— Мария, ты не представляешь, она согласна! Сегодня она сказала мне «да»! — дон Диего де Аранда, молодой человек лет двадцати двух, единственный наследник огромного состояния, обширных поместий и графского титула, вбежал в комнату сестры. Он даже не вбежал, а ворвался, влетел. Его глаза излучали счастье. От него точно исходило сияние радости и восторга. Впечатление еще усиливалось оттого, что Диего был в белом, атласном, расшитом золотом камзоле.

Сестра дона Диего, девушка лет семнадцати-восемнадцати, бледная, аристократичная, с огромными темными глазами, напротив, была одета в строгое черное платье, точно в семье де Аранда был траур.

— Кто — она?

— Люсия! Донья Люсия де Луна. Кто же еще?

— Эта женщина…

— Не называй ее так! Это самая красивая девушка на свете! И сегодня, только что, час назад, она согласилась стать моей женой!

— Ну, еще бы! — по губам сестры скользнула тонкая усмешка. — Она во сне видит, как бы стать графиней де Аранда, и наконец-то она поймала тебя в свои сети.

— Не смей так говорить о ней! Ты ее совершенно не знаешь!

— И знать не хочу! Поддерживать отношения с ней дня меня было бы позором. Но если ты, Диего, совершенно потерял разум, то, слава Богу, мы, твои близкие, пока еще его сохранили. И, к счастью, отец никогда не даст согласия на этот брак.

— Пусть! Пусть! Ты же знаешь, любовь преодолевает любые преграды.

— Точнее, она их не замечает, не обращает на них внимания, закрывает на них глаза, делает вид, что их нет. Но преграды все равно остаются. И рано или поздно приходит горький миг прозрения. Диего! Ты и донья Люсия — люди разного круга и разных достоинств. Эта женщина…

— Хватит! — резко оборвал сестру Диего. — Я все это уже слышал! И не один раз! От отца, от матери, от тебя, черт возьми! Но ты всего лишь маленькая неопытная девочка, и не тебе рассуждать о таких вещах!

— Возможно, — склонила голову Мария. — Возможно, я многого не понимаю, но я слишком люблю тебя, Диего, чтобы не понимать, кто любит тебя по-настоящему, а кто — только притворяется.

— Если б ты меня любила, ты вместе со мной радовалась бы моему счастью!

— Но я только хочу отвратить от тебя несчастье. Диего, эта женщина не может принести в нашу семью ничего, кроме позора и бесчестья.

— Замолчи! — выкрикнул брат. — Слышать ничего не хочу! И видеть тебя тоже!

Он резко повернулся и выбежал вон.

— Я буду за тебя молиться, — прошептала ему вслед сестра.

Диего, совершенно раздосадованный, заперся в своей спальне. Подумать только, еще несколько минут назад он был безмерно счастлив! Его сестра, такая холодная и рассудительная, способна остудить любой порыв! И это в ней он всегда души не чаял! Делился с ней самым сокровенным! Рассказывал ей о всех своих сердечных тайнах! И думал, что у него никогда не будет более близкого и понимающего друга. Но это было до тех пор, пока он не встретил донью Люсию. В городе она вполне заслуженно считалась первой красавицей. Нет ничего удивительного в том, что все женщины, в том числе и его сестра, ненавидят Люсию, распускают про нее гнусные сплетни. Они ей просто завидуют! Зато все мужчины сходят по ней с ума. Ее окружают десятки поклонников. Но Диего сумел взять над ними верх. Трижды он дрался из-за нее на дуэли. И в конце концов она выбрала именно его! Из всех! Она согласна, согласна, согласна!..

Но в одном Мария права. Отец никогда не даст своего благословения на этот брак. Боже мой, почему?! Потому что Люсия бедна. Но разве его, Диего, состояния не хватит с лихвой на двоих?! Тем более, она так прекрасна, что даже золото меркнет перед ее красотой. Конечно, ее род не так знатен, как род де Аранда. Тем не менее, она дворянка.

Диего вздохнул. Он побаивался разговора с отцом. Старый граф был единственным человеком, который мог привести Диего в трепет. Молодому человеку предстоял трудный бой. И, что хуже всего, напрасный. Диего знал, что отец откажет. И тогда… Что ж, тогда он обвенчается с доньей Люсией тайно. А родители рано или поздно простят.

Приняв решение, Диего шагнул к двери. И понял, что опоздал. Окно было распахнуто, и он услышал, как часы на башне собора св. Петра бьют полночь. Он слишком увлекся своими мечтами. Он не заметил, что пришла ночь. Он опоздал. Сегодня он опоздал. Все в доме уже спят. Что ж, он поговорит с отцом завтра, с утра. А там будь что будет. От того, что трудный разговор пришлось отложить, Диего даже испытал облегчение.

Он зажег свечи, чтобы разогнать сгустившийся мрак. Теперь можно было отдохнуть и помечтать в тишине и одиночестве.

— Кажется, я готов даже заложить душу дьяволу, лишь бы Люсия принадлежала мне, — сказал сам себе Диего. — Навеки. Навсегда.

И тотчас в окно ворвался внезапный порыв ветра. Вспышка молнии озарила комнату. Пророкотал гром. А затем произошло нечто странное, ужасное, непонятное. В окно влетел дьявол.

— Ты звал меня, — низким, хриплым голосом сказал он. — Я пришел!

Несколько минут они молча стояли друг против друга, то тонущие во мраке, с которым едва могло бороться трепещущее пламя свечей, то озаряемые вспышками молний: светлый рыцарь в белом и темная, рогатая фигура дьявола.

— Итак, — первым нарушил молчание Князь тьмы, — ты только что хотел отдать мне душу. Я пришел, чтобы взять ее! Только взамен ты не получишь ничего. Ничего! Я пришел взять то, что по праву принадлежит мне!

— Я не принадлежу тебе, — возразил Диего, и сам удивился каким срывающимся и тонким стал вдруг его голос. — Я истинный христианин! Я никогда не поклонялся тебе! Слова, которые ты только что слышал, вырвались у меня случайно. Изыди, сатана!

— Ну, нет, — злобно захохотал дьявол. — У тебя ничего не выйдет! Я уйду, только прихватив с собой тебя, молокосос!

И, точно подтверждая слова дьявола, в небе раздался жуткий грохот и треск, словно небесная твердь раскалывалась на тысячи обломков.

Дьявол стал медленно приближаться к Диего, вытянув вперед длинные, когтистые лапы. Диего почувствовал, как холодный пот побежал у него по спине. Он испугался! Он, кого с детства учили встречать лицом к лицу любую опасность! Он, дон Диего де Аранда, первая шпага во всей Валенсии! Он, трижды смотревший в глаза смерти и ни разу не дрогнувший! Диего выхватил шпагу. В минуту смертельной угрозы священник начинает молиться, женщина — плакать, но дворянин должен встречать опасность с оружием в руках! И в тот же миг в когтистой лапе дьявола сверкнул длинный и тяжелый клинок.

Диего первым ринулся в атаку. Вспышки молний озаряли эту поистине фантастическую сцену. Искры разлетались от скрещивающихся клинков.

Но разве даже самый опытный и искусный фехтовальщик может одолеть нечистую силу?

Шпага Диего переломилась у самого эфеса.

Вслед за ударом грома раздался жуткий, дьявольский смех.

— С кем ты вздумал состязаться, мальчишка?! Теперь ты мой, только мой! Я возьму твою душу, она принадлежит мне!

Диего отступал до тех пор, пока не прижался спиной к стене. Острый, холодный клинок проколол его камзол, рубашку и коснулся груди.

— Сейчас я насажу тебя на шпагу, как цыпленка на вертел, — сказал дьявол. — Я пришел за тобой!

* * *

«Мой хозяин Люцифер, я признаю тебя своим Господом и клянусь верой и правдой служить тебе в течение всей своей жизни. Я отрекаюсь от Иисуса Христа, всех святых, святой католической церкви, святых таинств и молитв. Я также обещаю, что буду творить столько зла, сколько смогу. И если я не сдержу это обещание, то отдам тебе свою жизнь в полную собственность».

Почерк был тем же самым, что и в двух предыдущих договорах, подпись же выглядела расплывчатой и неразборчивой, словно дона Диего насильно заставили приложить руку к документу.

Если убийство презренного ростовщика и гнусного гробокопателя вызвало опасения и пересуды, то гибель дона Диего, всеобщего любимца, знатного и богатого красавца, единственного наследника графа де Аранда, посеяло в городе панику и дикий ужас. Это убийство нельзя было списать на чью-то злобную и мрачную шутку. События принимали очень серьезный оборот. Одно дело, когда черти рыщут по задворкам и кладбищам, другое — когда в поисках своей жертвы врываются в дома уважаемых горожан.

Труп дона Диего обнаружили около полудня. Обычно молодой человек поднимался рано, требовал коня и мчался за город, навстречу ветру… Но, вопреки обыкновению, дон Диего не встал ни в десять, ни в одиннадцать утра… Слуги стали стучать — никто не отзывался. Дверь была заперта изнутри. Ее пришлось взломать. Дон Диего лежал на полу в луже собственной крови. Рядом с ним валялась его шпага, по-видимому, он защищался. В левую руку молодого человека был вложен злополучный договор.

Бартоломе постеснялся вызвать в трибунал отца и мать дона Диего — несчастных, за одну ночь поседевших стариков. Он пришел к ним сам. Но визит инквизитора в дом графов де Аранда был воспринят как появление черного ворона — вестника несчастья. В сущности, таковым он и был… Что он мог сказать этим обезумевшим от горя людям? Что их сын будет признан дьяволопоклонником, что ему будет отказано в христианском погребении, что труп его будет сожжен, а прах развеян по ветру? Что на весь род де Аранда легло несмываемое пятно позора? А слова утешения в устах инквизитора сильно смахивали бы на лицемерие…

Дон Альберто, граф де Аранда, высокий, сухопарый старик, и его жена, донья Сезария, тихая, скромная женщина с кротким лицом и блестящими от слез глазами, скрепя сердце, согласились ответить на несколько вопросов Бартоломе. Своей властью инквизитор мог арестовать их, как подозреваемых в сообщничестве или даже в укрывательстве еретика, мог подвергнуть их многочасовому допросу, ведь родственники преступника в первую очередь оказываются под подозрением… Но на этот раз у него не хватило духу даже настаивать на длительной беседе или, хотя бы, подробнее расспросить о пристрастиях и увлечениях дона Диего. Матери такой разговор приносил лишь новые страдания, она не могла без слез произносить имя сына. Гордый граф впал в гнев при одном намеке на договор с дьяволом.

— Мой сын! — кричал он. — Наследник древнего и славного рода! Мой сын — поклонник сатаны, предатель, отступник! Да как вы смеете говорить мне такие слова?! Если б вы не были духовным лицом, а я был лет на десять моложе, вам пришлось бы пожалеть о том, что только что сорвалось у вас с языка!..

— Альберто, Альберто, — тихо проговорила несчастная мать, — опомнись! Ты говоришь с человеком, который призван…

— …осудить нашего сына!

— Ошибаетесь, — глухо ответил Бартоломе, — я призван не только обвинять, но и оправдывать.

— В таком случае, делайте свое дело, — презрительно бросил старый вельможа.

Напрасно Бартоломе уверял графа и графиню в том, что он не меньше их заинтересован в установлении истины. Дон Альберто только повторял: «Делайте свое дело, и посмотрим!», а донья Сезария лила слезы. В конце концов инквизитор понял, что самое лучшее, что он может сделать — это оставить их в покое, пока графа не хватил удар, а с графиней не сделался припадок. На его счастье, удовлетворить его любопытство согласилась донья Мария, сестра убитого. Правда сделала она это, как понимал Бартоломе, только для того, чтобы избавить родителей от лишнего беспокойства и принять удар на себя.

* * *

У доньи Марии были глубокие, темные глаза. Бартоломе невольно стало стыдно, что он побеспокоил ее, столько скорби и боли было в этих глазах. Он даже не решился начать разговор. Девушка заговорила первой: — Вы хотели задать мне несколько вопросов. Я вас слушаю, святой отец.

Прирожденная аристократка, она хорошо умела владеть собой. И голос ее звучал тихо и ровно.

Бартоломе бросил взгляд на портрет молодого человека на стене. То же узкое, породистое лицо, те же огромные бархатные глаза, глаза-омуты, в которых, казалось, можно было утонуть.

— Это мой брат, — сказала она, не дожидаясь вопроса, — дон Диего де Аранда.

— Расскажите мне о нем, — попросил Бартоломе. — Конечно, если вам не трудно.

— Трудно? О нет! О нем я могу говорить беспрестанно. Мне кажется, теперь я вечно буду слышать его голос, он вечно будет являться мне в снах. Я никогда, никогда не смогу забыть того, что произошло… Мы были очень дружны. Он был самым близким мне человеком. Он ничего не скрывал от меня, а я полностью доверяла ему. До тех пор, пока…

— Пока?..

— До тех пор, пока в его жизни не появилась эта женщина… донья Люсия де Луна… Но вы, наверное, хотели расспросить меня об убийстве?

— Прежде всего, я вынужден задать вам вопрос об отношении вашего брата к святой католической вере, — вздохнул Бартоломе.

— Ах, да… Договор. Явление дьявола. Все это странно, чтобы не сказать нелепо. Я не буду скрывать: Диего не был слишком набожным, но и поклонником сатаны он тоже не был. Нет, нет, нет! Он выполнял все церковные предписания, как и полагалось. Одно время он даже мечтал стать мальтийским рыцарем, чтобы сражаться с неверными. Отец запретил ему и думать об этом. Диего должен был унаследовать титул и состояние. Вот, собственно, и все, что я могу вам ответить…

— Вы упомянули имя Люсия де Луна, — напомнил Бартоломе.

— Эта женщина послужила причиной его гибели.

— Вы так думаете?

— Эта падшая женщина была любовницей дона Фернандо де Гевары. Да простит мне Господь такие слова! В тот миг, когда мой брат увидел ее, он был обречен. Я сказала ему об этом, я умоляла его отступиться. Но он был без памяти влюблен, а его соперником был дон Фернандо де Гевара.

— Де Гевара? — встрепенулся Бартоломе. — Но ведь он давно под арестом, сидит в камере на хлебе и воде. По подозрению в колдовстве.

— Что с того? — покачала головой донья Мария. — Он ненавидел моего брата.

— Дочь моя, де Гевара арестован, — повторил Бартоломе. — Более того, сейчас он не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, потому что… В общем, он неважно себя чувствует.

— Это ничего не значит, — спокойно возразила донья Мария. — Он очень сильный. Он может сделать все, что захочет.

— Во всяком случае, он не может вылететь в тюремное оконце.

— Но он может послать демона.

Бартоломе подумал, что смерть брата сильно сказалась на здоровье Марии, и она теперь слегка не в себе.

— Вернемся к дону Диего, — сказал он.

— Он встал на пути дона Фернандо. И потому не мог не проиграть все, даже свою жизнь…

— Разве у де Гевары были перед доном Диего какие-то преимущества?

— Нет. Моему брату подражали все молодые дворяне в городе. Он был для них образцом, идеалом. Наша семья располагала достаточными средствами, чтобы Диего ни в чем не нуждался. Он мог позволить себе дорогие украшения, дорогие наряды. К тому же, у него был безупречный вкус. Во всем городе не нашлось бы более блестящего и элегантного кабальеро. Но его противником был дон Фернандо де Гевара. И потому мой бедный брат был обречен.

— Де Гевара также был богат?

— Нет, не думаю, — она продолжала излагать свои мысли вслух, не обратив внимания на вопрос инквизитора. — Мой брат считался лучшим фехтовальщиком города. Сперва отец сам учил его, потом он брал уроки у мастера-итальянца. Диего был вспыльчив. Он трижды дрался на дуэли: с доном Родриго де Маньяра, с доном Альваро Велесом, с доном Фернандо де Гевара, и все из-за этой женщины. Дважды он победил. Но в последний раз его противником был дон Фернандо де Гевара. Диего чудом остался жив, но и это его не образумило.

— Де Гевара лучше владел оружием?

— Не знаю. Просто это был дон Фернандо де Гевара.

— Может быть, вы объясните такое странное отношение к нему?

— Я догадываюсь, вы думаете, что я… не в себе. Но вы не правы. Я попробую объяснить, но не знаю, сможете ли вы понять. Дон Фернандо был некрасив и немолод, не слишком богат и не слишком знатен. Но в нем было что-то такое, что заставляло всех покоряться ему. Какая-то внутренняя, скрытая сила. Мы, женщины, в душе рабыни, — с горечью продолжала она, — мы достаемся как приз, как награда победителю. И, видимо, бессознательно ищем сильное плечо. А дон Фернандо всегда был победителем. Женщины легко покорялись ему. Он всегда брал то, что хотел. Брал, не спрашивая разрешения и никому не давая отчета. По праву сильного. Едва ли я могу это хорошо объяснить… Но достаточно было посмотреть ему в глаза, чтобы понять, что ты обречен. Я видела, как самые дерзкие забияки в его присутствии замолкали и отступали в тень. Так шакалы разбегаются при появлении льва.

— Его боялись? Его не любили?

— Мне кажется, ему было все равно. Он не искал ни любви, ни дружбы. Я же сказала: он просто брал, что хотел. И ему подчинялись.

— Магия?

— Я думаю, да. Но не только. Еще сила. И не думайте, что я имею в виду только сильную волю и сильные мускулы. Он был очень умен. Не нашлось бы ничего, что не было бы известно дону Фернандо. Он все знал. Он все умел. Он был незауряден. И потому мой брат был обречен.

— Дон Фернандо был жесток?

— Да, наверно. Но он не осознавал своей жестокости. Он просто делал, что хотел. Он брал, а затем, за ненадобностью, выбрасывал. Он уничтожал тех, кого ненавидел. Он губил тех, кого любил. Он был силен, но это была сила разрушения.

Бартоломе и не заметил, как его увлек разговор с этой странной девушкой. Он и не думал услышать из ее уст имя де Гевары. Тем не менее, благодаря ей он по-новому взглянул на своего узника. Вот только… неужели она всерьез полагает, что дона Диего уничтожил демон, посланный де Геварой? К тому же, де Гевара, бесспорно, человек сильный и выносливый, отнюдь не показался ему умным и властным…

— А вы, вы сами какие чувства испытывали к дону Фернандо? Вы его ненавидели?

— Я слишком любила своего брата, — напомнила она. — Ненависть — не христианское чувство. Я старалась ее подавить.

— Вы ощущали на себе влияние де Гевары?

— Он влиял на всех, кто его знал.

Она ненадолго замолчала, а затем неожиданно добавила:

— Мне не нравится донья Люсия. Но мне жаль ее. Она тоже погибнет.

— Какое мрачное пророчество! Дочь моя, вам следует немного отдохнуть. Конечно, на вашем месте трудно оставаться спокойной и рассуждать хладнокровно, но, в конце концов, все мы смертны, и трагедию, которая обрушилась на вашу семью, просто предстоит пережить.

— Думаете, от горя я повредилась в рассудке? — по ее губам скользнула грустная, едва заметная улыбка. — Зачем же вы так долго расспрашивали меня?

— Я утомил вас?

— Да! — вдруг резко ответила она. — Я прошу вас уйти.

Бартоломе понял, что поступить иначе в данном случае было бы бестактностью, и попрощался.

— Святой отец! — окликнула его девушка, когда он уже был готов выйти.

— Да?

— Святой отец, я знаю, что вы не прислушаетесь к моим словам, ведь я еще слишком молода, чтобы давать советы. И все же… Стерегите де Гевару, стерегите де Гевару, как тигра в клетке, — он взломает решетку, заприте его в камере без окон, — он выскользнет в щель… Послушайте меня! Он может нанести удар даже из тюрьмы, даже с того света! Он губит все, к чему прикасается. Он убил моего брата. И донья Люсия тоже умрет!

«Бедная девочка, сильно же ты напугана!» — мысленно ответил ей Бартоломе.

* * *

Слуги бормотали нечто невнятное о разразившейся ночью ужасной грозе, о разгуле нечистой силы или же клялись, что ничего не знают. Бартоломе подумал, что больше никто не сообщит ему сведений, заслуживающих внимания, и собрался уходить, как вдруг кто-то потянул его за рукав сутаны. Бартоломе обернулся: перед ним стоял Мигель Отеро. «Паренек говорил, что служит у сеньоров де Аранда», — вспомнил Бартоломе.

Мальчик пригладил взъерошенные кудри, насмешливо прищурился и нагло спросил:

— А что, святой отец, чертей совсем не существует, да?

— С чего ты взял?

— Тот черт был ненастоящий, этот тоже, — ответил слуга.

— Ты что-то видел?! Ты что-то опять видел?! — воскликнул Бартоломе, схватив мальчика за плечи. — Ну, отвечай!

— Что вы так радуетесь, святой отец? Видел… Видел! Но я его опять не поймал…

— Где ты его видел?

— Я был в саду.

— В саду? В такую грозу?

— Именно потому я был в саду.

— Почему?

— Видите ли, святой отец, в такую погоду никто бы носа на улицу не высунул, кроме, разве что, этого ненастоящего дьявола, потому что он и в самом деле не робкого десятка…

— Это ты наконец-то признал!

— Еще бы! Прыгать в такую ночь по крышам даже я бы не решился.

— По крышам?

— Ну да. В полночь я вышел в сад, потому что… В общем, я должен был в полночь быть в саду!

— Ты опять что-нибудь затевал?

— Нет, — покачал головой мальчик, и его задорные глаза, как показалось Бартоломе, затуманила грусть. — Я ждал… И ждал напрасно! — с горечью добавил Мигель.

— Кого же ты ждал? Надеюсь, не дьявола?

— Нет, не его… Я о нем и не думал. Я ждал, что Га-бриэлла откроет окно… как обычно… в полночь… и, может быть, мне удастся перекинуться с ней парой слов.

— Габриэлла? Кто это?

— Это младшая дочь графа де Аранда.

— Черт побери, высоко же ты метишь, сынок!

— В ту ночь она не выглянула из окна, — вздохнул Мигель. — Наверно, потому что была гроза. Дождь еще не шел, только очень сильно сверкало… А я стоял внизу, под деревом, и ждал… Я думаю, сверху, с крыши, меня не было видно… А я все видел, когда сверкала молния… Окно Габриэллы как раз рядом с окном спальни дона Диего. И вот я увидел, как он, дьявол, спускается с крыши! По веревке. Наверно, она была спущена из слухового окна.

— Почему же ты не поднял тревогу?

— Святой отец, сперва я думал, что мне померещилось! Я увидел его всего на один миг, при вспышке молнии. Когда снова сверкнула молния, уже никого не было. Дьявол исчез. Я так и не понял, был ли он на самом деле или нет. Теперь-то я догадался: он проник в окно дона Диего…

— Что же было потом?

— Я стоял и ждал. Не знаю, сколько прошло времени. Хлынул дождь. Я хотел уйти. Но вдруг увидел его еще раз! Он карабкался наверх. Вот тогда я закричал. Он перепрыгнул на соседнюю крышу. Я хотел бежать за ним. Не по крышам, конечно, по земле… Но наш сад от владений соседей отделяет стена… Я не смог бы его догнать! Да и видел я его только при вспышках молний… И он убежал…

— Ты не заметил, куда он скрылся? — с волнением спросил Бартоломе.

— Он точно не задержался на крышах двух соседних домов… А вот что касается третьего по счету дома, то я не уверен…

— Ну, говори, говори!

— Мне показалось, что он нырнул в слуховое окно… Но я не уверен… Просто он был там, когда я видел его в последний раз…

— Кому принадлежит этот дом?

— Не знаю, — Мигель сделал неопределенный жест рукой. — Его снимает один итальянец, учитель фехтования. Джованни Пагано.

— Ты там был когда-нибудь?

— Да, — кивнул мальчик, — вместе с доном Диего. Дон Диего часто бывал там, брал уроки у этого итальянца. И был первым среди его учеников! — с гордостью добавил Мигель. — Никто не мог его победить, кроме самого Джованни Пагано, да и тому приходилось туго.

— Видимо, дьявол фехтует лучше, — заметил Бартоломе.

— Вот потому-то я и говорю, что он смельчак! Не всякий рискнул бы напасть на моего господина!

Бартоломе ненадолго задумался.

— А что, сын мой, — спросил он, — не хочешь ли послужить святой матери-церкви?

— Это смотря что святая церковь потребует, — ответил тот.

— Мужества и отваги!

— О, этого у меня в избытке!

— Вот и посмотрим.

— Что я должен сделать?

— Мог бы ты втереться в доверие к этому Джованни Пагано?

— Э, святой отец, гиблое дело! Я пробовал. Я сказал, что готов чистить ему сапоги, лишь бы он научил меня драться на шпагах так, как он!

— И что же итальянец?..

— Он ответил, что у него есть слуга, чтобы чистить сапоги, и что его интересуют деньги и только деньги. Он и приехал сюда из Неаполя, чтобы заработать своим искусством. Прежде я бывал у него вместе с доном Диего, а теперь он меня и на порог не пустит!

— Как, сын мой, ты уже отступаешь?!

— Я же сказал, что из этого ничего не выйдет…

— Золото открывает все входы и выходы, — заметил Бартоломе. — Ты войдешь туда как ученик маэстро Пагано.

— О, святой отец, — глаза Мигеля вспыхнули радостью, — вы действительно сделаете это для меня?!

— Не для тебя, — усмехнулся Бартоломе, — скорее, для себя.

— Какая разница, если я научусь владеть оружием!

— Зачем тебе это, Мигель?

— Что же, мне всю жизнь прислуживать господам?! Я мог бы стать солдатом, мог бы разбогатеть, проела-виться и… и Габриэлла смотрела бы на меня, как на равного!

— Мигель, — Бартоломе положил руку на плечо мальчика, — ты научишься владеть шпагой, кинжалом, пистолетом… Обещаю тебе! Но при одном условии. Мигель, ты храбрый парень, но я хочу, чтобы ты стал к тому же осторожным, осмотрительным… Согласен ли ты выполнить все, что я от тебя потребую?

— Да, святой отец!

— В таком случае, слушай меня внимательно…

* * *

Так называемые случайные встречи происходят с теми, кто стремится навстречу этому случаю. С некоторых пор Долорес, вместо того чтобы гулять по берегу моря или посещать приходскую церковь, стала предпочитать окрестности доминиканского монастыря, где разместился святой трибунал, и к которому инквизитор велел ей не приближаться ближе, чем на тысячу шагов, и площадь перед собором св. Петра, на ступенях которого она впервые столкнулась с Бартоломе.

Случай пришлось ловить в течение двух недель. Всякий раз, возвращаясь домой после безуспешных поисков, Долорес убеждала себя, что никого не искала, а просто прогуливалась. Иногда она облегченно вздыхала. В самом деле, если бы они встретились, что сказала бы она ему? Иногда грусть и печаль сквозили в ее взгляде. В самом деле, разве не должна она была поблагодарить его за заботу? Долорес терзалась весь вечер, а на следующий день снова шла навстречу случаю.

И все же случай называется случаем потому, что в нем всегда есть элемент неожиданности. Даже если этот случай подстроен заранее. Поэтому Долорес все же встретилась с Бартоломе внезапно.

Он шел быстро, не обращая внимания на прохожих. Сейчас это был просто доминиканский монах, строгий, суровый, сосредоточенный. Он прошел бы мимо, если бы Долорес, с содроганием сердца, не окликнула его:

— Святой отец!

Он не услышал.

И тогда Долорес позвала его по имени.

Он остановился, удивленно оглянувшись вокруг, как человек, возвратившийся к свету из глубокого подземелья своих мыслей.

— Святой отец, — смутившись, произнесла она, — ведь это вы заплатили наши долги, не правда ли?.. Спасибо вам…

— Мне это ничего не стоит, — перебил ее Бартоломе, — а святая церковь не обеднеет!

— Так это… церковные средства? — пролепетала она.

— Ах, какая разница?!

— Я так не хочу! — воскликнула Долорес. — Я не могу принимать деньги, которые принадлежат святой церкви!

— Э, брось! Во-первых, как мне помнится, лично тебе я ничего не предлагал. Во-вторых, по-твоему, будет лучше если эти средства проест брат Эстебан?

Глаза Долорес странно блеснули. Она отвела взгляд. «Боже мой, да ведь она готова расплакаться! — спохватился Бартоломе. — Как я мог быть так груб!»

— Прости, маленькая моя, я не хотел тебя обидеть… Я…

Теперь она пристально, вопросительно посмотрела ему в глаза.

— Что случилось? — спросила она.

Как всегда, Долорес угадала его настроение, непостижимым образом уловила его тревогу.

— Я знаю, — продолжала она, не дожидаясь ответа. — Еще одно убийство, не правда ли?

— Да, — кивнул он.

— Все вокруг только об этом и говорят. Дона Диего все так любили. Им восхищались. Наверно, в городе не нашлось бы ни одного кабальеро, который не пытался бы ему подражать, ни одной девушки, которая не была бы в него влюблена…

— Ты тоже? — Бартоломе попытался улыбнуться.

Она не ответила на насмешливый вопрос.

— Представляю, каково сейчас его близким, — вдруг сказала она. — Я бы сошла с ума, если б с моей мамой что-нибудь случилось… Каково же родителям потерять любимого сына!

— Я их видел, — вздохнул Бартоломе. — Я говорил с ними.

— Должно быть, это ужасно…

— Да, — согласился Бартоломе, — весь город напуган. Если еврея ненавидели, могильщика сторонились, то смерть дона Диего вызвала много слез.

— Святой отец, — тихо, но проникновенно произнесла она, — вспомните, неужели тех несчастных погибших стариков никто не оплакивал? Неужели не нашлось ни одной души, которая скорбела бы о них?!

Бартоломе невольно представил себе потрясенную Мерседес, Херонимо, оставшегося, должно быть, без единственной поддержки, страшную одинокую еврейку…

— Они тоже были людьми, Бартоломе! Они тоже хотели жить! И, быть может, их грехи не перевесят чашу их страданий…

— В этом вопросе я не судья, — отозвался он.

— Но здесь, на земле, разве не вы призваны восстановить справедливость, покарать виновного и оправдать безвинного?! Разве не вы призваны бороться с дьяволом?!

И вдруг ее голос зазвучал звонко, взволнованно, страстно:

— Остановите его, Бартоломе! Ведь вы можете!..

— Ты так думаешь? — горько усмехнулся он.

— Я уверена! Бартоломе, вы — самый умный, самый отважный и самый великодушный человек, которого я знала! И я… я горжусь вами!

Наверное, никогда Бартоломе не испытывал враз такую сильную радость и такое сильное страдание. Он добился своего, он завоевал ее сердце. Отчего же он не спешил закрепить достигнутый успех, окончательно вскружить ей голову и пообещать ей все, чего бы она не пожелала? И разве прежде он хоть мгновение раздумывал бы, воспользоваться ли ему простодушием какой-то девчонки? Но… разве соответствовал он тому образу, которое создало ее воображение? И он не смог покривить душой ради удовлетворения собственной прихоти.

— Долорес, — тихо сказал он, — я хотел бы, чтобы все было именно так, как ты говоришь! Чего бы я только не дал, чтобы все было именно так! Как бы я хотел пообещать тебе восстановление справедливости и торжество истины! И ты не представляешь себе, как я благодарен тебе и за добрые слова, и… просто за то, что ты есть! Но… но я ничего не могу сделать! Обстоятельства сильнее меня, Долорес!

И тогда она произнесла слова, которых он так давно добивался:

— Я в вас верю!

Он сделал шаг ей навстречу, протянул руки, но тотчас замер. Как было бы нелепо, если б монах при всех стал бы обнимать девушку! Быть может, десятки любопытных глаз были сейчас устремлены на них. Быть может, десятки ушей подслушивали, о чем они говорят. У него хватило благоразумия сдержаться.

Впрочем, на взгляд окрестных зевак, не произошло ничего интересного. Какая-то девушка остановила монаха из ордена доминиканцев, что-то взволнованно прошептала ему. Должно быть, исповедовалась. Монах что-то ответил ей, видимо, отпустил грехи. А потом каждый пошел своей дорогой.

* * *

Со дня нападения на инквизитора Антонио Диас был заперт в одной из комнат в доме Бартоломе. Санчо ухаживал за раненым с терпением и усердием настоящей сиделки, но ни разу не забыл, уходя, дважды повернуть ключ в замке. Вместо благодарности пленный контрабандист осыпал Санчо площадной бранью.

Вошедшего инквизитора раненый также встретил отборными проклятиями. Он полулежал, откинувшись на подушки, и сквозь белое полотно повязки на его плече проступали кровавые пятна.

— Ты опять вел себя неспокойно, — пожурил его Бартоломе, — и у тебя опять открылось кровотечение. Если ты так будешь себя вести, твои силы еще долго не восстановятся. Ну, что ты опять хотел сделать? Выпрыгнуть из окна? Оно снаружи заперто ставнями. Или пытался разнести дверь? Как видно, также безуспешно.

— Чертов монах, дьявольское отродье! — ответил ему контрабандист. — Долго ты еще намерен держать меня тут? Я кто? Арестант? Пленник? И что тебе от меня надо, в конце концов?! Ну, подойди сюда! Я задушу тебя своими собственными руками!

— У тебя сил не хватит, — возразил Бартоломе. — И постыдился бы распускать язык, сын мой. Где ты находишься? В моем доме, на мягкой постели, в безопасности и почти в целости. А отнюдь не в тюремной камере, где тебе пришлось бы с крысами делить охапку соломы. У меня достаточно доказательств, чтобы засадить тебя за решетку на всю оставшуюся жизнь. Кто ты такой? Пират и контрабандист. А если бы мне пришло в голову, ты превратился бы в еретика, в колдуна, да хоть в самого черта!

— Лучше сидеть в тюрьме, чем у тебя под замком, мерзавец!

— Не говори о том, чего не знаешь! — отрезал Бартоломе. — Я видел, как самые сильные мужчины за несколько дней превращались в немощных, дряхлых стариков. Я слышал, как самые стойкие молили о пощаде, проливая слезы. Поверь мне, сын мой, тюрьма — не самое лучшее место для такого вольного ветра, как ты.

— Вероятно, все эти ужасы, которые вы мне только что описали, происходили не без твоей помощи, — едко заметил Антонио.

— Я думаю, сын мой, тебе незачем изображать невинного агнца и порицать других. В конце концов, ты покушался на мою жизнь, разве не так? Согласись, у меня было полное право разделаться с тобой. Я мог бы убить тебя там же, на улице. Мог бросить тебя, раненого, и стражники утащили бы тебя в эту же самую тюрьму или добил бы первый же встречный бродяга.

— Хватит, я уже понял! — злобно рассмеялся Диас. — Ты мог убить меня сам, мог предоставить это ночным грабителям, мог запытать меня до смерти, мог сгноить в тюрьме. А поскольку ты ничего этого не сделал, а просто запер меня здесь, то я, очевидно, до гроба должен испытывать к тебе благодарность.

— Дурень, — вздохнул Бартоломе. — Я приказал следить за тобой, но ты решил, что проще меня прикончить, чем жить под надзором. Но я не стал бы губить твою жизнь из-за скряги-еврея и сумасшедшего могильщика.

— Я не убивал ни того, ни другого!

— Знаю, — тихо сказал Бартоломе. — Теперь я это знаю.

Диас уставился на него с немым удивлением. Бартоломе присел на краешек кровати у изголовья больного, не опасаясь, что контрабандист исполнит свою угрозу и действительно попытается его задушить.

— Выслушай меня, сын мой, — мягко произнес он. — В жизни каждого человека бывают ошибки. Это естественно. Иногда их можно исправить, иногда они влекут за собой гибельные последствия. К счастью, в твоем случае ничего непоправимого не произошло. Но я действительно виноват перед тобой, мой мальчик. Я и в самом деле подумал, что преступник — это ты. Тем более, что твое поведение подтверждало мои догадки. Но… позапрошлой ночью случилось еще одно убийство.

— И что же? — хмыкнул Диас. — Может, его тоже совершил я?

— Я думаю, ты никогда не знал погибшего. Это дон Диего де Аранда, блестящий молодой кабальеро. И, я уверен, он пал от руки того же злодея, что и старый ростовщик, и гробокопатель. Разумеется, ты не причастен к этому делу. Во-первых, ты, полумертвый, лежал здесь, а во-вторых, для такого убийства у тебя никогда не хватило бы ни умения, ни фантазии.

— Благодарю за лестную оценку моих способностей.

— Вот-вот, — улыбнулся Бартоломе, — ты был недоволен, когда я считал тебя преступником, теперь я тебя оправдываю — ты недоволен тоже.

— По крайней мере, теперь ты оставишь меня в покое?

— Да. Ты свободен, сын мой. Я думаю, Мерседес будет рада тебя видеть.

— И я… могу идти?

— Конечно. Дверь не заперта. Однако я не посоветовал бы тебе сразу же вскочить с постели и бежать подальше от проклятого монаха, который тебя так долго мучил. Ты еще слишком слаб для этого. Останься здесь еще дней на пять. Может быть, за это время ты перестанешь ненавидеть меня.

— Благодарю, — ответил Диас, с трудом встав с постели и неловко, одной рукой, набросив на плечи свой камзол, — но я лучше пойду.

— Санчо! — крикнул Бартоломе. — Верни нашему гостю его кинжал и шпагу! И проводи его до дома, иначе он свалится по дороге!

Диас сделал несколько нетвердых шагов к двери, но вдруг остановился и спросил:

— А «Золотая стрела»?

— Настоящий моряк, — улыбнулся Бартоломе. — Первый вопрос — о своем корабле.

— А «Золотая стрела»? — повторил Диас.

— Не беспокойся. Она, как и прежде, принадлежит тебе. Но я бы, на твоем месте, нашел для нее лучшее применение. Сейчас ты свободен, но запомни мои слова, сын мой, рано или поздно ты попадешься и не сможешь больше рассчитывать на снисхождение.

* * *

Дон Родриго де Маньяра принял Бартоломе в библиотеке. Благодаря обыкновению наводить справки о человеке, прежде чем побеседовать с ним, инквизитор знал, что дон Родриго был довольно образован. Он, так же, как в свое время и Бартоломе, слушал лекции в Алькала-де-Энаресе. Как и многие обедневшие дворяне, он хотел посвятить себя духовной карьере. Но неожиданная удача резко изменила его жизнь: пять лет назад внезапно скончался его богатый и бездетный дядя, оставив все состояние нищему студенту. Дон Родриго сразу же забыл о своем духовном призвании, а заодно и все, чему его учили в университете. Он обосновался в этом городе, и с тех пор его образ жизни ничем не отличался от образа жизни других молодых дворян. Только сотня томов, частично собранных самим доном Родриго, частично доставшихся от дяди, напоминала о его прежнем увлечении.

У дона Родриго были правильные черты лица, острый, проницательный взгляд, тем не менее, его нельзя было назвать красивым из-за шрама, наискось пересекавшего его левую щеку. К тому же, Бартоломе быстро удостоверился, что с ним очень трудно вести беседу из-за его неприкрытого сарказма, который не исчезал даже при разговоре с инквизитором, привычке отвечать вопросом на вопрос и пускаться в философские рассуждения.

— Чем могу быть вам полезен, святой отец? — осведомился дон Родриго, предложив Бартоломе сесть.

— Мне нужна ваша помощь, — начал Бартоломе как можно более доверительным тоном, — помощь человека, который близко знал дона Диего де Аранда.

— А вы уверены, что я его хорошо знал?

— Насколько мне известно, ваши пути часто пересекались.

— Пересекались — да. Но не шли рядом. И потому вам следовало бы поговорить с доном Аугусто де Акунья, а не со мной.

— Кто это?

— Секундант дона Диего.

— Во время дуэли с вами?

— И со мной, и с доном Альваро Велесом, и с де Геварой. Дон Диего и дон Аугусто были очень дружны, хотя я никак не мог понять, что они находят друг в друге. Один — дерзкий, резкий, порывистый, другой — сама скорбь этого мира. Но, может быть, дело было именно в том, что они такие разные. Они уравновешивали друг друга. Дон Аугусто удерживал дона Диего от мальчишеских выходок, дон Диего хоть изредка заставлял улыбаться этого плакальщика, вдыхал в него жизнь, понимаете? Не удивлюсь, если дон Аугусто теперь уйдет в монастырь, чтобы замаливать грехи этого мира, которым он, к слову сказать, под влиянием дона Диего, предавался не с меньшим усердием, чем все остальные.

— Кажется, дон Аугусто вам не нравится.

— Признаться, он меня утомляет.

— А дон Диего?

— Ах, дон Диего! Мой вечный враг, — дон Родриго слегка улыбнулся. — Я очень сожалею, что он умер. Думаю, мне будет его не хватать.

— Но ведь обычно смерть врага радует.

— Заблуждение. Одно из многих заблуждений, присущих этому миру. К врагам мы привязываемся сильнее, чем к друзьям, честное слово. Можно найти нового друга. Но где взять нового врага, такого, чтобы стал для тебя дороже, чем друг? Кажется, образовавшуюся теперь душевную пустоту мне будет очень трудно заполнить.

— Поссорьтесь еще с кем-нибудь, — слегка усмехнувшись, посоветовал Бартоломе.

— Что это даст? Пустячную ссору. В лучшем случае, укол шпагой. Это скучно.

— Остается наделать кому-нибудь таких гадостей, чтоб вас на всю жизнь запомнили.

— Вы не понимаете. Нельзя враждовать со слабым. Это унизительно. Сражаться можно только с сильным или с равным. Дон Диего был сильным. Он был первым. А я — вторым. Вечно вторым. Моя лошадь приходила второй на скачках. В фехтовальном зале я неизменно уступал дону Диего. Но только ему одному. Остальные уступали мне. Нет, это не означает, что мне вообще никогда не удавалось взять над ним верх. Но мои победы были временным реваншем, реваншем второго.

— В таком случае, вы можете утешиться, ведь теперь вы стали первым.

— В том-то все и дело! Нельзя стать первым такой ценой! Отныне всегда будут говорить: «Дон Диего был лучшим, к несчастью, он погиб». Я стал бы первым, если б завоевал это место. А теперь оно просто перешло ко мне по наследству. Я просто его занимаю, но моей заслуги в этом нет. Вот почему я жалею, что дон Диего умер.

— Вы его ненавидели?

— Нет. Вы удивитесь, но я не испытывал к нему ни капли ненависти. Я им восхищался. И если б однажды я свалил его, то первым протянул бы ему руку, чтобы помочь подняться. И, возможно, он стал бы моим другом. Вот вы сейчас смотрите мне в глаза, а сами, наверно, думаете: «А не он ли убил дона Диего, ведь у него были веские причины?» Но вы ошибаетесь. Я никак не мог желать ему смерти.

— Дона Диего дьявол утащил в ад, — напомнил Бартоломе.

— Именно поэтому вы и решили учинить мне допрос? — усмехнулся дон Родриго.

— Не допрос, дружеский разговор, — поправил Бартоломе.

— В таком случае, предупреждая ваш следующий вопрос в этой дружеской беседе, я сразу же объясню вам, где я был в ту роковую для Диего грозовую ночь. Дома. Можете опросить моих слуг.

— Я вам верю.

— Вы очень любезны, — дон Родриго слегка поклонился, даже не пытаясь скрыть иронии.

— Вы кого-нибудь подозреваете?

— Кроме дьявола?

— Разумеется.

— Нет.

— А дона Альваро Велеса?

— Никоим образом.

— Почему?

— Потому что он трус и хвастун. Подкараулить дона Диего темной ночью в укромном уголке, а самому спрятаться за спины вооруженных бандитов — вот и все, на что он способен. Но убить сына графа де Аранда в его же собственном доме, в его же собственной спальне — для этого надо быть не просто смелым, а безумно наглым и самоуверенным.

— Однако дон Альваро не побоялся драться с доном Диего на дуэли.

— А что ему оставалось делать? Их ссора произошла при свидетелях. Дон Диего влепил ему две пощечины. И, понятное дело, не стал бы извиняться. Дону Альваро оставалось либо молча снести оскорбление и подвергнуться всеобщему осмеянию, либо драться. Дон Альваро боялся насмешек больше, чем поединков.

— Но кто же мог так жестоко расправиться с доном Диего?

— Вы у меня спрашиваете?

— Кроме дона Альваро, у кого-нибудь еще были причины желать ему смерти?

— Нет, пожалуй, нет. Диего часто ссорился. Он был вспыльчив, но отходчив и, к тому же, очень обаятелен. Ему прощались все его выходки.

— Все три дуэли дона Диего были из-за доньи Люсии де Луна?

— Он ее очень любил.

— А вы?

— Я — нет.

— Но ведь вы дрались из-за нее и с доном Диего.

— Ну так что же? Я ухаживал за ней, потому что вокруг нее увивался дон Диего.

— Опять соперничество?

Дон Родриго согласно кивнул.

— Чем это кончилось, я думаю, вы догадываетесь. Я опять проиграл, — дон Родриго коснулся шрама на щеке. — На память о себе он оставил мне эту вечную отметину. Теперь все кончено. Он навсегда остался непобежденным.

— Во всяком случае, он действительно был побежден не вами, — заключил Бартоломе, вставая.

Дон Аугусто де Акунья, секундант дона Диего, оказался долговязым и меланхоличным молодым человеком лет двадцати пяти. Весь его вид выражал крайнюю скорбь и уныние, даже длинные усы обреченно обвисли.

— Догадываетесь ли вы, о чем, вернее, о ком пойдет речь? — осведомился Бартоломе, насмешливо созерцая эту маску трагедии.

— Догадываюсь. О дьяволе, — ответил дон Аугусто со вздохом глубоко несчастного человека.

— Нет, — слегка улыбнулся Бартоломе. — О доне Диего де Аранда. Он ведь был вашим другом, не так ли?

— Так, — уныло согласился дон Аугусто, и Бартоломе не понял, о чем тот сожалеет: о безвременной кончине своего друга или о том, что имел несчастье состоять в дружеских отношениях с поклонником сатаны. Во всяком случае, Бартоломе решил напомнить ему о странном договоре дона Диего с Князем тьмы.

— Вот до чего он дошел, — с грустью вздохнул дон Аугусто, — продал дьяволу свою бессмертную душу из-за девки.

— Почему вы думаете, что он поступил так ради женщины?

— А ради чего же еще? — возразил дон Аугусто. — Все остальное у него было.

— Как ее звали?

— Кого? Девку? Люсия. Донья Люсия де Луна. Впрочем, по-моему, в дворянство она сама себя возвела.

— Дон Диего был так сильно в нее влюблен?

— Кто же, скажите, не был в нее влюблен?

— И дон Фернандо де Гевара?

— О, этот даже пользовался всеми милостями.

— Из-за нее они и дрались?

— Да.

— Вы были секундантом дона Диего?

— К несчастью. И не раз.

— Расскажите все по порядку.

— Все дело было в этой девке. Мой бедный друг влюбился в нее до безумия, твердил, что женится на ней, чего бы это ни стоило. Сперва он схватился из-за нее с доном Родриго де Маньяра, затем с доном Альваро Велесом. Дону Родриго он рассек щеку, дону Альваро проткнул бедро. Они, как будто, отступились.

— Как будто?

— Вот именно. Черт его знает, кого из них принимала по ночам эта девка. Кроме дона Диего и дона Фернандо, конечно.

— Последняя дуэль была с доном Фернандо?

— Да. Они повздорили на балу у сеньора де Сандоваль. Донья Люсия, назло своему любовнику, танцевала исключительно с Диего.

— Дон Фернандо был взбешен?

— Не знаю. Если и был, то не показал. Правда, чуть позже он подошел к дону Диего и посоветовал ему держаться подальше от сеньориты де Луна. «Но донья Люсия любит меня!» — возразил Диего. «Донья Люсия, — ответил ему де Гевара, — никого не любит, кроме самой себя. Вам еще представится случай в этом удостовериться. Но донья Люсия принадлежит мне, и она — слишком дорогая игрушка, чтобы делить ее с вами, тем более, чтобы подарить ее вам». И тогда дон Диего дал ему пощечину. То есть… хотел дать. Он замахнулся.

— Но не ударил?

— Нет, он опустил руку.

— В последний момент передумал затевать ссору?

— Нет, скорее растерялся.

— Почему?

— Не знаю. Перед де Геварой многие терялись.

— Что было потом?

— Он попросил меня пойти к дону Фернандо и договориться с ним об условиях поединка.

— И вы?

— Я сделал все, как он просил.

— Далее?..

— Они, то есть мы, встретились на следующий день в парке за монастырем францисканцев.

— Кто был секундантом дона Фернандо?

— У него не было секунданта.

— Как же так?

— Он явился в назначенное время один и сказал, что если нас что-нибудь не устраивает, то мы можем убираться ко всем чертям. Если у нас нет возражений, то у него найдется четверть часа, чтобы перерезать глотки всем желающим.

— Де Гевара был хорошим фехтовальщиком?

— Почему вы так решили?

— Насколько мне известно, он выиграл поединок.

— Да. Дон Диего был легко ранен в руку. И выронил шпагу.

— Вот видите!

— Нет, мне кажется, здесь дело в другом. Перед дуэлью Диего очень волновался. Я видел, как у него дрожали руки. Прежде с ним такого не случалось.

— Он испугался?

— Нет! Может быть, мой друг действительно был служителем дьявола, не знаю, но трусом он никогда не был!

— В таком случае, в чем же дело?

— Едва ли я смогу это объяснить.

— Но ведь волнение перед поединком — вещь вполне естественная, не так ли?

— Конечно. Но я бы сказал, что в случае с доном Родриго или доном Альваро Диего был уверен в своей победе, а здесь подозревал как раз обратное.

— И, тем не менее, не отступил?

— Разумеется. Для него было делом чести пересилить себя и не поддаться минутной слабости.

— Хорошо. Продолжайте. Дон Диего выронил шпагу. Что сделал де Гевара?

— Ничего. Просто ушел. Повернулся и пошел прочь.

— И ничего не сказал?

— Только одну фразу: «Никогда не связывайся с мужчинами, щенок».

— А дон Диего?

— Мне кажется, он готов был расплакаться. До этого он никогда не знал поражений. Фортуна ему всегда улыбалась. До тех пор, пока он не влюбился в эту девку.

— Как вы думаете, почему де Гевара пощадил дона Диего? Ведь он имел и силу, и право его прикончить?

— Пощадил? Напротив. Он нанес Диего незаживающую рану — он посмеялся над ним. Проучил, как мальчишку.

— Как вы полагаете, если бы де Гевара не был арестован, вражда возобновилась бы?

— Безусловно. Диего никогда не простил бы ему такого унижения.

— Благодарю вас, дон Аугусто.

— И это все, о чем вы хотели меня расспросить? — на унылом лице дона Аугусто отразилось недоумение. Должно быть, он счел Бартоломе очень странным священником, которого поединки занимают гораздо больше, чем договор с дьяволом.

— Вы можете сообщить что-нибудь еще?

— Нет, едва ли. Но мне показалось, что вас должны интересовать взгляды Диего по вопросам веры.

— Разве вы можете что-нибудь сказать по этому поводу?

— Только то, что не замечал за своим другом никаких странностей. За исключением его безумной страсти к этой девке.

— Это я и без вас знаю, — заметил Бартоломе. — Еще раз благодарю вас, дон Аугусто. И предоставьте мне самому судить, какие сведения являются наиболее полезными для нашей святой матери-церкви.

* * *

Дон Альваро Велес де Кесада вошел в зал для допросов, громко топая сапогами и бряцая огромными серебряными шпорами. Он носил высокие каблуки, потому что был мал ростом. На его шляпе колыхался необъятный плюмаж, призванный, очевидно, служить тем же целям, что и каблуки, — создать впечатление, что их обладатель выше, чем он есть на самом деле.

Дон Альваро поклонился так, словно делал одолжение или оказывал снисхождение.

Он не понравился Бартоломе с первого взгляда. Несмотря на свой небольшой рост, дон Альваро умел на весь мир смотреть свысока. Так же он рассматривал и отца-инквизитора, презрительно поджав губы под закрученными тонкими усиками и вздернув подбородок с острой бородкой. «Сколько спеси, — отметил Бартоломе, как всегда, уже собравший о свидетеле все возможные сведения, — и все только потому, что его прабабка была любовницей дона Карлоса. Какая напыщенность! Зато чистых кровей, как дорогая верховая лошадь. Ни мавританской примеси, ни еврейской.

Куда там! Ведет свой род от шлюхи, которая удостоилась чести спать с самим императором!»

Бартоломе предложил дону Альваро занять скамью посреди зала, жесткую деревянную скамью, где обычно сидели те, кого собирались подвергнуть допросу. Дон Альваро презрительно хмыкнул, но сел, ведь иначе ему пришлось бы стоять перед инквизитором.

— Я знаю, почему вы нуждаетесь в моих услугах, — заявил он, — потому что дон Диего де Аранда показал себя в истинном свете, а я могу засвидетельствовать его виновность.

— Прошу прощения, — прервал его Бартоломе, — святая церковь не нуждается ни в чьих услугах, но вправе требовать беспрекословного повиновения, честности и правдивости.

— Об этом вы могли бы и не напоминать! В особенности, о честности и правдивости, — фыркнул дон Альваро. — Я знаю свой долг!

— Вот и я полагаю, что для человека ваших достоинств и вашего происхождения эти качества являются само собой разумеющимися. Надеюсь, вы меня не разочаруете.

Дон Альваро гордо промолчал, но наградил инквизитора острым, колючим взглядом.

— Что вы имели в виду, когда сказали: «Дон Диего показал себя в истинном свете»?

— До его смерти никто и не подозревал, что он продал душу дьяволу. То есть, почти никто не подозревал… Но теперь-то я понимаю!.. Он точно был поклонником сатаны!

— Почему вы так думаете?

— Он был слишком удачлив. Чрезмерно. Во всем. В игре, в любви… Слава Богу, теперь я все понял! Он заложил свою душу, чтобы пользоваться всеми радостями жизни.

— Не долго же ему пришлось ими наслаждаться, — заметил Бартоломе. — Но продолжайте.

— Он всегда выигрывал и в карты, и в кости. Скажите мне, разве без помощи дьявола у игрока может четыре раза подряд выпасть двенадцать очков? А я это видел собственными глазами! Он тогда выиграл у меня триста эскудо! Как же я сразу не догадался, что это происки дьявола?!

— А еще?

— Девушки влюблялись в него, словно в нем было что-то особенное! Теперь я и это могу объяснить: ему просто помогал дьявол! А дуэли? Он едва не убил дона Родриго де Маньяру, ранил меня самого… Дьявол стоял у него за спиной!

— Может быть, он просто лучше вас владел шпагой?

— Этого не может быть! — воскликнул дон Альваро.

— Почему же?

— Потому что лучший фехтовальщик в городе — это я!

— А не дон Фернандо де Гевара?

— Про него и говорить нечего!

— И не дон Родриго де Маньяра?

— Разумеется, нет! Разве что маэстро Пагано, — сделал уступку дон Альваро, — но он учитель этого благородного искусства, ему положено…

— В чем же еще дьявол помогал дону Диего?

— Мы часто устраивали за городом скачки. Но моя лошадь всегда приходила второй или третьей. А первым был вороной жеребец дона Диего.

— Может быть, дон Диего просто был хорошим наездником?

— Нет! Лучший наездник в городе — это я!

— Лучший картежник в городе — это тоже вы? — поинтересовался Бартоломе. Хвастовство дона Альваро раздражало его, попытка очернить память умершего — вызывала презрение.

— Нет, — ответил дон Альваро, не заметив насмешки. — Лучший картежник — это он. Да и как же ему не преуспеть в дьявольской забаве?

— Я слышал, вы с доном Диего недолюбливали друг друга. Может быть, поэтому вы к нему слишком пристрастны?

— А как же, по-вашему, должен относиться верный сын церкви к поклоннику сатаны?! — возразил дон Альваро.

— То, что дон Диего — поклонник сатаны, вы узнали три дня назад, — напомнил Бартоломе, — а ваша вражда длилась несколько месяцев.

— Это было предчувствие! — ответил дон Альваро. — Предвидение! Вмешательство провидения!

— Понятно, — кивнул инквизитор. — Только на этот раз, сдается мне, провидение избрало своим орудием куртизанку.

— Что вы этим хотите сказать?

— Насколько мне известно, вы с доном Диего ссорились не из-за богословских вопросов, а из-за доньи Люсии де Луна.

— Дон Диего, подстрекаемый дьяволом, хотел увести у меня любовницу!

— А вас кто подстрекал?

— Что?

— Посещая эту женщину вы, так же, как и дон Диего, совершали грех.

— Я хотел на ней жениться!

— Он тоже.

— Он бы этого никогда не сделал. Он обманывал донью Люсию!

— Почему же?

— Его отец никогда бы не позволил ему жениться на ней. Дон Диего был слишком богат, слишком знатен, чтобы протянуть руку бедняжке Люсии.

— Значит, вы были соперниками?

— Да.

— В таком случае, смерть дона Диего едва ли вас огорчает.

— Как всякого верного сына церкви смерть богоотступника меня радует!

— Это не христианское чувство.

— Каюсь, святой отец! — воскликнул дон Альваро, однако он совсем не походил на кающегося, напротив, на лице его было написано самое настоящее торжество.

«Мерзавец, но не убийца. Откровенно радуется чужой смерти и даже не скрывает этого. И уж, конечно, не боится никаких разоблачений».

— Можете идти, сын мой, — махнул рукой Бартоломе. — Святая церковь больше не нуждается в ваших услугах.

Он слышал громкие шаги дона Альваро, но не повернул головы в его сторону. Бартоломе позволил себе ответить презрением на презрение, пренебрежением — на пренебрежение и этим, видимо, нанес самолюбию дона Альваро очень чувствительный укол.

* * *

Донья Люсия де Луна появилась в городе неведомо откуда. Поговаривали, что ее привез какой-то капитан, которого она, впрочем, очень скоро бросила ради богатого торговца. Дворянское достоинство, по всей видимости, она сама себе пожаловала, и представители фамилии де Луна, вероятно, крайне удивились бы, узнав, что у них есть родственница сомнительного поведения.

Донья Люсия де Луна очаровала всех молодых дворян в городе и в окрестностях и больше не опускалась до моряков и купцов. Но донья Люсия была слишком дорогим удовольствием и не каждому идальго оказывалась по карману. Во всяком случае, теперь она владела собственным домом и жила безбедно. Впрочем, поговаривали, для того чтобы удостоиться милостей доньи Люсии не обязательно было обладать толстым кошельком, иногда достаточно оказывалось привлекательной внешности. Донья Люсия настолько упрочила свое положение, что могла позволить себе небольшие прихоти, так сказать, удовольствия для души.

Бартоломе застал донью Люсию разлегшейся на турецкой тахте, точно одалиска в гареме у султана. Легкая, полупрозрачная ткань ее одежды ничуть не скрывала ее фигуры.

Проводившая Бартоломе служанка тотчас удалилась.

При появлении инквизитора Люсия и не подумала встать. Она лишь приподнялась на локте, потянулась, как сонная кошка, и ленивым жестом указала на свободное место у своих ног.

— Сядьте сюда, — промурлыкала она и добавила. — Вы священник… Это хорошо… Я так нуждаюсь в утешении!

Бартоломе взглянул ей в глаза и невольно поразился, каким чистым и невинным может быть взгляд у порока. Но из-за этих огромных и ясных глаз скрещивались шпаги и лилась кровь… А донья Люсия, должно быть, взирала на все это с наивностью и простодушием во взгляде.

Бартоломе назвал себя.

— Неужели моя скромная особа заинтересовала святую инквизицию? — донья Люсия широко открыла свои правдивые глаза. — Я ничего плохого не сделала…

— Что вы, что вы! — успокоил ее Бартоломе. — Вас ни в чем не обвиняют. Если бы вы находились под подозрением, мы с вами разговаривали бы сейчас не здесь…

— Какой ужас! — донья Люсия испуганно заморгала, хлопая длинными изогнутыми ресницами. — За мной пришла бы стража… меня бы схватили… повели… О, уверяю вас, я невинна, как младенец!

— Не беспокойтесь. Я же сказал, вы вне подозрений. Но обстоятельства сложились так, что двое ваших знакомых…

— Ах, да! Дон Диего и дон Фернандо. Святой отец, я так несчастна! Один погиб такой страшной смертью, другой… о, другой!., оказался колдуном. Как он мог обманывать меня?! Наверно, я была околдована, иначе я не стала бы… доверять ему. Ну, что говорить, теперь поздно! Ах, как я расстроена! — по щеке доньи Люсии даже покатилась слезинка. — Дайте мне руку! Чувствуете, как дрожит моя? О, я очень страдаю!

— И кто же из двух — причина ваших страданий?

— Разумеется, дон Диего!

«Конечно, — отметил Бартоломе, — ведь ты едва не стала графиней».

— Именно о доне Диего я и хотел бы вас расспросить, — сказал он. — Дочь моя, слухи в городе распространяются быстро, вы, вероятно, уже знаете об этом несчастном происшествии во всех подробностях.

— Конечно, — всхлипнула донья Люсия. — Эти жестокие люди, его родственники, даже не пустили меня проститься с моим милым Диего. А эта надутая дрянь, донья Мария, сказала: «Это все из-за вас!» Разве это справедливо, святой отец? Словно я желала зла моему Диего…

— Напротив, я вынужден признать, со смертью Диего рухнули все ваши мечты…

— Ну, они не окончательно рухнули, — призналась донья Люсия. — Есть еще дон Альваро… Но Диего мне нравился гораздо больше.

— Охотно верю. Дон Альваро, бесспорно, сравнение проигрывает… Как вы думаете, дочь моя, не завидовал ли кто-нибудь вашему счастью с доном Диего?

— Завидовали! Они все просто с ума сходили от зависти!

— Кто — они?

— Все! Родственники Диего, дон Родриго, дон Альваро…

— В таком случае, — осторожно намекнул Бартоломе, — может быть, в словах доньи Марии есть доля правды?

— Вы хотите сказать, что дона Диего могли убить соперники?

— Именно.

Донья Люсия покачала головой.

— Нет, — сказала она, — не думаю…

— Дон Родриго де Маньяра не мог напасть на дона Диего?

— Нет. Дон Родриго нравился мне гораздо меньше, чем Диего, но, знаете ли, у него есть свои достоинства… Дон Родриго честный и щедрый. Он мог вызвать дона Диего на дуэль, но убить исподтишка — никогда! Нет, нет, он не мог убить дона Диего! В конце концов, он бы с Диего просто не совладал…

— А дон Альваро?

— Альваро? — рассмеялась Люсия. — Дон Альваро — убийца дона Диего? Не смешите меня, святой отец! Несмотря на все свое бахвальство, Альваро — трус… Он боялся дона Диего. Он бы не осмелился поднять на него руку.

— Значит, среди ваших знакомых не нашлось бы такого, кто мог убить дона Диего?

— Да, само собой… То есть нет… Один мог бы… Он мог сделать вообще все, что угодно… Для него не существовало ни преград, ни законов… Впрочем, нет, все равно не мог…

— Так мог или не мог?

— Не мог, святой отец.

— Почему?

— Потому что он сидит, — повела плечом донья Люсия.

— Дон Фернандо де Гевара? — встрепенулся Бартоломе.

— Да. Он мог убить кого угодно. Нет, нет, я не утверждаю, что он убивал… Он просто не задумался бы, если б ему так захотелось… Я и сама побаивалась его… Но ведь как раз это в нем и казалось привлекательным! Он был сильным мужчиной. Он выделялся, как тигр среди шакалов… Понимаете?

— Да, — кивнул Бартоломе, — нечто подобное я уже слышал.

— Вас еще что-нибудь интересует?

— Да. Мне нужно задать вам еще один вопрос… интимного свойства…

— Да вы не смущайтесь! — ободрила донья Люсия инквизитора. — Спрашивайте! Вам, вам я отвечу.

— Вы могли бы мне сообщить о…

— О многих, — скромно улыбнувшись, ответила донья Люсия. — У городского судьи, например, — сообщила она, — шесть пальцев на левой ноге, а у настоятеля монастыря святого Франциска — бородавка величиной с пуговицу…

— Меня не интересуют бородавки настоятеля! — прервал ее Бартоломе. — Меня интересует де Гевара!

«Счастье, что про шестой палец судьи и бородавку настоятеля узнал я, а не брат Эстебан, — отметил про себя Бартоломе, — в наше время человек может угодить за решетку и за меньшее уродство. Брат Эстебан быстро признал бы их недостатки печатями дьявола».

— Де Гевара? — донья Люсия вопросительно подняла тонкие брови. — У него все было в порядке… И бородавок не было…

— А шрамы? Были у него шрамы?

Донья Люсия отрицательно покачала головой.

— Вы в этом уверены?

Она рассмеялась.

— Полностью! — сказала она и хитро улыбнулась. — Совершенно!

— Он никогда не был ранен?

— Никогда!

— И его никогда не стегали плеткой по спине?

На этот раз донья Люсия откровенно и звонко расхохоталась.

— Хотела бы я посмотреть на того, кто осмелился бы стегать дона Фернандо!

— Может быть, давно, в юности…

— Не знаю, может, в детстве его и хлестали по спине, но следов от этого точно никаких не осталось!

— Давно вы с ним… виделись в последний раз?

— За неделю до его ареста.

— И шрамов не было?

— Конечно, нет! Какой вы, в самом деле, смешной…

Должно быть, вид у инквизитора и в самом деле был озадаченный. Он медленно поднялся, словно забыв о присутствии хозяйки.

— Как?! — воскликнула она. — Вы уже уходите?! — и удержала его за рукав сутаны.

— Простите. Я спешу.

— И вы оставите без утешения бедную женщину?!

— Дочь моя, вы уверены, что нуждаетесь в утешении?

— Разумеется!

— В моем утешении?

— Ну, разумеется, в вашем!

— Почему бы вам не обратиться к городскому судье, настоятелю францисканского монастыря или к вашему второму, запасному, жениху — дону Альваро Велесу?

— Но ведь они далеко, а вы здесь! — возразила Люсия.

— Ну так позовите их!

— А вы все-таки уйдете?

— Я спешу, — повторил Бартоломе.

— В таком случае, может быть, вы зайдете вечером?

— Вечером я занят!

У него действительно были дела в трибунале. Одна странная, внезапная мысль вдруг обожгла его, точно огнем. Он сам себе не поверил… Тем не менее, эту догадку нужно было срочно проверить.

Назойливость доньи Люсии не понравилась ему. Он почти бежал. Бежал от женщины первый раз в жизни! Подумать только, еще недели две назад он, не задумываясь, ввязался бы в очередную интрижку, а еще через неделю забыл бы о ней… Но теперь между ним и гостеприимной хозяйкой как будто встала тень другой девушки, действительно чистой и невинной. Долорес отличалась от Люсии так же, как настоящий бриллиант отличается от фальшивого.

Тем не менее, именно донье Люсии Бартоломе был обязан внезапно пришедшей к нему странной идеей.

* * *

По пути от доньи Люсии в здание трибунала Бартоломе не давали покоя вопросы: что объединяет все три убийства? как дьявол выбирает свои жертвы?

«Ответ первый. Черт приходит за душами грешников, заключивших с ним договор крови. Бред! В это поверит разве что прокурор. Брат Эстебан и тот усомнится. К тому же, я допускаю, что по ростовщику и гробокопателю уже давно скучали черти в аду, но дон Диего!.. Бедный юноша! Либо я все еще плохо осведомлен, либо его душа чиста как утренняя роса.

Ответ второй. Все трое стали жертвами случая. Исключено. Дело в том, что ни один из них не мог встретиться с убийцей случайно. Дьявол нарочно пришел в дом ростовщика, проник в святая святых — в хранилище этого скупердяя… Для того, чтобы прикончить Педро Рамиреса, нужно было ради этого прийти на кладбище, проникнуть туда до закрытия ворот, затаиться и ждать. А какого труда посланцу ада стоило пробраться в дом сеньоров де Аранда! Но ведь изловчился: спустился с крыши по веревке, повис над бездной, лишь бы добиться своего!

Ответ третий. К сожалению, самый вероятный… Жертвы убийцы избирательны. Дьявол не убивает всех без разбора. Он не напал на Долорес, пустился наутек от мальчишки… Он пальцем не тронул Пабло Рохаса, который открыл ему дверь в дом еврея.

И вновь я возвращаюсь к тому же вопросу: что общего между гнусным евреем, старым могильщиком и блестящим кабальеро? Я бы сказал…»

Бартоломе пришел в голову неожиданный ответ, который до сегодняшнего дня, до встречи с доньей Люсией, показался бы ему совершенной нелепостью. Странная догадка была пока еще лишь предчувствием, подозрением, а не стройным логическим доказательством. И это подозрение нужно было немедленно проверить.

Бартоломе приказал привести на допрос дона Фернандо де Гевару.

Инквизитор и узник остались один на один. Разумеется, это было против установленных в святом трибунале правил, но, в случае надобности, Бартоломе никогда не стеснялся нарушить закон, тем более, что упрекнуть главного инквизитора явно никто бы не осмелился.

— Как вы себя чувствуете, сын мой? — осведомился Бартоломе.

— Совесть позволяет вам задать мне этот вопрос? — усмехнулся, точнее, попытался усмехнуться, де Гевара.

Это был уже далеко не тот крепкий и сильный мужчина, каким инквизитор видел его на первых допросах. Он выглядел усталым, поникшим, сломленным. Пытка не прошла для него даром.

— Речь идет о вашей совести, а не о моей, — напомнил Бартоломе. — Впрочем, сейчас меня интересуют не ваши отношения с нечистой силой и не ваши алхимические изыскания. К этим вопросам мы еще вернемся. Как-нибудь после. При содействии брата Эстебана. Теперь же я попрошу вас объяснить мне некоторые загадочные происшествия, к которым, мне почему-то кажется, вы имеете некоторое отношение… Иными словами, мы с вами побеседуем о ваших бывших знакомых… бывших, потому что все они скончались при очень странных обстоятельствах, вернее, их убили…

— А я здесь причем?

— Имя Яго Перальта вам о чем-нибудь говорит?

— Нет.

— Вам никогда не приходилось занимать деньги?

— Приходилось.

— Надо же, впервые за целый месяц я слышу от вас хоть что-то кроме «нет», «не знаю» и «не помню». Хорошо. Приходилось. У кого?

— Не помню.

— Согласен. Такие вещи быстро забываются. А не помните ли вы, приходилось ли вам эти долги возвращать?

— Кажется, я всегда возвращал.

— Похвально. Но не верно.

— Почему?

— Потому что вам случалось гнать со двора своих заимодавцев.

— Мне?!

— Не прикидывайтесь. Не припомните ли, сколько вы задолжали крещеному еврею по имени Яго Перальта?

— Нет.

— Пятьсот эскудо. Сумма для вас не Бог весть какая, тем не менее, возвращать долг вы отказались.

— Послушайте, святой отец, я не знаю никакого еврея Яго!

— А вот он вас очень хорошо знает… Точнее, знал…И, наверное, мог бы рассказать о вас много интересного…

Инквизитор положил перед собой пухлую бухгалтерскую книгу ростовщика.

— Покойный был очень пунктуален, — продолжал он. — С семнадцати лет он вел записи, отмечая, кому, сколько и под какой процент он ссудил. Сперва это были жалкие бланки, затем — медные реалы, потом — сотни эскудо и, наконец, — монеты на любой вкус со всех концов земли. Этот маленький, невзрачный человечек опутал долговой сетью весь город. Однажды к нему обратились и вы. Это было, — Бартоломе раскрыл книгу, — 15 мая 1619 года. Взгляните. Здесь значится ваше имя?

— Да…

— Хоть это вы признали. Следующая графа — сумма долга. Пятьсот эскудо. Вернуть вы должны были шестьсот. Вот здесь, в последнем столбце, Яго Перальта отмечал сумму возвращенного долга. Читайте, что здесь написано?

— «Борзые собаки».

— Занимательно, не правда ли? Что бы это значило, как вы думаете? Не заплатили же вы ему, в самом деле, щенками!

— Я ничего об этом не знаю.

— Эта запись говорит о вашей манере расплачиваться с заимодавцами. Вы спустили на еврея борзых собак! На виду у всех. Ростовщик едва унес ноги и с той поры смотрел на вас как на своего заклятого врага. А не так давно его убили.

— Святой отец, мне кажется, я на целый месяц заснул, мне мерещатся кошмары, а я никак не могу пробудиться…

— Подчас у меня возникает точно такое же ощущение. Особенно после того, как я заглянул сперва в вашу лабораторию, а потом на кладбище, в один маленький домик, где жил могильщик Педро Рамирес. Знаете, что я там обнаружил? Полный сундук костей и черепов. Но не это самое удивительное. Кроме того, в его убогой хижине хранились целые связки сушеных мышей и лягушек. Как вы думаете, для чего они ему?

— Мыши? Лягушки?

— Не догадываетесь?

— Вы смеетесь надо мной, святой отец?!

— Вы же не стесняетесь смеяться над святым трибуналом! «Какой мерой мерите…» Вы, сын мой, скупали у Педро Рамиреса различные части человеческого тела, которые он выкапывал из свежих могил… Кроме того, он снабжал вас прочей гадостью, необходимой для колдовства: жабами, лягушками, мышами… Всех этих тварей для Рамиреса ловил один уличный мальчишка. Благодаря ему, я даже знаю, по какой цене нынче идут дохлые лягушки: мараведи за десяток. А по какой цене могильщик перепродавал их вам? Поштучно? Или на вес?

Заключенный молчал, ошеломленно глядя на Бартоломе.

— Может быть, вы объясните мне, зачем вам мыши и лягушки? Что вы с ними делали? Растирали в порошок и подмешивали в различные зелья? А сами вы не смогли получить мышей? Я читал, если взять полную корзину грязного белья, посыпать каким-то порошком и произнести особые заклинания, через три дня там обязательно заведутся мыши… Не пробовали? Странно. Вы ведь ставили самые разнообразные опыты… Но я отвлекся. Мы говорили о Педро Рамиресе. Знакомство с ним вы тоже будете отрицать?

— Кажется, я вот-вот сойду с ума, — прошептал несчастный узник.

— Похоже, прежде вы сведете с ума меня. Педро Рамирес тоже убит. Дона Диего де Аранда, вашего соперника в любви, с которым вы однажды дрались на дуэли, вы, разумеется, тоже не знаете?

Дон Фернандо отрицательно покачал головой.

— Вы не знаете никого из этих троих?

— Никого.

— Вспоминайте. Или я снова отдам вас в руки брата Эстебана. Поразмыслите об этом. Я подожду.

Инквизитор подошел к окну, откуда был виден тюремный двор. Около ворот, опираясь на алебарды, изнывали от жары двое стражников. Рядом вертелся волчком маленький черный щенок, пытаясь поймать свой собственный хвост. Некоторое время Бартоломе без особого интереса наблюдал за ним, но вдруг содрогнулся, как от испуга. Как он стал неосторожен! В течение нескольких минут он стоял спиной к узнику, который, скорее всего, затаил на него зло, руки которого, вероятно, запятнаны десятками преступлений, и вполне мог получить удар стулом по затылку. Бартоломе резко обернулся: заключенный вовсе не собирался покушаться на его жизнь. Дон Фернандо сидел сгорбившись, закрыв лицо руками, и это была поза глубоко несчастного, измученного человека. Его плечи вздрагивали, и Бартоломе внезапно понял: он плачет. Этот крепкий, стойкий мужчина, выдержавший пытки без единого стона, плачет!

И тут Бартоломе словно прозрел. Он увидел перед собой не мрачного, жестокого колдуна, а человека окончательно сломленного, сбитого с толку, запутавшегося в хитросплетениях допросов.

Бартоломе никогда не отступал перед препятствиями, более того, ему никогда в голову не приходило, что можно так поступать. Чем упорнее запирались подозреваемые, тем упорнее и изворотливее становился инквизитор. Он был готов сломить силу силой, волю — волей. Но Бартоломе совершенно терялся, если его противник проявлял слабость.

— Дон Фернандо! — негромко окликнул он заключенного. — Вам не по себе?

Арестант поднял голову и посмотрел в глаза инквизитору. Бартоломе поразился, сколь сложную палитру чувств мог передать этот взгляд. Обреченность загнанного зверя и простодушное непонимание происходящего, ненависть к своему мучителю и отчаянная мольба о помощи, горечь и боль. И где-то в глубине его души еще теплился лучик надежды, тонкий и слабый, но все же не гаснущий.

Бартоломе не выдержал и первым отвел глаза.

— Может быть, у вас все же найдется, что сказать мне? — осторожно спросил он, впрочем, заранее зная, каков будет ответ.

Дон Фернадо тяжело вздохнул, но отрицательно покачал головой. Медленно, но решительно. А Бартоломе уже хорошо знал, что ничего не сможет с ним поделать.

* * *

Бартоломе остался один в опустевшем зале для допросов. Он очнулся, только когда кто-то осторожно тронул его за плечо. Бартоломе поднял глаза: перед ним стоял секретарь.

— Не нужно ли вам чего-нибудь? — участливо спросил молодой человек.

«Должно быть, я выгляжу очень измученным», — отметил Бартоломе.

— Где Федерико Руис? — спросил он.

— Пьян, как Ной после потопа, — ответил секретарь. — Лежит в саду на скамье и громко храпит.

— Прикажи страже: пусть макнут его башкой в ведро с водой и принесут сюда!

Федерико Руис пришел сам. Не без посторонней помощи, но все же собственными ногами. Он даже оказался в состоянии держаться на стуле и при этом не падать ни вправо, ни влево, ни вперед. Упасть назад ему мешала спинка стула.

— Ты производил арест дона Фернандо де Гевары? — спросил Бартоломе.

Альгвасил молчал, тупо уставившись на инквизитора.

— Ты?!

Руис сонно потер глаза.

— Ну, вспоминай, старый дурень! Черт возьми, ты меня слышишь?!

— Слышу, — ответил пьяница. — Вы меня спрашиваете: ты — это ты? Отвечаю: я — это я!

И он широко улыбнулся, довольный длинной фразой, которую ему удалось произнести.

— Что произошло во время ареста?

— Ничего особенного.

— Я слышал, на де Гевару бросился его же собственный пес Цербер.

— Ну да. Де Гевара схватился за кинжал, а пес вцепился ему в руку.

— Почему ты раньше ничего об этом не говорил?

— Так вы и не спрашивали…

— Послушай-ка, тебе не кажется странным, что собака напала на своего хозяина?

— Может, де Гевара ее бил? — высказал предположение Руис, пытаясь собраться с мыслями.

— Вряд ли…

— Святой отец, вы верите в то, что Валаамова ослица могла говорить?

— А ты веришь в то, что если я еще раз увижу тебя в таком состоянии, то велю сечь до тех пор, пора ты не протрезвеешь?

— Э, нет, — отозвался Руис, — в это я не верю…

— Почему же?

— Потому что я вам еще нужен…

— А, ты начинаешь немного соображать! Вспоминай! Как он выглядел?

— Кто? Де Гевара? Так же, как и сейчас.

— Дурак! Цербер!

Альгвасил непонимающе уставился на инквизитора.

— Очнись, черт тебя побери! — Бартоломе схватил Руиса за воротник и, как следует, встряхнул. — Очнись и опиши мне собаку!

— Послушайте, святой отец, может, я и пьян, но зачем же так со мной обращаться?..

— Вспоминай, старый дурак! Ты узнал бы его?

— Кого? Де Гевару?

— Идиот! Цербера!

— Я что, должен опознать собаку?

— Да, черт возьми, должен!

— Где она?

— Вот и я бы хотел знать, где!

— Я должен опознать несу… несуществующую собаку?

— Ты должен описать сбежавшую собаку!

— Она, что же, дорого стоила?

— Почем я знаю, сколько она стоила!

— Зачем же тогда ее искать?

— Не твое дело! Какой она породы?

— Борзая…

— Масть?

— Белая. Белая с черными пятнами.

— Вставай! — приказал Бартоломе.

Руис, привыкший повиноваться команде, послушно поднялся. Правда, при этом ему пришлось ухватиться за спинку стула.

— Отправляйся и арестуй Цербера!

— Да, святой отец! Я пойду и арестую Цербера!

— Собаку дона Фернандо де Гевары!

— По вашему приказу я арестую любую собаку!

— Смотри не перепутай!

— Что вы… мне не впервой! То есть… собаку я должен арестовать впервые… Но, думаю, это не сложнее, чем арестовать преступника…

— Обращайся с псом осторожно. Цербер — очень важный свидетель.

— Доставлю живого или мертвого!

— Не надо мертвого! Только живого! Целого и невредимого!

— Да, святой отец!

Пьяный альгвасил крикнул стражу и отправился на поиски пса. К огорчению Бартоломе, через два часа он вернулся и доложил, что Цербер бежал, исчез, а донья Анна не имеет о его судьбе ни малейшего понятия. Стражники обшарили все окрестные улицы, но собаку так и не нашли.

* * *

Бартоломе задумчиво смотрел в окно. Санчо мог с уверенностью сказать, что его хозяин, погруженный в свои мысли, ничего там не замечает. В такие моменты Санчо, обычно довольно развязный, старался не беспокоить инквизитора, во избежание неприятностей. А какими прихотливыми путями следуют мысли Бартоломе, этого Санчо и представить себе не мог. Он знал только одно: в конечном счете, ему придется выполнять какое-нибудь совершенно неожиданное поручение. Санчо был готов к тому, что хозяину может прийти в голову все, что угодно, и потому не слишком удивился, когда инквизитор произнес:

— Мне нужна собака.

— Какая еще собака?

Бартоломе не ответил. По всей видимости, он даже не заметил, что свою последнюю мысль он произнес вслух.

— Сейчас? — снова спросил Санчо.

— Как можно быстрее, — отозвался Бартоломе, все так же обращаясь скорее к самому себе, чем к слуге.

Санчо разочарованно вздохнул, но отправился исполнять приказание. Через полчаса он вернулся с рыжим щенком подмышкой. Лохматый песик удивленно вертел головой, но как будто ничуть не боялся.

— Нашел, — удовлетворенно объявил Санчо. — Подойдет?

— Что? — Бартоломе обернулся с недовольным видом человека, которого оторвали от дел.

— Вы просили собаку, — напомнил слуга.

— Кого ты приволок, черт побери?!

— Ну уж, простите, ничего лучшего я не нашел! Я поймал его на соседней улице. По крайней мере, он не кусается и вообще довольно симпатичный. Правда?

— Идиот! Мне нужен Цербер!

— Может, и дюжина чертей в придачу? Да вы спятили, хозяин! Отправляйтесь за ним в преисподнюю сами! А меня даже не просите!

Тут Бартоломе вдруг искренне расхохотался, чем и в самом деле вызвал у Санчо подозрения, что его хозяин сегодня не в себе.

— Может, мы как-нибудь обойдемся без адского пса? — осторожно поинтересовался слуга.

— Только в том случае, если не найдем его.

— И как же вы собираетесь его искать?

— Не я, а ты, — насмешливо поправил Бартоломе. — Для начала ты пойдешь в дом де Гевары и постараешься выяснить…

— Если вы полагаете, что вход в ад находится именно там, то, я думаю, вы все-таки ошибаетесь. А если он вправду там — я туда не полезу!

— Глупый, глупый Санчо, — улыбнулся Бартоломе. — Цербер — это борзая собака дона Фернандо де Гевары. Он белый, белый с черными пятнами. Он мог сбежать, потеряться… Может быть, кто-нибудь взял его себе. Может быть, его продали вместе с остальным имуществом де Гевары. А, может быть, он все еще бродит вокруг дома и ждет возвращения хозяина. Он мне нужен. Найди мне его, Санчо.

Санчо задумчиво поскреб затылок и заметил, что разыскать пса едва ли возможно.

— Я знаю, — вздохнул Бартоломе. — Очень жаль, если Цербер пропал.

— А с этим что делать? — Санчо потрепал по загривку рыжего щенка, который уже беспокойно вертелся и вырывался из рук.

— Отнеси туда, где взял! Я разрешаю тебе украсть только одну собаку — Цербера! Всех прочих оставь в покое!

— Как прикажете, хозяин.

— Убирайся!

* * *

Бартоломе остановился у входа в длинный, просторный зал. Кроме самых разнообразных шпаг, рапир, кинжалов, развешанных по стенам, здесь не было ничего, не было и никакой мебели.

В этом свободном пространстве десяток юношей, разбившись на пары, наносили друг другу и отражали удары рапирами, на концы которых надевался «башмачок» — наконечник, закрывающий острие. А распоряжался всем этим долговязый, смуглый итальянец.

Прежде чем войти, Бартоломе убедился, что среди молодых дворян нет ни дона Родриго, ни дона Аугусто, ни дона Альваро: они, надо полагать, очень удивились бы, увидев инквизитора в светском наряде. Впрочем, один худощавый, подвижный юноша показался Бартоломе знакомым. Приглядевшись, Бартоломе решил, что его опасаться не стоит. «Этот меня не выдаст, — сказал он себе, — он такой же местный дворянин, как и я».

— Какого черта?! — поинтересовался итальянец, заметив в зале новое лицо. Густые, почти сросшиеся на переносице брови придавали учителю фехтования мрачное, угрожающее выражение.

— Имею честь говорить с маэстро Джованни Пагано?

— Да. А вы-то кто?

— Я наслышан о вашем искусстве, — любезно ответил Бартоломе, — и хотел бы взять несколько уроков…

— О, это меняет дело, — с лица итальянца исчезло угрюмое выражение. — Только…

— У вас есть какие-то условия?

— Во-первых, как вы справедливо заметили, мое искусство весьма славится и потому дорого стоит.

— Это меня не остановит. А во-вторых?

— Во-вторых, я думаю, сеньор, в вашем возрасте едва ли можно чему-нибудь научиться…

— Спасибо, что предупредили, — еле заметная улыбка скользнула по губам Бартоломе. — А если мне необходимо?

— Если вы полжизни прожили без благородного искусства фехтования, то вполне можете обойтись без него и дальше.

— Видите ли, — ответил Бартоломе, — в ближайшее время мне предстоит драться на дуэли, а я не вполне полагаюсь на свое умение.

— Однако, шпагу вы не забыли… Пока что уберите-ка ее! Эй, кто-нибудь! — крикнул Пагано ученикам. — Дайте ему рапиру! Сейчас мы посмотрим, — обратился он к Бартоломе, — на что вы способны.

Бартоломе снял плащ, шляпу, перевязь со шпагой.

— Я тоже хотел бы удостовериться, подходите ли вы мне.

— Ах, вот как! Так я могу вам не подойти?

— Я слышал о вас много хорошего, но также я слышал, что ваш лучший ученик не оправдал надежд.

— Кого вы имеете в виду? — нахмурился итальянец.

— Дона Диего де Аранда.

— Черт возьми, он действительно был моим лучшим учеником! Но кто посмеет утверждать, что он не оправдал надежд?!

— Его убили, — напомнил Бартоломе, — и ему не помогло его умение владеть шпагой.

— Еще неизвестно, кто его убил! — рассердился Пагано. — Говорят, это был сам дьявол! А тут никакое искусство не поможет! Но на дуэлях он был хорош! Он так разрезал щеку сеньору де Маньяра, что посмотреть приятно! А дон Альваро Велес после поединка с ним два месяца хромал!

— Но однажды, я слышал, он проиграл.

— Кому же?

— Дону Фернандо де Геваре.

— Черт побери, сеньор, вы очень любопытны! Я вижу вас впервые и голову даю на отсечение, что вы нездешний, однако вы знаете все городские сплетни лучше меня, хотя я живу здесь уже пять лет! И уж о чем, а о дуэлях я осведомлен лучше вашего!

— Не спорю, — скромно улыбнулся Бартоломе. — Я только хотел узнать, как же так вышло, что ваш лучший ученик был побежден.

— Послушайте, сеньор, если я вас не устраиваю, то идите к черту: я вас сюда не звал! Идите и учитесь у кого хотите! У меня, как видите, нет недостатка в учениках. К тому же, в этом городе уроки фехтования даю только я!

— Простите, маэстро, я и не думал вас обидеть. Я лишь хотел спросить: де Гевара был отличным фехтовальщиком?

— Откуда мне знать?

— Как?! Вы не знаете?!

— Не знаю. Я его никогда не видел. Но, думаю, если он сумел победить дона Диего, значит, заслуживает уважения.

— Он сюда никогда не заходил? — поинтересовался Бартоломе.

— Никогда, — ответил Пагано.

— Никогда, — подтвердили молодые дворяне, заинтересовавшиеся разговором. — К тому же, не нашлось бы ни одного человека, который был бы рад его здесь увидеть…

— И все же: он был хорошим фехтовальщиком?

— Трудно сказать, — ответил один из юношей. — С ним никто не рискнул бы связываться, но, наверно, совсем не потому, что он хорошо владел шпагой. Я слышал, перед поединком он глядел противнику в глаза и говорил: «Ты обречен. Пришла твоя смерть». И у самых храбрых начинали дрожать колени.

— Должно быть, у него был дурной глаз, — высказал предположение другой.

— Вот что! — оборвал их итальянец. — Хватит болтать! Если вы все таковы, что вас можно испугать угрозами, зачем вы вообще взялись за оружие?! Эй вы, берите рапиру и становитесь в позицию!

Бартоломе послушно приготовился защищаться. Впрочем, поединка не последовало. Пагано тотчас выбил рапиру у него из рук. Краем глаза Бартоломе заметил насмешливый взгляд худощавого юнца.

— Кажется, я слишком рассеян, — виновато улыбнулся Бартоломе, поднимая клинок.

— По-моему, вы просто не умеете держать в руках оружие! — со свойственной ему резкостью ответил Пагано.

После того как рапира Бартоломе трижды побывала на полу, итальянец самодовольно заявил:

— Послушайте-ка, сеньор, я вам скажу прямо: вы ни на что не способны!

— Как же мне быть?

— Самое лучшее, что вы можете сделать, это извиниться перед своим противником, если, конечно, у вас нет желания раньше времени отправиться на тот свет.

— Я так и сделаю, — вздохнул Бартоломе. — Прошу прощения за беспокойство.

Худощавый юноша покинул фехтовальный зал вслед за Бартоломе.

— Святой отец! — окликнул он инквизитора.

— Кончита!

Она и не думала притворяться.

— Святой отец, — сказала она, подхватив Бартоломе под руку, — что это на вас нашло? Зачем вы явились к Пагано?

— А вы?

— Вы же видели, я занималась фехтованием.

— Если бы вас узнали?

— Ну и что?

— Вас это не смущает?

— А вас?

— Немного.

— А меня — ничуть! Никто мне не осмелится и слова сказать!

— Кем же вы представляетесь?

— Племянником епископа, кем же еще? Запомните на будущее, здесь мое имя — Луис Карранса.

— Вы одна, — задумчиво произнес Бартоломе, глядя куда-то мимо Кончиты, — а ведь их вполне могло бы быть двое…

— Святой отец, вы что, заговариваетесь? Святой отец! Вы меня слышите?

— Что?

— Что с вами?

— Ах, простите! Я просто хотел сказать, что у его преосвященства вполне мог быть племянник, и вы с ним могли бы так походить друг на друга, что вас и в самом деле можно было бы перепутать.

— Вполне, — подтвердила Кончита. — Племянников у епископа могло быть сколько угодно. Я думаю, он сам их не считал. Но что касается сходства — сомневаюсь. Я думаю, ни один из них не походил бы на другого.

— Почему же?

— Потому что у них были бы разные матери, — хихикнула Кончита.

— Что?

— Какой вы сегодня рассеянный! Это оттого, что маэстро Пагано преподал вам хороший урок? Не огорчайтесь! Кое в чем, я думаю, вы его превосходите… Я даже уверена. Вот только… Почему же вы не заходите?

— По-моему, ваш дядя не расположен меня видеть.

— Зачем нам дядя? — удивилась Кончита. — Мы вполне можем обойтись и без него.

— Да, конечно… Я когда-нибудь зайду… Обязательно… Только не сейчас… Я вспомнил… У меня есть еще дела… До встречи!

— Какой-то он странный сегодня, — произнесла Кончита, с недоумением глядя ему вслед.

* * *

Инквизитору потребовалось полчаса, чтобы зайти домой и переодеться. Вновь превратившись из дона Бартоломе в брата Себастьяна, он поспешил в трибунал. Он просто сгорал от нетерпения: его смутные предположения получили новые основания.

Бартоломе тотчас приказал стражникам привести де Гевару в зал для допросов и, как в прошлый раз, велел оставить их одних.

— Сын мой, — обратился Бартоломе к заключенному, — я хотел бы задать вам вопрос, возможно, для вас довольно неожиданный, но, как мне кажется, вполне оправданный. Скажите, вы меня ненавидите?

Заключенный поднял на инквизитора удивленный взгляд.

— Э, не стесняйтесь! Я знаю, что вызываю ненависть… Если вы признаетесь, что ненавидите меня, новостью для меня это не окажется. Вы должны только ответить. Вы меня ненавидите, так?

— Так, — подтвердил колдун тоном человека, которому нечего терять.

— Вы желаете мне смерти?

— Я никому не желаю смерти!

— И вам не хотелось бы меня убить?

Арестант молчал.

— Да или нет?

— Если я скажу «нет», вы мне не поверите. Если я скажу «да», вы заявите, что я хочу напустить на вас порчу или что-нибудь в этом роде…

— Если вы скажете «да», я дам вам шанс осуществить ваше желание.

— Святой отец, я не понимаю, в чем я виноват, и почему каждый день вы выдумываете все более изощренные издевательства!

— У вас есть возможность отплатить мне за эти издевательства! — с этими словами Бартоломе положил на стол две шпаги. — Выбирайте!

— Что… я должен сделать?

— Выбрать оружие, черт побери!

— Святой отец, вы смеетесь надо мной?!

— Я похож на человека, который шутит?

Лицо инквизитора действительно было крайне серьезным, даже напряженным.

На мгновение взгляд де Гевары задержался на отточенных клинках, рука готова была потянуться к эфесу, но он сдержался и покачал головой:

— Нет!

— Отчего же? Вы не хотите расквитаться со мной?

— Нет!

— А, понимаю! Вы думаете, это ловушка. Вы думаете, что едва вы возьмете шпагу, сюда ворвется стража, и вы будете пойманы при попытке убить инквизитора. Так? Ну-ка, встаньте, сын мой. Подойдите к двери и распахните ее. Кого вы там видите? Правильно, двух стражников в конце коридора. Закройте дверь. Заприте ее на засов. Теперь вернитесь на место. Удовлетворены? Высадить дубовую дверь — дело непростое. Хороший фехтовальщик десять раз успеет покончить с неопытным противником, прежде чем сюда ворвется стража.

Де Гевара беспрекословно исполнил все, что от него потребовал инквизитор, но к шпаге так и не прикоснулся.

Тогда Бартоломе через стол бросил шпагу к ногам дона Фернандо. Де Гевара не успел или не захотел подхватить ее. Клинок со звоном покатился по полу.

— Поднимите оружие! — велел Бартоломе.

Де Гевара по-прежнему колебался.

— Ты боишься! — рассмеялся Бартоломе. — Человек, который не страшился общаться с потусторонними силами, боится обнаженного клинка! Вы еще и трус!

Бартоломе улыбался, но улыбался он лишь одними губами. Он очень сильно рисковал. Его догадки могли и не подтвердиться.

Де Гевара медленно наклонился. А что, если?.. Что, если всадить шпагу в горло этого безжалостного, кровожадного мучителя, этого демона в белой рясе? Что, если он успеет? Тогда и погибать будет не так обидно. По крайней мере, он будет отомщен.

И де Гевара поднял шпагу. Он еще был силен, он осознавал свою силу. Пытки еще окончательно не превратили его в дряхлого, разбитого старика. Его мускулы еще не утратили свою крепость. Что ж, пусть Бог рассудит!

Крепко сжав эфес, он двинулся навстречу Бартоломе. Замахнулся, ударил. Бартоломе проворно уклонился. Клинок со свистом рассек воздух.

— Сюда, сын мой! — раздался насмешливый голос у него за спиной. — Ну же, поторопись!

Де Гевара развернулся и, выставив вперед шпагу, вновь ринулся на Бартоломе. И опять тот успел отскочить. Разбежавшийся де Гевара задел скамью, не удержал равновесие и рухнул на пол. И тотчас почувствовал у подбородка острие клинка противника. Бартоломе наступил на кисть правой руки колдуна. Пальцы дона Фернандо разжались. Бартоломе пинком отправил клинок в дальний угол.

— Что ж, — сказал Бартоломе, пристальным взглядом изучая распростертого узника, — пока остановимся на этом. К завтрашнему дню я придумаю еще что-нибудь. Вставайте! Теперь пойдите и отоприте дверь. Можете сразу же пригласить стражников и попросить их проводить вас в вашу камеру, — насмешливо добавил он.

«И это первая шпага провинции! — закончил он мысленно. — Невероятно! Нет, это не де Гевара. А где де Гевара? А это, в таком случае, кто? Однако мои предположения подтвердились… Если только… он не разыграл передо мной комедию, как два часа тому назад я сам перед маэстро Пагано. О, черт возьми, как мне нужна собака!»

Кончита возлежала на тахте на куче подушек и с видом пресыщенной римской патрицианки отщипывала виноградинки от пышной грозди, которая свисала из позолоченной чаши, стоящей перед ней на маленьком столике. На вошедшего епископа она обратила внимания не больше, чем на маленькую собачку, прошмыгнувшую вслед за хозяином.

— Дочь моя! — позвал Карранса.

— М-м? — Кончита раздавила виноградинку острыми зубками и потянулась за следующей.

— Ты могла бы, если не встать, то хотя бы повернуться ко мне!

— Могла бы, — лениво согласилась Кончита, — но не хочу.

— Я недоволен твоим поведением.

— Я вашим — тоже. И что с того?

— К примеру, что ты выкинула два дня назад? — обиженным тоном продолжал епископ. Он скорее плакался, чем воспитывал. — Ты подговорила конюха привести слуге, которого я отправил с письмом к настоятелю монастыря святого Бенедикта, вместо смирной лошадки самого строптивого коня из нашей конюшни. Бедняга Хосе вылетел из седла и чуть не сломал себе шею.

— Он сделал хорошенькое сальто, — заметила Кончита. — А шею вовсе не сломал, сломал только два ребра.

— А позавчера? Не знаю, что сделал тебе мальчишка-негритенок, которого я купил по твоему настоянию, но ты приказала повесить его за ноги в нашем парке!

— Ну и что? — пожала плечами Кончита. — Что сделалось с этим черномазым? Жив-здоров, бегает, как и раньше. Он и провисел-то всего четверть часа, не больше…

— Я не хочу, чтобы в моем парке на деревьях болтались висельники!

— А я не хочу, чтобы вы мешали мне развлекаться!

— Вчера, — тяжко вздохнул епископ, — ты повесила мишень на статую Аполлона и два часа упражнялась в стрельбе!

— Во-первых, папочка, я стреляла из арбалета, а не из пушки, — невозмутимо объяснила Кончита. — Ничего с вашим Аполлоном не сделалось: он же мраморный!

А во-вторых, ошибаетесь, папочка, это тоже было позавчера, а не вчера. Вчера я была в фехтовальном зале. И, знаете, кого я там встретила? — Кончита вдруг оживилась и даже приподнялась на локте.

— Не знаю и знать не хочу! Меня куда больше интересует, что ты там делала?

— Какой вы смешной, папочка, честное слово! Вы что, не знаете, что делают в фехтовальном зале? Впрочем, оно и не удивительно… В своей жизни вы посещали только лупанарии.

— Кончита!

— Что, папочка?

— Ты переоделась мужчиной и отправилась в фехтовальный зал?

— Не могла же я пойти туда в юбке!

— Если б тебя узнали…

— Ну и что?

— Ты выставляешь меня на посмешище перед всем городом!

— Э, бросьте, папочка. Сильнее, чем над вами смеются сейчас, смеяться уже не будут. Сильнее некуда. Но если вы будете мне надоедать, я еще не то сделаю!

— Бог послал мне наказание, — вздохнул епископ.

— В моем лице? — рассмеялась Кончита. — Э, полно, папочка! Если б не я, кто скрашивал бы вашу старость? Кто избавил бы вас от скуки, тоски и одиночества? — и Кончита щелчком послала виноградинку в сторону епископа.

— Впрочем, — добавила она, — если вы купите мне охотничьего сокола, я никогда больше не буду вешать слуг ни за ноги, ни за шею! Обещаю!

Кончита вдруг проворно спрыгнула с тахты и обняла епископа. Она была на голову выше отца.

— Мой милый, славный папочка, — промурлыкала она, мгновенно превратившись из свирепой пантеры в ласкового котенка, — я буду делать все, как вы скажете, я вас очень-очень люблю, только, пожалуйста, купите мне сокола. Договорились?

— Ладно, ладно, — согласился растаявший епископ. — Я готов подарить тебе саму птицу-феникс, только, ради Бога, никого больше не вешай, по крайней мере, у меня на глазах… Найди себе более невинное развлечение.

— Я уже нашла, — кивнула Кончита, — очень симпатичное развлечение, правда, оно, то есть он, появляется крайне редко… И все из-за вас!

— Кто — он? — насторожился епископ, привыкший к тому, что от дочери можно ожидать любой сумасбродной выходки.

— Отец-инквизитор.

— Знаешь, деточка, — поразмыслив, произнес его преосвященство. — Наверно, я был бы не против, если бы ты… нашла общий язык со столь достойным человеком… Он мог бы многому тебя научить, наставить на путь истинный…

— Не сомневаюсь, не сомневаюсь, — улыбнулась Кончита. — Наверняка он человек знающий и опытный… Только фехтовать не умеет. Но это совсем не важно.

— Фехтовать?

— Ну да. Представляете, папочка, вчера он пришел к маэстро Пагано, одетый как кабальеро, и заявил, что хочет научиться владеть шпагой. Ему будто бы в скором времени предстоит драться на дуэли, и он хотел бы взять несколько уроков…

— Кто? Инквизитор? На дуэли? Что это ты несешь?!

— Вот и я, папочка, подумала то же самое: что это он несет? Но не могла же я обвинять его во лжи! Потому что…

— Потому что сама выдавала себя за мужчину!

— Вот именно!

— Следовательно, он соврал?

— Знаете, папочка, я еще ни разу в своей жизни не встречала священника, который говорил бы правду, а уж я-то на них насмотрелась, сами знаете… Кстати, отцу-инквизитору светская одежда очень идет.

— Любопытно, зачем ему этот маскарад?

— Может, он тоже развлекается? В конце концов, у каждого свои слабости.

— Он тебя узнал?

— Разумеется. Мы с ним очень мило побеседовали.

— Я был бы рад, если б ты поближе познакомилась с братом Себастьяном, — повторил свою мысль епископ.

— Не пытайтесь сделать из меня шпионку, папочка! — рассердилась Кончита. — Я собираюсь удовлетворить собственную прихоть, а не ваше любопытство!

— И все же…

— Или вы оставите меня в покое, или я отколю нос у Аполлона! — пригрозила Кончита.

Перед лицом страшной опасности, нависшей над одним из самых красивых экземпляров из его коллекции, его преосвященство вынужден был сдаться и отступить.

* * *

Дон Фернандо уже знал: если перед ним пара-тройка судей, включая местного епископа, они будут требовать, чтобы он сознался в колдовстве, в ереси или еще черт знает в чем. Если допрос ведет один брат Себастьян, значит, нужно ожидать утонченных издевательств, насмешек, каверзных и зачастую непонятных вопросов. Дон Фернандо ненавидел его, но, тем не менее, понимал, что именно от него, а не от тихонького епископа или жестокого брата Эстебана зависит его судьба.

Они вновь остались с глазу на глаз, судья и узник, оба уже порядком уставшие друг от друга, но решившие не уступать до конца.

На этот раз стол инквизитора был завален самыми разнообразными предметами, о назначении которых узник не знал, но, во всяком случае, это были не орудия пытки.

Бартоломе открыл одну из баночек, расставленных перед ним, и протянул де Геваре.

— Как вы думаете, что это?

— Какая гадость! — поморщился арестант, вдохнув резкий запах.

— Совершенно с вами согласен. И все же, что это?

— Откуда мне знать?

— Догадайтесь.

— Может быть, какое-то лекарство?

— Нет, — усмехнулся инквизитор. — Это мазь, которой натираются перед полетом на шабаш. А эти порошки вы узнаете?

Арестант удивленно вытаращил глаза.

— Понятно, — кивнул инквизитор. — Между прочим, все эти снадобья были найдены в подвале вашего дома… то есть в подвале дома де Гевары… А это что такое?

Увидев черную, скрюченную руку висельника, де Гевара отшатнулся.

— Как вы думаете, для чего служит этот предмет?

— Господи, помилуй!

— Не знаете?

— Не знаю!

— Хорошо, сын мой, — кивнул Бартоломе, — я понимаю: признать все эти предметы означает в то же время признать свое знакомство с магией. Оставим это. Но не затруднит ли вас ответить на вопрос: сколько существует небесных сфер и в каком порядке они расположены?

Арестант молчал.

— Вы опять отказываетесь со мной говорить? Но в вопросе, который я вам предложил, нет ни малейшего намека на ересь!

— Кажется, семь, — тихо произнес колдун.

— Ах, вам так кажется?

— Или шесть, — передумал он. — Я не уверен.

— Могли бы вы их перечислить?

Де Гевара отрицательно покачал головой.

— Не знаю, колдун вы или нет, во всяком случае, вы невежда, — заключил инквизитор.

— За это не судят! — встрепенулся узник.

— Думаю, иногда за это даже оправдывают, — заметил Бартоломе. — Иногда глупцом быть полезнее, чем умником. Сядьте за стол, — велел он де Геваре и пододвинул к нему чернильницу, перо и бумагу. — Пишите.

— Я должен писать?

— Ну да, черт возьми!

Де Гевара взял перо. Бартоломе заметил, как неловко, нерешительно держит его дон Фернандо.

— Пишите. «Отрекаюсь от ереси…»

— Нет, никогда! — темные глаза арестанта вспыхнули недобрым огнем. — Я много раз говорил вам и повторяю сейчас: я не колдун и не еретик! Я добрый католик! Мне не от чего отрекаться.

— Хорошо, — пожал плечами Бартоломе. — В таком случае пишите: «Я добрый католик».

— Чтобы вы потом обвинили меня во лжи?!

— До чего же вы подозрительны!

— Вы сами сделали меня таким.

— Хватит перепирательств! Пишите: «Бог карает нераскаявшихся грешников. Их души будут гореть в геенне огненной…» Надеюсь, тут нет ничего, расходящегося с вашими взглядами. Нет? Прекрасно. Продолжайте. «И они будут томиться там до дня Страшного суда». Закончили?

— Да…

Бартоломе взял у де Гевары листок и прочел следующее: «Бог караит нираскаявшихся грешникав их души будут гарет в гиене огненай и будут они томица там додня страшнова суда». Почерк был крупным, неровным, буквы разбегались в разные стороны.

— Гм, — задумчиво произнес брат Себастьян. — Надеюсь, вы не издевались надо мной…

— Я написал все, что вы просили!

— Действительно, — согласился Бартоломе, — вы ничего не упустили. Прошу вас, еще несколько строк. «Anima Christi, sanctifica me…» Ну?

Арестант не шевельнулся.

— Как я понимаю, вы отказываетесь? Или вам не по душе слова молитвы?

— Я… не могу этого написать.

— Почему же?

— Потому что не могу!

— Ах, вы не знаете латыни!..

— Да, святой отец… Мне очень стыдно, но…

— Ну, разумеется, — улыбнулся Бартоломе. — Латыни вы не знаете. И вообще никогда ничего не читали. В отличие от колдуна де Гевары, у которого обнаружили несколько десятков томов по богословию, алхимии, астрологии, а также сочинения ересиархов.

— Святой отец, я ничего не понимаю из того, что вы говорите!

— Похоже, так оно и есть, — согласился Бартоломе. — Отправляйтесь в свою камеру и поразмыслите на досуге о пользе и вреде невежества.

Когда заключенного увели, Бартоломе взял Книгу заклинаний, обнаруженную в лаборатории де Гевары, и сличил каракули узника с четким, ровным почерком колдуна. Ничего общего. Определенно, писали два разных человека! В этом нет ни малейшего сомнения!

Бартоломе еще раз рассеянно перелистал книгу мага, которую не брал в руки со времени первого допроса де Гевары, и вдруг ощутил смутное беспокойство. Что-то было не так. Словно какое-то странное, тревожное воспоминание мучило его. Он сосредоточился и понял: этот почерк он уже где-то видел! Где? Разумеется, ему приходилось сталкиваться с другими записями заклинаний демонов… И все они были сходны. Нет, не это удивило его. Бесспорно, ему знаком этот почерк. От неожиданного открытия у Бартоломе даже застучало в висках. Договоры с дьяволом! Бартоломе поспешно разложил перед собой все три договора с нечистой силой: Яго Перальты, могильщика, дона Диего. Да, да, те же ясные, четкие, одинакового размера буквы. Ровные строчки. Бартоломе закрыл глаза. Наверное, ему показалось. Он ошибся. Он устал. У него ослабло зрение, черт возьми! Бартоломе присмотрелся и вдруг заметил одну характерную деталь: небольшую черточку в конце текста: и в книге, и в договорах. Это была черта, означающая, по всей видимости, конец, завершение. Черта, означающая, что все сказано, и что все сказанное непреложно.

* * *

В опустевшем доме де Гевары остались лишь две обитательницы, две старушки, точнее, старая женщина и женщина, состарившаяся раньше времени, Инесилья и донья Анна, служанка и госпожа. И лишь две комнаты в проклятом доме имели жилой вид: спальня доньи Анны и примыкавшая к ней маленькая комнатка Инесильи. Изо всех других помещений приемщики инквизиции вынесли и продали все более или менее ценное.

Бартоломе завернул сюда вечером, по пути из трибунала домой. Он прошел двор, поднялся по парадной лестнице, миновал анфиладу комнат, нигде не встретив ни одного живого существа. Замки никто не запирал, впрочем, тащить отсюда все равно было уже нечего.

Лишь тусклая полоска света, выбивавшаяся в щель между косяком и неплотно прикрытой дверью, указала ему, что одна из комнат обитаема.

Он постучал.

— Войдите, — ответил негромкий голос.

Донья Анна сидела, держа на коленях молитвенник. На маленьком столике оплывал огарок свечи, именно этот мерцающий свет и заметил Бартоломе. Но и этот слабый источник света грозил вот-вот потухнуть. И Бартоломе невольно пришло в голову, что эта увядшая женщина у догорающей свечи ждет, когда погаснет ее жизнь, ждет спокойно, бестрепетно, без слез и жалоб, и тлеющий в этом иссохшем теле огонек жизни ничуть не ярче маленькой искорки. Донья Анна слишком устала, чтобы сопротивляться смерти, и слишком много страдала, чтобы сохранить надежду на лучшее. Избавление пришло к ней слишком поздно.

— Прошу прощения, — сказал Бартоломе, — но я вынужден вновь побеспокоить вас.

При появлении инквизитора донья Анна не выказала ни радости, ни недовольства. Она привыкла принимать со стоическим терпением все, что бы ни послала ей судьба.

— Как странно, — вздохнула она, — что я еще кому-то нужна, пусть даже в качестве свидетельницы…

— Не думайте, что это допрос, это просто разговор. Я прошу вас мысленно обратиться к прошлому, вспомнить вашу юность, вспомнить всю вашу жизнь с доном Фернандо, вспомнить до мелочей, шаг за шагом, год за годом, час за часом. Поверьте, для меня это очень важно… Но если воспоминания мучительны для вас, скажите, и я тотчас уйду.

— У меня нет ничего, кроме воспоминаний, — возразила она. — Воспоминания — единственное, чем я еще могу поделиться… Но они слишком мрачны, чтобы я осмелилась кому-нибудь предложить их… Если они нужны вам, что ж, возьмите!

— Дочь моя, расскажите о вашем знакомстве с де Геварой.

— Знакомство? — переспросила донья Анна. — Но между собой были знакомы еще наши родители… Они-то и договорились о предстоящем браке, когда я и Фернандо были еще детьми. Мне с юных лет говорили, что я невеста дона Фернандо.

— А вы не возражали?

— Разве я могла возражать? Мне никогда не пришло бы в голову, что можно ослушаться отца и мать… К тому же, тогда я была маленькой, неопытной девочкой… Фернандо даже мне нравился… Я была так наивна! И он мне казался таким же искренним и простодушным, какой была я сама, и даже… немного глупеньким, — донья Анна грустно, еле заметно улыбнулась. — Он говорил, что любит меня, а я, дурочка, верила этому! Кто бы мог представить, что все так изменится!

— Если я правильно понял, дон Фернандо также не имел ничего против этого брака?

— Он уверял, что в день, когда мы поженимся, на свете не будет человека, счастливее его… Тогда я думала, что и в самом деле любима… Увы, все оказалось не так!

— Дон Фернандо думал не только о любви?

— Да. Де Гевара не уступят в родовитости знатнейшим фамилиям Испании, что же касается их состояния, то здесь дело обстояло не так благополучно… На королевской службе они не столько приобрели, сколько потеряли, ведь вознаграждается не верность и преданность, а лесть и низкопоклонство. Верой и правдой служа королю, отец дона Фернандо не приобрел ничего, кроме расстроенного здоровья… Брак, на который рассчитывала семья де Гевара, существенно поправил бы их дела. А сейчас, увы, и от моего, и от их состояния не осталось и следа… Страшно представить, на что ушли мои деньги! На богомерзкие опыты… Дон Фернандо пустил их по ветру, обратил их в дым в прямом смысле этого слова… Какие только снадобья не сжег он в своих тиглях в поисках философского камня или еще чего-нибудь в этом роде… Наши фамильные драгоценности пошли, должно быть, на приобретение рога единорога, молока или слюны еще какого-нибудь чудовища…

— Донья Анна, — мягко остановил ее Бартоломе, — вернемся к истории семьи де Гевара. У дона Фернандо был брат, не так ли?

— Да. Лоренсо, младший брат. В родной семье он казался скорее пасынком, чем сыном… Прежде всего, как младший сын, он не получал решительно ничего, так как земли сеньоров де Гевара, пусть и не слишком большие, должны были целиком перейти к дону Фернандо… Что оставалось Лоренсо? Флот, армия или монашество… О чем думал Лоренсо, этот одинокий, нелюдимый, несчастный волчонок, этого никто не мог бы сказать… А теперь это не имеет никакого значения.

— Они были похожи? — с содроганием спросил Бартоломе.

— Что?

— Братья походили друг на друга?

— Да, очень. Их даже путали… те, кто не был с ними близко знаком. Но их сходство было лишь внешним. Стоило им заговорить, как сразу становилось ясно, кто есть кто… Насколько Фернандо казался наивным и добрым, настолько же Лоренсо — злым и завистливым. Яд, как будто, так и капал у него с языка… Словно в этом соколином гнезде внезапно вылупился аспид… Дон Фернандо большую часть времени проводил на охоте… Кажется, единственное, в чем он тогда по-настоящему разбирался, это собаки, лошади и ловчие птицы… У него было много друзей, таких же, как он, охотников, а его дурные наклонности тогда еще не успели проявиться… Дон Лоренсо всегда держался особняком. Таким он мне и запомнился: озлобленным, замкнутым… Кто бы мог подумать, что со временем природа возьмет свое, и Фернандо станет так похож на своего младшего брата!

— Что же произошло с доном Лоренсо?

— Кто знает! Однажды он исчез… А потом на берегу нашли его труп.

— Вы его видели?

— О нет, нет! Разве тогда я, семнадцатилетняя девчонка, осмелилась бы взглянуть на утопленника?!

— Так он утонул?

— Скорее всего, — кивнула она, — по всей видимости, волны выбросили его тело на берег, а потом этот обезображенный труп нашли рыбаки…

— Дочь моя, — осторожно поинтересовался Бартоломе, — вы уверены, что этот труп… был трупом дона Лоренсо?

— Без сомнения.

— Почему?

— Если в этом не усомнились ни отец, ни мать, ни брат, то как же могла сомневаться я?

— На чем же основывалась их уверенность?

— Святой отец, никаких сомнений просто не существовало! Это был дон Лоренсо… потому что это был дон Лоренсо!

— Но ведь вы сами сказали, что утопленник был неузнаваем!

— Тем не менее, его сразу же опознали… по одежде…

— Словно его наряд не пострадал!

— Я слышала, на его камзоле были серебряные пуговицы… Конечно, рыбы… или рыбаки их поотрывали, но две штуки все-таки чудом сохранились. И, самое главное, его узнали по ладанке, которую дон Лоренсо, не снимая, носил на шее…

— Конечно, — еле заметно усмехнулся Бартоломе, — все это неопровержимо доказывает, что погибшим был именно дон Лоренсо!

— Стыдно признаться, — продолжала донья Анна, — но смерть дона Лоренсо ненадолго опечалила живых… Брат недолюбливал его, и даже мать с отцом как будто утешились и сосредоточили всю любовь на оставшемся сыне… К несчастью, им тоже недолго оставалось жить… Старик очень страдал от ран, полученных еще в молодости… Его смерть стала роковым ударом для матери… Вот и все… Остальное вы знаете, — грустно вздохнула она.

Бартоломе поблагодарил донью Анну и вышел на темную улицу. Какая-то светлая тень метнулась у него из-под ног. Бартоломе присмотрелся: это был тощий, белый пес.

— Да ведь это же Цербер! — невольно воскликнул Бартоломе. — Цербер! Цербер!

Пес насторожился.

— Цербер, Цербер! — обрадовался инквизитор. — Черт возьми, ты и в самом деле Цербер! Должно быть, ты ищешь хозяина. Его здесь больше нет. Пойдем со мной, адский пес!

Бартоломе поманил собаку. Цербер последовал за ним, но не рискнул приблизиться на расстояние вытянутой руки…

Так они дошли до ближайшей таверны, окна которой были ярко освещены. Несмотря на аппетитные запахи, доносившиеся из трактира, войти внутрь пес не отважился. Очевидно, за свою недолгую бродячую жизнь, ему уже пришлось испытать на собственной шкуре человеческую несправедливость. Цербер только принюхивался, задрав вверх грустную морду.

Бартоломе толкнул дверь и с порога крикнул трактирщика. Он даже на миг боялся выпустить Цербера из вида. Хозяин трактира пожал плечами, подивился странному требованию монаха-доминиканца, но, по его просьбе, вынес на улицу жирную жареную курицу.

Бартоломе бросил Церберу крылышко.

Тот опасливо приблизился, схватил лакомый кусок и проглотил, не жуя. Затем последовали ножка и шейка.

Недоверие было побеждено. Цербер подошел поближе.

— Нет, друг, не все сразу, — Бартоломе показал псу вторую половину курочки и предложил следовать за собой. — Остальное получишь дома.

Стоя в дверях таверны, трактирщик с удивлением наблюдал, как доминиканец скармливает курицу тощей, поджарой собаке. Но, в конце концов, за курицу было полностью уплачено, и монах имел полное право делать с ней все, что ему заблагорассудится.

* * *

Стараясь загладить неудачу с Цербером, Франсиско Руис проявил чудеса ловкости и разыскал старого слугу сеньоров де Гевара Мануэля Васкеса, того самого, который, по словам доньи Анны, стерег ее во время отсутствия дона Фернандо. А разыскать Мануэля, надо сказать, было не так-то просто. После ареста хозяина слуги быстро сообразили, что вполне могут оказаться за решеткой в компании своего господина, и разбежались кто куда. Осталась только старая Инесилья, которая, во-первых, не захотела покинуть свою несчастную госпожу, а во-вторых, ей просто некуда было идти. Она-то и выдала Мануэля, подсказав альгвасилу, что он, скорее всего, скрывается у своего брата, который живет на окраине города.

Так или иначе, но на следующий день после разговора с доньей Анной инквизитор имел возможность допросить слугу дона Фернандо.

Старик выглядел очень растерянным и поминутно повторял:

— Я ничего не знаю! Я ничего не знаю!

— Но я тебя еще ни о чем не спросил! — остановил его Бартоломе.

Мануэль сообразил, что ведет себя неосмотрительно, и замолчал.

— Сколько тебе лет? — спросил Бартоломе, взглянув в его изборожденное морщинами лицо.

— Семьдесят, святой отец.

— Ты, вероятно, помнишь отца дона Фернандо?

— И деда, — кивнул старик.

— Давно ты у них в услужении?

— О, больше, чем полвека! — старик несколько оживился. — Сначала я служил дону Алонсо, деду нынешнего сеньора, затем дону Бернардо, его отцу, а после его смерти — дону Фернандо.

— Сеньоров де Гевара больше не существует, — сухо заметил Бартоломе, — есть только еретик и колдун де Гевара…

Глаза старого слуги сверкнули, он хотел возразить, но тотчас сообразил, что спорить с инквизитором не следует, и прошептал только:

— Да, святой отец…

— Если бы у дона Фернандо были наследники, они остались бы ни с чем, были бы лишены всех привилегий и должностей, если бы таковые имели, и, разумеется, имущества… Но ведь наследников нет?

— Увы! Бог не благословил детьми дона Фернандо и донью Анну.

— А братья, сестры?

— У дона Фернандо нет ни сестер, ни братьев. Его младший брат погиб пятнадцать лет назад.

— Каким образом?

— Он утонул, святой отец.

— Насколько мне известно, к морякам де Гевара не имели ни малейшего отношения.

— Конечно, он не был моряком. Может, он упал в море с причала, а может, кто-нибудь нарочно столкнул его… Раз это не открылось пятнадцать лет назад, то теперь и подавно останется тайной.

— А, так ты думаешь, что утонуть ему помогли?!

— Нет, нет, я не решился бы это утверждать…

— Я слышал, у братьев были натянутые отношения?

— Вы хотите сказать, что дон Фернандо мог… Сохрани Бог! Де Гевара никогда не запятнали себя преступлениями!

— Конечно, конечно, — усмехнулся Бартоломе, — потому-то один из них сейчас и сидит в тюрьме…

— Зачем бы дону Фернандо убивать своего брата? Они недолюбливали друг друга, это правда, но они почти не встречались. Дон Фернандо с утра до вечера пропадал на охоте, а дон Лоренсо корпел над книгами… Один Бог знает, что он в них находил и почему не развлекался, как следовало бы в его возрасте!..

— Скажи-ка лучше, — прервал его Бартоломе, — ты видел труп дона Лоренсо?

— Как сейчас вас!

— Что за сравнения! — поморщился инквизитор.

— Простите, святой отец… Я видел… Я и Хорхе принесли его с берега на собственных руках…

— И это был дон Лоренсо?

— Само собой, это был дон Лоренсо, — не понял вопроса старик, — вернее, то, что от него осталось…

— Ты в этом уверен?

— Так же, как и во всем остальном, что видел собственными глазами!

— Почему же?

— Серый камзол, который был на нем, я сам помогал ему надеть. Я сам чистил его туфли с серебряными пряжками и такие же точно пуговицы на камзоле.

— Иными словами, ты узнал пряжки и пуговицы, а не дона Лоренсо?

— Пряжки и пуговицы, — убежденно ответил Васкес, — принадлежали дону Лоренсо.

— Понятно, — кивнул Бартоломе. — Но можно ли было узнать самого человека?

— Где там! — махнул рукой старик. — У него все лицо было разбито, можно сказать, лица вовсе не было, словно несчастного молодого человека, прежде чем утопить, очень долго били головой о камни.

— Значит, все-таки он был убит?

— Кто знает!

— Что ж, я тебя больше не задерживаю.

— Я могу идти?

— Да.

— И я… не разделю участь своего господина? — тихо спросил старик.

— Какую участь?

— Ну… он ведь будет осужден и казнен, не правда ли?

— Зачем же мне тебя казнить? — горько усмехнулся Бартоломе. — Скоро сам умрешь.

* * *

— Я убью его! — Рамиро стукнул по столу оловянной кружкой. — Клянусь, я убью его! Вот только узнать бы, кто он такой, этот чертов бабник!

Молодой моряк и два его товарища: долговязый Габриэль и крепыш Паскуале сидели за столом у распахнутого окна в портовой таверне. Ветер доносил шум и запах моря. Но для Рамиро теперь даже самые знакомые и приятные ароматы отдавали горечью. Волны не шумели, перешептывались между собой: «Вот он, обманутый жених! Вот он, дурачина!» Ветерок не ласкал, а дразнил, издевался: «Вот он, отвергнутый жених! Вот он, простофиля!» Заливая горе вином, Рамиро дошел уже до такого состояния, когда даже хлопанье паруса кажется издевательским хохотом, а скрип уключин — мерзким хихиканьем. Рамиро казалось, что он стал посмешищем для всего порта, для всего города, для всего мира! Его девушка изменила ему, посмеялась над ним. Она втоптала в грязь его мечты. Она разрушила его веру в чистоту и невинность. Но самым страшным было то, что у него никогда не хватило бы сил гордо повернуться и уйти, бросив ей на прощание: «Такая ты мне не нужна!» Он любил ее! Он не представлял себе жизнь без нее! И потому склонен был обвинять не столько Долорес, сколько ее соблазнителя.

— Я должен узнать, как его зовут, где мне его найти!

— А у девчонки ты спрашивал? — поинтересовался Габриэль.

— Она сказала, что это не мое дело!

— Ну, еще бы! Сперва они всегда так отвечают. А ты, что же, не мог встряхнуть ее как следует?!

— Кто? Я? Встряхнуть Долорес? — всхлипнул Рамиро и размазал рукавом по лицу пьяные слезы. — Я ее пальцем никогда не тронул!

— Ну и зря, — сказал Габриэль. — Потому-то она тебя и не боится!

— А зачем мне, чтобы она меня боялась?

— Ну, брат, если бы она тебя боялась, она бы никогда на такое не решилась!

— Не мужчина ты, а слюнтяй, — подхватил Паскуале, — если бабу пальцем тронуть боишься…

— Ты думаешь? — встрепенулся Рамиро.

— Вот именно! Пойди к ней еще раз и объяснись! Да не проявляй слабости!

— Нет, — Рамиро привстал, но тут же тяжело опустился на скамью и помотал кудлатой головой. — Меня теперь на порог не пускают… как паршивую собаку, — и он опять всхлипнул.

— Послушай, а ты уверен, что она ведет себя как шлюха?

— Вы же сами видели! Помните, мы встретили их вдвоем ночью!

— Да, — кивнул Габриэль. — Было дело!

— Здорово он тогда с тобой разделался! — хихикнул Паскуале и тотчас получил сильную затрещину.

— Ты потише!

— А ты прикуси язык!

— Хватит вам! — оборвал их Габриэль. — Надо думать, что теперь делать!

— Да что тут думать?! Я его выслежу и зарежу!

— Тебя арестуют, Рамиро! — предсказал Паскуале.

— Само собой, — подтвердил Габриэль, — и вместо того, чтобы поднимать паруса, ты будешь ворочать веслом на королевских галерах! Ты этого хочешь?

— Нет, — покачал головой Рамиро.

— Если нет, думай о том, как укротить девчонку, а не о том, как пристукнуть ее ухажера. Тем более, Рамиро, сила там не на твоей стороне.

— Разве вы не поможете мне? Ты пойдешь со мной, Паскуале?

— Нет уж, прости, — ответил крепыш. — Я не променяю открытую палубу на пеньковую веревку или галерную банку!

— А ты, Габриэль?

— Нет, Рамиро, на меня не рассчитывай. К тому же, я видел, как этот человек владеет шпагой. Дырка в шкуре мне совсем не нужна.

— Эх вы! А еще друзьями назывались! Сам справлюсь, без вас! — заявил он, вставая. — С обоими справлюсь, и с ним, и с девкой!

— Что он задумал? — спросил Габриэль у Паскуале. — Похоже, он задумал обоих порешить?

— Где ему! — усмехнулся тот.

— Жалко парня, — вздохнул Габриэль. — Совсем обезумел с горя. Может, пойдем за ним?

— Да брось ты! — беззаботно рассмеялся Паскуале. — Ничего наш храбрец не сделает! Одно дело трепаться, другое — пойти да и всадить человеку кинжал под ребра! К тому же, он девчонку задеть боится!

— Ты думаешь? — с сомнением покачал головой Габриэль.

— Я знаю! — самонадеянно ответил Паскуале. — Тот, кто задумал убийство, идет и убивает, а не кричит об этом на каждом углу!

* * *

У ног инквизитора лежала большая белая собака. Когда ввели узника, пес вскочил и негромко заворчал.

— Успокойся, — сказал псу Бартоломе и погладил по загривку.

— Присаживайтесь, сын мой, — обратился он затем к заключенному и движением руки отпустил стражу. — Продолжим нашу беседу, которая, с перерывами, длится уже целый месяц. Но сегодня, я думаю, мне удастся добиться ясности хотя бы по одному вопросу… Что вы так подозрительно на меня смотрите? Видите, со мной нет ни палача, ни его подручного. И я не собираюсь травить вас собаками. На такое способен только дон Фернандо де Гевара. Бесчеловечно, не правда ли?

— Я ни на кого никогда не спускал собак! — резко возразил узник и вдруг некстати добавил. — Кроме лис и волков, конечно… И то это было пятнадцать лет назад.

— Охотно верю, — усмехнулся Бартоломе. — На этот раз я и в самом деле вам верю.

— Неужели? — темные глаза де Гевары недоверчиво сверкнули. — А я уже потерял на это надежду.

— Правила святого трибунала запрещают раскрывать имена свидетелей и уж тем более ставить их лицом к лицу с обвиняемыми, — продолжал Бартоломе, не обратив внимания на реплику дона Фернандо. — Тем не менее, я рискну. Узнаете?

— Я не вижу здесь никаких свидетелей!

— А он? — Бартоломе погладил собаку. — Разве вы с ним никогда не встречались?

— Ах, это же тварь, которая вцепилась мне в руку…

— Зачем же так? Цербер — очень милое, покладистое существо. Он только не любит, если в его присутствии ссорятся и уж тем более, если начинают драться. Верно, Цербер?

Пес вопросительно заглянул в глаза инквизитору.

— Это ваша собака, сын мой?

— С чего вы взяли?

— Несколько лет вы были неразлучны с Цербером, ведь среди людей, насколько мне известно, товарищей у вас не было. Но вы, я вижу, совсем не рады увидеть своего верного друга. У вас короткая память, сын мой. А ты, Цербер? Узнаешь своего хозяина? Почему же ты не бросишься к нему, не положишь лапы на плечи, не лизнешь его в лицо? Неужели ты тоже забывчивое и неблагодарное существо, Цербер? Нет? Понимаю. Ты знать не хочешь этого человека? Ты говоришь, это вовсе не твой хозяин? Ты видел его только один раз, да, Цербер? — Бартоломе перевел взгляд на де Гевару. — Похоже, пес со мной совершенно согласен. А вы что-нибудь можете возразить?

— Мне все равно, чья это собака!

— А мне — нет! — Бартоломе резко поднялся из-за стола. — Я допускаю, что вы из каких-то своих соображений решили не признавать свою собаку, но собака за месяц не может забыть своего хозяина! Не может забыть дона Фернандо де Гевару! Следовательно…

— Что — следовательно?

— Следовательно, вы не дон Фернандо де Гевара! Вы не дон Фернандо де Гевара, обвиняемый в колдовстве! Какой же вы колдун?! Вас тошнит от вида мазей снадобий, которые составляют колдуны! Какой же вы астролог?! Вы понятия не имеете о вращении небесных сфер! Какой же вы чернокнижник?! Вы и писать-то толком не умеете! Де Гевара победил на дуэли лучшего фехтовальщика города, а вы шпагу не умеете держать в руках! Ваше невежество просто возмутительно, но, в конце концов, оно сослужило вам добрую службу…

— Если я не де Гевара, то кто же я, по-вашему, такой?!

— Я думаю, вы его младший брат, дон Лоренсо. Иначе чем объяснить ваше поразительное сходство с доном Фернандо? Вас не мог отличить друг от друга даже епископ, а ведь он хорошо знал дона Фернандо… И, тем не менее, различить вас можно. У дона Фернандо нет шрамов на спине, что подтвердила ваша… то есть его любовница донья Люсия де Луна… И, наконец, люди могут ошибиться, но это создание, — Бартоломе потрепал Цербера по загривку, — никогда!

— Это ужасно! Такое не может привидеться даже в кошмаре! Вы лишили меня свободы, вы отравили мне жизнь, а теперь хотите отнять у меня даже мое имя! — узник тоже вскочил на ноги.

Цербер ощетинился и зарычал.

— Я не могу отнять у вас имя, которое вам не принадлежит!

— Вы сведете меня с ума, святой отец! Что вы от меня хотите? Чтобы я расцеловал эту мерзкую тварь?

— Цербер, ты слышишь, как он тебя окрестил? Это определенно не твой хозяин. Тихо, Цербер! Не рычи! Имейте в виду, собака может меня не послушаться и вцепиться в вас, как в прошлый раз. Ведите себя тихо, не кричите и, главное, не размахивайте руками. Я же предупреждал: Цербер не любит ссор.

— Я не понимаю, что вам от меня нужно!

— Зато я понял все, что хотел. Сейчас, дон Фернандо или как вас там еще, вас отведут в камеру. У вас будет время поразмыслить и вспомнить, как вас нарекли папа с мамой. Полагаю, это имя было не Фернандо. Вспоминайте! У вас осталось очень мало времени.

Бартоломе позвонил в серебряный колокольчик, вызывая стражу.

— Не будь идиотом, парень, — шепнул он узнику, когда стражники уже стояли в дверях. — Дон Фернандо де Гевара — колдун и еретик. Его ждет костер. Не понимаю, что за радость поджариваться в пламени за другого.

— Но вы не оставили мне выбора! — ответил мнимый колдун.