Тетрадь 9
19.10.1970
Все-таки я сильнее Алёши. Смогла оторвать от души главное, чем жила. Ну а если и остались в душе маленькие корешки, их будет порвать уже легче. Тем более, что это стало необходимостью для возвращения моего здоровья.
«…Виновник — я, повод — полнейшая дезинформация…», — вспоминается снова.
Нет, ты не только виноват передо мной, ты виноват перед всеми людьми нашего посёлка, виноват в том, что не деловые качества людей, не их идеологическая убежденность, а их личные отношение лично к тебе служат для тебя мерилом ценности человека.
О, ты сейчас будешь благосклонно относиться ко мне, потому что узнал, кем ты был для меня! А во мне сейчас это отношение ко мне будет вызывать в душе только неприязнь. Как раньше в душе разрасталось только хорошее, что было связано с тобой, сейчас будет все больше разрастаться все плохое, что было в отношении ко мне, и оно глубоко-глубоко загонит всё прежнее отношение. Самое бы лучшее было не думать о тебе, что я и стараюсь делать. Не думать ни хорошее, ни плохое. И когда мне это удаётся, а удаётся все чаще и чаще, я чувствую себя совсем здоровой. И все-таки пройдёт несколько лет, прежде чем нервная система успокоится.
Очень хотелось, чтобы ты стал для меня другом, братом. А сейчас уже думаю: «Да зачем мне такой друг? Что мне даст дружба с ним? Ничего. Сделает богаче душой? Нет. Сделает сильнее? Нет. Сделает человечнее? Нет. Когда-то я говорила ему: «Вы мне очень нужны в жизни, как друг, как Пушкин Гоголю, как Ленин Горькому». Сейчас говорю себе:
«Нет, не нужен мне такой человек в жизни, человек, разрушивший всё самое святое в душе, самое чистое и нежное, самое тонкое и большое, не нужен человек, способный на предательство, человек, способный культурно, тактично, вежливо нанести такую боль, какая с трудом переносится. Оставь его, говорю я себе, пусть идёт своей дорогой, а ты иди своей, и пусть ваши пути больше не пересекаются».
Вот пишу сейчас это и радуюсь, что не ощущаю я уже больше боли в душе от того, что прощаюсь с тем, что было когда-то дорого. Пишу спокойно, без слез на глазах и печали.
Вот он сейчас будто стоит в растерянности и неуверенности передо мной, вытащенный из души, как улитка из раковины, а я легонько поворачиваю его спиной ко мне и говорю: «Иди своей дорогой».
23.10
На днях мне позвонили из редакции и попросили написать о хорошем удмурте.
Пошла в завод. Дали хорошего удмурта: Дементьеву Любу. Сходила к ней на квартиру, побеседовала. Узнала в школе, как учатся и ведут себя её дети. Позавчера вечером села писать статью. Написала, прочитала. Ну ничего своего. Одни какие-то общие фразы. Думала, думала, как написать, чтобы своё было. Ну, ничего не приходит в голову и всё. Будто туманом сознание задёрнуло. А вчера утром вдруг всё прояснилось. Плюнула на все домашние дела и села писать. Всё заново написала, прочитала. Понравилось. Не знаю, как редакции понравится.
Петя ходит коситься и сердится на меня. Он ведь так надеялся, что я буду только домохозяйкой.
Нарочно создаёт такие условия, чтобы у меня не было времени на общественные дела. А я просто не могу отдать себя целиком хозяйственным делом. Это же мой долг отдать людям по мере сил моих и мою верность ленинским идеалам, и мою партийность, и мою непримиримость к пьянству и правонарушениям. Я чувствую, что могу сказать (и говорю) письменно ли, устно ли так, как другой не скажет, сказать горячо и убеждённо. А мой благоверный: «Наплевал я на твои дела». Денег ведь тебе за них никто не платит».
В общем, конфликт назревает.
Почему я никогда не боялась смерти? Даже тогда, когда стояла на краю могилы. Никакой надежды не было у меня на выздоровление, когда полуживая приехала домой из Перми. И не было страха у меня перед смертью. Одно только спокойно-философское рассуждение: «Интересно, что я буду чувствовать, когда будет наступать смерть? Как она будет наступать?
Лежу, бывало, в постели и рассуждаю. А ведь совсем молодая была.
Почему я не могу себе сказать: «Я люблю тебя, жизнь». Нет, я и не скажу: «Я не люблю тебя, жизнь».
Просто я совершенно равнодушна, стала к своей индивидуальной жизни. Да и не помню, чтобы была когда-то к ней неравнодушна.
Отчего это? Сама не могу понять, разобраться в себе.
А ведь никогда не была равнодушна к общественной жизни. Равнодушие к окружающему никогда не было присуще мне.
Может быть потому, что так неудачно сложилась моя личная жизнь?
Просто не было её у меня. В детстве и юности я жила жизнью героев читаемых мною книг, потому что была она куда красивее и богаче, чем моя личная. И, наверное, тогда сложилось такое пренебрежительное отношение к своей личной жизни, к своему индивидуальному я. Никогда не думаю о глубокой старости: Я не доживу до неё.
Слишком мне тоскливо жить на свете стало.
25.10
Вспоминается последнее посещение Там. Андр.
— Я все равно не могла бы работать в школе. Постоянно была бы на больничном. Так что не жалейте, что ушла из школы, — говорю я ей. Она молчит.
— Вот вы говорите, что я не всю себя отдала, — продолжаю дальше, — а что бы я ещё могла сделать и что могу сделать? — И жду, напряжённо жду ответа, вся внутренне сжалась, а она молчит.
И потом, или молчит, или соглашается.
Она очень приглашала меня придти. Сейчас думаю: для чего? Вероятнее всего для того, чтобы узнать что-нибудь о том, сокровенном, что неосторожно приоткрыла я перед ней во взбудораженном состоянии в благодарность за ту помощь, которую она оказала мне тогда, в стремлении оправдаться перед ней.
«Ну, нет, дорогая Т.А., больше я ни словом, ни жестом, ни выражением ничего не скажу тебе».
И ни ей, ни кому-либо другому. Не скажу до тех пор, пока буду думать о будущем, пока не буду жить только воспоминаниями о прошлом. Но надеюсь, что я не доживу до этого времени.
Конец духовной жизни, духовного устремления будет для меня концом физической.
Там. Андр. пытается заставить меня говорить о том, о чём хотела бы она. «Никуда не ходите. Наверное, только ко К.А. и ходите. Да?», — спрашивает она меня.
— Да нет, я и туда часто не хожу, — спокойно говорю я. — Просто времени нет, никуда ходить».
И моя Там. Андр. сразу будто теряет ко мне интерес.
Ну какая же она мне душевная подруга?
Смотрит на меня, как на действительно уже пропащего человека.
Ну, это мы ещё посмотрим.
Прочитала статьи о себе: Бересневой Л. В газете от 4 мая 1967 г. и Такаевой Г. от 16 ноября 1969 г.
Люда молодец, поняла самую суть моей жизни, увидела меня саму. Это я в период моей работы, в период моей трудовой жизни (платной). Меньше понравилась Галина статья. Одна мысль только и понравилась: «Она не может прожить без дела, оставаться равнодушной к добру и злу». Это действительно я. Так оно и будет. Это статья в мой переходный период. Уверена, что будет ещё одна статья обо мне того периода, когда я уже буду настоящей пенсионеркой, около шестидесяти лет.
Нет, Там. Андр., не конченный я ещё человек. Я ещё могу что-то сделать. Никогда не погружусь я в своё только хозяйство и семью. Да и заботы о семье будут постоянно уменьшаться.
А хозяйство? Я хожу за нашими животными только из чувства сострадания к ним: нельзя же их оставлять голодными и равнодушно проходить, слыша жалобное мычание коровы и тоскливое повизгивание голодного поросенка.
Сейчас мне будет труднее: Нет моего брата Алеши. Его вера в меня всегда поддерживали меня.
Нет моей Авы, подруги моей верной. Её жизнерадостность была мне тоже большой поддержкой. Нет мамы моей, которая всегда поддерживала меня в общественных делах.
Сейчас я совсем одна. Ни со мной, ни во мне никого нет…
Позвонила К.А… Зовет, есть морковные пироги. Иду.
Все-таки мы дружно живём с К.А..
Объясняю себе, почему, и все-таки до конца объяснить не могу.
Моими поступками нередко руководит какое-то подсознательное чувство. И, к удивлению моему, оно правильно решает вопрос, как поступить.
Если я делаю так, как диктует это подсознательное чувство, мне делается легко и свободно. И потом я убеждаюсь, что поступила правильно. Постоянно говорю себе: правильно сделала, что отправила то «сердитое» письмо В.Г., хотя совсем не знаю, как воспринял он его.
И вот К.А… Это же подсознательное чувство диктует мне доброе к ней отношение. И я чувствую себя легко и хорошо, оттого, что тепло отношусь к ней.
Часто вспоминаю маму…
…Весна в полном разгаре. Яркое солнце заливает слепящим светом двор. Из-под тающего снега, весело журча по ледяному руслу, извиваясь голубоватой змейкой, течёт ручей и разливается под огородом большой лужей, в которую смотрится верба, сплошь усеянная серебристыми почками, едва прикрытыми коричневыми одеяльцами. Мама вывела нас с братом во двор.
— Посмотрите-ка, какая красота! И она рукой обвела двор.
А в вышине торжествующе заливался жаворонок, утверждая пробуждение жизни.
Я на всю жизнь запомнила эту картину и маму, показавшую её прелесть, заполнила и эту вербу у подпёртого кольями огорода и журчащий чистый ручёёк, и звонкую переливчатую песню жаворонка, и море солнце. А разве забудется вот это: Мама была в восторге от нашего «Устного журнала», побывав на нем однажды, и как могла, давала мне возможность заниматься его подготовкой и проведением.
— Ты бы лучше за домом смотрела, чем по клубам бегать, — ворчит, бывало, муж.
Особенно он донимал меня варежками, которые связать никак не хватало времени. И в тот вечер он снова упрекнул меня, что варежки не связала, а ухожу. А мама подаёт ему готовые варежки и говорит: «Да на, ты, свои варежки, только отвяжись от неё». Разве забудешь такое! Или ещё:
Было это в самый тяжелый год моей жизни. Мама уже редко вставала с постели, лежала в пелёнках, потому что под себя мочилась. Я, как могла, скрывала от ребят, мамы и Пети своё горе. А тут не сдержалась. Навалилась на висевшее пальто и глухо застонала, заплакала. Мама сердцем поняла, что мне тяжело, и как в детстве, чтобы успокоить, позвала: «Иди, полежи со мной». Родная моя!
Я не устраиваю специальных поминок, но всегда помню своих отца и маму. Нам, детям их, можно гордиться и мы гордимся ими. И я, и Серёжа, и Алёша, пока жил.
И вот сейчас К.А… Какое-то доброе чувство у меня к ней, будто к маме, о которой я должна заботиться, которой должна помогать.
Сама не пойму, чем питается это чувство. А впрочем, стоит ли ломать голову, откуда взялось это чувство? Есть, живёт, радует меня и её, и хорошо.
Какая тёплая ныне стоит осень! Конец октября, а тепло, как в начале осени. В лесу на лужайках зацвели жёлтые ветреницы. Этого, ещё не хватало!
Страх, что могу заболеть так же, как Алёша, сойти с ума, породил какое-то новое состояние души, тихое, спокойное, как река, текущая среди широких лугов. И так же, как река текут мои думы вперед. Ни шагу назад. Ни шагу туда, где было горе и боль.
26.10
Буду здорова, напишу книгу о зарождении, развитии и гибели большой, чистой и светлой любви.
Мысли снова перекидываются на международные события. Просто поражаюсь размаху стачечного движения в странах капитала. Никогда ещё не бывало такого. И этот экономический кризис во время войны. Впервые в истории капитализма. Да, мы стоим на грани больших перемен. Дыхание больших событий просто чувствуется, как сейчас чувствуется приближение зимы, несмотря на солнечную, тёплую погоду.
Вспомнилось ещё Тамары Андрияновны: «Вы что, хотите вторую жизнь начать?»
А почему бы и нет?
Человек телом становится с каждым годом всё старее и старее. Телом он не в состоянии пережить вторую молодость.
Душой же он может пережить не только вторую, но и третью молодость.
Для души нет времени.
Душой может человек состариться и в двадцать лет, а может оставаться молодым в девяноста лет. Мне ещё всего пятьдесят лет. Слишком много для тела и слишком мало для души.
Интересно, никогда раньше не замечала, что листья сирени все с нижней стороны покрываются тёмными пятнами, как, будто кто-то их забрызгал грязью. И сирень быстро сбрасывает такое «грязное» платье.
Многие вещи, на которые я раньше не обращала внимания, сейчас стала замечать.
Наверное, потому, что в детстве и юности, погружённая в книги, я вообще не замечала ничего вокруг, а потом просто времени не было для этого.
Своих детей я учу видеть всё. Особенно в природе с её простотой и красотой, и рада, что моя наука не проходит для них бесследно. Они будут счастливее меня, и жизнь их будет полнее и краше.
Просто стало потребностью поговорить с тобой, дневник, мой, единственный друг. С тобой можно обо всём, от всей души. И всегда находится у меня тема для разговора с тобой.
27.10
Дни идут быстро-быстро. Просто не замечаю времени. Тороплюсь, хочу, чтобы осталось время для других дел, а его всё нет и нет. Начинаю возмущаться и тут же одёргиваю себя: «Спокойно, спокойно. Можешь сойти с ума. Можешь причинить непоправимую беду себе и окружающим. Тебе нужно время, чтобы поправить своё здоровье. Пусть спокойно пройдут года два-три. А там будет видно».
«Спокойно, спокойно!» — стало моим девизом сейчас.
Вот думаю, почему все-таки часто мои подсознательные действия оказываются правильными?
Я много думаю над тем или иным событием, оцениваю его согласно моим убеждениям. Все «за» и «против» уходят в нижележащие центры и оставляют след только те, которых больше. Встречается подобная ситуация, и срабатывают так центры подкорковой области, какая реакция там наложила отпечаток на предыдущее подобное событие, пусть даже не из моей личной жизни, но на то, о котором я размышляла. Надя Курченко, бортпроводница самолёта АН-24, захваченного бандитами, бессознательно заслонила дверь, ведущую в кабину лётчиков. Сработала информация, заложенная в подкорковых центрах, вернее, решение, созревшие в коре на подобную ситуацию, свидетелем которой она когда то была и отведённая в подкорковые центры.
Мы одобряем или неодобряем тот или иной поступок свой или другого человека. Согласно своим убеждениям. Всё это накладывает отпечаток на наше сознание. Отпечатки накладываются друг на друга, усиливая или ослабляя, друг друга. Сложившийся сильный отпечаток передаётся в подкорковые центры, связанные с центрами непосредственного действия мышц. Не надо мне, сейчас, по крайней мере, пока не прошло истощение коры, её заболевания (кузнечики по-прежнему трещат в голове, хотя уже меньше) решать, что я буду делать и как мне поступить в том или ином случае.
Принятие любого решения требует большой деятельности коры.
Старайся, Анастасия Николаевна, избегать принимать решения на будущее. Положись на те решения, которые уже сложились. Они правильно определят твоё поведение.
«Человек, помоги себе, прежде всего сам», — изречение, которому я следую всю жизнь.
И правильно, кто лучше знает человека, чем он сам себя? Никто.
Откуда сложилось выражение «сердцем поняла», «сердцем почувствовала»? Ничего человек не понимает и не чувствует сердцем. Всё в голове, всё в мыслях человека, рождаемых мозгом, в его душе.
Что значит выражение: «Человек живёт сердцем, а не умом?» Человек никогда не живёт сердцем, только умом.
«Голый рассудок», «Холодный рассудок» («Трезвый рассудок», — я бы назвала).
А что может быть ещё в жизни человека, кроме них? И почему мы их осуждаем?
Все-таки изучение естественных наук не прошло для меня даром.
Удивляюсь сейчас, как могло в моей такой «материальной» голове сложиться такое высшее идеальное чувство!
Природа действительно творит чудеса.
28.10
Говорю своему Петру:
— Наконец-то я начинаю привыкать…
— К хозяйственным делам? — быстро подхватывает он.
— Ну да! Ничего подобного! Просто к пенсионному положению.
— Ну, какая ты пенсионерка? Вон Праздникова Маня. Пенсионерка так пенсионерка. Одного поросёнка только выкормила и сдала на 300 руб. А ещё восемь ульев имеет, куры, гуси, уж и говорить нечего.
— Ну и куда же она все эти деньги с хозяйства девает?
— Как куда? Своим детям помогает.
— Это великовозрастным-то помогать? Чтобы они лишнюю бутылку водки могли купить? Ну уж нет. Пусть для себя сами зарабатывают. Вообще, Петр, глубоко ошибаешься ты, если думаешь, что я могу привыкнуть к хозяйственным делам и жить только своими детьми да хозяйством.
— Ничего, привыкнешь, — уверенно говорит он.
— Может быть, — неопределенно отвечаю я, а сама думаю, как я встречу Валю Павлович и Петю Клёсова. Где-то он сейчас, интересно, работает? Если в театре, пойдём с ним в театр. А Валя где?
Вспоминаю ту весну…
Мою первую весну…
…Я не помню, что тогда давали в театре. Помню, была в чёрном шерстяном платье, моём единственном платье, с красными выпуклыми пуговицами. Валя поручила мне передать букетик ландышей своей балерине Алле Шелест, а я раздумывала, как мне теперь сделать это. Кончилось действие.
— Это вы где взяли такие красивые ландыши? — прозвучал мягкий голос рядом со мной.
Я повернулась. Карие глаза на смуглом лице приветливо смотрели на меня.
— Это не мои. Подруга попросила передать своей балерине, — просто ответила я.
В это время раскрылся занавес, и балерины вышли, раскланиваясь и приседая, на сцену. По примеру других, я кинула букетик на сцену.
— А кто ваша подруга? — не унимался мой сосед. Но совсем неназойливо, просто.
Мне понравилось, что он не всматривается в моё не красивое с курносым носом и некрасивым вырезом губ лицо, а разговаривает как с давней знакомой. Я как-то сразу почувствовала к нему расположение.
Мы сидим и весело разговариваем друг с другом.
— Подруга моя Валя. Мы учимся с ней вместе на одном курсе в университете (в Перми, в институте в тот год второго курса не было, и я второй курс ВУЗа кончала в университете).
— И это в университетском саду, наверное, растут такие ландыши?
— Ну да.
— Вы часто бываете в театре? — снова спрашивает он меня.
— Часто. Сейчас ведь это просто: продашь сто грамм хлеба, и хватает денег на билет.
Я жду, когда ему надоест спрашивать меня. А он снова обращается ко мне:
— Вам нравится музыка Верди?
— Да, очень. Такая душевная, чем-то напоминает Чайковского. А вам?
— Тоже нравится.
— Как вы попали в театр? Вместе со своей частью? — задаю уж теперь вопрос я.
— Нет, просто взял увольнительный.
Я узнаю, что он служит в музвзводе, что им часто приходится играть в горсаду на эстраде для танцующих.
— Там вы можете меня найти, — говорит он.
«Ну вот, этого ещё недоставало, чтобы я кого то разыскивала, Наверняка подумал, что я так уж и побегу к нему», — подумала я про себя.
— Я не умею танцевать, — уже с неприязнью ответила я. А он будто и не заметил моего тона.
— Вон видите, там военный? Это тоже из нашего взвода.
Я молчу.
«Неужели ты не видишь, что я совсем неподходящая для знакомства девушка?» — хотелось мне сказать.
Стараюсь нарочно обратить его внимание на других девушек.
— Какая красивая! — с восторгом говорю я о проходящей мимо нас высокой дивчине.
— Да она же размалеванная, — шепчет он, наклоняясь ко мне.
— Ну и пусть, — упрямо настаиваю я, — все рано красивая. И волосы, и глаза, и цвет лица, и нос. Прямо как на картинке.
Он с удивлением и неудовольствием смотрит на меня, пытаясь что-то сказать. Но тут открывается занавес. Мир звуков, красота и грациозность движений полностью захватывают нас.
— Вы далеко живёте? — как ни в чём не бывало, так же просто обращается мой знакомый ко мне после окончания балета.
— Далеко. Надо ехать на трамвае до вокзала, а там идти пешком.
— Можно я вас провожу?
Я всегда боялась ходить по пустынной улице за вокзалом и теперь даже обрадовалась, что пройду это страшное место не одна.
— Ну что же, проводите, если вам хочется, — ответила я.
Мы не стали ждать трамвая и отправились пешком. Была уже глухая ночь. Только кое-где в окнах сквозь задёрнутые занавесками просвечивали огни. Тихо и немного прохладно. Я, отвечая на его вопросы, рассказываю о себе, своей жизни, учёбе, семье. Спрашиваю о нём. Его зовут Петя, он из Урюпинска. У него больная мать и сестра. Они очень ждут его. На него у них вся надежда. Отца нет. Говорим о своих друзьях и подругах. Руки замёрзли, и он осторожно берёт их в свои, большие и теплые. Вот и «страшная» улица. Она едва освещена огнями вокзала. Из-за углов редких домов, из переулков смотрит на нас темнота. Я благодарна своему спутнику и гордо шагаю рядом с ним.
— Ну, вот мы и пришли, — весело говорю я, взглядывая ему прямо в лицо.
Мы останавливаемся у большего одноэтажного барака. Здесь я живу с семьей Вали.
Я благодарю за то, что проводил. Он крепко жмет мою руку.
— Так приходите в горсад, — просит он на прощание.
— Может и приду.
Потом я изредка вспоминала это знакомство. Так бы оно и кончилось, если бы не новая встреча.
Было начало лета. Мы только что сдали экзамены. В этот день в университете готовился вечер. Я всегда чувствовала себя неуютно на вечерах и редко ходила на них. Не пошла я и на этот раз, как ни звала меня Валя, тем более, что мне удалось раздобыть билет в театр.
Из театра вместе со всеми бегу на остановку трамвая. Один за другим проходят переполненные трамваи. И вот ещё один. Я вскакиваю на подножку. Слава Богу! Кажется свободно. Вхожу в вагон. И вдруг сразу вижу его, с огромным барабаном.
Мы, молча, смотрим друг на друга.
— Вы из театра?
Я утвердительно киваю головой.
— А я в университете был. Там же у вас вечер. Нарочно попросился с нашим оркестром в университет, чтобы встретить вас. Видите, какой барабан мне дали. Подождите, я его сейчас сдам. Наши в том вагоне едут.
На остановке он сдаёт барабан и на следующей сходит со мной.
Мы долго бродим по городу. Тёплая ночь окутывает нас своей темнотой. Мне хорошо с ним, свободно и просто.
С того времени и началась наша дружба, длившаяся целых четыре года.
Очень запомнилась одна встреча.
Стояла уже поздняя осень. Деревья осыпали своё убранство на садовые дорожки и стояли совсем голые. Я жду Петю на скамейке. Темно. Холодный ветер порывисто раздвигает потемневшие ветви.
«Придет или нет?»
Сквозь завывание ветра слышатся знакомые шаги. «Он!» я быстро бегу навстречу. «Замерзла?» он расстегивает шинель и прижимает меня к себе. Тепло, уютно. Так вдвоём под одной шинелью и добираемся до скамьи.
И длинный-длинный разговор.
— Выходи за меня замуж, — неожиданно просит он меня.
— Что ты! Ты же в армии как я пойду за тебя?
— Ну и чего особенного? Один из нашего взвода тоже женился недавно.
— Нет, Петя, об этом сейчас не может быть и речи. Вот кончится война, ты выйдешь из армии, я кончу институт, тогда и поженимся.
А потом снова это: «Выходи за меня замуж». И снова причина отказаться.
Нет, я не любила его. Просто это была дружба, хорошая, чистая дружба. Он тоже, наконец, понял это.
И вот его последнее письмо: «Я лгал тебе последнее время. Не писал, что познакомился с девушкой. Она совсем такая же, как ты, маленькая и так же бьётся в жизни. Только ты далеко, а она близко».
Я чуть поплакала, получив это письмо, и пожелала ему счастья в семейной жизни. Это было в августе 1947 г., а в январе 1948 г. я вышла замуж.
Сейчас вспоминая свою молодость, я вспоминаю и того далекого друга.
Жив ли он? Может, и нет уж его на свете. Узнаю, узнаю и встречусь со своей молодостью.
Какой-то он стал и как сейчас встретит меня? Петя был на пять лет старше меня, так же, как и этот Пётр, мой муж.
Везёт мне на Петров!
Иногда я думаю: «Зачем мне гоняться за молодостью?»
И сама себе отвечаю: «нет, не за молодостью я гоняюсь. Просто мне хочется глубже понять и увидеть людей». А для чего это — я и сама пока не знаю. Снова моими желаниями руководят подкорковые центры.
29.10
Вчера было отчётно-выборное партсобрание. Выбрали снова, Сагиду Мих.
Ну, а она, по обыкновению, предложила заместителем меня. Я отказалась. Чувствую себя совсем чужой в школьном коллективе, чужой в школьном здании, как будто я не училась в этой школе, не ходила двадцать пять с лишним лет по широкому школьному коридору учительницей. Начисто перечеркнулось всё в моем сознании.
Получила письмо от моего ученика Буторина Вовы. Пишет:
«Я уже привык к тому, что вы всегда допоздна были в школе. И даже не могу представить вас на пенсии, но думаю, вам дома не сидится, такой уж у вас характер, заботливый, беспокойный».
Эх, Вова, Вова, знал бы ты, что твоя учительница стала совсем другой, что нет уже той Анастасии Николаевны, которая «допоздна была в школе». Есть какая-то другая Анастасия Николаевна, совсем отдельная от школы, другая по характеру.
И ещё пишет:
«Не могу представить, какими мы будем через три года. Взрослые, а в душе, наверное, тоже школяры, любящие пошутить и посмеяться».
И дальше:
«А в Октябрьские праздники бывший десятый класс соберётся где-нибудь, возможно опять у вас, кто-то сбегает в магазин».
Да, я очень хочу, чтобы они снова собрались у меня. Я зачитаю им их сочинения о будущей профессии, которые они писали в десятом классе и которые я бережно храню. Тогда мы поговорим, снова поспорим, как раньше на классных часах, о жизни. Мне они дороги не как мои ученики, а как люди, становление которых прошло на моих глазах. Снова это стремление глубже понять людей, проникнуть в их духовный мир.
30.10
Есть у меня одно качество — способность не стареть душой. Хорошо. Может поэтому, я так долго и хранила свежесть, глубину и чистоту чувств.
Я делаю дела по хозяйству и постоянно думаю о встрече с П.К… Сохранил ли он молодость своей души или тоже алкоголем убил всё?
Мне весело, радостно, что не чувствую себя старой.
Помню, очень понравилось стихотворение Щипачёва:
Седина
Руками волосы поправлю,
Иду, как прежде, молодой,
Но девушки, которым нравлюсь,
Меня давно зовут «седой».
Да и друзья, что помоложе,
Признаться, надоедали мне —
Иной руки пожать не может,
Чтобы не сказать о седине.
Ну что же, были в жарком деле,
Пройдут года — заговорят,
Как мы под тридцать лет седели
И не старели в шестьдесят.
Это совсем про меня, про всех других, пронесших сквозь горнило жизни молодость души и свежесть чувств, пронесших и ненависть, и любовь. Только мне мои молодые друзья не надоели. Приходит К.А и спускает меня с моих заоблачных высот на реальную землю, так же, как и мой Пётр.
Приходит кто-то из моих молодых друзей, мои ученики бывшие, или Тамара Касимова, и я снова молодею душой. Молодая я со своими сыновьями. Всегда почти молодая сама с собой.
Петя — депутат Поссовета. К нему пришла Фалалеева Кости жена Надя. Жалуется, что никакой жизни нет из-за пьянства мужа. Пьет, скандалит, бьёт, гоняет из дома её и детей. Хочет разводиться, просит придти, составить опись имущества.
Большие, серые глаза влажны. Худое бледное лицо. Молодая, а уже морщины.
Ненависть снова загорается в душе, ненависть к тем, кто портит жизнь другим, кто грязной, подлой паутиной запутывает человеческие отношения.
«Вы же люди, люди, а не звери!» — хочется крикнуть так, чтобы крик мой дошёл до души каждого. Нет, слаб мой ещё крик, слаб, потому что не поддерживается он криками других так, чтобы сливался он в мощный набат, призывающий к действию. Я говорю о нашем посёлке. Что я могу сделать? И опять голос: «Спокойно, спокойно, потерпи, наберись сил».
1.11
Зима неумолимо вступает в свои права, как старость. Сыпучий снег прикрыл ребристую дорогу, запутался в сухой траве, насыпался во дворы.
Вчера получила личное поздравление с пятидесятилетним юбилеем Удмуртии от РК КПСС и Райисполкома. Зачем сейчас мне эти знаки внимания от руководства? Слишком поздно!
Часы, юбилейная Ленинская медаль, опять часы, личные поздравления, и все это за два последних года, за время, когда я больше болела, меньше делала и не было ни одного знака одобрения за целых 15 предыдущих лет! Я и не ждала как-то этих наград, работала и работала, порой забывая о сне, о моих маленьких шестерых сыновьях, о еде, об отдыхе, делала, отдавая себя всю. Тогда не отмечали, не награждали. Зачем же сейчас мне эти награды?
К чему они мне?
— Мама, за что тебе дали этот будильничек? — спрашивает меня Вова.
— А ни за что, сын. Просто так. Дали и всё.
— Разве дают «ни за что»?
— Видимо дают, раз дали.
Я знаю, что рождаю в душе сына недоверие, но не буду же я ему врать!
Я, пожалуй, напишу в РК письмо, если они ещё раз окажут мне такую «милость», скажу, что не буду больше получать незаслуженное. Работать же так, чтобы было меня за что поощрять, я уже больше не смогу. Здоровье не позволит при всём моём желании что-то ещё сделать.
3.11
Господи! Сколько наград! Ещё одну вручили: «Благодарственная грамота» общества «знание» РСФСР. Почему, почему не раньше, когда я действительно заслуживала поощрение?
Вспоминаю сейчас, то время, когда я до двух-четырёх утра просиживала, готовя или статью в газету, или доклад, или выступление на собрании. Благо мои малыши были спокойные и редко ночью меня отрывали от моих занятий. А тут ещё надо и тетради проверить, и к занятиям подготовиться, и штанишки починить, своим сыновьям. Всё успевала, на всё меня хватило, потому что жила душа. Я не чувствовала, не замечала времени. А сейчас?
Снова горький упрек рождается в душе: Почему же раньше я ничего не видела от РК, от руководства нашей партии, делу которой всю жизнь служила, кроме этой голой «оппозиции»? Каждая награда, полученная сейчас, не радует, не поднимает души, а только ранит её, причиняет боль.
Сегодня я снова плачу, горько, по-женски плачу, что не могу уже так работать, как работала раньше, не могу уже служить своим убеждениям, как служила раньше, следовала им.
Как бритвой, срезало мое здоровье, которому ещё совсем недавно завидовали мои коллеги.
Не буря, ураган пронёсся в душе, всё поломал, всё перевернул, почти всё уничтожил и заполнил душу мою жалкими обломками.
Он же принёс, наверное, этих противных кузнечиков, что неумолчно стрекочет днем и ночью в моей голове.
Принять гипотиазид и элениум. Может, усну.
4.11
Нет, не то, что поздно эти награды, а то, что слишком не во время они, слишком незаслуженны, и у меня нет физических сил, чтобы чем-то оправдать эти знаки поощрения. Я ещё себе простить не могу того, как прореагировала, когда узнала, что РК отклонил мою кандидатуру на награждение, отклонил со словами секретаря: «Ну уж это не знаю, что у них вообще в коллективе делается». Можно было бы к таким словам добавить: «Если выдвигают для награждения такую кандидатуру».
Отказалась читать лекции, писать в газету, проводить политзанятия. Не в этом я обвиняю себя, обвиняю в том, что усомнилась в правильности своих убеждений, в правильности пути, которыми следовали в жизни, всем существом своим, приняв Ленинскую идеологию.
«А может я, неверно делаю? Может вся моя жизнь — сплошное заблуждение?» — десятки раз спрашивала я себя. Сознание отвечало: «Нет, нет и нет». «Тогда почему же эта «оппозиция», которую я постоянно чувствовала, почему это недоверие ко мне и ко всей моей общественной работе со стороны РК? — спрашивала я себя и не могла найти ответа.
Нет, не надо больше вспоминать эти последние годы.
Перемололось, перетерлось всё и надо время, чтобы из «муки» родилось снова что-то живое, деятельное.
В общем, награждать пока меня рано и не за что.
Об этом я и скажу райкомовским работникам.
Как что-то далёкое и туманное вспомнились снова эти слова: «А я вас всегда считал в оппозиции». Вспомнились и подёрнулись снова туманом.
9.11
Прошли октябрьские праздники, как обычно проходят праздники. Ничего интересного, ничего праздничного. Нет, не умеем мы создавать такую обстановку, чтобы люди душой почувствовали этот действительно торжественный день в истории человечества — день начала победы новых отношений между людьми, день, когда началась гибель всяких форм присвоения чужого труда. Были в гостях у Гал. Мих., и Лепихиных. Они были у нас. Разговор о разных текущих думах, спокойный, не оставляющий ничего в душе, не задевающий ни одной струны. Вчера днем пришли ко мне мои бывшие десятиклассники. Я от души рада, что они местом встречи и разговоров между собой сделали нашу квартиру. «У вас собираться стало уже традицией», — говорит Саша З. «Вы по-прежнему у нас классный руководитель», — Борис М.
У них вся жизнь в будущем, всё впереди. Их я оставлю вместо себя в жизни. И им передаю своё отношение к жизни, к людям. Я радуюсь, от души радуюсь, что моё присутствие не стесняет ни их поведения, ни их разговоров. Хорошо! В большие праздники могут приехать и те, кто работает, и те, кто учатся.
Встретимся теперь первого мая. «И вы привезёте букет цветов. Знаете, как красиво будет!» — говорю им на прощание.
«Прошел уже год, а мы вроде совсем не изменились», — говорит Коля З.
«Нет, изменились, у тебя усики появились», — кто-то шутит, вгоняя Колю в краску.
«Пора уже», — отшучивается он, поборов смущение. Нет, через год я попробую навести их на разговор о том, что внутри них изменилось, в отношении к людям и событиям.
О, это будет интересный разговор! Кстати, сказать, им, что храню их сочинения о будущей профессии. Многие уже забыли, о чём писали. Попросили напомнить. «Нет, через три года, когда ребята из армии придут. Так интереснее будет», — решили коллективно.
Вспомнился ещё упрёк: «Набрали молодёжи и вертите ею, как вам вздумается». Нет, совсем неплохо, если молодежь тянет ко мне, к старшему. Неплохо и для меня лично, и для моей страны.
«Слишком много о себе думаете, высоко себя цените», — может быть, сказал бы кто-нибудь, услышав обо мне такое от меня самоё.
11-12.11
Лежала пластом в постели. Неинтересно.
13.11
Позвонил В.Е. Чувашов. Сказал, что 24–25 семинар международников в Ижевске. Очень обрадовалась. Сказала, что обязательно поеду, если буду жива.
17.11
Каждое политзанятие вызывает у меня душевный подъем, даёт моральное удовлетворение. Я рада, что мне удается создавать обстановку, в которой присутствующие открыто, высказывают свои взгляды. Хорошо! Так легче доказывать их несостоятельность, если они неверны. Радует, что по истечении двух часов не остается ни одного слушателя, который бы промолчал.
Я всегда помню, что наша пропаганда должна иметь активный наступательный характер, и стараюсь придерживаться этого требования.
19.11
Второй день в постели.
А жить надо. В голову лезут всякие обидные и горькие мысли. Хочу не думать о прошлом и не могу.
21.11
Стало немного лучше и снова захотелось в бой, как раньше, во времена «Устного журнала». Я знала, что в бою всегда попадает. Хочешь с чем-то биться, знай, что можешь пострадать. Это я знаю. Трагедия моя в том, что самый сильный удар наносил мне человек, которого любила больше своей жизни. Не поддерживал в бою, а мог. Ум отказывался признавать это, упорно отвергал действительность, отвергал до самого конца, пока не свершилось прямое предательство.
Духовно я выстояла, выдержала. Убеждённость отказалась сильнее. Но пострадало телесное, мозг. Нарушилась регулировка процессов возбуждения и торможения. Нарушилось нормальная регуляция деятельности сердца, кровеносных сосудов, обмена веществ.
Кто его знает, сможет ли всё это восстановиться.
Очень хочу снова быть здоровой не для того, чтобы дольше прожить, а для того, чтобы иметь возможность снова вступить в бой за новое, против пьянства, хулиганства, всех видов присвоения чужого труда, за чистоту и боеспособность нашей партии.
В бою интереснее жить.
Если я умру, не надо мне пышных похорон и богатых памятников. Только очень прошу посадить на моей могиле берёзку, скромную, милую, нежную берёзку, чей тонкий аромат желто-зеленых, клейких, в гармошку листочков я вдыхала весной, ту, что шептала когда-то мне о вечной красоте и радости жизни, которую я так до конца и не узнала. Ту, что не терпела и быстро скидывала с себя золотой наряд, ту, что, погружаясь в зимний сон, была безучастна к тому как её убирала зима, ту, что всегда радует людей своей красотой, напоминает о чем-то чистом, свежем, прекрасном и вечном, как тот мир, что бесконечно зовёт и манит нас в беспредельную даль.
27.11
Пять дней жила в Ижевске. Побывала на приёме у четырех врачей, исследовала кое-какие жидкости, наполняющие мои сосуды и некоторые другие полости, дала вместе с медицинской сестрой рассказать своему сердцу, как оно себя чувствует и как выглядит.
Больше всего след оставило посещение психоневропатолога.
Врач-мужчина лет 30, с крупным ртом и живыми глазами.
— На что жалуетесь?
Я рассказываю о своих недугах.
— И давно у вас так?
— Нет. Год два, два с половиной. До этого всё было хорошо. Моему здоровью даже завидовали.
— Что же произошло, что так повлияло на ваше здоровье? Я спрашиваю это не ради любопытства, а чтобы установить характер вашего заболевания.
— Я потеряла веру в человека, который был для меня единственным.
— Кто он? Мужчина или женщина?
— Мужчина, конечно.
— Ну и что же он вам сделал?
Я молчу. Действительно, что же он мне сделал? Как сказать? Как объяснить? Будто ничего особенного.
— Он был работником Райкома. Кроме основной работы мне приходилось выполнять много и общественной работы, сталкиваться с РК. И я постоянно чувствовала недоверие к себе. Не могла понять, откуда оно исходит, в чём причина его. А потом поняла, что от этого человека. Было очень тяжело убедиться в этом. Я была близка к самоубийству.
— В чем же была причина недоверия к вам?
— До сих пор не знаю.
— Вы работаете учительницей?
— Работала. С осени этого года не работаю. На пенсии.
— Образование ваше?
— Высшее.
Врач выходит из-за стола после заминки в расспросах и просит обождать немного. Потом он уходит и вместо него в кабинете появляется женщина чуть постарше врача с довольно миловидным симпатичным лицом, завитыми, светлыми, рыжеватыми волосами и подкрашенными губами. Садится напротив меня и продолжает допрос.
— У вас есть дети? Муж?
— Есть. У меня шесть сыновей и муж, который уважает и любит по-своему меня.
— Кем он работает?
— Кочегаром.
— Какая большая разница! Вы — учительница с высшим образованием, он — кочегар.
Я горестно усмехаюсь:
— Не было бы такой разницы, наверное, и не потянуло бы мою душу к другому, и не была бы я здесь у вас.
— Скажите, а тот, другой, знает о вашем чувстве к нему?
— Знает. Через 15 лет пришлось сказать, когда мне стало плохо!
— Почему же вы раньше не говорили ему об этом?
— А зачем?
И мне, и ей понятно, что незачем было говорить.
— Муж замечает ваше состояние?
— Да.
— И что же он вам говорит?
— Брось ты к чёрту эту политику, пока совсем не сдохла.
— Кто-нибудь знал о вашем чувстве?
— Никто. Я и вам-то сейчас говорю обо всем, потому что боюсь, что могу сойти с ума. Просто стала бояться этого. Сойти, как мой брат.
— !? Он моложе или старше вас?
— Моложе на два года.
— Когда это с ним произошло?
— Лет 13 тому назад.
Минутное молчание.
— Ну и как же вы сейчас относитесь к тому человеку?
— Да никак не отношусь. У меня сейчас только одна забота: как здоровье поправить, а остальное меня больше уж ничего и не интересует.
— Но вы думаете о нем?
— Конечно. Разве человек может не думать, не вспоминать о прошлом?
В кабинет снова входит врач — мужчина. Ещё несколько вопросов из биографии моей и брата. Потом они просят выйти меня из кабинета, чтобы иметь возможность посовещаться друг с другом.
Снова приглашение в кабинет.
— Мы должны взять о вас сведения в вашей райбольнице. Вы в больнице Красногорского района лечитесь?
— Нет. Я в Красногорскую больницу не обращалась со своей болезнью и не лечилась там. Так что никаких сведений там на этот счёт обо мне нет.
Я понимаю, что не в больницу они обратятся, а постараются узнать, кто тот человек, который пять лет работал в Валамазкой школе, потом в Красногорском РК КПСС и был оттуда год назад переведён в другой район. И если действительно будут узнавать, то, конечно, узнают.
Ну и пусть.
Итак, то, что я, как великую тайну хранила долгие годы в своей душе, стало известно. Тайна перестала быть тайной. Рос в душе цветок, прекраснее которого нет ничего на свете, тонкий, хрупкий, нежный. Как самый драгоценный дар судьбы я берегла и лелеяла его, сохраняла от чужого глаза. И разросся он, расцвёл пышным цветом. Долгие годы цвёл он в душе, источал чудесный свет, и великое тепло шло от него. Рос для меня. И вдруг чьи-то чужие руки потянулись к нему, начали хватать и щупать его. Цветок запачкался, потерял свою былую красоту. Потом совсем сломался и начал сохнуть….
Посещение больницы что-то ещё переломило в душе, что-то снова изменило в ней. Расчлени любое чувство, будь то горе или радость, любовь или ненависть, помусоль его, и оно потеряет свою силу и остроту. Сейчас даже воспоминание о пережитом не причиняет уже боли.
Как бы человеку ни было тяжело в жизни, он не вправе перестать жить, до тех пор, пока его убыль будет неощутимой, пока его смерть не будет причинять кому-то боль.
Я люблю бывать на семинарах и совещаниях. Они дают пищу для размышлений, подталкивают к размышлениям и не только по тому вопросу, который обсуждается, но и по другим вопросам, которые тебя занимают.
…Кажется я даже здесь, в дневнике пишу тебе последнее письмо. Знаешь, семинар заставил посмотреть на тебя другими глазами, с классовых позиций. И всё, наконец, стало ясно мне.
Я долго думала, почему ты не смог понять меня, не смог разглядеть. Потому, что разные мы люди, по своей идеологии разные, хоть и состоим в одной партии. Всякое я слышала о тебе и хорошее, и плохое. На семинаре встретилась с Якимовой Нат. Ив. И понятно, что не могла она сказать доброе о тебе. Но даже здесь, в дневнике, я не хочу чернить тебя, повторять сказанное ею. Что бы там не говорили, ты — хороший человек, морально чистый, культурный, не глупый, тактичный и обаятельный. Но ты — барин. Были и раньше такие, человечные баре, добрые. Ты одинаково равно относишься ко всем без различия его идеологии. Лишь бы тебя почитали.
Нет у тебя ни большевистской страстности, ни глубокой веры в победу коммунизма. Для тебя марксистская философия и марксистско-ленинское учение вообще только «высокие материи» как ты выражаешься, и что в практической жизни «не до высоких материй». Для меня же эти «высокие материи» определяют всё моё поведение, моё отношение к людям, к событиям, к труду во всей моей практической деятельности, каких бы малых вопросов она ни касалась. Потому-то ты и не смог понять меня. Помню, как ещё в первые годы ухода из нашей школы подивилась я твоему высказыванию: «Там (т. е. на новой работе) не до высоких материй». Но не придала этому значения. Много лет спустя, при разборе дела Пещерова, ты снова не смог дать поведению Пещерова и нашему принципиальной оценки, сказав тогда: «Никаких особых принципиальных разногласий тут я не вижу». А они были, эти принципиальные разногласия и большие. Барское твоё нутро, усвоенное от родителей, не дает тебе подходить с ленинских позиций к оценке событий, людей.
Не видишь, не ценишь ты и человека труда, непосредственного создателя материальных благ, нет у тебя чувства того, что именно ему ты служишь. Не для него, а для себя и своих удобств ты живешь. Ни в какую борьбу, ни с чем ты не вступишь, боясь за своё положение, никакую грязь оттирать ты не будешь, боясь замараться. О, ты ведь чистый! Где было тебе понять меня. Нет в душе твоей «высоких материй», которые руководили бы твоими действиями, помогали бы выбрать правильное решение, нет высокой цели, которой ты служил бы, а потому тебе труднее и труднее будет в жизни, работе, в отношении к людям, какими бы ты прекрасными внешними и внутренними качествами не обладал.
Нет, разные мы с тобой люди, по своей идеологии разные и не можешь ты идти рядом со мной в жизни. Сожалею сейчас только о том, что поздно поняла всё. Не терзали бы сейчас меня так мои немочи.
Помнишь, я говорила тебе: «Вы пойдёте со мной вместе в душе моей до конца моей жизни». И пошел бы, будь бы ты до самого конца человеком. Но ты предал меня, ложью постарался унизить меня, сам дал повод посмотреть на тебя другими глазами.
Ты не знал, что почти всю мою жизнь шёл со мной, был для меня единственным. Теперь ты знаешь это. А я уже не та. И сегодняшняя я отчуждаю тебя, снова ещё раз говорю: «Иди своей дорогой. Разные наши пути и разный свет освещает их».
Хочу ли я сейчас видеть его? Нет. Не хочу. Надо время, чтобы всё укрепилось в душе.
А потом постараюсь увидеть, чтобы проверить, будет ли, как прежде, тянуться душа, буду ли я находить наслаждение в его присутствии, как прежде.
Наверное, уже ничего этого не будет. Ну и пусть. Даже теперь уже не грустно от этой мысли.
28.11
Начала этот дневник в дни самых тяжёлых испытаний. А сейчас вдруг пришла мысль, что ведь это — книга, исповедь человека, не представляющего себе жизни лично для себя. Я не расстанусь с ней при жизни своей, потому что она — моя душа, и проверка правильности всех моих выводов будет сама жизнь.
После же смерти моей он будет читаться всеми. Я и хочу этого. И пусть тот, кто первый найдет его после смерти моей, об этом помнит. Прежде всего, я завещаю его своим детям. Вся моя жизнь — для них — моё продолжение жизни.
Об одном ещё очень прошу: Петр Николаевич Колотов — мой муж и Бёрдов Вячеслав Георгиевич должны прочитать этот дневник последними.
Ни в коем случае не должен он попасть сначала в их руки. Иначе он не увидит света. Я не хочу этого. Пусть по заслугам воздаётся честь и мужу, и мне, и В.Г..
Пусть всех троих оценит будущее поколение. На суд его я отдаю наши жизни.
Вот как будто бы и кончилась первая часть.
Скоро Новый год и новый период начнётся в моей жизни.
Это будет уже дневник пенсионерки, человека, которому предоставлено право и возможность заниматься тем, к чему влекут его душа, его убеждения, его интересы.
Пенсионерка. 29.11
Трудяга — машина старательно и бесстрастно полощет бельё, отстирывая грязь. Мерно шумит мотор. А мысли бегут — бегут…
Много думаю о том, что я и как скажу на следующем занятии.
Чувствую, что благодаря моей идеологии, марксистско-ленинской идеологии, я вижу то, что скрыто для других. Иногда возмущаюсь, как люди не видят того или иного. И сама же себе говорю: «Чтобы видеть вперёд, надо познать законы марксистской философии и не только познать, но и уверовать в них».
В конце года я проведу анкету среди моих слушателей о том, что им понравилось в политзанятиях и что не понравилось, что они дали или, чего они хотели бы от политзанятий, что им нравиться и что не нравиться в самом руководителе политзанятий, как пропагандисте.
30.11
Вьётся в воздухе рой белых мушек, спеша опуститься мягко на землю. Природа будто торопится тоже выполнить и перевыполнить план по снабжению земли осадками к Новому году.
Моя будущая жизнь, кажется, начинает проясняться, и я становлюсь спокойнее и увереннее в себе.
Хорошо на заводе, на будущий год, если разрешат, поведу политзанятия уже в двух местах. Ну, и участие в газете. Вспоминалась ещё статья обо мне «Ёе призвание» (28.11.1970 г.). Да, пропагандистская (философская и политическая) работа — моё призвание. В этой работе я нахожу удовлетворение. И совсем не важно, оплачивается она или нет. Важно, что она, сейчас особенно, в период смертельной схватки со старым миром, очень нужна и приносит мне моральное удовлетворение. Человеку верят только тогда, когда у него есть моральное право говорить так, как говорит, когда вся его жизнь подтверждается его словами. Мне пока верят. И что меня радует, так это то, что удаётся людей вызвать на откровенный разговор.
И ещё я буду ездить. Много ездить, если позволит здоровье. Ничто не даёт столько материала для размышлений как живое общение с людьми разных социальных групп и положений. Ну, а семья? Дети? Муж?
Дети скоро сами уже будут в состоянии обслуживать себя, без моей помощи. Муж скоро выйдет на пенсию, и с хозяйственными делами сам будет справляться. Будет обходиться без моей помощи — хорошо, потребуется моя помощь — помогу, если не будет пить. Будет пить — уеду совсем. Слишком большая роскошь для общества — использовать меня только для того, чтобы удержать одного человека от пьянки. Я могу сделать большее. И буду делать то, что потребует от меня полной отдачи моих сил с наибольшей пользой. Нечего и размышлять, как и где это произойдет. Жизнь сама подскажет.
Пишу, как будто программу составляю на будущее. И самой интересно, что же будет выполнено и как из этой программы, на что хватит моих сил и способностей.
Поживём, увидим. Главное — идти вперёд. Идти спокойно, уверенно.
6.12
Побывала ещё на одном семинаре. Интересный был очень. Семинар философов — пропагандистов. Было человек 30–35. И порой тут же, после лекции завязывался спор. Здорово! Особенно много спорили о том, где рождается прибавочная стоимость. У некоторых лекторов и вообще у некоторых работников умственного труда, у руководителей особенно, наметилась тенденция считать себя не людьми, потребляющими материальные блага, а людьми, создающими их. И я очень была рада, что большинство присутствующих, так же, как и я, считают, что прибавочная стоимость и вообще стоимость, создается только людьми, занятыми непосредственно в сфере материального производства. Рабочий, следящий за работой автоматов (а это уже не простой рабочий физического труда, а больше умственного труда) наладчик, инженер, стоящий у пульта управления поточной линии — всё это люди, занятые непосредственно в сфере материального производства. Они — создатели материальных благ, создатели стоимости. И, по моему глубокому убеждению, не руководители, а люди, производства материальных благ должны получать наивысшую зарплату. Они — работники одновременно и умственного, и физического труда, причём доля умственного труда будет преобладать значительно над долей физического — у непосредственных создателей материальных благ. Наибольшее значение для общества представляют люди, создающие непосредственно материальные блага. Именно они двигаю историю человечества вперёд. Именно они достойны всяческого уважения и заботы со стороны тех, кто призван этими людьми труда руководить, служить им.
6.12
Знаю, у меня масса отрицательных сторон, о которых я очень хотела бы услышать от людей. Но они молчат.
В моей реакции на отказ в награждении, вероятно, какую-то роль сыграло честолюбие. Я глушу этого червя в своей душе и чувствую, что мне уже удаётся многое тут сделать.
С самого первого класса меня всегда хвалили за учёбу, за поведение, за всё. И я просто привыкла к этому. Не для похвалы, не для себя, я делаю что-либо для людей. Но за хорошее дело как-то хотелось одобрения, потому что раньше, в школе, в техникуме, в институте я всегда его получала и привыкла к нему.
Всё пережитое как-то и тут наложило отпечаток в душе.
Теперь уж я очень редко одобряю себя в душе, если сделаю что-то хорошее для людей. Просто это стало уже для меня нормой моего поведения. И я радуюсь этому. Но нет у меня ещё должной внимательности к людям. Слишком много я уделяю места самоанализу своих поступков, внутренней оценки их. Пора уже отказаться от этого и больше думать о людях. Хочется, очень хочется, чтобы был кто-то рядом близкий моей душе. А никого нет. Хочется с кем-то говорить, спорить, убеждать, самой как-то становиться богаче душой. Когда я езжу, я не чувствую ни тоски, ни одиночества. Само по себе движение вперёд действует на меня ободряюще. Праздник для меня, если встречаю человека, с кем можно поспорить.
Вот и политзанятия, которые провожу. Я ухожу с них сама духовно богаче. Хочется знать всё больше и больше. Не знаю, как мои слушатели чувствуют себя после занятий.
Я все-таки спрошу их об этом в конце года анкетой.
Интересно отношение ко мне моего мужа. Он трудолюбив, любит наших детей. Сейчас у него все мысли о них. Гордится ими и, вероятно, чувствует, что без меня они едва ли были бы такими. И меня он не столько любит, сколько гордиться мной, уважает. Он, верно, уже привыкает к моим частым поездкам. Чувствует, вероятно, что если будет протестовать против них, я совсем уйду от него. Нет, я не порву резко с ним. Я просто потихоньку, по мере того, как наши дети будут приобретать самостоятельность, отучу его от себя. Отучу безболезненно. И останусь одна. Нет, не одна, останусь со всеми.
И ещё о К.А… Тут тоже решено. Я всегда приду её на помощь, если она будет нуждаться в ней. Раз, назвав её своей, в душе, я уже не изменю ей, не обману её доверия к себе, даже если помощь ей потребует отказа от моих личных стремлений.
Никогда в жизни я не обманывала доверия к себе, не обману и тут.
Интересный мой Пётр. Чем чаще я стала ездить, тем меньше он стал пить. Все-таки боится потерять меня. Пьяница — преступник, заслуживающий наказания. Никогда рядом со мной живущий не будет пьяницей или вообще каким-либо наркоманом, как никогда не буду наркоманом я сама.
Для меня превыше всего человеческий разум и я отвергаю всё, что мешает его развитию.
Рассуждаю так, как будто впереди у меня целая жизнь.
Но право, же здоровье моё становится уже лучше. Я становлюсь спокойнее. Даже кузнечики в голове начинают сбавлять свою трескотню.
Да и сколько бы я ни прожила, мало ли, много ли, я никогда и нигде не изменю заветам великого Ленина, всегда и впредь буду стараться поступать так, как он учил. Пусть это у меня будет по-прежнему не всегда во всём получаться, но даже если немного в чём-то получится, это уже большое дело. Не гадать, не думать, как и что я буду делать. Просто стараться всегда и во всём быть человеком.
Два раза в своей жизни человеку приходится решать, как дальше жить, приходится определить своё место в жизни.
Первый раз тогда, когда вступает в самостоятельную жизнь, вернее, перед вступлением в самостоятельную жизнь, трудовую жизнь.
Второй раз — когда выходит на пенсию, когда физические силы уже не позволяют заниматься привычным трудом, но они дают возможность что-то ещё дать для общества.
И в том, и в другом случае слишком тяжелыми складывались для меня условия для принятия решения.
Считаю, что правильно определила своё назначение в обществе в период моей основной жизни. Дай мне вторую жизнь, и я прожила бы её так же. Не моя вина, что не могла выбрать себе профессии по душе. Но я честно старалась дать как можно больше на своей работе. Не моя вина, что полюбила человека, который не смог стать человеком во всем, но я никогда не оболью его грязью за это. Нельзя требовать от человека того, чего он не может дать. Я просто отчуждаю его от себя, от души своей. Не моя вина, что я не могла целиком посвятить себя своим детям, но я честно старалась выполнить свой материнский и гражданский долг перед своими детьми.
Не моя вина и в том, что нет больше места на земле, где бы согрелась моя душа, нет больше друга у меня, с кем бы могла почерпнуть новые силы, но я стараюсь не унывать. Так уж сложилась моя жизнь.
И как бы она ни пошла дальше, я постараюсь сделать всё, чтобы остаток дней моих отдать своим детям и людям, отдать с полной отдачей моих духовных сил. И если это будет зависать от меня, умереть тогда, когда не останется уже во мне ни духовных, ни физических сил, когда моя убыль не будет ни для кого болезненна.
Сейчас я, наверное, уже ещё реже буду заглядывать сюда, потому что вся моя жизнь и внутренняя и наружная будет на виду. Едва ли будет что-нибудь такое, что бы я могла рассказать только тебе, мой верный друг и товарищ, моя душа — дневник.
14.12
Снова новая размолвка с Петром.
Поводом послужило моё недовольство, что принёс в печь совершению сырые дрова, которые не горят, хотя есть сухие. Ох, какой взрыв негодования вызвало моё замечание! Но сырые дрова — это только повод. Причина не в этом. Уже несколько дней подряд ко мне приходят люди разные, с разными вопросами. Вот Жуйкова Н. развели с мужем неверно. Просит помочь, как сделать, чтобы раздел имущества был справедливый. Объясняю. Вот Базуева. Увольняют по сокращению. А она — ударник коммунистического труда, больная, семейная. Просит написать заявление в местком. Пишу. Вот Каблукова А., неправильно выплачивают зарплату после родов. Звоню Карпову, бухгалтеру лыжного завода, узнаю, как это должно быть. Вот Копылова А.Д. ходит часто, просит вывести на чистую воду завпекарней, которая совсем обнаглела в своем воровстве и т. д и т. п.
И я не могу отказать людям, если могу помочь чем-то. Петр недоволен.
— Какое тебе дело? Ты что, депутат, что ли?
— Да я же народный заседатель и обязана это делать, — защищаюсь я, хотя знаю, что идут они ко мне не как к народному заседателю, а просто как к человеку. Вот это хождение и послужило причиной размолвки.
Позвонили из РК партии. Сообщили, что могут выделить 20 билетов на «Балет на льду» в Глазов. «Балет на льду»? Это же прекрасно! Берусь организовать поездку. Звоню Сагиде Михайловне. Она тоже поддерживает мою мысль. Вопрос упирается в транспорт. Звоню Н.Д. Жукову. С его помощью удалось договориться с транспортом. Билеты за проезд? Звоню в РК нашего союза Сидорову. Договариваемся.
Звоню Мих. Ал.:
— Может школа тоже выделит немного средств за счёт спецсчёта?
Следует пространная речь об отсутствии таких средств, о том, почему не обратились раньше и т. д., и, наконец:
— А вам то, какое дело до всего этого?
Какое вы отношение имеете ко всему этому?
Это вместо благодарности, что стараюсь, чтобы учителя получили удовольствие, получили что-то для души.
Ох, какой же он все-таки чёрствый!
Поездка все-таки общими силами организована. Едем. Всем весело, а обо мне уж и говорить нечего….
Балет. Особенно понравился танец по музыке Шостаковича и балет «Лунная соната» Бетховена. Больше всего — последнее. Возбужденная, радостная приезжаю домой. Дома гора посуды, пустой бак для воды.
— Что же вы хоть воды-то не принесли? — спрашиваю Петю.
— Ты будешь разъезжать по балетам, а мы тут всё делать должны?
Горькая обида поднялась в душе. В какой-то раз получила удовольствие, хоть что-то для души, хоть какой-то подъем и вот…
— Петя, ты ходишь на охоту даже на ночевую. Я не запрещаю тебе, потому что это тебе доставляет удовольствие. Ты вывозишь дрова или сено. Я не заставляю тебя расплачиваться деньгами, покупаю тебе пол-литра, потому что это тебе доставляет удовольствие. Покупаю, хотя ненавижу пьянства, и ты это знаешь. Почему же ты не хочешь ничего дать мне для души? Почему у тебя вызывает недовольство все, что обогащает мою душу? Пойми, я тоже человек и для моей души тоже что-то надо. Ты пойми это. Ты хочешь превратить меня в домохозяйку, которая ничего бы не знала, ничем бы не интересовалась, кроме хозяйства и детей? Пойми, я не смогу быть ею, это противно всему моему существу. Готовлюсь к политзанятию, а ты: «Наплевал бы на твоё политзанятие. Денег ведь тебе за это не платят». Начинаю готовиться к лекции, делюсь с тобой с таким вдохновением мыслями, а ты: «Нужна мне твоя лекция!»
Да как же мне жить-то с тобой? Пойми, я не могу быть другой. Ты всё надеешься, что я смирюсь, с меня же никто не спрашивает эту всю работу. Не смирюсь. Будешь мешать мне, уеду, уеду от тебя.
— Ну и поезжай.
Не понимает, ну ничего не понимает. Нельзя жить и разойтись пока нельзя — дети. Что делать, как быть?
Иду за советом к Лепихиным.
— Что делать? Я не могу не идти к людям с беседой или лекцией, не могу не проводить политзанятия, не могу отказать людям, если они просят помощи. А у меня не остается на это времени. Вся почти домашняя работа переложила на меня. Петя все делает, чтобы у меня кроме хозяйства ни на что не оставалось бы времени.
— Но у вас, же дети. Ради них вы должны отказаться от общественной работы, — говорит Иосиф Егор. Иначе разрушиться семья.
— Да не могу я этого сделать, даже ради детей не могу. Пётр будет знать только своё хозяйство, я — тоже. Кто же вырастет из наших детей? Обыватели, мещане, которым до других и до общественных дел наплевать.
— Что делать?
— Как же вы раньше жили?
Раньше я работала, получала почти вдвое больше его, статьи в газеты, доклады, выступления, «Устный журнал», — все готовила по ночам. Он не протестовал. Он мечтал, что после выхода на пенсию я буду выполнять все домашние дела и забуду об общественных. А я мечтала, что с уходом из школы я ещё больше могу отдать себя общественным делам, партийным делам, идеологической работе, печати нашей.
А теперь всё получается наоборот.
Что делать? Снова и снова задавала я вопрос.
— Надо подумать, — отвечают.
Нет, мне самой надо будет искать выход. Не помогут, знаю, они.
Но пусть потом не винят меня, что ни к кому не обращалась за помощью, ни с кем не советовалась.
Начался день. И снова звонки, посетители…. Звонок с просьбой придти в 9-ый класс с беседой. А в прихожей ждёт Копылова А.Д… Так вот пенсионеру «нечего» делать. А ещё надо договориться о статье в газету, а ещё…. И как горек этот упрёк: «Это вам нечего делать. Можете сколько угодно спать».
Эх, «друзья»! где они?
Нет их у меня. Одна. Совсем одна. И только одна могучая сила помогает мне — моё убеждение в правоте дела Ленина, которому буду служить всю жизнь, как бы трудно мне не пришлось.
Снова пришла Жуйкова Н. Просит помочь.
Как же я откажу людям? Для чего же тогда на свете жить? И кто же тогда вырастет из моих детей, если и я, и Пётр будем глухи к просьбам людей?
Нет, не могу я жить только своим хозяйством. Но стоит мне включиться в общественные дела, они захватывают меня целиком, всю без остатка.
15.12
Все-таки больше всех меня привлекает печать, потому что она — связывающее звено между простыми людьми труда и руководством.
И потом, очень велика её роль как средства воспитания.
Газета должна отражать не только успехи, не только то, что достигнуто, но и главным образом то, как достигнуто.
Работа пропагандиста мне тоже нравится и даёт мне моральное удовлетворение.
Я часто хожу на беседы в школу, потому что возраст учеников 9-го — 10-го класса больше всего доступен восприятию того или иного мировоззрения и надо, чтобы, конечно же, воспринималось наше мировоззрение, наши убеждения.
С Петром договорённость: он не будет мне мешать в моей общественной работе. Все-таки боится потерять меня.
22.12
Пришла К.А… Сказала, что в Киясовском районе конференция была 19-го декабря.
— Как вы узнали? — говорю.
— Светлана Викторовна приезжала, сказала. Они ведь постоянную связь с В.Г. держат».
И снова при этих словах заныло в душе. Боль ли это незажившей ещё раны, или тоска по утерянной радости встречи в мыслях, или глубоко уязвлённое самолюбие — сама не могу понять.
Но чувствую, что не стало в душе того, что поднимало её, рождало порыв и увлечённость.
Пришла вчера с политзанятий. И неплохо оно прошло, а пришла такая разбитая, будто пузырь, из которого вышел воздух.
Не стало того, что рождает взлёт души. И теряется как-то уверенность в себе и душевные силы.
Ко дню моего рождения пишет Саша Зайцев: «И чтобы вашу сотню лет мы встретили всем нашим громадным классом».
Нет, не прожить мне сто лет с таким состоянием души.
Борис Морозов: «…быть такой же бодрой, энергичной и жизнеутверждающей, какой мы вас помним и никогда не забудем».
Дай бог вам, мои дорогие друзья найти в жизни то, что рождало, эту жизнерадостность.
Я ведь только сейчас при встрече с вами и оживаю душой, хорошие мои. В ваших поздравлениях и письмах, в вашем уважении ко мне черпаю духовную силу.
От всей души хочется сказать вам: «Большое спасибо, мои друзья».
31.12
Вчера вышла «Победа», с моей статьей «По какому праву», о Колотовой Людмиле Н… Здорово она у меня получилась и по содержанию и по стилю, потому что писалась от души.
Нет, не в декабре она складывалась в душе, а гораздо раньше.
Начало положила К.А., сообщив однажды, что вчера звонил Люде В.Г. и разговаривал о чём-то.
Ох, как всколыхнулась душа тогда! Ей звонит, а мне, готовой отдать что угодно за одно его слово, сказанное мне, никогда не позвонит, не спросит о жизни.
Людмила Николаевна ему ближе, потому что умеет льстить и угождать власть имущим. А им какое дело до того, как относится она к людям, лишь бы им угождали. Постепенно накапливались факты её бездушного отношения к людям.
«Это В.Г. её постарался устроить на такое тёпленькое место», — сказал мне кто-то.
Последней каплей, переполнившей душу неприязнью к ней, явился её отказ принять посылку у меня, когда я пришла 22 минуты пятого.
«Говорил я тогда», — В.Г., что зря тут её рекомендуешь.
Он только рассмеялся:
— Ладно, пусть, мол, работает, — рассказывал Н.Д., когда я решила узнать, как воспримет он моё решение написать в газету о Л.Н.
И вот статья вышла. Кажется, ещё ни одна статья, написанная мной в «Победу», не вызывала у подавляющего большинства жителей посёлка такого одобрения.
Её читали, её прорабатывали группами, обсуждали. А мне все, с кем бы я ни встретилась, говорили:
«Правильно», «Давно бы надо тряхнуть», «Здорово написано!»
И выражали озабоченность: «Неужели её ещё после этого оставят тут?»
Я знаю всё новые и новые факты ее нечеловечного отношения к людям, а в голове постоянно мысль: «Вот кого ты, В.Г., поставил начальником над людьми только потому, что угождала тебе и твоей жене. Какое дело было тебе до того, как она относится к людям! Лишь бы тебе угождала. А сколько горьких минут доставила она ни в чём неповинным людям!
Нет, я не умела угождать людям только потому, что они занимают руководящий пост. Я любила и уважала тебя просто как человека, без различия занимаемого тобой поста. И ты жестоко наказал меня за это.
Вот сейчас лежит передо мной эта статья, а у меня мысль: «Вот, полюбуйся на уважаемую тобой Л.Н., посмотри, что она собой представляет, полюбуйся на человека, близкого тебе».
Невольно приходит на ум изречение: «Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, кто ты».
Видишь, новый год я встречаю снова с мыслью о тебе, только уж с другой мыслью.
Кончается 1970 год.
Какие самые главные события знаменовали его на мой взгляд?
В международной жизни:
1. Заключение договора о признании границ Европейских государств и ныне и потом между ФРГ и СССР.
2. События в Чили. На Американском континенте Куба проложила путь к социализму военным путем, Чили проложит этот путь мирным путем Американский континент, где разместилась цитадель империализма — США, явится примером мирных и немирных путей перехода к социализму.
В жизни страны:
Признание необходимости научно-технической революции, борьбы за повышение производительности труда и самое главное, признание необходимости борьбы с пьянством, повышение ответственности за звание коммуниста.
В жизни посёлка: без больших перемен.
В личной жизни: Я нахожу своё призвание, своё место в жизни. Освобождаюсь от всего старого.
В семейной жизни: Вернулся из армии 18 декабря Коля. Пётр смиряется с моим участием в общественной жизни.
Прошёл ещё один год. Человечество и вместе с ним я поднялись ещё на одну ступеньку выше.
Нет, не кончается жизнь человека с гибелью его тела. Его душа, мысли его, и дела его продолжают жить, обогащаясь, поднимаясь всё выше и выше.
Двести лет прошло со дня рождения Бетховена, а творения его продолжают и до сего времени волновать души людей, как будто бы они созданы сегодня.
Жизнь вступает в новый 1971 год. Богат будет он событиями. Ещё богаче, чем предыдущий.
31.12.90 г. — 1.01.71 г.
Пришли Коля со Светой. Позвала Там. Мих… Накормила всех пельменями. Чуть выпили Света молодец, совсем не пьет.
Позвонила Сагида Михайловна. Велела срочно захватить пластинки и идти в спортзал. Пошла. Петя не захотел: «Не интересно. Чего я там буду делать?»
В спортзале собралось человек двадцать, учителей совсем немного. Удивляюсь, почему люди перестали бывать в коллективе. Так же весело!
Каждый в одиночку. Чего интересного? Потанцевать до упаду, подурачиться, покружиться вокруг елки с разными выдумками, без лишнего опьянения — это так же весело и интересно!
Внезапно потух свет. Не повезло. Хотели пойти в школу из спортзала. Заупрямилась жена Глеба Глебов. — нашего врача. Настроение всей компании испорчено. Разбрелись кто куда. А ночь такая хорошая. Снежинки, отливая серебром в свете электричества, тихо опускаются в рыхлый снег. И сам он искрится в лучах света. Свежий воздух, как жизнь, вливается в тело. Хочется чего-то необычного, радостного, весёлого. Времени четвёртый час. А спать совсем не хочется. Четвертый час нового 1971 г. Хочется веселья, а надо идти в постель, Пётр давно зовёт.
Здравствуй, новый 1971 год! Что-то ты принесешь нам, мне, людям нашего посёлка, всему человечеству?
4.01
Такая страшная хандра, какая временами накатывала на меня, уже не приходит сейчас. Но ощущение духовной пустоты и усталости нет — нет, да и заглянет ко мне.
И становится тогда мне всё безразлично. И жить совсем становится не интересно.
«И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной тревоги».
Как часто приходят на ум эти Лермонтовские слова!
Где я совершила ошибку, почему нет полного удовлетворения жизнью?
Нет, не моя вина, что осталась в конце жизненного пути без близких моей душе людей.
Ну, кончай писать, Анастасия Николаевна, и отбрось силой воли своей эти тоскливые и ненужные в жизни мысли. Что поделаешь? Так уж складывается твоя судьба. И хватит стонать. Вспомни Аву свою.
Вот кому действительно можно было жаловаться на судьбу. А ты…
Постыдись!
22.01
В пути и в гостях.
Что больше всего запомнилось из поездки с Колей к Светлане в Верхнюю Салду?
…Автобус быстро катит по шоссейной дороге, проложенной прямо по Уральским горам. Я впервые вижу природу Урала, пусть пока из окон автобуса. Камни и скалы, прикрытые снегом. Тонкие, стройные сосны тянутся кверху. Как много среди них с кривыми сучьями, а порой и стволами!
Не балует суровый Урал своих питомцев. Особенно плохо нашей нежной берёзке. Сколько их в скорбном молчании склонили свои вершины к земле, изогнув дугой слабые стволы! А в распадке между нагромождением обломков скал торчат, в разные стороны, растопырив кривые ветви, ели, будто небрежно воткнутые в снег необтёсанные колья.
Смотришь на эту незнакомую тебе природу, и какое-то радостное чувство хозяина зарождается в душе. «Всё это твоё», — как будто говорит этот могучий суровый Урал, который встает перед тобой в образе огромного бородатого старца, как тот монумент перед зданием вокзала в Челябинске.
Захотелось полазить по этим скалам летом и посмотреть, что и как на них и возле них растёт. Приедет Сергей из армии мы, пожалуй, совершим поход от Нижнего Тагила до В — Саиды по горам вдоль шоссе.
И ещё рождается благодарность тем, кто среди дикой природы проложил это шоссе, что тянется прямо через горы и долины, через скалы и леса без крутых поворотов, подъёмов и спусков на сотни километров. Сколько труда вложили тут люди, чтобы другие вот так спокойно без тряски могли ехать и любоваться природой!
В памяти остался ещё один разговор между рабочими в очереди за обедом. «Ты посмотри, во всех почти индийских картинках легковые машины наших марок: «Москвич» или «Волга». «Да разве только в Индии наши машины? В других странах их тоже немало». И гордость, рабочая гордость сквозит в их словах.
С 15.01 я снова дома. Сегодня пришла К.А. Разговорились о Люде Колотовой. «Был бы В.Г. в районе, он бы обязательно её защитил», — говорю я. «А может быть, и нет», — возражает К.А.
«Защитил бы, обязательно защитил, — настаиваю я. — Он ведь любит, если ему угождают. Очень ему надо, как она относится к людям». К.А. обиженно, как мне кажется, замолкает. Я понимаю её. Она мать, для которой её дети не могут быть плохими и злюсь на себя, что не сдержалась. Злюсь на В.Г., что заставил так думать и говорить о нём.
Снова всё замутилось в душе, словно что-то ударило в голову, страшная слабость охватила всё тело. Ложусь в постель. Плохо с сердцем. Вечером снова заходит К.А.
— Вы что опять заболели? — сочувственно спрашивает меня.
— Заболела, — говорю.
— Ну, что опять с вами?
Рассказываю, как первый раз заболела гипертонией, и что потом обострило заболевание.
«А вы не обращайте внимания на них. Я тоже уже не стала обращать», — советует К.А.
«Если бы могла!» — с каким-то отчаянием и смелостью говорю я.
И сама удивляюсь над собой: что-то в моей душе?
«Пойдемте, — говорю, — походим по улице. Может мне легче будет». Она соглашается, и мы бредём по дороге, разговариваем о разных делах. Мне и вправду становится легче.
23.01
Целый день в постели. Хочется, очень хочется принять лекарство, которое разом бы покончило со всеми моими душевными муками.
Сегодня у К.А. день рождение. Надо как-то пересилить себя и пойти вечером к ней. Пойти, чтобы не обидеть её, чтобы доставить ей радость.
Нет, верно, так до могилы моей будет шагать со мной неизбывное горе, как раньше шагала светлая радость.
28.01
24-го снова постель. 25-го, пересилив себя, решила поехать в Ижевск на семинар международников. Перед отъездом написала и послала письмо в Киясово с вопросом «За что?» За что обманул доверие, за что сказал неправду, унизив ею меня, за что лишил светлого чувства, за что доставил душевную муку.
Уверена, что не ответит. Да и что он может ответить? Не хватит у него на это ни душевного богатства, ни душевной щедрости, ни человеческого благородства. И все-таки как трудно поверить в это, как мучительно больно.
И семинар не дал ничего нового. Завтра приглашают на семинар рабселькоров в Красногорское. Наверное, поеду. Как-то надо скинуть это вновь пришедшее душевное оцепенение.
Мой Петро возмущается моими частыми поездками. Я понимаю, ему тяжело одному и справляться с хозяйством и работать. Но что я могу поделать, если не могу иначе жить?
Если жить, ничего не делая для коллектива, для людей, жить только своей семьей и хозяйством для меня невозможно?
31.01
Снова черная тень, шагает рядом со мной тоска по потерянному счастью. Она становится то больше, то меньше, но никогда не исчезает совсем, что бы я ни делала.
«Мама, ты у нас какая-то особенная мама», — как-то недавно сказал мне мой сын Саша.
— А что у меня особенного? — спрашиваю.
— Да какая-то не такая, как все мамы.
Как бы ни таила я глубоко свое горе, оно нет-нет, да и прорывается наружу.
Я могу писать статьи, могу прочитать лекцию, и говорят, неплохо это у меня, получается, могу вести занятия в политшколе (тоже, говорят неплохо, получается) могу ещё что-то делать, но душой я уже мертва. Страшно сказать это, признаться в этом. Наступила полоса просто какого-то оцепенения, которое я уже не в силах стряхнуть.
«Как странно! Мне так легко. Болезнь прошла, всем страданиям конец», — говорит Виолетта из «Травиаты» умирая.
А мне ещё долго не будет легко, долго, пока дети не встанут на свои ноги.
Я честно постараюсь выполнить свой долг матери перед детьми. А как трудно стало жить! Спасибо большое моему Петру. После того разговора он понял, наконец, что не в силах сделать из меня кого хотел бы. Понял и…примирился с этим. Принял меня такую, какая есть, и сейчас уже не протестует, чтобы я ни делала, куда бы ни поехала, хотя порой и возмущается моими отлучками. Мне нужны эти поездки, чтобы выжить эти 5–6 лет, пока подрастут дети.
Завтра политзанятие. А я и к ним уже стала заставлять себя готовиться. Просто не хочется терять веру в себя у отдела пропаганды и агитации РК КПСС.
Господи! Как мне холодно и одиноко в жизни! Одна, совсем одна.
Есть у Андерсена Нексе выражение: «Пассажиры незанятых мест». Так вот я стала таким пассажиром.
А может быть, я просто не ценю того, что имею? У меня есть здоровые, хорошие, неглупые дети, есть преданный и верный мне мой Петро, моё творение. (Это сейчас верный только). Нет, просто человек всегда от жизни хочет больше, что он имеет.
06.02
«С выходом на пенсию для меня начнётся новая жизнь. Какой-то она будет?» — спрашивала я своё будущее. Сейчас она уже вполне определилась, эта «новая жизнь». Сейчас мне и смешно, и грустно над этим ожиданием: что может сделать человек, если на исходе его и духовные, и физические силы? Очень немногое.
Почему я скоро израсходовала свои духовные силы? Потому что не было поддержки со стороны тех, откуда ждала её…. Больше не надо об этом. Какая ныне мягкая, теплая зима! Будто запрятала далеко она суровые морозы, метели и снежные ураганы и нет у них сил, вырваться наружу. Температура не опускается ниже -15 -18 градусов. Только один раз, и то ночью, температура понизилась до -28 градусов.
А Серёжа из Архангельска 29 января писал:
«Уже целую неделю плюсовая температура, снег уж наполовину сошёл, кругом лужи, даже не верится, что на дворе январь — зима. Вот и сегодня за окном идёт дождь…»
Нет, у нас дождей не было, только снег и снег, мягкий, пушистый, искристый.
Нет мороза даже в солнечные дни.
11.02
Какая тяжелая была поездка!
Сколько мне предстоит пережить ещё таких часов, дней? Бесполезно растрачиваются духовные силы, и я не могу ничего поделать с собой….
…В гостинице меня поместили в чудесный номер с ванной, туалетом, телефоном и радио.
На второй день в мой номер на две койки поместили товарища. Это женщина лет 38, невысокого роста, с завитыми русыми волосами и симпатичным лицом с маленьким носом — из Чепцы, приехала, как и я, на семинар пропагандистов. Зовут её Людмила Степановна. Вечером она зовёт меня в ресторан при гостинице:
— Я сегодня ещё ничего не ужинала. Может быть, в ресторане что-нибудь можно поесть. Но одной не хочется идти. Ещё привяжется там кто-нибудь. Пойдёмте со мной, поужинаем.
— Не хочу. Я только что из столовой.
— Ну, пойдёмте хоть так, за компанию, посидите со мной.
— Что же, пойдёмте.
В ресторане нас предупредили, что через сорок минут ресторан закрывается.
— А мы быстро покушаем.
И вот мы за столиком. Я огладываю зал. Посетителей уже немного. Слева от нас сидит какой-то высокий худощавый мужчина с лысеющей головой. Лысина прикрыта старательно прядками черных волос. Ох уж эти жалкие попытки скрыть лишенную волос макушку!
Он энергично двигает плечами и спиной, объясняя что-то рядом сидящей красивой молодой женщине. Я откровенно любуюсь его лицом. С правой стороны ерзает на стуле своим толстым задом господин с чистым круглым лицом, на котором шныряют по сторонам маленькие карие глазки. Белые пухлые руки, никогда не бравшие орудие труда. Нам приносят ужин, мне — стакан чаю. Ресторан закрыли.
— Придётся нам ожидать, когда все поедят, — говорит моя соседка.
Расплатившись с официанткой, мы направляемся к двери и терпеливо дожидаемся, когда её откроют. И тут я вдруг за столиком недалёко от входа, в компании нескольких мужчин, замечаю В.Г… Когда они успели войти, я не заметила. Не заметила я В.Г. и тогда, когда проходила мимо. Он уже увидел меня и поздоровался кивком головы. Я тоже. Между тем нам открывают двери. Моя соседка быстро выходит из зала, а меня какая-то неподвластная мне сила срывает со стула и направляет к В.Г… Я ещё раз здороваюсь, уже за руку, и спрашиваю, как он сюда попал. Он отвечает, встаёт, и мы отходим от столика.
— Ну, как ваше здоровье? — просто, легко и свободно говорю я, вглядываясь в него.
— Да ничего. Месяц лежал в больнице, месяц валялся дома, а сейчас — ничего отвечает он, не глядя на меня.
Я смотрю на него и вижу перед собой совершенно чужого, равнодушного, холодного человека. Ни одного живого движения, ни одного живого мускула на лице, живого взгляда. Будто мумия стоит передо мной.
— Господи, — думаю я про себя, — где же у тебя та живая частичка души, о которой ты писал? Куда запрятал ты ее? И есть ли она у тебя вообще? А я-то ещё взываю к ней, жду духовной поддержки!
— Ну, как там наши? — спрашивает он меня, а я и тут не могу уловить живого интереса к ответу на этот вопрос.
— Г.Ф. в больнице, а К.А. ничего, — отвечаю я. В глаза бросается ссадина на верхней губе «Верно Эля поцарапала за очередную выпивку», — подумалось мне.
— А вы как здесь?
— На семинаре пропагандистов.
Как тень, мелькает на лице удивление.
— Да, по поводу вашего письма….
«Получил», — мелькает мысль.
Я молчу. Жду, что он скажет дальше. Во рту и на губах появляется противная сухость. Кажется, что и язык начинает сохнуть.
— До которого числа ваш семинар? Я приеду сюда.
— До десятого. Десятого числа кончается.
— Вы позвоните мне десятого утром прямо в РК, во сколько он кончается.
В памяти сразу встаёт вопрос Эли: «Это не вы ли Вячеславу из Ижевска звонили?»
И мой удивленный ответ:
— Я? Звонила?!
— Нет, не сейчас, давно. Обычно он говорит, кто звонил, а тут не сказал.
А я уже вспомнила тот телефонный разговор… и все же неопределённо ответила: «Н-нез-знаю».
«Ну, нет. Больше я тебе никогда не позвоню», — решила я тогда. — Будут тут меня разные жёны спрашивать, звонила ли я их мужьям!»
А сейчас ответила:
— Это опять сидеть ждать столько времени в почтовом отделении? Да и как я позвоню, мы же на занятиях. Лучше уж вы звоните мне сами. Обычно семинары кончаются часа в три.
— Ну, хорошо. В каком номере вас поместили? На каком этаже?
Я отвечаю. Он записывает.
— 10-го числа с 4-х до 5ти я буду в номере. А вы когда уезжаете?
— Вот сейчас едем. Но я приеду 10-го.
С тяжёлым чувством на душе вернулась я в номер. Ничуть не поверила этому «приеду». Передо мной стояло холодное, мертвое лицо. Словно тяжёлый камень лёг на душу и давит-давит её….
— Ну, где вы задержались? — обернулась ко мне Людмила Степановна и… осеклась.
Не знаю уж, как я выглядела, но она сразу, же спросила: «Что с вами? Вы кого-то встретили?»
Я, молча, опустилась на стул и только потом ответила: «Встретила. Человека, которого не надо было встречать».
Она тактично ни о чем не стала расспрашивать меня. Бессонная ночь. Тяжёлые, горькие думы….
«И ведь знает вопрос, заданный в письме: «За что вы меня наказываете обманом? Разве можно наказывать человека только за то, что носит он в душе доброе чувство?»
9-го числа вечером иду в музыкально-драматический театр «Король вальса», оперетта, Штраус. Иду, чтобы забыться.
Прекрасная и великая музыка Штрауса, голоса, костюмы, игра, выступления балетной группы театра заставляют отвлечься от дум.
Так и хочется ещё раз посмотреть эту автобиографическую повесть.
10-го к трем часам я прихожу в номер. Предупредила дежурную по этажу: «Будут спрашивать 207-ой номер, пожалуйста, вызовите меня. Я буду в номере». Что может приехать, об этом даже не было и мысли. Но надеялась, что позвонит и честно скажет: «Ни приехать, ни ответить на письмо я не могу. Вы уже извините».
В пятом часу меня вызывают к телефону. Бегу. Будто спокойно беру трубку и слышу чей-то мужской голос:
— Это из Киясово. В.Г. просил передать, что он уезжает в Можгу и что на следующей неделе будет в Валамазе.
…Нет слов передать, что творилось в душе….
«В Можгу». Так же можно сказать «в Пермь», «в Балезино» или ещё куда», — тяжело ворочалось в мозгу, — неужели же нельзя сказать правду? Кто он, этот человек, что сознательно сыплет соль на незажившую рану?
Тихо, точно неживая, еле передвигая ночи, возвращаюсь в номер. Людмила Степановна молча смотрит с состраданием на меня.
— Нет, я больше не могу смотреть, как вы мучаетесь. Рассказывайте уж, что ли, — просит она.
И я начинаю рассказывать.
— Вы знаете, кого я повстречала тогда? Человека, который причинил мне столько зла, а я люблю его, душой люблю.
Рассказываю, потому что нет сил, держать в себе новую боль. Рассказываю, не называя имени.
«Нет, нет. Лучше мне больше никогда не встречать его. А если встречу, так уж не начинать самой разговора. Сдержаться, не подходить, уйти. Будет в Валамазе, только мне не надо его видеть», — как заклинание, твержу я про себя.
— А ещё говорил «прие-е-ду», — с горькой иронией рассказываю я.
— Ну, значит, не любит, — говорит моя соседка по койке.
— Разве я не знаю об этом? — возражаю я, — но мог, же он по-человечески относиться ко мне.
— Ну, как «по-человечески?»
— Да так, как в школе, когда вместе работали. Ведь было же всё тогда хорошо, и мы были друзьями.
Сегодня я дома. Навещаю мою К.А. рассказываю о поездке. Только ни слова о встрече с В.Г.
«Хороший, чистый, светлый, тактичный, душевный, внимательный человечный». Да это же я сама наградила его такими качествами. И сейчас переживаю оттого, что не оказалось их в нем.
Простая дружба была сначала. Стала перерастать в другое чувство. Мне бы во время и победить его в себе. Так бы оно, и было, не оттолкни бы меня от себя мой благоверный своим нечистым поведением, не растопчи бы моего доверия к нему. Душа потянулась к другому. Благо он был рядом. И крепко приросла….
Сегодня я дома. Среди моих детей. Читаю письма старших. Душа будто успокаивается. И я надеюсь: может быть, перенесённая боль — последняя боль? Может быть это боль завершающейся операции по отделению одной души от другой?
Я не хочу больше боли. И снова твержу про себя: «Не надо мне больше видеть его».
13.02
Духовное богатство. Духовная щедрость. Не ищи их у людей, для которых высшее наслаждение — наркотическое опьянение, будь то алкогольное, никотинное, религиозное или какое другое.
«…Если это составляет удовольствие «. Да, для тебя именно это составляло удовольствие. И, черпая удовольствие в опьянении, ты растерял многие лучшие свои черты: душевность, внимательности, человеческое благородство. Они были, были у тебя, только сейчас безвозвратно потерянны. Никогда уже встреча с тобой и разговор с тобой не вызовет у меня душевный подъем. Беден ты стал душой своей, и нечем у тебя поделиться со мной. Длительное пребывание на руководящем посту без высоких коммунистических идеалов, без понимания того, кому ты служишь, породило в тебе ещё одно удовольствие быть выше людей, видеть их, преклонение перед тобой. Перед тобой? Нет, перед чином твоим.
А ведь мог бы ты стать совсем другим, ищи бы ты удовольствие не в наркотическом опьянении, познав, и прими бы ты существом своим эту «высокую материю», которую отбросил ты, как ненужную, в жизни своей.
Не понял ты нашей действительности, не познал законов диалектического материализма, не воспринял душой марксизм. Чуждым он тебе оказался.
Может быть, поэтому и стало для тебя создавать удовольствие наркотическое опьянение, может быть, поэтому ты и не мог найти удовольствие в трезвой жизни?
Вот сейчас, кажется, я окончательно хороню тебя. Ты мёртв. И не только для меня, но и для людей других.
И странно, чувствую, что, будто, начинает снова просыпаться душа, будто окончательно стряхивает она всё, что было ей чуждо, всё, что противоречило моим убеждениям.
И не надо больше видеть его.
17.02
Вчера зашла к Сагиде Михайловне поздравить её с днём рождения. Посмотрели по телевизору кино «Овод».
Овод — мой давний литературный герой, человек сильной воли и глубоких чувств.
Человек с разбитыми идеалами, он в любви к простым людям черпает духовную силу, самоотречение и презрение к смерти.
…Нет, никогда не любил ты никого глубоко и сильно. Иначе бы ты понял меня и правильно определил бы отношение ко мне. Сознанием своим я отчуждаю тебя, а где-то глубоко в душе продолжает жить это особое отношение к тебе. Продолжает, чёрт бы его побрал, хотя всё время стоит передо мной холодное, безумное, мёртвое лицо…. Нет, никогда никто не увидит у меня бездушного холодного лица, мёртвого безразличного взгляда, пока я жива. Пока я жива…
Сколько душевных порывов, безысходного горя и великой радости ты явился свидетелем, мой дневник. На тебя взвалила я всё моё горе, и ты безмолвно, бесстрастно принял его. Потому и взвалила на тебя, что не могла переложить на других людей. У них и так хватает своего. А для тебя, мой дневник, это безболезненно. Мне же как-то легче становится, и я нахожу силы жить. Не существовать, а жить. Существовать я просто не способна.
Вот пришла ко мне, Наташа Быкова, рассказала о своём горе, попросила написать в суд заявление на Телицыну Зою, ни за что избившую её. И в душе снова рождается ненависть к этой Телицыной, оскорбившей человека. «Да как ты смеешь оскорблять и наносить незаслуженно боль другому?» — возмущалась я про себя, и горячее участие к Наташе — скромной, трудолюбивой женщине — рождается в душе.
Иду, выясняю другие случаи хулиганства Телициной. Встречаю и тех, кто своё личное спокойствие ставит превыше всего. Разные люди, по разным причинам скрывают они, что были свидетелями поступков.
Вот Мокрушина Нина — мать одиннадцати детей. «Нет, я лично ничего не видела и не слышала», — утверждает она. Знаю, неправда. Я понимаю её: хочет оградить своих детей от распоясавшейся женщины. И все равно, нет оправдания у меня таким людям.
А в душе зреет уже статья об отношении между людьми.
Очень плохо, что нет у меня сейчас времени, в которое я могла бы спокойно, не торопясь, не отвлекаясь, писать. Раньше таким временем была ночь. Сейчас я не могу уже писать по ночам. Очень жду, когда мой Пётр выйдет на пенсию.
Зима спохватилась, что скоро ей уходить, а она не успела выпустить ещё своих спутников на свободу. Открыла она дверь, и закружила, заплясала метель, закрыла небо тёмными тучами, погнала клубы снега, вихрем закрутила их и начала разбрасывать в разные стороны. Да скоро сдалась и улеглась.
А позавчера вышел степенно Мороз, заставил посветить ему солнце, показать людям тонкие переливы радужных цветов в кристалликах красивых снежинок, пощипал человечьи носы и щёки, попробовал было серебром убрать голые ветви деревьев, да не приняли они его даров. Так и стоят голые, ничем не покрытые. А откуда-то издалека, разбуженная Солнцем, дохнула Весна своим теплом, поголубело небо, и отступает Мороз, так и не успев показать своё могущество и богатство.
Весна, скоро весна, только нет весны в моей душе….
18.02
Встретились замечательные слова Галины Николаевой: «Искусство начинается там, где сердце жаждет миру совершенства хорошим людям счастья, человечеству справедливости, где сердце бьётся за всё это и зовёт к этому прекраснейшими из людских слов — словами горячими, горькими, радостными, гневными, кипящими».
«…Делай! Украшай землю и жизнь! Сей хлеб, если ты агроном, строй ракеты, если ты ракетчик, борись за большую правду, за добро, за справедливость, если ты писатель! Делай!»
Делай! — говорю и я себе, отдай все силы на борьбу со злом, с несправедливостью за добро, за справедливость, за торжество разума, за то, чтобы самое совершеннейшее творение природы — человек — стал Человеком.
Думаю сейчас на статьей своей «По какому праву». Что бы было, если бы я не написала её, не добилась опубликования в «Победе»? Людмилу Николаеву наградили бы (она была предоставлена к награде), о награждении опубликовали бы в газете и сотни людей нашего посёлка сказали бы:
«За что? Где справедливость?» И сделали бы для себя вывод: «Не было, и нет её на земле».
Ох, как я ненавижу это обывательское мнение, толкающее людей на бездеятельность, на примирение! Зло само нет-нет да и появляется среди людей, как остаток старого, за справедливость надо бороться, утверждать её в жизни силой своей человеческой воли и разума.
Справедливость только рождается, и надо помочь этому ребёнку прочно утвердиться на земле.
Ради этого стоит жить и бороться.
Рада, что даже Платунов Егор сумел в себе побороть обиду на меня за то, что выступила против незаконной выдачи аттестатов, в том числе и ему, и сейчас встал на мою сторону.
«Справедливая» — нередко я слышу мнение о себе. И это высшая оценка всем моим поступками.
«Правды не добиться», «Бесполезно», — говорит сейчас Шуклин Евгений, рабочий стеклозавода, муж избитой Шуклиной Лены, тоже простой труженицы, матери троих детей. А Телицына Зоя торжествует: «Мне ничего не будет», намекая, что её сестра — жена прокурора района Карпова Петра. Карпов, который, говорят, в большой дружбе с судьей Копыловым И.В.
Ну, нет. Посмотрим ещё, можно ли так безнаказанно оскорблять простых тружеников, хороших людей.
Статья зреет. Статья о том, как рождается пассивность, статья об отношении людей друг к другу, о справедливости.
Людмила Ник. оставлена на работе, но получила за бездушное отношение к людям партвзыскание: «Строгий выговор без занесения в учётную карточку». Что ж, и это наказание. Впредь будет знать, что безнаказанно обижать простых людей нельзя и не всегда выручает дружба с начальством, умение угодить ему.
И стоит ли обращать внимание на ушат грязи, который выливает она на меня, вместо признания своей вины. Делает хуже сама себе. Нет, не скажут люди после смерти моей, что была безобидна, никому не сделала зла.
Надо делать зло людям, заслуживающим его, во имя того, чтобы не было этого зла на земле, чтобы добро и справедливость царили на ней. И имя этому добру и справедливости — коммунизм.
Ух, как начинает болеть голова при малейшем напряжении!
22.02
Уже ничего и никого нельзя вернуть: ни Аву, ни Алёшу, ни В.Г….
Делай! Да что может сделать человек с разбитой душой и здоровьем?
Живи! У тебя есть дети, ради которых ты должна, обязана, понимаешь, обязана жить, как бы тебе трудно не было.
Я и стараюсь, очень стараюсь жить, дорогие мои мальчики, жить, пока убыль моя не будет для вас безболезненной.
Пётр легче перенесёт мою убыль. Наёдет другую женщину, с которой можно спать, и успокоится.
Для вас сейчас моя убыль будет трагедией, перевертывающей все жизненные ценности. Итак, жить и только жить! Жить ради тех, кого ты произвела на свет.
Надо жить, даже если тебе начинает казаться, что в жизни для тебя нет ничего привлекательного, что всё, что есть в ней хорошего, радостного, светлого, не для тебя….
23.02
Сейчас уж не столько душевные, сколько физические муки терзают меня. Упорные головные боли, которые ну никак не хотят отступить. Сказалось душевное напряжение последней поездки. Облегчения не дает даже сон. «Во время сна происходит застой крови в голове, — говорит мне наш Глеб Глебович, — потому и головные боли с утра». Мне от такого объяснения не легче. Тем более, что лекарства от застоя крови в голове во время сна нет. А потом наступает слабость, такая, что трудно поднять руку, встать с постели.
«Ну, как ваше здоровье?» — спрашивают меня при встрече.
«Да ничего. Хожу потихоньку», — отвечаю я.
А какой там «ничего»!
Крепись, Анастасия Николаевна, крепись! Тебе надо жить.
27.02
Очень трудно хоронить живого человека, в тысячу раз труднее, чем мёртвого. Трудно поверить бывает, что человека уже нет на земле и ещё труднее поверить, что в живом человеке не осталось ничего живого, человеческого, хотя он ходит, дышит, питается, что-то делает.
Нет, нет, не может быть, чтобы в живом человеке не было чего-то живого, чтобы в нём всё зачерствело.
Не может этого быть! Это совершенно противоестественно?
Да, «…хуже самой страшной тоскливой тоски, если человек, которому ты веришь, считал товарищем, другом, превращается в подлеца, …в падаль».
(Васильев «В час дня, ваше превосходительство»).
Невозможно в это поверить!
28.02
Как все-таки много значит в общественной жизни человека его личная жизнь! Снова и снова приходят на память слова Элеонора Маркс о том, что без Женни Маркс не было бы и К. Маркса.
Ну что же, пора примириться с тем, что имеешь.
Завтра политзанятие. Как, какими словами людям донести Директивы по 9-му пятилетнему плану, чтобы почувствовали они величие нашего времени, поняли бы, увидели бы великие перемены, которые несут с собой свершающиеся события, почувствовали бы дыхание научно-технической революции, развертывание которой принесёт с собой торжество новых общественных отношений на всей нашей планете.
Вчера была в школе. Идут уроки, а в коридоре Берснев Женя.
— Ты почему не на уроке?
— Выгнали.
— Выгнали? За что?
— Я сказал, что все равно я ничего нового не услышу.
— И ты серьёзно считаешь, что это действительно так?
— Ну, понимаете, Анастасия Николаевна, мне надо в каждую фразу вникнуть, понять, почему так, а не так, а пока я вникаю, уже Нэлли Павловна говорит другое, а я ещё не успел обдумать первое.
— Видишь, Женя, наши программы построены пока так, что они не дают времени каждую фразу глубоко обдумать. И Н.П. права, иначе она не успеет изложить всё, что требуется программой. Ей просто в силу необходимости приходится сообщать вам уже готовые знания без глубокого осмысливания их. Ты понимаешь меня, Женя?
— Понимаю.
И совсем неожиданно для меня делает правильный вывод:
— Надо было просто остаться после уроков и расспросить её.
— Конечно. И подумай, прав ли ты, говоря, что совсем уж нового ничего на уроке не получаешь?
— Конечно, неправ. Я тут переборщил немного. Просто у меня сегодня плохое настроение.
— Что-нибудь случилось?
— Знаете, меня ведь сегодня со второго урока выгоняют, — как-то виновато сказал он.
— А ещё с какого?
— Да с биологии.
— Ну, а тут за что?
— Да всё за то же. Я закрыл глаза, чтобы лучше себе представить, о чем говорит Р.М., а она подумала, что я задремал. «Удобно ты устроился, чтобы спать», — сказала. Я ответил, что мне не интересно просто так слушать. «Ну, если не интересно, выйди». Я и вышел.
Я уважала Женю за его самостоятельность мышления, и не было случая, чтобы мне пришлось вывести его из класса или обидеться за что-нибудь. Мы находили с ним общий язык. Умный паренёк. Сразу понимает фальшь в словах. С ним говорить надо честно и прямо и о том, что ты знаешь, и о том, чего ты не знаешь. Ныне он кончает 10-ый класс. С ним будет трудно в жизни, трудно, но интересно.
От души хочется, чтобы рядом с ним оказался умный, честный, старший друг.
Нет, действительно наши программы уже перестали отвечать требованиям времени: не даю они возможности ученику осмыслить материал, подумать над сказанным, самому ученику сделать тот или иной вывод.
Развёртывание научно-технической революции заставит перестроить и наше образование. Мы не рационально пока используем мыслительные способности каждого ученика, совершенно не учитываем в нашей системе обучения то, что они у каждого ученика разные.
Как не задуматься над тем, что чем старше класс, тем меньше в нём становится учеников с хорошими и отличными оценками. Не больше, а меньше! Значит, наша система образования не развивает, а снижает интерес к учебе, интерес не к знаниям, а к самому процессу получения этих знаний.
Дифференцированное обучение просто необходимо.
Прямо сейчас удивительно, когда вспоминаешь.
Встретила в Ижевске в автобусе своего бывшего ученика Геннадия Боброва:
— Вы ещё работаете?
— Нет, на пенсии.
— Но можно работать и на пенсии.
— Знаешь, Геннадий, я никогда не чувствовала, призвания к учительской работе.
— Что вы! А я всегда думал, что вы — прирождённый учитель.
На вечере встречи 2 декабря, этой зимой моя бывшая ученица Галя Зворыгина:
— Анастасия Николаевна, почему вы не стали больше работать в школе?
— Да я же на пенсии. А потом, скажу тебе честно: меня меньше всего в жизни интересовала химия.
— Правда? А я почему-то всегда была убеждена, что кроме химии для вас ничего интереснее нет.
Прав Мартин Андерсен Нексе:
«…большинство людей способно заниматься любой профессией, могут приспособиться к ней и чувствовать себя счастливым».
«Конец пути».
Прав. Но в этом случае он никогда не сможет отдать себя целиком работе, полностью вложить в неё все свои духовные силы. И «чувствовать себя счастливым» он тоже не сможет. Породить в душе увлечённость профессия, к которой не чувствуешь призвания, тоже не может. Так и не смогла я заставить себя интересоваться химией, хотя и знаю, что это очень нужная наука. Об этом я всегда и говорила своим ученикам и не безрезультатно.
5.03
Тоска, тоска, неизбывная тоска по той светлой радости, что всю жизнь жила во мне. За что ты лишил меня, ее? Чем заполню я ту пустоту, что появилась в душе моей? Нет, ты не превратился ни в подлеца, ни в падаль, ты просто сам совсем засушил свою душу, или так далеко упрятал всё живое, человеческое, что трудно добраться до него.
Как тяжело на сердце, как давит его тупая, ноющая боль….
И никуда не уйдешь от нее….
…Мы идём с Влад. Ив. Могилевым.
— В школу снова не хотите?
— Нет. Школьная работа — это ведь не моя работа.
— Вот как? А какая же ваша работа?
— Общественная, партийная, политическая.
— Знаете, я думаю: живи бы вы в царское время, из вас бы получилась хорошая революционерка.
— Да. Это бы была убеждённая, смелая, бесстрашная и преданная до конца революционному делу революционерка. Видите как, а вы мне предлагаете редактировать журнал «Учитель».
— Странно. Я почему-то всегда думал, что вас интересует литература. Значит, так и не увидим мы книги, написанной Колотовой А.Н.?
— Наверное, нет, Владимир Иванович.
— Жаль, жаль.
А мне вспомнился Горячих Вл. Сем. И его: «Когда я прочитаю книгу, написанную, Тася, тобой?»
Он очень высоко ценил мои сочинения, которые нам задавали писать и которые я ему читала.
А потом, после окончания педучилища почему-то все учителя наши думали, что я пойду на литературный факультет. Может быть, я бы и пошла на него, если бы не стояла передо мной всегда наша Елена Макаровна с покрасневшими от бессонных ночей глазами и горы тетрадей перед ней, которые надо проверять.
«На литературный?» — спрашивали меня, ожидая без сомнения утвердительный ответ, и очень удивлялись, что я выбрала естественный.
А наш Федор Петрович Щинов: «Покаетесь, что не пойдете ни физмат».
Вот уж что никогда не привлекало меня, так это математика. Никаких я способностей к ней никогда в себе не обнаруживала. Математика всегда требовала от меня больших усилий. Наверное, просто результаты этих усилий Ф.П. принимал за способности.
Ну, вот, будто снова отступала тоска и боль. Пора приняться за подготовку доклада к женскому дню 8-го марта. В голове уже начинает складываться его построение.
Пора начинать писать. Вот уж и голубое небо заглядывает в окно со своей высоты: и розовый снег в лучах только что взошедшего солнца, и синие тени на нём, и замороженное наполовину утренним морозом стекло будто взывают ко мне:
— Человек, разве ты не видишь, как мы прекрасны? Мы твои. Бери нас, владей нами, вбирай в себя нашу красоту, простоту и силу. Ты — господин наш. Мы — для тебя.
Значит, они для меня….
Ох, если бы что-нибудь можно было изменить!
Если бы можно было вернуть прежнюю радость. Как бы мне легче жилось на земле!
9.03
Вот и снова встретились с ним за праздничным столом, накрытым в честь Золотой свадьбы Г.Ф. и К.А.
Золотая свадьба! Прожить вот так, рядом, бок-о-бок 50 лет и никогда не думать, что можно было прожить жизнь иначе. Это большое счастье. Счастье? Нет, для меня высшее счастье в том, чтобы до конца дней своих не терять молодость души, постоянно к чему-то стремиться.
Нет, не находила я прежнего удовольствия в присутствии В.Г… Всё время в памяти жила последняя встреча в ресторане гостиницы и его ложь. А может быть, это была и не ложь? Может и вправду, нельзя было ему поехать в Ижевск? Он проводил нас с Петром за ворота. Постоял, верно, что-то хотел сказать. А я за здоровье его побоялась: вышел раздетый, после гриппа и воспаления лёгких. Да ещё и радикулит. Тихонько повернула его: «Идите. Вы же после болезни, простынете». Он повернулся послушно и, сгорбившись, пошел к воротам. Не было у меня и желания поговорить тут. Только на другой день с неумолимой силой вспыхнуло снова это желание поговорить от души, узнать всё. Хотелось сейчас же побежать, просто, как к родному брату, как к другу и эта боязнь стать навязчивой. В сердце снова боль, от которой нет лекарства, от которой не знаешь, куда уйти.
Так бы и заплакал навзрыд, просто взвыл бы, как воет волчица, потерявшая своё дитя, в морозную лунную ночь.
Но плакать нельзя: доклад на торжественном заседании.
Доклад Н.Д. одобрил: не длинный, конкретный и сказано о том, о чём именно сказать надо было.
8-е марта. Как нарочно, солнечный, чуть морозный день. Будто вся природа улыбается женщине — родоначальнице человеческого племени. Прочитала ещё раз доклад по радио, а душа так и рвётся туда, к Бёрдовым. «Сегодня наш день, сегодня можно делать всё», — решаю я и жду.
В.Г., за столом, такой бледный, с болезненным видом. Острая жалость шевельнула в душе, и как что-то твёрдое выплыло в ней: «Нет, только рядом с ним может отогреться моя душа. Какой бы он ни был, он должен заменить мне брата и друга. Ничего не должно быть недоговоренного или неясного в отношении к нему. Во что бы то ни стало я должна с ним поговорить и выяснить все эти вопросы: «За что?» и «Почему?» Только не сейчас. Сейчас он болен, ему и без того тяжело».
Сегодня я целый день в постели. С сердцем снова плохо. А в голове твёрдая мысль о том, что я поеду к нему, чтобы обо всём договориться окончательно. Не может быть, чтобы у живого человека умерла совсем душа. Он должен заменить мне брата. Иначе мне просто невозможно жить, что бы я ни делала, как бы себя ни убеждала в обратном.
Поговорить, поговорить, во что бы то ни стало. Писать бесполезно. Ответа я все равно не получу. А говорить я так или иначе его заставлю. Человек же он и должен меня понять.
Как мне в жизни всё дается с боем!
С боем я пробивала себе путь к знаниям. С боем, с полным пренебрежением к смерти, добилась, чтобы сделать из своего мужа непьющего человека, достойного отца моих детей.
С боем приходится добиваться того, чтобы любимый человек стал просто хотя бы другом, братом.
Ну что же. С боем так с боем. В бою интереснее жить, хоть и силы быстрее теряются. Что делать, если я не родилась для спокойной жизни.
Зато, если и умру я, так умру для всех молодой, утверждая в жизни высшее счастье — любовь, любовь к людям и к человеку, утверждая справедливость на земле, глубокую веру в человека и разум его.
За счастье надо бороться, даже за счастье любить.
10.03
Ты говоришь, надо поговорить, Ан. Ник. А не боишься ты, что этот разговор будет для тебя последним в жизни? Подумай, повремени, прежде чем решиться на такой шаг. Ты говоришь, что он должен понять, как необходимо для тебя его дружеское, братское отношение к тебе? Где у тебя гарантия того, что он поймёт это после твоего разговора, если он не понял этого до сего времени? Где гарантия того, что он просто не выставит тебя за дверь? А ведь это для тебя будет конец твоего жизненного пути.
Так что погоди, живи, пока можно жить, пока малы дети. Слышала, что сейчас сказал тебе твой сын?
«Мама, не умирай, я ещё не совсем большой вырос».
Живут же люди с безысходным горем в душе. Вот и ты живи, и повремени идти для последнего разговора. Помни, он может стать последним. Не понял ничего из твоего письма, не поймёт и из разговора.
Собери всю свою волю, сожми душу свою и сердце, чтобы преодолеть боль, и живи.
Позвонил Сергей Коротков с лыжной фабрики. Просит прочитать доклад о научно-технологичной революции и основных задачах пятилетнего плана. Сейчас напьюсь всяких лекарств, пройдусь по улице и сяду готовиться.
Вспомнилось ещё — …Вместе все играли в карты: я, В.Г., Петя и Н.Д. на вечере.
— Ну-ка, жена, сделай мне что-нибудь, чтобы я не остался дураком, — просит Петя меня.
И В.Г.: «Погодите, сделает вот она вам что-нибудь».
Я, конечно, поняла, что не к картам относится это выражение, но смолчала.
А здесь отвечу: «Да, ты, В.Г., конечно ничего не сделаешь, чтобы предотвратить катастрофу, уберечь людей от беды. Очень они тебе нужны! И не думай, что только я тебе не нужна: Тебе не нужны ни мои дети, ни мой муж, ни даже твои родители. Моя гибель будет для них всех несчастьем. Тебе не нужны и сотни моих учеников, что с болью в душе примут мой уход из жизни. Тебе нужны люди постольку, поскольку они дают возможность стоять над ними, чувствовать себя выше их.
Да нет, ничего не сделаю я своему мужу, не сделаю за то, что он вместе со мной смог принять, как родных, твоих отца и мать и делает всё, чтобы помочь им.
Он ниже тебя по образованию, ниже по положению, но выше тебя по способности воспринимать доброжелательное отношение к людям.
Вот я сказала ему: «Ну, кто же им поможет кроме нас? Может быть, и нам потом так же придётся. Может, и от нас отвернутся наши сыновья. Кто-нибудь и нам потом поможет, может быть».
И он согласился со мной, понял меня. А вот ты, В.Г., никак не можешь понять меня, и мне бесконечно больно от этого.
Но я не теряю уверенности, что и ты когда-нибудь поймешь меня, что я и тебя сумею убедить в необходимости понять меня. Я отложу разговор с тобой. Просто боюсь, что он будет последним в моей жизни.
Но я люблю тебя, ты слышишь, люблю, какой бы ты не был, со всеми твоими недостатками, со всеми сильными и слабыми сторонами. И мне невыносимо трудно без твоего дружеского участия в моей судьбе.
Ну как ты не можешь понять этого?
Что делать? Живут же люди с безысходным горем в душе. Правда, недолго живут. Вот и я буду жить, сколько сил моих хватит.
А там…. Стоит ли думать о будущем!
Пришла К.А… Я совсем больная.
— Ну, сходите в больницу, выпишут лекарства, если тяжело, — советует она.
А у меня слёзы ручьем из глаз.
— Нет, К.А., не помогут мне лекарства. Знаете, от чего мне тяжело? Всё время мучит вопрос, неужели я недостойна доброго отношения к себе? Почему В.Г. мне только врёт?
— Ну что он вам наврал?
— Да он сам знает, что. Неужели он не может относиться ко мне по-дружески, как к сестре?
— Но у него же есть жена, дети.
— Причём тут жена и дети? Разве мне муж нужен? Да у меня П.Н. в сто раз лучше его, как муж. Не муж, а друг мне нужен.
— Бросьте вы его, выкиньте из головы, забудьте.
— Да разве можно выбросить из души человека, который жил столько лет в душе? Ведь были же мы друзьями в школе. Почему сейчас он не может быть мне другом? Поймите, что не в состоянии я выбросить его из жизни своей. Это выше моих сил. Вы думаете, я не пыталась это сделать все последние годы? Но не могу.
Она молчит. Да и что она может? Не поймёт и она. Вот Тургенев, Полина Виардо поняли бы, а она не поймет.
И все-таки после разговора с ней мне становится легче. Сейчас уж я могу сесть за подготовку к докладу.
Нет, все-таки я сильная, если могу собрать силу и волю свою. Но кто бы знал, чего это мне стоит!
Мне вот самой интересно, до каких пор я могу всё это выдержать, как в период моей тяжёлой болезни, когда стояла на краю могилы, было интересно, как я буду умирать.
Тогда я чудом не умерла.
Что же будет сейчас?
Неожиданно пришло на ум: «Ложь унижает не только того человека, которому говорят её, но и того, кто говорит».
Зачем тебе потребовалось не только унижать меня, но и унижать себя? Ради чего ты это делаешь?
Бесполезно спрашивать. Не ответишь, не скажешь.
Сходила на фабрику, прочитала доклад о научно-технического революции.
Право же, участие в общественных делах делает своё личное горе маленьким-маленьким и таким незначительным в общем масштабе свершающиеся событий, что им просто можно пренебречь.
С неприязнью сейчас вспоминаю разговор с К.А.
«Забудьте вы его, выкиньте из головы», «у него есть жена». Как будто я такая глупая, что не знаю, что надо забыть все. Не хватало ещё, чтобы меня поучали в этом!
«У него есть жена».
Будто я не знаю об этом или имею что-то против его жены! Да пусть себе живут на здоровье. Они вполне подходят друг к другу. И идеология у них одинаковая: барская, не народная.
Нет, не заменит мне К.А. мамы. Мама меня поняла бы, она — нет.
Что-то снова переломилось в душе в отношении к В.Г. и К.А.
«Забудьте». Пожалуйста, для вас, К.А., забуду. И постараюсь никогда не заходить к вам, когда приедет ваш В.Г… Вы решили, что я хочу его у кого-то отнять, а я просто хотела сделать его до конца человеком.
Холодок пробежал в душе по отношению к вам за то, что могли такое подумать обо мне. Не поняли вы, что не мужчина нужен был мне, а Человек, друг, товарищ и брат.
Сейчас всё снова как будто успокоилось в душе, снова родилось спокойное течение мыслей, вырван ещё один корешок донельзя разросшейся любовной опухоли. К.А. помогла. Спасибо. Только ведь с ним вырвался и корешок доброго к вам отношения, К.А.
Странно. Чем больше людей узнаёт о моём отношении к В.Г., тем меньше становится чувство, тускнеет ореол чего-то нежного, что окружало его.
И ещё вспомнилось: «Погодите, сделает вот она вам что-нибудь». Наверное, ждешь, что я сделаю моему Петру «что-нибудь». Нет, не сделаю. Не в моём характере за добро платить злом. Противно такое всем моим убеждениям. Это уж по твоей части за добро платить злом, что ты и делаешь с успехом и не только по отношению ко мне, но и к своим отцу и матери. Нет у тебя любви и к ним.
11.03
Руки спокойно вертят неподатливое тесто, язык спокойно, даже весело отвечает на вопросы моих Петра и Вовки, а в душе целая буря, мысли громоздятся друг на друга, как льдины в половодье, стремясь что-то окончательно смести и уничтожить.
«У него есть жена», — вспоминаю я. И вы, К.А., увидели в своем сыне только мужчину, не способного для меня быть никем и ничем, кроме мужчины? Как вы могли подумать, что мне он нужен, как мужчина? Как в голову у вас пришла такая мысль? Как же вы испохабили то чувство, которое жило в душе, моей к вашему сыну! Вы вместе со своим сыном не смогли подняться выше житейского, старого представления о любви, как только проявлении потребности в физической близости. Всему существу моему противно такое понимание этого самого светлого и чистого чувства. Ни вы, ни ваш сын Вячеслав никогда не знали его, потому и не могли понять меня. Я счастливее и богаче вас обоих и горжусь этим.
Я найду в себе силы, чтобы больше не встречаться с вашим сыном, потому что мне тяжело видеть человека, который долгие годы был причиной теперь смятого, вывалянного во лжи, испохабленного прозой жизни великого человеческого чувства, источника поэзии и самых лучших проявлений, самых высоких и чистых порывов души.
Бог с вами. Вы вместе добили это чувство.
Только жаль, что произошло это в самый радостный весенний праздник — наш праздник. А может быть это и к лучшему.
Сегодня наш молодой розан подарил нам свой первый в жизни прекрасный цветок. И он будто сказал мне: «Не унывай. В тебе есть всё, чтобы остаться человеком, остаться по-прежнему борцом за всё самое благородное и чистое в человеческих отношениях, за справедливость на земле. Пусть и впредь зло находит непримиримую ненависть в тебе, а добро — надёжную опору и поддержку. Не унывай!»
Пусть невелико будет поле моей деятельности, невелик и вклад в общую борьбу за человеческую радость, но я счастлива тем, что иду в рядах борцов за лучшее будущее. Пусть мои сыновья и ученики мои, все окружающие меня не увидят во мне никогда человека, сломленного борьбой, ушедшего от неё в четыре стены или в небытие.
