13.03.1970

Приехал сын Серёжа. С первого марта был на подготовительных курсах парашютистов. Приобрел третий разряд парашютиста. Сейчас стоят с Колей перед зеркалом и измеряют рост и комплекцию. Рост почти одинаков. Только комплекция у Коли солиднее. И силой своей друг перед другом похвастались: кто больше, раз вскинет вверх 2х пудовую гирю. Серёжа сильнее. Зато починённые Колей часы, которые не смогли вернуть к жизни ни Сергей, ни отец, мерно постукивают на стене.

Шесть сыновей и все разные по характеру, по убеждениям, по наклонностям. Вот Толя, ученик 5го класса, 1958 года рождения. Спокойный, уравновешенный, выносливый, трудолюбивый. Он спокойно будет переносит все тяготы жизни, не возмутится, не взорвётся, не закричит, не застонет.

Его увлечение — рыбалка и огород. Сейчас у него на окне целый сад. В пол-литровой банке стоят веточки вербы со спящими деточками — почками. Некоторые уже проснулись и показывают из коричневого одеяльца своё нежно-фиолетовое тельце, крытое тонким серебристом пухом. Рядом из консервной банки тянутся вверх беловато-зелёные стрелы лука. Тут же примостилась баночка с двумя чахлыми стебельками бобов. Им явно не хватает света и тепла, но они растут, цепляясь за жизнь всеми своими стебельками ручонками-листиками. У другого окна целый ящик с землей, на которой зеленеет ложный гость — земляной орех, осваивая необычный для него климат и почву. Толя каждый день подходит к своим друзьям и ласково гладит их листочки.

Да, растут и заступают в жизнь один за другим наши сыновья.

А нам? Пора ли нам уже уступать место в жизни? Что значит «уступать»? зачем уступать? Разве не хватит его и нам?

Вспомнилось своё «не успеть ни до чего дойти». Разве обязательно надо доходить до чего-то? Совсем нет. Важно идти. И пока ты идешь, тебе всегда будет место в жизни и дорога. Вот если выбьешься из сил, остановишься, тогда твоё время кончилось, тогда ты уступишь своё место другим.

Нет, я ещё иду. Вот только не знаю, чем я заполню то пустое место в душе, где жило когда-то большое, радостное и светлое. А заполнить надо. Иначе быстро кончается силы, иначе я остановлюсь, так и не успев пошагать по ней. И тогда будет конец жизни. Никогда не смогу я жить в четырёх стенах, никогда не привыкну к этому.

Все-таки сломалась душа. Нет ничего больше в ней, что дороже жизни, сильнее смерти.

Снова вспомнился «Друг» Высоцкого:

«Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так…. Если сразу не разберешь, плох он или хорошо».

Я продолжаю так:

В душу, ты загляни, рискни, на проверку его возьми, пусть он встанет с тобой одной, там поймешь, кто такой.

Если в жизни такой не ах, шаг шагнул он к тебе и в страх, если он не помог, хоть мог, оттолкнул, не сберёг.

И снова Высоцкий:

«Значит рядом с тобой чужой. Ты его не брани, гони! Вверх таких не берут и тут, о таких не поют».

Я не гнала тебя. Ты сам ушёл, ушёл, побоялся подать руку дружбы. Ох, а как же она нужна мне была!

Да что там говорить. Ты ведь все равно не поймешь этого.

Значит, рядом со мной был чужой. И не поют о таких, тоже верно.

И живёт тоска о безвозвратно потерянном, о самом большом и нужном человеку: о большой бескорыстной дружбе, о большой и глубокой любви.

Ты не понял ни того, ни другого, просто, наверное, не в состоянии был понять.

13.03

Вечером приехала К.А. из поездки к родным. С удовольствием сходила повидаться с нею. Она тоже приветливо встречает меня. Хочется, очень хочется, чтобы кто-нибудь очень ждал тебя, чтобы была кому-то я очень нужна, кроме своих детей.

Жду не дождусь каникул. Съездить, застать своего брата в живых и может в последний раз повидаться с ним, поговорить. Всё меньше становиться моих родных.

Вот и брат подбирается к своему концу. Тяжело терять дорогих нам людей….

И тревога за Вовку. Как-то он у меня там? А до каникул ещё неделя.

Занимаюсь кое-как. И мысли совсем не в школе. Укомплектовали меня и на будущий год. Нет, не будет меня уже в школе на будущий год. Не будет!

Снова началась полоса хандры. Никуда не хожу, ничего не пишу, и на ум ничего не идёт.

Не хотела писать: нет толстой тетради. Но привычка писать уже укоренилась. Просто пишу и нахожу удовольствие в этом.

Почему-то хочется очень тишины, свободы и одиночества. Самые лучшие часы для меня — когда вся моя семья погружается в сон.

15.03

Опять вспоминается свое….

Какое великое удовольствие испытывала я всегда в его присутствии! Для меня было просто радостью быть с ним рядом, говорить. С нетерпением ждала я наступления нового дня, когда снова с ним буду рядом. Как я радовалась про себя, когда он сказал в ту последнюю осень: «Я уже решил, буду вас таскать с собой на каждый урок». Я подавила в себе эту рвущуюся наружу радость и только сказала: «Ну что же. Я буду рада помочь вам, чем могу». Нет, он так и не увидел моего чувства к нему. Для него я была просто «не человек, а запятая какая-то». Нет, не запятая, «знак вопроса» — как он однажды выразился в разговоре со мной. Уехал он. Но и в его отсутствии я в мыслях продолжала встречаться с ним, говорить с ним, и в этих встречах и беседах находила для себя великую радость, о которой никто не знал. Не знал и он. Как, святыню, берегла я своё чувство к нему, берегла ото всех и больше всего от него, словно чувствовала, что не поймет он его, не сумеет понять, какая это для меня радость, не сумеет уберечь его для меня.

Так оно и получилось. Какими-то подсознательными центрами мы часто руководствуемся в своей жизни. Мы поступаем нередко так, как велит нам какое-то шестое чувство, поступаем, не сознавая, почему мы делаем так, а не так. И это подсознательное чувство порой бывает вернее, чем то, как поступаешь на самом деле.

Нет, я и сейчас думаю о В.Г., но мысли о нем горьки. И встреча с ним в мыслях уже не радость, а боль. А не думать о нем не могу. Наверное, потому, что в каждой клеточке моего мозга отпечатался он, потому что слишком долго пребывал в сознании, слишком долго в мыслях я была с ним.

Вспоминаю, и эти вспоминания вызывают на глаза слезы. Как же не понял, не уберёг моё отношение к нему, мою любовь. Ведь я же ничего не просила взамен. Только того, чтобы снова восстановилось всё по-старому, чтобы было доброе отношение ко мне, доброе отношение и доверие.

Если бы знал он, как его недоверие ко мне истерзало, изломало мою душу….

Нет, нет, лучше не думать об этом и не писать.

Ну, вот опять слёзы…. Это же медициной мне противопоказано.

Не буду больше.

16.03

17-го марта у В.Г. день рождения. С каким бы удовольствием я поздравила его раньше! А сейчас не буду. Нет у меня пока в душе доброго чувства к нему. Одна горечь и боль. Почему ты не захотел, чтобы было к тебе это доброе чувство? Почему тебе надо стало, чтобы неприязнь рождалась к тебе? Откуда взялся в твоёй душе лед, нет, не лед, лед можно растопить, появилось черствость, бездушие, невнимание даже к близким тебе людям? Кто поселил их в твоей душе? Что убивает в тебе самое хорошее, твою тактичность, чуткость, внимательность, доброту?

Сколько поздравлений получила К.А. ко дню 8го марта! Писали все: и родные и жившие когда-то у нее на квартире. И только от тебя ничего не было. Как же ты забыл, что всем, что у тебя есть, ты обязан ей, твоей матери, прежде всего. Даже по отношению к ней ты стал нечутким, невнимательным.

Кто же и что губит твою душу?

Бесполезно спрашивать, бесполезно ждать ответа.

Нет, я, наверное, когда-нибудь прямо спрошу тебя об этом, спрошу не для того, чтобы ответил ты мне, нет, чтобы ответил сам себе, снова постарался бы быть добрым сыном, хорошим человеком, лучшим из лучших, спрошу, потому что не могу быть равнодушной к тебе, как ни стараюсь, не могу.

17.03

Давно уже не было мне так тяжело, как сегодня. Словно тяжелый камень обрушился на меня, размозжил голову, придавил к земле. Вот он стал для меня каким, твой день рождения! Представляла себе, как бы ты небрежно прочёл и порвал сразу моё поздравление, пошли я его тебе. И волна стыда за себя, что просила, молила протянуть мне руку дружбы, а ты с пренебрежением отвернулся от меня…. Нет, тогда не для меня ты шагнул ко мне со своих высот, ты просто за себя испугался, за своё благополучие и спокойствие. Вот какие мысли ты рождаешь сейчас в моем сознании! Но ведь душа же ломается от них. Как же ты не понял этого! Да тебе-то, какое дело до этого…. Сколько обидных для тебя слов наговорила бы я сегодня тебе в твой день рождения и страдаю оттого, что не теплые слова привета и поздравления посылаю тебе, а горькие слова упрёка, хотя и останется всё это только здесь, в этой тетради. Никогда не поднимется у меня душа кому-то сказать о тебе обидное слово, недоброе слово, язык не поднимется.

Недоброе чувство родилось бы у меня и ко К.А. и Г.Ф., не знай бы я, что и К.А. глубоко переживает твоё невнимание к ней. Это меня родит с ней.

Ох, как тяжело на душе! Где уж тут думать о какой-то работе и общественных делах.

19.03

Вчера звонили из редакции, спрашивали, почему я ничего не пишу. Сказала, что болею. Я и действительно болею, не телом, а душой болею. Сказала, что вот поправлюсь немного, и снова буду писать.

Конечно, буду!

Интересные люди, эти Бёрдовы. Не слыхала ни разу, чтобы они хорошо отзывались о человеке — труженике, о простом человеке. Для них самое главное, чтобы человек был с образованием и высокий пост занимал. Вот Г.Ф… В памяти его нет ни одного честнейшего, добросовестнейшего простого солдата, простого труженика — создателя материальных благ, людей, трудом которых живут эти люди высоких постов. Они и нас терпят постольку, поскольку им нужна чья-то помощь. Не будь бы этого, они бы постарались и меня, и Петю отодвинуть от себя, особенно Петра, как не имеющего высокого образования, не занимающего высокого поста, хоть он и Ударник коммунистического труда.

Я, конечно, ничего этого не говорю Пете, боже упаси! Радуюсь, что он хорошо относится к ним, родителям В.Г.

Да, мы действительно сохранили пока буржуазный подход к оценке труда. И до сих пор труд человека оценивается не по количеству и качеству его, не по его значимости в производстве материальных благ, а по положению человека в управленческой лестнице, по возможности повелевать. «Я имею больше возможностей повелевать, значит, я и получаю больше», — так рассуждал буржуа, такие рассуждения сохраняются и поныне.

Говорят, что труд руководителя тяжелее, напряженнее. Почему же тогда руководитель цепко держится за руководящий пост? Почему снятие с руководящего поста и возвращение в сферу производства расценивается как катастрофа для руководителя. А ведь коммунизм будет начинаться там, где будет исчезать это деление людей на руководителей и создателей, материальных благ, где переход из одной сферы деятельности в другую будет рассматриваться обычное дело.

Наибольшую оценку труда должны получать изобретатели — труженики, рационализаторы — труженики, все те, кто своим активным отношением к труду совершенствует производство, двигает его вперед, постоянно повышает производительность труда.

Это будет, это должно быть. И высокий пост будут занимать не руководители, а Герои социалистического труда, создатели материальных благ, именно их имена будут присваивать улицам, посёлка, городам, им будут воздвигаться памятники после их смерти.

20.03

Начинаю понемногу опять успокаиваться. Вероятно, проходит период хандры.

Встретились замечательные слова Спинозы:

«Обдумывая человеческие поступки, я всегда начинал не с того, чтобы смеяться, скорбеть или порицать, а, прежде всего, с того, чтобы их понять. После этого мне становилось ясным, как к ним относятся».

Чем порождается поступок, вред или польза от него обществу — главные вопросы, которые надо решать, сталкиваясь с тем или иным поступком.

И ещё мысль: всемерно должен поощряться бесплатный труд на пользу общества, потому что он свидетельствует о самых высоких формах человеческого сознания, о коммунистическом сознании.

Снова хочется спать. В голове лениво, как лини в илу, шевелятся мысли. А надо опять проверять тетради: конец четверти, провела контрольные работы. До конца года осталось два месяца. Как переждать?

Передают песни Всесоюзного конкурса песни. Льётся чья-то тихая, плавная, задушевная песня в исполнении двух голосов, мужского и женского, которые чудесно дополняя друг друга, качают на волнах мелодии, заставляют уноситься от всех забот и волнении в мир блаженства и наслаждения и мечтать, мечтать…. О чем? О счастье, которое вдруг оказалось миражом, о прекрасном дворце, который вдруг развалился, о ясном солнце, которое вдруг потухло. Нет, нет, лучше спать. А тетради? Надо проверять. Вот наказание!

21.03

Суббота. Во и наступили каникулы. Завтра отправлюсь на целую неделю в поездку к сыну, брату, в библиотеку. Хочется дочитать Солоухина «Письма из Русского музея».

Какая-то пустота в душе, и не могу ничем её заполнить, не могу, как ни стараюсь, не могу.

Холодный ветер гуляет в этой пустоте и негде согреться от него душе….

Тяжело…. Даже писать об этом тяжело?

Вчера попыталась найти этот пузырек с ртутью. Не нашла. А Зои просто боюсь о нём спросить, боюсь, как бы он снова мне не попал в руки в тяжёлую минуту, когда жить совсем не хочется. Знаю, пройдёт эта хандра, и я снова буду жить.

Но что сделать, чтобы она не навещала меня? Нет сил, прогнать эту незваную гостью, нет сил, захлопнуть перед нею двери….

Ну, хватит стонать! Кончай! Вспомни, разве бедной Аве твоей легче было? В сто раз тяжелее. А ведь не стонала, до самого последнего не стонала. А ты? Постыдись (вот-вот, давай выговаривай себе, стыди сама себя, может легче станет).

30.03

22- го марта сделалась вдруг ясная погода (словно нарочно для нас с Г.Ф.) и мы улетели в Ижевск. Г.Ф. довела до квартиры Злобиных. Хотелось посмотреть, где останавливаются Бёрдовы, повидать Тасю Злобину (Румянцеву), с которой мы вместе учились.

Злобины приветливо встретили нас, меня вместе с Г.Ф. усадили за стол. И вот мы слушаем рассказ о вечере у В.Г., о том, кто был там, и что делали, что пили и что ели.

И я опять вспомнила, как ждали Г.Ф. и К.А., что их хотя бы ради уважения пригласят на новоселье, на день рождение. Но нет, не пригласили.

И снова в душе встал вопрос к В.Г.: «Что же сушит душу твою? Почему не понимаешь ты, как дорого им, твоим родителям, внимание твое? Как оно нужно им, как просто необходимо именно сейчас, чтобы поддержать их здоровье и бодрость духа».

Что же сушит душу твою? Что убивает всё самое лучшее в ней? Почему ты, такой тактичный и внимательный будто бы к другим людям так невнимателен и непростительно равнодушен к самым близким тебе людям, к твоим родителям?

А что уж говорить обо мне! Бесполезно спрашивать.

23 марта уехала к брату в Сарапул. Брат безнадежно болен. К болезни сердца добавилась болезнь печени (то ли цирроз, то ли рак). Печень пухнет с каждым днём. Невыносимо тяжело смотреть на умирающего близкого тебе человека…. Вот он еще жив, ему тяжело, он задыхается, а ты ничем не можешь ему помочь, облегчить его страдания, вернуть к жизни.

Самое тяжелое, мне кажется, для человека, видеть страдания другого и не мочь облегчить их, не знать, чем помочь ему, чувствовать, что ты не в силах что-то сделать для него. Это невыносимая мука….

Дни Алёши сочтены. Вот и ещё не будет человека, которому я была нужна.

Я всегда старалась, чем могла помочь ему, и это меня немного успокаивает.

Володя всё ещё в больнице. Пролежит до 18 апреля, а там обещают послать в санаторий. Уже немного привык к больничному режиму.

Какая-то новая приехала я из Ижевска. Что-то ещё вспоминается: Злобин купил часы за 50 рублей. «Тася, ты посмотри, сколько у нас часов. Скоро уж ставить некуда будет, а он ещё часы купил», — не то с гордостью за своё положение, не то с досадой на мужа говорит Тася З., - Ну зачем нам ещё часы?»

Как легко им выбросить вот так на ветер, без всякой необходимости 50 рублей! И тут же я вспомнила Катю Двинянину, её 10 человек детей, вспомнила в какой нужде, они живут! Зачем коммунизм таким людям, как Злобины, Бёрдовы? Им и без коммунизма прекрасно живётся.

Пожалуй, им при коммунизме бы хуже было: не перед кем было бы демонстрировать своё превосходство в материальном отношении свою возможность ездить на легковых машинах (за государственный счёт), своё превосходство над людьми.