Смертная вьюга, казалось, длилась вечно, всевластно заметая снегами все, до чего не успела еще добраться. Высокогорные белоснежные просторы опоясывались полукольцом скрывающейся за кажущимися здесь досягаемыми облаками. Чернеющие островки каменных великанов проглядывали в огромном застывшем океане снегов. Постоянные ветра гнали снежные массы, застилающие и выглаживающие каменистые просторы, скрывая под собой острые вершины, расщелины, русла горных рек, зеркала озер. И каждый раз новые ветра изменяли местные пейзажи настолько, что те отличались от предыдущих.

Бесчисленные вершины в снежных шапках обретали еще большие шапки или же напрочь лишались их, сорвавшихся под собственным весом лавиной, сметающей все на своем пути и превращающей горные подножия в гладкие белоснежные поля. Мощные ветра останавливались лишь перед горными стенами предела, не пускающего их в более теплые земли. И огромные снежные склоны прятали под своей толщей коварство горных зубцов, расщелин и каменных глыб, готовых сорваться при малейшей тревоге камнепадом.

Стена вихрящегося снега не давала рассмотреть что-либо дальше десяти шагов, заслоняя непроглядной белой стеной. Ветра старались сбить с ног, замести снегом, сбросить со склона. Один неверный шаг грозил вызвать обвал, обрушить тонкую ледяную корку, скрывающую под собой пропасть.

Облака, гонимые постоянными ветрами, казалось, цеплялись своими брюхами за зубцы гор и, разрываясь ими подобно брюхам угодивших на крючья рыб, напарывались, оставаясь навсегда. С вершин раскинувшееся внизу высокогорье походило на спрятавшегося в снегу дракона, жар которого заставлял снег испаряться. И всем этим способны были любоваться лишь сильные духом люди, выросшие в столь суровых условиях и по-настоящему ценящих свободу.

Постоянные оковы льда и снега даровали этим землям свободу, которой лишены более теплые земли, где человек чувствует себя хозяином. Холодная пора властвует большую часть года, теплая – коротка, но в эту пору снега освобождают каменистые просторы от белых оков, в считанные дни утопая в серебристом покрывале горных цветов. Горные речки вырываются из своих тюрем и бушующими потоками срываются с мест, прокладывая себе дорогу среди не успевших растаять снежных пролежней. Вольный народ, который нарек себя «северосы», не занимался ни земледелием, ни скотоводством, хотя и разводил дегралов – огромных могучих рогатых существ, покрытых шерстью, дающих шерсть, мясо и жирное молоко. В короткий теплый период северосы на протяжении столетий совершали набеги на Полуночные Земли. Во времена войн северосы выступали наемниками за того правителя, кто больше платил. Их не интересовали причины войны, убеждения, доводы, цели – главное война и оплата. Воины не могут жить без войны, достойная смерть лишь в битве.

Внутри старой небольшой пещеры, приспособленной под жилище, потрескивали дрова в очаге, подогревая заполненный тающим снегом котел. Вход добротно заделан каменной стеной и тяжелой плотно сколоченной дверью из железного дерева, оббитого поверх панцирями каменистых броненосцев. С внутренней стороны подвешенная длинноворсная шкура заслоняла дверь, великолепно защищающая от безжалостного холода и ветряных свистов. Потрескивающие угли в очаге разгоняли тишину и мрак пещерного внутреннего обихода в ожидании прихода хозяина.

Снаружи непогода разыгралась не на шутку, вьюга становилась все сильнее, словно Хозяин Льдов осерчал и в гневе выпустил из ледяной темницы все ураганные ветра. Сквозь неистовые порывы по засыпанной тропе медленно пробирался человек в меховых одеждах, лицо пряталось за маской. На плечах человек тащил тушу пойманного лохматого зверя. За поясом висели два коротких топорика, сбоку на бедрах ремнями закреплены два охотничьих ножа. Ноги утопали в снегу, туша вдавливала еще глубже, каждый шаг требовал усилий. Встречный ветер стремился сбить с ног, завалить на спину, смести прочь дерзкого смертного. Вход пещеры заметает снегом, пряча его под толстым слоем. Несколько шагов по заваленной снегом тропе, и человек проваливался в снег по пояс, но продолжал идти вперед, сражаясь с неистовой природой. Туша рухнула с плеч на снег, почти целиком погрузившись в белую массу. Перед человеком стояло четверо в плотных одеяниях, на тех не было мехов и масок, старые полусгнившие бинты прятали лицо и ладони, короткие гибкие мечи. Их не беспокоил холод, не смотря на легкие для данных мест одежды, их не беспокоили ветер, снег. Незримые взгляды устремились на человека, бездвижно стоявшего перед ними, снег, гонимый ветром, цеплялся за тела, обволакивая в белые доспехи. Никто не рвался начать.

Мгновения ожидания растянулись в бесконечность, четыре непрошенных гостя неподвижно стояли у входа в пещеру, с одной стороны тут же покрывающиеся снежным покровом. Человек спереди также стал походить на белую статую. Вдруг, словно по приказу, четверо одновременно выпрыгнули из снега и побежали по его поверхности, словно под ногами была твердая дорога. Малые частицы поднимались ступнями, остальные даже не приминались. Падающие снежинки, замерев, разбивались о тела бегущих на человека. Вырвавшиеся из ремней ножи разорвали воздух и вонзились в тело одного из противников, не причинив желаемого вреда. Клинки, просвистев и разрубая хлопья снега, с искрами встретили лезвия ножей. Мгновенные удары встречали столь же мгновенные преграды лезвий, и ветер уже не был столь быстр и всесилен, и вихри снега рассекал еще более сильный вихрь ударов. Первый приблизившийся попытался зацепить мечами, но, получив сильный удар ногой в голову, отлетел на десяток шагов, ударившись в скалу и вминаясь в нее. В это же мгновение посыпались вереницы ударов, напавшие раз за разом пытались зацепить острыми лезвиями клинков ускользающего в последний момент противника. Уже не осталось ни одной снежинки, не рассеченной лезвиями в бессильно застывшем порыве, воздух не успевал отстраниться от беспощадного металла. Уходя от острых клинков, он успевал наносить столь же стремительные удары, ворс меха с каждой атакой становился короче от проскользнувшей на смертельном расстоянии холодной грани. Его ножи продолжали торчать из груди напавшего, а топоры достигали цели, но не могли заставить навсегда припасть к мерзлой земле. Сильные удары отбрасывали в сторону, мгновения для атаки остающихся переходили в ответные удары вновь вернувшимся атакующим. Бинты и одеяния убийц местами разорвались, и из рваных лохмотьев сыпался пепел, застывающий в воздухе подобно снежинкам, стоило только на волос отлететь в сторону. По меху одеяний человека пробилась небольшая струйка, мгновенно придавая ворсинкам красный цвет. Он отскочил в сторону, течение времени возвращалось к прежнему темпу, снежинки ускорялись. Силы покидали изнеможенное тело, струйки крови становились все шире, капли падали все чаще. Атаки на мгновение прекратились, враги готовились к последнему удару. Капли крови падали на лезвия топоров и вспыхивали в тот же момент. Раны раскрылись, и кровь брызнула, покрывая все тело, стекая по рукам и окропляя лезвия, вспыхнувшие белым пламенем. Пламя перекинулось по всему телу, сжигая одежду, но не трогая человека. Он шагнул навстречу летящим врагам и проскользнул между просвистевшими лезвиями, нанеся ответный удар по стоящему впереди противнику, тот мгновенно вспыхнул. Оставшиеся трое будто бы не обратили внимания и вновь атаковали. Лезвия ближайшего разлетелись, ударившись в пылающее тело человека, его топор рассек тому голову, и пламя тут же перекинулось на бинты, пожирая целиком. Человек выхватил из пожираемой пламенем изнутри груди до сих пор торчащие и тут же вспыхивающие ножи и метнул их в оставшихся. Они проигнорировали принимающиеся гореть летящие ножи и остановились, пожираемые пламенем. Пылающие топоры через мгновение прекратили подобие существования оставшихся противников. Человек упал на истаявший снег, кровь не переставала пульсировать из ран, фонтанами окропляя снег. Сил встать уже не было.

– Время еще не пришло.

Мужчина поднял голову – перед ним стоял человек в ало-черных доспехах.

– А ты еще кто? – успел он только произнести, утрачивая последние отблески сознания.

***

Ничего вокруг, лишь мрак и тишина. Он был здесь уже и не раз, на краю. Стоит сделать один шаг, и возврата не будет, все утратит смысл, придет умиротворение и безразличие ко всему. Стоит сделать один лишь шаг. Все просто, предельно просто. Не будет боли, не будет страха, не будет ничего. Лишь свобода и вечность. Стоит сделать лишь один единственный шаг навстречу небытию.

***

Непереносимая пожирающая боль в каждой частице тела, разрывающая изнутри, напомнила, что он еще жив. Глаза болели, когда были закрыты, и при любой попытке открыть боль была еще сильнее. Еле слышимое завывание ветра снаружи отзывалось в ушах всесокрушающим громом, треск хвороста в очаге порождал сильнейшую боль в голове, словно ее поместили в огромный колокол, и ударили по нему. Пошевелиться невозможно, любое малейшее напряжение заставляет забыть о прежней боли сильным всплеском новой еще более сильной. Даже мысли, обрывающиеся и смешивающиеся в новые мысли, тонущие в бесконечном потоке все тех же беспорядочных мыслей, порождали непереносимую боль.

Кто-то подошел, и шаги его грохотали в голове тысячью громов, залил что-то горячее в рот. Жар, глотки – новая боль. Боль в животе, нахлынувшее забвение. Боль стихла.

***

Деревянные игрушки разбросаны вокруг, маленькие мальчишечьи ручонки схватили бережно обструганный деревянный меч. Он словно сиял в детских глазах, почему-то именно этот кусочек дерева ему сейчас был дороже всего среди всех этих игрушек, бережно разложенных вокруг. Солнце немного припекало, грея голые ножки и землю, на которой он сидел голой попой прямиком на траве, издавая звуки радости при игре с «палочкой».

«Какие-то дяди подошли и смотрят, большие дяди, солнце загородили. Они что-то говорят, но ему все равно, у него есть „палочка“, которой он так интересно играет. Что это блеснуло на солнышке? Один из дядей достал что-то большое и длинное, как интересно блестит, эта штучка поинтереснее „палочки“. Дядя, дай! Другой дядя плохой, остановил того дядю, когда он хотел поднести мне штучку и подарить. Куда они пошли? А штучку? Мама-а-а-а-а!»

***

Вновь боль вернула из забытья, на этот раз эта иная боль, пожирающая внутреннюю снаружи, впиваясь своими незримыми когтями, обжигая кожу. Хочется встать, но тело продолжало предательски отказываться подчиняться.

Глаза с огромным усилием немного приоткрылись, сквозь пелену дурмана и дыма проступили расплывающиеся очертания жилища. Некто стоял возле него, держа в руках раскаленное лезвие, от которого исходило зеленоватое пламя. Он сжал зубы, когда лезвие коснулось ноги, потянуло паленой кожей, зашипело. Делавший это бормотал какие-то слова, не понятные, не смотря на знания Теней.

– Твои татуировки, так они тебя выследили, – продолжая водить лезвием, некто в черно-алом произнес так, чтобы его услышали, – Придется терпеть, работы еще много.

Боль нахлынула новой волной, захватывая с собой в глубины забытья.

***

Тысячи воинов в разных доспехах на пологом склоне нагорья, собранных в один легион. Над легионом возвышались штандарты «Черной Короны на Алом Солнце», развивающиеся на ветру. Позади несколько легионов в одинаковых доспехах стояли ровными рядами под теми же штандартами. Впереди возвышались стены и башни города.

Он узнавал в тех, кто стоял рядом, но не помнил, не мог вспомнить их имен. Все лица вроде бы и живые, но давно уже неживые. Прозвучал сигнал, и легион двинулся вперед быстрым шагом. Стоявшие позади, оставались на месте. Движение ускорялось, наемники начинали бег, никакого строго порядка, масса бежала, растягиваясь и сжимаясь подобно набегающей на берег волне. Навстречу небо пронзилось бесчисленными чернеющими полосками, стремительно приближающимися к быстро сбегающей толпе. Бегущие рядом, кто имел, выставили щиты. Донесся свист, и тучи стрел вонзились в землю, щиты, ноги, руки, незащищенные доспехами участки тела. Тела падали, через них перепрыгивали и бежали дальше, в воздух поднялись новые тучи стрел. Падающие словно обращали свои взоры к продолжавшему бежать, их взгляды представали перед ним. Каждый павший на мгновение застывал перед лицом и исчезал, гонимый несуществующим ветром. За спиной надежно висел двуручный топор, в руках секиры, которыми он с завидной легкостью отбивал стрелы. Не каждый из рядом бегущих наемников также сможет отбить. Новый свист, новые тела упали, тут же втоптанные толпой, в разбухшую от недавнего дождя землю. Новые павшие представали перед взором и исчезали в небытие.

По небу в сторону замка вычерчивались черные дымные полосы, завершающиеся около земли вспышками огня среди строгих порядков защитников города. Воины ускорили бег, оставалось пять сотен шагов. Каждый из бежавших готовился побыстрее умереть, утащив с собой побольше врагов. И каждый павший представал перед ним, словно ожидая участи и исчезая в то же мгновение.

Первые шеренги врага – такие же воины, среди которых виделись и те, кого он знал. И сейчас он видел явно, что все также были мертвы, хоть и их живые глаза сейчас смотрели вперед на бегущих. Все было знакомо, все переживалось второй раз, но знание участи и видение смерти лишь сейчас проявило себя в этом давно прошедшем сражении, ставшим не последним для него и последним для тысяч.

Две волны сошлись в едином всплеске, звуки металла смешались с криками, земля мгновенно окрасилась, оружие вкусило кровь, броня покраснела. Секиры наносили удары, тело постоянно уклонялось от встречных. Кто-то погибал рядом или далеко на другом конце поля, кто-то умирал от его рук, и каждый вставал перед ним на мгновение прежде, чем истаять подобно туману. Поющее в вихре смерти лезвие безжалостно разрубало доспехи, не оставляя шансов и даруя все больше крови земле, изрядно разжижившей под ногами. Взмах за взмахом забирал чью-то жизнь, шаг за шагом лишал кого-то надежды. Временные соратники рядом падали один за другим, сраженные врагом, враги падали, сраженные соратниками. Никаких мыслей, лишь бесконечная песня сокрушающего оружия, и пока она звучит, он будет жить. Сотни смертей сменяли предыдущие сотни, кровь окрасила траву в алый, смешалась с грязью и побурела от нее. Тела падали поверх тел, заваливаемые новыми телами. Смерть порождала смерть, безликие тени кружили над полем брани подобно коршунам.

Донеслись звуки труб – выдвинулись первые строго построенные ряды. За ними обязательно сейчас выдвинется рыцарская сотня, сметающая остатки на своем пути. Он весь покрылся кровью, походя на древнего демона, описываемого в старых писаниях. Еще шаг, и замешкавшиеся упали на землю, истекая кровью, представая на мгновение перед ним. Еще шаг, новые безжизненные тела и новые тени. Смерть сегодня ликует, за нее делают работу другие.

Донеслись звуки надвигающейся волны. Рыцари сокрушат всех, им все равно, они не будут разбираться кто за кого. Последний взмах и быстро собраться, чтобы нахлынувшая волна не смела, втаптывая копытами останки в грязь. Рядом обломки метательных орудий и укреплений. Он подбежал к ним и сразу же присел – десятки тяжелых рыцарских всадников пронеслись мимо, сметая и затаптывая попавшихся на пути.

Передовые позиции обороняющихся усеялись изувеченными и разрубленными телами. Со стен взмыли тучи стрел, прозвучал сигнал к отходу. Он оказался посреди поля, усеянного телами, и над каждым стояла тень, лишающаяся прежних очертаний некогда жившего. И каждая тень смотрела на него своими отсутствующими глазами.

***

Тело все еще не слушалось и отвечало на команды лишь болью, меньшей, но все еще сильной. Глаза словно запечатало, веки не поднимались, будто были неподъемными от веса. Он лежал, отдавшись на поруки бытию и неизвестному, кто все это время был рядом, не добив, а позаботившись о ранах. Неизвестный встал, подошел и влил в рот немного горячего варева, вкус которого уже был знаком, он приподнял голову, помогая так глотать порциями. Вскоре вернулось забвение.

***

Огромное серебряное кольцо продолжало вращаться так же, как и тогда, когда он был в глубинах своего подсознания последний раз. Но что-то все же изменилось, и сейчас он пытался это разглядеть. Вокруг все также вертелись бесчисленные обрывки образов и воспоминаний, одни стремились сомкнуться, другие продолжали хаотично метаться. В центре сияла точка, вокруг которой вращались все образы, но что-то все-таки было не так.

Он раз за разом пытался заметить, уловить ускользнувшую деталь, но не мог. Любые попытки удержать взгляд на чем-то одном срывались хаотично мечущимися образами, будто бы специально налетавшими поверх этого места.

И в тот момент, когда он, казалось бы, нашел ту мельчайшую частицу, беспокоящую его, приметив срывающиеся с кольца тончайшие сеточки черной материи. Как друг в отдаленной точке окружающей пустоты появилась сияющая точка света, из которой стремительно надвигалась чуждая враждебная непосильная сущность, она была далеко, но двигалась быстро, и расстояние не мешало рассмотреть всю надвигающуюся фигуру в деталях. Кроваво-пепельный плащ закрывал от головы до пят, под капюшоном мрак, наполненный страхом и ужасом бесчисленных жертв, в руках окропленный кровью миров и покрытый вереницами неизвестных символов меч, из спины торчали кровоточащие обгоревшие обрубки от чего-то нечеловеческого.

Страх проник в каждую частицу сущности, первородный страх, зародившийся во времена небытия всего сущего, способный сломить любого мыслящего, не смотря на всю потаенную мощь – страх невозвратной смерти, которая не приведет ни к чему кроме забвения. Он хотел убежать прочь от надвигающейся угрозы, но не мог ничего сделать, кроме как смотреть во мрак под капюшоном и видеть моря чужих смертей и ужасов. Он уже приготовился умирать, но что-то потянуло его прочь, вырывая из оков, нарушая планы ужасающей фигуры.

***

– Очнулся, – раздался знакомый голос.

Блеклый свет в этот раз не заставил глаза болеть, когда он открыл их. Боль ушла, слабость осталась, но она была уже не столь сильной, как раньше. Он сел, опираясь руками в толстые доски настила. Напротив за столом сидел поседевший смуглый мужчина в черно-красных доспехах, отпивавший с удовлетворением горячее варево.

– Я тебя где-то видел, – с невольными запинками произнес Русберг.

– В прошлом.

– Ты меня вытащил, зачем?

– Ты же сам знаешь ответ на этот вопрос, а задаешь его.

– Голова раскалывается, еще видения всякие.

– Травы варева оказывают интересное действие, – улыбнулся он.

– Как твое имя? – Русберг встал, стараясь все еще на что-нибудь опереться, покрывало спало.

Старые и новые рубцы покрывали все тело, перемежаясь с нательными рисунками, проступившими явно накануне, прежних же рисунков не было, лишь свежие шрамы. Новые раны давно зарубцевались и не отличались от старых, видимо, он долго был без сознания.

– Имен много, но истинные имена опасны, так легче тебя отыскать врагами. Ты сам найдешь в памяти имя.

– Ты удалил старые рисунки и нанес новые, зачем?

– Старые я, они служили для контроля и поиска, сам знаешь, кем. А новые, они сами проступили.

– Что они означают? Впервые такие вижу.

– Я тоже хотел бы знать. Я провел много времени в их изучении, пока ты летал внутри своего сознания.

Он встал и обнял Русберга, который в свою очередь немного опешил.

– Как же долго я тебя не видел. Хотя и не привычно видеть тебя в этом теле.

– Ты обо мне знаешь больше, чем я о себе.

– Это пока, еще отопьешь? – он протянул горячую чашу с варевом, Русберг охотно взял и начал пить.

– Долго же ты пролежал на грани.

– Как долго?

– Три луны.

– И все это время ты возился со мной, Сиригал.

– Да, одно из имен. Что-то помнишь же.

– Обрывки образов.

-Ну это пока, ты просто расколот на части и пока не собрал себя. Все со временем.

Русберг сел за стол, Сиригал налил из котелка в очаге горячую похлебку и дал ее.

– Правильно, что попытался тут скрыться. Холод значительно уменьшает способности Лишенных.

– Меня сюда привезли.

– Кто?

– Законник.

– Они еще есть? Это дает надежду.

– На что?

– На то, что боги, создавшие нас, не сдались.

– Боги, все уповают на них. Но в итоге побеждает лишь Смерть. Ты почему не вмешался в бой?

– Тогда меня бы заметили и предприняли бы все, чтобы уничтожить нас обоих одним разом. Слишком много врагов ведомых и неведомых жаждут нашей смерти. А так они увидели, что ты победил, но сам стремительно умирал, так что у нас есть сколько-то времени, пока они поймут, что ты все же жив.

Сиригал сидел возле потрескивающих углей, подбрасывая короткие поленья. Отблески огня поигрывали на потолке и стенах пещеры, местами украшенных древними символами и рисунками.

За дверью вьюга усиливалась. Ночи в Холодных Землях приносили немало дурного, сквозь бушующее снежное ненастье в округах бродили страхи, которых не увидишь днем. Люди не покидали в такие времена своих укрепленных домов. В ночах исчезали десятки вооруженных людей, и никто никогда не мог их сыскать. Дверь сотрясалась, словно кто-то стучал снаружи по ней и завывал от негодования. Русберг взглянул на символы над дверью, полустертые древние обереги не реагировали на содрогания двери, значит снаружи лишь ветер.

– Я тебе нужен для войны.

Он всегда без слов поймет, что зовут на войну. Далее здесь обитать ему не с руки, Тени пришлют еще марионеток, которых будет гораздо больше, и они будут гораздо сильнее. И тогда он не выйдет из битвы победителем. Странно, что они этого сразу не сделали, раз знали, где он прячется. Не рассчитали, решили проверить, есть и другие заботы?

Он доверял полностью сидящему напротив темнокожему воину. Тот если бы хотел убить его, убил бы сразу, а не возился. А если тому требовалось бы доставить его куда-то, то проделал бы с легкостью подобно тому, как Русберга доставил сюда прикидывавшийся старым моряком Законник. Но сариец наоборот его выходил, очистил тело, убрал рисунки Теней, и сейчас Русберг чувствовал, как это освободило тело, пылающее изнутри силой, неведомой доселе и заточенной внутри до снятия печати Теней.

А еще сейчас почему-то вспомнилась та девчушка, не проронившая ни слова, когда была рядом с ним, беспомощно лежащем в повозке. Когда она подходила и брала его кисть, то Русберг ощущал облегчение, тревога уходила. Он понимал, что не все потеряно, что он не погиб. И именно в такие моменты он осознавал, для чего должен выжить и противостоять всем врагам, пожелавшим разрушить этот мир.

Других людей из той поездки он даже лиц не запомнил, словно и не было их, лишь тени в огне костра посреди леса. А девчушка словно и сейчас стояла рядом и улыбалась, наблюдая, как он есть и пьет, вернувшись в очередной раз из мира пустоты.

Сиригал же молчаливо сидел напротив, церемониально отпивая малыми глотками. Шрамы на его лице говорили бы простому человеку о многом, но Русберг почему-то подумал, что это всего лишь маска подобно маске моряка.

Ветер в эту пору настолько часто обрушивает свою силу в этих землях, что со временем кажется, будто бы он дует бесконечно. Но сейчас он несколько стих. Порывы не были уже столь сильными, ночное небо скрывалось за облаками, что также обычно, и лишь идеально белый снег позволял что-то увидеть, отражая скудный ночной полумрак. Но даже в такую пору никого не встретишь на засыпанной снегом тропе, которую Русберг определял подсознательно, так как вокруг стелился лишь гладкий снежный ковер. И лишь одинокие звериные завывания в ночи разносились по местности, многократно отражаясь от гор. Снежная пустыня, подобно песчаной, бескрайная и беспощадная, столь же беспощадна, хотя и забирала свою дань иначе.

Шли почти налегке, лишь небольшие заплечные мешки, чтобы было проще пробираться по снегам и молчаливо стиснув зубы от всепроникающего холода. Останавливаться нельзя, движение согревало, только широкие снегоступы на ногах не позволяли проваливаться под снежный покров, позволяя хоть сколько легче идти по норовящим поглотить сугробам.

Русберг не обращал внимания на холод, пытающийся сковать его тело, который нисколько не сравнится со смертным холодом ночи возле обители Теней. Сиригал же держался достойно для жителя жарких песков, одев заранее поверх кое-что из мехов, найденных в закромах пещеры. Вообще северосы всегда делали запасники во всех мало-мальски подходящих для убежища местах. Ведь кто знает, куда загонят снега, поэтому в пещере нашлись аккуратно сложенные свертки с теплой одеждой. Вообще не понятно, как Сиригал в своих одеяниях смог добраться до пещеры тем более в такую сильную вьюгу. Сейчас же его не узнать, сариец стал больше походить на североса, правда малость нелепого, местами торчали его алые шелка.

Бескрайние белоснежные просторы, лишь изредка встречающиеся следы недавно прошедших животных, по следам схожих со снежными псами. Небольшие засыпанные тонкие стволы деревьев, сбившихся в небольшие пролески. Иногда по пути встречались верхушки каменных руин некогда возвышавшихся сооружений. Камень старый, источенный ветром и водой, все еще сражался, оставаясь непогребенным под снегом подобно его собратьям, проигравшим эту бесконечную битву до следующих теплых дней, когда бесчисленные снега превратятся в журчащие бушующие потоки, прокладывающие себе русло между горными склонами к Ледяному морю. Густые низкие облака подобно ленивым черепахам нехотя волочились по ночному небу и вспарывали свои брюха острыми горными вершинами.

Русберг взглянул на противоположный хребет, там на одной из малых пологих вершин мерцали немногочисленные огоньки Риграда, неприступно возвышавшегося над снежным царством. Никакое людское войско не способно осадить его, любой враг, дерзнувший заявиться, попадал под пристреленные тяжелые арбалеты на узком огрызке, по сторонам которого разверзалась пропасть. Город Риград считается оплотом силы северосов, потому как даже в Чумную Пору не был повержен и предан огню подобно всем другим городам.

Горные склоны, словно кем-то небрежно нагроможденные отвесные гигантские глыбы и подточенные ветрами, неприступны ни для человека, ни для зверя, ни для птицы. Почти вертикальные отполированные ветрами монолиты, лишенные уступов и растительности уходили высоко в небеса, вспарывая облака и доставая, казалось, до звезд. У подножия посреди снежных насыпей идеальная гладь, не предвещающая ничего хорошего.

Предательская тишина, лишь хруст снега при малейшем давлении разносится подобно звону колоколов. Сиригал всматривался в идеально ровное полотно, внушающее опасение. Объяснить это нельзя, оно идет изнутри, но это чувство сильнее запоздалой тревоги, приходящей обычно в тот момент, когда от опасности не уйти. Но впереди единственный короткий путь, другой же более длинный и безопасный давно стоял перекрытым военным лагерем, чтобы ни один северос не смог проникнуть в земли Халлана.

Шаг – хруст снега подобно лавине эхом разлетелся вокруг. Лед, скрываемый толстым слоем снега, реагирует на любые посягательства в пределы не так, как в иных местах. Еще один шаг – эхо от хруста разнеслось в тот же момент, в ответ донесся протяжный тяжелый рев. Клинки вышли из своих ножен, застыли в воздухе, готовясь упиться кровью. Двое медленно пошли вперед, и каждый шаг разносился гулом тревожного негодования ледяного панциря, словно тот кричал и требовал убраться с него прочь. Навстречу доносились звуки надвигающейся угрозы, и с каждым мгновением звуки усиливались, походя на волны прибоя, раз за разом бьющие в берег все сильнее и сильнее. Они приготовились, пальцы еще сильнее сжали эфесы, во мраке нарастало надвигающееся размытое темнотой пятно. Готовясь встретить надвигающую угрозу, лезвия направили острия навстречу, но воины разом отскочили в стороны – мимо пронеслось огромное существо, покрытое белой шерстью, из-под которой местами торчали остроконечные роговые наросты.

– Вот значит, где они прячутся! – успел выпалить в кувырке Русберг, но Сиригал будто бы не услышал.

Существо уперлось своими массивными когтистыми лапами в белоснежную массу и развернулось – из-под шерсти на добычу смотрят десяток кроваво-красных буркал, пасть скалится рядами острых клыков, исторгая невыносимую вонь. Существо быстро пошло на Сиригала, кроша лед своими когтями, поднимая снежные массы и издавая внутриутробный рев. Не ожидая ни мгновения, Русберг и Сиригал атаковали, состригивая клинками шерсть в попытке пробить броню зверя. Клинки высекали искры, встречаясь с наростами, но не могли поразить пытающееся схватить и растерзать их существо. Лед не выдерживал под тяжестью, разнося вокруг эхом тяжелые звуки треска. Зверь молниеносно размахивал лапами, смыкал и размыкал пасть, перескакивал с места на место вслед за целью. Но жертвы двигались еще быстрее, их клинки рассекали снежные хлопья быстрее, чем те успевали разлететься на части и упасть. Каждый взмах когтистой лапой приближал смертный конец жертве, Русберг в последний момент уходил от когтей, прогибаясь настолько, что кости хрустели от напряжения, а мышцы рвались, порождая жуткую боль. Сиригалу было нелегче, зверь бросался на обоих разом, и лишь то, что ему нужны были мгновения для атаки обоих, позволяло тем жить. Трещины на льду разрастались во все стороны. Зубастая тошнотворная пасть блестели острыми рядами клыков, клацающими раз за разом в близости. Клинки высекали искры и лишь изрубали поднявшийся снег.

Тварь не страдала от холода или недостатка пищи, и скорее всего, напала на вторгшихся в пределы ее территории только ради забавы или стремления защитить свое. Хотя, все же просто ради убийства. И то, как она легко вертелась, изворачивалась, стремясь ранить жертву, было ясно, что существо знало, как убить так, что жертва даже не успеет среагировать. Два архивоина успевали совершить лишь постоянные уклонения и ответные попытки найти слабое место.

Русберг отпрыгнул, упал на колени, выгнув спину – зубастая пасть захлопнулась над ним в том месте, где мгновение назад он завершал прыжок через себя. Острые лезвия со свистом ударили куда-то в бока огромной морды зверя. Раздался лязг лопающегося лезвия, и отлетел кусок, но правое прошло. Жуткий рев и еще большая вонь от сразу же потекшей на Русберга слизи даровали мгновения. Сиригал вскочил на спину застывшей твари и принялся орудовать клинками, покрываясь все той же слизью и не останавливаясь, пока тварь не попятилась и не упала. Весь в слизистой тошнотворной массе Русберг встал, опираясь на уцелевший клинок.

Поверженная тварь растянулась на потрескавшемся льду, слизь растекалась из превратившейся с одной стороны в мешанину морды и раскрытой в последний раз пасти. Вдалеке раздались несколько почти одновременных завываний.

– Надо уходить, а то мамочке не понравится.

– Это что за тварь вообще?

– Никогда не видел, но слышал много историй про то, что ходят белые твари, и не спасают от них даже каменные стены.

Завывание усилилось.

Они бежали изо всех ног. У подножия отвесной горы чернел вход в заброшенную шахту. Грохот нарастал позади, рев приближающейся твари пробирал до мозга костей, лед под ногами содрогался и покрывался трещинами, оставались мгновения до того, как ледяной панцирь не выдержит, и идеальная гладь превратится в перекореженную ледяными торосами долину. Рывок на пределе сил, и два силуэта исчезли во тьме пещеры. Но они не остановились, продолжая бежать подальше от входа в широкую, хоть и полу заваленную шахту. Бренная слабость тела, наконец, взяла верх, пришлось остановиться и из последних сил встретить преследователей.

В такие моменты каждое мгновение невыносимого ожидания были хуже самой страшной встречи с врагом, так как само время уничтожало, разрывая изнутри не хуже приноровившегося палача. своды содрогнулись, сверху посыпались камни и прогнившие перекрытия, плотное облако тлена и пыли ударили в лицо, внутрь ворвался рев. Тварь не прошла, лишь сильнее обрушив проход. Обратной дороги нет. Обессилив после боя, ранее несравнимого ни с одним его прошлым, Русберг дотронулся рукой до стены шахты – холодный и безжизненный камень, покрытый леденевшей пеленой, потрескался местами, но оставался гладким.

Воздуха не хватает, сердце как будто вырывается из оков груди, мышцы дрожат и сокращаются в лихорадочном жару вскипевшей крови. Разум мутнеет, но забытье не могло победить в этот раз, и сквозь уже привычно нахлынувшую боль и бессилие Русберг некоторое время продолжал идти, перебирая рукой по стене. Помутнение бессилия вскоре отступило под натиском внутренней силы, превозмогшей внутренние слабости и поборовшей телесное несовершенство. Шаги давались с трудом, как и разы до этого, но в именно этот раз он шел, не лишаясь сознания, не теряя смертельно много крови, которая не стремилась покинуть тело при малейшем случае. Его тело хоть и горит изнутри, но это было пламя вспыхнувшей силы восстановления после схватки. Конечно же, он не должен был в то же мгновение пойти бодро вперед, словно и не дрался только что. Это только в сказках герой с легкостью справляется с непобедимым врагом, а потом весело идет дальше на поиски новых приключений. В жизни же всегда приходит бессильная слабость после того, как истрачиваются все ресурсы тела, и оно требует возмещения, напоминая о себе одним единственным способом, знакомым тому и понимаемому любым – болью. Рука, подрагивая, полезла за пазуху, и достала оттуда вяленый кусок мяса. Русберг попытался прожевать, что давалось с трудом, мясо плохо поддавалась неуверенным разжевываниям. Но он жевал и даже не задумался о том, что Сиригал ушел немного вперед и не выглядел столь же истощенным, хотя так же сильно выкладывался в сражении. Русберг не задумался ни о чем, что касалось его спасителя, словно так и должно было быть. Он безгранично тому доверял, верил каждому слову, соглашался со всем, что тот предложит. И стоило бы задуматься, но даже зародыш такой мысли не появлялся в океане единовременно рождающихся сомнений, и главным сейчас была лишь та мысль, что заставляла осознавать себя.

Впервые ему удалось превозмочь человеческую слабость, которая ранее неоднократно подвергала опасности, ввергая из-за истощения жизненных сил в забытье и оставляя на краю жизни. Он ощущал, как тело освобождалось от прежних бренных оков и лишалось внушенных тому запретов. В следующий раз он сможет сделать чуть больше, и каждый новый шанс позволит увеличить пределы его возможностей. Эта уверенность заставляла идти вперед и не задумываться ни о чем-либо, кроме своих возможностей. Русберг чувствовал каждую частицу тела, рождавшуюся заново, лишаемую оков бренности. Мрак был яснее дня, внутренний жар благостно расплывался по перерожденным частицам, впитывая силу шахт впитавших в себя бесчисленные смерти. Именно это ощущение силы, исторгаемой телом при смерти, будь то растение, животное или разумное существо, именно эта оседающая, впитывающаяся в неживое и таящаяся веками сила привлекла его. Он ощутил каждую смерть, случившуюся некогда здесь, почувствовал силу посмертия. Столько воинов покоится под этими каменными сводами, столько некогда живших нашли свое погребение в чертогах, ставших для их сущностей тюрьмой, что вся их собранная воедино мощь способна сокрушать не то что богов, миры падут перед единой силой умерших. Пронизывающими волнами били их призывы, голоса давно умерших прорывались сквозь монолитные заслоны. Он шел и слушал, внимал каждому слову, принимал их, и те говорили, учили, делились.

Сиригал не оборачивался, идя впереди и ощущая, как горы содрогались где-то там наверху, как волновались потоки бытия и времени от вмешавшейся в их неведомое течение силы. Он знал, что с ним теперь будет и рад, все в мире проходит гораздо быстрее, но это и лучше, быть может он еще успеет что-нибудь сделать. Шаги позади его становились увереннее и тяжелее, хотя их было уже невозможно уловить, Сиригал просто знал это. Он теперь был уверен, что поверженная тварь вскоре уже бы не справилась с тем, кого когда-то звали иначе, и это имя ввергало в страх не только смертных. Но все это уже не имело значения, прошлым жить самоубийственно. Времена изменились, боги иные, люди другие, а мир уже не новорожденный, а престарелый.

Русберг догнал ушедшего вперед Сиригала и стоявшего неподвижно.

– Началась, – он еле слышно произнес, ноздри надулись, жадно вдыхая воздух.

– Война, – североса всегда радовало сие событие, он как никто другой ощущал зарождение войны, будучи далеко за дни конного пути подобно волкам, чувствующим свою жертву.

Тлен рождающейся войны распространялся быстрее ветра. Еще не поднялись в небеса новые столпы мертвого дыма, но уже ощущалась нависшая над миром пелена трупного смрада будущих полей сражений. Рожденные в войне ощущали присутствие незримых знамен, за которыми пойдут собиратели душ, опустошающие мир, лишающие его жизни. Война началась, хотя еще и не обратила города в пепелища, не поглотила локальные междоусобицы, не объединила былых врагов. Но это вопрос времени, которого с каждым мгновением оставалось все меньше.

Шахта лишь иногда сворачивала в сторону, но вскоре возвращалась на обратное направление. Все стены гладкие, местами покрытые трещинами, иногда встречались древние рисунки и заваленные проходы с явными следами умышленного завала, попросту запечатанные дополнительной кладкой из монолитных блоков, весящих на вид достаточно много. Каждый такой блок был также исписан, рядом с ними чувствовалась гнетущая сила, лишающая любых помыслов дотронуться и тем более разобрать завал. Внутри шахты оказалось намного теплее, ледяные оковы оставались далеко позади у самого входа. Чем дальше вглубь они продвигались, тем сильнее прогревался воздух. Вода внутрь пробиться не могла, скорее всего монолитные пласты горы не позволяли протиснуться тончайшим струйкам, способным впоследствии подточить неприступную породу и в итоге победить, образовав потоки водной массы, разрушающей горы изнутри.

Русберг отстраненно следовал за Сиригалом, их молчаливое путешествие наполнялось многократным отражением звуков шагов от стен шахты. Создавалось ощущение присутствия кого-то другого, идущего то ли следом, то ли впереди, и иллюзия была настолько сильна, что у обычного смертного мог бы помутнеть рассудок.

Спустя бесконечно долгое время, измеренное лигами шагов, впереди, разгоняя мрак, мелькнул свет, точнее точка, источающая его. При приближении мрак отступал все сильнее, не в силах противостоять свету, с непривычки сначала немного ослепившему, заставляя прищуриться. Ровные стены сменились на обрушенные за время, повстречались кости нескольких старателей, решивших попытать счастья. Прогнившие подпорки покрылись древесным грибом, съедающим остатки древесины, и вода здесь текла мелкими струйками прямо из трещин в потолке.

Свежий весенний воздух ударил в лицо и сразу же одурманил после запертого веками тяжелого не хуже разливного пойла какого-нибудь трактира. Дневное солнце все еще не поднималось столь высоко, как в пору Плодов, а лучи уже отвоевывали земли у залежавшегося снега. С полуночной стороны горной цепи девственный лес подступил прямо к обрывистым склонам гор, так же оттесанным, как и по другую сторону. Деревья высокие и большей частью хвойные. Под кронами, куда еще не добрались солнечные лучи, лежит снег. На солнечных местах появлялись лесные цветы. Словно и нет по другую сторону гор холодной заснеженной земли, прочных оков льда и снега.

– Ну вот, – Сиригал жадно вдохнул теплый воздух, – Можно и отдохнуть.

Русберг снял с пояса небольшую походную сумку, которая по форме была сделана так, чтобы огибать весь пояс, прочно держась на ремне и не провисая под тяжестью содержимого. Он покопался немного в ней, достав несколько кусков вяленого мяса, кусочки которого жевал внутри пещеры, борясь со слабостью. Присели на камни около шахты и медленно стали жевать тугие кусочки мяса, слушая звуки весеннего леса, позабывшего топор лесоруба. От шахты в лес уходил небольшой пролесок, на месте которого когда-то была уложенная камнем дорога. По сторонам деревья более рослые. Здесь давно не было людей, места одичали, а когда-то по этой дороге шли караваны, и не было необходимости огибать горную цепь до первого перевала по Каменистому Тракту, тратя на это несколько дней пути.

Внезапное рычание вблизи разрушило идиллию окружающего спокойствия, и перекусывающие невольно развернулись, опешив от неожидаемой атаки. Волчица смотрела с оскалом прямо в глаза, рыча и показывая острые зубы. Русберг было приготовился, готовый атаковать без оружия так, как это делал неоднократно, но Сиригал его опередил – кусок вяленого мяса полетел прямо волчице в пасть. Та сразу же схватила и убежала прочь.

– Не убивай если сыт.

– Забрать жизнь ради жизни.

Сиригал улыбнулся и продолжил жевать свой кусок мяса. Внезапное гнетущее ощущение пронзило все естество обоих. Сиригал закрыл глаза ненадолго, на небе сгущались облака. Сиригал резко встал.

– Нужно торопиться, – бросил он, собираясь.

Русберг последовал за уходящем в пролесок Сиригалом.

Лесная просека изрядно заросла, отличаясь от леса лишь меньшей высотой деревьев и кустарника. Настил из камней оброс мхом, лишь местами виднеющимся из-под залежалого снега. Иногда просеку пересекали следы животных. Массивные деревья грозно возвышались над просекой, закрывая ее своими кронами, но при этом все деревья росли на определенном отдалении друг от друга, будто бы кто-то их так посадил специально, чтобы те не мешали расти своим собратьям. Тихий и нетронутый лес вселял временное спокойствие. Чистый воздух, наполненный запахом хвои, заставлял дышать полной грудью.

К вечеру лес уступил место подлеску, переходящему в равнинный луг, огибаемый с одной стороны каменистым валом. С другой стороны огибал Каменистый тракт. Снег на открытом лугу пропал, земля еще не успела высохнуть, и лишь прошлогодняя трава не позволяла утонуть в весенней грязи. Каменистый тракт, словно борозда посреди нетронутого луга, врезался в лесной массив, уходя далеко на Полночь. Весь тракт вымощен из каменных пластов различной формы и размера, лишь иногда сменяясь обычной грунтовой насыпью – явным свидетельством необузданности природы, время от времени сметающей людские творения. Странно видеть самый главный тракт и единственный ведущий в Холодные земли пустым. Следы на дороге застарелые, последний раз тут проходили давно, а следы животных говорили о том, что зверь стал утрачивать боязнь в этих местах.

Темнело, но останавливаться на пути они не собирались. В диких местах даже на дороге останавливаться было всегда не самым умным решением даже и для большого числа людей. А здесь зверь вдобавок и не особо опасливый, и навряд ли его испугает огонь костерка.

– Надо бы заночевать.

– Недалеко должен быть хутор.

– Странно тихо как-то вокруг.

– Я тоже заметил, да и дорога пустеет, словно забросили ее.

– Что-то творится в мире, и мы скоро узнаем, что именно.

Первый разговор за долгое время, даже на привале они не завели беседу, все больше прислушиваясь к окружающему миру. Да и вести заправские беседы во время ходьбы – лишь тратить больше сил, отвлекаться на разговор, чем могут воспользоваться решившие напасть на двух пеших путников, не смотря на их оружие.

Над оградой из бревенчатого частокола по углам возвышались несколько пустеющих дозорных башенок, массивные ворота имели небольшие прорези-бойницы.

Стук по воротам услышали сразу, над воротами кто-то стал подсвечивать фонарем, за воротами послышалась возня. В прорези показались чьи-то глаза.

– Слушаю вас, люди добрые, – пробасили из-за ворот.

– Мы идем из Халлана, ночь застала в пути рядом с вашим хутором, вот и решили попытать у вас, пустите ли на ночлег. С оплатой не обидим.

– Пустить, а чего же не пустить, коль просят. Только это, оружие придется сдать, мало ли чего, сами понимаете.

Заскрипели затворы, и ворота открылись. Внутри стоял рослый мужик в крестьянских одеяниях с ножом на поясе. Позади его в полумраке двора еще пара мужиков кто с чем.

– Заходите, гости дорогие, коли принесла вас нелегкая. Оружие свое тут оставьте. За постой и еду просим только золото.

– Золото, так золото.

Завидев золотой сарийский чекан, сразу же стали более доброжелательными к столь почтенным гостям.

Предвратное пространство отделено от остального хутора стеной и вторыми воротами, что свойственно для здешних мест. За вторыми дверями гости вновь не оказались в открытой части хутора, а лишь на так же отгороженной площадке, на которой размещались загон для лошадей и вход в небольшую двухэтажную рубленую избу с закоптившимися оконцами. Справа от избы в примыкающей стене так же были ворота. В воздухе висел какой-то тяжелый смрад, малозаметный среди скопившегося запаха кучи навоза.

– Прошу в избу, она у нас как раз для постояльцев.

– Чего же вы так оградились и снаружи, и внутри, – любопытство нездешнего не вызвало у хозяев подозрения.

– Дык, места же дикие. Вот и огородились от зверя всякого, от иной напасти. А внутри огородили на случай, если принесет кого лихого, чтобы не смог сразу прорваться к избам и дворам.

– А иной кто же может напасть?

– Да мало ли кто, вылезет страх какой из леса или гор и позарится к нам. Бывало, сидели по хатам, а он ходит кругами и забор скребет своими когтями. Жуть.

Внутри избы пара длинных столов, вместо стойки оконце в бревенчатой стене и крутая лестница на второй этаж. Гости сели за свободный стол, за соседним столом сидели хуторяне, больше беседующие, чем пьющие и евшие. Еду и выпивку вынес мужчина, что казалось несвойственным – обычно подносили женщины. Вообще было странным, что с момента входа за ворота они ни разу не увидели хотя бы одну женщину.

Мясо оказалось сыроватым, хуторяне за соседним столом ели такое же с виду мясо и не понять, нравится оно или нет, между собой они вели разговор о прошлой охоте в лесу. Русберг взял чарку, чтобы отпить, и заметил молчаливый взгляд Сиригала. Тот смотрел так, что давал понять о своих сомнениях, но Русберг слегка моргнул и отпил из чарки с видом жажды и удовлетворения.

Яд, он с легкостью распознал, хотя и пытались его замаскировать травами. Свойства этого яда не проявляются сразу, а лишь тогда, когда употребивший его засыпает. Но спать уже никто не собирался.

– Надеюсь, все господам понравилось, если же нет, не обессудьте. Стряпуха приболела, вот и приходится за нее вертеться. Да и остальные бабы болеют, словно порчу кто-то навел на них, вот и приходится мужикам всю работу делать.

– Все хорошо, – Сиригал постарался не выдавать голосом напряжения.

– Ну и славно, а комната ваша первая сразу, как поднимитесь по лестнице.

Гости одобрительно кивнули, встали из-за стола и поднялись наверх, первая из дверей в комнату была приоткрыта. Как они вошли, та проскрипела и закрылась за гостями.

Комнатка с двумя лежаками, небольшое оконце, в которое даже ребенок не пролезет. Русберг медленно снял все сковывающее, Сиригал жестами указал на свои действия, но северос его поправил, показав, что сделает все сам, и лучше не мешаться. Все же он был выращенным Убийцей Теней, Нерожденным, который безоружный столь же смертоносен, как и вооруженный. Он указал Сиригалу, чтобы тот ложился, поворочался некоторое время и притих, словно бы заснули. Сиригал так и сделал, а Русберг все это время стоял застывшей статуей перед дверью.

Слабая вибрация половых досок в полнейшей тишине выдала идущего по лестнице. Когда тот встал перед дверью и приготовился открыть ту, ударом ноги, сорвавшись с места, Русберг разнес дверь, щепки разлетались и замедлялись в полете. Удар растопыренной ладонью по горлу опрокинул стоявшего за дверью через перила, и тот столь же медленно, как и куски двери, стал падать вниз. Русберг двигался быстрее, чем мог это сделать раньше, и все вокруг казалось очень медлительным, даже течение времени словно бы увязало вокруг него. Второй, что стоял рядом с дверью не успел даже измениться в лице, как его грудная клетка разорвалась от локтевого удара прямо в сплетение, прибивающего к стене, кровь вырвалась фонтаном и тут же замедлилась в воздухе.

Прыжок через перила, внизу вялые попытке атаковать размытую тень. Приземление на третьего, смотрящего прямо на низринувшуюся на того угрозу, в глазах его были удивление и страх, хруст костей, всплеск крови из рваной раны на горле, и вновь капли вырвались и застыли в воздухе. Прыжок через стол, свист сопротивляющегося воздуха и удар кулаком в лоб попытавшемуся почему-то пригнуться, хруст черепа и брызги крови. В глаз последнего воткнулась наполовину простая вилка, подлетевшая от стола.

Сиригал вышел из комнаты, осматриваясь вокруг, Русберг еле стоял на ногах, опираясь окровавленными руками о стол, из носа текла тонкая струйка крови, рядом лежало истекающее тело с расколотым черепом. Сариец медленно спустился по лестнице.

– Сила Смерти, – произнес Сиригал, – Что они сотворили с тобой?..

Тяжелое дыхание.

– Кто это, как думаешь?

– Кто бы ни был, зря они так поступили с хуторянами. Я еще на входе почувствовал.

– Я понял по твоим глазам. Что же они из тебя сотворили-то?

– Идеальное оружие, которое им было необходимо. Всего лишь.

Они вышли во двор, Русберг подошел к воротам в стене-перегородке и распахнул их. Смрад шел от брошенных в кучу тел хуторян: мужчины, женщины, дети, старики.

– Нам следует переодеться, – Сиригал где-то отыскал одежду убийц, – Так будем менее выделяться.

– И не стоит показывать не местные монеты.

Через пару минут Сиригала было не узнать, темная кожа скрывалась под большим плотным капюшоном и добротными походными перчатками. Он был прав в том, что уж слишком выделялись – северос в мехах и сариец в доспехах и шелках. Спутать с кем-либо невозможно, разве если не найдется еще одна такая парочка в этих землях.

Покидая хутор, Русберг поджог его, дабы тела погибших хуторян не достались зверям, которые вокруг за это время собрались, прячась в окрестных лесах. Да и какие никакие похороны. Русберг даже почувствовал, как гнетущий смрад стремительно исчезал с дымом погребального кострища. Вся посмертная энергия невинно убиенных покидало это место, грозившее стать гиблым для всего. Поэтому церковники и обожали очистительные костры, сжигая на них всех неугодных и обвиненных, дабы их проклятия исчезали бы в пламене вместе с ними.

Двое удалялись на Полночь, позади огонь поднимался все выше и выше над хуторскими крышами, озаряя тихую ночь. Дым устремлялся в безоблачное небо, скрывая собой звезды. Где-то в лесу раздался вой одинокого зверя. Лошади покорно брели по ночной каменной дороге прочь от уже гиблого, но помеченного смертью, места, везя на себе новых хозяев. Ночь выдалась спокойной и тихой, лишь цоканье подкованных копыт по камням дороги наполняло ночь.

Смерть. Чего хочет от него эта костлявая старуха? Куда бы он ни пошел, все вокруг умирают, даже в безлюдных местах она находит способы с его помощью забрать чью-то жизнь. Почему она не позабудет о нем? Почему? Ведь столько раз он умирал, но так и не достался ей. А может именно поэтому? Он до сих пор постоянно ускользал из ее цепких лап, как бы ни пыталась заполучить его. Интересные доводы, Смерть не может убить смертного. Ирония, не более, но совместив его с образами из прошлого, выходит, что это уже истина. Хотя, также может быть и заблуждение, которое рано или поздно все равно бросает в цепкие когти костлявой.

– О чем задумался? – промолвил Сиригал.

– Да так...

Пепелище на месте недавно стоявшего хутора прогорало до тлена. Вокруг стоял сильный запах пепла, звери убежали прочь и не стремились приблизиться. И лишь одинокий черный ворон сидел на ветви старого дерева, стоявшего в стороне, и молчаливо наблюдал своими бездонными глазами.