жизни так мало слов... Тех слов, что есть у меня никогда не хватит, чтобы рассказать о ней. Женя, Женька... Они с Настюхой... Так вот. История... Хлебное дерево... Принято считать, что этот цветок... Ну, ты понимаешь: хлеб - это хлеб. Женя его выпестовала. Она не жаждала от цветка денег, у нее и в мыслях не было, качать с него доллары или рубли, или... Нет. Врач, она по сути своей дарила себя всему живому. Она приводила в чувство не только людей, не только... Она прикасалась своими пальчиками к лепесткам выброшенной жухлой розы и те оживали. Она оживила и хлебный цветок. Он ожил, ожил!.. Все были потрясены! Да нет - все были как-то возбуждены и рады, и очень рады... Мы не верили, что цветок вернется к жизни, куда там! Он был так плох, сухой весь и коричнево-мертвый... И вот наша Женька!..

- У тебя даже сейчас ком в горле, - говорит Лена.

- Ага, судорога перехватывает... Об этом невозможно рассказывать, не содрогаясь. И Женя привела цветок в чувство. Одним дыханием своим, одним прикосновением своей славной ладошки.

- Что же было потом? - спрашивает Лена. - Что Эллис? Она...?

- Я был где-то далеко... Я не оправдываюсь. Я виноват только в том, что не почувствовал... Ну, не проникся... Будучи в отъезде, я... Валерочка уволил ее. Просто выгнал... Она до сих пор не может простить мне...

- Ты-то тут при чем?

- Он уволил ее, просто выбросил на улицу. Эта жаба... Вечно мнущаяся и заискивающая перед... И забрал цветок. Говорили, что в его кабинете только что оживший Жениными усилиями и неожиданно благодарно расцветший цветок, тотчас увял. Валерочка тут же унес его домой, где цветок и усох. Юра, зашедший по случаю к нему домой, был поражен: цветок был мертв. Скукоженный и скрюченный, он уже не дышал. Вот такая история с денежным деревом. Цветок - как тестер на доброту. Впрочем, это известный феномен: с ними нужно разговаривать и быть щедрым на ласку, и они отвечают тем же - цветут! Эти же упыри-вампиры вроде Валерочки...

- И что же их нельзя заменить? - спрашивает Лена.

- Можно. Хлопотно... Ведь на них потрачены годы...

- Значит - зри в оба...

- Хотя Ушкову можно, можно доверять. Хотя знаешь... Прав, прав был твой любимый Эфэм, - признался как-то мне Жора, - что некоторая тупость ума...

- Я же Достоевского терпеть не могу, - отпарировал я.

- Неправда, - сказал Жора, - я же видел, как ты с карандашом в руке и кончиком языка в уголке рта прорабатывал «Идиота».

- Я искал там «положительно прекрасного человека».

- Так вот, - продолжал тогда Жора, - «некоторая тупость ума, кажется, есть почти необходимое качество если не всякого деятеля, то, по крайней мере, всякого серьезного наживателя денег».

Он слово в слово процитировал Эфэм.

- Не считаешь же ты тупым Славика? - спросил я.

- Считаю серьезно жадным наживателем. И Славика, и твоего Валерочку, и твоего упыря Авлова... Да, собственно, все они... Бедные и больные люди. Ведь жадный - всегда больной.

Жора на стал продолжать, равнодушно махнув рукой .

Это был кропотливый, изнуряющий труд, работа до седьмого пота, без которой мы не могли, не имели просто права свежеиспеченному человечеству делать свой новый первый шаг. И Юля...

- Юля?! - спрашивает Лена.

- Да, и Юля каждый нами обновленный геном превратила в документ.

- Какой еще документ?

- Точка отсчета новой жизни и начало ее координат. Если хочешь - точка опоры!.. Для всей планеты! Рычаг! Который так неохотно и вяло искал Архимед. Мы и в самом деле...

- Да-да, я понимаю...

- С Юлей, надо признать, не всегда было так легко и просто, как хотелось бы. Человек одной цели и бесконечного множества путей ее достижения, она могла часами выслушивать нас с Жорой, соглашаясь или не соглашаясь и предлагая свои варианты, но в конце концов выбирала свое, подчас совершенно нелогичное и даже противоречивое решение, оказывающееся на поверку единственно верным. Однажды она, наперекор нашему желанию (мы не совсем принимали тайскую медицину), пригласила какого-то хилера и доверила ему чистку генома Конфуция своими тайскими пальчиками. Как так пальцами? Каким таким восточным биополем? Это был вызов! Геном Конфуция хранился у нас в одном-единственном посеве. Что если этот таец своим непоправимым вторжением нарушит его структуру? Это был вызов! Но вскоре ДНК-анализ твердо выявил: Конфуций чист, как стеклышко. Его геном свободен от всяких привнесенных временем примесей и отражает чистую китайскую линию. Этот таец с ученым именем Ли Фэйгань оказался не только родственником Ба Цзиня, но и представителем какой-то старейшей китайской династии, истоки которой восходят к временам допотопной эры. Он сам нам рассказывал, как, медитируя и погружаясь в прошлое, он колено за коленом, изучал свою генеалогию. Юля была так дружна с ним, что однажды, будучи в Индии, чуть было не...

- Что же ей помешало? - спрашивает Лена.

- Да-да, я отвлекся. Как только компьютер высветил номер ячейки, в которой хранился генный материал фараона, все тотчас облегченно вздохнули и согласились: пусть! Пусть будет хоть фараон. Фараона не жалко. Только бы он не наломал дров. Все шло хорошо, начали тринадцатого в семь утра, выждали несколько минут, чтобы сумма всех чисел, включая и всех присутствующих, составила единицу. Мистика мистикой, но числа, как известно, играют немаловажную роль в нашей жизни. Архимед ведь не зря чертил на песке свои теоремы. К примеру, если бы Иисус родился не седьмого января, а пятого или восьмого, мир был бы другим. И не только Иисус - каждый. Скажем, тот, кто воткнул наконечник копья под ребро Иисуса. Или те, что сожгли Жанну д'Арк и Джордано Бруно и заставили Галилея произнести свое «А все-таки она вертится». Или те, кто направили самолеты в небоскребы Нью-Йорка. Даже Вит и Лесик, не давшие миру ничего, чтобы брать. Известная формула «Do ut des (Даю, чтобы ты дал, лат.)» здесь себя не оправдала. Кто бы ни пришел в этот мир, тотчас спешит изменить его жизнь. Лицо мира в долгу перед каждым из нас, как и мы его должники. Если лик Вселенной неизменно вечен, то только лишь потому, что, преображая планету по своему усмотрению, человек не в состоянии обезобразить ее настолько, чтобы пошатнулась земная ось. Слава Богу до этого пока еще не дошло...

- До оси не дошло, - говорит Лена, - а вот... Разве так и оказалось: «Вы - причина цунами»?

- Если бы Тина тогда сказала нам, так сказать, это вживую, ну, прямо, тет-а-тет... Да мы бы ее засмеяли!

- Но она стала «Причиной отлива»?

- Признаюсь: мне тут же пришли на ум эти строчки, как только это случилось.

И ещё эта кроха-солнцеед...

Как она здесь оказалась?

 

Глава 22

Жора изо всех сил старался избегать даже ничтожных неточностей:

- Нам нельзя допускать ни малейшей оплошности, - повторял и повторял он, - ведь черт, как известно, таится в деталях.

Как потом оказалось, у него не было никаких проблем ни с чертом, ни с Самим Богом.

- То есть?

- И с тем, и с Другим Жора был на короткой ноге.

Не помню почему, но и от фараона мы отказались.

Было решено взять из нашей кладовой фрагмент кожи под номером 17131313, принадлежащий некогда знаменитому вождю, которого скальпировали его соплеменники. Это был подарок шамана, Жора привез эту кожицу из камчатской экспедиции.

- Пожалейте вождя, - взмолилась Тамара.

Вождя было не жалко.

- Людоеды, живодеры, вампиры...

Ася просто бросилась в слезы.

В последний момент Жора все-таки пожалел вождя и взял другой фрагмент. Лет триста тому назад он принадлежал какому-то кузнецу. Мы согласились: кузнец со здоровым геномом, прекрасным телом и крепким духом - это было то, что надо. Выбор был не случаен, и мы надеялись на хороший результат. Жора сам своими крепкими пальцами, вооруженными миниатюрным глазным пинцетом, сунул кожицу в камеру дезинтергатора и нажал кнопку. Нежно запел трансформатор, замигали лампочки термоконтроля, что-то запикало, засвистело, застонало... Лед тронулся, ожил большой экран на стене. У меня застучало в висках, глубоко вздохнул Стас. Прошло несколько томительных минут и раздался пронзительный писк зуммера: готово! Ткань кожи под воздействием одному Жоре известных дезинтегрирующих факторов через какое-то время рассыпалась на отдельные клетки. Они потеряли адгезивные свойства и стали свободны друг от друга.

- Что потеряли? - спрашивает Лена.

- Рассыпались, - поучаю я, - обрели свободу... Каждая стала независима от других. А адгезия - это слипание, соединение... Понимаешь меня?

Лена кивает: ещё бы!

Это была первая небольшая победа. Опасность была получить мертвые клетки, но Жора, кудесник, колдовал над ними так, что его лоб покрылся испариной, а белая шапочка съехала на затылок. Его ежик (скальп) иногда нервно дергался, обнажая из без того огромный лоб и выказывая напряженность в работе хозяина. Жора зачем-то время от времени смотрел на Юлю, как бы прося у нее поддержки. Но ее ресницы ни разу не моргнули. Ее лицо казалось мраморным, мертвым. О том, что она жива свидетельствовали глаза, ее дивные умные чарующие живые глаза. И ниточка пульса на мраморной шее, хладнокровно и ровно отсчитывающая удары сердца. На меня Жора ни разу не посмотрел. Все мы, выжидая и надеясь на лучшее, уставились на экран, где эти клеточки плавали в растворе во взвешенном состоянии. Сколько из них живых? - вот вопрос, на который теперь все ждали ответа. Это был главный вопрос, вопрос жизни и смерти. Это было «Быть или не быть?» нашего времени. Ответить на него мог только Юра.

- Давай, - Жора легонько толкнул Юру в плечо, - теперь ты наш Бог.

Юра не двинулся с места.

Мы все тоже стояли, не шевелясь.

- Слушай, - улыбнувшись, произнес Жора, обращаясь к Юре, - скажи мне все-таки: у тебя есть враги?

- А у кого их нет? - ответил вопросом на вопрос Юра и, поправив очки, сделал первый шаг.

О каких врагах шла речь, я понятия не имел.

Жора сиял! Всё у нас шло как по-писаному, всё ладилось... Жора кивком отозвал меня сторонку:

- Кажется, всё lege artis, - заговорщицки проговорил он, - давай теперь...

- Сплюнь, - сказал я.

- Да я уже все углы оплевал.

- Чё вылупился, - сказал Жора, рассмеявшись. Затем, вдруг, прищурив глаза, произнес серьёзным тоном:

- Пора, мой друг, пора... Иначе - кырдык!

И хлопнул, как он это всегда делал, чтобы я не посмел возражать, хлопнул меня по плечу, мол, так-то, братец, пора - давай свою Тину на блюдечке!

Если бы я попытался расспрашивать о причинах такого решения, Жора бы просто рассмеялся мне в глаза. Он не любил повторяться. И не терпел возражений, если решение уже было принято.

- Dixi! - только и произнёс он.

Это - как контрольный выстрел!

Ладно...

Я всё ещё не мог взять в толк, почему без Тины нам нельзя обойтись. Но не стал возражать, лишь согласно кивнул в ответ: пора так пора...

И понятия не имел, как выберусь из этой ситуации.

Тинка просто виснем повисла!

Итак, Жора колдовал...

- Слава, а помнишь Абрамова? - спросил он Ушкова, - он сегодня великий человек... Он теперь...

- Абрамов никогда не будет великим, - отрезал Ушков и принялся тщательно протирать очки.

- А Рулько? Или как там его - Люлько?

- Этот удод, что ли? - спросила Инна, - этот...

- Юра, пора, - сказал Жора, подойдя к Юре, - ты же видишь, что...

- Вижу. Не слепой.

Кто такой великий Абрамов я тоже понятия не имел. А о Люлько и речи не могло быть. Этот напыщенный бычьим самодовольством ублюдок не стоит даже упоминания.

- Все у тебя ханжи и ублюдки, - говорит Лена.

- Разве?..

Почему вдруг пора, думал я, и что это Жоре взбрело в голову напоминать мне о своей Тине? Не помню, с чего началась моя охота за тенью, но точно знаю, что тень Тины до сих пор...

- И что же, - спрашивает Лена, - ты нашёл в конце концов вашу Тину? Где и как ты на неё вышел? Ты можешь мне рассказать?!

- Тебе-то зачем?

Охота за тенью...

 

Глава 23

- За твою голову назначено десять миллионов, - говорит Юлия.- Смотри, ты читал? Она отдает мне свежий номер газеты.

- Она этого не стоит, - говорю я.

- Тебя обвиняют в гибели сотен тысяч людей.

- А сколько бы ты дала за попытку создания новой религии?

- Тридцать сребреников.

Сегодня мы, наконец, уедем из этой страны. Как раз в день её рождения! Это - как подарок!

- Они уже понимают, - говорю я, - что Пирамида каждого из них прижмет к стенке, высветит их черные планы, заставит трепетать и бояться...

- Не забудь нацепить бакенбарды и свои ужасные усики, - говорит Юлия.

Каждый день я меняю свой облик. Ей не нравятся эти тонкие злые усы. А мне не очень нравится ее золотистый парик! Выбирать не приходится.

- Десять миллионов - это немало, - говорит Юлия.

- Это капля в море. Нашей же Пирамиде - нет цены.

- Помоги мне, пожалуйста...

- Не забудь свою сумочку...

- По мнению ученых, - говорит Юлия, - представители Homo sapiens изживут себя как вид, когда Земля отойдет от Солнца и остынет, от чего все живое просто...

- Надо спешить жить, - говорю я.

- Да, - соглашается Юлия, - от Апокалипсиса нас отделяют всего каких-то два с четвертью миллиона лет...

- Потому-то и надо спешить.

- Известна даже точная дата - 31 октября 2 252 006 года.

- От рождения Христа?

- Ну да!..

- Пирамида нужна нам как воздух, - говорю я.

- Да уж, - соглашается Юлия, - без нее мы столько не продержимся...

Собственно говоря, мы можем уже отправляться в новое путешествие. Здесь, в этом надоевшем зимнем северном городе, все, кажется, сделано. Остались мелочи, которые, если о них даже забыть, ничего в нашей жизни изменить не смогут.

- Завтра вылетаем, - говорю я.

- Правда?! Куда?

Юлия рада этому сообщению. Я тоже рад.

- Я подумала, - говорит она, - что встреча с этим узколобым клерком из Совбеза ООН ничего не изменит.

- Я решил, - говорю я, - с завтрашнего дня устроить для нас маленький отпуск.

- Правда?!

Когда пуля, прошив оконное стекло, разносит вдребезги китайскую вазу, мне удается завалить Юлю на пол и подтянуть за руку к стене.

- Не шевелись, - говорю я, - не двигайся...

- Что ты собираешься делать? - спрашивает Юля.

- Не знаю, - говорю я, и прыткой ящерицей перемещаюсь к выключателю.

Как тихо!

- Не двигайся, - повторяю я.

В наступившей темноте сперва ничего не видно, но когда глаза привыкают, в свете луны можно различать и кровать, и стол, и стулья...

- Уходим, - говорю я, - ползи к двери...

- Моя сумка, - говорит Юлия.

- Я все возьму сам, - говорю я и вдруг неожиданно для себя читаю: «...дом у дороги... тихая речка... садик вишнёвый...»...

- Что-что? - спрашивает Юля.

- Не поднимай голову, - прошу я и продолжаю - «...садик вишнёвый... пёс у крылечка... вечер июльский пишет эскиз...».

- Что ты там бубнишь?

Хорошенький эскиз!

- С днём рождения! - говорю я.

- А, да-да, - говорит Юля, выползая из-под стола и не поднимая головы, - спасибо за подарочек! А где мои цветы?

В ответ на это - целая автоматная очередь. Инстинктивно мы распластываемся на животах, прикрыв голову обеими руками.

- Ты как? - спрашиваю я, когда снова воцаряется тишина.

- А ты? - ее вопрос.

Нам удается и на этот раз уйти от преследования. Незначительные порезы ладоней осколками стекла, небольшой испуг, потом минуты настоящего страха...

Отпуск отменяется?

«Садик вишнёвый... тихая речка...».

- Вечер июльский пишет стихи, - говорю я, бинтуя руку.

- Ты о чём? - спрашивает Юля, - давай помогу.

- Сам...

 

Глава 24

Прошло еще несколько напряженных минут. Юра медлил. Он стоял с пипеткой в правой руке и выжидательно смотрел на Жору. Тот молчал. Я был в полном недоумении: чего, собственно, они ждут? Вскоре пришла ясность: в этом молчании шла яростная борьба за выживание. Клеткам, чтобы заявить о своей воле к жизни, необходимо было выиграть какое-то время. Время, как известно, лечит и оживляет. Оживут ли наши клеточки? Условия для их жизни были предоставлены в полной мере: абсолютная потребность в строительном и энергетическом материале, разные там витамины, аминокислоты, простагландины и гормоны, и АТФ, и даже солевой баланс, всего этого было не в избытке, но в полном достатке. Этого было мало. Чтобы вдохнуть новую жизнь в эти крохотные беззащитные комочки, их необходимо одухотворить биополем! И теперь все зависело от меня. Но сначала провели отбор нужной фракции клеток. Здесь годятся только клетки ростковой зоны, молодые, красивые, мощные, с огромной потенцией и желанием жизни, клетки, готовые к борьбе с невзгодами. Это клетки, что называется, ad hoc (Для этой цели, лат.), из камбиального слоя кожи, вот как они выглядят на фото: роскошная оранжевая аура-опушка и красное, полное жизни ядро. Эти не подведут!

Прошло минут десять, Жора молчал. Чутьем экспериментатора он знал, что спешить тут нельзя. Я поступил бы неискренно, если бы не упомянул еще об одной Жориной привычке - абсолютному равнодушию к ожидаемому результату. В те дни весь мир ждал от нас потрясения! Жора же - ни одной своей клеточкой не выдавал интереса к происходящему. Для него шел очередной день его жизни, от которой он был не всегда в восторге, но и другой не искал.

- Не парься, - сказал он Нате, которая то и дело с нетерпением ждала его команды.

Все смотрели на него, не отрывая глаз, но ни один мускул не дрогнул на его сосредоточенном лице. У меня мелькнула мысль, что вот таким его увидят потомки, когда он будет изваян, вероятно, еще при жизни, из камня или бронзы и пополнит галерею великих. Весь в белом!

И Лисипп, и Фидий, и Пракситель, и Микеланджело многое дали бы за возможность позировать им. Как памятник Жора был великолепен. В мраморе! И только присмотревшись, можно было заметить, как время от времени вздымалась его грудь. Он жил, он дышал! Всей своей сосредоточенностью, казалось, он сам участвовал в оживлении наших клеточек. Телепатически, мысленно, вдыхая в них часть своей жизни. Прошло еще с полчаса. Жора наконец перевел взгляд на Юру и снова улыбнулся. Юра сделал было движение туловищем, но Жора только покачал головой из стороны в сторону: нет. Рано. Теперь он не смотрел ни на меня, ни на Аню, ни даже на Юлю. Казалось, никакая поддержка ему уже не нужна.

Мы сгрудились вокруг Жоры, сбились в стайку, напряжение росло. У Родена есть прекрасная на мой взгляд работа - «Жители Кале». Там застыли в бронзе (или камне?) его соплеменники в самых разных позах, в заботах о хлебе насущном, люди, живущие ожиданием счастья. Живущие в камне. (Или в бронзе). Мы сейчас были точь-в-точь как те люди, живущие ожиданием счастья, каменные, но живые.

- Да, - наконец произнес Жора, - можно... Велите дать лошадей!

Это значило, что мы тронулись.

- Похоже, - говорит Лена.

 

Глава 25

Когда клетки дошли, так сказать, до кондиции, проснулись и стали активными, задышали и даже затанцевали, в работу наконец-то! включался Юра со своими методами экспресс-диагностики. Он взял пробу суспензии и поместил ее в свою тест-систему. На экране его компьютера эти же клеточки теперь можно было видеть в обрамлении нежного зеленовато-желтого сияния. Оно окружало каждую клетку как бы нимбом святости, и чем жизнеспособнее была клетка, тем шире и интенсивнее был этот мерцающий ореол.

- Ух ты!..

Теперь все взгляды были прикованы к этому экрану.

- Потрясающе! - прошептал кто-то за моей спиной.

Были, конечно, и совсем темные клетки. Они словно дыры в мишени беспорядочно расположились по всему экрану.

- Семьдесят два процента, - сказал Юра.

Это означало, что нам удалось оживить только около тридцати процентов клеток. Не мало. Достаточно было и одной!

- Да, - сказал Жора, - вижу.

Теперь мы все превратились в глаза, и зачарованно наблюдали за каждой клеточкой, мысленно помогая им набираться сил. Терпение - вот что сейчас главное! Здесь нельзя торопить события.

- Нужно подождать, - предложил я.

Все согласились. Чем больше процент жизнеспособных клеток, тем вернее и надежнее наше старание...

- Потрясающе, - сказал кто-то шепотом еще раз за моей спиной. Я оглянулся: это был Лесик. Я еще не видел его чем-либо потрясенным.

- Ну что, - спросил я, - вам удалось договориться с китайцами?

Он только кивнул.

Мы не могли оторвать глаз от экрана. Сияние, исходившее от каждой клеточки, эта божественная аура, ошеломляло и очаровывало. Это было похоже на сон, дивный сон. Были, конечно, клетки и совсем темные, тусклые, апатичные. У них не было никакой ауры, никакой мерцающей опушки, они умирали, но мы их не замечали. Зачарованные, мы видели только клеточки, полные жизни, радостные и кричащие. Мы просто онемели, сгрудились в тесную тёплую кучку и стояли каменные, с открытыми ртами и настежь распахнутыми глазами, влажными от умиления. Зачарованные! Будто бы каждому из нас вдруг признались в любви.

- Ну вот мы и дождались, - произнес Жора и упал в кресло.

И все мы, как по команде, глубоко вздохнули.

Я посмотрел на Аню. Вся, как уже сказано, тоже вся в белом, она напоминала снежную королеву. Правда, от нее веяло теплом и ароматом моих любимых духов.

- Можно, - сказал Юра, тоже посмотрел на Аню и кивнул. Его очки, соскочили со лба на переносицу, он перевел взгляд на меня и посмотрел такими глазами, будто увидел меня впервые, затем улыбнулся и подмигнул, мол, все хорошо. Я тоже улыбнулся в ответ. Все и на самом деле шло по плану, клетки ожили процентов на тридцать, и это был первый успех.

Прошло еще минут семь-восемь... Казавшихся вечностью!

- Теперь ты, - сказал Юра, глядя мне в глаза, и выражение его лица снова стало серьезным, - я старался как мог!..

Я кивнул: знаю. Еще бы!..

- Der Mohr hat seine arbeit getan, - коснувшись плеча Юры и улыбнувшись, тихо произнесла Лиза, - der Mohr kann gehen (Мавр сделал свое, мавр может уйти, - нем.).

Этой минуты я ждал, может быть, всю свою жизнь. Еще бы! Самый ответственный момент - воздействие биополем. Я нажал белую кнопку. Живые клетки тут же ощутили поле, встрепенулись, на мгновение ощетинились и тут же расслабились, и теперь каждая из них засверкала, заиграла красками, всеми красками радуги, теперь они были словно крохотные северные сияньица, мерцающие трепетные мотыльки, порхающие с цветка на цветок, танцующие в лучах солнца нежные пылинки, негаснущие в черном небе звездочки фейерверка. И даже большая часть из поврежденных клеток тоже качнулась к жизни. Такова животворная сила биополя! Мы по-прежнему были бездвижны. С каждой минутой число вернувшихся к жизни клеток увеличивалось, так что лагерь мертвых заметно пустел. Оставалось ждать. И уже через полчаса стало ясно, что биополе вернуло к жизни почти все, казавшиеся на первый взгляд мертвыми, клетки.

- Восемьдесят семь процентов живых, - констатировал Юра.

Это была победа! Никогда еще никому не удавалось такое: с первой пробы нам удалось оживить столько крохотных жизней. Этого было достаточно, чтобы каждый из нас, живущих ожиданием чуда, прослезился. Вот она феерия живой жизни! Я не знаю человека, способного удержаться от слез радости и умиления. Разве что Лесик? Он легонечко толкнул меня в бок, мол, видишь, как все красиво? Я тоже обнял его за талию: ага! Мне не видно было его глаз, но я мысленно видел и его слезы. Вероятно, так и выглядит счастье - молчаливые слезы радости на глазах. Как безмерное отчаяние в «Крике» Мунка, эта наша всеобщая радость, перенесенная на холст, готова стать шедевром мирового искусства. И Анина, и моя, и Жорина... А что Юра? Снял очки, близоруко вытирает глаза рукой. И улыбается той сдержанной, только ему принадлежащей улыбкой, в которой всегда спрятана снисходительность мудреца. Я смотрю на Жору - он прячет слезы. Не надо прятать, Жорочка! Плачь! Плачь, реви белугой! Лей свои крокодиловы слезы счастья! Ты это заслужил - открыто реветь от радости! И вы плачьте, плачьте - и Ната, и Инка, и Тамара, и Юля... Юленька, плачь, плачь же!.. Я никогда не видел Юлиных слез. Мне всегда, с первых дней нашего знакомства, казалось, что на нее возложена некоторая секретная миссия - проводника Неба. Не какого-то там медиума или контактера - ангела. Я каждый день видел, как она, встав на цыпочки и выпростав руки вверх, тянулась к Небу. Так и случилось. Когда трудности брали нас за горло и, казалось, что не избежать поражения, мы всегда спешили к ней: выручай! Я был поражен ее щедростью. Она дарила себя каждому нуждающемуся и страждущему (мы ведь все ходили по краю), дарила себя без остатка, расточая налево и направо свои креативные советы и наставления, поднимая наш дух и укрепляя веру. Кто дал ей эту небесную силу?! Я благоговел перед ее волей к жизни. И не мог себе представить иного счастья, как быть рядом с ней.

Нашу радость разрушил вдруг откуда ни возьмись появившийся Валера Ергинец.

- Что случилось, - спросил он, переводя взгляд с одного на другого, - почему вы все в слезах?

- Пришло время слёз, - сказала Тамара, - тебе этого...

- Значит, всё у нас получилось? - снова спросил Валера.

Никто ему не ответил.

- Я вот что хочу вам сказать. Я давно... Я недавно узнал, что мы все состоим из ста триллионов клеток! И только десятая часть из них - человеческие! Остальные - микробы!

- Ты-то себя к какой части причисляешь? - спросила Ната.

Валера не понял вопроса.

- Девяносто триллионов микробов - это же целая армия злых и голодных бойцов, - уточнил Жора, - и каждого из них надо кормить.

- Что если нам, - предположил Валера, - провести ряд предупредительных мер по... Проверить активность трансаминаз...

- Ты же не станешь себя травить, - сказал Стас.

Валера недоуменно посмотрел на него, затем:

- Мы смогли бы тогда...

- Собою, - сказал Жора.

- Что «Собою»? - не понял Валера.

- Кормить, - сказал Жора, - собою кормить эту армию паразитов.

Мы, конечно, все скуксились - наша радость была Валерой разрушена. Но не было в мире силы, способной разрушить наши надежды! Это-то мы точно знали.

- Теперь точно можно, - обняв меня за плечи, тихо произнёс Жора.

- Что можно? - спросил я.

- Точно! - повторил Жора.

Я молча смотрел на него, ожидая ответа. Жора улыбался.

- Твою Тишеньку... теперь можно... точно... Зови её! И не только её...

Стоял неимоверный галдёж, и я сделал вид, что не расслышал Жору. Мне не хотелось даже думать о Тине - как бы её именем, произнесенным всуе не испортить всё дело! Ведь, казалось, что и без неё наш лёд прекрасно тронулся и не сегодня так завтра мы встанем на тропу успеха. И вот чудо-то: как только Жора произнес имя Тины, воцарилась смертельная тишина. Казалось, даже Земля притишила своё вращение вокруг оси, которая стала вдруг скрипеть и скрежетать как несмазанная телега. Да-да, я лично слышал этот скрип и видел, видел десятка три колючих насквозь пронизывающих и прислушивающихся к тебе взглядов, немо спрашивающих - «Так что там с нашей Тиной?». Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из наших когда-либо произносил её имя, и вот оказалось, что они только и живут этим именем, только и ждут от меня ответа - «как там наша Тина?». Да я понятия не имею, где и как ваша Тина. Более того - я точно знаю только одно...

- Что ты молчишь, - Жора взял меня за локоть, - видишь - все ждут.

- Она умерла, - произнёс я.

Казалось, и Земля, замерев, дала крен.

- Рест, ты в своём уме?

- Как так произошло?

- Что случилось?

- Этого не может быть!

- Ну и шуточки у тебя...

- Перестань...

- Жор, скажи ему...

- На выпей...

- Да иди ты...

- Ой, верьте вы ему...

- Зачем врать-то?

- Юра, дай ему укол...

Я не выдержал:

- Да ладно вам!..

Они обступили нас, галдя и талдыча, причитая вот таким крепким столбиком, тесня и хватая меня липкими руками... Кто-то подмигнул, кто-то сплюнул в сердцах, кто-то хохотнул, кто-то даже дал пинка сзади... Они издевались надо мной как те над Иисусом. Мне не доставало только тернового венца на башке. Да, это был праздник Иисусовых страстей, Его мук.

А я знал только одно - Тины нет!

Затем Жора поднял руку и всё стихло.

- Зачем ты убил её? - спросил он.

Ах, Жора-Жорочка-Жорик... Я не знал, что ответить. Ах, провидец ты мой и всесведущий прорицатель! Я всегда знал, что ты всё знал про меня, что ты предвидел все мои действия и поступки, что от тебя спрятаться невозможно! Вот и сейчас... Как тебе удалось выведать мою самую тайную тайну? Откуда ты взял, что я раздолбал свой почтовый ящик, чтобы вытащить из него все Тинины письма? Кто тебе сказал, что все её сайты я слил в канализацию и досуха, аж до дыр, вытер все унитазы? Как ты мог даже только подумать, что все её фотографии я порвал на мелкие кусочки и один за другим сжег дотла в своём новом камине, в последний раз наслаждаясь её теплом?

Её теплом!)

И все её запахи - выветрил...

Как?!

Это не лезет ни в какие ворота!

Ах, как ты теперь прав: я - свободен!

Да вы и представить себе не можете, чего всё это мне стоило!

Но я в своем светлом уме и в самом полном здравии теперь могу твёрдо сказать: нет надо мной ни надсмотрщика, ни палача!

Спасибо и Тебе, милая Ти!

Это Ты своим «Я тебя последний раз спрашиваю» придала мне сил, чтобы я в последний раз мог Тебе так свирепо ответить: теперь баста!..

И ура троекратное!

- Ты-ы-ы... - говорит Лена, - какое ура?!

Лена не понимает, как я её мог убить!

- Никаких писем, никаких стихов, никаких фоток, никаких... Даже тени от Тебя не останется! Даже мысль о Тебе потонет!..

Я и Пустота!

«Я тебя последний раз спрашиваю».

(Так сказать мог только Пилат).

- Ты и в самом деле... - спрашивает Лена, - тыыыы-ы-ы-ы...

Иногда мне снилось, что с карабином наперевес я веду в бой полки наших клонов... Тина - впереди! А ведь я никогда не держал карабин в руках! Как я мог кого-то убить?

- Можешь ответить?

Я только пожимаю плечами.

А ведь в этом, возможно, и моё спасение?

В пустоте?..

Хоть сычом вой...

С пустотой?

«Я последний раз у тебя спрашиваю».

Во балда-то!

Мысль о том, что я могу пойти на такое с тем, чтобы освободить себя от Тининых цепей, отгрызть себе даже лапу, чтобы вырваться из её капкана - капкана тех самых сирен, которые усыпили Одиссея, залепившего себе уши воском или глиной, или даже дерьмом, чтобы не слышать, не слышать этих смертельноупоительных звуков, эта мысль рвала мою рану... И я как Буриданов осёл метался, метался меж двух вязок сена...меж двух огней - убить - не убить...

И где взять столько сил, чтобы осуществить задуманное - убить!

Ха! Тина! Тина, Тиночка, Тинюша! Тинок!

Тишаня!

Вот же где источник всех моих сил и силочек! Вот же Тот, Кто даёт, не раздумывая и без оглядки - «Нате - не жалко!.. Но возьмите!..».

Ах, эта всеподкупающая её щедрость!

- Рест, ты оглох? Я тебя спрашиваю!

Юля злится.

- Я тебя уже третий раз спрашиваю: это снимать?!

- Обязательно, - говорю я, - а как же!

Юля злится:

- Обязательно...

- Прости, - произношу я, улыбнувшись.

- Прости... Вот не прощу, что тогда?

«Нате - не жалко!».

Так уж и нате... Что тогда?

Бежать!.. О, великая радость и власть одиночества!

 

Глава 26

Чувство удушающего одиночества... Я знаю, что это такое.

- Фух, - произносит Юля, - вот и эта вершина взята!

Мы стоим на самой макушке горы, которую часа три покоряли и таки покорили, влезли, выкарабкались из последних сил, чтобы теперь сказать, наконец, себе, что любая вершина по силам, если видеть перед собой только небо...

- Здесь совсем мало места, - говорит Юля, озираясь вокруг.- Точно так же, как и на вершине твоей Пирамиды.

- Там полно места, - говорю я, - только негде сесть. Все время нужно идти, двигаться...

- Но куда? С вершины ведь только один путь - вниз...

- Нет: вперед!.. Но как можно не видеть, не чувствовать всей красоты этого феномена? - возмущаюсь я. - Преображение Иисуса - это ведь приглашение в Его дом: заходи, сними на пороге запыленные сандалии, сбрось измученные одежды повседневности, оторви глаза от земли и взгляни на небо... Заходи же!.. Смелее!..

- Не так-то просто стать Богом, - говорит Юлия, - для этого нужно...

- Бог так устроил нас, - говорю я, - что мы не можем без него обойтись.

Край земли! Здесь кажется, что мир вымер. И ни слова о Тине! Это - такое счастье...

- А знаешь, - говорит Юлия потом, - Цюрих и на этот раз, уже шестой год подряд, признан самым лучшим городом на земле для работы и жизни. Там что - живут все продвинутые и преображенные?

- В Цюрихе наша Пирамида уже выстроена наполовину.

- Как так выстроена? - удивляется Юлия.

- Так, - говорю я, - там старики умирают счастливыми.

- И в Канаде, говорят, тоже...

- И в Канаде, и в Штатах, и... Кстати, в Штатах идеи Пирамиды уже вошли в школьные учебники... Правда, этот кризис здорово все подпортил...

Когда однажды дождливая погода обрекла нас на затворничество, мы целую неделю не выходили из дома. Это было не в Цюрихе, не в Париже, не в Риме... И даже не в Антананариву. Какое-то заброшенное и забытое Богом селеньице в три ветхие хибары на краю земли. Но лучшего места на Земле я не помню...

А сюда мы рвались, как никуда прежде. Мы отвоевали это право на праздник у повседневности и сдаваться не собираемся. В начале мая здесь особенно хорошо, хотя зимы в Давосе нам тоже нравились. Был, как сказано, май, воздух был наполнен прохладой, все утопало в густой зелени, стекающей по склонам швейцарских Альп, и тишина пронизывала душу до слез. Тишина была такая, что слышно было, как распускаются эдельвейсы. Смешно было даже думать, что нужно куда-то бежать, от кого-то скрываться...(Разве что только от Тины?). Мы ведь никому ничего плохого не сделали, я предложил миру новый, как мне казалось, новый стиль жизни, где каждый в состоянии стать счастливым, жить долго, может быть, даже вечно, если укротить свои прихоти, подчиниться каким-то там новым законам сосуществования, хотя эти законы и придуманы много тысяч лет тому назад...

(Может быть, Тиной?).

Что в этом плохого? Ровным счетом - ничего. Но вот этот-то новый стиль стал теснить старые привычки, ломать прогнившие опоры, рушить устои... Люд встрепенулся, ожил... Оказалось, что новое-то как раз и не всем по нутру.

Отсюда - преследования.

И это невероятно, - и Тина среди этих преследователей! Что ей-то от меня нужно?!

- Смотри, - говорит Юля, - какая дымка!..

В Самадене (кантон Граубюнден) мы сняли комнату и, казалось, что спрятались от мира надежно: тишь, глушь, край мира... Наутро, чтобы совсем уйти от людей, мы решили покорить даже пик Кеш. До снега, казалось, рукой подать, но карабкаться по склонам, усеянным галькой, было не очень-то удобно: то споткнешься о выступ, то нога вдруг скользнет, ступив на камешек... Солнце уже взошло и стало теплей. Через час мы устроили привал в расселине Кеша, съели по бутерброду и выпили по стаканчику кофе.

- Кажется, в мире нет ничего, что могло бы тебе угрожать.

- Разве что только вот эти мелкие камешки, - согласился я.

Теперь было слышно, как они (потревоженные камешки), постукивая, катятся по склону.

Еще целый час мы добирались до снежной границы. Теперь перед нами был самый опасный участок пути. Приходилось ледорубом высекать в снегу ямки для ступней, шаг за шагом, я шел впереди, она следом...

Даже если оступишься - ничего страшного, склон не такой уж крутой, чтобы сорваться, можно ухватиться рукой за выступ скалы, за обнаженный корень кустарника или горного деревца, словом, никакой серьезной опасности не было. Кроме ветра. Кроме ветра, который здесь давал о себе знать резкими порывами и свистом в ушах. Мы достигли-таки вершины, когда солнце стояло почти в зените. Стало тепло, несмотря на ветер. Мы укрылись за валунами и так сидели плечо к плечу, одни в мире, наедине, в полной отрешенности...

Юля сорвалась на спуске. И дело вовсе не в порывистом ветре - соскользнула нога, я не успел поймать ее руку...

Я нес ее на руках до самого дома.

- Мне это очень нравится, - призналась она.

- Что?

- Ты носишь меня на руках.

- Мне тоже, - сказал я.

Тогда целых две недели мы провели в Швейцарии. Никто нас не преследовал, никуда не нужно было бежать...

Никто по нам ни разу не выстрелил. Казалось, повсюду горели маки...

- Маки?

- Казалось...

Но как быть с этим чувством удушающего одиночества? Ведь чувства никогда не лгут.

- Слушай, - говорит Юля, - где ты был? Аня звонила... Просила срочно перезвонить... Где ты был?

Вот и Аня... Они что - сговорились с Тиной?

«...что за ночь?! черная нечисть свистя пласталась по телу Земли, свивалась кольцами... тени качались безумно в отрыве от тел дерев... проткнуто небо медной окалиной око лунное мечено... пялится небо, словно циклоп одноглазый... шепчется тайно нечисть...».

- Хорошо-хорошо, - говорю я, - позвоню, позвоню...

И выключаю телефон.

А мне казалось, что Тина оставила меня в покое.

Что за день? «...что за ночь?».

«...пялится небо...».

 

Глава 27

«Зачем ты её убил?» - это как нож в сердце! Я думал и думал об этом. Жора Чуич не мог этого не учуять: Тина вдруг умерла. Ясное дело - Тина была царицей, и я играл ее окружение. Оказалось, не только я - все мы, все и каждый из нас вдруг стали ее слугами и прислугами, дворовыми и придворными. Все! Теперь я не могу вспомнить ни одного из нас, кто бы не сверлил меня взглядом при упоминании имени Тины. И вот Жора учуял неладное... Смерть! Только смерть Тины могла так пронзительно и вероломно сказать ему, что рушатся устои нашей Пирамиды. Выходит, что Тина и только она явилась тем плодоносным цементом, который способен сопоставить, слепить и напрочь склеить, сцепить глыбы наших душ, из которых с таким неимоверно тяжёлым трудом выстраивалась наша Пирамида. Жора это чуял, а я - знал наверное! И кому бы как не мне знать, что Тина - то единственное и неоспоримое... существо... именно существо, которое... как бы это точнее сказать... Вот: владыка! Одним словом - повелительница!

Повелевать!

- Строго, - говорит Лена, - строго и крепко.

- Но ведь самое-то забавное в том...

- Но она же...

- До сих пор не могу уяснить, что заставило Жору объявить на весь белый свет о моём проступке. И дело ведь ещё и в том, что...

- Возможно, он как-то...

- Это как сирена, возвещающая о налёте врага, как колокол всеобщей тревоги... Набат!..

- Да-да, - говорит Лена, - я тоже об этом подумала.

- Но ты-то, ты-то хоть можешь понять, что я никого не убивал.

- Вы оба с ним хороши. Один проорал на весь свет, другой тотчас признал вину. Вы словно сговорились. И все ваши - тоже... Видимо, эта ваша Тина давно уже была притчей во языцех... Ты мне можешь сказать наконец, чем, чем она так знаменита? Чем она вас так восхитила, подвигнула, заворожила?..

Или вооружила?!

- Лен, мы пошли по десятому кругу. Я сколько помню и знаю Тину, только и думаю об этом - кто она? И зачем вот так - обухом по голове - свалилась на нас. Как только я пытаюсь выговорить это вслух, меня охватывает какой-то внутренний трепет и, не стыдно признаться, - страх... Ага, страх... Он заплетает язык, сковывает движения, туманит ум... Чувствуешь себя идиотом. Потом всё проходит, но как только...

- А знаешь, я тоже заметила...

- Вот видишь... Её имя - некий сакрал, какой-то зов что ли, из глубины веков... Да мало ли Тин бегает вокруг нас, но все они... как мы с тобой... Но как только...

- Да-да... я тоже...

- Некий дух, что ли... Почти стопроцентный дух! Тела нет! Нет тела! Только дух и дух, и один только дух! Хотя есть какая-то там совсем незначительная часть Тинкиного тела. Когда она приходит ко мне...

- Приходит?

- Бывает, что я прямо как наяву...

- Наверное, всё-таки во сне?

- Бывает... Как наяву! Я даже могу коснуться её руки. Или... А однажды... И ведь что очень важно - я её в глаза никогда не видел! Но одна её строчка «Сейчас ты разожмёшь ладонь, и бабочка с помятыми крылами взлетит искать очередной огонь, похожий на лавину и цунами...», одна её строчка перехватывает дыхание и вызывает судороги в горле. И ты же понимаешь, что никаких писем от неё я не получаю, что нет никакого электронного ящика, что всё это - лишь плод моего воображения... Больного? Я бы не сказал. Это не болезнь - это дар предчувствия, предвидения и способности улавливать какие-то внеземные флюида. Мой дар! Или её. И я заметил, чем чаще ты с этим сталкиваешься... ну, контактируешь, тем лучше воспринимаешь, тем больше тебе хочется это слушать... Касаться рукавами... Это как зов, как песня сирен... Понимаешь меня?

Понимаешь меня?

- Да чё уж тут...

- Я не возьмусь сравнивать Тину с Иисусом...

- То есть?.. Ты...

- И вот ещё что... Она - как змея, уползающая от камнепада перед землетрясением, как слон, убегающий с побережья от волны цунами. В ней есть нечто глубинное, дикое, нечеловеческое... Инстинкт предугадывания и самосохранения. Как у Жоры, но... Хэх! Чуич чует нечто неопределённое, какую-то невнятную тревогу или... Тина может это точно сказать... Одной строчкой, словом...

«...и бабочка с помятыми крылами взлетит искать очередной огонь...».

От которого не спрячешься! Понимаешь меня? Она как тот буревестник, как предвестник... не побоюсь сказать - Армагеддона. Как те трубы Апокалипсиса, помнишь?..

- Конечно, помню!

- Как голос Неба... Ну, что-то такое... очень земное, животное, но идущее аж от истоков жизни и вместе с тем и Божественное, Небесное... Вот такое редкое сочетание. Причём бестелесое совершенно! И безголосое. Я ведь не знаю её голоса совершенно! Но всегда слышу её! Понимаешь?..

- Телепатия...

- И вот Жора... Он распознал... Ты то хоть знаешь, что я никого не убивал? Ну, вообще... Бред какой-то! Я только позволил себе... Даже не позволял! Я просто дико устал... от её опеки. Как бы это поточнее сказать... Груз совершенствования! Ага, гора груза! Куда я ни ткнусь - везде Тина! Впечатление такое, что она сидит у меня на шее и указывает, как мне поступать! Выставила на моём пути знаки и указатели - некуда деться!.. Чуть в сторону и - просто пропасть!.. Понимаешь меня?

- Смутно...

- Я не могу даже... не то что... Анька задрала... Юля перестала со мной разговаривать... Не совсем, но дала понять, что я... А Ната, та вообще... Ой, да ладно... С этими женщинами сама знаешь...

- Да знаю, знаю...

- И что значит убить? Зачем Жора произнёс это слово? Всуе - нельзя! У меня просто поехала крыша... Ну, так... слегка... Мне захотелось свободы, свободы... Это как ливень с молниями и грохотом громов! Хочется бежать, лететь... Выпростать себя из всех одежд, из всех правил и осторожностей... Ну, знаешь... как...

- Представляю...

- Хоть глоток дождя! Но я ведь только подумал, а Жора тотчас и пригвоздил: зачем ты убил? Никого я не убивал! Я что полный дурак убивать?! Тину?!! Да вы что сдурели все?..

- Тихо, тихо ты... умный, умный...

- Юрка, тот вообще сказал, что я съехал... Он тут же прилез со своим диагнозом - «Рест, ты полный трус!». Юрка обвинил меня в трусости, представляешь? Причём на полном серьёзе! Этот его поли... как там его, ну, эта хреновина... полиграф, что брехню чует, тотчас выдала - «трус, трус, трус...». Да чего мне бояться? Но как только я увидел диагноз детектора лжи, я тут же с ним согласился. Не показывая вида, конечно. Но, признаюсь, - забоялся. Лгать-то я, сама знаешь, ни-ни... А вот... И боюсь же, боюсь... Это не трусость, ты меня знаешь, я боюсь потерять Тину. Боюсь до смерти! Как только это случится (не дай Бог) я тут же кончусь! Жизнь тотчас вытечет из меня. Из огнетушителя. Так что если Ты меня, Ти, слышишь, - знай это!

- Она слышит, слышит, - шепчет мне Лена, - на, держи...

- Что это?

- Малиновая... Твоя любимая.

- Умеешь ты угодить! Лен, спасибо тебе огромное...

- Пей уже... И поспи... никуда твоя Тина не денется.

- Никуда? Правда?!

- Уверена! Ты уже её оживил.

- Правда?!!

Успокоенный я уснул, и уже с утра был на ногах. Мы снова все собрались вокруг Жоры, наблюдая за нашими клеточками. Вот пришла и эта победа, и еще один маленький успех. Огромный!

Этот танец может продолжаться вечно. И мы готовы наблюдать его до тех пор, до тех самых пор, пока...

- Как тебе? - обратился я к Жоре.

Он только повел плечом.

О Тине - ни слова.

Какое-то время я, ведущий, еще продлевал наш всеобщий восторг, а потом, признаюсь, вдруг стал черств, безжалостен и несносен. Нам нельзя выбиваться из графика, ну никак нельзя. Нужно было брать себя в руки. Тина тут ни при чём! К тому же все когда-нибудь да кончается. Я просто призван был разрушить (c'est la vie!) и эту радость, и принять на себя лавину укоров и разочарований, которая вот-вот накроет меня, как только я нажму красную кнопку. А что делать? Кто-то ведь должен и радости разрушать. Щелк! Теперь экран черен. Лавина несется мимо, и теперь...

Теперь дело за Аней!

Вперед, Анечка, вперед, родная!..

Теперь всеобщее внимание переключилось на Аню уже припавшую своими дивными серыми глазами к бинокуляру микроманипулятора.

- Вы все мне мешаете, - едва слышно сказала она, и этого было достаточно, чтобы мы тихим ручейком заструились за дверь.

- Рест, останься...

Я никуда и не уходил, сидел рядом на высоком табурете и смотрел на нее. Ее тонкие милые пальчики, я заметил, уже вращают рычажки управления микроскопа. Задача заключалась в том, чтобы из этих клеточек вытащить живые ядра и заменить ими ядра яйцеклеток. Это филигранная техника, которой, даже при огромном желании, упорстве и усидчивости, мог овладеть далеко не каждый, была доступна лишь тем, у кого наряду с терпеливостью и жаждой поиска был и божественный дар целителя. Целителя, врачевателя и, я бы сказал, сеятеля добра. Именно! Сеятеля тепла, света, чистоты... Мало было того, чтобы вытащить из яйцеклетки ее родное ядро, энуклеировать ее, нужно было, чтобы ядро клетки кожи нашего кузнеца прижилось еще в ней, пришлось ей, так сказать по вкусу и стало той завязью, которая, по нашим благим намерениям положила бы род новому клону. Здесь одного биополя было мало. Требовалась душа Ани, ее дух, умноженный на ловкость и ласковость ее рук. Это редкий дар избранных Богом, дар продвинутых и посвященных. Вот за этим-то даром я и гонялся по Парижу, по всему свету. Мало было овладеть только техникой, требовалось в эту яйцеклетку вместе с чуждым ей ядром вдохнуть еще и порцию жизни. Я волновался не меньше Ани.

- M'y voila (так вот! Фр.), - сказала она, не отрываясь от бинокуляра, когда дверь захлопнулась, - я надеюсь, у тебя хватит мужества признать, что твоя Пирамида может и не состояться.

Мысль о Тине копьём пронзила меня! Только мысль - молнией!.. Вдруг её голос... Я узнал бы его среди грохота ста канонад:

- «... ты разожмешь ладонь... И бабочка с помятыми крылами...».

Я словно нырнул в ледяную прорубь! Я не знал, что ответить на эти слова, но, секунду подумав, сказал:

- Знаю.

И разжав ладонь, вижу бабочку... С помятыми крылами...

Я знал только одно: Пирамида была вот в этих изящных пальчиках. Аня больше не сказала ни слова. Она продолжала работать, и я слышал только ее ровное дыхание. Когда все вскоре вошли, я только поднял руку вверх, чтобы они не шумели. Энуклеация яйцеклеток была простым и привычным делом.

У Ани не дрожали руки, и мне оставалось только следить за движениями ее нежных и уверенных пальчиков. Хотя меня так и подмывало вмешаться в этот порядок движений, хоть что-нибудь подсказать, поправить, помочь... Это как, сидя рядом с водителем, рассказывать ему, в какую сторону вертеть баранку или с какой силой давить на акселератор, чтобы ехать так, как тебе кажется нужно. Потом мы следили за тем, как на экране пульсировала новая жизнь.

И я снова думал о Тине...

И не помню - говорил ли тебе? Как только Жора произнёс своё роковое «убил», все экраны вдруг почернели... все клеточки наши тотчас замерли, защетинились и потускнели... жизнь слегла и стала вдруг их покидать, ты заметила?

- Как я могла это заметить?

- Не знаю... Должна! Я же видел это собственными глазами и все видели, все... Потому-то так и набросились на меня, ели зырлами своими, жрали, сопя и раздувая ноздри... уродцы... не понимая главного, понимаешь меня?

- Теперь - да.

- И как только я её оживил, ты заметила, клеточки тотчас дали рост, дали рост, ты заметила? Засветились, заиграли... Я даже слышал, как они рассмеялись, радуясь, радуясь... Ты заметила?

- Да, теперь - да!

- Вот видишь! А вы говорите...

И я снова думал о Тине...

Думал: как же я, Ти, без Тебя?

Живи уж... Пожалуйста!))

Vivre et laisser vivre (Живи и давай жить другим! - Лат.).

- А что Аня?..

- А что Аня?..

...и бабочка с помятыми крылами взлетит искать очередной огонь...

Ооооооу!..

 

Глава 28

Только часам к шести вечера, солнце уже пробивалось сквозь жалюзи с другой стороны комнаты, мы увидели на экране вполне жизнеспособную яйцеклетку. Она напоминала ленивую живую каплю масла, взвешенную в мутноватой слегка опалесцирующей воде. При большом увеличении можно было видеть ее возмущенную волнующуюся поверхность.

- Как...

- Как...

- Как...

Мы точно зачарованные смотрели на это чудо жизни, призывая всю свою поэтическую силу и мощь, чтобы не обидеть ее недостойным эпитетом.

- Как головка еще спящей, но и пробуждающейся Эриннии, - едва слышно, словно боясь разбудить Эриннию, прошептала Нана.

И все мы как по команде кивнули: да! Как головка!..

- Oh, isn't it lovely! (О, какая прелесть!) - пролепетала никогда не видевшая яйцеклетку Кэмерон.

Для меня же впечатление было такое, будто уснувшую медведицу силой вызволили из глубокого плена сладостной зимней спячки, и теперь она готова выплеснуть нам все свое недовольство. Реснички трепетали, словно стебельки ковыля. Она была окружена мерцающим красновато-оранжевым ореолом. Яйцеклетка жила! Об этом свидетельствовали все датчики, следящие за ее метаболизмом. Кислород и АТФ, и ГТФ, и...

Мы сидели теперь в креслах, с наслаждением жуя бутерброды и потягивая кофе, запах которого нравился, видимо, и ей, и ждали только одного - перетяжки. В обычных условиях она появлялась через несколько часов после проникновения в клетку спермия. Мы же ускорили процесс созревания биополем.

- Ну же, родимая, - не удержался Стас, - давай быстрей!..

- Дуйся, дуйся, - торопила Тисам.

Что давай-то, подумал я, сюда бы Ли, где Ли?.. Или Тинку!

- Festina lente (Cпеши медленно, - лат.), - сказал Юра.

Желобок, образовавшийся по экватору зиготы, на наших глазах превращался в ров, словно тело нашей красавицы как раз по талии ловко заарканили лассо и затягивали до тех пор, пока перетяжка не разделила ее на две равные части - две клетки, из которых через известное время образовалось четыре...

- Как переспелая ежевичка, - сказала Янка.

Процесс пошел: морула, затем...

- Как ягода морошки, - сказала Тамара.

Я вдруг подумал, что вот так же, как Афродита из пены, могла бы вызреть и настоящая Тина, живая, смеющаяся, бойкая, рыжая-рыжая... Сперва Тина-клеточка, махонькая, почти невидимая, затем... Э-эхе-х... Пока мне не за что зацепиться... Ведь то, что мне иногда слышится или видится во сне... Тинин бред... Вернее, мой бред о Тине... Его ведь ни на какие ворота не намотаешь...

Эхе-хех...

Стас со своими искусственными матками и плацентами, хорионами и пуповинами и всей своей плодоносной кухней едва поспевал за усердно работающей Аней. Глядя на нее со стороны, нельзя было ею не любоваться. Прежде, чем поместить свеженькую зиготу в стенку такой матки, Юра тщательно изучал ее, зиготы, жизнеспособность по сиянию ауры. Эти огромные клетки, хранящие теперь ядра наших первенцев, плыли по фиолетовому полю экрана, как путеводные звезды по вечернему небосклону, и мы, как волхвы, устремились за ними в неизведанный новый мир с огромной надеждой на наших глазах сбывающейся мечты. Юра и сам был заворожен таким необычным удивительным зрелищем, выглядел торжественным и счастливым. Все зиготы светились по-разному, и это было в порядке вещей - каждая несла свой, так сказать, запас индивидуальности, но все они светились, сияли, блистали во всей красе своими жизненными красками, кружась в своем первом вальсе, смеясь и сверкая. В этом празднике рождества новой жизни Аня безоговорочно преуспела. Это, несомненно, ее заслуга, что наши клеточки задышали, заговорили, отвечая на наши вопросы. Ее и только ее. Все это понимали и Аня, может быть, впервые за многие годы была горда тем, что стала причастной к деяниям мирового значения, о масштабности которых в тот момент можно было только догадываться. Так глаза ее не блестели ни в Париже, когда мы бродили по Булонскому лесу, ни в том далеком счастливом, сверкающем молодостью подвале бани, когда она была по уши влюблена в меня...

- И Аня, и Юра, - продолжаю я, - с особой тщательностью относились к своему делу, и по всему было видно, что эта работа доставляет им огромное наслаждение. Каждый шаг, каждое их движение были выверены и грациозны, и можно было смело говорить, что их геномы (и они это признавали!) реализовались вполне. Так вот в чем смысл их жизни! Они светились, их глаза сверкали, они были счастливы. И было от чего: ведь мы совершили паломничество в неизведанную страну Творения. И та Анина угроза, когда мы с ней остались вдвоем («я надеюсь, у тебя хватит мужества признать, что твоя Пирамида может и не состояться»), мне казалось, вскоре забудется. Но утром при встрече Аня задала мне новый вопрос:

- И какой же стиль отношений ты теперь мне предлагаешь? - спросила она, когда мы встретились.

Если бы я мог знать! Но не мог же я разорваться!

О Тине я старался не думать. Я давно уже возвёл её в ранг Мастера, а сам прикинулся Маргаритой! Чтобы Мастер диктовал мне свои доводы и предложения... Свои наставления. Да хотя бы притчи, а что?! Кто-то ведь должен диктовать! Бог дал мне Тину! Так давно повелось в мире - кто-то Цезарь, а кто-то его Брут, кто-то Иисус, а кто-то Его Иуда... (или Его Магдалина), Македонский и Диоген... Дон-Кихот и Санчо Панса, Гаргантюа и Пантагрюэль... Мир пар! Пары мира! Ромео и Джульетта, Юнона и Авось... Да хоть тот же Галкин со своей Аллой! («Если бы не ты... Не ты... Не тыыыы...». Ах ты, Господи, Боже мой!).

А мы с Тиной? Чем мы не пара?

Тина - Мастер? Дурацкий вопрос! Я и подался, и подвинулся в Маргариты, чтобы время от времени слышать её... Вдруг её голос:

«По поводу Маргариты - еще раз наденешь юбку и будешь строить свою Пирамиду сам!».

О, Святая Мария!..

Сам!..

Да как же я - сам?!. Сам я - ничто... И Ты это точно знаешь!

- Я, что ли, - знаю? - спрашивает Лена.

- И ты тоже...

Сам!

«Топить в просторном просмолённом доме печь. Беречь тепло, слова, дрова и свечи. Ещё патроны надо поберечь. Иначе от тоски отбиться нечем...».

В ожидании Тины я законопатил все щели, просмолил и стены, и пол, и потолок, чтобы беречь и тепло, и слова, и дрова, и свечи... И приобрёл двустволку (калибр - 20. Вес 2,75 кг. Длина стволов - 725 мм, сверловка: правый ствол цилиндр с напором; левый - чок, длина патронника 70 мм, стволы не хромировались. Диаметр бойка 2,5 мм. Усилие спуска: передний спусковой крючок 2,75 кг; задний - 3,0 кг.), ящик патронов... Пристрелял прицел...

Чтобы точнёхонько бить в десятку, отбиваясь от тоски...

В ожидании Тины...

Сберегая для неё и тепло, и свечи...

И целый ворох совершенно непознанных, неизведанных слов...

Живя ожиданием...

Ба-бах!..

Раз уж я тебя оживил...

 

Глава 29

- Знаешь, - говорит Юлия, - твой Фукуяма, торжественно возвестивший лет пять тому назад о конце истории, недавно заявил, что говоря о конце истории, он имел в виду не совершившийся факт, а то, что ждет нас в ближайшем будущем. „Началась ли история опять?»- спрашивает сегодня он.

- Началась ли? - спрашиваю я.

- Либерализм, демократию и рынок он объявляет универсальными ценностями планетарного масштаба...

- Очередная сказка, - говорю я, - о бесконфликтном будущем человечества... Сегодня в моде уже Хантингтон. Он делит человечество на цивилизации по первичному признаку этно-конфессиональной идентичности и утверждает, что цивилизации обречены на конфликты.

- Все эти рамзесы и хаммурапи, платоны и аристотели, македонские и цезари, макиавелли и монтескье, оуэны, мальтусы, локки, фитхе и беркли, гегели и гоголи, кьеркегоры и канты, фрейды и фроммы, все эти марксы-энгельсы-ленины-сталины, все эти...

- Именно!

- Что от них толку для человека?

- Толк очевиден - это движение мысли из пещеры к свету. И последняя зрелая мысль - любите друг друга!..

- Да, - говорит Юлия, - это шаги от зверя к Богу, но от этого во рту слаще не стало.

- Да, - говорю я, - все они только описывают то, что хотят видеть, не давая себе труда указать бесконфликтный путь развития... Что же касается рынка, где человек человеку - волк, то он, рынок, не может быть планетарной ценностью, скорее всего рынок - это бесконечная война, да, собачья грызня за кость планетарного масштаба...

- Значит...

- Да, - в сотый раз повторяю я, - спасение человечества в Пирамиде. Только повсеместная диктатура и селекция совершенства способны изменить его пещерное сознание. И без очередного плодоносного зачатия человеческую породу не осилить! Неужели не ясно?..

- А что ты думаешь о детях индиго? - спрашивает Юля.

Что я думаю о детях индиго? Ничего не думаю. Я просто знаю, что дети...

- Рестииик, э-ге-э-й! Ты где, ты куда пропал?

- Юсь, - говорю я, - представляешь...

- Ты не ответил.

Я забыл, о чем Юля спрашивала. А... все равно!

- Вот-вот, - говорю я, - надо усердно трудиться над тем, чтобы укротить бег собственной плоти и создать в себе тишину и покой...

- Ты говоришь, как какой-то философ.

- Я и есть философ.

- А мне по душе, когда ты стреляешь из рогатки в попытке сбить с дерева созревшее яблоко, не повредив его кожицы. Особенно мне нравится, - говорит Юля, - когда ты споришь с дельфинами о преимуществах Моцарта перед Вагнером.

- Они умнее людей.

- Но как с ними можно спорить?

- Они умнее людей...

Юля не отступает:

- А вчера ты говорил, что в результате глобального потепления Альпы лишатся трети горнолыжных курортов.

- Во всяком случае, здесь, - говорю я, - вот на этом самом месте, где мы стоим, через десять-пятнадцать лет будет глубоководное озеро.

- Живописное озеро у подножья Альп!..

- Да, - соглашаюсь я, - сначала озеро, а потом и потоп... Если они откажутся от строительства Пирамиды.

Мой скепсис непобедим.

- А знаешь, - говорит Юля, - если бы люди находились в равновесии с природой, то их, как и других, аналогичных по массе и весу животных, сегодня жило бы на Земле всего сто тысяч человек. Ты это знал?

- Вот они и жили бы в Пирамиде! - говорю я.

Юля молчит. Затем:

- Значит, Земле тяжело нести груз семи миллиардов?

- Ты сказала, - говорю я.

- В прошлую пятницу, 25 сентября, - говорит Юля, - Global Footprint Network сообщила, что наступил Earth Overshoot Day - день, когда человечество, израсходовав возобновляемые ресурсы, имеющиеся в его распоряжении, стало поглощать ресурсы, предназначенные для будущих поколений.

- Ну вот, - говорю я.

- Что «Ну, вот»? Человечество стало особенно прожорливым за последние десятилетия. В настоящее время мы расходуем на 40% больше того, что Земля может произвести. И если рост потребления не прекратится, то уже в 2050 году придется искать планету-близнец, чтобы использовать ее как сырьевой придаток.

- Ну вот, - повторяю я, - нам без Пирамиды...

- Я так и знала, что ты так ответишь!

- Ну вот...

Юля молчит и уже через минуту меняет тему:

- Ты мне так и не ответил: мы приглашены на церемонию вступления на престол принца Альберта?

- Там будет очень узкий круг.

- И Аня будет?

Я не знаю, что ей ответить. И думаю о том, что завтра уже Новый год! Как летит время!

- И Аня там будет? - снова спрашивает Юля.

Аня! Если бы Аня... Что я могу на это ответить?

- Нет, - говорю я уверенно, - Ани не будет.

Если бы Аня могла там быть!..

- А Тина? А Тина твоя там будет?

- Зачем ты так шутишь?

- Хорошие шуточки! Ты же без неё уже шагу ступить...

- Юсь, перестань... Перестань, пожалуйста. Хоть ты-то...

- Мы, наконец, едем ужинать? Ты ей звонил?

- Тине?

- Ане! Она просила...

- Непременно, - говорю я, - а как же!..

- Что?!

- Едем, - говорю я, - ужинать...

И вручаю ей маленький пистолет.

- Что это?

- Новогодний подарок. Держи!..

Убей меня!.. Лучше убей...

«Нас не милуют боги, цари и знаки,

Не тряси цепями и не юродствуй...

Поджидает голодных с похлёбкой Иаков,

Чтоб жратвою меняться на первородство...».

Лучше убей...

Чем жратвою меняться...

 

Глава 30

Итак, прогонка с геномом кузнеца прошла успешно! Все обновленные яйцеклетки мы заморозили, а недельные зародыши пустили на банк стволовых клеток. Мы не имели права рисковать Эйнштейном, Леонардо да Винчи или тем же Лениным, нет! Мы принесли в жертву геном кузнеца, и кузнец сделал свое великое дело! И теперь вопрос встал ребром: кто же все-таки первый?! С того самого момента, когда у нас с Жорой появилась мысль о наполнении нашего поселения первыми горожанами мы, конечно же, не переставали мысленно вести отбор - кто?! Кому мы доверим эту громогласную честь? Требовался наш Гагарин!

Мужчине!

Не было никаких сомнений, что это должен быть только мужчина.

Первый фараон Аа, Гильгамеш, Навуходоносор?.. Или Ашшурбанипал?

Или все-таки Адам?

Имени Иисуса назвать не осмелился никто.

- Тутанхамон!..

Когда об этом зашла-таки речь, мы одновременно произнесли это имя. Тутанхамон стал самым известным из фараонов. Его мумия стала одной из доступнейших для исследователей, некоторые ученые пытались воссоздать его внешний облик и у нас, к тому же, был готов уже материал для клонирования. Как мы его добывали - это целая история. Тутанхамон был среди первых наших жителей, но не первый. Адам и Ева, Каин и Авель... Или Лилит? Первая из первых! Кстати, о Лилит. Все женщины вышли, как известно, из ребра Адама. Потому-то они и сладенькие такие... Как поджаренные в собственном соку бараньи рёбрышки... Ты же помнишь, какое это наслаждение, похрустывая сахарными косточками...

- Прям слюнки текут, - признаётся Лена, - мог бы и угостить.

- Вечерком! Потерпишь?

- От тебя дождёшься...

- Приглашаю, - торжественно произношу я.

- От тебя дождёшься, - не верит Лена.

- Так вот, - продолжаю я, - когда я спросил Тину о её родословной...

- Тину? Ты спросил?..

Лена не понимает, как я мог спросить Тину.

- Рест... Уже не смешно. Ты можешь хоть на время оставить Тину в покое?

- Она сказала...

- Интересно...

- Она так и сказала: «Я не...».

- Продолжай-продолжай... Смелее! Что ещё она тебе такого сказала, что ты так сладострастно уцепился за неё?

Сладострастно? Разве это заметно? Да нет никакой страсти! Есть дело, есть только дело, думаю я, которое без участия Тины (и только слепой уже этого не видит!) ни на шаг, ни на йоту не сдвинется с мертвой точки. Я это уже усвоил, несмотря на, казалось бы, явные первые успехи с геномом кузнеца. Тоже мне придумали - страсти!.. Хотя, правда... Если смотреть правде в глаза... Трудно глаза отвести. От Тины-то... Трудно-трудно!..

Ты засыпаешь, нагим откровением, накануне рассвета.

А я становлюсь отражённым дыханием. Кофейным летом.

Стекаю росистыми каплями с ласковых маков.

И в сны твои запросто вхожа. И сны - одинаковы.

А там - галдящие толпы, быков табуны, легионы спартанцев

берут Колизей...

Берут Колизей... И в сны мои - запросто, запросто!.. Мне кажется, что теперь я только и живу в своих снах. И мы там с Тиной там, в снах...

При чём тут сладострастие?!

- Так что же она сказала? - ещё раз спрашивает Лена.

- Я, - сказала она тогда, - не из ребра.

Стекаю росистыми каплями... с маков...

- То есть, - не понимает Лена, - из чего же? Из печёнки или из селезёнки?

Я молчу, затем:

- Не из глины, понимаешь? И не из человеческой плоти - из... гранита... если хочешь - из мрамора или хрусталя... Здесь значение имеет... твёрдость духа, понимаешь?

Мы снова узнаем друг друга из тысячи тысяч,

Из миллионов минутных случайных попутных...

- Не-а, не понимаю. Понимаю, что не из глины... И какая разница - из глины или хрусталя? Скажи ещё - из обожжённого кирпича. Песок, глина, цемент и - пламя! Она ж у тебя рыжая, помнится? Твоя Тина напоминает мне...

И взглядами встретимся...

- Из хрусталя... Нет... Какой там хрусталь?! Тина - если хочешь - алмазная! Чистый углерод! Если хочешь!.. Бриллиант каратов эдак под...

- Да ясно мне, ясно... Тут уж хочешь - не хочешь...

И где-то однажды сбудемся...

- И уже не требуется никакая филигранная огранка, понимаешь? Бриллиант он и есть бриллиант! Поэтому Тина...

- С тобой всё ясно, - говорит Лена, - что там было дальше?

А что дальше, дальше известно:

- И где-то однажды сбудемся! - уверяю я.

Лена не понимает:

- То есть?

- Затем, - говорю я, - пришел очистительный Потоп, оставивший нам Ноя с женой и каких-то там тварей по паре... Этих мы оставили в покое. Не то, чтобы воссоздать их геном для нас оказалось непосильным делом, нет, но это требовало скрупулезной и тонкой работы в течение длительного времени, а нас уже поджимали сроки, и мы махнули на своих прародителей рукой. А зря! Как потом оказалось, и об этом твердит Библейская заповедь, родителей надо чтить в первую очередь.

Значит, Тутанхамон!

- Как бы нам не напороться на месть фараонов, о которой трубят все газеты! - осторожничала Тамара.

Мы прекрасно представляли себе, что первый наш блин не должен ляпнуться комом. Что первая Пирамида, какой бы она не оказалась кособокой, должна быть принята миром, как спасительный очаг, как соломинка в бурном потоке истории, как первая капля дождя в засушливое время года. Но и как отборное зерно, нашедшее благодатную почву. Да, как стержень жизни, как ее основа, как кость, на которой вскоре нарастет мясо новой жизни. В то же время нам хотелось спрессовать в Пирамиде историю, все эпохи и эры, все часы и века. Человек появился в эпоху голоцена? Прекрасно! Первый неандерталец? Прекрасно! Или кроманьонец? Прекрасно! Но не всех же перволюдей нужно совать в нашу Пирамиду. Не всех поголовно, но только тех, кто оставил заметный след в истории человечества.

Значит, Тутанхамон! А как быть с Эхнатоном и Нефертити? Эта достойная пара тоже требовала места под крышей нашей Пирамиды. Во-первых, этот Аменхотеп IV, назвавшийся Эхнатоном, впервые в истории предложил миру единобожие. Встать и сказать в те времена и во весь голос, что Бог один на весь свет, разве не в этом величие Человека! Правда, вскоре эту великую идею выбили из голов людей преемники Эхнатона, тем не менее, благодаря этой идее он остался в памяти потомков. Так бывает в истории, что безмозглые правители запоминаются своей тупостью. С Эхнатоном все было наоборот. И с тех пор никто не осмелился встать во весь исполинский рост и произнести эти великие слова во всеуслышание: Бог един!!! И едино Его создание - человек. Нет ни рас, ни религий, ни стен, разделяющих людей, нет разноголосицы и разногласий, кровь у всех одинакова - красная, как пожар в ночи, как свет солнца, ДНК - едина на всех, на весь мир людей. Кто-то может этому противиться? Разве что убогий недоумок, бездушный недотепа, упырь, жалкое отродье, гад, гной, навозная куча и собачье дерьмо.

- Твой Валерочка? Или Переметчик. Или, скажем, вся эта твоя шушера... Ваш отстойник...

- Какой ещё отстойник, Лен?

- Ты же сам говорил - ужи, ежи, кроты, жабы... Инфузории и планарии... Весь ваш вонючий планктон.

- Даже вот Папа, - говорю я, - недавно сказал-таки о единстве людей... Мало того - он признал инопланетян!

- Да ну!..

- Ну да!..

- Нет, правда?!

- Да! Да-да!. Он признал! Он сказал, что вполне вероятно, они давно приходили к нам с неба... Невероятно!..

Мы, конечно, мучились, мучились...

- Нам не обойтись и без Клеопатры, - заявил Жора, - определенно! Какая же без нее может быть эпоха Египта?

- Любишь ты древних баб, - произнесла Ната, - у тебя просто тяга к этим нефертитям и клеопатрам.

Жора расплылся в улыбке:

- И Клеопатрам. Особенно последней, седьмой. Пусть она не красавица, но какой стратег и какая сучка! Определенно! Притвора и хитрище...

- Значит, - сказала Тая, - мы признали-таки: красота спасет мир. Наша женская красота!

- Красота умрет, - сказал на это Жора, - ум же останется с нами до могилы.

Затем были греки, римляне...

И вот уже сам Цезарь спешит к нам на поселение. Рим! Великий Рим! В Цезаре вся его империя. И коль скоро Цезарь нашел у нас свое пристанище, то и Брут должен быть где-то рядом. Формула жизни «У каждого Цезаря есть свой Брут» не должна быть разрушена нашими принципами заселения Пирамиды.

- Ладно, - сказал Жора.

- Не много ли египтян и римлян? А вавилоняне, а шумеры? - заметила Нана, - история ведь начинается в Шумере! А раз так, то я бы предложила нам фараона Снофру. От него ведь мир впервые услышал о пирамидах.

- Ты напомнил им всем о Тине, - говорит Лена, - она же, кажется, у тебя из... Кто там у неё в родословной - кажется шумеры? Или ассирийцы?

- Кажется, - говорю я.

- Как интересно! - восторгается Лена. - Представляю себе - живой Хаммурапи! Или Шаррукин!

- Это ещё кто такой?

- Саргон, - уточняет Лена, - Саргон Первый. Ну, тот что «истинный царь», помнишь?

- Ах, Первый!.. Истинный!.. Конечно, помню!..

Потом мы перескочили на Гильгамеша.

- Но как же без Гильгамеша?! - воскликнула Дженни. - Нельзя нам без него, нет, мы без него...

- Угу, - сказал Жора, - без Гильгамеша мы не выживем. Да!

Бывало, что мы даже ссорились, если чья-либо кандидатура не набирала достойных баллов. Доходило до смешного - мы с вождей переходили на начальников.

- Здяка, Здяка, Здяказдя...здя... - заикаясь, пробормотал откуда-то вдруг вынырнувший Валерочка, и, сняв очки, стал тщательно протирать стекла концом галстука.

- Ты где пропадал? - спросила его Ната.

- Болел... панкреатит... операция... Здяка возьмите...

Он стоял перед нами бледный и потный с синими полулуниями под глазами в дорогом белом костюме, прислонив ладонь левой руки к животу, а правой водружая дорогие очки на переносицу.

- Возьмете? - он смотрел на Жору молящим взглядом.

Жора молчал.

Здяк был Валериным прямым начальником, которому тот служил верой и правдой. Он, говорят, даже носил его портфель.

Жора молчал.

- А вы знаете, - вдруг с достоинством произнес Валерочка, - что тетрахлордибензопарадиоксин в шестьдесят семь раз ядовитее цианистого калия и потому...

- Как тебе удалось это проверить? - спросила Нана.

- Так что...

- Так что «что»? - Жора сушил глаза и скальп его уехал на затылок.

- Да нет, я так... - пробормотал Валерочка, - нет, ничего... Просто...

Помолчали... А что тут скажешь?

- И... и Переметчика, - робко произнесла Света Ильюшина, - вы просто о нем забыли.

На это все только улыбнулись. Повисла пауза, затем:

- Геометрия жизни, - тихо сказала Юля, - прежде всего. Я - категорична! Я настаиваю на том, что геном первого нашего жителя должен отвечать всем принципам нашей Пирамиды! Геометрия генома в том и состоит...

- А что это у тебя там, - Жора глазами указал на ее плечо, чтобы увести Юлю от её геометрии, - на плече-то?

- Рыбка, - сказала Юля, - Золотая рыбка, Gold fish.

- Почему на английском?

- Потому. Не перебивай...

Иногда ее категоричность меня просто пугала. По счастливой случайности Юлина «Геометрия совершенства» ни у кого не вызывала возражений, и вскоре привлекла внимание даже сильных мира сего.

- И вы взяли этого... Здяка, - спрашивает Лена, - Здя, Переметчика, Шуфрича, Шпуя, Авлова... Всех этих... ваших... я их уже не помню по именам... этих мокриц и планарий?..

- А как же! Для равновесия! Ведь у каждого Христа должен быть свой Иуда. Иначе мир рухнет.

Мы, конечно, всласть наслаждались своим ремеслом...

А вечером Жора позвал меня на пиво. Как в старые добрые времена мы пили банку за банкой, пробавляясь какой-то солёной сушкой и болтали, о чём попало...

- Интересно, - говорит Лена, - о чём? О бабах, конечно!

- О бабах! Конечно! О Еве и Нефертити, о Таис и Клеопатре... Аспазии и Суламифь... Мона Лиза и Лаура, и Беатриче... Даже об Анне Керн и Наташе Ростовой.

Когда сушки кончились, мы принялись за креветок... Как в старые добрые времена...

- Помню, помню я вас... алкашей...

- Стало светать. Мы уже пожали руки друг другу, чтобы поспать хоть немного, Жора задержал мою ладонь, крепко сжал, как капканом, заглянул в глаза:

- Да и вот ещё что...

Он дал волю моей ладони, прилепил себе на нижнюю губу сигарету и, прикуривая, так что я едва мог расслышать, пробормотал:

- Это край...

Я стоял и потирал ладонь о ладонь, не понимая, о каком крае он говорит.

- Тинка... - сказал он, выпустив первую порцию дыма мне в глаза, - Тинка... Знай это!..

Затянулся и даже закашлялся:

- Это - край... Эк-хе, эк-хе...

И тут вдруг начал декламировать:

Я в угрюмые сумерки рта -

слова пальчиками...

Мол, сидите там...

Не вы пя чи вай тесь...

Тесно.

Рано? Рана.

Рва... На... Я.

- Что-что? - не сразу понял я.

Это же её, Тинкины, стихи!

Он меня поразил!

- Рано? - спросил Жора, - нет - пора... Пора, мой друг, пора. Как думаешь? «...слова пальчиками...». А? А?!

И не ожидая моего ответа, повернувшись на каблуках, ушёл не прощаясь.

Сон как рукой сняло...

Я заметил это совсем недавно - Жорины глаза в синих васильках...

Как рваная рана!..

Одно лишь упоминание о Тине тотчас ярко высинивало его глаза - яростная киноварь, прям индиго какое-то! И они просто выпадали... Из орбит...

Не вы пя чи вай тесь...