В моей памяти навсегда сохранились первые эпизоды моего поступления в мореходку. Окончив семилетку с Похвальной грамотой, я поступал без экзаменов, когда мои будущие однокашники уже работали в колхозе. Перед канцелярией на Доске объявлений ознакомился с Приказом о вновь зачисленных на учебу первокурсников. Среди них была и моя фамилия. Это немного ободрило и придало уверенности.

Секретарша, она же бухгалтер, дала направление на право проживания в общежитии мореходки, которое располагалось на Юросе. Предварительно мне необходимо было пройти в санчасти мореходки медосмотр на отсутствие заразных и кожных заболеваний. После всех формальностей я предстал перед комендантом общежития:

— Кто таков? Все новобранцы в колхозе картошку копают, а ты чего здесь ошиваешься?

Я попытался объясниться, но он и слушать не стал:

— Тоже зачислен на первый курс? До начала занятий еще целая неделя! Будешь работать у меня!

Его скрипучий, визгливый голос резал слух. Он повел меня в каптерку, выдал постельное белье:

— Поселяйся в жилой кубрик на свободную кровать! Утром в 9-00 на работу!

Утром, насухо позавтракав куском батона, я уже таскал из кубрика в кубрик тумбочки, табуретки, двухэтажные металлические кровати. Пришел начальник мореходки, суровый и строгий:

— Где тут новичок? Уже в работу запрягли? Он еще не зачислен и на довольствие не поставлен! Ему надо медицинскую комиссию проходить! Может, он совсем к морской службе непригоден!

Слова прозвучали тревожно и зловеще. А я-то думал, что уже поступил! Настроение упало. Снова бегу в канцелярию, получаю медицинскую карту и наставления секретарши. Часть врачей я должен пройти в поликлинике, на втором лесозаводе, а другую часть — в поликлинике на Металлистов. Для деревенского паренька, впервые попавшего в город, это задача со многими неизвестными. Мотаться в трамвае, не зная ни города, ни остановок! Наконец, найдя поликлиники, занимать очередь, в которой любая бабушка считает своим правом попасть в кабинет врача впереди меня. В таких условиях очередь кажется бесконечной. Моим будущим однокурсникам, которые на картошке, в колхозе, было куда легче! Все врачи медкомиссии собирались в одной большой комнате, и абитуриенты как по конвейеру проходили медкомиссию всего за один час.

Вечером у общежития меня поджидает комендант:

— Ну что, прошел комиссию? Завтра на работу? — Услышав отрицательный ответ, визжит:

— Все! Хватит волынить! Забираю постельные принадлежности и вон из общежития! Ночуй где хочешь! Ребята за два часа медицинскую комиссию проходят, а ты второй день резину тянешь!

Куда мне идти? Где ночевать? Этот сумасшедший старик поставил меня в безвыходное положение. Оглядевшись вокруг, увидел стог сена в поле, любовно сметанный рачительным хозяином одного из частных домиков Юроса. Недолго думая, сделал нору и залез в сухое, пахнущее травами, сено. Рядом пищали мыши, встревоженные вторжением незваного гостя. Мне было все равно: завтра надо закончить с медкомиссией! Перспектива ночевки в стоге сена меня не прельщала.

С раннего утра встал на очередь в поликлинике, за день успел пройти двух врачей, остался всего один. Сам поставил в медицинской карте последнюю запись: «Здоров. Годен». Совесть не мучила, беспокоила только мысль: поверит ли секретарша моим закорючкам? Секретарша равнодушно взяла медицинскую карту и подшила ее к личному делу:

— Сейчас отпечатаю приказ, поставлю вас на довольствие! Завтракать будете уже в нашей столовой!

Мелькнула шальная мысль: надо было в первый же день расписаться за всех врачей и не мучиться, не переживать! Окрыленный успехом, прибежал в общежитие. К моему удивлению, комендант обрадовался не меньше меня. Даже голос, похоже, стал не таким визгливым:

— Завтра с утра на работу! Будешь помогать печнику, поднимать кирпичи да глину на чердак!

Печник, по-видимому, принял меня за учащегося ФЗО, которого послали и на подмогу, и на практику:

— Первое дело — раствор! — поучал он. — При хорошем растворе ни одна печь не обрушится, веками будет стоять!

Работая, он распевал одну и ту же песенку:

— Стежки-дорожки, трава-мурава…

Тембр голоса у него был приятен слуху, мне захотелось, чтобы он спел песенку до конца. И я, по наивности, спросил певуна:

— Ну а дальше-то как?

Печник расправил черные с проседью усы и простодушно признался:

— Сам не знаю! Как пою эти строки — у меня все ладится. А если начну петь другую песню — все идет вкривь и вкось!

— Значит, эта песня Ваш талисман?

— Выходит, что так! — печник вытащил из кармана комбинезона часы, посмотрел и спохватился:

— Заработались мы сегодня! Тебе на ужин пора. Осталось две трубы починить. Завтра до обеда управимся!

Но работать с печником мне больше не пришлось — вернулись мои будущие однокурсники из колхоза. Из крытого тентом грузовика вылезло десятка три грязных, оборванных, в разношерстной одежде юнца и направились прямо в общежитие.

— Не пущу! Не пущу! — заверещал комендант, растопырив руки, как чучело на огороде, прикрыв собой входные двери. Толпа грязных и злых ребят остановилась и загалдела:

— Что такое? Почему? Куда нам идти? Что за шуточки, товарищ комендант?

— В кубриках порядок наведен! Чистота стерильная! Сменено постельное белье! А вас сейчас отвезут всех в баню, подстригут на лысо, под Котовского, в парилке попаритесь! Выдадут нательное белье, рабочее обмундирование, обувь. Приедете сюда чистенькие, аки агнцы! А то, небось, у вас насекомых полно! Гражданскую рвань сожгут в котельной! Ясно?

Все давно усвоили, что с комендантом спорить бесполезно. За ним — сила. Устав, администрация. К тому же он прав.

Сразу же, в бане, две женщины-парикмахера взялись обрабатывать тридцать грязных, косматых голов: черных, русых, рыжих, белокурых. Они не были дома два месяца — вступительные экзамены, медкомиссия, работа в колхозе. Большинство привыкло к тому, что за их внешностью следила мама или бабушка. У каждого на голове целая копна, только цвета разного.

— Как будто отару овец стригли! — хохочет младшая из парикмахерш, — Целый мешок шерсти настригли!

— Не шерсти, а волос! — поправила старшая, — Ты смотри, будь осторожней, не натряси на себя насекомых! У некоторых я сама видела, когда стригла!

Форменного обмундирования еще не подвезли, а всю старую рваную одежду увезли сжигать в котельную. Все с гиканьем, смехом, шуточками расхватали оцинкованные тазики. Любители острых ощущений заняли полки в парной.

— Ребята! Командир говорит, что форму привезли, но только двух размеров, — сообщает кто-то из осведомленных, — Так что самым маленьким придется засучивать рукава и штанины на брюках!

Услышав новость, за обмундированием выстраивается очередь. Самые маленькие ростом просят пропустить их без очереди:

— А если нам достанутся самые большие размеры?

— Большие, средние… Вам хоть те, хоть другие, все равно ушивать придется!

После стрижки наголо, бани и одинаковой формы, вчерашние знакомые с трудом узнают друг друга. В казарму шли уже строем и, как все новобранцы, часто путали ногу. Несмотря на позднее время, у входа встречал комендант, визгливо и насмешливо восклицая:

— Все как один — под Котовского! Совсем как в тюряге!

Последние слова, как нам показалось, прозвучали с ностальгией и умилением. Ничего не поделаешь, знать, хорошая память осталась у коменданта о местах «не столь отдаленных», как и черный юмор.

Полуденное сентябрьское солнце уже не жгло, как в летнюю пору, но грело наши спины весьма ощутимо. У здания общежития мореходки на Юросе, больше похожего на барак или казарму, в шеренгу по два выстроилась группа курсантов судомеханического отделения нового набора. Воспитатель, средних лет мужчина, в морском казенном кителе и фуражке с кокардой, добивался ровного по росту ранжира в строю. Поменял местами нескольких человек, прищурил один глаз, как будто прицелился:

— Запомните каждый свое место в строю! В таком порядке будете строится всегда! А сейчас несколько назначений по вашей группе. Старшиной группы назначен курсант Пылинский! Курсант Пылинский, выйти из строя!

Из строя выходит Миша Пылинский и без команды делает поворот «кругом», становясь лицом к строю. Воспитатель пыжится, чтобы показать свою значимость, и продолжает:

— Группа разделяется на три отделения по десять человек! Командиром первого отделения назначается курсант Хомченко! Второго отделения курсант Баранов! Третьего отделения — курсант Мошков!

Все трое выходят из строя и делают поворот «кругом». С легкой руки воспитателя в первом отделении оказались самые рослые парни, во втором отделении — среднего роста, а в третьем самые маленькие — «цыпленыши».

— А теперь займемся вашим внешним видом, то бишь подгонкой формы по фигуре! — воспитатель просто изнывал от желания укрепить свой авторитет:

— Всем заправить рубашки в брюки!

— «Рубашки»! — презрительно фыркнул кто-то во второй шеренге — Это не рубашки, а голландки, рабочие матроски, со времен Петра их носят навыпуск, поверх брюк!

— Разговорчики в строю! — еще больше вылупил свои коровьи глаза наш наставник, — Всем заправиться, как приказано!

Нехотя, неторопливо и молча курсанты выполняют нелепый приказ. Каждый понимает, что на первом курсе лучше не высовываться — отчислят, не задумываясь.

— Сегодня до ужина займемся подгонкой формы. Все что нужно для этого: ножницы, нитки, иголки выданы командирам отделений. Утюг включать только в бытовой комнате! Вольно! Разойтись!

На сегодня воспитатель формально утвердил свой авторитет, но получил постоянное презрительное прозвище «рыбий глаз».

Новая морская рабочая форма шьется из грубой ткани, наподобие джинсовой. На многих форма сидит мешковато, а другим попросту очень велика. Подгоняем форму, как умеем. Женя Клишев взобрался на стол, держит брюки на вытянутых руках и просит своего земляка Сашу Шмакова замерить зазор между штанинами и столом — ровно ли обрезаны и подрублены обе штанины.

— Мать честная! У тебя левая штанина на два сантиметра короче правой! Что делать-то будешь? — сочувствует Саша. Женя чешет затылок и вздыхает. Он и впрямь озадачен, и обескуражен: вроде, мерил несколько раз, а отрезал всего один… — Действительно, что делать-то, а?

— Расслабься, не бери в голову! Прихрамывай при ходьбе на левую ногу, никто и не заметит, что одна штанина короче другой! — подает совет белобрысый, курносый Витя Тестов.

— Мне что, теперь три года прихрамывать?! — простодушно возмущается таким советом Женя.

— Почему три? Через год новую форму дадут. Будь аккуратней и внимательней, чтобы в следующий год на правую не хромать!

С большим запозданием несостоявшийся портной понимает, что его разыгрывают и потому, краснея, сквозь зубы цедит:

— Ну ты и язва!

Рослым и мускулистым ребятам Житкову, Пылинскому, Романову форма как раз в пору: ничего укорачивать и убавлять не надо. Они шлифуют пряжки ремня пастой, суконкой. Ведь когда-нибудь закончится двухмесячный карантин, выдадут парадную суконную форму, подрастут наголо отстриженные волосы, будут разрешены увольнения в город. Глядишь, и на танцы сбегать можно. Но это все пока только в мечтах и кажется очень-очень далеким, почти недосягаемым.

Тон среди старших и рослых курсантов задают вновь назначенный старшина группы Миша Пылинский и командир первого отделения Аркаша Хомченко. Хомченко когда-то с отличием окончил семилетку в Белорусской сельской школе Витебской области и без экзаменов поступил в Мурманское мореходное училище. После первого семестра учебы опоздал из отпуска на трое суток, за что и был отчислен. Пришлось поработать матросом на тральщике. Через год, как отличник, он без экзаменов поступил в нашу мореходку. К его рассказам, советам, рекомендациям внимательно прислушиваются все курсанты группы. Не новичок, не салага: кое-где побывал, кое-что повидал.

Мише Пылинскому всего шестнадцать лет, но он уже бреется каждый день, кроме того, он хорошо играет на гармони, на баяне и на аккордеоне. Может на слух подобрать мотив любой услышанной песни или мелодии. Не зря начальник мореходки назначил его старшиной группы.

Погожее «бабье лето» быстро заканчивается, наступают унылые, пасмурные и дождливые дни октября. Стремительно наступает темное время суток, а светлое время также быстро укорачивается. Едва брезжит рассвет, когда старшина Пылинский после утреннего туалета и физзарядки строит группу и ведет по бревенчатой дороге Юроса и дощатой мостовой в столовую. Солдатская неприхотливость и армейский порядок сказываются и здесь. У каждого отделения свой стол, у каждого курсанта свое постоянное место за столом. Завтрак бесхитростный, но аппетитный, вкусный и калорийный. Буханка хорошо пропеченного белого хлеба заранее разрезана на четверых, пятьдесят грамм натурального холмогорского сливочного масла, эмалированная кружка с сахарным песком и огромный медный чайник горячего, очень горячего заваренного чая. Мы все молоды, голодны и зубасты. Каждый желает заполучить хрустящую корочку горбушки. Но справедливость прежде всего: если сегодня тебе досталась горбушка, то завтра обязательно будет мякишевый ломоть. Нахрапистость, наглость или превосходство в физической силе изначально пресекается с всеобщим негодованием. После завтрака короткий переход в учебный корпус. Курсанты заметно повеселели и приободрились. И, кажется, что дождь с небес не такой противный и грязь под ногами не хлюпает и не чавкает. К тому же совсем рассвело.

* * *

Сегодня после отбоя я заступаю дневальным по казарме. Надо выглядеть согласно Устава. Через четыре часа бодрствования меня сменит другой курсант. Глажу морской воротничок, чищу пуговицы и ботинки. По кубрикам бродит сын нашей истопницы-уборщицы и сторожа. Это десятилетний паренек, которому скучно сидеть в тесной комнатушке и очень одиноко. Он вместе с матерью живет в дальнем конце длинного коридора с отдельным выходом на улицу и отдельной маленькой уборной.

Паренек всячески старается привлечь к себе внимание курсантов, поет песенку:

Ему кажется, что это самая «модная» песня, но каждый занят своим делом, и никто не обращает внимания на пятидесятилетней давности шлягер. В одежде паренька мелькнуло что-то мне очень знакомое. Если я не ошибся, это та самая одежда, которую я оставил в бане, когда получал казенное обмундирование! А еще говорили, что всю гражданскую одежду сожгли! Захотелось подойти к пареньку и спросить: «Где взял одежду? Она же тебе велика!» Передумал: зачем смущать мальчика и его мать? Видно не сладко им живется, если подбирают одежду деревенского парня.

Прозвучала команда «Отбой!» и все улеглись по своим койкам. Дневальные выставляются только на время от отбоя до подъема. Днем кубрики, казарма совершенно пусты — все курсанты в учебном корпусе и придут сюда только за полчаса до отбоя.

Я стою около тумбочки с телефоном, как раз посреди всей длины коридора. После отбоя можно сесть на табуретку посидеть, подумать. С непривычки после полуночи неудержимо тянет на сон. Голова все ниже и ниже склоняется к тумбочке, так хочется улечься щекой на согнутую руку и уснуть. Спать нельзя — уже двух первокурсников отчислили за такую провинность! А если пожар?! А если другое происшествие?! Только бодрствующий дневальный может поднять всех по тревоге. Но глаза непроизвольно смыкаются, голова опускается на тумбочку, и я засыпаю. Мне снится скошенное поле, стог, в котором когда-то ночевал, и визгливый голос коменданта:

— В мою скирду забрался, нашел постель!

Просыпаюсь от настойчивого бормотанья:

— Парне-ек! Просыпайся! Просыпайся же! Воспитатель или командир придут — худо будет! — наша уборщица настойчиво трясет меня за плечо и старается разбудить, привести меня в чувство в тот самый момент, когда комендант тащил меня за ногу из стога сена. Слава богу — это сон, а не явь!

Смотрю на часы: минут через пятнадцать пора будить сменщика из группы судоводителей. Кажется, все обошлось! Спасибо тетеньке — вовремя разбудила! Невольно улыбаюсь своим мыслям: может, это расплата за одежду, которую она подобрала в бане. Но она же не знала, чья это одежда! Просто совпадение, простое совпадение!

Наряд наряду рознь. В наряд идут по очереди, по списку. А если «наряд вне очереди» — это уже наказание и обязательно самая грязная работа: чистка туалетов, умывальников и другое. Дневальный по учебному корпусу, по общежитию тоже не особо легкое занятие: стоять как столб, шаг влево, шаг вправо — нарушение Устава.

Работа у коменданта учебного корпуса — разнообразие и время катится, как колобок по тропинке.

Мы вместе с Юрой Теплухиным работаем у коменданта. Натаскали по охапке дров к каждой печке на первый и второй этаж. Немного проголодались. Еще не привыкли к распорядку дня, строгому режиму. Пошли в общественную столовую, насобирали немного мелочи по карманам, купили два стакана чая с сахаром и пару ломтиков белого хлеба. Буфетчица, дама в годах, принесла на тарелке два коржика, засохших и твердых, как камень. Размочили в кипятке и тоже «умяли» — вкусно! И бесплатно!

Было уже темно, напротив детского садика какой-то пьяный мужичок, наверняка тралфлотовец, пристал к нам, хотел снять с меня фуражку, уцепился и чуть не оборвал пуговицу с бушлата. Скорее от страха, чем от агрессии, я толкнул его, и он полетел в канаву вверх тормашками.

— Бежим скорее, пока не встал! Опять драться полезет! — шепчет Теплухин.

Но убегать не пришлось: мужичок столько принял в тот вечер, что не мог встать даже на четвереньки.

Утром мы уже на грузовике отвозили грязное белье в прачечную и грузили кипы и тюки шинелей и зимних шапок с городского склада на наш склад. Стоя в кузове машины, хлопали по кабине в такт песни и весело распевали:

Дядя Ваня остановил машину и, выглянув из кабины, тревожно спросил:

— Чего стучите?! Случилось чего?!

Услышав ответ, спокойно и равнодушно отчитал нас:

— Стоять в кузове запрещено! Инспектор, если заметит, меня накажет, а не вас!

Мы притихли и сели на скамью. Шофер дядя Ваня всегда такой невозмутимый, немногословный. Но если что скажет — все стараются выполнять его указания. Поговаривали, что у него много военных наград, даже ордена «Красной Звезды», орден Славы 3-ей степени, а медалей — не счесть!

Мы с Теплухиным таскали тюки с шинелями, шапками, другим обмундированием по лестнице в свой склад. Скоро будем переходить на зимнюю форму одежды и какие-то из этих шинелей и шапок достанутся нам.

Перед отбоем старшина Миша Пылинский подходит ко мне:

— Ты уж извини меня, я два дня подряд поставил тебя в наряд: сначала дневальным, а потом на работу к коменданту. В свой «поминальник» не посмотрел. В следующий раз твою очередь пропущу.

— Не пропускай, ставь как будто ничего не случилось! В наряде даже интересней, чем в классе сидеть. Правда, дневальным заснул на тумбочке, не выдержал!

— Правда?! — засмеялся Пылинский, — Спасибо за откровенность, дневальным по общежитию больше ставить не буду!

* * *

— В нашу группу новенького зачислили: демобилизованный моряк, старшина второй статьи! — сообщил новость Юра Горох, только что вернувшийся из канцелярии мореходки.

— Откуда новость такая?!

— Кто тебе сказал такие подробности?

— Я в канцелярии был, относил билеты секретарше. А там как раз этот новенький, в морской форме, с завучем разговаривал. Он уже старенький: лет двадцать пять, а то и больше! Завтра на занятия придет.

Пятнадцатилетним пацанам все люди, которым больше двадцати пяти лет, кажутся старенькими.

Утром, на первом же уроке появился новенький курсант, уверенно, по-хозяйски сел на заднюю парту.

— Ты сел на мое место: тут мои учебники и конспекты! — пытался воспротивиться такому бесцеремонному поведению новичка Гена Сивков.

Новенький не ответил, выгреб из стола учебники и конспекты Сивкова, сунул ему в руки:

— Твое место на первой парте! Ты еще малыш и тебе плохо видно из-за спин и голов передних!

Гене ничего не оставалось, как взять свои учебники, тетради и перебраться на свободное место.

— Дядя, ты что к нам со своим Уставом пришел?! — иронично спросил Миша Пылинский, который, несмотря на свою молодость, был массивнее и крепче наглого новичка.

Начался урок, инцидент временно забылся, но было ясно, что он продолжится после уроков. Все, украдкой оглядываясь на заднюю парту, рассматривали забияку. Ничего особенного: худой как велосипед, шелушащаяся красноватая кожа лица, худые, узловатые пальцы рук. Одет в парадную морскую форму, на погончиках виднелись две лычки, а на рукаве эмблема корабельного артиллериста — скрещенные стволы орудий. Регалии не произвели должного впечатления на ребят: все давно знали, что на берегу ошивается «морячков» куда больше, чем в плавсоставе.

— У нас не принято занимать без спроса чужие места: ни в классе, ни в столовой, ни в спальне! Ты, «дядя», нарушаешь общепринятые правила и порядки! — Миша Пылинский пытался мирно решить инцидент.

— Это мы еще посмотрим! — сухие узловатые пальцы новичка нервно забегали по парте, — Я буду старшиной всего первого курса: и механиков, и штурманов! Готовится приказ о назначении!

Вечером огласили приказ, где курсант Ильин назначался старшиной роты первокурсников. Прозвище «Дядя» закрепилось за ним, а глухая вражда между группой судомехаников и новеньким не затухала ни на секунду.

Преподаватели старались не вызывать Ильина к доске, потому что он говорил совсем не то, о чем его спрашивали. Разница в знаниях со вчерашними школьниками была просто огромной. Усвоить новый материал он не успевал, а обратиться к соседям за помощью мешала гордыня.

— У нас в поселке были только младшие классы, а все другие, начиная с пятого класса, учились в городе за восемь километров от поселка. Каждый день такое расстояние преодолевать невозможно! — делился Юра Горох, — И нас поселили в интернат в двухэтажное здание у школы. Девочки на первом этаже, ребята — на втором. Воспитательница — вроде нашего «дяди» — бестолковая, неорганизованная и ябеда. Только и умела жаловаться директору. Мы ее «Хиврей» величали!

— Предлагаешь сделать из «дяди» «Хиврю»?

— Он еще пока не знает, что его «дядей» называем!

— Как не знает?! Знает!

Мстительные мальчишки пакостили «дяде», как умели: наливали воду в ботинки, завязывали морским узлом штанины брюк. Ильин ругался, обещал разыскать «поганых уродов» и отчислить из мореходки. Жаловался командиру, воспитателям и замполиту. Те, как обычно, разводили руками: наводите мосты с ребятами — административными методами вражду не погасить! Прежняя самоуверенность у старшины исчезла, он как-то сник, потускнел, но «стучать» начальству на предполагаемых «заводил» не перестал.

Осмелел Сивков, выселенный когда-то Ильиным с последней парты на первую. Собственноручно перенес книги и конспекты на свое «законное» место, соответственно «имущество» Ильина положил в проходе на пол. Старшина испугался открытого столкновения и молча переселился на первую парту под смешки и хихиканье присутствующих. Это переполнило чашу терпения еще недавно уважаемого старшины второй статьи — он подал рапорт о добровольном уходе.

Аудитория или классная комната судомехаников первого курса расположена на первом этаже северной стороны здания. Солнце не заглядывает сюда даже летом. Из окон виден лишь небольшой двор с хозяйственными пристройками и сараями да высокий забор, отгораживающий нас от внешнего мира. В классной комнате два ряда четырехместных столов для курсантов, стол и стул для преподавателя, классная доска на стене. Электрическая лампочка без плафона свешивается с потолка и горит постоянно, иначе невозможно писать конспект или читать учебник.

Сегодня, согласно расписания, два первых урока: черчение и технология металлов ведет преподаватель Рудольф Леонидович Егоров. После звонка невысокий черноволосый энергичный мужчина лет тридцати пяти с журналом подмышкой стремительно влетает в класс.

— Встать! Смирно! Товарищ преподаватель, на вашем уроке присутствует 511 группа в количестве 28 человек! Двое в наряде! Дежурный по группе курсант Березин! — Толя Березин, высокий, курносый и веснушчатый парень, отдает рапорт тонким, писклявым, скорее девичьим, чем мальчишечьим голосом.

— Вольно! Садитесь! — команда преподавателя звучит снисходительно, даже милостиво.

— Вольно! Садитесь! — пискляво дублирует команду Березин.

Рудольф Леонидович всегда для разминки начинает урок с экскурса, какой-нибудь истории, а то и анекдота. Для разминки.

— А вы знаете, что означает число вашей группы — 511? — у преподавателя громкий, можно сказать, зычный голос, не соответствующий внешнему виду. Все озадаченно молчат. Это любимый конек Егорова. И свои разъяснения он начинает громким, оглушительно громким голосом:

— 511-я группа это ни какой-нибудь порядковый номер! Первая цифра «пять» означает по классификации ВМФ электромеханическую боевую часть корабля, вы относитесь как раз к этой боевой части. Вторая цифра «один» означает, что вы учитесь на первом курсе, третья цифра «один» означает, что вы — единственная группа в этом наборе года. Поняли?

— Так точно! — радостно отзывается три десятка голосов. Все довольны этим экспромтным экскурсом преподавателя. А чего беспокоиться? Время урока идет, к доске никого не вызывают. Хорошо сидим!

Но урок все же начинается. Голос преподавателя действительно зычный, а на раскатистых согласных — громыхающий:

— Фррронтальная плоскость! Центр-р-ральная проекция! Ор-р-ртогональная проекция!

Юре Теплухину быстро надоели рычащие высказывания преподавателя. К тому же жгла обида за полученный «неуд» по технологии металлов. Он, как ему казалось, незаметно подложил канцелярскую кнопку на стул преподавателю. Детский прием вчерашнего школьника. Этим он наказал самого себя. В стеклянных дверцах книжного шкафа как в зеркале отражалось все, что происходило за спиной преподавателя и этим нехитрым приемом он беззастенчиво пользовался: перехватывал шпаргалки, выуживал учебники, которыми пользовались ребята при ответах. Он обладал цепкой памятью и с первых дней учебы знал всех в лицо, но обязательно делал перекличку по списку в журнале. Как потом выяснилось, во время переклички он получал ценную информацию о каждом. У мальчишек всегда есть тяга к зубоскальству, шуткам, подначкам, дразнилкам и розыгрышам. Во время переклички из разных мест аудитории раздавался громкий шепот, характеризующий статус названного: «Сын колхозника! Сын лесоруба, сын майора-пенсионера, сын учителя» и т. д. Преподаватель не только не пресекал громкий шепот, но, даже казалось, поощрял своим молчанием и кажущимся безразличием. Он впитывал и запоминал дополнительные данные об учениках, а иногда использовал в едких выпадах против недисциплинированных и ленивых.

Была у него и другая страсть: обнаружив неточность или ошибку в чертеже, он начинал подчеркивать ее острым красным карандашом, да так рьяно, что рвался ватман.

— Рудольф Леонидович, я исправлю! Сотру резинкой и исправлю! — чуть не плача просил в этих случаях курсант. Но было уже поздно: острый красный карандаш оставлял за собой глубокие царапины, рвал бумагу. Сложный чертеж из-за нескольких неточностей был безнадежно испорчен. Приходилось все переделывать заново.

Ревниво относился он и к эстетическому виду чертежа. Захватанный заляпанный лист ватмана возвращал владельцу с саркастическими замечаниями:

— Ты что, пироги на ватмане пек? Или селедку разделывал?

Старшекурсники рекомендовали простой и эффективный способ чистки готового чертежа. Утром, во время завтрака из буханки белого хлеба брали кусок теплого мякиша и, потом, раскрошив его на чертеже, ладонями рук раскатывали до сухих крошек. Чертеж становился девственно чистым, линии проступали ярче и четче.

Рудольф Леонидович блеснул коронками золотых зубов:

— Сами догадались или кто надоумил? — Конечно он знал про этот старинный способ, но не хотел нам его открывать, ждал, когда сами найдем этот способ.

Много лет спустя, когда бывшие курсанты мореходной школы стали взрослыми и получили высшее образование, при встречах признавались друг другу, что знаниями по технологии металлов и черчению они обязаны Рудольфу Леонидовичу Егорову, который во время своей преподавательской деятельности не имел даже среднего образования.

Прозвенел звонок, верхний и нижний коридоры наполнились шумом, топотом множества ног. За десять минут перемены надо успеть посетить туалет, а для курящих — сделать несколько быстрых затяжек папиросой или сигаретой, передавая «бычок» друг другу. Никому и в голову не приходило брезговать обмусоленным «бычком» дымящейся папиросы. Несколько быстрых коротких затяжек и курево уходило к другому, нетерпеливо жаждущему своей очереди.

Но перемена быстро заканчивается и звонок извещает о начале нового урока. Английский язык считался одним из основных предметов. А для более быстрого усвоения группу разделили на две части по алфавиту. Первые по списку попали к миловидной молодой женщине с толстой рыжей косой.

— Меня зовут Вера Васильевна! — представилась она — Познакомимся с вами поименно. Каждый названый по списку поднимался со своего места и, после короткой паузы визуального знакомства, повинуясь жесту садился на место. Ребята сразу почувствовали симпатию к молоденькой учительнице, ее ровному характеру, умению держать дисциплину без криков и наказаний. Вера Васильевна не наказывала за шалости: что поделаешь, совсем еще мальчики — любят дразниться, озорничать, проказить. Короткий хлопок в ладони — значит учительница требует внимания и тишины:

— Сегодня новая тема: разговор на английском с представителями портовых властей: лоцманом, стивидором, шипшандлером!

— А лоцман нам зачем? — заныл с места Иньков, — Ведь мы — механики и на мостике почти не бываем!

— Любой диалог, любое запомнившееся слово, когда-нибудь пригодится! Уж поверьте мне! — назидательно успокоила учительница недовольного.

На вечерах отдыха курсанты постарше и посмелее часто приглашали свою молодую учительницу на танец. Она увлеченно вальсировала — толстая рыжая коса мелькала в толчее танцующих пар то здесь, то там.

Последнее время мы стали замечать, что наша учительница как будто еще больше похорошела, просветлела. Все чаще на ее губах появлялась, непонятная нам, счастливая улыбка.

— Никак влюбилась! — разгадал загадку этих перемен Коля Баранов — Ходят слухи, что объект ее любви — наш преподаватель электрооборудования судов!

Влюбленную учительницу понимали и мы. Ее избранник — высокий белокурый парень, недавно закончивший Высшее мореходное училище имени С.О. Макарова в Ленинграде. Он преподавал нам два предмета: «Электротехника» и «Электрооборудование судов».

— Главное, чтобы любовь была взаимной! — дал свою оценку эксперт по делам сердечным Хомченко.

Действительно, вскоре в нашей мореходке появилась первая семейная пара преподавателей.

Звонок на урок разбудил Володю Туркова, прикорнувшего на последней парте в подгруппе английского языка. Он бессмысленно пучит глаза и спрашивает соседа:

— А какой сейчас урок? Почему класс полупустой, где остальные?

— Ты что, с печки свалился? — ехидничает Тестов, — Английский сейчас, другая половина занимается этажом выше!

— Понял! Подумалось, что где-то заигрались ребята. Звонка не слышали!

Турков успокаивается если урок английского языка, ему беспокоится нечего: это единственный предмет, по которому он, даже не готовясь, отвечает на «отлично».

Учительница еще в коридоре, а мы уже ощущаем еле уловимый аромат французских духов. Румяный, как помидор. Гена Сивков дежурный и пытается рапортовать.

— Не нужен рапорт! Сама вижу сколько вас. Кто присутствует и отсутствует. Все равно опрошу всех! — Диана Герасимовна редко садится за преподавательский стол, но сейчас почему-то села.

— Итак, на прошлом занятии мы с вами изучали названия судовых механизмов и основных деталей на английском языке. Сейчас проверим, как вы все усвоили и запомнили! — она произносит знакомые слова на русском языке, а мы, поочередно, переводим их на английский.

— Уже третий раз по списку вызывает! — очень тихо ворчит на задней парте Теплухин — И не надоело ей?!

— Чем больше слов будете знать, тем быстрее освоите иностранный язык! — как будто услышав реплику Теплухина, предупреждает учительница.

На перемене Разулевич, знавший Диану Герасимовну еще по начальной школе, показывает большой палец:

— Во преподаватель! Хорошие знания вдалбливает и никогда не «стучит» начальству!

— Все это так! — соглашается Шамаев, — Но английский язык вряд ли нам пригодится в жизни: дальше Баренцева моря рыбаки не ходят!

— Еще как ходят! — Аркаша Хомченко как всегда самый осведомленный — Рыбацкие базы есть на Канарских островах, в Африке, а районы промысла — весь Мировой океан!

Спор заканчивает Разулевич:

— А вы знаете, что отец Дианы Герасимовны — известный моряк, потерпел крушение в Баренцевом море? Полтора десятка человек оказались вместе с ним в спасательной шлюпке во время шторма зимой да в лютый мороз! Несколько суток изнемогая, замерзая, моряки боролись за жизнь. Некоторые погибли от переохлаждения. Один сошел с ума и бросился за борт. А ее отца и еще несколько моряков подобрало спасательное судно!

Рассказ Разулевича произвел большое сильное впечатление на слушателей. В море надо быть готовым ко всему.

Оба преподавателя английского встретились с неожиданными трудностями в самом начале занятий. Оказалось, что в прошлом, в начальных школах, все курсанты изучали разные языки: немецкий, французский, английский и даже испанский. А курсанты из сельской местности вообще не изучали никаких языков. Диана Герасимовна поставила три условия: первое — постараемся забыть все, чему нас учили в школах; второе — начинаем изучать английский с алфавита; третье — внимательно слушаем на уроках и повторяем задание на самостоятельной подготовке и пусть самые сильные помогают самым слабым, а не подсмеиваются над ними!

Надо сказать, что английский изучали старательно. Некоторые искренне верили, что настанут такие дни, когда они посетят дальние страны и морской язык им очень пригодится.

Дни учебы шли своим чередом. Пожалуй, труднее всего было учителю математики Михаилу Берману. Перед ним стояла трудновыполнимая задача: за один учебный год освоить с курсантами трехгодичную школьную программу 8-х, 9-х и 10-х классов.

— Это невозможно! Невозможно! — вскидывал пухлые кулачки Берман в кабинете завуча — Тогда надо количество часов математики увеличить вдвое!

— Возможно! Все возможно! — успокаивающе гудел басом завуч Юрий Лусь, в прошлом капитан дальнего плавания, — Группа у тебя самая сильная: двое отличников, с похвальными грамотами и без экзаменов приняты! Остальных принимали только с четверками и пятерками! Тех, кто получил хотя бы одну тройку на вступительных экзаменах мы уже отчисляли! Эта группа отличников и хорошистов, им все по силам!

Кумиром Бермана был чемпион мира по шахматам в те времена, Михаил Таль:

— Математика — это шахматы, а шахматы — это музыка математики! Всем, кто хотя бы немного понимает в математике, я в конце года поставлю «пятерки», а кто ничего не понимает — получит «тройки»! «Двойки» ставить нельзя — вы же на полном государственном обеспечении!

И, действительно, в конце года на экзаменах пятерки получили Саша Шмаков, Гена Сивков и Виктор Тестов.

— Я же говорил! — торжествовал Володя Разулевич, презрительно оттопырив нижнюю губу — сельские отличники — это всего лишь городские троечники!

Аркаша Хомченко понял намек, взвился:

— Помолчи! А то получишь щелчок по своей колодке!

Начальник мореходки Александр Семенович Кущенко, плотный, начинающий лысеть мужчина, беседовал в своем кабинете с замполитом:

— Василий Максимович! У меня такая простая мысль: чем больше курсанты будут заняты делом, тем меньше времени у них останется для безделья! Тем меньше мы с вами будем иметь неприятностей с нарушениями и разборками там, наверху! — начальник многозначительно поднял рыжие, кустистые брови вверх, имея в виду райком и горком партии.

— Кто бы против, а я — «За» — пошутил замполит — Целиком и полностью разделяю ваше мнение! Учеба, занятия, художественная самодеятельность, спортивные кружки, вечера отдыха! Можно и киноустановку приобрести, в субботу и воскресенье фильмы организовать в спортзале! Не только курсанты, но и преподаватели с семьями будут приходить!

— А что? Идея хорошая! У меня в областном кинопрокате знакомый есть, бывший капитан дальнего плавания! Думаю, не откажет в содействии. Самые новые фильмы будем получать! Вот только бы пару киномехаников из числа курсантов этому обучить, на курсы киномехаников направить — чтобы киноустановку грамотно эксплуатировали одни и те же лица, не все кому придется!

— Это уже не так сложно! Главное — заинтересовать ребят, чтоб каждый день в своей жизни они приобретали что-то новое! — закончил разговор Александр Семенович.

По сложившейся многолетней традиции в мореходной школе всегда был замечательный хор, выступавший с концертами по домам культуры и клубам многочисленных лесозаводов города. Состав хора набирал сам начальник школы простым и бесхитростным способом: собирал две группы первокурсников, около 60 человек, и передавал в распоряжение хормейстера, художественного руководителя будущего хора. В ту пору художественным руководителем была недавняя выпускница музыкального училища, худенькая и молоденькая девушка. Сам же отправлялся по классам вылавливать «уклонистов» — тех, кто прячется и отлынивает от общественных нагрузок и поручений.

В классе механиков находит перепуганного, пытающегося спрятаться Бубновского.

— Товарищ курсант, вы почему не на репетиции хора?

— Таланта нет! Нету таланта! — бестолково оправдывался Бубновский. Голос у него действительно был не певчий, хриплый и гнусавый.

— Ага! Быть на полном государственном обеспечении есть талант?! А как что-то сделать для общества — талант сразу пропадает?! — начальник выразительно хлопает связкой ключей, заправленных в кожаный чехол, по парте. Лицо его багровеет от негодования. Бородавки на лице проступают отчетливее, а брови становятся еще кустистее.

— Так я сейчас побегу! Помогу, чем могу! — лепечет последний «уклонист» и бегом бежит на репетицию. Работа по организации и созданию хора в полном разгаре. Девушка внимательно прослушала вокальные данные каждого хориста и распределила соответственно: басы, баритоны, тенора. Слушая Володю Бубновского морщилась, но все-таки поставила в последний ряд поближе к басам, усмехнувшись, прошептала про себя:

— Сойдет для численности!

Каждая репетиция начинается с короткой разминки:

— Поем мы гаммы хорошо и это даже нам легко!

Девушка порхала вдоль шеренги хористов, старательно дирижировала палочкой, подпевала сама тоненьким нежным голоском. Ее бирюзовое праздничное платьице мелькало там и сям, не останавливаясь ни на минуту. Разучивали модные в те времена песни «Едут новоселы по земле целинной», «Прощайте скалистые горы», Матросскую польку и многие другие. Солдатских песен не любили, воспринимались неохотно, без энтузиазма: «Мы же все-таки моряки, а не пехота!»

Иногда, в коротких перекурах обсуждали внешние достоинства нашей руководительницы хора:

— Не привлекательная! Ручки-ножки по соломинке! И личиком, и фигурой не вышла!

— И губы мягкие. Словно тряпочки! — брякнул аккордеонист и баянист Миша Пылинский.

— Ага, попался! — наперебой заговорили присутствующие, — про ручки-ножки и про личико — это мы все видели! А вот про губы — это ты один! Что бы это значило, а?

Миша сплюнул, с сожалением бросил недокуренную сигарету и отошел в сторону, чтоб не втягиваться в ненужный разговор. Мы все знали давно, что наша руководительница хора безответно влюблена в симпатичного, молодцеватого баяниста. Он всегда провожал девушку до остановки трамвая. Потом она садилась и долго смотрела на темную фигуру курсанта, пока трамвай не исчезал из виду. Пылинский так и не ответил девушке взаимностью по какой-то ему одному известной причине.

Наконец-то выдали «парадную» форму: суконные брюки, суконную матроску, хромовые ботинки. В умывальнике шум, гам и суета. Ребята подгоняют форму под «бывалого моряка». Слов нет, руководит этим ответственным делом, бывший курсант Мурманской мореходки Аркаша Хомченко:

— Посмотрите на ваши воротнички! От их линючей краски шеи и затылки становятся синими! За километр видно, что идет не моряк, а салага-первогодок! А всего-то надо окунуть гюйс (матросский воротник) в слабый раствор хлорки, а потом прополоскать в холодной воде! Выжимать нельзя ни в коем случае, а повесить сохнуть влажным!

Все слушают «бывалого» с открытыми ртами. Действительно, хотя Аркаша не красавец, но форма на нем сидит как влитая, а матросский воротник (гюйс) небесной голубизны.

— Нам бы так! — завидуют самые маленькие — А то приходится всю форменную одежду ушивать, убавлять, укорачивать!

Все вокруг сочувственно посмеиваются:

— Растите быстрее и все ваши проблемы исчезнут!

В спальне, когда все готовятся ко сну, Аркаша выдает еще один секрет:

— Посмотрите на Земцовского — у него тельняшка до пят, как ночная рубашка, полдня стирать надо! В прачечную сдавать — получишь чью-нибудь чужую: рваную, дырявую, застиранную. Было у вас такое?

— А что делать? — накуксился Юра Горох, — У всех такие проблемы!

— Выход простой! — поучает Аркаша, — К лямкам майки спереди пришивается лоскуток тельняшки, величиной с носовой платок: всем будет казаться, что у тебя под матроской тельняшка, а на самом деле лоскуток! И стирать легко, и менять не трудно!

Предложение вскоре оценили все.

Со временем менялась мода. Но оставались поклонники старой, уходящей в прошлое моды, а молодое поколение приветствовало и поклонялось новой моде. Леня Мошков, приверженец старой моды, продолжал носить брюки-клеш, которые при ходьбе хлестали по щиколоткам как флаги на ветру. А Володя Турков заузил брюки до такой степени, что надевал их лежа на спине и ногами вверх. Володя Турков рос без родителей, под опекой тети, которая настолько привыкла ухаживать за ним, настолько любила, что вытирала после еды губы салфеткой, хотя он был уже вполне взрослым. От чрезмерной любви и опеки родной тети Володя вырос инфантильным, женственным, не приспособленным к профессии рыбака.

— Ни туды, ни в Красную Армию! — остроумно высказался Виктор Семенов, смягчив первую неприличную часть народной поговорки.

Мы все с нетерпением ждали этого дня — первого увольнения в город. А как же! После двухмесячного карантина прогуляться по городу в морской форме, сфотографироваться, послать фотографию родным и знакомым. Ведь тебя с восхищением будут рассматривать десятки людей, а, может, и девушка о которой мечтаешь!

Юра Теплухин позаимствовал где-то бескозырку с ленточкой «Северный флот». Выданные фуражки никому не нравились. То ли дело бескозырка с ленточкой, тисненной золотыми буквами надписью и якорьками на кончиках ленты сразу видно: бывалый моряк идет! А фуражки пусть носят сверхсрочники, фзушники и другие сухопутные. Или, как их презрительно называют моряки, — «сапоги».

На перекрестке улицы Северодвинской и Петроградского проспекта стоял маленький деревянный домик с фотоателье. Единственный в городе частник-фотограф Борисов был его хозяином. Группа с дюжину курсантов устремилась к домику. Хозяин неторопливо и, как нам показалось, очень долго подбирал нужное освещение ярких ламп, выбирал для очередного клиента подходящий ракурс. Для верности делал несколько снимков.

— У вас, молодые люди, какая-то безразмерная бескозырка! — хохотнул фотограф, — На все головы подходит!

Действительно, бескозырка подошла всем, хотя Витя Семков носил 54-й размер, а мне подходил лишь 59-й размер и более.

— Ленточки надо на плечо положить, да так, чтобы якоря были видны! — спохватился Юра Романов, вспомнив семейное фото, где его братья, курсанты ЛВИМУ имени адм. Макарова, красовались при всех регалиях.

— А я это дело учел, молодой человек! — мягко подтвердил фотограф — Не первый раз первокурсников фотографирую! А за готовыми фотографиями приходите через пару дней!

— Мы не можем на неделе прийти! У нас увольнения только в субботу или в воскресенье!

— Значит в субботу и приходите! — фотограф выключил освещение, — Гарантирую, что будете довольны снимками!

Мы вышли на улицу. Небо сияло голубизной, а настроение почти праздничное. До конца увольнения было еще долго, а свобода пьянила и окрыляла всех.

Пролетели, промелькнули первые два месяца казарменных строгостей. У первокурсников появилась уверенность, мешковато сидевшую форму подогнали по своим фигурам. На головах выросли ежиком волосы. Тех, кто заслужил, по субботам отпускали в увольнения, а городских курсантов — в «сквозные» увольнения, то есть с ночевкой дома.

В начале декабря погода смягчилась, подул южный ветер, небо потемнело, пошел крупный пушистый снег. Все курсанты уже знали, что через каждые десять суток — обязательно смена белья и баня.

По коридору казармы идет знаменитый комендант «общаги» и визгливым голосом выкрикивает давно знакомое:

— Сегодня объявляется банный день! Провести в кубриках генеральную уборку! Выхлопать постельные принадлежности и сменить белье!

Никто не знал, как зовут коменданта, как его имя, отчество и фамилия. За глаза за чрезмерную скупость и прижимистость, а, может, даже за внешнее сходство, называли Плюшкиным, как известного гоголевского персонажа. А при официальном обращении — товарищ комендант. Рассказывали, что когда он пришел устраиваться на работу к начальнику мореходки, то Александр Семенович, прочитав коряво написанное заявление, спросил коротко:

— Ваше последнее место работы?

Повертев в руках потертую кожаную фуражку времен гражданской войны, заявитель без тени смущения ответил скрипучим, визгливым голосом:

— В колонии надзирателем! Да еще выводным был в городской тюрьме!

— Это что за должность — «выводной»? — с недоверием встрепенулся сидевший рядом с начальником мореходки замполит Василий Максимович Пивень.

— Тот, который выводит заключенных и арестованных на работы или по нужде! — бесстрастно задребезжал будущий комендант.

— Нет, нет! Не надо нам такого коменданта! — за возмущался замполит — У нас все-таки не тюрьма, не колония, а учебное заведение!

— А я думаю, для нас как раз то, что нужно! Нашим сорванцам именно такой комендант-надзиратель и нужен! И дисциплину, и порядок, и догляд обеспечит! Вот увидишь!

Начальник, как всегда, оказался прав: при новом коменданте хозяйственная жизнь в общежитии наладилась. Перестали дымить печки, в кубриках стало тепло и уютно, вовремя ремонтировались обувь и одежда. Постельное белье менялось регулярно. Банные дни проводились вовремя.

Курсанты рады банному дню. Вместо унылой и нудной физзарядки вытаскивают матрасы, подушки бросают на свежевыпавший снег. Бьют по ним кольями, палками, лопатами — чем попало. Распределившись парами, выхлопывают одеяла. Хлопки гулко разносятся среди маленьких частных домиков поселка Юрос, пугая стаи ворон. Старшина группы Миша Пылинский режет куски хозяйственного мыла на четыре части. Кусок земляничного туалетного мыла выдается каждому курсанту только раз в месяц и использовать в бане непрактично.

— Э-эх! — мечтательно вздыхает Теплухин, — Еще неделя и Новый год! А потом сессия и каникулы! Поеду к отцу в Дятьково!

— Надо еще все зачеты и экзамены сдать! Не сдашь — будешь вместо отпуска у коменданта ишачить! — ехидно замечает Виктор Тестов. У всех на душе и радостно и тревожно. Приехать домой в морской форме! Но впереди — зачеты, экзамены. Как все еще сложится неизвестно.

После чистки постельных принадлежностей на белом снегу остались темные пятна выбитой пыли.

В бане хохот, веселье, бесконечные озорные проделки. Юра Горох, самый маленький из курсантов, рассказывает, как он ходил в баню у себя дома.

— У нас баня одна на весь поселок! — блестя недавно поставленной золотой коронкой повествует Горох, — Потому чередуются: один день — мужская баня, другой день — женская. Я с мамой до шестого класса в женскую баню ходил! А куда денешься?!

— Да тебя и сейчас можно в женскую баню пускать! — съязвил Володя Разулевич, — Твой воробушек еще не оперился!

Услышав про женскую баню многие вокруг подвинулись ближе, плотнее: может, что-нибудь интересное будет?

— Ну, рассказывай, рассказывай, как там?

— Да ничего интересного! Подошел я к крану горячей воды в тазик набрать, а впереди какая-то баба толстая и тоже с тазиком, спина вся в мыльной пене. Набрала она горячей воды и повернулась. Смотрю, а это наша учителка Мария Ивановна! Я поздоровался: «Здравствуйте, Мария Ивановна! С легким паром!» А она выронила тазик и побежала одеваться, даже мыльную пену не смыла со спины!

— Чем это ты ее напугал?! Вроде и пугать-то еще не чем! — хихикнул такой же малыш — Поликарп Земцовский под общий хохот собравшихся.

В холодном предбаннике кастелянша, пятидесятилетняя женщина, меняла нательное белье. На столе лежали две стопки. Правила обмена нательного белья она установила раз и навсегда: очередной курсант совершенно голый подходил к ее столу, протягивал грязное белье и бросал в общую кучу. Кастелянша, явно истосковавшаяся по мужскому вниманию, цепким оценивающим взглядом рассматривала парня и подавала чистое белье. Все давно заметили, что возмужавшие ребята получали новые трусы, даже с карманчиком сзади. Неоперившимся малышам доставались старые, застиранные, порой заштопанные трусы больших размеров.

— Ну сколько можно?! — возмущались «воробушки» Горох и Земцовский — Опять эта бабка нам рвань подсунула!

— Подрастайте быстрее и будете получать хорошее белье! Бабка любит все большое! — потешались рослые парни.

Наверное, так бы и закончился очередной банный день хихиканьем и подшучиванием над сексуальными странностями кастелянши. Но Шамаева потянуло на воспоминания детства:

— Бывало, после каждой помывки очередной смены шахтеров, отец заставлял меня заниматься уборкой. Грязищи после них!

— А зачем убирать за ними? Пусть сами и убирают! — резонно заметил Иньков.

— Отец банщиком на шахте работал! Хочешь — не хочешь, а убирать за ними приходилось!

Слушавший в пол-уха эту болтовню Володя Разулевич вдруг взвился:

— A-а… Так ты банщиком работал?! А мы-то почтительно называем его «Шахтер»! «Уралец»! А он — «Банщик»!

Все вокруг весело заржали, услышав это необычное и забавное прозвище. Начали повторять на все лады: Банщик! Банщик! Банщик! Вот уж по истине: Язык мой — враг мой!

Володя растерянно улыбался, не подозревая, что это прозвище прилипнет к нему навсегда, как банный лист к известному месту. Впрочем, огорчаться он не умел и вскоре на прозвище охотно откликался.

После бани на чистом белье ребятам снятся сладкие сны о скором отпуске, о поездке на Родину, к родителям: Баранов в Казахстан, Хомченко — в Белоруссию, Шамаев — на Урал. Десять курсантов из состава группы разъедутся по районам Архангельской области, еще столько же останутся в городе: они местные, городские и ехать им некуда.

Прикинув свои возможности и финансы, отказался ехать на Урал Володя Шамаев: билет очень дорогой, отец — инвалид, помочь не может. И потом до дому три пересадки на разные поезда — весь отпуск на дороги уйдет! Подожду до лета, может, денег накоплю!

— А как накопишь, если их нет?

— Подсобным рабочим наймусь.

— Да кто тебя отпустит?! Распорядок дня для всех одинаков!

— Буду в субботу и воскресенье работать.

Оказывается, Шамаев все продумал и взвесил. Голь на выдумки хитра!

* * *

— Сегодня, после занятий, идем на склад, получать зимнее обмундирование! Занятия в кружках отменяются! После звонка все строем идем на склад! Кладовщик работает с нами только сегодня! Кто не успеет получить будет ходить всю зиму в бескозырке и бушлате!

Конечно, последнюю угрозу старшина группы сказал от себя, для острастки, и без того бы все собрались. Всем интересно, какие будут шинели, шапки-ушанки, зимняя обувь.

— Далеко топать до склада?

— Говорят шинели в этом году выдадут офицерские, двубортные!

— Офицерские без ремня носятся!

— Если размер не подходит, кладовщик обменяет?

На этот галдеж Пылинский не отвечает, так как подробностей не знает сам. После занятий строимся и идем по направлению к рыбокомбинату. Перед проходной длинный деревянный склад, на втором этаже одна из дверей открыта настежь. Значит нам туда! Кладовщица предупреждает сразу:

— Мальчики! Я у вас работаю только один день! Постарайтесь получить положенное вам зимнее обмундирование сейчас! Обменять что-либо, если не подойдет по размеру, я уже не смогу! Завтра у меня другая работа!

Почему нас все женщины называют «мальчиками», «сынками» и другими не лестными для мужчин словами? Мы уже вполне самостоятельные парни! Примерка идет быстро, без задержек. У кладовщицы не только большой выбор, но и большой опыт. Коля Баранов, облачившись в новую шинель, говорит:

— У вас глаз, как ватерпас! Все подошло, все тютелька в тютельку!

— Так я в магазине одежды продавцом десять лет отработала! — улыбается кладовщица, довольная комплиментом.

Пока все идет хорошо и гладко. Посмотрим, как пойдут дела, когда будет одеваться «мелкота»: Горох, Земцовский, Шмаков. Шинель — это не матроска и не брюки, рукава и штанины не засучишь! Маленькие размеры шинели тоже нашлись, причем из хорошего, офицерского сукна. Юра Горох блестит своей золотой коронкой:

— Первый раз форма в пору оказалась! Ничего убавлять не надо!

— Погоди радоваться! Через год-другой шинель будет мала и узка! Ты же растешь! — пытался погасить радость малыша Володя Разулевич.

— Ничего! Главное сейчас в пору! Да и запас небольшой есть! — Юра Горох, всегда готовый пустить слезу, на этот раз сияет как медный пятак, радостен, улыбчив и покладист.

— Подходите те, кто поменьше ростом! — зовет кладовщица, — как раз идет партия маленьких размеров, только что тюк распечатала!

Тут уже не до очереди и не до списка! Вперед ринулись «цыпленыши и воробышки», как мы их иногда называем. Одели самых маленьких почти без примерки, шинели сидят на них ладно и даже картинно, совсем как на плакатах. Хомченко, Шамаев, Баранов и другие рослые ребята ворчат недовольно:

— Сукно на наших шинелях хуже, чем у мелкоты!

— Не все коту масленица! — хихикнул Горох и тут же замолчал. Большие парни могут всерьез обидеться и стукнуть по затылку! Кто их знает, пока еще все плохо знают друг друга по-настоящему. Всего три месяца прошло!

— Шапки! Шапки мальчики получайте! Когда подойдете ко мне, называйте свой размер головного убора, чтоб с примеркой не путаться! У меня все шапки по полочкам разложены!

Очередь по списку давно перепутана и первым подходит Виктор Семков:

— У меня пятьдесят четвертый размер!

— Птичья головка! — негромко хихикает кто-то за спиной. Но в толпе вряд ли найдешь остряка. Семков сердито зыркает по сторонам раскосыми глазами и примеряет ушанку. Все в норму, все совпадает!

— Пятьдесят девятый! — негромко говорю я кладовщице, но товарищи все равно услыхали, дразнят и шутят по поводу такого большого размера:

— Не голова, а Дом Советов!

— Настоящий котел, а не голова!

— Шапка Мономаха ему подойдет! Есть такая на складе?

Фуражки и бушлаты вечером сдадим коменданту в каптерку на хранение до весны, а пока, путаясь в полах шинелей, спускаемся по крутой лестнице и идем в учебный корпус продолжать учебу по расписанию.

* * *

Первое выступление курсантского хора с концертом — это вам не репетиция. Все хористы немного волнуются и, разумеется, прихорашиваются. Стирают, сушат, гладят синие с тремя полосками матросские воротнички, гладят брюки, чистят ботинки, пряжки на ремнях, пуговицы на шинелях. Как будто к строевому смотру или параду готовятся.

— Говорят, там девушек много, полный поселок одних девчат!

— Вот подфартило!

— Ни одного гражданского парня не пустим!

— Да они сами не придут! Дураки что ли? К курсантам на вечер лезть!

За приготовлениями и разговорами время летит быстро. Едва успели одеться, как подъехали два крытых грузовика со скамьями в кузове.

— По тридцать человек в каждую машину! — кричит распорядитель, но его никто не слышит: шум мотора, разговоры в кузове заглушают все звуки.

— А куда едем? — все спрашивают старшину группы Мишу Пылинского.

— Говорят, на какой-то лесозавод, вверх по Двине — ответ звучит неуверенно. Наверно, он сам не знает точно, куда нас повезут. Этих лесозаводов вокруг города столько, что всех не упомнишь!

— А клуб там большой? А танцы после нашего выступления будут? — вопросы сыплются со всех сторон и для молодых ребят эти вопросы самые важные, самые насущные.

— Конечно, танцы будут! — авторитетно заявляет Коля Баранов, — Зря что ли духовой оркестр с собой везем!

Наконец, подъезжаем к месту следования. Воспитатель ставит к входным дверям самых рослых и крепких парней с красными повязками с напутствием:

— Девушек впускайте всех! Даже без пригласительных билетов! Гражданских парней не впускать, но вежливо, без тычков и затрещин! Все-таки мы у них в гостях, а не они у нас!

За занавесом хор располагается в том же порядке, как нас приучила руководительница хора. Витя Семков толкает локтем в бок стоящего рядом своего друга Володю Бубновского:

— Не вздумай петь! Губами шевели, рот открывай, но не пой! Слыхал на репетициях твои завывания — всех зрителей перепугаешь!

Свои пошлые дежурные шутки отговорил конферансье и объявил о выступлении хора. Занавес поднялся. Послышались аплодисменты — это зрители, в основном девушки, приветствовали и ободряли нас. Концерт начался. Пели все разученные на репетициях песни. Наша неопытная молоденькая руководительница волновалась больше всех. Но зал после каждой исполненной песни так аплодировал, что вскоре успокоилась и она. Кое-где в зале темнели фигурки наших воспитателей, преподавателей и командиров. А все остальное пространство занимали девушки в разноцветных праздничных платьях и нарядах.

— По три-четыре девушки на каждого курсанта приходится! — подсчитал в уме мой сосед.

Объявили очередной номер: песня «Про молодых целинников»!

— Едут новоселы по земле целинной! Песня удалая далеко летит! — серебряным колокольчиком заливался запевала-тенор.

— Ой ты, зима морозная, ноченька ясно звездная, скоро ли я увижу свою любимую в степном краю?! — дружно и слаженно грянул хор. Получалось здорово и мы, чувствуя это, старались изо всех сил. Вова Бубновский, увлеченный общим порывом, тоже стал подпевать. Лучше бы он этого не делал! Какие-то жуткие завывания вырывались из его груди: то ли вой голодного волка или рычание рассерженного медведя. Соседи по хору зашикали, локтями привели в чувство действительности незадачливого певуна. К счастью мощный хор заглушил эти звуки и в зале никто ничего не услышал.

В перерывах между песнями девушки оживленно шушукались, хихикали, вытягивали шеи, высматривая и оценивая будущих потенциальных кавалеров по танцам.

Концерт закончился под бурные аплодисменты зрительниц. Ряды кресел в зале сдвинули к стенам, освобождая больше пространства. Девушки щебетали в холле и прихорашивались перед зеркалами. Волнующе и томно заиграл духовой оркестр. Начались долгожданные танцы.

На любых вечерах, в клубах или открытых «сковородках» есть девушки, как говорится, «нарасхват», а есть и «пришедшие напрасно». Вот и сейчас стайка девушек собралась у стен около сдвинутых кресел зала, о чем-то невесело переговариваясь и бросая завистливые взгляды в сторону танцующих пар. Наши курсанты называли этих девушек «невесты Коли Баранова». Дело в том, что, Коля отдавал предпочтение именно таким девушкам неброской внешности. На насмешки и шутки товарищей отвечал своеобразным афоризмом: «Бог увидит — красивую пошлет!» А порой и того похлеще: «Пусть внешность овечья, но плоть человечья!» Вскоре громоздкое, малопонятное для несведущих, выражение «Невесты Коли Баранова» превратилось просто в «Барановы невесты». Следующий курс мореходчиков уже не знал откуда произошло это выражение и искренне недоумевали: «Почему Барановы? Разве бараны и овцы ходят на танцы?!» Как бы то ни было, выражение пошло гулять по всем танцплощадкам Архангельска. Вскоре перестали задавать и недоуменные вопросы. Вот так и рождаются в словесном обиходе шутки-прибаутки и непонятные словесные обороты.

* * *

Настала первая сессия для первокурсников-судомехаников. Юра Теплухин больше всего боялся зачетов и экзаменов, которые вел Рудольф Леонидович Егоров. Преподаватель запомнил неудавшуюся детскую шутку с кнопкой на стуле и старался ответить тем же. Фокусы со шпаргалками у Егорова не проходили, он безжалостно выгонял из аудитории уличенных в таком деянии, а к пересдаче допускал только после довольно-таки унизительных извинений и просьб. Особенно доставалось заводилам и главарям в группе. Совсем по-другому он относился к учащимся дисциплинированным, покладистым и вежливым. Один раз на сдаче экзамена по технологии металлов я вытащил билет, первый вопрос по которому знал хорошо, а другой вопрос — слабовато. Когда начал отвечать, Егоров вышел из аудитории по какой-то надобности, а вместо себя оставил мастера обучения Минибаева. Я бодро и уверенно рассказывал, чертил эскизы на доске. Пришел преподаватель. Уходя, Минибаев шепнул ему: «Очень подробно и хорошо отвечает!» Не искушая судьбу, я тот же самый вопрос отбарабанил Егорову. Расчет был прост: откуда ему знать, на какой вопрос я только что отвечал Минибаеву?! Преподаватель перебил меня, даже не дослушав:

— Давайте вашу зачетку! Первая пятерка на сегодня!

Иногда, разглядывая свои дипломы и приложения к ним с табелями оценок, я натыкаюсь на эту «пятерку» по технологии металлов и с улыбкой вспоминаю «грехи» своей молодости.

Как-то незаметно прошли Новогодние праздники. Оно и понятно: в казенном заведении с казарменной дисциплиной праздники почти не запоминаются. Другое дело — вечера отдыха: с концертами, песнями, танцами и девушками.

Долгожданный отпуск на Родине пролетел как сладкий сон. Каждый в полной мере использовал возможность покрасоваться перед местными девушками морской формой и выправкой. Эмоции, впечатления, воспоминания захлестывали всех. Баранов увлеченно рассказывал, как в Кустанайской области проходят зрелищные национальные игры «козлодрание», где в группе всадников идет жестокая борьба за овладением тушей козла или барана, о национальных обрядах и свадьбах.

Юра Теплухин поведал, как вместе с отцом — отставным майором, пытались гнать самогон и чуть не сожгли баню в огороде:

— Хорошо, что снегу было много — снегом забросали огонь! А все оборудование пропало в огне!

— Кто про что, а Теплухин про баню! — ехидно заметил Хомченко и, обняв за плечи своего друга Юру Романова, попросил:

— Юрушка! Расскажи что-нибудь про Валдай, про девок валдайских — ходит молва, что они очень добры!

— Да я же вовсе не с Валдая! — слабо отбивается Романов.

— Давай! Давай! Просим! — со всех сторон слышны голоса любопытных.

— Девки по лесу гуляли, любовалися на ель!

— Какая ель! Какая ель! Какие шишечки на ней! — тут он подражает бабьему визгу, чем приводит слушателей в неописуемый восторг.

— Юрушка, давай про разбойника! У тебя эта частушка особенно хорошо получается!

Прозвенел звонок и частушку про разбойника оставили на «потом».

* * *

— Ребята! На втором лесозаводе, в клубе, наших обидели! — всполошил всех, готовящихся к «отбою» товарищей Теплухин.

— Как? Где? Это на нашей-то территории?! — загалдели задетые за живое такой невиданной наглостью сразу несколько курсантов, — одеваемся быстро и марш-бросок до этого клуба!

Неизвестно кто подал эту воинственную команду, но все быстро одели шинели и шапки и ринулись бегом к месту происшествия. Падал крупный, пушистый снег, бежали напрямик по бездорожью, экономя время.

— Окружаем клуб, блокируем все выходы! Беспрепятственно выпускаем только девушек! Всем парням по увесистой оплеухе! — командовал Пылинский.

Вечер танцев заканчивался и молодежь расходилась по домам. Гражданские ребята, почуяв неладное, скрылись заранее. Те, кто ни о чем не ведая, задержался, получили подзатыльники и колотушки. В разгар этого «снежного побоища» появился сильно запоздавший и запыхавшийся дежурный воспитатель. Запыхавшийся, срывающимся от быстрого бега голосом крикнул:

— Мореходка, стройся!

Да где там! Кому охота попасть в список зачинщиков, а потом, после разборки происшествия, получить самое жестокое наказание?! Все бросились врассыпную. Воспитатель, увязнув в снегу, запутавшись в полах шинели, безнадежно отстал. Да разве угонишься за этими, юными сорванцами? Обратно, к общежитию бежали быстрее, чем к клубу. Вот и казарма. Дневальный и рта не успел открыть, как передние уперлись в дверь кубрика на которой, висел большой, амбарный замок.

— Комендант повесил! — прошептал дневальный, пугливо озираясь, словно комендант мог его услышать.

— Через окно, ребята, через окно! — прокричал самый догадливый и сообразительный, — окна широкие и низкие! То, что надо!

Выбежали на улицу, к окнам своего кубрика. Внутри помещения было темно, комендант все учел и даже свет выключил.

— Форточку надо открыть и запихать в кубрик самого маленького и тощенького! — догадливых командиров хоть отбавляй, а догадливость и изворотливость приходит во время экстремальных ситуаций.

Открыли форточку. С Юры Гороха содрали шинель и стали засовывать в форточку. Сначала шло все хорошо, но потом Юра застрял, мешал полноватый зад.

— Э-эх! Надо было Шмакову в форточку лезть! Этот толстозадый застрял, сам не лезет и другим не дает! Хоть топором разрубай, или пилой напополам режь! — Тестов в любой ситуации находит острые как перец слова.

Видимо предложение напугало застрявшего в форточке Гороха, извиваясь ужом и разодрав штаны, он плюхается на пол.

— Шпингалеты открывай! Чего ждешь, рот разинул!

Распахнулось окно, в течении минуты вся орава была в помещении, снимали и вешали шинели и шапки. Форму аккуратно, как положено, складывали на табуретки. Ботинки под табуретки и, все как один, юркнули под одеяла. Выключили свет. Через некоторое время спустя, загремел замок. Вошел комендант, включил свет и заскрипел, задребезжал:

— Умники! Академики голозадые! Думаете, умнее всех?!

Кто-то громко и натужно пукнул в ответ. Это еще больше развеселило коменданта: — Стреляете? Завтра вас начальник расстреливать будет! Получите на орехи! Вон сколько грязи с улицы принесли!

На полу, у каждой табуретки, блестели маленькие лужицы растаявшего с ботинок снега. Комендант ушел, противно и визгливо посмеиваясь.

Вечером состоялся разбор «снежного похода», пригласили пострадавших, а также секретаря и активистов комсомольской организации второго лесозавода. Говорили правильные слова, жали друг другу руки, уверяли в вечной дружбе и мирном сосуществовании. Но после этой встречи и примирения подобных стычек не было. Может быть парни со второго лесозавода поняли, что с мореходчиками лучше не связываться. Себе дороже.

Как только администрация утрясла все последствия молодежных разборок как возникло другое поветрие. Шутя, забавы ради, ребята начали тайком снимать друг у друга хлястики с шинелей. Если на однобортных, перетянутых ремнем матросских шинелях отсутствие хлястика не особо заметно, то на двубортных шинелях все выглядит просто комично. На нашем курсе всем выдали двубортные шинели. Если снять хлястик, то стройный, подтянутый курсант превращался в толстую старушку в салопе: зад непомерно расширялся, фигура становилась бесформенной, комичной. Это вызывало ехидные насмешки. Строй бравых, подтянутых курсантов превращался в толпу задастых бабушек. Александр Семенович, увидев такое поганое зрелище, рассвирепел. Перед шествием в столовую на обед, он ходил вдоль шеренги притихших ребят и яростным, повышенным тоном выговаривал:

— Вам выдана морская форма, которую надо носить с достоинством и честью! Гордиться ею и беречь! Посмотрите, на кого вы похожи! — для наглядности он вывел из строя первокурсника в шинели без хлястика. Не смотря на всю серьезность ситуации по шеренге прокатился смешок. Парень напоминал упитанную, задастую старушку.

— Отставить смех! — яростно скомандовал начальник, лицо его побагровело, — увижу кого за подобным занятием, или получу доклад от командиров и воспитателей, отчислю немедленно!

Шутки с хлястиками прекратились. В скором времени хлястики вернулись на свое законное место. Шутники не выбрасывали их, а просто припрятывали от растяп-новобранцев.

* * *

Весна в том году наступила рано. Южный теплый ветерок быстро согнал снег. Вместо залитого зимой ледяного катка образовалась высохшая на солнце песчаная проплешина. Поставив столбы, натянув сетку и разметив поля, все дружно увлеклись волейболом. Настолько дружно и самозабвенно, что забыли про уроки и не расслышали звонка. Преподаватель Рудольф Леонидович Егоров как всегда стремительно вошел в класс и обомлел: вместо тридцати за партами сидело около дюжины курсантов. Обычно с серьезным лицом он полностью выслушивал рапорт дежурного. А на этот раз оборвал меня на полуслове:

— Товарищ дежурный! Чтоб через минуту все курсанты были в классе за партами!

С Егоровым шутки плохи это знают все. Он болезненно самолюбив, придирчив и злопамятен. Я пулей вылетел на крыльцо и во все горло заорал увлеченным игрой однокурсникам:

— Срочно в класс, сукины дети! Рудольф Леонидович рвет и мечет! Да поскорее! Обезножили, что ли?!

В запале, возможно, вылетело нецензурное слово. В окне над моей головой открылась форточка, показалось хмурое, недовольное лицо замполита Василия Максимовича:

— Товарищ курсант, зайдите ко мне в кабинет!

— Чего это я ему понадобился?! Наверное, хочет какое-нибудь общественное поручение всучить. Да я же ничего не умею! Недавно в кружок классической борьбы записался, да и там особых успехов не добился! — размышлял я на ходу.

Но рука уже привычно вскинулась к бескозырке:

— Товарищ замполит, курсант Колпаков по вашему приказанию прибыл!

Замполит глянул на меня строго, даже сурово:

— Товарищ курсант, вы что в лесу родились?

Вопрос ошарашил меня и сбил с толку. Откуда он все знает? Что в лесу жил? Отец с искалеченной левой рукой вернулся с фронта и правдами и неправдами перевелся из колхоза в леспромхоз, где одной рукой ухитрялся работать пилоставом, точить пилы, топоры, заготавливать топорища и станки к лучковым пилам.

Не задумываясь, я ответил замполиту:

— Так точно! Я в лесу жил! А отец до сих пор на лесопункте работает. Пилоставом!

— Значит, лесной человек? — в голосе замполита не было издевки, а угадывался еле сдерживаемый смех: подумать только, этот простак добровольно признается, что вырос в лесу! Он махнул рукой: Все! Идите, вы свободны! Только не материтесь больше под моим окном!

Только сейчас я понял, что, созывая на занятия однокурсников я сильно погорячился и ругнулся нецензурным словом прямо перед открытой форточкой замполита. Мысленно я был благодарен замполиту, что он не рассказал этой истории моим однокашникам. Наши зубоскалы и остряки сразу приклеили бы мне кличку «Лесной человек», «Леший» или того хуже — «Кикимора».

* * *

Шестнадцать лет — это пора первых чувств, привязанностей, симпатий к противоположному полу и, конечно, пора первой романтической любви и первых разочарований. Наши курсанты тоже прошли через этот неповторимый период юности.

Аркаша Перфильев, бывший Варавинский подросток, на секунду забежал в класс. Было темно, свет выключен, а все ребята находились в спортзале, смотрели новый кинофильм.

Щелкнул выключатель, вспыхнувший свет озарил двух парней, сидящих за партой.

— Чего в темноте сидите? Притихли как мыши! Я думал тут нет никого! Кино такое интересное! Пойдем смотреть!

Перфильев жил с тетей на Варавино, в частном домике у самой реки. За спокойный доброжелательный нрав, стремление улаживать конфликты, а, может быть, за выпуклые глаза, его прозвали «Братцем-кроликом». По слухам, он знал, что у сидящих в темноте Володи Новоселова и Геры Копытова неудачная любовь. И откуда что берется?! Оба неприметные, тихие, а вот поди ты! Влюбились.

Володя Новоселов, живущий в сотне метров от учебного корпуса мореходки, со школьной скамьи был влюблен в свою соседку и одноклассницу Нину Лебедеву. Дорогу Новоселову перешел тоже первокурсник, но из группы десятиклассников-судоводителей Вася Коваленко. Где уж там семикласснику, неприметному и невзрачному, соперничать с восемнадцатилетним возмужавшим парнем? Да к тому же прошел слух, что белокурая красавица Нина не устояла перед бравым курсантом, будущим штурманом.

Крупные как горошины слезы капали на парту.

— Перестань! Ну перестань же! — просил и умолял миротворец своего товарища, — Тебе всего-то шестнадцать лет! Впереди будет много красивых девушек и одна из них обязательно полюбит тебя! По-настоящему полюбит!

Уговоры, увещевания, кажется, пошли в прок: всхлипывания и слезы прекратились.

С Герой Копытовым было полегче. Встретился он с девушкой в городе и, неожиданно для обоих, разговорились. Долго гуляли по улицам, рассказывали друг другу о себе. Оба любили классическую музыку, нашлись и другие общие увлечения, и темы. Пришло время расставаться, уходил последний трамвай. В спешке расставания договорились встретиться «под Аркой», а под какой «Аркой» уточнить не успели.

В следующую субботу вечером в Крещенские морозы Гера в холодных флотских ботиночках, как часовой на посту, стоял под аркой Кузнечевского моста, а девушка — под аркой теплотрассы второго лесозавода, где проживала в гостях у своей сестры. С тех пор выражение «стоять под аркой» воспринималось в мореходке с сарказмом и ухмылками, как символ бестолковых договоренностей.

Перфильев успокоил и второго влюбленного:

— Сестра девушки живет на втором лесозаводе? Да я там почти всех своих ровесниц знаю! Мигом найдем! Не велик и район — все друг друга знают!

* * *

Хотя война закончилась десять лет назад, страна все еще переживала трудности, но питание курсантов было налажено хорошее. Пищу готовили профессиональные повара, а выдачу блюд и контроль за выдачей осуществлял дежурный по камбузу, который назначался из числа командиров отделений или, в крайнем случае, из самых дисциплинированных и ответственных курсантов.

Утром дежурный по камбузу, в белой куртке и в белом колпаке, получал ключи от старшего повара, где в специальной кладовой хранились порции расфасованного сливочного масла в тарелках. Ровно десять порций одинаково нарезанных кусочков. Хорошо пропеченные, с румяной корочкой буханки белого цвета разрезаны на равные порции, а в эмалированные кружки засыпаны равные порции сахарного песка. За несколько минут до начала завтрака на стол ставились огромные трехлитровые чайники, сияющие начищенной медью, с заваренным чаем.

После шума, толчеи, рассаживания по своим местам командир отделения подходил к раздаточному окну и получал сливочное масло, сахар и белый хлеб по количеству подчиненных за его столом. Накладки случались очень редко. Мне вспомнился всего один случай, когда я, будучи дежурным по камбузу, допустил перерасход десяти порций завтрака. Какой-то расторопный и жуликоватый курсант дважды подошел к окну выдачи завтраков и дважды получил завтраки на десять человек. Эпизод быстро забылся, нехватку продуктов старший повар тут же восполнил. А когда я уходил на каникулы, десять завтраков удержали с меня из отпускных денег. Сумма была незначительной, но для курсанта, убывающего в отпуск, вполне ощутимой.

На обед подавали, как обычно принято, первое, второе и третье блюда. На первое — разнообразные супы, на второе — мясное, рыбу или омлет, на третье — компот из сухофруктов или кисель. В праздники готовили что-нибудь повкуснее. Утром вместо чая — кофе или какао со сгущенным молоком и булочками, а на обед — блюда из мяса с картофельным пюре. Ужин ничем не отличался от обеда: подавали суп, второе и компот. Многих курсантов удивляло, что суп был в меню дважды: на обед и на ужин.

Часто во время обеда из кухни выходили повара, гладили самых маленьких по головам, спрашивали: «Вкусно, ребятки?». Наверное, для них мы были не курсантами, а просто детишками, одетыми во взрослую морскую форму. Перед каждым обедом снимал пробу начальник Александр Семенович Кущенко. Для него стоял отдельный маленький столик в углу столовой. Первым делом знакомился с меню на сутки.

Помнится, записывая в журнале названия блюд, я спросил у старшего повара:

— Что сегодня на второе?

— Омлет! — коротко ответила шеф-повар и побежала на кухню по своим делам. Я не слыхал раньше такого блюда, что такое яичница — знал, а что такое омлет — нет. Слыхал, что есть какой-то герой одноименной пьесы Шекспира Гамлет и записал в журнал то что подсказывала память: «Гамлет».

Читая меню и, дойдя до этого слова, Александр Семенович вдруг громко и заразительно рассмеялся. Лицо его стало добрым, приветливым, а не таким строгим и суровым, как всегда:

— Гамлет на обед? Будем Гамлет кушать! — Я тогда понял, что он на самом деле такой как сейчас — добрый, веселый, отзывчивый.

Но бывало и другое. В первые дни учебы все мы притирались, приглядывались друг к другу и, разумеется, оценивали каждого по-своему. Размещались за столами стоя и, после команды «Садись!», садились на скамьи. В это время один из курсантов хватал со стола буханку нарезанного черного хлеба и, как голодный зверек, прижимал ее к своей груди. А потом по кусочку раздавал товарищам. Выглядело это дико и очень неприятно. Стерпели раз, стерпели два, а потом Миша Пылинский рявкнул:

— А ну положи хлеб на место! И не трогай никогда! Руки в жизни не мыл, неизвестно где они у тебя блудили! После твоих рук есть не хочется!

Виновник вздрогнул и, пугливо озираясь, положил хлеб на прежнее место. Посыпались замечания и насмешки:

— Наголодался у себя за Уралом! Черному хлебу рад!

— Шахтер хренов! В шахту опустить его надо!

— В санчасть его, на откормку!

Санчасть в мореходке действительно была. Небольшой домик на окраине Фактории, разделенный на две части: приемная и приемный покой на четыре койки для лежащих больных. Обычно в санчасть попадали ребята с простудой или гриппом, или у кого температура тела была выше нормы. Работала в санчасти семья: мама и ее дочка. Дочка, симпатичная двадцатипятилетняя девушка на выданье, была фельдшером: ставила диагноз, лечила больных, прописывала и выдавала лекарства, вела медицинский журнал. Ее мать, уже пожилая женщина, выполняла роль санитарки: убирала помещения и туалет, ходила в столовую за едой, кормила больных.

— А фельдшер ничего! — облизывался ловелас Аркаша Хомченко — Можно бы приударить!

— Были уже «удары» года два назад! — отозвался всезнающий Коля Баранов, — С тех пор мамаша сторожит ее как зеницу ока!

Но Володя Шамаев в санчасть так и не попал. Однокурсников стали отпускать в увольнения с ночевкой дома. Оставшиеся иногородние курсанты получили возможность завтракать, обедать и ужинать «за себя и за того парня». Суп хлебали нехотя, без хлеба, из гарниров выбирали только картофельное пюре, а то и вовсе поглощали одни котлеты, зразы или биточки. Шамаев настолько «заелся», что на черный хлеб уже не зарился.

Неравенство проявлялось во время увольнений. В первом отделении самых рослых парней, а также во втором отделении «середнячков» в сквозные увольнения уходила половина личного состава. А вот из третьего отделения самых маленьких на завтрак, обед и ужин приходили все без исключения. Даже Володя Новоселов, живущий на Фактории, буквально «под боком», обязательно приходил кушать.

— Да что это такое?! — возмущался командир отделения Леня Мошков — Хотя бы понарошку кто-нибудь не пришел или опоздал! Цыпленыши! Все как один с ложками сидят!

— Им кушать надо много-много! — ерничали за соседними столиками, — Они же растут, скоро нас обгонят!

— Животики у них растут! Это точно! Маленькие ротики, но растут животики!

— У нас целая кастрюля молочного супа осталась! И гарнир из макарон нетронутый! Может быть, поможете?! — продолжали допекать малышей из соседних столов рослые ребята. Малыши, уткнувшись в тарелки, помалкивали. Разве они виноваты в том, что среди них не оказалось городских ребят?!

— Кушай кашу, Поликаша! — эту доморощенную остроту в адрес самого маленького Поликарпа Земцовского выпустил Теплухин.

Посмеивались недолго. Уже через год на втором курсе «цыпленыши» обогнали в росте «середнячков». Но это уже ничего не могло изменить. С легкой руки бывшего воспитателя-временщика «Рыбьего глаза» состав и нумерация отделений в группе осталась прежней до самого окончания учебы.

* * *

Последняя ступень познаний первокурсников судомеханического отделения — это практика в механических мастерских. Каждое утро после завтрака мы идем по деревянному настилу Ленинградского проспекта от Фактории до мастерских. Всего одна трамвайная остановка в сторону города, даже того меньше. На нас рабочая форма из грубой и крепкой ткани, грубые рабочие ботинки, на голове «чепчик» — так мы называем головной убор, внешне похожий на берет. Делается «чепчик» очень просто: у старой бескозырки загибается внутрь околыш и получается берет или чепчик. Голубые матросские воротнички разрешается снимать: в мастерских они быстро пачкаются и изнашиваются.

Мастерские — длинный черный барак на высоком фундаменте, совсем близко, в полусотне метров от реки. Там располагаются слесарный, токарный и кузнечный цеха. В каждом цехе опытный мастер по своей специальности. Они будут учить нас слесарному, токарному и кузнечному делу. Нас разбивают на подгруппы по 10 человек и разводят по цехам. В каждом цехе курсантам придется учиться ремеслу месяц, потом цеха меняются и так по очереди.

Мастер слесарного цеха — шестидесятилетний мужчина в старом морском кителе, мичманке с «крабом», почерневшем от времени, терпеливо объясняет нам названия слесарных инструментов, их назначение, умению пользоваться. Мы узнаем, что молоток — это «ручник», напильник — это «пила» и другие полезные вещи. Главное для мастера — техника безопасности: уберечь молодежь от травм или (Упаси, боже!) от увечий. Ведь подростки, по выражению мастера, это такие сверчки — вечно лезут туда, куда им вовсе не надо.

С утра слесарный цех заполняется грохотом. Первое задание: научиться пользоваться ручником и зубилом. Это не всем по зубам. Володя Турков, за неуемную страсть к моде прозванный «Жоржиком», тяпнул ручником по руке и взвыл от боли — удар оказался чувствительным.

В перерыв в цех прибежал Леня Мошков, взъерошенный и взволнованный:

— Ребята! С промысла первый тральщик возвращается! Пойдем на берег смотреть!

До берега Двины всего несколько десятков метров. Между островом Краснофлотский и берегом идет с промысла первый в этом году тральщик. Корпус окрашен черной краской, палубная надстройка и рубка белого цвета, из трубы валит черный дым. Видно кочегар старается вовсю, чтобы судно поскорее добралось до берега. По борту судна выстроились рыбаки, соскучившиеся по берегу, по дому и семьям. Все бледные, исхудавшие и бородатые.

— Смотрите! Смотрите! С полным грузом идет! Видите, корма поднялась, а нос совсем в воду осел! Даже лопасти винта из воды показываются! Буруны за кормой, страсть!

Вдали, на причале рыбокомбината, суета, ажиотаж. Первый после долгой зимы траулер встречают торжественно, всенародно. Мелькают разноцветные нарядные платья жен и невест рыбаков, блестят на солнце начищенные трубы духового оркестра. Но досмотреть весь ритуал мы не сумели.

— По цехам! Всем по своим цехам! — послышался на берегу голос подбежавшего старшего мастера Хвиюзова, — Здесь не театр, пора браться за инструменты, продолжать практику! Мы нехотя возвращаемся в свои цеха. Надо постигать навыки слесаря, токаря, кузнеца — учиться рабочим ремеслам. Механик обязан знать и уметь все.

На стене, в кабинете старшего мастера, висят стенды с образцами лучших работ и изделий наших предшественников. Полный набор слесарных инструментов: ручники, ножовки, отвертки, кронциркули, нутромеры и много-много других. Тщательно изготовленные, отполированные бархатной наждачной бумагой, покрытые от коррозии тонким слоем машинного масла. Инструменты выглядят предпочтительнее, чем те, которые продаются в наших хозяйственных магазинах.

— Не удивляйтесь! К концу практики и вы будете изготовлять инструменты не хуже этих! Глаза боятся, а руки делают!

Практика практикой, а весенне-летнего периода никто не отменял. И эта пора волнует и будоражит молодых парней. Во всех концах города открылись танцевальные площадки под открытым небом, в просторечии называемые «сковородками», где в основном и проводит свой вечерний досуг молодежь.

Наша любимая танцплощадка на втором лесозаводе совсем рядом с Факторией, Юросом и Жаровихой, где расположен учебный корпус и общежития. Но за вход на танцплощадку надо покупать билет. А где деньги взять? А если знакомая девушка попросит купить мороженое или билет в кино? Денежные проблемы мучали курсантов всегда. Выход из безденежья бывает разным. Однажды самые активные ребята — Хомченко и Баранов — нашли работу на рыбокомбинате для всех, независимо от возраста: грузить на баржу бочки с соленой треской. Пока Двина полноводная и не обмелела, снабженцы торопятся завести продукты в дальние лесопункты и леспромхозы по Двине и ее притокам. А мы, готовые на все грузчики, тут как тут. На нас и подзаработать можно жуликоватым снабженцам. Эти мальцы за один рубль горы своротить могут! Никто и внимания не обратил на то, что большая половина «грузчиков» несовершеннолетние. Если в морской форме — значит уже взрослые!

Длинная плоская баржа с шкиперской будкой, похожей на скворечник, пришвартована к причалу. Рядом возвышается серо-коричневая гора соли, приготовленной для тральщиков.

В фартуках, брезентовых рукавицах мы весело и резво катаем бочки, затаренные треской, от бригады бондарей к барже. Расстояние не близкое, около двухсот метров.

— Круглое кати — плоское тащи! — повторяет известный афоризм Виктор Тестов. С шутками и прибаутками работается легче. Трое из бригады подрядились чистить огневое пространство котла на тральщике и бочки катать не захотели. Там, мол, заработаем больше! Кочегары обещали щедро расплатиться!

Между тем, не все пошло по плану и гладко. Юра Горох потерял бдительность, замешкался. Неровным острым стыком обруча бочки зацепило рукавицу и парень, не в силах сдержать инерцию катящейся бочки, перелетел через нее на деревянный настил. Голову зажало между настилом и бочкой. Брызнула кровь. Все перепугались. Притащили из цеха аптечку, тампоном с йодом обработали рану. Рана оказалась небольшой: содрало кожу со лба. Но настроение резко упало. Надо быть осторожней и внимательней. Заработать денежку — дело не простое!

Солнце клонилось к закату, на причал легли длинные тени. Начался отлив, баржа у причала оседала все ниже и ниже. Спускать бочки на баржу стало сложнее. Пришло время накатывать второй ряд в трюме баржи. На палубе баржи, покрытой жестяным настилом, скопились лужицы мутного соляного рассола из бочек. Юра Теплухин, стоявший у борта баржи с переносной лампой в руках для освещения трюма, вдруг рухнул как подкошенный и забился в конвульсиях.

— Лампу переносную и провод доской отодвиньте в сторону! Его током ударило! — догадался Пылинский.

Не касаясь провода отодвинули переноску подальше от пострадавшего. Теплухин, бледный как полотно, кое-как поднялся и долго безмолвно стоял, прислонившись к стенке баржи, делая глубокие вдохи и дрожа всем телом от пережитого ужаса. Погрузку баржи закончили при общем молчании.

Вернулись с работы ребята, подрядившиеся в частном порядке чистить огненное пространство котла на стоявшем под выгрузкой траулере: Шамаев, Перфильев, Семков. Дрожащие от холода, посиневшие, с черными кругами вокруг глаз от копоти и сажи. Сплевывая черную, как чернила, слюну, матерились беспрестанно:

— Понимаете, договорились по четыреста рублей за каждую топку, а когда почистили все и мусор на палубу подняли, они вдвое меньше заплатили!

Витя Семков, смахивающий лицом на сына тундры, скрипнул зубами:

— Воды горячей нет! Кое-как обтерлись мокрыми полотенцами! А вода в реке такая холоднющая!

Впрочем, за погрузку баржи каждый из работающих получил не больше чем те, кто чистили котел. Очевидно, наши девушки обойдутся пока без кино и мороженного.

Но практика в механических мастерских продолжалась. На этот раз по токарному делу. В большом зале стояло около десяти видов различных станков: наждачный, сверлильный, строгальный, фрезерный, несколько видов токарных и надо научиться работать на каждом из них.

Мастер, невысокий, круглолицый, лысеющий блондин, пуще всего боялся самодеятельности подопечных. То и дело слышалось:

— Не лезь! Не тронь! Отойди! Не включай, пока не прочитаешь инструкцию!

Он был прав: в цехе, где все вертится и крутится, где повсюду проложены силовые кабеля, озорничать и своевольничать очень-очень опасно.

На практике в мастерских проявились способности ребят к выбранной профессии судового механика. Жадно впитывали знания и практические навыки Саша Шмаков, Виктор Тестов, Гена Сивков, Леня Мошков, Женя Клишев и многие другие. Явно не стремились работать в будущем механиками Березин, Бубновский, Копытов, Турков. С первых дней учебы они завидовали судоводителям:

— Штурманам хорошо — всегда чистенькие, тяжелее карандаша и линейки в руках не держат!

— Одни названия предметов чего стоят! Сплошная романтика: «Навигация», «Лоция», «Астрономия», «Морское право»!

— А чего ж вы на судоводительское отделение не пошли? Чужое место заняли, а сейчас скулите! — резонно спрашивали их «истинные механики».

— Набор в тот год был только на судомеханическое отделение! — оправдывались «лжемеханики».

Жизнь разложила всех по своим местам: половина группы судомеханического отделения после окончания мореходки не работала по своей специальности.

По субботам все дружной гурьбой шли на танцплощадку второго лесозавода: танцевали фокстрот под песни «Мишка, Мишка где твоя улыбка, полная задора и огня?», «Одесский порт в ночи простерт», другие танцы: «Севастопольский вальс», «Красную розочку» и многие-многие другие популярные тогда шлягеры. Ребята посмелее приглашали девушек на танцы, а робкие стояли в стороне, откровенно завидуя смельчакам. Теплые светлые вечера и ночи, чарующая музыка привлекала многих. Порой на танцы приходили моряки с иностранных судов, стоящих у причалов второго лесозавода под погрузкой, в том числе и чернокожие. Они стояли около танцплощадки, но за ограждение не заходили, лишь наблюдали за танцующими парами издали. На них смотрели с откровенным изумлением: тогда все это было в диковинку.

— А мы как-то вечером, вернее уже ночью, возвращались из города пешком. Трамваи уже не ходили. Вместе с иностранными моряками! — вспомнил Леня Мошков — До третьего лесозавода шли вместе! Такие забавные моряки! Пообщались немного.

— Что? Как? Какие они? О чем говорили? — посыпались со всех сторон вопросы.

— Смешные такие! На нас немного не похожи! Одежда пестрая, как у попугаев! Один в зеленых, как капуста, штанах и клетчатом пиджаке и волосы неестественного цвета!

— Крашенные, наверно!

— Да нет, мужчины волос не красят!

— Красят! Особенно старые, седые!

— Ну и что? Вы хотя бы немного понимали друг друга? — нетерпеливо, наперебой с любопытством расспрашивали товарищи Леню Мошкова.

— Немного понимали, хотя они тоже не сильны в разговоре на английском языке! Это были норвежцы, наши северные соседи. Тут надо сказать спасибо нашим преподавателям английского Вере Васильевне и Диане Герасимовне: словарный запас у нас хотя небольшой, но есть!

— Угощали вас чем-нибудь?

— По сигарете дали. И мы им по сигарете подарили! Они почему-то любят наши сигареты, говорят крепкие!

И вот мы попадаем на обучение в кузнечный цех к мастеру Минибаеву. Это мрачноватый, сердитого вида мужчина лет пятидесяти, с глубокими шрамами на лице, на щеках, как будто в молодости его исполосовали опасной бритвой. У мастера была своя излюбленная тема. Всем, вновь поступившим к нему на обучение, он рассказывал одну и ту же историю. Когда-то практикант, балуясь, со всей силой ударил кувалдой по пустой наковальне. Кувалда, отскочив от наковальни, ударила курсанта по лбу, да так сильно, что парень упал и потерял сознание, в чувство шалуна привели только с помощью нашатыря. С тех пор практикант ни разу не брал в руки тяжелого молота.

Мы любили иногда подшутить над кузнечным мастером, а шутка была всегда одна и та же, испытанная несколькими поколениями учеников: когда Минибаев выходил из цеха, озорники запасались железными опилками, которых было предостаточно около наждачного станка. Когда мастер возвращался и подходил к двери цеха, бросали в раскаленный горн горсть металлических опилок. Из горна поднимался столб ослепительно белых искр — так бывает, когда начинает гореть оставленная без присмотра металлическая заготовка. С сумасшедшими глазами мастер хватал клещи и искал ими «горящую» деталь. Через мгновение сообразив, что это всего лишь розыгрыш, плевался и ругался на своем языке, но виновных не искал. Наверное, виновным считал себя, что каждый раз попадается на один и тот же дурацкий розыгрыш.

Вечером, закончив практику в кузнечном цехе и поужинав, мы возвращаемся строем той же дорогой к себе в общежитие по мостовой узкой улочки Почтового тракта. Слева расположены маленькие домики с огородами. Симпатичная девочка лет пятнадцати почти наша ровесница — складывает дрова в поленницу, а, иногда, загоняет гусей в огород.

— Моя будущая невеста! — привычно застолбил свое мужское «Эго» Аркаша Хомченко.

«Будущая невеста» стрельнула взглядом по всему строю своих сверстников и, оценив внешность каждого, скрылась за калиткой. Все-таки она, наверное, специально приурочивала свои хозяйственные работы к этому времени, чтобы поближе и как следует разглядеть парней.

— Это Люда Брагина! Хорошая девушка, уже студентка Рыбопромышленного техникума! — Володя Новоселов, как житель Фактории, знал своих сверстников наперечет.

— Она мне тоже понравилась! — вдруг подает голос Виктор Семков, всегда стеснительный и робкий при одном лишь виде девушек.

— Думаю, что она тебя не заметила! — язвит его друг Володя Бубновский.

— Разговорчики в строю! — обрывает возникшую дискуссию старшина группы, — Вот придем в казарму, болтайте и спорьте сколько угодно!

Все замолкают до спального барака, который мы именуем «казармой», остается несколько десятков метров по бревенчатой мостовой Юроса.

Жара в середине лета и тот год была невыносимой. Комендант общежития носился как угорелый, повсюду слышен его визгливый скрипучий голос:

— Не сюда! Не сюда! Несите тумбочки в первый кубрик!

Кубрик — название чисто морское, флотское — это помещение, где проживает рядовой состав, матросы. В общежитии это большая комната с пятнадцатью двухэтажными металлическими кроватями, узкими проходами между ними и тумбочками для личных вещей и предметов гигиены. Обязательны табуретки, на которые курсанты складывают одежду перед сном. Посреди комнаты — длинный стол со скамьями. Здесь можно играть в настольные игры, писать письма, пришивать подворотнички и пуговицы, делать мелкий ремонт одежды. В общем, солдатский казарменный быт.

Комендант опять скрипит и визжит около двери:

— А тебе, друг мой ситный, наряд вне очереди за курение в неположенном месте!

Комендант также визгливо смеется, как и говорит:

— Пойдем, пойдем, друг мой, я тебя сразу же и отоварю!

Во дворе стоит лошадка, запряженная в повозку с большой ассенизаторской бочкой. Комендант сует в руки наказанному жестяной черпак на длинном-длинном шесте:

— Чего стоишь? Открывай выгребную яму, черпай дерьмо и заполняй бочку! Будет бочка полной — не уходи — ассенизатор сделает несколько заездов! Тут бочки три-четыре будет! А то и больше!

— Так у меня же всего один наряд вне очереди! А бочки четыре надо заполнить! — пытается взывать к справедливости наказанный.

— Будешь много болтать, еще три наряда получишь! — восторженно визжит комендант. Он почему-то впадает в детский восторг, когда наказывает виновного.

После такого наказания и такой работы курсант долго плескается в воде, трет тело мочалкой с мылом, несколько раз моет голову. Но все равно, когда возвращается в казарму мухи роем летят за ним. Даже девушки на танцплощадках морщат носики и обходят его стороной. А он клянет все на свете: и себя, и коменданта, и мух, и выгребную яму, и золотаря с его бочкой и совсем уж безвинной клячей.

Со шкива воздуходувки горна слетел приводной ремень. Леня Мошков полез натягивать ремень электродвигателя на место.

— Выключи мотор! Мотор выключи! — орут наперебой товарищи Мошкову, — Мастер увидит — заставит всех инструкции по технике безопасности прочитать и выучить!

— Без вас знаю, что мне делать! — огрызается самолюбивый и вспыльчивый Мошков, — Тоже мне, наставники нашлись! Цыпленыши!

Одно мгновение и кисть правой руки Мошкова действительно попала между приводным ремнем и шкивом.

— Больно?

— Может аптечку из слесарки принести?

— Хорошо, что мотор слабый, да и ремень слабо натянут! До свадьбы заживет!

В цех вошел мастер Минибаев, интуитивно угадал, что в его отсутствие здесь что-то произошло:

— Случилось что-нибудь без меня?! Кувалдой по наковальне не стучали? Вас ни на минуту нельзя оставить одних, как дети малые!

— Все в порядке, товарищ мастер!

— Просто анекдоты смешные рассказываем!

— У нас ничего неожиданного случится не может! Вы так хорошо все объясняете и показываете!

Лесть действует на всегда хмурого и сурового мастера. Лицо его светлеет и добреет:

— Так что мы делали на прошлых практических занятиях, товарищи курсанты? Кто расскажет?

— Учились закалять в холодной воде стальные заготовки! — хором отвечают практиканты. Такой дружный и правильный ответ еще больше умиляет нашего мастера, и он готов простить все озорные выходки и проделки подопечных.

Напротив, мастерских в реке стоит огромный плот бревен. Два буксира натужно тащили его до третьего лесозавода и по какой-то причине оставили на радость нам.

— Эти бревна пойдут через водный цех и лесопилку! Доски получатся хорошие! А после сушки доски погрузят на суда и увезут за границу! — объясняет Володя Перминов, житель третьего лесозавода.

Но нам нет дела ни до лесозавода, ни до его цехов, ни до досок. Солнце уже в зените, а в кузнечном цехе такая жара, что промокла даже спецовка. А с плотов так хорошо прыгать в воду «солдатиком» или нырять! За десять минут можно искупаться и охладиться от несносной жары. Если не шуметь, не барахтаться в воде, не орать, возможно, наших самовольных развлечений никто бы и не заметил. Но с берега уже звучит сердитый и негодующий голос старшего мастера:

— Все по цехам! Продолжить практику! Иначе я доложу начальнику о ваших безобразиях!

Мы быстро вылезаем на плоты, снимаем и выжимаем досуха трусы, не стесняясь своей наготы и того, что нас могут увидеть со стороны. Кому охота ходить в мокрой одежде?!

Старший мастер рад прочитать очередную лекцию по нашей безопасности:

— Плоты скреплены толстой проволокой. На дне реки тоже полно обрывков, стальных прутьев. Можно получить серьезную травму. Не зная броду, не суйтесь в воду! — известной пословицей он заканчивает нравоучение и говорит уже мягче:

— Через пару дней ваша практика заканчивается и лучше бы она закончилась без всяких происшествий. Поняли меня?

К концу июля практика в механических мастерских закончилась. Все мы по месяцу изучали слесарное, токарное и кузнечное дело и, надо сказать, многому научились. Расставание с мастерами было обыденным. Перед выстроившимися практикантами выступил старший мастер Хвиюзов:

— Закончилась ваша практика в цехах. Думаю, вы приобрели достаточные навыки рабочих специальностей. Эта практика необходима вам при оформлении и получении первого рабочего диплома «Механика третьего разряда судовых силовых установок». Желаю вам всем успехов в будущей работе!

Что ж, напутствие короткое и емкое. Впереди ждут четырехнедельные каникулы и, возможно, традиционная поездка в колхоз на картошку. На пороге сентябрь месяц — самый разгар сельскохозяйственных работ.