— Эрмоса, ты можешь идти, — сказала донья Люсия служанке.

Девушка только что помогла своей госпоже снять украшения: серьги и ожерелье, избавиться от многочисленных юбок и корсета. Теперь донья Люсия осталась в одной ночной сорочке, если не считать густых, иссиня-черных волос, почти до пят укрывавших ее изящную, гибкую фигурку.

Эрмоса хотела погасить свечи, но донья Люсия остановила ее.

— Оставь! Ты свободна.

Когда служанка притворила за собой дверь, донья Люсия, тихо ступая по мягкому турецкому ковру, в котором утопали ее босые ножки, подошла к зеркалу венецианской работы. В нем она могла видеть свое отражение до пояса, и для того времени это зеркало считалось очень большим.

Донья Люсия любовалась собой.

— Самая прекрасная!

Так говорили ей многие. Она слышала эти слова в залах, ярко освещенных люстрами с сотнями свечей, и в темноте жарких, душных ночей. В ее честь скрещивались шпаги, сочинялись сонеты и звучали под окнами серенады. Вот в этой шкатулке, на столике перед зеркалом, она хранит все письма, записки, все признания и объяснения: в прозе, в стихах, коротенькие, пространные, сочиненные и признанными поэтами, и полуграмотными идальго.

Донья Люсия долго рассматривала свое отражение. Сейчас, в свои двадцать пять лет, она была в расцвете молодости и красоты. Но… Оставалось горькое «но». Все женщины ее возраста уже давно были замужем. А донья Люсия продолжала коллекционировать сердца. Все ее любовники либо не устраивали ее, либо не предлагали ей руку и сердце. Она не хотела связывать свою судьбу с каким-нибудь мелкопоместным дворянчиком или торгашом-горожанином. Она всегда считала, что достойна гораздо большего. Она могла бы блистать при дворе. Но для этого нужно было составить выгодную партию. А донья Люсия была бедна. Вся та роскошь, которая ее окружала, могла исчезнуть в одно мгновение, растаять, как дым. Ее драгоценности, наряды, кареты, лошади были куплены на деньги ее любовников. Но как трудно обманывать нескольких человек сразу! Казалось, однажды ей наконец улыбнулась удача. Дон Диего де Аранда, молодой, красивый, богатый, единственный наследник огромного состояния и графского титула предложил ей стать его женой. Она сделала все, чтобы привязать его к себе. И надо же! Такая трагическая смерть! Донье Люсии было искренне жаль его. Но, что поделаешь, сорвалось… Придется приняться за дона Альваро Велеса. Он не столь богат… Но что поделаешь! Выбора у нее не осталось. Хорошо, что дона Фернандо де Гевару арестовали. Он пытался расстроить ее брак с доном Диего, а теперь помешал бы ее отношениям с доном Альваро. Дон Фернандо де Гевара… Кажется, он был единственным, кого донья Люсия любила, настолько, конечно, насколько она вообще была способна кого-нибудь любить, кроме самой себя. Но он ее подавлял. Угнетал. Он не отпускал ее от себя. Он слишком много требовал. Хорошо, что его посадили.

Донья Люсия бросила быстрый взгляд в сторону распятия на стене. В детстве отец и мать учили ее молиться перед сном. Нет, сейчас ее мысли не были настроены на молитвенный лад. К тому же, она давно усвоила: если сама о себе не позаботишься, никакие молитвы не помогут. Она полагалась только на свои силы, на свою неотразимую красоту.

Донья Люсия легла в постель, растянулась на шелковых подушках, как гибкая, грациозная кошка.

Она задернула полог кровати, однако дверь ее спальни осталась незапертой: этой ночью она ждала дона Альваро.

Кажется, донья Люсия даже ненадолго задремала. И грезился ей великолепный дворец и толпы восторженных поклонников.

Чья-то решительная, властная рука откинула полог.

— О, Альваро! Ты пришел! — произнесла она и, не открывая глаз, протянула руки навстречу мужчине.

— Да, я пришел! — прогремел грозный голос. — Я пришел за тобой!

Люсия содрогнулась. Она пробудилась от сладостного сна, но не для того, чтобы оказаться в реальном мире, а чтобы провалиться в адский кошмар. Вместо красивого лица влюбленного кабальеро она увидела рогатую морду чудовища. Ее пальцы встретили не ласковые руки любимого, а когтистые, волосатые лапы.

Дьявол вытащил из постели безвольную, обмякшую донью Люсию и швырнул ее на ковер, себе под ноги.

— Твоя душа принадлежит мне! — сказал он. — Ты всегда принадлежала мне! Вся твоя жизнь, от начала и до конца, была служением мне. Я пришел взять то, что по праву мое!

— Конечно, — пролепетала она, — я грешила… Но я слишком молода, чтобы умирать… Я думала, у меня есть еще время, чтобы покаяться…

— Покаяться? Нет! Ты умрешь без покаяния, и душу твою ожидают адские муки! Я не дам тебе ни одного мгновения! Ты уйдешь сейчас и со мной!

— Подожди немного, — лепетала она. — Зачем же так сразу? А если я буду служить тебе? Буду слушаться каждого твоего слова? Чего бы ты хотел, сатана?

Донья Люсия уже поняла одно: дьявол, который явился к ней, без сомнения, был дьяволом-инкубом, дьяволом-мужчиной, а значит, у нее был шанс повлиять на него и отстоять свою жизнь. Она верила, на свете не существует мужчины, который устоял бы против ее чар. Во всяком случае, так всегда было раньше… И, в конце концов, любой дьявол должен быть не только жестоким, но и сладострастным.

Она рискнула приподняться и обнять колени чудовища.

— Я буду твоей рабой, — умоляла она. — Я исполню все, что ты пожелаешь. Я заложу свою душу, отдам тебе свое тело… Я твоя, твоя всецело…

Она льнула к нему, прижималась нежной щекой к его когтистой лапе. И она почувствовала, как по его мерзкому волосатому телу волной прокатила дрожь. Сейчас он растает… Конечно, побывать в объятиях дьявола не слишком приятно, но все же лучше, чем прямиком отправиться на тот свет.

О, как же она ошибалась! Дьявол вдруг резко оттолкнул донью Люсию.

— Я пришел за тобой! — решительно произнес он и в следующее мгновение накинул на ее тонкую шейку грубую веревку палача.

* * *

Служанка доньи Люсии, симпатичная кареглазая девушка лет восемнадцати-девятнадцати, выглядела страшно подавленной и расстроенной, как человек, впервые в жизни столкнувшийся со смертью. Ее глаза были подозрительно влажными, и горькие капли, казалось, вот-вот потекут по бледным щекам, уголки губ вздрагивали, однако девушка изо всех сил сдерживалась, стараясь не расплакаться.

— Дочь моя, — обратился к ней Бартоломе, — постарайся подробно и точно, по возможности ничего не упуская, изложить мне все, что ты видела в ночь убийства твоей госпожи. У тебя хорошая память, Эрмоса?

— Да, святой отец. Иначе донья Люсия не стала бы держать меня у себя, ведь я могла бы тогда перепутать…

— Что перепутать?

— Не что, а кого, — девушка даже слегка улыбнулась. — Гостей моей госпожи. Я должна была знать, когда придет один, когда другой, когда третий… И я должна была сделать так, чтобы они ни в коем случае не наткнулись друг на друга.

— А, я вижу, ты была не только служанкой, но и наперсницей. Донья Люсия была довольна тобой, Эрмоса?

— Да, — всхлипнула девушка. — Она говорила, что я очень сообразительная.

— Прекрасно. Значит, ты сможешь восстановить в памяти весь вечер, час за часом, минуту за минутой.

— Смогу ли я вспомнить?! Лучше спросите, смогу ли я когда-нибудь все это забыть!

— Я слушаю тебя, дочь моя.

— Да, но… — прерывисто вздохнула Эрмоса. — Мне будет очень трудно… Я не могу об этом говорить… Мне так жаль мою бедную госпожу, так жаль…

Слезинки наконец сорвались с длинных, бархатных ресниц девушки. Она, уже не таясь, вытирала их кружевным платочком, вероятно, доставшимся ей после смерти доньи Люсии.

— Постарайся, девочка, — попросил ее Бартоломе. — Постарайся ради того, чтобы раскрыть преступление. Быть может, твой рассказ поможет мне найти убийцу.

— Его нечего искать! — вдруг выкрикнула Эрмоса сквозь слезы. — Надо только пойти и арестовать его!

— Кого?

— Дона Альваро Велеса, чтобы его черти в аду вечно жарили!

— Ты думаешь, что убийца…

— Я уверена!

— Ты его видела?

— Да, да!

— Где? Когда?

— Я сама отворила ему дверь.

— Постой. Давай все по порядку. В тот вечер…

— Я, как обычно, помогла своей госпоже раздеться…

— Она кого-нибудь ждала?

— Да. Дона Альваро. Он должен был прийти около полуночи.

— Он приходил часто?

— Почти каждую ночь, после того как погиб дон Диего де Аранда. До этого он бывал редко, чаще — дон Диего.

— Кто еще посещал твою госпожу?

— Раньше часто приходил дон Фернандо де Гевара. Иногда — дон Родриго де Маньяра. И еще один торговец, один капитан…

— Встречать их входило в твои обязанности?

— Да. У каждого был свой условный стук. Дон Альваро, например, должен был ударить в дверь три раза, потом чуть подождать и стукнуть еще два раза.

— Сколько было всего таких сигналов?

— Пятнадцать, святой отец.

— И ты никогда их не путала?

— Никогда. Бывало, донья Люсия мне говорила: «Сегодня ты впустишь дона Диего, но больше никому не открывай». И я ни разу не ошиблась.

— У тебя и в самом деле хорошая память, Эрмоса. Итак, ты открыла дверь дону Альваро…

— Да. Как всегда. Он поднялся наверх, в спальню моей госпожи.

— Ты не легла спать?

— Нет. Я же сказала, я всегда должна была быть начеку.

— В ту ночь больше никто не приходил?

— Нет, — покачала головой Эрмоса. — Только дон Альваро.

— И поэтому ты сделала вывод, что это он убил донью Люсию?

— Не только. Видите ли, святой отец, обычно он оставался до утра, но на этот раз он вышел от моей госпожи удивительно скоро, и… у него было такое лицо, такое лицо… Наверно, я даже не смогу передать… Знаете, так должен выглядеть человек, который только что заглянул в ад, или помешался, или совершил что-то страшное-страшное. Я сама перепугалась, увидев его. Он был ужасно бледен. И глаза у него бегали… Он меня даже не заметил… Он бросился вниз по лестнице… Я заперла за ним входную дверь…

— Что ты подумала?

— Сперва я решила, что он поругался с моей госпожой.

— Такое бывало?

— Да, и частенько. В таких случаях донья Люсия кричала, что ее никто не любит, потом начинала плакать.

— А ее посетители?

— Дон Альваро всегда просил у нее прощения, дон Диего утешал, дон Родриго молча выслушивал ее упреки и ждал, когда она успокоится. А дон Фернандо просто поворачивался и уходил. Но при нем она обычно не жаловалась, потому что однажды он ее ударил…

— Но она продолжала принимать де Гевару?

— Да. Она не могла ему отказать и, мне кажется, даже выделяла его среди прочих. Наверно, он все равно нравился ей больше остальных. Он был настоящим, сильным мужчиной, а не слюнявым юнцом. Но я его побаивалась.

— Почему? Он был груб с тобой тоже?

— Нет. Но все кабальеро были любезными и веселыми, они покупали мне сласти и безделушки, а дона Фернандо я никогда не видела улыбающимся. Мне кажется, он скверный человек. У него злой взгляд, а ведь душа отражается в глазах, не правда ли?

— Чем же заканчивались скандалы доньи Люсии с ее любовниками?

— Чтобы она их простила, все кабальеро дарили ей наряды и драгоценности.

— Понятно, — усмехнулся Бартоломе и про себя добавил: «Вымогательница». — Вернемся к событиям той ночи. Дон Альваро ушел. Что ты сделала затем?

— Я вернулась, чтобы узнать, все ли в порядке с сеньоритой. Дверь ее спальни была приоткрыта, и там было очень тихо. Мне никто не ответил. Я постучала громче. И опять напрасно. Тогда я решила войти… и…

— И?..

— Донья Люсия лежала на ковре посреди комнаты… Лежала в какой-то странной, нелепой позе… Я подумала, что она в обмороке… бросилась к ней… а она… Святой отец, это ужасно — коснуться руками трупа!.. Она уже остыла… Она была такая холодная! — Эрмоса закрыла лицо руками. — Боже, позволь мне когда-нибудь это забыть! Святой отец, я больше на могу говорить!..

— Еще несколько слов, дочь моя, только несколько слов! Что бросилось тебе в глаза прежде всего?

— Веревка! Она была затянута вокруг шеи. У доньи Люсии глаза вылезли из орбит. Он удавил ее, святой отец! Удавил, как собаку! Святой отец, ведь правда же он за все ответит? Ведь такие преступления не прощают даже на небесах?

— А на договор с дьяволом ты не обратила внимания?

— На договор?

— На ту бумажку, что нашли рядом с телом твоей госпожи.

— Я не умею читать, святой отец.

«Иногда чтобы понять очевидные вещи, надо быть необразованным, — отметил про себя Бартоломе. — Эта девочка прекрасно понимает, что было совершено преступление, а не плетет сказки про дьявола».

— Как только я догадалась, что душа моей несчастной госпожи навсегда рассталась с телом, я стала кричать и звать остальных слуг. Сбежались люди… Вот, собственно, и все…

— Благодарю, дочь моя. Ты действительно очень сообразительная девушка. Скажи, по-твоему, почему дон Альваро совершил такую чудовищную жестокость?

— Из ревности. Из-за чего же еще убивают мужчины?!

— Он знал, что донья Люсия… обманывает его?

— Догадывался. Они все догадывались. Хотя и я, и донья Люсия были очень осторожны.

— Гм. Надо полагать, в городе у твоей хозяйки сложилась определенная репутация.

— Увы, моя бедная госпожа умерла без покаяния, — горестно вздохнула Эрмоса.

— Прискорбно. Но сейчас речь не об этом. Ответь мне на последний вопрос: уверена ли ты, что, кроме дона Альваро, в доме не было никого постороннего?

— Конечно. Ведь я впустила только его.

— Больше никто не приходил?

— Нет!

— И не стучал?

— Нет!

— И никто не мог никаким другим способом проникнуть в дом?

— Пожалуй, один человек мог, — подумав, ответила Эрмоса. — То есть мог бы…

— Мог бы?

— Он мог бы, если бы находился на свободе.

— Где же он?

— В тюрьме.

— И этот человек?.. — с содроганием спросил Бартоломе. Он догадывался, чье имя сейчас прозвучит.

— Дон Фернандо де Гевара. У него был свой ключ.

— Ключ дала ему донья Люсия?

— Никто не давал ему ключа. Он сам взял. Однажды он заявил, что ему нужен собственный ключ от входной двери. И взял его. Просто вырвал его у меня из рук. Вырвал и взял себе.

— Вы могли бы сменить замок.

— Это ничего бы не изменило. Если дон Фернандо хотел иметь ключ, он бы все равно его получил. Он всегда делал то, что хотел.

— Надо полагать, с тех пор вы с доньей Люсией жили, как на пороховой бочке.

— Да. Он мог прийти в любую минуту. Поэтому я всегда должна была быть настороже, чтобы вовремя предупредить госпожу. Но месяц назад все стало тихо и спокойно, ведь дона Фернандо посадили.

«Сдается мне, тому, что дон Фернандо оказался за решеткой, очень многие обрадовались, — подумал Бартоломе. — О, как они поторопились ликовать!»

— Ты свободна, дочь моя, — сказал он Эрмосе. — Иди и постарайся найти себе другую хозяйку, такую, которая более строго придерживалась бы заповедей Господних. И уж ни в коем случае не вздумай последовать примеру доньи Люсии. Ты видела, чем это может закончиться.

* * *

— Доложи дону Альваро, что с ним немедленно желает переговорить брат Себастьян, — надменно бросил Бартоломе слуге.

Он был уверен, что его сан, его должность, а также безотлагательность дела везде и всегда распахнут перед ним любую дверь. И уж тем более он не расположен был церемониться с таким надутым петухом, как дон Альваро.

Однако слуга не торопился.

— Ну? — сдвинул брови Бартоломе.

— Мне кажется, мой господин не сможет вас принять, — пробормотал в ответ лакей, растерянно переминаясь с ноги на ногу.

— Почему?

— Он болен.

— Что с ним?

— Боюсь, он помешался, — пролепетал парень.

— Это что-то новенькое, — теперь брови Бартоломе удивленно поползли вверх. — Как он себя ведет?

— Моему бедному господину совсем плохо. Вот уже два дня как он не в себе. Вздрагивает при каждом шорохе. Ни на минуту не остается один. Требует, чтобы в его спальне постоянно находился кто-нибудь из слуг, и чтобы ночью в его покоях было светло, как днем. И все кричит, что его преследуют черти.

— Сейчас же веди меня к твоему хозяину! — потребовал Бартоломе, которому после допроса Эрмосы во что бы то ни стало нужно было поговорить с доном Альваро. — По-видимому, в него вселился дьявол, а в таком случае как раз необходима помощь священника.

— Святой отец, вы умеете изгонять бесов?! — ахнул слуга.

— Разумеется, — самоуверенно ответил Бартоломе и тихо добавил. — И не только бесов. Дурость — тоже.

Само собой, Бартоломе тотчас же проводили к помешанному.

Дон Альваро, полуодетый, только в рубашке и панталонах и, почему-то, в ночном колпаке, сидел на постели и тревожно озирался по сторонам. Его бородка была всклокочена, щеки небриты.

В спальне пылало около десятка свечей, хотя до наступления вечера было еще далеко. В комнате дежурили двое слуг. Один стоял у окна, другой — у двери, и каждый был вооружен парой пистолетов.

Когда Бартоломе появился в дверном проеме, дон Альваро вскрикнул и забился в угол кровати. Правда, разглядев, что вошел священник, он немного успокоился.

— Вы меня узнаете? — спросил Бартоломе.

— Вы — инквизитор, — дон Альваро ненадолго замолчал и вдруг разразился целым потоком слов. — Я не говорил с ним! У меня нет с ним ничего общего! Нет, нет, нет! Но он меня преследует! Я вижу его мерзкую рожу то в окне, то в дверях! Святой отец, помогите мне избавиться от него! Молитесь за меня, молитесь! Прогоните его!

— Кого?

— Дьявола! Он хочет утащить меня с собой. Но я не пойду! Святой отец, он ведь боится инквизиторов? Возьмите меня с собой! Заприте в самой маленькой, самой вонючей камере! На семь замков! Только помогите мне скрыться от него… А?

— Но, сын мой, я не вижу нигде никаких чертей.

— Он прячется. Слышите? Он скребется под кроватью! Энрике, посмотри, он там?

Слуга заглянул под кровать, но, как и следовало ожидать, никого там не обнаружил.

— Ну? Там?

Энрике отрицательно покачал головой.

— Значит, он спрятался за зеркало? Или за шкаф? Мануэль, загляни!

Второй слуга тоже не нашел черта.

— Встань у окна, — велел ему дон Альваро. — Он может проскользнуть в любую щель.

— Уверяю вас, сын мой, здесь действительно никого нет, кроме нас с вами и двух этих парней.

— Вы думаете? — с сомнением произнес дон Альваро.

— Совершенно уверен. Много лет я борюсь с ересью и колдовством и сразу же могу распознать присутствие черта.

— Он унес мою Люсию, — захныкал Велес. — Он забрал себе мою крошку!..

— Не вашу, — заметил Бартоломе. — Она была любовницей дона Фернандо.

— И моей тоже! И дьявола! — воскликнул дон Альваро. — Я спал с женщиной, которая связалась с нечистым! Что же теперь со мной будет? Что?!

— С чего вы взяли, что донья Люсия вступила в связь с дьяволом?

— Но я видел! — прошептал дон Альваро. — Я своими глазами видел!..

До сих пор Бартоломе слегка подыгрывал дону Альваро, но теперь сразу же посерьезнел.

— Что вы видели?

— Она обнимала его! Она целовала его руки! Она сидела у его ног!

— Следовательно, в ту ночь…

— Я должен был быть у нее. Она должна была ждать меня! А она пригласила дьявола… А потом они улетели… вдвоем улетели… навсегда улетели…

Бартоломе понял, что дон Альваро вовсе не сошел с ума, он просто напуган, смертельно напуган. Он видел убийцу, которого совершенно искренне принимает за черта. Видимо, он считает, что должен стать следующей жертвой, ведь забрал же дьявол дона Диего! Но как он изменился за последние два дня, этот спесивый и наглый идальго! От былого гонора не осталось и следа.

— Дьявол забирает только тех, кто заключил с ним договор, — попытался успокоить дона Альваро Бартоломе, — таких, как дон Диего или донья Люсия. Вы же, насколько мне известно, никаких сделок с нечистым не заключали…

— Не заключал, не заключал, не заключал!

— Значит, вам совершенно нечего опасаться и нужно только прибегнуть к покаянию, потому что ваш грех — связь с ведьмой Люсией — был невольным. Вы ведь не знали, что она ведьма?

— Не знал, не знал, не знал!

— Вот видите.

— И вы думаете, мне ничего не грозит?

— Уверен в этом. По крайней мере, вам не стоит опасаться черта.

— А чего… мне следует опасаться?

— Согласитесь, сын мой, вы были в столь близких отношениях с доньей Люсией, что у тех, кто недостаточно хорошо знает ваше рвение в делах церкви, может возникнуть в отношении вас несправедливое подозрение…

— Что я тоже… служу дьяволу?

— Вот именно.

— Что же мне делать?

— Чистосердечно рассказать мне все, что вы знаете, все, что вы видели, и тем самым доказать свою невиновность.

— Спрашивайте.

— Давно вы вступили в любовную связь с доньей Люсией?

— Да. Год назад, а может, и больше…

— Вы знали, что не были единственным мужчиной, с которым она встречалась?

— Да… Сперва был дон Фернандо, потом дон Диего… Но я все равно любил ее! Я хотел на ней жениться! Теперь я все понимаю, — в глазах дона Альваро опять вспыхнул огонек безумия. — Она меня околдовала! Она меня соблазнила! Она завлекла меня в свои сети! Ведьма, ведьма, ведьма! Кругом ведьмы и колдуны! И черти! Страшные, рогатые черти!

— Каждый раз, когда мы произносим имя дьявола, мы его призываем, — изрек Бартоломе.

— Да? — испуганно спросил дон Альваро и замолчал.

— Отвечайте только на мои вопросы, сын мой. В ту ночь вы, как обычно, пришли к донье Люсии, постучали условным стуком, вам открыла Эрмоса…

— Да, да, святой отец, так оно и было. Потом я поднялся по лестнице, приоткрыл дверь в спальню Люсии, и тут…

— Вы увидели дьявола?

— Да!

— Как он выглядел?

— Огромное, мерзкое существо! В облаке серного дыма, в отсветах адского пламени… Его глаза сверкали, как раскаленные угли, пламя вырывалось у него изо рта…

— Он стоял к вам лицом? — перебил его Бартоломе.

— Нет, спиной.

— Как же, в таком случае, вы могли видеть его глаза?

— Не знаю! Но я видел! — убежденно повторил дон Альваро. — Я видел!

— Хорошо. Вы увидели дьявола. Что вы сделали?

— Я? Я призвал на помощь всех святых, осенил себя крестным знамением…

— И бросился вниз по лестнице, — закончил за него Бартоломе. — Храбрый поступок, достойный истинного кабальеро! Донья Люсия была зверски убита, а не улетела вместе с дьяволом, надеюсь, вы это понимаете?! И вы были последним человеком, который видел ее живой!

— Так вы думаете, что я… имел какое-то отношение к ее смерти? — пробормотал дон Альваро, уставившись на инквизитора круглыми от страха глазами.

Бартоломе передернуло от отвращения. В течение всего разговора он старательно сдерживал растущее раздражение, успокаивал дона Альваро и старался добиться от него вразумительных ответов, но в конце концов дал волю своим чувствам. Перед ним, забившись в угол кровати, скорчившись и тревожно озираясь по сторонам, сидел знатный кабальеро, мужчина, на глазах у которого убили любимую женщину, а он не осмелился и пальцем пошевелить! Бартоломе сам не был праведником и умел смотреть сквозь пальцы на людские пороки, но он презирал глупость, он презирал трусость.

— Я думаю, — со злостью сказал он, — что ты, идиот, находился в нескольких шагах от убийцы, а теперь, проклятый трус, даже не можешь его описать! Да не дрожи ты, как былинка на ветру! Никакой дьявол за тобой не придет: даже черта стошнило бы от такого дерьма, как ты!

* * *

Бартоломе закончил вечерние допросы и собирался пойти домой, чтобы хоть немного отдохнуть в тишине и одиночестве, но вдруг его внимание привлек шум, доносившийся из коридора. Главный инквизитор узнал высокий, визгливый голос брата Эстебана. Ему отвечал звонкий, срывающийся мальчишеский голос.

Бартоломе распахнул дверь и увидел занимательную картину: брат Эстебан, крепко ухватив за ворот рубашки Мигеля Отеро, тащил его за собой. Паренек отчаянно вырывался, извиваясь, как угорь. Брату Эстебану приходилось нелегко, но он не сдавался и не думал отпускать свою добычу.

— Попался, дьявольское отродье! — вопил он. — Не уйдешь от кары Господней!

— Пусти меня, грязная свинья, толстопузая тварь! — орал Мигель.

— Хватайте же его! — взывал к страже брат Эстебан.

Стражники, однако, не торопились помогать толстому монаху. По всей видимости, их эта сцена очень забавляла, они лишь делали вид, что пытаются поймать мальчишку, а сами только подмигивали друг другу и хохотали.

— Что здесь происходит? — вопрос Бартоломе потонул в общем шуме.

— Я поймал еретика! — выкрикнул брат Эстебан. — Помогите же мне его удержать!

Толстый монах лишь на мгновение отвлекся, но Мигель тотчас же этим воспользовался, извернулся и изо всех сил ударил тостяка кулаком в лицо. Из разбитого носа потекла кровь. Брат Эстебан взвыл, как раненый зверь, и разжал пальцы. Мигель бросился прочь по коридору, но наткнулся на скрещенные алебарды стражников.

— В чем дело? — еще раз попытался навести порядок Бартоломе.

— Он поднял руку на служителя Божия! — визжал брат Эстебан. — Он оскорбил святую церковь! Хватай его! В тюрьму его!

— Святой отец, скажите этому борову, что я не еретик! — Мигель наконец заметил Бартоломе и бросился к нему за поддержкой.

— Он честный паренек и добрый католик, — слегка усмехнувшись, подтвердил Бартоломе. — Но что же, в конце концов, случилось, черт побери?!

— Я пришел к вам! — ответил Мигель.

— Этот наглец сам пришел в святой трибунал, чтобы покаяться, — сообщил брат Эстебан, хлюпая носом и рукавом сутаны размазывая кровь по лицу, — но вдруг передумал и начал богохульствовать.

— Я сказал, что мне нужен главный инквизитор, а меня отвели к этому вонючему бурдюку!

— Он послал меня к дьяволу!

— Жаль, что не дальше, — заметил Бартоломе. — С каких это пор, брат мой, вы стали возглавлять трибунал?

— Я хотел отправить его в тюрьму за богохульство, но он оказал сопротивление!

— Нечего хватать меня грязными лапами!

— Брат мой, — воскликнул толстяк, — такие вещи нельзя оставлять безнаказанными!

— Пролитая вами кровь требует отмщения? — усмехнулся Бартоломе.

— Он святотатец и богохульник!

— А ты грязная свинья! — огрызнулся Мигель.

— Замолчи! — велел мальчишке Бартоломе. — Я говорил тебе: твоя несдержанность не доведет тебя до добра!

— Арестуйте его! Арестуйте его! — взывал брат Эстебан.

Стражники ждали указаний главного инквизитора и тихо посмеивались.

— Не волнуйтесь, брат мой, я разберусь — сказал Бартоломе толстому монаху и в то же время тихонько подтолкнул Мигеля к двери, ведущей в зал для допросов.

— Он будет осужден, не правда ли?

— Пойди умойся! — процедил сквозь зубы Бартоломе, так, чтобы его слышал только брат Эстебан. — Не годится служителю Божию разгуливать в таком виде!

— Я пострадал за святую веру! — шмыгнул носом брат Эстебан.

— Иди, иди, мученик! — зло усмехнулся Бартоломе. — Бог воздаст!

— Теперь объясни мне, что все это значит! — потребовал Бартоломе, когда они с Мигелем остались одни в пустом зале.

— Вы сами велели мне прийти!

— Может, я также велел тебе устроить скандал?

— Но он сам ко мне привязался!

— Успокойся!

— Если он еще раз посмеет ко мне сунуться, я разобью ему всю рожу! — Мигеля просто трясло от ярости.

— Уймись же, черт возьми! Я думаю, ты пришел не затем, чтобы драться с братом Эстебаном! Имей в виду, если бы меня не оказалось поблизости, дело могло бы закончиться для тебя плачевно.

— Я его не боюсь!

— Что ты хотел мне сообщить?

— Я сделал все, как вы сказали, святой отец! Я устроился учеником к маэстро Пагано и, что есть сил, пытался втереться к нему в доверие.

— И что же?

— Итальянец живет в доме не один!

— У него есть любовница? — рассмеялся Бартоломе и тотчас прикусил язык.

— Нет, он точно прячет у себя не любовницу… Я ни разу не видел, чтобы итальянец зашел к ней… то есть, к нему… Этот человек сидит в своей комнате и никуда не показывается.

— Что же он делает?

— Ничего. Сидит в своей комнате и ест. Но ест он только по ночам. А днем сидит просто так.

— Это мужчина?

— Думаю, что да.

— Почему?

— Женщина столько не съест.

— Ну, — сказал Бартоломе, — смотря какая женщина…

— Но это мужчина!

— Ты его видел?

— Нет.

— Постой, мой милый! Из того, что ты мне только что рассказал, я не понял ровным счетом ничего.

— Какой вы бестолковый!

— Что?

— Простите, святой отец. Сейчас я все объясню.

— Слушаю.

— Дело было так. Днем у маэстро Пагано ничего особенного не происходило. Собирались молодые идальго. Я их почти всех знал. Я понял, что итальянец снимает такой большой дом только из-за зала внизу, а верхние комнаты необитаемы, и он был бы рад сдать их кому-нибудь… Тогда я сказал ему, что мне негде переночевать, и он согласился оставить меня у себя, но только за деньги!

— Я вижу, учитель фехтования разочаровал тебя так же, как и дьявол.

— Если б я знал, что он такой скупердяй! Но, в конце концов, я тратил ваши эскудо, не свои!

— Итак, ты остался у Пагано на ночь…

— На три ночи, — поправил Мигель. — В первую же ночь я осмотрел весь дом. Итальянец до утра спит сном праведника и громко-громко храпит. Еще бы! Если весь день махать рапирой, то потом бессонницы у тебя точно не будет!

— Не отвлекайся. Ты осмотрел весь дом. Что же ты обнаружил?

— Сперва ничего. Все двери были открыты, и только одна заперта. Да и, по правде сказать, запирать там нечего, кругом только мыши, пыль и паутина.

— Но одна дверь была заперта…

— Да! Хорошо, что я только тихонечко толкнул ее, а не стал стучать. Я заглянул в замочную скважину, но ничего не увидел, было уже темно. Зато услышал! Услышал тяжелые шаги. Кто-то ходил взад и вперед по комнате. Это были мужские шаги, святой отец!

— Кто же это был?

— Если б я знал! Я подумал, что этот человек, кто бы он ни был, не будет вечно сидеть взаперти и рано или поздно высунет нос наружу. Я спрятался за шкаф и стал ждать. Но он не показывался. Зато появился старый слуга маэстро Пагано. Около самой двери стоял хромоногий столик. Старик весь стол уставил бутылками, кастрюлями, тарелками. Я по запаху понял, что там было жаркое. Старик негромко постучал в дверь и сразу же ушел. Я хотел подойти поближе и посмотреть, но тут дверь приоткрылась, и кто-то забрал всю еду… А взамен выставил пустые тарелки и бутылки, наверное, со вчерашнего дня… то есть со вчерашней ночи…

— Ты не успел его разглядеть?

— Нет, святой отец. Во-первых, было темно, во-вторых, дверь загораживала его от меня. Я видел только руки.

— Что же было дальше?

— Я караулил еще две ночи. И каждый раз было то же самое.

— Очень странно!

— Вот и я удивился! Я уже хотел, когда он в очередной раз высунется, подойти и взглянуть, кто он такой, но потом передумал.

— Я рад, что у тебя хватило благоразумия.

— Вы еще сомневаетесь во мне, святой отец!

— Нет, — улыбнулся Бартоломе. — Теперь нет.

— Святой отец, я не спал три ночи! Я три ночи сидел за пыльным, скрипучим шкафом!

— Бедный мальчик!

— Я не мальчик, — обиделся Мигель. — Я мужчина!

— Ну, ну, не сердись. Жаль, что тебе не удалось узнать больше, тем не менее, я доволен тобой.

Отпустив Мигеля, Бартоломе вызвал к себе Федерико Руиса и приказал ему отправляться в дом итальянского учителя фехтования и тотчас доставить в трибунал человека, который там прячется.

— Будь осторожен, — сказал ему напоследок Бартоломе, — возьми с собой побольше ребят.

— Думаю, десятерых хватит.

— Да, конечно, — согласился Бартоломе.

У инквизитора не было никакой уверенности, что таинственный незнакомец и убийца де Гевара — это одно и то же лицо. Было куда больше вероятности, что стража притащит в трибунал какого-нибудь мирного горожанина, скрывавшегося от своей жены и повинного разве что в том, что он редко посещал мессу и регулярно не ходил на исповеди.

— Я доставлю вам хоть самого черта! — поклялся Руис, который все еще чувствовал себя виноватым.

* * *

Вечером этого же дня в дом маэстро Пагано ворвались десять стражников во главе с Федерико Руисом и потребовали немедленно выдать им таинственного постояльца. Итальянец рассудил, что собственное спокойствие дороже, чем долг гостеприимства, и предложил вооруженной компании следовать за собой.

Стражники, громко топая сапогами и бряцая оружием, поднялись по лестнице. Пока что они смотрели на свое поручение как на скучную прогулку и, вопреки предупреждению инквизитора, не думали соблюдать осторожность. Их было много, они были смелы. Они громко пересмеивались, хотя Федерико Руис и шикал на них.

Дверь таинственной комнаты, как и следовало ожидать, была заперта.

— Открывайте! — потребовал Федерико Руис и громко постучал.

Ответа не последовало.

— Открывайте немедленно! — повторил альгвасил.

Однако никто и не думал впускать служителей закона.

— Открывайте! — теперь стражники колотили в дверь кулаками.

Но в запертой комнате царила полная тишина.

— Может, там никого нет? — предположил один из стражников.

— А? — Федерико Руис подозрительно посмотрел на итальянца.

— Он никуда не выходил, — пробормотал он. — Во всяком случае, я не видел…

Вдруг из щели под дверью показалась струйка дыма.

— Он там! — воскликнул итальянец. — Он спалит мой дом!

Потянуло запахом серы.

— Ломайте дверь! — велел Руис.

Стражники пустили в дело алебарды. Во все стороны полетели щепки.

Между тем дым повалил густыми клубами.

— Вонь, как в аду! — заметил кто-то.

Дверь вдруг сама собой распахнулась. Едкий дым окутал стражников. Парни закашлялись и попятились. В этом облаке дыма они увидели страшную, черную фигуру с рогатой головой. Рога тускло светились.

— Дьявол! — ахнул один из стражников.

— Господи, спаси! — пискнул другой.

— Вы сами стремитесь в ад! — объявил черт. — Что ж, прошу! Кто первый!

С глухим стуком упала на пол чья-то алебарда.

Стражники медленно отступали.

— Что вы встали, трусы?! — крикнул Федерико Руис. — Вперед! Взять его!

Но его приказ прозвучал как-то неуверенно.

— Что же вы встали, трусы?! — громовым голосом повторил дьявол. — Ну же, идите ко мне!

Парни отшатнулись от протянутых к ним волосатых лап.

Стражники не успели опомниться, как дьявол ударом кулака сбил с ног одного из них, выхватил алебарду у другого, дико захохотал, огромными прыжками пересек комнату и ринулся вниз по лестнице. Один из парней, попытавшийся задержать его, получил удар алебардой в плечо и упал, обливаясь кровью.

— Держите его! — крикнул Федерико.

Стражники кинулись за дьяволом. Парень, невольно оказавшийся впереди всех, рванул из ножен кинжал и метнул его в спину удиравшего черта. Лезвие должно было вонзиться дьяволу меж лопаток. Но… клинок отскочил от него и покатился вниз по ступенькам. Кто-то разрядил вслед дьяволу пистолет, но черт даже не оглянулся.

Дьявол выскочил на улицу, стража — за ним.

— Быстрее, сволочи! Ведь он же уйдет! — заорал альгвасил.

— Уйдет! Уйдет! — подхватили стражники, скорее с радостью, чем с досадой.

Они опять пустились вдогонку за дьяволом, но, видимо, не слишком торопились, так как расстояние между ними и чертом быстро увеличивалось. Сам Федерико Руис как будто тоже не очень спешил. То ли старик не мог поспеть за молодыми парнями, то ли трусил не меньше, чем они, но только оказался он позади всех.

Дьявол метнулся в узкую боковую улочку. Двое запоздалых прохожих отскочили в сторону и прижались к шершавой стене ближайшего дома. Один из них медленно опустился на колени, другой так и остался стоять, точно утратил способность двигаться.

Стражники еще немного покричали: «Держи его! Держи его!», подобрали пострадавших товарищей и с видимым облегчением поспешили прочь.

* * *

Шестеро стражников и Федерико Руис, опустив головы, стояли перед главным инквизитором.

— Ну, — спросил Бартоломе, — где арестованный?

Стражники только развели руками. Лишь один из них рискнул высказать робкое предположение:

— Наверно, уже у себя, в преисподней…

— А вы почему здесь? Кто обещал мне преследовать его вплоть до самого ада?!

Федерико тяжело вздохнул.

Бартоломе обвел взглядом понурую компанию: четверых недоставало.

— Где остальные?

— Хуану Гальего дьявол выбил передние зубы и сломал нос, — пояснил все тот же стражник, — у него все лицо распухло, и он никуда не показывается… Алонсо ранен. У Энрике Хименеса прихватило сердце. А с Фернандо Альваресом и вовсе беда!.. Он в церкви… Забился в угол, кричит, что его преследуют черти, и выходить оттуда отказывается… Отец Доминго опасается, что он стал бесноватым…

— Ах вы сволочи! — Сказал инквизитор. — Ах вы мерзавцы!..

И вдруг голос его сорвался на крик:

— Вы упустили убийцу! Вы упустили преступника! Вы загубили все дело!

— Трусы! Идиоты! — орал он. — Дурачье! Безмозглые твари! Нет никакого дьявола! Нет никакого черта! Есть только глупцы, которые в него верят! — он ругался беззастенчиво, вполне уверенный в том, что у солдат не хватит сообразительности даже для того, чтобы принять его слова за чистую монету.

— Чего только в гневе не скажешь! — шепнул один из стражников другому.

Парни молча выслушали весь обрушившийся на них поток брани, какой не каждый раз услышишь даже под вечер в портовых тавернах.

Впрочем, Бартоломе быстро остыл, сник. Несколько минут он сидел, сжав руками виски. Стражники переминались с ноги на ногу.

— Рассказывайте, — произнес он наконец, и голос его прозвучал уже бесстрастно и ровно.

— Святой отец, я стрелял в него! Я в упор разрядил в него пистолет, а ему хоть бы что! — сказал один.

— А я бросил в него кинжал, — поддержал его другой, — но клинок отлетел от него, как будто лезвие было деревянным…

— Да, — подтвердил третий, — Педро никогда не промахивается, он бы попал, если бы…

— Я с детства умею бросать ножи, — вновь вставил второй стражник. — Я бы не промахнулся…

— Он заговоренный!

— От него пули отскакивают!

— Его нож не берет!

— Что и говорить, сам сатана…

— Это сам Люцифер. Он светился.

— Одно слово, нечистая сила…

— Простаки! — вздохнул Бартоломе. — Этот человек знает тысячи смесей и составов. Он мог сиять, светиться, гореть, тлеть, все что угодно! Вы обязаны были его схватить, даже если бы у него были крылья и нимб! Он одурачил вас, провел, как детей!

Стражники переглянулись, с сомнением покачали головой, а потом один из них, все тот же, самый смелый и словоохотливый, выразил вслух общее мнение:

— Святой отец, мы смиренно просим нас простить, но только ловить нечистую силу мы больше никогда не пойдем! Мы готовы пойти под выстрелы… Мы и убийц, и разбойников хватали… Но такого мы не видели никогда! Так что увольте, святой отец!

— Убирайтесь ко всем чертям! — устало махнул рукой Бартоломе.

Стражники двинулись к выходу. Руис последовал за ними, но Бартоломе окликнул его.

— И ты, Федерико! — наверное, в предсмертных словах Цезаря было меньше горечи, чем в этом восклицании Бартоломе. — Как ты мог! Ты же разумный, здравомыслящий человек! Или ты тоже поверил в эту чертовщину?

— Я видел собственными глазами! — покачал седой головой альгвасил.

— До сего времени, — серьезно продолжал он, — я вел очень греховную жизнь. Но я воочию увидел посланца ада… За мои прегрешения Бог послал мне страшное предзнаменование… Я был потрясен! И я дал клятву. Святой отец, я никогда больше не буду ни пить, ни богохульствовать!

— Пошел вон, раскаявшийся грешник! — воскликнул Бартоломе и в сердцах добавил:

— Лучше бы ты напился! Пьяный проспится, дурак — никогда!

* * *

Джованни Пагано был зол, как человек, все многолетние начинания которого рухнули в одночасье.

Тем временем стражники ходили из трактира в трактир, пили за чужой счет и рассказывали о встрече с дьяволом истории, одну страшнее другой. К концу дня происшествия вчерашнего вечера обросли самыми фантастическими подробностями.

Джованни Пагано, оставшись в одиночестве, (ни один ученик не отважился зайти в дом, где обитал дьявол, и даже прохожие старались как можно быстрее проскользнуть мимо злополучного дома) размышлял, что ему теперь делать: поскорее бежать от греха подальше или же остаться и ждать, чем закончится дело. И так, и этак выходило плохо. Бежать означало порвать все с трудом налаженные связи, лишиться приличного заработка и подтвердить подозрения инквизиции о своей причастности к плутням дьявола. Скрылся — значит, виновен, решат все. С другой стороны, побег мог оказаться лишь отсрочкой от тюрьмы, а отнюдь не спасением. Длинная рука святого трибунала могла достать Пагано даже в Италии. К тому же, учителя фехтования останавливало то обстоятельство, что он внес плату за аренду дома за полгода вперед. Но… оставшись, итальянец рисковал угодить за решетку с часу на час.

Джованни Пагано стоял в оконной нише пустого зала и с тоской смотрел на улицу, где вот-вот могла появиться стража.

Стражники не пришли. Зато появился человек в черном, уже однажды побывавший у Пагано и назвавшийся тогда доном Бартоломе де Сильва.

— Что, маэстро, — слегка улыбнувшись, спросил он, — чертей у себя прячете?

— Идите вы сами к черту! — грубо ответил учитель фехтования.

Когда он был зол, от него доставалось всем, кто попадал под руку, и вопрос Бартоломе сейчас подействовал на него, как красный плащ матадора на быка. Пагано пришел в ярость.

— Хотел бы я попасть туда, где сейчас скрывается этот самый черт, — заметил Бартоломе.

— Я вас могу туда отправить! — угрюмо пообещал Пагано и снял со стены шпагу.

— В самом деле? — усмехнулся Бартоломе, сделав вид, что не понял угрозы. — И где же он?

— Вы что же, черт возьми, пришли издеваться надо мной?!

— Что вы! Я хотел только побеседовать с вами в тишине и покое. Ведь нам с вами здесь никто не помешает, не правда ли? Все ваши ученики разбежались, прошу прощения, как черти от ладана…

— Я надеюсь, вы тоже оставите меня в покое!

— Сперва я задам вам несколько вопросов.

— Уберетесь вы, черт возьми, или нет?!

— Через полчаса, — пообещал Бартоломе.

— Я выкину вас сейчас же!

— Вы спятили, маэстро! Я пришел к вам с добрыми намерениями!

— А вы мне надоели!

— В таком случае, — вздохнул Бартоломе, — мне придется разговаривать с вами в другом месте и в другое время.

— Если вы сейчас же не уберетесь, я вышвырну вас ко всем чертям!

— Все черти меня не интересуют, — ответил Бартоломе. — Их слишком много. Меня занимает только один бес, ваш знакомец. Между прочим, — добавил он, — знаете ли вы, сколько демонов существует на свете? Шесть миллионов шестьсот шестьдесят тысяч во главе с шестьюдесятью шестью князьями. К несчастью, вам пришлось иметь дело с самым худшим из них — с демоном злобы и мести.

— Вон! Вон! Вон! — заорал учитель фехтования и замахнулся шпагой, намереваясь плашмя огреть ею по плечам непрошеного гостя.

Но сталь наткнулась на сталь. Бартоломе отвел удар и теперь стоял перед итальянцем с обнаженной шпагой в руке.

— Ого! — воскликнул Пагано. — И ты, неудачник, вздумал мне сопротивляться?!

— Я был вынужден защищаться, — уточнил Бартоломе. — Я пришел не затем, чтобы драться с вами, но, раз вы по-другому не понимаете, что ж, поговорим на привычном вам языке… Avanti, maestro!

Пагано не заставил просить себя дважды и перешел в атаку. Бартоломе парировал все его выпады.

— Этого не может быть! — воскликнул тот. — За несколько дней вы не могли выучиться так владеть оружием!

— Разумеется, — согласился Бартоломе, отразив еще серию ударов, — не мог.

— Но ведь это же итальянская школа!

— Конечно! Я по достоинству ценю искусство ваших земляков. В молодости я провел в Италии несколько лет. Но не стоит забывать и вклад, который внесли в благородную науку фехтования мои соотечественники.

— Вы имеете в виду труд, который написал Херонимо Карранса де Барреда?

— Само собой. Но, если его теория мне не поможет, я покажу вам удар, которому научил меня в Гейдельберге один немецкий рейтар. Он участвовал в тридцати сражениях и все-таки дожил до шестидесяти лет. Не правда ли, это наилучшая рекомендация?

Пока продолжался этот разговор, учитель фехтования продолжал наступать. Бартоломе медленно отходил, пока не оказался в углу.

— Имейте в виду, дальше отступать я не намерен.

— Еще бы! Ведь дальше отступать вам некуда!

Они замолчали, и некоторое время не было слышно ни единого звука, кроме звона клинков и тяжелого дыхания уже порядком утомившихся противников. Теперь Бартоломе медленно теснил Джованни Пагано.

— Передохнем? — вежливо предложил он итальянцу, не без удовлетворения отметив, что с его стороны это скорее жест великодушия, чем просьба.

— Нет, — ответил маэстро. — Доведем дело до конца.

— Как хотите, — согласился Бартоломе.

Итальянец заметно побледнел, то ли сказалась усталость, то ли он понял, что имеет дело с очень сильным противником.

Вскоре они оказались в противоположном углу зала, только на этот раз стена была за спиной у итальянца.

— Бросьте шпагу, маэстро!

— Вы говорите это мне, человеку, который с детства привык держать в руках оружие?!

— Вам так или иначе придется с ним расстаться, ведь я обещал вам показать прием немецкого рейтара.

Сильным ударом Бартоломе выбил шпагу из рук итальянца и тотчас наступил на подкатившийся к нему под ноги клинок.

Пагано хотел что-то сказать, но так и остался стоять с раскрытым ртом. Он не сразу пришел в себя после такого неслыханного провала. Только прикосновение холодного острия к его шее привело его в чувство.

— Что скажете, маэстро? — усмехнулся Бартоломе. — Согласитесь, сначала я предлагал вам для разговора более мягкие условия.

— Я все понял! — воскликнул итальянец. — Вы — тоже учитель фехтования! И вы нарочно подослали мне черта! Чтобы выжить меня из города! Вы лишили меня всего, чего я добился честным трудом! Но я никуда не поеду! Бесспорно, вы меня сильнее… Но у вас ничего не выйдет! Ничего вы мне не сделаете! Не убьете же вы меня, в самом деле! Тем более, при свидетеле!

При свидетеле?! Бартоломе стоял спиной к выходу, Пагано — лицом. В зал кто-то вошел. Кто? Пагано его видел, Бартоломе — нет. Инквизитор содрогнулся. Для того, чтобы оглянуться и посмотреть, кто это, Бартоломе нужно было на мгновение выпустить из вида итальянца, который не упустил бы возможности воспользоваться промахом своего противника. До сих пор они лишь демонстрировали друг другу фехтовальное искусство, а отнюдь не сражались не на жизнь, а на смерть. Но ведь итальянец внезапно возомнил, что его хотят убить!

Отправляясь к Джованни Пагано, Бартоломе был совершенно уверен, что дьявол, вспугнутый стражниками, никогда больше не появится в этом доме. Теперь же его уверенность улетучилась, как дым. Если ночной убийца вернулся, Бартоломе оставалось только приготовиться к смерти. С двумя такими серьезными противниками он не смог бы совладать. Или ему пришлось бы немедленно убить итальянца. Бартоломе приготовился нажать на эфес шпаги, если услышит за своей спиной приближающиеся шаги. Едва ли Пагано понимал, как близок он был в это мгновение к смерти. А Бартоломе за считанные секунды успел мысленно выругать себя последними словами за беспечность, приготовиться к убийству и даже помолиться Богу, в которого не верил.

— Святой отец! — услышал он звонкий голос Мигеля Отеро.

Это был единственный ученик маэстро Пагано, который отважился прийти в дом, где побывал сатана.

— Мигель, проклятый мальчишка, черт бы тебя подрал! — выругался инквизитор, но в голосе его прозвучала неподдельная радость. — Зачем ты сюда приперся?!

— Святой отец! — воскликнул подбежавший мальчик. — Я все видел! Я давно тут стою! Святой отец, я думал, ни один человек не может одолеть маэстро!.. Святой отец, я ваш!..

— Будешь чистить мне сапоги? — усмехнулся Бартоломе.

— Я буду делать все, что вы мне прикажете!

— В таком случае, подбери шпагу этого мерзавца и убирайся к чертям!

— К чертям?

— Ну, хотя бы на улицу, и жди меня там!

— Да, святой отец! — с готовностью согласился Мигель.

— Святой отец? — удивленно повторил Пагано.

— По крайней мере, теперь вы знаете, что я не учитель фехтования и что я не собираюсь вас убивать, — Бартоломе облегченно вздохнул и вложил шпагу в ножны. — Идемте!

— Куда?

— Покажите мне, где у вас тут обитал дьявол.

— Хорошо, — подчинился итальянец.

После полученного урока он тоже проникся к Бартоломе уважением и больше не пытался возражать. Только таким образом, отметил инквизитор, и можно было укротить этого раздражительного человека.

Они поднялись в комнату дьявола. Здесь все еще ощущался запах гари, серы и каких-то ароматических, а вернее, зловонных, трав. Очевидно, их-то, вместе с кусочками серы, убийца и сжег, чтобы напугать стражников. Кроме того, Бартоломе обнаружил здесь курильницу с потухшими угольками. Более никаких следов пребывания в этом мире дьявол не оставил.

— Долго он тут у вас прятался?

— Дни я не считал, — буркнул Пагано. — Думаю, чуть побольше месяца.

— Как его звали?

— Откуда я знаю?

— Вы не спросили имя у человека, которого впустили в свой дом?

— Если у человека есть деньги, меня не интересует, как его зовут. И заметьте: когда он обратился ко мне, у него еще не было ни рогов, ни хвоста!

— И все же, как он вам представился?

— Ваал де Гадес.

— Как?!

— Послушайте, святой отец, дон Бартоломе, или как вас еще там… я сдал бы ему комнату, даже если бы он назвался Пресвятой девой! Он обещал мне хорошо заплатить, а как его звали, мне было совершенно все равно! Вы, я гляжу, тоже человек с двумя именами… Но это не мое дело!

— Пообещал или заплатил? — уточнил Бартоломе.

— Пообещал! И теперь я, надо думать, ничего не получу, кроме неприятностей!

— Можете считать, что все неприятности уже позади…

— Да? — угрюмо отозвался Пагано. — Я растерял всех учеников!

— Будем надеяться, они вернутся…

— Я целый месяц кормил этого фигляра за свой счет!

— Вот эту потерю вам действительно никто не возместит, — с усмешкой согласился Бартоломе. — Радуйтесь, по крайней мере, тому, что черти больше не будут вас объедать.

— Как ни крути, но кругом одни убытки, — вздохнул итальянец.

— Если бы я не знал, что родом вы неаполитанец, я бы решил, что вы близкий родственник Яго Перальты. Только вам не хватает его сообразительности.

— Чей родственник?..

— Неважно. Скажите, о доне Фернандо де Геваре вы в последнее время ничего не слышали?

— Как же, слышал!

— От кого?

— От вас.

— А молодые кабальеро, которые собирались у вас, о нем не говорили?

— Не помню.

Бартоломе вздохнул. Учитель фехтования, обманутый дьяволом, действительно мало что мог сообщить. Де Гевара знал, у кого скрываться, у жадного до денег и, к тому же, совершенно не любопытного человека, у иностранца, которого прежде никогда не встречал. Интересно, где он прячется теперь?

* * *

Старенький епископ бодро шагал по аллее парка по направлению к своей любимой беседке. С утра он чувствовал себя свежим и отдохнувшим. Несмотря на все неприятности, обрушившиеся за последнее время на его самого и на его епархию, его преосвященство не потерял ни сон, ни аппетит. Он обычно ложился рано и также рано просыпался, в отличие от своей дочери, которая отправлялась в постель под утро, а просыпалась к обеду. Вследствие столь разного образа жизни епископ и его бесценное сокровище, доставлявшее ему столько неприятностей, иногда ухитрялись ни разу за день не встретиться.

Такие нежаркие, благословенные часы, когда еще не поступило никаких дурных известий, а Кончита еще ничего не натворила, потому что еще не проснулась, епископ обычно посвящал созерцанию своих любимых картин, статуй, либо… наяд. Сейчас же в своей укромной беседке он хотел насладиться тишиной, прохладой, уединением, а также хорошим вином. Заодно епископ хотел удостовериться, цел ли пока еще его ненаглядный Аполлон и не угрожает ли Афине или Минерве жалкая участь превратиться в мишень или в виселицу. А что касается неприятностей в городе… Что ж, если их не замечать, то их как будто и вообще не существует…

Каково же было удивление епископа, когда он заметил, что в его беседке, более того, в его кресле, сидит какой-то посторонний человек! Сидит за столом, накрытым для его преосвященства!

— Эй, вы! — окликнул его Карранса. — Кто вы такой и что вы делаете в моем парке?!

Незнакомец встал.

Оторопевший епископ остановился, потому что узрел самого дьявола. Впрочем, его преосвященство не испугался, потому что в чертей не верил, а удивление его длилось недолго. Оно быстро сменилось раздражением, досадой, а затем — негодованием, в той степени, в какой Карранса, по натуре человек совсем не злой, вообще мог гневаться на кого-нибудь.

— Ну, это уж слишком! — воскликнул он. — В конце концов, всему есть предел! Мне только чертей и недоставало!

Дьявол даже отступил на шаг: он не ожидал такой решительной атаки.

— Плутовка! Мерзавка! Чертова девка! — продолжал Карранса, потрясая посохом.

Черт стоял молча, должно быть, недоумевая, почему к нему обращаются, как к женщине.

Впрочем, его преосвященство тотчас объяснился:

— Я знаю, — выкрикнул он, — тебя послала эта беспутная девка, чтобы досадить своему старому, больному отцу! Нет, нет, меня не испугают ни висельники, ни разбитые статуи, ни распутные монахи, спрятанные в гротах… Но это переходит всякие границы! Я не позволю обращаться со мной, как с шутом!

— Убирайся! — голос епископа сорвался на визг. — Убирайся и передай Кончите, что я не стану покупать ей свору борзых, даже если она будет умолять меня на коленях! А ты, мерзавец, считай, что уволен со службы! Как только я узнаю, кто ты такой, а я обязательно узнаю… Нет, проще, я прогоню всех слуг и найму новых, еще не избалованных! Убирайся! Убирайтесь все, дармоеды!

— Вы хотите знать, кто я такой? Извольте! — и дьявол потянул себя за рога, снимая шлем.

Со стороны епископу казалось, что он стягивает не маску, а собственную голову.

Дьявол снял увенчанный рогами шлем, и епископ узнал мужественное, жестокое лицо сеньора де Гевара.

— Дон Фернандо! — пробормотал Карранса, пошатнулся и бессильно опустился на оградку, окружавшую бассейн.

— Со мной случится удар, — простонал он.

— Ничего с вами не случится, — отмахнулся де Гевара, — конечно, если будете вести себя благоразумно.

— Но ведь вы под арестом, — слабым голосом напомнил епископ.

— Как видите, пока еще нет.

— Вы бежали?

— Бежал!

— Но ведь из тюрем инквизиции не бегут!

— Но ведь я здесь!

— Как вам это удалось?

Де Гевара только усмехнулся. Он понял, что епископ думает, будто ему удалось совершить побег из тюрьмы, но не стал распространяться о своих истинных подвигах.

— Вот что, — объявил он, точно вопрос бы уже решен, — я останусь здесь, у вас.

— Нет, нет, — прошептал епископ. — Это невозможно!

— Почему же?

— Потому что здесь дворец епископа!

— Вот именно! Подумайте, кто станет искать меня здесь?!

— О, дон Фернандо, умоляю вас, Богом Вышним заклинаю, уходите, уходите! Вас могут увидеть, и тогда пропали мы оба!

— А вы постарайтесь сделать так, чтобы меня никто не увидел.

— Но… как же?..

— Допустим… вы дадите мне ключ вон от того павильона.

— Там хранятся части древних скульптур, — возмутился епископ, — из тех, что полностью не сохранились… руки, знаете ли, головы… даже чья-то ступня… и еще разные редкости… вазы, амфоры… Они такие хрупкие… по ним нельзя стрелять из арбалета, а Кончита…

— Черт возьми, не трону я вашу посуду!

— Я запираю павильон от Кончиты, — вздохнул несчастный старик.

— Говорю же, мне нет дела до вашей коллекции. Может, несколько месяцев назад я и заинтересовался бы, но сейчас, сами понимаете, мне не до того!

— Дон Фернандо, прошу вас, уходите! Бегите, бегите отсюда скорее! Бегите, пока есть возможность!

— Видите ли, ваше преосвященство, я не привык уходить, не закончив дел, — сказал де Гевара, опять развалившись в кресле епископа. — А я еще не все дела завершил.

— Какие, черт побери, дела, когда за вами охотится инквизиция!

— Пусть себе охотится. Здесь я буду в безопасности.

— Дон Фернандо, — взмолился епископ, — зачем вы меня терзаете?! Разве я и так не сделал для вас все, что мог? Разве я не предупредил вас, как друга, как сына, сразу же, как только на вас поступил донос? Почему вы не скрылись тотчас же? Почему не послушались меня? Посмотрите, к чему это привело! Вас бросили в тюрьму, вас пытали! Разве мало вы страдали?! Разве мало я волновался?!

— Ну, волновались вы, допустим, за себя, а не за меня, — вставил де Гевара.

— И к чему этот маскарад? — продолжал епископ. — А, понимаю! До вас тоже дошли слухи о дьяволе, который, будто бы, разбойничает в городе. Чтобы вас не узнали, вы переоделись чертом… Но кто достал вам этот наряд? Вы подкупили кого-то из служащих инквизиции?

— Вы слишком много задаете вопросов, ваше преосвященство, — хищно улыбнулся де Гевара. — Считайте, что одежду мне принесли бесы, с которыми я вожу компанию… Ну, так мы договорились! Я остаюсь! Вы отдаете мне ключи от павильона и от калитки в стене! А то сегодня ночью мне пришлось лезть через стену. Это никуда не годится! И смотрите, ваше преосвященство, не проговоритесь, — угрожающе добавил он. — Предупреждаю вас, мне это не понравится! А теперь приступим к завтраку, не зря же, черт возьми, для нас накрыли стол! Присаживайтесь, ваше преосвященство!

Епископ не осмелился возражать, но мысленно возблагодарил Бога за то, что никто не видит, как он трапезничает с самим чертом.

* * *

Утро епископ провел в крайнем смятении. К нему в дом вселился дьявол. Выходит, теперь он сам — пособник и укрыватель еретика. Но что ему оставалось делать? Пойти и объявить, что в его парке засел сатана? Но это все равно что своими руками вырыть подкоп под собственную епископскую кафедру. Спрашивается, почему колдун отправился именно к нему, а не к кому-нибудь другому? Потому что… Вот именно! Инквизитор и так смотрит на него с подозрением, не хватало еще такого скандала! Брат Себастьян наверняка сообщит о случившемся верховному инквизитору в Мадрид, а от преследований инквизиции не защищен никто. При мысли о том, что он может лишиться своего тепленького местечка, епископа бросило в дрожь и на голове зашевелились остатки волос. Ох, не зря его мучили тяжкие предчувствия, когда в городе учредили трибунал! Он предчувствовал, что дело добром не кончится!

Епископ боялся инквизитора, но еще больше боялся де Гевару, от которого, как он теперь понимал, можно было ожидать чего угодно. «Может, он и вправду поживет здесь денек-другой, а потом исчезнет, — успокаивал себя Карранса. — Может, все и обойдется. Сбежал же он из тюрьмы, может, и отсюда сбежит». Епископ готов был подарить де Геваре самого быстрого коня из своей конюшни, лишь бы колдун поскорее исчез. И тут епископа осенило. Не зря же он, в конце концов, раздумывал в течение несколько часов! В его старой голове еще могут рождаться дельные мысли! Его преосвященство понял, что нужно делать: не мучиться в ожидании, пока на него донесут, а донести самому! Не ждать удара с покорностью судьбе, а самому нанести предупреждающий удар! Решено! Он напишет в Мадрид: у брата Себастьяна сбежал узник. А, может, он его нарочно отпустил? Может, был подкуплен? Измыслить можно вообще все что угодно, и пусть потом оклеветанный оправдывается, как знает!

Додумавшись до столь хитрого хода, епископ облегченно вздохнул, с аппетитом пообедал и стал ждать. Он ждал, что к нему явится надменный главный инквизитор, дрожащий, растерявший все свое высокомерие, путаясь и сбиваясь, сообщит о неслыханной вещи — побеге арестанта, и попросит совета. Но время шло, а никто не приходил. Не было не только инквизитора, но даже гонца от него. И вообще день прошел тихо и спокойно.

К вечеру епископ не выдержал, приказал заложить карету и сам отправился в трибунал. Там тоже не ощущалось никакого волнения.

— Ваше преосвященство, — приветливо улыбнулся ему брат Себастьян, — как ваше здоровье? По-видимому, неведомый недуг отпустил вас?

Епископ пристально всмотрелся в лицо Бартоломе, но не заметил ни тени смущения или тревоги. А уж онто, прожженный старый интриган, умел читать чужие мысли!

— Я хотел бы лично допросить узника, — не назвав имени, епископ допустил явную ошибку. По неведению, Карранса полагал, что он сам и брат Себастьян думают сейчас об одном и том же заключенном.

— Какого узника? — осведомился Бартоломе. — Сами знаете, их здесь десятки.

— Де Гевару, — пробормотал старик и, с трудом скрыв волнение, уселся за стол, где обычно размещались судьи.

Бартоломе хладнокровно вызвал стражу и приказал привести колдуна.

И тут епископ понял: инквизитор еще ничего не знает! Он еще не обнаружил бегство заключенного и потому так спокоен! О, какой подарок судьбы сейчас его ожидает! Епископ даже тихо хихикнул и заерзал в кресле, воображая, как вытянется лицо инквизитора, когда ему сообщат…

Скрипнула открывшаяся дверь. В зал ввели арестанта.

Карранса взглянул на вошедшего, привстал, весь подался вперед, а потом вдруг медленно начал оседать. Если бы Бартоломе не поддержал епископа, тот рухнул бы на пол.

Де Гевара был здесь! Он был одновременно в двух местах! Или это его призрак? Демон?

— Вам плохо, ваше преосвященство? Очнитесь, очнитесь!

Бартоломе принялся хлестать Каррансу по щекам, и эти шлепки больше походили на пощечины.

— Уведите арестованного! — крикнул инквизитор страже. — Не до него!

Епископ приоткрыл сначала один глаз, потом другой. Призрака поблизости уже не было.

— Где он? — простонал Карранса.

— Де Гевара? В камере.

— Вы уверены?

— Совершенно. А вы? — Бартоломе подозрительно посмотрел на епископа.

— Я вам доверяю, — пробормотал тот.

— Хотел бы я сказать о вас то же самое, — процедил сквозь зубы Бартоломе.

Его преосвященство чувствовал себя слишком слабым, чтобы возражать. По указанию Бартоломе, стражники подхватили его под руки и скорее отнесли, чем отвели обратно в карету.

На этот раз епископ не притворялся: он действительно чувствовал себя очень плохо.

* * *

«Кто гибнет от руки дьявола? Казалось бы, ответ ясен. Де Гевара, пользуясь неограниченной свободой, уничтожает своих врагов. Бешеная ненависть, жажда крови и мщения движет им. Этот мир, никогда не принимавший его, должен поплатиться…

Но… Разве донья Люсия была врагом де Гевары? Напротив. А старый могильщик? Уж он-то наверняка не держал зла на сеньора, который скупал у него кладбищенский товар. В чем же они провинились перед заклинателем адских сил?»

Бартоломе понял: они знали о тайных занятиях де Гевары. Точнее, донья Люсия могла знать, а Педро Рамирес наверняка догадывался. И оба могли воспользоваться своими догадками, чтобы погубить де Гевару. У каждого из них нашлась бы причина. Гробокопателю были нужны деньги, как доносчик он получил бы часть состояния колдуна. Донья Люсия, собиравшаяся замуж за дона Диего, мечтала избавиться от своего ревнивого любовника.

«Кто еще знал? — спросил себя Бартоломе. — И кто еще мог донести на де Гевару? Угадай имя — и ты узнаешь следующую жертву. Или… Нет, вопрос нужно поставить по-другому. Кто донес на дона Фернандо? Рано или поздно он догадается… Или уже догадался. О, этот человек, никому ничего не прощавший, не оставит доносчицу безнаказанной».

Бартоломе вскочил. Донья Анна! Как он мог надолго забыть о ней! Она еще жива… Жива ли?

Бартоломе застал ее в той же позе, что и в прошлый раз, словно в течение нескольких дней она так и не отрывалась от молитвенника.

— Я принес вам дурные вести, — сказал он.

— Вести? — с безразличием отозвалась она. — Разве для меня еще существуют вести? Я умерла для этого мира, этот мир умер для меня…

— Скажите, к вам никто не приходил?

— Ко мне?!

Если бы она не разучилась смеяться, она бы рассмеялась.

— Кто может прийти ко мне? Призраки? Тени умерших?

— Нет, — покачал головой Бартоломе. — Ваш муж.

— Вы… его отпустили? — Бартоломе увидел, что у доньи Анны задрожали руки.

— Нет, но…

— Вы обещали мне, что он не придет! — с горечью напомнила она.

— Поверьте мне, если бы он находился в моих руках, я бы его ни за что не выпустил!

— Значит, он бежал из тюрьмы?

— Похоже, он никогда там не был.

— Но как же арест, допросы? — растерянно спросила она.

— Не знаю, каким образом, но ему удалось подсунуть вместо себя другого, невинного, человека.

Донья Анна закрыла лицо руками.

— Я знала, — прошептала она, — я предчувствовала… Еще не выкован замок на дверь, что удержит де Гевару… Еще не свита веревка, которой можно связать ему руки… Еще не выросло дерево, чьи поленья пойдут ему на костер… Боже! Неужели силы зла настолько всемогущи, что им нельзя противостоять?!

— Можно, — ответил Бартоломе. — И я попробую.

— Это бесполезно, — опустила голову донья Анна.

— Отчего же? Он еще не пришел к вам, но… Я не хочу вас пугать, но он придет. Я в этом уверен! Значит, стоит только подождать его… Устроить засаду…

— Вы хотите сказать, что здесь, в моей спальне, будут находиться солдаты?

— Куда ведет эта дверь?

— В комнатку моей служанки.

— Из нее нет другого выхода?

— Нет.

— В таком случае, она прекрасно подойдет для того, чтобы там спрятаться.

— Простите, но я не хотела бы видеть здесь чужих… Боюсь, это будет для меня мучительно… Я привыкла к одиночеству, любое общество утомляет меня…

— Успокойтесь, дочь моя. Стражников вы не увидите. К несчастью, от них мало толку. Караулить дьявола… простите, вашего мужа, буду я сам.

— Нет! — пролепетала донья Анна. — Нет, нет, нет!

— Почему? — удивился Бартоломе. — Вы не хотите мне помочь? В конце концов, дочь моя, речь идет о вашей же безопасности!

— Не в этом дело, — возразила донья Анна. — Моя жизнь — догоревшая свеча. Она ничего не стоит. Но вы подвергаете себя смертельной опасности.

— Де Гевара так ужасен? — попытался усмехнуться Бартоломе.

— Да! Там, в трибунале, нечистая сила не имеет власти, но здесь, здесь — другое дело! Здесь сотни бесов стоят за его спиной! Что вы можете противопоставить им?

— Только свою отвагу! — ответил Бартоломе. — Ждите меня сегодня вечером!