Глава 1.

Я гнал от себя всякую мысль о прошлом. Никакого прошлого просто не было, был чудесный сон: абрикосовая дорога... Теперь бессонница ни на шаг не отпускала меня, преследуя словно коршун цыпленка. И в те короткие промежутки времени, когда мне удавалось немного поспать, я даже во сне старался завладеть ее вниманием, стремился не упустить ее, не отдать, удержать, бился за нее, как за каждую пядь родной земли, захваченной врагом...

 - Ты не в себе, - заметила Юля, - что-то случилось?

 - Если ты сваришь мне кофе...

 - С удовольствием!..

 ... но когда я просыпался и сидел чумной на кровати, глядя бессмысленным сонным взором на свои белые голые ноги, вдруг понимал: и эту битву я проиграл. Битву за ту, что... За жизнь, собственно говоря. Лучшую ли? Одному Богу известно. Ведь для того, чтобы это знать, эту лучшую жизнь следовало бы прожить.

 - Знаешь, у нас кончился кофе...

 - А который час?

 - Выпей коньячку...

 Как оценить качество жизни?

 И если удавалось ненадолго уснуть, мне снилось одно только слово: хро-мо-со-ма! С восклицательным знаком! Да-да, снилось слово. Без всякого образа, даже без намека на какой-либо образ, на какой-то клубок или нить, или... Просто слово: хромосома. И я сам прибавил к нему другое - Христа. Хромосома Христа! Какое небесное звучание! Яркое, как «крест».

 Нам удалось получить один-единственный клон Иисуса, один-единственный. Наши усилия не пропали даром. Мы собрали все Его Биополе в единый Дух! В Святой Дух!.. Пришлось потрудиться... Не зря ведь мы с Жорой и Юрой прошли весь Его Крестный путь. От камня до камня. До Гроба! В нашем распоряжении были и ниточка из Его плащаницы, и фрагмент Его ризы. Когда мы были в Софии Киевской, Жора ухитрился раздобыть небольшой ее кусочек, некогда принадлежавшей Михаилу Романову. Вот так с миру по нитке... В воссоздании Его Биополя мы побывали почти во всех Его любимых местах. Со сканером на плече! От Вифлеема мы прошли пешком по всем Тропам, побывали на Его любимых холмах и горах, заходили в пустыню, даже ходили по водам Генисарета и Иордана... Собственно, мы посетили каждый Его закуточек, каждый камень, где он мог сидеть отдыхая, каждое дерево, спасающее Его от зноя, каждый источник, утолявший Его жажду... Мы даже нашли могилу Пилата! И Матфея, и Иоанна, и Павла в самом Ватикане... Трудности были с наконечником копья центуриона Лонгинуса, так лихо и безжалостно нанесшем Ему удар под самое сердце. Не говоря уж о Чаше Грааля - этой нехитрой скромной рюмке из оливкового дерева высотой в каких-то там двенадцать сантиметров и диаметром в шесть... Совсем малюсенькая. Но до сих пор помнящая тепло Его рук. И Его губы! В эту Чашу Иосиф Аримафейский собирал кровь распятого Иисуса - Священный Грааль. Пришлось, конечно, приложить немало усилий, чтобы эти святые реликвии стали для нас источником Его Биополя.

 И, конечно же, Евангелия... От Матфея и Иоанна, и от Луки, и от Марка... Мы пробежались сканером также и по текстам апокрифических Евангелий евреев и египтян, и ессеев, 12-ти апостолов и Варфоломея, Иакова и Фомы, Иуды и Никодима, Петра и Евы... Неоценимую услугу нам оказали деяния Петра и Павла, Иоанна, Фомы и Андрея, а также Апокалипсис, «Пастырь» Ерма, Апостольские послания и Сивиллические книги... Нам удалось проникнуть и в библиотеку Ватикана и целых три дня и три ночи бродить датчиком сканера по притихшим святым страницам громоздких манускриптов. Здесь благоразумие оставило нас. Да, пришлось потрудиться. Святость ведь не такая простая штука, как кажется на первый взгляд. Святость же Иисуса - Иго! И стоит она дорогого...

 Главное же - Его кровь! Вот где праздничные хромосомы! Из двадцати восьми пятен крови, обнаруженных на плащанице... Она, кстати, точно такая же, как и на Тунике Аржантоя и Судариуме Овьедо! На всех этих святынях кровь принадлежит только Ему.

 - Правда?!

 - Редкая группа: АВ (IV).

 Лена, естественно, возбуждена:

 - Правда?! Слушай, и у меня четвёртая! - восклицает она. - И вам удалось взять...

 - Никто из нас так и не решился... Никто кроме Жоры. Он взвалил на себя эту ношу. Я поражался: разрывая цепи, которыми сам себя сковал, он бесстрашно ввязался в битву за Пирамиду. Да, он решился на героические усилия. Видимо, поэтому ему и удалось...

 - Скажи, - говорит Лена, - а у тебя какая группа крови?

 - Ясное дело, - говорю я, - четвертая! Какая же еще?

 - Значит, мы с тобой...

 - Ясное дело!

 Лена задумывается, затем:

 - А ты знаешь, что эта кровь принадлежит к редчайшей группе. Из всего многомиллиардного населения планеты она обнаружена лишь у полутора миллионов человек. Это, кажется, каких-то две десятитысячных процента. Жуть, какая редкость!

 - Да-да, - говорю я, подмигнув, - мы с тобой редкие птицы.

 - Да уж...

 - И, понимаешь, сказал тогда Жора, - продолжаю я, - теперь для власти над миром нам совершенно не нужны ни Копье Судьбы, ни Чаша Грааля... Ни античная камея...

 - Для власти над миром? - спросил я.

 - Ну да! Для власти глубокого понимания мира, - сказал Жора, - понимания и власти добра. И как только мы откроем миру этот самый строительный материал Вселенной... ну, «частицы Бога», мы тотчас же выстроим без всяких усилий твою Пирамиду. Вылепим...

 Он молча кистями обеих рук с растопыренными пальцами сымитировал работу скульптора, лепящего из глины свою вселенную. Затем кивнул и привычно дернул скальпом. Затем:

 - Беда не приходит одна... - как-то кротко и обреченно вдруг произнес он.

 - Какая беда?! - спросил я.

 Жора не ответил.

 - И все же, - попытался было я увести его мысль от беды, - Бог щедро одарил нас...

 - Бог скуп на щедроты, - прервал меня Жора, - и это Его дар.

 О какой беде он говорил? Он предчувствовал свое поражение?

 - И все-таки зря мы с тобой, - грустно проговорил Жора, - так и не применили наше основное оружие в битве за совершенство.

 - Какое еще оружие? - спросил я.

 - Ты ведь сам когда-то говорил, что...

 - Какое оружие? - перебил я его.

 - Этническое...

 Я был поражен Жориным признанием.

 - Но зачем?! Это же...

 Жорин скальп сперва нервно дернулся к затылку, затем медленно вернулся на место. Жора грустно посмотрел на меня и произнес с сожалением:

 - Мы так и не вычистили с тобой Авгиевы конюшни человеческой жадности.

 И он снова процитировал Сократа:

 - «...гораздо труднее - уйти от нравственной порчи...». Нам это не удалось. Зато мы отрыли, наконец, для мира его философский камень...

 - Открыли!

 - Отрыли, открыли... Гены Иисуса - вот Эликсир Бессмертия! Это ясно?

 Хм! Мне это было ясно всегда! Но не все ясно Лене:

 - Гены Иисуса?! Эликсир?! То есть... Как это?..

 Лена на секунду задумывается и вдруг радостно восклицает:

 - Ах, да!.. Ну да!.. Ну, конечно!.. Ну, как же?!

 - Это ясно? - снова спрашиваю я.

 - Ну ты что?! А как же!..

 - Другого, - заключил тогда Жора, - просто не может быть! Теперь важно напоить этим эликсиром всех и каждого. Вот задача! Ген Совершенства, а по сути, вот тот самый всенепременный и до сих пор так неприступно-неуловимый ген Духа - каждому и всем!..

 - Вот мы и постараемся, - сказал я.

 - Что ж, - сказал Жора, - узбеков вам.

 - Каких еще узбеков?

 - В смысле - успехов...

 Он улыбнулся, помолчал, затем:

 - И знаешь... шестьдесят девять - это шестьдесят девять... Как не крути, и какие бы ты не пил эликсиры...

 Да уж, как не крути! Что да, то да...

 - Слушай, я уже на два года старше Лео...

 Жора никак не мог раскурить свою трубку. Наконец ему это удалось.

 - А ты можешь себе представить, - неожиданно произнес он, - как будет выглядеть Земля после людей? Ты думал об этом?

 - Э-а.

 - Когда воцарятся амёбы... Или планарии... Или бледные спирохеты...

 Я об этом не думал.

 - Пройдут тысячелетия, и никто никогда не узнает, что мы с тобой жили на этом свете. Время нас съест и слижет все наши следы. А наследили-то мы вполне, так сказать, гаденько, да, вполне!.. Бззззз...

 Он сунул свою трубку в зубы, сложил кисти одна в одну и сделал несколько движений, словно умывая руки под струей воды. Затем левой рукой взял свою трубку - мой парижский подарок:

 - Мне хочется лишь одного, - выдохнув струю сизого дыма, тихо произнес он, - чтобы никто не нарушал моего одиночества.

 Затих на секунду и, снова улыбнувшись, добавил:

 - Но и не оставляли меня одного...

 Разве могло меня тогда потрясти предположение, что Жора так одинок?

 - Как? - спрашивает Лена.

 - Так безжалостно... Он, я полагаю, уже оторвался от земли, паря в небе, как жаворонок, но ее цепи еще крепко удерживали его. И все мысли его были там, внизу, на земле... Мысли о земле... О ее преображении.

 Но и на Небе!..

 - И долго ты собираешься её трясти? - спросил я.

 - Кого?

 - Свою Землю?

 Жора улыбнулся:

 - Пока мир не упадёт. Если честно - я опасаюсь успеха. Скоро, совсем скоро наше прошлое подпилит сук, на котором еще тлеет и теплится наша жизнь, но и подставит плечо нашему будущему. Как думаешь?

 Вдруг это и я признал: в прошлом у Жоры было большое будущее.

 И прошлое - прошло...

 

Глава 2.

  Вскоре все повторилось: и звезда на востоке, и волхвы, и их дары... Ведь всякое будущее содержит в себе частичку прошлого. И его, это будущее, нужно жадно звать, тянуть к себе, приближать... Сегодня! Сейчас!

 - И вам удалость? - спрашивает Лена.

 Я только нежно прижимаю ее к себе. Затем мы усаживаемся на свои места, и я, как ни в чем не бывало, продолжаю:

 - И представь себе, - говорю я.

 - Представляю...

 - Нам удалось получить один-единственный клон Иисуса, один-единственный...

 - Да, ты говорил...

 - Он быстро рос... Казалось, он был таким же, как все мальчишки его возраста: белокожий, густобеловолосый, вихрастый, ловкие руки и быстрые ноги, звонкий заливистый смех и густо-прегусто синезеленоглазый! Что сразу же бросалось в глаза - Его обворожительная улыбка! Точь-в-точь как у Жоры. Ему не было и трех месяцев, как все признали в нем Жору.

 - Слушай, - прилип я к Жоре однажды с вопросом, - как?! Как тебе это удалось?

 - Что?

 Он посмотрел на меня и не смог сдержать улыбки.

 - Не юли, - сказал я, - сам знаешь «что».

 Ясное дело, что меня интересовало, как Жоре удалось вылепить самого себя с геномом Иисуса.

 - А ты пораскинь своим утлым умишком, - продолжал улыбаться Жора, - потужься, подуйся, напряги свои мОзги...

 Он всегда делал ударение на «о», когда произносил это слово.

 - Я уже давно тужусь-дуюсь, - сказал я, - и никак не могу взять в толк...

 - Не укакайся, - посоветовал Жора, - а если серьёзно...

 - Стоп, - сказал я, - стоп. Не говори ничего!

 - Ну вот, видишь. Я тебя поздравляю.

 Бесконечно загадочны, но и неумолимы чудеса прикладной генетики!

 - И разве я мог бы такое кому-то доверить, - заключил Жора, - да никому.

 - Даже мне? - спросил я.

 - А тебе так тем более. Ты же...

 - Что?

 - Да нет, ничего. Ты - гений, это ясно всем, но этого мало для спасения мира. Здесь нужна жертва. Ты же...

 - Что?

 - Завтра расскажу, - ушел Жора от ответа.

 Он сощурил глаза, словно вслушиваясь в грохочущую тишину мира, выдержал паузу, затем:

 - Я вот о чем думаю...

 Он снова умолк, изучая меня взглядом и как бы угадывая, можно ли мне доверить свое откровение, и, по-видимому, доверив-таки, продолжал:

 - Понимаешь, вся жизнь на земле сосредоточена в генах. Геном жизни, по сути, это и есть геном Бога. В каждом из нас сидит и ромашка, и лютик, и тля и гаденыш... Ты же сам знаешь, как иногда становишься то лисицей, то дятлом, то желудем, то простым гадом. Разве ты не замечал в себе гада?

 - Гада?

 - Ахха... Такого ублюдка, жалкого гаденыша? Его гены сидят в тебе, притихнув, посапывая себе в тряпочку до поры до времени. Пока они не востребованы. А потом вдруг - бац! Опс! Ты гадишь и гадишь...

 - Опс?! - выкрикиваю я.

 - Ага - опс! - говорит Жора. - Рассыпая вокруг себя горы вони. Пссс... Бзззз... А потом вдруг становишься пионом. Источаешь дурман неслыханных ароматов. Или лопухом, или...

 - Лопухом, - кивнул я.

 Вдруг Жора умолк. Порыскав в карманах, нашел телефон, что-то там кому-то говорил-говорил, и когда кончил, вернулся к своим мыслям.

 - Я прав? - спросил он.

 Я кивнул.

 - Вот и пораскинь своим утлым мозгишком, - сказал он, - куда и как ты живешь? Для человека геном Бога сосредоточен в Христе, в нас же - всякой твари по паре, ну и лютиков с чертополохом... Всего - полно!..

 Он весь вечер говорил-говорил, убеждая меня в том, что у него просто не было иного выхода, кроме как подмешать свои гены к генам Иисуса.

 Я только слушал...

 Тинка бы сказала: одна говорильня...

 Итак, нам удалось клонировать Иисуса, Он рассказал:

 - Я помню, мне было лет пять или шесть, и это было весной и, кажется, в субботу, мы играли у ручья... По уши в грязи, конечно же, босиком, с задиристыми блестящими глазами, вихрастые мальчуганы, мы строили плотину. Когда перекрываешь ручей, живую воду, пытаешься забить ему звонкое горло желтой вялой мясистой глиной, которая липнет к рукам, вяжет пальцы и мутит прозрачную, как слеза, нетерпеливую воду, кажется, что ты всесилен и в состоянии обуздать не только бурный поток, но и погасить солнце. Я с наслаждением леплю из глины желтые шарики, большие и маленькие и бросаю их что есть мочи во все стороны, разбрасываю камни, и в стороны, и вверх, и в воду: бульк!.. У меня это получается лучше, чем у других. Гладкая вода маленького озера, созданного нашими руками, пенится, просто кипит от такого дождя, и я уже не бросаю шарики, как все, а леплю разных там осликов, ягнят, птичек... Особенно мне нравятся воробышки. Закусив от усердия губу и задерживая дыхание, острой веточкой я вычерчиваю им клювы, и крылышки, и глаза. Не беда, что птички получаются без лапок, они, лапки, появятся у них в полете, и им после первого же взлета уже будет на что приземлиться. Несколькими воробышками придется пожертвовать: мне нужно понять, как они ведут себя в воздухе. Никак. Как камни. Они летят, как камни, и падают в воду, как камни: бульк! Это жертвы творения. Их еще много будет в моей жизни. Надо мной смеются, но я стараюсь этого не замечать. Пусть смеются. Остальные двенадцать птичек оживут в моих руках и в воздухе, и воздух станет для них родной стихией. А мертвая глина всегда будет лежать под ногами. Мертвой. В ней даже черви не заведутся. Наконец все двенадцать птичек вылеплены и перышки их очерчены, и глаза их блестят, как живые. Они сидят в ряд на берегу озера, как живые, и ждут своей очереди. Я еще не знаю, почему двенадцать, а не шесть и не сорок. Это станет ясно потом. А пока что, я любуюсь своей работой, а они только подсмеиваются надо мной. Это не злит меня: пусть. Мне нужно и самому подготовиться к их первому полету. Нужно не упасть лицом в грязь перед этими неверами. Чтобы глиняные комочки не булькнули мертвыми грузиками в воду, я должен вложить в них душу. Надо сказать, что весенние воробышки, вызревшие из глины - это моя первая любовь! Я беру первого воробышка в руки, бережно, как свечу, и сердце мое бьется чаще. Громко стучит в висках. Я хочу, чтобы эта глина потеплела, чтобы и в ней забилось маленькое сердце. Так оно уже бьется! Я чувствую, как тяжесть глины приобретает легкость облачка и, сжимая его, чувствую, как в нем пульсирует жизнь. Стоит мне только расправить ладони, - и этот маленький пушистый комочек, только-только проклюнувшийся ангел жизни устремится в небо. Я разжимаю пальцы: фрррр! Никто этого "фрррр" не слышит. Никто не замечает первого полета. Я ведь не размахиваюсь, как прежде, чтобы бросить птичку в небо, и не жду, когда она булькнет в воду, я только разжимаю пальцы: фрррр! Я не жду даже их насмешек, а беру второй комочек. Когда я чувствую тепло и биение маленького сердца, тут же разжимаю пальцы: чик-чирик! Это веселое "чик-чирик" вырывается сейчас из моих ладоней, чтобы потом удивить мир. Чудо? Да, чудо! Потом это назовут чудом, а пока я в этом звонком молодом возгласе слышу нежную благодарность за возможность оторваться от земли: спасибо!

 Пожалуйста...

 И беру следующий комочек. Все, что я сейчас делаю - мне в радость. Когда приходит очередь пятого или шестого воробышка, кто-то из моих сверстников, несясь мимо меня, вдруг останавливается рядом и замерев, смотрит на мои руки. Он не может поверить собственным глазам: воробей в руках?!!

 - Как тебе удалось поймать?

 Я не отвечаю. Кто-то еще останавливается, потом еще. Бегающие, прыгающие, орущие, они вдруг стихают и стоят. Как вкопанные. Будто кто-то всевластный крикнул откуда-то сверху всем: замрите! И они замирают. Все смотрят на меня большими ясными удивленными глазами. Что это? - вот вопрос, который читается на каждом лице. Если бы я мог видеть себя со стороны, то, конечно же, и сам был бы поражен. Нежный зеленовато-золотистый нимб вокруг моей головы, словно маленькая радуга опоясал ее и мерцает, как яркая ранняя звезда. Потом этот нимб будут рисовать художники, о нем будут вестись умные беседы, споры... А пока я не вижу себя со стороны. Я вижу, как они потихонечку меня окружают и не перестают таращить свои огромные глазищи: ух ты! Кто-то с опаской даже прикасается ко мне: правда ли все это? Правда! В доказательство я просто разжимаю пальцы.

 " Чик-чирик..."

 - Зачем ты отпустил?

 Я не отвечаю. Я беру седьмой комочек. Или восьмой. Они видят, что я беру глину, а не ловлю птиц руками. Они это видят собственными глазами. Черными, как маслины. И теперь уже не интересуются нимбом, а дрожат от восторга, когда из обыкновенной липкой вялой глины рождается маленький юркий звоночек:

 - Чик-чирик...

 Это "чик-чирик" их потрясает. Они стоят, мертвые, с разинутыми от удивления ртами. Такого в их жизни еще не было. Когда последний воробышек взмывает в небо со своим непременным "чик-чирик", они еще какое-то время, задрав головы, смотрят заворожено вверх, затем, как по команде бросаются лепить из глины своих птичек, которых тут же что есть силы бросают вверх. Бросают и ждут.

 "Бац, бац-бац... Бульк..."

 Больше ничего не слышно.

 - Послушай, - кто-то дергает меня за рукав, - посмотри...

 Он тычет в нос мне своего воробышка.

 - Мой ведь в тысячу раз лучше твоего, - говорит он, - и глазки, и клювик, и крылышки... Посмотри!

 Он грозно наступает на меня.

 - Почему он не летает?

 Я молчу, я смотрю ему в глаза и даже не пожимаю плечами, и чувствую, как они меня окружают. Они одержимы единственным желанием: выведать у меня тайну происходящего. Я впервые в плену у толпы друзей.

 А вскоре их глаза наполняются злостью, они готовы растерзать меня. Они не понимают, что все дело в том... Они не могут допустить, что...

 У них просто нет нимба над головой, и в этом-то все и дело!..

 Я этого тоже не знаю, поэтому ничем им помочь не могу. В большинстве своем они огорчены, но кто-то ведь и достраивает плотину. Ему вообще нет дела до птичек, а радуги он, вероятно, никогда не видел, так как мысли его увязли в липкой глине.

 Затем они бегут домой, чтобы рассказать родителям об увиденном. Они фискалят, доносят на меня и упрекают в том, что я что-то там делал в субботу. Да, делал! Что в этом плохого? И наградой за это мне теперь звонкое "чик-чирик". Разве это не радость для ребенка?!

 Им это ведь и в голову не могло прийти: я еще хоть и маленький, но уже Иисус...

 Потом, повзрослев, Он добавил:

 - Да, и вот еще что: каждый день, каждый день, встав на цыпочки, я тянусь к Небу, к Христу...

 И к кресту, тоже...

 - И тут Тина, - предполагает Лена, - конечно же, не могла не...

 - Нет-нет, - возражаю я, - как раз Тина-то и...

 - Нет, правда?

 - Да, - киваю я, - правда! Она-то как раз и пришла к выводу, что...

 Лена соглашается.

 - Когда Он совсем уже вырос, - продолжаю я, - стал взрослым мужчиной, мужчиной с крепкими признаками труда и воли, прочно стоящего на земле, набрался сил и оперился, мы спросили его:

 - Кто Ты? Ты Кто?..

 - Иисус, - отвечал Он просто.

 Он стоял перед нами, как на допросе.

 - Ты Бог?

 Вопрос задала Юля, но Он отвечал всем нам.

 - Вы сказали.

 Он и не думал отказываться от Своей роли. Бога! Вышла заминка: мы ведь не учили Его ничему такому, что давало Ему право так отвечать. Даже Лев, наш великий наставник, был изумлен.

 - Чем ты занят сейчас? - спросил я.

 Он сделал вид, что не расслышал вопроса.

 - Ты счастлив? - спросила Тамара.

 - Разве кто-то из нас может на это ответить? - ответил Он вопросом на вопрос.

 Мы каждый день наблюдали Его: Он рос веселым подвижным парнем, не всегда побеждал в играх, поражениям не расстраивался, нырял довольно глубоко, был среди лучших наших шахматистов, не любил уединений, но и шумных компаний избегал. Рослый, за сто восемьдесят, рыжие волосы (обычная стрижка), рыжие усы и не очень густая аккуратно подстриженная кирпично-рыжая, точно крашеная бородка, и, конечно, глаза, дивные огромных размеров презеленые глаза - два немыслимых изумруда со щепоткой лазури... Или крапинками охры, золотистой охры...

 - Как у Тины? - спрашивает Лена.

 - Похоже...

 Он привлекал внимание женщин и пользовался авторитетом среди знатоков восточных учений и единоборств... Ему были по плечу... У Него ни в чём не было... Он мог позволить Себе... Мы просто диву давались, когда Он...

 И вот он вырос... Бог!

 Мы продолжали пытать.

 - Тебе приходилось стыдиться? - неожиданно спросила Тая.

 - Ну, конечно! - сказал он, - как и каждому, у кого есть совесть.

 Мне казалось, что между нами была какая-то таинственная настороженность, и поэтому разговор наш, не совсем, так сказать, клеился. Нам что-то мешало проявить дружескую душевность. Что? Какая-то подспудная неловкость сидела в каждом из нас, и Иисус, не заботясь о церемониях, давал нам об этом знать своей беспримерной покорностью и радушием. Он просто стоял перед нами и мило улыбался.

 - Садись, - предложил Жора.

 - Спасибо, - поблагодарил он по-английски.

 Он уселся в кресло-вертушку, нога на ногу, бледно-голубые джинсы, желтые кроссовки, белые носки...

 - Кофе? - предложила Инна.

 - Охотно!..

 И вот мы устроили ему настоящую пытку. Синедрион! Каиафа и Пилат, и толпа ротозеев... Именно так мне представлялась наша беседа.

 Мы рассказали ему все, что тогда знали. Все!.. Об этом загнивающем мире.

 - Верно, - сказал он, - теперь можно.

 - Что можно?

 - Творить Суд. Пришло время Страшного Суда, ваше время. Теперь я спокоен.

 - Чего же Ты боялся?

 - Ничего. Но теперь я уверен.

 Мы не понимали.

 - Какие же вы, право...

 - Не судите, да не судимы будете! - тихо произнёс Юра.

 Иисус улыбнулся:

 - Есть суд и есть Суд, - сказал он, - вы понимаете...

 Мы понимали.

 - А что Тина, - спрашивает Лена, - как она нашла вашего Иисуса? Они ведь наверняка обсуждали ход...

 - Ага. Даже шептались, - говорю я. - Жора тогда... Злился! Когда ему удалось...

 - Жоре?

 - Иисусу!

 Затем он сказал, разъяснил нам то, что мы знали и без него:

 - Если вам удалось меня воскресить, стащить снова с Небес на Землю, если я вам зачем-то стал снова нужен, значит, вы и есть теперь то племя и то поколение, что готово жить на земле по-новому, вместе со мною в каждом из вас и во мне. И нет у вас другого пути, ибо сказано же: «Я есть путь и истина и жизнь».

 - Значит, мы, теперь мы вершители Суда Страшного?

 - Мы.

 - Страшного?

 - Да. Страшно ведь жить не рожденным вечно. А все, все неправедные так и останутся жить в виде праха. Их семена никогда не взойдут. Разве может быть во Вселенной что-то более страшное, чем жить мертвым? Ничего! Да, нужна свежая кровь. Пришло время омолодить седины человечества. Ведь это - моя профессия. Но и ваша воля. И коль скоро...

 - Да. Но как? Каким таким образом собираешься ты вершить этот самый Суд?

 - Только мне дано Небом знать как. И я не желаю...

 - Это тайна, которую ты не можешь раскрыть?

 Тина только наблюдала.

 - Это тайна и чудо для вас, для меня же обычное дело.

 - Не юли, скажи просто. Ты же можешь раскрыть свою тайну простыми словами?

 - Отчего же! Конечно! Но я не желаю, чтобы...

 - Так скажи нам, скажи...

 - Отчего же, слушайте: Святое Зачатие - вот Мой Путь...

 - Святое Зачатие?

 - Ты не ослышался, повсеместный сев моих генов.

 - Повсеместный сев?

 - Повсеместный и поголовный.

 - Поголовный?

 - Повсеместный и почти поголовный сев моих генов.

 - Поголовный?! - воскликнула Юля.

 Тина не задала ни одного вопроса!

 - Да, сейчас этому миру необходимо поголовное преображение.

 Он слово в слово повторил Жорины слова: «Поголовное преображение».

 - Да, но как Ты собираешься себя сеять? Не станешь же Ты?..

 - Нет, не стану. Мне не нужно иметь свой гарем с тысячами наложниц для того, чтобы мои гены, ворвавшись в мир людей, преобразили тела их и души. У меня есть для этого Святой Дух, мое, как вы его называете, биополе, а точнее и сегодня уже привычнее - подвластное только мне информационное поле Земли, которое способно превратить плотника в Бога. Для вас это было диво, единичное чудо, потрясение, теперь же это будет обыденным делом, да, обыкновенной рутиной. Ключ же - в Библии. Здесь содержится вся информация о прошлом и будущем как отдельного человека, так и всего человечества в целом. Библия - это компьютерная программа, способная принимать и передавать сведения с информационного поля планеты. Космический код Ветхого Завета легко читается, если знаешь ключи... Я - знаю! Требуется лишь небольшое усилие добра и света, нужна воля... И вот я сегодня здесь, с вами, сотканный вашими желаниями и чаяниями и наполненный, как сосуд вином, жаждой преображения. И воля моя - непреодолима! Она и преобразит этот мир! И спасет...

 - И спасет?

 - Я буду строго судить каждого, и в этом будет спасение многих.

 - Значит, скоро мы?..

 - Суд давно идет. Оглянитесь! Разве вы не видите начала конца? Иоанн ведь в своем Откровении вам всё рассказал. Апокалипсис! Да и я вот он - перед вами. Пришёл! Вашими усилиями! Где-то здесь уже и Антихрист притаился пока, но уже подает признаки своей дьявольской жизни.

 - Значит...

 Лёсик вдруг встал и уронил стул. Все обернулись, но Иисус с улыбкой на устах поднял стул, установил его на место и продолжал:

 - Иоанн же вам ясно сказал: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали». Я же говорю: се творю всё новое. Боязливых же и неверных, и убийц, и любодеев, и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов ждёт участь в озере, горящем огнем и серою.

 - Кто ж придет им на смену?

 Тина медленно тянула свой фрэш, и время от времени посматривала на часы.

 - Вы ведь слышали уже о странных детях, для которых ваш мир чужд и страшен? Это и есть то поколение, та новая раса... Как вспышки магния они озарят вокруг себя пространство ослепительно яркими небесными бликами. Их ураганный рост, нашествие тепла и света, этот вал совершенства, как благодатная очистительная волна цунами захлестнет скоро мир...

 - Это дети индиго?

 - Да, дети Света. Вам они кажутся белыми воронами, но в их жилах течет моя кровь.

 - Дети индиго?! Это те, фиолетовые? - не унималась Наталья.

 - Тефлоновые, - сказал ей Юра, - ты же помнишь...

 - Тефлоновые, - брови у Наты полезли на лоб, - ты сказал - тефлоновые?!!

 Иисус только улыбался.

 - Ага, - сказал Жора, - тефлоновые...

 Ната недоуменно молчала, вперив в Жору свой жгучий вопросительный взгляд. Затем посмотрела на Иисуса.

 - Почему тефлоновые? - наконец спросила она.

 Иисус молчал. За Него ответил Жора:

 - Потому, - сказал он, помолчал секунду и добавил, - чтобы никакая человеческая короста к ним не прилипла! Понимаешь теперь?

 - А! - улыбнувшись, сказала Наталья, - так бы и сказал!..

 - Но скажи, каков главный признак этих перемен, - спросила Кристина, - и причины, причины. Почему?

 - Оскудение веры и любви в людях. Разве не так? Вот и пришла уже скорбь дней ваших, меркнет солнце и луна не дает полного света своего и вот-вот и звезды спадут с неба... Смотрите, не ужасайтесь; ибо надлежит всему тому быть прежде; но это еще не конец; ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры, смятения и землетрясения по местам; все же это - начало болезней. Но вы смотрите за собою.

 - Что значит «смотрите за собою»? - не удержался Василий.

 Иисус улыбнулся:

 - И если бы я сто раз бы был рожден в яслях, но не в тебе самом, ты не был бы спасен, - сказал он. - Это Мое Второе Пришествие не только внешнее, но и внутреннее событие. Это ясно?

 Василий, улыбнувшись, кивнул: ясно-ясно.

 Вот так все и было...

 - Что значит «внутреннее событие»? - спрашивает Лена.

 - Преображение... И ничего больше!

 - Просто...

 - Просто...

 - И среди вас не нашлось ни одного Великого инквизитора, который бы еще раз задал свой черный вопрос: «Зачем же ты пришел нам мешать?».

 - Не нашлось. На них мода кончилась. Да их просто и быть не могло в нашей Пирамиде. Даже Тина не произнесла ни звука.

 Это была наша победа, если хочешь, - наш контрудар по невежеству и несправедливости и прорыв, да-да, и настоящий прорыв к совершенству. Это был Час Христа!

 - А что, - сказал я Жоре потом, - он чем-то смахивает на тебя! Ты думаешь, тебе удалось ввинтить ему часть своих генов?

 - Ты же видишь, - сказал Жора, - и лоб, и нос, и глаза... А кулак, ты видел его кулак?

 Жора свил пятерню в кулак:

 - Тютелька в тютельку! - сказал он и поднёс мне кулак под самый нос.

 - Чем пахнет? - спросил он.

 - Небом, - сказал я.

 Жора самодовольно улыбнулся:

 - Знай наших... А если копнуть поглубже, то отыщешь и посерьёзней...

 - Что? - спросил я.

 - Сам знаешь что!

 - Чем же ты теперь намерен заняться? - спросил я.

 - Ты задаешь вопросы, на которые нет ответов.

 - Итак, мы Его воскресили, - заключил я.

 - Скорее - воссоздали, - уточнила Тина.

 - Тина?

 - Да. Это был её взгляд на происходящее. Вскоре они с Жорой...

 - Что?!

 До сих пор не знаю, как расценивать Тинино молчание.

 - Спроси! Так спроси!

 Для меня навсегда осталась тайной, как Юле удалось Его заснять.

 Я, помню, тогда замерз... Как...

 Как чёрт!

 И как я мог это спросить?

 

Глава 3.

 - И если у нас все же родится девочка, - говорит Юля, - мы...

 - Так-так, - говорю я, - мы...

 - ...мы назовем ее Пирамидой! Пира! Или Мида! Или...

 - Чудесное имя, - говорю я, - по крайней мере - свежее, не...

 - Не юли, - говорит Юля, - ты не возражаешь?

 - Я - за!..

 Юля нежно поглаживает свой округлившийся живот.

 - А если все-таки мальчик? - спрашиваю я.

 - А мальчика назовем знаешь как?

 - Как?

 Юля думает.

 - Вот как: Сократом!.. - восклицает она.

 - Сократом?..

 - Сократом!..

 - Это в честь кого же? - спрашиваю я.

 - В честь твоего Чуича! Кого же еще?..

 - Чуича?!!

 - Или Сенекой...

 - ?..

 - Или, если хочешь, - Аристотелем... Если хочешь.

 - В честь Жоры?

 - Именно! В честь твоего пропавшего без вести Жоры.

 - Хорошо, - соглашаюсь я, - назовем его, быть по-твоему, назовем его просто: Георгием!..

 - Прекрасное имя!..

 - Красное! Аж горячее... Крепкое, как Сократ!..

 - Ты же можешь клонировать Жору, - говорит Юлия, - можешь, можешь!!! Если захочешь!!!

 Я представляю себе: колонии клонов! Чуичи, Чуичи, Чуичи... Это невозможно себе представить - чуичичуичичуичичуичичуичичуичи...

 Мне уже слышалась поступь вечности.

 - Будь по-твоему, - соглашается Юлия, - Сократ так Сократ...

 Я могу себе это только представить.

 - Вот такая история...

 Я рассказывал Лене историю за историей, как мне казалось, историю своей жизни, рассказывал торопясь, спеша от истории к истории, порой невпопад, все, что приходило в данный момент на ум, обычный поток сознания, мейнстрим, все, что, казалось, на мой взгляд, важным, то, чего нельзя не рассказывать, вернее нельзя забывать, рассказывал, не заботясь о хронологии и не подбирая красивых слов, сухо, а порой даже тошно было слушать: одно и то же, одно и то же, с дотошными подробностями и повторами, так, что хотелось затыкать уши, но и настойчиво, с завидным упрямством педагога, которому есть что сказать, вложить в голову слушающего то, что нужно вложить и так, чтобы это знание вскоре не выветрилось, осталось надолго, может быть, навсегда, рассказывал и рассказывал...

 Лена слушала...

 - Да ты просто чудик, чудак!

 Я рассказывал.

 - Кто в такое поверит? Да тебя засмеют!

 Я рассказываю.

 Затем мы задорно хохочем, рыдаем до слез, до болей в животе, до резей и колик...

 - Ох-хо-хо...

 - Ах-ха-ха...

 - А ты напиши, напиши обо всем, об этом, - предложила Лена, едва сдерживая себя от очередной порции смеха, - о своей пирамиде, о вселенской любви, о генах... Во потеха-то!.. О Жорином клоне, о Тине...

 Она так шутила, он так умно шутила.

 - Конечно, конечно, - улыбаясь, отвечал я, - напишу, напишу...

 - Напиши, напиши... Ты так здорово об этом рассказываешь. Вдруг прочтут и поймут...

 - Напишу, напишу...

 Потом, мы уже расходились в разные стороны, пятясь, как раки, с радостными лицами и улыбками на устах, она вдруг зачастила:

 - Ну, пока, будь здоров, ну, пока... ну, пока...

 - Ага, ну, пока... счастливо...

 Пока она не споткнулась о камень или о какой-то бордюр, или пень, и тогда можно было слышать ее бурчание... И я опять рассмеялся. Шутка удалась.

 А когда день прошел, пришла ночь, за окном загустели сумерки и погасли в доме напротив огни, я прислушался - в доме спали. Я тихонечко выбрался из-под теплого одеяла и по стеночке, не дыша и глуша полами халата стук собственного сердца, босиком...

 - Ты куда?..

 - Спи, я счас...

 ... босиком выполз в кухню. Без очков и в пупырышках по всей коже. Найдя на ощупь вчетверо сложенный лист бумаги и ручку, припрятанные еще днем под немытой тарелкой, и забравшись с ногами на ледяной табурет, я включил настольную лампу. Тишина. Я расправил лист, два-три раза черкнул по бумаге пером, чтобы убедиться оставляет оно хоть какой-то след, и немного подумал. Что ж, вперед, кто-то должен быть первым! Надо, нужно писать, думал я, чтобы не забыть, чтобы каждый знал, как там было вчера и вчера, и позапозавчера, и два года тому назад, и две тысячи лет, и три тысячи лет или даже семь, или даже все восемь тысяч лет назад, и давно-предавно, так, что даже не вспомнить, что там было тогда в начале всего - курица или яйцо, или крошечное зерно, или просто какая-то мировая пыль? Что там было в начале, в начале всего?.. Ничего? Пустота? Мрак и тлен? И мир, и покой! Или что?..

 - В Начале было Слово, - прошептал я и прислушался, ожидая чего-то - тишина... И затем эту мысль перенес на бумагу...

 В тишине только скрип пера.

 Это были первые слова, которые увидели свет.

 И пошло-поехало...

 И пошло.

 И поехало.

 Так было положено Начало.

 Всего...

 - Да-да, ты рассказывал... Ты взял на себя роль...

 - Рассказчика... Всего лишь рассказчика...

 Как радостно время от времени воскресить в памяти прелестные мгновения молодости, когда жизнь казалась простой и беспечной и не требовала никакой платы за любопытство и наслаждения, которыми она щедро тебя одарила!

 - А как сложились ваши отношения с Аней?

 Да-да, наши отношения с Аней... Вот о чем бы я хотел еще рассказать. Как сложились? Я убежден, что как бы они ни сложились, это бы ничего не изменило. При мысли об этом сердце сжимается, как при виде пропасти, которая вдруг возникает на твоем пути.

 - И Тина-таки...

 - Да.

 Оказалось - я рассказывал новую историю, новейшую, и даже не историю, а путь, новый путь, я бы сказал, алгоритм, алгоритм построения новой жизни, светлой, радостной, совершенной, да, Совершенной, Путь, который был указан давно, но так просто и четко не выписан, пошажно и посоразмерно и аж погенно (словцо-то какое), да-да, аж погенно... Каждому гену - свою тропку, которая вывела бы все-все гены Жизни на Дорогу Любви... Да!..

 - Ты мне все уши прожужжал своим совершенством, - говорит Лена. - Ты бы лучше...

 И эта история повторяется.

 - Эта твоя философия неуспеха, не очень-то принимается современниками. Добиться успеха, стать знаменитым... Об этом только и твердят на каждом шагу.

 С успехом не так все просто. Никакое скопление народа не должно, считаю я, мешать тебе приближать совершенство. Даже если перед тобой крепко запрут двери, его можно затащить через окно.

 - Мир туп и сер оттого, что в нем закончились лампочки.

 Нужно изменить сущность успеха, его формулу, кость... Нужно научиться стыдиться... Наконец, - sapere aude! (Решись стать мудрым! - Лат.) И вскоре ветви деревьев начнут гнуться под тяжестью его плодов.

 Мне не стыдно за Аню.

 - И ни Жорин Иисус, ни Тина так и не смогли... Не успели?

 - Успели!.. А как же!.. Всё сложилось, только вот...

 В том памятном заснеженном январе, когда мир узнал о случившемся (цунами!), мы с Аней встретились на каком-то симпозиуме... Потом Юля пришла ко мне летом с рекомендательным письмом академика, был июнь или июль, а потом, в августе, мы отправились в первое свое путешествие на автомобиле. С ней я стал забывать прошлое, которое никак не отпускало меня... В ней я нашел, наконец нашел то, что так тщетно искал в других: мы срослись душами, срослись так, что заканчивали фразы друг друга...

 - Я звонила Полу Пайака, - сказала Лена, - он теперь глава Global Language Monitor. Я спросила его, какие сейчас наиглавнейшие в мире слова. И знаешь, что он мне ответил?

 - Какие?

 - Беженец, цунами и Папа.

 - И коллайдер... А теперь и 12.12.12... Или 21.12.12! Собственно, это уже не столь важно. Неделя туда, неделя сюда...

 - Теперь - да!

 - Это и есть картина, если хочешь - кристалл современного мира.

 - Но в нем нет твоей Пирамиды.

 - Наступивший год инкрустирует в кристалл мира и это слово. Слово и стиль... Да-да, стиль Новой Жизни - The Piramiden Way of Life...

 - Думаешь, у него есть шанс пробить себе дорогу в этой сумасшедшей сутолоке наших дней? - спрашивает Лена.

 - Это спасет мир...

 - А как же так всеми ожидаемый конец света? 21.12.12!

 - Ой, брось! Брось ты верить всей этой хрени собачьей!

 - Но майя точно выверили...

 - Майя, майя... Нострадамусы... Кейси... Глобы... Брось! Наш Путь...

 - Ты считаешь, что это тот самый Путь, о котором не уставал говорить Иисус?..

 - Призрак совершенства по миру кочует...

 - А как же красота?

 Если взять и вдруг незаметно уйти, думал я. Никто же не хватится. Какое-то недолгое время, мир, конечно, повздыхает, поахает... Но через неделю-другую о тебе никто не вспомнит. Жернова жизни перемелют и эту новость, из памяти мира выпадут все сведения о каком-то строителе, каменщике, строившем какую-то там Пирамиду (Новую Вавилонскую башню?), чтобы добраться до Неба...

 - Красота в совершенстве. Бог творит ее из хаоса мироздания, и если ты совершенен, и у тебя есть глаза, чтобы видеть, ты обязательно увидишь ее. И никогда не разрушишь.

 Нельзя уходить! Даже те минуты абсолютной прострации, которая наступает после жуткого напряжения, жадного поиска выхода из тупика, даже такие минуты приносят мне удовлетворение. C'est la vie! (Такова жизнь, - фр.). Ведь плодотворно только чрезмерное...

 Выдохся, я просто выдохся...

 - Чем же ты теперь занимаешься? - спрашивает Лена.

 И, конечно же, потерпел неудачу!

 - Теперь, - говорю я, - я кошу здесь в скверах траву, и моим ежедневным неотложным занятием является забота о чистоте. Скверов, улиц, мыслей и душ...

 Я поймал себя на мысли, что, боясь признаться себе, всегда готовил смелый путь к бегству.

 - Господи! Я так счастлив! Мой геном абсолютно реализован. И что может быть лучше запаха скошенных трав?..

 Бежать? Но куда?! Нет! Нельзя уходить!

 Лена тоже согласна - нельзя уходить:

 - А как же твоя империя?!

 Собственно, я не помню, как все произошло. Это ведь само собой разумеется: мы - пара! Мы просто лежим рядом, Лена курит, я вижу, как сизый дымок вьется от ее сигареты...

 Вдруг мы узнаем: мы - пара... Вдруг оказалось, что совершенно не зная друг друга, мы стали приобретать новые знания друг о друге, которые по силе своих впечатлений, затмили все до сих пор существующие наши знания друг о друге. И это приобретение было сладостно-прекрасным!

 - Обещаешь? - спрашивает Лена.

 - Что?

 - Что напишешь?

 - Ага... Напишу-напишу... И будь что будет.

 - Что ты имеешь в виду?

 - Да так...

 Вдруг я заметил: старею... Я мог бы перечислить тысячу признаков, обнаруженных в себе новых признаков, свидетельствующих о моих новых качествах, отнюдь не согласующихся с утверждением о том, что... Собственно, moi aujourd'hui et moi tantot, sommes bien deux (Я сегодняшний и я недавний - это уже двое, - франц.). А тем более, давний! И тем более, - в молодости! В старости, правда, есть и свои прелести, скажем, никуда не надо спешить, чего-то там не успеть и время от времени не смотреть на часы. Но никто не сможет убедить меня в том, что вечно спешащая, торопящаяся и не все успевающая безрассудная молодость уступает этой созерцающе-надменной и надутой старости...

 Никто!

 Когда я говорю об этом Жоре, он смеется:

 - Да ты, мальчик мой, совсем юн!

 - Говоришь Жоре, - спрашивает Лена, - он же пропал без вести.

 - Жора не может пропасть, - говорю я, - даже без вести.

 Я не понимаю его.

 - Никогда не думай о старости, - говорит он, - живи вечным сегодня, сейчас! И заглядывай только в будущее. Во вчерашнем же дне выискивай блёстки счастья. Ты был там хоть в чем-нибудь счастлив?

 Этот вопрос застает меня врасплох.

 - Где? - спрашиваю я.

 - В Караганде.

 - Я стал плохо спать...

 - Работай же! Работай тридцать шесть часов в сутки и будешь спать как сурок.

 - Жор, опять ты за своё. В сутках 24 часа.

 - У кого как...

 А как же твои залысины, думаю я, как же твой белый пушок на голове?

 - Плюнь на тело, - говорит Жора, заметив мое замешательство, живи духом. Только он животворит. На, хочешь?

 Он достал из кармана бумажный белый пакетик.

 - Что это? - спросил я.

 - Фенаминчик... Помогает прекрасно!..

 Я зачем-то ещё раз спросил его о нашем будущем. Жора молчал. Мы сидели в тени платана, Жора любовался парой каких-то южных птичек, попыхивая своей трубкой. Своим вопросом я прервал его мысли, он внимательно посмотрел на меня, выпустил облачко голубого дыма.

 - Futura sunt in minibus deorum (Будущее в руках богов, - лат.), - тихо произнес он, - и мы не можем его изменить, как бы не старались. Мы можем его только испортить своими телодвижениями. Как думаешь?

 Я только согласно кивнул.

 - Не соглашайся так безнадежно и быстро, - подбодрил меня Жора, - с нами теперь ведь и Иисус, и Тина... Они - наши боги, так что будущее и в наших руках.

 Я ещё верил Жоре.

 И возлагал большие надежды на Тину - она сможет!..

 Этот узел волос у неё на затылке

 С беспомощной прядью на шее

 Он ее не сумеет найти

 А она найтись не сумеет...

 Ти, найтись сумей...

 Найдись, а...

 Сумей же...

 А мне казалось, что Тина уже у меня в кулаке...

 Как та синица...

 Как перо Жар-птицы...

 

Глава 4.

 Конечно же, мы гордились своими достижениями!

 - Ты посмотри, ты только взгляни на этого Эйни! - восхищалась Юлия. - Он же...

 - Он не только лучше Македонского стреляет из лука, - сказала Инна, - он стометровку бежит за восемь секунд.

 - Ровно?.. Ровно за восемь? - спросил Том, - это же рекорд...

 - Ну, не ровно, - сказала Инна, - за восемь и семь, но эти семь десятых секунды ровным счетом ничего не значат.

 Я не участвовал в этих разговорах, мне достаточно было это слышать.

 - А Папа, - сказала Ната, - вы послушайте нашего Папу... Он же гений!

 - Теперь он святой, - уточнила Инна.

 - Его стихи уже вошли в школьную программу не только...

 - Он выиграл почти все партии у Каспарова.

 - И у машины, - сказала Ната, - машина сдалась...

 - Машины не сдаются! - возразил Ушков.

 И Ушков, и Ната, и Тамара, и даже Жора, думал я, кладя каждый по своему камню, строили, строили Новую Вавилонскую башню, торя дорогу в Небо. И Юра, и Том, и Тамара, и... Всех не перечислить!..

 И Аня, и Аня!..

 И Юля...

 Надо всех помнить, всех до единого: Ната, Света, Жора, Юра, Алька, Тамара, Васька Тамаров, Лесик, Ушков, Маврин, Вит, Аленков, Ира, Ната, все Жорины Наты и Иры, и...

 Архипов!..

 Я никогда не забуду и... Нет - забуду. Забыть бы!..

 Спасибо и Азе! Отдельное спасибо Азе! А Стас, Шут, Нана, Юта... Юленька! А..

 - И ваш новый Иисус?..

 - И Иисус, и Тина...

 - И Тина... Ты так за неё ухватился! Да и Жора, и Жора... Что же, она так и не...

 - Они... Все они...

 Их худые лица с ввалившимися в черные глазницы глазами до сих пор...

 Забыть бы!..

 Я помню!..

 Всех до единого!!! И Переметчик? А как же?!! И Валерочка Ергинец со своими... И все эти Иуды... Как же без них-то?

 Да и как такое забыть?!

 Если просмотреть все Юлины кадры хроники и прослушать все ее записи, можно писать Новую историю.

 - И я многое записала, - говорит Лена, - хочешь послушать?

 Я мотаю головой - нет.

 - Послушай, - говорит Лена, - разве нельзя было предусмотреть... Разве ваши железные Нострадамусы и Мессинги, ваши Кейси и Глобы не смогли вас предупредить, предсказать именно такой ход событий, разве. И Тина, и Тина!

 - Стоп-стоп, - произношу я, - конечно, могли. И предсказывали, и предупреждали... И Тина, и Тина...

 - А что Тина?

 - Тина даже...

 - Предупреждала?

 - Ха! Попробуй остановить! Попробуй остановиться, когда тебе кажется, что у тебя в руке не только синица, но и тот самый журавль, да-да, и не только журавль - и Жар-птица, и борода Самого Бога! Ха! Мы ведь закусили удила! Мы пришпорили наших коней... О-о-о!.. У нас слезились глаза, мы были просто ослеплены небесным сиянием нашей Пирамиды, мы стремились, мчались, слетались на ее свет, как ночные мотыльки на пламя свечи...

 - И сгорели...

 - Мы переспешили... Перепрыгнули через эту пресловутую punctum no return - точку невозвращения... И назад пути уже не было...

 - Н-да... Я вас понимаю, - говорит Лена, - вовремя остановиться - это не всякому по силам. Я давно хочу тебя вот о чем спросить... Мир гудом гудит. Вот и книжки всякие пишут, смотри...

 Лена берет с полки книгу, показывает мне, я читаю: «Время России».

 - Почему Пирамида не в России? Здесь и Третий, и Четвертый Рим, и...

 - Здесь даже не Третий Мир. Не четвертый, не пятый и даже не семнадцатый! Это даже не мир - гоголевское скопище ублюдков и упырей... Молох...

 - Да, но...

 - И все же я еще надеюсь: скоро, совсем скоро мы выберемся и из этой передряги. Теперь мы с Тиной ...

 - Думаешь, она...

 ...возьмёт запястья в жёсткий плен,

 Скользнёт ладонями, как впервые,

 И брызнут алым на светлый пол,

 Разбитых роз лепестки живые...

 - Уверен!

 - Так что же во всем этом самое страшное? - спрашивает затем Лена.

 - Самое страшное, - говорю я, - не знать под ногами земли.

 И слышу голос Юлии: «Не давайте святого псам или свиньям...».

 - Не убивайся ты так. Тебе надо отдохнуть, - говорит Лена, - едем в Турею?

 До сих пор не верю, что все это было всерьез:

 Разбитых роз лепестки...

 

Глава 5.

 ...и они тараторили наперебой, словно у них это была последняя попытка оправдаться передо мной... Перед... Будто бы я их в чём-то обвинял. Каждый старался как только мог замолить своим высказыванием свое участие в этой гнусной и позорной сцене, свою вину, вымолить себе мое понимание и, возможно, прощение.

 Если бы я смог им это простить. Будто бы такое можно простить.

 Я не обвинял, обвиняло моё молчание. Но я и сам чувствовал себя виноватым. И не было никого, на кого я тоже мог бы наброситься со своими объяснениями, выплеснуть их в поисках оправдания.

 Никого...

 - Где же все были? - спрашивает Лена.

 - Они меня окружили, взяв в плотное кольцо словно пленного... И галдели, галдели... Свора сорок... Но все - как гиены. Они готовы были меня загрызть, растащить на кусочки, по косточке, только бы я их выслушал... Заглядывали в глаза, тесня друг друга, толкаясь в сутолоке, оттесняя друг друга или подминая тех, кто рядышком под себя... Кто был посильнее... Тех, кто послабее... Как это бывает вокруг... Жуткое зрелище...

 - Кто - они? - спрашивает Лена.

 - Ну кто?! Все! Все эти наши... Ваши... И Ушков, и Валерочка, и Переметчик... Наши упыри... Уличенки и ухриенки... Помнишь, я о них вскользь как-то рассказывал...

 - Хорошенькое «вскользь»! Ты их чехвостил на каждом шагу, при каждом удобном случае...

 - Все эти здяки, шипящие и гавкающие... швецы, шапари, шматковы... швондеры и шариковы... Тебе сейчас трудно их вспомнить, но они...

 - Ха! Трудно! Да ты унавозил ими каждое своё слово! От них просто смердит! И вся ваша пирамида провонялась их полноправным участием.

 - Полноправным?

 - Ты сам говорил: гвоздики, винтики, - говорит Лена, - ваш противовес для баланса?

 - Да, они... Вполне полноправным. Но, как видишь, они перевесили нас... Планарии... шшш... шавки... шипящие и ползающие...

 - Как же им удалось?

 - Наши Бруты!.. И Волошин, и Авлов... Вся эта свора гиен... Оказалось - зряшное это дело - зудящие Здяки, Ергинцы, Переметчики... Рассчитывать на то, что вот они позудят-позудят и стихнут... Оказалось, они - несметная сила, полчище гиен, и имя им - легион...

 - Моль?

 - Моль! Моль, точно - моль... Тля... Они как...

 - Остановись, Рест! Я тебя уже не первый раз спрашиваю, можешь ответить?

 - Спроси ещё раз, - говорю я, - спрашивай!

 Лена держит паузу. Затем:

 - Смотри, - говорит она, - вот эти твои полчища гиен с твоими легионами вдруг все восстали... Так?..

 - Я же сказал!

 - Но поясни мне, пожалуйста: что же всё-таки произошло? Что вдруг такого случилось, что весь мир ринулся на вас, скаля зубы и пуча глаза? Где истоки и причины бунта можешь сказать?

 - Причины, - говорю я, - истоки... Бунта! Неужели не ясно? Никаких причин и никаких истоков и никакого бунта! Ничего этого не было и в помине! Всё дело в том...

 - В чём же?!

 Разве я так бестолково рассказываю, что Лена воспринимает весь этот хаос как бунт? Разве не ясно, что и без всякого бунта... Просто все вдруг уразумели, что дождались, дождались! Все вдруг осознали, что так яростно и свирепо предрекаемый всеми пророками и провидцами конец света - отменяется! Отменяется! Разве это не повод для вселенского ликования?! Жорино же распятие клонированным Иисусом - это чистой воды показуха! Иисус, чтобы привлечь внимание толпы, упаковал Жору в свои одежды, сделал из него агнца, по сути козла отпущения. Этим распятием он подлил масла в огонь! И вызвал небывалый интерес публики: зрелищ, теперь только зрелищ! Казалось, что хлебами уже все были сыты (хотя сыт был только «золотой» миллиард, остальные же жили впроголодь), а вот зрелища всегда были в фаворе. Вот он и кинул толпе кость: нате - подавитесь! Экзальтация толпы - как рычаг управления, как вожжи для зашоренной лошади...

 - Хорошенькие вожжи, - говорит Лена

 - Да уж... Как видишь - сработало!

 - Распятие в двадцать первом веке... Конечно, это любопытно, - соглашается Лена! - Нонсенс! Это не какая-то там Мадонна! Не какой-то там Иосиф Кобзон с Лепсами и Розенбаумами...

 - Как видишь, - говорю я, - Иисус знает своё дело! Это почище коллайдера! Так что никакого бунта и не было. Было всеобщее ликование: «Распни, распни его!». История повторяется на новом витке. Так что... вот...

 - О, кей, - говорит Лена, - а где же в это время был ты?

 - Я же рассказывал... А я... Я... Меня не было...

 Лена только мотает головой.

 - А кого же спасала Тина?

 - Всех! Кроме Жоры. Жора сам согласился... Как жертва. Я же рассказывал. Ну, не совсем так, чтобы.... Это было бы слишком просто - жертва. Он проникся духом Иисуса. Он практически Им стал. И он понимал, что если народу нужен Бог - другого никого нет. Жора однажды примерил Его тиару - терновый венец - и уже её не снимал. И нечего душой кривить - она пришлась ему впору. И никого другого не нашлось, чтобы... Другого никого нет! Понимаешь - просто нет! Ведь Жора был пропитан Иисусом, как... Так вот... Тина спасала...

 Мысль о Тине...

 ...эти мысли мои, увы, ниоткуда-туда,

 у иуды с ладони взлетает мой голубь почтовый,

 вызрел голос и пал, и безумья приходит страда,

 бьётся сердца комок в тесно-рёберных жёстких оковах...

 У, Иуды...

 - У Иуды с ладони взлетает мой голубь почтовый, - невольно произношу я.

 Лена не понимает меня:

 - Ты-ы-ы...

 - А как же! - говорю я, - я не мог не отправить весточку Иуде! Я его предупредил. Никому не нужны теперь никакие поцелуи, понимаешь? Иуд сейчас развелось, как грязи...

 Лена не понимает, о какой грязи я говорю.

 - Мы просто все вываляны в грязи, - говорю я, - и Тина пришла, понимаешь, пришла, чтобы... Безумья страда! Время жатв, понимаешь!..

 - Что посеешь?.. - говорит Лена.

 Я киваю: точно!

 - Понимаю, - говорит Лена.

 Нет на свете ничего прекрасней, чем это её «понимаю»!

 - Они его увезли, - продолжаю я. - Накануне. А я? Где-то был. Не провалился же я сквозь землю! То ли в теннис сражался с Хосе, то ли в шахматы состязался... убей не помню... Может, с Аней... Мы так и не выяснили... Да-да, мы как раз с Аней... Она меня спеленала, просто стреножила - прижала к стене! Когда мне удалось вырваться, я долго не мог прийти в себя: Жору взяли!.. Я узнал об этом от Юры и уже предпринимал попытки освобождения Жоры... Юля нашла меня...

 - Ей тоже удалось?..

 - Ты знаешь нашу Юлю. Помнишь, я рассказывал историю с Этной, когда Юля хотела выпрыгнуть из вертолёта?

 - Из вертолёта?!

 - Она же выпрыгнула! Со своей кинокамерой! Чтобы... Правда, в жерло ей угодить не удалось - она плюхнулась тогда в море, выловили рыбаки... Ну, помнишь?

 - Не помню.

 - Вот и сейчас ей удалось сбежать от Тины, и она тотчас бросилась на выручку Жоры. Как и я!

 - Сбежать?! От Тины? Она что же - взяла вас в плен?

 - Ну, не сбежать, не сбежать... Не придирайся к словам. Никакого плена не было.

 - И выручила?

 - Её тоже чуть не...

 - У меня просто голова идёт кругом, - говорит Лена.

 От такого волосы встанут дыбом! «...скоро мне перекроют последние вспышки огня...».

 - Время, - говорю я, - вовсе не врач. Вот оно - пробирается мимо...

 - Ты сегодня не выспался, - говорит Лена.

 - И вот, - продолжаю я, - обо всём об этом мне и поведала Юля. Она сама была свидетельницей...

 - Чего? - спрашивает Лена.

 - Жора и сам этого хотел. Как жертва.

 - Чего хотел-то?

 - Ну ты помнишь, Юра рассказывал, как Тина дала Жоре волю...

 - Волю?

 - Ну не то, чтобы волю. Пойми, Тина никого не держит на поводке! И ни за кого не принимает решений! Она просто есть! Как воздух, как солнце! Она - как свет, понимаешь? Светит и всё. А ты сам принимай решение... Если видишь, если не слепой. Если ты не тень на её свету!..

 - Понятно, - говорит Лена.

 - Жора сам так решил, и Тина не противилась. Она и не настаивала...

 - Слушай, Рест, с этой вашей Тиной столько загадок... Её так много, что...

 - Да, - признал я, - есть немного...

 - Расскажи...

 - Давай по порядку...

 Лена умолкает.

 - С Юлей нам удалось спрятаться... Мы укрылись в каком-то бунгало... То, о чём она рассказала... Сперва Юра... О Жоре с Тиной... Теперь вот Юля... Я до сих пор не пойму, почему я оказался не у дел. Может быть, Тина, думал я, как-то меня отодвинула от происходящего... Как? Зачем? До сих пор не могу взять в толк. И Аня... Ты же знаешь её: прилипнет - не отклеишь...

 - Рест, я вижу, тебе так и хочется повесить свое отсутствие на Тину.

 - Да-да, ты права - хочется. Так проще! Но я понимаю, что дело не в Тине - во мне.

 - Что же Юля?

 - Они взяли Жору... Как Христа.

 - То есть, - не понимает Лена, - кто они?

 - Ну, наши же! Гильгамеши и навуходоносоры... Вся эта свора... Ну, и все - мокрицы, планарии, жабы и кроты... Они объединились... Я же говорил!..

 - Рест, ты о чём?! Какая свора?!

 - Юля так и сказала: «Как Христа»!

 - Навуходоносоры?.. Какая свора?!

 - И Хаммурапи... И... Ну весь этот наш воскресший бомонд! О, это было...

 - Ты хочешь сказать, что в распятии Жоры принимали участие и восставшие клоны?

 - Лен, я ещё раз хочу сказать, что не было никакого восстания! То, что предпринял Иисус с этими навуходоносорами и гильгамешами, это - всего лишь дрожжи, затравка... Это как центр кристаллизации у моллюска... Жемчужина, так сказать, завязалась и вот росла и росла... И вот выросла... Ну, как...

 - Как искра!

 - Ну, да! Гильгамеши заискрились и... раздулся пожар. Понимаешь?..

 - Не совсем...

 - Мы сидели с Юлей всю ночь... У неё не просыхали глаза. Я никогда не видел, чтобы Юля плакала. Но она рыдала... Как ей удалось вырваться одному Богу известно! Ведь её тоже схватили... И вместе с Жорой хотели...

 - Что «хотели-то», можешь сказать?! - злится Лена.

 - ... и когда Тина вывезла нас на свой Ковчег...

 - Слушай, и ваша вездесущая и всемогущая Тина, и ваш Ковчег, - спрашивает Лена, - не много ли фантасмагорий?

 - Не наш Ковчег, - говорю я, - Тинин.

 - Тинин?

 - И Тинин, и Тинин...

 Я вот что должен сказать:

 - Ковчег - это НЗ! Неприкосновенный Запас!

 - Запас?

 - Ну, да, говорю я, - энзэ Бога!..

 - Эннн... Зэээее?..

 - Ага, - киваю я, - Бога!

 Лена задумывается. Вдруг:

 - Фантастика, бред!

 Бред! Я согласен: полный бред! Да! Но и НЗ тоже! И если Лена не может себе это представить, то и я тут беспомощен! Я и сам это признаю. Но давай по порядку...

 - Я и сам... Понимаешь... Не совсем... Но Юля!.. Юле я не мог не поверить!

 - Как-то всё очень тёмно и призрачно, - говорит Лена, - сперва Юра, теперь Юля... А где были все остальные? Ещё есть кто-нибудь, кто мог бы толком сказать... Рассеять все эти ваши иллюзии? Аня, Стас, да хоть Васька Тамаров?..

 - В том-то и дело, что...

 - Отсиживались в Ковчеге?

 - В том-то и дело, что...

 - Тина заперла всех там на засов?!

 - Всё дело в том, что...

 - Рест! Ты-то где был?!

 - Горнакова, ты сегодня - как Мюллер. Я - на допросе? Я же сказал: то ли...

 - Хэх! - восклицает Лена. - В теннис играл... Ну, знаешь... Аня, Аня... Ну что Аня?! Это уже похоже на маленький дурдом. Ну, да ладно... гони дальше свою пургу.

 Да нет никакой пурги. Так всё и было! Просто рассказать об этом в какой-то последовательности, как-то упорядочить свои мысли, не выхватывая из памяти отдельные эпизоды, у меня не совсем получается. А кто смог бы?! Вот я и... Как могу...

 - Юля рассказала, - повышаю я голос, - Юля, понимаешь?! Я не выдумываю!

 Теперь Лена улыбается.

 - У тебя белеют глаза, - говорит она.

 - Не зли!..

 - Налить?

 - Сама пей!

 - И что Юля?

 Я беру паузу, чтобы вспомнить, на чём я остановился.

 Потом мы пьём чай... С малиновым вареньем и малиновой настойкой: две-три чайных ложечки на чашку чая - за уши не оттянешь!

 - Я вот всё думаю, - говорит Лена, - хочу спросить: что же ваш новый Иисус? Где он был всё это время, чем занят? Вы столько сил и ума отдали, чтобы... Чтобы что? Можешь сказать?

 Это ещё один новый виток. Придёт еще время Иисуса!

 - Юля рассказала, - говорю я, - что когда она нашла Жору и бросилась ему на выручку...

 - Как это? Он что же был прикован к скале?

 - Они тотчас и её схватили и готовы были и её... Понимаешь?..

 - Нет, - мягко произносит Лена, - не понимаю. Ты тут такого уже наплёл... К чему готовы-то были твои упыри?

 - Распять!

 - Распять?! Рест, ты в своем уме?! Ты говоришь какие-то... Отдай стакан!

 Да при чём тут стакан?!

 - Распять, - повторяю я, - ты не ослышалась.

 - Но...

 - И Юлю вместе с Жорой!

 - Слушай... Но Юлю! И Жору, и Жору... Распять? Рест, ты несёшь тут такое... Ни в какие ворота... Если и распинать - так Христа!.. Его же однажды, как ты помнишь, распяли! И сделали это наилучшим образом! Христа! Прошло уже... Зачем же его ещё раз? И я бы согласилась - ещё раз Христа! Ладно!.. Словно тогда Его недораспяли... Но при чём тут Жора?.. А Юля - так это уже совсем неимоверный бред! Отдай стакан!

 Я просто швыряю стакан в окно: на свой стакан! И тихо продолжаю:

 - Для неё, пойми, милая моя, тоже приготовили крест, представляешь, - крест для Юли, её обнажили напрочь, уложили... Как Христа!.. Она рассказывала такие подробности - жуть!.. Кто-то потом её вымолил... Кажется, Стас... Или Юра... Впрочем... Да - вымолил у Иисуса.

 - У какого Иисуса?

 - У нашего, у какого же ещё?

 - У Иисуса?! Он что же, по-твоему, собирался...

 - Ага, распинал... Юлю он отпустил... Жору оставил.

 - Жору? Жору оставил?! Иисус распинал Жору?!

 - Распял... Юля спряталась за чью-то спину и была свидетельницей... Когда она потом мне рассказывала...

 - Помолчи! - проговорила Лена, - Рест, остановись, пожалуйста! Мне кажется, что сегодня всё может кончиться маленькой бойней...

 Нам не хватало только ссоры... Но - нет, решаю я, - это надо высказать, высказать! Та бомба, что растеклась по всем моим жилам, каждую минуту может так бабахнуть, так... Мало не покажется!.. Я уже чувствую, что живу на грани, я могу просто сдуреть, да... просто выскользнуть из ума...

 - Никаких боен, - мирно произношу я, - Лен, что ты?!.

 Поэтому беру другой стакан: спьяну - легче... Как бы мягче, без задир и злости, не с таким напором... Пьёшь, не выискивая слов... Это - как маленький бред... И пусть! Лене - можно, Лена - поймёт... Я же вижу, как она смотрит на меня - с любовью! Никакой жалости, никаких сожалений... Вот и малиновую наливает... Как же она знает меня!

 - Спасибо, - говорю я, улыбнувшись.

 Зачем нам бойни?!

 - Да хоть залейся, - ласково говорит Лена.

 И я, по-прежнему улыбаясь, закрываю глаза: какое же это счастье, когда тебя понимают с полуслова... С полувзгляда!..

 Теперь тишина. Я отпиваю... И глубоко вздохнув, продолжаю:

 - Юля, - говорю я, - рассказала, что в то утро...

 И рассказываю, как всё было...

 

Глава 6.

  Я стараюсь передать слово в слово... Своим языком...

 - Язык у тебя, - возмущается Лена, - знаешь... Ты не только сам мекаешь, у тебя все мекают...

 - Как козлы?

 Тина бы сказала: «Как бараны!».

 - Но как, скажи мне, передать те ощущения...

 - Ладно, - говорит Лена, - не оправдывайся. Бэкай, мекай... Лишь бы...

 Сделать обиженный вид? Ещё чего?!

  -...всё шло, - продолжаю я, - как по маслу... Приготовили три прекрасных белых креста...Пластиковых... Кажется, пластиковых... Юля сказала - белых, как подснежники... Прохладных, пояснила она, ведь стояла такая жара, такая адская жара... Хотя солнце только взошло, уже, правда, поднялось над гладью вод... Восход был малиновый, как пламя пожара, пылал просто, потому-то и казалось, что горела вода, а кресты были такими прохладными, что всех тянуло к ним, как к спасительной прохладе, но не всем можно было взойти на них, не всех они ждали и хотели ютить на себе, рассказывала Юля, три креста, свежевытесанных, крепко сбитых двух поперечин с острыми гранями, как три ложа...

 - Ты сказал пластиковых. Три пластиковых белых креста... Пластиковых! А теперь говоришь деревянных...

 - Или деревянных, - говорю я, - пребелых... холодных... так прямо и хотелось распластаться на них, раскинув руки, глядя в чистое небо... - ведь ни облачка! - наслаждаясь прохладой, кожей, всей своей чуткой кожей ощущая благотворную прохладу, бережно приготовленную тебе твоими... да-да - всей своей жаркой кожей... Кожей и всем телом пропитываясь этой прохладой крестов, наливаясь ею, как водой ключевой, напиваясь взахлёб в такую жару-то... от малинового солнца... рассказывала Юля... три креста, да...

 - Рест, глаза-то открой, - говорит Лена, - я боюсь, что тебе...

 - Не бойся, - говорю я, открыв глаза, - я просто вижу картинку, когда закрываю глаза.

 - Вот я и...

 - Не бойся, - говорю я, - я не...

 - Точно?..

 - Мне надо ещё раз пережить это...

 Еще глоток и я снова погружаюсь в темноту... Я вижу:

 - ... три креста, - говорю я, - как три белых солнца... Так Юля их назвала - три солнца... белых и прохладных... Одно, главное - для Жоры, одно для неё (Юли), а третье - для меня... Это выяснилось потом, и поскольку ни меня, ни Юли поблизости не оказалось, два креста оттащили в сторону, кинули как ненужный хлам, крест на крест, взгромоздили и они тотчас потухли, как будто их и не было, и они никому были не нужны... О них просто забыли раз без надобности... Сиял теперь только один, белизной своей, Жорин... Жорин... белый весь и прохладный... казалось, весь просто в голубоватой измороси... Как из ледяной камеры огромного холодильника и, казалось, даже дымок поднимался над ним, ну... белый такой... туман... испарина изморосная... тонкой невесомой струйкой... Юля говорила...так казалось... Ледяной даже...

 - И Жора...

 - Его уложили...

 - Слушай, - говорит Лена, - ты так рассказываешь... Всё у тебя здесь как по писанному, как по маслу.

 - У меня? Но...

 - Только публика чепчиков в воздух не бросает!..

 - Не бросает?..

 - Слащаво и чинно, - говорит Лена, - ну, хотя бы хоть кто-нибудь что-то там как-то между прочим, мол, якобы...

 - Лен, я же не был там, ничего не видел, не слышал... Я пытаюсь передать своими словами... Чистую, так сказать, линию, голую картинку...

 - Чинно и чопорно... Чересчур чинно... И всё на одной ноте... Заладил... Ыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы...

 Я не слышу Лену.

 - Юля рассказала... Я мог бы приврать, приукрасить, но ты же терпеть не можешь...

 - Не могу. И не только...

 - Юля пряталась, - продолжаю я, - за спиной какого-то верзилы, рассказывала она, и у неё не было сил даже шевельнуться, ноги просто отнялись, она повисла на плечах у этого верзилы, который сидел на камне... Это был то ли Тутанхамон, то ли Рамзес, кто-то их фараонов, наблюдавший за распятием... Для него это было ново и он...

 Юля говорила навзрыд...

 - Ни Тутанхамон, ни Рамзес, - говорит Лена, - не были верзилами.

 - Эти были, - уверенно говорю я, - этих перекормили... И они ведь по сути не были фараонами, хотя, правда, и были...

 - Юля...

 - Да, Юля... Всё происходило на берегу, на белом песке, крест лежал... Не было никакой Голгофы, разве что у всех Она была в голове... Просто удивительно, зачем они приволокли сюда крест. Могли бы установить его где-нибудь на каком-то холме, на возвышенности, чтобы он, как маяк, мог виднеться, видеться издалека, со всех сторон...Как маяк. Привлекая внимание тонущих кораблей... Угрожая всем своей распростёртостью...

 - Угрожая?

 - Если присмотреться!..

 Вот, мол, что ждёт всех, кто осмелится... Перевернуть мир... Кто, мол, попытается узаконить царство вашего гена... Вашу Хромосому Христа... Да!.. Это я так думаю, говорю я Лене.

 - Я понимаю, что ты, - говорит Лена. - А что Юля?..

 - Воздух был тяжёл и влажен, будто тебя... дышать трудно... Жора стоял... Пока ещё стоял... Солнце... На небе ни тучки, ни облачка, но всё было как в мягком тумане, в мареве... Вместо солнца - белый диск... Ни капли тепла, но все обливались потом... если провести ладонью по телу - стекали ручьи...

 Жары никакой не было... Жора не жил в жаре, в ужасе от предстоящего, стоял себе...

 Крест лежал на песке, как неприкаянный... Какой-то растерянный, никому не нужный... А Жора не жил ожиданием чего-то неожиданного, стоял себе, словно ждал автобус, смотрел в даль, в бескрайнюю океанскую даль... Не было никаких громов и молний, не раскалывалась земля... Ни ветерка... Чайки, чайки что-то там своё крякали, каркая, пролетая... даже ласкового шёпота волн не было слышно... Штиль... Тишина была такая, что слышно было...

 - Ничего не было слышно, - говорит Лена, - ты же сказал.

 - Ничего... Шевелились только головы людей... Юля сказала, что они были похожи на беспорядочно высыпанные в воду перезревшие белые арбузы... Скопом...

 - Белые?

 - Лысые...

 - И Жора тоже...

 - Жора в ёжике, в своём ёжике... Белом как... Будто выкрашенном белилами...

 - А Иисус?

 - Лысый! Лысый как... Как чёрт! Если не считать... Бог!..

 Я пытался себе представить из Юлиных слов, как там все происходило, представлял и диву давался - проще простого: агнц, крест, толпа, Пилат... Приговор! («Воин, иди готовь крест!»). Как по писаному...

 Всем, конечно, это событие казалось игрой, спектаклем, разыгрываемым нашими комедиантами. Мы ведь частенько закатывали такие спектакли - трагедии, трагикомедии, а то и комедии... Курам на смех! Особенно преуспел в этом Шекспир. Он как и его давний родственник на глазах у всего нашего честного народа такое выдавал - мы просто рыдали...

 И теперь он был правой рукой Иисуса... Он и Иуда! Они теперь... Иуда радовался, что не надо было никого целовать: Жора ведь ни от кого не прятался, жил на виду. Его не надо было выискивать по ночам в каких-то садах... Для поцелуев...

 - Ты хочешь сказать, - говорит Лена, - что весь этот спектакль напоминал известную всему миру...

 - Нет! Всё дело ведь в том, что наш Иисус оказался жалкой поделкой. Подделкой! Ну представь себе...

 - Как так подделкой? Иисус?!

 - Ага... Так!.. Собственно, не в этом же даже дело...

 - В чём же?

 - Когда Жора узнал, что всё готово...

 - Для чего готово?

 - Для его распятия. И никаких проволочек уже не предвидится...

 - Каких проволочек?

 - Ну, знаешь... Всегда что-то может случиться... Что-то там не заладится...

 - И что Жора? - спрашивает Лена.

 - Жора... Жора не был бы Жорой, если бы не прорёк: «Imiles, expedi crucеm!» (Иди, воин, готовь крест! - лат.). Это он сказал Валерочке - воину! - который просто оцепенел. Его на виду у всех присутствующих обозвали воином, воином! Он вдруг поверил, что единственный способ избавиться от Жориного ига - собственноручное участие в Жорином распятии. Валерочка был откровенно счастлив, просто неистово счастлив: «Я распну, распну его!». Он не орал это на весь мир, орали его глаза: «Я распну!».

 И он постарался: в тот же день Жорин крест был готов! Баснословно красивый и крепкий крест...

 - Из ливанского кедра?

 - Хо! Бери выше! Из той самой секвойи, гены которой...

 - Из какой той самой?

 - Прожившей десять тысяч лет и помнившей звуки арфы Орфея. Я же это уже рассказывал сто тысяч раз! Нам привезли её...

 - Надо же!

 - Да! Свежесрубленной! С золотистыми капельками живицы по бокам сруба... Запах - просто божественный!!! Валерочка сиял... Никаким пластиком и не пахло.

 - Ты так рассказываешь, - говорит Лена, - словно сам принимал участие...

 - Принимал... Запах - умопомрачение!..

 Я шумно втягиваю воздух, закрываю глаза...

 - Жору, рассказывала Юля, подвели к кресту... Нет! Когда Иисус, кивнул, мол, начинаем, мол, поехали, Жора сам подошёл к кресту... Его бросились сопровождать всем миром все, кто только мог... Головы вдруг зашевелились, руки замахали, как лопасти ветряков, и эта туча человеческих тел вдруг надвинулась на него... Как... Его окружили плотным кольцом... Обступили... Все хотели к нему прикоснуться, как бы принимая этим прикосновением участие в общем деле... Это как бросить свою прощальную горсть земли на крышку гроба. Юля тоже было рванулась к нему, но чьи-то крепкие руки удержали её за плечи. Она даже не оглянулась, чтобы узнать, кто посмел её удержать - всей душой рвалась к Жоре. Потом ей-таки удалось протиснуться к самому кресту. Жора к тому времени уже уселся на крест. Он был в жёлтых шортах и белой футболке, кеды, его любимые кеды... глаза синие-синие, взгляд светлый, обычный, ничего не выражающий... Не сияющий, не надменный (я не помню, чтобы Жора когда-нибудь смотрел на кого-нибудь надменным взглядом. Даже на Переметчика с Авловым и Ергинцом он смотрел с жалостью и всепрощением. Ни одного слова не было произнесено, действо вершилось помощью жестов и кивков. Только Иисус менялся в лице - то улыбался, то щурил глаза, то вдруг задумывался... Или громко смеялся... Дурацким смехом... О чём он мог думать? Юля...

 - В самом деле, - спрашивает Лена, - что же всё это значило? Для Иисуса, для Жоры, для тебя, для Юли?.. Ты можешь коротко сформулировать объяснение всей этой шекспировской истории...

 - Трагедии!

 - Это была трагедия? Ты можешь пояснить... Фарс какой-то!..

 - Пробую...

 - Скажем, что послужило...

 - Кто взвёл и спустил курок новой мировой истории?

 - С чего-то ведь началась эта катавасия. Смех смехом, но сотворить такое вот чудо, это, знаешь, не каждому...

 - Жора даже достал из кармана свои чётки...

 - Он бы ещё трубку свою раскурил!

 Наталья стояла молча.

 - Лёсик предложил ему сигарету, Жора, кивнув, поблагодарил и спросил Лёсика - «скажешь?», на что Лёсик добыл носовой платок и высморкался. Ему нечего было сказать. И тотчас над головами зашелестели слова... Как листья... Тишина была разрушена вмешательством... Да, говорили, что...

 - Кто говорил?

 - Юля! Юлины друзья! Она тотчас же вызвонила всех своих друзей... Все страны и континенты... У неё ведь весь мир был в кармане, да, все, кто её знал, тот же час набивались к ней в друзья, в лучшие друзья, просто липли к ней, ну, ты знаешь нашу Юлю, она ведь...

 - Знаю, знаю...

 - Как...

 - Ага, как... ты рассказывал...

 - Ей просто некуда было спрятаться от этого мира, все к ней тянулись, ринулись как...

 - Знаю...

 Наталья только молчала...

 - И вдруг Юля как заорёт: «Света, света!.. Ещё света!..». Будто ей было мало света... Света этого белого беспощадного солнца и этого белого, как чаячий пух, смертельно-ослепляющего креста, и этого ослепительно синего, как вода северного фьёрда света Жориных глаз...

 «Ещё светааааа!».

 Как истерика!

 Ей дали...

 - Ведь весть о распятии, как только Жору схватили, разнеслась мигом...

 - Да, ты говорил. Разве его схватили? Он же сам добровольно...

 - Говорили, что все нобелевские лауреаты мира, кто на то время был жив, тот же час бросили все свои дела и устремились с благодарностью к нашему Иисусу, к Жоре... Всё, что они открыли и чему научили мир, считали они, явилось свидетельством Жориной гениальности... Отцы церкви всх конфессий наперебой предлагали причислить Жору ещё при жизни, при последних его часах жизни, к лику святых... Жители Гвинеи, узнав о распятии, съехались к хижине Гогена...

 - Гаити, - говорит Лена.

 - Что «Гаити»?

 - Гоген жил, кажется, на Гаити...

 - Ну, да бог с ним... На Азорских островах, где-то рядышком с Атлантидой...

 - Рест, какой Атлантидой?

 - Говорили, что её всё-таки разыскали... Чтобы назвать его именем.

 - Ну знаешь! - Лена искренне возмущена.

 - Атлантида имени Жоры Чуича! Есть же...

 - Мавзолей имени Ленина?

 - Мавзолей Ленина! - уточняю я. - Есть же...

 - Атлантида Чуича! Прекрасно! Ну, да бог с ней...

 - Так вот, если помнишь, - говорю я, - ту финтифлюшку, которую Жора приобрёл еще в Стокгольме...

 - На блошином рынке? Конечно, помню! Ты о ней давно не рассказывал.

 - Так вот эта самая финтифлюшка, по сути, осколок керамики с клинописным текстом, как раз и была предметом...

 - С блошиного рынка Стокгольма?

 - Лен, дослушай, пожалуйста. Жора пустил только слух, что купил её на рынке. На самом же деле...

 - Интересно, интересно!..

 - На самом же деле он заполучил её от людей Тины... Тина тогда сама не смогла...

 - О, Боже! Какие страсти! Какой Тины, какие люди? В Стокгольме?! Рест, не плети ерунду!

 - Я и сам долго не верил! Пока Жора однажды не проговорился. За неделю до всех этих головокрушительных событий...

 - Головокружительных!

 - Если угодно... Так вот ровно за семь дней до того, как... Я полагаю, что... Ладно...

 - Что? Давай выкладывай!

 - Да это уже и неважно. Слушай! Так вот эта самая финтифлюшка... Я до сих пор потрясён! Так вот...

 Меня вдруг охватывает дрожь, меня просто бьёт, как в падучей! Лена пугается, не зная что предпринять, и мне приходится её успокаивать: всё в порядке, не суетись, такое и со мной уже случается... Лена наливает воды - пей...

 - Ммм-да, - мямлю я, - прости, пожалуйста...

 - Я испугалась... Не хочешь - не рассказывай.

 Я беру паузу, встаю... Мы выходим на крылечко - господи, как прекрасна жизнь!..

 К этой истории с финтифлюшкой я возвращаюсь только дней через десять. Спасибо Лене - это она меня вывела из ступора, спасла от умопомрачения. Ведь это она - умопомрачительная Жорина-Тинина финтифлюшка до сих пор сводит меня с ума!

 - ... оказалось, - рассказываю потом я, - что эта самая финтифлюшка...

 - Ты можешь называть её по другому? - просит Лена.

 - ...специалистам из Британского музея и Восточного института Чикаго совместными усилиями удалось-таки расшифровать клинопись на финти... ну, на этой самой хреновине... Потом эти ходы, что под правой лапой Сфинкса... Помнишь, я рассказывал? И плюс эта лидийская Тинкина драхма... Ну, ты помнишь! Если коротко - все сошлись на том, что Атлантида...

 - Какие ходы? - спрашивает Лена.

 - Нам удалось совместить биополе финтифлюшки с биополем правой лапы Сфинкса, под которой, как ты знаешь, до сих пор хранится библиотека атлантов...

 - Библиотека?

 - Не книжная, конечно! А в том смысле, что в этих камерах на каких-то полевых носителях хранится информиция о самых... невероятных и нам пока ещё недоступных технологиях атлантов... Как они телепатировали или телепортировались, как летали без керосина, как таскали многотонные блоки на вершину... И т. д. и т. п.

 - Рест...

 - Да, Лена, слушаю... Говори.

 Лена только смотрит.

 - Рест... - снова произносит она.

 - Да я и сам-то сперва... Ты не поверишь, но отчаяние было жутким. Я Жору чуть не... Я готов был его убить, только бы он не продолжал меня насиловать своей финтифлюшкой.

 - Он тебе всё это сам рассказал?

 - Он знал, что я его рассказ запишу и запомню флешкой.

 - Это же сенсация! - говорит Лена. - Если не абсолютная чушь! Если всё это правда... Представь себе какой прорыв совершит наша цивилизация...

 - Если всё это правда, - говорю я, - а не сивой кобылы бред.

 - Но как ты можешь...

 - Ты недослушала, - говорю я.

 - Ну, ну... валяй дальше.

 - Так вот на Гаити, - продолжаю я, - все вдруг...

 - Ты не кончил про финтифлюшку.

 - Да, это сенсация, - говорю я.

 И затем коротко рассказал основные моменты Жориных откровений: финтифлюшка и Сфинкс, якобы, помогли раскрыть тайну не только египетских пирамид, но и Атлантиды! Их биополя каким-то там чудесным образом совпали и это совмещённое поле удалось, так сказать, прочитать и перевести в доступной для нашего понимания форме... Конечно же, это была сенсация! Это был конец эры... И начало, начало... Да, и На4ало На4ал!..

 - Что такое четвёрка? - спрашивает Лена.

 - Тут сложная арифметика, - говорю я, - вот смотри...

 И рисую фигуры пирамиды.

 - Вот четыре грани, видишь?

 - Ты опять со своей Пирамидой.

 - Да! Это и есть На4ало На4ал! Тина так и написала - «Na4alo-na4al-о»! В Тибете, если ты помнишь, есть пирамида, на вершине которой... Кайлас!

 - А ноль, что значит ноль? - спрашивает Лена. И рисует указательным пальцем ноль на столе.

 - То и значит: ноль он и есть ноль, - говорю я, - точка отсчёта, начало координат нового мира, если хочешь - ab ovo, с яйца! Тут мне недавно фотку прислали - белое яйцо в зубастой пасти серого крокодила. Так я так и подумал: пора начинать!

 - Ясно, - говорит Лена, - с яйца, так с яйца! Зачем же это распятие? И вся эта ваша история с Пирамидой, с Иисусом?.. И ты совсем забыл Тину! Вы ведь её тоже клонировали? Где она, что она?.. Потом объявилась Тина живая, совсем настоящая! Со своим Ковчегом! Рест, тебе не кажется, что жизнь ваша заблудилась, заплутала в такой темноте, что...

 - Спички дай... Пожалуйста.

 - Ты хочешь просветить свой путь?

 - Прикурить...

 Я закуриваю. Да уж, думаю я, жизнь зажала...

 - Ну так вот, - говорю я, пыхнув дымом в сторону раскрытого окна, - значит так... на Гаити...

 - На Таити, - говорит Лена, - на Таити!

 - Что на Таити?

 - Гоген, - говорит Лена, - Гоген точно жил на Таити. Если ты о Гогене.

 - Ты же сама сказала, что на Гаити...

 - Я перепутала. Прости, пожалуйста.

 - Да какая разница?! Стелла рассказывала, что и на Гаити, и на Таити, и даже на Галлапагосах... А на острове Пасхи вновь зашагали вдруг эти каменные уродцы! Кто шаг, кто сделал два шага, а некоторые даже по пять. И только трое сделали по шагу назад.

 - Рестик, - Лена останавливает меня, - ты можешь как-то всё это увязать? Ты послушай самого себя. Мне кажется...

 - Горнакова, - говорю я, - крестись!

 

Глава 7.

 Так вот на островах вдруг все вспомнили о Жоре, называя его земляком... Атлантом!.. Будто бы все они были ему родственники. Ему и атлантам. Коль скоро до Атлантиды-то рукой подать!

 - Совершеннейшая чушь! - говорит Лена.

 - Наверное... Тем не менее... Итак, Жору взяли... Без Иуды, без его поцелуя... Валерочка не стал его целовать - и без поцелуя было ясно, кто настоящий Иуда!

 - Да уж...

 - Ходили слухи, что Жоре тайком от мира на одном из необитаемых островов удалось клонировать Нефертити... ну ты помнишь эту историю...

 - Хрестоматийная пара! - восклицает Лена. - Ромео и Джульетта, Данте и Беатриче, Петрарка и Лаура, Юнона и Авось...

 - Могла бы организоваться всем парам пара! Жора и Нефертити! Блажь какая-то, блажь чистой воды. Но ведь так могло и случиться! Собственно, у нас все знали об этой сумасбродной Жориной идее, и вот уже поползли слухи, мол, ему таки удалось... Не бывает же дыма без огня!

 - Не бывает, - подтверждает Лена.

 - ...и весь мир уже шептался по закоулкам в ожидании свадьбы, свадьбы... Слухи просочились... Ведь не даром же за нами велась беспрерывная слежка всеми службами мира. Охота! Да - и охота! Прессинг по всему полю! Все хотели взглянуть на живую невесту - царицу!, жену Эхнатона, которую Жора прятал от любопытных взглядов, желая лишь одного - жениться на царице!.. Эхнатона он сунул куда-то, вождём в какое-то низкорослое племя. То ли в Африке, то ли в... Да, неважно! Поговаривали даже о дате... Планировали на конец года, на конец этого года, на последние числа декабря, кажется, на двадцатое... Чтобы 21.12.12-го, как раз... И уж верили, рассказывала Юля, верили, что наш Жора лицом в грязь не ударит, что свадьба будет самая-самая, всем свадьбам свадьба, что сам князь Альберт позавидует, и Альберт... а уж принц Уильям, герцог Кембриджский со своей Кэтрин Миддлтон.... Кейт, конечно, прекрасна, но наша Неффи... Сочились слухи, что...

 - Жорина!

 - Жорина!.. Да и принцесса Диана, будь она жива... Да, Диана вряд ли... Жаль, ах, как жаль! Мы все так страдали, когда они... Жора был в те дни в Лондоне...

 И другие и князья, и принцы, графы и графини, даже короли со своими королевами... Не говоря уже о индийских и китайских миллиардерах... Да, многие... Обзавидовались бы!

 И вдруг - распятие!

 Юля, конечно, была потрясена: Жора женится! У неё спёрло дыхание!

 Рассказывая, она едва сдерживала себя от того, чтобы не разрыдаться, прерывая рассказ на полуслове, давясь словами, глядя в одну точку... Как полоумная... У неё всё поплыло перед глазами. Она сглотнула слюну и, справившись с собой, продолжала:

 - И тут вдруг распятие!

 - Слушай, - говорит Лена, - скажи мне вот что... сотни миллионов на этих свадьбах летят просто на ветер в то время, когда почти весь мир голодает... Как же так?!

 - Потому и распятие... Этот мир заслужил свой крест! Потому-то Жору и... Жора - только начало... Затравка... Центр кристаллизации!

 - Начало конца?

 - Жора сам принял решение положить конец этому миру. Это же его хрустальная мечта! Вспомни, как он поносил этот мир, как он кричал во всё горло: «Мне не по пути, мне не по пути с вашей сраной цивилизацией...»

 - Да помню я, помню... Докричался...

 - ... и вот они...

 У меня пересохло в горле, я отпил из стакана.

 - ... и вот они...

 Я силился вспомнить всё, о чём говорила Юля, но в голове был такой кавардак, перед глазами мелькали событие за событием, как кадры мирового шедевра. Никакой последовательности, конечно, не было и в помине, ворох фактов, нагромождение, хаос...

 - ... и вот они... Да, вот ещё - откуда ни возьмись появилась Тина! Наша - клон!.. Они о чём-то шептались с Иисусом, тот кивал в знак согласия, иногда тихо о чём-то спрашивал и тогда кивала Тина своим рыжим хвостом... В конце концов, рассказывала Юля, они, радостно, улыбнувшись друг другу и кивнув головами, видимо пришли к согласию. Тина вдруг стала оглядываться по сторонам, ища кого-то и, так и не найдя, растворилась в толпе.

 Что ей было нужно и о чём они шептались с Иисусом, осталось тайной.

 - Ты со своими Тинами просто всех запутаешь, - возмущается Лена, - сам-то как-то их различаешь - где клон, а где сама твоя настоящая Тина? Ты хоть родинку кому-то из них дорисуй...

 - Дорисую.

 - Различаешь?

 - А то! Тина - это Тина, а клон - это клон! Понимаешь?..

 - Чё уж тут...

 - Не уверен, - говорю я. - Тут должно быть чутьё. Как у волка! Живая Тина - это... Это...

 - Да ладно, не пыжься!..

 - А клон... Сама понимаешь... Но я - различаю! Это - ясно?.. Живая Тина - это... это... Ну как тебе объяснить? Она...

 - Да уж... Рассыпал ты её таинственным бисером...

 - ...и пахнет она... как Живая!.. Ты знаешь, как пахнет альфа Центавра?

 Лена молчит, улыбается. Я продолжаю:

 - На Жору, рассказывала Юля, Тина даже не посмотрела. Хотя он ел её взглядом. Но не произнёс в её адрес ни слова. И мне, говорила Юля с обидой в голосе, ничего не сказал. Представляешь - ни слова!

 Жора, как сказано, уселся на крест... Как на скамейку. Передохнуть на пути к... Куда он там так спешил? Достал из своего желтого видавшего виды портфеля свою чёрную трубку (заметь - мой подарок!), затем извлёк кожаный кисет...

 Наталья молчала...

 Мы все сгрудились над ним, рассказывала Юля, просто нечем было дышать! Иисуса тоже сдавили со всех сторон, никто не проявлял недовольства, не ворчал, мирился с происходящим... Все ждали начала спектакля, рассказывала Юля... И не только Юля. Потом я слышал эту историю из разных уст - каждый рассказывал по-своему, каждый подметил что-то своё, на его взгляд, особенное...

 - Интересно, - говорит Лена, - интересно... Интересно было бы и мне взглянуть...

 - Распни меня, - говорю я, - и наслаждайся!

 - Не шути так!

 - Да я и так уже давно распят на своей Пирамиде! Ты меня словно сняла с креста. Лен, если бы не ты... Спасибо тебе... Выходила... Раны зализала...

 - Рест, перестань...

 - Как только миру стало известно о новом распятии, тотчас были организованы репортажи с места событий, с самой, так сказать горячей точки земли! Конечно же, это было событие из событий, конечно же, это была суперсенсация! Ничего подобного мир не знал! Даже распятие Настоящего Христа две с хвостиком тыщи лет тому назад казалось медным грошем в сравнении с этим распятием! Какие там Везувии с Помпеями, какие там цунами и землетрясения с сотнями тысяч жертв! Гибель динозавров, всемирный потоп? Да кто их видел?! Атлантида? Да это же просто выдумка какого-то там Платона! У меня бы мозг никогда не шевельнулся такое придумать!.. И представь себе...

 - Чем же Жора заслужил такой резонанс, такую помпу? - спрашивает Лена.

 - Он сидел и курил свою трубку. На кресте.

 - Я понимаю твою иронию, но правда - чем? Если подумать...

 - Лен, мне ли тебе объяснять?

 - Объясни... Не мне - человечеству. Каждый, прочитавший твою книжку об этом, обязательно задастся вопросом: кто такой Жора?.. А ты кто такой?!

 - Как задастся, так и ответит, - говорю я, - тут всё дело в удельной серости мозга спрашивающего. Ты понимаешь, о чём я говорю.

 - Ты рассчитываешь на...

 - Были созданы беспрецедентные меры безопасности. Все эти Скотлан-Ярды и Пентагоны, Кагэбэ и секретные службы Израиля (и «Моссад», и «Шабак», и «АМАН», и «МАТАМ», и Мамад») собственно, все самые крепкие службы мира объединили свои усилия для защиты Жоры от любых посягательств на его жизнь. Это как если бы у нас, землян, появился общий враг, скажем, инопланетяне, или тот же Апофиз, или даже Армагеддон! Никакие межнациональные, или расовые, или религиозные распри никого уже не интересовали. Не то что не интересовали - были тотчас напрочь забыты как только в воздухе запахло жареным - Жжжжжор-ааааа... Всеобщий всевселенский жор!.. Ааааа!.. Прям потекли мировые слюнки... Жора! Только Жора! Только Жорино распятие! Как только миру стало об этом известно, рассказывала Юля, тотчас были организованы телемосты... Журналисты, радио и телекорреспонденты... Все-все-все сбились в тугую жадную до простоты вынюхивающую кучку - что, что там?.. Просто куча мала! Блики фотовспышек и телекамер... Было еще утро, но это был настоящий закат! В сто тысяч солнц! Лезли и лезли с вопросами... С самого начала...

 - Скажите, Георгий...

 - Как вы думаете?..

 - Не кажется ли вам?..

 - Не понимаю, зачем вы?..

 - Кто вам дал право?..

 Жора, как сказано, сидел и курил...

 - Ой, это был такой спектакль! Цирк! Балет! Шекспир отдыхает!

 - Балет?

 Наталья не проронила ни слова.

 - Ага, балет! Всё вокруг прыгали и кружились как...

 - Я так люблю балет, - разоткровенничалась Светка, - я бы крутилась и крутилась, и крутилась...

 Потом Иисус всем заткнул своим выразительным кляпом враз все их лужёные глотки - поднял руку! И воцарилась могильная тишина. Было так тихо, что, слышалось только, как струится дым из Жориной трубки... Шурша... Периодически... Когда Жора не затягивался.

 И вот Иисус лениво кому-то кивнул, мол, пора, брат... Не было никаких поцелуев, хотя Иуды со свирепо разинутыми ртами и вываленными из орбит жёлтыми глазами только и ждали команды наброситься на Жору со своими мерзкими вонючими поцелуями...

 - Какие Иуды, - спрашивает Лена, - о ком ты говоришь?

 - Да ты оглянись, присмотрись хорошенько! В каждом твоём друге на большую его половину сидит гаденький Иудёнок. Ты только свистни, и он тут же оттопырит губы, чтобы присосаться к твоей щеке. Как пиявка!.. Валерочка, твой Славик или тот же Переметчик... Они же... И иже... И с ними... иже...

 - Ты перегибаешь, - говорит Лена, - ты становишься чересчур недоверчивым.

 - Ты поживи с моё, - говорю я, - присмотрись хорошенько.

 - Идём, - говорит Лена, - потом дорасскажешь, в машине.

 В машине, так машине. Если тебе не интересно, думаю я, я могу и совсем не рассказывать. Я замечаю, что становлюсь занудой и злюкой. Да - злюсь на всех, вот даже на Лену. Хотя она одна из множества, кто проявляет интерес к моей жизни.

 - Хорошо, - соглашаюсь я, - идём... А куда мы едем?

 Проходит неделя.

 - ... ты собираешься дорассказать эту твою историю с Жорой? - спрашивает Лена.

 - Его-таки так и распяли, - говорю я, - я же рассказал.

 - Ясное дело, - говорит Лена, - это я знаю. Мне нужны подробности.

 Эти подробности сведут меня с ума! Какие ещё нужны подробности?! Распяли и есть распяли! Нельзя же распять лишь чуть-чуть, на копейку, на рубль. Распяли, что называется, напрочь! Уложили на крест, приковали, поставили крест на попа - виси! Э-ка невидаль! Сам любуйся и радуй ротозеев!.. Это уже было-было... Об этом только ленивый... Весь мир пестрит этим распятием... Правда, - Христа! Сколько книг написано - не перечитать! Сколько написано картин - не пересмотреть! Монумент в Рио - не перепрыгнуть!..

 - Подробности, - говорю я, - да, подробности...

 Лена включает диктофон.

 - ...и потом, - говорю я, - по всем странам и континентам прокатилась волна протестов, многолюдные митинги, миллионнолюдные... мир такого еще не видел...

 - Протестов? - спрашивает Лена.

 - Протестов в поддержку, - говорю я.

 - Как это?

 - На всех площадях всех столиц всех стран всего мира, - говорю я, - каждый день, почти каждый день... Красная площадь была просто усеяна головами, как красной икрой, если смотреть с высоты вертолёта...

 - С высоты птичьего полёта, - уточняет Лена.

 - В Мадриде перед...

 - В Лондоне вся Трафальгарская площадь... На этой стеле - колоне Нельсона - , как, впрочем, и в Питере на Александрийском столпе... Они висели как шашлычные куски мяса на шампуре... Сползали друг на дружку...

 - А что Папа, - спрашивает Лена, - как Папа Римский и Ватикан?

 - Тоже, - говорю я, - Папа был рядом с Иисусом, они вместе пришли к выводу, что...

 - А Далай-Лама?

 - Ты не поверишь, но ночью, перед самым Жориным распятием, у Большой Медведицы отвалилась звезда.

 Лена не понимает: какая звезда, как так отвалилась?

 - Ну так, - говорю я, - раз и... готово! Та маленькая звёздочка, по которой древние греки определяли зрячесть своих воинов. Стариков...

 - Зоркость, - говорит Лена, - та, что рядом со второй звездой!

 - Зоркость или зрячесть, - говорю я, - со второй или с шестой... Смотря откуда считать!

 - Митинги? - спрашивает Лена.

 - Сплошь и рядом, - говорю я. - И не было никакого парада планет. Правда, на солнце в ту ночь отмечалась дикая солнечная активность.

 - В ту ночь? - спрашивает Лена.

 - Именно, - говорю я, - в ту самую ночь перд самим Жориным распятием. Юля говорила, что он никак не мог уснуть в эту ночь.

 - Он ночевал с Юлей?

 - Не было никакого солнечного затмения, - говорю я, - ни лунного, ни солнечного... Вулканическое кольцо по всему побережью Тихого океана, конечно, выперлось... Но не так, чтобы это была угроза... На Гаваях что-то там буркнуло, да и Этна в долгу не осталась... И этот гренландский тоже пукнул - Эйяфьятлайокудль... Или как там его?..

 Да, мир вдруг встал на дыбы: «Распни, распни его!». Будто бы распинали Самого Христа. Оказалось - Иисус сам распинал! Чудеса в решете!.. Жору раздели... Юля сказала, что он был похож на Христа... С него стащили шорты, футболку... Кеды он сам расшнуровал и отбросил в сторону. Оголили! Затем на него надели жёлтые спортивные трусы... Кто-то сказал, что он был похож на какого-то известного бразильского футболиста. Жаль только что белый. Он не просто белый - белотелый! Загар никогда не брал его кожу. Ни о каком отчаянии не могло быть и речи - Жора держался, с восхищением рассказывали потом, держался молодцом! Не произнося ни слова, он сам улёгся на крест, раскинул руки и пошевелил всем телом, словно выискивая поудобнее положение на этом жёстком ложе, кивнул, мол, всё в порядке и даже подмигнул, рассказывали, чтобы придать уверенности своим палачам, мол, смелее, ребята!

 - Палачам?

 Наталья молчала...

 - Ну не то, чтобы они были настоящими палачами, они выполняли волю Иисуса, да и самого Жоры, поскольку он, все ведь это знали, не терпел над собой никакого насилия, а тут пришлось подчиниться, и он сам желал, чтобы пытка эта побыстрее закончилась. Он геройствовал, но и не пал духом, и даже с любопытством и как бы со стороны смотрел на весь этот спектакль, режиссёром которого сам-то и был. В содружестве с Иисусом! Иногда они переглядывались короткими взглядами, словно согласовывая свои действия. Мол, всё идёт хорошо? Всё отлично! И - дальше по тексту... Без единого слова.

 - Итак, Жору уложили на крест, - говорит Лена.

 - Толпа, конечно, была взволнована, - говорю я, - все жили ожиданием какого-то чуда. Но никакого чуда не произошло - всё было до смешного банально: ни молний, ни громов, светило как всегда солнце, легкий бриз шевелил волосы... Здесь!..

 - Ты говорил, что по всему побережью Тихого океана...

 - Юля рассказывала, - говорю я, - и не только Тихого! Весь мир клокотал! И не только Юля! Весь мир вдруг засудачил о конце света. Это было начало конца! Вдруг с этим утверждением все согласились! И учёные и президенты! Все в один голос вдруг заявили: «Началось!». Учёные, сверкая глазами, уверяли в том, что случилось всё так, как мы и предсказывали, что жаль, что нам не поверили, что, мол, наши прогнозы, вот видите, оправдались, и если бы нам увеличили финансирование...

 - А президенты? - спрашивает Лена.

 - И короли, и премьеры, и президенты разбежались по своим бункерам, как тараканы. И ты же помнишь, что сказал в тот вечер Обама?

 - Что он сказал? - спрашивает Лена.

 - То же что и король Норвегии, и королева Виктория, и датчане, и даже князь Альберт...

 - Что?

 - Все в один голос! Правда, некоторые...И Путин, и твой Путин тоже...

 - Ладно. Бог с ними, с президентами и королями. Тараканы и есть тараканы.

 - Да-да, как...

 - Итак, Жору уложили на крест...

 Наталья не выла...

 - Нестерпимо кричащее спокойствие! Классическая поза! Вероятно, Жора испытывал неодолимую потребность еще раз убедить весь этот настороженный мир (ведь он точно знал о том, что мир, затаившись, следит сейчас за каждым его движением, прислушивается к каждому его слову), убедить в том, что... Своим теперь поведением на кресте! Мол, ценой собственной жизни я хочу вам ещё

 раз прокричать... Всё, точка, - произнёс он тихо, - the buck stops here (Фишка дальше не идёт, - англ.).

 Это жертвоприношение, считал он, должно возбудить в людях жажду уразумения...

 - Ты так думаешь? - спрашивает Лена.

 - Он так думал, - говорю я, - он об этом как-то мне рассказал...

 - Он считал себя жертвой?

 Иисус только молча наблюдал за происходящим. А усердствовали в большей степени все эти... недомерки и планарии... и, конечно, цезари, ленины, наполеоны... Старались Валерочка с Ушковым...Они, наконец, спелись...

 Наталья только смотрела...

 - Ты мне так и не ответила, - говорю я потом.

 - Что? - спрашивает Лена.

 - Как пахнет альфа Центавра?

 - Как?.. Ясное дело - сиренью. Верно?..

 Запахи живой Тины... Эх-ма!.. Никому не дано знать, как пахнет космический бисер. Я - знаю!..

 - Ага, - говорю я, закрыв глаза, - полынью...

 

Глава 8.

Иисус хорошенько поднаторел в этом деле: он знает, что такое распятие от корки до корки! Он, так сказать, на собственной шкуре испытал все прелести этой гнусной процедуры. Я не думаю, что он и Жору хотел подвергнуть этому унизительному испытанию.

 - Величественному! - восклицает Лена с искренним благоговением, - величественному! Почему унизительному?

 - Ты права, - признаюсь я, - конечно величественному! Если уж речь идёт о судьбе цивилизации!

 - Это была месть? - спрашивает Лена.

 Месть? Было бы ошибкой считать поведение Иисуса как проявление мстительности. Месть? Ну какая же это месть? Пришёл Иисус... Весь мир ждал его прихода! Ждёте - нате! Я пришёл! И коль скоро я весь перед вами, то и знайте теперь: «Не мир я принёс вам, но меч!». Он пришёл, чтоб творить свой Страшный Суд. Он обещал - он сделал. И начал он своё страшное дело с распятия Жоры. А с кого же еще, если не с того, кто возомнил себя творцом новой жизни? Ведь за что распяли Христа две тысячи лет назад? Вот и Жора попался...

 - ...так это событие начиналось, Жору распяли, и вскоре всё побережье было усыпано любопытствующими, и вскоре весь остров и все потом острова наши, и весть эта кочевала из уст в уста из дома в дом, затем по улицам и площадям из города в город, по странам и континентам, не зная границ...

 - Что, что случилось?

 - Жору распяли...

 Никто уже не спрашивал, кто такой Жора, ни как это вдруг его распяли, ни за что, собственно, все радовались, радовались, смеясь и исторгая восторги и вопли и даже вопли и оры, пели песни и читали стихи, орали хоралы и пили, и конечно, пили взахлёб, пили, пили...

 На радостях-то! Никто не мог отказать себе в удовольствии выпить на халяву, что называется, - шару... Ведь вина и коньяки лились реками...

 - Пир во время чумы?

 - Никакой чумы не было и в помине, только пир, пир, по всему миру, всевселенский пир на весь мир... Риодежанейровские карнавалы в сравнении с нашим - просто смех...

 Пушкин читал свои «Нет правды на земле», Моцарт творил свои реквиемы, а Шекспир сонеты... Кто во что горазд... Гомер рифмовал свою «Одиссею» с шёпотом прибоя, а Леонардо вдруг стал переписывать свою «Тайную вечерю», где вместо Христа вывел Жору, а рядом с ним Нефертити! С ума сдуреть!

 Наталья молчала...

 Микеланджело снова прилип к алтарной стене Сикстинской капеллы, чтобы переписать свой «Страшный суд» с учётом всех катаклизмов нашего времени (кризис, глобальное потепление, вулканы, цунами...) и за одну ночь блестяще выписал новые образы, поражающие трагической силой воображения гения. Ну и Мунк, и Эдвард Мунк со своим «Криком» ещё раз немо проорали миру - «Стоп, ума-а-а-а-а-а-а-лишённые!». Предупреждая олухов цивилизации о достижении «punctum no return»: приехали, друзья мои!..

 Шостакович дописал свою симфонию гнева...

 - Дописал? Седьмую?

 - Да, свежими красками... С извержениями вулканов и низвержением божков... С роковыми рОковыми оттенками...

 ... и рок, рок... И, конечно, рок. Рок всего человечества вдруг грохнул роком: тра-та-та... бах, бац... Ыыыы!.. Бу-бух...

 Суетливые папарацци окружили Жору плотным кольцом, от фотовспышек слепли глаза, протиснуться не было никаких сил, в небе появились вертолёты с троссами, на которых висели корреспонденты с камерами наперевес...

 Даже Юля, ага, даже наша Юлия тоже... Представляешь... Виснем вися... Как перезрелая... Как заря запоздалая... Озаряя весь этот...

 Несколько раз эти вертолёты сталкивались и валились с неба как спелые груши: бац!.. Прямо в толпу... Крики, ор, глаза в ужасе выпадали из орбит... Люди гибли сотнями, тысячами...

 Рок!..

 - Но что же Иисус?

 - Рёк свои проповеди под тальянку, танцуя вокруг костра.

 - Какого костра?

 - Жориного... Все бросили ему по горящей спичке... Представляя его то Жанной дАрк, то Джордано Бруно, то какой-то ведьмой...

 Это был истинный молот ведьм...

 - Ладно, едем! - говорит Лена.

 - Понимаешь, - говорю я, - Жорино распятие стало спусковым крючком для развития событий такого масштаба, каких свет ещё не видел. Сработал эффект домино. Как только качнулась и завалилась первая клавиша...

 - Какая клавиша?

 - Ну эта самая доминина... В её роли выступил какой-то африканец, молодой парень, ну ты помнишь эту историю...

 - С африканцем?

 - Да. Всё началось с Иисуса. Как только он оперился, тот же час заявил: «... я буду судить!..». «Да кто ты такой, чтобы судить?!» - возмущался Жора. Вот и допрыгался.

 - Иисус, что ли?

 - Жора! Твой Жора... Вместе с тем африканцем. Как только африканец прознал... Ну ты помнишь эту первую волну возмущений... Полетели головы... Эти американцы, конечно, вбросили спичку...

 - Ну ты и нагородил! - возмущается Лена.

 - Иисус сам рассказал, рассказывала Юля, - продолжаю я, - что полилось через край... Люди вышли на улицы и пошло-поехало, сперва в Африке, затем в Европе и в той же Америке... забурлила Россия, даже Индия и Китай... Волна за волной... Турки... Кровь лилась ручьями... Реки крови... Да что кровь - лились головы... Стелились по земле... Катились кубарем... Как большие кокосовые орехи, а лысые - как арбузы...

 Хуже всего было то, что...

 Так вот, на мой взгляд...

 С первых же дней ...

 Какое крушение!

 К прошлому четвергу у нас было уже...

 Но к чему отчаиваться! Эта кара послужит нам хорошим уроком

 Я вдруг встал во весь рост...

 Многим...

 Это были настоящие псы Вавилона...

 - Стоп! - говорит Лена, - остановись!..

 У меня потемнело в глазах, качнулась под ногами земля...

 - Сядь, - приказала Лена, взяв меня за руки, - помолчи...

 - Да-да... Спасибо...

 Я укладываюсь на топчан и тотчас засыпаю.

 Затем вечером:

 - Никто не знает, - говорю я, выспавшись, - что будет зимой, в том самом декабре, о котором только и знают, что галдят все газеты, все телепрограммы, все парикмахерши и продавцы селёдки...

 Тот декабрь прошёл незамеченным, и вот только сегодня, сейчас...

 - Я выключаю диктофон, - говорит Лена, - на сегодня хватит.

 - Понимаешь, - говорю я, - когда Архимед попросил...

 - Все вы тут Архимеды! Вам только дай точку опоры - вы землю перевернёте!

 Всё это привело к тому, что

 - Я полагаю, - говорит Лена, - что пришла пора спросить очевидцев.

 - Каких ещё очевидцев, - говорю я, - весь мир стал свидетелем!

 - Правда ли, - говорит Лена, - что как-то вдруг... в одночасье... и на обоих полушариях, как только забрезжил рассвет, в движение пришло...

 Мне трудно всё это представить.

 - Я думаю, - говорит Лена, - пришло время взглянуть в лицо фактам. Расскажи про Жору.

 - А я о ком рассказываю?

 - Ни о ком! Так... сяк... Мерзость какую-то. Расскажи про Жору... Ну как его... Подробненько... Жору уложили на крест... Дальше... Что дальше-то?..

 - Обычное дело: Жору уложили... Да нет! Он сам уселся на крест... Улёгся уже - руки в стороны... В желтых спортивных трусах... Голый!..

 - Ты сам-то видел?

 - Ну как я мог видеть? Юля рассказывала. И она же сняла всё кинокамерой... Крупный план и... Гвозди... Это ужас какой-то: гвозди... Сперва кисти рук прикрепили к перекладине скотчем. Не пойму до сих пор, зачем нужны были эти сизые кованные гвозди. Сперва руки, затем ноги... скотчем... обе к стояку... Жора морщился, что-то говорил, подсказывая, как это лучше сделать...

 - Кто крепил-то? - спрашивает Лена.

 - Ушков. Старательно... С Ергинцом Валерочкой... Там ещё усердствовали Авлов с Переметчиком, кто-то ещё... Люська, Светка... Кривясь и тихо голося... Попискивая...

 Журналисты не давали ни проходу, ни продыху... Лезли всей свой биомассой, сверкали фотовспышками...

 - Ты рассказывал уже...

 - Да. Затем-таки решили обмотать всё тело скотчем - так надежнее. Начали с лодыжек... Крест приподняли над землёй... как байдарку... и мотали, мотали... Голени, коленки, бёдра... И так аж до шеи... Затем каждую руку от плеч до кистей... Примотали, как приклеили, прилепили к кресту... Жоре трудно стало дышать, он просто возопил немо: вы что, мол, не видете - нечем дышать!.. Распороли скотч вокруг груди... Так - лучше, так - легче... Дыши - не хочу!..

 - Что же Жора?

 - Кивнул благодарно. И наблюдал за всем этим действом, так сказать, свысока...

 - Крест установили?

 - Да нет пока... Пока лежал на песке...

 - Как же «с высока»?

 - Так.

 - Затем...

 - Все лезли с советами: здесь - так, а здесь - вот так... Не перетягивай!.. Не зажимай!.. Жора только кивал с благодарностью... Улыбался...Вяжите-вяжите... Крепко!.. Не то... Не то... Никакого сопротивления. Глаза синие-синие... Улыбающиеся. Будто распятие для него - очередная забава... Игра... И тут ещё эти папарации:

 - Скажите, Георгий...

 - Не считаете ли вы?..

 - А ты не находишь, что?..

 Кто-то и в самом деле ему «тыкнул» и Жора не послал того куда подальше. Все вдруг тотчас и осмелели:

 - Ты до сих пор надеешься, что твоё распятие?..

 - Жор, зачем весь этот спектакль?

 - Тебе пива дать?..

 Ушков гнал всех приставал прочь, прочь...

 Жорино интервью...

 Наталья молчала.

 - ...истинно говорю тебе, - рассказывала Юля, - это был театр, весь мир - театр, и мы в нём были актёры, шекспировцы и мольеровцы, островсковцы и даже маркзахаровцы и эти, конечно, и наши михалковцы и мирзоевцы, и... все экраны были залиты лучшими фильмами лучших режиссёров - спилбергами, тарковскими, кустурицами и кончаловскими, михалковыми, феллини и люками и даже учителями и... Да-да, - рассказывала Юля, - фестивали кино и в Берлине, и в Каннах, и по всему побережью Средиземного моря и по другим морям и океанам, Тихому и Атлантическому, начиная с Индийского и кончая Северным Ледовитым, танцы и смех, слёзы радости даже на самом Северном полюсе Земли, и на Южном естественно, на самых высоких и каменистых, свободных от снега его вершинах, даже при минус шестьдесят семь и даже ниже, под землей, в этом городе, где своё собственное солнце, и на глетчерах, на этих ползучих глетчерах всей Гренландии, с риском для жизни на глазах у испуганных белых медведей и моржей и тюленей, у молчаливых и изумлённых пингвинов...

 Радость!..

 Юля рассказывала...

 - Она была свидетелем всей этой свистопляски? - спрашивает Лена.

 - Ага! На своём биплане?

 - Ага... С Ваней Карнауховым!

 - С Лёшкой!

 - С Лёшкой?! Пусть даже с Лёшкой! У неё махонький такой одноместный... Они вдвоём как-то втиснулись и облетали вслед за слухами, которые ширились, ширились по планете, как... как... Летели как стаи саранчи, как пыльные, но не пыльные, а светлые снежные бури, как смерчи, смелые и уверенные в победе, как накаты...

 Набат!..

 Юля рассказывала...

 - Иии...

 - Все симфонические оркестры мира просто высыпали на побережья... И кто во что горазд... Словно соревнуясь... Музыка, музыка... Волшебная музыка, а рядом рок, рэп... Рэпали так, что земля ходуном ходила...

 Ось дала крен...

 - Какая ещё ось?

 - Земная... Поползли полюса...

 Люди сбрасывали с себя одежды, вытанцовывая, ходуном ходили, многие раздевались догола, возмущалась Юля, предаваясь соитию, как животные... Как скоты...

 - ... и Жора, - говорит Лена, - тоже...

 - Да, он тоже был возмущён всм этим...

 - Как? - Слава, не понимая, замотал головой.

 - Насыпь, - сказал Жора и пальцы его левой руки застыли в ожидании. Но когда стали вонзать гвозди в ладони... Молотком!.. Дынн... Дыннн..

 Просто мурашки по телу... Ушков никак не мог установить... Ой, это надо было видеть! Славик просто весь трясся... Как листик осиновый... То один возьмет гвоздь, то другой, то этот примерит, то тот... Умора просто! Жора не мог сдержать улыбки, глядя на него, сперва улыбки, затем начал злиться... Гул гудом стоял вокруг: каждый советовал, подсказывал, попрекал... Кто-то молил, мол, давай уже побыстрей выбирай, а Авлов даже стал отталкивать Славу от Жоры, мол, дай я сам, я сам, раз ты такая размазня, но Ушков уцепился, просто прилип к Жоре - нет! Только я, только я... должжжжен!.. Шипел он. Только он, Слава Ушков взял на себя этот гегемонический труд - вбить Жоре гвозди!.. Только я... А как же! Как же я... И если не я...

 - Дай! - сказал тогда Жора, и зашевелил пальцами левой руки.

 Он словно струны перебирал... На арфе. Точно хотел вызвать звон этих струн к жизни, Орфей... Словно...

 - Дай! - приказал он Славе ещё раз, и его длинные пальцы Орфея снова неистово зашевелились, заплясали в поисках струн.

 - Что? - тупо глядя сквозь свои круглые потертые очки, спросил Слава.

 Он не понимал, что он должен дать Жоре. Ведь у Жоры, в его понимании, всё уже было - деньги, признание, слава, крест... Что ещё нужно для счастья?

 Слава терялся в догадках.

 - Гвозди, - сказал Жора и кивнул бровью на кастрюлю с гвоздями.. Каждому было ясно: Жорина ладонь, никогда ни у кого ничего не просившая, теперь просто выпрашивала подаяния - гвоздей... Как милостыню.

 Это стало понятно и Славе. Он выгреб своими кургузыми пальчиками горсть сизых ощетинившихся гвоздей и тотчас бросил их в Жорину ладонь. Как угли! Будто эти гвозди были только что из-под молотка кузнеца, будто они ещё шипели, выдернутые из воды в бочке, шёл даже пар... словно...

 - Ужас, - говорит Лена. - Как можно...

 - И вот тут-то, - продолжаю я, - нет-нет... Это надо было видеть! Я постараюсь, я попробую... Но боюсь, что...

 - Что?..

 - Рассказать об этом...

 - Не бойся, - говорит Лена, - ничего не бойся.

 - Ты как Тина, - говорю я. - Она тоже...

 А ведь и в самом деле: рассказать то, что... О том, как... Это же - такая история! Поэма! Ода! Где Овидии, Петрарки, Шекспиры?!

 Иуды - отдыхают!

 - Не тяни, - говорит Лена, - смелее...

 - Хм!.. Не толкай, - прошу я, - я и так еле держусь на ногах. Стою на краю, видишь!

 - Давай, давай, - подталкивает Лена, - это твой край!

 И, что называется, толкает меня - лети!

 В пропасть Жориной ладони...

 - И вот, - говорю я, набираясь смелости, - ладно... И вот...

 Я не знаю, как это пересказать.

 - ...сперва, - говорю я, - Жорин мизинец вместе с большим пальцем взяли первый гвоздь...

 - Как это? - спрашивает Лена.

 - Я пробовал потом дома. Сам. И знаешь...

 - Как так взяли? - снова спрашивает Лена.

 - Я не помню, чтобы Жора когда-нибудь держал в руках скрипку. Или гитару. Или балалайку... Помню, как он бережно прятал Юрину скрипку в футляр, когда нужно было её сохранить от полиции...

 - Продолжай, - говорит Лена.

 - Так вот... этот первый гвоздь в мгновение ока оказался вдруг между указательным и безымяным... Шляпка у ногтей, остриё - в ладонь... Ловкость рук, вернее Жориных пальцев! Да-да, - ловкость, ловкость! Жорины пальцы - это, знаешь ли... Я ведь видел их каждый день, каждый божий день... В работе... Помнишь, как Бог Своими Божественными Перстами, творя чудо рождения Адама... Микеланджело как никто другой изобразил этот миг... Ну ты знаешь...

 - Знаю, - кивает Лена.

 - На века! Навеки! Ты видела, какой это непомерно тяжкий, непосильный и невероятно нежно-радостный труд - созидание... Сотворение... Мира. По сути ведь мира! Через Адама. Так вот...

 - Сравнил, - говорит Лена.

 - Жорины пальцы...

 - Рест, ты...

 - Пальцы творца... Если хочешь... Да!.. Ты пойми... Нет-нет, ты всё-таки слушай, слушай...

 Теперь я молчу.

 - Наверное-таки ловкость, - говорю я затем, - но и надёжность!.. Уверенность в том, что вырваться из цепей этих чудотворных пальцев никогда и никак невозможно. Цепкость, да! Даже если они напрочь раскрыты, расправлены, распростерты. Фишка в том, что...

 - Фишка?

 - Цимус в том...

 - Рест, скажи по-русски.

 - Загогулина, - говорю я, - в том, что...

 Тииинн... Тиииннн...

 (Тинка!..)

 - В чём же?..

 - Гвозди пели - тиннннн...

 - Жуть!..

 - Он только скосил глаза на свою левую руку: больно, мол... Все глаза мира уставились на его лицо! Кровь... горячая Жорина кровь брызнула вдруг так роскошно и крепко, так старательно... оросив всех вокруг... как шампанским, как победительным шампанским победителя автогонки, шипя и печатая и печатая, словно клеймя Жориным клеймом... Всех! У меня до сих пор на футболке те кровавые крапинки, точно...

 - У тебя?! - Лена просто ест меня взглядом.

 - У меня, - говорю я, - а что?.. На футболке... Показать?

 - Но...

 Я достаю футболку из сумки:

 - Вот, смотри...

 Я тычу футболку с красными пятнышками Жориной крови прямо под нос Лене.

 - Рест, ты в своём уме?

 - Да, - твёрдо говорю я, - в чьём же ещё?

 - Нооо...

 - Лен, я не конь!

 - Но... ты... был... свидетелем...

 Лена умолкает и вопросительно смотрит на меня, не мигая. Приходится признаваться:

 - Ну не то чтобы... Все телекамеры мира, понимаешь, это... как бы это тебе... Это как эмпатия - ты как бы сам участвуешь... Силой воображения и преображения... Понимаешь?..

 - А футболка?..

 - Что?

 - А Жорина кровь? Значит, ты был не только...

 - Что?

 - Но соучастником!

 Да знаю, я знаю! Не только, не только! Но я пока в эту тайну не хочу посвящать даже Лену. Не то она... Не то мы... Нет-нет! Не теперь, не сейчас!..

 - Ну каким соучастником! - говорю я, - просто... Просто я...

 Просто я не готов сейчас об этом рассказывать - скоро рассвет! Хотя бы часок-другой вздремнуть до того, как...

 - Дорасскажу в Турее, - мирно произношу я, - давай спать.

 И уж какой же тут сон?!

 Тииинннн...

 Звон на весь мир...

 (Тинка - вот ведь где соль...).

 

Глава 9.

 - Не помню, где я, - говорю я потом, - куда я задевал...

 - Вот, - говорит Лена, подавая мне очки, - ты как всегда оставил их...

 - Ага, спасибо. Так что?

 - И что Жора? Зачем тебе очки?

 - Я должен дописать.

 - И что Жора? - снова спрашивает Лена. - Я сама допишу.

 Прекрасно! И теперь мне очки не нужны!

 - Жора, - говорю я, - Жора... Да-да...

 Уже третий день, как мы в Турее, но я до сих пор так и не выполнил своего обещания: дорассказать о распятии.

 - Рассказывай, - говорит Лена. И включает диктофон.

 Мы лежим в стоге сена...

 - Да-да, - говорю я, жуя травинку, - значит так... Жора... Жору... Крест тогда ещё не успели поставить на попа... Когда раздался первый звук удара молотка по гвоздю (тиннн!...), Жора просто повернул голову в сторону звука. И даже, когда брызнули первые капли крови на футболку...

 - На какую футболку?

 - На мою. Я же показывал тебе! И на футболку, и на всех, кто разинув рты...

 - Но ты говорил, что тебя там не было...

 - Было-не было... А где же я был?

 - Играл в шахматы! Или в футбол... Да мало ли в какие игры ты играешь, спасаясь одиночеством. Я знаю, что мог даже...

 - Мог!.. Послушай, Лена дорогая...

 - Слушаю, слушаю. Я тебя внимательно слушаю!

 Лена даже усаживается поудобнее в нашем стогу, чтобы лучше видеть мои глаза.

 - Лен, - произношу я тихо, - ну какие могут быть игры, когда распинают твоего лучшего... Даже не друга! Учителя, я бы сказал, учителя и, конечно, друга, друга... Больше чем друга! И учителя... Я до сих пор не могу взять в толк, кем для меня является твой Жора! Просто - лучший! Понимаешь, - лучший из лучших! А ты говоришь - «шахматы». Какие к чёрту «шахматы»?!

 - Понимаю...

 - Так вот, когда «тинннул» первый гвоздь в левую ладонь...

 - Ты говорил в правую.

 - Да? Да какая разница! ...и кровь оросила всех жаждущих крови, Жора лишь посмотрел на свою изувеченную ладонь с каким-то сожалением, мол, что же вы, черти, делаете, он же не мог даже пошевелить рукой, спутанный скотчем, как бинтами с головы до ног, как мумия Тутанхамона. Или Рамзеса. Но живая... Я видел, как живы были...

 - Ты видел?

 - Вот этими глазами, как были живы его пальцы, пальцы... И только пальцы, его крепкие длинные пальцы с обкусанными ногтями зашевелились, встав на дыбы, как клешни краба... Ни окрика, ни вскрика... Да и с чего бы?! Проткнули гвоздём ладонь - э-ка невидаль!..

 Я помню, как Жора учил меня терпеть боль. Учил! Физическую боль он вообще не замечал! Когда кровь хлестала... Он научил меня превозмогать такую боль, такую боль... Скажем, предательство... Или... Никакая рана не сравнима с раной души. Рана кожи заживёт и забудется, рана же души - жива всегда! Она даже не рубцуется... Кровит постоянно... Тина как-то сказала...

 - А что Тина, - спрашивает Лена - как она отнеслась к распятию.

 - Какая? - спрашиваю я.

 - Что - «Какая»? Их что у вас было... пруд пруди? Ваша Тина. Какая же ещё?!

 Лена злится. С недавних пор она, по природе своей терпеливая и во многом уступчивая, не совсем разделяет наши поступки. Вдвоём мы провели немало времени, и все эти дни она с нескрываемым восторгом и восхищением выслушивала мой рассказ о том, как мы строили новый мир, новую, нам казалось, совершенную жизнь... Мы добрались до промысла Божьего... И вот с этого момента... Лена не совсем принимала наш подвиг - клонирование Иисуса. Я стал замечать, как она ёжилась и сторонилась меня, когда я развивал эту тему. Более того, некоторые мои подробности из строительства Пирамиды она стала принимать в штыки. Будучи наделённой талантом чувствовать насилие над природой, Лена старалась избегать меня, убегая как от огня. И за это я обязан ей огромной благодарностью! Как только я это замечал, я душил в себе низменные порывы свой очерствелой души - менял тему или старался рассказывать не столь экзальтированным языком, как делал это прежде. Но бывало и срывался на крик:

 - Какая, какая?!

 Лена в таких случаях, чтобы не омрачать мгновение, улыбалась своей доброжелательной мягкой улыбкой, и я тотчас притишивал тон.

 - Я же рассказывал, - говорю я, - что у нас было... Есть!.. У нас есть две Тины, две - раз и два! Тина та, кто...

 - Как же вы их различаете, - спрашивает Лена, - раз... и два?..

 - Да как?! А как отличают звезду от лампочки, Моцарта от Макаревича, Ван Гога от... Как отличают?.. Так! Ты же знаешь, что...

 - Да знаю я, Рестик, знаю, - улыбаясь и прикоснувшись рукой к моему плечу, - произносит Лена, - раз... и два! Мне интересно, как вела себя ваша, клонированная Тина, Тина-два.

 - Тина-два?

 - Я полагаю, что Тина-раз это настоящая Тина. Не ваша!

 - Не наша?

 - Конечно, не ваша! Ваша та, которую ты сам, придумал, сконструировал и слепил... искусственная, иллюзорная, та, которую вам удалось клонировать - кукла!

 - Кукла?!

 - Ну да! Такая же, как и все ваши гильгамеши-навуходоносоры-клеопатры-наполеоны-ленины-сталины-ергинцы... Или как там их?..

 - Как там их?

 - Ергинцы или Чергинцы? - Спрашивает Лена. - Ты их то так называешь, то этак...

 - Не имеет значения - плесень, планктон, пиявки и мокрицы... Планарии!.. Что же касается Тины, она...

 - Точно такая же, как все эти ваши болванчики, что выползли на свет божий из вашей стеклянной «Милашки», гомункулосы, которыми вы вдруг захотели ухайдакать всё человечество.

 - Ухайдакать?!

 Лена впервые за все эти годы вдруг выразилась в таком неуважительном тоне.

 - Ухайдакать?! - переспросил я.

 Лена ничего не ответила, но и не улыбнулась навстречу.

 - Понимаешь...

 Я не знал, что на это сказать.

 - Так какая же Тина есть Тина? - спросила Лена. Чтобы вывести меня из ступора. - Вам бы следовало их хоть как-нибудь различать. По крайней мере - тебе! Тина-раз, Тина-два... Они же не схожи как две капли воды! Наверняка есть различия, по которым ты легко... И зачем вы её вообще клонировали?

 - Зачем? Как зачем? Ясно зачем...

 - Зачем же?

 Я не знаю, что на это ответить! Я только смотрю на Лену - как так зачем?

 - Ясно зачем, - уверенно говорю я, - чтобы не ослепнуть!

 Теперь Лена смотрит на меня с удивлением.

 - Чтобы рассмотреть её получше, привыкнуть к ней, узнать её, сделать другом... Чтобы...

 - Чтобы что?

 - Чтобы, когда она явится к нам в полной своей красе, - говорю я, - не ослепнуть!

 - В полной красе?

 - Чтобы приблизившись к ней, прикоснувшись, - говорю я, - не растаять...

 - Не растаять? - Лена не понимает.

 - Как Икар! - киваю я, - приблизившись к Солнцу!

 Теперь мы молчим. Я и сам поражён своим вымыслом: Тина - Солнце! Ничего худшего я придумать не смог. И куда уж лучше!

 Тина - как свет! Как источник жизни... Нет-нет, это - немыслимо!..

 - Понимаю, - наконец, произносит Лена.

 А я думаю, не чересчур ли я замахнулся на Тину самим Солнцем!

 - И ты можешь сказать, как вы их различали? Есть какие-то признаки, по которым...

 - Запросто! - восклицаю я.

 - Вот, - говорит Лена. - И какие же?

 Я знаю какие! Никто не знает! Я знаю! Даже Жора их путал... Хотя я не совсем уверен. Нет, он уверенно отличал Тину от Тины. Как же, как же: есть Тина и есть Тина! Он ни разу не ошибся. А со мной случалось. Конфузился. Потом я, конечно, научился. Собственно, ничему и не надо было учиться: во-первых - запах, немыслимый аромат, тссс... Даже если бы мне залепили ноздри глиной или цементом или залили воском или даже свинцом, я бы узнал этот дурман живой Тины - кожей... Я бы расслышал его через тысячу верст! Я бы рассмотрел его в абсолютной темноте, даже в самой чёрной дыре Вселенной! Так пахнут... богини... И еще не придумано слов, не намешано красок, чтобы расписать этот Тинин запах.

 Полынь? Да! Но полынь какая? Неземная... Небесная... До сих пор никому на земле неведомая...

 - А вот какие, - говорю я, - смотри...

 И добываю из кармана рядом лежащей куртки томик Тининых стихов.

 - Слушай, - говорю я, не раскрывая книжицу, - слушай же...

 И цитирую по памяти:

  Я вижу, как Лена, прикрыв глаза, внимательно слушает, кивая в такт рифме. Я продолжаю:

 И Лена, кивнув в очередной раз, теперь качает головой из стороны в сторону: не могли!

 Я наблюдаю за Леной: она только кивает: «Устал. Осунулся. Поблек...». Лена согласна с Тиной - Бог устал делить нам землю на счастье, мерить Своим справедливым аршином... Мне вспомнился Булат: «Пока Земля ещё вертится, пока ещё ярок свет... Дай же Ты всем понемногу, и не забудь про меня...».

 Ты не забыл про меня, мысленно спрашиваю я Его.

 Молчит. Всевышний... Всемогущий...

 Дай же! «Дай нам днесь»!

 Ни гу-гу...

 Я слышу только Тину: «...Но где нога Его ступала, где Он касался ковылей - Там пело, плакало, дышало и грело души у людей».

 Теперь и мы молчим...

 - Теперь, - затем тихо произносит Лена, - и я знаю, как Ты их различаешь... Своих Тин.

 Мне тут нечего сказать.

 - «Тиннн...» - говорю я.

 - «Там пело, плакало, рыдало...» - повторяет Лена.

 - «...плакало, дышало...» - поправляю я.

 - Я бы написала «рыдало», - говорит Лена.

 Я соглашаюсь: греть души людей, рыдая - звучит очень чувственно. Это «рыдая» не только звучит очень чувственно, оно возвышает и умиротворяет это чувство согревания душ. Плакать мало - хочется рыдать... Благоговеть...

 - Благоговеть, - повторяет Лена, - это... Это да! Это...

 - Да, - соглашаюсь я, - это... Это да!

 Лена любуется мной:

 - Ах, ты мой восковый мальчик! Икарушка...

 Вечером Лена всё-таки ещё раз спрашивает:

 - Но разве все те прежние стихи...

 - Конечно, - говорю я, давно ожидая этого вопроса, - конечно, Тинины! А чьи же ещё?! Живые!.. Их ни с какими другими не спутаешь, ни с железными, ни со стеклянными, ни с деревянными... Я имею в виду - клонированными...

 - Это ясно, - говорит Лена, - это понятно, но скажи мне ещё раз...

 Лена задумывается, не решаясь спросить, затем-таки спрашивает:

 - Получается, - произносит она, решительно глядя мне в глаза, - получается, что ты был свидетелем Жориного распятия?

 - А как же!.. И не только я.

 - Кто же ещё?

 - Все! Все!.. Ииии...

 Под её пристальным взглядом я начинаю заикаться. Она не жалеет:

 - Значит и соучастником!

 Это уже не вопрос, а утверждение, если хотите, - приговор:

 - Значит и соучастником! - повторяет Лена.

 - Получается, - говорю я. - И не только я. Все, все мы... И...

 - И?..

 - И Жора тоже...

 - Хм, и Жора! И Жора - это понятно! А где ж ему быть?

 Об этом я пока не рассказываю. Успеется...

 Собственно, я это уже сто тысяч раз рассказывал! Но и сто тысяч первый раз не помешает...

 Relata refero! (Я рассказываю рассказанное! - Лат.).

 

Глава 10.

 - А Иисус только ухмылялся, точно знал, что так и должно было быть, что каждый, каждый должен был проявить все свои наиболее гнусные, наиболее пагубные чувства и действия, всю свою животную страсть, выплеснуть из себя, вывернуть наизнанку. Нет он не был жесток...

 - Кто?

 - Иисус! Ни жесток, ни сладострастен! И уж никакой там сусальности Юля в нём не заметила. Справедлив ли? Не знаю. Иисус был Иисусом. Не то чтобы Богом - нет. Он же был рукотворным богом. Тем не менее, он держал вожжи развития событий на этой планете. И наверняка сотрудничал с Самим Богом, - а как же! - прислушивался к Его словам, внимал Его наставлениям. Они не то чтобы сговорились, но делали одно дело - вправляли человечеству мозг! И делали хорошо! Это был абсолютнейший синергизм, утверждала Юля, да, - они дополняли друг Друга! Беспощадный, но и спасительный тандем. Будто Иисус держал в руках Христов скальпель, которым чистил Землю от скверны... Как картошку! Очищал от коросты. Ошкуривая затем наждачной шкуркой... Дав волю излиться страстям, а затем затягивал удавку на шее каждого, удавку подчинения, покорности и смирения...

 Узду аскезы...

 Мол, всё, кончилось...

 Обжигая словом как огнём...

 Рассказывала Юля...

 - Бедняга, - сочувственно говорит Лена.

 - До сих пор не могу себе простить мой теннис, - говорю я.

 - Шахматы...

 - Или шахматы...

 - Ну ты выиграл?

 - Проиграл, - радуюсь я, - проиграл!

 Словно оправдываясь.

 - Да я, собственно, и не играл в тот день, - говорю я, - я же был... Да-да, как раз двадцатого декабря я и...

 Упрёки в собственный адрес я, конечно же, признаю нелепыми. К чему самобичевание? И всё же я испытываю угрызения: эх, если бы я был там... Я бы...

 - Что, - спрашивает Лена, - как бы ты поступил?

 - Я бы...

 - Так ты был или не был?!

 Лена злится.

 - Эта твоя окровавленная футболка, эти твои...

 - Ну, конечно, был! Кстати, и Иисусовы белые одежды... он был в белых джинсах и белой-пребелой тонкого шёлка распашной безрукавке... тоже были в капельках крови... Жориной. Было интересно смотреть, как...

 - Интересно?! Значит, ты-таки... Зачем же эти твои игры в теннис, шахматы или футбол? Зачем, Рест? Не понимаю, что ты хочешь...

 - Слушай, не путай меня, пожалуйста! Я и сам не понимаю... Теннис, шахматы... При чём тут твои шахматы?!

 - Это я-то путаю?!

 - Лен, давай всё-таки по порядку... Кровь брызнула...

 Это какой-то цугцванг!

 - Да знаю я, знаю... Брызнула, брызнула...

 Лена вдруг выходит из себя. Я её понимаю: ей трудно связать мои блуждающие мысли в одну логически стройную понятную линию, ей трудно... Я и сам... В самом деле - какие шахматы?!

 - Затем то же проделали и с левой рукой, - продолжаю я мирно, оставляя вопрос о шахматах без дальнейшего рассмотрения.

 Лена успокаивается, поправляет волосы, извиняется за несдержанность улыбкой и теплым взглядом, я рассказываю... Мы уже привыкли не обращать внимания на взаимные обвинения или упрёки, да, даже редкие упрёки, у нас договор - как только появляются разногласия, спор, ссора... маленький пожарец, мы тотчас тушим его теплом рук и улыбок. Да! Это наше первое правило - тепло рук!

 - Ушков руку держал, а Валерочка Ергинец вбивал гвоздь. Палачи!.. Все вдруг сгрудились над Жорой, обступили, теснясь, со всех сторон... Вдруг все стали советовать:

 - Держи крепче...

 - Придави ладонь...

 - Свяжи ему пальцы...

 - Сссядь на него! Сссядь! Придави!.. - Это сипел Клоппоцкий.

 - Клоп...?

 - ...поцкий. Ага...

 Ушков держал крепко... Своими кургузыми пальчиками старался справиться с шевелящейся клешнёй Жориной ладони... Юрка говорил, что у Славика (как он потом объяснил) мерзли и немели пальцы, как на морозе, когда он обеими руками не мог управиться с Жориной клешнёй.

 - Сигаретой его, прижги сигаретой... На!..

 - Ага поддай ему жару... Чтоб помнил, чтоб знал - халявы не будет!..

 Галдёж становился невыносим. Ребекка даже упала на колени, не выдержав натиска толпы...

 Рассказывал Богумил...

 Наталья молчала.

 Это были окаянные дни... Минуты, минуты... Всё это длилось какую-то сотню-другую минут...

 А Валерочка... тот не мог с первого раза попасть молотком по головке гвоздя - бац... По Жориной ладони - бац... Он даже, посмотрев на Жору, тихо извинился, мол, прости, друг, на что Жора произнёс:

 - Замотай горло и дыши в тряпочку... Видишь - сквозняк.

 Валерочка даже кивнул своей большой лысеющей головой, боднул пространство, кривясь и морщась, кляня и ненавидя себя, за промашку на виду у всех нас... Поправлял очки... Потом рассказывали, как Валера пояснил свою неуверенность - жалостью. Ему было жаль, что так всё случилось, что Жору пришлось-таки распинать и он, Валера, удостоин был чести вбить гвозди в Жорины кисти, в эти чудотворные руки, которым он так завидовал и перед которыми благоговел. Он так и сказал: «Ведь я перед ними тайно благоговел!». Он благоговел не только перед руками - перед Жориным именем! Перед его аурой! (тайно...). Несмотря на то, что Жора всегда считал его жалкой планарией, способной быть только кормом для него - журавля.

 А уж как Переметчик старался! Даже Света его останавливала, мол, нельзя же так... Слишком чересчур!

 - Как старался? Что «чересчур»? - спрашивает Лена.

 - Всё! Он просто без мыла лез... Мне кажется, он пришёл к пониманию своей абсолютной никчемности и решил-таки... Решился!

 - Такие не приходят к такому пониманию, - говорит Лена, - ты же понимаешь, что как только они нащупают прежнюю колею, они тотчас впрыгнут в неё, и всё будет, как прежде.

 - Да, - соглашаюсь я, наверное. И всё же любопытно было смотреть...

 - Любопытно?

 - Да. Как легко Переметчик переметнулся в стан защитников Жоры, его, так сказать, апологетов. Как он вился ужонком перед Жорой, увивался, пресмыкался, канюча, стараясь то умастить каким-то кремом Жорины запястья, чтобы тиски скотча были не так мучительны, то какой-то веточкой отгонять несуществующих мух или комаров, а то и сунуть в зубы Жоры тлеющую сигарету, мол, на, дорогой, курни перед... Лез даже с поцелуями, тянул свои вонючие губы... трубочкой...

 - Это ясно, - говорит Лена. - Неясно, зачем они вбивали Жоре гвозди в ладони. Ведь его примотали скотчем. Это даже крепче, чем приколотить гвоздями.

 - Традиция, - говорю я, - так в мире принято. Нельзя нарушать традиций.

 - Нельзя, - соглашается Лена.

 - Жора и сам удивлялся. Затем согласился: традиция есть традиция.

 - Вы что же, обсуждали с ним подробности его распятия?

 - То, сё, - говорю я, - в двух словах...

 Собственно, обсуждать было нечего. Распятие, как распятие, как и сотни тысяч других в истории человечества. Все распятые и язычники, и христиане, и уже распятые в наше время испытывали примерно те же муки, что и Христос - физическую боль, жажду, удушье... С тех пор как распяли Иисуса-Бога, наиболее выдающегося и известного, его муки изучали самым подробнейшим образом, моделировали, изображали в кино и спектаклях, представляли на все лады... Художники, поэты, писатели, режиссёры, композиторы... И учёные, и учёные, и, конечно, деятели науки... Ну и попы! Это само собой разумеется: попы тут, естественно, постарались! Распятый Иисус - это же их хлеб насущный! Корм! Так как попы никто не преуспел...

 - Да уж, - говорит Лена, - попы своего не упустят.

 - Так что, - говорю я, - так всё и было: гвозди в руки, гвозди в ноги, колок под крестец для устойчивости... Под зад!..

 - Колок?

 - Да. Такой деревянный штырь, чтобы Жора смог ещё и сидеть, будучи распятым. Для поддержки тела. Если бы не колок, у Жоры бы просто руки оборвались под тяжестью собственного тела...

 - Несмотря на...

 - Да, не смотря! Ни на скотч, ни на гвозди... Он же тяжеленный какой! Килограммов со сто! Громадина! Отъелся на сдобных хлебах.

 - Ты как-то не очень одобрительно... О распятом. Надо бы или хорошо, или...

 - Так он же живой, как Ленин! Живее всех живых! Ничего не сказать о нём было бы несправедливо. А сказать хорошо - значит, ничего не сказать.

 - Закрутил ты...

 - Он поесть-то не дурак! Не дурак...

 - Рест, перестань. Не...

 - Вот такие пироги, - говорю я.

 - Значит для спасения мира, - говорит Лена, - вы не могли обойтись без очередного распятия?

 Не могли.

 Заботы о мире для меня всегда были пыткой. Хотя все мы, по сути, ведь жили как сибариты, да, как какие-то там эпикурейцы, наслаждаясь собственным творчеством и не утруждая себя ничем материальным... Были, конечно, трудности, которые мы преодолевали смеясь... Теперь же забота о чистоте имени повисла надо мной Дамокловым мечом. Я не знаю, как бы я поступил! Юлю бы я, само собой разумеется, в обиду не дал. А вот что делать с Жорой?! Спорить с Иисусом? Препятствовать его воле? Предотвратить распятие?.. Это моя тяжкая ноша. Кровит и кровит. Я до сих пор живу в ране...

 Но я тебе потом выдам секрет! Ухохочешься! Ведь мы с Иисусом... Нет, потом...

 - Почему потом? Счас!

 - Не, не счас... Сейчас - рано... Так что я пока ещё живу в ране.

 Лена расстроена.

 - У тебя и не могло быть выбора - решалась судьба, - говорит она, улыбнувшись.

 - Выбор всегда есть... Но в состоянии ли ты изменить судьбу? Свою - да. Но судьбу человечества... Я мог стать новым Пилатом и распять Иисуса. Но зачем тогда Жора? Куда мне его потом девать? Он должен... У него ведь не было выбора - играть свою роль до конца!

 - Выбор есть всегда, - говорит Лена.

 - Вот он его и сделал, - говорю я.

 - И нечего тебе заниматься самоедством, - говорит Лена. - Тоже мне мазохист нашёлся...

 А ведь Лена права. Но я и не подумаю рассказывать ей всю правду (наш договор с Иисусом) прямо сейчас. Эта правда помешает нам выспаться! А завтра ведь такой трудный день...

 - А правда, что это Жорина кровь на футболке? - в пятый раз спрашивает Лена.

 - Правда.

 Это был какой-то цугцванг...

 Мы все были свидетелями нашего краха.

 Юра прорёк:

 - Longum iter estper praecepta, вreve et efficax per exempla (Долог путь наставлений, краток и действенен путь примеров, - Лат.).

 О каком пути примеров он говорил?

 Это были окаянные дни, окаянные...

 

Глава 11.

  И вот крест подняли... На попа! Выперли Жориной головой - в небо... Чтобы он лучше прислушался к Тому, Кто его наставлял.

 - Да не тяните вы влево, - орали...

 - Надо было глубже рыть-то...

 Какие-то уключины, лестницы, скамейки, верёвки... Выпученные глаза и множество рук, прилипших к стояку креста... Босх, просто Босх! Хуже! Облепили как мухи... Запах пота... Пот не страшен - работа такая... Не укакался бы кто-нибудь от усердия, от чрезмерного у-сер-ди-я...

 - Дурдом! - говорит Лена.

 - Не говори, - говорю я, - Юля рассказывала...

 - Она всё это снимала на камеру?

 - А как же! Это же были финальные сцены из жизни нашей Пирамиды! Нельзя было не снимать! Нельзя было пропустить итоговую страницу - нашу победу над невежеством!

 Совершенство свершилось, и это надо было задокументировать! Юлина камера - документ! Потомки потом ведь спросят: «И чего вы достигли?». Будет чем крыть! И это же прекрасный корм для поэтов, писателей, художников, композиторов, режиссёров... Для всей этой... И для скульпторов... Представь себе Жорино изваяние («Распятие Жоры») в граните, бронзе или мраморе... На этом материале мог бы выпрыгнуть не один Фидий или Пракситель, или Микеланджело, или Роден... Не одна Мухина с Вучетичем... Как думаешь?

 Лена улыбается.

 - На худой конец - в бетоне или даже во льду, или в песке... Деревянный Жора на крестике - на шее. Или алюминиевый... Золотой, золотой! Или серебряный... На шее. Как Анна. Как думаешь?

 - Смешные вы, - говорит Лена, - такое вытворили... Я вот не пойму - в чём всё-таки... Зачем Иисус стреножил Жору, распял его... Что случилось с...

 - Я еще и половины трёх слов не сказал из того, что поведала Юля. Слушай!..

 - А!..

 - Ага...

 Все художники мира, все скульпторы, все композиторы и режиссёры ринулись, просто ринулись... и поэты, и писатели, и продюсеры, и шоумены... Да что там... короли и королевы, принцы и принцессы, президенты, премьеры, финансисты и вояки, ну просто все на свете вдруг озаботились Жориным распятием! Эти триста из Всемирного живого портала «Земля и Вселенная» и другие триста из «Комитета 300», и бильдербергеры и даже весь до ниточки «Золотой миллиард» тоже... А Римский клуб... ой, умора...

 - Отпад! - говорит Лена.

 - Упад! - говорю я.

 Из уст в уста кочевала молва о том, что якобы Жорино распятие является, так сказать, чистилищем нашей цивилизации, да-да, кто-то произнёс это слово - «чистилище», и оно призвано распечатать новую колоду карт для новых игр в...

 - Весь мир - театр? - говорит Лена.

 - Судачили, что в этом распятии - спасение Земли от людей. Но на всякий случай на Марс отправили марсоход. Ты же знаешь, что...

 - Знаю.

 Я помню, как Жора чихвостил все эти космические потуги человечества выпрыгнуть в космос, охомутать его, подчинить и исколесить, исколесовать. Исковеркать! Да мало ли Земли, возмущался Жора! Приведите планету в порядок и живите, живите... Зачем вам Космос, если вы не в состоянии жить в согласии на земле?! Засерете Космос, загубите...

 - Ты что же противник прогресса, противник изучения тайн Космоса?

 - Дай лад Земле, - отвечал Жора, - а потом лезь своим нечистым рылом в... Это же узкоумая сопливая блажь дикарей-честолюбцев. Оглянись - полмира твоих соплеменников живёт в голоде. И... «Могу ли я наслаждаться тайнами звёзд, когда вокруг смерть или рабство?».

 Над Жорой смеялись: как так можно рассуждать?

 - Мы засеем Венеру и Юпитер, выстроим города на кольцах Сатурна, - противоречили умники Жоре, - «...и на Марсе будут яблони цвести...» - пели...

 - Засеем, засеем! - орали все...

 - Ррррррр... - прорычал на это Жора, - засеррррете. Точно так же, как вы засрали Землю. Вон уже «Celestis» тыщами трупов захламляет Луну и даже астероиды. Ужас, просто ужас!.. Дуреем потихоньку...

 Невероятно, но так как Жора думают единицы. Тина тоже... «Прости меня, пойми меня, поймай, когда дождём я стану в новом мае, я снова ни-че-го не понимаю, и ни о чём почти что не прошу...»

 Почти что...

 А о чём Тина может просить? Не суйте свои рыла в девственный Космос? Или он уже давно изнасилован вашими узкоумыми головами?

 - Это уже пятое человечество на Земле. И этому уже пришёл каюк. И вот Жорино распятие - это та соломинка...

 - Если не Ковчег, - говорит Лена.

 - Ковчег Тинин, - говорю я, - а соломинка Жорина.

 - А что Тина, что Тина, - вдруг встрепенулась Лена, - как она объясняет все эти ваши игры с распятием?

 - Она не объясняет, - говорю я, - она жадничает.

 - Жадничает?! Тина?!!

 - Ага. Жадная даже на точки и запятые, Тина лишь изредка бросает нам своё «Я рассыпаю бусины из слов в свином хлеву...».

 - Здорово! - восхищается Лена. - Ах, как она права: зачем же метать бисер перед свиньями! Здорово! Но она ведь, надеюсь, выказала своё отношение к Жориному распятию.

 - Высказала, - говорю я, вот оно: «Я развлекаю нищих и шутов - нижу на нити смысла ожерелье...».

 Или: «Хотелось бы понять, в чём жизни суть, и доказать, как формулу простую возможность счастья...».

 - Это же ваша квантификация! - восклицает Лена, - Тина вас раскусила!

 Я давно уже это признал: Тине не надо ничего раскусывать! Она как только прознала про нашу Пирамиду, тот же час выдала свой вердикт: «Бедненькие...». Она даже не поразилась нищете нашего ума. Её глаза... Вы бы видели её глаза... Однажды она... «Бездонные глаза у палача. Они не знают ни любви, ни страха». Однажды я видел её глаза - глаза палача: ни йоточки любви, а уж о каком-то там страхе и речи не могло быть! Палач, да - палач! Мечом своего пронзительного взгляда Тина тогда разрубила узел моих надежд. Тюк! Запросто! «...всхожу на эшафот, отодвигаю тонкий ворот пульса. Мгновение! И голова падёт, как тот кочан у срубленной капусты». Это про мою голову, натоптанную никчемными мыслями о возможном совершенстве... Тюк!.. И - покатилась... моя дыня... как кочан...

 Вскоре она произнесла: «Я замолчу, НЕ БОЙСЯ, но сперва растормошу твой мир немного сонный. Я опускаю лишние слова, чтоб КТО-ТО понял, наконец-то понял...».

 НЕ БОЙСЯ!

 Тина сказала это большими буквами! Для меня это значило, что она прекрасно осознает всю опасность для моего существования, что я и в самом деле живу ожиданием чего-то неотвратимо ... что я - боюсь...

 А ведь я-то... живу в страхе! Надо признать это без всяких увёрток и экивоков.

 Милая Тина... Как же ты... Спасибо за крыло!

 И мне не стыдно...

 И вот ещё: «...чтоб КТО-ТО понял...».

 Кто?

 «...но я опять одна, опять одна. Мне мало ветра, света, мало веры. Ты продержись немного на краю...».

 Это - край...

 Держусь... Как могу...

 «Я рвусь к тебе сквозь толщу бытия - трещит на скулах лаковая кожа. Я храмы воздвигаю из песка... Волна прибоя на тебя похожа!».

 Лаковая кожа...

 Тинка, ах, милая моя Тинка, как же ты знаешь меня! А ведь мы с тобой нашей соли ещё и не пробовали... У нас ещё пуды и пуды её... Впереди. Правда?..

 Нет-нет, твои храмы - из хрусталя! Если не из углерода, из чистого углерода! Да! Всё золото мира твоим алмазным россыпям и в подмётки не годится! Нет! Не-э! Не годится.

 Да, и вот ещё что!

 - Лаковая кожа, - говорит Лена, - это, конечно, надлом, трещина... Ваша Пирамида хрустнула по оси или по какой-то из граней... Вот Тина и...

 И никакая я не волна прибоя. Если бы, ах, если бы... Если бы я мог стать волной и ластиться у твоих ног, лаская лодыжки, звеня твоими колокольчиками... Твоими звонкими колокольчиками...

 - И это длилось всю ночь и весь следующий день, и потом, и после... По всем странам и континентам (браво, массмедиа!), всё гудело, вся история была перед глазами, всевсевсе, кого только можно было впихнуть ...

 - И что Юля всё это смогла рассказать?

 - Разве можно втиснуть историю мира в твой мозг за какие-то полчаса.

 Мне снятся птицы, много птиц и... камни...

 Я их собираю... собираю...

 В корзину...

 - Что-то снова будешь строить? - спрашивает Лена.

 Тинины камни и камешки... Краеугольные! Вот фундамент нашего неизбежного будущего! Хватило бы корзин!

 - В этом мире нет ничего лучшего, чем строить! Из Тининых... Теперь - из Тининых!

 - Ладно, едем уже... каменщик... Масон?..

 

Глава 12.

 - Послушай, Рест, вот ты тут мне уже который год подряд рассказываешь о вашей Пирамиде... Но я ни разу не слышала...

 - Который год?

 - Да уже, слава богу, так давно, что трудно даже упомнить...

 - И... и что?

 - Для кого вы её строили, вашу Пирамиду, ты можешь сказать?

 - Мать, ну ты даёшь! Для людей, для кого же ещё!

 - Я ни разу не слышала, чтобы ты назвал хотя бы одного нормального человека, кто бы испытал радость от... Тебе даже Тина, ты говорил, говорила, что в вашей Пирамиде нет людей. Ну, помнишь, она говорила: «Здесь нет людей! Нет работающих, растящих детей. Больных. Старых. Детей. Подростков. У вас - это биомасса».

 Это для меня препервейшая новость - нет людей!

 - Тина? Откуда ты это знаешь? И как это... Тина?!

 И надо же так едко и солоно: «Биомасса»!.. Бззз... Кисель какой-то... Жижа...

 - Да-да, Тина, Тина! Я помню, как ты возмущался. Я помню её слова слово в слово: «Это - биомасса».

 Не помню, чтобы я с кем-нибудь обсуждал наши с Тиной поступки и мысли. Даже Лене я стараюсь не всё рассказывать. Я еще не решился.

 Надо же - биомасса! Жуть! Люди - как плесень на лице планеты...

 - Стоп-стоп! Как это нет людей?! Мы же...

 - Ну да! Нет! Все у вас то вожди, то фараоны, то наполеоны, то навуходоносоры... Ни одного нормального человека!

 - Нормального?

 - Нормального. Рыбака, столяра, шахтёра, продавца пончиков или рыбы... На худой конец - штукатура или садовника. Горничных-то, небось, в вашей Пирамиде полно! Кто за вами моет и подметает? Чистит пепельницы и меняет бельё?

 - Мы почти не курим...

 - А кто для вас растит хлеб, варит сталь и колупает угольные пласты?

 Н-да... Вопросик...

 - Зачем нам ваша сталь и ваш уголь?

 - Хм! Рест, не строй из себя придурка.

 - Н-да... Надо признать...

 Но назвать наших простой биомассой!.. Я тоже помню, как Тина это сказала: «У вас нет людей».

 - А Валерочка, а Переметчик?

 - Но это же шушера! Швондеры и шариковы, шматковы и швецы... Это - не люди! Плесень, амёбы и планарии... Планктон! А нормальных - ни одного!

 - Ни одного?!

 - Посмотри на себя в зеркало - ты же урод!

 - Я? Урод?!

 - Не урод, так уродец... Вы же кроме собственного носа ничего не видите! А мир полон людей, сильных и слабых, молодых и старых, толстых и худых...

 - Да знаю я, знаю... Мы ведь и хотели указать...

 - ...голодных детей...

 - У нас была надежда...

 - Мостить дорогу благими намерениями...

 Лена вдруг становится беспощадной. С ней такое случается. Её вдруг прорывает. Одно дело слушать меня и записывать и совсем другое - осознавать и жить моими заботами. И осмеливаться судить.

 Лена - смелая! Она тоже судит! И неё тоже блестят глаза.

 - Лен, остынь, - прошу я. - Я, горбатый, знаю, что я горбат. Пощади, плз... Мы же...

 Вдруг звонок...

 - Да, - говорит Лена, - выезжаем... Да, всё готово... Да, он готов... Он думает...

 Она слушает и только смотрит на меня.

 - Да, - улыбается она, кивнув, - он давно готов.

 Дождь - как из ведра! Куда в такой дождь?

 - Собирайся, - говорит Лена.

 - Посмотри в окно. Мы остаемся!

 Лена тотчас соглашается - остаёмся! Не знаю, чему она так рада.

 - Хорошо, - говорит она ещё через час, - так что там наш Жора?

 Ну и дождяра! И ветер, и ветрище какой...

 - Чайку хочешь? - спрашивает Лена.

 Штормовое предупреждение - как оправдание нашего уединения. Мы остаёмся!

 - Жалюзи надо бы закрыть...

 Какое, к чёрту, «выезжаем»!

 - Так что там наш Жора со своим Иудой, - спрашивает Лена, - давай, рассказывай...

 - Я только дымоход закрою, - говорю я.

 Вот и свет отключили...

 - И вот Жору, - говорю я, - оседлавшего, так сказать, крест, как мустанга, удалось-таки установить вертикально. Крепенько! Многие пытались пошатнуть крест - проба на прочность - пинали его и ногой, и плечом, натужно, даже принесли шест какой-то, чтобы раскачать - ни-ни. Крепко впечатали. Основание утрамбовали камнями и залили цементным раствором - так надёжнее! Всё это время Жора рвался подсказывать, поправлять, что-то выкрикивал... Даже негодовал.

 ОТСЮДА - ЖОРИН КЛОН!!!

 Мне бы тоже было любопытно посмотреть на себя со стороны, поучаствовать в собственном распятии... Не распятии, конечно! Но в чём-то таком... В каком-то экстриме с сумасшедшинками...Чтобы дух захватывало! Не знаю, не знаю... В этом есть какой-то изысканный мазохизмчик... Да-да, какая-то щемящая изюминка... Надо же было столько лет жизни строить эту Пирамиду... на песке! чтобы в самом конце устроить Жоре Голгофу! Что, жизнь - коту под хвост?! И не одну жизнь!

 - Такое бывает, - говорю я, - жертвы неизбежны.

 Эти жертвы ещё наддадут мне жару.

 - Хорошо, - говорит Лена, - ты вот что ещё мне скажи...

 Она усаживается в кресле поудобней, в ожидании новых подробностей.

 - Вот Тина, - говорит она, - я до сих пор не могу взять в толк...

 Теперь Лена задумывается, барабанит своими пальчиками по подлокотнику кресла. Сигарета в другой руке.

 - Тина, - произношу я. - Хорошо что напомнила! Тина...

 - Что, если бы Жоре, - говорит Лена, - удалось убедить Тину в том, что...

 - В чём?

 Жора никогда не стал бы убеждать Тину делать то, в чём сам не был уверен.

 - Рест, - говорит вдруг Лена, прервав мои мысли о Тине, - а скажи - случись вот вдруг чудо и ты вместе с Жорой и с Натой, и с Юлей... И со Стасом, с Витом и Лёсиком, и с тем же Ушковым... со всеми вашими... вот вдруг! И теперь с Тиной... Как с новым качеством, что ли... Вы снова молоды и здоровы, и у вас теперь очевидные преимущества, и Тина, и теперь с вами Тина...

 - Так не бывает, - говорю я.

 - И всё-таки! Вдруг вот... как чудо: Тина с вами! Вы бы...

 - Так не бывает...

 - Рест, ты совсем плох. «Не бывает, не бывает...». Заладил... Ну, а вдруг! Ты бы...

 Представляю, какая у меня кислая рожа. Да какое там чудо! Нет-нет... Чудес не быват!

 - Так не бывает, - почти неслышно повторяю я ещё раз.

 - Рест, а? А?

 - «Как не бывает в мире чёрных чаек», - теперь уверенно говорю я. Эта Тинина строчка - как приговор любому чуду.

 Но если бы вдруг... С Тиной?.. С Тиной!..

 Тине я сейчас даю передышку. Пусть она сперва реализует свою давнюю мечту. У неё, я знаю, в планах высшего порядка - паломничество в Тибет. Эта её крылатость... Да-да, я надеюсь, ей удастся именно там, в Тибете, по-настоящему и взаправду оторваться от земли. «Что ты умеешь?». «Любить... шептать песни... эээ...». Эта её крылатость...

 - Рест, о чём ты думаешь?

 Я слышу: «Ты мне пишешь, что колокола С намолённых за звон колоколен Обучались уменью летать...»

 Эта её крылатость! Летающие и звонящие на весь свет колокола...

 - О чайках, - говорю я.

 ...Обучались летать

 У монашеской стаи вороньей.

 - О черных чайках, - говорю я, - и о белых воронах...

 - И что же, - говорит Лена, - вы взвалили бы снова вашу Пирамиду на свои плечи? С Тиной?

 - С Тиной?

 Говоришь, что с моей головы

 Ни один не обрушится волос

 Говоришь - приезжай.

 Не тяни...

 - Что у тебя с голосом? - спрашивает Лена.

 - Ага, - снова сиплю я, - совсем осип...

 И внезапно ломается голос.

 - С Тиной, - снова спрашиваю я ломающимся сиплым голосом, - с Тиной - нет! Нет, никогда.

 - Но почему «нет»? Почему «никогда»?

 Лена в недоумении. Она считает, даже она так считает, что Тина - наш маяк, свет от которого высветит, ещё может высветить наш путь...

 - Потому что Тина, я уверен, никогда не согласится тащить за собой наш воз с тряпьём наших низменных потуг.

 И ещё... Потому что у неё нет времени возиться с нами, как со слепыми котятами. Потому что у неё каждая минута на счету. Потому что она не жаворонок и не сова - голубка и кинестетик. Потому что у нее аллергия на жадность, подлость и ложь. Потому что её любимое занятие - кататься на машине. Потому что она не выстрелит себе в голову даже за миллион. Потому что она всегда спит обнажённой, просто голой, голой. Потому что...

 А желанья опять подросли! Да! Жажда желаний! Я хочу слышать её, слушать её, трогать её... Но при чём тут наша Пирамида?

 - Наверное, - говорю я, - наверняка!

 - Что? - спрашивает Лена.

 - Если с Тиной, то вполне может быть, если только...

 - Что? - спрашивает Лена.

 - И с тобой, и с тобой... С тобой обязательно!..

 Свеча догорает...

 - Нам пора вылетать

 - Вылетать? Куда это мы собрались?

 - Узнаешь куда, собирайся.

 - Мне нечего собирать, - говорю я, - разве что камни...

 Лена не понимает...

 - Ах, камни... Камни - да!.. Наразбрасывали вы тут камней... Век не собрать.

 «Мне снятся птицы, много птиц...»

 Чёрные чайки, белые вороны...

 «...много птиц и... камни...».

 - И куда вылетать, - говорю я, - посмотри дождяра какой!

 «Небеса опрокинули»?..

 «Синь»?..

 - Льёт, что называется, - как из ведра!..

 Есть Тина и есть Тина...

 Тинка?!!

 Какие могут быть тут вопросы?

 Чудо только начинается!..

 «С намолённых за звон колоколен» - как постичь это чудо?

 - Свечу, - говорит Лена, - замени... Пожалуйста.

 Я меняю свечу. И тут дают свет. Это включили автономный генератор. Ну и ветрюганище... Все полёты, естественно, отменяются...

 - Слушай, - говорит Лена, - давай посмотрим... Раз уж мы остаёмся... Мне тут дали диск...

 - Что это?

 - Фильм, - говорит Лена, - «Запах женщины». Ты смотрел?

 Запах не смотрят, думаю я, думая о Тине.

 - Не-а... Давай... - произношу я, шумно втягивая ноздрями её запахи...

 Пахнет жаренным...

 Итак, значит, Жора...

 Голова просто кругом... От этих Жор... От Тин...

 Пахнет полынным... Дурманным... С ума сдуреть...

 Хорошо хоть Наталья молчит!

 Вдруг мысль: что если Тинка оттуда? Из аннунаков?..

 Мысль - как молния...

 

Глава 13.

  - Праздник растянулся на целое лето...

 - Праздник? Ты сказал праздник?!

 - Мир не знал безумия слаще! И как ты знаешь - «Безумству храбрых поём мы песню»! Мир вдруг расхрабрился и заслужил свою песню! Лето оказалось слишком коротким, чтобы усластить всех желающих. Это был всем праздникам праздник! Все эти фиесты и карнавалы, все эти... в подмётки не шли...

 - Что праздновали-то? - спрашивает Лена.

 - Как что - конец! Конец мира! Вдруг все разом осознали, что тот мир, в котором они прозябали все эти тыщи лет, скуксился, сдулся, просто сдох. Что пришла пора выбросить его на помойку. Да!.. Вдруг!.. Стало всем неуютно и мерзостно...

 - «Всё мерзостно, что вижу я вокруг»? - говорит Лена.

 - Именно!

 - Шекспир произнес это пятьсот лет назад, - говорит Лена.

 - Хо! Шекспир!.. Иисус сказал это ещё две тыщи лет тому назад. И вот только сегодня, - говорю я, - вдруг пришло не только понимание, но осознание... Проникновение... Если хочешь - Преображение... Вдруг Свет Неба пронизал каждого, каждого, пронзил не навылет, а рассветил каждую клеточку, каждую хромосомку... Каждого! С мала до велика! И Тина...

 - Что Тина? Ты считаешь, что Тина...

 - Лен... Они же с Жорой... Помнишь ту финтифлюшку? Так вот они с Жорой и с Гермесом...

 - С каким ещё Гермесом?

 - Трисмегистом! Так вот эта самая финтифлюшка и явилась...

 Лена берет сигарету. Я подношу зажигалку, добываю огонёк.

 - Рест, ты мне можешь в двух словах, - сделав затяжку, говорит Лена, - в двух словах сформулировать роль Тины во всех этих ваших поползновениях? Тины, Жоры, этого вашего Гермеса со всеми его финтифлюшками! Мне кажется, вы преу...

 - В двух словах?..

 Лена кивает.

 - В двух?

 Я думаю. Признаться, я никогда не умел ясно выразить мысль коротко. Как поэт. Как Тина! Для меня всегда было мукой выискивать правильные и точные слова, сопоставлять их, примерять, перетасовывать, лепить из них яркую мысль...

 Отрекись от меня скорей

 Пока льдом не стянуло слово...

 - Тебе кажется, - говорю я.

 - Да, мне кажется, что вы...

 «Пока льдом не стянуло слово...»!

 Я поднимаю ладонь, прошу Лену помолчать.

 - Что? - спрашивает она.

 - Пока льдом не стянуло слово! - говорю я.

 Лена вслушиваясь, щурит глаза.

 - Да, да, - говорит она, осознав величие и мелодию образа, - да, это бесспорно! Если хочешь - безукоризненно! Я даже больше скажу: Тина ваша - гений! Без преувеличения! Да!.. Но...

 - Так вот, - говорю я, - если коротко... Ты и сама...

 - Но...

 - «Какое время на дворе, - говорю я, - таков мессия»!

 - Ты хочешь сказать, что...

 - А что, - говорю я, - да! Вот тебе и роль!

 И не произношу эту роль словом. Всуе. Не облекаю эту великую, я считаю, роль в буковки, которые, как не крути, не в состоянии ведь выразить всю глубину её, Тининой души, духа её сущности, по сути - сути её! Словно оно, это слово-то, стянуто льдом. Краеугольное слово! И вот, если прибавить тепла, думаю я, призвать на помощь весну, её, Тинины слова и оттают и потекут звонкими весенними ручейками... Созидая и творя...

 Думаю я...

 - Спичку дай, - просит Лена. У неё погасла сигарета. Я снова подношу зажигалку: вжик!

 Мессия!..

 - Рест, так нельзя...

 Я понимаю, я всё понимаю: так - нельзя! Но кто убедит меня в том, что это не так?!

 Моя вина - не в том, что не одна.

 Твоя вина не в том, что ты - один.

 А в том, что неприкаянно летят

 Все мотыльки

 На яркий свет витрин.

 Все... Все!

 На яркий свет! На яркий Тинин свет!..

 Какая уж тут вина?!! Это - призыв! Зов! Паломничество! Какая же это вина?..

 - Так вот, - говорю я, - Жора и вывалился... Вывалявшись в...

 - И ты считаешь, что Тина, - прерывает меня Лена, - что Тина...

 - Да, они с Жорой...

 - И Тина...

 Вдруг меня осенило!

 - Слушай, - говорю я, - а ты знаешь, как рождаются звёзды?!

 - Конечно, - говорит Лена, - берётся пыль, космическая пыль и...

 - Какая пыль?! Что такое пыль?! Пф! - и нет никакой пыли... Нет, - убеждаю я Лену, - сперва берётся... слово...

 - Слово?

 - Сначала. Да, с самого начала! С, - настаиваю я, - Начала. Слово берётся, - говорю я, - а не какая-то там пыль, Слово... Это же классика: в Начале было Слово...

 - Рест, зачем ты так? Я же не совсем...

 - Слово - как центр кристаллизации... Ну... как... дрожжи, понимаешь меня?

 - Закваска, - говорит Лена.

 - Именно! И вот это слово...

 - Понимаю, - соглашается Лена, - теперь понимаю: Тина, её слова, её рифмы и ритмы...

 - Ну да!.. Это же мессианские слова! Ты только послушай!

 - Ты считаешь, что её тесто уже вызрело? - спрашивает Лена.

 - Тело?

 - Тесто! Тесто! Я имею ввиду...

 - И тесто, и тело, - произношу я, - вызрело, вызрело... Ты же видела, как она...

 Аннуначка!..

 - Ничего я не... Я её в глаза не видела, вашу Тину! Как я могла видеть?

 - Зреет она, вызревает на глазах. Не по дням, а по часам. Ты бы видела, как она...

 - Рест, мог бы и...

 Лена обижена? Я, конечно, перестарался. Я заметил за собой: как только речь заходит о Тине, я не в состоянии сдерживать себя от... Да, меня тотчас охватывает какой-то внутренний трепет, я теряю власть над собой, меня просто несёт, несёт... Так бывает, когда... Трясёт... Ну да это понятно... Тут ничего поделать нельзя. Разве что...

 - Да-да, - произношу я, несмотря на Ленино «мог бы...».

 Если бы мог, то и...

 - ...прям по минутам, - говорю я, - вызревает. Прям вся лопается, переполненная соками жизни. Знаешь, - как персик, как зрелый-презрелый персик... Не перезревший, но и вызревший! Слюнки прям так и капают! Ну ты знаешь, как это бывает... Текут...

 - Знаю...

 - И хотя ей только-только за двадцать, она уже... Вот! Ты только послушай!..

 Лена ждёт: ну-ка, ну-ка? Даже сигарета слушает - затухает.

 - Дождёмся, - говорю я, - тридцати трёх.

 Лена не понимает.

 - Хотя, - предполагаю я, - в наш век акселерации и «хайтек» вполне может быть...

 - Что слушать-то? - спрашивает Лена.

 - Вот, - говорю я, - пожалуйста!

 Я беру первое, что приходит на ум:

 «Не верь приметам. Снам. И ворожбе. Пророкам. Истинам. Провидицам, Мессиям. А верь Любви. Безудержной любви. Её глазам, ввергающим в стихию».

 Какое глубокое и яркое знание веры! Разделение её на «Не верь» и «Верь»! Это не какие-то там притчи и проповеди, не какие-то призывы и лозунги. Это - тавр. Клеймо. Если хочешь - знак качества! Aut - aut (Или - или, - лат.)!

 «Не верь мессиям»!

 Это мессия говорит о мессианстве: не верь! В то время, когда весь мир ждёт нового мессию, жаждет его прихода, вслушиваясь в роковую предсмертную тишину - что проречёт мессия?

 - Роковую? - спрашивает Лена. - Предсмертную?.. О каком роке ты говоришь?

 - «А верь Любви!», - говорю я, - как булат! Правда?

 - Правда!

 - Надо только уметь распознать её, эту Любовь, притронуться к Ней, прилепиться, прорасти в Неё всем сердцем. Здесь - суть веры!

 Тошно от евангельских бесед:

 Мол, нельзя нам даже в ад без веры.

 И в садах любви нам места нет -

 Всё для суетливых браконьеров.

 Лена думает.

 - Здесь-здесь, - повторяю я, - здесь суть веры! В этом величественном слове - Любовь! Так что вот так: сперва берётся Слово... Вот точно так и рождаются звёзды... Так родилась и «Безымянная» звезда, и Вифлеемская... И Тинкина!..

 - Её звезда уже взошла?

 - Да! Вызвездилась!.. Уже сияет!.. И только слепой... Только кургузый жалкий подслеповатый тупица не в состоянии...

 - Ты про что? - спрашивает Лена.

 - Оно же не в состоянии даже...

 - Что «Оно»-то?..

 - Ответить в рифму?

 Лена снова просит огня. Прикурив сигарету и сделав пару жадных затяжек, она тотчас сует её в пепельницу и жестоко раздавливает. Как поверженного врага! Она давно дала себе слово бросить курить. И вот это слово настигло её.

 - Всё! - говорит Лена.

 Я не понимаю, о чём это она. Киваю только, мол, согласен: всё! И продолжаю:

 - И начало начал, - говорю я, - Na4alo, о котором гремит теперь весь мир и которое так своеобразно провозгласила Тина, было положено!

 - Как?..

 - Как?! Так! Так, что даже...Словом! Тининым Словом. Как всегда! Ведь в Начале всегда было Слово!

 - Что же, получается, что ваша Тина своим таким своеобразным Na4alo,м и раскрутила новый виток...

 - Закрутила, - уточняю я, - заварила кашу...

 - Да уж!

 - Если хочешь - кашу новой эры. И положила конец эре греха.

 - Да уж... Тут хочешь - не хочешь...

 - Как ты знаешь, - говорю я, - наступившая Эра Водолея как раз и зачата в наши дни. Кому-то надо было об этом заявить в полный голос. Кому? Ждали-ждали... Кому?! Ни Обама, ни Путин, ни Корея, ни Китай... Все как воды в рот набрали! Масоны молчат, мормоны тоже, ротарианцы и подавно. Кто?.. Бильдербергеры? Молчание... Кто возьмет на себя эту миссию?!

 Тишина...

 - А что Папа? - спрашивает Лена.

 - Ватикан? Нем!..

 Вот Тина и вызвалась. Мужество в том, чтобы возопить на весь мир, чеканя каждое слово: «Na4alo положено!». Не гласом вопиющего в пустыне, но ровным тонким точным Словом, не скованным льдами вечной человеческой мерзлоты: «А верь Любви!». И расписать эту Любовь по нотам, разложить по полочкам... Разжевать для каждого утлого ума и недоумка - вот Что Это значит! Про Это у неё - в каждой строчке! Ну не в каждой, конечно, но каждое её слово исполнено и дышит Любовью. С большой буквы! А то!..

 Такая вот Тина...

 Эта ее неземная философия свирепой отточенной нежности, думаю я, наверняка призвана расшатать земную ось. Эти аннунаки...

 У них, по всей видимости, тоже там наверху бывает, что «не с той ноги». Доходит до сумасшествия... И тогда у нас - разыгрывается стихия, природный катаклизм...

 - И что, - спрашивает Лена, - до сих пор было неясно, что...

 - Неясно. Мгла, тьма, Содом и Гоморра, полный Армагеддон... Ты же сама видишь, что... Крик совы...

 - Что?

 - Это был настоящий Хаос... До тех пор, пока...

 - Да, да-да, вот и я об этом, - говорит Лена, - разобраться во всём этом нагромождении тел и дел...

 - Нам, - киваю я, - так и не удалось. Вот даже ты...

 - Да уж... Тут с вами и вашими клонами не то что чёрт ногу - бог голову... Повредит.

 - Бог, - говорю я, - надеюсь, всё поставит на место. На то он и Бог! Это ведь его промысел. Ему, правда, понадобятся помощники, чьими руками Он сможет разложить всё по полочкам.

 - И кто же теперь возьмёт на себя роль Его ангелов на земле?

 - Он пока еще думает, - говорю я, - нас Он пока не приглашал.

 - Вас? Снова вас? Это кого же - снова тебя, снова Жору, Юру, Аню, Юлю, Наталью? Снова Лёсика, Ушкова и Ваську Тамарова?.. С вашими планариями... Вы же себя целиком и полностью дискредитировали!

 - Лен, - говорю я, - так категорично...

 - А как?! Вы же...

 - Мы...

 - А что - ваши гильгамеши и навуходоносоры?! Ваши цезари и македонские?! ленины, сталины и волочковы?!.

 Так разувериться!

 ... и вся эта ваша шушера... шапари, шматковы, швецы... шариковы и швондеры...

 - Милая моя, - пытаюсь я её утихомирить, - это же... Мы и все наши клоны... Вообще вся наша Пирамида - это же просто очередной шаг прогресса... Это как если бы...

 - Прогресса?! Да вы...

 - Колесо истории невозможно остановить.

 - Колесо?! Да ваша телега... Собственно, что ткое история? Она не подвластна простым смертным.

 - Колея, в которой оно забуксовало...

 - Рест, хватит мне пудрить мозги! Ведь нет оправдания вашей узкоумости. Вы взвалили на себя непосильную ношу, вот и расхлёбываете... Нужны новые взгляды, новые...

 - Всё новое, - говорю я, - это хорошо забытое старое. Нам нельзя растерять то, что добыто с киркой в руках. Наши технологии социоинженерии и те новые знания, что позволили сделать шаг...

 - Да ясно, ясно... Рест, всё это ясно... Вопрос в том, кто теперь сможет взять на себя труд продолжить ваше дело? Кто осмелится утихомирить эти цунами, погасить эти пожары...

 - Ты права - omne exit in fumo (всё пошло дымом, - лат.), но у нас теперь есть...

 Стоп, стоп! Рест, говорю я себе, помолчи! Ты это уже говорил сто тысяч раз на двухстах тысячах языках мира! Тебе не надоело? Халва же слаще не станет! Стоп! Передышка...

 Я как никто другой знаю, Кто должен взять на себя эту роль обновления человечества, его возрождения - Тина! Я просто голову даю на отрез, что только она и способна... Что только ей предназначено... Что только с нею...

 И если не она, то кто?

 И если кто-то, почему не Она?!

 Тина!..

 Я знаю: она одна знает КАК это сделать! Что только они с Жорой...

 - Ти, - говорю я, - понимаешь, в чём тут всё дело? Вот послушай...

 - Я не Ти, - говорит Лена, взяв новую сигарету, - я - Лена. Огня дай...

 - Огня, - говорю я, огня - это пожалуйста!

 И выбрасываю зажигалку в окно.

 - Рест? - Лена удивлена.

 - Ты просила огня, говорю я, - лови...

 И делаю вид, что думаю, думаю...

 - ...потом подожгли, - говорю я, минуту повременив. Кому-то ведь пришло в голову... Всё началось с никудышней забавы. Жоре сунули в зубы его любимую трубку: покури перед тем, как... Чиркнули спичкой, раскурили, ф-па, ф-пааа... И сунули... В зубы!..

 - Дай и мне, - просит Лена, - спичку дай... Пожалуйста.

 Я подношу горящую спичку.

 - Спасибо, - говорит она, задув огонёк.

 - Только потом, - продолжаю я, - мы узнали, рассказывал Юра, что так и было задумано, продумано так, что, якобы... Да-да, - изысканные поповьи экзерциции...

 - Что изысканное? - спрашивает Лена.

 - Муштра такая, только не для вояк - для Жоры. И, естественно, для толпы... Этакий душераздирающий, доведенный до автоматизма садизм. Да-да, не иначе - всё продумано до мелочей, но подано как забава.

 - Как?

 - Чиркнули спичкой - дали прикурить... Вот с этого огонька-то и началось светопреставление.

 Ах, какой это был костёр!

 - Подожгли? Жору? Инквизиторы...

 - Ага. Тут вот какая история... Инквизиторы... Ты же помнишь, я рассказывал, как мы клонировали самых, так сказать, выдающихся прыщей истории?

 - Как же, как же...

 - Нам удалось сработать и выпестовать классный клон и самого Великого Инквизитора.

 - Это ж кто такой?

 - Мы взяли его описание из «Карамазовых» и, что называется, тютелька в тютельку... Одним словом Жора носился с Фёдором Михалычем и с его Инквизитором, как с писаной торбой. Клон этого палача стал для Жоры... Собственно... Это уже не имеет значения.

 - Но зачем он вам понадобился? - удивляется Лена.

 - История была бы не полной без Яна Жижки и Яна Гуса, без Жанны д'Арк и Джордано Бруно, без... Да сколько их было - тысячи тысяч! Жгли напропалую! Эта история посыпана и их пеплом. И как же нам можно было обойтись без огня?! Вот Жора вместе с Фёдором и сотворили своего Змея Горыныча и Франкенштейна... В одном флаконе.

 - Но зачем?

 - А зачем нужны КГБ и... Зачистка...

 - Невероятно, - восклицает Лена. - Мертвые души...

 - Между прочим, - говорю я, - нам удалось, воспользовавшись услугами нашего Инквизитора, воскресить из пепла не только второй том «Мёртвых душ», но и «Теорию единого поля» Эйнштейна. Там...

 - Да-да, и что же там?

 - Там так и написано, чёрным по белому: этому миру нужно другое человечество.

 - Чёрным по белому?

 - Чёрным-пречёрным!

 - И его сожгли? Жору-то?..

 - Ага, Жору! Жжик... Иисус так решил. Чтобы не воскрес! Чтобы Жора твой не воскрес, не вознёсся на какие-то там небеса... Чтобы не явился снова народу через каких-то там девять или сорок дней, лишь для того, чтобы дать новую веру в Жорино воскресение... Чтобы колесо истории не провернулось ещё раз... Понимаешь?..

 - Не совсем...

 - Пепел... Только пепел от Твоего Жоры и остался - пф!.. и всё, и всё... Просто - пффф...

 - Пепел... Пыль... Напылили вы тут... На земле... Спрашивается - зачем?

 - Чтобы не взошли ростки новой религии...

 - Какой ещё религии? - спрашивает Лена.

 - Жорианства!

 Лена улыбается.

 - Смешные вы... Как дети... Насмешите мир со свои Жорианством...

 С Жорианством - пожалуй. Но не с Тиной!..

 Вот они-то с Жорой...

 Точно аннуначка...

 И я, дрянной толмач, падаю на колени...

 Неужели и у нашей Тины, мелькает мысль, как и у Нефертити, затылочная кость головы вытянута вверх безупречной дыней? Во смеху-то!..

 

Глава 14.

  ... - вот именно, - убеждаю я, - именно так всё и было! Прошуршал небольшой дождик... Ну, так... Курам на смех...

 Теперь я пытаюсь восстановить в деталях весь ход событий: Жоре дали прикурить...

 - ...ты не поверишь! - восклицаю я.

 Лена удивлена: с чего бы вдруг?

 - Нет-нет, - отвечаю я, - было просто невтерпёж! И не только я - многие пытались! Юрка даже кому-то морду набил. А Васька Тамаров даже стрельнул из своего «ТТ». В воздух - предупреждающий выстрел. Ушков - укакался... В том смысле, что тотчас ретировался, и не стал перечить. Он ведь всегда старался довести дело до конца. Усердно старался. Но как только Васька... Да!.. И вот наш Великий Инквизитор, прозванный кем-то Чумным, бросил горевшую спичку... Все напряжённо ожидали его решения, а он только спичку бросил. Словно это и было его решение. Пустяк. Можно было предположить, что не всё с этим распятием впопыхах ему нравилось. Голову бы на плаху! Иии... ррраз... Топором! Тюк! Чтоб отлетела, как... капустный кочан!

 «Мгновение! И голова падёт Как тот кочан у срубленной капусты».

 Он долго стоял молча, как бы прикидывая, щуря глаза и мотая своим чёрным капюшоном из стороны в сторону, мол, нет-нет, так не пойдёт, нужен другой подход. А ничего другого в голову не шло. Жаль. Жаль! Ведь если бы не эта спичка, всё могло бы развиваться по иному сценарию. И какой другой подход? В конце концов, со спичками нет никаких проблем: чирк...Эта спичка высветила все тёмные углы мира. А с распятием? А что делать с распятием, милые мои? Э-ка куда его занесло - распять! В наш-то век! Когда вокруг только... Только хай-тек и хай-тек!.. Новые, милые мои, технологии! Разуйте, глАзы! Но он-то тут при чём? Это уже дело Пилатов с Каиафами. С Иудами и пр. и пр... Сегодняшними... Их же никто не отменял! Так, значит, тому и быть - чирк... Как-никак...

 Платок долго тлел, порождая сизый дымок... Но как только Жора, сделав пару-тройку затяжек, выплюнул трубку, её жар, рассыпавшись золотыми искорками, маленький фейерверк!, придал спичке живительных сил - платок вспыхнул... Я уж и не упомню, чей это был платок, шёлковый, прозрачный такой, как паутинка. Женщин ведь было пруд пруди, плакали, сморкаясь, кто-то выл... Тайка уткнулась Стасу в плечо, а Светка, та просто рвала на себе волосы... Сидя с Переметчиком на каком-то бревне. Ната попросила воды. Чтобы плеснуть в этот огонь? Нет - сделать глоток-другой и, выплеснув остатки на газон, отдать кому-то стакан, даже не поблагодарив. Теперь все смотрели на этот пожарец у Жориных ног, все к нему вдруг потянулись взглядами и он ожил, ожил... Будто этот мерцающий огонёк только и живился этими взглядами. Чушь, конечно! Что толку-то от этих скорбных пугливых взглядов толпы? И эти её бесхитростные никчемные телодвижения - урвать бы хоть йоту, хоть йоточку. Тина права:

 Охочая до зрелища толпа растащит на клочки мою рубаху...

 Ещё как растащит! Окажись ты в роли жертвы. Это уже рефлекс! Инстинкт толпы - разодрать одежды приговорённого на мелкие лоскутки - и мне, и мне!.. Ну хоть ниточку, хоть волосок с её головы...

 Вит молчал... Взгляд его желтых глаз упрекал нас: я же говорил, говорил...

 «И не дай бог с её головы упадёт хоть один волос!» - придумал же кто-то эту бахвальную угрозу. Упадёт, упадёт... Просто рухнет! Ты только дай слабинку, дрогни, сожмись от испуга в комочек... И тот же час - упадёт.

 Надо хорошо знать Чумного, чтобы... Надо видеть его глаза.

 Бездонные глаза у палача. Они не знают ни любви, ни страха.

 А я ведь помню его ещё вполне здоровым и чистым... Чистым...

 Затаив дыхание, все следили за этим едва мерцающим огоньком. Казалось, что толпа выдышала весь кислород, и ему тоже не хватает воздуха. Тем не менее, огонёк жил, трепетал... Как маленький флаг на флагштоке... Скороговоркой... Он только-только начинался... Его нужно было разговорить. Что же касается этих тусклых болезненных взглядов... Нет, они не способны были ничего оживить или воспламенить. Эти - нет. Вспомнилось, как Тинка... Лишь однажды она бросила на меня свой мимолётный уничтожающий взор... Пожар! Я как-то там в чём-то чуть-чуть замешкался, сдал, слил, одним словом промазал, что привело к невосполнимой потере, и вот Тинка тогда... Ох уж!.. Два её глаза - как жерла двустволки... Меня словно огнём обожгло! Это был выстрел в упор. Огнемёт! И волосы её помню в тот миг, её огненную гриву молодой кобылицы - змей, просто Змей Горыныч! Правда, - одноголовый... Но такой же огнедышащий... И настырный, настырный... Настигающий, обжигающий, испепеляющий взгляд... Тинкин! Из-под огненной гривы... Это не то, что какой-то там змей искуситель; от Тинкиного - спасения нет.

 - Ещё один гимн своей Тине? - спрашивает Лена.

 Гимны Тине! В огне!..

 И ни слова о её ворожбе. Во удав-то! Удавище! Я - как кролик, как тот пресловутый дрожащий кролик... Приворожила! Пригвоздила! Неповиновение невозможно!

 Но сейчас - гимны, гимны...

 - Ну, - говорит Лена, - что же было дальше?

 - Платок, - говорю я, - сгорел в миг, но поскольку нельзя было допустить, чтобы этот росток жизни тотчас угас, кто-то нерешительно подлил, так сказать, масла... В огонь... Бросил клочок газеты... Или что-то там... Да! Все вдруг встрепенулись, радуясь, что огоньку не дали умереть, что хоть эта новая вспышка стала надеждой...

 На что?!

 Никто не искал ответа на этот вопрос. Да и некогда было - ведь радовались, радовались... Огню!.. И благодарили, улыбаясь сквозь слёзы, мол, здорово, это здорово, что огонь не угас...

 - Tibi et igni? (Тебе и огню, - лат.) - спрашивает Лена.

 Гимны Тине!..

 - Ага, тебе и огню! Огню и тебе... Это как если бы каждому из нас позволили подживить этот огонь... Чем угодно! Клочком газеты, рублём или ремешком от сандалий... Коллективное такое участие в деле. В общем деле!..

 Теперь все глаза были устремлены на этот оживший огонь. Все были просто заворожены этим сизым вьюнком. И уж кто во что горазд - подпитывали его всем, что только было под рукой, что горело и не горело, только бы не дать ему умереть.

 Чумной вдруг откинул свой чёрный капюшон, оглянулся и стал пристально вглядываться в глаза присутствующих: может быть, у кого-то есть другая идея?! Он не спрашивал, спрашивали его желтые глаза. Невозмутимо сверля. Других идей не было. Все, кому доставалось от его тяжёлого взгляда, отводили глаза в сторону, упирая свои взгляды кто в спину соседа, кто прикрываясь локтем, как от удара, а кто и топя их в урнах с мусором или в свежих дождевых лужицах... В чем попало...

 Нет так и нет! Досадно!.. Да и какая другая идея?! Предать всё опостылевшее за тысячи лет огню - что может быть прекраснее!

 Чистка! Может, даже чистилище...

 Это - как Тунгусский метеорит: всё - подчистую... И вскоре - новая поросль...

 Что может быть прекраснее!

 У Чумы рожа вполне довольная! Никто не смог с ним сравниться. Даже Папа! Иуда? Этот жалкий заморыш? Этот скупердяй Караваджишко со своим «Поцелуем», со своим «Взятием Христа...»?

 Чума, глядя на осклабившегося Иуду, даже руки потёр от удовольствия: ну что, Микельанджело, взял своего Христа под стражу?

 Здесь не хватало нам только «Головы Голиафа» и «Усекновения головы Иоанна Крестителя». Не хватало только поэтики крика - кровавого fecit michela, fecit michela...

 Абсолютный шедевр Караваджо!

 Он (Чумной) - лучший и всемогущий, даже растоптал Жорину трубку. «Жжжах!» - его восклицание! Он снова поправляет съехавший на бок капюшон и чешет руки.

 Итак...

 На Жору уже не обращали внимания. Да он и сам был зачарован зрелищем.

 Пожарец разгорался.

 Вдруг мысль: что если... О, Господи милостивый! Что если все они в сговоре? И Чума со своей спичкой, и Жора на кресте со своей едва раскуренной трубкой? Что если они... Да ну! Нет!.. И Папа со своим Иудой... Что если они... И Тинка, и Тинка! Ведь все они просто жить не могут без огненных феерий, без того, чтобы... И Тина?!

 Я медленно повернул голову, заглянул настоящему замаскированному Жоре, с любопытством следящим за действиями Чумы, заглянул ему в глаза.

 Он даже не удостоил меня взглядом.

 Я дёрнул его за рукав легкой куртки.

 - Что?

 Он даже не повернул головы.

 Внезапно в небе появился вертолёт. Затем ещё. И ещё... Они как какие-то огромные стрекозы из мезозоя летали кругами над нами, стрекоча и стрекоча. Теперь все задрали головы вверх. Яркие лучи прожекторов резали сумерки, выискивая Жору. Стало ясно, что это то ли полиция, то ли телевизионщики или киношники... Я никак не мог вспомнить, какое сегодня число.

 - Жор, - сказал я и ещё раз дёрнул его за рукав.

 - Ну?

 Он лишь мельком взглянул на вертолёты и тотчас потерял к ним всякий интерес.

 - Сегодня семнадцатое? - спросил я.

 - Восемнадцатое, - сказал он.

 Это был день его рождения. Дождя не было, только дальние зарницы. Жорины руки были пусты. Теперь, видимо, уже навеки. Тина верно тогда... Ей бы... Ну да бог с ней.

 - Что? - спрашивает Лена, - договаривай. Эти твои полуфразы-полунамёки...

 - Мне показалось, что Жора взволнован, но только показалось - его пальцы были спокойны. У меня не было никакого желания поздравлять его. Да и дата не совсем круглая, не юбилейная, даже квадратная... Если все цифры упорядочить соответствующим образом. Если вот как-то так - то как раз и получался квадрат. Ребус!

 - Что, тридцать три? - спрашивает Лена.

 - Что «тридцать три»? Какие «тридцать три»?! Где теперь эти его «тридцать три»?

 Я мог бы, конечно, напомнить ему - вдруг он забыл! Но зачем? Это ничего бы не изменило. К тому же надо было дождаться развязки. Это распятие, этот пожарец...

 - А Тина?

 - Толкотня была адская! Столпотворение! Вавилонское! Воистину всевселенское преставление! Папарацци не давали проходу...

 Кто-то поднёс к костру балончик и пшикнул на огонь, и тотчас яркая вспышка озарила лица. Все вдруг радостно разулыбались - понравилось.

 Костёр разгорался...

 Юля даже не пыталась его погасить: её бы просто... Ей бы не дали! Она только смотрела и смотрела на Жору, ела его пытливым взглядом, но он был увлечён огнём.

 Tibi et igni!

 Запах свежего дыма щекотал ноздри, дым слезил глаза...

 - Вы что же, совсем там все очумели? - спрашивает Лена.

 - Чучма в чёрном балахоне, как и положено инквизитору, с капюшоном...

 - Чучма?

 - Чучма - Инквизитор... Потом мы так его и называли - Чучма. Чума!

 - Почему Чучма?

 - ... с капюшоном на большой лысой голове, Чучма стоял нерушимо. Как памятник. Чёрный человек, чёрный-чёрный... Охраняя огонь от всяких покушений. Почёсывая рука об руку.

 Никаких покушений на его жизнь и не было.

 - На жизнь Чумного?

 - На жизнь огня.

 Кто-то сзади отчаянно возопил. Все разом обернулись, как на выстрел, но тотчас вернули взгляды огню. С благодарностью - он искуплял их вину. Ведь вина жила в каждом, в каждом...

 - Какая вина? - спрашивает Лена.

 - Невыразимая. Это такой комплекс вины. Объяснить и понять - невозможно.

 Tibi et igni!

 Каждый мог так сказать, но не смог сформулировать. Мне вдруг пришло в голову: огонь - их стихия!.. Эт игни, эт игни!..

 - Чья стихия?

 - Чья. Они словно сговорились. Ясно чья... Тинка с её огненной гривой, её взгляд, её призывы и восклицания. О неё можно было зажигать не только спички.

 Устроили!

 - Налить? - спрашивает Лена.

 - Телевизионщиков прибывало... Некуда было плюнуть! Разве что на Иуду! С ним, как ты понимаешь, - полный кавараджизм! Хотя, правда, без него, без Иуды... Сама понимаешь...

 - Понимаю, - говорит Лена, - кара...

 - Кара?

 - Караваджизм, - говорит Лена, - а не кавараджизм. Не кавардак, а кара!

 Я соглашаюсь: конечно, - кара!

 Становилось тепло. Белый солнечный диск ещё виднелся сквозь дым, но свет солнца угасал, мерк по мере того, как разгорался костерец. Уже пошли в ход пояса и сумки, затем туфельки и ботинки...

 Дым уже не просто ел глаза - выедал...

 Жора что-то громко говорил, глазами указывая то на Папу, то на Иуду, то на Инквизитора... Разобрать слов было невозможно...

 - Зрелищеце... - говорит Лена.

 Юля кричала: «Светааа!..». Будто ночь была на дворе.

 - Хлеба и зрелищ! - говорю я. - Просто хлебом не корми - поддай огня! Ночь же на дворе, ночь... ночь... тьма невысказуемая... несказанная...

 Вскоре полетели в огонь кепки, косынки, носовые платки и галстуки, чулки... пиджаки и брюки, фраки, смокинги, наконец, платья, да-да платья и сарафаны... Представь картинку - коллективный обоеполый стриптиз...

 - Рест, у тебя тяга к... Это уже было. Ты случайно не...

 - К чему тяга-то?

 - К голым телам.

 - И ты заметила. Да, представь себе. Как у любого художника. Вспомни хотя бы своего любимого...

 - Ты художник?

 - Как и ты. Все мы в своём роде художники. В меру своего предсталения о... Ты, кстати, видела Тинины работы?

 - Рест, ты случайно не...

 - Не!.. Не-не!.. Ты бы видела!..

 - Тинины?

 - У меня и в мыслях не было...

 - Но ты же их уже раздевал. Когда Жору распинали...

 - Тинины. Видела?

 - Где бы я могла их видеть?

 - Посмотри, присмотрись... Там... Её тяга к... Посмотри... Надо видеть.

 Лена только пожимает плечами.

 - Подошли другие, новые и новые... Шли и шли... Раздеваясь и поддерживая огонь. Дровами-то не запаслись, а дать огню умереть - значит похоронить праздник. Так что...

 Юля ушла. Она не бросила в костёр ни щепочки, ни соломинки. Только прощальный взгляд. Я видел, как она снизу вверх посмотрела на Жору, как что-то немо прошептали её губы... Я смог прочитать одно только слово. И это слово было «Люблю». И Жора тоже его прочитал: я видел, как он кивнул Юле, мол, взаимно...

 И Юра, и Лёсик без всякого любопытства наблюдали за жертвой - Жорой, который ещё не корчился на огне, но только задыхался... Было видно, как он... Такой же как, как всегда... Висит в задумчивости... Вот только дышать нечем. Нечем!..

 - Слушай, Рест, - говорит Лена, - ты так рассказываешь... Вы что там все сдурели совсем?! Как можно было...

 - Совсем, - говорю я.

 - Нет-нет, ты послушай! Вам нет оправдания! Как можно было там стоять истуканами и наблюдать за происходящим?! Своим невмешательством вы просто позволили водрузить новое средневековье! Инквизиция, экзекуции... Вы же... Да на вас просто...

 - Что водрузили?

 - Вы просто дикари, дикари... Какой век на дворе?! И эта ваша гнусная война!

 - Лен...

 - Да я даже слушать не хочу!

 Лена демонстративно встаёт и идёт в кухню. Я тоже встаю, беру сигарету. Думаю. Я думаю, что единственное оправдание нашей немоте и покорности заключается в том, что...

 Какой покорности?

 Кому?

 Разве мы были покорны? Покорены?

 Я включаю свет, чтобы посмотреть на себя в зеркале - ну и рожа! Со стаканом в руке, сигарета в уголке губ... Глаза - пусты!.. А ведь глаза - зеркало души. Так что там в твоей душе, малыш? Признаться, я до сих пор не могу найти оправдания нашей мягкотелости. Хотя если посмотреть... Жора с Тиной тут, конечно, дали всем жару. С этим распятием, с этим костром у креста! И Папа... Неужто нельзя было придумать что-нибудь поспокойнее, посветлее, чем эти огненные кресты? Чем эти толпы голых тел... Смех и слёзы... Никто ведь не принуждал их донага раздеваться...

 Но других идей, как сказано, просто не было.

 Тина с Жорой...

 Что они задумали?

 Черти!

 Или всё-таки боги?

 Ха! Боги...

 - На, - примирительно говорит Лена, войдя, - кофеёк, хочешь? С малиновой... Как ты любишь...

 Я целую её в щечку: сенк...

 - Ты уж прости меня, - говорю я, - плз... Макс, не лижись!..

 Макс только смотрит.

 - Тебя-то за что?

 - Можно было видеть, - продолжаю я, - как Папа что-то время от времени шептал, его губы и руки, пальцы, его пальцы, словно ощупывали слова, которые вышёптывали его сухие холодные губы... Словно пальцы давали волю этим словам. Молитве?.. Я не умею читать по губам, но мне казалось, что они произносили одно и то же - «Ne quid nimis!.. Ne guid nimis!..» (Ничего сверх меры, - лат.). О какой мере были его мысли? Он время от времени шушукался. То с Инквизитором, то с губернатором, то с Иудой...

 А Юля ушла...

 - Я бы тоже сбежала, - признаётся Лена, - такое накуролесить могли только...

 - Аня прибежала, запыхавшись. Как ей удалось найти нас и протиснуться к нам - загадка. Она вся была - нетерпение:

 - Ну что, что?! Получается?.. Получилось?..

 Она была настолько взволнована, что не могла сформулировать свой вопрос.

 Что получается?

 Я указал на висящего на кресте Жору, мол, смотри - видишь?.. Порядок!..

 Аня только кивнула и улыбнулась, коротко махнув Жоре рукой. Я ничего не понимал, и даже не старался понять - пусть уж будет что будет.

 - Тебе нравится? - спросила Аня, всё еще глядя на Жору.

 - Да вы там все были чокнутые, что ли? - спрашивает Лена.

 - Нет, - отвечаю я, - не все.

 - А Тина?

 - Юля ушла, - повторяю я. - Как только она...

 - Ты говорил. А Тина?..

 - Тина занималась Ковчегом. Потом я узнал, что ей удалось... Но это - потом, много позже. Она, как Ной начала строить... И как Колумб открыла нам вскоре... Как Муссолини...

 - Как кто?! Муссолини?.. При чём тут этот...

 - Он как Ной, спасающий нас от Потопа, выстроил свой Ковчег для возрождения Римской империи. Ну, ты знаешь эту историю со строительством огромного судна на озере...

 - Знаю.

 - Как Америго Веспуччи со своей Америкой...

 - Так что Тина-то?

 - Вот и Тинка со своим Ковчегом... Она, знаешь ли... Ах, как она была права! Ей бы... Но об этом чуть позже, потом...

 - Ты и в самом деле считаешь, что Тина...

 - Ха! А то! А то кто же?! Царица!

 - Брось, - говорит Лена, - ты как всегда перебарщиваешь...

 - Не всегда! Никогда, даже никогда! Что касается Тины - никогда!

 Теперь Лена молчит. Я продолжаю:

 - Я присмотрелся к Папе, его губы шептали: «Nihil admirari» (Ничему не удивляться, - лат.). Вот уж верный призыв! Но почему шёпотом, даже немо, беззвучно? Я на какое-то время покинул Жору и мне удалось расслышать - «Nec vixit male, qui natus moriensqui fefellit» (Не худо прожил жизнь тот, кто безвестным родился и умер, - лат).

 Далеко не худо, подумал я, думая о Тине. Почему о Тине? Она ведь ещё совсем не жила. Ох, уж мне эти аннунаки!

 «...а время роняло сухой горох секунд... трик-трак».

 Есть люди, ускоряющие обычный ход вещей и даже историю цивилизации.

 Трик-трак...

 Есть же люди!.. Или всё-таки боги? Обжигающие горшки...

 И о ком я могу думать в первую очередь?!

 Жора разгорался... «...то, что вчера ещё было телом».

 Не вчера - только что! Что ещё есть ещё...

 Пламя уже лизало его розовые пятки... Он тоже, было видно, задыхался...

 Трик-трак...

 Дождик снова прошуршал своё: «На крюк».

 И тотчас стих...

 «Распинаю тушею то...».

 Он только, прошипев, придал силы костру... Как будто этот самый костерчик был свежим зелёным ростком в знойной пустыне, пробившимся, наконец, сквозь толщу пустынного песка тысячелетий и увидевшим, наконец, свет солнца, свет Неба...

 Белого Неба Пустыни...

 Спасительный дождик огня.

 - Макс, место!..

 

Глава 15.

  - ... ты бы ещё приплел сюда своего Наполеона и Гитлера с...

 Я не понимаю Лену: о чём она говорит?

 - О чём? Об империи, которую вы задумали выстроить. Очередной рейх!

 Ах, вот в чём всё дело - империя!

 - Империи, - говорю я, - эти местнические свалки человечества себя давно исчерпали. И Македонский, и Рим с его Цезарями и Суллами, Неронами и Калигулами, и Чингиз-хан, и Осман-паша, и Наполеон, и даже Твой Ленин со Сталиным со своими Марксами и Энгельсами, Гегелями и Фейербахами...

 - Никого не забыл?

 - Да все они вместе взятые не стоят...

 - Ты хочешь сказать, что...

 - Верно. Верно! Ведь все они держались на силе, на дикой силе злазлазлазла! И насилия, и насилия.

 - Насилия силой, это понятно! И вот вы решили...

 - И вот мы решили, - говорю я, - хватит зла!

 - Вы решили! Ха!.. Да знаешь ли ты, что то, что вы решили давно уже...

 - Знаю...

 Я не знаю, зачем Лене вдруг понадобились эти империи зла и насилия. Тут уже всем давно всё стало ясно - так жить нельзя! Все вдруг стали талдычить на всех языках и по всем закоулкам - так жить нельзя! Но никто не предлагал, как можно. Нет-нет - предлагали, конечно. Сколько было благих намерений, которыми выстилали дороги...

 Известно, куда они привели. И вот новый виток... Хай-тек!

 - Нельзя ошибаться, - говорю я, - пустячный прокол, одно неверное

 решение, гнилой шаг в сторону и - привет...

 И тут я не разыгрываю никаких комедий: нельзя ошибаться! Наша жизнь в её руках, в Тининых. Я не знаю, откуда у меня такая уверенность! Витки витками, хай-теки хай-теками, это - да! Жизнь ведь не перестаёт эволюционировать ни на миг. И вот она, эта самая Жизнь, без всяких видимых на то причин, выбирает себе в поводыри Тинку! Это - правда? Может быть, это я выбираю, я, для которого Тина просто заслонила собой эту жалкую никчемную жизнь, я, который ослеплён этой Тиной (мне удалось, удалось-таки видеть её пару раз вживую!), я, который силой своего необузданного воображения (силой, а не какими-то там скудными его поползновениями, но смелой силой!.. Это признал даже Жора!) вылепил из липкой желтой глины, как какого-то там воробышка... играючи выдул весёлым хмельным предпраздничным дутьём из бутылочного стекла, как сверкающий шарик для новогодней ёлки, выдул эту самую сказочную Тинку-картинку для собственных умозрительных нужд и забав, я, которому...

 - Да уж, - бурчит Лена, - что выдул, то выдул... Надул...

 - Не бурчи, не бурчи, - прошу я, - ты же знаешь, что я был в числе первых, кто настаивал на её клонировании. Мы с Жорой точно просчитали...

 - Нет-нет, - говорит Лена, - я уверена, что вы с вашей Тиной не просчитались. Я даже признаю, что без неё вы бы так и не угомонились с вашими потугами вылечить планету...

 - Вылечить?

 - А на что вы, врачи, ещё способны? Вам же и в голову не приходит, что...

 - Приходит, приходит, - защищаюсь я. - Вот мы и уцепились за Тину!

 - Вы сделали из неё наркотик, - говорит Лена, - и теперь нанизаны на её иглу как... Как бабочки-однодневки, как... кузнечики... прыг-прыг...

 - Прыг-прыг?..

 - Конечно! Вы уже допрыгались до того, что...

 - Что что?!

 - Рестик, родной мой, ты меня хоть убей, но я не силах понять...

 - Хорошо, хорошо, - успокаиваю я Лену, - я тебя просвещу нашей Тиной. Живи...

 Хорошо бы, думаю я, и саму себе объяснить свою, так сказать, завязку на Тину, заточенность на неё. Хорошо бы... Я только, признаю, только тем и занят теперь, что думаю, думаю, непрестанно только и думаю о своей Тине. Не много ли ей, славной моей, не много ли чести!

 Не много...

 Или всё-таки мало?!

 Давайте-ка разбираться.

 - А что же Иисус?! Разве он тоже себя исчерпал? - спрашивает Лена.

 Кстати, наш Иисус... Мы как-то выпустили его из виду. Где он, что он? Тина как-то вдруг заслонила даже Иисуса. По крайней мере - нашего, клонированного. Иисуса же, Христа, - никто не в состоянии заслонить. Даже Тина, даже Тина.

 - Они там с Папой шушукались, - говорю я, - не переставая... Чучма, Папа и Иисус... И с Иудой... Пилат даже отвесил подзатыльник Иуде, как бы шутя, но по всему было видно, что он был зол...

 - Иуда?

 - Иисус.

 Неужели Тинка так уж и заслонила Иисуса, думаю я.

 - А Ватикан, - спрашивает Лена, - тоже империя? Неужели зла?

 - И вот, - говорю я, - дождик прошелестел...

 - Боже мой, - говорит Лена, - пирог, мой грибной пирог!

 Империи подождут.

 Что же касается Иисуса, думаю я, то Тина как раз и настаивала на том, чтобы он, наш Иисус, не больно-то споспешествовал Чучме в его сладострастии поджаривать Жору. Она-то как раз и назвала его, нашего Иисуса, приспешником и пособником этого самого Чумы, примазавшегося к Папе в его желании заполучить пепел, только пепел - пф!.. И ничего больше! Развеять Жору по ветру и положить, наконец, конец мытарствам...

 Пф!..

 И ведь нечему поклоняться!

 Так, кажется, думала Тина.

 Может, и заслонила... Иисуса. Клонированного, конечно.

 Её мыслей об империях зла я не знал. Что она могла думать о Македонском, о Цезаре или Наполеоне? О Ленине, Сталине, Гитлере и, скажем, о Мубараке и Каддафи я понятия не имел. А о Путине, об Обаме? Она ни разу о них не вспомнила! А Китай! Мне кажется, одной из её заветных мечт, была мечта об исчезновении границ. Простая мечта. Как палец! Вдруг все - едины! И безгранично счастливы без границ!

 Я, конечно, - за! За сбычу её мечт!..

 Я - за то и другое, и третье, и четвёртое!.. И пятое, и десятое Я - за! Я - за Тинку!)

 Я за Тину! И не перестану, и не перестану... Слушай, говорю я себе, ты опять про халву. Есть же мера всему, понимаешь - мера! Я это не выдумал для себя («Есть же мера»), об этом мне напомнила Тина. Она так и сказала - «МЕРА. МЕРА»!.. Большими сказала буквами.

 Мера мер...

 Но дайте мне ту рулетку, чтобы измерить эту её МЕРУ!

 Хм, мера... Химера...

 - Чуть-чуть пригорел, - говорит Лена, входя и привнося запах подгоревшего пирога, - самую малость. Даже удачно... Чуток горчит. Но ты даже не заметишь.

 Я замечаю блеск в её глазах, когда ей таки удаётся меня попотчевать чем-то вкусным. И мне ничего не остаётся, как минуту спустя, нахваливать этот пригоревший пирог.

 - Не ел в жизни ничего вкуснее!

 Я вижу, как она счастлива!

 А что же наш хай-тек?

 - Фишка в том, - говорит Лена, - что ваш Иисус...

 И делится своими мыслями относительно роли и судьбы нашего клонированного Иисуса.

 - ...да-да, точно, - говорю я, - ты права...

 Не могу же я возражать ей, жуя её восхитительное произведение кулинарного искусства! Ах, какая прелесть! До чего же вкусно!..

 - Ты права, - повторяю я, - наш Иисус, теперь это уже ясно, так и не сумел...

 Так в чём всё-таки фишка?

 Нужна формула нашего будущего. Как бы это пафосно не звучало. Как бы выспренно не выпирало.

 И теперь я просто не могу не думать о Тине: вот формула... Я вовсе не считаю, что ей уже удалось сформулировать эту непостижимость, выткать, так сказать, узор будущего. Но она впервые в истории...

 Здесь нельзя ошибиться!

 Ведь фишка как раз в том и состоит, что из простой ленточно-нитевой последовательности каких-то там разносортных лоскутков (генов) строится этот самый Храм Жизни - огромное объёмное здание... Храмище! Строится, надо признать, вкривь и вкось! Строилось вот уже более пяти миллиардов лет. Вкривь! И, конечно, вкось! На песке и на глиняных ногах. Колосс? Да! Но с дрожащими коленками и на плоских стопах. Это плоскостопие дорого нам обошлось. И вот только сегодня-сейчас, не далее как мгновение тому назад, совершенство свершилось.

 Тинка!..

 (МЕРУ, знай, брат)

 А вы как думали?!

 Из её, я подчеркну - только из её слов и промежутков между ними и вяжется, и ткётся, и нижется ажурная вязь совершенства...

 Как бы это высокопарно не звучало!

 Это непостижимо?

 Ну да!..

 Такое не укладывается пока в голове.

 - Горяченького? - спрашивает Лена.

 - Пожалуй... ага... Спасибо... Ты сегодня прям...

 - Всегда, - поправляет меня Лена.

 - Конечно-конечно... Всегда-всегда...

 При этом я думаю, что и сам толком-то пока не осознаю Тинкиного величия, её умения низать и нанизывать свои бусинки... Тинино коралловое монисто... Вас когда-нибудь захватывало коралловое монисто? Когда алеет мочка ушка и ты...

 Нет?..

 Я вам сочувствую...

 Нет?!

 Вы не жили...

 Когда меня осенило, я просто не знал, куда девать этот миг, этот час, мгновение, куда девать самого себя с моим пониманием произошедшего. А что, собственно, произошло? Да, что случилось-то?.. Ну как бы это вам всем заяснить... Это как если бы... словно... точь-в-точь как... нууу... да-да...

 Как с Иисусом на Джабель-Мусе, на Хориве или на какой-то горе, кажется, на Синае. Ну, когда Сам Бог... Известная история... Вот и мне Бог свистнул: Ти-и-и-и-нкааааааа...

 Преображение!

 Я не понимал, как пришло ко мне это понимание! В тот час, в ту минуту, я ел какой-то подгоревший пирог...

 - Ещё? - спрашивает Лена.

 - Можно...

 Итак, значит, простая последовательность букв и слов... Знаки препинания, многоточия... И здесь - мой позор: трудности в отличии ямба от хорея. Нет, я, конечно, понимаю Гомера - успеть выдать, так сказать, на гора набор слов, созвучный с плеском набегающих волн... Его слепота, его пронзительная прозрачная гениальная слепота! Ритм волны - как подсказка природы, Самого Бога.

 И вот Тина...

 Ассмода или ассюрреали!

 Я твёрдо знал, что когда-нибудь это обязательно произойдёт: попытка осознания! Нельзя же жить втёмную и пытаться с топором в руках прорубать окно в тайну Тининого дара.

 Или, скажем, хайку!

 Только одна мысль для меня была мучительна: верен ли мой выбор? Ти - Та?!.

 Но куда ни глянь - вокруг никого не было! Пустота, понимаете, голая пустота... Аж в ушах звенит... Потому-то, вероятно, и свято... Место-то то...

 Представить Тинку среди святых?..

 (Ох, уж мне эти аннунаки!).

 Моих знаний о стихосложении было явно недостаточно для того, чтобы квалифицированно и с полным пониманием обозначить суть её дара, его глубину и сущность. Но я вполне отдаю себе отчёт в том, что только Тина, только Тина в состоянии...

 Нет-нет, я не имел никакого права вот так взять и по-мальчишески прошутить эту счастливую случайность познания Тинкиного дара.

 Шутка ли!

 Никто не может себе представить, насколько я был счастлив этим откровением!

 И какой срам и стыд уронить себя в собственных глазах, не сделав даже попытки разобраться в Тине! Её губы, её лоб, её плечи, пальцы, пальчики... Её губы, её глаза, её запахи... Её смелые ноги, её коленки и щиколотки, её бубенчики на голеностопах... На щиколотках, на лодыжках... Её губы, губы... Её волосы... Абсолютно шикарно! Полный шик, полный, так сказать, отпад... Эти её губы...

 Нет в мире ничего слаще!.. Ах, уж мне эти аннуначки!

 Но ничего этого я не видел, не нюхал, не прикасался ни к этим глазам, ни к этой коже, не делал пробежек своими грубыми пальцами по её персиковым губам...

 Не искал эти губы своими...

 Не... не-не...

 Шутка ли!..

 Я только рухнул в пропасть её дара - бу-бух...

 Терцет или септима? А как вам такая схемка - ababcdccd? А? Как?

 Отворите мне темницу,

 Дайте мне сиянье дня,

 Черноглазую девицу.

 Черногривого коня.

 Дайте раз по синю полю

 Проскакать на том коне;

 Дайте раз на жизнь и волю,

 Как на чуждую мне долю,

 Посмотреть поближе мне...

 И как вам?..

 «Отворите мне темницу...»!

 Это ж про мою Тину! Отворите же мне её!

 «Дайте мне сиянье дня».

 Тинка - как сияние моего дня!

 «Дайте раз по синю полю...».

 Дайте же!..

 Аabcdccd... Или, скажем, сонет:

 «Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж...».

 Мне и слышать-то невтерпёж, что моя Тина...

 И эти губы, эти губы... Но не призывать же смерть, чтобы прикоснуться к ним и умереть! Ха! Ещё чего! Да я её... Да она у меня...

 Надеюсь, своими замашками собственника я не стану посмешищем в глазах Валерочки или Ушкова, Переметчика или даже в глазах Юлии...

 Или самого Жоры!

 Господи, какие губы!..

 Мне довелось как-то видеть, как эти губы шептали...

 ...этот узел волос у неё на затылке

 с беспомощной прядью на шее

 он её не сумеет найти.

 а она найтись не сумеет...

 Беспощадно-беспомощно-безнадежно...

 Шептали...

 О, какое это счастье найтись остроищущевыпирающими из лиц носами...

 Со всею их нежностью, со всею их шелковистостью...

 Сперва носами...

 Найтись...

 И найдясь-таки, найдясь носами, продолжать искать и искать, судорожно искать своими истрескавшимися сухими и жаркими губами её губы... Эти губы... Летающими своими губами... Эти бездонные родники утоления неизбывной жажды... Жажды желания...

 Чтобы найтись, чтобы вскоре найтись всеми своими сущностями...

 Всеми...

 Своими na4alami na4al!

 - Надо собираться, - говорит Лена.

 - Надо суметь, - говорю я, - найтись...

 - Надо, надо, - говорит Лена, - надеюсь, ты...

 - Да, - говорю я, - вполне...

 А катрен, а катрен!.. Или вот, скажем, катрен! Нострадамус? Ну, да! Этот француз что-то там предрекал... Мир прислушивался, внимал... Но теперь каждый знает, к чему это привело - ни к чему! Предсказывать - это, конечно, дар, тоже дар... Но что толку! Важно строить!

 Я призываю!

 Строить!

 Abcabc... - Тинкины кирпичики

 Накануне распятия мы с Жорой тоже пытались...

 Да что уж теперь-то!..

 Собственно, я и признаю себя жертвой! Моего неведения Тининого дара! Что же касается её созидательного, так сказать, нуменологического процесса со творения, то нет никаких сомнений - Тина не только записывает то, что диктует ей Небо (здесь она бы прославилась как переписчик, писец - у неё очень красивый почерк!), она и сама пишет. «Сама пишет!» - это, надо признать - призвание и, как сказано, - дар!

 «Когда привратники ни при чём, когда уже ни во что не веришь -

 Вдруг кто-то прошлый своим ключом Откроет (господи, Ты ли?) двери, Возьмет запястья в жестокий плен, Скользнёт ладонями как впервые

 И брызнут алым на светлый пол Разбитых роз лепестки живые...».

 Разбитых роз лепестки живые - это вечный и жестокий плен. Не так ли?

 Должно быть, её архитектура каменщика... Но без песка, без цемента, без блоков и кирпичей, без стекла и бетона, без чугуна и стали... Без болтов и гаек, без гвоздей и заклёпок...

 Без филигранных сварок...

 И уж - ясное дело - никакого вам клея!

 Должно...

 Быть...

 Гауди духа!

 Тинка!..

 Или сонет:

 Не хвастай, время, властью надо мной,

 Те пирамиды, что возведены

 Тобою вновь, не блещут новизной,

 Они - перелицовка старины...

 И здесь пирамиды!

 А если стих совершенно белый!

 Давайте-ка разбираться!

 Я как-то крикнул ей: «Ти, Ты Таааааа?!!!..». Три больших тэ! ТиТыТа!..

 Она только засмеялась.

 Вот так всё и случилось...

 И другие трудности...

 Да, привычно ору я, Эврика, нашёл!

 Спросят: не много ли трудностей?

 А как? А как вы хотели?! Труд... Без труда... Трудится Тина... ТТ... Тинин Труд... ТТ... Трудный... Как выстрел!..Сизиф отдыхает.

 И... её труд - это узда! Да!..

 Ёе Слово - пуля, сражающая наповал! А как вы хотели?.. И если ты способен, так уж вырос уже, что в состоянии эту её пулю поймать, ухватить, впустить в себя и прорастить в себе - значит и ты, Рест, - преображён! Вот я и пытаюсь с трудностями простучаться в этот божий дар... Перед тем, как поверить, я стараюсь просчитать... Хоть на арифмометре, хоть на плазменном компьютере - значения не имеет. Но чтобы забегали цифирки, цифирки... Чтобы затем это всё рассказать миру в цифровых технологиях. Хай-тек! Это вам язык современного мира! Так и нате вам... Тинкины ботинки...

 Вот вам и квантификация дара.

 Её выплеск души («Я СВОБОДНА»!) поверг меня в унынье. А как же твои колоколь-чики бубен-чики... чики-чики... на твоих лодыжках-щиколотках?.. Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь... Динннн... Каждый твой шаг известен миру, каждое телодвижение - дииннн...

 Тинннн...

 Мои сердечные уговоры о том, что свобода - это...

 Мои сердечные уговоры - вода сквозь пальцы...

 «Разбитых роз лепестки живые...».

 Да ведь - узда!..

 Капкан!..

 Хочешь высвободиться - отгрызи себе лапу.

 «...свирепая отточенная нежность...»).

 Аннуначкина!..

 

Глава 16.

  - ...а это ты читал? - спрашивает Лена.

 Я не то что газет не читаю, ни газет, ни журналов... Я перестал покупать новые книги. Из гор груд того, что сегодня издаётся ничто не может меня удивить и уж тем более привлечь моё внимание, увлечь...

 Пыль...

 Я перестал перечитывать даже Чехова!

 - Ага, - говорю я, - читал, читал...

 Я это знал и без газет.

 - Нет, ты представь себе, что через каких-то там пять-семь лет, вполне возможно, мы обретём бессмертие. И всё это ваши гены-гены...

 Лена восхищена известием о том, что наши усилия по перепрограммированию клеток из высокоспециализированных в стволовые оценены и Нобелевским комитетом. Ха! Кто бы сомневался?! И ещё мне нравится, как она уже давно повторяет мои слова-паразиты («каких-то там» или «вроде того», или «как-то там кое-как»). Нравится? Ну не то, чтобы... Мой птичий язык... Тина называет его филиппинским. Вроде бы как-то так! Едва терпит! Её угроза - «...и если ты ещё раз назовёшь меня словом-выродком (я назвал её «генийшей»), я тебя аннигилирую...» - заставляет меня выбирать выражения. Вот уже скоро лет эдак...

 Лета как не бывало! Да-да, с самых первых дней нашего знакомства, с самых первых наших слов она установила планку. Вот я и прыгаю, пытаясь ухватиться...Зачем мне эта её планка? Чтобы допрыгнув, я смог повеситься?

 - Это же вызов старению! - восклицает Лена.

 Аннигилирую! Это на неё похоже!

 - Хо! - восклицаю я, - старению! Самой смерти!

 - Значит, всё что вы там заварили с вашими биофидбеками и квантификациями, с вашими нумено - и феноменологиями... Эта ваша каша из митохондрий и хромосом... И манифесты, и манифесты!..

 - Абсолютно! - говорю я.

 - Значит, не нужны никакие Пирамиды, никакие...

 - Слушай, - говорю я, - пора вставать.

 Лена ленится... Да и я не прочь поваляться в постели: субботу - Богу. А кто у нас сейчас бог - Елена! Я нащупываю какое-то полотенце, прикрываю глаза от слепящего солнца...

 - Нет-нет, - говорит Лена, - это непостижимо!..

 Или всё-таки Тинка?! Ах вы мои богини! Тинка, правда... Но где она, где?!!

 - Лен, - говорю я, - помнишь, я тебе говорил...

 Я ещё в начале лета рассказывал ей о наших успехах Джона. И вот она читает об этом в «Guardian». Сентябрь на дворе. Вот мы и начали считать своих цыплят. Алан Расбриджер, конечно, подлил маслица в огонь, мол, Great Britian, мол, Gurdon Institute... Это вам, знаете ли... Да, знай наших, да!..

 Даже Тинка это заметила: «Время ждать холодов и считать цыплят».

 John Bertran Gurdon! - имя, конечно!.. Помню, Жора так и не выиграл у него в теннис. У Джона было семь эйсов из десяти подач! Мы поражались - зачем ему заниматься какими-то там головастиками, если можно деньги грести лопатой, играючи в теннис? Играючись!..

 Сэр Джон Бертран Гёрдон!

 Имя! Имя, имя... Вот какими именами надо делать историю!

 Тотипотентные, плюрипотентные, мультипотентные...

 Клетки!..

 Жора тогда ещё шутил: лови головастиков сачком и поедай пригоршнями... И не надо никаких «Виагр»! Тебя озолотят импотенты!

 Олиго - и унипотентные...

 Я обещал Лене с утра-пораньше продолжить рассказ.

 - И что же, - словно прочитав мои мысли, спрашивает Лена, - и что же наш Жора?

 Сейчас же я рассказываю ей о возможных вариантах потенции клеток, и Лена с интересом слушает. Стало быть, ей любопытно знать, что эти самые тоти-плюри-мульти-уни и олигопотентные возможности, вполне вероятно, можно обнаружить не только у клеток каких-то там головастиков, но и у человека. Поэтому я и рассказываю, удовлетворяя её любопытство, поэтому-то наш Жора и остаётся без чуткого внимания.

 - Жора? - спрашиваю я.

 - Да, Жора!..

 А куда он денется? И что можно нового сказать о распятом - висит!.. Этот феномен уже изучен вдоль и поперёк! На то и наука! С тех пор как вдоль столбовых дорог... Да, египтяне, да, греки...Римляне?.. А то! И римляне, и римляне... Вдоль мостовых, по которым, бряцая мечами, щитами и латами, проходили легионы, не только Цезаря, но и Спартака. Я же это не уточняю специально для Лены, она это и сама прекрасно знает: Аппиева дорога (Appian Way, англ. или Via appia, - лат.) - самая значимая из античных общественных дорог Рима, начата в 312 году до н. э... Римская кладка. Иисуса тогда ещё не было и в помине.

 Когда мы брели с ней по этой дороге прошлым летом, Лена удивлялась лишь тому, что между Римом и Капуей всего каких-то там 350 км. И по этой брусчатке легко могли проехать, не соприкоснувшись два воза. Мы ехали целых три дня - квадратные камни и сегодня... Памятники древнего некрополя... Остановки у каждого старого дерева, посиделки на обочине... А вот, а вот посмотри!..

 Столбовая? Да уж, конечно!..

 Чтобы прийти к необходимости Своим Плодоносным лучом зачать Иисуса Богу понадобилось ещё целых 312 лет! А мы сотворили своего за каких-то... Тоже, надо признать, немало... Прошла целая жизнь, надо признать.

 Лена удивлялась лишь тому, что не сохранилось ни одного столба, ни одного креста, на котором мог бы быть распят сам Спартак.

 - Прости, - говорю я.

 Ни одного креста!

 - Да, - говорю я, - даю слово!

 Клясться я не собираюсь!

 - Если бы Тинка была с нами, - говорю я, - ей бы тоже...

 В чём, собственно, я должен поклясться?! В том, что Тина... Ещё чего!.. Тут не нужны никакие клятвы. И я же дал слово - не упоминать больше её имени до тех пор... До каких таких пор?! И почему я должен молчать?! Ещё чего!..

 - Где, где была с нами, - спрашивает Лена. - В Риме?!

 - С Жорой, - говорю я, - нет... тут уже... с распятым Жорой.

 - Твоя вездесущая Тинка...

 Я на это пристыжено молчу: Тина, и правда, всеядна и вездесуща! Камень подними - она там, дерево разруби - она там...

 Так что ж!..

 Богиня!

 Почему же «пристыжено»?

 - Скажи, - спрашиваю я, - а как тебе этот Аппий Клавдий Цекус?

 Будто Лена с ним на короткой ноге.

 - Гляди-ка, - говорит Лена, - ты будешь этим очарован!

 Она смотрит на экран ещё какое-то время, затем выключает телевизор.

 - Всё, баста! Встаём!..

 «  { http://www.google.com/aclk?sa= L&ai

=CzcGuuSCGUOSBAu3twQPhi4DYBMXWntMB3dqm4xCd94oGCA

AQASDijKkXULrN1L0DYKWuo4b8IsgBAakCJ3hE0YN1hT6q

BCJP0DTVbVleGiqAWPBI3HO6ScNSsX1LRsCisabsMczqwbDz&sig

=AOD64_3JZa6rxPcq4hMzaTStTq8aC9PCHg&adurl

=http://www.jichuan.sh.cn|品 级润滑脂} »

Это всё, что мне удалось рассмотреть на экране. Да, теперь об этом - на всех языках!..

 - Жаль, что тебя там не было, - говорю я.

 - Я же, - оправдывается Лена, - сам знаешь... Как я могла это бросить?

 - Знаю-знаю...

 Когда мы были у Джона в Кембридже, он рассказывал о своих последних опытах. Жора сразу сказал: «Это - Нобелевка!». Джо на это расхохотался! Конечно, и ему приходило в голову, говорил он, что этот непреклонный факт о возможности обратного превращения высокоспециализированных клеток в стволовые... В тотипотентные! Путешествие из старости в юность... В детство!.. Туда, где мир перед тобой, как на ладони... И Джону, естественно, приходило в голову, что эти опыты достойны...

 - Ещё бы!..

 - Вот и Жора это сказал. Мы понимали...

 А мне тогда вот что пришло в голову: это и есть Тинкино Na4alo na4al! Да, это реальный путь к вечной молодости! Как это не высокопарно звучит. Эликсир бессмертия!.. Не надо никакой алхимии, никаких порошков или зелий...Никакого колдовства! Гены, гены, генчики... чики-чики... Тинка-Тиночка-Тинок... Ты булатный мой клинок! Как же ты так прозорливо?! Она ведь понятия не имеет о каких-то там триплетах и кодонах, о нуклеотидах, об азотистых основаниях, репрессорах и ДНК-полимеразах... Но как в корень-то!

 Богу - богово, оказывается!

 Дедифференцировка!

 - Я бы с удовольствием, - говорит Лена, - посмотрела на вас - дважды нобелевских лауреатов...

 - Трижды, - говорю я.

 - Трижды? Разве уже трижды?..

 Лена улыбается.

 - Конечно, «трижды», - говорит она, - конечно-конечно. Ваша Пирамида соберет в будущем и все остальные премии, и по физиологии, и по химии, и по...

 - И по миру, - говорю я, - это понятно. Премия мира у нас тоже в кармане. Вот увидишь! И даже по литературе... Мы же книжку напишем... Напишем!..

 - ...на вас, чопорных, в чёрных фраках... Загляденье!..

 - Еще будучи в Сан-Франциско, - говорю я, - у Яманаки в гостях...

 Аннигилирую - это угроза жизни!

 Клинок!

 - Так вот, - продолжаю я, - ещё будучи в гостях у Синья Яманаки...

 И даю Лене справку: «сотрудник Gladstone Institute of Cardiovascular Disease in San Francisco и профессор Kyoto Univercity».

 - Сердечно-сосудистых заболеваний? - спрашивает Лена.

 - Именно, - говорю я, - сердечно-сосудистых!..

 Наши гены, считаю я, это тоже дела сердечные! И сосудистые! И Тинкины стихи тут на первейшем месте!

 Ералаш полный, полнейший!.. Сам не понимаю, при чём тут Тинины стихи!

 - Рест, время... Надо бежать...

 Я мог бы теперь, когда Лена тянет меня за руку из постели, предупредить её об угрозе аннигиляции, полном исчезновении, если я вдруг, вдруг... Её спасительное «надо бежать» заставляет меня забыть Тинкину аннигиляцию.

 - Бежать? - спрашиваю я.

 Бежать, думаю я, опять бежать?.. Я много раз уже спрашивал себя: куда бежать-то?

 - Да-да, - говорит Лена, - надо торопиться...

 Как это она здорово сказала: «Я тебя аннигилирую!». Тинка!.. Верю!..

 Клин клином?

 Потом, прибежав и успокоившись, я снова возвращаюсь к нашим катренам.

 Тинка...

 - Ты ведёшь себя как ребёнок, - говорит Лена.

 Известное дело: я теряю контроль над собой, как только речь заходит о Тине. Мне достаточно одной только мысли о ней, чтобы под ногами качнулась земля.

 Итак, значит... Её дар - «Я СВОБОДНА»!..

 Чем короче наши отношения, тем беспомощнее становятся мои попытки проникнуть в тайну её свобод, её, так сказать, голой экзистенции и транцедентальности... Собственно говоря, - в тайну её духа!.. Ох, уж эти мне свободы! Никакой эмансипацией здесь и не пахнет! Применительно к Тине. Я могу дать голову наотрез...

 Ладно...

 Не сегодня...

 Вот что я, раб этого дара, получил взамен за свой непомерный труд Сизифа, пря в гору её золотые камешки, пря и пря... (опять я филиппиню).

 Взмок!..

 Раб?!

 А то! Свободны боги... Богини... Тинка - богиня?..

 Зачем я спрашиваю себя? Спроси у них, у тех, кто пытается угнаться за её пулями.

 А моё весло при мне... Моё ремесло - служить её дару. Тинкиному!..

 «Лови попутный ветер, Рест». Только на это она и сподобилась. А какой попутный ветер может быть у раба? Только весло, только весло... С крепкой цепью на запястье... Даже золотой!..

 Греби, Рест, греби...

 «...возьмёт запястье в жесткий плен...». Точнее не скажешь! Наручники!

 Попутный ветер, попутный ветер... Лови!..

 Хо!..

 Хорош!..

 Хорошенькое дело!..

 Если ты прикован цепями, как тот Прометей, какой может быть попутный ветер? Да никакого! Ты, милый, в плену, в плену... «жесткий плен»! Заарканен, уякорён! И ведь известно давно - кто никуда не плывёт, то и ветра ему не бывает. Штиль, голый штиль, амба! Жди теперь, что прилетит злая птица, чтобы выклевать твою тепленькую сладенькую печёнку...

 Счастье в том, что Тина не требует ничего взамен. Однажды я спросил её, почему бы ей не заполучить авторское право на свои произведения. Ведь само собой разумеется, что... Даже Пушкин...

 Вот что она ответила:

 «Вам, наверное, сложно понять...».

 Тогда Тина говорила мне «Вы».

 «... сложно понять, что есть люди, которые пишут потому, что пишут, а не потому, что есть потребность быть понятой, прочитанной, признанной и так далее. Вот, представьте себе - это тот самый случай. Потому что ЭТО не принадлежит мне. У меня нет единоличного права на то, что...».

 И т. д.

 Сложно понять?

 Давайте-ка разбираться!

 Эти ваши ямбы и хореи...

 С картинами так не бывает. Начни хоть с наскальных рисунков... (О Жориной финтифлюшке я пока помолчу). И потом все эти Гойи с Эль-Греками, Босхи и Дюреры, Леонардо и Рафаэли...

 Мона Лиза?

 Наверное...

 Караваджо?

 Наверняка...

 Гогены, Ван Гоги, Матиссы и Ренуары... Да хоть возьми нашего Никаса! Его лунная дорожка их женских поп...

 Пока смотришь - кажется, что... Можно часами смотреть... Работать часами... Но потом вскоре - бац!..

 Не, не тянет!..

 Правда, вот Э. Мунк! Кстати, в Нью-Йоркском музее современного искусства открылась выставка одной картины... аж до марта или даже апреля...Так вот эта одна картина - «Крик»!.. «Один из главных символов ХХ века...», «...продана за 120 млн. долларов...», похищена из... найдена... куплена... выставлена...

 С ума сдуреть!

 ...одного портрета...

 И всё же - стихи...

 Абсолютное недоумение! Как же так?..

 С картинами ясно...

 А что праксители, микеланджело, родены... Эти сизифы глины и мрамора...

 Каменные бабы скифов, каменные истуканы острова Пасхи, стоунхеднжи, статуи Христа и Свободы, Эйфелева башня, Пизанская, Храм Гауди... И его «Ла педрера» в Барселоне... Ой, да мало ли ещё...

 Чудеса света... Чичен-Ица, Маку Пикчу... И эти новые семь чудес: Колизей, Петра... Наконец пирамиды....

 И наша Пирамида.

 И Тинкина Пирамида Духа.

 Вот все и срослось и склеилось...

 На Тебе, оказывается, сошёлся-таки клином белый свет!

 Тинкины клинки...

 Вот: когда произносишь её стихи... Они-то, слова, звуки ... и выстраивают в ДНК ниточку совершенства... И потом - почки, печень. Сердце, мозг, мозг...

 И заметьте, пожалуйста: никто, ни Гомер, ни Петрарка, ни Данте, ни... Ни Шекспир, ни Рембо, ни Гёте... Ни Байрон, ни Пушкин, ни Лермонтов...

 - Что, и даже не Киплиг?

 - Не!..

 Никто...

 - Что «никто»-то?! Не перегибай!.. Не перебарщивай свой борщ!

 Мы просто дикари, дикари...

 Беда в том, что я...

 Я ем и ем этот пирог!

 Я замечаю, как я старею, несмотря на достижения Джона и Яманаки!

 Тинка...

 Да-да, давайте-ка разбираться: вот так феномен!

 «Мы забыли с ним оба о том, что стихи, как раны, и за них произносятся сотни чужих молитв...».

 Тинкины клинки...

 Что? Неубедительно?

 - Не-а...

 Раны, раны...

 Как стигматы Христа!..

 Боль без соли...

 «Вы - соль земли».

 - Рест, а скажи мне, пожалуйста, - говорит Лена, - возможно ли...

 И вот это-то и непостижимо! Как можно.... Это как якобы каждая особь, каждая планария, даже такая как Валерочка Чергинец, или Авлов, или даже тот же Ушков, получив этот Тинин заряд космического электричества, вдруг вкрутил в себя лампочку, даже самую махонькую и на самую малую йоточку... замерцал... засветился... Как светлячок в ночи... Каждый-каждый... И вот, ах, это чудо! Весь этот хомосапиесный планктон вдруг зафосфоресцировал повсеместно по всей планете, как море в августе... Или в сентябре... А Тина...

 Даже Переметчик!..

 - Рест, ты слышишь меня?

 А Тинка, глядя из иллюминатора своего Ковчега на иллюминацию всей планеты, вдруг воскликнула своё «Свершилось!..». Совершенство свершилось... И смогла повторить: «А всё-таки она вертится». Будто в этом повторении была нужда. Будто это повторение утверждало это её совершенство не только в пределах одной богом забытой планеты (Земля), но и всей её космической берлоги...

 Тина - как Самая Большая Медведица нашего космического околотка. Точнее - как альфа Малой Медведицы - Киносуры. Той, что является звездой путешественников и искателей.

 - Киносура? Рест, ты...

 - И искателей, - повторяю я. - Я не знаю в мире лучшего искателя совершенства, чем Тина! Я уже уверен, что только она...

 - Рест, нельзя же так категорично.

 - Из иллюминатора, - говорю я.

 Значит, она - иллюминат? Тинка-то!..

 Тинка?!

 Ага, Тинка!.. Тинка-то!..

 - Приземляйся, Рест, - говорит Лена, - идём на посадку.

 - Да-да, - говорю я, доедая последний кусочек пирога, - вкуснятина беспримерная...

 И моя рука неудержимо тянется за следующим кусочком.

 - О! - восклицаю я, - это последний?!

 - Есть, есть, - радостно сообщает Лена, - есть ещё, ешь на здоровье! Тебе нравится?!

 Мне нравится всё, что она делает, говорит...

 - Во как!

 Значит - иллюминат!

 «Остановите Землю, я сойду!».

 Нетрудно представить, в какое смятение повергла меня первая мысль о том, что Тина (теперь-то это уже факт свершившийся и непогрешимый!), что Тина... Это был крик!.. Мунк! Не меньше! Тинка, правда, терпеть Мунка не может, но это же был мой крик! Оррррр!.. Мой Мунк! После долгих размышлений я убедился в неоспоримости той, выблеснувшей вдруг сентенции, что мне оказана честь...

 Каким бы это умопомрачением не казалось со стороны!

 Честь!

 Это - нелегко!

 Но какое же это нравоучение? А как же! А как же: честь - как тяга к прекрасному!

 Я мог бы теперь, не привлекая всеобщего, я бы сказал всепланетарного внимания, почивать на лаврах, убаюкивая себя честолюбивыми мыслями о причастности к...

 Молодец, Рест, молодчина!..

 Ха!..

 Внимательно присматриваясь к себе...

 Ах, какое это блаженство - тереться плечом об ось планеты, расшатывая устои ханжества и невежества!..

 - А ты прожора! - восторгается Лена.

 Про Жору - ни слова.

 Бесспорно, Тина наделена редким талантом поэтическими средствами созидать свой волшебный мир. Её одухотворённость и остроумие, глубина знаний о путях совершенствования мирового порядка в сочетании с ритмическим чутьём позволяют причислять её к плеяде гениев, способных изменить устои мира. Без преувеличения! Остаётся только дивиться, с какой непостижимой лёгкостью только ей присущим наборов слов Тина строит свою Пирамиду совершенной жизни.

 Гений?

 Это ведь так по-человечески.

 Даже Юля, даже Юля признала... Да, её «твоя Тинка - богиня!». Эта её оговорка (по Фрейду?) - «твоя Тинка» - дорогого стоит. Ей понравилось Тинино пророческое «Сегодня назван материк и срок... Сегодня назван город, день и час...». Сказать «понравилось» - это ничего не сказать. Мы тогда говорили о коммунизме. О Пирамиде, о совершенстве, о благоговении перед совершенством. И о том, что даже час конца предрешён. Час конца! Календарь Тинин. Что если и она из племени майя? И её род...

 Надо дождаться этого часа...

 Признаюсь: я просто оцепенел от этого Юлиного «твоя Тинка»!

 Потрясение? Конечно! Никто, я уверен, - никто посвящённый не устоял бы! По этому поводу можно строить предположения, даже планы на будущее... Да! Планы на...

 Если час конца вычислен до секунды...

 Я пока не решаюсь причислить Тину к сонму богинь, об этом скажут потом, сейчас же...

 Так давайте же в конце-то концов разберёмся: суть в чём?..

 Легко сказать...

 Но давайте...

 Иншаллах!..

 «...и за них произносятся сотни чужих молитв...».

 Никаких чужих!

 Других!..

 Я ловлю себя на том, что перечитываю только Тину, только Тину... Ни Чехова («Дама с собачкой»), ни О. Шпенглера («Закат Европы»), ни А. Шопенгауэра («Мир как воля...»), ни даже Эф. Вэ. Ницше («Так говорил Заратустра») я не перечитываю...

 Мало ли что говорил...

 И ведь истинно так: «Мы попали в престранные времена, Где мечам пролагает дорогу слово».

 Тинка, Ты - пророк?..

 Перечитываю...

 «Я напишу водой...».

 Перечитываю:

 «Дом у дороги, тихая речка...».

 А газет не читаю. Даже Чехова не перечитываю...

 Узда, таки узда...

 И соль, соль, соль, соль...

 - Ну ты и налепил, - говорит Лена, - соль... узда... Прилепи сюда ещё...

 А мне нравится!

 Тинка бы сказала: «Хорошая такая лепка... Как слепой скульптор...».

 Я уверен!

 «Хорошие поиски... Дальше...».

 Слепой. Это правда. Слепец!..

 Прозрею...

 - ... и вот ещё... про Тибет... Тинка просто убила меня своей настойчивостью. Поражало и то, - рассказываю я, - каким выверенным и точным было Тинино произношение - её лхасский диалект, на котором она изъяснялась с местными жителями, проводниками, собственно говоря, это было искреннее наслаждение, неслыханный праздник, слушать её, когда она не только обсуждала с ними какие-то детали нашего паломничества, но и вступала в спор, отстаивая свои взгляды и убеждая их в правоте своих слов. Они только слушали, раскрыв рты и кивая головами. Это было восхитительно, хотя я ни слова не понимал.

 Как я потом узнал, Тина давно мечтала попасть сюда, какое-то время даже жила в горах (кажется, в Альпах и на Памире), две недели в Непале и брала уроки не только китайского, но и тибетского...

 - Знаешь, - сказала Тина, - им надо точно заяснять, чего ты хочешь.

 Надо, так надо. Здесь я полностью полагался на Тину.

 Я навязался сопровождать её в этой поездке по Тибету. Это отдельная повесть...