Глава 1.

Через какое-то время, точнее сказать - прошла неделя или полторы, Жора отыскался. Как след Тараса у Гоголя. Шок прошел. В том, что Жора был шокирован моим рассказом, не оставалось сомнений. Он явился в лабораторию рано утром и с порога начал излагать дальнейшую стратегию нашей будущей жизни. Стали приходить сотрудники, затем зачастили телефонные звонки. Все это выводило Жору из себя. Он встал, взял меня за руку и потащил к выходу. Было холодно, и мы нашли какое-то тихое теплое кафе. По замыслу Жоры, стратегия заключалась в том, чтобы строить, как он сказал, «тело нового общественного строя, строя нового типа». Сама идея для меня новой не была. Но как?! Строить как? Как этот строй будет называться - не имело значения. Социализм с человеческим лицом, или рябое рыло капитализма, или же лучезарный лик коммунизма со светлым теплым нежно-голубым будущим - все равно, ведь от названия, провозглашал Жора, ничего не меняется.

- Ты как Ленин, - попытался я вставить словцо. Он не слышал.

- ... и положим в основу его развития принцип разумного отбора, основанного на подробном тестировании генома человека с выбором тех признаков и качеств его фенотипа, которые свойственны людям продвинутым, детям Света, которые достойны Человека Неба...

Он так и сказал: «Человека Неба», подчеркнув, что оба слова пишутся с большой буквы.

Я не мог не съязвить:

- Опять евгеника, опять махровый расизм, прикрытый налетом достижений современной генетики?..

- Да нет же, - Жора отмахнулся от моих слов, как от мух, - нет-нет!..

Он взял чистую салфетку, сложил ее вчетверо и, достав из внутреннего кармана пиджака шариковую ручку, стал рисовать свой излюбленный нейроцит без аксона. В дальнейшем я не мог даже слово вставить.

- Пусть это будет даже Царство Небесное, Град Божий!.. Христианополис!..

Господи, подумал я, какие смелые слова!

- Архитектоника генома позволяет нам...

Жора иногда поднимал голову и коротко смотрел на меня, но не видел, и в большей степени говорил сам с собой, рассуждал, убеждая самого себя и используя меня в качестве болванчика - любознательного студента-первокурсника, впервые услышавшего о возможностях практического применения новых знаний о генах. Было очевидно, что за эти несколько дней своего отсутствия он хорошенько продумал наши перспективы.

- Понимаешь, все идеи прокисли, нужна новая мысль. Это определенно! Архитектоника генома позволяет нам не только...

Он, мне вдруг пришло это в голову, впервые предлагал человечеству, пусть всего лишь в моем лице, предлагал свою стратегию не только увеличения продолжительности жизни, стратегию преодоления времени, но и стратегию улучшения рода человеческого, его породы, по сути - стратегию совершенства. И, вот что самое главное, - его выживания! А по сути - спасения! Словно в забытьи, он уже тысячу раз произнес свое «Определенно», что свидетельствовало о постоянной работе его ума и потере контроля при подборе слов для точного выражения мыслей. Бешеный поток сознания, настоящий мейстрим лился из него, как вода из лейки, бурный поток слов и ничего больше.

- Почему бук или тис живут тысячу лет? Почему твоя секвойя живет до шести-семи тысяч лет? Это сотни поколений людей?! Тут все дело, я уверен, в геноме. Распознав архитектонику их генома, мы не только сможем...

- Да, пожалуй...

- Я уверен!

- Тут не может быть никаких сомнений...

Нужно было, я знал, помочь ему спуститься с Неба на Землю, но всякая попытка пробраться вопросами в его мозг смывалась горячими струями словесного месива. А сколько было пышно клубящейся жаркой пены!

- Вот послушай, - сказал он и сощурил глаза.

Я весь превратился в слух, надеясь услышать нечто невероятное.

...дайте мне чёрный, чтоб оттенить живое.

Чтоб не забыли, что есть и иные краски.

Дайте мне белый - снова покрасить стену.

Чтоб рассказать сначала другую сказку...

- Понимаешь... Нужна другая сказка, другая, новая, неожиданная... Нужна другая конструкция мира... Понимаешь?!!

Я ждал, не перебивая его, не решаясь спросить, что всё-таки даст нам эта самая архитектоника генома, какие возможности откроет, что позволит.

- Позволяет, а? Как думаешь? - то и дело спрашивал он, и, не рассчитывая услышать ответ, дальше щедро делился своими задумками и планами.

Что позволяет?!

Я кивнул. Спорить же не имело смысла. Вдруг - как укол в голову: это же стихи Тины! Жора цитировал Тину. Неделю тому назад я сам ему декламировал эти строки! И вот... Ах, Жорочка, да ты тоже подсел на нашу Тину! Поздравляю!

А Жора, не замечая, что я стушевался, лил свое:

- Вся эта вонючая навозная куча, которую кто-то обозвал человеком, вся эта мерзость и мразь...

Нельзя сказать, что «мерзость» и «мразь» были любимыми Жориными жалящими словцами, но их сочетание он часто использовал для выражения презрения и полного отвращения к тем, кто погряз в плотской низости.

- Мир живет в полном дерьме, и теперь каждому олуху ясно, что никакая демократия, никакое народовластие и народоправие не способны остановить его падение в бездну. Ни просвещение, ни сила знаний, ни церковь не способны остановить гибель и этого Рима...

- «И ни церковь, ни кабак...» - начал было я.

- Именно! - воскликнул Жора, - «Ничто не свято!..». Маммона, маммона, деньги, деньги, неудержимая страсть накопительства. Вот на нее-то и требуется накинуть узду! Мы обросли коростой невежества и скупердяйства. Жрать!.. Да, нужна свежая звонкая и холодная мысль... Чтобы из этой плесени, покрывшей всю землю тонким молекулярным слоем, сделать, наконец, хотя бы антибиотик.

- Какой плесени?

- Ну, твоего человечества.

Я знал, что Жора давно растерял все симпатии к современному миру и жадно искал пути к его улучшению. Он все чаще задавался вопросом: почему? И разве ничего нельзя изменить?

Пока Жора экспрессивно расточал филиппики нынешнему устройству мира и несовершенству цивилизации, я вдруг подумал о том, что и меня не все устраивало в этой жизни, в жизни этих людей, этой страны и даже этой планеты. Я поймал себя на мысли, что во многом - во всем! - солидарен с Жорой. И готов за ним следовать. В рай или в ад, куда? Я не знал. Во всяком случае, наши мысли, как это часто бывает у... у братьев по разуму, сходились на одном: пора! Но как?.. Я понимал лишь одно: нужно спешить! Бежать!!! Но куда?.. И что же все-таки позволяет нам разгадка архитектоники генома?

- А тут еще и ты со своими клонами, - огорченно заключил он.

- Прости великодушно, - улыбнувшись, повинился я, - знаешь, эти клоны...

- Да знаю я, знаю я тебя... Ну как тебе Пракситель, - ухмыльнулся он, - как я тебя...

Жора, как гюрза, клюнул головой пространство.

- ...клюнул, - подтвердил он.

- Гадюка, - сказал я, - умеешь! Укусить!

- На вот, держи, - он добыл из своего непременного желтого портфеля Тинин томик стихов, - на... почитай-почитай...

- Ааа! - вскрикнул я, - так вот где... А я обыскался весь... А ты, змей... Даже на память... Нравится?

- Да ладно тебе... Забыл отдать... Хорошая подложка под сковородку...

- Что?!!! - я вскочил со стула, как ужаленный, - что ты сказал?!!

- Сядь, - мирно сказал Жора, - не кипятись... ну... стишки... ну, так... Ты ее уже разыскал? Как она?

- Кого разыскал? - я все еще был зол.

- Ну, эту твою Тину-картину... как там ее?

- Ты рехнулся, Жор? Как разыскать, когда разыскать, зачем разыскать?.. Ты, брат...

- А я бы разыскал, - смял он манжету моей рубашки, - будешь потом локти кусать.

- С чего бы вдруг?

- Сам знаешь с чего!

Я так и не сообразил, почему мы вдруг прилипли тогда к этой Тинешэ. А Жора, Жора, совершенно равнодушный не то что к Маяковскому, не то что к Пушкину или Есенину, но даже к «To be or not to be», даже выучил ее Праксителя! Я, конечно же, был поражен, потрясен: что заставило?!!

Когда нас попросили освободить кафе, был третий час ночи. Жора аккуратно сложил салфетку и сунул ее в задний карман джинсов, уложил в переполненную пепельницу дымящийся окурок и, заглянув мне в глаза, спросил:

- Ну что скажешь?

Он вдруг протянул свою правую руку и пальцами доверительно прикоснулся к тылу моей левой ладони.

- Ты совсем не слушаешь меня. Сидишь, молчишь...

Возникла пауза, заполненная тишиной, - мне нечего было ему сказать.

- Ты опять что-то там придумал? - спросил он.

- Нет. У меня проблема - не хватает вдохновения.

Он только хмыкнул.

- Почитай Тину, почитай...

- Я давно уже чту! - сказал я.

- Не понимаю: зачем ждать какого-то вдохновения, когда работы невпроворот! Горы груд!.. И Тина в кармане.

Он так и сказал: «Горы груд!».

- Хорошо сказал, - говорит слушающая меня Лена.

- Хорошо, - согласился я, - теперь-то я понимаю, чем приворожила Жору наша Тина.

- Чем же? - спрашивает Лена.

- О-ох... Это целая песня! Спеть?

- Лучше подкинь дровишек в камин, птичка певчая...

 

Глава 2

Какое-то время Жора задумчиво рассматривал свою левую ладонь с веером растопыренными пальцами, проводя ногтем указательного пальца правой руки по прекрасно вырисованной линии жизни. Затем сказал:

- Знаешь, я вот о чем думаю: закон жизни - в вере. Он заключается в том, что если курицу теплым майским вечером усадить на ветку высокой березы и сказать, что она соловей, уже утром она перестанет кудахтать и наполнит всю рощу роскошной соловьиной трелью. А если человека все время тыкать мордой в грязь и при этом долдонить ему, что он тупорылый кабан или аппетитная свинка, в конце концов он захрюкает. Если же ему, ленивому ублюдку, принести в спальню на тарелочке с золотистой каймой тщательно и убористо выписанную выкладку, основанную на так называемых научных фактах, в которых он сперва засомневается (слушай, не чуди!), а потом, жуя их от унынья и скуки, беспрекословно поверит (ну как же: наукой доказано!), то вскоре, не выходя даже из своей засаленной спальни, он заорет (Эврика!) на всю Вселенную: «Обезьяна - мой единственно верный и правильный пращур!». И плюнет в лицо каждому, кто попытается посеять сомнения в его вере. Утопит, отравит, сгноит, сожжет, закует в кандалы, распнет на кресте. Такова сила веры, таков закон. Как думаешь?..

Я кивнул. Он продолжал:

- Так и твой Дарвин, приплывший с Галапагосских островов с идеей изменить представление о происхождении видов.

- Мой Дарвин?!

Жора не слышал меня.

- Мы ведь до сих пор тайно считаем себя родичами шимпанзе, находя у них больше человеческого, чем в самих себе. И, в зависимости от ситуации, относимся к этому утверждению с иронией или выказываем абсолютное убеждение в том, что мы - обезьяньи потомки, что все было только так и не иначе. Идея Дарвина сверхсногсшибательна, архиупоительна, но только Богу известно, как там все было, и только Он может расставить все точки над «i». Верно ведь? Нужно хорошо знать устройство мира и всего сущего, чтобы постигнуть истину и, исполняя Закон, управлять жизнью согласно Его предписаниям, по сути - воплощать идеи Христа. Он еще раз явится нам и еще раз скажет свое сакраментальное: совершилось! И, улыбнувшись в реденькую бородку своей божественной улыбкой, сядет на тучку, свесит свои святые ноги, чтобы все люди Его видели, и тихонько заплачет от радости. И прольются Его святые слезы на Землю, и каждый получит по заслугам, и тоже возрадуется.

Жора притих на секунду, мельком взглянул на меня и снова продолжал.

- Совершенство свершится! И воплотится Его Слово, программа жизни, заложенная в ее генофонде с абсолютной ее реализацией всего живого. Рай снова вернется на Землю. Формализация Святого Писания - вот что важно. Мы подготовим Второе пришествие, приблизим его и покажем каждому. Мы к этому готовы. Мы уже ведем схватку со временем и вот-вот одержим над ним победу. Для этого у каждого из нас есть внутренняя аптека, а вне нас - целый мир, больной мир. Его нужно только правильно сосчитать: дважды два - четыре, а четырежды два - не семь и не девять. Нужно только правильно научиться считать. Правильно - значит правдиво. И лечить. Нам удалось договориться и с клеточками, с их ДНК. Они слышат нас, наши просьбы и требования, наши молитвы. Они стали послушными как кролики, как павловская собака. Рефлекс. Классика. Всевселенское счастье в том, чтобы правильно рефлексировать. Как думаешь?..

Потом мы брели по безлюдному ночному скверу, и мне казалось, что мир уже стал таким, каким только что рисовал его Жора, что люди стали если не ангелами, то добрыми и щедрыми, и прекрасными, как когда-то мечтал Антон Чехов, и жизнь, наконец, стала светлой и нежной, длинной и радостной...

- Твой Антон был прав, - словно распознав мои мысли, сказал Жора, - в человеке все, все должно быть прекрасным, и одежда, и мысли... Особенно мысли!..

Он вдруг остановился, взял мой левый локоть и, сжав его мертвой хваткой, сказал:

- И, знаешь, меня вот еще что поражает - такое остервенелое равнодушие к совершенству! Почему? Почему?.. Вся надежда на твою Тишку... Или как там ты ее называешь?

- Какую еще Тишку? - не сразу включился я, - ах, Тину?! На Тину?!

Жора даже присвистнул, озадаченный вспышкой моего радостного восклицания.

- Ну да, - сказал он, подмигнув мне правым глазом, - а на кого же еще?

- Почему на Тину? Разве нет больше...

- Нет! - отрезал Жора. - А почему? Почему...

Он не стал отвечать, только привычно дернул своим скальпом и добавил:

- Потому...

Да я и сам уже спрашивал себя, чем могла меня так привлекать эта Тина! Чем так взять? Интуиция подсказывала мне: Тина - наша! Без нее строительство нашего совершенства будет неполным, оно будет кривиться и кособочить, крениться и шататься и, в конце концов, рухнет, как карточный домик. Получается, что Тине я приписывал роль какой-то опоры, Тине, которой я в глаза не видел, ни разу не ощутил теплоты ее рук, не заглянул в ее (зеленые или рыжие?) глаза, не слышал ее голоса, не... не... Да я ее в упор не знал. Стихи? Этот жалкий томик стихов? Делов-то! Набор слов, междометий... даже без знаков препинания, даже вкривь и вкось... Какие-то высверки, голые мысли-мысли... порой сумасбродные, режущие и рыжие-рыжие... угловатые и непричесанные... квадратные и соленые... малозначащие и многозначные... наперекосяк и наскоком, иногда пыром и экивоками... иногда всуе... а часто - как пропасть, как бездонная пропасть: глянешь - голова кругом, ага... буххх... бабах... бац!.. Летишь кубарем... такие глубокие, что оторопь берет - осилить бы своим утлым мозжиком, уяснить, переварить...

И что?!!

И что толку от шуршания этих слов, этих пропастей и падений?

Шило! Шило и коса, и камень, и... пот... кровавый иногда... и соль... Соль? Может быть, таки Соль?!!

Не сдуреть бы от этого нагромождения!

И какой же от этого толк-то?!! В чем польза? Где доброта? В чем правда, брат?

Я не мог дать ответа.

- Потому, - сказал Жора еще раз и кивнул головой, мол, иначе и быть не может.

Вдруг мысль!.. Как вспышка молнии!.. Мысль, расколовшая напрочь мой череп: что если?... нет-нет... да ну нет, не может этого быть! Но... Что если она, Тина... Что если Тина та... из тех, кто «Вы - Соль земли»?!!

Ах Ты, Господи!...

О, Матерь Божья?!!

Что же если-таки так?

Ти - Соль земли! Ти, Ты - Соль! Ти, ты Та!

Я повторил это вслух:

- Титыта!

Вот же Имя Твое - Титыта!.

И вот же в чем правда, брат: опора! И не какая-то там палка или стояк, не костыль, не подпорка... Даже не труба или швеллер... Не, не швеллер, хоть и на «ш», - колонна! Колонна - вот! Как колонна Парфенона... Или херсонесская... А-то и Геликарнасского мавзолея!..

- АААААААаааааааааааааааааааааа, - вскричал я так, что Жора шарахнулся от меня, как от огня.

- Ты-ы-ы-ы-ы...

Это все, что он смог из себя выдавить. Я не видел Жору таким перепуганным.

- Психбригаду вызывать? - спросил он, когда испуг прошел.

- Ты же видишь, - сказал я, - и побыстрей.

Потом мы какое-то время шли молча.

- Ты как - спросил он, - что-то случилось?

Я не знал что ответить. Я не хотел отвечать. Какая колонна? Хоть и мраморная, да хоть хрустальная или бриллиантовая даже... Даже как Адмиралтейская игла! Да даже бронзовая или даже, если хотите, то и вся золотая... Нет. Ни костыль, ни подпорка, ни стояк, ни швеллер на «ш», ни колонна даже золотая... Неееееет! Нет же! Что если Тинка наша - Атлант? Который призван держать наше Небо? Над нашими хилыми головами! Что если Она, Нашати, наша Ти, Нати (как ее не крути!), что если она... Ха! Ага... Вот же вот: что если Она, не она, а ОНА - наша Ось земная, планетарная ось нашей Нью-Атлантиды? Да - Ось! Вокруг которой и запляшет наше совершенство! Как тот волчок! Так и закружится! Так и замелькает перед глазами, как карусель? Вау! Ось, на которую мы нанижем нашу новую жизнь, нашу суперновую и архиупоительную новую Жизнь. Как мясо на шампур! Чтобы потом тихо сидеть на солнышке наслаждаясь этим сладким с горчичкой и перчиком мясцом этой Новой жизни, этим новым Раем, преподнесенным нам нашей славной милой, но вовсю победоносной Тишкой... Попивая ароматное и не очень терпкое винцо этой Жизни...

А? Ааааа...

- АААААААААААААААааааааааааааааааааааа... - снова вырвалось из меня, - уууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууу.. Уффф!

Но Жора уже не пугался моего ора. Он был погружен в свои, и даю голову на отсечение - не менее восторженные мысли, которые наверняка тоже были облачены в такое же громкоголосое, звенящее и пенящееся «ААААаааа! Или УУУууу». Я шел рядом и все ждал-ждал его, этот ор, но Жора только залихватски-задиристо помалкивал, похихикивая себе самому, как какой-то психопатик, даже ржа иногда, правда, не открывая рта. И я наслаждался этим безмолвным его ржанием, этим ржущим Жорой... Потеха да и только!

А сам думал: Ти!.. Ты - Та!.. Титыта! Сперва непривычно, зато как настойчиво и беcповоротно - Титыта! Как пулеметная беспощадная очередь!

Арбат был пуст, мы пересекли его медленным шагом и поймали такси.

- Сейчас как никогда, - сказал Жора уже сидя в машине, - нам нужны новые мысли. И твои генчики - это то, что нам требуется. Ведь только они наполняют жилы жизни вином вечности. Во Вселенной еще много невостребованных идей и время от времени они будут падать на светлые головы, как яблоко на лысину Ньютона.

- Разве он был лысым? - спросил я.

- В Курьяново, - сказал Жора водителю.

- Разве он был лысым? - спросил я еще раз.

- Не знаю.

Архитектоника генома пока оставалась для меня тайной. Но стратегия совершенствования, стратегия выживания и спасения человечества именно в те весенние дни дала первые свои ростки.

- Было же лето, - говорит Лена.

- Да, это был жаркий июль, но для человечества начиналась весна.

 

Глава 3

Заглядывая в будущее человечества, я и сам часто ловил себя на мысли о его несовершенстве. Дом, в котором мы живем, мне давно не нравился. Никакого фундамента, стены рыхлы, крыша дряхла, воздух затхл... Дом худой, построенный на песке. Нет в нем света, нет жизни, радости. В этом я обвинял политиков. Это они «собирают себе сокровища на земле, где ржа... где подкапывают и крадут...». На земле, а не на Небе, как сказано. Это они разрушают... Это они...

- Наверху тьма власти, - говорил Жора, - а внизу власть тьмы...

Когда я думал об этом, задыхаясь от злости и собственной беспомощности что-либо изменить, меня брало отчаяние. А в них ли все дело? Я оставлял вопрос без ответа, ни на минуту не сомневаясь, что это они, недомерки ума, недоумки! своими действиями напрочь разрушают экономику нашей планеты, это они тащат жилы жизни из земли, не оставляя ей шанса на будущее, это из-за них гибнет общество, вырождается человек... Экономика, экология, социум - лебедь, рак и щука. Три кита, но нет синергизма в их действиях, сплошной диссонанс и полный разброд. Каждый гребет под себя. А тут еще и безмозглая власть. Как же их примирить, как заставить всех тянуть в одну сторону свои лямки к Небу, к гармонии? Вот вопрос, над которым испокон веков гнули мозги лучшие умы человечества. Но при чем тут мы с Жорой и с нашими клеточками и генами? Клетками ведь не накормишь голодных. (Хотя уже не один год поговаривают, что скоро полки магазинов и складов будут забиты съедобной клеточной массой). И никакими генными рекомбинациями не повысишь зарплату. Так казалось на первый разумный взгляд каждому рассудительному мужу. И тогда ребром вставал вечный вопрос: что же делать?! Скажу честно: я тогда уже знал, что на это ответить. Во всяком случае, мне казалось, что знал. По счастью, у меня не было необходимости пускаться в какие-либо авантюры, чтобы привлекать чье-либо внимание к его решению. Мне казалось, знал это и Жора. Но мы понимали, что наши амбиции имели шансы на успех лишь при условии достойного финансирования проекта. Где взять столько денег?

 

Глава 4

Однажды в приемной (назову его просто приятелем) профессора Вильяма Задорского, на мой взгляд, одного из немногих на этой планете, кто действительно знает, как преобразовать жизнь к лучшему, я увидел на столе секретарши настольный календарь из плотной бумаги, склеенной в виде пирамиды: основание, вершина, четыре грани...

- Что это? - спросил я.

Надо же было о чем-то спросить.

- Календарь. Нравится? Могу подарить...

Мои мысли были заняты предстоящим разговором с Вильямом.

- Да-да, нравится, - сказал я, улыбаясь и все еще думая о своем.

- Подарить? - снова спросила меня секретарша.

Пирамиды всегда у меня вызывали восторг. Просто удивительно, как эти каменные гробы так долго живут на земле! Сперва каменные, а потом железные или деревянные, пластиковые или стеклянные, а теперь вот и картонные... Даже на обычном столе. Чем они завоевали такое внимание?

- Спасибо, - сказал я, как всегда говорят в таких случаях, - спасибо, не надо...

Я улыбался секретарше, но мысли мои блуждали в проблеме устойчивого развития жизни. Об этом мы должны были спорить с Задорским. Спор был давний, и сегодня я намеревался его все-таки выиграть. Возможно, поэтому я и пришел к нему сам, чтобы наконец увидеть его побежденным. Это не всем удавалось. Мне, правда, для победы недоставало крепеньких аргументов. В моих мысленных рассуждениях, я признался себе, были тонкие места, и все же, и все же... Я надеялся, что они, как это часто бывает, и вызреют в споре.

- Спасибо, - сказал я еще раз и снова улыбнулся.

И вдруг меня словно током прошибло: пирамида! Вот модель жизни! Ее грани - четыре кита: экология, экономика, социум и, конечно же, личность, собственно, власть. А на чем держится, зиждется эта самая жизнь, что есть ее основание, ее фундамент? Боже мой! конечно же, ген! ДНК! Вот краеугольный камень жизни! С этим спорить - людей смешить...

Меня просто трясло. Осушая стакан заботливо преподнесенной мне воды, я видел только огромные удивленные глаза секретарши. Ее вопрос: «Вызвать скорую помощь?» привел меня в чувство. Нет, зачем? Как раз в это время вышел из кабинета сам Вильям: что случилось? Я снова кисло улыбнулся и, схватив календарь, выскочил на улицу. А потом уселся на скамейку в сквере и забыл обо всем на свете. Я думал о своей пирамиде: какая прекрасная придумка! Итак, ее основание - генофонд, без которого жизни нет. Дальше - больше: что такое вершина? Здесь все грани сходятся в одну точку, назовем ее точкой гармонии всех составляющих. Что это, если не самое совершенство?! Не развитие, не разбрасывание камней, а их собирание, свитие всех проявлений жизни в точку абсолютной гармонии. Наконец-то! Вселенная, как известно, разбегается во все стороны, разлетается, распадается на куски, а жизнь на Земле, вопреки всевселенской агонии, должна собираться воедино, свиваться из своих составляющих для всеединства точно так же, как вьется гнездо из соломинок для птенца. Ты понимаешь?

- Не совсем, - говорит Лена.

- Я потом расскажу...

- Сейчас!

- Собственно, вот и все: основание, грани, вершина, да! еще ось, центральная ось! Это вектор развития жизни. От основания до вершины. Ее путь к совершенству. И еще это - время... Вот и все. Это я сейчас так быстро и коротко изложил идею...

- Это все? - спрашивает Лена.

- Sapienti sat, умному достаточно. А что тут еще?.. Я потом расскажу в деталях.

Я рассказал о своей Пирамиде Вильяму. Он долго морщился, перебивал мой рассказ возражениями, затем, почесав лысину, признал:

- А знаешь, - сказал он, - в этом что-то есть.

Он меня так поддержал!

- В твоей Пирамиде есть множество тонких, даже дырявых мест, но в общем и целом...

Я неудачно и, уже не помню как, пошутил, на что он громко рассмеялся.

Потом мы еще много раз обсуждали Пирамиду, и вскоре Она уже стояла на крепких ногах. Повторяю, это сейчас, по прошествии стольких лет, я могу так прозрачно и ясно представить храм нашей жизни - Пирамиду. Понадобились, конечно же, длинные годы, чтобы она засветилась плодоносным лучом, отчетливо видимым даже каждому бестолковому шаромыге.

Но и первого, едва теплившегося, размытого и едва зримого представления о громаде жизни мне было достаточно, чтобы возгордиться собой. Вить гнездо новой жизни - это ли не главное предназначение человека! Идея мне нравилась. Я нарезал бумажных заготовок и наклеил пирамид разных размеров: большие и маленькие, синие, красные, зеленые, желтые... Жоре же о Пирамиде и словом пока не обмолвился. Мне нужно было осилить эту идею, сжиться с ней, слиться, в нее, так сказать эмпатировать...

Несколько дней подряд я возился с картонками, клеем, ножницами и разноцветной бумагой, и напоминал школьника из кружка «Умелые руки».

- Ты даже сейчас, - говорит Лена, - рассказывая о своей Пирамиде, ведешь себя как школьник, решивший трудную задачку, весь светишься...

- Правда?

Лена улыбается, берет меня за руку, ведет к зеркалу:

- Посмотри на себя!..

Господи, как же я сдал!

 

Глава 5

Отыскался и наш монарх. Он сам нас нашел и вернул все долги. Выглядел молодцевато. Он не только не умер, как мы думали, но заметно прибавил в весе. У нас даже возникла мысль, не пошло ли под действием наших липосом его развитие в обратную сторону. Инволюция возраста! Это была еще одна наша Нобелевская премия. Встреча была теплой и трогательной. Он то и дело просил прощения.

- Вы уж, господа, извините.

- Что вы, что вы...

Приближался Новый год. Миллионы, опять посыпавшиеся на наши головы, как манна небесная, теперь казались нам гранитными глыбами, поскольку поддержание в должном и желанном здравии нашего подопечного, заставляло нас каждый день справляться о его самочувствии, и как только в его голосе чувствовались хандра или недовольство, мы неслись к нему как угорелые, вооруженные ампулами с лекарствами и шприцами, липосомами и простагландинами, с гормонами и антиоксидантами. Мы подкалывали ему и транквилизаторы, и даже слабенькие наркотики, только бы он не хандрил, и пока нам удавалось держать его в добром здравии, мы даже уверовали в чудодейственную силу наших генных ухищрений и надеялись, что битва за крепость под названием cancer hepati уже выиграна.

Как-то позвонил Вит:

- Послушай, ста-а-рик... Мне надоело подбирать крохи со стола Америки. Вы ученые, умные, а здесь деньги под ногами валяются. Что если?..

Он наскоками бывал в Америке и видел, что мы стоим гораздо дороже, чем себя продаем. Ему это не очень нравилось, он настаивал на переезде. Он никогда не был ученым, но стал великолепным менеджером.

- Зачем нам переться в какую-то Америку, - сказал я, а сам думал о том, что, возможно, в этом и есть свой резон. Ведь нужны были огромные деньги. Миллионы монарха уже не спасали и таяли как вчерашний снег.

 

Глава 6

Как-то вечером мы сидели в кафе, за окном моросило, а за столиком было уютно и тихо. Жора жадно курил, сигарета за сигаретой и огрызком карандаша, откуда-то появившимся в его руке, рисовал на салфетках какие-то одному ему понятные структурные схемы. У него была страсть - все превращать в знаки, символы, схемы, рисуя их на всем, что попадалось под руку и даже под ногу - на фильтре, на клочке газеты, на колене или на салфетке, на асфальте или веточкой на прибрежном песке... Ему нравилось марать бумагу, создавая на ней какой-либо очередной графический шедевр своей мысли.

- Понимаешь меня? - время от времени спрашивал он и, не дожидаясь ответа, продолжал одним росчерком, как Пикассо своего знаменитого голубя, рисовать корону. Я не силен в политике, но из вороха его слов и салфеточного символа царской власти можно было догадаться, что речь шла о монархии, возвращаемой Жорой на территорию нашего кафе. Жору несло. Он так быстро и сбивчиво говорил, что трудно было вставить слово и уследить за его мыслью.

- Ко мне словно прикоснулась Божья десница, - горячо произнес он, - я теперь знаю, зачем живу...

Я не знал, куда себя девать, слушая его признания. О лечении рака, инфаркта или инсульта не было сказано ни слова, как не было упомянуто и о предупреждении старости, решении проблем долголетия. А между тем, от решения этих проблем, кормивших и одевавших нас, впрямую зависела наша жизнь.

- И мы построим, - возбужденно говорил он, - новый мир, новый мир... Экология, экономика, социум... Но главное - дух! Главное изменить сознание этого ублюдка, объявившего себя Homo sapiens - твоего человека разумного.

- Моего?!

Мы помолчали.

Жора словно в воду глядел. Изменить сознание человека, пожалуй, самое трудное дело. И мозг его напряженно думал об этом: нужно менять. Менять и затем, как на камне, строить новый дом, новый мир! Строить. И владеть... И владеть, конечно! Кто из нас не мечтал в свое время стать на миг Александром Великим или Наполеоном, Цезарем или Октавианом, Коперником или Эйнштейном, или, на худой конец, Чан-Кай-Ши? Пусть кинет в меня камень тот, кому хоть единожды в жизни не приходила в голову эта великая мысль: владеть миром!

Все, что Жора рисовал на салфетках, мне не очень нравилось. Это были спирали развития и круги, и ромбы... Были и чьи-то глаза и уши, нейроциты и ДНК... Не было только звезд. Ни пяти, ни шестиугольных. Звезды, которые он видел здесь, на земле, его раздражали. Бесконечно же любоваться он мог только тайнами небесных звезд. Жора был никчемным художником, фигурки его кособочились и, хотя были плоскими, как листок фанеры, они едва держались на хрупких бумажных ногах. Я смотрел на все его художнические потуги и ухмылялся: нарисует он пирамиду или не нарисует? Нет. Нет! И вот пробил час, решил я, пришла та минута!

- Дай-ка я, - сказал я и забрал у него карандаш.

Я взял салфетку и стал рисовать на ней сначала какие-то фигурки: кружки, спирали, квадратики... Жора снисходительно улыбался, мол, давай-давай, я уже все перепробовал.

- Вот смотри, - сказал я и смело начертил пирамиду.

- Что это? - спросил он.

- Пирамида, - сказал я тихо, - пирамида жизни. Четыре грани: экономика, экология, социум...

- А четвертая?

- Личность, власть...

- Власть!.. Какое крепкое, сильное слово, - сказал Жора, сверкнув очами, и повторил с наслаждением, - власть!.. Как клинок! Как кортик!..

Я дождался, когда он снова вернулся ко мне и стал рассказывать о значении каждой линии на салфетке. Что-то дорисовывал, что-то черкал... Пока салфетка не превращалась в бумажный ошметок. Я тянулся рукой за другой...

- Пирамида, - сказал я еще раз, - вот модель жизни.

Жора откинулся на спинку стула и посмотрел на меня.

- Ты, парень, бредишь, - произнес он, - какая еще пирамида?! Пирамида - это каменный гроб, яма, смерть...

Я выждал, когда он закончит, и попытался продолжить рассказ.

- Брось, - сказал Жора, - тебе не идет быть упрямцем. Ты же знаешь: я их терпеть не могу. Упрямство - это явный признак...

- Тупости, - сказал я, - я знаю.

Я и не думал обидеться, я понимал, я чутьем, шестым чувством своим ощущал, что пирамида прекрасна. И Жора, я уверен, тоже почуял: это то, что он так долго искал! На то он и Чуич, чтобы ловить на лету! Пирамида, как ничто другое, вместила в себя существо жизни. Это было новое представление о жизни, новый брэнд. Геометрическая пространственная модель. Как модель атома. Или модель ДНК. Я увидел мгновенную искру не то чтобы зависти, нет, искрометную вспышку обиды, может быть, сожаления и внутреннего неудовольствия, даже разочарования собственной персоной: почему не я?! Почему не мне пришла в голову эта мысль? Такое бывает: ты думаешь, мучаешься, сходишь с ума от того, что не в состоянии разложить, так сказать, по полочкам свои представления о чем-то значимом для тебя, важном, скажем, о жизни, и вдруг кто-то приходит и заявляет: «Смотри: это же пирамида!». И у тебя выпадают глаза: в самом деле! Именно в такую минуту Архимед и проорал свою «Эврику!» Но глаза загораются и тот же час тухнут: только слепой мог этого не увидеть. Такое бывает. Теперь мы сидели и просто молчали. Как-то не было слов. Я черкал очередную салфетку, Жора раскурил свою трубку.

- Налить? - спросил он и потянулся рукой к бутылке.

Я кивнул: давай.

- Знаешь, - сказал потом Жора, - в этом что-то есть.

Он слово в слово повторил слова Вильяма Задорского. Ничего другого от него я и не ждал. Еще бы! Есть не какое-то «что-то», а именно то, что нам было нужно. Вскоре мы в этом удостоверились в полной мере.

- Смотри, - снова с жаром сказал я, суя ему под нос свежую салфетку с красивенькой пирамидой, - смотри...

- Ладно, ладно, я понял.

Еще бы! Как такую простоту не понять!

- Здесь все, - сказал я, - основание - это весь генофонд жизни, на вершине - Иисус.

- Да, - сказал Жора, - мне нравится. Вершина - это точка абсолютной гармонии всех ее составляющих.

Он и мою мысль повторил слово в слово!

- Точно! Точка! Точка абсолютного совершенства, - кивнул я, - если хочешь - трон Иисуса Христа.

- Трон?!

Он выкрикнул это слово и сам себе удивился. Он был просто обезоружен моими доводами. Я гордился и торжествовал, видя, как Жора был потрясен моей придумкой.

- Слушай, - сказал он, - ты опять гений!.. Прекрасный образ! Мы ведь редко думаем словами, хотя, собственно, здесь слова уже и не нужны. Но вот еще что...

Он задумался на секунду и тут же обреченно прорек:

- Совершенства ведь не бывает...

Он сказал это так тихо, что мне пришлось читать по губам.

Как раз в этот момент я было пригубил рюмку, но тотчас оторвал ее от губ и приподнял над столом. Я спешил ему на помощь.

- Ты тоже гений, давай выпьем за это. За нас, гениев...

Жора отложил трубку в сторону, взял свою рюмку, и теперь искренняя обворожительная улыбка озарила его лицо.

- За нас, гениев, - согласился он, мы чокнулись и опрокинули в себя содержимое рюмок.

Потом мы долго молчали. Он тоже стал рисовать пирамиды, затем конусы, многоугольники и даже какие-то тетраэдры или октаэдры. Но они ни в какое сравнение не шли с моей пирамидой. Мне нравилась лишь его похвала: «Мне нравится».

- Невероятно, - вполголоса произнес он, - но еще вчера я жил как слепой... Слушай, мне нравится, - повторил он, - это - совершенно! Как круг! Просто и совершенно!

Он не только прозрел, но и принял мою пирамиду. Как неизбежность. Как приговор палача. Как крест! Мы легко водрузили ее на свои плечи и готовы были нести в мир людей.

- Знаешь, я понял теперь, чего мне так не хватало - воздуха!..

Я смотрел на него в ожидании пояснений. Он даже стукнул себя кулаком по лбу с досады, что не ему пришла в голову мысль о Пирамиде.

- Воздуха, - повторил он, - объема, пространства...

Воздушная, пространственная модель жизни - это была моя придумка! Я сиял! Как здорово! Просто прекрасно!

- Идея твоя, на мой взгляд, потрясающа, - сказал Жора, - мы должны ее хорошенько поэксплуатировать. Вытащить из нее все жилы...

- Да, - сказал я, - выпить все соки...

Жорина похвала, одобрение и его признание возбуждали и оживляли меня: я горячился, острил, невпопад хохотал... Да-да, это была истерика открывателя. Не каждому удавалось снискать Жорино восхищение. Впору было бы выкрикнуть свое «Эврика!», но я удержался.

- Все имеет свою цену, но самые большие деньги умные люди выкладывают за идею, реализация которой вскоре с лихвой окупается и приносит баснословную прибыль, просто бешеные деньги. Вот только как прилепить сюда наши клеточки? - задумчиво произнес Жора. - Над этим мы должны еще потрудиться...

Это был самый главный вопрос: как? А ведь тогда мы уже знали, как на него ответить. Но не сказали об этом друг другу. Мы еще опасались неверных формулировок, неточностей в подборе слов, мы знали, как это важно - дождаться словам своего часа. И мы верили своей интуиции: наши клеточки тут были как раз очень кстати. Оставался открытым вопрос финансирования.

- И знаешь, - добавил он, - меня просто убивает такое неслыханное равнодушие к совершенству...

Я это уже не раз слышал от него. Я знал: даже самая никчемная глупость его раздражала.

- А что, - неожиданно спросил он, - ты нашел свою Ти?

Я сделал вид, что не понимал о ком речь.

- Тину, ну... ту что...

Он кашлянул, как бы набирая голос, затем:

«... пока дележ и кутерьма: кому - сума, кому тюрьма

И от ухмылок сводит лица,

Давай с тобой поговорим, пока стоит Ершалаим

И целы храмы и столицы...».

Я только дивился Жоре: когда он успевал выучить Тинины стихи. И где он их взял? Интернет его никогда не привлекал - пауки в паутине...

- Не-а, - сказал я, - где б я ее искал? И как ты себе это представляешь? Да и зачем?

Я делал вид, что Тина никогда меня не интересовала. Стишки у нее, конечно, так себе, но чтобы разыскивать ее... Зачем? Так, завираясь на каждом шагу о придуманных мною ее достоинствах, я пытался спрятать ее от Жоры. Только много лет спустя я понял, как жалки были мои уловки. Тина ведь не та, кого можно спрятать во внутренний карман или усадить в бочку, как Диогена. Прозрение пришло годы спустя.

- Врешь, - сказал Жора, - небось держишь ее взаперти в какой-нибудь башенке из слоновой кости, таскаешь ей завтраки и обеды, делишь с ней ужины... Ух, хитрюган! Знаю я тебя, мышку серую...

- Жор, брось, не юродствуй...

- Делишь, делишь... и не только ужины...

Вот так на измятых салфетках какого-то ночного кафе мы и набросали первый план строительства Пирамиды. Тогда мы жаждали вытащить из нее все жилы, выпить все ее соки... Эх, знать бы нам тогда, что все так грустно закончится... Но в тот день я ни разу не произнес его фразу, когда-то брошенную как камень в мой огород: «Совершенства ведь не бывает...». Как же он оказался прав!

- Мне кажется, что и ты разлил для меня свое масло, - сказал тогда Жора, - как та Аннушка... Да, нужно спешить работать, времени крайне мало.

Он на секунду задумался, затем произнёс:

- Спору нет, твоя Пирамида прекрасна! Но как её формализовать?

Ему было около тридцати пяти. «Работать» было его любимым словом. Однажды я спросил, не хочется ли ему отдохнуть, уехать на неделю-другую к морю, уйти в горы...

- Я буду работать, даже если меня подвесят вниз головой, - сказал он, ни на секунду не задумываясь.

Меня поразил его ответ. Я не считал его трудоголиком, он много времени проводил, мне казалось, впустую, мог сидеть в задумчивости часами, жуя свои кедровые орешки и перебирая четки, и попыхивая трубкой, просто откровенно бездельничая.

- Даже за яйца, - прибавил он.

- Что «за яйца»? - не совсем понимая его, спросил я.

- Подвесят...

Он сухо улыбнулся и в подтверждение своих слов утвердительно кивнул: да!

- А ты хотел бы умереть молодым? - неожиданно спросил он. И, секунду помедлив, добавил, - ладно... договоримся.

Я не знал, что на это ответить: умирать мне не хотелось. К тому же он меня уже не раз спрашивал об этом. Почему? А о чем мы должны были договориться, я понятия не имел.

Что же касается Тины...

У меня голова звоном звенела: это - она!

И я готов был выстроить для нее эту самую башню из самой белой слоновой кости. И заточить ее напрочь! Посадить даже на цепь! Золотую... Только бы она...

Вот дурак-то!

 

Глава 7

Идея Пирамиды жизни пришла мне в голову совсем неожиданно в чьей-то приемной...

- Ты рассказывал, - напоминает Лена.

- Да. И она не оставляла теперь меня ни на минуту: Пирамида - вот гнездо человеческой жизни! Теперь я носился со своей Пирамидой, как... Как... Мир перевернулся!..

Мы с Жорой просто ошалели от радостного предвкушения немедленной перестройки мира. Да-да, эта была та перестройка, о которой мир так долго мечтал! И там уже грелось на завалинке в ярких лучах нового солнышка наше хрупкое совершенство. Мы вдруг легко нашли ему теплое место, и теперь оно высиживало свои яйца. Оставалась нерешенной проблема гена.

- Гена?

- Однажды я застрял в пробке и не знал, куда себя деть. Мы двигались медленно, метр, еще метр... Я опаздывал на какую-то встречу... Взгляд мой упирался в номерной знак впереди стоящей машины, а мысли бродили по долине Нила. Назойливо гудели клаксоны, я включил кондиционер и поднял стекла... Уж не помню, из каких чисел состоял на машине тот номер, но я прекрасно видел на нем три буквы: ДНК. ДНК! Машины с таким номером в Москве не встречаются, откуда же взялась эта? Я не вышел, чтобы у водителя удовлетворить свое любопытство, я просто заорал: «ДНК!..». Меня вдруг осенило: феноменология гена! Это как выходишь из тьмы на яркое солнце! Вот решение всех проблем!

- Ты поешь гимны гену, и это не может не восхищать, - говорит Лена, - но ты не можешь не знать, что... Тебе не кажется, что твоя Пирамида горбатая?.. Что вершина ее из сусального золота, а грани выкрашены краской для пола? Или для стен психбольниц!

Лене тоже не совсем нравилась наша Пирамида. Я защищался:

- В том-то и дело, в этом-то и суть, - произношу я, - мы выгорбили ее до неузнаваемости. До непристойности! Мы ведь и пришли сюда, чтобы выровнять этот горб!

Сидя потом вечером дома, я рассуждал: управлять феноменологией жизни через геном! Именно здесь сокрыта сокровенная тайна жизни. А недра гена просто натоптаны информацией о твоем прошлом, настоящем и будущем. Задача заключается в том, как раскрутить эту информацию во благо, как ее правильно разрулить. Если вожжи генофонда в твоих руках - ты властелин жизни! Ведь давно известно, что тот, кто владеет информацией, тот владеет и миром. Значит - ДНК! Засилие ДНК! Во всех составных частях Пирамиды! Вот и все решение! Но это было только озарение, первый гром, вспышка молнии...До воплощения идеи было еще далеко.

И откуда здесь, в Москве, думал я, появилась эта машина с тремя пророческими буквами на номере?

Только через три месяца мы приступили к первым экспериментам.

С этого момента мы уже жили в своей Пирамиде. Не было часа, чтобы мы не обменялись свежими впечатлениями о Ее устройстве.

- Тине-то отвели хоть закуток? - спрашивает Лена.

- Ой, Тине... с Тиной... у Тины... Знаешь...

- Не хочешь - не говори, - говорит Лена.

- Да я бы рад, рад... Только разве расскажешь?..

Так была провозглашена Пирамида!

 

Глава 8

В суете сует мы не заметили, как подкралась зима. Навалило снегу, который выбелил всю Москву и скрипел под ногами, холодя душу. С приходом зимы пришло и время получения очередного миллиона. Мы с Жорой ни разу не обмолвились об этом, но каждый из нас ждал этого момента, поскольку денег всегда не хватало. Их, как известно, никогда не бывает много. Всегда что-то попадется на глаза или подвернется под руку такое, без чего невозможно представить себе дальнейшее существование. То новенький компьютер последнего поколения, то японский спектрофотометр с международной выставки, то старенькая иномарка монгольского дипломата, а то и дачный участок с рубленным домиком где-нибудь в Переделкино или в той же Баковке. Да мало ли куда и на что можно тратить бешеные деньги! Между тем, наши миллионы взяли, что называется, нас за горло. К тому времени Вит удачно провернул весьма выгодную сделку с приобретением каких-то ларьков и киосков, разбросанных по всей Москве и даже в ее пригородах. Шла бойкая торговля то ли женским нижним бельем, то ли бубликами и пирожками, где-то, рассказывал Вит, мы открыли магазинчик по продаже бижутерии, а в самом центре столицы - парфюмерный киоск. Только табачных лавок было штук семь, множество вино-водочных ларьков, а вскоре и несколько пивных баров. Потом были и салон старых иномарок, и какая-то картинная галерея, и даже, кажется, какое-то оружие, не то автоматы, не то бронетранспортеры, если не целые ракетные установки. Когда Вит об этом рассказывал, Жора не мог сдержать улыбки.

- Вот мы и превратились в торгашей. В рост-то деньги кому-то даешь? - спрашивал он у Вита, - не жалей, взымай пеню, бери мзду, шантажируй своих клиентов. Скоро станем Крезами и Гобсеками и заживем припеваючи! Ты не устал жить в этой грязи?

- Аа-а ты? - в свою очередь спрашивал Вит.

Такие Жорины шуточки-издевки не производили на Вита никакого впечатления. Всю эту Жорину муть он пропускал мимо ушей, выслушивал Жору молча, глядя на него своими рачьими желто-зелеными глазами, ни разу не моргнув и не отводя взгляда. Иногда он прищуривал веки, и мягкая улыбка озаряла его лицо, и было ясно, что он думает о чем-то приятном, радостном, добром. Он знал одно: деньги не пахнут, и еще никто от них не отказывался. Когда долго бродишь по миру в поисках повседневного хлеба, не спишь по ночам, голодаешь, варясь в этом затхлом вонючем вареве, и однажды вдруг чуешь и рылом, и ухом, чуешь вдруг - есть, нашел! в тебе тотчас, сию же секунду, в тот же миг, это как крик, в тебе вспыхивает пожар обладания. Нашел! Зацепил! Ухватил жилу... Крепко! Как хвост той Жар-птицы, которую ловит весь мир, сколько помнит себя человек. Это чувство знакомо каждому, кто хоть раз чуял запах кредиток. Ни я, ни, понятно, Жора этим чувством не были наделены, но у нас был Вит с нюхом гончей. И здесь среди нас ему не было равных. Говоря коротко, наш бизнес процветал, и мы с Жорой жили припеваючи, не дуя ни в ус, ни в ухо, получая от Вита солидные дивиденды и не заботясь о завтрашнем дне. Это гораздо позже Вит со своей братией освоили конвейер и стал делать деньги на выращивании у стариков и старух новых зубов. Но до этого нам еще надо было дожить. А пока мы занимались своим важным делом, не позволяя себе снизойти до торгашеской суеты, и нам казалось, что так будет всегда.

- Есть такая притча, - говорит Лена, - знаешь? Приходит мужик к мудрецу... Знаешь?

- Не...

- Приходит мужик к мудрецу и говорит: «Дед, всё так плохо... кончились деньги, ушла жена, никто не любит...». «Так будет не всегда, - отвечает мудрец, - иди, молись...». Через время приходит мужик, весь светится!.. «Слушай, дед, у меня просто нет слов, вот тебе подарки...». «Брось их в угол, говорит мудрец, иди молись... Так будет не всегда».

- Вот-вот, - говорю я, - так будет не всегда... Разузнав, что к Новому году мы получим очередное вознаграждение от нашего мецената и несостоявшегося пока еще воинственного монарха, Вит прилип к нам, как плесень к дорогому сыру. Он уже не миндальничал с нами, не просил относиться к нашему делу с холодком, он требовал.

- За-автра же незамедлительно и-идите к патрону. Дайте мне его те-елефон!

У него были такие грандиозные планы, что он готов был пустить в оборот все деньги мира. В этом блошином бизнесе мы с Жорой были совершенно беспомощны и слыли в глазах Вита полными профанами, просто потерянными для него. И меня, и Жору бесили разговоры о постоянных деловых встречах, каких-то договорах и обязательных платежах. А от упоминаний о партиях французских лифчиков или гонконговских плейеров просто тошнило. В голове нужно было держать так много сведений, что она превращалась в забитый до отказа торговый склад. В ней совсем не оставалось места для научных идей, наши способы увеличения продолжительности жизни (по сути, наши кормилицы), перспективы клонирования и вообще все идеи улучшения человеческой природы (между нами говоря - породы) пылились где-то в заброшенных грязных темных углах подвальных помещений, доступ к которым контролировал только Вит. И все это наряду с тем, что уже полным ходом шло виртуальное строительство Пирамиды. Да-да Новой Атлантиды. Нам хотелось вернуть Золотой век.

- Надеюсь, Тину свою ты уже приютил, - спрашивает Лена.

- Если честно, я просто забыл ее. Не до нее было, не до стишков... Мне казалось. Спустя годы я понял, как глубоко я ошибался. Забыть я не мог, не мог, ну просто руки не доходили, понимаешь меня?

Мы всегда вынуждены были куда-то спешить, не опаздывать, быть пунктуальными и сдержанными, держать язык за зубами и ходить под присмотром бритых косноязычных бычков, плюющих на тротуар и вечно жующих соленые орешки. Этого мало - нужно было хитрить, лицемерить, ерничать, безбожно врать. Мы вынуждены были даже воровать. Не в привычном понимании - как булку с прилавка или сливу с лотка, нет - тихо, тайно, не вступая в битву с законом, но всячески его надувая и обходя. Вит никогда не рассказывал, как он это делает, но было ясно, что его мозг постоянно над этим работает. У него был широкий круг знакомств среди деловых людей и высоких чиновников, которые были у него на крючке. Случайный взгляд на страничку его засаленной и истрепанной записной книжки обнаруживал там галерею портретов не только торгашей женским бельем и винно-водочных продуктов, но и торговцев автоматов Калашникова, ракетного топлива, нефти и газа. Страницы иногда даже сверкали крупинками сибирского золота и якутских алмазов. А последняя запись на странице с буквой «П» говорила сама за себя: «Плутоний, переговоры с корейцами, суббота, 19.30». Одному Богу было известно, как во всех этих делах можно было найти живую жилу. Вит этим жил, и на первых порах нам тоже было любопытно, что творится в нашей торгашеской империи, но вскоре ее законы властвования взяли, как уже сказано, нас за горло. Это претило нашим творческим натурам и высоким устремлениям, и хотя Вит и настаивал, что здесь творчества не меньше, чем в науке, мы в конце концов воспротивились его напору, и, стараясь уйти от разговоров, даже прятались от него. Если же он находил нас, хватал за рукав и пер как танк, это приводило нас в ярость.

- Да иди ты со всеми своими памперсами и подгузниками в самую глубокую задницу! - возмущался Жора.

Вит выслушивал такие возмущения, не моргнув глазом, и продолжал дергать за рукав. Тогда Жора хватал дубленку и выскакивал на улицу. Доходило до того, что он подбегал к Виту весь в кулаках и набрасывался на тщедушного еврейчика с готовностью убить его, но это не пугало Вита и даже смешило его.

- Жор, я пе-екусь и о твоем будущем.

Если не было Жоры, Вит налегал на меня, и мне приходилось часами его выслушивать. А что было делать? В конечном счете он давал нам возможность безбедно существовать. Ведь нищета, каждый это знает, никому еще не позволяла добиться выдающихся результатов ни в какой из сфер человеческой деятельности. Нищий всегда творчески мертв, и никто меня в этом не переубедит. Для творческого человека нет в мире ничего хуже, чем жить в нищете, но для пробуждения творческого начала, я не знаю и ничего более мощного, чем нищета. Вит, конечно же, крал у нас по куску жизни, педантично и тихо сжигал наше время, которого нам так недоставало. Нужно сказать, что среди непререкаемых достоинств Вита была его способность располагать к себе тех, без кого его дела шли наперекосяк, убеждать их в целесообразности того, что Вит считал важным, и в конце концов делать их своими рабами, ничем не подчеркивая ни малейших признаков такого рабства. Я как-то сказал об этом Жоре, но он наотрез отказался обсуждать эту тему.

- Все мы чьи-то рабы, - сказал он, - например, Божьи. И разве ты когда-нибудь согласишься копаться в этой навозной куче, которую звучно назвали бизнесом? Да никогда! Ты ведь кроме своих клеточек и какой-то надуманной Пирамиды ничего знать не хочешь. Да ничего и не можешь, не так ли?

Это был не упрек, это была голая правда, от которой невозможно было спрятаться. И я больше с подобными вопросами к Жоре не лез. Жора верил в торгашеский талант Вита, целиком и полностью доверял Виту, а я доверял Жоре, и этого было достаточно, чтобы заниматься любимым делом и жить припеваючи.

 

Глава 9

Теперь мысль о Пирамиде, как о геометрической модели совершенной жизни просто преследовала меня по пятам. Навязчивая идея? Да нет. Просто если тебе однажды пришло в голову что-то важное на твой взгляд, такое, что зацепило тебя за живое, всколыхнуло и выбило из колеи повседневного топтания на одном месте, это что-то уже не отпустит тебя, не оставит в покое. С людьми поиска, ловцами жар-птиц, это случается на каждом шагу. Случилось и со мной. Модель Жизни - Пирамида - это как пространственная модель атома или модель ДНК. На мой взгляд они гениальны. Вот скажи мне - Резерфорд и Бор - Нобелевские лауреаты?

- Ну да! Кажется...

Лена щурит глаза, пытаясь вспомнить.

- И Крик, и Уотсон?..

В этом Лена уверена:

- Разумеется!..

Так ведь и моя модель жизни ни чем не хуже ни модели атома, ни ДНК!

Одним словом, Пирамида прилипла как банный лист. Она стала для меня предметом непрестанного думания, довлела над всем остальным, царила и господствовала, и безраздельно властвовала над моим внутренним миром. В чем же, собственно, было дело? Вот как я рассуждал. Всему миру известно, что жизнь, как когда-то считали, земля, держится на трех китах: экономика, экология, социум... Это аспекты устойчивого развития, о которых и в Рио-де-Жанейро, и спустя десять лет в Йоханнесбурге, а недавно в Брюсселе с пылом и жаром спорили и экологи, и политики, и экономисты...

- Ты говорил на четырех, - говорит Лена.

- Верно, к этим трем китам, признанным и бесспорным, я прибавил четвертого - личность. Личность или, собственно, власть. Власть так называемого разума так называемого Homo sapiens безусловно вершит жизнь на земле, ведает множеством ее проявлений. Роль личности в истории...

- Я прекрасно понимаю и признаю эту роль, - говорит Лена.

- Вот видишь! Ты легко согласилась...

- Еще бы!

- Так вот... Все четыре наши кита состоят из генов. И вот что еще надо признать: какие в экономике гены? Зависит ли, так сказать, качество экономики от работы генов? А как же! Конечно! Экономику ведь делают неэкономной люди, натоптанные генами, как бочки тюлькой. Говорят, что законы экономики не зависят от деятельности человека. Я скажу: это - неправда! Все это выдумка лукавых, сухих счетчиков, калькуляторов жизни. Даже самый старший экономист мира, дедушка Маркс, весь, весь с головы до ног состоял из генов. И его тяжелейший и величественный «Капитал» - плод работы его генотипа. Разве не так?

Лена не уверена:

- Никто так не думает. Гены в экономике?..

- Это было еще одно Жорино открытие: «генная экономика»!

Вот еще одно доказательство: не было бы на планете Земля человека, не было бы и никакой экономики. Не было бы вообще угрозы для жизни! И не нужно было бы строить никаких пирамид. Но это другая тема, мы ее еще обсудим. Итак, хороша ли, плоха ли экономика жизни - зависит от людей. Зависит ли количество ВВП на душу населения от активности генов премьер-министра или парикмахера? Еще как!

Лена удивлена:

- Никто так не думает.

- В том-то и дело. Итак, правило первое: экономика человечна. Если это так, то гены людей управляют и экономикой. Правило второе... Все остальные правила сводятся к одному: генофонд планеты - основа жизни, основание нашей пирамиды, и все проявления ее составляющих - экономики, экологии, социума и власти определяются работой генов. Феноменологию жизни творят гены. Теорема доказана?

Лена и не сомневается:

- Это ясно как день.

- Ясно то ясно. Почему же жизнь висит на волоске? Сегодня пирамида жизни - как Пизанская башня. Кособочит, горбится, выпирает... Если экономика хороша - страдает экология, если власть узурпирована - страдает народ... Это сплошь и рядом, примеров - тысячи. В чем же дело? Нет гармонии. Кривая Пирамида. И выровнять ее могут только гены.

- Только гены? Но как?

- Вот и я спрашивал себя: как?!

В середине декабря, как сейчас помню, это была суббота, я затянул Жору в ЦУМ, и мы купили себе роскошные дубленки. Зима была холодной и ходить в демисезонном пальто по Москве было холодно и просто неприлично. Дубленки в жуткий мороз - это было прекрасно! Чувствуешь себя, как на печке. И выглядели мы с Жорой в них солидно и достойно.

- Эка навалило! - смеялся Жора, бухаясь в дубленке в огромный сугроб.

 

Глава 10

Скоро и мой портфель был полон, просто набит принципами истинной, я считал, демократии, и мы уже готовы были начать строительство идеального общества, но тут вдруг вновь появился тот, кто без всяких церемоний взял и, пардон, написал в мой портфель.

- Не говори мне кто это, хорошо? - просит Лена.

- Жора, кто же еще! На все наши принципы - горячей струей пессимизма.

Помню, он прилетел то ли из Перу, то ли из Мексики и, когда я спросил у него по дороге из аэропорта, не желает ли он выслушать, как мы тут без него расправились с совершенством, он только ухмыльнулся. И после небольшой паузы произнес:

- Знаешь, эта твоя Пирамида не выходит у меня из головы. Весь мир говорит о совершенстве, но разве можно верить словам тех, кто живет в роскоши, кто в пост завтракает рябчиками и засаленными губами произносит тосты, славя равенство и справедливость? Я могу тебе точно сказать: мы свернем себе шеи и обломаем ноги. Это, конечно, мягко сказано.

Через час он снова набросился со всем своим пылом и жаром на толстозадых без всякого предисловия и, как мне казалось, без всяких видимых причин. Просто он был не в духе. Я не часто видел его в гневе и никогда не видел сердитым. Он всегда всему и всем улыбался. Его ничем нельзя было удивить. Ни обидеть, ни рассердить. Несправедливость же приводила его в бешенство.

- Среди этой своры, - сказал он, - я не знаю ни одного, кто на самом деле жаждал бы торжества справедливости. Все они одним миром мазаны, и от нас требуется лишь только одно...

Затем он стал перечислять то, что уже говорил мне тысячу раз. Я не мешал ему высказаться. Когда пар нарочитого недовольства был выпущен, Жора произнес:

- Так что до совершенства нам, как до Киева пёхом. Поэтому имена здесь не имеют значения.

Какие имена? Для меня это осталось загадкой.

Затем он подробно рассказывал о своем участии в раскопках Мачу-Пикчу и о достопримечательностях Чичен-Ица, восторгаясь не только технологией их строительства, но и системой правления, которую называл истинной демократией. Одному Богу было известно, как он эту демократию определил.

- Что такое «демократия Пирамиды»? - спрашивает Лена.

- Ее принципы совершенства.

 

Глава 11

При каждом удобном случае Жора не упускал возможности рассказывать о своих принципах:

- Итак, если сформулировать содержание и основные, так сказать, глубинные принципы совершенной жизни, то нужно назвать следующие: первое - споспешествуй абсолютной реализации собственного и всеобщего генофонда жизни, второе - пользуйся обратной биологической связью как путеводной звездой, третье - живи по мере. Вот три кита совершенства!

Твердя нам свою рацею, Жора весь преображался. Он светился, сиял, и еще ярче горели немыслимой синью его глаза. Было ясно, что эти три кита давно теснили его мозг, и вот он пустил их в свободное плавание. Это были часы откровений. Мы сидели перед ним, как те евреи перед Иисусом, читающим им Нагорную проповедь. Но мы не молчали, заглядывая ему в рот, не поддакивали, кивая в такт его речи: у нас были на этот счет и свои представления о принципах. Кто-то даже был не согласен с его доводами. Жора ждал, когда все выскажутся. В тот вечер он сидел на диване, привычно расставив ноги, поглаживая рыжего кота, приютившегося у него в паху. Когда Жора так серьезно о чем-нибудь говорил, невольно хотелось прислушаться. Так уж повелось, что каждая его фраза, сказанная в таком тоне (ведь чаще всего он просто противоречил, если не ерничал) несла в себе нечто новое, да. Щеки покрывались румянцем и время от времени ехал к затылку ежистый скальп, обнажая и без того высокий лоб.

- И прицепи, - продолжал Жора, - прицепи на флаг своего совершенства вот такой лозунг-девиз: «Мы не должны быть сильнее самого слабого!».

Это и была та самая фраза, которую он так долго вынашивал. Да! Мы не должны быть сильнее самого слабого! Жора сделал паузу, чтобы и мы смогли насладиться ею. Мы впитывали ее сладость.

- Нет, - сказал Жора еще раз, - не должны! Ведь сила народа, нации, страны определяется благосостоянием слабых ее представителей - бедных, больных, уродливых и бомжей, кривых и горбатых... Да-да, и горбатых, и...

Первым не удержался Володя Ремарчук:

- Нетрудно быть сильнее самого сильного.

- Трудно быть только Богом, - сказала Таня и встала, наконец, со своего табурета.

От природы робкая и застенчивая, она больше слушала, чем спрашивала. Кто-то сказал что-то еще, мол, Бог тут не при чем и т.д. Поспорили.

- Ну и, конечно, - сказал потом Жора, - «Не убий, не укради, не прелюбодействуй...». Это - классика! Мы ведь говорим...

Он взял кота за холку и легонько опустил на пол.

- Здесь нужно повсеместно использовать и «игольное ушко» Христа, и все Его заповеди блаженств, все Его учение... И другие учения...Но всё это только воспитание, утверждение веры, возможно, насилие, да-да, диктатура, скажем, чести, совести, справедливости... Преображение сознания - да, но извне, лоск, наведение глянца. Главное же...

- И когда наши принципы восторжествуют, - вдруг произнесла Таня, - и все станут братьями, свободными и равными...

- Одинаковыми? - спросила Ната.

Жора посмотрел сначала на Таню, затем перевел взгляд на Нату. Они вопросительно смотрели на него.

- Нет, - сказал он и улыбнулся. - Нет, - родные мои...

Его скальп уехал к затылку, расправив морщины и омолодив лицо, уползли высоко вверх русые густые брови, а глаза просияли. Жора выдержал небольшую паузу, собираясь с мыслями, поднял правую руку вверх и, грозя всем указательным пальцем, наконец произнес:

- Нет в мире более изысканного и свирепого рабства, чем равенство. И всякая гнусная попытка его навязать - это насилие над природой. Ведь она так устроила, что каждый ее геном неповторим, необычен и уникален. Более трех миллиардов абсолютно одинаковых нуклеотидов, но в беспримерно разной последовательности! Вот корень разнообразия! И если каждому гену дать волю абсолютной реализации, то все станут и эйнштейнами, и леонардо да винчами, и наполеонами... И эта разносортная гениальность станет...

- Да, но...

- Каждый, да-да, каждый, - не сбавлял оборотов Жора, - должен создать себе идеал и стремиться воплотить его в жизнь. Каждый должен стать гением своей социальной ниши, своего места: метельщик подворотни столь же велик и славен, как и царь! И мы должны быть всемерно и повсеместно кипуче деятельны, просто воинственны на своем месте! Ведь деятельность всегда означает победоносность и победительность!

- Но сегодня, - возражала Ната, - наша среда...

- Вот-вот, - продолжал Жора, - в том то и дело, что сегодня жить... Среда, которую мы окружили, взяв в заложники и творя повсеместную глобализацию, убивает в нас Богом данное разнообразие, причесывая всех под одну гребенку. Мы подвержены влиянию нашего куцего воспитания и образования, которые совершают над нами акт обрезания, не связывая нас заветом с Богом, но с каждым днем удаляя от Него. Это - правда!.. Человек - враг Бога! И как бы Бог не старался уговорить его притчами и призывами стать лучше, этого хромодушего недоноска можно изменить только корчеванием корня, отсекая гниль и ветхость и растя свежие побеги добра и света... Это - правда!.. Так что - зри в корень!

Жора на секунду задумался.

- Так что главное, - заключил он, - в том, что жить - вредно. Вот со мной тут поделились цифрами... Вы только послушайте:

«Человечество за последние 50 лет уничтожило 90% всех мировых запасов крупной рыбы 22% известных рыболовных районов океана были совсем истощены или перегружены излишне усердной эксплуатацией, а еще 44% находились на грани истощения. Вылавливая съедобные виды рыбы, мы ежегодно выбрасываем из сетей обратно в море 27 миллионов тонн другой живности - как правило, уже в нежизнеспособном состоянии. Морское дно во многих районах океана так пропахано тралами, что на нем уже ничто жить не может.

За последние полстолетия человек уничтожил 70% мировых лесов. Около 30% еще оставшихся на Земле лесов раздроблены на части и деградируют, и вырубка в них идет со скоростью 50 квадратных миль в год.

Более 45 тысяч озер. Ежегодно химическая промышленность выпускает в них 70 000 различных органических соединений, всего более ста миллионов тонн, и ежегодно к этому ассортименту добавляется около тысячи новых веществ. Лишь малая доля этих химикатов основательно проверена на безвредность для человека и окружающей среды.

За последние 50 лет человек уничтожил четверть всех видов птиц, 11% остальных - на грани вымирания. Вымирание, кроме того, угрожает 18% всех видов млекопитающих, 5% рыб и 8% видов растений.

Коралловые рифы, самая разнообразная из водных систем на Земле, страдают от истощения рыбных запасов, загрязнения, эпидемических заболеваний и роста температур. В общей сложности 30% всех известных ресурсов планеты израсходованы, тем временем население планеты неуклонно растет...».

- Это всего лишь поверхностно, - сказал в заключение Жора, - если копать глубже, то картина будет еще ужаснее. И мы должны найти в себе силы победить современное рабство. Милые мои, двадцать первый век на дворе!

- Ты хочешь сказать, что...

Юля смотрела на Жору влюбленными глазами и не решалась задать свой вопрос. Наконец, спросила:

- ...что наша цивилизация не достойна того, чтобы?..

- Хм!

Жора посмотрел на Юлю, затем взял ее за локоть и сказал:

- Милая моя, знаешь... Мне с вашей цивилизацией не совсем по пути.

Взгляд его был устремлен в бесконечность, лицо стало каменным. Вот бы вылепить его, подумалось мне. Сократ. Сократ!..

Меня уже не удивляло, что Жора так назидательно и скрупулезно пытался заселить наше сознание своими девизами и лозунгами. Мы часто все это обсуждали, и он, переосмыслив и выкристаллизовав все наши мнения, затем высказывал их, выставляя на суд всей компании.

Не сводя потом глаз с Вари, он вдруг выпалил:

- И запомни: Вселенная справедлива! И каждому воздаст по заслугам. Кто был... Впрочем, вы все это знаете. Для достижения совершенной жизни все открытые до сих пор и еще не открытые законы должны использоваться человеком через призму би-о-ло-ги-чес-кой...

С каждым слогом Жора качал своей большой головой.

- ...повторяю - би-о-ло-ги-чес-кой целесообразности, постоянно повышая энтропию жизни. Придуманные же людьми разные там худосочные приоритеты политики и экономики, работающие в ущерб биологического начала, все более и более разрушают жизнь, неся в мир опустошение и погибель. Да!

Жора неотрывно смотрел на Юлю.

- Не по пути, понимаешь?

Юля только кивнула и не высвободила локоть.

Я сидел у окна и листал какой-то журнал. Но я слушал. Мне было любопытно, как Жора расправится с совершенством. Не каждый мужчина, будь то ученый или философ, способен сегодня взять его в осаду. Жора решился. Решение, как я уже говорил, пришло неожиданно, в какой-то пивнушке. С тех пор Жора был в наступлении.

- Но если следовать всем этим принципам, не совсем ясно, зачем нужно строить вашу Пирамиду? - произнесла Таня.

Жора улыбнулся лишь уголками губ.

- Танечка, - сказал он, - ты - царица вопросов.

Таня смутилась, но ни разу не моргнула глазами.

- Верно, - сказал Жора, - так и есть! Ведь что собой представляют ее составляющие? По сути, они и представляют из себя ту или иную ступень развития и реализации генофонда жизни, ту или иную степень ее совершенства. Что есть власть: вождь, лидер, король или шейх, президент или?.. Что есть парламент, правительство, местные князья?.. Вся власть, все эти слуги народа представляют из себя не что иное, как битком набитые генами, генами, генами рыхлые человеческие тельца, в большинстве своем толстые, сытые, жадные, жирные, лицемерные и лгущие, гнилые и пропащие, жадные, жадные, мертвые, мертвые вонючие души... Все в дерьме!...

Все это Жора произнес на едином дыхании. Видимо, у него не хватило воздуха, чтобы продолжить этот список уничижительных человеческих качеств. Он глубоко вдохнул и ни словом не обмолвился о «мерзкой мрази». Странно, но на этот раз он не произнес этих огненных слов.

- Хорошо-хорошо... Итак, вся эта власть...

Женевьева сидела у окна и стенографировала Жору.

- Да, все эти власть имущие наполнены генами, но не человеческими, а животными: свиньи, волка, гиены, грифа, гада, жабы, тли... Противоречие в том, что...

- Да, в чем?!

- Золотой вопрос! - воскликнул Жора, на секунду задумался, затем:

- Вот же, вот, где разлом сознания! Человеку нужно помочь избавить себя от всего гадьего, жабьего, лисьего и волчьего и в то же время оставить в нем богово.

- И?..

- Кесарю кесарево, а богу богово, - проговорила Юта.

- Вот! И задача состоит в том, чтобы наполнить эти мешки с говном генами Человека. И это - главное! Здесь корень совершенства! Его кость! Здесь мы и будем копать наш колодец.

- Задачка, надо сказать, не совсем простая, - снова вмешалась Ия.

- Для этого мы и строим Пирамиду. Человек должен стать не только разумным, но и совершенным, - сказал Жора. - Homo perfectum.

- Perfectus, - поправила его Женевьева.

- Все равно, - сказал Жора. - Если хочешь - даже Homo seraphicus Christi, Человек серафический Христов. Человек Пре-о-бра-жен-ный! Если хочешь! Мир заждался его прихода. И все, кто мечтали о нем - и Сенека, и Августин, и Шекспир, и Сервантес с Рабле, и Данте с Петраркой, и Леонардо, и...

- И Менделеев, - подсказала Светлана Ильюшина.

Жора кивнул.

- И Паскаль, - не удержалась Мила Радкевич.

- И Фукитет, - вставился Ергинец.

- Фукидид!

- Фукитит? - удивился Ергинец. - да, и Фукитит и Мантей...

- Монтень!

- Хм! И Фукитит и Мантень... - согласился Валера.

- И Дидро, и Вольтер, и Кант, и Юм, и Толстой, и Чехов...

- Да, - сказал Жора, - и Жюль Верн, и Лем, и даже Ярослав Гашек.

- И даже Маркс с Энгельсом, и сам Ленин...

- Да, - сказал Жора, - весь прогрессивный люд... Поэтому-то и не по пути.

- Как ты сказал, - спросила Женевьева, - Человек сера... как?

- Сератак, - сказал Жора, - се-ра-фи-чес-кий! Это и будет вам Гений места! И чтобы выбор ваш был верен, возьмите метельщика улиц и усадите на трон царя, а царя заставьте мести улицу! Если справятся - там им и место! Каждый велик в своем болоте, но долг одного не может быть долгом другого.

- Жор, а Переметчика мы клонируем, - неожиданно спросила Ильюшина, - ты обещал.

Жора остолбенело посмотрел на неё. Потом все рассмеялись.

- Как посмотрел? - спрашивает Лена.

- Ну, так, знаешь...

- Интересно, что бы по поводу вашей Пирамиды сказала Тина.

И мне интересно...

 

Глава 12

Было ясно, что Жоре, как и прежде, нужны были только слушатели, чтобы сформулировать, наконец, то, о чем мы так долго и неуверенно размышляли. Да, Жора искал любой повод, чтобы свести воедино все наши разрозненные и несмелые представления о сути совершенства. Это было непросто.

- Тьма власти, - говорил Жора, - легко рассеется, как только мы...

Ната не выдержала рассуждений о власти:

- С властью мы, кажется, разобрались. Дальше...

Жора не был согласен с таким утверждением. Он прекрасно осознавал, что с властью, как составной частью Пирамиды, еще долго придется поработать, чтобы эта самая власть качнулась к добру и свету. Но сейчас... Достаточно было и того, что у власти нашлись изъяны и прорехи, за которые можно было зацепиться, анализируя ее несовершенство. Это позволяло, решительно и густо презирая ее, подбирать к ней ключи управления.

Нельзя сказать, что Жора испытывал священную ненависть к властьимущим, нет, он лишь нарочито выпячивал и без того очевидное их гнилодушие и ущербность, чтобы каждый мог это видеть и тыкать пальцем: а ты кто такой? Да, он рассеивал тьму тени тех, кто выдавал свою тень за свет, по той простой формуле, что каждая тень должна знать свое место. Жора считал, что этим он увеличивал количество света. И светился сам. Сиял!..

- А мои принципы, - сказал он, - это я сам и моя мадам Бовари, и моя Наташа Ростова, и... Ведь твоя «Стратегия совершенствования», написанная совершенно бессердечно-академическим малоудобоваримым квадратным стилем и твоим филиппинским языком ничем не лучше.

- Стиль - это я, - парировал я его удар, вытащив из кармана чью-то известную фразу.

- Вот-вот, - сказал Жора, - твой стиль - это ты, а мой - я.

А мне казалось, что мы говорим на одном языке. Ведь у нас не только слова, у нас даже носки были одинаковы.

- И вообще, - заключил Жора, - de principiis non est disputandum

(о принципах не спорят, лат.), ты согласен?

Он иногда любил поставить свою, так сказать, точку над «i» безупречной латынью. Я кивнул: конечно, согласен!

А иногда и строчкой стиха:

Лица и маски. Пляски и карнавалы.

Вот хоровод уродов сошёл со сцены...

Тут Жора сделал размашистое движение правой рукой, словно выталкивая со сцены хоровод этих самых уродов. И продолжал:

Если угодно, знаешь, - не выбирала.

Это стряслось еще на этапе генном.

Меня потрясла эта Жорина находка про «на этапе генном»! Как точно и тонко он вбросил в тему разговора Тининых уродов! В самом деле - как можно спорить о каких-то там принципах совершенствования породы людей, когда уроды просто кишмя кишат под ногами? И это - испокон веков! Этот «генный этап» продолжается и поныне.

Вот так полушутя и серьезно и были обнародованы основные принципы и правила новой жизни, по сути - стратегия совершенствования. Это был тот первичный бульон, на котором вскоре взошли первые ростки совершенства. До сих пор на земле шла игра без правил: кто во что горазд. Все жили по одному закону: «дай!». А если бы работали гены ненакопительства и абсолютного бескорыстия, гены альтруизма, то и вся феноменология жизни была бы другой - альтруистической: «на!». Всем бы всего всегда хватало. Истинный коммунизм? Пожалуй.

- Ведь мы до сих пор, - заключил Жора, - смотрим на каждого встречного как на потенциального инвестора своего кармана: а что ты, милый мой, кинешь мне в мою сумку? Сколько?! И это «сколько» определяет к этому встречному-поперечному нашу любовь. Или нелюбовь. И скажи мне, будь добр, - Жора посмотрел мне в глаза, - разве не так ты оцениваешь свое отношение ко мне, к своей Анечке, к Юрке, к Виту, к Юленьке, Танечке, Тамаре, к своему Славику или своему Сенеке?

- Я об этом не думал, - сказал я.

- Ты думаешь об этом всегда и всюду, ты просто не можешь признать этого и выразить это вслух, - заявил Жора, - ты так воспитан, и это не лучшее, что в тебе есть.

Жора улыбнулся.

- Ты думаешь об этом по тридцать шесть часов в сутки и не можешь не знать, что...

- В сутках, - перебил я его, - всего двадцать четыре часа.

- Правда?! - искренне воскликнул Жора. - А я думал... Четырежды девять - тридцать шесть...

Он задумался. Сделал, конечно, только вид, что задумался. Я, как ни силился, так и не смог объяснить, при чем тут его «четырежды девять».

- Да, ладно, - сказал он примирительно, взяв меня за рукав, - ты ни в чем не виноват. Все мы такие. Нет в нас меры. Ах, как нам не хватает меры! Est modus in rebus! (Есть мера в вещах! - Лат.).

- Ты мне так и не ответил, - говорит Лена, - как вы их всех различаете?

- Кого?

- Всех этих ваших Ань, Юль, Нат и Тамар, Свет и Юр, и Валерочек, и?..

- Ну, привет, - говорю я, - легко...

Оказалось, что недра гена неисчерпаемы, как и недра атома. Мы нырнули в этот сладкий омут познания с головой, и никакая соломинка нас уже спасти не могла.

- Тебе не кажется, - спросил я однажды Жору, - что ты мечешь бисер перед свиньями?

- Даже свиньи, - ответил Жора, - могут отличить зачерствевший хлеб от дерьма. - Но, знаешь, - устало добавил он, - иногда наступает такая унылая пустота, что и жить не хочется. Но мы должны уметь разговаривать, не уставать разговаривать, нести в мир знания, знания, растолковывать, если хочешь, наставлять, навязывать, если хочешь - петь! Да, петь им нашу Пирамиду, танцевать ее, вкладывать в клювики...

Он снова нашел Тину:

«... лови меня по буквам «Н.Е. О.Т.Д.А.М.!»

В твои покои - верною рабою,

Гребцом твоих безжалостных галер,

Княжною, амазонкой, крепостною,

Ребенком, вне конфессий, храмов, вер:

Из поцелуев тонкую финифть...

Волной по коже - теплое дыханье...

Расставь на теле знаки препинанья:

«помиловать...

нельзя её

казнить».

- При чем тут ваша пирамида? - спросил Валерочка.

Жора даже не скривился, пропустив вопрос мимо ушей. И продолжал:

- Собирать буковки, как зерна, в слова-караваи, чтобы этими хлебами накормить все человечество. Как Иисус накормил своих голодных овец. Ведь слова - это то, что останется в них навсегда. Строи слов! Мы должны каждый день, каждый день упражняться в щедрости. И нельзя ни на шаг уходить от своих обещаний, иначе в нас быстро разуверятся, а нет ничего хуже, чем разочарование.

Какое отношение имеют Тинины финифти, конфессии и храмы к нашей Пирамиде стало ясно уже на следующий день. Валерочка был потрясен!

С восторгом и грустью вспоминаю я наши бесконечные беседы и споры, которыми он украшал наш ученый быт, иногда дурача и смеясь над нами, но всегда заканчивая глубокомысленными рассуждениями о сути наших трат и усилий. Он, врач, вселял и напитывал нас живым оптимизмом.

Не у всех, конечно, хватало терпения выслушивать Жору. Вит, скажем, просто вставал и уходил. Какие могут быть принципы, если деньги сами текут к нам рекой, возмущался он: бери, греби, натаптывай, пересчитывай...

А Юля была в восторге!

Почему Жора ни разу не вспомнил о принципах трансмутации и Монтескье, я не знал. И - ни слова о добровольной простоте! Я спросил его: почему?..

- Потому, - сказал Жора, - что сегодня среди людей лютует самый главный принцип: homo homini lupus est (Человек человеку волк, - лат.). Но мы победим и этого зверя! Мы его зажарим на вертеле и сожрем с кетчупом, с перчиком и горчичкой, а?!

- Похоже, что вы, - говорит Лена, - готовы были не только волка, но и самого мамонта съесть.

- С чесночком и горчичкой.

- Похоже, что Жора твой просто подпитывался этой вашей Тиной?

- Как эликсиром вечности.

- И, пожалуй, молодости. Как конь!

- А где моя коса? Ты не помнишь?

 

Глава 13

Теперь, когда уже все известно, кажется невероятным, что Жора, точно какой-то там Нострадамус, смог так далеко заглянуть в будущее. Он и сам, вероятно, не предполагал, что держит в руках вожжи правления новой жизнью. То, о чем он говорил, не было для меня потрясением, тем не менее я испытывал чувство невероятной прозрачности, ясности наших дальнейший действий. А с ясностью приходила и уверенность в правильности выбранного нами пути. Четкая формулировка принципов позволяла нащупать под ногами твердую почву.

Я понимал, что пока он не выскажет все, что у него накопилось, пока в нашем присутствии не докажет самому себе необходимость и обоснованность следующего шага, он не остановится. И не сделает нового шага. И вот что еще мне тогда пришло в голову: Жора - пророк! Его интуиция и постоянное думание, даже, можно сказать, жизнь в проблеме, познавание ее изнутри, то, что все называют эмпатией, несомненно давали ему преимущество перед нами. Без Жоры, теперь-то я в этом уверен, нечего было и помышлять браться за выправление кривой жизни. А ведь было время, когда он (как апостол Павел) был противником строительства Пирамиды. Теперь же он яростно Ее защищал.

- Но это была лишь только модель? - спрашивает Лена.

- Да. Пока еще только модель. Но мы уже были готовы наполнять ее живой жизнью.

Стремление к совершенству стало у нас основным признаком выживания. Мода на совершенство затмила все плотские позывы и поползновения. Необоримое желание духоборства влекло умы и сердца людей к свету, заставляло тянуться к Небу, задрав голову вверх и встав даже на цыпочки, ввергало в иго смирения и святости. Такое состояние души бередило лучшие умы. Такое еще никому на свете не удавалось. Такое - было возвышенным, величественным и вожделенным. И стоило дорогого.

- Восхитительно!..

Лена в восторге!

- И вот еще что: не было спасения от такого! Не было спасения!.. Невозможно спрятаться!..

- Но жить на свету, согласись...

- Да, светиться! Быть прозрачным как стеклышко, как слеза...

Лена согласно кивает:

- Это же пытка, нечеловеческие усилия... Человек не в силах...

- Бог не по силам не дает.

- Это же клеть Христа! - восклицает Елена.

- Вот такая была парадигма, вот такие пролегомены...

Так мы мечтали.

- Чтобы подвинуть мир, - настаивал Жора, - нужно прежде подвинуть себя.

Я всецело разделял этот тезис: преображение неизбежно!

- Это - как горячим шёпотом зажечь свечу, - сказал Жора.

Когда с принципами было покончено, какое-то время мы просто ничего не делали. Даже Жора, казалось, впал в спячку. Мы думали. Да, я уверен, что каждый из нас теперь сам задавал себе вопросы и сам на них отвечал. А когда ответа не было, мы записывали свой вопрос в вопросник или запоминали, чтобы в нужный момент задать его Жоре. Что касается меня, то я и сам старался уяснить, что же, собственно, представляет собой эта самая Пирамида, очарование и сила которой росли с каждым днем. Мы не раз с Жорой рассуждали о ее сути, сущности, существе, о Ее структуре... В чем ее явление, неожиданность, так сказать, ее самость и смелость? По правде говоря, у меня не было ясного понимания. Можно ли строить нашу Пирамиду, не представляя для себя Ее стержень, кровь, Ее соль? Нет, нельзя. Мы должны разжевать Ее до последнего зернышка, разобрать на мелкие части, разложить по полочкам... И развесить по стенам как таблицу умножения, как календари, как портретики своих кумиров.

- Красиво сказал, - говорит Лена.

- Кто?

- Твой Жора!

- Что? Что сказал?

- Про шёпот свечи.

- Это ж Тина! Это он ее снова цитировал.

- Вор!

- Да нет, нет, какой вор? Просто она...

Я не стал оправдывать Жору. Собственно, в чем?

Эти беседы, надо признать, были достаточно скучными и становились всегда оживленнее, лишь когда речь заходила о коммерческой стороне наших изысканий. И здесь Виту не было равных.

 

Глава 14

Наше путешествие в царство гена не было напрасным. Мы все настойчивее осваивали его недра, рыскали по его нехоженым тропам и Жора - наш поводырь и наставник, с каждым днем открывал нам глаза на мир гена. Его взгляды иногда нас просто шокировали.

- Недра гена, - проповедовал Жора, - неисчерпаемы и бесконечно щедры, и содержат в себе такие залежи добродетелей, что ни одному государю с его узким умом такое и не снилось. Запасы тепла и света, справедливости и альтруизма в недрах наших генов так велики, что этого добра хватило бы на тысячу человечеств. На сто тысяч человечеств! Здесь есть место, где разгуляться счастью. Каждый ген отличается ненасытной щедростью для того, кто способен быть бережным, даже, можно сказать, скупым на слова, но расточительным на дела добродетельные. Щедрость гена - это такой Божий дар! И согласие, и взаимная приязнь, и любовь, и Любовь! здесь хранятся неподъемными, невыработанными, просто чудовищно невостребованными пластами. Бери - не хочу! Высвобожденная энергия гена - это же очевидно! - даст фору любому другому виду энергии. В утробе гена запечатана сила невиданной доселе мощи. Атомная - ей не годится ни в какие подметки! Задача состоит в том, чтобы человечество разведало, наконец, эти залежи и потихоньку, остерегаясь торопливости и присущей ему беспощадной жадности, шаг за шагом, даже дюйм за дюймом, бережно и нежно стало добывать на гора по зернышку, по грану это золото высочайшей пробы, хрусталь веры и духа, строя новый ковчег, новую Пирамиду жизни, Храм, созидая и творя на земле, наконец-то! Царствие Небесное. Да, наконец!.. Дождались, слава Богу! Все сверла и буры, отбойные молотки и добродобывающие машины, скрепы, и стропы, стояки и подпорки... Все готово для этого, ждет команды чистых, крепких и заботливых рук, ждет команды ума и достойного разума, ждет начала, толчка, тихого «Поехали...». Так поехали же!..

Тут Жора вставал, направлялся к двери и обеими руками зазывно звал всех за собой, мол, поехали...

Затем, никого не дождавшись, продолжал:

- Две тысячи лет тому назад, - говорил он, - Иисус указал надежный и единственный Путь совершенствования человека - через геном. Ведь что такое плодоносное зачатие? Чудо? Чудо!.. Две тысячи лет ушло на разгадку этого Чуда. Истинно все тайное становится явным.

Жора не мог, не имел теперь права не уточнить подробности. Он вдруг встал и застыл в абсолютной отрешенности... Как страх! Как молния без грома! Наконец:

«Как у мумий

Самум...

Огненное безумие...

Колюч песок

И воздуха столб

В глотке...

Из пламени ветер в пустыне

Моей соткан...».

Тишина просто звенела.

Жора встряхнул головой, вдруг улыбнулся. И глубоко вдохнул. Будто ему не хватило воздуха.

- Жор, - Ната подошла к нему, осторожничая, заглянула в глаза, - ты...

- Ага, - сказал он, обнимая её, - огненное безумие! Как у мумий самум!..

- Ты к чему это? - спросила Ия.

Жора упал снова в кресло.

- Вот это и есть чудо! Столб пламени в глотке! Разве нет? Это такое чудо, как и ваше плодоносное зачатие! Ну как вам объяснить? Понимаете...

Я понимал Жору: он уже не отдаст Тину никому - он с ней сросся! Пророс в нее всей своей кровью, ввинтился в ее геном! Я не понимал только одного: чем это нам грозило?

Между тем, Жора продолжал:

- Сегодня человек дошел и умом и наукой, что его геном - величайшая святыня, несущая в себе зародыш жизни и свет совершенства. Иисус - Учитель! Он на собственной жизни показал, как нужно к Нему стремиться. Его know how как раз в том и состоит, что сделать человека лучше, а мы говорим совершеннее, можно только прилепившись к Нему Самому. Нужно слиться с Ним воедино, слепиться, въесться, впиться в его геном зубами совершенства и грызть, грызть в нем все человеческое, грызть до последней жилы, аж пока не пробьется, не выблеснет сизый вьюнок совершенства, порождая его пожар.

Разъяснять существо всякой сущности было для Жоры истинным наслаждением.

- Бог оплодотворил Своим Плодоносным Лучом Марию, земную, сделав Ее Неземной! Это значит, что к гаплоидному набору хромосом Марии - такой же земной женщины, как все мы, Он присоединил Половину Своих Божественных Хромосом - Свой Совершенный Гаплоидный Набор, недостающую для совершенства Свою половину ...

- Но как?! Как себе это представить?

- Плодоносный Луч - Святой Дух, Биополе... Он достроил земную полуспираль ДНК Своей Полуспиралью - Божественной...

- И...

- И родился Иисус - Человек Совершенный, Сын Бога и человека, Богочеловек. Совершенство свершилось! Вот, вот вам Путь, сказал Он. И всей Своей Жизнью показал всем нам, как нужно жить, чтобы стать совершенным.

- Как все просто! - восхищалась Юля.

- Просто гениально! - восклицает Лена.

- Я никогда не поверю, - сказал Ергинец, - чтобы Бог враз создал из какой-то там глины человека со всеми его сверхъестественными сложностями и структурами, с ДНК, белками, рибосомами, триллионами клеток...

- «ВЧ»? - спрашивает Лена.

- Этот надутый индюк, виляя хвостиком, верит только в слова Здяка. Они тут с Инкой и Шпонькой в своей песочнице такое...

- Шпонькой?

- Ага профессор Шпонька и Инка... Они тут... Шпонька, правда, тот вполне, так сказать, интеллигент, и Инка... Да и сын Ергинца, Артем достоин...

- Что ж, выходит, Ергинец твой - выродок? - спрашивает Лена.

- Выходит... Червь это червь...

- Зачем ты мне все это рассказываешь?

- Думаешь, я знаю?

- А кто такой этот Здяк? - спрашивает Лена.

- Да так...

- Здесь нет ничего удивительного, - сказал тогда Жора, - если у тебя в голове есть план творения и пути его воплощения. Бизнес-план - это обычное дело. Главное - все должно быть продумано до мелочей. А у Бога, как известно, мелочей не бывает, ведь Он Сам в мелочах! Как чёрт! Он присматривает за всем на свете в том числе и за нами.

Ергинец скорчил рожицу недовольства-несогласия и, тупо глядя в пол сквозь рог и грозно сверкнувшие стекла очков, повел речь о чем-то совсем несуразном, нес просто какую-то собачью чушь, мол, де, якобы вот Георгий Викторович бы с этим не согласился и т. д и т. п... Да плевать Жора хотел на чьи-то согласия! А Света Ильюшина не произнесла, слава Богу, ни слова. Ни о жизненных мелочах, ни о своем Ереметчике, так похожем на П. Авлова и Ергинца и всех этих жалких жаб, головоногих моллюсков и членистоногих.

- Я не хочу тебя обижать, - сказал потом Жоре Валера, - но тебе следовало бы знать...

- Чтобы меня обидеть, - перебил его Жора, - тебе придется хорошо попотеть.

Он снова продекламировал:

«А я - саксаул

И кожа гюрзы

В моде

А значит мой путь

Не пройден еще.

Не пройден».

- Ты можешь обидеть саксаул, - тепло спросил он Валерочку, - а кожу гюрзы? Не-а, не можешь. Понимаешь, мой милый, обиду надо заслужить. И может ли мокрица обидеть журавля? Она ведь только корм для него, понимаешь?

Валера как-то весь съежился, сдулся, обмяк, сник... Как использованный презерватив. И умолк, казалось, навеки. Только желваки на скулах выдавали всю его ненависть к Жоре.

Молчание длилось недолго.

- И все-таки, - задумчиво произнес Жора, словно Валеры уже и вовсе не существовало, - нам в нашем деле не помешали бы Копье Судьбы и Чаша Грааля. Как думаешь?

Я тогда не нашелся, что ответить. А Ергинец тупо ныл и ныл, мол, вот де, кстати сказать и без обиняков и говоря образно, эфемерность всех этих изысканий... Тупо глядя в пол...

- Как это? - спросила Лена.

- Тупо...

 

Глава 15

Иногда нам казалось, что мы прижимали Жору к стене: покажи нам своего Бога! Дай нам возможность к Нему прикоснуться, ощутить собственной кожей...

Жору такие наши желания приводили в восторг.

- Вы хотите Его потрогать?

У каждого из нас были, конечно, свои представления о Боге, свои убеждения. Мы ждали Жориных откровений на этот счет.

- По-твоему, идея Бога?...

- Из всех известных идей, - сказал он, - идея Бога - самая сильная и красивая. Определенно! Придумка, достойная Homo sapiens. Идея Бога неисчерпаема. И это понятно: в этом мире, где каждый живет в своей скорлупе, где по сути человек человеку волк, как только ему угрожает опасность, он ищет защиты у окружающих и, не найдя, обращается к Богу. Он и придумал Его только затем, чтобы прятаться за Его спину! Не было бы человека, не было бы и Бога. Только его сознание способно на такую выдумку. Ни паук, ни слон, ни черепаха не способны...

- Ты так думаешь?

- И пока человек бессилен перед стихией, он всегда будет искать защиты у Бога. Тем более, что Бог в иных случаях и выручает. Поэтому идея Бога неистребима. Ему, этому беспомощному и бессильному перед лицом стихии человечишку, помогает и вера. Он верит. Верит с тех самых пор, когда впервые, затиснутый обстоятельствами в угол (загнанный стаей волков!), взмолившись, взглянул на небо и Небо, услышав этот жалобный зов, неожиданно пришло на помощь. Так мы спасаем муравья, несущегося на соломинке в дождевом потоке, а ему кажется, что спасает его Бог. Спасибо тебе, Господи!.. И слава... И слава тебе, Господи, Он помог, спас! И человек тот же час ухватился за идею и назвал спасителя Богом. Поэтому идея Бога неисчерпаема, неистощима и непоколебима.

- Значит Бог - это?..

- Я и говорю, - сказал Жора, - Бог - это удачная и прекрасная придумка испуганного и ищущего защиты и утешения сознания, и поскольку сознание принадлежит лишь человеку, то и Бог принадлежит только ему. У льва, крокодила, грифа и гада нет сознания человека, поэтому они без оглядки на нашего Бога и без зазрения совести жрут свои жертвы с огромным наслаждением, и эти их жертвы, настигнутые, а значит не сумевшие избежать такой участи, не молят о пощаде никакого Бога, а безропотно отдаются на волю победителя. Как и язычники, не знавшие Бога, скажем, рабы или гладиаторы, сознание которых не отличалось от сознания курицы. Богословы твердят, что Бог создал человека, я же думаю, что все было наоборот.

Мне тоже была интересна эта Жорина модель Бога. Куда же он ведет?

- Дарвиновская борьба за существование, - продолжал Жора, - не приемлет никакого нашего Бога. Там есть лишь инстинкт: догнал - съел, убежал - спасся...

- Выходит, что...

- Выходит, что человеческий Бог - это инстинкт самосохранения человека. И в случае всяких там разных жизненных неурядиц или угроз, человек, упав на колени (таков ритуал!) тянет свои беспомощные ручонки к Нему: спаси и помилуй! И Он, протянув руку помощи, спасает... Или не спасает. Выбор за Ним. И вот что важно: человек этот выбор оправдывает: как Бог положит!..

- Ты думаешь, что твой Бог так прост, что...

- Думать - нелегкий труд, - сказал Жора. - Идея Бога проста и понятна. Только человек знает Бога таким, каким создало Его воображение. Клоп, карась, канарейка, крот, кит человеческого Бога не знают и живут по своим дарвиновским законам. Человек придумал своего Бога прежде всего из лени. Но и как отдушину в суете сует. С тех пор, когда мир почуял возможность слияния всех религиозных исканий в единый порыв страстного богоискательства, человек, вдруг учуявший Бога, уже не отпускал Его от себя. Тоска о Боге не удовлетворена до сих пор. Он нам нужен не только как немой, никогда не перечащий собеседник, но и как защитник и спаситель, нередко (в пределах постулатов теории вероятности) спешащий на выручку. А для мысли, одухотворенной мистическим чутьем, искание Бога является жизненной потребностью единения с некой неведомой сущностью, частица которой чуется в каждом из нас.

Жора окинул нас внимательным взглядом, словно спрашивая: все ли согласны?

- Прекрасный спич, - воскликнула Ната, - я никогда не слышала такого частого повторения слов: почуял, учуявших, чутьем, чуется... Браво, Чуич!..

Жора улыбнулся.

- Чуять - мой дар, - сказал он.

Виту все это не совсем нравилось, и он решился разрушить торжество Жориного чутья.

- Бог и на самом деле, - возмущенно произнес он, - сле-епоне-емоглу-уууу-хой.

Я не помню, чтобы Вит та-а-а-а-к заикался! Никто Вита не поддержал.

- Весь институт Бога, - продолжал Жора, - служит для человека оправданием его поступков. Но!..

- Но?!

Жора посмотрел на меня, на Варю, мол, верно я говорю? Мы не проронили ни слова. И даже глазом не повели - говори-говори...

- Но у человека, обладающего сознанием и известным воображением, есть представление об идеале, о совершенстве, воображаемом Боге. Иисус! Иисус - вот воплощенный Бог! Вот идеал, к которому должен стремиться думающий человек. Если он - не волк, не гриф, не гад, не червь... Если он - не овощ. И весь институт Бога, собственно церковь - работает на человека, верующего в возможность своего совершенствования.

Жора на секунду умолк и добавил:

- И не имеет никакого значения, был исторический Иисус или не был. Человек думающий и, значит, человек сознательный и воображающий, такой человек всегда будет тянуться к совершенству, находя в нем все наипрекраснейшее. И только курица со своими мозгами и безмозглый овощ мечтают попасть в суп.

Тишину нарушило пугающее покашливание Джулии.

- За Бога, экхе-кхе, очень легко спрятаться...

- Но труднее всего выполнять Его требования, подчиняться Ему.

- Значит, - заключил Стив, - институт Бога предполагает такую власть над человеком, что...

- Да, и вот еще что, - перебил его Жора, - власть Бога, зерна которой вскормлены, вызрели и взошли на вере во сто тысяч крат надежнее и сильнее власти света, основанной на насилии, симпатиях или подкупах. Вера несокрушима, как гранит. Вера - это инстинкт человека. Это как крик улетающего на юг журавля, его тихое, но и уверенное курлыканье. И если на ней, на этой вере зиждется здание Института Бога, то и человек крепче стоит на ногах. И он, сильный и смелый, и уверенный в себе и в своем Боге, просто плюет на эту светскую власть, как правило, проституирующую на симпатиях и доверии. И если Иисус Христос это Бог, воплощенный в Человеке, и представляет Собой всю феноменологию совершенства, то есть манифестацию всех наилучших ценностей, которыми должен обладать Homo prefectus и проявляющихся в Его поступках, в учении, в Его Духе и даже в Теле, то что же является краеугольным камнем, стержнем или ядром этой феноменологии, что?..

- Интересно...

Жора улыбнулся.

- Ответ один, - сказал он, - Его геном! Его гены, определенная последовательность нуклеотидов в каждом ядре каждой клеточки Его Существа. Другого - не дано. Эта-то последовательность и делает Его Совершенным. У каждого из живущих на этой земле есть, была и будет чисто «человеческая» такая последовательность, но никто из землян никогда не обладал такой, как у Него. Гены человека определяют и пол, и цвет глаз, цвет кожи и цвет волос... Они определяют бесконечное множество признаков, перечисление которых могло бы втиснуться не в один том специальной литературы. Но только у Иисуса имеется то, что отличает Его от нас - Ген Совершенства! Если бы нам удалось в чистом виде добыть этот Ген, впрыснуть каждому из живущих, так сказать, «раскрутить» этот Ген, мир людей бы...

- Это потрясающая идея!

Жора хмыкнул.

- Ничего необычного.

Так вот откуда у нас эта тяга к генам Христа!

- И задача наша, - продолжал Жора, - состоит только в том, что мы должны разложить по полочкам всю феноменологию Христа, всю манифестацию его че-ло-ве-чес-ких, повторяю, человеческих признаков, определяемых Его генотипом. Вот задача!..

Но не все разделяли наше желание препарировать геном Христа.

- Одумайтесь, - обреченно проговорила Надя, - вы все тронутые...

Она старалась избегать рассуждений об Иисусе, произносить Его имя всуе. Разговоры же о Его генах вызывали у нее страх: как можно даже так думать! Но Жора думал именно так.

- Сегодня, - сказал он, - мир готов эту идею воплотить в жизнь. Поэтому краеугольным камнем в фундаменте нашей Пирамиды и является ген, который служит не только материальной основой веры каждого в ней живущего, но и материальной основой совершенства.

- Ген на службе у веры? Надо же такое придумать!

- Хватит вам! - прошептала Надя, крестясь.

Юля молчала. У нее блестели глаза!..

- А я вот, - неожиданно заявила Кристина, - первый раз купила лотерейный билет. Может, мне повезет, и Бог подарит мне...

Жора посмотрел на нее очень серьезно.

- Если проведешь ночь со мной, - сказал он, - тебе повезет больше.

Теперь улыбались все.

- Ладно, сдаюсь, - примирительно сказал Жора, улыбнувшись Наде, но (я это видел) и не думая сдаваться. Когда все разошлись, я взял его за руку:

- Надеюсь, все, о чем ты тут нам рассказывал, не более чем плод твоей славной фантазии?

Жора улыбнулся:

- Это не выдумка, милый мой, - сказал он, - это аксиома, не требующая доказательств, если хочешь - истина мироздания жизни, ее краеугольный камень. Пойми: совершенство может вырасти только из гена... Пулю из дерьма не слепишь.

Я представил себе, о чем бы спросила Жору Тина, появись она среди нас. Вот картинка:

- Жор, Бог - это Любовь?

Жора замер. Тишина была такая, что слышно было, как скрипит, пробиваясь сквозь жалюзи, солнечный лучик.

- Ти, - наконец произнёс Жора, - тыыы... Ты - чума!.. Тыыы...

Вдруг он резко повернулся и ушёл. Не сказав больше ни слова.

«Ты - чума!».

- Думаешь, так и было бы?- спрашивает Лена.

Не знаю, не знаю. Но то, что Тина - Чума и Жорина болезнь - в этом не было никаких сомнений. И лекарств от этой болезни, я - врач, знал это наверняка, тоже не было.

Вдруг я поймал себя на мысли - да пропади ты пропадом!

А вечером Жора сказал мне:

- Неужели не ясно, что Бог сидит у нас в голове. Ведь наши парни из Миссурийского университета практически достоверно сказали: местом, где обитает Бог, является... мозг человека. Причем не имеет значения, к какой именно религии принадлежит тот или иной индивидуум: физиологические процессы для всех одинаковы.

- Да, но...

- А показателем общения с Богом является трансцендентальное состояние. Ты же это знаешь лучше меня. Во время молитвы или медитации человек перестает ощущать себя как конкретную личность и становится частью Единого Целого. Именно в этом состоянии творятся чудеса и делаются пророчества. И единственным способом вхождения в это состояние является понижение активности правого полушария головного мозга. Именно таким методом пользуются наиболее продвинутые адепты всех без исключения мировых религий и культов. Интересно, что все различие между религиями заключается в ритуалах, то есть способах введения себя в транс и соединения со своей божественной сутью. Молитвы, медитации, использование психотропных веществ или особые танцы - все эти действия направлены на одно и то же - увидеть Бога собственными глазами, прикоснуться к Нему, слушать Его...

- Да, но...

- И не надо ничего выдумывать... Ты сегодня молился?

- Да.

- Вот видишь! Ну, а если ты совсем туп и не веришь ни в Бога, ни в черта, то посмотри на раскраску крыльев бабочек, или на зерно, или на...

Он умолк, сощурив глаза и думая о чем-то своем, затем:

- Подумай над экзистенцией и трансцендентальностью этой раскраски или как из вишневой косточки вырастает вишневое дерево, или как творится музыка или стих... Пойми - вся нуменология творчества...

- Что-что? - не расслышал я.

- Нуменология, - разъяснил он, - это то, что никто не видит, а знает только Бог! Разве это не Его работа, не Божий промысел? Так что... Ведь для того, чтобы поверить в Бога самому заскорузлому атеисту, нужно всего лишь оторвать глаза от земли, в которую он врос по самые... по самый пояс, не так ли?

Жора стал привычно ладошкой хлопать себя по карманам в поисках спичек.

- Что же касается науки...

Жора, наконец, раскурил свою трубку.

- Что же касается нашей науки, то хочу заметить, что она находится в преддверии революции: вот-вот, не сегодня-завтра будет создана едина теория, объясняющая все фундаментальные основы физического мира и бытия. И тогда...

Жора большим пальцем правой руки вдавил плохо разгорающийся табак.

- И тогда, - сказал он еще раз и умолк.

- Что тогда? - спросил я.

- Тут Стив прав: нужно побыстрей сматываться в космос, пока мы сами себя не угрохали. Да-да, поближе к Богу.

Он повторил призыв Стивена Хокинга бежать с этой планеты, чтобы спастись.

- И вот еще что, - сказал он, раскурив, наконец, свою трубку, - не было бы Иуды с его поцелуем, не было бы и никакого христианства...

Я только смотрел на Жору. Он улыбнулся:

- Подумай над этим на досуге. И пропой Иуде хвалу. Исповедуй Небо, но живи на земле. И верь, верь... Воспитывай в себе веру. Он услышит и пригреет тебя.

- Это новый взгляд, - соглашается Лена.

- Да, - соглашаюсь и я, - его мировидение часто принималось нами в штыки.

 

Глава 16

Разумеется, что наступающая эпоха, эра использования информационной силы гена в повседневной жизни, как в свое время энергии атома, требует ответов на множество вопросов. Эра генной инженерии, генной социологии, генной экономики... Все это и есть путь в эру информационных технологий, которая с каждым днем прет как танк, как танк... Ведь самая главная для жизни информация содержится в генах. В генах, а не в цифровых технологиях. Жора был абсолютно прав, нанизав различные проявления жизни на генный стержень, положив в их основу генный хребет. Гены всюду, везде... Не видеть этого - слыть близоруким. Гены, только гены, считали мы, спасут этот мир от неминуемой гибели. Нужно лишь накинуть на них узду! И чтобы провести его коренное преобразование, я подчеркиваю - коренное преобразование, если хотите - преображение, необходимо апеллировать только к гену. Сегодня ясно одно: энтропия жизни неумолимо растет и каждый человек, хоть однажды задумавшийся над этим, должен все силы свои отдать на борьбу с этим ростом. Вот великий пример Человечности. Мы должны с ней дружить и стараться хотя бы поддерживать ее status quo. Мы ведь строим нашу Пирамиду и по принципу золотого сечения. Она - Колокол Духа!

- Колокол?

Лене нравится такое сравнение!

- Колокол! И эти пять основных принципов, собственно, и составляют нуменологию нашей Пирамиды, нуменологию совершенной жизни.

- Нуменологию?

Лена не совсем понимает.

- Да. Ее суть, стержень, кость, корень... Ее, так сказать, внутреннее содержание. Архитектонику!.. Как триедин Бог, так пятиедина наша Пирамида.

- Но как же быть с «не убий», «не кради», «не прелюбодействуй»? - спрашивает Лена. - Как быть с декалогом совершенства? С Нагорной проповедью?..

- Я же уже говорил: это феноменология, проявление, манифестация нуменологии, это уже работа сознания.

Мы понимали, что такие амбиции имели шанс на успех лишь при условии, что нам удастся пробраться, прокрасться в святая святых тонкой структуры генома. Для этого нам требовалось по меньшей мере привлечь на свою сторону академическую науку и заполучить классных технологов. Сначала нас встречали в штыки:

- Нет-нет, это невероятно! Абсурд! Утопия! Детский лепет.

Но кто-то неуверенно поддержал:

- Пирамида - это все-таки путь развития...

Разумеется, мы хватались за соломинку, соглашались. Даже настаивали:

- Лучший! Лучший из всех путей, известных до сих пор человечеству.

- Лучше, чем The Americen Way of Life? - спрашивает Лена.

- Америка - страна плавильного тигля. Страна эмигрантов, переплавленных в Америку. Американцы не только самостоятельны, они самодостаточны. Но...

Я не мог смотреть, как они наваливались на Жору:

- Глобализация, - брал я на себя смелость, - это тупиковое направление. Только пирамидизация способна...

Лена не принимает это:

- Слово-то какое!

Я тоже остерегался спорных вопросов и новых слов, но иногда без этого было нельзя обойтись.

- Пожалуйста! Если угодно: The Pyramiden Way of Life!

Это было убедительно! Когда я видел, что они чего-то недопонимают, я пускался в разъяснения, и вскоре у них светлели глаза. Или не светлели.

Лена не отступала:

- Но есть еще дзен-буддизм, дейнетика, каббала, Кастаньеда...The Chrystos Way of Life.... А о чем говорил Заратустра? А мысли ученых пандитов, знатоков Вед, и святых садху, того же Шри Чайтанья Махапрабху? Разве все это не путь? И Атлантида... Правда, от этой страны осталось только название. Что если это только выдумка Платона?

- Да есть, - соглашался я.

Мы засиживались до поздней ночи, если не до утра. Столь далеко идущие планы завораживали слушателей. Около полуночи мой рассказ воспринимался как вполне реалистическая история и возможная программа конкретных действий. И даже с утра, когда у каждого в голове была своя программа на день, мой собеседник сам начинал мне рассказывать нашу Пирамиду, кивая головой, мол, давай дальше, это же ясно, как день. Сбивчиво и торопясь. Или упорно возражая. Выходило нескладно, а порой и смешно, позиция собеседника хоть и была убедительна, тем не менее круг желающих жить в Пирамиде рос и ширился.

И всем нам теперь было ясно - наступила эра Христа.

- С Тиной, - спрашивает Лена, - с Тиной наступила?

- Тогда мы же ее совсем не знали! Даже представить себе не могли. Стишки ее, конечно, почитывали... Ее колючки и чаши с ядом гюрзы...

 

Глава 17

Вскоре я и без Жоры прорывал их осаду:

- Теперь попытаемся в прокрустово ложе гармонии Жизни уложить стихию государственного хаоса страны. Не получается. Выпирает, кособочит, шатается... Такая пирамида напоминает башню в Пизе, и если вовремя не подставить подпорки, похоже, вот-вот она рухнет! Наша жизнь кривая и кислая, горбатая и горькая...

В чем противоречие жизни, как его решать?

- В чем же?

- Противоречие состоит в том, что современное государственное устройство, как бы оно не называлось, в своем развитии не соответствует энтропии жизни. Здесь, здесь корень зла и всех бед человечества.

С энтропией была, конечно, натяжка. Я и сам не очень-то знал, как измерить эту чертову энтропию жизни.

- Но как насытить геном добром?

- Как тигренка мясом. Соскрести коросту корысти и напихать в геном гены щедрости. Мы же с Крейгом давно уже доказали...

И долдонил ему, стремящемуся и надеющемуся понять, долдонил ему о бескорыстии.

- Пирамида - это и матрица жизни, - говорил я, - мерка, по которой, руководствуясь принципом обратной биологической связи, необходимо сверять наши мысли и действия, мера всего во всем. Это весы чести, совести, справедливости... И еще это - капкан совершенства...

- Капкан?!

- Чтобы вырваться из нее, - я просто наслаждался этим утверждением, - нужно отгрызть себе лапу...

И мой собеседник отдергивал свою руку, как от огня. И не требовал больше никаких доказательств.

- И еще, - спешил я добавить, - это цитадель совершенства.

- Цитадель?..

Лена в восторге!

- Цитадель!

И пояснял:

- Устойчивое развитие жизни по сути является свитием ее составляющих в одну точку, точку гармонии, абсолютного совершенства жизни. А симметрия их развития как раз и обеспечивает устойчивость жизни.

- Гениально! Просто гениально! - восхищался стратег. - Свитие!.. Это значит - вить гнездо жизни...

Это было еще одним откровением. Теперь восхищался и я. Этим образом. Глаза мои просто искрились, я был горд и всесилен!

И чувствовал себя Богом!..

Мы объехали весь мир со своим курсом лекций. Нам нужно было знать, как мир к нам относится: признает нашу теорию или встретит в штыки?

 

Глава 18

Мир, казалось, устал от наших пролегоменов и притч, выкладок и причитаний. Меня стали обходить стороной, многие бежали, многие умолкли и успокоились. Да!.. Против нас ополчились многие академики. Один нобелевский лауреат, Жорин друг и сподвижник, жертвуя дружбой, назвал нас обыкновенными шарлатанами. Против нас восстала и церковь. Какой-то кардинал даже призвал предать нас анафеме: «Это же святотатство!». Особенно свирепствовал некий Майкл Зеллвегер, действующий генерал и военнопромышленник, которому Жора отказался предоставить нашу разработку по этническому оружию. Передай ему, грозился он мне, что я его просто урою. Жора хохотал. Вит же, напротив, относился к угрозам серьезно: «Э-эти не отпустят, э-эти ууу-роют». Юля удивлялась: «Господи, как же еще гадок мир!». А Ушков даже запугивал нас: «Вы не имеете права, и я буду вынужден рассказать...». Он находил, как всегда, изъяны в архитектонике Пирамиды и говорил, что она напоминает ему Эйфелеву башню. На какое-то время мы поприутихли, отказавшись от приглашений. Как потом выяснилось, все предосторожности были тщетными. Иго совершенства многим оказалось не по зубам. И ведь отступать было некуда. Я потерял всякий страх. А для тех, кто еще проявлял любопытство к устройству мира, кто не потерял еще веры в меня, я не уставал повторять: эта блистательная модель, говорил я, удивительным образом соединила в себе нуменологию и феноменологию жизни, красиво и просто объясняя ее существо и смысл. Пирамида выбрана еще и потому, что она является одной из наиболее устойчивых сооружений и символизирует вечность.

Итак: тотальный аудит и квантификация жизни!

- Квантификация жизни - это так не просто.

- Особенно привлекательна духометрия. Поскольку человечеству не удалось до сих пор повысить уровень сознательности людей назиданием и проповедями нравственных истин, духометрия приобретает важнейшее значение в создании Человека совершенного. Ты спросишь - как?

- Как?

- Просто, - как всегда парировал я, - очень просто...

И рассказывал снова и снова о количестве достоинства, любви, чести, совести...

Странным образом наши проповеди не увеличивали число наших сторонников, а уменьшали. Но остановить нас было уже невозможно.

Мы наступали! И как могли старались формализовать наше учение. Я даже предложил Шведской Академии учредить еще одну номинанту в присуждении Нобелевских премий: «За открытие Формулы любви». И расписал, что к чему. Чтобы экспертов любви эта формула зацепила, так сказать, за живое. Я даже указал способы отбора таких экспертов в специализированный Комитет по любви. И оставил точный свой адрес, сайт, контактные телефоны, E-mail...

Никто не позвонил.

 

Глава 19

Собственно, все, что мы рассказывали о Пирамиде - это и есть Манифест Царства Божьего, подробное его изложение согласно требованиям современной науки. В наших январских тезисах каждый может найти основные вехи на пути к совершенству, а Программа подробных действий с технико-экономическим обоснованием, основанном на скрупулезно-дотошном изучении проявлений иерархической организации жизни посредством менеджмента и тотального аудита занимает целых сто семнадцать увесистых томов.

Как уже было сказано, мы пережили и это испытание бедностью...

Блошиный бизнес Вита приносил немалые доходы, и львиную их долю мы отдавали на финансирование наших изысканий. Мы прекрасно обустроили наши лаборатории, закупали с выставок и по договоренности с представителями иностранных фирм новейшее, с иголочки, научное оборудование - хроматографы, спектрофотометры, цейссовские микроскопы... Сердцем нашей кухни стали боксы для клонирования. Вход сюда был строго воспрещен и вообще наша кухня располагалась, можно сказать, вне досягаемости, на окраине Москвы, куда ехать кому бы то ни было - было просто лень. Даже Жорины ребята толком не знали, куда мы исчезали на день-другой или на недельку. Это было обычное дело - долго не встречаться и при встрече не удивляться друг другу. Здесь было все новенькое, чистота и стерильность, пунктуальность и вежливость. Персонал знал свое дело и делал его хорошо без всякого любопытства к тому, чем он занят. Святая святых - так можно было бы охарактеризовать нашу творческую мастерскую. Здесь мы молились, немо разговаривая с самим Богом. Мы, как Эллочка-людоедка, ограничили даже запас своих слов: личность, власть, экономика, экология... Слово «ген» для нас стало священным, а слово «клон» мы даже не произносили, стараясь не упоминать его всуе. Пирамида стала нашей мечтой, образом жизни, мировоззрением. Пирамида - как Храм! Чтобы своими глазами видеть все, что происходит внутри наших клеточек, мы установили сканирующий электронный микроскоп. Самыми современными способами и методами мы следили за тем, как они живут, какие испытывают трудности при разных нагрузках, как их преодолевают и какую предлагают нам, исследователям, информацию к размышлению.

Для того чтобы всех этих будущих гениев хоть как-то упорядочить, мы стали перед выбором: кого выбросить и кого оставить? Мы должны были взять на себя роль Творца или Природы с ее естественным отбором, а на худой конец - пытливого селекционера, возжелавшего вывести лучшую породу людей. Но что положить в основу отбора? И с кого начать? В конце концов, чего мы, собственно, добиваемся? Было множество мнений. До этого момента у нас никогда не было разногласий. Жора со всем всегда соглашался. А тут вдруг... Мы с Жорой спорили до хрипоты, обзывая друг друга чокнутыми и тупицами, доходило до того, что мы неделями не могли видеть друг друга. Смешно сказать, но мы напоминали то детей, не поделивших игрушку, то непримиримых врагов, готовых вцепиться друг другу в горло, а то и опустившихся забулдыг, нализавшихся пива с водкой и беспомощных в своих действиях. Между тем, мы - друзья и соратники, удавили бы каждого, кто осмелился бы оскорбить кого-то из нас.

Итак, требовалось сформулировать генеральную линию наших дальнейших действий, основную цель, направление главного удара. Это удивительно, но у нас этого не было.

- Что если по велению доброй воли, - сказал как-то Жора, - собрать, свести, свить воедино в одни заботливые, умные, трудолюбивые руки все современные технологии, обеспечить эти руки достойным финансированием и указать Путь к совершенству: твори! К тому есть все предпосылки: все составляющие Пирамиды подробно изучены, а?..

Он смотрел на меня своими синими глазами, но, как часто бывало, не видел меня. Я понимал - что бы я ни ответил, он не услышит меня.

- А? - снова спросил он и, не дожидаясь ответа, взял телефон и стал набирать номер.

Будто кто-то на другом конце провода мог ему ответить вместо меня.

- Legem... brevem... esse... oportet... (Закон должен быть краток, - лат.), - чеканя каждое слово, произнес Жора, - твори!..

Для меня было ясно одно: Жора уже вцепился в Пирамиду!

 

Глава 20

Одно дело получить клон из ядра живой клетки и совсем другое - из ядра клеток оттаявшего динозавра или мумифицированного фараона. Мы намучились... Я доставал книжки о Египте. О царях, фараонах...Теперь я знал историю Египта, как таблицу умножения. Уже этого было достаточно, чтобы считать свою жизнь прожитой не зря. Все фараоны были моими друзьями и близкими. Я в деталях изучил все способы консервации и мумификации тел и стал египтологом! И меня понесло... Я стал просто жить в Пирамиде, которую выстроил сам в собственном воображении, но не мумией, а живым ее обитателем, аборигеном, и не в каменном гробу - в Храме Жизни.

Кроме фрагментов тел Ленина и Пирогова, у нас теперь были и Мао-Цзедун, и Ким Ир Сен, и Хо Ши Мин. Ну и другие...

- Ты рассказывал: Чолбайсан, Мао, Энвера Ходжу...

- Чой!.. Чойбалсан!..

- Не все ли равно?

Наши ребята побывали и в Пекине, и Пхеньяне, и в Ханое. Все продается и все покупается! Сложнее всего им пришлось в Пекине, но и здесь деньги сделали свое дело. Хотя, правду сказать, от Мао нам досталось только несколько хиленьких волосинок с левой руки кормчего.

- А член?..

- Что «член»?

- Вы же специализировались по членам?

- Смеешься... Ну, а самый большой наш успех - это Рамзес Первый. Это заслуга Жоры. Мы с ним обрыскали весь Египет, прежде чем попали в Луксор. Никакие наши уговоры хранителей мумии Рамзеса, ни уговоры, ни деньги, которые мы им предлагали, не возымели должного действия: мумия оставалась нетронутой. Тогда Жора пошел на крайние меры. Ему удалось обольстить какую-то толстую египтянку, которая после первой же ночи, проведенной с Жорой, готова была вынести нам не только кусочек мумии, но и завернутого в газету всего фараона. Жора смеялся:

- Путь к вечности лежит через сердце женщины...

- Да уж, через сердце...

- Дела сердечные правили и фараонами, и всем миром.

- Ну ты мастак! - восхищался я.

- Учись, - сказал Жора, - пока я жив.

Мы прихватили с собой не только Рамзеса, но и одну из его жен, Тиу - кусочек мумии со спичечную головку.

- Это часть ее нижней губы, - сказал Жора, - она помнит всю страсть Рамзеса.

Для получения «живого» и «говорящего» генома необходимо ренатурировать ДНК, взятую из мумифицированной или формалинизированной ткани того, кого ты собираешься клонировать. Мертвая ДНК - это просто мусор...

- Ренатурировать? Как? Насколько я знаю, еще никому не удавалось...

- Биополем. В свое время, еще в подвале бани, мы сделали несколько попыток получить из мумифицированных органов животных, чучел пса, кролика и аиста, получить ядра клеток кожи и поместить их в яйцеклетки Джесси (так звали суку), крольчихи Белки и самки аиста, которого все называли Степаном. Мы не успели. Со Степаном, правда, ничего не вышло, но Джеська ходила беременной, а Белка сбежала по недосмотру нашего лаборанта. Вскоре я уехал и все распалось. Что случилось с Джеськой, никто толком сказать не мог. Но Джеська - это Джеська, а Ленин - это Ленин. Я понимал все сложности, которые меня ожидали, появись вдруг малыш-Ильич в новой ипостаси. Не нужно иметь богатое воображение, чтобы представить весь ворох мытарств, навалившихся бы на нас с рождением розовощекого крепыша - будущего вождя пролетариата. Но меня уже, как я сказал, несло. Остановиться было невозможно, мозг мой кипел от одной только мысли: вдруг получится! Это был зуд, чесотка. Ничто не может сравниться с желанием воплотить идею в жизнь. На карту было поставлено все. Все остальное теряло всякий интерес. Своими мыслями я теперь ни с кем не делился, стал неразговорчив, на что Жора не преминул заметить:

- Влюбился, так и скажи!..

Провидец!

 

Глава 21

Сканирующий электронный микроскоп позволил нам наблюдать за жизнью внутриклеточных структур и особенно убедительно демонстрировал реакции клеточной поверхности - крепостной стены клеток, принимающей на себя удары судьбы и вступающей во взаимодействие с другими клетками. Высокая разрешающая способность микроскопа позволяла пробираться внутрь клеток и следить за поведением кирпичиков жизни, узнавать их повадки и пристрастия, желания и недовольства. Нам важны были мельчайшие подробности, которые мы тщательно анализировали и затем строили свои предположения и прогнозы, рабочие гипотезы и теоретические умозаключения. Доходило до того, что мы устраивали для клеток порки и пытки, истязали их и изгалялись над ними, мы даже убивали их густыми тысячами тысяч только лишь для того, чтобы выяснить какую-то мельчайшую подробность из их камерной жизни, какую-то йоточную деталь, позволяющую дать нам представление о том или ином внутриклеточном процессе или сделать заключение о правильности выбора наших лекарств. Нам важно было знать, как поверхность яйцеклетки будет подчиняться нашим приказам, как она будет цепляться своими щупальцами за стенку изолированной матки, прочно ли будет с ней связана и т.д. и т.п.

Я рассказываю такие подробности, чтобы ты имела представление о нескончаемом потоке трудностей, преград и передряг, встречающихся и стеной стоявших на нашем пути.

- Да-да, - говорит Лена, - я понимаю важность подробностей.

- Не сложно вырастить одного гомункулуса, он может стать результатом случайного стечения обстоятельств. Я тогда уже понимал, что там, в подвале бани, нам просто повезло, как везло Флеммингу, открывшему пенициллин, или Ньютону, голова которого оказалась на пути падающего яблока. Гораздо важнее добиться стабильности в клонировании, поставить производство человека с заданными качествами на поток. На это необходимо было, не раздумывая, положить лучшие годы жизни. Мы клали...

Итак, пробил час!

Семнадцатым в моей коллекции клеток был китаец Цзу-Сан-Ли, приехавший к Жоре из Штатов. Они были знакомы уже лет пять, у них были совместные работы по экспериментальному долгожительству мышек или крыс путем избирательного воздействия на биологически активные точки кожи. Жора успешно использовал свои рецепты, и китайцу стало любопытно, как Жоре удалось сочетать иглоукалывание с вытяжками из корня женьшеня и элеутерококка. Но дело было не в крысках или мышах. Жора с не меньшим успехом омолаживал знатных старушек, и они длительный период времени сохраняли свежесть и известную моложавость не только духа, но и тургора кожи. Жора держал свой секрет в тайне, но вскоре слухи о его небывалых достижениях расползлись по свету, и к нему потянулись вереницы людей. Тут уж Вит постарался с рекламой! Были не только женщины, но и дряхлеющие короли, состоятельные торговцы оружием, какие-то актеры и спортсмены, знатные попы и нефтяные магнаты. Даже Папа римский присылал своего гонца, да, сам понтифик, но сам так и не приехал. Китаец привез с собой свою жену, японку, годившуюся ему в матери, но баснословно богатую. Требовалась помощь в ее омоложении, и Жора дал согласие с ней поработать. Вот мне тогда и удалось заполучить в свою коллекцию китайскую и японскую кровь. Так мало-помалу коллекция пополнялась всеми цветами радуги. Здесь уже были и белые, и черные, и желтые, красные и голубые, серые и зеленые. Клетки различались и по национальному признаку. Англичане, русские, французы и турки, индусы и евреи... Были даже индейцы и мулаты, хотя ни тех, ни других, по-видимому, нельзя причислять к какой-то нации или национальности, как нельзя мула называть монгольским.

Как в хорошей картинной галерее собраны работы известных мастеров всех времен и народов, так и у нас была собрана коллекция клеток всех рас, множества народностей и народов. Но были и клеточки простых смертных - пекарей, инженеров и швей, продавщиц мороженного и работников зоопарка, людей без рода и племени, разного пола и разного возраста, алкоголиков и заик, карликов и калек. Как мы их собирали - это целый роман. Как-нибудь я об этом скажу. Я не говорю о клетках множества животных и птиц, амфибий, рептилий и рыб, всяких там жучков-паучков, ужей и гадюк... А клетки растительного царства - тут и говорить нечего. Ясно, что всего этого было в избытке и все это всегда было под рукой. Какой выбор материала для пытливого ума! Твори, выдумывай любые сочетания, любые комбинации! Мы стали творцами судеб всего живого. Мы получили клоны, содержащие комбинированные признаки кактуса и ужа, секвойи и, например, вируса гриппа. Наши рукотворные химеры уже готовы были заселять планету. Селекционеры невиданных сочетаний неслыханных видов и форм жизни, мы чувствовали себя всесильными и всемогущими, подобными самому Богу. В наших руках были умопомрачительные возможности. Мы взвалили на себя непосильную ношу преобразователей жизни на планете Земля. Достойны ли мы были такой чести, и не слишком ли большая ответственность легла на наши плечи - этого мы просто знать не могли. Каково было чувствовать себя открывателями новой эпохи, эры! Да, так и было. А разве не так? У кого есть хоть капля воображения, тот может представить себе всю грандиозность наших планов.

- Могу себе представить, - говорит Лена.

- Не можешь!.. Никто не может!.. И мы не могли. Если бы мы хоть одной клеточкой знали все то, что нам уготовила жизнь. К тому времени мы, правда, еще ничего не сделали, мы только вышли на рубежи великих преобразований. Наши планы величественных побед над природой влекли нас в бездну неизведанного, но устоять перед этим мы были уже не в силах.

 

Глава 22

Я уже говорил, что мы встали перед выбором - кто первый? Кто-то всегда должен быть первым. Как Гагарин в космосе или Америго Веспуччи в Америке. Хотя кто знает, сколько их было до Гагарина и до Веспуччи? Начать с себя у нас не хватило мужества - что потом с собой делать? Тут и так не знаешь, куда себя девать, а если появится твой двойник - кровь родная - как быть с ним?

- У нас где-то должен быть Брежнев, - сказал Жора, - мы же брали когда-то его клеточки, кровь на даче, мочу... Ты помнишь? Они сохранились?

Я помнил. Они сохранились.

- Этого пердуна не жалко! Ты не против?

Мы не осмелились пустить в рост ни Ленина (хотя близилось 22 апреля), ни Маркса, ни Энгельса, ни Наполеона или Рамзеса. Ленин - первый из мертвых! Это не совсем укладывалось в голове. Это - как воскрешение Лазаря! Если не Самого Иисуса! Что-то мешало принять такое решение.

Честь перешагнуть Рубикон эпох досталась какому-то африканцу, эфиопу или конголезцу, курчавый локон которого попал к нам совершенно случайно. Выбор пал на бывшего олимпийского чемпиона Абебе Бикилу, кажется, так его звали, приехавшего в университет Патриса Лумумбы по каким-то делам. Этот случай и помог нам определиться в выборе. Мы разговорились в буфете, Жора пригласил его к нам в подвал и за чашечкой кофе с коньяком вытряс из него все подробности его физической подготовки к Олимпийским играм. Мы никогда не упускали случая раздобыть какое-нибудь «know how» от неординарной личности, и вот этот случай представился. Вместе с подробностями мы раздобыли и немного курчавых его волос. Жора не жалел коньяка, и когда Бикила хорошенько набрался, нам не составляло труда выдернуть пару-тройку волос с его головы. Для нас с Жорой этот ритуал стал традицией. Чего только мы не напридумывали, чтобы заполучить клеточки людей выдающихся, замечательных, необычных!.. Вот мы и взяли этого абиссинца...

- Эфиопа.

- Ну да, чемпиона. Он стал нашим пробным камнем, вернее, первым блином. Важно было рассчитать время и дату предстоящих родов. Нам нужен был плод, рожденный в Овне, поскольку...

- В чем-чем рожденный? - не поняла Лена.

- В Овне.

- Извини, мне послышалось в...

- Нет, в Овне.

- Почему в Овне?

- Это неважно.

 

Глава 23

И были роды, и был первый крик...

- Это был гетерогенный геном, сложный, смешанный?

- Нет. Это была линия, чистая как слеза.

- Никаких разбавлений?

- Господи, какие это были роды! Наша искусственная матка...

- Матка? Это еще что за чудо?

- Истинное чудо! Да! Мы прозвали ее Милашкой. Никакие Азы не могли теперь с ней сравниться!

Созданием искусственных плаценты и матки мы убили не одного из зайцев. Во-первых, мы напрочь избавились от всех чисто женских проблем. Ни охов, ни ахов, ни токсикозов беременных, ни кесаревых сечений, ни преждевременных родов! Ничего этого не было и в помине. Одним махом решались и все этические проблемы. Вскоре это был обыкновенный конвейер по производству младенцев. С рождением каждого такого бутуза пуповина перерезалась, как ленточка при спуске на воду нового судна. Большому кораблю - большое плавание. Мы были уверены, что скоро наш флот, расплываясь по морю жизни, покорит и преобразует весь мир.

Вообще-то, надо сказать, что наша разработка достойна высочайшей оценки мировой научной общественностью не меньше, чем пересадка сердца или, скажем, открытие ДНК. Легко себе представить перспективы ее применения!

Нам тогда здорово помог Стас. Он специально прилетел из Голландии и привез с собой целые узлы для «Милашки». У себя в Голландии он открыл производство искусственных органов: почек, печени, сердца и, кажется, даже глаз. Теперь это крупнейший в мире бизнес. Стас сколотил неплохой капитал и вошел в первую десятку самых богатых людей Европы. Но у него остался комплекс вины перед нашим прошлым, потому-то он так старательно и занимался «Милашкой». Нельзя сказать, что он стал садомазохистом, этаким самоедом, нет, но всегда откликался на наши предложения и просьбы. Совсем скоро, пройдет пара-тройка лет, и его «Милашка» завоюет мировой рынок. Ведь грядет эра обновления человечества.

- Ты хочешь сказать, что спрос на ваших «Милашек» будет такой же, как на холодильники и стиральные машины?

- Как на тишину.

 

Глава 24

Эти «Милашки» (Голландия, фирма «Филлипс») работали с большим напряжением, и, надо признать их надежность, без особых сбоев. Только однажды, когда Стас попытался совместить несовместимое (смешать, кажется, гены кита с митохондриальной ДНК Венеры Милосской), электроника матки дала первый сбой. На секунду, на миг, но работу пришлось прекратить. «Задача неразрешима» - сказала машина, и нам пришлось призадуматься: в чем все-таки дело? Вообще нужно сказать, что с этой «митохондриальной Евой», о которой трубит теперь весь мир, есть проблемы. Интересно, конечно, узнать, когда и как человек появился, но у нас ведь другая задача. Распыляться нельзя. Но нельзя запретить и Стасу удовлетворять свое любопытство. Пожалуйста! Только не задавай неразрешимых задач!

Вскоре мы настолько упростили устройство искусственных маток, что их можно было носить в кармане. Карманный родильный дом.

- Не могу представить себе...

- Я шучу, я конечно, шучу. Мы наладили их серийное производство, и теперь они метали нам детенышей, как рыба икру. Два часа и ребенок готов.

- Два часа?

- Ну, не два и не три, но не девять месяцев, а гораздо быстрее.

- Сколько?..

- А затем - как у всех, как у всех настоящих людей - детство, юность, отрочество, зрелость... Старость не входила в наши планы, старость и смерть. Если требовалось, так сказать, убыстрить сотворение кого-нибудь из наших малышей, мы это делали, клюкая пультом, не вставая с дивана. В большинстве случаев качество было гарантировано. Хотя были и сбои. Как в любом большом деле. Это была проба пера, но пера Бога, которым Он высекал на каменной тверди новых скрижалей Слова Новой жизни, Новый декалог, Сверхновый завет.

Промахи в расчетах обнаруживались Лешей Комановым на начальных этапах развития эмбриона. Этот молчун был у нас фильтром. Слова для него так мало значили, что он очень редко впускал их в царство своей тишины. Зато безошибочно находил брак. Плод тут же изымался из серии и шел на переработку, а в дальнейшем использовался как исходный материал для будущих серий. Абсолютная бездуховность? Наверное. Ведь каждая клеточка уродца несла в себе частичку всевселенской души. Но я бы не называл это ни богохульством, ни святотатством - таков очередной виток развития человечества, нашей цивилизации, передовых технологий. В этом бурном потоке современной прагматической мысли нет места всяким там жалостям и сюсюканьям.

- Бездуховность растлевала империи, губила миры, - заметила Лена.

- Да, пока от этого нет спасения. Вот и сегодня этот всевселенский кризис... Новый виток истории: Рим пал, Византия пала, Рейх пал, сегодня рушится мир... В чем причина?

Я задал этот вопрос и Жоре. Он сказал:

- В мире десять миллионов миллионеров. А сколько миллиардеров?! Ну, пусть всего каких-то несколько сотен. От силы - тысяча.

- Тысяча шестьдесят.

- Да. Что такое этот один миллион и эта тысяча шестьдесят человек во всем человечестве? Дупель пусто, пшик! 0,0007 процента! Это же просто пустота, чистый вакуум.

- Кто это подсчитывал? - спрашивает Лена.

Жора был вне себя от такой свирепой несправедливости:

- И вот в этой пустоте, - возмущался он, - вот в этой черной дыре - все деньги мира! Какой перекосище! Жжж-а-а-адность!.. Животная жадность! В этом все дело!.. Какие же нужно приложить усилия, чтобы вытащить из этой черной дыры эти миллиарды?! У кого на это хватит сил?.. Кто сегодня способен это понять и осилить? Да никто!

- А я - бьюсь... Dura necessitas! (Суровая необходимость! - Лат.) Этому чертовому капитализму нужна смелая, яркая и простая альтернатива - наша с тобой Пирррррамида!.. Как думаешь, я прав?

Я улыбнулся: мне понравилось его «наша с тобой...».

- Пф! - сказал я, - еще бы!..

- Вот такая дура эта твоя жадность человеческая, - задумчиво произнес Жора, - думаешь, мы ее не победим?

- Пф! - сказал я, - еще как!..

Лена только улыбнулась.

 

Глава 25

И вот наша «Милашка» выплеснула рыжеволосого розовотелого натоптыша с водянисто-голубыми глазами и здоровыми хватательными рефлексами. Крепким рыком прогремел его крик.

- Рыжего? С голубыми глазами?!

- Мы ждали африканца и сами были обескуражены: почему белый?

Когда я услышал этот звонкий оглушающий звук, я заплакал. Все вокруг ликовали. Это была неслыханная победа нашей команды. Восторг разорвал мне грудь, радость выплеснулась из меня, как нефть из скважины, а вместе с ней выплеснулись и мысли о будущем. Я жил только этой счастливой минутой, сегодняшним днем, и все заботы и трудности, ожидавшие нас в недалеком завтра, просто выбросил из головы. Мы понимали, что Бог поселился в нас, что Он милостив, и пали ниц перед Его милостью. И уже ничему не удивлялись. Мы назвали натоптыша Иваном. One, Ван, Первый! Хотя для меня он и был вторым. Первым был, как ты знаешь, тот, Гуинплен. Аза...

- А она?..

- Не знаю. Все мысли о Пирамиде были тут же забыты. В заботах о новорожденном прошла неделя-другая. Мы все сбились с ног и ополоумели. А как же! Это ведь была неслыханная победа на тернистом пути к вечности! Теперь каждый день мы собирались рядом с боксом для новорожденных и спорили, спорили... Внезапно Иван почернел.

- Что будем делать? - спросил Жора, когда Тамара, показав нам, унесла его в бокс.

Как горох из мешка снова посыпались предложения. Битый час или два мы искали варианты будущей судьбы Ивана, пока из-за приоткрытой двери не раздался нежный плач.

- Маленький мой, - сказала Лиля и ринулась в бокс.

Плач стих. Мы гурьбой последовали за ней.

- Маленький мой, - повторила Лиля, беря Ивана на руки и, повернувшись к нам лицом, грозно приказала, - закройте дверь!

И все стало ясно: это теперь ее сын. Дело в том, что недавно она родила двойню, и теперь неожиданно для себя, надо понимать, усыновила и третьего. Она так припала к нему и так зыркнула в нашу сторону, что никто не осмелился произнести даже слова. Она отвернулась от правды, и я вдруг принял ее сторону. Мне тотчас вспомнилась Аза, ее выжженные страданиями глаза... Я их тут же постарался забыть. С Ваней же было все ясно: его судьба теперь в крепких руках, и все мы дружно этому радовались. Через день Ивану исполнился месяц, мы накрыли роскошный стол, пили, пели, шутили и каждый лез к Лиле с поцелуями и своими советами. Прошли месяцы. Малыш рос и отличался от Лилиных двойняшек лишь цветом кожи и глаз. Но доступ к нему, как к экспериментальному материалу для нас был закрыт. Нам оставалось только справляться о его здоровье и время от времени дарить Лиле подарки. Мы потихоньку смирились с тем, что с Иваном придется нам распрощаться. Пусть живет под Лилиным присмотром, решили мы. На Иване мы, так сказать, только опробовали, обкатали, нашу «Милашку». Она работала превосходно!

- Она заменила Азу.

- Да, Аза... С Азой было покончено. «Милашка» крепко встала на ноги...

- Покончено?..

- В том смысле, что... Ну, ты понимаешь. Нам нужен был другой Иван. Петр или Мафусаил, мальчик, который бы рос и развивался не в течение двадцати лет, как все, а сразу, сейчас, в продолжение месяца или двух. Своей продолжительностью жизни мы ведь были весьма стеснены во времени. А каждому хотелось увидеть зрелые плоды своей деятельности, так сказать, отдаленные результаты. Это - годы, десятки лет. Ожидание здесь равносильно смерти. Мы устали ждать.

 

Глава 26

Мы разработали и применили композицию стимуляторов развития и роста, в состав которой входили препараты растительного и животного происхождения. Ведь главный закон молодости гласит: ты не стареешь, пока растешь! Среди них были маточное молочко, продукты пчеловодства, сперма кита и хрящ акулы, биокомпозит известного эстонца Урмаса Альтмери АУ-8 и гормон роста, вытяжка рога единорога и множество других стимуляторов роста, которые сейчас и не вспомнить.

- Это тебе не какие-то там американские пилюли бессмертия, - нахваливал Жора нашу композицию Алексу Анатолю, - белая, красная... Это - пилюли вечности! Продуманные, выверенные, вымученные, настоящие... Это ты понимаешь?

Алекс только кивал головой. Мы нашли даже человеческое мумие, приготовленное сто лет тому назад по специальному рецепту известным китайским ювенологом. Вот он. Recipe: «Взять рыжего пятнадцатилетнего розовощекого юношу, поместить его в глиняный сосуд, добавить чего-то там сколько необходимо, запаять и зарыть в известном месте... Использовать по прошествии ста лет». Мы взяли. Да, на нас висит теперь и этот грех. Но самым сильным, стимулирующим рост клона эффектом обладали липосомы, содержащие комбинацию генов восточной смоковницы, белого медведя и пчелиной матки. Да, вот такое удивительное сочетание, дающее непревзойденный тропный результат. Испытания этого препарата мы проводили, как принято, на бабочке-однодневке, на мышках, крысках, собаках и даже на обезьянах, и вот теперь потребовался клон из нашей коллекции. Мы просканировали имеющийся в мире материал по технологиям увеличения продолжительности жизни и не нашли ничего нового.

- Они тупо развивают тупиковое направление, - сказал Жора. - Какой совершеннейший застой мыслей!

- Мои друзья, - сказал на это Питер, - Мехмет Оз и Майкл Ройзен издали прекрасную книжку: «You. The owners...» «Ты. Инструкция по использованию».

- Вот эту? - спросил Жора, беря с полки и показывая названную книгу.

- Там все о том, что нужно делать и есть, чтобы долго жить.

- Прекрасный переплет! - сказал Жора.

Майкл предложил даже смесь поста. Я испытал ее на себе... И теперь нам не нужно ждать несколько поколений, чтобы видеть результаты своей работы.

- А сколько же нужно ждать?

- Месяца полтора, от силы - два.

- Надо же!

- Мы с ним вместе расписывали диеты для наших клеточек, - сказал Жора. - А что ты сейчас читаешь? Ты всегда с какой-нибудь книжкой.

Он кивнул на книгу, которая была у меня в руках.

- Донцова, - сказал я.

- Ты читаешь Донцову?

Он смотрел на меня так, словно я украл у него из стирки трусы. Я не понимал, что его так удивило, стоял молча, глядя ему в глаза с не меньшим любопытством. Затем спросил:

- А разве ты не читаешь Донцову, Маринину, Устинову, Дашкову? Разве тебе не интересны Пелевин, Незнанский, Головачев? Они ведь как никто...

Жора, как я уже говорил, книг почти не читал. Современное чтиво он обходил стороной.

- Отчего же, - сказал он, - бывает...

Он секунду подумал и сказал:

- Но не перечитываю.

Я знал его отношение к современным авторам. Я хотел еще раз услышать его суждение на этот счет.

- Перепевы, - сказал он. - Шуршание, шелест слов...

- Жор, ну, а Головачёв? Он интересен тем, что...

- Кто это?

- Василий! Он же наш...

- Ах, Васька! Ты читал его?

Я промолчал.

- Мне было интересно, я кое-что полистал...

- У него уже томов сорок... Если не пятьдесят.

Жора словно откусил от лимона.

- Можно, конечно, и почитать... пока сидишь на очке. Отрывай листик за листиком... Хватит надолго. Пойми, у тебя должно быть пять-семь книг, которые нужно время от времени перечитывать...

Я уже слышал это и хотел услышать еще раз. Я слушал.

- У тебя есть такие?

Я слушал.

- Ксенофонт, Сенека, Рабле, Монтень... Наверное, Жан Жак Руссо, Гете и Бальзак, наверняка, Чехов, может быть, Дюрренматт и Фриш, может быть, Моэм... И конечно, письма, их письма, письма Флобера, Ван Гога, Мериме, «Письма незнакомке», еще чьи-то там, Тургенев, Пушкин, Гоголь, Чехов, Толстой... Эпистола! Человек - в письмах. В «Исповедях» и дневниках... Августин, Руссо, Толстой, Набоков, да та же Анаис Нин или тот же Нагибин... И пожалуй, еще «Апологию Сократа». Да, пожалуй...

- Платона?! - почему-то радостно воскликнул я.

- Может быть, еще Ксенофонта, - сказал Жора, - не придав значения моей радости.

Он говорил об этом не первый раз, часто меняя местами Бальзака и Гете, Фриша и Дюрренматта, называя и Паскаля, и Сервантеса, и даже Бальтасара Грасиана, забывая Мериме и автора «Писем к незнакомке», перечень был, конечно, пошире, но не выходил за десятку. Но я точно знал, что он знал и Шекспира, и Карамзина, и Генри Миллера, и Лема... Князя Мышкина он не любил, а Воланд вызывал у него приступ ярости. Он не объяснил: почему? О Евангелиях он молчал. И я никогда не видел на его столе Библии.

- Этих же, - Жора снова кивнул на мою книжку, - никто никогда не будет перечитывать. Бабочки-однодневки...

Он секунду повременил и добавил:

- И уж тем более с карандашом в руке. Как думаешь?

- Почему? - спросил я.

Ему лень было даже открыть рот, чтобы ответить на мой вопрос. Я понял: сегодня для него я потерян.

- В твоем списке нет Джойса.

Я хотел хоть как-то ему отомстить.

- Да-да-да, - сказал он, - такая синяя, толстая, со смешными картинками... Импрессия этих книг должна соответствовать экспрессии твоих генов.

Из современников он читал только Зюськинда, перелистывал, я видел, «Алхимика» и Сарамаго, а о Викторе Ерофееве даже не слышал. Подборку книг о Христе (целая гора фолиантов!) он хранил в несгораемом сейфе. Но я никогда не видел в его руках Библии...

- Да, ты говорил.

 

Глава 27

С помощью нашего генератора мы создали биополе матки здоровой роженицы, поместили в него стволовые клетки и заставили их развиваться. Вскоре матка была готова, и к нашему удивлению рассеяла все наши подозрения насчет непредвиденных трудностей и опасений, которые мы ожидали встретить при ее использовании. Мы не один раз испытали матку на готовность принять яйцеклетку, и она проявила невиданную прыть - тот же час захватила ее складками искусственного эпителия, как спрут щупальцами, и готова была погрузить в стенку, как и все нормальные матки. Мы же, как и все первопроходцы, ожидали от нее всяких каверз и трудностей и не были готовы к такому естественному ходу событий - пришлось делать аборт. К нашей неимоверной радости матка по всем гомеостатическим показателям жила полноценной жизнью и ждала своего часа. По желанию мы могли эту жизнь регулировать - убыстрять, притормаживать, а если в том была необходимость - даже останавливать, погружать в состояние анабиоза, а затем по требованию обстоятельств - возвращать к жизни, воскрешать. Этого мы жаждали, и нам казалось, что так все и будет. Но нельзя сказать, что испытания матки прошли успешно. Мы вырастили in vitro не один орган, прежде чем двадцать седьмая или тридцать первая матка стала полноценно реагировать на донорские яйцеклетки, которыми мы, как кур пшеном, кормили ее каждый день, каждый день... Были, конечно, и разочарования, и огорчения, и падения духа. Мы сутками не выходили из лаборатории и в состоянии абсолютной депрессии пили пиво или что-нибудь и покрепче, только бы заглушить эту жуткую ежечасную муку постоянных неудач, следовавших одна за другой, как верблюды в пустыне. Однажды мы были просто убиты тем, что при всех, казалось бы, идеальных условиях, созданных нами для захвата зиготы, матка вообще отказалась ее узнавать, и выплюнула ее как выплевывают кусок яблока, в котором вдруг обнаружен червяк. По всем физиологическим показателям матка была возмущена до предела. Она просто свирепствовала и угрожала покончить жизнь полным распадом, если мы не перестанем подсовывать ей оплодотворенные яйцеклетки мулатки. В чем было дело? Мы сходили с ума от догадок и предположений.

- Я разворочу этот курятник, - неистовствовал Жора.

Этот выкидыш больно ударил по нашему самолюбию. Дело в том, что мы применили идеальную, по нашему убеждению, композицию стимуляторов развития и роста будущего плода, скрупулезно выверенную до мельчайших подробностей и подготовленную с использованием основ математического анализа и теории вероятности. Мы ожидали всенепременного и грандиозного успеха - ведь обогнать время еще никому не удавалось. Помню, во мне тогда каждая клетка жила ожиданием чуда, внутри меня все бежало, спешило, стремилось, летело, все гудело, звенело, бурлило, кипело... Ничто не могло остановить этот взрыв надежды. Вдруг - выкидыш. Я был убит наповал. А Жора осыпал матку самым сочным и убедительным матом. Я поражался густоте красок и разнообразию форм череды черных слов, дружными рядами вырывавшихся из его чувственного рта сквозь редут сцепленных в белой злобе зубов и теснившихся зычным эхом над нашими головами. Тогда я поймал себя на мысли, что, к своему удивлению, был с ним абсолютно солидарен. И все последующие наши попытки получить здоровый преждевременный плод так и не увенчались успехом. В чем дело? Мы ломали головы, гнули мозги. Пропал аппетит, нас нашла бессонница. В чем дело? Нас ждал целый новый звонкий мир, мир признания и неслыханных побед над природой. Мы пробрались в него, просочились, казалось, и прокрались через тернии и гранит неудач. Нам грезилось чудесное будущее всего человечества! Но это была лишь иллюзия - мы сидели по уши в ученом дерьме, в вонючем болоте поражений и неудач. Крах? Я бы не назвал это крахом, но страх его приближения сковал меня по рукам и ногам. Сейчас бы к нам Аню, подумалось мне. Она бы быстренько все расставила на свои места. Или Юру! Но все-таки лучше Аню.

Жаль, что Юля... Нет-нет... Юля - нет.

Почему предпочтение отдавалось Ане, я так и не смог ответить.

- А что Тина?..

- А что Тина?..

 

Глава 28

А Иван тем временем рос, набирая вес, радуясь жизни. Это был тот случай, когда первый блин не оказался комом. Но все последующие - сыпались комьями, как горох с горы. Я не рассказываю подробно об издержках нашего производства, они ведь неизбежны как в каждом великом деле. Замечу лишь, что наша «Милашка» была чересчур чувствительной. Ее биополе обнаруживало всякую фальшь и отвергало любые наши ухищрения. Находиться рядом с ней с мыслями о какой-либо выгоде - значило перечеркнуть получение желаемого результата. Она легко распознавала жадничание и фарисейство, тщеславие и крохоборство, и заставить ее рожать бездуховных болванчиков, сделать частью конвейера по производству мясных натоптышей было невозможно. Программа ее работы была настроена на возрождение высокой духовности и обмануть «Милашку» еще никому не удавалось. Это был пропускной пункт в Пирамиду.

- В Пирамиду? В ту, что ты рисовал на салфетке?

- В настоящую. Это было Иисусово «игольное ушко», сквозь которое мог просочиться только тот, чьи помыслы были наполнены теплом и светом. Возникли проблемы. Наши ребята нервничали: им не удавалось заставить «Милашку» работать по их указке. Сначала мы недоумевали, искали причины неудач в несовершенстве программы, в технических узлах и электронном обеспечении, пока не заметили одну закономерность. «Милашка» терпеть не могла Вита. Как только он появлялся в лаборатории, она не то, что барахлила, она просто шла вразнос и тотчас выключалась. Даже Жора обратил на это внимание.

- Вит, - сказал он, - почему «Милаха» тебя не любит?

- Вы ее ба-алуете, - сказал Вит, - всыпьте-ка ей по за-аднице.

Я понимал, что из этого ничего не выйдет. Менять программу было нельзя, и перестраивать восприимчивость «Милашки» к справедливости и добру, так сказать, отуплять ее к обыденной жизни, было бы верхом бессердечия и ханжества. Ведь всю жизнь мы тянулись к Свету!

- Вит, - сказал как-то Жора, - не подходи ты к ней близко, ладно? Надо проверить...

- Я вообще-то могу и уехать.

- Ты не обижайся, - сказал Жора, - но она тебя недолюбливает.

- Обижаться - это удел швейцаров и горничных, - отрезал Вит без единой запинки и заикинки.

- Вит, - сказал Жора, - ты очень умен, и мы все от этого страдаем.

- Стра-адание еще никому не вредило.

- Юль, - сказал Жора, улыбнувшись, - обними Вита.

- Пф!..

Как потом оказалось, наша «Милашка» легко распознавала духовный разлом между нами, всю недосказанность, которая всегда существует между партнерами в деле. Отсюда - выкидыши. Все наши усилия шли коту под хвост до тех пор, пока мы не выяснили причину. Потом, конечно, все образовалось.

- А Иван? Тот Первый? Что ж, он вырос?

- Умер. Вдруг. Внезапно. Внезапно вдруг умер... Кажется, от гриппа... Или от кори. Понимаешь, издержки технологии...

- Понимаю.

- А какие мы возлагали на него надежды!

- Я понимаю...

- И тогда мы отправились с Жорой в Техас.

- В Техас?

- И еще раз прошли весь Крестный путь Христа. Мы надеялись...

- Почему не Иерусалим?

- А вскоре и в Иерусалим.

 

Глава 29

А однажды мне снова приснился Юра, мы играли с ним в теннис, он выиграл сет и сказал:

- Ты бредешь в никуда.

Но он никогда не умел правильно держать ракетку! Я точно помню, что он легко выиграл этот сет и жаждал взять реванш. На протяжении всего последующего дня я пытался разгадать тайный смысл этой фразы. Никто из живущих на Земле не знает, куда он бредет. В стаде человеческой массы мы путешествуем жалкий промежуток времени и успеть понять, куда бредет каждая овца, чрезвычайно трудно. У меня еще не было пастуха, пастыря, который указал бы мой путь, вот я и брел, дыша в затылок другим, едва успевая различать свою колею, окунув усталый взгляд в придорожную пыль. А требовалось только лишь возвести глаза к Небу. Юрой была произнесена еще какая-то фраза, но толком я ее не расслышал и, проснувшись, тотчас забыл. Что-то там было о нас, прежних, дружных, увлеченных одним делом. Что? Я силился вспомнить, но в голову лезли какие-то жалкие мысли о дружбе, единстве, преданности, совести... Какая еще совесть?! Я не помнил за собой поступков, которые бы тревожили мою совесть и пока не терзался ее угрызениями. Хотя все мы грешны. Но где границы греха? Кто может их верно отметить, отмерить? Как сказано, я жаждал реванша. Потом они снились мне всей гурьбой, каждый день, каждую ночь: Юра, Шут, Стас, Тамара, Кирилл... А однажды даже Света Ильюшина! Со своим переметочным упырем.

- Каким упырем, - спрашивает Лена, - Переметчиком что ли? Кто он, этот ваш загадочный, как я понимаю, ублюдок?

Я не отвечаю.

- Чаще всех, - продолжаю я, - почему-то Жора, хотя он был совсем рядом. И ни разу не снился Лесик. Как-то Аня пришла и сказала:

- Рест, мы все еще ждем той минуты... Ты должен...

Кажется, она впервые сказала мне «ты». Потому что во сне?

Я вскочил, чтобы расцеловать ее, но была только ночь. Вдруг меня осенило: без моей команды, без моих ребят, с которыми я съел не один пуд научной соли, прошел Крым, Рим и медные трубы, одного взгляда которых мне было достаточно для верного выбора решений и которых я уже успел позабыть, да, я вынужден это признать, мне не обойтись. При чем тут все они? Я не знал ответа на этот вопрос, но теперь знал определенно, что нужно делать. Команда! Это великое слово в любом деле. Дух единства в каждой душе. Жорины ребята просто блестяще и безупречно делали свое дело, участвуя в решении поставленных задач, но каждый жил в своей скорлупе, как орех в мешке, у каждого были свои представления, и каждый тянул, как лебедь, рак и щука в свою сторону. Это было ясно и мы ничего с этим не могли поделать. Я пришел в чужой монастырь со своим уставом. Кто же будет все это терпеть?! До сих пор все было прекрасно и вдруг... Я всегда это знал, и все же надеялся обойтись без своих ребят, без Юры, Инны, Шута и Ксении... Без Тамары и Сони, без Ани Поздняковой и Анечки... Даже Ушков, с которого Чехов писал своего Беликова, стал для меня теперь близким и родным. Мне его недоставало, как недостает теплых варежек в зимнюю стужу. Когда я сейчас вспоминаю об этом, мне становится не по себе. И если бы не Юля... Да-да, Юля стала моей спасительницей. Это ей я обязан тем, что...

- Ты можешь, в конце концов, ответить мне на один единственный вопрос, - говорит Лена.

Я смотрю на неё удивлённо, молчу. Затем:

- Ну?

- Я тебя уже тысячный раз спрашиваю: как ты их различаешь этих своих Ань, Юль, Инн, Нат, Наташ, Сонь, Ксений, Тамар, Юль, Ань, Сонь, Сань?.. Потом ещё Женька и Дженнифер, Наоми, Джессика? Юя, Ия, Сяо Ли, Лина... Пенелопа, Оливия... Как?

Ну, привет! Как, как!..

- А разве их можно перепутать?

- Они для меня все как япошки...

- Лен, что ты, что ты! Они все... они же... Ну, как же?!

Я думаю.

- Различаю, - говорю я потом, - а как же! По цвету глаз и волос, по цвету кожи, по вкусу губ, по длине ног, по 90Ч60Ч90, по... запаху, по... ну как же!.. По именам! Их же нельзя перепутать! Это как красное и черное, как синее и холодное...

- Как синее и холодное?

- Ну, да! Как... радуга и горбатый...

- Не бывает горбатых радуг, - говорит Лена.

- Не бывает, - соглашаюсь я. - Разве что у...

- Не бывает, - настаивает Лена.

Ну как же! Я сам видел... Тинка вот выгорбила...

- Поражаюсь тебе, - говорит Лена. - Ты что же, и правда, помнишь здесь всех и каждого? По именам, по?..

- Лен! Ну, а как же! Я помню не только их имена и запахи, и глаза, и... Я знаю их погеномно!

- Как это?

- Они же все у меня в банке!

У Лены глаза выпадают на ниточках.

- Рест, ну ты скажешь! Ты ещё выдумай, что у них...

Я повторяю для уверенности.

- Я повторяю ещё раз, - говорю я, - для тебя ещё раз: они все у меня в банке генов. И как ты можешь догадаться, чтобы они все там оказались, мне пришлось хорошо потрудиться. Над каждой, понимаешь - над каждой! Над каждой их клеточкой, понимаешь?! Такое - не забывается! Это ты можешь понять? Это все равно, что...

- Теперь понимаю.

- Это - как...

- Да ясно мне, ясно...

- Как досье на каждого. Они все у меня как на ладошке. Я их, что называется, просто пытал! Изучил до йоточки! До кончика ноготков, понимаешь?

- Так бы и сказал. Гестаповец!

- Издержки производства. А как иначе? Я просто влез, вонзился в каждую душу! «Всем сердцем прорастая в них»!

- Да уж... Всем сердцем...

Лена, кажется, удовлетворена.

Я, как сказано, никогда не терзался угрызениями совести, и вдруг почувствовал себя виноватым. В чем? Односложно ответить на вопрос я не мог, но не мог уже и работать. Это была пустая трата времени. Я сказал об этом Жоре.

- Не выдумывай. Нет незаменимых людей.

- Помнишь, у нас был Юра Черненко?..

- Юрка? Как же, как же! Конечно, помню! Где он сейчас?..

Если бы я мог это знать.

- А Тина, ваша Тина могла бы помочь вам? - спрашивает Лена.

Если бы я мог знать!

А Пирамида тем временем потихоньку складывалась в моей голове. Камень на камень, кирпич на кирпич... На прочный фундамент генофонда планеты крепкими и стройными, упорядоченными рядами укладывались тяжеленные глыбы раздумий и добытых научных фактов. Представление... Умозрительная модель. Как потом оказалось, Пирамиду в своей голове строил и Жора. Вскоре мы начали их сравнивать и примерять друг к дружке. Притирать, совмещать, склеивать. Так и рос день за днем наш Храм жизни. Час за часом...

Что же касается власти - тут, конечно, мы спорили. До хрипоты. Жора видел лидера этаким Александром или Цезарем, или Наполеоном, что было, в общем-то очевидно; мне же был ближе Христос. Его власть мне казалась непререкаемой и непревзойденной, власть совершенства. Потом мы пришли все-таки к консенсусу, но что было толку?

А однажды мне такое приснилось: наша Пирамида в лесах! В строительных лесах... И на них людей - как муравьев в муравейнике, видимо-невидимо, видимо-невидимо... Каждый занят своим важным неотложным делом, каждый спешит... Медленно. Со знанием дела. Строится Пирамида, растет, уже высится...

Но вот кто-то сорвался с лесов... С криком!..

Я и проснулся.

- «Приветик! - сказала тебе Тина, - Чё орёшь-то?... Твой кофеёк...» - предположила Лена.

- Если бы...

 

Глава 1

Через месяц очередных неудач я снова напомнил Жоре о своих ребятах. Сначала он отмахивался от моих слов и просто молчал. Мне казалось, как-то упорно и даже ожесточенно.

- Слушай, - сказал он, - брось цепляться за прошлое. Прошлое - прошло! Так и отпусти его с богом. Дай ему волю. От этого выиграешь не только ты, но и твоя душа.

Я не уступал, ходил вокруг да около, говорил, что без них мы вылетим в трубу, я даже просил его, наконец, настаивал.

- Ты пойми, - твердил я, - мы не можем, не имеем права терять больше ни единого дня, ни часа!

- Представь, что кого-то из них нет в живых, что тогда?

От этих слов у меня потемнело в глазах. Я не знал, что ответить, и настаивал на своем.

- Ищи, - обреченно бросил Жора, щелкая ногтем указательного пальца правой руки по бусинке четок, - где ты сейчас их найдешь? Ты, кстати, Тину нашёл? Займись-ка ты лучше ею - толку будет больше.

Жора прекрасно понимал, что так дальше продолжаться не может. Что если я прав, что если в этом все дело? В чем же, собственно, в чем? Мы не могли найти точного ответа на этот вопрос. А меня словно ветром несло на поиски бывших моих сослуживцев. Так бывает, устоять невозможно.

Почему толку от Тины будет больше, Жора не пояснил. Да я и сам не мог взять в толк Тинино превосходство! И сколько бы я не старался найти это превосходство, для меня было ясно - это бессмысленное занятие. В те дни Тина была не только не прочитанной книгой, но тайной за семью печатями.

«А вообще я держу корчму на границе миров!».

Я не знаю, из каких миров эта фраза пришла мне в голову, но твёрдо уверен в том, что это Тина посылает мне знак - телепатирует своими мирами! Я точно знаю, что не вычитал её в том томике стихов, я услышал её. И ещё этот тон! Чертовщина какая-то, мистика, чистая мистика! Какая корчма, какие границы?! Я гнул и гнул свой мозг: кто ты, Ти?! Где границы твоих миров? Я тогда ещё не знал, что у неё нет и не может быть никаких границ! И эта её безграничность стоила мне в скором времени дорого и дорогого!

- Что так? - спрашивает Лена.

- Этого нельзя было избежать.

- Ты просто Булгакова обчитался, - говорит Лена.

- Да какой там! Ты же знаешь, я терпеть его не могу! Все эти говорящие коты с Воландами и Азазеллами, эти Каиафы с Понтиями и Пилатами, эти голые летающие на метлах и орущие что есть мочи ущербные Маргариты... «Рукописи не горят!». Да мало ли что там не горит и не тонет!

Безусловно, Тину мы не сбрасывали со счетов, но начать поиски, считал я, надо было с моих Ань, Юр, Васьки Тамарова, Славика Ушкова, Лесика и Стаса, и...

Да, с тех, с кем притёрся.

И для меня очень важно было получить Жорино согласие.

Понадобилось немало времени и еще больше настойчивости и аргументов, чтобы побудить его к этому, и он не устоял перед моим напором. Это «Ищи» для меня прозвучало как приказ. Я тут же отказался от продолжения всех попыток заставить нашу матку забеременеть и родить очередного уродца. Я вдруг ясно осознал: без своих ребят я - никто. Жору очень позабавило мое заявление о том, что у меня больше нет желания просто сидеть и тупо ждать, когда бог смилостивится и пошлет нам удачу.

- Милый мой, - сказал он, - засунь свои желания себе в задницу. Ты уже давно вырос из тех штанишек, где желания легко сбываются. А умение ждать - это искусство. Дожидаются - редкие. Моли своего бога и он даст.

Он удивлялся моему настроению, но вскоре смирился.

- Но, может быть, ты и прав. Хочешь - ищи...

Но это «ищи» звучало вяло, несмело и неуверенно. Меня раздражало его безразличие.

- Мы бы с ними в два счета...

- Я же сказал тебе русским языком, - буркнул Жора, - ищи! Иди и ищи! Сколько влезет!..

- Русским?

- Русским!

Мне этого было достаточно.

- А ты знаешь язык Эзопа?- мирно спросил я.

- Как ты сказал, язык и... что?

- Э!- сказал я, - Язык Э-зопа!..

Наконец мы рассмеялись.

«А вообще я держу корчму на границе миров!».

Мечтой было стать нарушителем этих границ этих миров.

 

Глава 2

Вдруг пропал Вит. Как в воду канул. Какое-то время мы ждали, что он внезапно появится, как это было всегда, но шло время, и он не появлялся. И когда Жора произнес свое сакраментальное «определенно», прибавив, «умотал на родину», стало ясно, что Вит уехал в Израиль. А куда он мог еще деться? Он давно об этом мечтал.

- Для счастья, - твердил он Жоре, - нужны каких-то там пять миллионов. Это факт проверенный учеными. А сколько ты здесь получаешь?..

Жора смеялся:

- Целый мешок!

- Вот-вот... В мире есть места, где деньги валяются под ногами... И с нашими технологиями мы давно бы...

- Да мотай ты в свой Израиль!

Виту нужно было заручиться Жориной поддержкой:

- Я все ра-азузнаю, на-аведу мосты и...

- Я готов, - сказал Жора.

Вскоре Вит позвонил.

- Вы не представляете, какие здесь возможности!

- Мы выезжаем, - сказал Жора.

Он шутил. Мы понимали, что все то, что было в наших головах и руках было здорово и стоило больших денег, но было так еще зелено и сыро, что выставлять его на суд света пока было рано.

- Здесь мы...

- Сколько ты мне будешь платить? - спросил Жора.

Вит еще долго, заикаясь, рассказывал о преимуществах капитализма, затем, словно разуверившись в том, что ему удастся Жору уговорить, обреченно произнес:

- Жор, без тебя я там никому не нужен. С тобой же мы...

- О'key, - успокоил его Жора, - узнавай. Но только посмей платить мне меньше своих пяти миллионов.

- В ме-есяц, - обрадовался Вит.

- В день, - сказал Жора и положил трубку.

Он посмотрел на меня:

- Едем в Израиль?

Я притворился, что не расслышал. Я не думал, что Жора мог серьезно отнестись к предложению Вита.

- Ты оглох, я спросил!

Жора ждал ответа. Я медлил.

- Ты серьезно? - затем спросил я.

- Серьезнее некуда.

- Я должен сначала поду...

- Тут и думать нечего, - прервал меня Жора.

- Да хоть к черту на кулички, - сказал я, - но прежде надо найти моих.

Жора расхохотался:

- Ну, ты и зануда! Тинку, найди мне Тинку! А потом ищи кого хочешь!

Опять?! Опять эта Тинка выперлась мне больным зубом! Я чуть было не послал Жору с его Тинкой куда-подальше! Но, удивительное дело, - как только её имя всплывало в разговоре, меня, я заметил, уже не трясло. Я уговаривал себя не бояться её и...

- Ты её боялся? - спрашивает Лена.

- Ну, не то чтобы она вызывала какой-то там страх, нет... Но чувство не формулируемой словами густой вязкой неопределённости, какого-то озноба с оскоминой... Зуд... Хотелось ожечь себя струёй огнемёта... Это чувство не покидало меня ни днём ни ночью. И вот что ещё поразительно: сверлила мозг какая-нибудь строка: «...и я человек стержня, пронизывающего пирог мироустройства...». Какого стержня, какого мироустройства? И при чём тут какие-то пироги? Хоть и с абрикосовым вареньем! И какое отношение к этому мироустройству имеет Тина?

Я просто дурью дурел!

- И что, что в конце концов оказалось? - спрашивает Лена.

- Оказалось... Как раз-таки и оказалось... Ходят же ещё по земле всякие там барабашки и вурдалаки...

- И ты в них веришь?

- Верую...

Да пропади она пропадом, ваша Тина!

 

Глава 3

Наши клеточки! Разве мы могли о них забыть? Под грузом навалившихся перестроечных проблем мы не забывали, мы, конечно же, помнили о них, но ничем не выдавали этой священной памяти.

Шел, по-моему, 91 год. Как можно забыть о том, что связано с твоим предназначением на земле?! В том, что раскрытие механизмов продления жизни человека, создание эликсира вечной жизни и достижение его бессмертия было смыслом нашей жизни, теперь у нас не было ни малейшего сомнения. Мы просто ждали своего часа, веря в свое дело и не теряя при этом ни минуты для достижения своей по-настоящему достойной и великой цели. И вера наша по-прежнему питала наш дух. Разумеется, клетки были всегда с нами, мы как могли их кормили, поили, они были сыты и радостны, делились и множились, росли... Брежнев жил рядом со сколопендрой, а Ленин соседствовал с дикторшей ЦТ. На всякий случай мы пополнили свою коллекцию выдающихся личностей клетками волосяной луковицы с почти лысой головы Орби. Мало ли... Но у нас не было и в мыслях его клонировать, хотя он и стал Нобелевским лауреатом премии мира... Это, конечно, всевселенский конфуз! Какая там премия?! Какого мира?! Этот недоумок развязал такую войну миров, что похлеще, чем у Герберта Уэллса.

- Он развязал нам руки, - вступилась Лена за Горбачева.

- И завязал, запудрил глаза. И души опустошил... Выел! Этот его великовозрастный ползучий инфантилизм обставил самого Терминатора. Так разрушить полмира мог только полный невежда и недоумок.

- Может быть, может быть, - говорит Лена, - в отличие от Наполеона, однажды сказавшего про себя «Я не добр, но надежен», этот, пожалуй, чересчур добр и совсем ненадежен. Нет. Совсем безнадежен.

- Да он Наполеону и в подметки-то не очень годится! Разве что...

- Что?

- Какое-то время мы вообще не показывались в лаборатории. Я наслаждался тем, что не надо было никуда спешить. Мы вдруг заметили, что пришла весна, помню, снег долго лежал в лесу под деревьями, а на улицах Москвы уже брызнули первые почки. Мы ничего не делали, и это бездействие угнетало нас сильнее, чем наши неудачи. Честно сказать - я опасался куда-либо звонить, чтобы в ответ не услышать грустное «нет». И не торопился искать своих. Тину - просто забыли... Жора тоже не торопил, мы выжидали. Ситуация должна была как-то разрешиться, мы это понимали. Прошли праздники...

- Мы просто теряем время, - как-то сказал я Жоре, чем вызвал его удивление.

- Разве ты до сих пор?!

Он недоумевал.

- Я плачу тебе бешеные деньги, а ты...

Это была шутка, но и укор.

- Ищи же!- сказал он еще раз, и теперь это прозвучало для меня, как приказ!

Мы решили искать. Но кого в первую очередь - Юру, Ию или Тамару, или Ваську Тамарова, или Альку Дубницкого?.. Может быть, все-таки Ушкова? Он как раз... Стас! Ага, Стас! Начнем с него! Тину? С чего бы вдруг Тину? Никто даже не произнёс её имени! Даже Жора!

Как-то вечером, роясь в сумке, я наткнулся на свою записную книжку, в которую уже много лет не заглядывал. Круг людей, с которыми мне приходилось работать, был очень узок, их имена я хорошо знал и телефоны их помнил наизусть. Я стал ее листать, я решил: пора.

- Мне отвечали незнакомые, чужие голоса. Вдруг я услышал знакомое до боли:

- Я слушаю?..

Это была Людочка, Лю!

- Кто такая Людочка? - спрашивает Лена, - ты о ней ни разу не упоминал.

- Привет, - сказал я, но она меня не узнала.

И я не признался: зачем мне сегодня Лю? Можно было порасспросить обо всем, разузнать тамошние новости, я не стал. Я узнавал и другие знакомые нотки, но у меня не было желания напоминать о себе. Нет, все ушло безвозвратно. Зачем?

- Что «все»? - спрашивает Лена.

- Ты бы чайку заварила, - говорю я.

Я звонил и звонил. Я знал, кого я искал. Нет, не Тину! Две недели плотных поисков привели меня в Киев. Только через несколько дней мне удалось напасть на след Ани. Удача обрушилась на меня поздним вечером. Это была ее тетя.

- Алло, слушаю.

В двух словах я рассказал, кто я есть, и как мог объяснил, зачем мне нужна Аня.

- Ой... нет!

И через секунду в уши мне полилась музыка гнева:

- Она бросила вашу науку к чертям собачьим, не трогайте вы ее больше, и ваша наука ей не нужна, и все вы, вместе взятые ...

Трубка умолкла, затем прошипела:

- И не трогайте вы ее, у нее все в порядке.

- Как ее найти?- спросил я.

Раздались короткие гудки. Я звонил до полуночи - тщетно. Я понимал, что тетка - родная кровь - никого не подпустит к своей племяннице, никого из жуткого советского прошлого, кто бы мог ей снова испортить спокойную жизнь. Почему мой выбор пал на Аню, я не мог себе объяснить. Мне было достаточно слышать тон голоса Аниной тетки и тех ничего не значащих двух-трех фраз, которыми она защищала Аню от моего желания встретиться с ней.

- Утром я позвонил ровно в шесть.

- Это я, - сказал я, - Рест.

- Слушайте...

Я не слушал.

- Рано или поздно я найду ее, так зачем же?..

В трубке снова запиликали короткие гудки.

В Киев я прилетел на следующее утро первым рейсом, и сразу же приступил к поискам дома Аниной тетки. А уже через час-полтора бродил в скверике у ее подъезда. Было около десяти и надеяться, что мне тут же повезет с нею встретиться, было бы просто смешно. Я отправился бродить по городу, в котором не был тысячу лет, наслаждаясь памятью тех далеких дней, когда я жил здесь в гостиницах, приезжая в город по разным делам. Здесь не было ни фонтанов, ни электронных часов, а вон там было кафе, где я всегда завтракал, а на той стороне стояли огромные каштаны, которые теперь заменены кленами, липами... Многое изменилось в облике Киева, изменился и я. Я смотрел другими глазами на все эти перемены и эти перемены меня не радовали. Я пообедал в кафе, посидел на скамеечке, любуясь видами Днепра, прошелся мимо чугунного крестителя Руси и направился к дому, где жила Анина тетка.

Было тепло и солнечно, я был уверен, что добьюсь своего, и эта мысль меня веселила. Мне казалось, что моя затея собрать снова моих ребят является единственно верным решением. Как? Я не знал ответа на этот вопрос. Где они, что с ними, захотят ли они слушать меня? Это казалось невероятным, тем не менее, вожжа воссоединения уже попала под хвост. Чем бы они ни занимались, думал я, как бы жизнь ни изменила их взгляды, они всегда помнят те дни, когда мы вместе жили единой семьей. Я надеялся, нет, я был в этом уверен! Да, мы были полны юношеского задора и верили в дело, которому служили не ради живота, но ради реализации той высокой идеи, что, возможно, изменит мир. Я верил, что в них еще жив дух вечного поиска истины, он только покрыт налетом повседневности и сиюминутных забот, и стоит лишь смахнуть пыль рутинных мытарств... Меня бросало в дрожь от мысли, что все то, чем я занят, может свести меня с ума. Как же, как я их соберу? И ещё эта Тина... Без всяких там церемоний и правил светского этикета она ворвалась в мою жизнь своими строчками... «Да, у меня миссия, если хочешь...

И Те, кто меня послал стоят на страже человечества.

И я действительно считаю тебя тем, кто чуть-чуть продвинулся в понимании...

И мне стать тобой так же просто, как пройти сквозь тебя...

И поднять с колен или ранить...

Навсегда...».

Это - как расшифровать каракули на каком-нибудь осколке горшка, принадлежавшего Нефертити! Какая миссия? И кто эти «Те» (почему я произношу это «Те» с большой буквы?), кто тебя послал? Я бы всех их послал куда-нибудь в сторону, в страну неведомых зверей...

Стоят на страже... Хэх!.. Хорошо сказано! И я тут у них... Продвинутый! Подвинутый - это да!.. И что это ещё за угроза пройти сквозь меня... ранить?..

- И не на коленях я перед ними!.. На прямых крепких ногах!

- Вижу, вижу, - говорит Лена, - присядь, ладно... Ты крепко стоишь на ногах! Сядь!..

- Хоть ты это видишь!..

Когда я рассказал об этом Жоре... намёками... он внимательно посмотрел на меня, почесал за ухом.

- Ты дуреешь, малыш, - сказал он, - ты что такое несёшь? Хочешь - съездим куда-нибудь?... Тебе надо...

- Перестань...

- Я же вижу.

- Проехали, - сказал я, - и забыли. Оставим Тину на закуску.

- Ну, хочешь - езжай в свой Тибет! Залезь на Кайлас... Пронырни в свою Шамбалу! Хочешь?

Но я уже закусил удила. Тибет подождёт! И да поможет мне Бог, решил я.

К пяти вечера я вернулся к заветному дому, уселся на скамеечку, и в каждой женщине, входившей в подъезд, пытался угадать хозяйку тридцать седьмой квартиры. Я опасался, что, когда стемнеет, она просто не впустит меня к себе, поэтому поднялся на этаж выше и стоял на лестничной клетке в ожидании хозяйки. Когда, наконец, она вышла из лифта, подошла к двери и вставила ключ в замочную скважину, я вихрем скатился по лестнице вниз. В ее глазах стоял ужас, но дверь была уже открыта, и я тихонько плечом стал заталкивать ее в квартиру. Испуг был настолько сильным, что она просто онемела и не оказала никакого сопротивления. У нее подкосились ноги, и мне пришлось ее поддержать.

- Я вчера звонил вам из Москвы.

Я произнес эти слова тихим спокойным голосом, надеясь, что они приведут ее в чувство. Нет. Она висела всем своим безвольным обмякшим весом, как мешок с сахаром. Мне никогда не приходилось держать женщину на руках в таком состоянии. Нужно было двигаться вперед, только вперед, и мы стали продираться сквозь все пороги, сквозь цепляющиеся за куртку дверные косяки, сквозь множество неудобств, созданных спайкой наших одежд и громоздких тел. При каждом усилии, которое я предпринимал для преодоления этих препятствий, я произносил какую-нибудь тихую фразу, чтобы спокойствием своего голоса успокоить и ее, и в конце концов заставить поверить, что не происходит ничего такого, что могло бы угрожать ее жизни. Я ведь не вор, не насильник, не какой-то там наркоман или уголовник. Мне и нужно-то всего ничего...

- ...и зовут меня Рест. Значит - «покой». Вам Аня рассказывала обо мне?

Мы еще стояли в обнимку, но уже в прихожей, я прислонил ее к стене, а сам вернулся к двери, выдернул ключ из замочной скважины и прихлопнул дверь. Замок разухабисто щелкнул, свидетельствуя о том, что он крепко стоит на страже нашего уединения.

- Аня вам обо мне рассказывала? - спросил я еще раз, нащупал на стене выключатель и, когда свет залил прихожую, заглянул ей в глаза.

Она кивнула. Это значило, что она пришла в себя, и я дружелюбным жестом руки предложил ей пройти в комнату. Видимо, свет и моя улыбка, и тон, с которым я к ней обращался, развеяли в ее душе все подозрения насчет моих разбойничьих планов, она преодолела испуг и произнесла:

- Я не скажу вам ни слова.

К этому я был готов, и для такого случая у меня уже был заготовлена фраза:

- Ей угрожает опасность, она даже не подозревает, что ее ждет в ближайшее время.

Мы вошли в гостиную и, не снимая верхних одежд, стояли друг перед другом, враги, с опаской взирая в глаза друг другу, выискивая во взглядах каждого тропинки мирного сосуществования или вражды. Убедившись в том, что я не причиню ей вреда, она взяла тон не только хозяйки квартиры, но и хозяйки положения и даже попыталась выставить меня вон.

- Я сейчас позвоню в милицию, и на этом все кончится.

В ее голосе появились нотки уверенности, и мне ничего не оставалось, как в подробностях расписать жуткую картину расправы над Аней каких-то мафиози, с которыми вот уже много лет подряд Аня сотрудничает.

Я называл имена и улицы Парижа, килограммы гашиша сыпались из моих уст, как песок из ковша, шелестели тысячи франков и долларов, лились реки алкоголя и спермы. Чего только не придумаешь ради достижения цели! Я понятия не имел, откуда в моей голове вдруг вызрели эти жуткие факты. Чем дольше я говорил, тем больше в моих словах было правдоподобных подробностей, которым невозможно было не верить. Я поражался собственным выдумкам, искренне веря и сам во все сказанное.

- И сейчас ее жизнь в ваших руках. Вы ведь не можете не знать, чем живет сейчас этот мир: нефть, газ, оружие, наркотики... От этого никуда не скроешься, живя не только в Париже, но и в самом заброшенном и утлом городишке. Мы все теперь, Наталья Сергеевна, замешаны в этом дерьме.

Последнюю фразу я произнес для убедительности и, возможно, она и произвела на нее (я, как Шерлок Холмс, узнал ее имя и отчество из поздравительной открытки, случайно попавшейся мне на глаза) такое сильное впечатление. На удивленный немой вопрос, возникший в ее серых округлившихся глазах, я ответил устойчивым взглядом и глубокомысленным молчанием, мол, знай наших, мы обо всем хорошо осведомлены. Прошло несколько напряженных минут, мы обменялись еще парой ничего не значащих фраз, наконец, она предложила:

- Хотите чаю?

Вопрос был задан, как свидетельство полной капитуляции, и мне ничего не оставалось, как снять куртку и следовать за хозяйкой в ванную, чтобы вымыть руки. Через час мы уже дружно болтали, попивая чай с абрикосовым вареньем, и она даже порывалась позвонить Ане, хотя была убеждена, что в такое время поймать ее будет трудно.

- Она не берет трубку, а ловить ее нужно с часу до двух, днем. Семь звонков в тринадцать пятнадцать или в тринадцать сорок пять. Это наше условное время. Кроме выходных дней. Я звонила ей буквально вчера, после вашего звонка, но не поймала. А сегодня не получилось...

- Извини, - говорит Лена, - чайник закипел. Тебе сколько сахара?

- Как всегда.

О какой-то там Тине - ни слова. Хм! Ти, да с чего ты взяла, что я стою перед тобой на коленях?! Хэх!.. Ну, мать, ты и даёшь...

 

Глава 4

В тот же день, поздно ночью я вернулся в Москву. Когда я рассказал Жоре о своих успехах, он только пожал плечами.

- Ты едешь в Париж?- спросил он, листая какой-то красивый журнал.

- Завтра же.

Он отложил журнал в сторону, посмотрел на меня, думая о чем-то своем и сказал:

- Я с тобой.

- Правда?- искренне обрадовался я.

- Я с вами? - спросила Юля.

Жора только поморщился.

- Там мы точно Тинку найдём! - уверенно произнёс он, когда Юля ушла.

- Откуда такая уверенность? - спросил я.

- А где же ей быть?

Если он настроен лететь со мной в Париж, значит он согласился с моими доводами о необходимости поиска Ани и Юры, и Шута... Или он, в самом деле, рассчитывал найти Тину? Не знаю, не знаю. Искать! Вот ведь что важно! Да, другого пути нет. Это еще раз утвердило меня во мнении, что только наш коллективный разум способен сдвинуть нас с мертвой точки. Я просто забыл, что всегда так думал, я это знал наверное, у меня просто голова была забита другим, а теперь и Жора был на моей стороне. В конце концов, у нас не было никаких оснований не доверять нашей интуиции.

- Да, - сказал Жора, - правда.

И улыбнулся своей роскошной улыбкой.

Я рассказывал ему о Париже: Сена, Елисейские поля, Эйфелева башня, Жанна д'Арк, Нострадамус, Наполеон, Жорж Санд, Бальзак, Лувр, Гоген, Генри Миллер, наконец, Жан Батист Гренуй...

- Вот-вот, - сказал Жора, - и твоя Тина там! Где же ей ещё быть?

- Слушай, - возмущался я, - ты мне своей Тиной...

- Твоей! Это ты за ней увязался!

- Но ты же мне все уши прожужжал: ищи Тинку, ищи Тинку...

- Так и ищи! Нечего скулить!

Я и заткнулся.

- А что, твоя Эйфелёвая башня, - ёрничал Жора, - еще не упала? Ей давно пора уже в Пизу, к своей кривоногой сестренке.

- Стоит, - сказал я, - стоит как... как... Как твой карандаш!

- Ты рассказываешь о Париже так, словно... Ты был там хоть раз?

- Я и сейчас там, - сказал я.

Это была правда! Казалось, что утро никогда не наступит. Было около трех часов ночи, когда мы улеглись, наконец, спать. Жора еще дымил сигаретой, время от времени озаряя малиновым светом лабораторные стены и потолок, а я лежал с открытыми глазами и представлял себе нашу встречу с Аней. У меня не было полной уверенности, что наш приезд ее обрадует, и все же я надеялся на ее помощь. Без ее рук, ее тонких пальчиков, без ее чутья и материнской заботы о наших клеточках, у нас ничего не выйдет, решил я, и с этой мыслью закрыл глаза.

- К ней нужно дозвониться, - сказал Жора, - обязательно дозвониться, чтобы не насмешить людей. Ты уверен, что тетка не подсунула тебе липовый телефон?

У меня этой уверенности не было, но я загорелся предстоящей встречей с Аней, и меня уже трудно было остановить. Даже если мы не найдем Аню, поездка будет оправдана только тем, что мы побывали в Париже. Вот какую роскошь я хотел себе позволить! Итак, завтра Париж! Вот единственная мысль, которая перечеркнула все мои тревоги и хлопоты!

- Хорошо, - сказал я, - завтра дозвонимся.

- Сегодня, - сказал Жора, и слышно было, как он повернулся на бок.

А я долго не мог уснуть... Встал и вышел во двор... Было уже раннее весеннее утро. Мы брели со Стасом по какой-то тропе... Да, весна радостно-залихватски расточала свои весенние прелести, звенел в вышине жаворонок, помню, зеленое бескрайнее... то ли степь, то ли луг... Солнце уже вовсю сияло в зените, мы брели с Юрой по какой-то веселой тропинке...

- Со Стасом! - говорит Лена.

- Или с Юрой... не помню уже... задрав штанины по росистой траве, помню, стрекотали цикады или кузнечики, парами летали и стрекозы, и бабочки, белые-белые бабочки, парами, кувыркались в воздухе, как... знаешь, как какие-то клубочки, резвые такие в своём беспорядочном и, пожалуй, бессмысленном кувыркании... мы брели, задрав штанины и головы, и головы... по росистой траве... глядя в небо, в звенящее безмерно высокое небо, где так же как мотыльки серебрились два самолёта, сверкая крыльями и резвясь, то разлетаясь в разные стороны, то слетаясь... почти касаясь друг друга в нежной надежде слиться в одно... то снова разлетаясь и тотчас устремляясь друг к дружке, словно боясь потерять... Потеряться... И вокруг нас уже было море людей, и все, задрав головы и затаив дыхание, и распоров огромные любопытные рты, следили за этой влюблённой сверкающей парой, то разлетающейся, то вдруг резко бросающейся в свои радостные объятия, едва-едва не касаясь друг друга... чтобы не потерять...

- И?..

- И тишина была... такая, что слышно было, как растёт трава... Вся в росе... И как не дышат эти стомиллионные рты, следя за полётом...

- И?..

- И вот они стали, кружась, крутить свои мёртвые петли... Это было зрелище... Это был праздник... парад петель... то два серебристых кольца, то опять восьмерка... эти восьмёрки были точны и безупречны, игривы и жизнерадостны... И бесконечны, и бесконечны... Это была любовная игра птиц... лебедей... или голубей... или двух соколят...

Парад пар!

- Ясно... дальше...

- И вот кто-то не рассчитал... Или не смог удержаться... Вспышка была так ярка, что на мгновение все ослепли... Это - как тысячи солнц!.. Разом... Нет-нет, тишина не была разрушена - только слепящий свет... И вся голубизна неба просто вызолотилась... Потом позолота спала... Дымящиеся обломки падали нам на головы... Где-то падали совсем рядом... Теперь рты людей были искажены криком, немым криком, который никого не оглушал. Это и был тот тысячеголовый «Крик» Мунка, тысячеротый крик онемевшей толпы... И, конечно, глаза... Таких глаз я в жизни не видел!..

Когда небо перестало падать на наши головы, мы все и ринулись туда... Надо было пройти сквозь какие-то узкие ворота, которые не могли пропустить всех сразу... мы лезли через какие-то плетни и заборы... и потом подошли...

Он лежал как фараон в саркофаге... всё тело было погребено в дымящихся обломках, шлем на голове, очки на шлеме... Какая-то женщина освобождала тело от обломков... лицо его было спокойно и чисто... высокий лоб, красивый нос, волевой подбородок... сочные страстные, но немые без крови губы... Я видел, как они ещё жили, как пытались что-то сказать... но не успели... Я видел, как жизнь уже не жила в них, медленно покидая, заставляя их неметь и оставляя даже без шевеления, остужая их и обескровливая, вытекая из них гробовой тишиной и беря их какой-то восковостью и синюшностью, превращая их в... не превращая ... заплетая едва теплившуюся в них усмешку в тугой крепкий вечный теперь уже узел. Надо бы снять с него маску, вдруг подумал я, и вдруг дрогнули его веки, и медленно-медленно открылись глаза... Они не издали ни звука, ничего не сказали, ничего нельзя было прочесть в этом взгляде... Они лишь какое-то мгновение смотрели в высокое небо, что-то ища там, и тотчас взгляд этот потух... И веки не закрылись...

Я посмотрел на женщину, освобождавшую его от обломков, она смотрела на его лицо, не шевелясь...

Это была не Тина...

- Это тебе приснилось, - говорит Лена.

«Играйте-играйте, да не заигрывайтесь» - сказала не Тина.

Это был знак?

Она закрыла ему уже слепые навеки глаза.

А где была Тина?

«Я не видела его мёртвым» - послышалось мне.

 

Глава 5

Каштаны Парижа ничем не отличаются от каштанов Киева. Ничем. Даже язык, на котором они шепчут тебе приветные слова, точно такой же, хотя вокруг звучит французский прононс и впечатление такое, будто даже голуби на Рояль де Палас воркуют по-французски. Мы с Жорой уже третий день жили близ виллы Боргезе, той самой виллы, где полвека тому назад Генри Миллер приветствовал своих героев «Тропика рака» потоками спермы из своего железобетонного фаллоса. Мы совершили паломничество в этот праздник, который, как ты понимаешь, всегда с тобой... Аню мы нашли сразу.

- Ань, привет, это я, - сказал я по-русски, как только в трубке раздался ее голос.

- Привет, - сказала она и умолкла, видимо, вспоминая мой голос.

Чем я мог ей помочь? Разве что этим:

- В баню с нами идем?

Трубка какое-то время молчала, затем коротко запиликала. Я набрал номер еще раз.

- Привет, - повторила она и тут же спросила:

- Я тебя знаю? Ты кто?..

- Рест.

Трубка молчала.

- Алло, - сказал я, - это я, правда.

Затем произнес на чистом французском:

- Я здесь, в Париже, я совсем рядом. Это тоже правда.

Встреча была назначена на шесть вечера. Мы были безумно и искренне рады снова видеть друг друга. Я ее сразу узнал. Эти широко открытые на мир, огромные, синие, как море, сияющие радостью встречи глаза...

- Я не верю своим глазам, - сказала она, - как ты меня нашел?!

Боже мой! Вот же эти родные глаза! Еще более красивые, чем прежде!

- Красное тебе очень идет, - сказал я.

- Я знаю. А ты похож на быка, - улыбнулась Аня.

Я и сам чувствовал, что готов на нее наброситься.

- Ты безупречна!- сказал я.

Это была чистая правда. Сколько же лет мы не виделись?!

- И ты почти не изменился.

Мы обнялись, я нежно обеими руками прижал ее к своей груди и, закрыв глаза, долго, как только мог, вдыхал и вдыхал, наполняя легкие прохладным ароматом ее духов. Сколько же лет мы не виделись?! Ее комплимент и это осторожное «почти» меня не расстроили. Я представил ей Жору.

- Жора, - сказал он, подавая ей руку.

- Жора?!- Аня посмотрела Жоре в глаза и сказала: - какое крепкое и простое имя!

Затем мы пили какое-то кислое, как уксус, вино, я рассказывал, Аня слушала. С первых же минут нашей встречи, я понял, что в присутствии Жоры (хотя он не проронил ни одного слова, а только вполглаза зыркал на нас, потягивая вино из бокала) она не произнесет ни слова правды.

- ...и мы переделаем мир, - говорил я.

- Это хорошая идея.

Односложность ее ответов свидетельствовала, что лимит ее доверия к людям в этой, чужой для нее стране, давно исчерпан, и я не смогу узнать у нее даже малую толику из той жизни, которую она здесь ведет. Даже мне, я заметил, она не совсем доверяла. Видимо, жизнь в Париже научила ее держать язык за зубами, хотя, казалось, здесь-то и можно было позволить себе посплетничать о ком и о чем угодно. Я шепнул об этом Жоре на ухо, и он испарился в ту же минуту, сославшись на неотложное дело в парижской мэрии.

- Кого ты с собой привез?

Это был первый вопрос, который она задала, как только мы остались одни.

- Мы к тебе с деловым предложением.

- Мы?

- Это тот самый Жора, о котором ты постоянно спрашивала.

Она только пожала плечами.

- Не помню...

Потом я как только мог коротко рассказал ей существо вопроса. В моем рассказе не было ни слова пафоса, никаких обещаний или предположений, голая правда и ничего кроме правды. Чего, собственно, я добивался?

- И мы с тобой, как и прежде, - оптимистически заключил я, - одержим в очередной раз победу над генами...

Мы помолчали. Аня взяла сигарету, и я чиркнул зажигалкой.

- Я не понимаю тебя, - сказала она, пустив в сторону струйку дыма, - зачем ты так шутишь?

Ее глаза ни разу не мигнули. Я не знал, что ответить, и тоже прикурил сигарету.

- Я не шучу, - сказал я.

- Все эти истории - корм для фантастов. Ты такой же мечтатель...

- Никакой это не корм! - возмутился я.- Это, это...

- Знаешь, - сказала она, - мне жутко приятно видеть тебя, мы еще успеем наговориться, позвони мне после восьми. А сейчас мне надо идти.

- Я тебя понимаю...

Я был ошарашен таким недоверием.

- Я за тобой заеду. Вот мои телефоны.

- Хорошо.

- Ты где остановился? - спросила она так, словно Жоры вовсе не существовало.

Я сказал. Она положила в пепельницу дымящуюся сигарету, достала из сумочки свою визитку - держи! - Встала и поспешила к выходу. Я смотрел ей вслед, и как ни старался, не мог в ней узнать нашу Аню. Так много в ней всего изменилось. Когда ее фигура скрылась за дверью, я посмотрел на визитку: «Anni Gyrardo». Жирардо, Жирардо, подумалось мне, что-то очень знакомое.

Кто такой Жирардо? Я не мог тогда вспомнить. Потом выяснилось, что у нашей Ани такая же фамилия, как и у этой блистательной и непревзойденной француженки - Анни Жирардо.

- Жирардо?! - у Лены от удивления глаза просто выпадают из орбит.

- Ага, Жирардо.

- Представляешь?!

- Что?

- Ну, помнишь, ты уже как-то сказал, что...

- Не, - говорю я, - не помню. А что?

- Про то письмо, помнишь, ты рассказывал.

- Какое письмо?

Я только делаю вид, что не понимаю, о каком письме идёт речь.

- Идём спать.

- Да нет, - говорит Лена, - ничего. А на самом деле, - спрашивает Лена, - она и есть та самая Аня Гронская, о которой ты?..

- Да. Та.

- Ты слишком много куришь, - говорит Лена.

- И пью тоже. Вообще-то я давно бросил, - произношу я и окунаю еще тлеющую сигарету в стакан с недопитым вином.

Спать, спать...

Засыпая уже, я вдруг вижу перед глазами это злополучное письмо, белый лист, на котором черным по белому... моим, моим же! красивым убористым почерком (боже, какие каракули!) вот что написано:

«Милая, Ти!

Какой восторг! Какое крушение!..

У меня не укладывается в голове! Как такое возможно - в твои годы при таком нагромождении дел - сочетать в себе столько талантов... Не хвалю, просто начинаю не верить в то, что в этом славном юном по-женски очаровательном тельце свилось гнездо и выпестовалось такое умопомрачительное... Нечто! - сочетающее в себе все земные стихии в удивительно гармоничных пропорциях...

Попытайся вообразить себе мои телодвижения и представления о возможностях постижения Тебя - личности!

Самое трудное - обосновать и признать самую суть, так сказать, нутро твоё, ёмкость и аккумуляцию энергетических сил, переполняющих Тебя! Ты - как та Первая Точка мироздания, из которой Большим взрывом родилась наша Вселенная! Каждым своим новым словом Ты высвобождаешь целый доселе мне неведомый мир!

Крушение моё в том, что я, зная (надеюсь) Твоё предназначение (ну хоть вектор и траекторию развития), не в состоянии (пока ещё) осмыслить и выразить словами всю эту гору груд... этот фонтан Твоих манифестаций и революций!)) Ты как та Эйфелева башня в сверкающих ночью алмазах с прожектором, вырывающим из тьмы куски живой жизни...

И т. д. ...

Меня так волнует... просто терзает и опустошает Твоё творчество и такая необъятная и непостижимая палитра Твоих устремлений

Горжусь Тобой!

Благодарен Богу за то, что Ему удалось сблизить наши орбиты и мы хоть ничтожную долю времени бороздим вдвоём просторы Вселенной!

Постижение Тебя Непостижимой и такой Беспощадной (не пощажу!) возносит меня на новую высоту и молодит моё тело и душу! И питает надежду на возможность новых и новых открытий в Тебе. Пусть и Твои Пути неисповедимы, но я буду пытаться следовать за Тобой, прилепившись к Твоим сандалиям. (Не, не раб!!!)

Это же - прекрасно - раскладывать Тебя по полочкам, препарируя каждую выемку или бугорок, каждую порочку...

Ты - сангвиник - этого не поймёшь! Это сугубо холерическое предприятие. И кстати, очень учёное - разложить на части, чтобы лучше познать целое. Есть такая методология поиска.

Ты не терпишь никакую похвалу, но я и не нахваливаю Тебя - выражаю свой восторг!

Так что вот: очарован Тобой!

Жду Твоих новых шедевров!

Спасибо за...

За Любовь!»

Ну, ни фигулечки себе, думаю я и... просыпаюсь...

- Лен, - ору я, - ты где?!

Стоп-стоп, думаю я, что это было? Какое письмо? Откуда оно взялось? Кому я его писал - Тине? Но... Как?.. Куда?.. Зачем?.. Кто она такая, чтобы писать ей какие-то письма?..

- Лен!..

Но я ведь видел каждую буковку, каждую запятую... А мои восклицания!.. И - главное, - суть, суть!!! Надо же!.. Мои признания в любви тому, кого и в помине не существует, кого совершенно не знаешь, не то что не знаешь - даже не представляешь... Тине?.. Тине?! Эка невидаль!..

Просто - курам на смех!!!

Прошло столько лет, а я помню каждую строчку!

Надо же!..

- Леееееееееееееееееееееееееееееееееенннн!..- ору я.

- Тебе соску, - войдя, спрашивает Лена, - ты - маленький ребёнок?.. Ах, ты, дитя моё неразумное...

- Да нет, ты послушай...

- Вставай уже, май на дворе!

- Какой май?! Слушай же, слушай... Я письмо написал...

- Отправляй... И идём завтракать!.. Твои любимые грибочки...

- Ты хочешь меня отравить? - шучу я.

- А надо?..

Надо же!..

А ведь я, помню, уже тогда знал каждую её порочку, каждый пупырышек её кожи... Не понимаю, как я жил и живу до сих пор без неё...

Я полцарства отдал бы, чтобы прочесть её ответ!..

А ведь знаю, наверное: Тина письмо моё никогда не получит... Никакого ответа не будет! Нечего и помышлять...

Живу в ране...

 

Глава 6

- Раз уж мы выбрались в Париж, - сказал Жора, - мы должны увидеть его ногами. Такие праздники не часто выпадают на нашу долю. Ты согласен?

Что я мог на это ответить? У меня, видимо от вчерашнего вина, раскалывалась голова. Мне однажды довелось побывать в Париже, но я так и не смог насладиться его величием. И вот я снова в этой купели праздника. Ведь Париж - это праздник, который всегда... Современный и старинный Париж! Мы трубим о Париже на всех перекрестках как о чем-то привычном и близком, шутим, слушаем, кивая головой, всякие россказни о его достопримечательностях, никому не давая повода сомневаться в том, что знаем Париж, как знают собственное отражение в зеркале.

В тот день мы до вечера валялись в постелях, и теперь торопились на встречу с Аней.

- Ты спешишь как на собственную свадьбу, - заметил Жора, - никуда твоя Аня не денется.

- Еще надо успеть где-то купить цветы, - сказал я.

Я то и дело поглядывал на часы, переходя с быстрого шага на бег, и Жоре время от времени приходилось рукой придерживать меня за плечо. Я редко видел Жору спешащим, хотя всегда едва за ним успевал. Теперь же он тянулся за мной, как последний, улетающий на юг журавль. На углу мы купили розы.

- Мне кажется, она была бы рада и лютикам, - сказал Жора.

Я не помню, чтобы он дарил цветы женщине. Жора с букетом в руке - я не мог себе такое представить. Я силился вспомнить, дарил ли я когда-либо Ане цветы, и не мог.

- Она крайне редко смеется, - заметил Жора

- Это ее большой плюс, - сказал я.

Жоре нечего было сказать, мы плелись по какой-то узенькой улочке. Потом мы сидели на скамье. Через час мы уже были рядом с кафе.

- Привет, - крикнул я, едва увидев ее, стоящей в условленном месте, и замахал обеими руками.

Я протянул ей букет и чмокнул в щеку. Жора уже стоял рядом и смотрел куда-то в сторону, ожидая, когда очередная радость нашей с Аней встречи поприутихнет. Он так и не произнес ни единого слова приветствия, и Аня ответила тем же.

- Извини, - сказал я.

- Я заказала столик, - сказала она, - идемте...

Мы с Жорой были голодны, а Аня даже к вину не притронулась. Разговор сначала не клеился, и мне было жаль, что ничего нельзя изменить. Мы с Жорой делали вид, что заняты только едой, а Аня тем временем рассматривала лепестки бархатных роз. В ее руках была не только розовая салфетка, которую она зачем-то пыталась свернуть в трубочку, но и наша жизнь. И вот мы с Жорой наелись. Как-то нужно было перейти к разговору о будущем сотрудничестве. Собственно, о чем говорить? Вчера было сказано главное - без нее мы ни шагу! - и сейчас мы ждали ее ответа. За этим и пришли.

- Ты можешь устроить мне встречу с Моно?- спросил Жора и посмотрел на Аню.

- Кто такой Моно?

Нам и в самом деле нужны были подробности о механизмах регуляции генов. В последнем журнале «Сell Biology» мы прочитали статью этого любопытного француза и теперь, пользуясь случаем, хотели бы кое-что у него уточнить. Аня сказала, что не знает никакого Моно, а в «Cell Biology» не заглядывала уже лет десять. Еще не было и пяти, а она, я заметил, уже пару раз бросила короткий взгляд на свои крошечные наручные часики.

- Рест, - сказала она, - я ничего не решила.

Она положила салфетную трубочку на стол, посмотрела мне в глаза виновато-застенчивым взглядом и пожала плечами.

- Я не знаю, - сказала она, - я не представляю себе...

И снова ее прелестные плечи повторили движение абсолютного непонимания своего с нами будущего. Она смотрела то на меня, то на Жору, который только молчал, и мне приходилось идти ей навстречу, выручая новым вопросом:

- Ты совсем не ешь, и вино тебе не по вкусу?

На этот счет у Ани не было желания даже кивнуть головой. Не в этом ведь дело. Иногда она указательным пальцем левой руки упиралась в щеку, как бы в попытке ее проколоть (ее детская привычка), и я узнавал нашу Аню. Все возвращается на круги своя.

- Где-то здесь, в Париже обосновался и наш монарх, - сказал Жора, - ты не знаешь, как его найти?

Переход на «ты» не произвел на Аню никакого действия.

- Какой еще ваш монарх?

- Его зовут Михаил Николаевич. Он отпрыск царского рода...

- Я знакома с потомками и Толстого, и Пушкина, - сказала Аня, - знаю многих из второй и третьей волны эмиграции, а вот вашего Михаила Николаевича среди них не припомню.

- Зачем он тебе? - спросил я Жору.

- Так...

Мы сидели в небольшом кафе невдалеке от кабаре «Мулен Руж», не спеша попивая легкое красное винцо и жуя какое-то французское мясо: крохотные хорошо прожаренные кусочки, сдобренные острым соусом. За окном еще сновали взад-вперед прохожие, уже стемнело, и кафе было просто набито прекрасными служанками Мельницы, танцовщицами Мулен Руж, без припыленных мукой лиц, без запаха свежесмолотого зерна... Прошло еще полчаса.

- Понимаешь, - наконец сказал Жора, - мы приехали за тобой и...

Он выпрямился в спине и передернул плечами.

- ...и без тебя не уедем.

Скальп его молчал.

- Да, - сказала она, - я все понимаю.

Теперь она откровенно рассматривала Жору, а он рассматривал свои ногти. Ему надоела осада Ани и он приготовился к штурму.

- Послушай, - сказал он, - ты послушай меня... И вдруг рассмеялся.

В жизни бывают минуты, когда кто-то должен взять на себя ответственность за происходящее. Как раз пришла эта минута, и Жора взял дело в свои руки. Как поведет себя Аня, я не мог даже предположить. Пусть Жора пробует, думал я, надо ведь сдвинуться с места. Мы же прилетели в Париж не ради веселой прогулки по Елисейским полям, у нас дела посерьезнее! Но пошли они вкривь и вкось! Почему? Мы решили: без Анны мы не сдвинемся с места, без Ани, без Тамары и Юры, без Васьки Тамарова, без Женьки... Нет-нет, без них - ни шагу! Это решение пришло к нам не сразу и не просто так. Ну, и раз мы решили... И вот мы в Париже, и вот оно наше спасение перед нами: Аня! Неужели она наше спасение, думал я, глядя ей в глаза. А Жору уже ничто не могло остановить. Он положил локти на стол, взял пальцы в замок и ровно секунду пристально смотрел на Аню, словно изучая ее. Кто-то громко рассмеялся за соседним столиком. Этот смех заставил Аню повернуть голову в сторону, и теперь нам с Жорой ничего не оставалось, как только любоваться ее прекрасным профилем. Я понимал: началась игра, жизнь продолжалась, я отпил очередной глоток из бокала.

- Так вот, - произнес Жора, откидываясь на спинку из белого пластика, - ты должна это знать...

- Что?

Аня впервые посмотрела Жоре прямо в глаза, и за это он одарил ее своей обворожительной улыбкой. Глухая стена, все это время разделявшая их, вдруг рухнула. И она тоже не сдержала улыбки.

- Что именно?- спросила она еще раз.

Но Жора не спешил отвечать. Он добыл из своего видавшего виды, некогда желтого с медной защелкой портфеля сначала кисет, а затем и тяжелую черную трубку, и стал тщательно набивать ее табаком. Я не вмешивался в это представление.

- Не понимаю, - сказал он наконец, - как можно так жить?

Скальп его, наконец, дернулся, обнажив устрашающе голый (мне так казалось) пребелый череп. Так, во всяком случае, мне показалось. Анины брови медленно поползли вверх, и мне впервые удалось заметить морщинки на ее лбу. Она не произнесла ни слова, только смотрела то на Жору, то на его пальцы, которые со знанием дела управлялись с уже почти побежденной ими трубкой.

- Аня, - сказал он и снова посмотрел ей в глаза гипнотизирующим взглядом, не переставая работать пальцами, - я вижу тебя первый раз в жизни и вижу, что ты не Жанна д'Арк, не Марина Влади и даже не Нефертити...

Он выждал паузу и продолжал:

- Ты даже не Бельмондо, понимаешь?..

Я тоже смотрел на Жору: мне стало любопытно, куда он ведет. Он взял несколько кусочков льда, бросил их в бокал с вином и сделал несколько глотков. Даже для меня этот Жорин сравнительный анализ стал неожиданностью. И при чем тут Бельмондо? Я перевел взгляд на Аню: такого хамства, об этом кричали ее глаза, она в жизни еще не встречала! Не ее ведь вина, что Жора, о котором она столько прежде слышала и уже успела его позабыть, оказался теперь в ее глазах обыкновенным пройдохой... Но это была и не моя вина: я знал Жоре цену. И эти его Нефертити и Бельмондо всего лишь уловка, сеть, которая уже была брошена и, я видел, вот-вот Аню накроет. Аня не произнесла ни слова, но ее глаза, для которых я стал явной мишенью, уже требовали моего вмешательства. На мой взгляд, никакой трагедии не было, во всяком случае, я не предпринимал никаких попыток, чтобы наброситься на Жору с порицаниями. Возможно, это была моя оплошность, что Аня не дождалась от меня ни слова защиты, но мне казалось, что Жоре удастся-таки пробиться сквозь защитную скорлупу, в которую Аня себя тот же час заточила.

- Вот что, ребята...- сказала она, но Жора не дал ей продолжить. Я видел, что он уже готов сразить Аню своим обаянием. И не только обаянием.

- Ань, - сказал он тоном, которым приручают даже тигриц, - ты же не бросишь нас пропадать в этом мире?

Его скальп вдруг привычно дернулся, выдавая напряжение воли.

- Тебе, рыбка моя, - продолжал он, - нужно понять всего лишь одно: Пирамида - это некий скреп, такой уникальный сцеп всех генов Вселенной, понимаешь, такая увязка, когда все хорошие люди должны быть вместе.

Жора неожиданно наклонился вперед и положил свою огромную пятерню на Анину руку и секунду держал ее как в капкане, и когда Аня сделала было попытку ее высвободить, Жора дал ее руке волю, а своей взял трубку и, улыбнувшись лишь уголками губ, сунул ее себе в зубы.

- Не бросишь, - прибавил он очень серьезно, утвердительно кивнув головой, и стал усердно раскуривать трубку.

Повисла пауза, тишину нарушал лишь чей-то дурацкий смех за соседним столиком.

- И вот еще что, - пыхнув дымом, сказал Жора, - ты здесь совсем забыла что такое наш гоголь-моголь. Нельзя ничего забывать - вот что важно.

Он вдруг коротко хохотнул и добавил:

- Да, нельзя забывать... И позвони своему массажисту.

Не знаю, произвел ли этот короткий Жорин смешок на Аню какое-либо впечатление. На меня она даже не взглянула. Но она не смотрела и на Жору. О чем она думала? Напоминание о массажисте окрасило румянцем Анины щеки. У меня пересохло во рту. Я пригубил бокал и сделал глоток. А Жора, тем временем, встал из-за стола, и сказав лишь «Я прогуляюсь», ушел, не оглядываясь, дымя своей трубкой, как паровоз. Желтый портфель остался на стуле, кисет на столе. Его не было больше часа, мы с Аней по-прежнему говорили о чем попало, обо всем на свете. Без Жоры ей легче дышалось, и она стала более откровенной и рассудительной. Ей-таки пришлось выслушать все мои аргументы, но она одного не могла взять в толк: насколько все это серьезно?

- Это не просто очень серьезно, - сказал я, - это выбор между жизнью и смертью. Для нас с Жорой и для...

Я посмотрел на нее, она сосредоточенно слушала, рассматривая колечко на безымянном пальце.

- ... и, как ты понимаешь, - добавил я, - для всего человечества.

Она оторвала взгляд от кольца и заглянула мне в глаза, как в колодец. Мои глаза ни разу не мигнули, и ни один мускул не дрогнул на моем лице: это была чистая правда. Аня отвела взгляд в сторону, она не знала, что мне ответить. А кто на ее месте смог бы? Подошел Жора.

- Я уже не надеялся вас здесь застать, - взяв портфель и усаживаясь на свой стул, сказал он.

Я посмотрел на него, он рылся в портфеле.

- Звонил Вит, - сказал он и посмотрел на меня исподлобья, - ты ему очень нужен.

Мы сидели и молчали. Жора ни словом не обмолвился о главном: что же все-таки мы решили? Он методично засунул трубку в кисет, затянул тесемку и кисет положил в свой желтый портфель, щелкнул замком и поставил портфель у ноги. Мы с Аней только наблюдали за его действиями.

- Слушай, - неожиданно обратился Жора к Ане, - а ты нашу Тину здесь не встречала?

Аня посмотрела на него, как на чокнутого, и ничего не ответила.

- Жаль, - сказал Жора, - а то мы сбились с ног.

Аня молчала, посмотрела на меня, мол, что ему надо? Я пожал плечами.

Больше Жора не задал ни одного вопроса. Затем мы встали.

- Твои цветы, - сказал Жора, взял букет и вручил его Ане.

- Ах!..

И снова вдруг рассмеялся.

- Такой вот сцеп генов, - добавил он, - так что у нас с тобой выхода нет. Но тут вот еще что...

Жора умолк, рассматривая свою ладонь, затем посмотрел Ане прямо в глаза и произнес свое твердое:

- Se no - no! (Если нет - нет! - Ит.). Выбор за тобой. И знаешь, ты мне нравишься - ты не из слабых.

- Я знаю, - сказала Аня.

- Ты точно Тину здесь не встречала? - спросил Жора ещё раз.

- Не знаю я никакой вашей Тины! Мне ещё этого...

Когда мы остались с Жорой вдвоем, я спросил:

- Ты отчего время от времени ржешь, как конь?

Жора только улыбнулся.

- Знаешь, - сказал я, - твой смех проникает прямо в кровь.

Жора только пожал плечами.

 

Глава 7

Прошла еще одна ночь. Мы, казалось, потеряли к Парижу и к Ане всякий интерес. Но проснувшись поутру, с новой силой принялись за старое. Нас подстегивало и наше самолюбие: как же так?!

- Никогда не сдавайся, - прорек Жора свой любимый девиз.

И мы не сдавались. Я позвонил Ане и договорился о встрече.

- Вам понравилась моя Франция, - рассмеялась она, - продумайте нашу программу на вечер.

Я сказал, что мы будем ждать ее на набережной Сены.

«Я живу в центре мира...». Это был серьезный барьер. Это была стена, попрочнее Китайской, но мы с Жорой брали и не такие крепости. Я не помню женщины, которую Жора не смог бы обаять, и вот стал свидетелем его полного поражения, хотя на Жору, признаюсь, в этом деле я не очень-то и рассчитывал. Его обаяние здесь было бессильно, мы это прекрасно осознавали. Аня опоздала минут на пятнадцать. Я возложил на себя всю ответственность за ее будущее, и дал слово устроить это будущее с минимальными для нее потерями.

- Ты будешь, - уверял я, - обеспеченной и совершенно свободной, у тебя будет квартира в центре Москвы и дом на Рублёвке... И главное, - любимая работа...

Я старался как мог.

- Извини, у меня был трудный день, - сказала она, - и я не понимаю, о чем ты говоришь. Какой центр, какая Рублёвка?

Я не слышал ее.

- Единственное, что будет по мере необходимости тебя ограничивать - наши клеточки. Без тебя они чувствуют себя сиротами, они умирают, как умирают ростки без живительной влаги.

Жора тоже не молчал.

- Ты пойми, - сказал он, - мы топчемся на месте вот уже несколько лет... Только ты... Ты станешь царицей мира!..

- Звучит красиво, - улыбнулась Аня.

Она совсем нас не слушала, то и дело бросала короткий взгляд на часы.

- Я не могу...

- Можешь, - тихо сказал Жора.

Он не сводил с Ани глаз! Сердцеед, ах, сердцеед!.. Жора выплеснул вдруг на нее все свое обаяние. Но Аня словно не замечала его.

- Мы действительно топчемся на одном месте, - сказала она и встала со скамьи, - я поеду, меня уже ждут. Жаль, что мы потеряли время.

Ни о чем не договорившись, мы снова перенесли разговор на завтра.

- Твои цветы, - сказал Жора, беря розы и вручая их Ане.

Она рассмеялась и произнесла, посмотрев Жоре в глаза:

- Ты очень мил. Славные вы ребята! Но хватит вам тратить мое время.

Я понимал: никакие уговоры нам не помогут.

Когда Аня ушла, Жора просто налетел на меня:

- На ней что, - бурчал он, - свет клином сошёлся?! Да найду я тебе тыщу таких Ань!.. Ты бы лучше...

- Что лучше, что лучше?! - не сдержался и я.

- Занялся плотненько Тиной, вот что... Крепенько, а?.. Надо!..

Настроение у меня, ясное дело, было премерзкое, просто знойно отвратительное. Эта Тина не то что сидела у меня в печёнках, она, как луч рентгена, пронизала всё моё тело, мой мозг, висла на руках и ногах, застилала кровавым потом мой взор, вязала язык... Меня просто распирало от негодования, и я едва сдерживал себя, чтобы не дать кулаком Жоре под дых... Чтобы он навсегда забыл о своей Тине.

- Да ты... ой, умру, - расхохотался Жора, - да ты что... набычился... брось...

Я на это ничего не сказал. Жора душевно обнял меня. К счастью у нас была бутылка коньяку. Я долго дулся, а Жора, хитрюга, ходил вокруг да около, подливая масла в огонь, рассказывая всякие небылицы, пока, в конце концов, не сказал главного:

- Вот ты тут куксишься, дуешься как индюк, а ведь, скажу тебе определённо, без твоей Тины мы кашу не сварим.

Он с каждым словом тыкал мне в грудь своим указательным пальцем с обкусанным ногтем, чтобы у меня эти слова не вызвали никаких сомнений и возражений.

- Определённо! - завершил он.

Я согласно кивнул.

- И знаешь почему?

Я не знал.

- Потому что твоя Тина - наша судьба!

Он произнёс это тоном Нострадамуса, предсказывающего поражение коммунизма в России. И у меня не возникло даже желания вытребовать у него пояснение к этой уверенности. Я доверял Жоре, как Нострадамусу. Да, как Александру Македонскому! Он - бог!..

- Это я говорю только тебе. Tibi et igni (Тебе и огню, - лат.), - добавил Жора.

«Tibi et igni... Tibi et igni...» - где-то я это уже слышал... От кого?..

Бог Жора! Бог!..

Это было, конечно, преувеличение - ну какой из Жоры Бог, когда он не верит даже... Здесь важно только то, что я ему верил как Богу! И это его «Tibi et igni» ещё больше укрепляло мою веру. Вера за веру, баш на баш!

Только много времени спустя я убедился в этом и сам: Тина - судьба!..

Но как Жора мог знать это в те дни, для меня оставалось загадкой.

«Tibi et igni...».

Я верил!

Теперь-то это ясно как день!.. Тина не только нас просветила, она...

Но всё по порядку...

 

Глава 8

На следующий день история повторилась. Но на этот раз Аня не позволила нам ее уговаривать.

- Хорошо, - сказала она, - поехали...

Мы пошли к ее спортивного вида машине. Обходя авто сзади, я не мог не прочитать: «Феррари». «Феррари» это «Феррари». С этим трудно спорить. Аня заметила мой восхищенный взгляд:

- Пятьсот девяносто девять икс-икс, - сказала она, - семьсот тридцать конских сил, семь тысяч оборотов в минуту...

Она так и сказала - «конских сил». Я согласно кивнул, мол, понимаю. Вздыбленный конь на носу, на каждом колесе, на руле, да куда ни глянь! Этот гарцующий жеребец только и ждет, когда на него усядется эта колоритная женщина! Не успел я за собой прикрыть дверцу, как вдруг завизжали колеса, меня вдавило в кожу сидения, и я ощутил запах паленой резины. Вены тут же наполнились чистым адреналином!

За рулем Аня была как наездница на прытком, вихрем несущемся скакуне. Ей нравилось сидеть за рулем, подчиняя себе этого железного, рвущегося в погоню коня. Это было видно по тому, как легко она управлялась с двумя сотнями резвых лошадиных сил, не давая им спуску. Даже самые модные очки не в состоянии были скрыть эту прыть. Слившись с машиной, с этой бешеной скоростью, как сливаются в беге седок и лошадь, она была горда своей властью над скоростью, над ветром, бьющим в лицо, над шуршанием шин и, конечно, над нами, вдавленными этой ветреной скоростью в кожу сидений...

Ухоженные деревеньки, изумрудные виноградники, кайма синих гор в белесоватой дымке, море, Средиземное море, южный берег Франции... Через каких-нибудь два часа мы были в Ницце. Потом были Канны и Монте-Карло...

Галопом по Европе.

- Здесь рукой подать до любой точки Европы, - между прочим бросила Аня, - здесь жизнь мира...

С этим не поспоришь. Даже Жора, видавший виды, не мог ничего противопоставить. Конечно же, мне это пришло в голову: мы терпим фиаско!

В Париж мы вернулись поздно вечером и ужинали в том же кафе.

- И вы хотите, чтобы все это я променяла на вашу, пардон, задрипанную Москву?! Где каждый кирпич до сих пор под присмотром всех этих Лениных, Сталиных и Дзержинских...

- Ты когда была-то в Москве?! - воскликнул Жора.

- Вчера, - сказала Аня, - мне звонила Марина. У нее забрали театр.

- Какая Марина? Там давно уже рай!

- Да-да-да! Как же, как же!.. Там у вас до сих пор цокают кандалы...

Аня так и сказала: «цокают».

- Чего стоит один только этот ваш мэр! Он же...

Мы с Жорой только слушали. Наконец он не выдержал:

- Ты живешь здесь в своей скорлупе, как в каменном веке! Вокруг тебя уже совсем новый мир! Правда, его нужно подровнять.

- Нет, ребятушки, нет. Вы подумайте - у меня здесь доход, дом под самой Эйфелевой башней, хорошая работа, муж... Я счастлива, как никогда не была там, у вас...

Ни у меня, ни у Жоры не нашлось слов, чтобы спорить.

- Я живу в центре мира, и жить здесь мне нравится!

Это был последний ее довод. И tout est dit (этим все сказано, - фр.). И мне снова это пришло на ум: мы с Жорой оказались бессильны.

- А знаешь, - говорит Лена, - у каждого из нас есть свой центр мира. Однажды...

Она рассказывает:

- Бывают в жизни минуты, когда...

- Да, - соглашаюсь я, - такие центры всегда возникают там, где душа отдыхает.

- ...и я ничего не придумала лучше, - продолжает Лена, - как сорваться в уединение. И теперь здесь, в лесной глуши, я безрассудно размениваю дорогие секунды, которые могли бы стать нашими. Здесь нет телевизора, радио, интернета. И только иногда вечернюю тишину разрывают истошные крики журавлей, живущих неподалеку за озером. Я пробую на слух тишину. Она комкается, выгибается и оглушает. Понимаешь, она...

- Понимаю...

- Не нужно никуда спешить, бежать, отвечать на звонки. Все замерло, словно я внутри ледяного замка. Кирпичи лежат плотно один к одному... Когда я поздно вечером ложусь спать, рядом греются мои кошки. Я беру их по очереди на руки и глажу их норковые спинки...

- Понимаю...

Ах, как мирно звучит ее голос, как умиротворённо мурлычат её кошки... Я слышу и пение птичек, доносящееся через открытое окно, и даже шёпот занавески... Я слышу:

... и воск слезами с ночника на платье капал...

И вот я уже, кажется, слышу:

- Рестик... Рест, успокойся... Свалишься с постели... Э-гей...

Я открываю глаза...

- Ударишься ещё головкой...

Мир вам, люди!

- Какой головкой?.. - пытаюсь я въехать в тему.

- Полежи, полежи... приди в себя...

Я улыбаюсь Лене, пребывая всё еще в осаде приснившегося.

- Я заснул, прости, пожалуйста, такой трудный день...

Но какой зато сон, какой чудный сон!..

- Что все-таки нас сближает? - спрашивает Лена.

Чтобы не выискивать ответы, я задаю свой вопрос:

- А ты как думаешь?

На кухне пахнет шарлоткой. Вот и яблоки поспели...

- Жажда тишины? - спрашивает Лена.

- Да нет же, нет, - тихо произношу я, - не только тишины... Жажда... Гони прочь своих кошек. Думаешь, я спал?..

- Думаю, что тебе снова пора показаться врачу.

Нетушки-нет! Вот уж нет... Только не надо меня лечить! Чеховщина, конечно, какая-то есть. Там у него, у Антонпалыча к Коврину по ночам приходил чёрный монах. Ко мне пришла белая-белая... Смуглокожая... С рыжими-прерыжими глазами, волосы - огнь! Да-да - огнь! Словно стая лис со своими роскошными рыжими хвостами льётся с гор...

- Брось, - примирительно произношу я, - давай лучше похлебаем чайку.

- Хлебай...

Неужели это Тина приходила ко мне, думаю я.

Да нет! Нет-нет! Нет! Вот уж нет!..

Или Тина?..

Рана...

Ти - Ра - На... Ти - рана...

Пожалуй-таки покажусь...

Врачу...

Но я не чувствую себя больным. Ни больным, ни ущербным!

И в этом-то всё дело...

Я слышу: «...хруст стекла под ногами...».

А назавтра мы уже в Питере. До чего же вяло и кисло тянется этот день! Я жду вечера, мне вкрай нужен вечер, этот серый питерский вечер... Этот дождь...

- Ты куда это вырядился, - спрашивает Лена, - смотри - костюм, галстук... Рест, на кого ты похож?

- А что?!

- Ты куда, правда?

Я вчера краем уха слыхал, что в Питере Тинка проездом. И сегодня вот - вечер стихов! Я хотел бы взглянуть на неё краем глаза! Я спросил бы её: это ты? Я бы слово в слово спросил её: «...и ты рада мне, рада?». И затем, в тот же миг, не давая ей опомниться, тут же напомнил: «И ты хватаешь меня жадно-жадно, впечатывая меня в стену, в стену...». И отчаянно ждал бы её вопроса: «Почему ты меня не хватаешь? Жадно-жадно!..». Вот бы она...

- Рест, ты надолго? Нам ещё надо... Ты хоть галстук смени... На, держи, - она подает мне другой галстук.

Значит, Богу это угодно - наша встреча с глазу на глаз. Ирка меня пригласила, и вот я готов! Я готов?

«И ты рад мне, рад?!».

И ты ещё спрашиваешь! - скажу я, глядя ей в глаза. Так, наверное, встретились взглядами Иисус с Ионаном Крестителем...

Я готов!

- Вот, - говорит Лена, - другое дело - на человека похож!

И тут же:

- Рестик, - просит она, - заскочи, будь добр, на обратном пути в хлебный... У нас хлеба - шаром покати...

Заскочу...

- Зонт, - Лена догоняет меня, - зонт возьми... На!.

Она и предположить не могла, как этот зонт пригодился нам с Тиной!

Вот вам и вещий сон! Что называется, - в руку!

Тинико ты моя, Тинико...

 

Глава 9

На следующий день в ожидании встречи с Аней мы сидели на солнышке, любуясь Парижем и его обитателями.

- Ты только посмотри на них, - ни с того, ни с сего произнес Жора, кивая на прохожих, - как они одинаковы, все на одно лицо.

В своей излюбленной позе свободного жителя планеты Земля, развалившись на скамеечке и разбросав ноги в стороны, он, щурясь от солнца, рассматривал струившихся в оба конца Елисейских полей торопящихся горожан, всем своим видом обвиняя их в бесцельности существования.

- Они, как мумии, ни одного живого лица... Знаешь, когда глаза мои открыты, я устаю от того, что вижу.

Он всегда предавался все и вся уничтожающей критике, если ему что-то не удавалось. Больше всего он не терпел праздных людей, хотя бесконечно и нежно любил человечество.

- Они приросли к земле, точно статуи, не желая двигаться дальше, хотя все куда-то стремятся, спешат, бегут, едут, плывут, летят... Куда, зачем?! Все их телодвижения ублюдочны и крючковаты, они лишены красоты и красок. Ты только посмотри вот на этого или вон на ту...

Хорошо, что он еще не показывал пальцем.

- Слушай, - неожиданно Жора прервал свой обвинительный спич, - а ты Тину в лицо хоть знаешь? Ты видел её хоть раз в жизни? Тоже мне - terra incognito! Что если она вот тут мимо нас... А мы знать не знаем. Может, вон та барышня, что стоит у киоска?

Жора глазами указал на какую-то даму.

- Или вон та!

Он перевёл взгляд на другую даму с какой-то болонкой.

- Она любит у тебя собак?

Я понятия не имел о том, как выглядит Тина, любит ли она собак и может ли быть вообще где-то здесь в Париже.

- Ты - полный тютя, - заключил Жора, - как ты собираешься дальше жить? Без Тины!

Я согласно кивнул: тютя так тютя!

- И это не только в Париже, продолжал Жора, - так во всем мире, представляешь, на всей земле...

- Что?..

- Бегут, едут, летят, плывут... Куда, спрашивается?

Он даже грозил им:

- Дайте мне только время, я устрою вам хорошую порку!

Когда Жора был не в духе, он часто срывался на философствование (хотя по-прежнему крайне неубедительно отличал Бабеля от Бебеля, а Гегеля от Фейербаха), и тогда доставалось каждому, кто попадался ему под горячую руку. В тот день это были парижане. Какую порку он собирался устроить им и всем живущим на этой земле, я до сих пор не имею представления.

- Она кто у тебя, плясунья?- неожиданно спросил Жора.

- Тина?

- Какая Тина?! Аннушка, твоя Аня!.. Анька? Или как там её?..

- Танцовщица! Она та, - сказал я, - без которой мы не сдвинемся с места.

- Так уж и не сдвинемся!.. А с Тиной ты, мальчик мой, прокололся.

- Так, стоп! Забудь её, не то я...

- Не то что? Что?! Что ты можешь-то?.. Ты - слабак. Ты не можешь даже надуться как следует...

Я молчал.

Напоминание о Тине выбивало у меня почву из-под ног. Если не скамейку. Я не знал, как завоевать даже Аню, а тут еще Жорино «Тина - наша судьба». Так и займись сам своей судьбой, рычал я.

Дулся...

Гений Жоры состоял и в том, что в такие минуты отчаянной хулы он принимал единственно верное решение по вопросу, который долгое время не поддавался решению.

- Она никуда не поедет, - неожиданно произнес он, - зря мы в эту глухомань забрались.

Я ничего не ответил, зная, чем заняты его мысли.

- С этим решительно нужно что-то делать, - сказал он напоследок и встал. - Идем. Этот бубнеж с твоей кралей ничего нам не даст, нужно двигаться дальше. И, знаешь, я не так ловок, чтобы стелиться у ее ног.

Он умолк, но я знал, что мысль его оставалась невысказанной, и ждал заключительного слова.

- Мы клонируем твою Аню, - наконец произнес он, оправдав мое ожидание.

Сколько было шутки в его утверждении, я не знал.

- Просто не верится, что кончился этот ад, - добавил он.

Я тоже не чувствовал уверенности в том, что смогу убедить Аню вернуться к нашим прежним занятиям, уж слишком далеко она ушла от проблемы улучшения породы людей. Но разве встречу с ней можно назвать адом? Мы все еще сидели на скамье.

- Идем! - Жора посмотрел на свои ручные часы и вдруг резко встал.

- Что еще? - я не понимал его возбуждения.

- Идем же! - он стал тащить меня за рукав.

Через каких-то полчаса мы были гостями Иоселиани. Он познакомил нас с Алекс, милой обаятельной французской графиней, игравшей главную роль в его «Фаворитах луны». Море книг, на полу шкура зебры... Мы пили французский коньяк; Отар, смеясь, рассказывал, как они вместе с Алекс разгружали фуру с керамикой панно Людмилы Мешковой для ЮНЕСКО, приехавшей в Париж в выходной день.

- Звоныт мнэ Люся и просыт: «Отар, выручай!». «Что случылось?». Она рассказывает, что нэкому разгрузыт фуру, так как французы нэ работают по выходным. Я говорю: «Счас будэм». Мы пришли с Алекс, закатали рукава и таскали эты чертовы ящикы, представляешь?..

- И Алекс? - не удержался Жора.

- Oui, bien sur! (Да, конечно! - фр.), - улыбнувшись, подтвердила Алекс.

Затем Жора рассказывал о Пирамиде!

- Поднимитесь по ступеням материи, и вы найдете Дух... Поднимитесь по ступеням сознания, и вы найдете Бога...

Лучшей лекции я в своей жизни не слышал. Мы говорили всю ночь напролет.

- Вы с ума сошлы! - восторгался Отар.

Даже его лысина засияла. А мешки под глазами расправились.

- Хочешь снять фильм о Пирамиде? - спросил Жора.

У него и в мыслях тогда еще не было никакой «Шантрапы»!

- Как ты сэбэ это прэдставляешь? - глаза Отара просто сверкали. - Как?!

Жора настаивал.

- Ты, кстати говоря, нашу Тину тут не встречал? - спросил он.

- Тину?

- Тину.

Отар пожал плечами и помотал головой.

- Какую Тину, - затем спросил он, - она здэсь? Она кто?

Жора скосил на меня глаза.

- Да так... Судьба что ли... - пробубнил он.

- Какая судьба?

- Ладно, - сказал Жора и обнял Отара, - увидимся.

Тот невнятно и нерасторопно кивнул головой.

- Приезжай, - сказал Жора, когда мы расставались.

- Обязатэлно, - пообещал Отар, посмотрел на стоящую рядом мило улыбающуюся Алекс и спросил, - поедэм?

Его острые седые усики замерли в ожидании ответа, но Алекс так ничего и не сказала. Они так и не приехали в тот год, а мы, даже не попрощавшись с Аней, улетели в Москву. Когда самолет набрал высоту, я набрал ее номер:

- Ань, мы срочно улетаем домой.

- Подожди секунду.

Прошла минута, я смотрел на часы, затем трубка спросила:

- Привет, - сказала Аня, - ты где?

- Уже в небе.

- Что-то случилось?

- Я приеду. Обещаю.

- Обещаешь?

Я молчу.

- Что-то случилось?

Вдруг я понял: случилось! Я просто не мог поверить, ибо казалось совершенно невероятным, что мы с Аней можем вот так запросто вернуться в то веселое мимолетное прошлое, где нам было так восхитительно хорошо!

Единственное, что меня огорчало - Жорино «ты не можешь даже надуться!». Надуться я как раз мог... Только вот... Да-да... Именно!..

 

Глава 10

Однажды нежданно-негаданно заявился Вит.

- Ста-а-рик, - сказал он Жоре с порога, не подавая руки, - есть разговор...

Он нашел нас не ради забавы и прилетел специально, чтобы предложить нам участие в совместном проекте по генной инженерии.

- У нас в Массачусетсе, - сказал он так, словно делился впечатлениями от поездки на дачу, - мы спорим о том...

И стал рассказывать историю с генами ржи и хомячка, которая вызвала в научных кругах волну пересудов и споров. Мы молча слушали, Жора курил свою трубку.

- А главное вот что: они ковыряются в фундаментальной на-ауке, как куры в говне. У них нет никакого практического использования мировых идей в этой области...

- Вит, - сказал Жора, когда тот на секунду умолк, - а ты растолстел.

Вит был по-прежнему тощ, как щепа: тонкая шея, худые руки, только лысеющая голова казалась непомерно большой, блестящий череп и выпуклые глаза, которые он, вероятно, взял напрокат у Жана Рено, придавали лицу устрашающе-жуткое выражение.

- Помнишь наш модуль, - сказал Вит, - если мы сможем его запустить... Понима-аешь, они не думают так, как мы. Это бе-еда.

- Вит, - сказал Жора, - пива хочешь?

- Чудак, - сказал Вит, - это же куча денег...

Жора сделал затяжку и долго не выпускал дым, затем произнес:

- Мы едем в Америку?

- Да.

- Я бы предпочел казино на Сейшелах, - сказал Жора.

Вит выжидательно смотрел на него. Жора посмотрел на меня:

- Мы едем в Америку?

- Жор, - тихо произнес Вит и коснулся рукой Жориного плеча, - я не шучу. Там такие для на-ас возможности!..

Он так и сказал: «Для нас»!

- Зачем нам все это?- улыбнувшись, спросил Жора, - нам и тут хорошо.

- Жор, - тем же тоном сказал Вит, - там - это море денег, а тут твоими идеями давят клопов ...

Жора посмотрел на меня:

- Мы едем?

Вит мельком взглянул на меня и, не дожидаясь моего ответа, сказал:

- Да, я все устро-ою.

- Ты же был в Израиле...

- А теперь в Штатах. Не все ли равно?..

У меня не мелькнуло даже крохотной мысли об Ане. Это меня поразило. А Тина тут же выпала из моей головы как птенец из гнезда: всё, баста!.. Хватит нам Тин!..

Наконец-то!..

Умотать в Штаты - это было спасение! Уж там-то я никакую Тину точно не встречу! Да и Жора забудет о ней, как о потерянной пуговице!..

Мы ведь сами кузнецы своих судеб. При чём тут эта Тина?

 

Глава 11

Америка! Америка! Америка! Америка!..

Мы бросили все! Осознавая тот факт, что нет пророка в своем отечестве, мы предложили себя другому. Родная страна не заметила нашего исчезновения, как армия не замечает потери бойца. Америка хороша тем, что любое зерно находит здесь благодатную почву. Вит, как и обещал, быстро устроил все выездные дела, наше путешествие было прекрасным, единственные неудобства на таможне нам создали наши клеточки, ставшие частью нашей жизни. Мы не собирались оставлять их на родине, которая не могла разглядеть их даже под микроскопом. Это был уже солидный банк генов. Геномы Ленина, Сталина и Вита, и Васи Сарбаша, и всех остальных, кого нам удалось собрать за эти годы, в том числе Жорин и мой. Если бы нам удалось всех клонировать, это была бы целая армия воскресших из мертвых, обещанная Иисусом Христом. Такой клад нельзя было оставлять без присмотра. Это было бы равносильно смерти. Все эти геномы стали смыслом нашего существования, нашей надеждой. Трудно было придумать, как эту армию протащить сквозь таможню, но и с этими трудностями мы легко справились. Жора, всегда здоровый на выдумку, перенес клеточки через границу (шириною в два шага мраморной плитки) в увлажненном питательной средой синем в мелкую клеточку носовом платке.

- Что это?- спросил сержант, кивнув на платок.

- Сопли, - сказал Жора, - мои сопли...

Видимо, Жора замешкался с этим злополучным платком, потому-то сержант и обратил на него внимание.

- Snivel, - уточнил Жора.

Жора сделал шаг к сержанту и чихнул так, что тот поспешил отскочить в сторону. Я рассмеялся, а Жора был серьёзен как никогда.

Как только мы оказались в чужой стране (перешагнули невидимую мраморную границу), Жора сунул платок в пластиковый герметический пакет. Каждая клеточка на платке содержала капельку суспензии и была пронумерована нами для дальнейшей идентификации личности. Это была целая история - как мы потом резали платок на полоски и малюсенькие квадратики, которые помещали в чашки Петри и давали новую жизнь этим геномам. Зато мы убили и еще одного зайца. Нам, наконец, удалось сосчитать солдат армии, расставить их, так сказать, по ранжиру, по весу и росту, по своей социальной значимости и, конечно же, по жизнеспособности, тяге к жизни. Кем-то пришлось пожертвовать. Ради чистоты линий. Жертвы в науке - залог успеха. Да, это была целая история! Так наши геномы пересекли границу и вырвались на свободу. Мы знали, зачем тащили с собой этот нежный груз: клеточки поддерживали в нас уверенность в собственных силах и служили доказательством нашей состоятельности. Как рекомендательные письма. С их помощью мы надеялись не только удивить, но и перевернуть этот жуткий никчемный мир, поставить его с головы на ноги. Я старался не думать о будущем, полагая, что в Америке хуже не будет, и кому-то понадобятся наши профессиональные способности. Запас знаний и навыков - вот все, что мы везли с собой за океан. Но как быть с командой? Теперь мы лишились не только Васи Сарбаша и Какушкиной, не только Саши Милекянца и Танечки, не только Аленкова и Айлахяна с Ирузяном и Салямоном, мы лишились родной земли под ногами. Осознавать это было не только грустно, но и страшновато. А что я скажу теперь Ане при встрече - поехали с нами в Америку? Я старался не думать об этом. Мы рассчитывали и надеялись на нюх Вита, который никогда, по твердому убеждению Жоры, его еще не подводил. И на собственные силы и знания! Мир уже знал наши имена и снимал перед нами шляпу. Это служило прекрасным залогом гостеприимства в любом его уголке. И мы ничего не боялись!

Был июнь, на земле шел дождь, а здесь в небе сияло сильное слепящее чужое солнце, облака под нами были залиты золотом, слышался рев турбин и пахло грибами.

Мы были уже над Атлантикой, когда Вит произнес:

- Слушай, ста-а-рик, через час по прибытии я улетаю на несколько дней в Израиль, затем у меня дела в Гонконге, а потом я вас найду...

Жора спал в кресле, пристегнутый ремнем. Казалось, спал. Козырек кепки был надвинут на глаза, руки плетьми разбросаны на подлокотниках и широко раскинуты в стороны ноги. Земным притяжением и силою турбин его безвольное тело было вдавлено в поролоновые топи кресла, и ремень был совершенно ни к чему.

- Ты слышишь меня? - спросил Вит.

На это Жора заморщил на лице кожу и ногтем указательного пальца почесал переносицу. Козырек кепки прикрывал глаза, и невозможно было определить, о чем он думает, но мне было достаточно и этого почесывания, и этого ослепительного оскала, который обнажил белый ряд крепких зубов, и этого безмолвия, с которым Жора встретил сообщение Вита. Когда самолет пошел на посадку, Жора выпрямился в кресле, сдвинул кепку со лба и, наконец, посмотрел на Вита.

- Вит, - спросил он, - ты издал свой учебник по менеджменту?

- Да-авно.

- Помнишь, ты рассказывал мне, как научную идею превратить в кучу денег?

- Как? - спросил Вит.

Жора улыбнулся.

Я понимал, что у Вита были на нас свои планы. Смысл его жизни состоял в том, чтобы из всего, к чему он прикасался, капелька за капелькой сочились разного калибра и содержания денежные знаки - копейки, центы, шекели, иены... Капелька за капелькой. Единственное условие - их должно быть много и очень много. Идея была проста как палец. Как проблему долголетия человека поставить на службу своей идее Вит прекрасно себе представлял. Вот он и искал «кухню клона», где можно было бы лепить пирожки долголетия. Он доверял Жориной интуиции и делал на нас ставку. И мы тоже ему доверились.

Мы были еще в небе, а я уже скучал по Юлии. И был бесконечно рад, что Тина осталась где-то там, на земле... Далеко и, похоже, что навсегда.

Мы приземлились в назначенный час, был рассвет, свежесть раннего заморского утра вселяла уверенность в наших действиях, мы были свежи и жадны до всего нового и неожиданного, хотелось есть и это был признак здорового духа, Жора улыбался.

- Как? - спросил он, обращаясь к Виту, когда мы вышли из здания аэропорта.

- Зна-аешь, старик, - сказал Вит, - я вернусь из Иерусалима через пару дней и расскажу о перспективах сотрудничества с ними. Они давно занимаются клонированием миллиардеров, ты не поверишь, но, кажется, они уже растят клон Моргана. Или Рокфеллера. Но у них не все клеится... Мы поможем, я уже договорился.

Затем Вит резко повернулся и быстро пошел в противоположную сторону.

- Вит? - произнес Жора одно единственное слово, пытаясь остановить Вита.

Тот не оглянулся.

 

Глава 12

Ровно месяц ушел у нас на обустройство в Америке. Вит сдержал слово, и нам были предоставлены блистательные лабораторные апартаменты. Да, эта страна ждала уже нас. Мы были требовательны и даже привередливы, когда создавали свою «кухню» на новый лад. Учитывая наш предыдущий опыт, мы теперь все делали lege artis. Все было учтено до мельчайших подробностей. Термодатчик оповещал писком комара даже тепло Жориной трубки, которую он по-прежнему время от времени в раздражении бросал на полировку стола, и Жоре приходилось снова брать ее в зубы. Жили мы совсем рядом с лабораторным корпусом в роскошном коттедже, расположенном в редком соснячке в предместье Чикаго. Утро мы начинали с бассейна, а день заканчивали на теннисном корте. Я часто у Жоры выигрывал, но бывали вечера, когда он наседал так, что мне приходилось туго, и тогда я начинал хитрить, тянул время, перешнуровывал кроссовки или долго выбирал новый мяч.

- Нужно чаще бывать на корте, - говорил Жора и радовался, как дитя.

К нам пришел аппетит, у нас зарозовели щеки и заблестели глаза, наши ноги обрели под собой твердую почву, к нам вернулся здоровый сон. Иногда я звонил Ане...

- Мы перебрались в Чикаго!

- Мне больше нравится Лазурное побережье.

О генах мы даже не упоминали.

- Ты теперь никуда от меня не денешься, - грозился я ей.

- Когда ты будешь в Париже?

Вскоре мы поверили, что Америка действительно страна великих свершений. The American Way of Life нам нравился, хотя мы не могли ощутить его в полной мере, живя почти в полном затворничестве и не окунаясь в гущу мировых событий. Хозяином нашей жизни был Вит, этот щуплый заикающийся евреишко, чьи тихие повседневные поступки вызывали восхищение своей обязательностью и неподдельной аккуратностью. Мы верили в него, доверяли ему во всем, полагаясь на его удивительную интуицию в выборе единственно верного решения в жутких условиях рыночных отношений, которые, что называется, взяли нас за горло при первом же самостоятельном шаге по чужой земле.

- Ну как тебе живется в чужой стороне, - время от времени приставал ко мне Жора, - хочется, небось, домой, похлебать борща с фасолькой или сальца с картошечкой?...

Иногда мы откровенно скучали.

- Пригласи сюда свою Анку, - как-то сказал Жора, - ей понравится.

Он был уверен в том, что Аню мы ни за какие деньги не вытащим из Парижа и больше никогда не увидим.

- И где-то здесь топчется рядом и твоя Тина. Ты не думал об этом?

Я вытаращился на него:

- С чего ты взял?

Только Тины здесь мне ещё не хватало!

- Я уверен, - сказал он, - здесь - это наверняка!

- Она и в Париже была наверняка.

- Да сдался ей твой Париж! Она точно здесь! Я чую её! В Оклахоме или в Луизиане!.. А точнее - в Майями! В Майями - точно! Где же ей ещё обитать?

Жора просто издевался надо мной!

Вскоре стало ясно, что при всей нашей гениальности и старательности мы вдвоем с Жорой ничего не сделаем. Мы всегда это знали и все свои усилия тратили на создание экспериментального полигона - приобретение необходимого лабораторного оборудования. Перед нами открылся широчайший выбор всего, что душа желает. Нам привозили последние модификации лабораторной техники, с нами работали безмолвные (если не немые) менеджеры и наладчики, физики и химики, и электронщики, и программисты. Последнее слово было за Жорой. Он был генератором технологических новшеств и хозяином положения. Все операции были упрощены до гениальности и автоматизированы. Наши роботы и компьютеры шумели и пищали, и щелкали, шипели кондиционеры, мигали индикаторные разноцветные лампочки... Ни звука лишнего, ни пылинки. Солнечные лучи сюда не проникали, но света было достаточно, чтобы найти иголку и разглядеть наши клеточки, которым выпала честь стать первооткрывательницами новой эпохи, эры, да-да, новой эры.

Наши клеточки! Боже, как мы за ними соскучились! Мы были уверены, что все у нас получится. Все! Мы пригласили к себе Стаса, и он снова привез нам из своей Голландии несколько контейнеров с искусственными матками.

- Давно бы так, - радовался он за нас, - в этом сраном Союзе...

Он до сих пор пытался оправдать свой побег в Голландию.

Вскоре все стало на свои места. Это был полигон, конвейер по производству человеческих жизней, а если быть более точным и заглянуть в глубину явления - рукотворная дорога в вечность. Мы взяли на себя смелость спорить с Богом. Я понимал, что спор этот высосан из пальца. Спорить с Богом так же бессмысленно, как утолять жажду морской водой. Это все равно, что просить милости у палача. И вот настал час. Пришло лето, середина июля, наши приборы и экспериментальные установки прошли «прогонку» и были готовы исполнять любые наши команды. Теперь нужны были люди - команда завоевателей вечности. Тут и начались старые проблемы...

О Пирамиде не произносилось ни слова, но мы были уверены, что ее строительство уже идет полным ходом. Я даже забыл поздравить с днем рождения Юлю.

- В июле? - спрашивает Лена.

- В самом начале, - говорю я, - хороши в июле Юли...

По правде говоря, я просто разрывался на части: Юля, Аня... Теперь ещё эта неуловимая Тина, о которой я старался даже не думать. Жора тоже молчал.

- Я тебя понимаю, - говорит Лена.

- Спасибо, - произношу я, - если бы не ты...

Мне нравится эта ее Турея. В первый раз за много дней утро пасмурное. Дождя нет. Только небо затянуто серой пеленой. Мы уже успели выпить по чашке крепкого чая с блинами и морошковым вареньем.

- ... мне даже показалось, что ледяная стена стала таять, - говорит Лена.

- Какая стена?

- Плача, - смеясь, произносит Лена, - Стена Плача.

- Слёз? - спрашиваю я, - Стена Слёз?

- Ага, - говорит Лена, - слёз радости.

Она терпеливо выслушивает мою исповедь даже по утрам, и мне льстит ее внимание.

- Нужно мысленно, - говорит она, - идти на сближение, а не на разрыв.

Кошки мурлычут, трутся рядом с нами в поисках ласки и теплоты. И я уже привыкаю к этому мурлыканию.

- И знаешь, - говорит Лена, - мои душевные тревоги улеглись, рассеялись, остались где-то там, в городском переполохе.

У нее, я понимаю, тоже были трудные дни.

- Больше ничего не болит, не тревожит, не выворачивает душу. Все зажило.

Меня радует, что и я к этому причастен.

 

Глава 13

- Итак, что же у нас есть?- сказал Жора, - давай все разложим по полочкам.

Он, как всегда бывает в таких случаях, взял лист чистой бумаги и черкнул по нему карандашом.

- Первое...

Он стал вспоминать и по пальцам перечислять то, что мы никогда забыть не могли.

- Мы умеем знать...

Он вдруг притих и сделал вид, что прислушивается.

- Как тебе это нравится: «умеем знать»? - спросил он.

И не дожидаясь ответа, привычно дернул скальпом, ухмыльнулся и продолжал:

- Мы умеем выращивать клетки, содержащие гетерогенный геном. Наконец-то! Наконец-то и к нам пришла эта самая искусственная жизнь! Крейг прекрасно тут постарался! И это значит, что хрустальная мечта человечества воплощена! Бог в растерянности: как же так?! Зачем тогда Я?!!

Жора с нескрываемым восторгом улыбнулся и поднял вверх сжатый кулак, мол, знай наших!

- А знаешь, - говорит Лена, - Стивен Хокинг в своей новой книге «The Grand Design» снова пишет о том, что современная физика не оставляет Богу места в устройстве Вселенной?

- Надо же!

- Он просто камня на камне тут не оставил от представления Ньютона о том, что Вселенная не могла возникнуть из хаоса только благодаря законам физики. Вот послушай...

Лена берет книгу, ищет нужную страницу, читает: «Так как есть закон, такой как гравитация, Вселенная, может, и будет создавать себя из ничего...».

Я слушаю.

- «...Самопроизвольное возникновение - вот причина, почему существует нечто, а не ничто...». Что скажешь?

- Гм! - говорю я.

- Извини, - говорит Лена, - так что там Жора еще сказал про гетерогенный геном?

Мне нужно вспомнить, на чем я остановился.

- Это первое, сказал Жора, - говорю я, - далее... Второе: мы знаем, сколько в геноме чего находится и умеем с этим «чего» поступать так, как нам заблагорассудится. Теперь третье: мы умеем внедрять модифицированный геном в стволовые клетки и в клетки любого живого существа и знать при этом, что из этого получится, то есть: вылечить любой пораженный орган, продлить жизнь хорошего человека, создать новую, совершенно новую жизнь. Это - немало! Правда?

Во всем этом не было ничего нового, просто Жоре вдруг понадобился слушатель.

- Да, - согласился я. Мы еще можем...

Это была вопиющая правда! Каждый день, жадно созерцая свои достижения, мы с Жорой все более укреплялись в одной единственной мысли: Пирамида возможна! Но Ее строительство в современном мире - и это тоже было щемящей правдой - гораздо хлопотнее и труднее, чем водрузить знамя победы на Рейхстаге. И все же теперь мы были уверены, что добудем эту славу победителей, не разделяя ее ни с кем.

- Помолчи, - остановил он меня, - слушай дальше. Третье: у нас есть

искусственная плацента...

- Это уже четвертое, - поправил его я.

Жора взял четки.

- Третье, - твердо произнес он, - искусственная матка с плацентой и все такое для клонирования как живых и ныне здравствующих человеков, так и для глубоких мертвецов, всяких там твоих Лениных, Сталиных, Македонских и Навуходоносоров... Так?

- Я еще не полный склеротик, - сказал я.

У меня решительно не было никакого повода для радости, но я весь светился: я был просто счастлив.

- Далее, - продолжал Жора, - мы обладаем генератором биополя на любой вкус и выбор, что тоже очень важно, правда?

- Ну.

Я знал, я мог угадать наперед каждое Жорино слово, и это меня радовало.

- И в состоянии индуцировать любое поле любого существа животного или растительного происхождения с заданными характеристиками.

- И любого вещества, - добавил я.

- Само собой...

Он подумал секунду и добавил:

- И это значит, что, говоря по сути, мы... становимся богами, Богом. О-пре-де-лен-но! Ты это заметил? Посмотри на меня, я - твой Бог.

Жора встал и расправил плечи.

- Разве я не Бог?- спросил он.

Я кивнул: Бог!

- Смех смехом, но так ведь оно и есть, ты согласен?

А сколько раз мы с Жорой хохотали до упаду, представляя себе, что мы уже всевластны и всесильны! Мы ведь ясно осознавали: мы - песчинки! Тем не менее, нам нравилось продвигаться вперед к поставленной цели. Из одной только гордости! А то! Мы - первые на планете! Это знаете ли...

Потом он еще долго перечислял все наши достижения, пока и обратная сторона листа не была испещрена карандашными числами, пунктами, которых набралось аж сорок семь. Когда в голову уже ничего не приходило и были перечислены, казалось, все наши достижения, Жора помолчал, привычно потирая спинку носа указательным пальцем, и наконец произнес:

- А чего у нас нет?

Он посмотрел мне в глаза, устремил свой палец в моем направлении и добавил:

- Зубов! Вот чего! Мы - беззубые козявки роемся в говне...

- То есть?

- Ты, как всегда прав: у нас нет главного - команды. Знаешь, прежде я думал, что могу перевернуть мир один, сам, как Ньютон, Галилей или, скажем, Эйнштейн. Как тот же Македонский или твой Ленька да Винчи. Увы! Оказалось - нет. Время одиночек прошло. Оно закончилось в наши дни, когда стало ясно, что одна голова не может вместить и проанализировать все новые знания, новые факты из жизни человечества, растущие как грибы после дождя, все разом, в один миг. Мозг ведь так работает, верно, раз и ответ готов. Невозможно знать сразу все, а вот твой да Винчи, тот мог. Но достижений в то время было всего ничего - колесо, крыло, порох, компас... Ни атома, ни гена они не знали. А теперь? Все эти электроны и нейтрино, гуанины и цитозины... С ума сдуреть можно! И твой интернет не спасет. Не спасет... И сегодня нам без команды не обойтись, ты согласен? Ну, что мы можем с тобой вдвоем, что? Да ничего!

Жора подошел ко мне вплотную, упер указательный палец правой руки мне в грудь и произнес:

- Я знаю: ты - гений. Но и я гений. И Вит, и Вася Сарбаш и твоя муленружка, и... Юлька! Ба-а-а-гиня! Пс! Все мы по-своему гении, а сейчас нужен Бог. Вот мы его и слепим из наших обрюзгших тел и извилин. В основном из твоих, тех прежних, не испорченных требованиями сегодняшнего дня парней и девиц. Если сможем вернуть их в то прошлое, где нам верно и щедро служили деревянные прищепки и консервные банки. Верно? Верно! О-пре-де-лен-но! Где, где все твои Коли, Пети, Ксюши и Сони? Чего только стоит один твой Ушков! Я тебя спрашиваю - где?

Мы разулыбались.

- В скором времени, я уверен, - задумчиво произнес Жора, перебирая четки, - мы получим доступ к святая святых феномена жизни - мы возьмем под уздцы ее будущее и приблизимся к пониманию вечности. Ах, как верно подмечено, что будущее существует долго! Я тебе так скажу: не долго, но вечно. Верно? И без твоей Ани мы не продвинемся ни на йоту вперед. Где она? Я тебя спрашиваю: где твоя краля из Мулен Ружа?! А Тинка?! А Тинка где?! Я тебя спрашиваю: где они?!!

Это скорое вечное блестящее будущее застыло немыслимой синью в его глазах. Это было одно из редких мгновений надежды, и я знал, что в такие минуты Жора мысленно устремлялся в неведомые небесные выси и был недосягаем никакими земными заботами.

- А твое правило, - добавил он, - что для нашей работы можно подготовить кого угодно, видишь сам, не вполне пригодно. Старый друг лучше новых двух.

- Мое правило?!

- Завтра едем в Париж, к твоей муленружевской крале. А знаешь, она...

- Да ладно, ладно тебе...

- Да, - сказал Жора, - хорошо. Идем трахнем по пивку, а?..

- Может быть, по гоголю-моголю?- предложил я, - у меня есть прекрасные свежие яйца!

- Прекрасная идея!- воскликнул Жора. - Давай свои яйца!

Мы часто возвращались в те дни, где были так молоды.

- Езжай в свой Париж, но без Аньки и Тинки не возвращайся!

Напоминание о Тине свело мне челюсти.

- Ты опять о своих баранах! Какая Тинка?!

У меня просто зубы затарахтели!

- Ты... Тыыыы...

Я не мог больше произнести ни слова.

- Да ладно тебе, - примирительно произнёс Жора, - найдем мы твою Тину. Прозябает, небось, где-то у нас под боком. Вот голову даю на отрез - точно валяется на каком-нибудь шикарном пляже в Брайтон-Бич под какой-нибудь роскошной гнущейся от ветра пальмой. Голову даю...

- Да нужна мне твоя голова! Без неё хлопот было бы меньше...

- Не скажи!.. Или в Арканзасе... Там есть такой замшелый туннель, ну помнишь?..

- Не помню...

- Или...

Жора дёрнул скальпом и ощерил как конь зубы, делая вид, что вспоминает, но на самом деле, пряча за этим оскалом свою издевательскую ухмылку.

- Или...

Он почесал ногтями голову.

- Вот! - воскликнул он, словно вспомнил, - вот! Точно!.. Твоя Тина точно сейчас в Денвере. Я даже вижу её: сидит себе на тепленьком слоёном пироге... На каменном! Помнишь, там такие слои выпирают... Каменные... До самого неба. Да я просто вижу твою Тину - ноги свесила... Рыжая! Она рыжая у тебя, рыжая... Гривастая... Кобылица... С глазами львицы...

- Слушай, хватит, а?! - взревел я.

- Или в Луизиане, - продолжал изгаляться Жора, - в парчочке, где мох... Забралась на дерево, глянь, - как обезьяна, шимпанзёнок этакий, только вот рыжая... Ноги свесила... Смотри!...

- Слуууушай...

- Ну что «слушай», что «слушай»... У самого, небось, тоже слюнки текут!..

- Тоже, - говорю я.

- То-то же!.. Ты бы её... а? Догнал на дереве?.. Прям на дереве, а?

- Да ты просто маньяк!

- Поживи с моё, - рассмеялся Жора, - сам станешь... С вами тут не только... А ничего ножки-то!.. Как... Как... Ну, просто как...

- Не укакайся, - посоветовал я.

- Да-да, дадада... Это, знаешь ли... Ты мне лучше скажи, вот что главное, скажем, в скоростном автомобиле? Или в подводной лодке? Или в сверхзвуковом самолёте?.. Что?!

- Ясное дело, - говорю я, - двигатель! Если я сижу за штурвалом какого-нибудь МИГа или...

- Да-да, - поддакивает Жора, - вот ты сидишь за штурвалом, и на тебя несётся не менее скоростной, скажем, китайский истребитель... Что для тебя главное?

- Я же сказал - двигатель! Если мой двигатель...

- Не-а, - говорит Жора, - не двигатель.

- Точность и быстрота манёвра? - предполагаю я.

- Главное для тебя здесь, - говорит Жора, ехидно скаля зубы, - не укакаться!

- Что?!!

- Так вот и с Тиной... Как только ты её встретишь - главное - не наложить в штаны!

Конечно же, я теряюсь в догадках: смеяться мне или дуться?

- Ладно, не дуйся... Забыли про Тину! Но помни о главном!

- Слушай...

- О'кей! Сперва Анька, потом доберёмся и до...

- Пощади, а?

- Да иди ты! Дело есть дело! Мотай к своей Аньке-пулемётчице, но помни...

- Да, помню я, помню!..

- Анька - не спасёт. Спасёт Тина.

- От чего спасёт?

- Она как раз сейчас у Ниагарского водопада...

- Кто?!

- Я же вижу! Ты что совсем слепой?! Смотри - радуга!.. И Тинка твоя, видишь? В костюме Евы! Вся из бисеринок водной пыли... Посмотри - царица!.. Слушай - крррассссивая, а!.. Нефертити, не меньше!

Во чёрт!..

- А что... Ничего... А?... А?!! Ух... Рррррррыжая... Что за порода?...

- Хватит рычать, давай лучше подумаем, как отвоевать у Парижа Аню.

- Твоя Аня, ты и воюй... Но Тинка какая, а? Картинка! Ррррыжая... Уф!

Просто бес!..

- Что за порода?..

- Львица!

- Львица?! Уф!.. А ножки-то... ничего!.. Люблю рыжих!..

 

Глава 14

Прошла целая неделя. Мы еще и еще раз испытывали нашу систему. Все работало безотказно. Теперь у нас было много народу - в основном молодежь, аспиранты, студенты-выпускники, но были и маститые ученые, крепко знающие свое дело. Команда! Но этого было мало. Трудность состояла в том, чтобы каждый пропитался не только надеждой, но и уверенностью в нашу победу. Многие, усердно выполняя свою работу, тем не менее сомневались: совершенство недостижимо! В течение нескольких месяцев мы пускались на всевозможные хитрости, стараясь обмануть себя с тем, чтобы сдвинуться с мертвой точки. Между тем, уверенность была совершенно необходима для продолжения наших поисков. Мы не хотели повторять ошибок и не оставляли мысли искать моих ребят. Иногда нас брало отчаяние: мы уже предвидели приближение роковой минуты, когда Пирамида, еще не встав на ноги, станет пошатываться...

Аня была первой в нашем списке.

- Нам, пожалуй, пора в Париж, - сказал я, - ты поедешь со мной?

- Ты звонил ей?

- Нет.

Жора сидел, не шевелясь, упершись холодным стеклянным взглядом в стену напротив, сидел и молчал, словно не слыша моих слов, затем коротко бросил:

- Сам.

Он произнес это «сам», не повернув даже голову в мою сторону.

- Слушай, - вдруг сказал он, - давай клонируем твою Аню! И Юрку, и Тинку, и всех твоих бывших и нынешних незаменимых рабов. Это проще и быстрее, чем гоняться за ними по всей планете.

- Каких рабов? - спрашивает Лена.

- Ну назови их сподвижниками или соратниками, или товарищами по оружию, назови их как хочешь, братьями и сестрами... Хоть горшками!..

Я вылетел из Чикаго в Париж утренним рейсом... Было лето, июль, кажется, июль... Я прилетел в Париж налегке... Жора срочно умчался в Японию, ему предложили трехдневное знакомство с нанотехнологиями, и этого нельзя было упустить. Эти япошки знают толк в мелочах жизни, у них есть чему поучиться.

Да, это был июль, день 21-й - день рождения Лю, я звонил ей уже из Парижа...

- Лю? Кто такая Лю? - спрашивает Лена. - Я впервые слышу о ней.

- Разве? Мне помнится... Да-да, Лю! У нее золотые руки и она большая умница. Представь себе, она... Потом расскажу... У нее глаза - немыслимая лазурь! И ноги, и ноги... Потом расскажу...

- Да ладно, ладно, - говорит Лена, - можешь не рассказывать.

Я не стал звонить Ане из Чикаго, надеясь удивить ее своим внезапным визитом. Мы вылетели рано утром в начале восьмого, как и значилось в расписании. Пока самолет набирал высоту и ложился на курс, я, откинув спинку кресла и добровольно приковав себя к нему ремнем, прекрасно устроился: вытянул ноги, сложил, как мертвец, руки на брюхе и закрыл глаза. Что-нибудь случись, подумалось мне, мало ли что может приключиться в полете! и наша Пирамида так и не будет построена. Эта мысль заставила меня шевельнуться и еще раз проверить на прочность ремень. Он был в полном порядке, тем не менее, у меня ныло под ложечкой. Это чувство - аж дух захватывает! - знакомо каждому, кто когда-либо набирал высоту. Или падал. (Я тотчас вспомнил Жору и его вопрос о том, что главное в самолёте). Я все еще набирал... Меня раздражало еще лишь то, что сосед непрестанно трещал кульком, который он давно приготовил на случай, если его вдруг вырвет. Только этого мне не хватало! Теперь даже мысль о недостроенной Пирамиде казалась не столь актуальной. В конце концов, самолет набрал высоту, я приоткрыл глаза, солнце слепило. Хруст кулька прекратился, и я с облегчением вздохнул. Мы еще не добрались до океана, внизу, несмотря на утреннюю дымку, серебрилась тонкой ниточкой какая-то речка, блестели озерца, попадались редкие облака, как клубы белого дыма или огромные клочья ваты. Я думал об Ане. Почему Жора так уверен в том, что мне не удастся ее уговорить? Без нее мы пропадем. Я, правда, тоже не был уверен, сможет ли она нам помочь. Ведь прошло столько лет! И ещё эта загадочная неуловимая Тина! Будто бы на ней свет клином сошёлся! С Аней ясно, она нужна нам как воздух! Что же касается Тины, я не мог до сих пор взять в толк, какая нам от неё польза! Польза, правда, добро?.. Это становилось смешным: ищи ветра в поле! Хоть бы раз взглянуть на неё, укусить что ли! И Жорина тирада о её участии, о её непременном и всепобеждающем нашем спасении, не давала мне жить. Тоже мне Иисус Христос нашёлся!

Я был вне себя от злости!

И знал: пока ты недоволен собой - жизнь уходит...

Вскоре принесли завтрак, и хотя мне есть не хотелось, я принялся жевать. Надо же было чем-то заняться.

Все мысли о Юле я гнал от себя. Зачем ей, думал я, наши хлопоты?

- Слушай, Рест, - сказала вдруг Лена, - давно хочу у тебя спросить...

- В чём же дело? Валяй...

- Ты рассказал мне уже целую жизнь...

- Правда? Тебе интересно?

- Скажи мне, пожалуйста...

- Пожалуйста!..

Лена улыбается.

- Об этом можно написать неплохой роман, ты не думал?

Я думаю.

- Если бы взялся за это, как бы ты его назвал?

- «Пирамида жизни»! - выпалил я, не задумываясь.

- Прекрасно! - восклицает Лена, - лучше не придумаешь... Я к чему веду...

- Говори.

- Вот ты тут мне рассказываешь... ну, кроме того, что, по сути, о вашем проекте... о строительстве вашей Пирамиды...

- Говори, не тяни...

- Тина, - говорит Лена, - она у вас...

- Что?

- Кто?

Теперь тишина. Мы смотрим друг другу в глаза и молчим.

- Вот ты мне полгода рассказываешь о вашей Тине. Она кто у вас? Вы её ищете, ищете... Вы её в глаза не видели... Жора просто бредит ею, ты с ней даже, кажется, переспал...

- Как это?!

- Ты можешь, в конце концов, сказать мне, кто она такая и зачем она вам нужна? Ты-то знаешь?!

- Само собой! Знаю, конечно! Теперь-то знаю, точно знаю... Лучше бы я этого не знал!

- Скажи!

- Милая моя, - говорю я, - вот я тебе сейчас возьму и выложу всё на тарелочке с голубой каёмочкой... Ты тут же перестанешь меня слушать.

- Тебя нельзя перестать, - говорит Лена.

- «Нельзя перестать» - это ты здорово завернула.

- Просто эта ваша Тина... Она что, перевернула вашу жизнь? Похоже, что с ног на голову, раз вы...

Ну, вот! Вот и Лена насела на меня с этой Тиной! Как уже сказано, я и сам толком не мог уяснить для себя её роль. И это меня больше всего озадачивало. Было бы слишком наивно считать, что эта самая Тина вдруг ни с того, ни с сего свалилась нам на голову, как манна небесная. Она вовсе не шутила, однажды сказав, что вправе время от времени направлять наши мысли и действия в нужном, так сказать, направлении. Я безропотно принял это её право - направляй! До известной степени мне нравилось, когда кто бы то ни было шёл рядом со мной к заветной цели. Вдвоём-то всегда веселей продираться сквозь чащобу тьмы и невежества! Что ж до Тины, то она не просто шла рядом - тащила за руку! Даже понукала:

«Я посвящаю НЕбывшим СОмной полуБРЕД.

И колдовство моих яростно шепчущих строчек...

И обрекаю себя на пронзительный свет,

Тот, что прожекторно рубит безмолвие ночи...».

Вот я и бросился за нею на этот пронзительный свет. Как заплутавший в ночи мотылёк. А кто бы, обречённый на вечную темноту ночи, устоял, удержался?

«Бредящим мною, бредущим за мною во тьме.

Слепо хотящим быть рядом и только со мною...».

Я и в самом деле бредил ею! И слепо желал бежать рядом с нею и только с нею! И диву давался - почему?!

Но так бывает: бежишь, сломя голову, задрав штаны и вперив глаза... Задыхаясь восторгом, от которого нет спасения...

Я признал в этом порыве проявление того вожделенного состояния, о котором был так много и долго наслышан...

Вот, вот же!.. Она...

«Я запрещаю участвовать в этой войне...

Где не бывает побед, поражений, героев...

Каждый мой шаг оставляет болезненный шрам.

Значит, пора отрываться от вас понемногу».

И вот тут меня и зацепило это её - «пора отрываться...». Может быть, кому-то и пора понемногу. Только не мне, только не мне - прикипел! Успел!.. Теперь меня никакими зубами не отгрызёшь, никакими клещами не оттянешь!.. Даже не соскребёшь никакими скребками. Нетушки, милая моя!..

Можешь меня убить, но тебе меня уже не победить!

Даже если кожа моя затрещит раздирающим уши треском!

«Кожа трещит. Позволяю прорваться крылам.

И вспоминаю. Дорогу. К забытому. Богу».

Вот и твоя затрещала...

Наши кожи затрещали, запели на всю Вселенную... Разве ты не слышишь?! Мы теперь... Мы с тобой... Мы просто из кож наших лезем вон, пробиваясь к забытому всеми Богу!

Видишь? Смотри!..

Вон!..

Из всех наших кожжжж...

Лена снова спрашивает:

- А, Рест? Перевернула? С ног...

Ленок, ты-то, хоть ты-то можешь расслышать треск наших кож! Прислушайся же!..

- Скорее наоборот! - говорю я. - Точно: наоборот! Она дала нам возможность почувствовать землю под ногами.

- Это всё, что ты можешь о ней сказать?

Хм! Ты что оглохла?! Музыка кож! Разве ты не слышишь?!!

- Могу добавить: о ней всё никто никогда не сможет сказать!

- Темнишь?

- Зачем? Всему своё время. Дождись.

- Жду-жду... Хочешь совет?

- Валяй...

- Если вдруг вздумаешь писать книжку - не тяни так со своей Тиной. Никакой читатель не выдержит такой тягомотины. Я понимаю, что должна быть какая-то интрига, но так тянуть резину... Ты полистай Чехова, Бунина, да того же Миллера... Там у них чётко и ясно...

- Да не собираюсь я писать никакую книгу. Ни о какой Тине! Ещё чего!.. Я что тебе Достоевский какой-то? И с какой стати мне листать Миллера, этого сперморазбрызгивателя?..

- А я бы написала.

- Думаю, у тебя это прекрасно получится! А зачем же я тебе всё это рассказываю.

- Правда? Думаешь?

- Уверен!

Повисла пауза. Лена о Тине больше не задала ни одного вопроса. Видимо, всё-таки наша музыка наших славнотрескучих кож донеслась и до её музыкальных ушей.

Наконец-то!

- А Лю? - вдруг спрашивает Лена.

- Что «А Лю?» - спрашиваю я.

- Ты ей потом позвонил из Парижа? Поздравил?

- Да, а что?

Лю или Люсь, или Людочка Жос... Эта маленькая женщина с глазами потерявшегося щенка. Это еще одна история. Да, целая история!

- Жос?

- Жос!

- У вас там целый гарем, - говорит Лена.

- Гарем-гарем... Какой там гарем... Так себе...

Между тем, наш «Боинг»...

 

Глава 15

Наш «Боинг» не спеша пересекал океан, и на это ушло немало времени. Прилетел я в ночь и, зная, что Аня сова, решился-таки на поздний звонок. Чужой голос автоответчика холодно продолдонил по-французски, что Аня в отъезде и вернется в пятницу. Была среда. У меня было почти двое суток свободного времени. Я проспал в гостинице до обеда, сказывалась семичасовая разница во времени, побрился, принял ванну и решил прогуляться по городу. Жара стояла адская, и у меня очень скоро пропало желание бродить по Парижу. Что предпринять? Я взял себя в руки и заставил набросать программу действий на эти полтора-два дня. Меня теперь уже просто душила мысль о том, что в прошлый раз, будучи здесь с Жорой, мы не сделали даже попытки найти в Париже хоть какие-нибудь признаки жизни знаменитых французов. Хоть какую-нибудь зацепку, отголосок генома того же Наполеона или Гогена, Монтеня или Ларошфуко. Я бы рад был и Жан-Жаку Руссо, и тому же Ронсару. Ах, Мария Антуанеттта! Мечта! Было б здорово, думал я, заполучить хоть самую малость взволновавших недавно весь мир флюидов Жана-Батиста Гренуя, раздобыть небольшой флакончик, хоть с десяток молекул, и по этому биополю запахов попытаться создать его клон. Живое творение Жана-Батиста! А что, чем черт не шутит?! Я полжизни отдал бы за то, чтобы увидеть глаза Патрика Зюськинда, вдруг узревшего, какое чудовище он сотворил своим воображением. Да мало ли великих французов обитало в Париже! А не французов? Тургенев и Бунин, Некрасов и Набоков, Генри Миллер и Хемингуэй, и Гоген и Модильяни, и... Да целых полмира! В каком-то небольшом городишке невдалеке от Парижа покоились и останки самого Леонардо да Винчи! Хорошо было бы и там побывать! Напасть на след кого-нибудь из них и заполучить частичку генома, было бы для меня настоящим подарком. Для этого у меня в распоряжении было больше суток. Что можно успеть за это время? Выспаться! Но как только во мне проснулся инстинкт Пинкертона, сонливость как рукой сняло. Первая мысль была: Наполеон! Конечно! Величайший из великих! У нас уже был его пенис, и этим можно было бы удовлетвориться. Но хотелось чего-то еще! Я знал, что прах императора хоронится где-то под одним из самых красивых куполов мира, вознесенных на высоту более ста метров, который, как и Эйфелева башня, виден со всех концов города. Листья безмолвного каштана, под кроной которого я укрывался от солнечных лучей, рассматривая глазеющих на дорогие витрины туристов, то ли китайцев, то ли корейцев, прятали от меня не то, что купол Собора - соседнее здание, и мне пришлось оставить свое гостеприимное прибежище на Елисейских полях. У меня с собой был томик Тининых стихов, и я время от времени его листал: «...какой изыск! Ломает рёбра мой новый образ... И ты молчишь языком грозы. А я кричу...».

Да я тоже готов, думаю я, разразиться грозой, всеми громами и молниями, только бы тебя не слышать, не видеть, не чувствовать... Всеми своими «НЕ»!

Думаю, но томик не закрываю...

О, Царица Небесная!.. Надо выбросить этот Тинин томик и... дело с концом! Сегодня меня меньше всего интересует, каким образом Тина может соучаствовать или даже споспешествовать нашему делу. Я думаю, что нам повезло: она согласилась идти рядышком. И светить! Это - немало. С этим я согласен: свети! Но сейчас нам позарез нужна Аня, и Тина тут совершенно беспомощна. Она только будет меня отвлекать. На какое-то время её надо просто выбросить из головы. А с нею - и её томик стихов.

Я не выбрасываю.

Нежненько закрываю, бережно сую в сумку.

Жду чего-то, думая... О чём?.. Не о Тине же!..

Как только приходит решение не терять зря ни минуты, я тотчас вскакиваю со скамейки и ближайшим путем направляюсь к Дому Инвалидов.

- В Амбуазе, - напоминает Лена.

- Что «В Амбуазе»?

- Покоится прах Леонардо да Винчи.

- Да-да, в Амбуазе... Кажется, в Амбуазе... Надо бы нам и там побывать.

- А что Тина? - спрашивает Лена.

- Вы что, все сговорились дружить против меня?!

Мне понадобилось немало времени, чтобы убедиться: без Тины - край!

«Белым шит шеврон.

Пряжка из серебра.

Рядом упрямый клон

Из твоего ребра...».

Кто клон-то?! Упрямый...

И что мои ребра? Целы ещё?..

 

Глава 16

Величественный монументальный комплекс, суровые гладкие стены из темно-серого камня, центральный портал увенчан полукруглым фронтоном с барельефом на золотом фоне. Знаменитая архитектура! Мне уже приходилось любоваться ею поздним вечером в безлюдных синих сумерках, когда прожектора высвечивают золотистый венец купола с иглой шпиля. Особенно прекрасен вид с моста Александра III, когда идешь по нему в ажурном обрамлении стройного ряда зажженных перил-фонарей с белыми, как крыло альбатроса и вздутыми, как утренние лепестки белых роз, светильниками. Я разглядел эту красоту на третий или четвертый день, когда мы с Аней бродили по ночному Парижу, и она знакомила меня с его достопримечательностями. Оказывается, российский император подарил этот мост Парижу к Всемирной выставке 1889 года. Как жемчужное ожерелье любимой женщине. Его строили из камней Бастилии. Аня заворожила меня историей своего любимого Парижа, в котором, по всему было видно, она души не чаяла. Это была еще одна трудность, которую мне необходимо было преодолеть: разлучить ее с этим городом. Ведь нет в мире ничего тягостнее и горше, чем стать причиной и свидетелем разлуки влюбленных.

Итак, я мчался как угорелый вместе с потоком авто мимо Триумфальной арки вниз по Елисейским полям, не замечая ни знаменитых кафе («Колизей»), ни прославленных ресторанов («Берк-Паун», «Элизе-Матиньон», «Ledoyen»!), ни роскошных витрин супермаркетов. Я пересек площадь Согласия, усыпанную разного калибра и стоимости лимузинами, даже не подозревая, что здесь, у входа в Тюильрийский сад, были гильотинированы Людовик XVI и Мария-Антуанетта. Мельком взглянув на облако белой фонтанной пыли, я мысленно принял ее свежесть и прохладу, и, впустив в себя новую порцию бодрости, ринулся дальше, сравнивая себя с крылатым конем статуи, которого укрощает мускулистый наездник. Было около трех часов пополудни, совсем не гостеприимное французское солнце обжигало своими раскаленными лучами, невзирая на уверения справочных изданий о том, что климат в Париже мягкий и летняя температура воздуха в среднем составляет около 25 градусов. К тому же, мне не давали покоя и мои пятки, кожа которых взялась волдырями. Это дали о себе знать мои новые летние штиблеты, купленные еще в Америке. Ты смеешься, а мне было не до смеха. С горем пополам мне удалось добраться до кассы Дома Инвалидов и купить долгожданный входной билет. Я держал в руке небольшую бумажку - пропуск в прошлое, которая давала мне возможность не только встретиться с глазу на глаз с великим корсиканцем-французом, но и, возможно, возродить его из праха.

У меня дрожали колени при мысли, что мне удастся сковырнуть, содрать, соскрести, отщипнуть, откусить, выдернуть или даже вырвать хоть маленький кусочек из останков императора, хоть один ничтожненький граммик, одну-единственную клеточку, содержащую малюсенькое ядро с бесконечной нитью ДНК самого Наполеона, которая являлась единственной хранительницей его гения. Где-то хранились его волосы, в которых многие выискивали мышьяк, чтобы сделать достоянием широких масс факт отравления Наполеона. Но где? Я этого не знал. Возможно в Версальском дворце или в соборе Нотр-Дам, или на острове св. Елены тоже были какие-нибудь императорские вещички, но сейчас я был в центре Парижа, в нескольких метрах от давно охладевшего и замершего в черной пустоте могилы хилого, но и великого тела. Наверняка, думал я, медики императора с полной ответственностью отнеслись к подготовке тела своего господина для его пребывания в вечности. Ведь для них он был как фараон для египтян, и у меня ни на йоту не возникало сомнения, что они с честью выполнили свой профессиональный долг, передавая тело потомкам. Я представил себе, как тот священник, озираясь по сторонам, отрезал его член, и мне стало смешно. И снова подумалось о золотом скребке для языка императора: как он скреб свой язык! Но дело было вовсе не в этом. Биополе скребка - вот что хорошо было бы иметь под рукой, воссоздавая клон императора.

У меня не было никакого плана, я шел, что называется, напролом, наобум: вдруг удастся! У меня было предчувствие удачи и горячее желание заполучить Наполеона в свои руки. Мне чудилось, что я уже держал его за рукав. Я был простодушно уверен, что к нему, как к какому-нибудь фараону существует доступ, и каждый почитающий его француз или иноземец может прикоснуться к нему рукой. Я шел как завороженный. Конечно, я отдавал себе отчет, что все не так просто, как мне казалось, что служителями Собора, администрацией города, страны и всего международного сообщества приняты все меры предосторожности от всяческих попыток хулиганов и разного толка психов нанести вред экспонату мирового значения, и все же меня не оставляла надежда. Я даже чувствовал себя в какой-то мере ответственным за будущее императора. К тому же мне хотелось прихвастнуть перед Жорой: смотри, вот он твой Наполеон, у меня на ладони!

Туристов было мало, я огляделся, выискивая глазами гроб императора и самый короткий путь к нему. В церкви было свежо и прохладно, привычно пахло Богом. Солнце осталось на небе, и я наслаждался этой соборной прохладой, как наслаждаются дыханием моря в знойный день. Мне, собственно говоря, было безразлично, как посмотрят те два японца или корейца, что пристроились за мной, на то, как я буду прикасаться к императору рукой, и я надеялся, что этот мой жест не привлечет их внимания. Мало ли кто как выражает свое почтение. Но о том, чтобы отказаться от задуманного и речи быть не могло. У меня вдруг расслезились глаза. Императора нигде не было. Я видел в гробу Ленина, мощи святых в Киево-Печерской лавре, мне рассказывали о Пирогове, о фараонах в египетских пирамидах и усыпальницах, и сейчас я жаждал увидеть Наполеона. Кажется странным, но мне ничего не было известно о способе его захоронения. Я был уверен, что он покоится в открытой могиле. Как фараон.

Его нигде не было. Я стоял и смотрел по сторонам, китайцы стояли рядом со мной. Потом они пошли, и я последовал за ними. Гроб Наполеона - сундук из красного дерева с крышкой, напоминающей седло во всю длину его маленького роста, покоился на темно-вишневом, даже коричневатом гранитном постаменте в центре мраморного круга, напоминающего цветущий подсолнух или зубчатое колесо с акульими зубами, за которым по большему кругу стояло двенадцать, прилепленных к квадратным столбам-колоннам, серых крылатых женских фигур в тогах до самых пят, с понурыми головами и упавшими плетьми вдоль туловищ скорбными руками, видимо символизирующие скорбь и утрату. Только свисающие со стен знамена, захваченные в битвах Наполеоном, казались настоящими. Над императором навис огромный купол собора, как маленький символ Великого Неба, к которому он так неустанно стремился. Он его получил. Гроб тускло и холодно поблескивал кровавым лаком, от него несло холодом. Ни единой щелочки, ни единого дыхания. Потом я узнал, что этот сундук, собственно гроб Наполеона, был сделан из цельного куска красного гранита, а убогие фигурки символизировали не утрату и скорбь, а победы императора. Я был разочарован, просто убит своим горем: не могло быть и речи не то, чтобы унести отсюда частичку тела с генами Бонапарта, но даже прикоснуться к полировке гроба было невозможно. Да и не было уже никакого желания. Здесь же, в боковых капеллах были погребены и какие-то знаменитые полководцы, и двое братьев императора, здесь же находился и бронзовый гроб его сына, доставленный сюда из Вены, но до всего этого у меня уже не было никакого дела.

- Ты считаешь, что твой Наполеон, - вдруг спрашивает Лена, - недостаточно добр?

Я уже ничего не считал.

- Он крепко надёжен.

Я это знал.

- Хочешь выпить? - вдруг спрашивает Лена.

- Ага, - радуюсь я, - охотно! От малиновой не откажусь.

- Или винца?

Я думаю. Вдруг слышу:

...допустим все же: истина в вине.

Не в том вине, что из бокала льётся.

А в том, что так болит и остаётся

Ожогом острым на твоей спине...

- Нет, - говорю я, - давай лучше коньячку.

Чтобы подлечить ожог на спине.

 

Глава 17

Я поискал глазами корейцев, их и след простыл. Неожиданно я поймал на себе взгляд какого-то афроамериканца. Две слезливо блестящих даже в этом приглушенном церковном свете черно-синих оливы, покоящиеся на фарфоровых блюдечках белков, иронично-равнодушно уставились на меня, как бы спрашивая: «ну что, укусил своего кумира?». Негр был явно разочарован и всем своим видом демонстрировал полное удовлетворение тем, что он не один в своем разочаровании. Юрку бы сюда! подумалось мне, он бы в один момент... Я тогда не мог себе объяснить, что бы сделал Юра, будучи рядом, но мысль о том, что он бы что-нибудь придумал, каким-то чудесным способом смог бы «прощупать» насколько жив еще император, эта мысль сверкнула у меня в мозгу как солнечный зайчик. Только потом, много времени спустя, я вдруг вспомнил этот эпизод и смог уразуметь, зачем мне понадобились в тот момент уникальные способности нашего Юры. Да, он бы в тот момент пригодился бы как никто другой.

На улице не стало прохладнее. Я побрел мимо здания военной школы, по Марсовому полю, мимо шумной толпы веселых зевак, гремела музыка, под открытым небом давала концерт какая-то рок-группа, народ наслаждался праздником, а мне было не до веселья. Мне хотелось побыть одному. На глаза попался символ прогресса французской инженерной мысли прошлого столетия, и я подумал, что смогу найти уединение, забравшись на Эйфелеву башню. Во всяком случае, тот факт, что пребывание на ранее неведомой высоте (не считая салона самолета) подарит мне ощущение птичьего полета, а вместе с ним и нежданное счастье короткого одиночества, которое всегда приводило меня в восторг, этот факт обещал редкие впечатления, которые не так часто испытываешь в жизни из-за обманчивой занятости, а вернее из собственной лени. Когда-то, будучи искателем острых ощущений, я отважился прыгнуть с парашютом и на всю жизнь запомнил всю гамму чувств, охвативших меня во время полета к земле. Сказка продолжалась считанные минуты, но она украсила мою жизнь новыми пестрыми впечатлениями и придала мне веры в свои силы. Хотя я не летел, не парил, как орел, расправив мощные крылья, от меня не требовалось никаких усилий, я просто лениво падал на землю как камень, беззастенчиво пользуясь законом всемирного тяготения, открытым давно и не мною. Я смотрел на башню восторженными глазами и желание высоты охватило меня с новой силой. Это чистое озорство, да, чистое сумасбродство. Ведь нет ничего удивительного в том, что тебя вдруг охватывает неукротимая страсть, с которой ты не можешь совладать. И зачем? Зачем пытаться укрощать в себе самобытный и непобедимый инстинкт торжества полета и света? Его нужно удовлетворить, вот и все, вот и все, верно? Я бежал, мчался по Марсовому полю, натыкаясь на прохожих и заставляя их оборачиваться, летел, не-взирая на жалящие подошвы своих новых штиблет и волдыри на пятках, пока не оказался в цепких лапах этого железного динозавра, уткнувшегося своей маленькой головкой в бело-голубой купол французского неба. Укрывшись в тени какого-то известного всему миру каштана, я присел на скамеечку, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Вот что прежде всего заботило меня: смогу ли я уговорить Аню уехать из Парижа? Без нее, я был в этом твердо уверен, наше предприятие с клонированием не только Гогена, Родена или Наполеона, не только Моне и Моно, и Матисса, но даже того же Ленина, крайняя плоть которого уже заявила о своем желании жить, без нее, без Ани все наши усилия были обречены на провал. О Тине даже мысли не мелькнуло! Да спасать пока ничего не требовалось!

Разве что: «...для меня обнажённость - лучшая из одежд. Не потому что я прекрасна! Хотя это так: я результат тщательного отбора. И не порчу породу! А потому, что кожа - лучшая ткань. Не люблю кутаться. Не боюсь солнца. Становлюсь бронзовой даже сквозь одежду».

Что это? Откуда это?! Это же не стихи! И что за голос зудит и зудит мне в уши? «Обнажённость... отбор... порода...». Какая порода? Какая кожа? И при чём тут?!

Нет-нет, от этого зуда надо решительным образом избавляться, решил я.

Я решительно выбросил Тину (а кто же это мог быть ещё?) из головы и переключил свое внимание на Наполеона, на Эйфелеву башню, на Аню...

Да, легко! Я в этом хорошо поднаторел - уводить внимание от жужжащих проблем.

Да, легко!

Как бы Жора не уверял меня, думал я, что незаменимых людей нет, все же такие дела как создание новой жизни, ее, так сказать, строительство из кирпичиков ДНК, по сути - творение, нуждаются в животворной силе человеческого тепла, духа, который необходимо вдохнуть в новую жизнь для ее стойкости, как раскаленный клинок в ледяную воду. Да, как тот гран углерода, что делает мягкое как глина железо крепкой как алмаз сталью. И Аня как раз и несла в себе все признаки такого духа. Позвонить ей сейчас? Наши клеточки, помню, любили ее и всегда отзывались веселым жизнерадостным смехом на ее приветствие. Вдруг я впервые ясно осознал, что о работе без Аниного участия нечего и помышлять. Мне казалось, что эту истину я давно признавал, но теперь, сидя у железной лапы Эйфелевой башни, я впервые объяснил себе причину такой ясности: Аня - ангел. Да, в ней всегда было больше божественного, чем человеческого, и все признаки этой божественности делали ее ангелом, которого окружающий люд явно не замечал, многие посмеивались и даже недолюбливали ее, а иные - боялись. Теперь я понимал, что нужно приложить все усилия, чтобы ее заполучить. Я теперь точно знал, чего хочу. Позвонить? Оглядываясь на прошлое, я думал, что судьба была ко мне вполне благосклонна, подарив нам ничтожный отрезок времени, когда мы были просто знакомы и относились друг к другу как сослуживцы. Да, мы были близко знакомы, мы сроднились как брат и сестра, и нам было хорошо жить в таком родстве. Правда, мы были и гораздо ближе, но эта мимолетная близость... Да, стыдно сказать: все проходит. Итак, я сидел и думал, мне больше не хотелось рассматривать Париж с высоты птичьего полета, но нужно было убить время, и я встал в очередь за билетом. Позвоню, решил я, как только выйду из очереди. Мне не хотелось говорить с Аней в присутствии толпы томящихся под сводами башни туристов, хотя они были ко мне совершенно безучастны. Я так медленно продвигался вперед, что это меня раздражало. Хотя ничего здесь вызывающего не было: очередь как очередь, как и у нас к Ленину, не хуже и не лучше. Во всех странах мира очереди похожи друг на дружку как два апельсина.

Прошло не меньше полутора часов прежде, чем я увидел этот немыслимый Париж во всей его красе. С небесной высоты он предстал передо мной всеми своими красками, куполами и шпилями, башенками и изумрудными садами и скверами, и серебряной лентой Сены...Это была сказочная панорама, вылепленная из серых лепестков розы с ее карточными домиками, без шума машин и гама людей, без запахов пота и гари, даже без гомона птиц... Мне захотелось поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями и, словно расслышав мое тайное желание, в тишину ворвался телефонный звонок.

- П-привет.

Звонил Вит.

- Где найти Жору?

Найти у Вита сочувствие или понимание относительно моих душевных радостей от встречи с прекрасным было бы по крайней мере наивно.

- Он в Японии.

- А где ты?

- На Эйфелевой башне.

- Ну, старик, - сказал Вит, - ты э-э-это хорошо придумал.

- Я, правда, в Париже.

- Хорошо живете, - сказал Вит и кашлянул.

Я молча согласился.

- Как мне Жору найти?

Я продиктовал номер.

- Он сменил телефон?

Я молчал.

- Ладно, ста-арик, пока.

Этот короткий разговор с Витом словно зашорил мне глаза, я смотрел и ничего не видел перед собой. Понадобилась минута, чтобы снова вернуться в Париж. Предместья города терялись в блекло-голубой дымке, а до солнца можно было дотянуться рукой. Здесь и дышалось легче, а купол высокого неба казался выметенным легким пуховым веником и вымыт лазурной морской водой. Чтобы ощутить легкость своего тела и посоперничать с птицами, ничего не требовалось. Нужно было чуть-чуть призакрыть глаза и слегка подпрыгнуть, и ты - как чайка, - на какие-то доли секунды ощущаешь себя парящим в свободном полете над бурными волнами жизни, свободным от забот оставшихся далеко под ногами. На целые доли секунды!

Я подпрыгнул...

Все, кто верит в любовь, ею был хоть однажды болен.

Все, кто знает на вкус и на ощупь...

И помнит раны.

Заходите ко мне...

На седьмое счастливое небо.

Я налью вам вина

И насыплю вам звёзд в карманы...

Заходите, друзья...

Мне показалось, что я допрыгнул до неё!

До самой Тины!

Я ходил от одной смотровой площадки к другой, думая и думая о ней, время от времени останавливаясь у перил, думая и думая, и всякий раз, глядя на бесконечную едва различимую в белесой дымке линию горизонта, убеждая себя, что земля-таки круглая, а Франция с такой высоты ничем не отличается от России или от Канады и даже от Австралии. Хорошо бы увидеть отсюда закат солнца, подумалось мне. Вместе с Аней.

И какая здесь звонкая тишина!

Не скрою, я был поражен ощущением, которого давно не испытывал - ощущением абсолютной независимости. (Правда?). Правда, время от времени, то тут, то там раздавались телефонные пиликания, и можно было расслышать то английский, то гортанный немецкий и даже ласковый русский, а то и какой-то сумбурный восточный язык, но все эти разговоры не могли перечеркнуть моего возвышенного чувства свободы. Мне не хотелось с ним расставаться и я не спешил на землю. Разговор с Витом, конечно, сильно испортил мои впечатления, но я старался об этом не думать, и нам вместе с Парижем это удавалось. Я чувствовал легкое покачивание башни и от этого у меня кружилась голова. Но вполне возможно, что головокружение было вызвано тем, что называется счастьем. Да, я был наполнен счастьем, как бокал наполнен вином, предназначенным для услады любовных утех. Я был им напоен. Когда я снова почувствовал под подошвами землю, дали знать о себе натертые пятки, я вдруг обнаружил, что забыл на перилах карту Парижа, куда время от времени заглядывал, рассматривая город. Как я теперь попаду на Монмартр? Я хотел пройти к Мулен-Руж какой-то неизвестной доселе дорогой и, поскольку Монмартр - это гора мучеников, решился-таки идти пешком, мучаясь своими истертыми в кровь горящими пятками. Мы всегда сочувствуем тем, кто пережил какие-либо лишения, и хотим хоть как то приблизиться к ним. Истертые пятки - как модель мученичества. Смех да и только. Но о том, чтобы снять штиблеты и шлепать по Парижу в носках у меня не возникло и мысли.

И, конечно же, я жутко скучал без Юлии!

- Ясное дело, - говорит Лена, - без Юли в Париже - это уже мученичество.

А я наслаждаюсь тем, что мне не надо на это ничего отвечать. Мне достаточно просто лежать в траве - бог с ним, с тем Парижем и горящими пятками, здесь важно ведь только одно: слышать нотки ревности в ее тихом голосе. И какая уж тут Тина? Лена - вот, а где ваша Тина?

Мало ей Парижа!..

 

Глава 18

Я поднимался к вершине монмартрского холма, увенчанного ослепительно белыми куполами Сакре-Кер и до сих пор усеянного невзрачными одноэтажными домиками с облезлыми стенами, кажущимися беззащитно-униженными соседством со своими высотными современными собратьями. Я плелся по крутым извилистым улочкам и бесчисленным каменным лестницам, любуясь зелеными палисадниками и балконами-клумбами, пестрящими всеми красками мира цветами. Уличные художники, торговцы овощами и фруктами, звонкие и смелые цветочницы, хватающие тебя за рукав, ранние проститутки и праздно шатающиеся туристы...О революционной славе Монмартра ничего не напоминало, разве что Стена Коммунаров на кладбище Пер-Лашез и гордо развевающийся над «Отель-де-Виль» стяг красного кумача, приходящий на память из зачитанных страниц школьного учебника. Как Сизиф пер на гору свой злополучный камень, так и я тащил на вершину огнем пекущие пятки, хотя можно было спокойно взять эту, казалось, неприступную высоту на фуникулере. Иногда я садился на еще хранящую дневное тепло каменную ступеньку и безучастно рассматривал туристов, снующих в одиночку или небольшими группками в поисках достопримечательностей. И вдруг на одной из афиш я увидел Аню, да-да, улыбающуюся Аню. Ее смеющиеся глаза, ее губы... Следующий телефонный звонок поймал меня на Елисейских полях у изумительной красоты невысокого старинного здания.

- Слушай, - сказал Жора, - ты там долго еще намерен оставаться?

Я не знал, что на это ответить, потому что ответ был ясен и попугаю.

- Мне нужно кое-что с тобой обсудить.

Я ждал.

- Нам предлагают участие, я считаю, в совершенно безумном

проекте. Представляешь, эти неистощимые япошки дышат нам в затылок.

- А я тебе что говорил!

- Но их технология стимуляции роста клонов настолько проста и надежна, что просто диву даешься. Мы с тобой этот вариант обсуждали в Йоханнесбурге... Ты помнишь?

- Да, - сказал я.

- Ты спишь?

- С чего ты взял?

Повисла пауза.

- Алло, ты слышишь меня? Ты купил мне подарок?

- Не ори, - сказал я, - говори.

Жора еще какое-то время с восхищением рассказывал о каких-то достижениях японцев, затем спросил:

- Как думаешь, соглашаться?

- Мы ничего не теряем, - сказал я.

- Ты уговорил свою кралю? Что ты за нее уцепился? Как ты там?..

Вопросов было неожиданно много, и на один из них мне удалось ответить.

- Далась она тебе!

Я не стал ничего объяснять, и мое молчание отбило у него желание спрашивать дальше.

- Как ты там? Ты купил мне подарок?

Никогда прежде он не интересовался моим самочувствием.

- Натер ноги.

- Ноги - это ничего, - сказал Жора, хмыкнув в трубку, - лишь бы не...

Я видел, как он улыбается.

- Привет Анке, вы спите?

- Соглашайся, - сказал я, - и будь с ними поосторожней. Они могут слямзить нашу идею, сорвав ее с твоих губ...

- Это ясно. Ты мне Тинку нашёл?

- Да иди ты...

Я, скучая, сидел на скамеечке, сдернув с ног свои желтые новые туфли и рассматривал город, подернутый сизой дымкой. Надо же было как-то убить время! Мне было радостно слышать далекий веселый звонкий Жорин баритон, обеспокоенный в большей степени тем, что мы с Аней уже спим. «Мне кажется, ты гоняешься за мертвецами» - сказал он однажды, когда убедился в моем непременном желании разыскать Аню и Юру. И теперь вот ещё эту Тину. Тогда он не мог и представить себе, как они нам были нужны.

А сейчас его заботило только то, что мир не стоит на месте и, хотя мы и живем в кипящем слое научных достижений, нас могут в два счета обскакать какие-то там япошки или индусы, а то и китайцы или евреи, чьи научные разработки в области клонирования человека, мы это уже знали не понаслышке, заставляли нас торопиться.

- Хорошо, - сказал Жора, - ты когда вернешься?

- Я еще не видел Аню.

Снова повисла короткая пауза.

- Хорошо, увидимся, - сказал он, - тащи ее к нам!

- Ты там не женись на японке.

- Как получится, - рассмеялся он, - ты там поскреби по сусекам.

- Поскребу, - пробурчал я.

- Без Тинки приедешь - убью, - пошутил Жора.

А мне было не до шуток.

День умирал. На каменных плитах ворковали голуби, хотелось есть и беззаботно сидеть вот так до утра. Я закрыл глаза и прислушался: тихий шелест листьев над головой, сердитое воркование, далекие голоса туристов, иногда звонкий смех... Мысль о том, что мне нужно надеть штиблеты была для меня ненавистной. Мне хотелось швырнуть их с вершины Монмартра в сторону Эйфелевой башни или собора Парижской Богоматери, чтобы они, вращаясь пропеллерами, пролетели над Парижем, как бумеранги со сломанными лопастями, и никогда больше не возвращались ко мне.

Позвонить Ане? Вдруг мне захотелось видеть ее! Телефон лежал рядом, номер я не помнил, но не составляло никакого труда заглянуть в записную книжку, чтобы восстановить в памяти длиннющее многозначное число, за которым прятался Анин голос. Я взял трубку, набрал номер и слушал гудки до тех пор, пока не услышал такое знакомое и родное:

- Да.

- Здравствуй, Энн.

Это мое «Энн» прозвучало как-то торжественно-чуждо, хотя я и пытался вложить в него все тепло, на которое только был способен. Иногда я называл ее так в случаях, когда мне хотелось видеть ее, и это «Энн» было для нас как условный знак.

- А, привет. Где ты?

- В сотне метров от твоей «Мельницы».

- Брось.

- Правда.

- Ты в Париже?

- Где же мне быть?

- Почему не предупредил?.. Я смогу только завтра. Не

умрешь?

- Умираю.

- Ну пока. Прилетаю в Орли, в 10:40. Пока...

Я взглянул на часы: 19:37. До встречи с Аней в моем распоряжении была целая ночь, и у меня было прекрасное настроение. Мне хотелось петь, и я стал насвистывать какой-то веселый мотив. Вдруг я почувствовал жуткий голод, сунул ноги в свои желтые беспощадные кандалы и, не застегивая ремешков, позванивая пряжками, как колокольчиками, ринулся в поисках какого-нибудь кафе. Стоп! Можно ведь спуститься на фуникулере. Я так и сделал. Проплывая над крышами и головами прохожих, над затененными монмартскими переулочками и зелеными палисадниками, я думал о том, какие буду приводить аргументы в пользу Аниного переезда в Чикаго. У меня, конечно же, был разработан свой план ее, так сказать, похищения, но не было ни капли уверенности в успехе его реализации. Я снова и снова мысленно возвращался к нашему прошлому разговору, пытаясь уяснить для себя, что могло так приворожить Аню в этом огромном городе, который только с виду казался приятным и ласковым, но на самом деле был грубым, жестоким, перемалывающим все твои кости и вытягивающим из тебя все жилы жизни, кровавым Молохом. Как наша Аня, наша маленькая славная тихая и наивная девочка могла жить в этом чуждом ее мягкой и нежной душе, ужасном аду? Это не укладывалось в моей голове. Я силился разгадать эту непостижимую тайну: наша Аня - танцовщица кабаре! И еще я хотел купить что-то Жоре в подарок.

И Юле, и, конечно, Юле!..

«И Тине, и Тине!» - сверлил кто-то мне мозг!

Что «И Тине...»? Подарок? Ну, это уж... знаете ли?.. Я даже присел, словно наступил голой пяткой на кнопку.

Что?!

А что, что бы я мог привезти Тине в подарок, вдруг подумал я, да, что?.. Тине из Парижа!.. В подарок! Что?..

Этот вопрос сделал меня несчастным.

 

Глава 19

На другой берег Сены я переправился на метро. Одна-единственная пересадка на станции Stalingrad - и ты в другом мире. Знаменитый левый берег! Не помню уж каким образом я оказался на улице Муфтар рядышком с «Печальной акулой» (Le reguin chagrin, - фр.). Эта улица - парижский Бродвей - одно из самых суетных мест французской столицы. Здесь полно всяких бутиков и недорогих ресторанчиков, и при желании можно найти любую кухню любой страны мира, а рынок просто завален экзотическими продуктами. Был как раз час аперитива, жители квартала сновали взад-вперед с непременными багетами и торчащей из пакетов пышной зеленью. Мне по-прежнему хотелось пить, и под крышей «Печальной акулы» я заказал традиционный Suze. Мне всегда нравились прохладные напитки, настоянные на травах, пива не хотелось, а для коньяка было еще жарковато. Итак, я предпочел Suze. Было приятно вот так сидеть, никуда не спеша в центре Парижа, рассматривая торопящихся парижан, и думать о том, что через каких-нибудь полтора десятка часов меня снова ждет встреча с Аней. И нам тоже не нужно будет никуда спешить, и оставшись наедине, мы наконец сможем спокойно обсудить наше будущее. В прошлый приезд, когда никто из нас не готов был к встрече после столь долгой разлуки, когда рядом был Жора и ей нужно было куда-то спешить, мы, конечно же, не могли полностью раскрыть свои карты друг перед другом. Теперь я надеялся, что нам это удастся. Я надеялся и на большее: в скором времени увезти Аню в Америку. Эта была большая ответственность, но у меня не было сомнений в том, что никакая «Красная Мельница», никакой Париж и никакая Франция не сравняться с тем, что нас ждет в Америке. Подумать только: она будет причастна к выведению, так сказать, нового сорта, новой породы человека, скроенного по нашему желанию. Новый виток евгеники? Или воспроизвести кого-нибудь из давно умерших - Ленина, Мономаха или Тутанхамона! Мысль о Наполеоне несколько приглушила мой радостный восторг от славного будущего, но императора, утешал я себя, всегда можно будет заменить кем-нибудь из более доступных знаменитостей. Потом я блуждал по сложным лабиринтам средневековых улочек, забыв о своих не растоптанных туфлях, пока не оказался в Латинском квартале. Небольшой быстрый дождик скрасил мое существование. День близился к концу, хотелось есть. Suze только распалил мой голод, и мне захотелось чего-нибудь съестного, скажем, устриц или омаров, но на глаза попались ряды лакированных уток, и я уже не мог отвести от них взгляда. Во мне проснулось давно забытое острое чувство голода. Эти сочные золотистые птицы, как оказалось, были фирменным блюдом китайского ресторана «Mirama», приютившегося рядом под неброской вывеской. Через полчаса мне казалось, что я не ел ничего вкуснее. Я не видел себя со стороны, но, вероятнее всего, напоминал проголодавшегося дикаря, настигнувшего наконец свою добычу.

Китайцы, надо признаться, не зря гордятся своими утками. Я уплетал за обе щеки слегка прикопченное жестковатое, приправленное щекочущим ноздри невероятно острым пышным соусом, сытное мясо и облизывал пальцы. Давно я не ел с таким аппетитом. Теперь нужно было найти уютную скамеечку, чтобы минуту-другую бездумно посидеть и, возможно, вздремнуть в позе Роденовского мыслителя. Я сидел с закрытыми глазами на какой-то французской газете и снова думал о том, как мы с Аней... Мне и в голову не могло прийти считать ее глупой, но у меня было такое предчувствие, что она не в состоянии охватить своим повзрослевшим умом всю грандиозность нашей задумки. Я все чаще возвращался к этой мысли, коря себя за то, что позволяю думать о ней, как о совсем чужом человеке, что ждать от нее участия в делах, совершенно ее не интересующих, нет никакого смысла. Может быть, мне это только снилось, но когда я открыл глаза, снова зашуршал дождик и я побрел к набережной.

Лента Сены золотилась вечерним солнцем. Сена не Терек, но довольно быстрая река. И вода в ней чище, чем в твоем водопроводе. Потом я снова бродил...

Почему Юля ни разу не позвонила?

- Странный вопрос, - говорит Лена.

- Теперь я и сам понимаю, почему.

 

Глава 20

Сгустились сумерки, когда я поднялся со скамейки, расположенной недалеко от музея Клюни, где битый час мой желудок в полную силу трудился над китайской дичью. Куда теперь? Я по привычке мельком взглянул на часы, поймав себя на приятной мысли, что спешить никуда не надо, и направился в сторону Нотр-Дама, очертания которого вскоре возникли у меня перед глазами. При этом я думал, что хорошо было бы, чтобы моим гидом в этот момент оказалась Аня, которая, я был уверен, в деталях рассказала бы мне всю историю Парижа, начиная вот с этого острова, расположенного, я это хорошо знал, в самом сердце Парижа. По Сене уже шныряли взад-вперед рассвеченные тихие и шустрые речные трамвайчики без пронзительных гудков, и сквозь окна были видны пассажиры, сидящие за столиками, наслаждающиеся своими лангустами или омарами и бегающие между ними официанты с подносами, слышна была скрипка, иногда точно из-под воды раздавался негромкий таинственный смех. Как у Ани сложилась личная жизнь, я понятия не имел. Из прошлого разговора с ней нельзя было ничего узнать. Я не домогался от нее никаких признаний, полагая, что все то, что мне полагается знать о ее личной жизни, она так или иначе расскажет. Сгустились сумерки, и стены, и башни, и шпили собора вдруг вырвал из темноты белый свет множества мощных прожекторов. У меня перехватило дыхание. Я стоял и, завороженный величественным зрелищем, смотрел широко раскрытыми глазами на эту каменную громаду, словно «Титаник» плывущую по маслянисто-мирной поверхности Сены. На палубе горели желтые светильники, спали темные кроны деревьев, стояли пустые автобусы, и не было ни одного человека, кто мог бы своим движением или криком разрушить эту сказочную тишину. Я не мог устоять на месте и по мостику перебрался на остров, чтобы убедиться в том, что все это мне не приснилось. Не приснилось. Когда стоишь у самой стены собора, задрав голову, и вдруг переводишь взгляд на небо, кажется, что земля уходит из-под ног и стена вот-вот обрушится на тебя всей своей тяжестью. Передать это невозможно, это нужно пережить. Из-за закрытых дверей слышались звуки духовой музыки, и это тревожило еще больше. А ведь в этих местах каждый день, думал я, могут жить люди и каждый вечер видеть желтый свет фонарей, а каждое утро любоваться восходом солнца из окон своих розовых спален. Правда, далеко не каждый миллионер может себе это позволить. Это правда. Не завидую ли я Алену Делону? Его геном, пожалуй, мог бы пополнить и украсить нашу коллекцию. А добыть его будет не намного сложнее, чем геном Наполеона или Жанны д'Арк. Неожиданно для самого себя я подумал о том, что тихая лунная летняя ночь, проведенная в одиночестве на улицах Парижа, была бы неплохим продолжением моей французской истории, которую я в деталях и с известной долей выдумки намеревался поведать Жоре по возвращении в обмен на его рассказ о достоинствах японского гостеприимства.

А что?

Тину бы сюда, вдруг подумалось мне.

А что?

И я уже не испугался этой мысли.

- Тебе и правда удалось от неё отделаться? - спрашивает Лена.

- От кого? Отделаться?

- От Тины, от кого же ещё? Ты о ней даже не вспоминаешь.

Ха! Как же, как же?! Удалось! Отделаться!..

- Ты же не спрашиваешь...

- Спросила.

- Сама себе и отвечай!

 

Глава 21

Идея мне нравилась. Пока нет ни Ани, ни Юли, мы бы с Тиной... Эх-ма!.. Ночь бы нам запомнилась! Я даже облизнулся. Зная себя, а именно тот факт, что я с трудом переношу пустой желудок, особенно по ночам и особенно в огромном чужом городе, я перешел по мосту убаюканную огнями прибрежных фонарей и вспыхивающих реклам, засыпающую Сену, прошелся по какой-то узенькой улочке и поспешил в сторону приветливо манящих огоньков кафе «Marguerite». Это как раз напротив Городской ратуши. Я полюбовался и ее шпилями, видимыми на фоне высокого темного неба. Есть не хотелось, поэтому я заказал тарелку лукового супа, салат и бутылку сухого красного вина, которое в содружестве с моим пуловером, надеялся я, не даст мне замерзнуть ночью.

В кафе почти никого не было. У окна лицом к острову Сите сидела в одиночестве с пустой чашечкой кофе какая-то девушка в цветастой легкой летней кофточке. Ее взгляд задумчиво блуждал по скатерти, между указательным и средним пальцами левой руки белела в ожидании огня не прикуренная сигарета. Я хлебал из тарелки свой суп, пытаясь намотать на ложку непослушные нити расплавленного сыра, и время от времени поглядывал на задумчивую даму, не решаясь предложить ей горящую спичку. Мое внимание привлекли блестевшие то ли клипсы, то ли сережки, которые висели на ниточках, словно новогодние игрушки на елке, и покачивались из стороны в сторону даже при малейшем движении головы хозяйки. Казалось, они вот-вот зазвенят. Как можно носить такие клипсы! Я медленно тянул из высокого стакана свое терпкое вино, девушка теперь смотрела в окно, между нами было расстояние в два столика, сигарета оставалась не прикуренной, и у меня с собой не было ни спичек, ни зажигалки. Мог бы, конечно, выручить официант, но я не повернул в его сторону даже головы, а он словно не замечал этой кричащей на весь Париж не прикуренной сигареты. Теперь мы были в кафе одни, и следуя сюжетам множества современных сериалов, я просто обязан был предложить одинокой даме свое общество: «Не согласитесь ли Вы этой ночью быть моим гидом?». Я пытался угадать ее возраст. Моя бутылка опустела только наполовину, когда она встала и направилась в сторону двери. На ней оказалась легкая летняя короткая юбка, и мне стало зябко при мысли о том, как она вот так налегке выскочит в ночную прохладу города. Ее желтый пояс туго стянул тонкую талию, ноги росли от ушей, покачивались блестящие клипсы, и слышно было, как цокают ее каблучки...

Вдруг меня словно обухом по голове - Тина!

- Тина! - крикнул я в пустоту.

Официант пристально посмотрел на меня, я поднял руку: не волнуйся. Предполагаемой Тины и след простыл.

Все кончилось тем, что я, прихватив недопитую бутылку, все-таки вышел из кафе и побрел, ориентируясь на призывные огни Эйфелевой башни, как корабль на свет маяка. Меня на самом деле ничуть не интересовала перспектива ночного времяпрепровождения с длинноногой юной парижанкой. Разве?! Все, на что я был готов - оживить ее мертвую сигарету, но, как сказано, у меня не оказалось ни зажигалки, ни спичек.

- Это всё, на что ты был готов? - спрашивает Лена.

- А чтобы раскурить сигарету градусов красного вина было явно недостаточно.

- Ты её упустил, Тину-то?

Откуда ж мне знать?

 

Глава 22

Набережная Сены была пуста. Редкие машины проносились на большой скорости, я брел вдоль парапета квартал за кварталом, зажав горлышко полупустой бутылки между указательным и средним пальцами левой руки, рукава пуловера были завязаны на шее, мне нравился сверкающий огнями город без людей, я разглядывал то темные дома с одинокими желтыми глазами окон, то высвеченные купола и башни соборов, любовался мостами Сены и густой, казалось, маслянистой поверхностью воды. Мне было хорошо. Жаль, конечно, что...

- Ты её упустил-таки... Свою Тину!

- Прожектор Эйфелевой башни резал черное небо на куски, но они не падали мне на голову. Мои мысли были заняты предстоящей встречей с Аней. Я представлял, как она теперь бросится мне на шею, как я чмокну ее в щеку, и мы усядемся где-нибудь на тихой скамеечке или в каком-нибудь не шумном загородном кафе, и пользуясь отсутствием чужих глаз и ушей, будем смотреть друг на друга и молчать. А потом говорить, говорить... Я заговорю ее. В конце концов я скажу ей самое главное. Она это самое главное и сама поймет, она его всегда знала, и через день или два, или через неделю-другую мы уже будем в Америке. Ночь была по-настоящему летней, мне было хорошо шагать с бутылкой в руке, горлышко которой время от времени припадало к моим губам, вино приятно освежало и, несмотря на прошедший утомительный день, спать не хотелось. Ноги, правда, гудели, хотя туфли уже не беспокоили меня, я забыл о них и думать. Видимо, вино все-таки слегка притупило мои чувства. То ли земля качалась у меня под ногами, то ли кто-то раскачивал башню, но у меня было впечатление, что она может рухнуть. В какую сторону бежать? Размышлял я и над тем, зачем Виту так срочно понадобился Жора, не случилось ли чего с нашими миллионами. Здесь, в столичных кафе вы можете сидеть над пустой чашечкой кофе сколько душа пожелает, никто слова не скажет, и мне пришло в голову, что та длинноногая девушка с короткой стрижкой просто собиралась с мыслями после трудного дня. Зря я не предложил ей свою помощь, по всему было видно, что она в ней нуждается. Почему нет? Не нужно знать все языки мира, чтобы поспешить на выручку даме в трудную минуту, достаточно расположить ее к себе интонацией. Да, достаточно немного теплоты во взгляде и одного-единого жеста и, возможно, ты изменишь ее дальнейшую судьбу. А что если это и в самом деле была Тина? Так бывает: ждёшь-ждёшь и... Бог посылает. Не представляю себе, как бы там всё было, но это было бы архиупоительно!

- Бог-таки послал? - спрашивает Лена.

- Вот, значит, так получается, - говорю я, - куда-подальше.

- Мне кажется, ты видишь её уже в каждой... Знаешь как это называется?

Да не надо мне об этом рассказывать, вот не надо!

«Все, кто верит в любовь, Ею был хоть однажды болен. Все, кто знает на вкус и на ощупь... И помнит раны. Заходите ко мне... На седьмое счастливое небо Я налью вам вина И насыплю вам звёзд в карманы...Заходите, друзья...».

Стоп, стоп! Это уже было, было...

Это что же получается, я-ааа...

Да ладно тебе!..

- Ты слышишь меня? - спрашивает Лена.

- Ничего! - говорю я.

- Что - ничего?

Рассказывать о том, чем забита твоя голова, рассказывать женщине, которая любит тебя, думаю я, - это последнее дело. Да, думаю я, - последнее дело.

Эйфелева башня, - говорю я, - осталась позади, я оглянулся, чтобы убедиться в том, что она, падая, не придавит меня своими конструкциями, но эта железная фосфоресцирующая огнями громада была ко мне совершенно безучастна.

- Ясно, - говорит Лена.

- Если идти, - продолжаю я, - прямо по этому известному всему миру респектабельному шестнадцатому округу, размышлял я, то вскоре попадешь в Булонский лес. Где-то здесь ютилось российское посольство, куда можно было зайти и запросто сказать привычное русское «Привет!» какому-нибудь сонному клерку. С тех пор, как приземлился мой самолет, я не произнес еще ни единого слова. Кроме «pardon, madam» и «Au revoir», которые иногда вырывались из меня невпопад, я знал еще «Селя ви» и «Ищите женщину!». Да, ищите женщину! За этим я сюда и приехал. Аню, Тину... Вообще-то я ехал к Ане. Тина же - мираж, иллюзия... Я это сознавал. И надеялся...На что, собственно?

«...многих ли я свела с ума?

Улыбаюсь. Я хищница. Каждого, на кого охотиться хотелось... Сейчас я «скрадываю» тебя. Забавное ощущение я охочусь на охотника, который не прочь стать добычей... я продляю наслаждение... ммм... ты вкусно пахнешь... но ты пропадаешь... путаешь следы... и вдруг неожиданно появляешься прямо передо мной - вот он я... замираю... трогаю лапой - ну что же ты? - БЕГИ!!!... я не ем НЕЖИВОЕ...».

Брррррррррррррррррррррррр....

Что такое?!

Что за чертовщина?!

Зачем я сюда приехал и что мне здесь нужно, в этом холодном Париже? Аня? Или Тина? Кто меня сводит с ума? «Я хищница». Ясное дело - не травоядное! И никакая не голубая кровь течет по твоим жилам - жаркая, жадная, крррасная, как пожар...

Я думал и думал: как мне вырваться из этого Тининого капкана? Отгрызть себе лапу?

В лес, в лес, решил я, там можно где-нибудь от неё спрятаться...

Хм! «...я не ем НЕЖИВОЕ...». Хм!

Да живой я, живой!.. До последней косточки, до последнего хрящика... Живой! Знай это!..

И не трогай меня своей лапой!

Коготки пообломаю!

Думал я.

Мелькнула мысль: позвонить Юле? И что я ей скажу?

 

Глава 23

Чтобы вырваться из окружения города нужно пересечь окружную автостраду (Boulevard Peripherigve), пройти по едва различимой среди таинственно замерших высоких деревьев тихой тропинке, и ты выходишь к зеркалу спящего озера. Булонский лес не испугал меня своей настороженной тишиной и тревожным мраком. Пока идешь в этом сказочном царстве, никакого страха не испытываешь. Во всяком случае, по пути к озеру, я старался думать не о его преодолении, а о том, зачем я несу с собой почти пустую бутылку. Как орудие защиты она наверняка мне не понадобится, думал я, но разбить ею зеркальную гладь озера или швырнуть куда-нибудь подальше я не решался. Мало ли кто может внезапно выскочить из-за дерева! Или вынырнуть из воды! Я шел не оглядываясь. Жора бы посмеялся над моими мыслями. Через каких-нибудь пять-шесть часов я буду рассказывать Ане об этой ночи, проведенной в темном лесу. «Ты ночевал в лесу? Зачем?!» Я буду только смотреть на нее и молча улыбаться. Вспомнит она или не вспомнит, как мы когда-то провели всю ночь вдвоем на берегу моря? С тех пор прошла тысяча лет! Мы были молоды, просто отчаянно молоды. Вскоре я добрался до причудливых невысоких зарослей японского садика, пасущегося на берегу озера в белесовато-дымчатом царстве предрассветного тумана. Пугающе-черные контуры камней казались загадочными притаившимися хищниками, готовыми вот-вот наброситься на тебя. Но я знал, что это были лишь камни, поэтому никакого страха не испытывал, и найдя первую же попавшуюся скамейку, с удовольствием плюхнулся на нее. Слава Богу! Мы с Аней тогда всю ночь просидели у костра. Пили вино и ели жареных мидий. Ее признания я пропустил мимо ушей, я словно оглох в тот вечер, а ночью мы плавали на матрасе, резвясь и развлекаясь в воде как дети. Нам было не холодно, а здесь уже через полчаса мне пришлось надеть на себя пуловер. Я потом часто спрашивал себя, что, собственно говоря, Аня имела в виду, когда с дрожью в голосе решилась рассказать о своем отношении ко мне. Ее признания застали меня врасплох и я все превратил в шутку. О той ночи мы потом ни словом не обмолвились. Ни разу. Хотя много лет подряд наши глаза напоминали нам о том костре и мидиях, и ночном купании при полной луне. Мне тогда было тридцать три, а Аня была совсем юной, просто девочкой с большими голубыми глазами и соломенным конским хвостом. Луны нигде не было, шатающиеся звезды уже тускнели, и я наконец допил свое вино. Хотелось спать, больше ничего. Когда я открыл глаза, было тихое ясное летнее утро, вокруг озера в трусиках и майках бегали трусцой красивые люди, солнце выкрасило золотом зеркальную гладь озера, пели птицы...

Пробило семь. Я с удовольствием потянулся, зевнул и подмигнул пробегающей мимо паре. Они улыбнулись в ответ и помахали руками. День обещал быть добрым. Я не знал номер Аниного рейса и решил заблаговременно добраться до аэропорта автобусом. Потом я часа два занимался тем, что вглядывался в лица выходивших из дверей пассажирок, пытаясь угадать в них Аню. Зачем? А вдруг она прилетит раньше. Розы! Как я мог забыть?

- Три, с самыми длинными стеблями, - попросил я цветочницу.

- Il est bon? Берите семь... (Вам нравится? - Фр.)

- It's, okay, - сказал я. - Oh, isn't it lovely! (О, какая прелесть! - Англ.)

Я узнал ее сразу, как только она появилась на пешеходной дорожке. Я не мог ее не узнать! Ее фигура, ее походка, ее поворот головы, когда она о чем-то спросила сопровождавшего ее крепкого парня в желтой безрукавке и линялых джинсах, все было знакомо до кончиков пальцев, до корней волос.

- Познакомься, это Анри, - сказала она, улыбаясь.- Как тебе наш Париж?

Это «наш Париж» прозвучало так вызывающе просто, словно Аня спросила, не простыл ли я.

- Это тебе, - сказал я и протянул ей розы.

Затем я, бросив короткий взгляд на ее спутника, назвал себя и пожал протянутую мне руку. При этом Анри что-то сказал по-французски, на что я только кивнул. Мы пошли по направлению к автостоянке, Анри плелся сзади. Аня сказала:

- Месяц тому назад я не заметила седины на твоих висках. Что-то случилось?

Я улыбнулся.

- Ты к нам надолго?

Улыбка сошла с моего лица, я остановился и посмотрел Ане в глаза.

- Пока не увезу тебя отсюда.

Аня, казалось, не слышала моих слов. Мы прошли несколько метров в молчании, затем она спросила:

- Где ты остановился?

- В Булонском лесу.

Аня как раз искала в сумочке ключи от автомобиля, и на мою шутку никак не прореагировала. Затем сказала:

- У меня к тебе тоже деловое предложение.

Ее запахи меня всегда очаровывали.

- Ты прекрасно выглядишь!

- Скажи это солнцу. А мне мог бы сказать об этом в прошлый приезд.

Она сама села за руль красивой красной машины с открытым верхом. Анри расположился рядом, а я забрался на заднее сидение.

- Так где ты остановился?

- В «Бристоле».

- Перебирайся ко мне.

Меня просто ошеломило ее предложение.

- Этот Анри, - спросил я, - твой... Кто он?

Что это - ревность? Я был убит наповал собственным вопросом.

- Зачем ты спрашиваешь?

- У него есть ты. Я бы с ним поменялся местами.

- Ему нелегко...

Я не отрываясь смотрел на ее роскошные, исхлестанные встречным ветром рыжие волосы (как у Тины?!), на знакомые хрупкие и сильные загорелые плечи, открытую спину с милой цепочкой шелковых позвонков.

Не знаю, отчего мне пришла в голову мысль о Тине!

Наш разговор был ни о чем.

- Нет, я не устал, - сказал я, когда она проявила заботу о моем самочувствии, - ты же знаешь, что я готов работать часами.

- Показывать время?- пошутила она.

Мы уже знали, что только оставшись вдвоем, мы сможем сказать друг другу те слова, которые снова сделают нас близкими, может быть, парой. Нужно было избавиться от Анри, и я понимал, что это случится при первом удобном случае. Он что-то говорил, но Аня, отвечая ему, не слышала его. Поэтому он так часто переспрашивал. Ее неподвижная голова, сжатые губы, чуть выдвинутый вперед подбородок и крепко сжатые пальцы на кожаной желтой оплетке рулевого колеса, все это свидетельствовало о ее продвижении к цели и было хорошо мне знакомо. О чем она думала? И какую цель преследовала сейчас?

Естественно, что о Тине я даже не вспомнил.

- Естественно! - говорит Лена.

 

Глава 24

Мы доехали до окружной дороги, и как только пересекли ее, Аня припарковала машину у тротуара.

- La sйance est close, - бросила она Анри, не поворачивая головы.

Он сидел и молчал, затем неспешно прикурил сигарету. Я безучастно наблюдал за торопливыми прохожими, рассматривал витрину магазина. Спать не хотелось. О каком совещании шла речь, я понятия не имел.

- Ne m'en veuillez pas, - сказал Анри (Не обижайся, - фр.).

Аня кивнула. Затем посмотрела на него и улыбнулась.

- Опять эти твои русские штучки, - недовольно буркнул Анри на плохом русском и приоткрыл дверцу.

И мне вспомнился день, когда Аня еще там, в полуподвале бани перечеркнула весь наш кропотливый труд, все наши надежды на достижение какого-то очень важного результата. Тогда она вот так же сидела и молчала, не обращая внимания на наши уговоры и устрашения, и когда я, не сдержавшись, попытался заставить ее выполнить какую-то никчемную операцию (не припомню какую), она вот так же посмотрела на меня и улыбнулась. Точно так же. И я тут же понял, что мы проиграли. Тогда все мы потеряли уйму времени лишь потому, что я перешагнул, как потом объяснила Аня, грань дозволенного. Я до сих пор не могу определить эту грань, а кто может? У каждого она своя. Анри, лениво выбравшись на тротуар, не успел встать на вторую ногу, как машина резво сорвалась с места и дверца захлопнулась с помощью инерции. Аккуратно перестроившись в скоростной ряд, Аня сильнее нажала на акселератор.

- Ты выспалась? - спросил я, чтобы что-то спросить.

- Ненавижу объяснения.

- Подскажи, что мне Жоре купить в подарок?

- Ты стал делать подарки мужчинам?

- Да нет, - сказал я, - не в том смысле...

- Купи ему крепкие очки в тысячу диоптрий, - сказала Аня.

Так она выразила Жоре свое недовольство, мол, мог бы рассмотреть ее и получше.

Слава богу, о Тине Аня тоже не сказала ни слова.

- И я о ней даже не напоминаю, - говорит Лена.

- И слава богу!

- Послушай, - говорит Лена, - а откуда она вообще взялась эта Тина? Как она у вас появилась?

- Никак. С чего ты взяла, что она у нас появилась?

- Хо! Так она же у вас везде и всюду и, как я понимаю, всегда!

Леночка! Бог с тобой!..

- Что?

Я беру сигарету.

- Так откуда? - спрашивает Лена.

Я защищаюсь от её вопроса тем, что ищу спички.

- На, - говорит Лена, - откуда, скажешь, наконец?

- От верблюда, - говорю я, пыхнув ей в лицо дымом.

Лена улыбается.

- Можешь не говорить, - говорит она.

Нет уж, слушай!

- Ну, помнишь, - говорю я, - я рассказывал, как Жора получал Нобелевскую премию... Это было в Стокгольме...

- Минутку, - говорит Лена.

- На блошином рынке он...

- Вот, - говорит Лена, - минутку... У меня всё записано! Вот...

Теперь она листает какую-то толстую тетрадь.

- Вот, - повторяет она, - тебе прочитать?

Я пожимаю плечами. Она читает: «Разве кто-то из нас мог тогда предположить, что, став лауреатом Нобелевской премии, он явится в Шведскую академию в кедах и джинсах...»

- Так... Это пропускаем... Далее: «...финской бумаге, в которую он аккуратно, листик за листиком завернет купленную по случаю на блошином рынке Стокгольма какую-то антикварную финтифлюшку, за которой, по его словам, охотился уже несколько лет...».

- Ты об этой финтифлюшке? - спрашивает Лена.

Я киваю.

- Там дальше, - говорю я.

- Эээээ, - говорит Лена, - вот: «...вернувшись домой, улыбаясь, будет всех уверять, что и ездил-то он в Стокгольм не за какой-то там Нобелевской премией, а именно вот за этой самой неповторимой и потрясающей финтифлюшкой: ‟Вот эксклюзив совершенства!». Чем она так его потрясла - одному Богу известно». Так?..

- Именно! - произношу я.

- И что? Где тут ваша Тина?

- Вот в этой...

- В финтифлюшке? - удивляется Лена.

- В финтифлюшке! - говорю я.

И рассказываю историю с финтифлюшкой, которая и познакомила Жору с Тиной.

- Но как, каким образом? - спрашивает Лена.

Я рассказываю. Понимаешь, говорю я, это такая странная штука, совершеннейшая случайность...

И рассказываю, рассказываю, сам поражаясь, откуда мне известны эти умопомрачительные подробности, о которых Жора как-то раз заикнулся, что мол, Тина-то как раз и есть та, кто...

- Ну а финтифлюшка при чём тут? - снова спрашивает Лена.

Да если бы я знал!

- Она для неё, понимаешь, - говорю я, - как Чаша Грааля... Понимаешь?

- Нет, - признаётся Лена, - Стокгольм... блошиный рынок... Чаша Грааля? Какая Чаша? Пардон - не понимаю!

А я тут при чём!

- Да я и сам толком, - говорю я, скуксившись, - не совсем...

Снова пыхнув дымом.

Потом-то, прошло много лет, все расселись в нашем поезде по своим местам, согласно купленных билетов.

- Да не пыхти ты!..

- Извини...

- Так они с Жорой, что давно знакомы?

Я снова кукшусь, затем закашливаюсь, давясь дымом...

- Да не пыхти ты!.. - снова говорит Лена и своим ласковым кулачком нежно лупит меня по спине.

 

Глава 25

Мы промчались мимо Триумфальной арки, выскочили на уже знакомые мне Елисейские поля, затем свернули налево и стали взбираться на гору. Аня спросила, когда я улетаю домой. Я пожал плечами.

- Все зависит от тебя.

Аня засмеялась. Я вспомнил этот забытый простой ясный смех, когда в ее голубых глазах появляются игривые чертики, а губы приоткрывают стройные ряды длинных, как у актрис Голливуда зубов, эти ямочки на щеках в уголках губ, эти сочные губы... Я помню сохнущего по этим губам Стаса. Да и сам я потом не раз нахваливал эти губы самой Ане, словно она не ведала и не знала всех их достоинств. Тогда ей было шестнадцать и она была школьницей.

- Куда мы едем?- спросил я.

- Я хочу есть. Мы заберемся на butte aux Cailles, (Перепелиный Холм, - фр.).

Этих трех слов, произнесенных вскользь, как мне показалось, на чистом французском, было совсем недостаточно, чтобы оценить знание языка, но вполне хватало, как это вскоре и подтвердилось, чтобы она могла называть этот город своим.

«Как тебе нравится мой Париж!?».

Я вдруг подумал, что ни один город мира мне никогда не хотелось назвать своим. Пятнистые платаны на площади Поля Верлена. С Атлантики густой чередой тянулись влажные облака, было еще рано и на самом деле так тихо, точно жители на время покинули город, хотя часы показывали уже 10.02. Люди словно вымерли, хотя был только четверг. Мы сидели с Аней на открытой террасе, ели горячие круассаны с миндальными орехами и болтали, о чем попало. И ни слова о причине моего внезапного появления в Париже.

- А помнишь, как Стас напился на моих именинах? И стал приставать...

- В тебя многие были влюблены, и Стас, и Шут, и, кажется, даже Юра...

- Который из них?

- И Черненко, и Маврин, и даже...

- Только не ты.

- Ты очаровала всю нашу команду. Тебе тогда стукнуло...

- Я положила конец их ухаживаниям, как только ты... Я была от тебя без ума.

А вот этого я не знал. Это было первое ее признание, затем были еще и еще... Были минуты, когда мы, не переставая жевать, пристально вглядывались друг другу в глаза и улыбались. Мы изучали друг друга. Да, мы стали другими. У нас появились незнакомые жесты, не все слова, с которыми мы обращались друг к другу были понятны. Мы стали чужими? И да, и нет. Мы стали менее близкими и более незнакомыми. Между нами пролегла полоса отчуждения, которую мы старались теперь преодолеть. К этому мы были готовы, тем не менее, требовалось время, чтобы мы снова срослись душами, как это было тысячу лет тому назад.

- Что ты знаешь о наших, где они?

Я сказал, что потерял всех из виду.

- Эля, Шут, Инна, Юры?.. Юра Маврин мне тоже нравился. Как у него сложилась жизнь?

Этого я не знал, хотя этот вопрос меня тоже интересовал.

- А о Черненко ты что-нибудь слышала?- в свою очередь спросил я.

Аня помолчала, отвела взгляд в сторону, затем произнесла:

- Ерунда какая-то. Он то ли умер, то ли уехал в Африку. Чушь какая-то. Я не помню, откуда у меня эти сведения. В Африку или в Австралию...

- Хорошенькое дело, - сказал я, - то ли умер, то ли уехал...

Когда кофе с молоком, который принес нам, облаченный во все белоснежное, высоченный африканец, был выпит, Аня промокнула салфеткой губы и выставила на стол, словно на витрину, свои изумительной красоты загорелые предплечья. Опершись локтями о белую скатерть, она вытянула шею и бережно уложила подбородок на сложенные в замок красивые пальчики с ярко-красными ноготками.

- Хорошенькое дело, - повторил я, думая о Юре Черненко, - он тоже сейчас нам нужен, как воздух. Да и Маврин бы не помешал.

Мимолётная мысль о Тине - как молния... Даже не зацепилась.

- Сейчас - непременно!- улыбнулась она.- Как же мы без него?

Я пропустил ее иронию мимо ушей. Тем не менее, я прекрасно понимал: мы и без Юры, что гитара без струны. Никакой музыки у нас без него не выйдет.

- Ну, - сказала она, - что дальше?

- Я найду и его.

- Я не сомневаюсь. Ты зачем приехал?

Ее черные зрачки, как два жерла стволов были нацелены мне в глаза. Я сделал попытку отшутиться.

- Красть тебя, зачем же еще.

Она не произнесла ни слова. Глаза ее ни разу не мигнули.

- Ты по-прежнему такой же ненасытный. Тебе надо покорить весь этот жадный мир. Зачем, ответь мне - зачем? Ведь этих людей не изменить. Ты посмотри, - Аня кивнула на посетителей кафе, - посмотри, как они жрут. И этому ведь конца никогда не будет. Их жадность к еде неистребима, им не нужны никакие перемены. Ведь так?

Я попытался объяснить ей наши ближайшие планы.

- Мы в Чикаго...

- В Чикаго?

- Мы туда перебрались недавно...

- Вы тянули меня в Москву, а теперь вдруг у нас выпер Чикаго?

Это «выпер» она произнесла с усмешкой и удивлением. Для нее наш переезд в Чикаго был полной неожиданностью. Я коротко рассказал о причинах нашей передислокации в Америку. Она слушала, затем убрала руки со стола и наклонилась вперед.

- Поцелуй меня, - сказала она.

- Юль, но-о-о...

Это была уже полная неожиданность для меня:

- Здесь, - спросил я, - прямо здесь? Совершенно не заметив свое нежное «Юль», которое неожиданно прилепил Ане.

Она только смотрела на меня.

- Прямо, - затем сказала она.

Я привстал с пластикового кресла, потянулся всем телом и чмокнул ее в щеку. Она не шевельнулась. Только по-прежнему молча смотрела на меня, наконец, улыбнулась.

- Ладно, - сказала она, - рассказывай, что там у вас. И кто такая эта твоя Юлия?..

Я так и не сообразил, почему она вдруг спросила о Юлии.

Хорошо ещё, что не о Тине!

 

Глава 1

Странно и чудно устроен человек! Если бы я стал рассказывать, дотошно убеждать, приводить весомые доводы, просить, наконец, требовать или умолять, если бы я под угрозой жизни стал вынуждать Аню круто изменить ее дальнейшие планы на жизнь, у меня ничего бы не вышло. Она бы даже не рассмеялась. Я знал это, чувствовал всем своим нутром. Тем не менее, я рассчитывал на ее понимание и не собирался отступать. Никогда не сдавайся! В трудные минуты у меня всегда возникал перед глазами перекушенный надвое жестоким черным клювом надменной цапли зеленый лягушонок, ухватившийся в предсмертной судороге своими слабеющими передними лапками за длинную тощую шею своего заклятого врага. Никогда не сдавайся! Мне трудно было представить себе Аню в роли цапли, но себя я в тот момент чувствовал беспомощным лягушонком. Целый час я о чем-то говорил. Аня слушала, не перебивая. Это был набор давно заученных фраз, тотчас приходящих на ум, когда это нужно, скажем, при чтении лекций или когда делаешь доклад на симпозиуме, было и несколько предложений из моей нобелевской речи, очень понравившейся шведской королеве, что-то еще о совести и чести, о вечности и совершенстве и снова о вечности, обычный поток сознания, который невозможно остановить, когда входишь в раж, слова о смысле жизни каждого из нас и человечества в целом, речь сумасшедшего, предназначенная для неподготовленных красивых, заалевших ранней зарей, коралловых женских ушек с ослепительно сверкающими бриллиантиками, угнездившимися на прелестных мочках.

- И сегодня, - говорил я, - наша нить уже ткется, а завтра...

Я рассказывал ей прелестную сказку о Белоснежке и семи гномах, о бароне Мюнхгаузене и оловянных солдатиках, о... И ни слова о победе над смертью. И ни слова о Царствии Небесном и, тем более, о Христе. Я говорил быстро и уверенно, не переставая держать под контролем ее глаза, и когда заметил в них легкий налет усталости и зарождающейся тоски по тишине, тут же поспешил им на выручку:

- ...и мы попытаемся с тобой все это прекрасно построить. Тебе нравится такая Пирамида?

Аня ничего не сказала, но глаза ее оживились.

- Ты хочешь клонировать Ленина? Зачем он тебе?- спросила она. - Из него уже ничего путного не вытянешь.

Мне не хотелось спорить о Ленине, он ведь будет только моделью.

- И вот еще что, - продолжил я с тем же напором и вдохновением, чтобы вызвать у нее реакцию нетерпения, - мы обязательно добьемся того, чтобы это была Пирамида Духа! Мы наполним ее...

- Хорошо, - прервала меня Аня, - поехали.

Мне, пока еще не поверившему в такой быстрый успех, показалось, что лед таки тронулся. Вот бы это случилось! Я обещал ей горы, о, да! золотые горы. И каждая такая гора воздвигалась на прочном фундаменте крепких убедительных аргументов и научно-обоснованных фактов. Аня молчала, она даже не пыталась спорить со мной. Ей, считал я, просто нечем было крыть мои козыри! Мы встали из-за столика и пошли к машине.

- Поехали, - сказал я.

О мои ужасные туфли! Я забыл и думать о них. Что она предложит в ответ на мое «Поехали»? С некоторых пор для меня стало невозможным предугадывать Анины действия. Я это понял в прошлый приезд, когда она вдруг отказалась, чтобы мы оплатили в ресторане наш ужин. Мы не шиковали, но ужин обошелся нам около полторы тысячи франков на троих. Это не был элитный ресторан «Максим», где только обед на одного может обойтись в тысячу франков. Мы ужинали в «Vagenende 1900», здесь было сравнительно недорого, тем не менее, Аня расплатилась сама за себя.

- Брось, - сказал тогда Жора.

Аня, как всегда, промолчала и взяла сдачу. Только чаевые все были наши. Чаевые - это пожалуйста.

- Ты где остановился?

Я назвал отель.

- Если ты здесь надолго, можешь переехать ко мне.

Я поблагодарил и сказал, что задерживаться не намерен. Пока мы куда-то ехали, Аня не проронила ни слова.

- Как погода в Европе?- спросил я, когда стало ясно, что молчание должно быть нарушено.

Аня как раз пошла на обгон, и отвечать на вопрос не стала. Вдруг снова мелькнула афиша с роскошной Аниной улыбкой.

- Тебя здесь так много, - сказал я, кивнув на афишу. Ты - лучшая!..

- Самая лучшая женщина та, о которой меньше всего говорят мужчины, - сказала Аня.

- Ты все еще танцуешь?

Я ждал подходящего момента, чтобы снова вернуться к прелестям Пирамиды.

- У меня аллергия на перья.

Небо над городом было иссечено разноцветными ватными полосами, которые оставляли за собой низко и стройно проносящиеся реактивные истребители, улицы были украшены красочными щитами и баннерами, флагами, гирляндами разноцветных шаров. Лица людей светились улыбками, нам приветственно махали руками с пестрыми блестящими на солнце шарами. Впечатление было такое, словно город встречал Аню. Это я заметил еще в аэропорту Орли и только сейчас произнес:

- Париж любит тебя.

Аня улыбнулась.

- А ты говоришь «поехали». Я могу твердо сказать, sans gene (без стеснения фр.), что и я к нему не равнодушна. Как же я его брошу?

Нам в тот день не удалось проехать по Елисейским полям - шли танки. Военная техника перла в сизом дыму по всей ширине проспекта, лязгая и грохоча, и, казалось, что началась война. 14 июля - День взятия Бастилии, национальный праздник, и как принято в такие дни во всех цивилизованных странах, страна демонстрировала миру свое величие. Его было видно и в небе, и на земле, и на весело сверкавшей водной глади Сены, по которой хлопоча сновали катера и катерочки. Чтобы подъехать к дому, где жила Аня, нам пришлось пробираться узкими улочками, и когда она наконец припарковала свой «феррари», я спросил:

- Что ты задумала?

- Мы зайдем ко мне, немножко отдохнем, и потом я покажу тебе свой Париж. Как твои ноги, ты прихрамываешь?

Странно, но все это время у меня даже мысли не возникло позвонить Юле. Она тоже молчала, это было в ее стиле. А Аня больше о ней не спрашивала. Ни о Юле, ни о Тине... Признаюсь, иногда, глядя на какие-то скульптуры и статуи, мне приходила в голову мысль о Жориной финтифлюшке. Да она, мысль о финтифлюшке, давно поселилась в моём мозгу и ждала своего часа. Но вот время её пока не пришло. Как я мог думать о какой-то там финтифлюшке - по сути обломка какого-то там горшка, какого-то там фараона (если я правильно понял Жору!), когда у меня перед глазами была только Аня, только Аня. И не только перед глазами! Я запросто мог дотянуться до неё рукой, прижать к груди, поцеловать...

Запросто!

Финтифлюшка? Да сдалась она мне!

Сейчас нужно завоёвывать Аню, нашу Аню, Анюту...

Я и...

А то!..

Да я тебя...

Запросто!..

 

Глава 2

Когда мы вошли в ее квартиру, я сразу понял, что она живет одна.

- Слушай, столько роз!

Розами, белыми розами была просто забита прихожая. Затем розы обнаружились и в гостиной, и даже в ванной комнате.

- Я их просто люблю, - просто сказала Аня.

- Когда-то ты любила ромашки.

Я понимал, что она не могла покупать сама себе столько роз. А те, кто их дарил, знали ее вкус: только белые!

- Да, ромашки...

И множество книг. Книжными полками были уставлены все стены, книги, книги, засилье книг...

- Я не знал, что ты такая книжница.

- Я не помню, когда держала книжку в руках.

Пока Аня принимала душ, я бродил по огромной светлой квартире из комнаты в комнату, рассматривая фотографии на стенах, картины, маски и множество статуэток...

- Из твоих окон прекрасный вид, - сказал я, когда она вышла ко мне в белом халате.

- Это Сакре-Кер. Вечером от него невозможно отвести взгляд.

Чем-то этот её Сакре-Кер напомнил мне Жорину финтифлюшку. Чем?

- Да и сейчас он выглядит как... Как фараон!

Этот «фараон» вырвался из меня без всякого моего участия. Видимо, сработал Фрейд.

- А что, похож, - согласилась Аня, - чем не фараон?! Такой же царский, весь в позолоте, величественный...

При чём тут финтифлюшка?

Затем мы пили вино и ели, и, недоев, без единого слова, словно заранее сговорившись, отправились в спальню, сдергивая с себя всякие, стесняющие наши мысли, одежды...

Потом просто спали напропалую... Недолго, но глубоко - бух!..

Потом, спустя некоторое время, мы сели в машину и до самой глубокой ночи, она возила меня по городу, рассказывая историю за историей, показывая знаменитые места и площади, музеи и соборы, мосты и парки...

Через день, в Лувре, у какого-то саркофага я снова вспомнил о Жорином горшке... О финтифлюшке...

- Ты можешь называть ее по-другому? - спрашивает Лена.

- Зачем? Финтифлюшка она и есть финтифлюшка, кусок обожжённой глины... Пф!.. Правда, Жора как-то обмолвился, что ей уже веков с пятьдесят... Это... знаешь...

- Пять тысяч лет?!

- Для него сделали углеродный анализ горшка...

- Она помнит руки какого-нибудь Рамзеса!

- Копай глубже - Эаннатума... Или Урукагине, если не Лугальанда...

Лена посмотрела на меня с уважением.

- Н-да, - сказала она.

Я кивнул: точно!

- Пока мы были у Ани, - продолжаю я, - мне удалось даже выспаться. Каких-то полчаса, не более! Мне всегда было жаль тратить время на сон, и этих полчаса вполне хватило, чтобы дать себе отдых, и теперь я мог хоть до утра слушать ее неторопливую поучающую речь, ее знакомый гортанный голос, знакомые нотки, слушать и, делая вид, что рассматриваю достопримечательности, косясь, наблюдать за ней. Туфли тоже не тревожили меня, тем более, что не было нужды шлепать в них по Парижу. Он мчался теперь мне навстречу, открывая свои красоты и краски, а я восседал на переднем сидении в открытой красивой машине, которой лихо управляла, я это видел, прелестнейшая из прелестных, дама, чье имя я не мог произносить без трепета. Она изменилась, о да! Я знал ее совсем другой, тихой, нежной, легко ранимой и ласковой. Теперь же передо мной была уверенная в себе, сильная и независимая женщина, укротить которую мне будет нелегко. О строптивости не могло быть и речи, нет.

- Здесь в дешевых гостиницах жили Генри Миллер, Хемингуэй, Маяковский... А это - знаменитая «Ротонда», узнаешь?- улыбнулась Аня, притишив ход своего авто.

- Конечно, - сказал я, скользя по вывеске глазами, хотя видел ее впервые: «La Rotonde».

Мы вспоминали прошлое.

- Нет-нет, - признался я, - у меня уже не тот юношеский запал, который был прежде. Когда-то идеи били из меня фонтаном, теперь же это жалкая струйка.

- А помнишь, как мы с тобой целовались у термостата? - спросила она при повороте на бульвар Сен-Жермен, - у меня тогда подгибались коленки.

- Ага, - сказал я.

- А вон там, - Аня кивнула в сторону, - магазинчик YMCA-Press, можем зайти. Там всякая всячина, Галич, Солженицын, русские французы. У Струве... Ты, правда, помнишь ту нашу ночь?

- Помню, - уверенно соврал я, - ту ночь, конечно...

Я силился вспомнить тот термостат и те поцелуи, но не мог. Когда начали сгущаться вечерние сумерки, мы оставили автомобиль на какой-то стоянке и пошли к Сене.

- Покатаемся?- предложила Аня, кивнув на проплывающий по реке, призывно сверкающий яркими огнями, речной трамвайчик.

Разве я мог отказаться? Здесь было не так шумно, свежесть реки пришла на смену дневной жаре. Мы купили билеты и вскоре уже сидели за столиком, прохлаждая себя шампанским и мороженым.

По берегам еще можно было видеть запоздалых рыбаков, неотступно следящих за поплавками своих удочек и художников, собирающих свои мольберты, а на пляжах - неподвижно стоящих обнаженных парижан, подставляющих белые тела холодным лучам заходящего солнца.

- Это мост Мари, - сказала Аня, указывая на приближающийся к нам мост, - здесь принято целоваться. Ты готов?

Я посмотрел ей в глаза и пожал плечами. Я не понимал, зачем она это сказала. Но через секунду все стало ясно.

- Приготовились! Целуются все!

Эта команда, выкрикнутая гидом по-французски, прозвучала как только нос нашего bateaux-mouches («кораблика-мушки») оказался под мостом. Вдруг все пассажиры повскакивали с мест и стали друг друга спешно целовать. Я опешил. Возле меня столпились мужчины и женщины, старички и старушки, влюбленные и дети, и все старались чмокнуть меня, кто в щеку, кто в губы, я стоял и смотрел на улыбающуюся Аню, которая вдруг подошла и, вырвав меня из толпы, обвила мою шею прохладными руками, припав к моим губам, целуя меня долго и жарко, словно это был прощальный поцелуй влюбленных. И этот сладостный пьянящий поцелуй длился до тех пор, пока не раздались аплодисменты. Когда я открыл глаза, мост остался далеко позади, а Анины ладони еще лежали на моей шее.

- Ты загадал желание? - спросила она, чуть отстраняясь и глядя мне в глаза.

Аплодисменты стихли и пассажиры рассеялись, рассевшись за свои столики.

- Да, - сказал я, - и ты его знаешь.

Тут уж было не до какой-то там Тины.

И тем более - не до Жориных горшков!

 

Глава 3

Мы снова сидели в пластиковых креслах, я глазел по сторонам и приходил в себя. Этот страстный поцелуй несколько озадачил меня, и Аню это забавляло.

Вскоре над сверкающей бликами огней водой разлилась знакомая мелодия и чей-то тихий приглушенный с хрипотцой женский голос (а ля Каас) заглушил плеск волны за бортом и урчание двигателя. Аня, словно давно ожидавшая эту мелодию, поднялась и молча протянула мне руку, приглашая на танец. Этого я тоже не ожидал. Мимо проплывал как раз каменный парапет острова со знакомыми очертаниями расцвеченного прожекторами храма. В моей левой ладони совершенно безвольно и без всякого намека на какое-либо близкое расположение лежали Анины пальчики, а правой я едва ощущал ее теплую поясницу. Страстный поцелуй на виду у толпы ротозеев, шампанское, танцы на покачивающейся под ногами палубе... Я ведь точно знал, что это не земля уходит у меня из-под ног, нет, просто нашу «муху» слегка качает волна. Я испытывал, конечно, и наслаждение, но не переставал удивляться. Что все это значит? Значит ли это, что между нами... Нет-нет! Этого нельзя было допустить, думал я. Хотя... Мы ведь не чужие! Мне вдруг пришло в голову, что Аня испытывает меня. Ей, думал я, просто интересно узнать, что я собой представляю теперь. Как мужчина. Может быть, она захотела мне отомстить? Но за что? Быть уверенным, что ты понимаешь женщину - значит обмануться собственной самонадеянностью. Нельзя сказать, что у меня голова шла кругом, но четкого ответа на свои вопросы я тогда сформулировать не смог. Теперь, когда прошло столько времени, и я знаю весь ход событий, кажется странным, что у меня тогда возникли подозрения насчет Аниных поступков. Никаких сногсшибательных поступков и не было, не было никакой игры. Аня просто жила, как привыкла жить без меня. Она изменилась - вот единственный факт, с которым мне пришлось согласиться. Но ведь столько лет прошло! С каждым бы произошли перемены. Но тогда обрести ясность мне так и не удалось.

- А помнишь, как мы с тобой, - произнесла она, поднимая глаза, -

целую неделю жили в палатке?

- Еще бы! - снова соврал я.

Ее губы едва не касались моих, и мне ничего не оставалось, как вместо ответа, коротко и сладко поцеловать их.

- Еще, - прошептала она, не открывая глаз.

Затем мы пили какое-то безвкусное, но очень дорогое кислое белое вино, ели мясо, мясо перепела или куропатки, может быть, даже канареечное, мне было все равно, и даже пели, подпевали певице, которая по моему заказу исполнила на русском песню о поручике Голицыне и что-то еще, все на ломаном русском. Аня улыбалась, а мои глаза едва различали ее силуэт. Мы ни разу не вернулись к моему рассказу. Аня ни о чем не спрашивала и я молчал. Потом я напился! Да я был пьян, как последний сапожник. Боже, какое это счастье быть пьяным, как сапожник!

- Вот мы и прошли с тобой по триумфальной дороге Франции, - произнесла Аня, - от Нотр-Дам до дворца Шайо.

- Да уж, - сказал я, - это было триумфальное шествие!

Фараоновское, подумал я.

Время от времени невдалеке раздавались глухие гудки, а потом небо вдруг озарилось тысячами падающих звезд. Праздничный фейерверк. Луч прожектора Эйфелевой башни словно проснулся и стал шарить своим слепящим белым стволом то по небу, то по домам, по реке, а сама она, разодетая в ажурный наряд из мириад мигающих огней, как невеста в свадебное платье, мерцала и светилась, и, казалось, летала в веселом и праздничном вальсе.

- Что ты еще знаешь о наших?

Я пожал плечами.

- Ого!..- только я и сказал.

Это «Ого!», видимо, следовало расценивать так: столько лет прошло! Много воды с тех пор утекло... Что я мог знать о наших? Ничего. И Аня не настаивала, чтобы я объяснялся: «Ого!» так «Ого!». Купола искусно подсвеченных соборов сверкали золотом. Невидимые ракеты с шипением и свистом взмывали ввысь и, когда наступала недолгая тишина, вдруг взрывались над головой рассыпающимися цветистыми шарами искр с характерными хлопками-пуканьями. Мы сидели рядом и, задрав головы любовались удивительным зрелищем.

- Ты, правда, приехал за мной?- повернувшись ко мне лицом, неожиданно спросила Аня.

Она положила свои теплые пальцы на мою левую руку и заглянула в глаза. Вопрос застал меня врасплох и привел в чувство. Меня словно окатили холодной водой. Но пока я собирался с мыслями, Аня задала свой следующий вопрос. Как потом я узнал, она в тот вечер боялась услышать мое «нет». Было бы еще хуже, если бы я стал уходить от ответа, отделавшись шуткой или какой-либо выдумкой. Дождаться моего уверенного «да» у нее не хватило духа.

- Скажи!..

Внезапная мысль о Юле придала мне мужества.

- Да! - сказал я.

Она взяла свой, устойчивый на волнах широкий стакан и отпила из него. Видно было, как заблестели ее глаза.

- А что Лев? - спросила она затем, чтобы что-то спросить.

Лесик сейчас, это яснее ясного, интересовал ее меньше всего. И моего «Да!» ей было вполне достаточно, чтобы уйти от воспоминаний, так глубоко тронувших ее душу. Ей понадобилось несколько минут на разглядывание маникюра, она сидела за столом с высоко поднятой головой и выпрямленной, как у заправского солдата, спиной, ее длинные накрашенные ресницы ни разу не мигнули и было ясно, что идет напряженная внутренняя борьба с морем слез, готовых вот-вот разорвать плотину сдержанности и рухнуть бурными потоками из ее глаз. Но, возможно, все это мне только показалось. Голова просто гудела...

Я не мог не прийти ей на помощь.

- Знаешь, а Стас-таки осилил гитару. Он теперь где-то в

Швейцарии или Швеции. Нет, в Голландии! Известный гитарист, виртуоз, у него теперь группа. Им аплодирует вся Европа.

Аня тотчас приняла мою игру.

- Правда?! - она оживилась и искренне порадовалась за Стаса.

Я тоже улыбнулся.

- И наш компаньон, - сказал я. - Он директор фирмы по производству искусственных маток.

Аня вытаращила на меня свои красивые глаза.

- Повтори, - сказала она.

Я коротко рассказал об успехах Стаса.

- Стас всегда был таким, - сказала она, - вы сотрудничаете?

Я кивнул. Мы помолчали.

- Аза не нашлась? - тихо спросила она.

Я молча помотал головой из стороны в сторону.

- У меня до сих пор есть ваша фотография, помнишь?

Я кивнул: помню. Я не только помнил, я ждал. Я все еще ждал от Азы какой-то весточки, я помнил ее слова проклятия в свой адрес. Я жил ожиданием чего-то невероятного, может быть, даже чудовищного. И дело заключалось вовсе не в Азе, а в том, кого мы вместе с ней произвели на свет Божий. Это и была пресловутая биологическая обратная связь, вездесущий biofeed back. Что если он до сих пор жив? Каков он, что с ним, как ему живется?.. Было и еще множество вопросов, на которые у меня не было ответов. Я молчал, а Аня подняла ресницы и, посмотрев мне в глаза, вдруг рассмеялась.

- А помнишь, что ты мне сказал на той вечеринке, когда мы праздновали то ли День медика, то ли...

- Я тогда тоже набрался...

- Что ты мне сказал?

- Ты была совсем ребенком.

Аня пристально посмотрела на меня.

- Я была взрослым ребенком.

- Да-да-да.

- Что ты мне тогда сказал?

Если бы я мог помнить!

- Что мы водрузим свой флаг на планете! - воскликнул я и поднял правую руку со сжатыми в кулак пальцами.

- Не ерничай, ты никогда этого не вспомнишь.

Я умолк, и мое молчание было знаком согласия.

Это было сказочное путешествие. Сказка длилась до 23:00, а мне казалось, что три часа пролетели мгновенно. Я готов был платить бешеные деньги, чтобы пароходик катал нас до утра, до зимы, когда морозы закуют Сену в лед, но Аня остановила меня.

- Зачем? Еще успеем.

Само собой разумеется, что Тина никак не могла помешать моим воспоминаниям. А на Жорин горшок я просто начхал!..

Что я сказал Ане на той вечеринке, так и осталось для меня тайной.

 

Глава 4

Затем мы брели по ночному Парижу, болтая и смеясь, в обнимочку или держась за руки, как школьники, целуясь и вполголоса распевая русские песни. С самой верхотуры Эйфелевой башни, ослепительно белым мечом кромсая на куски черный купол неба, летал белый луч мощного прожектора, словно в попытке разорвать путы ночи и приблизить людей к Небу. А сама башня, украшенная разноцветными мигающими лампочками, казалась пульсирующей, воткнутой в небо иглой, фосфоресцирующей, как стройный рой светлячков.

- Мы всегда стараемся вернуть то, что вернуть уже нельзя, - задумчиво произнесла Аня.- Невозможно идти вперед и держаться за прошлое. Вот и ты бросился наутек, но прошлое поймало тебя за рукав: от меня не сбежишь!

Она крепко сжала мне руку и заглянула в глаза.

- Не сбежишь?

- Теперь - никогда! - сказал я. - Я за этим приехал.

- За чем?..

Улицы были уже пусты, спать не хотелось, и мы не чувствовали никакой усталости. Каждые четверть часа слышался отдаленный бой курантов и мы, как по команде, останавливались и целовались, купаясь в их качающихся трепетных звуках. Когда потом нам слышался отдаленный бой часов, мы инстинктивно останавливались, наши губы тянулись друг к дружке, и мы заразительно смеялись. У нас выработался рефлекс на мелодию, как у павловской собаки на мясо. Это было смешно, но природа брала свое, и, чтобы не разрушать ее законы, я летящим коротким поцелуем чмокал Аню в губы. Ей это тоже нравилось. На телефонные звонки она сначала не отвечала, а затем просто отключила свой телефон. И я не приставал к ней с вопросами, кто такой этот Анри. Было так тихо, что неожиданно раздавшийся телефонный звонок испугал нас. Мы как раз брели в обнимочку по самому старому в Париже Новому мосту. Звонил Жора:

- Как мне открыть нашу картотеку с клонами?

- Набери слово «klon». Зачем тебе?

- Мы пробуем без тебя, пока ты там любишь красивых женщин.

- Хорошо, - сказал я, - пробуйте.

- Когда вас встречать?

- Мы уже в пути... Всем нашим привет, - сказал я, отключил и спрятал телефон.

В каком-то уютном скверике нашлась одинокая, ожидающая нас скамейка, на которую мы, не сговариваясь, присели передохнуть и еще раз поцеловаться перед тем, как отправиться домой. Это был рок: мы не могли оторваться друг от друга! Уже светало, и руки мои, конечно, ослушавшись меня, стали блуждать по ее спине в поисках каких-то застежек и тут же нашли упрямую, неподвластную пальцам молнию, которую Аня сама помогла расстегнуть, и вскоре, и мы в это поверили - вдруг мы оказались совсем голыми, как Адам и как Ева, голыми настолько, что ее нежная кожа казалась горячей на этой неуютной скамейке под раскидистым платаном, где ни один любопытный листик не шевельнулся, чтобы не спугнуть наши чувства, и нам не было холодно в этих парижских предрассветных сумерках до тех пор, пока нас не разбудили первые птицы. Мы спали, свернувшись в клубок, и было неясно, как этот клубок из двух любящих жарких тел мог держаться на этой неуклюжей остывшей скамейке. Мы спали «валетом», и я, как заботливый отец, отогревал своими ладонями и дыханием ее глянцевые мерзнущие голени и колени. Представляю себе эту картинку - «валет»!

- Не могу себе представить, - говорит Лена.

- Я нёс какую-то несусветицу.

- Что это было? - просыпаясь, сонно спросила Аня, кутая себя в мой пиджак, - просто ужас, какая-то жуть...

- Варфоломеевская ночь, - сказал я.

- Похоже, - буркнула она с удовольствием, не открывая глаз, - и если говорить sans phrases (коротко фр.) ты зарезал меня.

«Разве ты не этого хотела?». Я только намеревался задать свой вопрос, но он мог совсем ее разбудить, и я промолчал. Это была ночь любви и воспоминаний. И хотя я читал эту книгу с закрытыми напрочь глазами, кожа пальцев и губ открывала мне те страницы, что когда-то были бегло прочитаны, как стишок из школьной программы, прочитаны и забыты, и вот моя кожа будила теперь воспоминания тех далеких дней, которые казались забытыми навсегда. И память моя проснулась. Я вспомнил и эти плечи, и эти колени, и эту атласную упругость кожи, и ту же россыпь, россыпь милых родинок вдоль белой линии белого живота, родинок, сбегающих маленькой стайкой одна за одной к пупку, точно божьих коровок, спешащих к роднику. Я вспомнил и этот родник, источник прежних моих наслаждений... Как я мог его забыть?

- А что это у тебя на плече? - спросил я, указав глазами на татуировку.

- Крестик, - сказала Аня.

- Вот видишь, - сказал я, - ты уже тоже... Меченая ...

- Да...

Это был праздник, рай!

Уже когда стало светать, мы нашли нашу машину и покатили домой. И снова, еще не успела закрыться входная дверь, снова набросились друг на друга, сон пропал, и мы не слышали ни звона, случайно задетой моим локтем и разбившейся о паркет какой-то там вазы, ни хлещущей через край ванны теплой воды, не видели разбросанных по всей спальне наших одежд... Запах сгоревшего кофе привел Аню в чувство...

- Содом и Гоморра, - сказала она и помчалась в кухню.

- Гибель Помпеи!- согласился я.

Какая там Тина?!

Затем она кому-то звонила, я не прислушивался.

Потом мы отсыпались... Когда меня разбудил телефонный звонок, я лежал рядом с ней совсем голый. Будто от самой скамейки и до этой постели я топал по всему городу без клочка одежды. Я видел ее обнаженное плечо, шею, сбившиеся на бок роскошные рыжие (как у Тины?) волосы. Она спала на правом боку, но когда зазвонил телефон, тотчас проснулась и, не открывая глаз, стала ощупью искать трубку на стекле журнального столика.

- Да, - сказала она и стала слушать.

Мой телефон пиликнул еще несколько раз. Она по привычке взяла свою трубку и, естественно, не могла ничего услышать. Затем сообразила в чем дело.

- Это тебя.

Я смотрел на светлые шторы, по которым, смеясь, прыгали солнечные зайчики. Она повернулась на левый бок и, улыбнувшись сквозь дрему, открыла глаза.

- На, держи, это тебя, - повторила она, положив свой и подавая мне мой телефон. И с головой уползла под одеяло.

Снова звонил Жора.

- Ты купил мне подарок?

- Слушай!- сказал я и рассмеялся.

- Шутка, - сказал он, - ты надолго там обосновался? Обабился что ли? Здесь работы полно...

Он коротко сообщил о своей поездке в Японию и уже сегодня, в четверг, уточнил он, ждал меня в лаборатории. Как, впрочем, мы и договаривались.

- Тут тебя поджидает сюрприз. Наш миленький Вит... Жадный он у тебя!

- Я знаю, - сказал я, - он мне звонил. Он просит очередной миллион.

- Дай ему половину, - сказал Жора, - пусть подавится.

- Сам дай.

- Ладно, приезжай, разберемся.

- О'key, - поставил я точку в разговоре.

Мне не хотелось ничего объяснять, и я сказал, что перезвоню позже.

- У тебя такой тон, словно ты стоишь под венцом в храме Парижской Богоматери.

- Так и есть.

- Я рад за тебя, - сказал Жора, - очень рад. И пока пишет твой карандаш, ты должен, не покладая рук, трудиться, трудиться...

Жора был весел, видимо, у него появилась уверенность в том, что дела наши сдвинуться с мертвой точки.

Наконец мы выспались и теперь просто молча лежали рядом, глядя в потолок.

- Ты - чудо!- прошептала Аня, приподнимаясь на локоть, - знаешь, я... Что это у тебя?

Она глазами указала на мою голень, где красовался тот злополучный шрам от пули, настигшей меня в Валетте.

- А, так... ерунда, - сказал я, - Мир хотел ухватить меня за лодыжку.

Чтобы коснуться пальцами ее лица, мне достаточно было протянуть лишь руку. Аня улыбнулась, затем снова устроилась со мной рядом, прижавшись всем телом. Я обнял ее...

- Это было, как если бы ты построил свою Пирамиду?- спросила она.

- Что?

Я думал, она спросила о шраме, но тут же сообразил, что спрашивала она о прошедшей ночи.

- Как будто бы я на нее взошел, - поспешил я с ответом.

Аня закрыла глаза и вдруг, улыбаясь, взяла обеими руками край одеяла и укрылась с головой. А я встал, и теперь уже думая о том, что сказал Жора, направился в ванную.

- Этот Жора твой - разрушитель, - донеслось из-под одеяла.

- Да, - согласился я, - в этом ему нельзя отказать.

И вот что мне еще тогда пришло в голову: общение с Аней доставляло мне истинное наслаждение.

Юле я так и не позвонил. А Тининого телефона у меня никогда не было. Да и откуда ему здесь взяться?..

Стоп-стоп... А это что такое?..

Нет, не стихи бы, а лицо

Твоё - распахнутым - прости мне;

Пускай гуляет голосок

Здесь рядом, в Петербурге, Тиннин,

Пускай качнутся флюгера

И пальцев медленные танцы...

Давай вернёмся во вчера!

‟Пойдём, пойдёмте же кататься!».

- В Петербурге? - спрашивает Лена.

«Вернёмся во вчера»? - думаю я. Вот же, вот же мы и вернулись!

- Откуда здесь, в Питере, её голосок? - спрашивает Лена.

Эта Тина словно следит за нами с Аней! «Пойдем, пойдёмте же кататься!». Завидует! Ей тоже хочется покататься со мной по Сене! И мы тоже бы стали вовсю целоваться? Под мостом Мари!..

- Эй, ты где? - спрашивает Лена.

- Ты не можешь себе представить!..

- «Плыла, качалась лодочка»? - спрашивает Лена.

- Ты-то откуда знаешь?

- Да я тебя уже вижу насквозь!

Юле я так и не позвонил.

 

Глава 5

Я не стал рассказывать Ане о том, что «этот Жора» на самом деле придумал устройство для разделения животных тканей на отдельные клетки и назвал его очень точно - дезинтегратор. Когда я потом рассказал ей об этом, она произнесла:

- Он разрушитель всего. Я знаю таких.

- Он создал не только прибор, но и способ, - стал, было, я на защиту Жориного устройства, - позволяющий разделять ткань...

- Не разделять, а разделывать.

Аня сделала паузу и затем добавила:

- Жизнь на куски. Я знаю таких.

Мне нечего было возразить на Анин выпад. Женская интуиция, как и женская логика - это такая удивительная штуковина, понять которую удается не каждому. Спор по этому поводу не имеет смысла.

Часам к семи вечера мы, наконец, привели себя в порядок. Ане нездоровилось. Видимо, ночь, проведенная на холодной скамейке, дала о себе знать, и я, врач, всеми силами и умением старался предупредить всякую возможность заболевания. Я ринулся на поиски хоть каких-нибудь лекарств, рылся в столиках, тумбочках, шкафчиках, пеналах и, ничего не найдя, решился на народные средства. Я провел сеанс массажа, напарил ей ноги, напоил горячим чаем с малиной, все как принято у людей, она хорошенько пропотела под пуховым одеялом, затем я ее купал в ванне, как ребенка, и вот мы уже собрались ужинать. Ей стало лучше, и она не переставала хвалить меня.

- Ты просто гений!

- Иногда выгодно быть чьим-то кумиром.

- В чем же тут выгода?

К этому времени я уже освоился в Аниной квартире. Когда я вдруг застывал на месте в поисках чего-нибудь нужного в данный момент, скажем, оливкового масла для приготовления гренок или кода в компьютере для беглого просмотра своего электронного почтового ящика, Аня тотчас подсказывала, как выйти из затруднительного положения. Я благодарил и с радостью принимал ее помощь. Нам нравилась эта игра в новую семью. По всему было видно, что это квартира одинокой женщины. Если я иногда случайно и набредал на мужские вещи, скажем, на огромный белый, как чаячий пух, пустующий и поникший на вешалке скучающий халат в ванной комнате, я просто не видел его.

- У тебя просто «бзик» - этот «чаячий пух»? Больше в мире нет ничего белого?

- Да полно! - говорю я. Вот Юля мне тут прислала...

- Юля?

- Или Тина, - шучу я.

- Тина, точно Тина, - говорит Лена, - она просто преследует тебя... Вся в белом!..

- Рыжая! - восклицаю я.

- Как апельсин! - говорит Лена.

Мы смеёмся!..

- Я не замечал, - продолжаю я, - ни зубных щеток, ни подтяжек, забытых на спинке кресла, ни увесистой трубки темно-красного дерева с головой Мефистофеля, и ни разу не спросил Аню, не собирается ли она, в связи с приобретением такого количества мужских аксессуаров, изменить пол. Еще чего! С какой такой стати?! Постоянно хотелось есть, да, я жутко проголодался. Это был знак прекрасного расположения не только тела, но и духа. Наконец мы сели за стол, я взял бокал и, как пес, втянул в себя запах вина.

- Аня, - сказал я, - ты волшебная женщина! А я, дурак, этого не знал.

Она посмотрела мне в глаза так, как только она умеет это делать.

- Конечно, - сказала она, - волшебная. И ты, не дурак, этого не мог не знать.

Мы чокнулись и отпили по глотку. Она поставила свой бокал на стол и добавила:

- Ты всегда это знал.

Я смог подтвердить ее слова лишь кивком головы, поскольку рот был набит каким-то острым и ароматным салатом, щедро приправленным настоящим французским майонезом.

- Какая у нас на этот вечер программа?- спросил я, с удовольствием уплетая зажаристую яичницу с сочными кусками непрожаренного мяса.

- Разве тебе у меня не нравится?

- Как можно, что ты! Почему ты об этом спрашиваешь?

Мне так и не удалось позвонить Жоре в тот вечер. Не хотелось. Я просто знал, нет я даже слышал его голос: «Ты Тинку нашёл?». Мне пришлось бы выдумывать какую-то историю, чтобы не говорить всю нашу с Аней правду, которая была прекрасной. Да, эта правда была славной, правда для двоих, и я не имел права ее оправдывать перед Жорой. Ни перед кем. А то, что в очередной раз затеял Вит, думал я, никуда от меня не денется. Вместе с вашей Тиной!

- И ни одна строчка её не пришла тебе голову? - спрашивает Лена.

- Ну как же, как же... Вот:

А небо, рухнув, проворонив,

Рассыпалось на сто кусков...

А нам-то что? Хохочем хором,

Хохочем, нам не до стихов,

снежинок, чаек белых, листьев...

Вся взвесь, что вскинулась вовне -

Какое нам?! Мы нынче близки!

И так придвинулось ко мне

лицо... Какая же болезнь,

Высокая!..

- Да уж, - говорит Лена, - какие уж тут стихи?! Болезнь Высокая...

Это она о нас с Аней?

Или с Тиной?

Я испытывал неловкость перед Леной: я сам себе не мог ответить на эти вопросы. Какие уж тут стихи?

 

Глава 6

Перед нами была очередная, я надеялся, ночь наслаждений, и я терялся в догадках: как мы ее проведем? Меня совсем не удивляло, что Аня в течение всего этого времени, когда мы были одни, ни разу не обмолвилась о своем решении относительно переезда в Америку. И я не торопил ее с ответом. Пусть все идет своим чередом. Мы сидели в уютной кухне, пили легкое перно или что-то красное от J.P.Chenet и вели мирную беседу.

- Du vin rouge, du vin rouge? - зачем-то дважды произнесла Аня, смакуя вино, - мне оно очень нравится. А тебе?

Прошедшая ночь снова сблизила нас, и теперь мы были еще более откровенны в своих высказываниях. А нам было что сказать друг другу. К сожалению, ей нездоровилось и мы решили остаться дома. Аня обещала со временем показать мне свой «Мулен Руж», познакомить с друзьями. Успеется. Они у меня славные, сказала она, и не дадут в обиду. Она произнесла это с гордостью, и я заметил в ее глазах блеск уверенности. Не всякая женщина может похвастать таким блеском. (А Тина может?). Вскоре разговор наш вернулся в старое русло. Ведь нет ничего приятнее, чем с радостью или сожалением вспоминать о том, что ушло навсегда. И вина оказалось мало. После третьей или четвертой рюмки коньяка - проверенное народное средство от гриппа и тоски по прошлому - начались укоры и признания.

- Я знала каждый твой шаг.

- Ты следила за мной?

- Ты переспал со всеми, а меня не видел в упор. Ты...

- Дык... - пробормотал я, защищаясь, - мы и с тобой, кажется, тоже...

- Ты только пробежался по мне...

- А помнишь, как мы с тобой зимой?..

- Я дам тебе почитать свой дневник. Он написан кровью.

Она снова отпила из рюмки, облизнула кончиком языка верхнюю губу и, медленно поставив рюмку на стол, уперлась в меня, как жерлами двустволки, черными зрачками.

- Я любила тебя, - наконец произнесла она так тихо, что ни одно из

произнесенных слов не долетело до моего слуха. Я прочел их по губам, и они обездвижили меня, как железная спица обездвиживает лабораторную лягушку, пройдя через весь ее спинной мозг. Такие запоздалые признания кого угодно загонят в тупик. Я понимал, что какие бы прекрасные и мягкие слова я сейчас не извлек из кармана, они не могли бы вытащить меня из той далекой каменной ямы холодного бездушия и глухой безответности. Впервые в жизни раскаленный свинец непостижимого стыда переполнил мне рот, и я спрятался за ширму молчания. Почему? До сих пор не понимаю, в чем моя вина.

- Да, я любила тебя, - Аня собралась теперь с духом, - но ты запер меня и выбросил ключ. Ты не только меня - всех нас предал.

- Предал?!

- Ну да!

- У меня и в мыслях не было...

- Ты этого даже не заметил. Ты перешагнул через каждого из нас, сломанного и брошенного на дороге, как в погоне за славой перешагивают через... через...

Ей не хватало слов, и я сделал очередную попытку защитить свое доброе имя. Но Аня не дала себя перебить. Обвинения лились в мою сторону, как горячая смола из котла.

- Ты, как Алиса, загремевшая в Кроличью нору, - заключила она, - падаешь и растешь, и чем ниже ты падаешь, тем сильнее становишься. Правда, я не знаю пока, в чем твоя сила.

Мне пришла в голову какая-то расхожая в дни нашей молодости, дурацкая, похабная шутка, и я не смог удержаться.

- Наша сила, - кисло улыбнувшись, пробормотал я, - ну, ты знаешь в чем...

Это было жалкое подобие защиты от Аниных нападок, хотя я, повторяю, не чувствовал за собой никакой вины.

- Сила не только в том, чтобы защищать себя, но и в том, чтобы уметь расставаться с тем, что тебе наиболее дорого. Но ты просто сбежал от нас, предал...

Мне нечего было ей на это ответить. Я всегда считал, что предательство - последнее дело, и если тебя предали, нужно сжечь все мосты и жить дальше, не оглядываясь на прошлое. Ожидаемая ночь наслаждений превратилась в ночь душевных откровений. Мы не выясняли, как часто бывает после долгой разлуки, кто прав или кто виноват, мы просто говорили друг другу правду о нашем настоящем и прошлом. Вдруг ее вопрос:

- Что такое любовь? Ты, я знаю, все знаешь, скажи!..

Я поймал себя на мысли, что когда-то уже отвечал на этот вопрос.

- Это когда несмотря ни на что, - отбарабанил я.

Зная, что такие признания за рюмкой чаще всего прячут наши тайны, я, тем не менее, знал и то, что в Аниных словах не было ни йоты наигранности и тем более фальши. Никакой тайны не пряталось за ее словами, и ей незачем было вводить меня в заблуждение.

- Долгие три с половиной года я жила здесь в мире дешевых и дурных запахов, - продолжала Аня, - я такого насмотрелась, такое узнала...

Ни с того, ни с сего я вдруг засмеялся. Аня посмотрела на меня так, что я захлебнулся.

- Перестань, - сказала она, - твой смех пронизывает все мои жилы...

Она прервала свой рассказ, и в уголках ее глаз снова вызрели бусинки слез.

- Это правда. Когда глаза мои открыты - я до сих пор устаю от того, что вижу. Знаешь, как было непросто.

Я мог себе это только представить. Я что-то промямлил, твёрдо зная, что, если женщина жалуется на судьбу, ей нельзя ни в чём перечить. Её надо слушать и слушать, кивая и кивая, поддакивая и соглашаясь.

Это был мой промах: Аня и не думала жаловаться! Она давала мне знать, что является полновластной хозяйкой своей судьбы.

- Само собой, - сказал я, - а как же иначе?! Ты - хозяйка и есть!

Вскоре мы снова пили вино, и ночь была, как и прежде, прекрасной.

- Тебе хотелось бы прожить жизнь заново?

- Лучшей уже не будет.

Стало светло.

- Слушай, кто ты?

- Я строю жизнь.

- Что строишь?

- Мне нужно...

- Тебе не кажется, что ты несколько задержался в детстве?

- Не кажется.

Пришел новый день.

- Мне кажется, - сказала Аня, - что ты теряешь голову.

- Это лучшее, что во мне есть.

То, что я испытывал, было для меня прекрасно и ново. При этом у меня и мысли не было, что я вовлечен в очередную любовную историю. Я и в самом деле терял голову.

Помня, конечно, о Юле.

И думая о том, что надо не забыть позвонить Людочке Жос.

- Жос, - спрашивает Лена, - что значит Жос?

- Жос, - говорю я, - значит так много... Это целая история!

А истории с Тиной не могло быть ещё и в помине!

 

Глава 7

Наутро, часам к одиннадцати, она была совершенно здорова. Мне нужно позвонить, сказала она, это займет три минуты, и только через час с облегчением вздохнула. Аня сделала несколько телефонных звонков и кому-то ответила, что до конца недели будет плотно занята. С кем? Это, сказала она, не имеет никакого значения. Ясно было, что жизнь ее, как у каждого делового человека, переполнена событиями разного ранга, и она каждый час и минуту должна выбирать, где и с кем должна находиться, что сказать и кому улыбаться.

- А чем занимается ваша Тина, - спрашивает Лена, - пишет стихи?

- Понятия не имею, - говорю я, - но стихи мне...

- Нравятся? - спрашивает Лена.

- Здесь другое слово, - говорю я.

- И только? - спрашивает Лена.

- Что?

- Только стихи и всё?

- Как же, а финтифлюшка?

- Жорина?

- Тинина!

- Ты уверен?

- Отстрянь, а? Лен, извини, пожалуйста, но... Я же сказал: понятия не имею!

- Да... Ладно... Прости... Помню...

- Да ладно, - говорю я, - просто уже...

Лена кивает, я продолжаю:

- Как бы там ни было, - говорю я, - но до конца недели, я на это надеялся, всем другим Аня предпочла меня. Это была моя маленькая победа? Или не малая? Она говорила в основном по-французски, но и по-русски, и по-английски. Ее греческий оставлял желать лучшего, а арабский и китайский были просто невыносимы.

- Фух!- вырвалось наконец у нее, и она швырнула трубку на диван,

как швыряют давно надоевшую вещь.- Едем!

На сборы ушло несколько минут, и мы снова катили в ее фешенебельном «Феррари» по улицам Парижа.

- Хочешь побывать у Наполеона?- спросила Аня, когда мы на бешеной скорости проносились мимо Дома Инвалидов.

- Я уже был у него.

- Когда ты успел?

Я рассказал ей подробно историю с поиском генома императора. Не отрывая взгляда от задницы какого-то «Пежо», она только покачала головой из стороны в сторону.

- Невероятно, - сказала она, - это всего лишь красивая сказка.

- Что?

- Все ваши придумки с Пирамидой и с Наполеоном.

- Это не придумки, это...

- Да знаю я, знаю!.. Но это не укладывается в голове.

Наконец мы вырвались на простор загородного шоссе.

- Куда сегодня?- спросил я, выискивая на карте маршрут нашего

движения.

Чем дальше мы жили и узнавали друг друга, тем настойчивее Аня меня допытывала. После поворота на кольцевую дорогу, она пошла в наступление.

- Ты и в самом деле веришь в то, что тебе удастся вырастить

Наполеона? Или Ленина, Сталина, Тутанхамона?.. В клонирование Ленина я готова поверить, но оживить фараона, мумию, кусок воска...

Я ни словом не обмолвился о том, что клеточки крайней плоти вождя пролетариата давно были в Америке и уже дали первые всходы. Может быть, я проболтался под действием паров коньяка? Или Аня назвала только тех, кто в тот момент пришел ей на ум?

- А ты?- ответил я вопросом на вопрос.- Разве ты не веришь? Разве мы с тобой уже не вырастили его тогда в бане? Ты же помнишь Азу?

Вскоре мы выехали за городскую черту. Аня вдруг резко приняла вправо, так что раздался скрип тормозов и на нас понеслись крикливые гудки клаксонов. Машина подрулила к высокому, одиноко стоявшему дереву и остановилась в его тени.

- Давай, в конце концов, поговорим, - сказала она, - выкладывай все свои идеи и предложения, мне надоела вся эта мышиная возня, разговоры вокруг да около...

 

Глава 8

Мне казалось, что все уже сказано: Аза, Ленин, Тутанхамон... И Пирамида! И Пирамида!.. Я же подробно о Ней рассказывал. Но Аня до сих пор мне не верила. Была среда, кажется, среда. Я начал издалека, из самой бани. Я, как разведчик легенду, выучил наизусть свой рассказ. Конечно же, мне не надо было ничего учить, вся история была у меня в голове, и мне доставляло удовольствие разматывать клубок задуманного, чтобы его нить, как нить Ариадны, вывела Аню из лабиринта неведения. Время от времени Аня спрашивала, я отвечал. Мимо проносились машины, мы их не замечали. Я вглядывался в бесконечную изумрудную даль виноградных полей и, как и день тому назад, с задором пылкого юноши лепил на ее глазах из глины своей мечты Пирамиду жизни.

- Но зачем тебе я?

Я не слышал вопросов. Я пер, как танк.

- Ты просто... Ты не слышишь меня.

- От тебя требуется всего-ничего - бросить все к чертовой матери и последовать слепо за мной.

- Для этого мне нужно сначала сдуреть.

- Кто тебе мешает? Порадуй меня.

- Ты - Иисус? Слепо следовать можно только поверив...

- Верь же, верь!

- Ну, хорошо, хорошо! Допустим, тебе удастся...

- Нам!

- Я не уверена, что подхожу для таких дел.

- От тебя требуется только одно - быть рядом, быть другом!..

Аня, казалось, пропустила эту фразу мимо ушей.

- У меня нет друзей, - грустно сказала она.- Но как, скажи, ты себе представляешь?..

Она спрашивала и спрашивала, задавала даже совсем нелепые вопросы, но я видел, что и глаза, и уши ее полны одной-единственной моей фразой - «быть рядом»! Мы вышли из машины и теперь бродили по густой траве.

- Ты живешь в своем мире, рисуешь картины, на которых все люди друг другу улыбаются, где нет места зависти, и не за что зацепиться предательству. Тебе кажется, что из твоих картин вылетают волшебные птицы и селятся в кронах деревьев твоего райского сада...

Теперь говорила она, я отбивался, как мог.

- Мой мир не нов, - произнес я, пытаясь защитить свою Пирамиду.- На земле уже были Лемурия и Атлантида, и страна Му, ты же помнишь: рай был на земле! И человечество снова живет ожиданием прихода мессии. Люди бредят Золотым веком и Царством Небесным. Разве не так?..

Аня сдвинула свои темные очки на самый кончик носа и подозрительно посмотрела поверх них на меня.

- Да, но в твоей Пирамиде невозможно жить!

- Я - живу.

- Ты не живешь, ты летаешь. Но настанет время, и ты приземлишься, грохнешься как сноп, и тогда...

- И тогда?..

- И тогда люди свернут тебе шею, - произнесла она, чеканя каждое слово. И, уперев указательный палец в дужку очков, снова водрузила их на переносицу.

- Вполне вероятно, - легко согласился я, - и это не исключается.

Мы какое-то время молчали. Слышны были только шум ветра и шуршание шин проносившихся мимо нас на большой скорости автомобилей. Аня первая нарушила молчание.

- Ты живешь как ребенок, - негромко сказала она.

Но я и не думал отступать:

- Завтра так захотят жить другие.

- Создал свой теплый мир, построил свой виртуальный город, населил его ангелами и теперь затягиваешь туда и меня...

- Всегда существует прекрасное завтра, - наступал я, - нужно только набраться сил, сил и духа. И крепкой веры...

- Существует только вечное сегодня, сейчас.

- Зачем тогда жить?

Теперь мы шли рядом, держась за руки, по заросшей тропинке. А затем уселись на теплые круглые валуны. Прошло столько лет, и я с удовольствием отметил, что Аня ничего не забыла, что она легко принимает мои идеи и планы, а отдельные ее вопросы ставили меня в тупик. Она не переспрашивала, как многие, с кем мне приходилось обсуждать эту тему, она предлагала свои варианты решения.

- Ты и в самом деле уверен, что твои стимуляторы роста?..

- Ни капельки не сомневаюсь! Мы испытали их на насекомых, на мышках, собаках и обезьянах. Сейчас по нашим схемам идут испытания на волонтерах в Китае, Индии, на Филиппинах и в Африке. Предварительные результаты ошеломляющи.

- Я слышала, что эти стимуляторы вредны не только...

- Жертвы неизбежны. Мир чем-то рискует каждую секунду...

Потом мы вернулись к машине.

- Ладно, поехали, садись в машину. Скажи, у тебя есть семья?

- Конечно! Хотя я не так удачлив, как большинство из людей.

Аня посмотрела на меня и ничего не сказала. Какое-то время мы ехали молча. Я снова сверил по карте маршрут нашего движения. Вдруг Аня произнесла:

- Нет, нет, это невозможно, непостижимо... Это - утопия. Как вообще можно жить, когда в твоей голове такой кавардак?

- Там царит абсолютный порядок! Я все продумал. И не только я, думала целая уйма умников...

- Со слов Жоры ты - гений.

- Когда он успел тебе это сказать?

- Он все успевает.

Я вдруг вспомнил Юлю. Она точно так же отзывалась о Жоре.

- Что он еще успел?

- И что же придумала уйма умников?

- Семь лет коллективный мозг, - сказал я, - разрабатывал стратегию и тактику воплощения этой мечты. Целых семь трудных лет... Мы купили остров...

- Я-то вам зачем?

- Ты же знаешь.

- Да. Дальше.

- Что «Дальше»? Дальше все - как по маслу.

- Слушай, - вдруг вырвалось у меня, - а ты точно Тину не знаешь?

Аня посмотрела на меня как на полоумного:

- Ты со своим Жорой точно... того...

- Аня права, - говорит Лена, - точно, что точно... Того...

 

Глава 9

Несколько минут было слышно только шуршание шин и свист ветра в ушах. А ведь Аня права: эта Тина нас просто достала! Мне стало на самом деле невыносимо жарко! Чтобы выйти из темы, я набрал номер Людочки.

- Привет!..

Людочка была рада этому звонку.

- Ты где?

- Поздравляю! - проорал я в мобилку.

- Я слышу, слышу... Не ори так. Ты где?

- Я в Париже, Париже!.. Я скоро!..

- Мне вылетать?

- Нет-нет... Я тут... Ну, потом... Ну, пока... Поздравляю!..

- Спасибо, что к вечеру вспомнил...

- Разве уже вечер?..

- Ну, пока-пока...

Людочка отключила телефон.

Аня не проронила ни слова. Мы слушали только свист ветра...

- Слушай, - сказал я, - еще ж не вечер?

Аня только улыбнулась.

Потом я снова рассказывал, рассказывал, чуть не крича, споря с ветром и шуршанием шин, сидя вполоборота и уже привычно, помогая пальцами обеих рук, обретать своим словам убедительность и правдивость. В конце концов, я сказал, что это - дело моей жизни.

- И если у нас есть хоть капля гордости за свой народ и свою страну, хоть грамм национального достоинства, гран! - заключил я, - мы должны положить его на алтарь отечества...

- Да ладно тебе, - остановила она поток моего высокого красноречия, - нельзя быть патриотом страны, где идет поголовный мор, где... Ну, да ладно, ты все это знаешь, ты скажи: почему ты считаешь это делом своей жизни? Пройдет год или два, ты добьешься каких-то результатов и придет к тебе какой-то успех, мир признает тебя, но достигнуть того, о чем ты мне так страстно рассказываешь, согласись, невозможно.

- Как ты не поймешь...

- Я понимаю, что я в этой игре - просто никто, но, ты послушай меня: и никто может быть прав. Тебе вскоре наскучит вся эта кутерьма с улучшением человеческой породы и ты захочешь стать известным картежным шулером или неизвестным вором, или режиссером кино, а то и отцом большого семейства.

- Что все это значит?

- Это значит, что ты снова пойдешь нарасхват и вразнос.

- Ань, послушай.

- Где гарантии того, что таких метаморфоз с тобой больше не произойдет, не случится? Даже ты не в силах изменить работу своих генов. Все твои утопические аферы сидят в них, как... как пули в обойме. Дай им только волю!

- Почему же как пули? Как зерна добра...

- Гены, ты же это прекрасно знаешь, как стальные оковы, держат каждого в своем стойле. Разве не так? И, главное, согласись - человек всегда грешен и никогда совершенным не станет. А его неистребимая вера в то, что из дерьма можно сделать пулю, выстроить, как ты предлагаешь, какую-то пирамиду справедливости и добра, эта вера ведет к катастрофам, к таким потрясениям, в сравнении с которыми мелкие жизненные неурядицы и даже трагедии кажутся манной небесной на парном молоке. История натоптана такими примерами, как энергией атом...

- То как пули, теперь как атом...

- Перестань придираться к словам. Плата за воплощение утопий всегда была очень велика, и ты это тоже знаешь. Но тебе нужна помпа, ты жаждешь славы, величия. Тебе хочется влиять на потоки сознания...

Аня не давала мне вставить слова. Я взял ее за руку и крепко сжал пальцы. Я понятия не имел, о чем сейчас буду говорить, теперь мне было необходимо остановить поток ее холодного скептицизма.

- Ань, смотри, - сказал я, ударяя указательным пальцем правой руки по ее правому колену, - смотри, слушай. Во-первых...

И я опять пустился в перечисление своих доводов. Я говорил быстро и горячо. Да, я был сродни великим ораторам всех времен и народов, Аристофаном, Эмпедоклом, Цицероном и всеми ими вместе взятыми, Гераклом современного красноречия и убеждения. Море моих слов бурлило и стонало, клокотало в моем горле, а слова просто кипели и пенились, им было тесно в моей луженой глотке. Я слышал, как умопомрачительно высоко звучало «дом, Родина, величие, вечность, честь...».

Юля бы, услышав все это, сказала: «Ты просто Цезарь в сенате!».

Аня слушала, рассматривая свои красивые руки, и не сделала ни единой попытки остановить меня. Когда через полчаса или час пыл мой поугас и у меня исчез запас нужных слов, я поймал себя на том, что стал повторяться. Аня оторвала взгляд от своих восхитительных пальчиков и посмотрела мне в глаза так, как она всегда смотрит, требуя тишины.

- Что? - только это и произнес я. И умолк на полуслове, словно меня сразила пуля снайпера.

Аня улыбнулась своей обворожительной улыбкой с ямочками на щеках.

- Toute la vie est dans l'essor (Жизнь - это вечный взлет, - фр.), - едва слышно произнесла она, - это единственный путь к совершенству.

- Что-что? - не расслышал я.

На мгновение воцарилась тишина.

- Рестик, - затем миротворно и нежно проговорила она, - я уже сказала тебе, что трудно быть патриотом страны, народ которой погряз в дерьме. Это - первое. И второе - гимны, родной мой, мне не нужны.

И чтобы сбить пену с моих высокопарных слов, она спросила:

- Тебе нравится, как я веду свой кабриолет? Хочешь кончиками пальцев прощупать качество французских дорог?

- При чем тут дороги? У нас грандиозные планы! Неужели ты...

Потом я все-таки, чисто машинально, выразил восхищение ее искусством гнать крылатое авто, кивнув головой и что-то пробормотав по этому поводу, но мысль свою не терял. Мне казалось, я избрал верную тактику убеждения. Правда, я пока не выложил свой главный козырь: я ни разу не упомянул о технологии строительства нашей пирамиды. Пирамида совершенства! - вот моя цель. А технология - это ключ, да золотой ключик от ларца жизни. Это дорога к вечности. Но не пришло еще время, думал я, применить свое главное оружие. Сделать как, know how - вот решение всех проблем. Этот ключ ее восхитит! Ей всегда нравилось все нетривиальное, неординарное, оригинальное и фантастическое... И, конечно, я ни слова не сказал ей об Иисусе Христе! Не то, чтобы всуе, вообще ни-ни. Даже мысль о Нем я гнал от себя. Хотя и молился, немо молился, взывая к Нему и призывая на помощь. Как же без Него?!

- И в конце-то концов, - заключил я, - надо знать, зачем ты живешь. Я - знаю. Я знаю и то, что это не только дело моей жизни, это мое предназначение, понимаешь, это мой и Божий дар, и ему я буду служить страстно... Чего бы мне это ни стоило. Я отказался от всего...

- Ух, - воскликнула Аня, - вот теперь я тебя узнаю!..

- Да, - сказал я и добавил, - для тебя не будет открытием тот факт, что человечество идет по пути самоуничтожения. Я хочу вывести его на путь совершенства.

- Ха, - сказала она, - ну-ну... Много у нас было таких, кто под флагами добродетелей, пытались предложить свои светлые тропы. И что?

- Но они ничего в этом не понимали. У них не было знаний. Они предлагали пути насилия, используя силу дубинки, дыбы, меча, пороха, атома... Но есть другой, совершенный путь - сила гена. Это невероятно мощный фактор преобразования общества. Ген и сознание - вот выход для сохранения жизни. Это и есть моя Пирамида. Мы обязательно должны помочь...

- Я заметила, что сострадание - теперь твоя главная черта. Ты всех хочешь спасти, всем помочь. Зачем? Зачем тогда Бог? Он все решит.

- Как ты не понимаешь, - возмутился я, - ведь у нас грандиозные планы, и мы должны...

Она не дала мне закончить мысль:

- Если хочешь рассмешить Бога, - сказала она, - расскажи ему о своих планах.

Прошло еще полчаса. Мы снова вышли из машины и теперь бродили взад-вперед от дерева к дереву, глядя под ноги и по сторонам, то рассуждая, то вдруг умолкая.

- Сейчас наука познала истину. Мы умеем считать ее кванты. Кванты жизни, сознание гена... Задача в том, чтобы уметь управлять жизнью так, чтобы залезть на ее вершину. И забрать всех с собой. Там, на этой вершине - Бог, совершенство Природы. И там счастье каждого, и счастье всех.

- Я всегда знала, что ты - неисправимый мечтатель.

Аня наклонилась и сорвала травинку. Она разглядывала ее с таким любопытством, будто это был не зеленый стебелек, а перо из хвоста фазана. Я принял ее высказывание за комплимент, и все же не удержался:

- Но разве не мечтателями были Македонский и Цезарь, Августин и Иисус? Разве не они были Колумбами своих Америк. Вся история человечества покоится на костях мечтателей. Не было бы Тутанхамона, Навуходоносора и Рамзеса, не было бы Гомера, Сократа или Сенеки, Цезаря и Клеопатры, Таис Афинской или Лауры, не было бы Рабле и Гаргантюа, Шекспира и леди Макбет, не было бы Леонардо да Винчи и его Джоконды...

- Ты забыл Наполеона, Ленина, Гитлера, Сталина...

- Если бы их не было - не было бы истории. А что бы она делала без Будды, Магомета, Аллаха или Христа? Скажи что?

Аня молчала.

- Вот я и хочу вернуть истории своих созидателей. Творцов. Это ты понимаешь!? Спрессовать старую и воссоздать, возродить, воздвигнуть и утвердить новую историю. Но теперь уже не историю вождей и полководцев, пап и царей, не историю революций и войн, движений и партий, а историю человека, понимаешь, человека вообще.

- Не понимаю.

- Недра гена неисчерпаемы, - это был мой последний козырь, - в них смысл и суть всех наших историй...

Аня остановилась и взяла мою руку. Затем резким движением головы отбросила со лба распущенные волосы и посмотрела мне в глаза.

- Милый мой, - сказала она, - все это прекрасно! Но ты можешь мне объяснить: во что ты играешь?

- В кости. Ты меня раскусила: в кости. Как Бог. Все во что-то играют, но моя игра стоит свеч. И ты это знаешь.

- Знаю, но чего мы добьемся?

- Мы, - у меня запершило в горле, я закашлялся, как это бывает в кино и в книжках, когда героя зацепили за нерв. Мне удалось справиться с волнением и сказать то, о чем я так долго не отваживался сказать, - мы... мы изменим историю!..

Воцарилось молчание. Аня закрыла глаза, и снова ее губы растянулись в добродушной улыбке. Затем она встала на цыпочки, запрокинула голову, подняла обе руки к небу, словно желая улететь, и глубоко втянула в себя воздух через нос, будто наслаждалась запахом любимых фиалок.

- От тебя пахнет парным молоком и босоногим детством. И это - удивительно здорово!- произнесла она, - мне давно не было так хорошо!

На минуту воцарилось молчание, затем Аня тихо произнесла:

- Вернуть прошлое?.. Но ты ведь до сих пор ищешь себя, и я снова окажусь у тебя на пути... Ты же снова... Не знаю... Не знаю...

Она и не думала спрашивать, кто такая эта Людочка Жос.

- Жос? - спрашивает Лена.

- Ага, - говорю я, - такая фамилия. У нее просто золотые...

- Ясно-ясно, говорит Лена, - можешь не продолжать... Ни о Людочке своей, ни о Тиночке... А Аня мне нравится!..

Вау! А мне?!

 

Глава 10

Держа друг друга за руки, мы пошли по заросшей травой тропинке, и я боялся даже шепотом вспугнуть это мимолетное ощущение счастья, да-да, счастья, ибо я знал, да, я это знал наверное: это были те редкие в жизни мгновения, когда счастье переполняет тебя до краев.

- Это правда, Рест!

Я знал, что это правда. Я их помнил, эти мгновения. Я уверен, что каждый человек переживает в жизни подобные минуты и по пальцам может пересчитать, сколько их было. И неправда, что есть люди изо дня в день купающиеся в счастье. Они только делают вид.

- На самом же деле путь к счастью тернист и труден, и ты понимаешь, в каком поту и какой кровью добываются его золотые крупинки.

- Милый, милый мой Рест! Все это так, просто дух захватывает. Но ты знаешь, что жизнь гораздо сложнее твоих сказочных сооружений. Знаешь, знаешь, ты же у нас ум.

Аня сжала мои пальцы и снова заглянула в глаза.

- Скажи честно: все эти твои конструкции из хрусталя и бетона, все эти стальные сваи, эти фермы и мосты, канаты и тросы, быки и леса, все эти пирамидальные, сверкающие полировкой гранитные глыбы - это же... ловушка. Утопия чистой воды! Ну, скажи! Сам-то ты веришь в реальную возможность построения своего рая?

- Сredo, quia absurdum est, - выпалил я, - верю, потому что нелепо.

- Вот-вот... Нелепо!

Наступило молчание. Мне ничего не оставалось, как только отвести взгляд в сторону и сглотнуть слюну. Но потрясение (она мне не верит!) длилось только секунду, долю мгновения. Я понял, что пришло время последней козырной карты. Мы уже сидели в машине, я взял ее руку.

- Анна! Анечка! Анюта!..

Я удивлялся самому себе: я не мог сдержать себя!..

- Ты делаешь мне больно.

- Да-да, ты прости... Слушай, слушай же!..

- Не ори ты так, я прекрасно слышу.

Я умолк, не зная с чего начать.

- Большая половина человечества,- затем произнес я, - христиане, это те, кто слепо верит в Христа.

Аня подняла брови и посмотрела на меня так, будто слышала это впервые. Но я не замечал ее удивления. Это «слепо» прозвучало фальшиво, но я часто использовал его в разговорах о вере для большей убедительности, и не стал и на сей раз отказываться от него.

- Он у каждого в сердце, - продолжал я, - но не перед глазами. К нему невозможно прикоснуться. Доктрина христианства основана на вере, и каждый день, каждую йоту времени верующие должны - ибо это закон их существования! - подтверждать эту веру молитвой, ритуалом, изучением священных писаний и т. д. и т. п. И вот я, мы с тобой, им, неверам, покажем живого Христа! Представляешь!? Как вот эту карту...

Я взял карту туристских маршрутов и ткнул ею Аню в предплечье.

- ...вот как эту твою расческу, как пачку сигарет или вот эти твои побрякушки...

Все, что я перечислял, я брал с мест, где эти предметы лежали и поочередно вручал их Ане, а она спокойно брала их и складывала рядом с собой на сидение.

- Как Папу римского, как Алена Делона или вон того лысого типа, бегущего трусцой вдоль автобана, будто запах выхлопных газов ему приятнее аромата лесной фиалки.

Аня включила зажигание.

- Живой Христос! - прошептал я, - это второе пришествие! Разве это не стоит наших усилий и трат и разве это не перевернет нашу жизнь? Поэтому я и верю. Сrede ut intelligas! Верь и ты, чтобы понимать! Чтобы понимать, нужна вера, не так ли?

Аня, провожая взглядом марафонца, включила первую передачу.

- Постой, - потребовал я, - ответь: ты веришь?

Пальцами левой руки я взял ее за локоть. Она вернула рычаг передач в исходное положение и выключила зажигание. Мы молчали.

- Представь себе своего Наполеона, - сказала она, рассматривая теперь небо, - с мобильным телефоном в руке. Он же упадет в обморок, услышав голос своей Жозефины из какого-то серебристого пластикового коробка. И у меня есть еще множество возражений.

Мы уже, набирая скорость, мчались так, что в ушах свистело.

- Ты не могла бы ехать потише!- крикнул я.

Аня сбавила газ.

- Пожалуй, ты прав, - сказала она, - я уже привыкла ехать по жизни без тормозов и не замечать этого. Ты прав и в том, что жизнь сволочная, продажная, мерзкая, что ее нужно менять, но возвращать к жизни тех, кто давно из нее ушел... Зачем? Они были и они ушли. Они сделали все, на что были способны. Их следы уже не смоют никакие дожди. Зачем же?.. Я не вижу смысла, будь со мной честным, скажи: в чем тут соль?..

- Вся соль в том, - возражал я и снова седлал своего коня.

Чтобы нас лишний раз не беспокоили, Аня отключила телефон, но иногда, вдруг что-то вспомнив, сама куда-то звонила, то быстро и озабочено говоря по-французски, то вдруг просто хохоча в трубку, на ходу решая какие-то неотложные вопросы. И я думал, как нелегко мне с нею придется в дальнейшем. Даже смех ее был французским.

- Твоя Пирамида блистательна! Но у каждого власть имущего она своя. Никто тебя и слушать не станет. Ты же знаешь наших вождей, их убогость и серость, ты послушай их речи... Их ты не переубедишь никогда, а без них не построишь.

- Но я знаю истину.

Я сказал это и сам удивился. Но что сказано, то сказано.

- «Что есть истина?». Помнишь Пилата? Истина - это Бог! Ты готов стать Богом? Вспомни Иисуса. Не было и нет пророка в своем отечестве. Ты будешь изувечен, оплеван, растоптан, распят. Ты готов к этому? Но сперва надо стать ну хотя б президентом. Я не верю, что тебе это удастся. Ты станешь только фараоном своей пирамиды и будешь заживо в ней погребен. Зачем это тебе? Ты же не станешь, надеюсь, революционером?

- Разве что революционером сознания...

Какое-то время мы молчали, затем Аня сказала:

- Тебе, я знаю, плевать на истину, и за это я тебя люблю. И, знаешь, мне кажется, я уже готова идти за тобой, да-да... Даже если мы и не изменим историю. Чем ты берешь?

- Прекрасно! Идем!..

- Но ты же ни во что не веришь!

- Неправда - в тебя!

- Ах, какая прелестная музыка! Рест, нельзя доверять человеку, которого ты любишь.

- Ты будешь разочарована - я как раз так не думаю.

Снова наступила тишина. Я ждал, что она, в конце концов, выскажет свое мнение о Пирамиде.

- Знаешь, - наконец тихо произнесла Аня, - мне кажется, ты строишь корабль, для которого в мире еще нет ни одной пристани.

Она мне не верила. Она не верила ни в нашу Пирамиду, ни в какую-то там сверкнувшую вдруг во тьме мою истину. Нет. Для нее истина давно была открыта, ее истина - та трудная, но и счастливая необходимость, которая заставляла светиться глаза всех, с кем ей приходилось иметь в этом мире дело и делить грубый хлеб повседневности.

Так, то журя, то потакая и льстя друг другу, мы с невероятным наслаждением, я бы сказал с упоением, проводили эти вдруг свалившиеся на нас с Неба и стремительно теперь летящие, счастливые дни. Часы и минуты. Да, эти неповторимые мгновения...

Вернулось прошлое?..

Все мысли о Юле просто испарились... Надо же!

И никакая Тина не вмешивалась в нашу жизнь! Попробовала бы только!

- Ты, в конце концов, можешь объяснить, что собой представляет эта твоя Пирамида!

Господи, Боже мой! Значит, лед тронулся, если она задает такие вопросы!

- Пирамида - это... это наша силиконовая долина. Но только не долина, плоская как неудачная шутка, а вся в пупырашках, в холмах...

- В пупырышках?

- Ага, вся в прыщах и выступах...

- Сифилис какой-то, - рассмеялась Аня.

- Да нет! Какой сифилис?! Все эти выступы и выпуклости - это горы ума, понимаешь, Эвересты и Джомолунгмы ума! Понимаешь? Мировой ум! Ну...

- Понимаю, - с серьезным выражением лица произнесла Аня, - теперь я тебя вполне понимаю.

- Ну вот!

- Теперь - да!

Теперь я не смог сдержать улыбки.

- Да нет, брось, - сказал я, - не издевайся. Так вот: Пирамида - это такой закон незыблемой и безукоризненной справедливости жизни на планете Земля. Если хочешь - диктатура! Да-да, диктатура Любви! Такая всеобъемлющая и самодостаточная штуковина, рисующая жизнь со всеми ее подробностями и во всей своей умопомрачительной красе. Простая, как палец!

- Как палец?

Аня только хмыкнула. Палец ее не совсем устраивал.

- Это такое состояние мира, понимаешь, некая плерома...

- Как ты сказал?

- Плерома, - сказал я, - идеальное состояние мира, понимаешь?

Аня внимательно посмотрела мне в глаза и сказала:

- Хорошо... Du sens commun (С точки зрения здравого смысла, - франц.) ваша затея - чистой воды иллюзия и ничего больше. Ну, да ладно. Лучше скажи, как ты меня нашел?

Я коротко упомянул про киевскую тетю.

- Слушай, а какое сегодня число?! - вдруг воскликнул я.

Аня посмотрела на меня так, словно мне срочно требовалась медицинская помощь.

- Двадцать первое!

- Мне срочно нужно позвонить!..

- Ты же недавно звонил!

- Правда?

- Звони, звони...

- Тебе нужно было позвонить Тине? - улыбнувшись, спрашивает Лена.

- Ага... Тине! Мне как раз её-то и недоставало!..

 

Глава 11

Мы приехали в Ниццу, когда солнце стояло в зените.

- Тебе здесь понравится, - пообещала Аня.

Быстро и вкусно поев, мы, не сговариваясь, решили пойти на пляж. Да, жара стояла такая, что только море, его прохлада могла вернуть нам надежду не быть расплавленными под его лучами. Наш разговор остался неоконченным, но я не предпринимал никаких попыток его продолжить. Пестрый вид побережья, солнечные блики на поверхности воды, голые люди и веселые звуки музыки, летевшей со всех сторон, все это не могло не вытеснить из головы все мысли о предстоящей работе. К тому же, наши полные желудки требовали комфортного пищеварения, и пляж был тем самым местом, где все наши сиюминутные проблемы решаются очень успешно. Во всяком случае, никаких других идей ни у меня, ни у Ани не нашлось. Начиналась, я на это надеялся, наша история, и мне не хотелось этому препятствовать. Пляж, хоть это было и частное хозяйство Аниных друзей, был густо усеян ленивыми телами, но и для нас нашлось уютное место. Мы лежали с Аней на удобных широких цветастых лежаках-матрацах из плотной салатовой парусины и молчали. Мое внимание привлекали то фиолетово-черные афроамериканцы с блестящей, словно выкрашенной мастикой, тугой крепкой кожей, казавшиеся чугунными изваяниями, то их белокурые спутницы, скалящие зубы в неумолкном смехе, то чайки, парившие над побережьем без единого взмаха крыльев. Было приятно, просто здорово! после жаркого спора, всех этих громких и высокопарных слов подставить обнаженные тела жалящим лучам южного солнца и лениво рассматривать мир сквозь притемненные стекла очков. И, казалось, ни о чем не думать! Я не мог не думать, правда, об Ане. О том, что рисовало без всякого моего желания мое воображение. За какие-то сутки столько случилось! Но разве строительство пирамиды оказалось под угрозой? Слышна была разноязыкая речь, воздух свеж и пропитан запахами моря, которое дарило нам свою, напитанную йодом, прохладу и свежесть. Средиземное море, встречи с которым я так долго искал, вяло плескалось у моих ног. Мне казалось, что мы с Аней уложили еще один камень в фундамент нашего Храма жизни. Штиль убаюкивал, и неудержимо хотелось спать. Я не стал утруждать себя волевыми усилиями, чтобы победить этот здоровый инстинкт. Веки стали свинцовыми, и удерживать их открытыми не было никаких сил. Если прислушаться - где-то играла музыка, даже плеска не было слышно. Аня тоже молчала. Она спрятала себя под зонтик от солнца и, я видел, приоткрыв и кося на нее один глаз, что она читала. В левой руке у нее была моя книжица («Стратегия совершенствования»), а правая закинута за голову. На глазах - очки, на голове - панама. Читай, милая моя, читай, подумал я, там все о жизни написано, и, повернувшись на правый бок, провалился в ледяную прорубь.

Мне приснилась зима...

Я проснулся от нехватки воздуха: я задыхался!! Я озираюсь: что же мне снилось?

Пожар!

Из ледяной проруби да в полымя

- Что-то случилось? - спрашивает Аня.

Что я мог ей на это ответить?

- Ничего, - сонно произношу я и снова проваливаюсь в этот Тинин ад.

Или рай?

И почему я так уверен - Тинин?

 

Глава 12

Меня разбудил звонкий крик. Какая-то дама в восторге от игры в волейбол, я потом догадался об этом, не смогла дотянуться до мяча и растянулась на песке, как на льду. Визжа, конечно, что есть мочи. Мяч подкатился прямо к моим ногам, и я не мог не вернуть его, за что был одарен очаровательной улыбкой и заработал свое первое «мерси, месье». Пожалуйста! Сколько угодно! Я посмотрел на Аню. Теперь спала и она. Лицо ее было прикрыто легкой шляпкой от солнца, она ровно дышала, я видел ее знакомые блестящие на солнце бронзовые ноги, плоский, если не сказать впалый, гладкий живот с водоворотом пупка и россыпью родинок, гуськом убегающих под плотно натянутую ткань купальника. Она спала, во всяком случае, впечатление было такое. Слева теперь бубнил барабан из переносного портативного магнитофона, а справа визжали, резвясь, абсолютно голые дети. Я встал, плечи мои покраснели, ноги тоже стали розовыми, но я выспался и у меня появилось желание поиграть в волейбол. Боже мой! Сколько лет я не держал в руках мяч! У меня был опыт игры, я даже был чемпионом первенства среди медицинских вузов страны. Но когда это было! Тысяча лет прошло! Тем не менее, у меня сохранилось чувство мяча, я расшевелил скуку играющих своими безупречными пасами (пасовал я чаще знакомой даме), и несколько раз провел нападающие удары по неуклюжему толстяку с отвисшей грудью, которые он, естественно, отразить не мог. Зато с дамой у нас были довольно согласованные действия, я ударял по мячу и она, видимо, знавшая толк в защитных действиях, отражала мою любезную агрессию точными пасами. Но толстяк портил всю игру, и это ее разочаровывало, она грозила ему кулачком и топала ножкой. Когда она бежала за неудачно сыгранным, катящимся в сторону по песку мячом, я видел на ее теле только две узкие полоски материи: одну, соединяющую ангельские крылья лопаток и другую, похожую на стилизованный восклицательный знак, разделяющий ее загорелые ягодицы. Это восклицание сияло в глазах всех мужчин, кто за ней в это время наблюдал. Неожиданно для себя я даже отважился на ласточку, чтобы спасти почти безнадежный мяч, но толстяк все равно его погубил. И глядя мне в глаза, его спутница, улыбнувшись и сморщив лицо, безнадежно махнула рукой, мол, что с него, такого неуклюжего, возьмешь. Тут она была на моей стороне...

Тина?!!

Я прогнал эту мысль: кыш!

Вволю наигравшись и поблагодарив поднятием открытой ладони своих партнеров, я решил окунуться. Вода у берега казалась очень теплой и, чтобы освежить разгоряченное тело, пришлось заплыть подальше от берега. Я плыл и думал, что чем дальше мы с Аней убегаем от наших проблем и забираемся в наслаждения, тем больше мне нравится в них утопать. Я давно не жил такой жизнью и старался отмахиваться от вчерашнего дня, как отмахиваются от назойливых мух. Не всегда, правда, это удавалось. Мне пришла в голову мысль, что пока мы тут прохлаждаемся, время неумолимо сыплется едва заметными песчинками, мы теряем его безвозвратно, ни на шаг не приближаясь к осуществлению задуманного. Но все мои попытки противостоять этому тут же разлетались на мелкие кусочки, словно осколки хрустального бокала, разбивающегося смелой рукой на счастье, как только Аня произносила свое «Разве это не восхитительно!». Все «это» и в самом деле было восхитительно: небо, море, песок, пальмы, игра в мяч и наши прекрасные воспоминания о прошлом, и мечты о еще более прекрасном будущем. И даже этот бубнеж из приемника был восхитительным. До сих пор мне казалось, я старался так жить, что совесть моя никогда о себе не напоминала. Вдруг я начал терзаться ее угрызениями: ты позволяешь себе прохлаждаться! Но и с этими угрызениями я пока легко справлялся.

Я думал и плыл...

Вдруг я заметил прямо перед собой... Да нет, нет-нет... Этого не может быть! Она ведь только что играла со мной в волейбол! Мы дружелюбно пасовали друг другу... И вот она уже приветственно машет мне из воды своей милой ладошкой... Когда же она успела меня опередить? Два-три моих мощных гребка и мы уже рядом, улыбаемся, фыркаем... Я бросаю короткий взгляд на берег - Аня читает, а толстяк по-прежнему носится за мячом... И мы, не сговариваясь плывём и плывем... Куда собственно? Так можно пересечь и всё Средиземное море! Но нам не надо его пересекать, мы, проходят минуты! подплываем к каким-то совершенно осиротевшим безлюдным камням, находим ногами дно и вдруг набрасываемся друг на друга, сладко целуясь и смеясь, лаская друг друга и соприкасаясь своими разгорячёнными мокрыми телами, дельфиньими кожами, блестящими и упругими, оздоровленными волейболом и сладкой солёной водой самого Средиземного моря... Так вот, оказывается где самая середина Земли! Ни слова не произнеся, с закрытыми глазами! И вот я уже чувствую, как... Ах, да! Надо же... И вот я уже добываю из внутреннего карманчика шорт свою непременную упаковочку из джентльменского набора... А как же!.. А она - смеётся, мол, вот, смотри... И такую же упаковочку добывает из своего розово-снежного, как чаячий пух на шее фламинго, лифчика, точно такую же и мы теперь спорим, чью же из них пустить в дело... Мою! - говорю я глазами и поднимаю свою находку над головой... Нет-нет, мотает она своей головой с мокрыми волосами, - только моей, говорят и её синие, как всё Средиземное море, искрящиеся желанием глаза, - моей! Я, мол, доверяю только своей, так надёжнее... Я не спорю - нельзя отбирать у женщины такую надёжность и такую надежду... И вот она уже экипирует моего пионера (всегда готов!) к трудному предприятию, и мы уже купаемся не только в море, но и в собственных наслаждениях... Не произнося ни звука, по груди в воде... Её лёгкое тельце, как в невесомости... Я уже рассматриваю её лицо, закрытые глаза, приоткрытый рот, ее зубы... Она морщит лоб, и я теперь вижу даже первые морщинки...

Потом мы плывём к берегу... Я вижу читающую мою «Стратегию» Аню и стоящего у самой кромки воды плотного мужчину, которому моя спутница приветственно машет рукой, на что тот улыбается и с разбега бросается в море... Я, нырнув, подплываю к ней и трогательно провожу ладошкой по её животу, по бедрам, мол, пока, моя дорогая... Так мы прощаемся...

Когда я подхожу к Ане, она улыбается:

- Ты у меня такой спортивный, - говорит Аня, - высокий, стройный, если не сказать худощавый, правда, еще не прожаренный южный солнцем, но уже розовый, как вареный рак. Даже седина тебе теперь к лицу.

Я не остаюсь в долгу:

- У тебя очень красивые ноги.

- А плечи, а?.. И разве ты прежде этого не замечал? Идем поплаваем?

- С радостью! - говорю я.

Мы зашли в море и недолго поплавали. Я поразился: Аня резвилась в воде, как ребенок, ныряла и била ладонями по воде, смеялась, она чувствовала себя в воде как рыба, я и не подозревал в ней столько ребяческой страсти. Потом она стояла на берегу, этакая ундина, и мне оставалось только любоваться ею и завидовать, чего греха таить, завидовать самому себе. Когда мы уже уходили, я посмотрел в сторону своей партнёрши по волейболу, она ждала моего взгляда, приветственно помахала рукой, и её спутник сделал то же. Они улыбались. Мы так и не узнали имён друг друга и так и разошлись, чтобы никогда больше не встретиться. Даже взглядами. Единственное, что останется в нашей памяти - волейбол, который, как оказалось, прекрасно сближает людей.

Я вдруг подумал: а как бы отнеслась к этому Тина? Не знаю, почему вдруг мысль о Тине пришла мне в голову. Осудила бы! Точно! И суд её был бы строгим. Пожалуй, даже жестоким! Наверное! Ей, видите ли... да-да, - подавай альковы и всякие там апартаменты... Она у нас сноб? Не берусь судить, как бы там было, если бы Тина оказалась рядом со мной в воде, но мне кажется, что...

Не, не берусь!

Не судите, да не судимы будете!

И какая ещё Тина?

- А ты бы как поступила? - спрашиваю я Лену.

- Я бы тоже использовала только свою упаковку, - уверенно произнесла она.

После полудня, осоловевшие от жары, мы с Аней спасались бегством в тень экзотических растений на ее вилле.

- Надеюсь, тебе здесь нравится?

Аня улыбалась, как и положено гостеприимной хозяйке, и не переставала болтать без умолку. В жизни немногословная, она вдруг дала себе волю выговориться. Видимо, ей этого здесь недоставало. Мы сидели в плетеных креслах-качалках, потягивая из толстых стеклянных стаканов холодное, разбавленное водой с кубиками прозрачного льда, слегка сладковатое вино и, не умолкая ни на миг, рассказывали друг другу свои истории.

История Тины по-прежнему всё ещё ждала своего часа.

И всё же мне было жутко интересно - как бы она поступила? Шарахнула бы меня по башке своей влажной ладошкой?

Или...

 

Глава 13

Мы говорили о ее работе, как обычно говорят о неизбежной повинности.

- Знаешь сколько мне лет?

- Сколько и зим.

- У нас в кабаре лимит возраста - 33 года. Я ушла раньше и уже несколько лет не танцую. Но у меня своя школа, имя, я - personality, как сейчас принято говорить, личность, здесь меня все знают и доверяют моему имени. Здесь, понимаешь, - она на мгновение задержала дыхание, затем добавила, - моя родина. Здесь, а не там меня расслышали.

Она показывала мне свои фотографии.

- Это мы после встречи Нового года, а здесь мы на пикнике...

Я только восхищался.

- Мой первый муж...

Аня взяла фотографию и долго смотрела. Я ни о чем не спрашивал.

- Он погиб в авиакатастрофе, самолет упал в океан...

Я только слушал.

- Он вытащил меня из такого дерьма. Ты должен знать это: для меня до сегодняшнего дня не было имени, которое я могла бы поставить рядом с его.

Я ее понимал.

- Он был счастлив с тобой?

- Это мне везло. Но однажды приходит время, и ты отпускаешь прошлое.

Иногда мы сидели до восхода солнца. Кто такой Анри я не спрашивал.

- У меня теперь свой бизнес, мои девочки танцуют по всему побережью. Хочешь посмотреть? У меня работают и наши девчонки. Мягкая красота, обаяние славянки, украинский шарм, - все это очень ценится здесь...

- А теперь расскажи о себе, - сказала она.

- Я не думаю, что это будет тебе интересно.

Я узнал множество новых, совершенно неожиданных и невероятных черт в ее характере. Но то, что она однажды сказала, меня потрясло.

- Знаешь, пока я работаю, я еще чувствую какой-то зов жизни, но если случится так, что работа вдруг кончится - я не вижу причин жить дальше.

Я не мог даже представить себе, что в такой светлой и ясной голове могут мелькать такие мрачные мысли.

- Хочешь, - неожиданно предложила она, - я покажу тебе Ниццу? Ты теперь со своими клонами не скоро выберешься сюда.

- Валяй, - согласился я.

О Ницце я много читал и слышал: главный город Французской Ривьеры расположен на берегу Бухты Ангелов и на склонах холмов, окружен предгорьями Приморских Альп и прекрасно защищен ими от холодных северных ветров...

- Пойдем, как твои пятки?

Мы брели босиком по прохладным каменным плитам Старого города среди каменных строений трехсотлетней давности и Аня, как заправский гид и хозяйка этих владений рассказывала их историю и нравы теперешних хозяев.

- Набережная так и называется - Английская, Английский променад, Promenade des Anglais, - уточнила она по-французски, - излюбленное место встреч всех влюбленных.

- Всех? - спросил я.

Она сделала вид, что не заметила моего тона, призывавшего ее к откровению, только просто сказала:

- Семь километров любви.

Иногда мы встречали ее знакомых.

- Бонжур, Анни!

- О, Цезарь, привет!..

Я даже оглянулся: не каждый день ведь встречаешь живого Цезаря!

Со времен римлян сохранились остатки амфитеатра (II-III вв.).

- Дворцы и виллы, стиль рококо периода Belle-Epoque, ты хотел бы здесь жить?

Иногда мы останавливались и я, задрав голову, рассматривал какой-то фасад или балкон, утонувший в зелени и цветах, потом мы шли дальше.

- Красиво! - восторгался я.

- Семнадцатый век. Здесь жили князья, пэры, а теперь сэры и лорды, и современные Бендеры вроде тебя. Ты хотел бы здесь жить?

Не первый раз Аня в шутку называла меня Остапом Бендером, видимо, все наши затеи с устроением счастья для всего человечества она считала авантюрой чистой воды. Я пропускал ее шутки мимо ушей, иногда соглашаясь, что в чем-то она и права. Ведь, известно, что в каждой шутке... Но я понимал и другое: как трудно будет ее убеждать. «Ты думаешь, им нужна твоя пирамида?» - на каждом шагу слышалось мне. Да-да, иногда мне слышалось... и другое:

- Обвиняемая в дурном вкусе, архитектура прошлых веков, - говорила Аня тоном знатока древних стилей, - сегодня реабилитирована. Ты же не станешь мне возражать, если я скажу, что ее фантазия и роскошь теперь кажутся настоящим гимном наслаждению.

- Не стану.

Многочисленные рынки и цветочные базарчики просто хватали нас за шорты, зазывая купить что-нибудь быстро и недорого. Всего было полно. Я купил Ане пестрый букетик каких-то полевых анютиных глазок или незабудок, чем доставил ей сказочное удовольствие.

- Ты не забыл мои вкусы.

Я никогда не думал об этом. Не думал и сейчас, я действительно был очарован этим французским раем, и чем сильнее я им восторгался, тем больше у меня было сомнений: что если моя пирамида строится на песке? Не здесь, на гранитном золоте богачей и шулеров, а на зыбком песочке моей всевселенской мечты. Да они и слушать меня не станут!

- Можно к Матиссу, а хочешь - к Шагалу или Массену, к импрессионистам... Куда?

Мне было безразлично. О музыке Массена я ничего прежде не слышал, к Шагалу и его библейским мотивам был, по-моему, равнодушен, а с Матиссом давно хотел познакомиться.

- Здесь рядом улица Дез-Арен. Здесь все рядом.

Я не мог объяснить, почему Матисс, его огненно-розовые или ярко-красные летающие танцовщицы, однажды увиденные мною на какой-то репродукции, так запали мне в душу.

- Он здесь и умер, в Ницце.

Это известие еще более заинтриговало меня и определило окончательный выбор: конечно, Матисс! Мне было любопытно... Не могу объяснить, но мне теперь было просто невтерпеж взглянуть на Матисса. Ведь не только танцовщицы написаны таким молниеносным огненным росчерком его вдохновенной кисти!

Чтобы попасть в музей нам пришлось отказаться от прогулки на яхте.

Матисс!

- Жаль, что сейчас не зима, - сказала Аня, когда мы ужинали в каком-то ночном ресторанчике, - я бы показала тебе Карнавал. Чего только стоит знаменитая Битва цветов на набережной! Самые красивые манкенщицы Лазурного побережья едут на огромных платформах, как Клеопатры. Ты ведь любишь красивых женщин?

- Ты - лучшая!

- Это твоя дежурная фраза?

- Ты, знаешь...

- Брось, - прервала меня Аня, - не утомляй себя эпитетами, лучше скажи: ты думаешь я смогу?

- Ты - сможешь!

Когда мы уже лежали в постели, Аня неожиданно сказала:

- А знаешь, ты меня...

Она на секунду задумалась, затем:

- ...я вдруг поверила в то, что мы с тобой могли бы...

Она пристально посмотрела мне в глаза, не решаясь что-то сказать.

- Говори! - поддержал я её.

- Да-да, - сказал она, - я вот уже скоро третьи сутки живу только тобой. Я уже давно так не...

- Что?!

Мне так хотелось, чтобы она выдавила из себя своё признание.

- Это - как если бы я... выпила фужер хорошего вина, - сказала она, - «... хмельная... опьянённая тобою... читай меня губами по губам...».

Строчки ворвались в наш разговор так неожиданно, что я не знал, как на них реагировать. Надо было сказать что-то и Ане на её признание, но меня словно заклинило. Тина просто не давала мне жизни!

- Читай меня губами по губам, - выдавил я.

- Красиво, - произнесла Аня и у неё заблестели глаза, - губами по губам... Как точно! Иии... очень чувственно! Читать губами - это прекрасно! Сам придумал?

Я ничего не сказал.

Аня прижалась ко мне и нежно поцеловала меня в щеку.

На другой день по настоянию Ани мы торопились в Монако. С ней трудно было спорить: в эту пору года Средиземноморское побережье - это рай, сказочный несказанный рай, и Аня не принимала никаких моих возражений.

- Ты считаешь, что я тебя вот так просто возьму и отпущу?

- Ты меня уже взяла, признаю, но...

- Никаких «но»!

И точка.

Она таскала меня за собой по всему побережью, по музеям и частным коллекциям, по базарчикам и магазинам, по ресторанам и небольшим кафе.

- Купи мне мороженого.

Я покупал.

- Как тебе эти?..

Я покупал.

Мне нравились и эти, и эти, и те... Я накупил целый воз безделушек!

- Мне нравятся щедрые люди, - призналась она.

- А я? - спросил я.

Тина больше не появлялась. Но на следующий день...

 

Глава 14

Ночевали мы на ее вилле. Прежде всего мы много ели и пили, а затем снова утоляли голод тел... И только под утро...

- Голод тел?..

- И только под утро, совсем выбившись из сил, мы засыпали. Мне чудилось, что мы спали втроём. Мне слышалось:

«Смакуй по капле меня, скуля, прикасайся точно... Как жаль уже не начать с нуля не удастся ночь мне... Занозой острой куда-то внутрь далеко под кожу... Пусть это бред, но сказать мне «стоп» даже ты не сможешь...».

- Тина-таки и тут продралась к вам сквозь завесу уединения, - констатировала Лена.

- А знаешь, - признаюсь я, - я в ту ночь испытал крайне забавное чувство - единения и единства.

- С кем, с Тиной?

- Ага! Ты не поверишь, но я впервые в жизни...

- Она же забралась к вам в постель!

- Это нужно пережить, - говорю я.

- С этим надо переспать, - говорит Лена.

Я соглашаюсь: да!

- А выспавшись, за утренним кофе, - продолжаю я, - мы строили новые планы на день и, возможно, на жизнь...

- Теперь и с Тиной? - спрашивает Лена.

- Теперь - да, - смеюсь я.

Аня не переставала твердить о трудностях, с которыми она покоряла вершину своей собственной пирамиды, о тех средствах и способах, что позволили ей завоевать положение в обществе и доброе имя.

- Мой трон, - говорила она, - достался мне не по наследству, но путем революционного переворота. Однажды фортуна и мне улыбнулась... Я уже выстроила свою пирамиду.

Она рассказывала историю за историей о своих поражениях и победах, и поражениях... Жаль, что я не Бальзак, подумалось мне, мог бы написать еще одну «Человеческую комедию» с нечеловеческим и, возможно, трагическим сюжетом, хотя трагедии здесь, на мой взгляд, никакой не было. А что было? Борьба!..

- Я изучила все пособия по выживанию и освоила тысячу и один способ, как не умереть с голоду... Когда вдруг выясняется, что твои планы на жизнь так провальны...

Мне не трудно было представить, как Аня завоевывала себе место под солнцем, под чужим солнцем. У нее была не сладкая жизнь эмигрантки, каких, впрочем, тысячи. Сотни тысяч их бродит по миру. Кому-то везет, а кому-то нет. Невезучим, как Аня, выпадают на долю нечеловеческие трудности, преодоление которых делает их сильнее. Если не убивает.

- Мне еще повезло, - говорила она, улыбаясь, - да, иногда я была и везучей.

И рассказывала мне очередную историю о своем замужестве.

- И, знаешь, почему мы расстались?

Я поднимал брови и делал удивленные глаза.

- Да-да-да, представь себе... Это длинная история.

- Я готов ее послушать.

- Хорошо, как-нибудь расскажу...

Трагедии, слава Богу, не было никакой, я это прекрасно понимал, как понимал и то, что все ее жизненные неурядицы как раз и были той платой за место на троне, который она свила, как орлица, на недоступной вершине скалы. Ведь за все нужно платить. В конце концов, выпив вина и всласть наговорившись, чтобы традиция не была разрушена, мы засыпали.

- И Тина, конечно, была уже тут как тут! - говорит Лена.

- Всё-то ты знаешь!

А ведь я, и правда, ждал её!

 

Глава 15

В Монте-Карло нам посчастливилось. Мы приехали далеко за полдень, но солнце еще не коснулось горизонта, словно специально для нас высвечивая удивительную панораму этого рукотворного райского уголка. Мне не хотелось, чтобы ночь окутала тьмой это море, эти пестрые дома и здания, эту зелень деревьев, частокол голых мачт... И я попросил солнце, чтобы оно остановилось.

- Ты забыла закрыть машину, - сказал я Ане, когда мы направились в сторону набережной

- Здесь не воруют.

Поскольку Аня взяла на себя роль гида, я задал свой первый вопрос:

- Что значит «Монако»?

- Я и сама бы хотела это знать, - сказала Аня.

Потом мы узнали, что название происходит от Portus Hercules Monoecus - древнего порта Геркулеса, который упоминается в средиземноморских легендах.

- Вот видишь, - сказала Аня потом, - ты и меня просветил. Стыдно сказать, но я до сих пор не имела об этом никакого понятия, хотя и бываю здесь довольно часто.

Мы бродили по сияющему вечернему городу, где роскошествовало безумство огней и красок, все мигало, вертелось, бежало, летело и лилось полноводной рекой - море, море огней, кипящий котел, сущий ад! Но и рай...

- Говорят, что на карте это крохотное княжество можно найти только с помощью лупы, - сказал я.

- В его состав, - пытаясь восстановить во мне пошатнувшееся было доверие, как заправский гид, объявила Аня, - входят три района: старый город Монако, над которым возвышаются вон те, видишь, очертания дворца Гримальди...

- Эти, что ли?..

- Они самые, далее - портовый квартал ла Кондамин и, собственно, Монте-Карло, скала, где...

- Скала?..

- Да, скала...

Затем мы ужинали и просто болтали... Воспоминания, воспоминания... Нет на свете ничего милее и трогательней!

Хочешь поиграть в казино?- неожиданно спросила Аня.

Я проиграл около трех тысяч франков, от чего Аня пришла в восторг.

- В тебе проснулся еще один талант - уметь проигрывать. Мне нравится твой азарт, с которым ты расстаешься с деньгами. Прежде я не замечала за тобой этой прелести.

- Прежде мы играли в другие игры.

- А в какие теперь?

Я промолчал.

- Ты не ответил. Ты по-прежнему играешь в теннис?

- Я никому не проигрываю. Даже в теннис.

Я не знаю, зачем я это сказал. Мы даже успели покататься на роскошной яхте ее знакомых, которые приставали ко мне с расспросами о теперешнем политическом режиме в России, как будто я был министром ее внутренних дел и знал все подробности этого режима.

Аня не могла допустить, что я, ее гость, могу заскучать рядом с ней или стать равнодушным ко всему, что ее интересовало и чем, по всей видимости, она жила. И другой жизни себе не представляла. Какие еще пирамиды?! Какая Америка с ее безумным «The American Way of Life» и какая Россия с ее совковыми замашками?!

- Здесь, постарайся это понять, здесь теперь моя родина!

Она повторяла эту сентенцию на каждом шагу. С гордостью. И рассказывала, рассказывала... Это было путешествие-исповедь. Все свои достижения она преподносила мне на тарелочке с золотистой каемочкой.

- Я тебя понимаю.

- Вот на этой воде громоздился когда-то весь флот Юлия Цезаря в ожидании Помпея, - сказала Аня, скользнув ладонью по линии горизонта, - но тот убежал от него в Иллирию.

- Струсил что ли?

- Цезарь не был трусом.

Хорошо бы найти хоть щепочку от этой флотилии, подумал я, чтобы по ее биополю воссоздать из какой-нибудь подвернувшейся под руку стволовой клетки самого Цезаря.

Меня не оставляла и еще одна важная мысль: как бы раздобыть здесь клеточки Леонардо да Винчи! Они ведь где-то здесь неподалеку, в Амбуазе, возможно, в часе езды отсюда. А Мона Лиза висела в спальне Леонардо до самой его смерти. Он не продавал ее ни за какие бешеные деньги. После его ученик продал ее королю.

- Как замечательно - я и не знала! - призналась Аня.

То, сё... Мы говорили о том, что приходило в голову...

И ни слова о Тине.

 

Глава 16

Вдруг Аня предложила:

- Тебя познакомить с принцем Монако?

- Зачем?

- Расскажешь ему о своей Пирамиде. Ему понравится. Он любит такие прожекты - сделать свое княжество самым-самым...

- Думаешь, он осилит мою Пирамиду?

- Он неплохой теннисист.

- Ему вряд ли удастся меня обыграть.

- Альберт - большая умница, он поймет.

Это была хорошая мысль: превратить в Пирамиду Монако. Аня сказала об этом вскользь и как бы шутя, но эта была, на мой взгляд, прекрасная мысль. Я понимал, просто ясно себе представлял, что каждую страну, находящуюся на том или ином уровне развития, независимо от ее социального устройства, вероисповедания, способа правления и т.п., каждую такую страну можно превратить в Пирамиду совершенства. Любую, какую ни назови - Лихтенштейн или Америку, Конго или Мозамбик. На худой конец ту же Японию, ту же Исландию, Шри-Ланку или даже Гаити. Не только страну - континент, часть света и весь этот грешный мир. Ведь избавить мир от греха очень просто, поскольку грешен каждый житель этого мира. И сегодня не составляет никакого труда показать ему, кто бы он ни был - президент ли, бомж или крестьянин-китаец, показать ему реальный путь к совершенству. Для этого все готово! Наука накопила уже столько знаний и технологий, что достичь совершенства не составляет труда. Нужно только все эти знания и технологии выстроить в той последовательности и в том порядке, которые сделают человечество совершенным. Вот это и будет наша Пирамида! Для каждого человека земли можно создать алгоритм его преображения, в основу которого положить абсолютную реализацию его генофонда наряду с блестящим образованием и воспитанием, и заставить (опять диктатура!), нет, - убедить его жить в этом алгоритме (сделать его модным и выгодным), и тем самым изменить всеобщее сознание, что и будет означать изменить историю. Вот для этого и нужен его величество квант. Всеобщая квантификация, повсеместный тотальный аудит. Квант надо бросить на весы истории. И пригласить в весовщики Бога. Только Его. Человеку нельзя доверять решение этой проблемы, ведь он мелок, жалок, смешон и не исполнен нищеты духа. В этом беда. И падет эпоха, канет в Лету эра греха! Монако может стать первой ласточкой... Здесь все готово к полету: люди богаты и сыты, в них нет злобы, и живут они, кажется, уже в раю. Вот это «кажется» и требуется искоренить, выбросить на помойку. Чтобы рай засиял по-настоящему, въявь, без всяких там оговорок и двусмысленностей. Чем не задачка для интеллекта! Пищи для ума здесь предостаточно. Утопия? Возможно! Но и реальный путь к сверхобществу. Практика без теории мертва! Разработать проект квантификации каждого поступка, каждого движения мозга... Квантификация каждого генотипа каждого жителя каждой отдельно взятой страны. Ленин ведь гениально все это продумал, но у него не было под рукой ни пасьянса из нуклеотидов ДНК, ни компьютера, не было современных достижений науки и техники, чтобы сначала смоделировать новый мир, а потом строить его по чертежам коммунизма. Высосанные из пальца экономические модели, все эти базисы и надстройки, все эти планы ГОЭЛРО, НЭП'ы и пятилетки за три года - чушь собачья! В основе всего должен лежать прочный фундамент, состоящий из генов и осознанное понимание количества счастья для каждого человека. Вот скелет, на который нужно нанизывать живое мясо жизни. И мне наплевать, как называть это строительство - социализм, коммунизм, анархизм или монархизм. Эти измы не имеют никакого значения, значение имеет только квант. И, конечно, клон, как модель сверхчеловека. Я повторяю: все сейчас готово для этого. И совершенно неважно хотят ли этого низы и могут ли верхи. Важно одно - построить идеальную Пирамиду как модель, и показать преимущество этой модели перед всеми остальными. Тогда вся эти гонки вооружений, все эти предвыборные баталии, все программы и проекты, впопыхах и захлебываясь зовущие людей в земной рай покажутся детским лепетом. И тогда станет ясно, что они построены на песке, курам на смех! У людей откроются глаза и они, наконец-то! увидят свет в конце туннеля и почувствуют уверенность в завтрашнем дне. Опять призрак коммунизма побредет по Европе? По миру! Но не призрак, а танк, мощный, оснащенный по последнему слову науки и техники, уверенный в себе, боевой и воинствующий. И главное здесь, как в любом танке, как в любом мощном скоростном техническом средстве, главное здесь - не горючее и не двигатель, не гусеница, не пропеллер, не винт и не сопло ракеты, главное здесь - не укакаться!.. Для этого и нужна наша команда, у которой не будет другого выбора, кроме как таскать камни на вершину Пирамиды, не уподобляясь при этом Сизифу, а используя силу знания и ума. Сочетание воли и мастерства! Мы должны соорудить там трон для человечества, чтобы каждый чувствовал себя царем жизни.

Я снова восторгался Аниной интуицией:

- Ты как всегда видишь клад на глубоком дне.

Я давно искал такую страну, приглядывался, примерялся.

- Заглядывать в колодцы - моя слабость, - сказала Аня.

Это карликовое княжество - прекрасное место для строительства Пирамиды, думал я. Зачем же упускать такую прекрасную возможность - обсудить с хозяином дома план его переустройства? Я, правда, мечтал о Ватикане. Кому, как не Папе Римскому в первую голову нужно заботиться о преобразовании Ватикана в Царство Небесное на земле? Но нет! До сих пор Ватикан живет по земным законам...

Мы были приглашены во дворец Гримальди к половине седьмого вечера. Я заметил время по старинным часам с болтающимся из стороны в сторону массивным, напоминающим провинившееся и приговоренное к вечному движению маленькое солнце, латунным маятником.

- Слушай, - сказал я, - ты в этих туфлях на голову выше меня.

- И не только в туфлях, - улыбнулась Аня.

- Мне что же, идти на цыпочках?

- Зато в постели я тебе по плечо.

- По пояс, - съязвил я.

- Мне что же, идти к нему босиком?

Ровно в семь часы своими нежными приглушенными и мелодичными звуками напомнили нам о том, что и они являются живыми участниками нашей беседы о судьбах Вселенной.

У меня сложилось представление о принце, как о сказочном персонаже, и, когда я увидел перед собой красавца-мужчину, одетого совсем не по королевскому этикету, шорты, майка, волосатые ноги и грудь, мне было приятно вот так по-свойски, говорить ему о своих проектах и планах. Аня в роли переводчицы была безупречна. Принц принял нас в частных апартаментах.

 

Глава 17

Я не пренебрег возможностью в качестве визитной карточки привычно извлечь из кейса и подарить ему мой бестселлер - нашумевшую среди ученой братии изящно и со вкусом изданную на английском языке сверкающую девственным абрикосовым глянцем небольшую книжицу («Strategy of perfection») с основами теории жизни на Земле, по сути переработанный и дополненный материал своей Нобелевской речи. Плотная белая бумага, в меру крупный шрифт, яркие красочные цветные рисунки. Принц молчал, следя взглядом за моими руками, а зеленый фломастер уже размашисто бежал наискосок по первой странице. «Дорогому Альберту...». Я осмелился назвать его «дорогим». «Дорогому Альберту в знак признательности и с надеждой на сотрудничество» - написал я по-русски и протянул ему книжку. Он открыл, скосив голову, прочитал надпись.

- «Сот-руд-ни-че-ство»?- разрывая слово на слоги, спросил он, переведя взгляд на Аню.

- Cooperation, - пояснила Аня.

Альберт кивнул, мол, понятно, затем бегло прочитал предисловие, полистал страницы, любуясь рисунками.

- Очень доступно, - сказал он, - любой школьник поймет.

- Простота сближает людей, - сказал я.

Принц пристально посмотрел мне в глаза и спросил:

- Вы верите в то, что это возможно? Друзья, не надо иллюзий!

Я ничего на это не ответил.

- Почему бы вам не осуществить ваш проект в своей стране?

Я только улыбнулся, приняв его слова за удачную шутку. Мы проговорили часа полтора, и к моему превеликому удовольствию, Альберт был из тех редких людей, кто понимал меня с полуслова. Это, конечно, не Ергинец, не Переметчик и даже не Здяк, подумал я. Моя идея даже в Аниной интерпретации Альберту нравилась. Время его поджимало, но Пирамида была ему по душе.

- Это еще одна ваша Нобелевская премия, - сказал он.

- Мы разделим ее между нами, - сказал я, сделав соответствующий жест правой рукой, приглашающий всех присутствующих к дележке сладкого пирога успеха.

Груз лести непомерно велик, и немногим удавалось не взвалить его на свои плечи. Не удалось это и принцу.

- Не откажусь, - сказал он, улыбнувшись и опустив, как школьница перед ухажером свои по-детски длинные ресницы, - я когда-то мечтал стать лауреатом.

Возникла пауза.

- Но почему Пирамида?

Я стал привычно рассказывать. Он внимательно слушал.

- ... и в конце концов, - говорил я, - все эти четыре лица должны слиться в одно. Это как создавать виртуальный портрет преступника, только наоборот. Как...

- Какие четыре лица, - спросил Альберт, - какого преступника?

- Экономическое лицо Пирамиды должно совпадать с социальным и экологическим. И лицо власти должно...

- Лицо власти? Прекрасно!

- Именно! Как раз лицо власти и должно отражать...

- Понятно, - прервал он меня жестом руки, - мне понятно.

Но меня остановить было не так-то легко. Мне вдруг пришло в голову новое, совершенно прекрасное представление, новый образ:

- Пирамида, - сказал я, - это цитадель совершенства.

- Цитадель?- спросил принц.

- Цитадель!- подтвердил я и для большей убедительности кивнул.

- It's o key!- сказал он.

- It's o key!- сказал я.

Теперь мы только улыбались.

- И все же, - спросил он, - скажите, вы и вправду верите?..

- Yes! Of course! (Да! Конечно! - англ.). Sans doute! (Безусловно! - фр.). Если бы я в это не верил, Аня бы не стала Вас беспокоить.

Улыбка теперь не сходила с лица принца.

- Анна не может беспокоить, - успокоил он меня, - она может только радовать и волновать.

Альберт так смотрел на Аню, что у меня закралось подозрение, не любовница ли и она этого всевселенского ловеласа и жениха. Мне даже показалось, что они перемигнулись.

Было сказано еще несколько ничего не значащих фраз из светского этикета. Принц бросил едва заметный и как бы ничего не значащий короткий взгляд на часы, и не дав им возможности лишний раз напомнить об участии в решении мировых проблем своими ударами, по-спортивному легко встал с кресла.

- Я расскажу о нашем разговоре отцу, - сказал принц, - вы пришлите нам свои предложения. Затем на чистом немецком, как бы говоря сам с собой, добавил: - es ist eine alte Geschichte, doch bleibt sie immer neu (это старая история, но она всегда остается новой, - нем.).

Он взял из письменного прибора визитку и протянул ее мне, а для Ани с нарочито изящной небрежностью вытащил из вазы целую охапку длинностебельных кроваво-красных роз.

- Это тебе.

- Ах!..

Дождавшись от нее внезапно распахнувшихся в восторге удивительно-удивленных серых глаз, вдруг вспыхнувшего румянца и обворожительной благодарной улыбки, он подошел к книжной полке, взял туристский справочник «Монако» (точно такой лежал у меня в кейсе) и что-то быстро написал наискосок на открытой странице.

- Буду рад видеть вас здесь, - вручая его, сказал он.

Мы раскланялись и скрепили наш новый союз крепким дружеским рукопожатием.

- Передайте привет вашей Тине, - улыбнулся принц.

- Тине? - спросила Аня.

- Тине? - спросил я.

- Тине, - повторил Альберт, - ах... да-да... Я совсем забыл... Извините...

Затем он еще раз извинился и ушел.

А мы с Аней оторопело смотрели друг на друга: при чём тут Тина?

И едва за ним закрылась массивная белая в золоте дверь, тотчас раздался бой высоких напольных часов. Это нас не смутило, и я не отказался от удовольствия осмотреть дворец. Аня, оказалось, хорошо знала его достопримечательности и с удовольствием согласилась снова быть моим гидом.

В коллекции более семисот картин.

Я ходил, слушал ее и думал, что даже эта каменная кладка, так искусно осуществленная генуэзцами еще в начале тринадцатого века, вряд ли устоит перед созидательной силой моих Пирамид. Разговор с принцем не выходил у меня из головы. Чем черт не шутит! Когда для меня вдруг открылось, что здесь же, совсем рядом, в двух шагах от нас находится музей Наполеона, который хранит многочисленные свидетельства, связанные с историей рода и династией Гримальди, я не мог не уговорить Аню посетить его, несмотря на позднее время.

- Может, все-таки завтра?- спросила Аня.

Откуда принц знает мою Тину, ревниво думал и думал я.

 

Глава 18

Мы попали в музей только завтра. Как-нибудь я расскажу о том, как мне удалось спереть, какой стыд! совсем незначительную финтифлюшку, некогда принадлежащую самому императору. Я выдернул из нее всего-навсего одну желтую ниточку, финтифлюшка от этого ни капельки не пострадала, а я приобрел целый мир, мир самого Наполеона. Как ты помнишь, у нас уже были и его зуб, и его член... Это немало!

- Опять эта финтифлюшка! - говорит Лена.

- Ага, - говорю я, - только другая уже.

Как карманный воришка, я сунул эту ниточку из салфетки в задний карман шорт и все это время, пока мы бродили по дворцу, она жгла мне задницу, как раскаленная иголка. У меня тотчас пропал интерес ко всему происходящему, я стоял, рассматривая очередного Матисса, слушал Аню, но мысли мои были далеко. Принц - один из немногих власть имущих, с кем я вел подобные беседы - проявил к моему рассказу живой интерес. Это окрыляло! К тому же, у меня в кармане лежал Наполеон! Я надеялся заполучить и волосок из бороды Леонардо да Винчи. Судьбе и Богу было угодно таскать меня за Аней. Теперь мне не жаль было времени, и мое столь долгое, на мой взгляд, пребывание здесь было более чем оправдано.

- Ты весь светишься, - заметила Аня.

Магия бескрайнего удовольствия переполняла меня. Ясно, что меня восхищал не только Матисс.

- Какие очаровательные деревья, ты не находишь?

- Потрясающе красивые!- согласился я, думая и о том, чтобы не оставить свои шорты, а с ними и золотистую ниточку где-нибудь на очередном пляже, как это часто со мной бывало.

- Какие живые и свежие!

- Как апрель...

Я просто влюбился в принца, в его светлый ум.

«Тинннн-н-н...».

- Ты что-то сказала? - спросил я.

- Это ты сказал: - как апрель!

«Тинннн-н-н...».

Ах, «Тинн»!..

Я понимал: это уже Тинин колокол зрел у меня в голове.

- ...и его, представь себе, обвинили в том, что он не способен написать дерево, похожее на дерево, - рассказывала Аня.

- Альберта?- вырвалось у меня.

- Матисса...

Аня замолчала, взяла меня под локоть и заглянула в глаза, как заглядывают мертвому.

- Все?- спросила она.

Я утвердительно кивнул и показал на часы, мол, пора уходить. Но ведь спешить было некуда. Когда мы подошли к машине, Аня задумчиво произнесла:

- И знаешь, что он ответил?

- Кто?

- Твой Матисс.

- Извини...

- Он сказал, что если кому-то нужно, чтобы дерево походило на дерево, пусть пригласит фотографа.

Какое-то время мы ехали молча, затем Аня спросила:

- Что-то случилось?

«Тиннн-н-н...».

- Да, - сказал я.

Затем я попытался выяснить, не знает ли она, как работает Лувр. Мне необходимо было увидеть своими глазами картины с изображением Наполеона. Я надеялся найти на какой-нибудь из них ту самую салфеточку, нитка из которой лежала у меня в кармане. Зачем? Я не мог ответить на этот вопрос.

- Зачем тебе сейчас это?- спросила Аня, - посмотри на моем сайте.

Она кивнула на свой серебристый note-book.

- Рест, что-то случилось?

Аня ждала ответа на свой вопрос, но я тоже выжидал, и как только мы пересекли невидимую границу Монако, я произнес:

- Я украл.

- Все воруют, - спокойно сказала на это Аня, - что ты украл?

- Что, что?..

- Рест, ты не в себе, тебе плохо?

Она сбавила скорость и затем остановила машину у самого края отвесной скалы.

- Рассказывай, - потребовала она.

Я с трудом нащупал пальцами ниточку и извлек ее из кармана как бесценную реликвию.

- Вот.

- Что там у тебя?

Было не настолько темно, чтобы ее нельзя было разглядеть. Я вцепился в нее тремя пальцами так, что кисть моя задрожала.

- Вот, - повторил я, - смотри.

- Что это?

Чтобы не рисковать, я оторвал кусочек туристской карты и завернул в нее ниточку. Аня больше ни о чем не спрашивала, наблюдала за моими действиями и молчала. Так прошло минуты две-три, а затем я все рассказал. Когда я кончил, Аня расхохоталась.

- Ворюга!- сказала она, смеясь, - с кем я связалась.

«Тиннн-н-н...» - звенел её колокол.

- По ком звенел? - спрашивает Лена.

- По мну! - говорю я, начиная злиться.

- Когда ты злишься, - говорит Лена, - наши белые ночи становятся ещё белее! Если хочешь - как твой чаячий пух!.. И что? Что твоя Аня?..

Ах, Аня! Аня тогда... Да-да, так и сказала: «Ворюга!».

- Что будем делать?- спросил я.

Аня просто выперла на меня свои зенки:

- Ты еще спрашиваешь!

И мы, лихорадочно обнажая себя, тут же стали сдергивать с себя непокорные одежды.

- Слушай, а ты и в самом деле... маньяк! - говорит Лена.

- Ты на себя посмотри - хоть прикройся...

«Тиннн-н-н...».

 

Глава 19

При каждом удобном случае мы с Аней занимались любовью в любых самых невероятных условиях. В самых неудобных! Эта жадная жажда жизни проявлялась на каждом шагу!

- Ты не представляешь, - призналась она, - сколько лет я ждала этой минуты...

Я порывался было спросить про все эти длинные годы...

- Ни о чем не спрашивай, - закрывала она мне рот ладошкой, - лучше не спрашивай.

Я и не спрашивал.

- Знаешь, как я соскучилась здесь по родному славянскому духу, по широкой открытой душе, по крепкому русскому телу... Тебе трудно это понять. Но все они, все, эти французики и английцы, и америкашки, и япошки, да все подряд, весь этот вражий мир... У них все чужое!

Мы словно гнались за утерянным счастьем, настигая его на каждом повороте, на каждой одинокой скамье, под каждым одиноким деревом, на парапете моста и в морской воде, и в спальне, и на остывшем ночном песке, везде, где оно, наше счастье, настигнутое нашими горячими телами, предоставляло нам возможность искупить друг перед другом вину и мою слепоту.

Я был сражен ее жадностью, ее ненасытностью, я был выпит ею до дна, выхолощен до края.

- Я так счастлива, счастлива... Я уже хочу, сейчас, здесь...

Я старался, как мог, и все же чувствовал себя не вполне раскованно. Для меня было не совсем привычно выискивать среди дня укромные места, чтобы не быть застигнутыми врасплох каким-нибудь ротозеем.

- Будь проще, - сказала мне Аня, - секс - это ось, на которую нанизано все человечество, все живое. Здесь все к этому относятся, как к лечению. К тому же, это лучшее из лекарств, которые я знаю.

- Мы же не просто занимаемся сексом, - буркнул я, - мы ведь с тобой...

- Просто, - просто сказала Аня, - просто и непросто. Вот так.

- Я слышал, что секс - это последнее прибежище мужчины, чувствующего свое бессилие.

«Тиннн-н-н...».

- По тебе этого не скажешь.

Мне льстило такое признание.

- Я не жила затворницей, - как-то обронила она, - у меня было много мужчин, но все они не в состоянии были осилить наш русский. Ты понимаешь, о чем я говорю.

Я слушал.

- На донышке моей славянской души было спрятано счастье, но никому не удалось до него донырнуть. И я прогнала их из моей жизни! О вражье племя! Ты слышишь меня?

Теперь мы брели по тенистой аллее, я слушал.

- Я и сейчас замужем, без этого здесь нельзя, но я всегда скучала по тебе, по нашей, славянской душе.

- Ты в долгу перед родиной?- съехидничал я.

Знаешь, не святотатствуй! У тебя свои грехи, у меня - свои. Я очень ответственная и не хочу компромиссов.

- Ты не жульничаешь?

Я не знал, зачем задал этот вопрос.

- Я устала думать о том, чтобы каждый день быть сильной. Скажи, а на этот раз ты приехал, чтобы загладить свою вину?

Я не знал, в чем должен виниться. Аня все еще не могла поверить в мои намерения всемерно и глубоко переменить этот мир.

- Я был бы счастливейшим человеком на свете, если бы мне было нужно только это, - сказал я.

Чем короче становились наши отношения, тем больше у меня появлялась уверенность, что Аня будет опять с нами.

А Тина?

 

Глава 20

Теперь одной из тем наших бесед стало обсуждение встречи с принцем. У меня возникло желание поделиться этими впечатлениями и с Жорой. Я позвонил ему.

- Я встречался с принцем Монако, - сказал я, - он готов...

- А что сказал князь и как ты находишь княгиню?..

Жора понятия не имел, кто такая Грейс Келли. Откуда же ему было знать и то, что она погибла в автокатастрофе лет двадцать назад. Да, тогда она ушла, чтобы стать мифом, но к мифам Жора был равнодушен. К тому же разговор у нас был не с князем Ренье, а с принцем Альбертом, о чем Жора знать тоже не мог.

- Послушай!

Я понял, что телефонный разговор ни к чему не приведет. Собственно, я и не рассчитывал получить Жорино одобрение, мне просто хотелось слышать его голос и знать, что мое столь длительное отсутствие никак не отразится на наших планах.

- Вит тебя нашел?- в конце разговора спросил он.

Вит меня интересовал мало, я так и сказал.

- У нас проблемы с нашей планетой.

- Ее у нас отвоевали марсиане?

- Хуже, - сказал Жора, - она оказалась большей, чем сказано в реестре.

- Ладно, - сказал я, - засеем картошкой, потом продадим.

- Ладно, - сказал Жора, - Виту позвони...

Оказалось, что Вит хотел обменяться с каким-то греческим олигархом планетами, чтобы и на этом заработать (он сказал: «поиметь маленький бонус, ста-арик») какие-то деньги.

- Делай, как знаешь, - согласился я.

И еще раз чмокнул Аню в щеку.

В музее восковых фигур я легко нашел то, что искал. У Наполеона были розовые, если не пунцовые щеки, казалось, что его секунду назад кто-то смутил и он разорделся, как благовоспитанная барышня, впервые услышавшая скабрезный анекдот. При этом мой кумир тупо смотрел перед собой восковыми глазами в одну и ту же точку, и мне хотелось толкануть его легонько в плечо или шепнуть что-нибудь на ухо, чтобы вывести императора из ступора. Время здесь, конечно, стояло на месте, а вместе с ним стояли, как на часах, его яркие представители, менявшие по своему усмотрению ход истории.

- Ты души в нем не чаешь, - сказала Аня.

Когда-то я был влюблен в Наполеона, и старался во многом походить на него. Можно над этим смеяться, но все мы выбираем себе кумиров и чистим свои перышки под них, то под Александра Македонского или Цезаря, то под Спартака или Робин Гуда, а то и под Остапа Бендера. Или Иисуса Христа. И вот мы встречаемся с ними с глазу на глаз. И снова очаровываемся. Или разочаровываемся при первом близком знакомстве. Мне, например, жалко было смотреть на этого коротконогого недомерка с выпирающим из-под сюртука дутым пузцом и куцыми пухлыми сардельками-пальчиками, которые прикасались к атласной, я в этом не сомневаюсь, коже своей Жозефины, не исторгая никакой мужественности и не излучая ни нежности, ни тепла. Где твое величие, император?! Где твои мужественные черты и чары? Никакого чудодейственного биополя вокруг его застывшей фигуры я не почувствовал.

- Ты чего-то ждешь от него?

Это бросалось в глаза. Нитка из его салфеточки до сих пор жгла мне бедро. Я заходил к нему с боку и со спины, и с другого боку, и становился прямо перед ним, заглядывая в глаза и пытаясь прочувствовать императорский взгляд, испытать на себе его мощь и силу, но абсолютно ничего не мог уловить. Воск он и есть воск. Это не бронза, не мрамор и даже не глина - что-то очень аморфное и бесструктурное, как и его пальцы, и взгляд, и губы... Что-то покажет нам его клон! Мы его все равно вылепим. Из живого мяса, из костей, из клеточек и ниточки, завернутой в обрывок туристской карты и спрятанной в карман. И зуба, и члена!..

С полной уверенностью в нашу победу, я подчинялся Ане, таскавшей меня по Лазурному побережью. И чтобы не нарушить установившееся между нами понимание, не раскрывал больше рта.

- Сегодня в тебе нет больше слов? - удивилась Аня.

- Ага... кончились...

К чему слова, если говорят глаза... Слова молчат, когда разговаривают сердца, и руки, и...

 

Глава 21

В самом деле: слова - вода, когда разговаривают глаза... И глаза, и сердца, и руки... И кожа, и особенно кожа... Её трепетное безмолвие шепчет мне своими пупырышками такие слова, такие слова... Мир ещё не придумал слов, чтобы выразить этот шёпот, этот немой крик и сладкие стоны, читаемые, как пальцы слепого, читаемые жажду желания... «...у неё только кожи безбожие неосторожное... а в зрачках тьма осторожная...».

Точно так и было!

К вечеру, совершенно выбившиеся из сил, мы пили вино и тотчас засыпали, совершенно опустошённые...

Я просто бредил Аней! Только иногда сквозь сон мне слышалось: «Я напишу водой тайное на камнях. Если ты был собой, значит, избыл свой страх. Если ты был со мной, гладил меня, читал, значит, ты точно знал... тяжесть и месть креста...».

Я просто бредил...

Я просыпался в холодном поту, озираясь в темноте, видел спящую рядом Аню, слышал её мирное посапывание и снова тихонечко укладывал себя, баюкая, закрыв глаза лежал, вспоминая эти слова... «гладил меня, читал...», напрягая память и понимаю, что уже не усну, точно зная, что это «значит, ты точно знал» ничего для меня не значит. Потом открывал глаза и прислушивался... И с нетерпением ждал рассвета, веруя в то, что этот рассвет принесет, наконец, спасение от самого себя и почти не сомневаясь в том, что это ожидание может оказаться тщетным. Тем не менее, я надеялся.

«...значит, ты точно знал... тяжесть и месть креста...».

Я точно знал только то, что это её стихи!

Тина!..

«Тиннн-н-н...».

Как будто я их мог забыть!

Что касается моей уверенности в том, что крест, который я взгромоздил на собственные плечи, окажется мне по силам, то я в этом никогда не сомневался. Я же не один подрядился тащить эту тяжесть! Но вот месть... Месть креста - это.. это... Что Тина хотела этим сказать? И кому? Читающему эти строчки? Думаю, что не все смогли ощутить эту тяжесть, многие - проскочили, даже не оглянувшись, не заметив...

Я - заметил.

Никакой мести пока не было и в помине. Собственно, мне и мстить-то по особому некому. Ни мне, ни мне. У меня как у каждого деятельного человека есть, конечно, враги. И многие готовы мне мстить. Мстить - не сеять. Просто сила и звук той мести, которыми они могут меня ударить и оглушить, меня даже не заденет, не тронет. Эта их мелочная мстительность замкнется на них самих. Я даже не почувствую её дыхания. Но есть все и есть Тина! И ей нельзя это ставить в вину. Раз уж она об этом сказала... За собой же я никакой вины перед ней не чувствовал. И тут вдруг: «значит, ты знал!»

«И душа в жгуты!..»

Кто-то кричал мне надрывным женским голосом, называя меня чужим именем, кричал, чтобы я остановился, спрыгнул с подножки, стеная и размахивая руками, крича во всё горло... Я не помню слов, только ор, ор... Только орррррр...

Я и проснулся...

- А проснулся... Ты так орал...

Я проснулся...

- Ти, - сказал я, - ты всё время называешь меня чужим именем.

- Я не Тина, я - Аня...

«Тиннн-н-н...».

Потом была презентация моей книжки «Стратегия совершенствования жизни». Ее устроили друзья Ани. Было много знаменитостей с выражением глубокой скуки (так мне казалось), но и с достоинством благовоспитанного человека слушавших мое выступление.

- Презентация, я считаю, прошла безупречно. Очень четко и ясно. И информативно.

Аня была восхищена моей краткой речью и доводами, вызвавшими, как потом оказалось, неподкупный интерес у фешенебельной публики. Неизгладимое впечатление произвели цветные рисунки и схемы во весь экран, поясняющие существо и подробности теории совершенной жизни.

- Все так просто, понятно... Наконец-то и я прониклась твоими идеями.

- Ты хотела бы жить в такой Пирамиде?- спросил я.

- Да, мне нравится...

- Быть женой фараона?..

Аня не стала развивать эту тему.

- Я уверена: твоя книжица теперь войдет в каждый дом. Теперь каждый захочет построить твою Пирамиду у себя прямо в спальне.

Я был счастлив. Теперь мы говорили о чем попало.

- Скажи, и здесь пляшут твои красавицы?- спросил я.

- Танцуют. И здесь, и везде, где есть толстосумы и старые пердуны. Они жить не могут без наших красивых ножек. Наши ножки - как куриные окорочка, только у них другие покупатели. Поэтому они не пляшут, а танцуют. Пляшут на дискотеках и в подтанцовках, в разных там шоу и на свадьбах... А у нас танцуют.

Аня сказала все это спокойным ровным тоном, по-прежнему любуясь полетом чайки. «Пляшут» - это был еще один мой промах. Я понимал, что все эти пляски с безукоризненно четким и гармоничным выбрасыванием высоко вверх и далеко в сторону чудодейственных голых ножек - это всего лишь яркое зрелище, фейерверк, за которым стоит фантастически тяжкий труд.

- Тебе все еще нравится быть на виду?- спросила Аня, чтобы заполнить возникшую паузу.

Я рассмеялся, хотя ничего смешного в ее вопросе не было.

- Идем отсюда, - сказала она, когда я попытался задержаться у толпы любопытствующих, - я долго не могу находиться среди праздных людей.

Я посмотрел ей в глаза.

- Меня от них тошнит, - сказала она и, кивнув в сторону какой-то звезды Голливуда, спросила, - ты думаешь ей нужна твоя Пирамида?

- Конечно!- сказал я, - они же однобоки, как камбалы. Ты попробуй сунуть ее в парикмахерши или банщицы, она пропадет.

- Она уже никогда не станет банщицей.

- Никто этого не знает. Все зависит от высоты, с которой ей придется падать.

- Разве эти уже не живут на ее вершине?

- На вершине, запомни - Бог. А эти карабкаются по ее граням, как солдаты во время штурма крепости, кто выше, кто ниже, а кто-то уже летит кубарем, сбивая других... Мы тоже где-то там, а где - может сказать только наука. Нужно считать кванты.

- И этому пузырю, - спросила Аня, провожая глазами раздутого во все стороны колобка в белых шортах с розовой лысиной, - тоже нужна твоя Пирамида?

- Этому в первую голову.

Мы говорили и говорили...

- Отсюда рукой подать до... Два-три часа быстрой езды и ты в...

В Мадриде, в Кельне, в Осло, в Берне... Да где хочешь, где заблагорассудится. Два-три-четыре часа... Ну, пять-шесть... Ты в самом пупе Европы...

- Пуп, как раз там, дома...

- Да, там. Но там нет жизни, там - гроб... Ты же знаешь.

Она на секунду умолкла, затем тихо произнесла:

- Как жаль родину...

А затем:

- И ты же не туда меня зовешь, а в Чикаго.

- Чтобы вернуться туда.

Солнце слепило глаза и Аня надела светозащитные очки.

- Ты должна вот что понять: в мире нет справедливости. И нам предстоит найти рецепт для ее торжества. Нам придется хорошо попотеть, но согласись - это достойно.

Аня кивнула: достойно.

- Слушай, - сказала она, - а ведь прав Альберт: что если нам попробовать осуществить это у нас дома?

- Альберт прав, но ты же знаешь, что у нас правят люди, которым наша страна не нужна. Им, извини, насрать на страну и ее жителей... Страна вымирает, полным ходом идет этноцид.

Аня вдруг резко затормозила и, сняв очки, уставилась на меня.

- А тебе?- спросила она.

Губы ее были плотно сжаты, а взгляд резал меня холодным ножом.

Я вспомнил этот взгляд, эти сжатые губы, эти обескровленные пальцы, сжимающие рулевое колесо так, что казалось - из него вот-вот брызнут капли крови. Аня жаждала правды, которая бы вышвырнула коту под хвост все ее сомнения. Что ж, желаете знать звонкую правду - пожалуйста!

- Иисус, - как можно более хладнокровно и тихо сказал я, - разработал свое учение не только для своей страны, но для всех и каждого на планете. Он...

- И был своими распят!

- Он уже на заре зарождения человечности понимал, что люди ничем не отличаются друг от друга, как не отличаются две капли сока березы, или нашей с тобой крови.

- И был распят!

Я кивнул в такт ее восклицанию и продолжал тем же тоном.

- Генотип человека один. Он - человеческий: 46! У китайца, индуса, афроамериканца и пигмея - только 46 хромосом. Как и у парикмахера, президента, проститутки и твоего любимчика Алена Делона... Только у Него двадцать три.

- Двадцать три?

- Ага.

- И за это Он был распят!

- Ну, конечно! Не в этом ведь дело.

- И тебя вознесут. Не на крест. А закажут или засунут в психушку, как... Ты этого хочешь?

- Да. Я тоже хочу быть распятым. На своем кресте - на Пирамиде.

Я наслаждался тем, что сказал и ждал от Ани следующего вопроса. Мне достаточно было сидеть с ней рядом и ошеломлять ее новыми и новыми пассажами и перспективами. Мы снова мчались во весь опор, и в конце концов Аня задала свой вопрос, который, по всей видимости, давно ее мучил.

- Рест, скажи, тебе не приходило в голову, что ты заставляешь меня заняться делом, которое не стоит выеденного яйца? Ведь твои прожекты погубят нас. Тебе не стыдно тянуть меня в пропасть, заведомо зная, что выбраться из нее будет невозможно?

Она явно ожидала, что этим вопросом загонит меня в тупик.

- Стыдно? Стыдно быть только нищим. Странно видеть твои сомнения, когда ты уже двумя ногами стоишь на вершине...

У нее были странные представления о моих планах строительства Пирамиды. Здесь не требуется никакого насилия, никакой диктатуры - только убеждение, основанное на научном факте. Все. Не желаешь совершенствоваться - твое дело, катись в канаву невежества и вечного мрака.

- Прости, мне нужно принять таблетку.

- Вот видишь.

- Ты плохо обо мне думаешь. Просто раскалывается голова.

- Я никогда о тебе плохо не думал.

- Еще наслушаешься.

- Плохое всегда прорастает первым.

- Плохое - это все то, что обо мне говорят, а хорошее - то, что ты обо мне думаешь.

- Я никогда о тебе плохо не думал.

- Я знаю. Все хорошо. А то, что плохо мы всегда сумеем исправить.

Вдруг я задал вопрос, который давно мучил меня:

- Все эти твои друзья... Ты с ними спишь?

Я не знаю, зачем задал этот вопрос. Ревность? Ну да! Меня пропитала черная ревность! А я думал, что забыл ее навсегда.

Аня резко затормозила и выключила двигатель. Воцарилась такая тишина, что слышно было, как у меня поднимаются волосы.

- Нет, - сказала она и, повернув голову, посмотрела мне прямо в глаза, - нет. С ними ведь уснуть невозможно.

Она вдруг рассмеялась.

- Ты меня ненавидишь? - спросил я.

Дурацкий вопрос!

- Ты льстишь себе, - сказала Аня. - Ненависть необходимо заслужить. Ее носят, как орден.

И вдруг закашлялась.

- Тебе нужен врач, - сказал я.

- Надеюсь, он передо мной. А своему психоаналитику я плачу предостаточно...

- А как же твоё «Тиннн-н-н...», - спрашивает Лена, - оно звякнуло?

Грохнуло!

 

Глава 22

Затем были Канны...

- У тебя и здесь своя вилла?

- У каждой красивой женщины в каждом красивом городе должна быть своя красивая крыша над головой.

По правде говоря, к концу недели я уже устал таскаться за Аней по злачным местам Лазурного побережья и начинал потихоньку страдать. Когда у тебя есть высокая цель и до мелочей, до зерен разработаны пути ее достижения, никакие жизненные услады не идут в сравнение с тем наслаждением, которое испытываешь, ступая шаг за шагом по выбранному пути. И если ты даже знаешь наверное, что эта тропа благих намерений приведет тебя в ад, ты, увы, не в состоянии с нее свернуть. Таков закон природы породы человеческой, и история не помнит случая, чтобы кому-нибудь удалось его победить. Если же на этом вожделенном пути тебе случается встретить препятствие, скажем, влюбиться, и ты вынужден вдруг делить или выбирать, - нет ничего более мучительного! Отсюда страдания не юного Вертера. И чем ты старше, тем более они мучительны: нет времени на раздумье.

- Я хотела, чтобы ты пожил моей жизнью и ощутил все то, что я ощущаю изо дня в день, - сказала Аня, заметив соринку равнодушия в моих глазах.

- Что ты! Без тебя я бы никогда этой красоты не рассмотрел!

Мне казалось, что ее бы огорчил мой рассказ о том, что на свете есть и другие райские уголки, где я прекрасно проводил время в абсолютном бездействии или упорно трудясь над решением какой-нибудь жизненной проблемы. Например, на испанском побережье, когда я след в след шел по следам Сальвадора Дали или на Кубе, куда нас с Жорой занес случай, и мы постигали феномен Фиделя, или на Таити, где мы преследовали дух Гогена. А что сказать про Кипр или Капри, где я выискивал следы ленинского присутствия?!

Я снова налил себе вина, теперь уже твердо зная, что остаток жизни проведу в стремлении не потерять эту женщину.

Затем было паломничество к Леонардо да Винчи. Мне удалось-таки раздобыть волосок из его роскошной, всему миру известной седой бороды. Я был рад, как дитя. Но пришла вдруг Тина и огорчила меня своим:

...запускаю Твоим именем в вены

смесь молока и пламени...

жизнь твою прочитаю по линиям...

нарисую тебя на знамени...

и начнём с тобой песню - заново...

вспоминая вкус слова love...

Огорчила?..

Пришла-таки, нашлась!

Почему-то я радовался, как дитя, как дитя...

«Тиннн-н-н...».

Да, было чувство абсолютной раздвоенности!

...нарисую тебя на знамени...

Это стоило...

Я сидел в полной отрешённости! Меня поразила эта виртуальная связь: Тина и Леонардо! Пришла неожиданная мысль: умеет ли Тина рисовать? И если да, то при чём тут наш Леонардо? Разве она способна на «Тайную вечерю»? А на «Монну»? Интересно было бы...

- Ты спишь, - спросила Аня, - о чём ты думаешь?

Я кашлянул, отрешаясь от своей Джоконды.

- Здесь у нас, во Франции, - сказала Аня, когда мы, въезжая в Париж, пересекли кольцевую дорогу, - кроме всего того прекрасного и замечательного, что ты знаешь и можешь себе представить, есть еще одно удивительное место - Лурд. Небольшой городок с гротом и чудесным родником, где полторы сотни лет тому назад некой Бернадетте явилась дева Мария.

- Я слышал об этом.

Мы остановились на красном светофоре.

- Хочешь побывать?

- Да я, в общем-то, здоров, как бык...

- Люди твоего возраста не бывают здоровыми.

Аня произнесла этот приговор, точно в руках у нее была история всех моих болезней. Я посмотрел на нее с удивлением.

- Не хочешь исцелиться?

- Давай, - сказал я, - но сначала...

Пренебрегая всякими правилами уличного движения, Аня дождалась, когда проедет какой-то микрогрузовичок и развернула машину в обратном направлении. Мы отправились в Лурд и приехали туда поздно вечером.

- Идем, - сказала Аня, выходя из машины.

- Сейчас?

Аня ни слова не сказала в ответ, захлопнула дверцу и решительным шагом направилась к мерцающим впереди огонькам. Мы прошли через освещенный подземный переход, заполненный молча бредущими, словно в сомнамбуле, встречными паломниками. Что бросилось в глаза - неиссякаемый даже в этот поздний час, поток инвалидных колясок.

- Каждый год, изо дня в день они идут сюда, следуя инстинкту самосохранения, миллионы больных, хромых и горбатых, глухих и слепых...Бесконечным потоком... Бесноватых и прокаженных... Как к Иисусу...

Аня произносила все это тихим голосом, но я прекрасно слышал ее.

Слева холодная монолитная каменная стена, идущая вдоль пешеходной тропы, справа вместо перил свободно от столбика к столбику натянут толстый витой белый канат и едва слышное журчание невидимого ручья: все это навевало средневековую таинственность и не позволяло думать ни о чем другом, кроме предстоящей встречи с чудесным. О, чудо! Я не знал, в чем оно должно проявиться! Я шел не спеша рядом с Аней, держа ее руку в своей, в мерцающем свете сотен тысяч свечей...

Чего, собственно, ждать от этой встречи? Все мои невидимые на первый взгляд недуги я носил в себе, как носят любимый галстук или носки. Что нужно исцелить в первую очередь: высокомерие, тщеславие, боль в левом колене или недавнюю аритмию сердца? Она доставляет мне теперь немало хлопот. Вдруг мое сердце замирает и стоит без единого движения, как конь в стойле. В такие мгновения чувствуешь себя идиотом: то ли жив, то ли умер - не знаешь, что с собой делать. Может быть, попросить избавить меня от строительства своей Пирамиды? От этой преступной мысли меня просто в жар бросило, и Аня подозрительно посмотрела на меня - ты в порядке? Я улыбнулся. Вдруг:

Мне сказали - твой бездонен ад.

Бросишь камень - не услышишь эха.

Это рай причудами богат.

В ад впускают нас не для потехи.

Мне сказали - отмоли грехи...

У меня не было никаких сомнений в том, чьи это строки - Тина! Тина и тут напомнила о себе: «...твой бездонен ад». Что это - предупреждение? Какой ад?! Никакая услада ада не в состоянии увести меня от того, чем переполнено всё моё существо - творить совершенство! И я отдаю себе отчет, какими намерениями устлана моя дорога. Отмаливать же грехи, это - пожалуйста! Я это делаю каждый вечер! Да и не настолько я грешен, чтобы...

Или всё-таки есть что отмаливать?

Тина!.. Ах, эта Тина!.. Как она может знать? И почему я мысленно назвал её Джокондой?

Потом я остался один, вдруг один, я ощутил жуткое одиночество: один в знойной пустыне, как Иисус, вокруг никого, ни Ани, ни паломников в колясках, ни звука, ни ветерка... Свет, свет!.. Море света!

Вдруг я расслышал:

- Ничего не бойтесь, будьте уверены в себе, Мать Мария принесет Вам облегчение...

Говорили по-французски, но я понимал каждое слово. Это был тихий теплый женский голос... Мне помазали лоб, руки... и я вдруг потерял себя, потерялся во времени и в пространстве, растворился в мире... Подо мной не было земли, не было вообще никакой опоры, ни встречного ветра, ни единого звука, невесомость и бескрайний простор. Ты единственный во Вселенной, но и страха нет. Абсолютный покой.

Потом я вернулся. Аня стояла передо мной и улыбалась.

- Ты в порядке?- спросила она еще раз.

- Живи дальше, - сказал мне теперь по-русски красивый мужской баритон.

Это был не приказ, не разрешение, мне не выдавали вексель на дальнейшее пребывание на земле, это было приглашение в новую жизнь. Я не мог определить для себя, в чем заключается эта новизна, просто знал. Здесь на меня в святом благоговении упал отсвет сияния Божественного промысла. Вся площадь тоже была усыпана волнующимися из стороны в сторону желтыми бабочками огоньков бесчисленного моря горящих свечей.

Лица паломников были едва различимы, выступали из темноты темно-серыми пятнами, как души умерших из преисподней. Такое было впечатление. Но это были живые люди, твой просветленный мозг знал это и не уставал безмолвно твердить тебе: живидальшеживидальшеживи...

Домой мы доехали молча. Я только любовался городом. Закутавшись в вечерние сумерки, Париж просто очаровывал.

- Сегодня у меня ничего не получится, - признался я Ане дома.

Все мое тело взбунтовалось против моих желаний.

- Я знаю, - сказала она, - это пройдет.

Затем я спал. Эта была первая французская ночь, проведенная в ее спальне без нее. Потом, стараясь объяснить самому себе тайну моего преображения, я уверял себя в том, что мое исцеление было тотальным, исцелился и преобразился я весь, целиком, от кончиков пальцев до корней волос и до каждой клеточки, до каждой ниточки ДНК.

Как так!? Если бы я мог ответить на этот вопрос. Это Божественное вмешательство преобразило не только мое тело, но главное - душу. Я был чист и безгрешен, как ангел, и как ребенок радовался этой чистоте.

Мне сказали - отмоли грехи...

Ти, я уже постарался! Посмотри на меня - чист как ангел!

...и начнём с тобой песню - заново... вспоминая вкус слова love...

Ти, посмотри мне в глаза!.. I love you!..

- Что ты там бормочешь? - спрашивает Лена.

- I love you!.. - говорю я.

- Зачем мне все эти ваши подробности? - спрашивает Лена.

- Эти подробности, - произношу я, - обеспечивают правдивость и веру. А это немало.

 

Глава 23

Мы не могли наговориться...

- Может быть, можно найти другое решение нашей проблемы?

- Разве она существует? Ее нет. Все просто: либо мы едем, либо

нет. Все остальное не стоит и цента. И, знаешь, я считаю своим долгом...

- Ты мне ничего не должен. Я давно простила тебя.

- Есть за что?

- А ты как думаешь?

Я не думал никак.

- Ты помнишь наш Млечный путь, - спросила Аня, рассматривая ночное небо, - там, у нас небо - это пастбище звезд, а здесь их, кажется, совсем мало, зато они такие сочные, яркие...

- Наши звезды куда красивее, - возразил я.

- Я ждала этой минуты долгие годы, и вот, когда она, наконец, приплелась ко мне на худосочных ногах, я вдруг поняла: поздно. Знаешь, сколько мне лет?

Аня посмотрела на меня взглядом полным откровенного разочарования и добавила, глядя теперь куда-то в ночь:

- Мечта умерла...

Эти два слова были произнесены с такой печалью и скорбью в голосе, что у меня оборвалось сердце. Ей, бедняге, казалось, что у нее больше нет воли что-либо изменить. Я знал, что в такие минуты отчаяния никакие слова утешения не нужны. Необходимо переждать и заставить ее думать о другом. Я взял ее под руку и отвел подальше от парапета моста.

- Да нет, - рассмеялась она, - я не прыгну в воду! Ты не понял! Просто мой мозг похож на пустую бочку.

- Неправда, твой мозг - это свет в ночи. У тебя в голове есть все, без чего нам не обойтись.

Мне ничего и нужно было понимать, мы шли по пешеходному тротуару, освещенному желтым светом светильников, я положил ей руку на плечо и коротко прижал к себе.

- Я знаю, - сказал я, - я тебя знаю.

- Да, - сказала она, - ты знаешь... Ты знаешь, что, если тебе это надо, я - готова. Теперь я для тебя - раскрытая книга.

Она сделала широкий шаг вперед и повернулась ко мне через левое плечо.

- Если это тебе поможет.

Я знал, что Аня из тех, кто будет любить всегда, и в черные дни поражений, и в радостные дни побед.

- Поможет, - сказал я тихо, - и ноги у меня не худосочные, а сильные и красивые. Как у тебя. И хоть я не танцор, но крепко стою на ногах, да будет и это тебе известно.

- Да ладно тебе, лучше скажи: я тебе нравлюсь такой, огненной?

- Да. Такой жаркой - да!

- Признайся: ты становишься неравнодушным ко мне.

- А разве есть равнодушные?

Только мне одному, сказала она, и никому больше, она могла рассказать о тех ямах и терниях, которые встречались ей на пути к своему кажущемуся благополучию.

- И хотя оно до сих пор держится на волоске, - сказала она, - с тобой я ожила.

Я давно ждал этого признания. Она сидела на троне своей пирамиды, на самой ее верхотуре - ведь выше некуда! и с этой высоты смотрела на мир, припавший в смирении к ее ногам. Умна, красива, здорова, богата... Речь ее звучна и чиста, движения изысканны и грациозны. Ее коснулись лучи славы и высветили все ее достоинства. Она желанная женщина принцев и королей, писаных красавцев и толстосумов. Чего еще желать!? Жить в радости и с таким счастьем, смело входить в любые двери и решительно добиваться своей цели - таким стало ее кредо. Она горда своими успехами и несет их, как солдат несет на груди звезду героя. Она светилась и сверкала в лучах собственных достижений, у нее всегда все было хорошо и прекрасно, и улыбка не сходила с ее лица, а глаза лучились от счастья. Все ее «хочу», почти все, были выполнимы, все желания удовлетворяемы. Она обрела абсолютную степень свободы. У нее не было даже семьи, хотя она была замужем, не было детей, крепкого мужского плеча и широкой спины, за которой можно было бы спрятаться от бурь бытия, и это, наверняка, ее огорчало.

- Эта страна была добра ко мне, - говорила Аня, - и я благодарна ей...

Мы шли по самому старому в Париже Новому мосту. А на самом донышке моей души уже теплилась надежда, что мне все-таки удастся уговорить Аню.

- Значит, я могу рассчитывать?..

- Ты слишком спешишь потерять меня.

Мы брели рука в руке.

- Решиться на безумие, - неожиданно произнесла Аня, - меня призывает блеск твоих глаз.

- У нас просто нет времени на ожидание славы.

- Ты мне нравишься, и это путает все мои карты. Но я не уверена, что...

- Ты должна мне верить. Пирамида - это, пожалуй, единственное мое успешное предприятие.

- Это только помпа, прожект и шум, докучающий шум. Терпеть не могу дилетантов и невежд.

- Ты не поняла. Пирамида - это целое мировоззрение, если хочешь - это новая религия. И еще это моя манера думать.

- Я все еще не могу взять в толк, кто же ты на самом деле?

- Никто.

- Это правда?

- Правда в том, что у нас с тобой нет другого пути.

- Ты уже такой знаменитый...

- Ты и представить себе не можешь, сколько в мире людей даже не подозревают о моем существовании.

И о Тинином тоже, подумалось мне.

Эхо гулкое бродит в сердце... значит пусто...

подсыхает на ране корка - сгусток чувства...

I love you!..

...сумасшедшие герцы бухают в сердце холод мол... голод мол... и мор...

I love you?..

...воет выпью болотной кикимор хор...

- Ти, - говорю я, - Soyes le bienveny, please!

...и горит закат... ное палево... горит гаром и выгорит... зарево...

Думаешь, выгорит?.. Зарево?..

Наше рыжее зарево!.. Гаром... Гаревым...

 

Глава 24

Что я мог ей предложить?

- Тине?

- Ане!

Я ей нравился, это бесспорно, и все во мне, пока мы были вместе, ее устраивало. Но о замужестве не могло быть и речи. С моей стороны на этот счет никогда не было даже намека, да и она ни словом не обмолвилась о возможном нашем семейном будущем. Ее детская влюбленность давно прошла, а в моих планах не было ни одного пункта о скором создании семьи. К тому же, семья у меня уже была. Она мне нравилась, спору нет, но при чем тут семейные узы?.. Что я мог ей предложить? Только честность! Абсолютную честность во всем. Без этого, я понимал, моя Пирамида развалилась бы, как карточный домик. Единственной прочной нитью, способной связать нас воедино, и я, признаюсь, на это рассчитывал, было ее неиссякаемое любопытство, новый шаг в неизведанное, цена которого превышала бы стоимость всех предыдущих, приведших ее на Олимп самодостаточности. Победительность - Анина наиярчайшая черта. В этом я смог убедиться в течение этих ярких праздничных дней, что были дарованы нам судьбой и Самим Богом. Да, это были три божественных дня и три ночи, незабываемые минуты, открывшие мне глаза на удивительный мир отношений мужчины и женщины, планету для двоих, на которой нет места фальши и лжи. И Анина победительность играла здесь...

- Ну ты и жук, - говорит Лена. - Нет места...

- ...играла здесь, - продолжаю я, - не последнюю роль, хотя я всегда признавал ее непобедимость.

- Победительность... непобедимость... Это же одно и то же!..

- Ну да! Пожалуй, только чувство преодоления предстоящих трудностей и высокого ранга новизны могло заставить ее сделать этот шаг к участию в нашем проекте. И только она могла это решить: да или нет. Я не настаивал, не уговаривал, не принуждал. Еще чего! Я даже не заикался на этот счет, мол, тебе не придется ни в чем раскаиваться, а захочешь - уйдешь в любую минуту, для тебя не будет границ...

- Страшно подумать, - сказала Аня, - что жизнь может существовать без тебя, и если вдруг ты исчезаешь, она этого даже не заметит.

Это было сказано так чисто и искренне, что я не мог в это не верить. Я слушал Аню, кивая головой, мол, страшно подумать, да, слушал и слышал:

«А тогда он жил...

Когда ночь выплывала на ладье месяца пересчитывать звёздный урожай. Он жил. Высыпая из карманов цветные фантики дней. Расправлял их. Рассматривал. Поднимал голову к небу, где рыбами плавали облака. Шевелил губами. Складывал в уме что-то только ему важное и нужное. Всё равно ответ не сходился.

Тогда он жил...».

Они с Тиной, думал я, теперь они...

Потом открывал глаза и говорил:

- Самое страшное - смотреть, как люди каждую долю мгновения изо дня в день умирают, упорно не желая замечать этого и не предпринимая никаких попыток что-либо изменить.

Тогда он жил...

Аня соглашалась:

- Да, человек смирился со смертью, тупо ожидая ее прихода, днем раньше или часом позже, ему все равно, так уж он устроен, и изменить эту установку вряд ли кому-то удастся.

Мы уже не спорили. Я поймал себя на мысли, что и Тина с нами не спорила. Мы как-то все как будто роднились... Вроде бы... Краями... Пальчиками... Кончиками ногтей, может быть, даже кожей... Да-да, срастались... И Тина не противилась... Я заметил...

Как сиамские близнецы - тройня!

- Близнецы?

- Тройня!

Это замечательное моё замечание вдохновило меня:

- И только мы, наконец, сможем...- попытался я бросить щепотку оптимизма в тлеющий костер ее грустных мыслей, но Аня тотчас остановила меня.

- Рест, объясни мне, скажи, пожалуйста, зачем таким вот как ты, нужны такие как я?

- Зачем!? И ты еще спрашиваешь?

- Я хочу знать.

- Ань, ты же знаешь все мои приоритеты. И знаешь, что на карту поставлена, скажу тебе так - наша честь. Да, честь. Не больше, не меньше! Терпеть не могу красивостей, но только наши с тобой честь и достоинство, и работа, работа и работа в поте лица, если хочешь - до крови, способны изменить ход истории. Теперь мы, наш ум и наш дух сотворят то чудо, которого человечество ждет сотни тысяч лет - преображение человека. Это ж ясно как день! Не знаю, но, возможно, это и будет потом читаться историей, как второе пришествие. И нам - зачтется. Мы заслужим благоговение Неба...

Тина бы сказала: «...мне знамение было от Бога - лик на знамени... солон мир мой... и слаще полыни ветер пламени... собираюсь я выжить и выстоять!.. Там, где зарево!.. свет на имени... кровь на знамени... счастье - заново!..».

Тина это сказала! Я слышал: «...счастье - заново!..».

- Ты диктатор! - сказала Аня.

А Тина?

...свет на имени... кровь на знамени...

Это же диктат чистой воды: «...счастье - заново!..».

Но только так, подумал я, диктуя, да-да, диктуя... и торя свой путь, можно оторваться от земли и потрогать звёзды руками. «Per aspera ad astra!» (Через тернии к звёздам! - Лат.).

- Ты - диктатор, - повторила Аня.

Вспомнился Наполеон:

- Я, возможно, не очень добр, - сказал я, - зато очень надежен. Ты же знаешь: я не сойду с этой дорогой мне дороги, чего бы мне это не стоило. У тебя еще будет время убедиться в этом и поверить, слышишь, поверить мне. И ты мне нужна...

- Зачем?

- Ты как Жора со своим «зачем»!

- Ты не очень-то вежлив со мной.

- Теперь мы - как сиамские близнецы. Я без тебя, без твоих рук, без твоих... Ну, ты знаешь...

- Не знаю, - сказала она, - говори.

- Ты знаешь, ты не можешь не знать.

Мы стояли друг перед другом, как на исповеди.

- И Бог будет с нами, - сказал потом я, - если что - Он поможет. В конце концов Он придет к нам. Мы ведь долготерпеливы.

- Ты говоришь о Боге таким тоном, будто бы он твой лучший друг.

- Я уверен!

- Ты уверен?

- Нужно только крепко держаться Его пути, - сказал я, сжимая ей руки до боли, - и идти след в след по Его стопам. След в след. И Он всегда будет рядом.

Аня попыталась высвободить руки, я не отпускал.

- Тебе же известен закон Паскаля: жить так, словно Бог следует за тобой по пятам, все видит, все слышит, дышит тебе в затылок и читает твои мысли. И потворствует твоему успеху.

- Ну и силища, - сказала Аня, потирая пальцы, когда я отпустил их на свободу, - посмотри - они посинели...

Ане хотелось, я это видел, услышать от меня то, чего ей не мог сказать никто: ты - мой Бог. Богиня! Но и я не сказал. Зачем? Она это знала и без моих слов.

- Я много думал, прежде чем предложить тебе...

- Мне всегда нравилось, как ты думаешь.

Она помолчала секунду и добавила:

- Ты взвалил на себя роль Бога. Это непосильная ноша.

- Бог, - сказал я, - не по силам не дает.

Мы шли по мосту. Сена сияла огнями.

- Твоя логика вынуждает признать, что...

- Да, - сказал я, - вынуждает. И ты знаешь: с логикой у меня все в порядке. Она безупречна.

- Да уж, знаю. Это я знаю.

- А я знаю тебя, - сказал я.

- Да, - сказала она, - знаешь... Ты знаешь, что если тебе это надо я - готова. Теперь я для тебя - раскрытая книга.

Она сделала широкий шаг вперед и повернулась ко мне через левое плечо.

- Если это тебе поможет. «... счастье - заново!..»?!

Я начинал этому верить!

...собираюсь я выжить и выстоять!.. Там, где зарево!

Ах, Тина, Тина!.. Ты - моё зарево!..

 

Глава 25

Доходило до смешного. Это было уже похоже на сказочную детскую игру.

- У меня к тебе деловое предложение, - улыбался я

- Ты мне его уже сделал.

- Да. Но я еще не рассказал тебе о Пирамиде!

- Что это?- смеясь, спрашивала Аня и таращила на меня удивленные глаза.

- Слушай же... Вот, смотри...

И обломанной веточкой пальмы, как зомби, я снова и снова, наперекор неутомимой волне, слизывающей раз за разом мои наброски, неутомимо рисовал на песке свою Пирамиду.

- Надо же, - восхищалась Аня, - это так интересно! Жаль только, что до сих пор на земле ей не найдено место.

- Мы купили для этого небольшой остров в Карибском море, - сказал я, - с кричаще высиненным небом и белым сахарным атоллом, усыпанным по прибрежной кайме изумрудными пальмами и ...

Я рассказывал ей старую сказку на новый лад. В этой сказке правда была пересыпана вымыслом, я старался как мог.

- Этого мало! Для абсолютной автономии, чтобы никто нам не смог помешать, мы купили и маленькую планету под условным названием «Клон»... Она пока в поисках своего имени.

- Почему не на Галапагоссах? Дарвин ведь оттуда привез свой новый взгляд на мир.

- Мы ведем переговоры и с правительством Эквадора.

- Ты опять шутишь? Порой мне очень трудно понять, когда ты говоришь правду, а когда позволяешь себе разные штучки.

- Этим не шутят.

- Почему же ты раньше об этом молчал?

- Разве это могло изменить твой выбор?

Казалось, уже все сказано. Я затруднялся в поиске новых слов. На мой взгляд, Пирамида уже так сверкала, что ее невозможно было не видеть. Этого мало - Ее нельзя было не признать!

Бывали паузы, когда мы подолгу сидели, ни слова не произнося. Потом я читал ей стихи...

- Бродского! - говорит Лена.

- Бродского? Почему ты решила, что Бродского? - спрашиваю я.

Я читал:

Перешептывай слово каждое - береги.

Застолби нам с тобой вон там полновесный ад

Между нами не годы-воды - чужая жизнь.

Доживать - как дожевывать жвачку, но дай мне знать

Если спешишься сам или конь на скаку падет.

Или сточит копыта свои о камень дней...

Я смотрел Ане в глаза, держа её за руки, крепко сжимая её пальчики каждой

Строчкой, и читал, читал...

Если вдаль вдоль межи тебя мираж уведет...

Если ты себя потеряешь во мне - скажи

Это просто у нас такой бережливый бог.

Это просто манна твоих долгожданных губ...

Это ноет к ночи подаренное ребро.

На моем - свеча. Ждут...

Аня слушала меня, не мигая, не шевелясь, не противясь даже своими мизинчиками...

Я продолжал покорять её теперь Тиниными стихами: «Ждут... Ждут... Ждут...».

Я весь жил ожиданием...

Повисла длительная пауза. У Ани заслезились глаза. Она кивнула:

- Да...

И вот я дождался своего: наконец я услышал ее долгожданное «да»!

- Ты плачешь?

Она тряхнула своей рыжей головой - что ты! Нет!

И согнутыми указательными пальчиками промокнула глаза.

- Что ты!..

Я прижал ее к груди, мы постояли минуту... Затем она разулыбалась:

- Что ж, едем, - сказала она и взяла телефон, - когда вылетаем? Мне необходимо уладить кое-какие дела...

Так она пошутила, и я с радостью разделил ее желание тот же час бросить все и лететь, и лететь... Я понимал, что дела есть дела, и каждое из них требовало завершения. С этим не считаться в этом мире нельзя. Оставалось ждать.

Потом она меня провожала.

- Обнимемся что ли? - предложил я.

Она подставила щеку.

- Чмокни меня на прощание, увидимся.

Мы стояли в здании аэровокзала, смотрели в глаза друг другу и улыбались. Нам жаль было расставаться.

- Рест, спасибо тебе, - сказала Аня.

- Я же ничего для тебя не сделал.

Как будто нам больше нечего было сказать друг другу.

- Я позвоню.

- Скоро увидимся, - сказала она еще раз.

Я держал ее ладони в своих руках.

- Не хочется уезжать.

- Оставайся.

Мы только улыбались.

- Я привыкла к тому, что все хорошее быстро кончается, и все-таки не хочется тебя отпускать. Оставайся.

- Пока, - сказал я, - найдемся.

Еще раз чмокнул ее в щеку и отпустил пальцы. Она приложила левую ладонь к моей щеке и произнесла почти неслышно:

- Это просто манна твоих долгожданных губ...

У неё снова заслезились глаза.

- Я надеюсь, что и тебе повезло, - сдерживая себя от того, чтобы не разрыдаться, произнесла она: - у тебя есть теперь я. Не потеряй меня снова...

Доходило до смешного: точно так же я думал и о Тине. Я даже слышал её голос: «не потеряй меня».

- Тебя невозможно потерять, - сказал я.

Если ты себя потеряешь во мне - скажи...

И кто только придумал эти разлуки!

Это был просто - ‟полновесный ад»!

 

Глава 26

Что в Ане было такого, без чего наши дела пошли бы вкривь и вкось? Теперь я знал, что это было: ее небесный свет. Я об этом ни разу не упомянул, но это было действительно так. Я не встречал человека, кто бы мог так, как она это делать. Никто меня не устраивал и устроить не мог. В ней сочеталось такое множество качеств, что только она, из множества людей, которых я хорошо знал и, я уверен, мог еще узнать, только она могла это делать наилучшим образом. Все их, эти качества, можно свести к одному-единственному - уметь разговаривать с ДНК. Это невероятно! Все мы, каждый из нас в той или иной степени способен своим словом воздействовать на поведение другого. Слово, это известно, - сильнейшее оружие. Но ощущать, видеть, слышать, чувствовать, уметь читать и управлять работой ДНК, работой внутриклеточных органелл любого органа, каждой клеточки живого и даже умершего растительного или животного организма могла только она. Что клетки, она разговаривала с вирусами СПИДа, как с продавцом мороженного.

Меня вдруг осенило: это даже не дежавю, это было всегда! Ведь это она оживила мои клеточки той чудной ночью в подвале бани, когда мы у какого-то ветхого термостата занимались там... Ведь это ей я обязан верой в себя, в свое дело, наконец, в нашу Пирамиду жизни. Ведь это ее «У вас, Рест, все получится» вело меня через тернии к звездам... В чем же дело теперь, когда мы наполовину взобрались на свою Пирамиду? Почему она все еще сомневается?

Она знала себя и свои способности, и знала, что я это знал. Они никогда никем не были востребованы, спали в ней, как спит жизнь в горчичном зерне на дне амфоры времен Рамзеса. Я приехал к ней с просьбой, если хочешь, с требованием пробуждения и преображения. Мы знали это, как знают дорогу к лучине, способной воскресить пламя угасшей свечи. И костра! Мы не исключали пожара, в котором уже горели и Жанна д'Арк, и Джордано Бруно, да и Сам Иисус, пожара, который сожрал бы и нас с нашими убеждениями. Мы не только не исключали пожара, мы его жаждали.

Это были сумасшедшие дни. И ночи. Мы едва успевали переводить дыхание. Казалось, я потерял голову. Но я прекрасно понимал, что мне нужно не только ее тело... Не только...

Мне и в голову не могло прийти ревновать ее к князю Монако! Еще чего! Ревновать к нему Тину? С чего бы?! Когда я уверился в том, что Аня уже у меня, так сказать, в кармане, теперь Тина становилась моей навязчивой идеей. Давно стала уже!

Застолби нам с тобой вон там полновесный ад...

Вот-вот: я уже жаждал этого ада!

- Ты его получил? - спрашивает Лена.

- Сполна!..

 

Глава 27

Это были сумасшедшие дни, наполненные любовью и духом французского, так сказать, менталитета, от восторга перехватывало дыхание и судорога сводила горло. Глаза разбегались и от усталости подкашивались ноги, мы просто валились с ног, как измученные и истощенные длинной дорогой кони. Мы были счастливы, я - во всяком случае. Во всяком случае, я не чувствовал под ногами земли! Анне тоже досталось. Она едва переводила дыхание, а я гнал ее и гнал, погонял свирепым кнутом любопытства и, пожалуй, жизненной необходимости. Ведь нельзя было допустить, чтобы зря пропала даже минута. И мы наполняли мгновение за мгновением, каждую нашу минуту новым и новым, и новым узнаванием друг друга. До изнеможения. А потом, напоенные теплым светом и радостью, засыпали. Доходило до того, что Аня спала у меня на плече, а я дважды спал даже стоя...

Иногда, правда, вдруг что-то вспомнив, Аня, резко притормозив, останавливала свой «Феррари» у обочины и со словами «вылезай, я сама тебя найду», тотчас срывалась с места по каким-то срочным делам, и тогда я, мгновенно осиротевший, бродил по городу или по какому-то скверу, или парку до тех пор, пока не раздавался телефонный звонок:

- Ты где?

Я называл какие-то ориентиры, и в скором времени красный лимузин уже услужливо подкатывал к моим ногам: милости прошу, мой господин!

Аня ни разу не извинилась.

Это были сумасшедшие и счастливые наши дни. И, конечно, ночи. Я еще ни разу не был так счастлив. Я ни разу не вспомнил об Азе! Даже, когда Аня случайно заметила, что, мол, тот, первый наш клон, может, где-то живет изгоем и нуждается в помощи, я сделал вид, что не понял ее вопроса.

- Какой клон?..

Аня только посмотрела мне в глаза и тут же задала новый вопрос:

- И ты, конечно, не знаешь, чем сейчас занимается Лесик?

- Не знаю, - сказал я. - По-моему, он растолстел.

Аня рассмеялась. И ни о Азе, ни о ее Гуинплене больше не спрашивала. А мне нечего было ей сказать. Юлю она совершенно не знала, а Тина... Да ей даже в голову не могло прийти, что какая-то Тина... Пф! Ещё чего!..

Сначала я надеялся выполнить свою миссию в течение двух-трех дней, но прошла неделя, и мне не хотелось уезжать. Это были незабываемые семь дней, которые заставили меня по-новому взглянуть на жизнь. Правда! Аня разбудила во мне интерес к другой жизни, и я по-новому взглянул на свое будущее. Мне казалось, что до этой встречи я и не жил, что лучшие мои годы были каким-то кошмаром, умопомешательством, бредом. Я просто зря терял время, тратил себя на кошмарную выдумку, на идею, не стоящую ломанного гроша. Эка невидаль - Пирамида! Совершенное умопомрачение! Утопия же, утопия чистой воды! А теперь! Я обрел целый мир, Вселенную! И какую Вселенную - Аню! Никакие гены, никакие клоны и Пирамиды несравнимы с тем, что я вдруг открыл для себя! Всеобщее счастье мира, погоня за совершенством... Какая собачья чушь, какая-то интеллектуальная блажь! Увидеть Париж и умереть! - не об этом ли мечтают миллионы, миллиарды людей во всем мире? А я могу жить, просто жить здесь, в Париже, с удивительной женщиной... Припеваючи! Мы построим свою Пирамиду, свой маленький тихий рай на белом берегу у самого синего в мире моря!.. Я вдруг осознал, по крайней мере, мне захотелось... Мне пригрезилось и почудилось, что... Я летал! И мне уже не казалось, что я здесь теряю время. Я расставался с Парижем с чувством до краев наполненного сосуда. Да, я был через край переполнен Аней. Оказалось, что теряя, ты всегда что-нибудь обретаешь.

Вот в какие искушения иногда нас бросает жизнь, вот как испытывает нас судьба. Значит, жив еще злой Люцифер!

Потом, оторвавшись уже от земли, в самолете, набирающем высоту, протрезвев и придя в себя, я, конечно же, взял себя в руки.

Итак, на следующее утро мы с Аней расстались.

Меня уже ждала Тина.

- Дождалась? - спрашивает Лена.

- Ой, не спрашивай...

Это моя страна. Это мои друзья.

Это чумной барак. Третья от печки - я.

Вот я и начал плясать... От этой самой печки...

 

Глава 28

Я летел домой через Атлантику. Под нами были ослепительно белые и легкие, как чаячьи пушинки перистые облака, а далеко внизу, сквозь клочья дыр серебристо синели бесконечные воды океана. Я был рад своему возвращению. Дым отечества всегда будоражит и согревает душу после длительного отсутствия. Мне казалось, что я не был дома тысячу лет. Так бывает, когда за короткий промежуток времени успеваешь сделать кучу дел, становишься свидетелем множества интересных и важных событий, встречаешь неординарных людей, открываешь новые имена и взгляды. Разве Аня для меня не стала событием? Я поймал себя на мысли, что назвал Америку своим домом. Наш научный центр в предместье Чикаго стал для меня не только родным домом, но чем-то вроде спальни, да-да, не меньше. Этим стенам я мог доверить самые сокровенные не только мысли, но и желания. Здесь у меня не было тайн. Это было откровение и потрясение одновременно, да, это было как высверк выстрела в упор, который не сразил тебя наповал, но открыл слепые глаза. Крик в ночи. Точно: «Крик» Мунка, которого вместе с его «Мадонной» на днях выкрали из музея. Это было и как встреча с Богом, до которого отсюда, с высоты 10 тысяч километров от земли, ведь рукой подать. Когда самолет набрал высоту, я подумал, что было бы не лишним поблагодарить Бога за то, что Он для меня сделал. Я лежал в кресле с закрытыми глазами и разговаривал с Ним (Он был совсем рядом и не мог не слышать меня), как говорят с близким другом. Я благодарил и благодарил и просил Его и в дальнейшем споспешествовать мне в достижении нашей цели. Но, видимо, Он был занят другими, у Него ведь так много просителей. Меня-то Он, как потом оказалось, не совсем расслышал. Мне тогда припомнились слова Ушкова: «Бог - это Тот, Кто не слышит твоих просьб». Семена зла, это стало ясно потом, были посеяны много лет тому назад, когда Аза согласилась за какие-то там гроши, надо же! выносить наш первый клон. А пока я лежал в кресле с расстегнутыми ремнями и подводил итоги своей командировки. Самоотчет стал для меня привычным делом: сделал - отчитайся перед собой, подведи черту. Похвали себя за успешные шаги, выяви и проанализируй ошибки, пожури за проигрыши, сделай выводы. Обычное повседневное дело. Так поступает каждый здравомыслящий и идущий к известной цели, ищущий мужчина. Я нашел. Эврика! Я нашел Аню. Это, конечно же, жирный плюс. У меня не было сомнений по поводу нашего будущего. Теперь, когда Аня была, так сказать, у меня в кармане, появилась надежда приступить, наконец, к осуществлению своей заветной мечты. Я не сомневался и в том, что так же легко заполучу и Юру. А пока - домой, домой в Америку...

«Тина, привет!» - орал я мысленно, - «Ну ты и зануда!».

 

Глава 29

Самолет иногда трясло и вместе с ним трясло и меня. Потрясение за потрясением. Разве не потрясением для меня было согласие Ренье участвовать в нашем проекте! Счастливый случай? Конечно! Не окажись Ренье в Монте-Карло и целый полигон для воплощения наших идей мог бы быть навсегда утерян. Молодчина Аня! Идея о построении Пирамиды в Монако пришла к нам мгновенно, как аппетит во время еды. Но мы были к ней и готовы! Мы теперь всегда ко всему готовы: ведь мы постоянно живем в своей идее и смотрим на мир через ее призму. Правда, все это не значит, что будет легко убеждать Ренье и его команду причесывать свое княжество под нашу гребенку, ясно, что пройдут годы, тем не менее, попытка «построить коммунизм в одной отдельно взятой стране» вполне может, наконец, увенчаться успехом. Коммунизм! Хрустальная мечта человечества. Ленин, вероятнее всего, был прав в своем стремлении, но у него не было идеи Пирамиды. Он жаждал индустриализации «плюс электрификации всей страны», но не имел под рукой компьютера. Квантификация жизни была для него неведомой штукой. Критики эмпириокритицизма оказалось совсем недостаточно не только для построения светлого будущего всего человечества, но даже для наметок путей его строительства. Компьютеризация с тотальным аудитом и квантификацией всех составляющих жизни! - вот кричащие лозунги сегодняшнего дня. Ленин не знал таких слов. Это не обвинение - факт. Просто не пришло еще время. («Коммунистом можно стать лишь тогда, когда постигнешь все знания, которые выработало человечество»). Подвели коммунисты. Нам бы сейчас Ленина! Теперь время настало и мы знаем эти слова, и умеем положить прелестные краски на полотно новой жизни, и у нас есть теперь живой Ленин («Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!»), его клеточки, его геном, из которых мы вырастим, наконец, вождя и с которым будем советоваться при воплощении его мечты. Его и нашей, и всего человечества. Мы - настоящие коммунисты! Мы постигли знания, которые выработало человечество! «Учиться, учиться, учиться!» - как это верно сказано!

 

Глава 30

Домой, в Америку - вот что меня все еще потрясало. Мысли о Родине, о моей маленькой родине и большой стране, самой большой во всей необъятной Европе, эти мысли были горьки и печальны. Я гнал их от себя, как гонят врага, покушающегося на твою свободу. Я понимал, что бессилен что-либо изменить, и это бессилие бесило меня. Мы перебрались в Америку, страну, где кость ранящей душу мечты обрастает густым сочным мясом живой жизни. Но о родине мы всегда помнили, мы привезли ее туда на подошвах своих ботинок.

Рядом со мной сидел суетливый краснолицый блондин с непреходящей испариной на огромном лоснящемся лбу. Сколько он не старался промокнуть лоб платком, бисеринки пота тотчас снова появлялись. Сперва это меня забавляло: он просто кипел изнутри. От него пахло, правда, каким-то хорошим лосьоном, тем не менее, остановить нашествие бисера ему не удавалось. В самом начале мы перекинулись парой ничего незначащих фраз (он был археологом), и я вскоре, откинувшись на спинку сидения, уснул. Спать я не мог. Я только сделал вид, что сплю, чтобы эти две-три фразы, брошенные как два медяка в откуп за сиюминутное знакомство, не стали началом беседы (о, Боже упаси!) о политической ситуации в мире или о роде наших занятий, или, скажем, о новинках каннского кинофестиваля. Терпеть не могу салонных знакомств и болтовни на неопределенные темы. Итак, я только закрыл глаза, а на самом деле подводил итоги и, как обычно после успешного выполнения какого-то важного этапа, старался набросать примерный план действий на ближайшее будущее.

О чем я еще думал? Об Ане, о прогулке на яхте (я как мальчишка, на удивление всем, прыгнул за борт), о волейболе на пляже (надеюсь, я неплохо смотрелся со стороны). Об Анином муже Анри и ее «Ты у меня такой, знаешь...». И ни единой мысли о клонах. Я поймал себя на этом и подумал, что давно так, как Аня, ни одна женщина меня не волновала. Не влюбился ли ты, дружок? Я не искал ответа на этот вопрос, но подробности парижской жизни не выходили у меня из головы. (А как же Юля?! Тину я никогда не брал в расчёт!). Аня нужна была мне, как воздух. Я не представлял себе будущего без нее. Мне теперь было ясно, что без Ани не то что Пирамида, никакая даже самая примитивная юрта или убогий шалаш построены быть не могут. Аня пленила меня не только умом, красотой и женственностью (редкое сочетание, не так ли?), но и цепкой хваткой, без которой сегодня невозможно продираться сквозь чащобу жизни. (И Юля тоже!). Время от времени мне приходилось вставать с кресла, чтобы дать возможность соседу сбегать в туалет.

- Извините...

- Ничего страшного.

- Как бы не так...

Не буду отрицать, что Аня впрыснула в меня хорошую порцию свежей крови, и этот прилив новых сил вновь возбудил во мне очередной порыв: хочу работать! Я прекрасно понимал, что пройдет еще не один день и даже не один месяц прежде, чем мы по-настоящему приступим к строительству Пирамиды в том виде и тех объемах, какие рисовало мне мое воображение. Пройдут, оказалось, годы. И только теперь я с уверенностью могу утверждать: мы ее построим! Тогда же я решил все силы бросить на поиски Юры. Дело не терпело отлагательства.

Я все еще делал вид, что сплю. Мне вдруг пришло в голову расспросить соседа о египетских пирамидах, он, пожалуй, мог ведь кое-что интересное рассказать. А я бы рассказал ему о своей Пирамиде. Времени у нас было много и его нужно было как-то убить. Мы говорили до тех пор, пока самолет не пошел на посадку.

- Прекрасно, - сказал он, пристегивая в очередной раз себя ремнем к креслу и все еще восхищаясь нашей Пирамидой, - невероятно и очень ново! Свежо и сочно!..

- Вот такая история с генами, - сказал я, - что-то в этом есть, не правда ли?

К утру мы были на месте. Утром улетели, утром прилетели... Семь часов разницы во времени сказались потом. Выходя по трапу, он поддерживал меня под локоть, как женщину. Мы обменялись визитками и расстались друзьями.

- Теперь я буду рассказывать детям о живой Пирамиде и, если вы пригласите, мы приедем к вам жить.

- Приглашаю, - сказал я.

Как только он сел в такси, я видел это, направляясь к своей машине, Юра снова завладел моими мыслями. Юра! Где тебя искать? В какой дыре ты прозябаешь, чем занимаешься, на что тратишь жизнь? Мне и в самом деле интересно было узнать, как он устроился в жизни. И смогу ли я его убедить вернуться в нашу команду.

Я надеялся, что Юля встретит меня в аэропорту. Ее не было. Я решился ей позвонить:

- Привет... Мы увидимся?

- Как скажешь, - сказала она.

Лето было уже на исходе, но жара стояла адская, я даже закрыл окна и включил кондиционер.

 

Глава 31

Чикаго! Нет ничего родного в этом звуке, но я рвался теперь именно туда, я был полон сил и надежд, и готов был перевернуть горы. Мне хотелось как можно быстрее рассказать кому-нибудь о своих впечатлениях и планах, и я предвкушал удовольствие от встречи с Жорой.

- Ты никогда не рассказывал мне об Америке, о жизни в Чикаго, - говорит Лена.

- В Чикаго? А что там в Чикаго? Я просто не знаю, что рассказывать. Я ни разу не гулял по его ночным площадям и не любовался его крышами из окон последних этажей небоскребов. Нет. Город как город. Одним словом - мегаполис! И мы ведь забрались туда не ради каких-то там наслаждений.

- Я понимаю, - говорит Лена.

- Когда я переступил порог лаборатории, - продолжаю я, - Жора даже не взглянул на меня, сидел на своем привычном месте и, как всегда, что-то мастерил из подручного материала, какую-то миниатюрную камеру для наблюдения клеток. Как всегда что-то его не устраивало. И то ему было не так, и это не совсем подходило. Он не верил в то, что совершенству нет предела. Наши ребята, новая команда, собранная со всего мира (Жора лично тестировал и отбирал каждого), приветственно кивали и улыбались мне, кто-то пожал руку, кто похлопал по плечу и предложил сигарету, Ника обнажила свои жемчужные зубы и подмигнула, мол, привет, патрон. Работа кипела.

- У тебя такой вид, словно ты вернулся из свадебного путешествия, - сказал Жора, когда я присел рядом с ним. При этом он ни разу на меня не взглянул.

- Было дело, - сказал я.

- Слыхал, - сказал Жора, - опять грохнули кого-то в Зимбабве. Никаких следов. Я за тебя опасался.

Войдя в лабораторию, я тотчас сообразил, что проводится эксперимент на культуре клеток, цели которого я не знал. Мне было любопытно, что затеял Жора в мое отсутствие, но я не спрашивал, а ему было не до объяснений.

- Подержи, - сказал он, протягивая мне пипетку с клеем.

Он встал и пошел к шкафчику со всякой мелочевкой в поисках какой-то детали, необходимой для его новой конструкции. Пока он там рылся в баночках из-под кофе, я сидел, держа двумя пальцами пипетку, будто для нее не было подставки, стоящей прямо передо мной на столе.

- Давай, - сказал Жора, усаживаясь на свое место, - теперь помоги мне приклеить.

Я успел сообразить, что Жора на ходу сооружает миниатюрную камеру для определения жизнеспособности клеток.

- Что-то не клеится?- спросил я в том смысле, что не все у них ладится.

- Да вот...

Он как раз сопоставил отполированные поверхности пластмассовых рамочек и теперь, поскольку руки его были заняты, ждал, когда я, наконец, соображу капнуть на них растворителем.

- Мы тут заждались тебя, - сказал он минуту спустя, - жаль терять время, и мы решили провести «КАТЮ», - добавил он. Так мы условно называли серию экспериментов с блокировкой генома антибиотиком.

- И что же?

- И, представь себе, без тебя у нас все получается наилучшим образом. Да. Ты, собственно, нужен теперь разве что для того, чтобы капнуть капельку клея.

Жора бросил на меня короткий испытывающий взгляд и улыбнулся.

- Как думаешь?- спросил он.

- Ну хоть для чего-то я пригодился.

- Да, но знаешь, ты прав, не все у нас клеится.

И он рассказал, что проблема оценки жизнеспособности клеток по-прежнему не решена. Ни их прижизненное окрашивание разнообразными красителями (нейтральный красный, метиленовая синька, акридиновый оранжевый), ни измерение соотношения калия внутри и вне клеток, ни показатели импеданса суспензии не дают возможности точно оценить степень их повреждения. Примерно - да, приблизительно, но это не решает проблемы.

- А Кирлиан?- спросил я.

- С ним столько возни, нужно ведь быстро. Да и кто это будет делать, ты же в... своем Париже. А Маковецкий - уже капитан.

- То-то и оно, - сказал я, - без меня ничего не склеится.

- То-то и оно.

- Без меня и без Юры.

- Ты и его собираешься искать по всему свету? Ты, кстати, Тинку нашёл?

Только поздно вечером мы вышли в сквер и уселись на скамейку.

Из Парижа Жоре в подарок я привез курительную трубку.

- Это тебе, - сказал я, подавая ему футляр.

- Что это?

Не привыкший к подаркам, он просто опешил.

- Открой, - сказал я.

- Надо же, - засиял он, - в такой глуши и такие красивые вещи!

Жора был от подарка в восторге.

- Слушай, - неожиданно воскликнул он, - ты с такими подробностями рассказываешь о своем Париже, будто ты жил там не одну сотню лет.

- Я и сейчас в Париже, - сказал я.

Жора посмотрел на меня, секунду подумал и сказал:

- Да. Я тебя понимаю. Ладно... А теперь давай...

- Нет, - оборвал я его, - пойду отосплюсь.

- Это - святое, - сказал Жора, - я тебя понимаю. Вид у тебя, как у мартовского кота... Ты, кстати, Тинку нашёл?

- У тебя не лучше.

- Нашёл? - переспросил он, ёрничая.

- Да иди ты со своей Тиной!.. - сорвался я.

Ане я позвонил в то же утро. У нее была уже ночь.

- Как ты там без меня?

- Я только что разговаривала с Альбертом, ему интересна твоя Пирамида.

- Вот видишь. А тебе?

- Говори громче!

- Как тебе моя Пирамида?!

- Рест, ты никогда не искал легких путей.

- Я знаю, - сказал я, - а теперь знаешь и ты. Ты со мной?

- Разве у меня есть выбор?- спросила она.

Вот такой была Аня.

Интересно, что в Париже я лишь время от времени думал о Юле. Нет-нет, я, конечно, помнил ее, но заставлял себя забыть ее на все это время.

- Забыть? Разве...

- Думаешь, мне это удавалось?

- Думаю, что нет, - говорит Лена.

- Хм! Нет! Конечно, нет!..

Как, впрочем, и о Тине.

 

Глава 1

- Мы должны определиться, - без всяких предисловий начал Жора, - куда мы идем? Дело в том, что наш бизнес выходит из-под контроля. Вит развернул бешеную деятельность по всему миру. Его менеджеры собирают специалистов и создают филиалы нашей кухни по производству донорских органов из стволовых клеток, где только можно. Я уже не могу вспомнить, в какой стране мира их нет. Это своего рода интернет, паук, сеть, которая вылавливает из массы людей страдающих... Спрут!

- Понятно, понятно, - остановил я Жору.

Мне ведь не нужно рассказывать так подробно то, о чем я думаю каждый день. Жора это прекрасно знал, тем не менее, он произнес:

- Нет, ты уж послушай.

Я только пожал плечами: давай.

- Итак, первое - это производство органов. Миллионы людей в мире нуждаются...

- Да.

- Не перебивай меня. Вит, видимо, вынюхал какую-то жилу...

- Жор, - сказал я, - поменяй Вита. На Зяму, на Мишу, на Йосю, на Матфея или даже на Карла Маркса.

- Без него мы пропадем. Его деньги позволяют нам...

- Наши.

- Наши-то наши, но ты же не знаешь ни одной банковской операции. И не хочешь знать.

- Ты здесь не лучше меня.

- Не лучше, - согласился Жора, - поэтому и держу Вита рядышком, а если удается, то и на коротком поводке.

- Так уж и на коротком.

- Если удается. Ты же знаешь, что все это не просто. К тому же и Зяма, и Йося, как только разберутся в нашем деле, тотчас выскользнут из рук.

- Слушай, возьми Яна!!! Как я мог забыть? Возьми Яна! Он жадный, он...

- Яна Гуса?..

- Табачника! Этот не подведет.

- Смеешься?.. Этого гармониста? Ладно. Все это не так уж и плохо, пусть Вит живет. Он создает нам условия для работы, а большего нам и не надо, верно?

Это было так же верно, как и то, что солнце встает на востоке. Империя Вита росла и ширилась, и мы в ней не чувствовали себя изгоями.

- Ладно, согласился я, - ноу-хау клонирования органов есть только у нас и никто обойти нас не сможет.

- Да, идея с индукцией в стволовых клетках необходимых свойств посредством биополя с заданными характеристиками пока не раскушена. Люди работают вслепую на наших генераторах биополей. Отними у них генератор, и они как слепые котята будут беспомощно тыкаться мордочками во все стороны.

- Нас не обойдут, - повторил я, - на это пока не хватит ни у кого мозгов.

- Не знаю, теперь не знаю. Не уверен. По всему миру гуляют наши технологии. И мы не можем держать их в узде. Люди ведь умны везде. А когда ума недостает, за работу принимается интуиция.

- Так и пусть, - сказал я, - и слава Богу. Чем шире у нас будет география, тем...

- Да, - согласился Жора, - теперь вот еще что...

И стал рассказывать, что у нас теперь тысячи заказов от богатых людей, жаждущих омолодиться или продлить свою жизнь хоть на день. На час! Все это у нас уже было. Дежавю...

- Денег у них немеряно, они готовы отдать миллионы...

- В чем проблема?

- Вит хитрит, я чувствую, что он хитрит.

Я откровенно рассмеялся.

- Я же сказал: купи Йосю.

- Это смешно, но за мною уже гоняются сотни людей и требуют...

- Здесь мы тоже недосягаемы и неуязвимы. Никто не может так манипулировать генами, как это делаем мы.

- Никто, - согласился Жора, - но эта денежная трясина затягивает, а без нее мы тоже не обойдемся. Кстати япошки предлагают нам свои нанотехнологии с наносомками. Деньги бешеные, но их наносомы стоят того.

- Ты согласился?

- Надо посоветоваться.

Мы помолчали.

- Да, и вот ещё что...

Жора выбрался из кресла и, подойдя ко мне, заглянул в глаза.

- Что с Тинкой? Ты её...

- Да я же только-только вернулся из...

- Не нашёл?

- Жор, перестань донимать. Ты опять со своей «халвой»! От того, что ты будешь то и дело зудеть...

- Я не зужу. Я...

- Ты же сам сказал, что она где-то здесь, в Оклахоме или в Луизиане... Ты же видел её на Ниагаре, помнишь, - радуга, Тина вся в бисере водной пыли, помнишь?...

- Я уже не шучу. Без Тинки мы пропадём просто пропадом, понимаешь?

Я не понимал, при чём тут я! Я не понимал, почему Жора ни разу не назвал Тину Тиной или Тишкой, или просто - Ти? Тинка... Тинка... Что за расхлябанность?! Зачем это пренебрежительное, если не уничижительное его «Тинка»? На что он давит этой «Тинкой»? И так всё ясно, что...

- И вообще, - напыжился я, - бери сам и ищи! Свою Тинку!..

Вдруг позвонил Вит:

- Послушай, ста-а-рик...

- Как я рад слышать тебя!- воскликнул я по привычке.

- Не-е-ппправда, - сказал Вит, - но ты мне ну-ужен, как воздух.

- Что ясно-то? - спрашивает Лена.

- Что, что?... Всё!..

 

Глава 2

За все эти годы нашего с Жорой сотрудничества (а это более десяти лет зрелой жизни) мы ни разу, пожалуй, серьезно не обсуждали самую главную для воплощения нашего грандиозного проекта тему - финансирование разработок.

Ясно, как день, что, если бы мы сидели на безденежье, наши идеи были бы всего лишь седьмым киселем на воде. Мир сейчас таков, что ты, сколько бы палат ума в себе не насчитывал, и будь даже семи пядей во лбу, без достойных денег не в состоянии реализовать ничего стоящего. Нищета бессердечна. Это яма для ума. Она убивает в тебе всякое творческое начало. Так вот, мы доверились во всем Виту, его исключительным способностям торгаша и менялы, для которого не существовало никаких барьеров в формировании и насыщении денежных потоков, создающих условия для процветания нашего, так сказать, научного бизнеса. Ходили слухи, что мы уже причастны к торговле оружием и наркотиками, Виту удавалось успешно совершить несколько сделок по продаже энергоресурсов, где-то мы были пайщиками по добыче золота и алмазов и держали контрольный пакет акций даже по производству компьютеров. У нас была своя футбольная команда в Англии («Челси» что ли?), а где-то в Штатах - хоккейная. Мы, оказалось, торгуем людьми и поставляем проституток, и что-то там еще, о чем я иногда слышал лишь краем уха, и наверняка еще многое, о чем я не мог даже догадываться. А вот эта история - потрясающа! Рассказать?

- Я только вставлю новую кассету, - говорит Лена.

- Стволовые клетки, - сказал я, наблюдая за тем, как ловко работают ее пальчики, меняя в диктофоне кассету, - за ними будущее...

- Готово.

- Тебе известно, что сегодня на исследование стволовых клеток США тратит денег больше, чем на космическую программу?

- Все хотят долго жить.

- Так вот эта история с «Мэрэлин Линч»... Двое, парень и девушка, американцы, позвонили поздно вечером... Они извинились и представились наследниками этой компании, владеющей, как потом мы узнали, 80 процентами страхового бизнеса мира... Триллионы долларов!

- Триллионы!..

- Наш любимый дед, - сказали они, - основатель компании, ему за девяносто...

- И вы не убоялись? - спрашивает Лена.

- Мы взялись. У него была болезнь Альцгеймера...

- Меня, в самом деле, трясет! Ну и?..

- Наш «Боинг», - сказали они, - стоит на парах. И для дедушки там нашлось местечко.

- Странно было бы...

- Да, было странно... Остальное пространство в «Боинге», - сказали они, - мы заполнили долларами...

- Я бы ни за что не взялась...

- Мы рискнули. Сегодня деду девяносто пять. Он выигрывает в теннис у сорокалетних. Вот история!.. Как и наш монарх, помнишь?

- И у вас не было никаких проблем?

- Трудно было выгрузить мешки с деньгами...

 

Глава 3

Я понимаю, что кто-нибудь из тех, кто более предприимчивый, у кого воображение поразмашистей, покруче нрав и покрепче хватка, имея в своем распоряжении такой арсенал средств и способов избирательно влиять на сильных мира сего, мог бы поставить на конвейер все наши наработки и посмеяться над нашей неспособностью в два счета завоевать полмира, если не мир, подчинить себе планету и держать ее в страхе и покорности. Мог бы? Запросто! И посмеяться, и завоевать. Но не эту цель мы преследуем. У нас идеалы иные. Да, у нас были мирные планы. Не хватало, чтобы мы еще и каким-то образом споспешествовали глобалистам и террористам. Это было бы крайне нежелательно, жутко до неприязни и отвратительно, да, это бы противоречило нашим научным и духовным устремлениям. Мы, конечно, завоюем весь мир, но как?! Это будет прекрасное бархатное, но и победительное шествие по планете справедливости и добра...

Я был уверен: наше предприятие - вне времени.

Жора как-то обмолвился, что теперь мы соперничаем с самим Биллом Гейтсом и, может быть, даже с самым богатым человеком планеты. Речь идет о Хоссанале Болкиахе Муиззаддине Ваддаулахе. Или о ком-то там еще - Слиме, Баффете?...

- Сможешь повторить все эти слова? - спросил я.

Жора самодовольно ухмыльнулся.

- Легко, - сказал он, и чтобы я не задавал лишних вопросов, добавил, - Хоссан или, если хочешь, - просто Хосе - султан Брунея, манюсенького царства на острове Калимантан. Это Борнео. И если хочешь...

- Стоп, - перебил я его, - как ты смог все это запомнить?

- Я как-то был у него в гостях, в Лондоне. У него там шикарный дом. Я и запомнил: Хосе он и есть Хосе!

- При чём тут его дом?

- При том!

Для Жоры всегда самым трудным делом было запомнить день недели, число или год, в котором он жил, дату собственного рождения, имена всех своих женщин. Даже страну, что приютила его на какое-то время, он называл не иначе как, «где разруха и грязь».

- ... и если хочешь знать - он мой лучший друг и товарищ. А все эти твои Абрамовичи, Гусинские, Березовские и Еленины, и всякие прочие «ские» и «чи» и в подметки нам не годятся. Не говоря уж о разных там «чуках» и «геках» нашего, домашнего разлива.

Во всяком случае, как бы там ни было, мы уже обладали достаточным капиталом, чтобы позволить себе купить пару островов и какую-то маленькую планету. (До сих пор не понимаю, у кого можно покупать планеты, как спички?). И все это, конечно, благодаря Виту. Эти евреи, начиная с Давида и Соломона и заканчивая дедушкой Марксом и нашим старшим экономистом Цилей Иосифовной, знают толк в финансовых операциях.

Мы не переставали восхищаться Витом. Он и в самом деле был великолепен! Со своими, всегда выпадающими из орбит серо-желтыми рачьми глазами и вечным «Послушай, ста-а-рик!..».

- Слушай, - говорит Лена, - а Тина ваша... кто она?..

- То есть, - не понял я, - как кто?..

- «А Марк Аврелий не еврей ли?».

- Ах, Марк... Ах, Тина...

Я рассмеялся.

- Не, - заключил я, - она у нас - нибирийка!

Лена перестала даже жевать.

- Инопланетянка, - уточнил я, - с Глории.

- С какой ещё Глории?!

- С той, что спрятана от нас Солнцем! Разве ты не знаешь?

Лена ждёт пояснений.

- Там, за Солнцем, на нашей орбите обитает невидимая нам планета. Точь-в-точь, как и наша Земля. Вот Тина и прилетела к нам, чтобы...

- Рест, ты бы написал о своей Тине роман! О Тине, о Глории, об инопланетянах... Я уверена - не хуже, чем Уэллс или Гарри Гаррисон... Или Брэдбери. Да тебе бы цены не было!

Я киваю: напишу-напишу!

И сам себе удивляюсь: с какой такой стати мне вдруг взбрело в голову сделать Тину инопланетянкой. И ещё эта Глория! Как-то вскользь я слышал об этой Глории краем уха, мол, де есть у нас побратим по ту сторону Солнца, которого никто никогда не видел, разве что её серповидный краешек... Как молодая Луна. Краем уха... По телеку... Или мне снилось, что слышал...

Но при чём тут Тина?

Пришло вдруг в голову.

Со мной такое теперь часто случается: вдруг вспыхнет яркой звёздочкой шальная мысль... И горит, и горит... Мгновения... Жжёт мозг... Затем так же в один миг исчезает. Как тать!.. Но в памяти остаётся выжженный след - Тина-Солнце-Глория-Небо-Свет-Свет...

Надо же!..

- Ну, хорошо, хорошо, - говорит Лена, - чем бы дитя ни тешилось.

И ведь что важно: я - верю! Я один верю! Ни Жора, ни Юра, ни Юля, ни Аня... Ни вот даже Лена... Никто не верит в то, что Тина в действительности и на самом деле... Никто!..

Не понимаю, зачем Жора так настойчиво носится со своим «Найди её!»?

Я принимаю его иронию... Я терпелив, как слон. До поры до времени...

«Найди её!».

Как я тебе её найду, если сама Тина меня останавливает:

Не ищи меня...

Там, где тысячи тщатся забыться молитвой под солнцем палящим.

Не ищи меня

Ни в тягучем как патока прошлом, ни в злом настоящем

Не ищи меня

Там, где ты не терял, и поэтому слово ‟сезам» незнакомо

На границе миров и в тени шелковицы у дома.

Я из тех,

Кто приходит незваной и как темень исчезнет под утро,

Кто отнимет дыханье легко и отдаст если нужно,

Я из тех,

Кто одними зрачками такую творит камасутру,

Что заходится сердце и ритм вспоминает натужно.

Не ищи меня...

«Не ищи меня...» - как заклинание!

Но я уже закусил удила.

 

Глава 4

Итак, Юра! Теперь Юра! Теперь все мысли были о нем. Аня и Юра, и я, и Жора... Это уже немало! И Вит - наш, так сказать, финансовый базис, основа и опора... И Жора, да, Жора! Жора - это голова, всему голова. Без Жоры мы бы... Об этом не стоит даже упоминать. Итак, Аня, Жора, я, Вит...

- И Юля?..

- Юля... Юля - это... О ней отдельный разговор. Чего только стоит одна ее фраза: «Господи, как крайне мало у нас креатива!..». Эта фраза заставила нас многое пересмотреть, а потом и переделать.

- А как же Тина? - спрашивает Лена, - вы её уже...

- С этой Тиной - просто беда!

- Что так?

- А вот на, послушай...

Мне не надо ничего вспоминать, я читаю:

...если я - твой крест, если я - беда,

отчего же ты дышишь мной тогда?

если я тебе так мешаю жить,

отчего же ты просто не сбежишь?

если я тебе - заговор от чар,

отчего унять ты не можешь жар?

отчего стоять за твоей спиной

доверяешь ты только мне одной?

отчего себе самому взамен

выбираешь плен у моих колен?

отчего вопрос и ответ тогда?

оттого что мы - это навсегда.

- Н-да, - говорит Лена.

- Это и в самом деле, - говорю я, - плен... Плен, понимаешь?.. То «не ищи меня», то «плен у колен», понимаешь?

- Крест! - говорит Лена.

- Вот такая беда, - уточняю я, - как крест! Получается... Понимаешь?..

Какой-то неземной сгусток энергии. Целый космический эгрегор!

- Эгрегор?!

Хорошо бы выведать у Тины, кто её соплеменники по этому эгрегору. Тридцать шесть городов?..

- Ага, эгрегор. Ты, кстати, не знаешь, где эти города? Может, они...

- Загляни в «Книгу гигантов», - советует Лена, - вполне может быть, там...

Легко сказать - «Загляни!».

Мы многое пересмотрели, переделали... И казалось, что пришли к единому знаменателю. Расслабились... Мы поверили в то, что...

А вскоре Юля подлила масла в огонь:

- Есть множество способов развеселить людей, но я не знаю ни одного, чтобы сделать человека счастливым.

Она нас потрясла! А ради чего мы тут все тратим себя?! Неистово! Без остатка! Мы были посрамлены, унижены, просто убиты!..

Дошло до того, что Жора как-то в запале вдребезги разнес хрустальную модель нашей Пирамиды. Да! Бац!.. Вдребезги!.. Да что Жора, я и сам понимал, что то, о чем так просто и точно сказала Юля, перевернуло с головы на ноги наше представление о совершенстве. Ее «Геометрия совершенства» была так прозрачна, ясна и безупречна, что мы не решались смотреть друг другу в глаза: надо же! Как мы могли этого не видеть?! Это случилось неделю спустя, а пока я размышлял, почему в нашем деле Юра стал такой важной персоной. Он, правда, был еще далеко, но интуиция мне подсказывала, что и без него наши дела не сдвинуться с места. Тот опыт работы, считал я, по обнаружению признаков жизни у клеток и тканей, живущих in vitro, который был им накоплен еще там, в подвальном помещении бани, без всяких сомнений нам очень бы пригодился. Я не знал в своем окружении никого, кто бы мог так точно и емко сформулировать степень активности или угнетения жизненных функций любого органа. А что может быть для нас важнее? Опыт - это опыт, это время и целенаправленая работа, если хочешь, - усердный труд по усвоению специальных знаний. Такую работу невозможно выполнить быстро, так сказать, с кондачка, с наскока, а для того, чтобы обучить этой профессии, научить распознавать грань между жизнью и смертью требуются не только годы и годы, но и непосильный труд. Нельзя научить чувствовать, интуитивно выведывать тайну живого. Интуиция либо есть, либо ее нет, как нет чувства юмора или музыкального слуха.

У Юры есть и чувство юмора и абсолютный музыкальный слух, но у него есть и то, что редко обнаруживает в себе человек даже при желании найти и развить это качество - чутье живого. Это чутье Юра всегда готов подтвердить современной техникой и показать это всем: вот, видите! Мы всегда смотрели и поражались: надо же! Да ты просто волшебник! Мы признавали: да ты экстрасенс! Юре нравилось это модное словцо, и он не противился, когда его причисляли к племени продвинутых и посвященных. Мы приставали к нему: расскажи! Как это у тебя получается? Разве об этом расскажешь?

С тех пор прошло немало времени, и я не был уверен, сохранил ли он свои качества и совершенствовал ли их на протяжении всех этих лет. Не знаю. Это тяжкий труд! Жизнь нас так раскрутила и раскидала, что нельзя было сказать определенно, остался ли ты по своей сути тем, кем тебя все знали. Я убеждал себя, что, видимо, с течением времени человек не может сильно измениться. От себя трудно уйти далеко. Даже если ставишь перед собой волевую задачу и пытаешься стать другим, привычка быть таким, каким ты есть, всегда берет верх над твоими потугами. К тому же - зачем? Зачем насиловать свою природу? Есть ли в этом смысл и необходимость? Переучивать левшу писать правой - все равно что пытаться заставить кукарекать кукушку. Ко всему, у меня было интуитивное чувство (как с Аней), что с Юрой мы гораздо быстрее построим нашу Пирамиду. Мне вдруг вспомнилось уверенное Юрино «Вижу, не слепой», которым он всегда завершал любой наш разговор или спор. Я представил себе, что вот мы, я, Аня и Юра снова вместе, что с нами теперь и Жора, и Юля, и Вит... Это уже команда! Стаса бы еще! И Элю. А чего только стоит Тамара с ее даром жить в унисон с биоритмом Вселенной! Жаль, что и Ушкова нет с нами. Без него мы... Вот и Лесик сбежал в свою Германию. А где Шут?..

- Ты забыл Тину, - говорит Лена.

Если бы я мог!.. Я просто не мог произносить её имя всуе! Это - да! Но забыть!.. Я могу забыть, что есть день и есть ночь, чем я завтракал и когда начинается осень... Я могу забыть даже... Аню и наш Париж... Юлю, Свету, Ию, Наталий... Даже Лю! Даже Лю я могу забыть...

- Да-да, - говорю я, - забыл... Знаешь - совсем забыл!

Я могу забыть имя своё!

«...заговор от чар...».

Но не Тину!

- А с её эгрегором ты разобрался? - спрашивает Лена.

Я же не гигант! Из той «Книги гигантов»! Я... Знаешь... Одним словом...

- Конечно, - говорю я, - запросто!.. Они... Как бы это тебе сказать!...

 

Глава 5

Жору не нужно было убеждать в том, что Юра должен взять на себя роль эксперта по качеству жизни, и это значительно увеличит наши шансы на получение желаемых результатов.

Не знаю, зачем я ему рассказывал подробности из Юриной жизни, которые Жора и сам хорошо знал, но я не мог себя остановить.

- Зачем ты мне это говоришь?

- Он всегда держался особняком.

Воспоминания навалились на меня с непреодолимой силой, и мне нужно было разлить это сладкое вино в наши бокалы.

- На наших мальчишниках Юрка...

- Хочешь выпить? - спросил Жора.

Этим проблему, я думаю, не решить.

- Как ты собираешься его искать?.. Мы снова потеряем месяцы, годы... Ведь вполне возможно, что он где-нибудь выращивает капусту или разводит кроликов. Или стал пчеловодом.

У меня не было ответов на вопросы, которыми засыпал меня Жора, проявляя явное недовольство новой проблемой - поисками Юры. Жора был сторонник методов «научного тычка» - начинай работать, и у тебя все получится. Он, как всегда, был прав. И я уверен, что мы бы нашли возможность подменить Юру Джоном и Джульеттой, и дело было бы сделано. Хотя был и риск зря потерять время. К тому же, я уже не мог отказать себе в удовольствии найти Юрку. Я уже вбил себе в голову: без Юрки - ни шагу. (Как и без Ани! Тину я вообще не трогал). Жора должен признать мою настырность и напористость. И никакие логические и рационалистические измышления не могли меня остановить. Жора должен был это хорошенько усвоить.

- Ты прешь как паровоз, - высказался он по этому поводу.

Я улыбнулся:

- Как танк.

Это был Жорин приговор - вперед!

Прошло еще не меньше, чем полгода, да, был уже, кажется апрель, когда мы приняли окончательное решение: без Юрки - ни шагу. Мы же просто остановились в своих делах! Без Ани, без Юры...

Без Тины...

- Ты же её не трогал! - говорит Лена.

- Ни пальчиком!

- Она у вас как... Человек-невидимка. Герберт Уэллс просто отдыхает.

- И не говори!..

Я и в самом деле готов был забыть своё имя.

Чтобы помнить её!

 

Глава 6

О Юре я думал...

Он всегда держался особняком, не любил шумных компаний, но если уж случалось ему бывать среди шума и гама какого-нибудь веселого праздника, вдруг ни с того, ни с сего возникал мальчишник или приезжал какой-нибудь важный гость, он завоевывал внимание окружающих без всяких натуг и усилий, спокойно и тихо, своим безучастным и скучным видом, сопровождающимся длительным молчанием, и когда его постная физиономия вызывала в конце концов естественное недоумение, и у всех ребром вставал вопрос: «А ты кто такой?», он, дождавшись тишины, тихим голосом, почти шепотом, так чтобы все прислушивались, произносил одно-единственное слово, фразу или молниеносный спич, которые тот же час признавались гениальными.

- Браво, браво!..

И все единодушно соглашались, что это «Браво!» он заслуживал по достоинству. Он говорил мягко, ясно, четко и лаконично, слова выбирал точные, часто украшая их старомодными витиеватостями и так, что всем бросалась в глаза его начитанность и знание предмета спора в самых разных областях знания. Он не старался победить в споре и, казалось, проигрывая, многозначительно умолкал, загадочно улыбаясь. Складывалось впечатление, что победивший всегда чувствовал себя побежденным и даже униженным, хотя об унижении и речи быть не могло. Оставалась сладкая недосказанность, которая заставляла окружающих принимать его сторону.

- Нельзя быть настолько зависимым от людей, - как-то упрекнул меня Жора, - нет незаменимых. Ты уцепился теперь за Юрку.

- Ты же знаешь его, - сказал я, - он нам нужен как воздух!

- Не уверен, не знаю. Возьми нашего рыжего немца, Курта или Ганса, как там его? Он не хуже твоего Юрки...

Я соглашался, но менять свое решение не собирался. Где его искать? Как? Не так-то просто было выйти на его след. Время слизало своим безжалостным языком память о прошлом. В моей электронной записной книжке, где я постоянно обновлял необходимые сведения и куда тщательно перенес самые необходимые адреса и телефоны, никакой информации о Юре, как, впрочем, и о многих других, не оказалось. Пересматриваешь время от времени свои записи и визитки, оставляешь, как тебе кажется, самое необходимое, остальное стираешь, выбрасываешь в урну, словом избавляешься от прошлого как от мусора - на помойку. Единственный телефон, который оказался в случайно сохранившейся записной книжечке в зеленой коленкоровой обложке с засаленными страницам, который я когда-то знал наизусть, я даже не стал набирать. Ясно было и без звонка, что о Юре там теперь ничего не знали. Я забыл даже код города, в котором мы жили: то ли 0562, то ли 0265. Ноль - это точно. И набор цифр такой же - 2, 5, 6. Но их последовательность - убей, не помню.

Ни визитки, ни фотки, ни емейла, ни скайпа, ни Тининого телефона у меня никогда не было. И в помине!..

И вообще - при чем тут Тина?!

 

Глава 7

Юра был оригинален во всем. Он не мог себе позволить шиковать, но даже в тех стесненных обстоятельствах старался не ударить в грязь лицом, держался моды в одежде и модных течений в образе жизни, в диетах... Он мог выбросить всю получку на ветер, лишь бы утвердиться во мнении какого-нибудь сноба, что деньги - вода, мусор, мог страстно влюбиться в буфетчицу или кондуктора трамвая или бегать за какой-нибудь студенткой, усыпая следы ее зимних сапожек кроваво-красными розами, или спросить в лоб, без всяких там предисловий: «А сегодня ты с кем спишь?». Тем не менее все считали его аристократом в каком-то колене, хотя он и был сыном провинциального интеллигента, то ли счетовода, то ли учителя.

Он не всегда ел вдоволь, обходясь за обедом столовскими оладьями с каким-то подозрительно зеленым мандариновым повидлом и теплым сереньким чаем, часто жил впроголодь, просто, что называется, голодал. Но марку советского аристократа старался держать: раз уж назвался груздем... Однажды он объявил для себя голодовку. Лечебное голодание вошло тогда в моду, и он испытывал его действие на себе. Это было не трудно - никаких дополнительных материальных затрат, даже наоборот. Он ходил зеленый и, когда Ушков разворачивал бутерброд с домашней котлетой, Юра выскакивал на улицу. Но он победил себя, две недели не ел, затем дня три-четыре восстанавливал силы соками, по какой-то принятой схеме, говорил, что теперь он просто летает, дух так и прет из него и голова светлеет, но через месяц выглядел как и прежде, серым, озабоченным, злым. Дух снова оставил его...

Как-то Юра приехал на серой «Волге», старой-престарой, но сверкающей, как новая копейка, свежеперекрашенной с вымытыми до хрустального блеска стеклами и фарами. Он сам сиял и светился, а притемненные зеленоватыми переливами морской воды стекла его очков, живо волнующиеся в массивной дорогой роговой оправе, жили тоже своей особенной возвышенной жизнью. Они казались радостными смеющимися и счастливыми глазами большого ребенка, получившего наконец в свое распоряжение долгожданную игрушку.

- Моя «Антилопа», - многозначительно и гордо заявил он.

Он катал нас по очереди вокруг бани... Он не вылезал из нее часами.

Он всегда восседал за электронным микроскопом, как за штурвалом космического корабля, и рассматривал серо-зеленоватые картинки внутриклеточных структур, а мы все стояли вокруг него, сгрудившись тесной толпой и спрашивали: «А это что, а вот это?..». Здесь он был королем, стул был его троном, а мы, как и принято, были свитой, его окружением, окружением короля. Приходили теле- и фотокорреспонденты, расспрашивали его о внутриклеточной жизни гепатоцитов и миокардиоцитов, о роли рибосом и митохондрий, и внутриклеточного плазматического шероховатого ретикулума и, конечно же, о роли межклеточных контактов в условиях действия стрессорных и токсических факторов внешней среды... Он охотно рассказывал, и они просили повторить некоторые слова по слогам, поскольку слышали их впервые, и он диктовал по слогам:

- Эн-до-плаз-ма-ти-чес-кий-гра-ну-ли-ро-ван-ный-ре-ти-ку-люм...

И тут же давал перевод:

- Внутриклеточная сеть мембран, усеянная рибосомами...

- Чем усеянная?

- Ри-бо-со-ма-ми. Станциями синтеза белка.

(Тина никогда бы не вымолвила этих слов!)

На все на это невозможно было смотреть без улыбки и восхищения.

Его огромная фотография во всю стену («Ученый за работой») вскоре висела в фойе морфологического корпуса медицинского института между белыми глиняными статуями Давида и Венеры Милосской, и каждый входящий мог представить всю величественность и важность кропотливой научной работы, а студенты первых курсов, глядя на Юру, тайно мечтали поскорее усесться за микроскоп, на этот трон познания тайн жизни. Это было очень убедительно. Юра любил светлые одежды, часто чистоплюйствовал в дешевых белых брюках и, боясь их испачкать, почти никогда не садился, и если уж невозможно было не сидеть, покрывал стул куском белого ватмана, который у него всегда был наготове, и аккуратно сложенным хранился в непременной папке. Да, Юра был чистюлей и умницей, во всяком случае, от него исходил свет, и таким он мне запомнился.

Он был помешан на всем экстравагантном, любил изысканность, ум и тонкий юмор. Он никогда не смеялся, когда слышал плоские солдафонские анекдоты и не прислушивался к сплетням парикмахерш и кондукторов, любил точные науки и все красивое. Он был просто помешан на здоровом образе жизни и, как-то признался, что ради этого поступил в медицинский. Чтобы найти эликсир вечной молодости и разгадать тайну жизни. Оказалось, сетовал он потом, что для этого нужно хорошо изучить смерть. Электронный микроскоп, он считал, поможет заглянуть ему под ее покрывало, и овладеть самыми тонкими механизмами для овладения тайной жизни. Долгожительство стало его идеей фикс. Ему никогда не хотелось умирать. Он сожалел, что Уотсон и Крик, а не он открыли миру нить жизни. Они обокрали его в получении Нобелевской премии, и он тогда был готов открыть миру что-то еще, еще более грандиозное, чем ДНК, например, эликсир бессмертия, хотя понимал, что до него на протяжении тысяч лет это пытались делать и не такие умы. Тем не менее, он оставлял за собой право удивить человечество своим пребыванием в нем: ведь зачем-то он пришел в этот мир! А уж если родился - живи! Но не каким-то там овощем или осликом, лисой или дубом... Человеком! Чтобы не хрюкать у какого-нибудь корыта, не ныть выпью по ночам, не блеять козлом или бараном, чтобы проорать на весь мир: «Эврика!». Философ по складу ума и чистой воды идеалист, он всегда искал практического применения своих идей. И прежде всего для удовлетворения своих собственных нужд. Эгоист? Чистейшей воды! Ленин бы сказал: «воинствующий эгоцентрик!». Но и чувственный альтруист, готовый на беспощадные жертвы ради друзей и близких, ради торжества справедливости и добра. Однажды я поймал его на том, что он, стоя по щиколотки в воде, спасал муравья, мечущегося по обрывку газеты, плывущем в дождевой воде.

- Юра, - спросил я, - ты жертвуешь своими новыми ботинками ради какой-то жалкой букашки?

Он пристально посмотрел на меня сквозь свои драгоценные очки, затем перевел взгляд на спасенного муравья, бегающего уже по его ладони и, сдув его куда-то в траву, произнес:

- Понимаешь, легче всего подать руку помощи страждущему человеку. Это часто остается замеченным. А кто подаст ее муравью? Никто! Потому что никто в этом акте не находит должного величия - побыть несколько мгновений, хоть один только миг, побыть Богом. Ведь для этого муравья я - Бог! Или я не прав?

Я не нашелся, что ответить и молчал.

И еще Юра был неистовый и неистощимый борец за мир во всем мире. К миру он относился с почтением, он считал, что только дураки не могут договориться, что причина всех военных конфликтов - это скудоумие правителей, их комплексы и упрямство, недалекость и недостаток элементарных знаний о природе вещей.

Он всегда был максималистом и жил по закону: «Все или ничего!».

Воровать, говорил он, так миллион, а спать, так с королевой.

Он знал историю жизни всех долгожителей, начиная от библейских персонажей и заканчивая бабой Грушей из Хацапетовки. Честолюбец? Конечно! Все мы страдали этим пороком. Врач по призванию, он легко разбирался в болезнях и знал все средства и способы их лечения, но я не помню, чтобы он кого-нибудь вылечил. Он изучал больного только как материал для получения дополнительных знаний о жизни и смерти. Я и по сей день не встречал никого, кто бы так глубоко погружал себя в смерть. Ему нужно было знать, как и отчего умирают атомы и молекулы. Где та видимая и невидимая грань, что отделяет живое от мертвого?

«Диагноз» стало его любимым словом. И все доступные ему достижения науки и техники он поставил на службу своей любознательности и своему любопытству. Для него важно было только одно: его диагноз должен быть точен! Он никогда не был мстителен или злопамятен, но помнил абсолютно все, что заставляло его краснеть или злиться.

 

Глава 8

Мысль о Юре теперь сидела не только в моем мозгу, но в каждой клеточке и, видимо, поэтому, как только Жора произнес эту фразу про очередное убийство какого-то нефтяного царька в Эмиратах без следов насилия, меня словно жаром обдало: Юрка!

Это же его работа! Надо признать, что интуиция меня никогда еще не подводила. Юра и это бесследное тихое интеллектуальное убийство! Тут и думать нечего! В голову тотчас пришли десятки воспоминаний - Юрины восхищения всякими способами дистанционного управления здоровьем человека. Он досконально изучал механизмы воздействия на психику, возможность подчинения небольших групп людей и целых народов. Зомби - это было его любимое словцо. «Ты сегодня, как зомби», «Эй ты, зомбированный»... Юрка, Юрка! У меня не было ни йоты сомнения. Как только эта мысль пришла мне в голову, я тут же объявил Жоре:

- Я завтра вылетаю.

- В Эмираты?

Я не удивился Жориной догадке. Я был просто счастлив.

- Знаешь, - сказал он, - я тоже подумал о нем. Все твои рассказы о его увлечениях и пристрастиях определенно позволяют предположить, что он к этим убийствам имеет непосредственное отношение. Во всяком случае, здесь можно говорить о почерке человека, по твоим рассказам похожего на Юрку. Да я и сам хорошо помню его страсть шкодить, не оставляя следов.

Чтобы поддержать Жору и услышать еще несколько доводов в пользу своих предположений, я возразил:

- Ни малейшего сходства.

На что Жора тотчас среагировал:

- Такие, как твой Юрик интересны тем, что у них размыты границы морали. По своему усмотрению они спокойно передвигают полосатые столбики, находя для себя тысячу объяснений, и всегда оправдывают любой свой поступок, если чувствуют какие-то нравственные неудобства. Они легко склоняют чашу весов на свою сторону и без зазрения совести распоряжаются жизнями других при достижении собственных целей.

- Ты так думаешь?

Мне было интересно его мнение.

- Да. Вполне возможно, что твой Юрка сейчас как раз тем и занят, что занимается отстрелом всяких там царьков и нуворишей, которые служат мишенями для его интеллектуального оружия. Таких сейчас пруд пруди, это прекрасный испытательный полигон.

Жора сделал паузу и добавил:

- Если, конечно, он не выращивает капусту где-нибудь на маленьком приусадебном участке или не разводит кроликов...

- Он - не такой.

Чтобы расшевелить Жору и подробнее разузнать его мысли о возможной причастности Юры к веренице этих загадочных убийств, я пытался противоречить, ставил под сомнение его аргументы и догадки, спорил:

- Да он муху не обидит. Помню...

- Не знаю.

У Жоры было свое представление о таких, как Юра тихонях, да и я давно знал, что в каждом тихом болоте есть свой черт. Тем не менее, я то и дело раззадоривал Жору, подливая масла в огонь.

- Он всегда был противником проведения экспериментов на животных. Мы как-то работали с амебами, изучали репаративные способности их клеточной поверхности, разрушали механическим воздействием - кавитацией - и смотрели, как они, полумертвые, латают дыры...

- Он возмущался?

- Какой там! Он назвал нас дикарями, варварами и живодерами.

- Так и есть.

- Да, но...

- Разве не так? До сих пор не понимаю, - сказал в конце концов Жора, - зачем он нам нужен? Можно попытаться разыскать его через Интерпол. У меня есть там концы и ребята помогут.

Это предложение поиска с помощью Интерпола на самом деле было признанием того факта, что Юра нам небезынтересен, и Жора согласен мне в этом помочь.

- Вряд ли он допустит взять след ищейкам Интерпола. Насколько я его знаю, он лучше признает себя проигравшим, чем станет рисковать даже ради большой выгоды. Риск для него - как сало для узбека.

Да, Юра, сколько я его помнил, никогда не впутывал себя в дела, связанные даже с маленьким риском. Я говорил сущую правду. Он лучше сто раз проглотит горький ком неудовлетворенного честолюбия, чем подставит себя под удар мученичества ради достижения даже самой высокой цели. Хотя... У меня, конечно, были на этот счет сомнения, но мне казалось, что я его знал хорошо.

- Как думаешь, - спросил я Юлю, - Юра смог бы...

- Я же его совсем не знаю.

Неделю или две я не предпринимал никаких попыток, связанных с поиском, ни разу в разговорах с Жорой не упомянул его имени, запретил себе думать о нем. Чтобы успокоить себя, мне нужно было переспать с мыслью о том, что если даже мы с Жорой не правы в своих догадках и нам не удастся найти Юру, у нас, тем не менее, все получится. Как бы там ни было рано или поздно мы своего добьемся. И как часто бывает, решение придет совсем неожиданно. Все решится само собой и наилучшим образом, думал я, даже если Юра будет для нас потерян. Да и других дел было невпроворот. Звонила Аня.

- Ты не звонишь.

- Ань...

- Наши планы меняются?

- Да, я улетаю, но ничего не меняется.

- Звони хоть...

Я обещал.

 

Глава 9

Приехал Вит и стал задавать свои дурацкие вопросы о каких-то жизненно важных денежных потоках. Я и ему обещал подумать. Мы по-прежнему торчком торчали в лаборатории, не все у нас ладилось, хотя, на первый взгляд, все всё делали правильно. Но теперь и Жора понимал, что без Ани и Юры нам не обойтись. Я знал, что так будет. Мы четко не формулировали причин этого понимания, но каждый из нас знал наверное, что только они сдвинут дело с мертвой точки. Она и на самом деле оказалась мертвой, точка, которую мы поставили в своем деле своим бессилием что-либо изменить. Абсолютная безысходность. Какие-то недочеты, недоработки, сволочные оплошности и ненавистные мелочи стопорили дело, которому мы безраздельно, да-да! посвящали жизни. Так бывает, когда вдруг дела идут вкривь и вкось (закон Мерфи), а против закона все бессильны. Как потом оказалось, недочеты и всякие там оплошности были здесь ни при чем. И вот однажды, когда очередная попытка обучить высоколобого Жана простейшей манипуляции переноса клеток из одной подложки на другую трагически, как жизнь Кеннеди, оборвалась, Жора не выдержал и стал орать на меня, да, орать, нещадно орать. Никто никогда не мог похвастать, что знал Жору орущим. Никто! Никогда! Жора орал так, будто ему серпом отрезали яйца. Ясно, что все, кто был в лаборатории, остолбенели. Я не знал, куда себя девать.

- Ты втравил меня в это гиблое дело!..

У меня волосы, что называется, встали дыбом.

- ...и ни хрена у нас не получится, если ты будешь такой размазней...

У меня, что называется, отвалилась нижняя челюсть...

- Ты мне Тинку нашёл? Я просил!

У меня, что называется, глаза выпали из орбит!..

Жора грохнул о кафель какую-то попавшуюся под руку реторту и как ошпаренный выскочил из лаборатории. Он не ночевал ни дома, ни в лаборатории, я обзвонил всех наших знакомых - его нигде не было. В тот день Жора открылся мне новой гранью. Я впервые видел его вышедшим из себя. Я его понимал: он не понимал, на что он тратил свою жизнь - на какие-то никому ненужные прожекты!.. Он! Жора! Но ради чего?! Жизнь лилась из него, как вода из лейки, и он не был ее господином. Это признание самому себе было нестерпимо. Но я был уверен в том, что и эти трудности мы победим. Я возражал:

- У меня есть целый мешок доказательств, что...

- Засунь свой мешок себе в задницу, - орал Жора.

Юля, глядя на Жору, была в восхищении! И это меня злило, но и смешило! Ага! Я не мог себе объяснить - почему смешило?

Ищи, милый, свою Тинку сам. Сам придумал её, сам и ищи!

Всякая попытка с моей стороны убедить его в том, что мы на верном пути, еще сильнее бесила его. На верном-то на верном, но как долго будет он длиться? Меня тоже не покидали сомнения.

- Разве не ты её придумал? - спрашивает Лена.

- Кого ещё я придумал?

- Тину...

- Да откуда мне знать, откуда она взялась!

- Но ты сам сказал...

- На мою голову!..

 

Глава 10

- Слышал, - сказал как-то Жора, - опять кого-то грохнули. Без единого следа насилия. Как тогда того турка в Багио. Без единого... Теперь в Эмиратах. Наверняка это дело рук твоего Юрки.

И тут он скривился, как от кислого.

- Какого турка? - спросил я.

- Никакого!..

Никакая логика не могла заставить меня поверить в такую нелепость: Юра - убийца! Это не укладывалось в голове. Этот хлипкий вегетарианец и тихоня, пай-мальчик, галантный ухажер и послушный ученик, вдруг - убийца! Могла ли с ним произойти такая трансформация? Вряд ли. Зачем же я себя мучаю? Подобные вопросы не давали покоя. Изысканное интеллектуальное убийство? Да, это бы Юре понравилось! Это бы ему подошло. И было бы впору и по плечу. Ему, тихоне, гурману и гуманисту. Он бы взахлеб рассказывал, как ему такое удалось. И я бы поверил его рассказу. Мне и самому было бы интересно разобраться в такой методе лишения жизни. Когда-то я зачитывался детективами с такими сюжетами. Жизнь и смерть неразлучны, как сиамские близнецы. Мы каждый день понемногу умираем и каждую долю времени теряем частичку жизни, приобретая частичку смерти. Что-то от нас отпадает, отшелушивается, отлепляется, отстает. Но что-то и пристает, прилепляется, как банный лист к заднице. Кто кого? Ясно, что мириадами умирают эритроциты, клетки кожи, желудка, кишечника и на смену им толпами спешат новые. И каждую из этих частичек-клеточек мы можем увидеть, пощупать, взять, так сказать, на зуб. Мы, ученые, не имеем права этого не знать, это наш хлеб, наша соль, если хочешь, смысл нашей жизни. Мы знаем законы жизни, изучили и наперечет знаем признаки смерти. Но ее, смерти, законы нам неподвластны. Мы можем лишь констатировать: пришла карга старая... У нас хорошо получается следить за ее поступью, за каждым ее шагом и в чем-то даже мешать ее уверенности в себе. Нам иногда удается ее отодвинуть. Но остановить - никогда. Никому (кроме Иисуса!) еще не удалось провозгласить: «Я тебя, старая, победил!», хотя каждый жаждет этой победы. Куда там! Мы перед нею, как моська перед слоном. В каком же месте нашего величественного «Я» таится эта смертельная закваска? С чего она начинается, где искать ее зародыш? Смешно сказать, но в наш просвещенный и продвинутый век никто, никто! этого не знает (кроме Иисуса!). Догадок тысячи, гипотез и теорий - тьма. Но ни одна из них не выдерживает проверки временем. Идут годы, налево и направо плодятся новые и новые доктора наук и академики, раздаются направо и налево Нобелевские премии в области медицины, химии и биологии. Она только ухмыляется нашим потугам. Какой позор, какое бесстыдство и какая вопиющая беспомощность перед смертью! Зачем тогда жить? А она, хитрющая, милая и ласковая, просто душка, живет себе поживает, без забот, без стыда и совести, перемалывая нас, как Молох, таинственно и нежно, без каких-либо заметных усилий, стелется по лицу планеты как утренний туман. Только и слышны ее жуткие напевы: то тот умер, то этот. «Печальная весть пришла из Парижа: скончалась Франсуаза Саган...». Какая потеря! Уходят и уходят. Лучшие из лучших. Страх, жуть и беспардонное безобразие. Понимание всего этого просто бесит. А что можем мы? Ни-че-го...

Так вот, разобраться в этом смертельном деле мне всегда было интересно. Интересно! Какую несусветную чушь я несу! Это стало делом моей жизни, если хочешь - мечтой. Мечтой, которую можно осуществить, вылепить, как воробышка из глины. Я понимал и сейчас понимаю, что в наших руках были вожжи жизни, и осталось совсем немного, чтобы ее кони понесли тебя в желанную вечность. Вот тут-то и нужны были Юра и Аня, Юля и Тамара, и Вит, и, конечно же, Жора со всеми своими недюжинными достоинствами испытателя природы и всеми своими спичами и свечами. Жора такой, какой есть. И никакой другой. Ну и все наши Джоны, Таи и Гвинет, Ахметы и Ии, Сань-Ли и Мохаммед-Али-ибн-Сины и Моники, весь наш коллектив, бригада, команда, если хочешь - семья.

- И Тина? - спрашивает Лена.

- Погоди с Тиной... Еще наплачешься.

- Я?! Я наплачусь?.. Я-то чем не пришлась ей по вкусу?

- Она не выбирает по вкусу. Она - всеядная...

- Змеюка!..

- Хочешь послушать? На этот счёт?

- Нет!

Да мы сроднились, слились воедино, образовали некий биоконгломерат, синцитий, этакую ноосферу, да, разумную каплю, концентрат интеллекта, кипящий слой ума и недюжинной творческой силы, кристалл творца. Мафия! И вот этот кристалл сиял и светился, рассеивая тьму труднодоступного и неизведанного и, казалось, мы проникли и погрузились по уши в тайну жизни, ухватили ее за павлиний хвост и... Что-то оказалось не так, не все складывалось, не клеилось, чего-то недоставало... И вот тут-то и понадобилась реторта, чтобы взорвать тишину неудовлетворенного недовольства.

- Чего еще не хватает этим твоим чертовым клеточкам?!

- Жор, - сказал я, - ты же...

- Да нет, - сказал он, - ты не волнуйся. Ты же знаешь, я - сильный.

Разве я в этом сомневался?

Не хватало (как потом и оказалось) Юры...

(И как потом оказалось - и Тины).

Клетки, с которыми мы работали, отказывали нам в самом простом - они не хотели так жить. Кто-то из нас им не нравился. Они умирали сотнями тысяч, целыми толпами, популяциями, молча, без нытья и ропота, ухмыляясь и с улыбкой на лице. Мы не понимали: в чем дело? Я тоже делал вид, что не понимал, но теперь-то я точно знал: только Юра вытащит нас из этой бездны непонимания.

- Надо Юрку искать, - сказал я.

- Пожалуй...

- Завтра же вылетаю.

Жора посмотрел на меня с недоумением.

- Ты что же сам будешь это делать?

- Я считаю, - сказал я, - что надежнее и быстрее, чем я, никто этого не сделает.

Жора подумал секунду и кивнул.

- Пожалуй...

Улыбнувшись, добавил:

- Там и Тинку найдешь...

- Да иди ты... Не каркай. А то как найду!.. Ты же знаешь: мысль материальна!

- Знаю, знаю: если соловью долго вдалбливать, что он петух, он - закукарекает.

Апрель, как сказано, был уже на исходе, приближалась Пасха. Тина становилась для нас притчей во языцех.

- Я - с тобой? - спросила Юля.

Я ничего не ответил, точно зная, что на поиски Юры отправлюсь один. Юлей я не мог рисковать.

 

Глава 11

Я в тысячный раз продумывал свой маршрут. С непреодолимой настойчивостью маньяка я бросился на поиски Юры. Как хорошая гончая взял я след, применяя всевозможные правила и приемы индукции и дедукции, прогнозирования и эмпатии... К тому времени у меня уже сложился план поиска Юры, и мне хотелось обсудить его с Жорой. Но в те дни, когда мы терпели поражение за поражением, приближаться к Жоре с разговорами о работе, о Юре было бесполезно. Хотя он вел себя так, словно ничего непредвиденного не произошло. Собственно говоря, ничего и не произошло, но каждый из нас понимал, что мы топчемся на месте, а время идет, драгоценное время, которого потом нам так будет недоставать. Вечность - это идея, маяк в плаванье по жизни, маяк, но и мираж. Мы, я в этом был твердо уверен, ее познаем и победим, но жизнь каждого из нас складывается из мгновений, которые не остановишь, как секундомер нажатием кнопки и не заставишь ждать сколько потребуется, как коня в узде. Тут наша воля бессильна. И что печальнее всего - чем больше ты об этом думаешь, тем хуже у тебя идут дела. Всякие недовольства собой убивают веру в успех, а пока ты недоволен собой, жизнь уходит.

В сотый раз задавал себе я один и тот же вопрос: где искать этого Юру? Я был недоволен тем, что не находил ответа, а тыкаться вслепую уже не мог себе позволить. Я понимал, что на поиски могут уйти годы, а трата впустую даже одного дня, даже часа! была для меня, для всех нас удручающим свидетельством непреодолимого препятствия на пути к великой и долгожданной цели. Иногда меня убивала гордыня: я - нобелевский лауреат! занимаюсь тем, что вынужден как последняя ищейка вынюхивать и искать следы какого-то средней руки микроскописта и электронщика, который сегодня, вполне может быть, прекрасно зарабатывает себе на жизнь торговлей рыбы, продажей подержанных авто, а то и подделкой икон. А что если он играет в каком-нибудь кабаке на своей драной скрипке?! Он всегда славился своим филигранным ремеслом. Ему не было равных в выдумках на всякое лубочное искусство. Он мог стать даже ювелиром. Или заняться изготовлением дамских шляпок. Но он никогда бы не стал пекарем самого высокого разряда. Или слесарем, токарем, машинистом. Масоном - да, но не каменщиком. Он не мог бы организовать новую партию. Религию - да. Вот какими рассуждениями были пересыпаны мои мысли, вот каким дерьмом была забита моя голова. От этого нельзя было отмахнуться. Но у меня не было и никаких надежд на успех, если бы мы попытались без Юры тупо долбить вилкой броню наших неудач. Никакой таран, теперь-то я это знал, никакие залпы никаких артиллерий не способны были проломить и разнести в щепки врата ада нашего бессилия и убогих потуг. Оставалось одно - искать. Значит, снова терять! Значит, жить опять в злости и, что невыносимее всего, - непременно стареть. Стареешь ведь с каждой новой минутой. Значит, умирать? Не давая вечности ничего взамен. Вот что страшно! Оставалось одно - искать. Как?! Мой рот раздирался в крике вопросом: ка-а-ак?! Искать иглу в стоге сена - дело не только не благодарное, но непристойное. В наше-то время, в наш век постижений глубочайших тайн и высочайших технологий! Да я запросто разыщу вам и Юру, и Юлю, и Стаса, и Ваську, и Шута, и Ушкова, и Тамару, и Нату, и Таню...

- И Тину? - спрашивает Лена.

- Да кого захотите!.. И Тину, и Тину...

Нашли ищейку!

 

Глава 12

Почему же все-таки я сам должен был искать этого Юру? Да потому, что кроме меня он никому в мире не нужен. Это правда. И кроме меня никто его не найдет. Вот и выходит, что кроме меня некому. Я сам ответил на свой вопрос и этим ответом похоронил в себе свою надутую гордыню. Благо у меня есть возможность бывать всюду, где я захочу. У нас, нобелевских лауреатов, существует такой неписанный и негласный закон - нам все дозволено.

Для разработки поисковой системы мы купили себе выдающихся разработчиков электронных систем поиска. Спасибо Сергею и Ларри, они здорово нам помогли.

- Сергею?

- С ним мы работали еще в Москве. Потом в Стэнфордском университете в Калифорнии. Брин Сережа и Ларри Пейдж - основатели поисковой системы «Google».

- Ах, это та единица со ста нулями? Математичекий «гугол». Сегодня они очень популярны.

В Москве с Мишей Брином, отцом Сергея, мы творили чудеса. Сейчас он профессор математики в университете штата Мэриленд.

- Я где-то читала, что они...

- Да, в прошлом году они названы газетой Financial Times «людьми года». А Сергей уже миллиардер!

Только с ними можно было начинать строительство Пирамиды. А на Юру мы вышли в два счета. В систему были всунуты, вбиты, просто вколочены все, все исходные данные для получения всего одного ответа на наш вопрос: где он? Теперь на поверхности планеты Земля каждый камень, каждая травинка и капля росы, и песчинка занимались этим поиском. Поисковые программы были наполнены ключевыми словами, такими как: Юра, мужчина, врач, богатство, киллер, нежность, сирень, пиво «Жигулевское», жизнь, смерть, смерть мгновенная, Кастанеда, знаменитость, генотип, щедрость, девственный, велосипед, книжник, импрессионизм и трансцендентальный, редкий, интеллект, генофонд и фенотип, эгоцентрик, свет, Евангелие, смелость, наркотик, тихоня, трон, национальная идея, юмор, Фукидид и Спиноза, пирамиды и Вавилон, помпезный, tight junction, такт, апельсиновый, диоксин, Папа Римский и Шварценеггер, шахматы, боль в спине, близорукость, сигареты «Кэмел», кожа, баян, ствол, баня, цзу-сань-ли, атолл, Геродот, анекдот, окуляр, кажется, Коэльо, валидол и элеутерококк, Зина, Жора, Алиса и даже динатриеваясольэтилендиаминтетраацетата. Что-то, конечно, еще, еще какие-то ключевые слова и фразы, скажем, «Волга» и Париж, и другие характеристики, которых сейчас я уже и не помню. Я позвонил Ане и спросил, чем ей запомнился Юра.

- Сноб, - сказала она одно только слово.

- Но он же...

- Ты ради этого позвонил?

- Понимаешь, мы без него...

- Сноб, самоед, садюга, - добавила Аня, - больше на букву «с» ничего в голову не приходит. Разве что вот еще...

Она помолчала, затем:

- Нет, пожалуй, все. Как наши дела?

- Сволочь?- спросил я.

- Нет, ну нет... Юра никогда не был сволочью.

- Слушай, мы тут такое придумали!..

- Да, тут, пожалуй, небольшая поправка: сентиментальный садист, этакий альтруистический эгоист. Альтруистический эгоизм Ганса Селье - это его конек.

- Ань, назови еще пару букв. Скажем, «ж» или «з»...

- «Ж» и «з» - пожалуйста: скреж-ж-жет з-з-зубов. Он из тех, кто до скрежета зубов будет...

- Это ясно, а еще?

- И - тихоня. Да. Рвал цветы и плакал. Тихо-тихо...

- Слушай, мы тут создали виртуальную Юркину модель! И теперь, представляешь, мы теперь...

- Посмотри в окно, там апрель. Рест, ты теряешь не только время, ты - теряешь меня.

Это был первый упрек, который я услышал от Ани. Потом были, конечно, еще...

«Ты - теряешь меня». Я так не думал. Я искал и искал новые штрихи к портрету Юры и находил, на мой взгляд, новые яркие особенности в его физиологии, психике, образе жизни. Чего я только не предлагал! Информация о возможном участии Юры в решении мировых проблем была считана со страниц газет и журналов, с телеэкранов и просто со слухов пассажиров метро, парикмахеров, продавцов, портье и гарсонов, стюардов и проводниц. Работали тысячи людей, перевернули тонны характеристик и признаков. В конечном счете, программа всосала в себя множество мегабайт информации и создала блистательный образ этакого супермена, близкого по духу, повадкам и образу мыслей к искомому нами Юрику. Над нею корпел дружный коллектив, собранный из многих стран и профессий. Прошло лето. Пришло время распечаток. Три дня и три ночи шелестели винчестеры сотен тысяч компьютеров, чтобы в конце концов на экране появился вердикт: «Машина допустила ошибку...».

- А ты что молчишь? - спросил я Юлю.

- Мне кажется, - сказала она, - что Юра - твой любовник.

- Кто?! Юрка?! С чего ты взяла?

Почему Юля ни словом не обмолвилась о Тине?

 

Глава 13

Мы еще долго бились над нашим детищем, и в конце концов создали

электронную модель человека, этакий виртуальный клон, тютелька в тютельку напоминающего Юру. С ним не только можно было беседовать на известные темы, играть в шахматы или в преферанс, с ним можно было пить его любимое «Жигулевское» пиво, кататься на водных лыжах где-нибудь на лазурном побережье, с ним можно было даже отправиться чартерным рейсом на Луну в поисках признаков лунной жизни или в глубь земли к тамошним обитателям, которые по представлениям некоторых ученых спрятались там от современной разрушительной урбанистической цивилизации.

- Слушай, - спрашивает Лена, - эта ваша «Шныра» - это...

- Точно, - говорю я, - это та самая компьютерная система паучков, способных шнырить по всем мирским сусекам и находить всё, что захочешь... Veb bot! Беспроигрышный вариант! Я же рассказывал, помнишь?..

- Кажется...

- Большое удовольствие мне доставляло охотиться вместе с ним на знаменитых людей современности, скажем, на представителей клана Рокфеллера или на кого-нибудь из Онасисов, Била Гейтса и даже на Горбачева. Но наибольшее наслаждение я испытывал от нашего повседневного диалога.

- Как ты себя чувствуешь после вчерашнего?

Сегодня это был мой первый вопрос, заданный виртуальному Юре. Вчера мы играли с ним теннис, и наутро я едва передвигал ноги. Я выиграл два последних сета, но мне это стоило усилий.

- Не выспался, - позевывая, лениво произнес он, - а что?

Такая игра в жмурки длилась уже несколько дней. Я не торопил его и он не торопился. Мы разработали для него специальный тест-опросник, чтобы в конце концов услышать главный ответ: «Я в Париже». Или в Гонолулу, или в Гватемале. И не только, где он сейчас, но и зачем.

- Спроси у него про баян, - то и дело подшучивал Жора. Но дальше шутки дело не шло, каждый из нас понимал, насколько важно было добиться от Юры признания.

- Ты давно не заглядывал в объектив микроскопа.

- Это правда, годков эдак, дай Бог памяти, пять или семь... Знаешь больше! Лет десять прошло. А зачем? Это мне уже неинтересно.

- А что интересно?

- Шахматы...

- Ты любишь побеждать?

- Люблю солнце!..

Важно было не спугнуть Юру. Поэтому задаваемые вопросы вертелись вокруг да около нашей главной цели. Вскоре, как мы и предполагали, стало ясно, что наш электронный герой не какой-то виртуальный гомункулюс, созданный воображением коллективного разума, не какой-то Шариков или Гренуй, или Гаргантюа с Дон-Кихотом. Юра был самым настоящим, из плоти и крови, с хорошим мозгом и отличной печенкой, со своими мыслями, идеалами и целями, со своими иногда шокирующими страстями и глубокими нежными молитвами и раскаяниями. Ничто человеческое ему было не чуждо. И мы навалились на него с вопросами, как снежная лавина на одинокую сосенку. Мы наехали на него, как каток на пригретого солнцем кота.

- У тебя синяк под глазом.

- Было дело. Хочешь ударить?

- Я? Зачем тебя бить?

- Ты же хочешь, я вижу, у тебя чешутся руки...

- Но зачем же, зачем?

- Просто. Ты бей, я увернусь.

- Идем лучше на охоту.

- Я этого не люблю. Приелось...

- А в тир, выиграем приз.

- Нет, скучно.

Мы интересовались его семьей, женой, дочкой. Он морщился и только тер небритый подбородок большим и указательным пальцами. И молчал. Его уши были забиты нашими вопросами, и когда мы его чересчур донимали, он перекрывал краник нашего словесного потока и разговаривал сам с собой. Со стороны это выглядело забавно. Иногда он был похож на психа, а наш разговор все чаще напоминал допрос.

- Ты врач?

- В общем, да, санитар.

Мы устроили ему настоящий допрос. Он относился к этому просто, как к чему-то само собой разумеющемуся. Для него это была не более чем игра. И так изо дня в день. Все ответы мы записывали на диктофон и затем подвергали тщательному анализу.

- Что ты делал в Палестине?

- Я люблю охоту на курдля.

- А в Иерусалиме?

- Белый город мира...

- Город мира полон добрых людей.

- Я не боюсь добрых людей...

- Скажи, ты мстителен?

- Месть не имеет срока давности.

Нам было не до смеха. По мнению наших психологов мы разработали уникальный тест-вопросник, позволяющий выяснить не только род занятий испытуемого, но и место его нахождения с точностью до квадратного метра на нашей планете и даже на Луне.

- Ты используешь в своей практике гомеопатические препараты?

- Клин клином, - тотчас отвечал Юра, - подобное подобным. Что-то в этом есть. Но понимание этого процесса со времен Ганнемана так и не продвинулось ни на шаг вперед. Нет теории, нет и успехов. Практика без теории мертва. Никаких выдающихся результатов. Молекула яда в ведре воды так же безобидна и бездейственна, как глас вопиющего в пустыне.

Эти его философствования по разным поводам не приносили нам утешения, мы бились как рыбы об лед, наши психологи сходили с ума, компьютеры дымились, в бой каждый час бросались новые силы.

- Ну, а меня ты хоть помнишь? - спросила Юля.

- Я ведь тебя совсем не знаю, - сказал Юра, - но ты мне нравишься.

- Чем же?

- Ты - свет...

Юлины щеки взялись пурпуром, и она больше не спрашивала.

Целые полки слов и фраз теснились тугими стройными рядами, тесты сыпались, как пшено из мешка. Если Юре не хватало уверенности для ответов на наши вопросы, мы тут же подбрасывали ему новые и новые. И слова, и отдельные буквы. На всех языках и наречиях мира, со всеми значениями и намеками.

- А как это звучит по-японски?

- По-японски это не звучит.

В ход шли не только латынь и кириллица, иероглифы и эсперанто, не только числа и знаки, но даже отдельные звуки такие, как, например, плач сыча или шепот звезд. Да! На! На, бери, пользуйся! Ешь весь этот винегрет всех известных и неизвестных земных и космических цивилизаций! Жри! Только будь хоть капельку правдив и честен, верен и смел, и добр, и суров, только скажи нам - где? В каком месте нам искать тебя, Юрочка, Юрик, Юрок?..

- Слушайте, надоели...

 

Глава 14

Надо сказать, что создание его виртуального образа и поисково-тестовой системы «Шныра» представляло огромный научно-практический интерес. Для этого были применены самые современные технологии. Тысячи шпионов рыскали по всему свету, собирая необходимые сведения и последние разработки ученых в самых разных областях науки и техники. Мы не жадничали и платили хорошие деньги за секретные «know how», которые тут же вплетали в электронную сеть системы. Машина научилась самостоятельно вынюхивать и просеивать через свои интеллектуальные сита сотни тысяч мегабайт информации, чтобы иногда радовать или разочаровывать нас каким-нибудь ничего не значащим сообщением. Чаще всего она отказывалась вести с нами диалог, высвечивая ставшую ненавистной для нас короткую фразу: «I understand you». Жора, не стесняясь, матерился по-русски, а вскоре и наши дамы стали произносить эти ужасные слова. Были привлечены и астрологи, и колдуны, и ведьмы, мы получали сведения о жизни земной коры, о перелетах птиц, о возможных землетрясениях и движении ледников, о смерчах, наводнениях, цунами, о ходе выборов в африканских странах, об удачном разделении сиамских близнецов и победителях в перекатывании апельсинов носом. Затмение солнца, движение комет, прыжки в высоту, кубок Стенли, покорение Джомолунгмы и Килиманджаро...

В наших руках земля шевелилась и ежилась, и напоминала картошку в руках неумелой хозяйки, сдирающей с нее кожуру. Но мы не отступали, открывая все новые и новые, подчас потрясающие наше воображение сведения. Как, например, засыпает звезда или счастлив ли ген вируса гриппа, или как пахнут ноги у Бритни Спирс? Мы даже знали, как совокупность мыслей огромных масс людей влияет на скорость обращения земли. Мы не знали одного - где искать Юру? Вит возмущался, кричал:

- Я тра-ачу на вас огромные де-еньги! Мы давно бы...

Прошло еще несколько недель, а мы не знали, куда нам направить свои стопы, чтобы встретиться с настоящим Юрием Черненко.

- Ну, знаешь, - как-то под утро произнес Жора, - с меня хватит.

- Я завтра вылетаю, - пообещал я.

- Давно пора! Не забудь пирамидку!..

Я и без его напоминания взял бы в Иерусалим пирамидку, специально по нашему заказу изготовленную из сплава алюминия, серебра и золота для транспортировки Благодатного Огня из Храма Господня. А как же! Я ведь понимал, что без Этого Огня нашей Пирамиде не выжить.

- Я хочу с тобой, - сказала Юля.

- Ты же знаешь, что это невозможно.

Наступил апрель.

 

Глава 15

Звонила Аня: «Ты нашел Юру? Запиши телефон, месяц тому назад он был в Гонконге». Зачем ему понадобился Гонконг? - спрашивал я себя. Но сперва мне нужно было ответить себе вот на какие вопросы: киллер ли он? У меня до сих пор не было уверенности в том, что однажды пришло мне в голову: Юра не остановится ни перед чем. Но все мои предположения рассыпались в пух и прах, когда я пытался анализировать все его возможные поступки... И еще один вопрос не давал мне покоя: каков алгоритм поиска?

Машина предложила на выбор три варианта: киллер, ученый и пчеловод. И пчеловод! Это была, конечно, издевка.

Конечно ученый, какой еще пчеловод?! Киллер? Киллер вряд ли. А пчеловод? С какой стати вдруг пчеловод? Но и не киллер - ученый, конечно ученый!..

Вот и попробуй тут сделать выбор. Как старатель в поисках золотой пылинки пропускает сквозь сито горы песка, так и мы просеивали через мозг нашей «Шныры» мегабайты информации в поисках следов Юры. Мы продолжали ее пытать. Однажды вечером я не выдержал и спросил его в лоб:

- Ты же киллер, скажи?

- С чего ты взял?

- Но ты же видишь, что...

- Не слепой...

Виртуальный сноб только улыбнулся. Я видел его на огромном экране совсем голого, но уверенного в себе, улыбающегося своей снисходительной улыбкой, в роговых очках на носу, с волосатой широкой грудью, Юру, созданного воображением компьютера, абсолютно обнаженного, во весь рост, словно живого, находящегося здесь, совсем рядом, пьющим пиво или грызущим орешки, Юру, к которому можно прикоснуться рукой...

«С чего ты взял?» - это был единственный вопрос, с которым он обращался ко мне.

- Тебя просто купили!

- Да. И в этом нет ничего предосудительного. Весь мир - рынок, большая толкучка...

- Спроси меня о чем-нибудь, - попросил я.

Он только хмыкнул и приложился к баночке с пивом. Чаще всего он отвечал односложно, но иногда разражался тирадами.

Похоже, что игра в вопросы и ответы ему нравилась. Тогда мы устроили ему настоящую пытку.

- Ты всегда был трусом.

- Прекрати пороть чушь. И с чего ты взял?

- Ты никогда не сможешь убить человека!

- Прекрати орать!

- У тебя же кишка тонка!

- Я тебя понимаю.

- Мне просто жаль тебя, такого, знаешь...

- Я тебя понимаю.

В то время я не понимал, что это его «Я тебя понимаю» было ключевой фразой к разгадке тайны его Эго. Мы были поражены, как много значили для нас потом эти три слова. Он на самом деле понимал, чего мы от него добивались - понимания. Это открытие развязало нам руки. Мы прикидывались простачками, нарочито приветливыми или злыми, чтобы раскачать его электронную психику и найти в ней зацепку для ниточки, которая выведет нас из лабиринта бессмысленных поисков. А его сознание уже давно было готово стать нашим помощником и гидом. Как только стало ясно, что он раскусил нас и ему просто нравится водить нас за нос, мы тут же оставили его в покое. И он скис. Но нам было наплевать на его кислую физиономию, поскольку мы ждали результата от нашей аналитической группы, занимавшейся созданием алгоритма поиска горячих точек планеты на основе их выявления по политическим, экономическим, социальным и другого рода конфликтам. Борьба за власть или, скажем, дележ наследства, или неуплата долга за продажу огромной партии оружия, стоимостью в сотни миллионов долларов, все это было объектом пристального внимания высококвалифицированных специалистов, втыкающих красные флажки-маркеры в карту мира. Нашим глазам каждый день открывалась такая картина, которую невозможно было себе представить, обладая даже самым фантастическим воображением. Мир кишел конфликтами, карта пылала красными отметинами. Каждый час, каждую минуту лилась кровь человечества...

Дележ, насилие, месть, подлог, вымогательство... Человечество не придумало еще огромного множества слов, чтобы выразить во всем великолепии свои черные намерения и поступки. Нелегко нам было найти точку опоры в этом потоке горя и слез. Больше всего поражали размеры этого горя. Стали раздаваться скептические высказывания, мол, нам никогда не удастся выбраться на берег, и все мы захлебнемся этой болотной жижей. Но я помнил хрупкие лягушачьи лапки, мертвой предсмертной хваткой вцепившиеся в горло спесивой цапли, наполовину уже заглотившей беспомощного лягушонка («Никогда не сдавайся!») и не переставал верить в удачу. Даже Жора, всегда с удивительным спокойствием и на первый взгляд с полным безразличием относящийся к происходящему, как-то произнес:

- Приплыли.

Но самым удивительным было то, с каким фантастическим напором и отчаянной жаждой победы безостановочно и целыми сутками строчили по клавиатуре нежные и сильные пальчики Эли. От этого рябило в глазах. Метью вскакивал и метался по офису, как угорелый, Джина просто спала, уронив голову на предплечья, сигарета за сигаретой курил Бен. Взгляды всех, у кого глаза еще могли видеть, были прикованы к мерцающему экрану.

Теперь задача была простой: наш виртуальный Юрик, оснащенный сведениями о возможном конфликте, должен был называть место, где предполагалось убийство. Мы спрашивали, он отвечал. Мы сверяли. Мы уточняли и снова спрашивали, он отвечал, мы сверяли и снова уточняли и снова спрашивали, и ждали ответа... Все это сперва было очень похоже на милую детскую забаву, а затем напоминало дешевый детективный сюжет. Из всего этого вороха событий необходимо было выбрать одно-единственное, именно то, что наиболее пришлось бы Юре по вкусу. Какое?! Мне казалось, я знаю все его вкусы и душевные переживания, но кто знает, как они могли измениться за это время? Я терялся в догадках. А между тем кончался октябрь.

- Да, - вспомнил я, - мы с ним взяли банк! Заведите и это в программу поиска.

Жора подозрительно посмотрел на меня и пожал плечами.

- А это зачем? Мы испортим все дело.

- Заведите, это важный момент, - настоял я и рассказал некоторые подробности - виртуальный сюжет о подкопе.

- Бандюги, - только это и произнес Жора, и велел Питу ввести эту информацию в программу машины.

Никакой банк, как ты помнишь, мы не брали, просто купили директора...

- Я помню.

- Но подробности эти были тоже важны. Каких только предположений у нас не было! Скажем, он всегда хотел быть богатым и знаменитым. Но это никак не клеилось с киллерством. Киллеру не нужно быть знаменитым. И машина давала сбой. Смешно вспоминать об этом, но это был ад. Я не шучу. Если бы мне завтра сказали, что все это нужно начать сначала, я бы застрелился.

- Слушай, - сказал Жора, - на, застрели меня.

И вручил мне новенький пистолет.

 

Глава 16

Мы просканировали и не раз просеяли всю имеющуюся у нас информацию. Машина в сотый раз отвечала одно и то же: «No problems: Ierusalem». Все пути, как известно, всегда вели в Рим. Вдруг - Иерусалим!

До этого, полагаясь на собственное чутье, я уже успел облететь не раз всю планету. Я всегда опаздывал. То на час, то на два. К моему прибытию на место убийства уже совершались, и мне ничего не оставалось, как то там, то здесь выслушивать восхищенные вопли журналистов или различного ранга чиновников, в том числе и полиции, и наших сотрудников, рассаженных в разных странах и на всех континентах, выслушивать охи и ахи о том, каким таким чудным способом эти убийства совершались.

- Ни выстрела, ни крика, ни кровинки, представляешь! Не за что зацепиться!

У всех очевидцев горели глаза.

- Я был свидетелем, как этот нефтяной король без единого звука замер в кресле с открытыми, вылупленными от удивления глазами. Он застыл как восковая фигура. Умер на полуслове. При бликах вспышек, в сиянии собственной славы. Минуту тому назад он, веселый и шумный, подписал контракт на баснословную сумму и вот громогласно сник. Это был шок! Рука так и осталась лежать на папке с бумагами.

Это было великолепно!

Никаких следов, конечно же, никто не находил. И мне оставалось только разделять эти восхитительные возгласы. Но ведь не за ними я гонялся по планете. Было ясно, что Юра меня опережал. В том, что это был именно он, у меня уже не было сомнений. Я не знал, чем объяснить такую уверенность, но все мои наблюдения и догадки свидетельствовали об одном - это он. Интуиция - это такая удивительная штуковина, которая, как вера в Бога, без всяких доказательств, так сказать, априори убеждает тебя в твоей правоте. И если из тысячи раз она однажды тебя и подводит, ты стараешься выбросить этот факт из памяти, оправдывая интуицию собственной нерасторопностью. И по-прежнему неукоснительно веришь ей, действуя не на страх и риск, а по ее указке.

В Иерусалиме я бывал не раз и неплохо знал этот город. Кто хоть раз посещал это славное святое место, на всю жизнь запомнит, что из десяти существующих в мире мер красоты, девять находятся в Иерусалиме. Это - правда. Невозможно этого не признавать, сознавая, что красота воплощена здесь не только в Стене плача, но и в небе, в пустыне, в запахах Гефсимании... Красота в тысячах лет истории этой земли, давшей миру Иисуса Христа и веру в Закон. Любые другие красоты меркнут перед красотой Человека, подарившего человечеству Путь к спасению. «Я есмь путь...». От такой красоты слепнешь.

Итак, я летел в Тель-Авив. Чтобы разогнать дорожную скуку, я закрыл глаза и все это время думал об Ане.

Мысль о Тине не могла прийти даже в голову!

Раза три звонила Юля: как ты?

- Прекрасно!

А что я мог ей ответить?

 

Глава 17

Итак, я прилетел в Тель-Авив ...

Со мной такое часто случается - идешь, думая о чем-то своем, совершенно не давая себе отчета в том, что упал на хвост кому-нибудь из впереди идущих, просто следуешь за ним, как слепой за поводырем, всем своим нутром чуя, что сейчас абсолютно во всем можешь на него положиться, слепо следуешь, мысленно занимаясь неотложными и важными делами. Потом, когда решение вдруг приходит и задачка, оказывается, давно решена, вдруг осознаешь, что первым помощником в ее решении были чьи-то ноги в линялых джинсах и в истоптанных кроссовках или просто в туфельках, голые ножки, белые как молоко или как бивни молодого слоненка, точно белый мрамор, стройные, сильные, смелые, цокающие по брусчатке своими алмазными каблучками. Но решение приходит внезапно, как излом грозной молнии, и ты принимаешь его как единственно верное, и теперь точно знаешь, что обязан этим решением этим смелым ногам, и прислушиваешься к стуку, который создавал ритм твоим мыслям, упорядочивал и выстраивал их в ровнехонькую шеренгу, чтобы они мягче шевелились в мозгу, и теперь открываешь глаза, расшориваешь их и прозреваешь, вдруг понимая: стук пропал. Тишина. Слушаешь глазами, шаришь взглядом по спинам, по задницам, по штанинам и по голым щиколоткам - пустота. Ты бросаешься за ними в погоню, но напрасно. Их и след простыл. Но кому-то надо ведь крикнуть свое «спасибо!». Некому! И рассыпаешься в благодарностях Богу.

(Так я бросился, помню, и за Тиной. И рассыпался в благодарностях...).

Я привык верить первому впечатлению, первой мысли, и на этот раз не отказывался от нее: он! Не могу объяснить всех своих «за» и «против», но решение пойти за ним и проверить удачу пришло молниеносно. У меня, впрочем, и выбора не было. В случае острой необходимости, в каких-то непредвиденных ситуациях - нет другого выхода! - в себе многое можно изменить, внешний вид, ширину плеч и цвет глаз, основные привычки, образ мыслей и самой жизни. Трудно удлинить или укоротить ноги, изменить походку. Перепрыгивать небольшую лужицу ты всегда будешь так, как ты это делал в детстве. И в юности. Так ты это будешь делать и в сорок, и в семьдесят. Если сможешь перепрыгнуть. Он! Я все больше убеждался в этом, следя за каждым его шагом. Он слегка загребал правой, словно старался поточнее отдать пас налево. Я это помнил и теперь видел собственными глазами. Тот, за кем я увязался в тот вечер, был моего роста, но казался немного ниже, он был шире в плечах и плотнее телом. Во всяком случае, впечатление было такое. Вероятно, его создавала короткая светлая желтая куртка и туго нанизанные на ноги синие джинсы так, что ягодицам в них было тесно. Я отмечал это мельком, вскользь, поскольку мысли мои были в Париже. В левой руке у него был черный кейс. Я хотел позвонить Ане по прибытию в Иерусалим, но что-то мне помешало, и теперь шарил по карманам в поисках телефона. Куда же он подевался? И упал глазами на эти ягодицы и на эти линялые джинсы. Я не знаю, куда шел, но мне было удобно и комфортно следовать за ним. Это было как в сомнамбуле. О Юре не мелькнуло ни одной мысли. Он вдруг остановился и я тоже стал. Мы стояли в двух шагах друг от друга невдалеке от Сионских ворот, я нашел телефон в боковом правом кармане и набрал номер.

- Ань, привет...

Говорил я по-русски.

- ... и тут же тебе перезвоню, - сказал я, - а хочешь - приеду.

Джинсы слушали.

- Не трать себя так бесшабашно, - сказала Аня.

Мелькнула мысль о том, что неплохо было бы на самом деле слетать за Аней и привезти ее самому. Это был бы поступок мужчины. Этой мысли было достаточно, чтобы потерять джинсы из виду.

Я сунул трубку в карман и тотчас бросился на поиски синих штанин. Что если это он? Меня снова пронзила молния! Они пропали, и я почувствовал какую-то досаду и даже растерянность: ах, как жаль! С ними я испытывал абсолютный комфорт. Уцепившись за них, как за посох поводыря, я шел к намеченной цели и вдруг... До сих пор не могу объяснить себе своей уверенности: я ни на секунду не сомневался в том, что передо мной был наш Юра. Я бросился к автостоянке на площади Тиферет Иерушалаим в надежде не упустить его, если он вдруг, почуяв слежку, надумает удрать от меня на машине. Здесь все тихо и мирно, никто не спешит, только что припарковался серенький микроавтобус, а вон из того ряда выруливает красный пикапчик, усатый водитель которого, улыбнувшись, приветливо покачал мне ладошкой. Привет-привет!.. В Еврейском квартале, я не раз здесь бывал, мне легко предугадать, где и как можно здесь затеряться. У «Четырех синагог» небольшая группа туристов. Двое в джинсах, но это не те, кто мне нужен. Справа, вдоль крепостной стены, расположен Археологический парк. Здесь территория раскопок - остатки стен Старого города, покрытый зеленью склон Храмовой горы, четыре белых, словно ножом срезанных наполовину колонны... Здесь негде спрятаться. Можно, конечно присесть за куском стены или улечься рядышком... Еще крестоносцы возводили тут эти стены, а те вот руины башни помнят самих мамелюков. Я стою и любуюсь этими древними, высвеченными солнцем, останками чуждой мне цивилизации. В них - ни шевеления. Сегодня Еврейский квартал - это настоящий лабиринт древних улочек и переулков, где полно всяких кафешек и магазинчиков, синагог и йешив. Спрятаться от преследования здесь не составляет труда. Куда же он мог подеваться? Мне всегда не очень везло с преследованиями, вот и сейчас я не совсем уверен, что из этой затеи выйдет что-нибудь стоящее. К тому же и ноги уже дают о себе знать. Ах, опять эти новые туфли! Сколько раз давал себе слово не надевать в дорогу ничего нового. От бетонного основания все еще так и недостроенного амфитеатра я спускаюсь к раскопкам церкви «Нея», византийский период, правление Юстиниана. И здесь его нет. Здесь только огромной толщины, метров семь-восемь навскидку, широченная стена, до сих пор покоящаяся на скальном основании. Может быть, он спрятался вон в той, выдолбленной в стене круглой выемке? Мне эта мысль показалась даже смешной. Вот бы я застал его здесь, сидящего на корточках и прижимающегося лицом к прохладному камню из VI века. Мы бы, мне кажется, просто рассмеялись. Примыкающая к церковной площади территория вся усеяна новостройками. Здесь, как и в каждом древнем городе, каждый дюйм территории на вес золота. Здесь же, в этом районе, раскопано несколько подземных сводчатых помещений, огромные залы. Может быть, там спрятался мой беглец? Нет, не думаю. Быстрым шагом иду до конца площади и поворачиваю налево, затем вниз по улице Батей Махасе. Если пробежаться по ней, то через пару минут я буду у Стены плача. Иду быстро, но не бегу. Просто каждому видно, что я спешу. Мне кажется, что я пока еще не прихрамываю от потертостей туфельным задником левой пятки. Вот и знакомое трехэтажное здание из розового камня, «Метивта йешива». Теперь по деревянному лестничному настилу к вновь отстроенным и отреставрированным синагогам, воздвигнутыми впервые сефардскими евреями в ХVI веке. Здесь сердце еврейской общины. Когда римляне взяли Иерусалим в осаду, как раз именно здесь великий рабби Иоханан бен Заккай, признанный знаток Талмуда, молился в последний раз перед тем, как оставить город. Эти синагоги помнят времена, когда здесь на протяжении веков посвящался в сан главный раввин сефардов, носивший титул «Первый в Сионе». Я поражаюсь самому себе: все эти подробности всплывают вдруг в памяти, сам не знаю откуда. Пройдя быстрым шагом по всем четырем синагогам, обычные небольшие молельни, и не обнаружив нигде синие джинсы, я поднялся наверх и поспешил по улице Мишмарот а'Шхуна к самым знаменитым синагогам города. Может, я здесь настигну его? Я не мог объяснить себе, зачем преследовал эти синие джинсы. Что если это какой-то турист, каких сотни тысяч бродит по этим улицам? Я задавал себе вопросы один за другим и, не находя ответов, стремительно продвигался вперед и вперед по известному мне маршруту. Не так давно мы с Жорой проходили по этим улочкам, забираясь в развалины, высматривая и даже вынюхивая все то, что осталось от истинной земли обетованной, готовой вот-вот пропасть под напором времени навсегда. Да, здесь даже камни пахнут величием, Их Величество Камни... Вот и эта прекрасная арка над синагогой «Хурва». Хурва - значит руина. Синагога реконструирована, и эта руина, кажется, готова взмыть в небо взмахами своего одинокого арки-крыла Счастливого полета! Через площадь спешу на улицу Тиферет Исраэль, здесь сувенирный магазинчик, где Жора выторговал себе почти за бесценок четки, по рассказам щуплого продавца-еврейчика, из того самого ливанского кедра, каким была облицована купальня Пилата. Теперь вдоль стены по каменной лестнице к развалинам фасада с арками синагоги Нисана Бека. Пройдя сквозь арку, я мог бы выйти к «Археологическому парку», снова к древним развалинам, «арке Робинзона» (Жора удивлялся: откуда здесь взяться Робинзону?) или «Робинсона», к базилике самого Ирода, к «арке Вильсона», соединяющей Храм с Верхним городом... Я просто окинул взглядом все эти желто-белые древности, быстрым взглядом: не засинеют ли где знакомые джинсы? (Пришло вдруг в голову: а Тина тоже носит синие джинсы? Или белые? Рваные? На коленях, на бёдрах?.. Тина - как капля! Иногда она приходит на ум... Как капля - кап... Кап... Как китайская пытка! Тина камень долбит, камень моего мозга!.. Придёт же в голову!).

- Чтобы раздолбить твой камень, - говорит Лена, - нужна увесистая кувалда.

- Твоя Тина - не хуже, - говорю я.

- Моя! Как же, как же!.. Ты капаешь ею как искусный инквизитор! Так точно, тонко и исподтишка - залюбуешься! Изысканнейший садизм!..

- Лен, ты меня в чём обвиняешь?

- Да ладно... Живи... Но я бы давно уже выбросила твою книжку.

- Какую книжку?

- Ты же напишешь?!

- Тебе надо - ты и пиши!

Лена смотрит на меня как на чужого.

- Итак я, - продолжаю я, - чтобы разрядить обстановку...

Мне припомнилось, с какой страстью Жора допытывался у какого-то седобородого священнослужителя с Талмудом в руке, что написано по-древнееврейски на одном из камней под аркой Робинсона. Еврей долго смотрел на Жору, затем что-то произнес на родном языке. Мы ничего с Жорой не поняли: Жора замотал головой и развел руками, мол, мы на вашем языке ни гу-гу. Старик улыбнулся, положил свой Талмуд и взял Библию, и открыл «Книгу пророка Исайи», вот, мол, читай. По-английски. Жора так и прочел: «И увидите это, и возрадуется сердце ваше, и кости ваши расцветут, как молодая зелень». Мы были в восторге от прочитанного. Жора даже полез обниматься со старикашкой.

- Ну, ты догнал его задницу, настиг? - спрашивает Лена.

- Слушай же, слушай...

 

Глава 18

На широкой каменной лестнице, ведущей на Храмовую гору, продолжаю я, сидят какие-то туристы, видимо, отдыхая. Щурясь и прикрывая глаза от слепящего солнца, всматриваюсь в каждого из них - нет. Среди них нет того, кто мне нужен. А нужен мне Юра! Только Юра - никаких Тин!

- Я буду считать! - говорит Лена.

- Что считать?

- Капли!.. Изверг!..

Она улыбается.

Все еще не давая себе отчета в том, что гоняюсь за призраком, я делаю несколько шагов вдоль Южной стены Храма, но тотчас поворачиваю назад. Если уж искать его, то у Западной Стены. И вот я уже мчусь вниз по лестнице, ведущей к Стене плача. Вот, где я его и настигну! Надеюсь, настигну! Площадь у Стены забита паломниками. В глазах рябит от пестрых одежд. То там, то тут мелькают синие джинсы, мужские и женские, там и сям, множество... Куда теперь бежать, за кем увязаться? Мне приходится смириться с тем, что быть одновременно в разных местах невозможно, и я принимаю решение просто присесть на невысокую каменную кладку рядом с какими-то китайцами или японцами и положиться на случай. Заодно и передохну, думаю я, ноги уже просто гудят. Давно бы так!.. Я прикидываю, сколько примерно человеческих ростов уместилось бы в Стене плача по высоте, если бы кому-то вдруг вздумалось встать друг другу на плечи или на головы (как же они смогли устоять?!) и дотянуться до верхней отметки. Дурацкая мысль, тем не менее, я считаю. Десять слоев кладки из каменных глыб в человеческий рост и еще штук пятнадцать (я, щурясь, считаю) слоев из камней в треть роста, что в итоге дает пятнадцать человек среднего роста... Попробуй взять штурмом такую стену! В те времена! С луком и стрелами, с лестницами и даже с катапультами. Тит взял город осадой. У Флавия описан каждый шаг покорения Иерусалима. Все было так, как и пророчил Иисус. Эти стены слышали столько криков и плача... Видели столько крови и слез... А теперь лишь жужжание кинокамер, фотовспышки... Как, как мог какой-то там Навуходоносор, хоть он и царь Вавилона, разрушить Первый Иерусалимский храм, воздвигнутый еще Соломоном?! У меня это не укладывалось в голове. Правда, Ирод выстроил вскоре. Второй храм, расширил его границы и достойно украсил. У Иосифа Флавия есть блестящее описание этого храма. Помню, что меня поразило у Флавия: огромные, тщательно пригнанные друг к другу гранитные глыбы до двадцати метров длиной. И укладывались эти глыбы на высоту до 150 метров. Кто бы мог это сделать сегодня? Все это мы видели с Жорой в последнее посещение Иерусалима. Макет, конечно же, модель Храма, выполненная в масштабе 1:50. Ее, кстати видно из окон отеля «Холиленд», где мы останавливались.

И вот что еще интересно: и этот Храм был разрушен во время Иудейской войны «девятого аба», день в день разрушения Первого Храма. Более чем полтыщи лет спустя. Сегодня от этого Храма осталась лишь часть западной стены на Храмовой горе.

- Зачем мне эти храмовые подробности? - спрашивает Лена.

- Чтобы ты представила себе...

- Я представила. Я была там на прошлой неделе.

- Почему ты молчишь?

- Сказала...

Но и эта часть, по сути величественная руина, развалина длиной более чем полтораста метров, являющаяся символом Второго Храма и национальной святыней евреев, и эта часть впечатляет и не может не восхищать. И я восхищаюсь. Сижу себе на невысоком простенке, сняв ненавистные туфли и свесив гудящие ноги, и восхищаюсь.

- Ты забыл капнуть капельку, - ёрничет Лена.

- Кап!.. На: «...в этом городе злых новостей и непуганых псов и маршруток

я живу в промежутке меж стен. Я живу между стен. В промежутке...».

- Камень держится? - спрашивает Лена.

- Долбится, - говорю я. И продолжаю:

- Конечно же, мое внимание поугасло, рассеялось, я вижу теперь не только синие джинсы, но и лица обреченно снующих людей с отрешенными взглядами, точно вдруг почувствовавших свою вину перед этими изо дня в день жарящимися на солнце, тесно упакованными в стену камнями, не имеющими возможности не то что шевельнуться, но даже вдохнуть полной грудью. Вину за случившееся не только тысячи лет тому назад, но и сегодня, вчера. А что, собственно, случилось сегодня, сейчас, вот сейчас в эту минуту. Ничего такого, что могло возмутить эту Стену. Но как же, но как же: до сих пор мы живем в грехе! И пришли ведь сюда только ради того, чтобы выплакать Ей свою душу и поплакаться, так сказать, в жилетку, вымолить для себя прощение... Для себя! Вон как они молятся, заунывно воя и причитая, а как кивают головами, тюкая носами пространство и заунывно, как пчелы, гудя, и пихают, запихивают в расщелины между камнями свои жалкие писульки с просьбами сделать жизнь их поспокойнее, посытней, моля у Стены милостей благоговейных. Здесь всегда народу полно: у Стены нет передышки. Ни на минуту не оставляют ее люди в покое, прося и прося. День, ночь, лето, зима... Плачутся и плачутся... Я ловлю вдруг себя на мысли: вот какой должна быть наша Пирамида! Вот из каких монолитов должны быть выстроены Ее составляющие! Чтобы не на год, не на десять, двадцать или семьдесят лет к ней ломились паломники всего мира - на тысячи лет, навсегда... Чтобы сбылось то пророчество Исайи: «И увидите это, и возрадуется сердце ваше, и кости ваши расцветут, как молодая зелень». Красивее не скажешь! И ломились, чтобы не только евреи или узбеки, турки или туркмены, не только иудеи или мусульмане, почитатели Будды или Христа, не только... Все! Весь, весь род людской... Здесь же - большинство евреи, их ни с кем не перепутаешь. Это их святыня, это их плач. Но и я готов с ними поплакаться, не все у меня в жизни гладко. Ведь и в моих жилах течет кровь Адама, упокоенного на этой земле. Значит, и я имею право прикоснуться к этой Стене и просить у нее прощения. Вот такой минуту-другую была логика моих рассуждений, а затем, помолившись молитвой Иисуса, я заставил себя припомнить, зачем я, собственно, здесь. И снова мой взгляд стал искать синие джинсы. А что толку! Спрыгнув с простенка и отряхнув поочередно ладонью от мелкой крошки носки, я надел ненавистные туфли и тотчас почувствовал себя снова, как в кандалах. Но не бежать же мне по этим древним камням в черных носках с туфлями в руках.

Через полчаса я уже брел сквозь толпу ротозеев на одном из тысячи рынков. Воздух здесь просто пропитан Востоком, в глазах снова рябит от лежащих фруктов и овощей, всяких там сладостей и пряностей, пряностей, пряностей... Вдыхаешь эти запахи всей шириной своей груди и надышаться не можешь. Дух просто захватывает! А теперь магазинчики, ларьки и киоски, боже мой, чего здесь только нет!.. Что-то надо купить Ане в подарок. И Жоре. Жоре - трубку из ливанского кедра покоев Ирода. А Анюте - вон ту сумочку из крокодиловой кожи... Или, может быть, вон те каменные фигурки, из фундамента самой Цитадели. Вот, вот что я ей куплю: белый деревянный крестик на ниточке!

А Юле?

А что можно купить в подарок той, кого в глаза ни разу не видел?

- И что же ты ей купил? - спрашивает Лена.

- Кому, Юле?

- Тине.

До подарков для Тины было ещё далеко.

 

Глава 19

Вдруг его ягодицы снова попались мне на глаза! Далеко впереди. На одно лишь мгновение. И я тотчас устремился за ними в погоню. Смешно вспомнить, но один только вид синей джинсовой ткани впрыснул в мои жилы порцию нетерпеливой свежей крови. И опять проснулся во мне дикий инстинкт пса, идущего по следу жертвы. Это был прилив новых сил и уверенности в своих действиях. Жаркая волна преследования подхватила меня, и даже мысли не мелькнуло хоть как-то остановить себя. Да нет! Нет!.. Не смотри на меня так! Я - не какой-то там голубой или розовый... Нет! Просто я уже ухватился за эти джинсы, как за соломинку! Я видел ведь не только эти джинсы, эту задницу, мое внимание привлекали в большей степени его белые толстые каучуковые подошвы, стоптанные по бокам! Такой каучук любил только Юрка! И так изнашивать подошву мог только он! Я помнил эту его слабость к каучуковой платформе. И кривизна этих уже до боли родных ног! Это его ноги!

Неужели я ошибаюсь, злился я на себя.

Я настиг его возле очередного обломка какой-то стены...

Все планы мои на сегодняшний вечер были разрушены, все деловые свидания перечеркнуты. Собственно, у меня было запланировано две встречи, на которые теперь мне было просто наплевать. Я позвонил только своим. Мне удалось выяснить, что по предсказанием нашей «Шныры» Юра-таки оказался здесь и живет в какой-то неброской гостинице на окраине города. И еще, что завтра в районе шести он должен совершить то, ради чего сюда, собственно, и приехал: свой очередной акт насилия. Все это должно было произойти в стенах Кнессета, который проходит, как известно, при открытых дверях, то ли у одного из гобеленов Марка Шагала, то ли в буфете или даже на улице у самой Меноры. Где именно должно совершиться это роковое событие мне и нужно было уточнить. Но, как сказано, на выяснение этих подробностей, мне уже было наплевать.

Итак, я настиг его в каком-то незнакомом районе...

Я до сих пор не видел его лица, и вполне могло статься, что зря

пошел на поводу у своей хваленой интуиции. Пока у меня не было никакого плана, как с ним себя вести. Схватить за рукав? Предстать перед ним и сказать: «Привет, это я»? Я шел наудачу, что называется, напролом. Между тем, он снова остановился, словно чуя мое преследование. Стоял, роясь в карманах, словно что-то искал. Я тоже рассматривал кусок какой-то стены, на которую смотрели десятка два глаз туристов. Краем глаза я, конечно, следил за синими джинсами. Вдруг я увидел, как он повернулся и пошел мне навстречу, штанины прошли совсем рядом, я видел белые кроссовки прямо перед собой, поскольку в этот момент завязывал шнурки собственных туфель. Он чуть не ударил меня по башке своим черным размашистым кейсом. Я испугался: что если он почувствовал слежку? Упасть на одно колено и перевязать шнурки - это первое, что пришло в светлую голову Нобелевского лауреата. Все это выглядит невероятным, но даю слово, так все и было. Проходя мимо над самой моей головой, он наверняка просверлил мой затылок холодным взглядом, но ничего подозрительного и уж тем более опасного для себя в моей позе, по всей видимости, не обнаружил, иначе я бы уже лежал ничком с пробитым черепом. Хотя вряд ли он стал бы так рисковать на глазах у множества прохожих. Вот какие страхи сидели в моей голове. Наконец, я поднялся с колена. Не оставалось ничего другого, как, наклонившись, отряхивать штанину и, повернув голову, бросить короткий взгляд в его сторону. Джинсы ушли уже довольно далеко, и теперь мирно шагали в противоположную сторону. Так бесцельно тратить время в наши дни может либо какой-нибудь жулик, либо заблудший турист, решил я, и снова, в который раз бросился его догонять. Теперь он шел быстро, словно опаздывал на свидание, и мне тоже пришлось прибавить шагу. Если он еще раз обернется и заметит меня, подумал я, мне каюк. Я любовался его уверенной походкой, широким шагом, развевающимися полами его кожаной куртки (они словно парусили, явно придавая ходу, как яхте), при этом он загребал руками, как веслами, чтобы уверенней пробиваться против течения толпы ротозеев-туристов, вяло, как бревна в воде, плывущих навстречу. Мы теперь плыли, как две торпеды, устремленные к одной цели. Так продолжалось минут десять-двенадцать. Я никогда так быстро не ходил, поэтому и мне пришлось расстегнуть молнию куртки. Ходьбе мешала и моя кожаная сумка, висевшая на левом плече, которую то и дело приходилось поправлять и придерживать рукой. Я неплохо знаю Иерусалим, но куда мы направлялись сейчас - понятия не имел. Между прочим, своей походкой мой объект Юру никак не напоминал. Юркину я бы сразу узнал. И волосы у него были слегка волнистыми, черные, красивая свежая стрижка. Правда, он был выше моего роста, может, чуточку выше, вероятно, за счет толстой подошвы своих кроссовок. И мы с Юрой, это придавало мне уверенности, были одного роста, и даже иногда путали свои пиджаки. Этот же был широк, довольно широк в плечах, и так крепко держался на ногах, что мне приходилось чуть ли не бежать за ним. Сзади я дал бы ему лет сорок семь, если бы он не был таким прытким. Взглянуть бы ему в глаза хоть разок, хотя б на его отражение в какой-то витрине. Вполне вероятно, что эта гонка с преследованием тот же час прекратилась.

 

Глава 20

Вдруг, как в плохом детективе, он нырнул в переулок направо, я за ним. Улочка оказалась безлюдной, мелькнула мысль: ничем хорошим это не кончится. Теперь между нами была пустота и каких-нибудь двадцать шагов. И ни души вокруг. Он сбавил скорость, и у меня появилась возможность передохнуть. Что если он почувствовал слежку? И что предпринять, если он остановится и обернется, и дождется, когда я подойду к нему? Бежать?.. Он не остановился, не обернулся, а вдруг исчез в развалинах какой-то древней стены, просто растворился в них, как вода в песке, и я с радостью отметил, что тотчас потерял к нему всякий интерес. В голове радостно мелькнуло: не он! И я стал убеждать себя в этом. Нет, не он! Я стоял у древних развалин все еще глубоко дыша и немо разговаривал сам с собой. У него же кудри на голове! И такая толстая шея. Эти мысли меня радовали: можно прекратить эту дурацкую слежку. Юрка никогда не ходил так стремительно, но всегда вразвалочку, не спеша, вальяжно покачиваясь из стороны в сторону. Этот же прет, как танк. Нет, не он. Я даже осмелился кашлянуть, чтобы придать себе уверенности. А эти руки! Как крылья ветряной мельницы. Юрка, правда, при быстрой ходьбе тоже размахивал руками, но не так рьяно. Чаще же они у него висели как плети, руки скрипача. Я стоял и размышлял, но меня не покидало чувство, что каждый камень этой древнееврейской кладки рассматривает меня своим каменным пытливым взглядом, словно испытывая на прочность: устою ли я под такой каменной тяжестью. Опасаясь, как бы стена не рухнула, я ретировался и вскоре вернулся в город. И на всем протяжении обратного пути кожей спины ощущал этот взгляд. Куда подевался предмет моего любопытства, я понятия не имел. Стало смеркаться, и я с чувством исполненного долга (до сих пор не могу объяснить это состояние) уселся за столик под открытым небом. Принесли еду, и я с львиным аппетитом набросился на горячую дымящуюся мясную пиццу, запивая ее прямо из жестянки холодным колючим шипящим пивом. В ту ночь я ни разу не проснулся. Погоня за привидением, а иначе эту слежку никак не назовешь, хорошенько меня измотала, и в который раз я с удовлетворением отметил, что проснулся только часам к восьми. Во всяком случае, со мной такое редко случалось, я чувствовал себя выспавшимся и хорошо отдохнувшим. Мне было неприятно вспоминать лишь бесславно выброшенный из жизни вчерашний день. (Лучше бы я Тину нашёл!). Но ничего не оставалось как продолжить поиски. Что бы там ни было, что бы не произошло неожиданного и невероятного, план оставался планом, программу следовало выполнять до конца, тем более, что по существу ведь ничего не было потеряно. Все должно было состояться сегодня. Правда, теперь мне нужно было самому принимать решение, где, в каком месте Иерусалима я должен находиться в момент рокового покушения, в буфете парламента, у семисвечного канделябра или еще где-нибудь? В котором часу? Что если эти место и время перенесены в другой район города или в другой город, или вообще на другой материк?

Конечно же, я дал маху! Как самый отъявленный мазохист я истязал себя плетьми самобичевания, плюясь и досадуя на свои мальчишеские поступки. Следить! Надо же! Какой позор, какое, в самом деле, мальчишество!

(Лучше бы увязался за Тиной где-нибудь на Майями или, на худой конец, на Мадагаскаре!).

Но надо быть честным до конца: азарт игрока, вдруг проснувшийся во мне, крепко порадовал меня. У меня, я знаю, заблестели глаза и застучало в висках. Какое это счастье снова чувствовать себя молодым! Итак, значит, план. Я выскочил из гостиницы, на ходу набирая номер телефона своих иерусалимских друзей, и тут же обнаружил еще один досадный промах - вчера я отключил телефон. Теперь я судорожно читал адресуемые мне послания. «Где ты, что случилось?» - примерно так можно было сформулировать все вопросы, которыми был забит мой аппарат. А между ними, как бой часов, повторялась одна и та же фраза: «всеотменяетсявсеотменя...». Все отменяется! Это было прекрасно! Но это был проигрыш, поражение, мое поражение. Весь мой пыл молодецкий тотчас пропал. Мне все-таки удалось дозвониться своим из группы поддержки.

- Да, - сказали мне, - все отменяется, мы ждем новых сведений, и как только что-нибудь прояснится, тут же тебе сообщим. Не отключай телефон!..

- O'key, - сказал я и набрал номер Ани, - привет...

(Почему на Мадагаскаре, а не на Курильских островах? Или Аляске?).

 

Глава 21

Было ясное синенебое утро, солнце золотило Наскальный Купол мечети Омара и маковки церкви Марии Магдалины. Иерусалим - это город мира, кипарисов и роз. Я стоял и любовался роскошными розами.

- Ань, привет, - повторил я, - прилетай?..

У меня и в мыслях не было предложить ей такое. Это был очередной мой заскок: «Прилетай!».

- Что-то случилось? - спросила Аня.

- Здесь такие розы.

- Я перезвоню, - сказала Аня и трубка запиликала.

Стало ясно, что я некстати вторгся своим звонком в Анин мир. Да и вряд ли бы Аня, появись она здесь сей же час, спасла бы меня от неминуемого провала. Я набрал номер Юли, но тотчас выключил телефон. О том, что это был полный провал, у меня не было никаких сомнений, и как бы я не прятался за всякие там объяснения, оправдания и самобичевания, было ясно как божий день: Юрка опять ускользнул. Я отрешенно бродил по городу, в ожидании каких-то решений - должен же быть хоть какой-нибудь выход! но ни одна здравая мысль не посетила меня, и только один вопрос сверлил мой мозг: ты сдался? (Да, и Тина, и Тина... Кап!.. Чтобы не затупилось сверло! Капп!..). Сказать откровенно, я прислушивался к телефону, надеясь, что кто-нибудь позвонит и хоть что-нибудь прояснит или предложит какой-то выход, но телефон упрямо молчал, а я рассматривал то витрины магазинов, то торговался на рынке, покупая какие-то сувениры, то тупо разглядывал чьи-то улыбающиеся лица, думая о своем. Без всякой надобности и эмоций, уныло и осоловело. Так я брел не зная куда, подгоняемый вялой толпой зевак, кто-то тыкался в спину, кто-то упирался мне в грудь, а однажды меня чуть не сбила машина, когда я поперся на красный. Единственное, что утешало меня в этом бестолковом шатании по городу было любование его древностью.

Запиликал телефон.

- Ты звонил?

Я был рад Юлиному голосу.

- Да, да!.. Знаешь...

- Ты в порядке?..

- Без тебя умираю.

- Я вылетаю?

- Нет, - сказал я, - нет, милая...

Мы говорили еще минут пять, затем я вспомнил, зачем я здесь.

Увлеченный бурлящим потоком туристов, я оказывался, то там, то сям... Вдруг оказывалось, что я никогда еще не был у этих витрин! Никогда еще не видел вон той церквушки, не слышал шелеста листьев вот этого крючковатого дерева, а о том, что вон та смоковница может помнить Иисуса, даже не знал. Все это было весьма любопытно. Я наслаждался новыми впечатлениями, а созерцание витражей Шагала привело меня просто в абсолютный восторг. Знакомые джинсы я увидел случайно, у меня даже замерло сердце. Показалось? Нет, я видел родные до боли складки на подколенных ямках, милые моему взгляду упругие ягодицы. Впервые в жизни меня взволновал Юркин зад. Надо же! Если это был даже не Юра (а, скажем, Тина!), я благодарен судьбе за эту случайную встречу. В конце-то концов, нужно же в этом деле поставить точку. Та же желтая распахнутая куртка, та же черная кудрявая башка, в руке тот же кейс. Было впечатление, что вся его фигура просто притишила ход, чтобы я мог уцепиться за нее взглядом. Я обмер, волна удушливого крепкого жара обдала меня. Что делать? Накинуться на него сзади, ухватить за штанины, за рукава, впиться в кудри: этотыэтотыэтоты?! Забежать вперед и заглянуть в глаза? Я перешел на другую сторону улицы, обогнал его шагов на двадцать, снова перешел на его сторону и пошел навстречу. Это был самый верный отважный ход. Я просто вылупил глаза и теперь сверлил его насквозь. Я уперся в него взглядом, словно штыком. Юрка! На нем были темные роговые очки. Это был Юркин лоб, я узнал и очертания губ, и даже родинку на левой щеке. Подбородок был точно таким же, как и сто лет назад, не было только этой складки. Не было и таких глубоких носогубных складок и этого шрама на левой скуле. Это был он и не он. С непременным кейсом в руке. Мы как два козлика на бревне встали друг перед другом.

- Sorry, - сказал он, улыбнувшись, и сделал шаг в сторону, пропуская меня. Он даже не взглянул на меня, во всяком случае я не почувствовал его взгляда. Стекла очков холодно смотрели куда-то в сторону.

Его голос. Это был чужой голос. Я не мог ошибиться.

- I beg your pardon, - сказал он еще раз, и губы его дрогнули в приветственной полуулыбке.

Я нагло рассматривал его, пока он выжидал, но ни один мускул не дрогнул на его лице. Оно показалось мне чужим и безликим, было в нем даже что-то неприятно-отталкивающее. Его взгляд был устремлен мимо меня. Мне ничего не оставалось, как буркнуть себе под нос свое «thank you very much» и воспользоваться его предложением пройти первому. Он не только не обратил на меня внимания, он просто не заметил меня, как не замечают шнурки на собственных туфлях или мелькающие дворники на ветровом стекле в дождливую погоду. Я был задет за живое? Да нет. Просто во мне вдруг проснулось припрятанное ворохом повседневных проблем чувство собственного достоинства. Никто так пренебрежительно еще не относился ко мне. Собственно, мне было наплевать на все эти сентиментальные штучки, меня огорчило лишь то, что и на этот раз я потерпел фиаско. Да, надо признать, интуиция стала подводить меня. Но, если следовать логике, я и не мог в этом черноволосом самоуверенном снобе обнаружить свидетеля тех давних событий, когда мы вместе делили, так сказать, и хлеб, и табак, и вино, и воду. И разве я рассчитывал на какой-то успех? Третий раз я встретил его у Стены плача. Я подумал, что это какое-то наваждение. (Кап!). Он стоял и смотрел на Стену, как смотрят на тигра в клетке. И только руки, точнее пальцы, сплетенные в замок над поясом, выдавали его. Два больших пальца, вращаясь, словно гнались друг за другом. Это была, его, Юркина дурная привычка. Когда он вот так стоял в раздумье, кто-нибудь, проходя мимо, всегда задавал ему один и тот же вопрос: «Ты куда едешь?» И он отвечал: «Домой». «Там же немцы». «А мы не боимся» - отвечал он и вращал пальцами наоборот. Привычка - как идентификационный код. Я узнал эти руки! Такие же, как и сто лет назад длинные холеные пальцы музыканта с коротко стрижеными ногтями, с белыми полулуниями у оснований, всегда готовые прийти на помощь друг другу, настороженные, но и уверенные в себе, готовые к преодолению любых трудностей, вставших вдруг на пути хозяина... Я узнал эти руки! Я помню, как они держали хрупкую стеклянную пипетку, как вращали шары рычагов настройки электронного микроскопа... Я помню, как они брали скрипку... Я помню даже, как они спасли муравья...

Я смотрел на него со стороны, но кроме этих рук, этих пальцев ничего Юриного в нем не находил. Разве что усики, черная узкая полоска щетины. Вчера я их не видел. Или не заметил? И теперь, я отметил это про себя, не было кейса в левой руке. Мне снова захотелось броситься на него с воплем: «Ты Юрка, ты Юрка, отвечай, отвечай!». Я мог бы испортить все дело. Оставалось одно - упасть ему снова на хвост. Я не знал, как я прижму его к стенке, и единственное, что мне оставалось - уповать на Бога. Поскольку Юра не обращал на меня никакого внимания, я снова пошел за ним. Он ничем не выдавал беспокойства, бродил по улочкам и переулкам, жуя орешки, которые время от времени извлекал из кармана куртки и бросал на ходу в рот. Так продолжалось часа два. Мы даже пообедали в одном и том же кафе. Я снова видел эти руки, эти пальцы, вертящиеся как живой пропеллер, я их узнавал и все больше убеждался, что это они, те самые руки, которые я так долго искал. Я вспомнил, как когда-то меня восхитило и потрясло описание рук игроков казино в какой-то новелле Стефана Цвейга. Я перечитывал это место много раз, и с тех пор не мог уже не обращать внимания на руки людей, мужчин и женщин, стариков и детей. Как ноги - это лицо женщины, так руки - это воля и характер мужчин. Нужно только хорошо знать эти кисти, вылетающие из рукавов, как снаряды из стволов гаубиц, эти пальцы, куцые и узловатые, и длинные, и изящные, летящие в танце или свитые в крепкий кулак. Нужно уметь читать их движения, мысли. Это хорошая и надежная школа уметь различать зло и тепло, агрессию и печаль. Я прошел эту школу. Пальцы веером - это угроза, а пропеллером - беспокойство, осторожность. Прошло еще какое-то время, прежде чем мы снова оказались на безлюдной улочке, как и вчера, я шел за ним шагах в десяти, вдруг он снова пропал. Мистика! Вот он был передо мной шагах в десяти и теперь его нет. Мистика! Я остановился, прислушиваясь и осматриваясь: никого...

Кап...

Тинка, отстрянь!.. Не до тебя!..

 

Глава 22

Вдруг пропал свет, я даже не почувствовал боли. Когда я пришел в себя, он сидел рядом на корточках и больно хлестал ладонью по моим щекам. Я попытался защититься рукой, он сказал:

- Как ты сюда попал?

Голова была ясной, светлой, но я молчал. Запиликал телефон. Он вытащил его из моего кармана и протянул мне:

- Держи.

Не могу передать, как я был рад этому «держи». Можно все в себе изменить, приукрасить, исправить, забыть, но не голос, я узнал бы этот сухой баритон среди тысяч других. «Держи». Так мог сказать только Юрка. Это нетвердое «р» и такое жужжащее, безжалостное «ж»!

- До чего же мир тесен! - произнес он и улыбнулся.

Не менее рад я был и Аниному звонку.

- Что у тебя?

- Эврика! - крикнул я.

- Ты его и вправду нашел?

- Я перезвоню, - сказал я.

Я лежал на холодных камнях, они сильно давили в бок, и это было единственное неудобство. Я пытался осознать происходящее, голова, как сказано, была ясной, но мыслей было так много, что я не знал, за какую ухватиться. Я почувствовал, как его сильные пальцы мягко вытащили из моей ладони мобилку, и я опять услышал знакомые нотки его голоса:

- Алло, алло...

- Затем он, видимо, слушал.

- Ань, ты что ли?..

Мне удалось приподнять веки и посмотреть в его сторону. Ясно, что он будет удивлен, узнав Анин голос. Но нет, на его лице не было ничего такого, что свидетельствовало бы об удивлении, оно хранило абсолютное спокойствие и, казалось, полное безразличие к происходящему. Он только подмигнул мне и продолжал говорить в трубку:

- Да, мы тут с ним спорим о жизни... как всегда, ты же помнишь?..

Теперь я ясно видел его, это был он - Юрка! Хитрый прищур черных глаз (я заметил даже гусиные лапки), кончик языка, облизывающий время от времени верхнюю губу, более глубокие носогубные складки... И, конечно, его ухмылка, его едва снисходительная всепрощающая и всепонимающая улыбка, я бы сказал улыбка мудреца, которая, если не отталкивала, то многим была не по вкусу. Эти крупные зубы, немного скошенный и как бы вдавленный чуточку внутрь левый резец, и эти ямочки на щеках, эти девичьи ямочки, когда он улыбался... Если бы не эти резцы, не эти клыки и премоляры, его улыбка могла бы соперничать с улыбкой Джоконды.

- ...ты не поверишь, - продолжал он, - но это правда.

Я сидел и с интересом рассматривал его, да, все, теперь все выдавало в этом с виду спокойном, уверенном в себе и я бы даже сказал самодовольном супермене того, нашего Юру, абсолютно все. Я его узнавал. Он, конечно же, возмужал и немного изменил свою внешность. Что-то было в его облике незнакомое, чужое. Видимо, в том появилась потребность, но, на мой взгляд, вся эта мимикрия не была очень удачной. Если бы я стал придираться, то нашел бы тысячу зацепок. Раз уж ты стал маскироваться, раскудрил волосы, нацепил усики, изменил свой, так сказать, имидж и лоск, мог бы довериться и хорошему дантисту. Мне не очень нравилась и небрежная небритость его щек, и лунки ногтей, и т.д., и т.п., множество деталей одежды, которой наш Юра так любил щеголять.

Я снова прислушался.

- Еще нет, но, надеюсь, скоро увидимся, - сказал он и протянул мне трубку.

Я еще раз пообещал Ане перезвонить.

- Ты нашел и ее? - спросил он.

Зачем ты так трахнул меня по голове?- набросился я на него.

Юра улыбнулся и сказал:

- Pauvre diable... (Бедняга... - фр.). Ты не поверишь, но мне так захотелось...

Ты же знал, что это я?

- Ты совсем не изменился, разве что рот...

- Ты что не видел, что я, что я...

- Видел. Не слепой...

И в тот же миг я уверовал: это - он!

 

Глава 23

Он смотрел на меня сквозь холодно блестевшие притемненные стекла, прочно упакованные в массивную роговую оправу и дружелюбно улыбался. Мы по-прежнему сидели рядом на холодных камнях.

- Прости, - сказал он, - прости, дорогой, но я не мог сдержать себя от такого удовольствия. Proh pudor! (О стыд! - лат.).

- Ты же мог, - я пытался шутить, - убить почти дважды нобелевского лауреата.

- Proh pudor! - повторил Юра.

- А как это звучит по-японски? - спросил я и попытался улыбнуться.

- По-японски, - привычно ответил он, - это не звучит.

Секунду-другую мы улыбались, рассматривая друг друга, и молчали.

- Да сними ты свои чертовы очки! Я не вижу твоих глаз!

Я сделал движение рукой, чтобы сорвать с него очки, но он ловко перехватил мою руку.

- Дважды, трижды и даже четырежды, если ты еще помнишь, бывают только герои Советского Союза или социалистического труда, - сказал он, крепко сжимая мое запястье, - прости, пожалуйста, еще раз.

Волосы его были растрепаны, беспорядочно курчавились в разные стороны, я заметил пряди седины. Когда-то, мы были еще так молоды, у него были прямые иссиня-черные волосы с кисточками седины на висках, придававшими ему известную взрослость. Как только тиски на моей руке ослабли, я высвободил руку и попытался встать на ноги. Он тоже встал. Мы улыбнулись друг другу.

- Ну, здравствуй, родной мой, - дружелюбно и нежно произнес он.- Ты не поверишь, но я даже не прикасался к тебе, так что никаких потерь армия нобелевских лауреатов не понесла бы.

- Как так?

- Да, - сказал он, - именно так.

Мы обнялись. Вскоре мы уже сидели в уютном ресторанчике и разговаривали. Он, кстати, сказал, что никаких телесных повреждений мне не наносил, даже, он повторил это еще раз, не прикасался ко мне. У меня это сообщение вызвало удивление.

- Представь себе, - без какого-либо нарочитого хвастовства сказал Юра, - я тебя на время присыпил. Я, правда, помог тебе, когда ты падал, поудобнее усесться на каменную плиту, чтобы ты не зашиб себе задницу.

На мои вопросы, а у меня их были тысячи, он отвечал односложно, не вдаваясь в подробности, которые, как ему казалось, были мне неинтересны. Но как раз подробности мне-то и нужны были больше всего. Что, собственно, значило его «Аня тоже с нами»?

- Скажи лучше, зачем ты меня выслеживал? И как тебе удалось найти меня?

- Сначала ответь, - сказал я, - это правда - ты киллер?

- Правда - это лучшая ложь, - уверенно и просто произнес он.

Я всегда разделял подобное утверждение: правдивыми фразами можно прикрыть такую чудовищную ложь, что о ней заговорят, как об истине в последней инстанции. Я знаю эту технологию обмана.

- Ты не ответил, - сказал я.

- Нет же. Конечно, нет.

Мы сидели, как сто лет назад!

- Битых три часа ты рассказываешь мне о своих подвигах...

- Рассказываю.

- Кто же ты?

- Тебе налить еще?

Сперва в моем номере мы пили пиво, а потом и какое-то вино, и коньяк, и до утра рассказывали, рассказывали свои истории. Ясно, что в ту ночь нам было не до сна. Он прилетел в Иерусалим на несколько дней, и у него еще было много дел. Иногда меня раздражали его ответы, а его «Ты не поверишь» просто бесило меня. Конечно же, он, как и я, очень изменился, я имею ввиду не его внешний облик. Он действительно добился многого в жизни, он не был знаменит, но стал достаточно состоятельным. Он не хвастался своими успехами, чего-то недоговаривал, но держался достойно и, возможно, несколько гордо. Да, судя по его рассказам, ему было чем гордиться. Он по-прежнему считал себя натурой глубокой и более утонченной, чем весь этот смертный люд, я бы сказал художником, да, свободным и успешным художником. Он рисовал мне такие картины - голова закружится, но он не отвечал на главный мой вопрос:

- Значит, все-таки киллер?

- Рест, ну какой же я киллер? Киллер - это так прозаично, так грубо.

- Не води меня за нос!

Время от времени в нашем разговоре речь заходила и о моих успехах, да, о них он был тоже наслышан, ведь они были общеизвестны, но когда я произносил давно позабытые им слова о межклеточных контактах, плотных и щелевидных соединениях между клетками, о рибосомах и митохондриях, и центриолях, и внутриклеточном веретене, он замирал.

- Не трави душу, - сказал он.

Жизнь внутри клетки - это был его конек. Никто кроме него так не знал все радости и трудности этой жизни. Он читал ее как таблицу умножения. Его, молодого, но уже маститого ученого носили на руках. К нему съезжалось полстраны для интерпретации результатов экспериментов и клинических данных. И он был горд этим.

- Ты можешь в конце концов осветить свое нынешнее ремесло?

Мне очень хотелось узнать, чем же он дышит сегодня.

- Хорошо, слушай... Впрочем, давай лучше спать.

- Ты набиваешь себе цену.

- Нет, - сказал он, - я обещаю тебе все рассказать. Но не сейчас, ладно? Это займет не один час.

Он уговорил, и мы тут же завалились спать в моем в номере. У меня было прекрасное настроение. Мне захотелось тут же поделиться своими мыслями с Юлей, с Аней и Жорой, порадоваться с ними, но было только семь часов с четвертью, а они так рано никогда не встают, хотя в Америке сейчас поздний вечер. А в Париже? Мне кажется разница во времени между Парижем и Иерусалимом совсем незначительная, может быть, час или два. Едва я коснулся головой подушки, как тотчас провалился в глубокий и крепкий сон. Теперь я мог себе это позволить, я заслужил это, выстрадал. Ане я так и не позвонил. Зато с Юлей болтал целый час, не меньше.

Тина - просто испарилась!

 

Глава 24

Когда я проснулся, солнце уже поднялось высоко, во всяком случае, его лучи, пробиваясь сквозь прорези жалюзи, ярко высвечивали желтый, блестевший как зеркало, лаковый паркет. Юры в номере не было, но это меня не огорчило. Он уже не мог исчезнуть надолго, в этом я нисколько не сомневался. В подтверждение моей уверенности на журнальном столике из стекла лежала записка: «Позвоню». Номер моего телефона узнать было не сложно, поэтому я верил в написанное. Я отметил, что и почерк был мне знаком. Спешить было некуда, я с удовольствием принял душ и снова бухнулся в постель. Оставалось ждать. Я вспомнил свое обещание и тут же позвонил Ане.

- Слушай, он совсем не изменился! Мы всю ночь провели вместе!..

Аня хохотнула:

- Правда?

- Да нет, - сказал я, - ты неверно меня поняла.

- Ты его зацепил?

Я сказал, что мы были так увлечены воспоминаниями, что до главного, так сказать, вопроса дело еще не дошло.

- Иногда ты меня поражаешь, - сказала Аня.

- За это ты меня и любишь!

Мы поговорили о чем-то еще, то да се, ну пока, да, пока. Затем я вдруг почувствовал, что проголодался и поспешил в ресторан. Потом я бесцельно бродил по Иерусалиму. Как сказано, я бывал здесь не раз, обошел все святые места, и всегда приходил на эту светлую просторную площадь у Стены плача. Здесь было чересчур много света и воздуха, и каждый раз меня охватывал трепет перед живой историей мира. И как всем евреям, присутствующим у этой святыни, мне хотелось, так же качаясь как маятник, написать несколько слов Богу и втиснуть крохотный клочок бумаги в расщелину между плитами. У меня, как у каждого живущего на этой земле, было о чем попросить Всевышнего. Неиссякаемый поток людей, неумолчный заунывный шепот, шевеление губ, подернутые поволокой надежды бессмысленные взгляды и эти живые маятники, все это притишивало и останавливало вечный бег в твоем теле и заставляло задумываться. Мысли мои снова и снова возвращались к Юре, к нашим клеточкам, генам и клонам, к будущему сотрудничеству и строительству пирамиды счастливой жизни вот точно из таких же духовных глыб, как плиты этой Стены. Чтобы потом каждый мог прийти к ним и нам поклониться. Часам к пяти вечера телефон наконец запиликал.

- Встречаемся, - спросил Юра, - ты где?

Меня порадовало то, что он произнес это слово с каким-то требованием, что ли, во всяком случае, голос его не предполагал возражений с моей стороны. Я, конечно же, тотчас согласился. Ему, как и он мне, нужен был я, это было очевидно. Из нашего вчерашнего разговора было ясно, что какой-то этап нашей будущей жизни мы снова должны провести вместе. Насколько этот этап будет длительным и взаимоинтересным, нам и предстояло сейчас выяснить. К сожалению, я не захватил с собой фотографии, где мы с Аней снимались в Париже, мне хотелось бы ему показать, как прекрасно выглядит теперь Аня, зато у меня была электронная версия пирамиды, и я надеялся, что такая наглядность нашей идеи построения, так сказать, счастливого будущего человечества, не оставит его равнодушным. Он по-прежнему, как мне казалось, падок на славу, а его настоящий образ жизни не позволяет ему к ней приближаться. На его будущей славе, на нашей общей славе, я и хотел сыграть. Ибо что может быть притягательнее жажды славы?

Еще будучи в Америке, когда все указывало на то, что Юру следует выслеживать в Иерусалиме, я подумал о том, чтобы убить здесь двух зайцев одним выстрелом. Пребывание в Иерусалиме как раз и было этим выстрелом. Первый заяц - Юра, был у меня на мушке. Или на крючке. Все складывалось, как мне казалось, наилучшим образом. В конце концов Юра не мог уже соскользнуть с крючка, который был мною заброшен в его аквариум. Он, я надеялся, глубоко заглотил мою аппетитную наживку, и теперь мне меньше всего хотелось, чтобы он чувствовал себя обманутым, соблазненным моими посулами прославить свое имя. Хотя с моей стороны никаких конкретных предложений еще не было. Но ключевые слова-тестеры (ген, клон, Америка, пирамида, бессмертие) мною вскользь уже были произнесены, и тот факт, что мы располагаем колоссальными возможностями, сделал свое дело: он клюнул. Зная его, я был убежден, что все у нас склеится. Второй заяц, которого я хотел здесь подстрелить, мог бы быть не менее крупной добычей. Эта мысль давно не давала мне покоя: как раздобыть геном Иисуса? Те геномы, что у нас уже были, - Ленина, Брежнева, Наполеона, кого-то еще, не шли ни в какое сравнение с геномом Христа. Эта мысль была глубоко запрятана в моем мозгу и хранилась в самых потаенных его уголках, я до сих пор ни с кем этим не делился. За такую мысль в те серые века инквизиция сожгла бы меня на костре. Выскажи ее я сегодня, меня и сегодня наверняка сочли бы еретиком и богохульником. Но в наше светлое время, когда провозглашается торжество науки и разума, кто-то ведь должен быть первым. Если мы жаждем совершенства, нужно взять на себя смелость показать человечеству. Это Совершенство. Пусть это будет второе пришествие Христа, пусть. Пусть потом будет Страшный Суд. Важно ведь то, что совершенство свершится!

О третьем зайце, которого я хотел здесь подстрелить, мне даже думать не приходилось. Тину? Здесь? Подстрелить?..

Да какого рожна она здесь должна делать?

- Кап, - говорит Лена.

- Давай лей уже, - прошу я, - капаешь...

 

Глава 25

- Все это очень интересно, - сказал Юра, - но как все-таки ты меня нашел? Ума не приложу, как тебе удалось выследить меня, я ведь почти каждый день меняю место своего пребывания не только в каком-то городе или стране - на планете. Ты же не случайно встретил меня на улице? Встретил бы - не узнал, но ты выследил, да? А это, замечу, не простое дело. За эти годы я научился заметать следы, вернее не оставлять их после себя. Могу себе представить твои возможности!

- Не можешь, - сказал я.

Мы сидели... Как он потом признался, у него была тысяча способов избавиться от меня, легко лишить меня жизни или на какое-то время обездвижить, как когда-то мы обездвиживали наших подопытных животных. Слава Богу, Юра ударил меня и потом узнал. Это было смешно слышать. Он, конечно, был ошарашен этой встречей. Зачем я здесь? Зачем я следил за ним? Что мне от него нужно здесь, в Иерусалиме, после стольких лет нашего отчуждения? Мы ведь, и правда, стали чужими. И главное - как я его нашел?

- Что, этот «Googlе» действительно так силен? - спросил он. Я кивнул: да. В этом не было никаких сомнений.

В мистику он не верил, и все его умозаключения на этот счет трещали по швам. Как потом выяснилось, именно все эти вопросы и спасли меня от неминуемой гибели. Я, конечно, не имел никакого права так рисковать. Я надеялся, что наша встреча будет теплой и радостной, а трудность будет заключаться лишь в том, чтобы направить последующую его жизнь в русло спасения человечества. Именно такими высокими интересами я и хотел его прельстить - спасением человечества. Этот восхитительный на мой взгляд императив, я полагал, возьмет его за живое. Когда мы потом разговорились, и я рассказал ему идею пирамиды, и указал ему его место в ней, место спасителя, и убеждал, что то, чем он в жизни занят, такая дикая ерунда и чепуха, и недостойная его предназначения и смысла существования собачья чушь, он только удивился:

- Разве?

- Конечно! Ты же можешь спасать десятки, сотни тысяч людей...

- А я, по-твоему, чем занимаюсь?

- Но ты можешь нести людям добро, любовь, справедливость...

- А я что делаю?

Этими вопросами он ставил меня в тупик, но лишь до тех пор, пока не раскусил, не прочувствовал и не проникся нашей идеей. На это ушли считанные секунды. И все те годы, которые мы провели вместе.

- Пирамида, говоришь...- сказал он, покусывая нижнюю губу, - значит, пирамида.

- Ага, - сказал я, - нравится?

Он пристально и долго смотрел мне в глаза сквозь блики стекол своих роговых очков тяжелым воинствующим и всепобеждающим взглядом гипнотизера. Его черные глаза ни разу не моргнули. Затем он двумя пальцами правой руки аккуратно снял очки, опустил веки, а указательным пальцем левой поскреб переносицу. По всему было видно, как он сдерживал себя, чтобы не сорваться с петель.

- Да, - наконец произнес он, - твоя пирамида - это великолепно. Это даже, если хочешь, величественно!

Я знал, что ему понравится.

- Ты, значит, хочешь спасти этот мир?

Я молчал.

- Думаешь, он того стоит?

- Ага, - сказал я, - кури.

- Тебе не кажется, что проповедуя свою Пирамиду, ты мечешь бисер перед свиньями?- спросил он.

- Не кажется, - сказал я.

И бросил ему пачку его любимых сигарет («Кэмел»).

 

Глава 26

Я рассказал ему и о виртуальном его прообразе, о том, с какими трудностями нам пришлось столкнуться, и сколько это стоило нервов и денег, о Сереже и Ларри и их «Google», и о том, как нелегко нам было с Жорой согласиться с выводами системы о роде его, Юры, деятельности.

- А чем занимается Жора?

- Ты так и не ответил, права ли наша «Шныра», вычислившая тебя, как киллера?

Юра молчал. Он подставил лицо остывшему вечернему солнцу, закрыл глаза и, казалось, уснул. Но он слышал мой вопрос.

- Я никак не могу взять в толк, - наконец произнес он, не меняя позы, - вы устроили на меня охоту, нет, вы развязали против меня целую войну. Но зачем? Согласись, ты воюешь ведь не против меня, а против чего-то в самом себе. Чего тебе в жизни недостает, и кого ты хочешь в ней победить?

Это был для меня неожиданный взгляд, я так никогда не думал, поэтому ничего ему и не ответил. Он открыл глаза и улыбнулся:

- Ладно, не думай над этим, лучше скажи, за что тебе дали Нобелевскую премию?

Об этом я мог рассказывать сутками.

- Мы создали способ, - сказал я, - продлевать жизнь людей путем модификации генома. Помнишь наши работы с модифицированной РНК, с наносомками? В этой премии, кстати говоря, есть и твоя доля. Мы искали тебя...

- Вы искали?...

Мне было жаль видеть кислую мину на его лице и не слышать ни слова в ответ. Видимо, я сказал ему то, чего не должен был говорить. Но я был твердо уверен, что и он своим усердием и кропотливым трудом участника наших экспериментов с генами имел полное право разделить с нами высокую международную награду и признание. Я так и сказал ему:

- Жаль, что ты тогда исчез.

Он не шевелился, темные очки прятали его глаза, но я знал, что они по-прежнему были закрыты. Он мог бы возразить, что исчез тогда я, а не он, и был бы прав, но он не возразил.

- И что же, - спросил он, - удалось вам продлить свою жизнь хоть на час?

Мышки жили вдвое дольше, а хомячки, те вообще...

- Хм!- хмыкнул он, - хомячки...

- Ну да, мышки и хомячки, не говоря уже о светлячках и дрозофилках!..

Юра снял очки и открыл глаза.

- Енох прожил 365 лет, Мафусаил и Иареб - более 900.

Это было сказано, как упрек: какие мышки, какие хомячки и дрозофилки!? Я не знал, что на это ответить.

- В Индии есть такой раджа - Тапасвиджи, - сказал Юра, держа свои очки большим и указательным пальцами и долго пристраивая их на переносице, - у отрогов Гималаев он встречал старика, прожившего пять тысяч лет.

- Ты в это веришь?

- А сам прожил сто восемьдесят шесть лет. В девяносто лет он принял эликсир Калиостро, вдвое удлинив свою жизнь.

- Этот эликсир мы изучили до атома, - сказал я, - он заметно удлиняет нить ДНК. И Калиостро, и Сен-Жермен, и служанка маркизы де Помпадур, ошибочно хлебнувшая из флакона эликсира бессмертия и превратившаяся в девочку, все они прожили так долго благодаря...

- Ты не назвал Сунь Мина, прожившего более пятисот лет, - сказал Юра.

- А наша Сэй Сенагон, - прихвастнул я, - совсем не стареет. Ей уже за семьдесят пять, а у нее даже выросли зубы. А недавно родила, представляешь!

- Я знаю, - сказал Юра, - что царь Давид спал с красавицей Ависагой Сунамитянкой и прожил...

- Да, - перебил я, - я знаю.

- А ты, - спросил Юра, - ты спишь с красавицами?

- Я пью «золотой эликсир» даосцев кин-тан, состоящий из 999 компонентов. Он не только повышает активность, но и...

- Ты так думаешь?

- Хочешь отпить? Держи...

Юра улыбнулся.

- Мне еще нет и... - сказал Юра, - доживем до девяноста, вот тогда и выпьем. Но ты так и не ответил.

- Сплю-сплю, - сказал я, - как царь. А как же!

 

Глава 27

- А вторая?- спросил он.

- Что «вторая»?

- Премия?

Я расхохотался.

- Вторую, - сказал я, - мы разделим с тобой, с Аней и Жорой... С Юлей!

Мой хохот его явно обидел, он встал и посмотрел на меня сверху вниз через свои черные стекла так, что мне стало не по себе. Я тоже поднялся, чтобы чувствовать себя поуверенней, а он снял очки и потер кулаком правый глаз. Затем улыбнулся.

- Вы что снова вкупе? - спросил он. - Что вы опять затеяли?

- Твои усики меня убивают, - сказал я.

- Ладно, - сказал он, - идем, дважды лауреат. Кто такая Юлия?

- Потом расскажу.

Через некоторое время мы уже брели по какой-то кривой узкой улочке, он шел впереди, я за ним. Солнце скрылось за стенами домов, но верхушки деревьев еще золотились, было тихо, дул встречный прохладный ветер.

- Зачем же теперь я тебе так нужен?

Он остановился и обернулся, дожидаясь меня.

- Может, ты хочешь поделиться со мной своей долей?

Хотя, казалось бы, ничего не произошло такого, что могло бы повредить нашему будущему, меня не покидало ощущение, что он не доволен той ролью, которая ему отводилась в нашем союзе.

- Ты только не сердись, - сказал я, - но...

- Я забыл, как это делается.

В его глазах я, по-видимому, казался ему чересчур успешным и самоуверенным. Но у меня не было никакого комплекса неполноценности в отношении собственных успехов, я шаг за шагом продвигался к намеченной цели и приглашал его перебраться на эту тернистую, но, я уверен, интересную для него тропу счастья. Он, как и Аня, колебался. Ему, по всей видимости, было что терять, а взамен не хотелось получить кота в мешке, это было ясно. Но я ведь не пустил в ход свои козыри, а они у меня были. Я даже не решался спросить, нравится ли ему сама идея пирамиды. Какие у него планы на ближайшее будущее, нашел ли он в жизни свое дело, есть ли у него семья, дети, любимая женщина или хобби? Что если он владелец небольшой солильни или пивного бара на Лазурном берегу? Я этого не знал. Но я уже твердо знал, что у него есть мечта, и он готов все отдать, чтобы она осуществилась. Оставалось сформулировать эту мечту. Я прикидывал про себя, что бы могло заинтересовать его больше всего на свете - деньги, слава, власть?.. Все это когда-нибудь должно интересовать мужчину. А пирамида вмещала в себя все земные и неземные ценности, она была всеядна, и каждому, кто участвовал в ее сооружении, находилось место по душе. Деньги и дух здесь служили друг другу, и счастье созидания можно было потрогать руками. Об этом я и хотел рассказать Юре.

И все же мы потихоньку продвигались навстречу друг другу.

- Теперь ты знаешь, зачем я за тобой охочусь вот уже несколько месяцев подряд.

Я хлопнул его по плечу.

- Нет, - сказал он, - пока нет.

Наступил вечер. Мы теперь сидели на зеленом диване, он курил. Это был долгий и нескучный разговор. Он неспешно, и я заметил, не без удовольствия, рассказывал историю за историей, а я, признаюсь, ловил каждое его слово. Это был прекрасный отчет с иллюстрациями и графиками, дебит, кредит, аванс, адреса и страны... У меня даже голова разболелась от избытка информации, пришлось принять таблетку. Кстати, многое из того, о чем он рассказывал, я уже слышал от него вчера в обрывках фраз, которые пытался самостоятельно слепить в его отсутствие в более отчетливые и понятные картинки из его жизни. О чем-то догадывался, что-то предполагал и домысливал. Не все у меня клеилось. Скажем, я четко не мог представить себе, чем он зарабатывает на жизнь. Убийствами? Он - киллер? У меня это не укладывалось в голове. Однажды я был свидетелем, как когда-то, дождь лил, как из ведра, он спасал муравья, уцепившегося за щепку, несущуюся в потоке воды. Меня поразило тогда, как он, с его-то диоптриями, заметил этого муравья. Мне запомнился этот случай, и теперь он приятно удивлял, радуя мою память, но и перечеркивал все мои представления о том роде деятельности, которым Юра занимается сегодня. Нельзя не признать, что жизнь-таки меняет людей.

Потом была жуткая, ледяная ночь, которая, казалось, просто съежилась от холода. Или от страха? Мне вспомнилась почему-то Тина. С нею страх показался просто дешёвкой, пустотой, мелочью...

 

Глава 28

Речь зашла о судьбе ученого в нашей стране.

- Наши ученые, - сказал Юра, - сейчас продают трусики и лифчики или бегут с этой страны, как...

- Как крысы с тонущего корабля, - бросил я крылатую фразу.

- Да нет. Просто мозги всегда текут туда, где могут найти себе применение. Без работы мозги усыхают...

Он задумался на секунду и продолжал:

- Так вот, сегодня ученые в твоей славной стране или торгуют лифчиками, или утекают, или спиваются и дуреют, просто сходят с ума... Я расскажу тебе одну такую историю, хочешь?..

- Это меня огорчит?

- Мне кажется, что мы уже не способны огорчаться, - сказал он и добавил, - впрочем, как и радоваться.

Я не рискнул спорить с ним и кивнул, мол, валяй.

- История такая, - сказал он и упал в кресло.

Юра долго устраивался поудобнее, давая мне знать, что рассказ будет длинным, и мне понадобится набраться терпения, чтобы дослушать его до конца. Я растянулся во весь рост на диване.

- Некий пасечник, - начал он.

- Пасечник?!

Я аж подпрыгнул в кресле: пасечник, пчеловод!

- Да, - сказал он, - пасечник, а что?

Я был поражен, ошеломлен, ошарашен - надо же! Я был невероятно горд за нашу «Шныру», ведь она предсказала мне встречу с Юрой-пчеловодом. Уже было ясно, что он никакой не пчеловод, и его рассказ о каком-то пасечнике меня развеселил.

- Да нет, ничего... рассказывай, - сказал я.

Юра посмотрел на меня внимательно и продолжил:

- Так вот, этот самый пасечник, мужик лет тридцати трех, известный среди друзей, как человек благонадежный, беспримерно добрый, а в чем-то даже робкий и милый, совершил поступок...

Затем Юра на едином дыхании рассказал историю... Нечто страшное...

Я был потрясен. Мы сидели в тишине и молчали.

- Так вот, - сказал он в заключение, - они...

- Ясно, ясно, - остановил его я, - можешь не продолжать.

- Они расстреливали его в упор, как затравленного волка, сделали из него решето...

- Да, это ясно.

- Он умер улыбаясь...

- Да-да...

- Словно счастье вернулось к нему.

Я выждал секунду, а затем сказал:

- Ты никогда не был счастлив, ты просто не знаешь, зачем тебе жизнь...

- При чем тут я?

- Ты же про себя рассказал всю эту историю.

Юра помолчал, затем произнес:

- Я знал, что ты догадаешься. Вот только жив... И правда - зачем?

В наступившей тишине слышно было, как за окном пукали рассыпающиеся звездным дождем разноцветные шарики праздничного фейерверка, один за одним, один за одним...

- Извини, - сказал я, - я сначала не догадался...

- Страна, пренебрегающая интеллектом своего народа сегодня, - заключил Юра, - завтра будет мыть клозеты соседа. Всегда было так. Ведь до сих пор так и не находят пророка в своем отечестве...

 

Глава 29

Какое-то время мы молчали, потом он снова заговорил.

- Я тоже был близок к сумасшествию, - сказал он, - ведь если бы не случай... К счастью, мне удалось вырваться из страны, пришлось переквалифицироваться. Я не жалею. Я узнал другую среду, другие традиции и обычаи, другие правила жизни и игры, которую люди ведут непрестанно. От чего-то пришлось отказаться, но люди меня ничем не удивили - они везде одинаковые. Помнишь, мы в нашей бане проводили мальчишники, даже вели протоколы заседаний. Это была хорошая школа, ключевые моменты бытия мы понимали правильно: продолжение рода, еда, творчество. И все нанизано на стержень удовольствия. Вне зависимости от того, кто ты - араб или негр, коммунист или мусульманин.

- Помню, помню, - сказал я, - как же, как же...

Но он не слышал меня.

- И все же навыки, которые ты получаешь в молодые годы, во многом определяют твою судьбу, верно?

Я кивнул и не стал оспаривать его постулаты насчет стержня удовольствия и линии судьбы, я просто слушал и выжидал момент, когда он хоть словом обмолвиться о своей карманной лаборатории - невзрачном черном кейсе, который он все время таскал с собой. Портфель словно был приклеен к руке. Он как-то сказал, кивнув на него, что без него он, как без рук. Может быть, там минивинтовка с оптическим прицелом, спросил я. Он только хмыкнул. Теперь этот черный ящик лежал на соседнем кресле и отвлекал мое внимание. Мне все время чудилось, что он вот-вот откроется и из него выпрыгнет какой-нибудь современный джин. От Юрки всего можно было ожидать, хотя он и не был фокусником.

Я пил кофе, чашка за чашкой, и курил, сигарета за сигаретой. Я все ждал и ждал этой самой минуты появления чуда, но он говорил о земных проблемах, разные страны, какие-то немыслимые профессии (в Каннах, например, он собирал цветы жасмина, за что получал до двадцати франков за смену), изучал языки (японский так и не выучил) и даже какое-то время работал в цирке. Я вздохнул с облегчением, когда он из Китая перебрался в Европу, это случилось два года тому назад, и с тех пор, живя в Париже, мог позволить себе вылетать в другие страны только по собственному желанию, у него теперь был выбор.

- Ты в Париже живешь?!

Я был ошеломлен.

- Почему ты так удивляешься?

Я не удержался, чтобы не рассказать, как всего месяц тому назад, я бродил с Аней по Елисейским полям, как мы с нею путешествовали на автомобиле в Монако, были даже в Ницце и Каннах, и теперь я знаком даже с принцем Альбертом.

- С князем, - поправил он.

- Ну да - теперь, с князем.

- Я знаю, - сказал он, не меняя выражения лица.

А я потерял дар речи: как так «я знаю»! Я налил себе коньяку и сделал глоток.

- Ну-ка, ну-ка, - сказал я, встав и усаживаясь поудобнее на диване, - давай, рассказывай.

То, о чем он рассказал, меня поразило. Он давно поселился в Париже, и однажды, случайно, встретив Аню, ей не признался. На протяжении этих лет время от времени приходил в кабаре, чтобы видеть ее и, как он признался, наслаждаться ее обществом, разумеется, инкогнито, в парике и с усами, предаваясь ностальгии по прошлому.

- Почему же не подошел?

Никто бы не удержался и не смог сформулировать вопрос по-другому, но он не собирался на него отвечать. Он снова пропал в воспоминаниях, и мне уже трудно было следить за нитью его рассказа. А у него, так во всяком случае я определил, полетели тормоза, он не мог остановиться, его несло, как ту щепку с муравьем, которого он когда-то спас, и я старался помочь ему тем, что всем своим видом изображал внимательного слушателя. Я понимал: он никому так подробно не рассказывал о себе, а во мне он нашел того, перед кем можно было раскрыть хоть какие-то карты. Мне подумалось, что о его похождениях можно было бы написать роман. Мелькнула мысль и о возможном курсе психотерапии. У него и язык, и руки просто чесались. Минута, та злополучная минута в тот вечер так и не наступила. Жалея его, я так и не получил ответ на свой главный вопрос: чем ты живешь? К тому же и джин остался сидеть в своем кейсе. Мы снова ночевали в моем номере, а наутро пошли просто бродить по городу. И я, и он как-то попритихли, поуспокоились, как-то вдруг спало напряжение, и между нами установилась прежняя теплая и доверительная атмосфера. Мы поздно проснулись и поздно позавтракали, настроение было прекрасное, теперь мы брели, не зная куда, затем присели на камни. Он сам начал свое повествование. Он прочитал мне красивую, умную, строгую с приведением конкретного фактического материала лекцию о смерти.

- Я изучил самые знаменитые смерти - фараонов, царей... Александра, Цезаря, Тутанхамона, многих вождей, Ленина, Сталина... Ромео и Джульетты и Ивана Ильича, да, многих... Я добрался даже до Лазаря и до Самого Иисуса Христа. Это были прекрасные годы познания жизни. И смерти, конечно. Стремление познавать - наиудивительнейшая черта человека. Если ты любопытен к жизни, тебе никогда не будет скучно, и она никогда тебе не надоест. Мне надоело...

Юра неожиданно прервал свой рассказ, взял телефон и набрал номер.

- Алло, - сказал он по-русски, - все отменяется, я перезвоню. И выключил телефон.