В школе я был обычным панком. Ну, слушал, там Exploited, GBH, Sex Pistols, Гражданскую оборону. Ругался с учителями из-за булавки в ухе, панковских маек, бритых висков. Но потом моя жизнь резко изменилась. В компании друзей я посмотрел фильм Romper Stomper. Копия была даже не первой, но все, что нам было надо, мы там увидели. Этот фильм рассказывал о скинхедах, точнее, о, так называемых боунхедс, бритоголовых, придерживающихся расистских и националистических взглядов. Фильм был направлен против них, скинхеды по сюжету жили как свиньи, какой-то полухипповской коммуной. Тем не менее, идея нас захватила. Не то, чтобы мы были убежденными нациками, но конфликты с рэпперами, неконтролируемый поток иммигрантов из южных республик бывшего СССР, которые не желали ассимилироваться и часто создавали этнические преступные группировки, все это, несмотря на наличие друзей других национальностей как у нас, так и у наших родителей, не способствовало росту интернационализма. На дворе стояла бешеная середина девяностых. Мы с друзьями ненавидели новую действительность, когда все измерялось деньгами, а деньги делались на крови и обмане. Мы протестовали против нее. И вот была найдена форма протеста.

Майки с логотипами панк-групп полетели в помойку. После поездки в магазин «Ле Менаж» в Хрустальном переулке, на выбитые с родителей деньги, были куплены роскошные шестнадцатидырочные ботинки Dr.Martens. Джинсы, не смотря на мамины протесты, вываривались с завязанными и скрученными штанинами в отбеливателе, отчего на них получались красивые разводы. Под машинку я обрил свою голову, благо форма черепа позволяла. У деда был конфискован комплект подтяжек. Мы с друзьями бегали по библиотекам и подвальным книжным магазинчикам. Читалось все: от старого журнала «Ровесник» с ругательной статьей о «молодых западных нацистах» до невнятного «Майн кампф» и дневников бойцов власовского РОА. Из-за границы привозились кассеты белого ска и ой-музыки, скинзины (ночами переводившиеся со словарем на русский), одежда нужных марок. Мы вышли на первых русских скинхедов, во многих районах города появлялись наши ровесники-единомышленники, становилось на ноги смежное по идеалам движение футбольных фанатов. Появлялись общие места тусовок: кафе «Выставочное» на ВДНХ, Арбат, улица Герцена. Шли первые уличные бои с рэпперами, гопниками, инородцами, молодыми коммунистами. Слава о наших выходках, бежала впереди нас. Мы становились грозной силой, быть бритым было модно. Нас пытались привлечь в свои ряды многие политические партии правой направленности. Кое-кто на это велся. Но, в основном, эмиссары РНЕ и «Памяти» получали пизды под улюлюканье собравшихся. О большую политику мараться мы не хотели. Я окончил школу и поступил в институт стран Азии Африки (прикольно, правда?). К этому моменту, я был весьма известен в кругах бритой молодежи, входил в состав группировки «Белые воины». Еще в школе я увлекся татуировкой и, так как неплохо рисовал, достиг в этом определенных успехов. Татуировки давали мне неплохой заработок, я и сам набил себе несколько татуз: свастику на груди, ку-клукс-клановца на левом плече и скифский орнамент на спине и бицепсах.

У меня было пара приводов в ментовку за драки, но до серьезных заморочек пока не доходило.

Однажды я сидел у себя дома и пил в одиночестве пиво, на полу в беспорядке валялись журналы и каталоги с татуировками, конспекты арабского из института. Настроение было так себе, надвигалась сессия, давно никого не колол, деньжат было маловато. Поехать что ли, занять бабла у родаков? И час выслушивать их нравоучения про то какой я татуированный урод, что мой прадедушка-фронтовик если бы был жив, не перенес бы внука- нациста и так далее. Когда я окончил школу, родители забрали бабушку к себе, а мне отдали ее квартиру. Время от времени они подкидывали мне денег, но в основном я жил на доходы от татуировок и кое-каких дел с друзьями. Внезапно пронзительно затрезвонил телефон.

— Але, вендиспансер слушает.

— Здорово, вендиспансер, чем занят? — услышал я в телефоне голос Кирюхи, моего одногруппника из института.

— Пивко посасываю, есть предложения?

— Имеются две мажорные крали, хотят сделать себе татки, бабки у них с собой. Могу быть с ними у тебя, через часа два.

— Чего хотят делать?

— Одна узор на жопе на полпачки, у другой есть свой рисунок рыбки в треть, на плечо. Сделаешь?

— С первой 50 баксов, со второй 35, возьмите чего-нибудь пожрать: сыра там, сосисок.

— Ты ж можешь дешевле сделать?

— Они же мажорки, с них не убудет.

— Ладно, скоро будем, ты приберись у себя, девушки все-таки к тебе приедут.

Я полазил по квартире, смел мусор под кровать, принял душ, натянул парадные джинсы и майку-алкашку, обнажавшую мои мускулистые татуированные руки (вдруг, если телки нормальные, кого-нибудь очарую и засажу?). Я поставил машинку для татуировок кипятиться в дезинфицирующий раствор и распечатал новые иглы и перчатки.

Через полтора часа раздался звонок в дверь. Я поставил в музыкальном центре сборник The best of MADNESS и пошел открывать. В дверь с криками ввалился Кирюха, вертлявый рыжий весельчак, фанат группы Korn. За ним опасливо вошли две красивые, дорого одетые девушки. Одна была высокая блондинка с простоватым сильно накрашенным лицом, вторая — стильная брюнетка итальянского типа с большой грудью, похожая на американскую актрису Джину Гершон.

— Алексей. — представился я.

— Наташа. — протянула для поцелуя руку блондинка.

— Очень рад. — пожал я ее пальцы.

— Вика. — чуть смущенно улыбнулась брюнетка.

— Тоже рад.

А брюнетка супер, подумал я про себя, правда, явно нерусская, ну да пофиг. Несмотря на мои убеждения, в моем донжуанском списке были и татарка, и две, весьма страстные армянки.

— Проходите в комнату. — показал я гостям.

— А где я могу попудрить свой носик? — спросила меня блондинка.

— Свой я обычно пудрю от прихожей направо.

— Спасибо, было бы любезно, если бы у тебя нашлась кассета транса. Это поможет мне расслабиться.

— Я наркоманского говна не слушаю.

Блондинка фыркнула и пошла в ванную. Брюнетка, наоборот, украдкой улыбнулась. Вообще, по первому впечатлению, блондинка была эдакой капризной фифой, а брюнетка неглупой свойской девочкой. Брюнетка тем временем, с ухмылкой разглядывала стены моей комнаты, на которых были: календарь с Муссолини на текущий год, граффити свастика и руна Альгиз, пара плакатов европейских ультраправых ой и хардкор групп. Я еще раз оценивающе посмотрел на брюнетку и внезапно понял такой интерес к моим настенным украшениям: в ее ушах были золотые сережки в виде шестиконечных звезд Давида, девочка была еврейкой.

— Ну, как, нравятся картинки? — непринужденно спросил я.

— Ты что, фашист? — с некоторым холодом в голосе спросила она.

— Знаешь, Вика, я просто люблю свою страну и свой народ, если это преступление, то уж извини. Среди твоего народа тоже встречаются нормальные люди, но его представители сделали революцию в России и сейчас, здесь же осуществляют геноцид русских. Холокост тоже выдуман, с целью шантажа немцев и других народов. Многие народы пострадали в этой войне не меньше вас, а деньги и земли получили только вы. Между прочим, многие независимые честные еврейские ученые с этим согласны, могу дать тебе почитать пару серьезных книжек историков-ревизионистов на эту тему. Пещерным антисемитом я не являюсь.

— Дай почитать. — неожиданно ответила Вика. — Было бы интересно. И все-таки любить свой народ, уничтожая другие, это неправильно.

— За всех скинхедов я отвечать не могу, но лично я наношу точечные удары, по тем, кто этого заслуживает. В Израиле тоже есть организация типа скинхедов, «Бейтар» называется, по-вашему — штык, В Америке ширится движение черных расистов. Но шельмуют почему-то только белые националистические движения. Это несправедливо, я не претендую на мировое господство, но в своей стране, на земле за которую мои предки проливали кровь, я хочу быть хозяином, а не рабом или гостем. Против тебя лично я ничего не имею, но против многих твоих соплеменников — политиков, шоуменов и магнатов имею немало.

— В чем-то ты и прав. Хотя, лично я против любого насилия. — задумчиво сказала Вика.

Я пожал плечами.

— Хорош спорить, в холодильнике, пиво стынет. — ворвался в комнату Кирюха. — Жиды, скинхеды — все мы люди, так давайте веселится. — провозгласил он.

— Сделаем дело, тогда и повеселимся. — строго осадил я Кирюху.

— Да, Кирюш, как раз обмоем сделанные татуировки, я со скинхедами еще никогда не бухала. — с улыбкой сказала Вика.

— А я тоже не пил с живыми еврейками. Шутка. — сказал я.

Все мы засмеялись, тут в комнату вошла Наташа.

— У тебя все стерильно. — с ходу протянула она.

— Нет, на выбор есть иглы спидозные, есть гепатитные. — раздраженно ответил я, припаивая иглы к насадке. — Кто первый, у кого готовый рисунок?

— У меня. — сказала Наташа, протягивая мне рисунок пошловатой рыбки. — На плече хочу. Это больно?

— Не больнее, чем эпиляция.

— Тебе-то откуда знать про эпиляцию?

— Мне ли не знать. — потер я под общий смех бритую голову.

— А я бы хотела сделать себе что-нибудь типа кельтского узора на задницу, чтобы по центру к копчику выходило. — провела рукой по своему крепкому заду, показывая место будущей татуировки, Вика.

— Посмотри каталоги и фотки того, что я уже сделал, если захочешь что-то заделать по-другому, могу нарисовать. — с этими словами, я протянул Вике стопку татужурналов и фотоальбомов.

— Кто, что будет? — вновь нарисовался Кирюха, неся с тарелки со снедью и бутылки, он всегда поражал меня своей вездесущностью.

— Я пока, разве что пивка, а ты Наташ, можешь, если боишься, чего-нибудь покрепче. Есть виски, водка, чача.

— Пожалуй, от виски я не откажусь.

— Щас налью. Садись на этот стул, боком ко мне, заголяй плечо.

Наташа сняла кофту, обнажив внушительную грудь, крепко схваченную лапами красного бюстгальтера на размер меньше. Я заинтересованно окинул ее взглядом, заметив это, Вика озорно улыбнулась. Я плеснул в граненый стакан вискаря. Наташа разом опрокинула в себя темную жидкость и, слегка поморщившись, закусила шоколадкой.

Я взял ручку и быстро набросал на Наташином плече рыбку, показал девушке рисунок в зеркале, она довольно кивнула. Я запустил свою адскую машинку. От первого прикосновения иглы, Наташа вздрогнула, но потом успокоилась и сидела смирно.

— А это действительно не так больно как я думала!

— Все зависит от мастерства. — гордо резюмировал я и продолжил колоть, изредка отвлекаясь на пиво. Так как рисунок был небольшой, через минут сорок я закончил. Аккуратно смыв остатки выделившейся лимфы и вазелина, облегчавшего процесс нанесения татуровки, я смазал Наташино плечо бактерицидным кремом.

— Так, запоминайте теперь обе. Неделю не мыться в ванной, не ходить в бассейн, сауну, солярий, болячку не сдирать, мазать первые пару дней антисептическим, а потом детским кремом или вазелином по мере высыхания. Кожа у всех разная, так что если краска ляжет тускло, я бесплатно добью. Ну, Вика, выбрала?

— Да. — Вике понравился узор в стиле «борнео», мы убрали пару пошловатых завитушек, и получилось вполне пристойно.

— Оголяйтесь теперь вы, мадемуазель.

Вика, играя на публику, по-стриптизерски вальяжно скинула узкие джинсы и осталась в черных стрингах, плотно врезавшихся в тугую аппетитную задницу.

— Да, главное удержать руку от дрожи, касаясь такой красоты! — с улыбкой сказал я.

— На мне-то она не дрожала. — заметила Наташа.

— Но и плечо, не задница. — парировал я.

— Удивительно меткий афоризм, дай запишу! — издевательски зааплодировал Кирюха.

— Ладно, к делу! Вика, на позицию, а позиция твоя — пузом на диван.

Вика плюхнулась животом на мой диван, а я, с машинкой в руках, скрючился. рядом. Процесс доставлял мне удовольствие, рисунок для исполнения был не особо интересный, но касаться бархатной загорелой Викиной задницы было изумительным ощущением. Пару раз мне пришлось менять свое положение, чтобы скрыть одолевавший меня стояк. На этот узор у меня ушло около часа, закончив, я тоже промыл и смазал свежую татуировку. Вика тут же побежала смотреть на результат в зеркало.

— Здорово, то, что я хотела, а она останется такой же яркой?

— Когда все заживет, она станет чуть-чуть более блеклой. Если будешь правильно за ней ухаживать, все будет хорошо.

— Класс, надо это отпраздновать!

— Да, мне теперь тоже можно немного пригубить.

— Ща, все организуем! — резко подорвался Кирюха.

— Вы никуда не спешите? — спросил я у девушек.

— Да нет, такое дело грех не обмыть. Вот возьми, как договаривались. — и они почти синхронно протянули мне деньги.

— Спасибо, носите на здоровье.

Дальше, в течение часов двух мы общались, пили вино, которое они принесли с собой. Кирюха пытался окучивать захмелевшую Наташу, та вяло отбивалась. Мы с Викой обсуждали фильмы и книги, оказалось, что у нас много общих интересов. Национальную тему, по взаимному молчаливому согласию, мы обходили стороной. Тем временем Наташа вспомнила, что ей завтра рано вставать в автошколу и засобиралась домой, Кирюха вызвался ее провожать. Они вопросительно посмотрели на Вику. Вопреки моим ожиданиям, она сказала, что еще задержится, все равно им в разные концы ехать.

— Смотри, сейчас набегут его друзья скинхеды и подвергнут тебя глумлению. — попытался шутить пьяный Кирюха.

— Иди-иди, горе-Казанова! — отмахнулась Вика.

Я закрыл за Наташей и Кирюхой дверь и вернулся в комнату. К этому моменту я был уже изрядно под мухой. Плюхнувшись на диван рядом с Викой, я неожиданно ощутил, как ее бедро прижалось к моему, меня стало одолевать нарастающее возбуждение. В конце концов, почему бы и нет? Почему я не могу разок переспать с еврейкой, мне же на ней не жениться и рожать от меня она не будет. Я взял руку Вики в свою ладонь и внимательно посмотрел ей в глаза. В глубине ее антрацитовых зрачков отражалась моя лысая башка. Наши губы соприкоснулись. Мы оба понимали, что делать этого нам не нужно, что ни мне, ни ей эта связь ничего хорошего не принесет, но поделать с собой ничего не могли. Через некоторое время на моем раздолбанном диване сплелись наши обнаженные тела. Викино лоно оказалось необыкновенно узким и влажно-горячим, что подарило мне довольно острые ощущения. Девушка, как и многие раскрепощенные дамы восточных кровей, была опытной и страстной любовницей, умевшей получать удовольствие сама и, дарившая его партнеру. Мой бедный диван, жалостно скрепя, полночи ходил ходуном. Проснулись мы довольно поздно, где-то в час. Открыв глаза, я увидел перед собой солнечного зайчика на смуглом Викином плече. Почувствовав мой взгляд, она рывком перевернулась лицом ко мне. Ее щека еще хранила красный след от подушки, между двух больших грудей с крупными коричневыми сосками на увесистой золотой цепочке свисала шестиконечная звезда.

— Зачем я это сделала? Был бы ты хорошим еврейским мальчиком, прошедшим обряд бармицвы, а ты — скинхед, расист и антисемит. Что же делать? Самое ужасное, мне понравилось, то, что мы делали вчера ночью, и мне хотелось бы повторять это снова и снова. Не то, чтобы ты — офигенный любовник, но между нами словно искра проскочила, тебе так не показалось? — неожиданно выдала мне Вика.

Я, лежа, переваривал услышанное. Дело в том, что я тоже почувствовал нечто особенное, чего ранее не испытывал. Вот те на! Не хватало еще мне в еврейку влюбиться!

— Знаешь, я думал, что это будет обычным пьяным ничего не значащим трахом. Но проснувшись с тобой утром в одной постели, я сейчас понимаю, что хотел бы каждое утро просыпаться и видеть тебя рядом. — слова правды давались мне с превеликим трудом, я будто бы слышал свой голос со стороны, и звучал он странно и чуждо.

Вика провела рукой по свастике на моей груди.

— Что же нам теперь делать? Наша связь обречена на неудачу. Я должна бежать отсюда и больше никогда тебя не видеть, но чем больше времени я лежу с тобой в постели, тем больше я хочу остаться здесь навсегда. Господи, почему, я с первого взгляда влюбилась в скинхеда, а не в смуглого сефарда с берегов Сиона! Родители уже начали подыскивать мне хорошую партию, как среди российской еврейской общины, так и в Израиле.

— Я тоже видел свою возлюбленную крепкой русской девицей или голубоглазой немецкой фройляйн, ну, на худой конец хохлушка или испанка, но, чтобы спать с еврейкой! А если об этом узнают мои товарищи по борьбе? Да, попадос.

— Может быть, будем тайно встречаться?

— Давай попробуем, может, разочаруемся друг в друге, и все пройдет. — сказал я, сознавая всю эфемерность подобного предположения.

Недели две мы встречались, не говоря никому ни слова о наших отношениях. В пивняки и клубы, где собирались бритоголовые и футбольные хулиганы я ее, естественно, не водил, да и Вика не показывала меня своей мажорной компании. Мы ходили в кино, театры, гуляли по московским бульварам, до исступления любили друг друга, доламывая мой старый диван. Наши разговоры частенько заканчивались ожесточенными спорами, когда мы касались национальной темы, каждый из нас с криками отстаивал свою точку зрения, не достигнув соглашения на словах, мы каждый раз достигали консенсуса в постели: накатывало жаркое лето, едкий запах пота и спермы повисал в моей комнате.

Однажды, когда родители Вики уехали на дачу, она пригласила меня в гости. Викина семья жила в просторной трехкомнатной квартире на Смоленской. Папа ее был известным московским адвокатом, а мама преподавала иврит в одной из московских еврейских школ. Квартира была со вкусом обставлена дорогой антикварной мебелью, в гостиной стоял домашний кинотеатр.

— Так вот на что тратятся деньги, украденные у русского народа!

— Хватит, ты опять хочешь поссориться, иди лучше есть. — донесся с кухни Викин голос.

Мы основательно поели различных деликатесов, обнаруженных в холодильнике. На кухне, в рамках висели два фото похожих друг на друга носатых мужчин с грустными глазами.

— Прадед мой и его брат. Прадед был репрессирован по «делу врачей», а его брата немцы убили в Бабьем Яре. — перехватив мой взгляд, объяснила Вика.

— Мой прадед тоже погиб на войне, под Сталинградом. А дед дошел до Берлина. Он сыном полка был.

— Как же ты можешь после этого делать себе свастику на груди и читать эти свои нацистские книжонки?!

— Величайшая трагедия Европы в том, что Сталин и Гитлер не сумели договориться. И англосаксы не без участия твоего богоизбранного народца столкнули две великих нации, нанеся мощнейший удар по их генофонду! И потом, в составе войск вермахта и СС сражались почти полтора миллиона русских, чьи семьи пострадали от коммунизма, да и в Бабьем Яре всю кровавую работу хохляцкие полицаи выполняли! А свастика — это символ солнца, ведь европейцы до принятия христианства исповедовали солярные культы. И то, что нацисты запороли этот символ, еще ничего не значит. Ты же носишь звезду Давида, хотя для миллионов палестинцев этот знак является символом смерти и лишений! А знаку свастики тысячи лет, и он является древним сакральным символом индуизма, буддизма и других ведических религий, да он даже в православии есть!

В ответ на мою тираду Вика хмуро промолчала.

— Ладно, прости меня, я не хотел тебя обидеть, но ты же знаешь насколько это для меня важно!

— О.К. замяли. — Вика поставила посуду в мойку, и мы пошли в ее комнату. Как всегда после ссор (эта была лишь слабой тенью того, что мы устраивали обычно), мы с сумасшедшей страстью упали в объятья друг друга. Вика расстегнула мои штаны и, как бешеная, начала обрабатывать мой хуй. В пылу безудержного сношения мы не услышали звука открываемой двери. В этот раз Викины родители решили вернуться пораньше. Картина, представшая их глазам, не могла придти к ним и в самом страшном сне: их дочь, стоящая раком, и я, лысый, со свастикой на груди и ку-клукс-клановцем на плече, отчаянно засаживающий Вике. Викин папа, оказавшийся маленьким похожим на Аристотеля Онассиса, толстячком, резко побагровел и, схватив за руку маму, очень похожую на саму Вику, с грохотом выбежал из комнаты.

— Блядь, вот дерьмо! — Вика разом соскочила с моего члена. — Тебе лучше, как ты и сам, наверное, понимаешь уйти, а вот мне предстоит нечто такое, по сравнению, с чем Хиросима с Нагасаки — буря в стакане воды. — Вика спешно накинула на себя халатик и быстро скользнула за дверь.

Я оперативно оделся и пулей побежал к входной двери. Уходя, я слышал вопли Викиного папы:

— Как ты смеешь, два твоих прадеда были замучены этими гоями! Такой хороший мальчик, Давидик полгода за тобой ухаживал, а ты над ним только издевалась! И вот, привела в дом нациста, да из-за этой свастики, что у него на груди, нас тысячами отправляли в печи! Сука ты последняя! Всю нашу семью опозорила! Все, забираю из института документы и, на следующей же неделе отправлю тебя к тете Соне в Хайфу!

В ответ на это Вика, что-то ответила ему тихим переходящим в нервный шепот голосом. По себе я знал, что такой голос означает крайнюю степень раздражения. А характер у Вики был не подарок.

После Викиных слов папа вообще перешел на нечленораздельный визг, и я поспешил покинуть территорию вражеского лагеря.

Вечером, часов в десять раздался звонок в мою дверь. На пороге стояла Вика с двумя спортивными сумками.

— Меня из дома выгнали, можно у тебя пожить? — виновато и устало спросила она.

— Конечно. Места хватит, вдвоем веселее. Что дома совсем пиздец?

— Да, меня поставили перед выбором или на год уехать на перевоспитание к родственникам в Израиль или уйти из дома. Мой папа упрямый, если что-то решил его никто не переубедит, но я такая же, в него пошла.

— Ну что ж, поживем гражданским браком, где наша и ваша не пропадала.

Вика, молча, пошла, разбирать сумки в комнату.

— Это я самое необходимое собрала, за остальным позже заеду. У тебя похавать что-нибудь есть?

— Макароны, сосиски, пиво, овощи.

— Решил сегодня по деликатесам вдарить? Я в ванную пойду, после мытья чего-нибудь нам приготовлю, надо же, в конце концов, отпраздновать мое первое волевое решение.

С этими словами, накинув на себя мой старый махровый халат, Вика пошлепала в ванную. Только я прилег на диван с бутылкой кефира, как раздался звонок в дверь. Кого там еще несет?

— Кто там?

— Открывай партайгеноссе! Пришли твои белые камрады, пива чешского принесли. — раздался за дверью голос Пса, моего старого друга по нашей группировке. Да, кому Вику показывать не стоило так это ему. Веселый парень, Пес, был самым яростным антисемитом из всех моих знакомых. Его отца, талантливого ученого, в свое время серьезно подставил один еврейский профессор, присвоивший себе результаты его научных изысканий. После чего Пес питал ко всем иудеям почти животную ненависть.

— Держи, братан, — сказал Пес и протянул мне ящик «Старопрамена». — Позырим Лигу чемпионов, сегодня «Селтик» с турками играет. Надеюсь, шотландцы впердолят черножопым. Закусь-то у тебя найдется?

— Конечно, проходи, старик.

— О, да ты как-никак с дамой? — спросил Пес, увидев Викины шмотки, раскиданные в беспорядке по дивану. — Кто эта пышногрудая Валькирия на этот раз?

— Да так, есть девушки в русских селениях.

— Или в еврейских кибуцах. — я обернулся, на внезапно ставший резким и сухим, голос Пса.

— Что?

— Виктория Моисеевна Кацнельсон. — Пес держал в руках Викин паспорт, валявшийся на столе.

— Да это девочка заехала татуху сделать…

— И привезла для этого две сумки вещей! Не темни, ты что ебешься с жидовкой?

— Да, именно этим он и занимается последние пару месяцев! — я услышал за спиной Викин голос.

Мы с Псом обернулись. В дверях стояла в полураспахнутом халате Вика, на ее мокрую грудь свисал золотой магендовид. Лицо девушки пылало.

— Гони эту суку на хуй! Из-за таких, как она, гниют в тюрьмах и окопах миллионы наших белых братьев. Ты совсем что ли ебнулся, друг! — перешел на визг Пес. — Спишь с этой тварью! Разок засадить ради интереса кавказке или даже нигерше, это одно, но съезжаться и встречаться серьезно, тем более с жидовкой, опомнись! Где твоя расовая гордость?!

— А если он меня любит, а я его? Тебя волнует счастье друга? Ты хочешь, чтобы он любил и был любимым? — неожиданно спокойно сказала Вика.

— Счастье с тобой?! Да я за него тебя щас кончу, я тебе напомню Бухенвальд с Дахау, пархатая гадина! — Пес стал угрожающе приближаться к Вике.

Я встал у него на пути.

— Уйди друг, для тебя стараюсь, щас я ее вышвырну, и будем смотреть футбол. — Пес через меня попытался схватить, неподвижно стоявшую в дверях Вику за горло. Я с силой отпихнул его от себя и ударил правым хуком в челюсть. Пес схватился за лицо и с грохотом упал на пол. Снизу истерично забарабанили по батарее соседи. Пес резко вскочил на ноги, с его подбородка сбегала струйка крови. Я заслонил собой Вику и встал в боевую стойку.

— Дай пройти. Ладно, живите, любите, но бритым тебе, дружок больше не быть, уж я тебя пропиарю как следует! Предатель! — с этими словами Пес толкнул меня плечом и пошел к входной двери. Я закрыл за ним и вернулся в комнату. Вика сидела на диване, подвернув под себя смуглые ноги, и тупо смотрела MTV. Я откупорил и залпом выпил бутылку Псовского пива.

— Все, теперь мы оба сожгли все мосты и оказались на бетонном необитаемом острове, в полной блокаде… Не надо было нам тогда оставаться одним, сделала бы я татуировку и уехала… — бормотала себе под нос моя евреечка.

Я подошел к ней и рывком содрал с ее тела свой халат. Как переспелые дыни вывалились мне навстречу Викины груди. Я тупо на них посмотрел и, схватив руками, крепко сжал. Затем я достал свой эрегированный детородный орган и, развернув Вику к себе задом, поставил ее на четыре точки. Резко и сильно я вошел в нее сзади.

— Не надо, так не хочу, мне больно. — зашептала Вика, но я ничего не слушал, я трахал ее так, будто хотел заколоть своим хуем насмерть. Вика только глухо постанывала. Через минут десять бешеной гонки я кончил и так же молча вышел из нее. Вика повернула ко мне свое заплаканное лицо.

— Ну, что доволен? Сорвал свою злобу? Изнасиловал еврейскую сучку?

— Извини, Вика, сам не знаю, что на меня нашло. — на меня накатил внезапный порыв раскаянья за содеянное. — Я, правда, не хотел.

— Погаси, пожалуйста, свет, я очень устала и хочу спать. — Вика встала и начала разбирать диван. Когда она легла, я погасил свет и вышел на кухню, прихватив с собой пару пива.

Утром, часов в десять я проснулся от телефонного звонка. Это был Тимофей, еще один мой соратник по «Белым воинам».

— Привет, великому защитнику евреев мистеру Шиндлеру, наслышаны мы о твоих амурах, красавчик. Хотели бы с тобой поговорить, или ты с русскими уже не общаешься?

— Пошел ты!

— Короче, могу тебя поздравить, ты первый из «Белых воинов», кого лишили пожизненного членства в нашей банде. Решение было принято единогласно. Сдай нашу нашивку или мы ее с тебя среже..

Я повесил трубку. Ясно, Пес им все растрезвонил, идти препираться с бывшими товарищами было бесполезно, кроме битья морд это бы ни к чему ни привело. Да и на большинство скиновских мероприятий дорога была мне отныне заказана.

С этого момента круг моего общения изрядно сузился. Нет, кое-кто из моих товарищей по NS-движению продолжал общаться со мной, но большинство считали меня предателем, жившим с жидовской подстилкой. Снизились и мои доходы от татуировок, после псовского черного пиара, многие потенциальные клиенты из бритоголовых и фанатских кругов не желали у меня колоться. На остаток лета пришлось устроиться в бюро переводов, письменным переводчиком с арабского. Вика тоже пошла работать. Она устроилась в салон красоты. Кое-как мы сводили концы с концами. Лето выдалось душное и липкое. Каждый вечер, обливаясь потом, мы исступленно делали love, по выходным выезжали на московские пляжи в Строгино или Серебряный Бор. Люди смотрели на нас с удивлением. Еще бы! Парень со свастикой на груди и девушка с золотым кулоном магендовид. Мы словно были героями драмы Лилианы Кавани «Ночной портье», перенесенными в современность. Посмотрев этот фильм, я недоумевал, как мог нацистский офицер полюбить еврейку из концлагеря, а теперь я сам оказался в такой же ситуации. О, Боги, что же делать! Начались и первые семейные ссоры не из-за чего. И я, и Вика обладали сильным неуступчивым характером, совместное проживание давалось нам с трудом. Все чаще и чаще мы ссорились по пустякам. Однажды, мощнейший скандал разгорелся из-за того надо ли уменьшать звук телевизора или нет. Доведенная до крайней степени бешенства Вика, отправила в форточку комплект игл для тату-машинки, моим ответом была выброшенная туда же Викина косметичка.

— Нацистский гондон! Все, ты меня достал, иди ты на хер, я устала, я ухожу! — с этими словами Вика оделась и решительно направилась к входной двери.

— Давай-давай, теперь я понимаю, почему вы ни с одним народом не можете ужиться! Правильно вас немцы в печи совали! — в бешенстве проорал я.

Викин взгляд внезапно резко похолодел. Я понял, что сказал кое-что лишнее, но отступать не хотел.

— Я из-за тебя со всеми друзьями рассорился, тварь ты неблагодарная!

— Мудак! — прошипела Вика и хлопнула дверью.

Пару раз она уже уходила к подругам, но неизменно возвращалась через день или два. Ожидал я, что вернется она и теперь. На следующий день в мою дверь позвонили. Я радостно побежал открывать, ожидая увидеть за ней Вику, но это была ее подруга Наташа.

— Привет, Вика просила забрать ее вещи.

— А где она сама?

— Ну, она тебе позвонит… — отведя взгляд, уклончиво сказала Наташа.

— Хорошо, проходи… — растерянно ответил я.

Когда Наташа ушла, я напился сам с собой.

Вика не позвонила ни на следующий день, ни через неделю. Дело принимало серьезный оборот. Я попросил Кирюху, знавшего многих Викиных подруг, разузнать в чем дело.

Вскоре Кирюха приехал ко мне в гости. На его лице не было и следа обычного веселья.

— Ну что? — вместо приветствия нетерпеливо спросил я его.

— У меня есть две новости, плохая и очень плохая. Какую сначала?

— Давай сначала просто плохую. — мрачно проговорил я.

— Вика помирилась с родителями и уехала к родственникам в Хайфу на год.

В глазах у меня потемнело, такого я никак не ожидал.

— Какая же тогда очень плохая новость?

— Наташа мне по секрету сказала, что Вика проходила тест на беременность…

— И?!

— Через восемь месяцев она родит ребенка, твоего ребенка. Аборт она решила не делать. Ребенка она родит в Израиле, и он получит израильское гражданство. Там же ей уже подыскали жениха, готового принять ее вместе с ребенком и дать ему свою фамилию.

Я почувствовал тупую внутреннюю боль где-то в районе души.

— Сука… — выдавил я. — Кирюха нам необходимо выпить, нам срочно нужно выпить.

— Прости, друг, за плохие новости, но лучше ведь чтобы ты знал всю правду, какой бы она не была, так ведь?

— Да, Кирюша, только вот выпьем и все. — внутри меня как будто что-то обрезали, я механически наполнял граненые стаканы водкой.

C этого дня, начался мой недельный запой. Такого со мной не бывало никогда, ранее, я, как и большинство людей выпивал по праздникам и выходным, и не так чтобы уж очень много, а до состояния «слегка навеселе». Сейчас же, я выходил из дома, только, чтобы купить еще водки или портвейна. Я забил на родителей, на немногих оставшихся друзей, на работу. Жить мне особо не хотелось. Моя любовь, из-за которой я предал все те идеалы, которыми я жил, ради которой я остался почти без друзей, бросив меня, уехала в Израиль, увозя в своем чреве моего ребенка. Моего ребенка, который будет считать своим отцом какого-нибудь еврейского «белого воротничка», будет ходить в синагогу, не зная о том, что где-то в далекой холодной Москве живет его отец с выколотой на сердце свастикой.

Дни слились для меня в одно бесконечное и беспросветное похмельное утро. В зеркало я старался не смотреть, все равно там ничего кроме мерзкой заплывшей и небритой рожи увидеть нельзя. Я понимал, что качусь в пропасть, но так как впал в безразличную апатию, останавливаться на пути саморазрушения не собирался. Однажды утром, прикончив бутылку дешевого портвейна под аккомпанемент какого-то мутного отечественного сериала, я направился в туалет справить малую нужду. Когда я вошел в свой совмещенный санузел, то увидел сидящего на краю ванной носатого старичка с хитрой морщинистой мордой. Его присутствию я абсолютно не удивился, но для порядка спросил:

— Ты кто?

— Я библейско-талмудический бог Яхве. — невозмутимо ответил старичок, поправив полы своей засаленной хламиды.

— Ну и хули ты не на земле обетованной, воевал бы там с Аллахом, чего тебе в нашей убогой России-то делать?

— Я пришел тебя помучить, показать тебе твоего будущего сынка. — Яхве щелкнул пальцами и, буквально тут же у него на руках появился упитанный розовощекий младенец. — Тебе его никогда не увидеть! — ехидно осклабился Яхве.

Я почувствовал какой-то прилив сил, выведший меня из апатии.

— Ах ты, сука, отдай моего сына! — я кинулся на божка и принялся вырывать у него ребенка. Старичок оказался необыкновенно сильным. Он легко отшвырнул меня на раковину, которая под моим весом раскололась. Затем уродец надул младенца в попку как шарик. И, резко хлопнув, взорвал его. Всю ванную залепили ошметки кровавого мяса. Яхве расхохотался и начал взлетать под потолок.

— Тебе никогда его не увидеть, глюпый рюсский. И Вика больше не твоя, та-та-та. — заговорил божок с мерзким акцентом.

Из последних сил я уцепился за его дохлую грязную ножку. Яхве немного покачнулся и начал дрыгать своей ножкой, стараясь сбросить меня вниз. Я вонзил свои зубы ему в пятку. В глотку мне хлынул желтый гной. От омерзения я выпустил его ногу и рухнул вниз, на ванную. От резкого удара я потерял сознание, успев увидеть лишь исчезающего Яхве, с прокушенной ногой, сочащейся желтым гноем.

На шум в моей квартире соседи вызвали милицию. Дверь в квартиру взломали и, когда я очнулся, меня везли в дурку, с диагнозом «белая горячка».

Вылечился я довольно быстро. В дурке меня часто навещали родители.

А однажды в белых халатах ко мне пришли Пес, Тимофей и еще пара ребят из нашей банды «Белые воины».

— Ну, что, друг, излечился от иудейской заразы? — сказал Тимофей, ставя на стол авоську с апельсинами.

— Рад вас видеть ребята!

— А какие мы были бы друзья, если б не поддержали тебя в трудный момент. — Пес похлопал меня по плечу.

— Знаешь, мы тут так подумали. В общем, если хочешь, то ты снова можешь влиться в наши ряды, мы возвращаем тебе членство в «Белых воинах». С каждым такое могло случиться. Еврейки любят талантливых русских: Есенин и Айседора, Маяковский и Брик, Боннер и Сахаров. Не обошла чаша сия и тебя. Ты вышел с наименьшими потерями. Есенин и Маяковский покончили с собой, Сахаров с ума сошел. Ты тоже был на грани.

— Спасибо, вам ребята, спасибо! — я встал с кровати и пожал каждому из них руку. — Я рад быть с вами снова!

— Ну, выздоравливай, вернешься, закатим пати. Подыщем тебе русокосую славянскую NS-красавицу, она развеет твои печали. — подмигнул мне Тимофей. — Нарожаете кучу русских витязей, копи силы, друг!

Скоро меня отпустили. Пить я бросил совсем, так, для расслабления изредка позволял себе бутылку пивка или косячок. Весь отдался учебе и татуировкам. Я снова стал тусоваться с бритыми и фанатами. Про мою связь с Викой уже мало кто вспоминал. Я завязал несколько кратковременных романов со случайными девушками из клубов.

Вика прислала мне на email пару писем. Она рассказывала, что вышла замуж за молодого израильского юриста и родила мальчика, которого назвала Марком. Правда, о том, что это мой ребенок она не упоминала. Еще она писала, что учится на медика, что я — ее самая большая любовь, и она любит меня до сих пор, но обстоятельства сложились так, что нам не суждено быть вместе, что, когда она приедет в Москву, то хочет обязательно со мной увидеться. Я ей не ответил.

Однажды зимой я гулял по центру, и одно место показалось мне смутно знакомым — это был Викин дом. Уже начинало смеркаться, в ее окне горел свет. Я задрал голову и стал смотреть на желтый квадрат ее окна, мне вдруг показалось, что я слышу Викин смех. На мое лицо падал мягкий теплый снег.

В окне показалась темная фигурка с силуэтом младенца на руках, я улыбнулся. Фигурка отошла от окна, и через мгновение свет был погашен. Я поднял воротник натовки и пошел вперед. Жизнь стоила того, чтобы жить.