Дом, который мы оставили позади, уже не казался таким чужим – всю дорогу меня тянуло оглянуться. Я вела машину аккуратно. Тётушка дремала. Младшая усердно эсэмэсила папе – тот всё порывался позвонить, чтобы убедиться: Тихон больше не молчит, но связь всё время прерывалась. Связь прерывалась, потому что рядом не было вышки с нужной нам частотой… Так и с предками. Мы снесли все вышки, которые обеспечивали связь. Или потеряли сам аппарат, по которому можно связаться, – желание разобраться, где наши корни, почему мы такие и что нас ждёт. Мы уверены, что прошлое – это то, что было. Нет, твои деды – это то, что с тобой ещё только будет! Они уже знают, что там, дальше, а мы ещё нет. Присматриваясь к ним, мы словно протираем стекло, через которое можно чётче увидеть своё будущее.

Чудо, которое случилось сегодня, нужно было ещё обдумать. Случилось то, о чём мы вслух и мечтать боялись. Только про себя. Только молча.

Тихон что-то набрасывал в блокноте. Похоже, это был портрет. Неужели рисует своего деда? Он не мог его помнить. Или мог? Мы перед отъездом обошли дом, надеясь найти фотографии или письма. Но если что-то и было, за десять с лишним лет случайные гости могли это сжечь.

С собой мы ничего не взяли. Но Тихон заколотил досками окна. Было чувство, что мы уезжаем, бросив мучительно умирающего родственника. Лучше бы он умер у нас на руках! У меня было сильное желание поступить, как жители Аркаима: сжечь дом. На короткое время из дома изгнана нежить. Но дому умирать в одиночестве ещё много лет. Стало понятно, почему они сжигали дома. Потому же, почему сжигают чучело на Масленицу. Душу, живущую в этой форме, нужно отпустить на свободу. Так могли поступать только люди, не сомневающиеся в том, что жизнь не заканчивается со смертью тела. Мы же, даже усердно молясь, делаем вид, что смерти нет, мира мёртвых не существует. И, стоя на его пороге, оборачиваемся назад, тянем руки к врачам, вместо того, чтобы тянуться к Богу.

В избе, где умирал человек, распахивали двери и окна – лети! Если смерть была тяжёлой, снимали крышу – свободен! Человек мог умирать в постели, но можно было лечь на пол, на солому – тело ближе к земле, так она заберёт его быстрее. На подоконнике для умирающего – вода. Он знает: как только душа его покинет тело, она взлетит на подоконник, омоется в воде. И ещё сорок дней может возвращаться душа в родной дом, подниматься и выходить по рушнику, вывешенному в окне, подкрепляться медовой водой, что стоит или на божнице, или на подоконнике. Прилетают души предков и в дни, когда печётся хлеб, в дни больших праздников – тут для них первый блин. Садятся души предков на рушники или на божницу между иконами (поэтому иконы не ставят плотно друг к другу) и смотрят на своих потомков, готовые посодействовать в нужную минуту.

Красный угол – главный в доме. Самые ценные предметы помещали в нём, в божнице: иконы, свечи, за иконами – четверговая соль, маленькие шкатулки-коробочки со сбережениями. Долгое время вместе с христианскими символами в красном углу находились и предметы с более древней символикой. Например, паучок, сделанный из соломы и бумаги. Его подвешивали в начале весны, приговаривая: «Солнышко, вёдрышко». Паук был тесно связан с солнцем, не зря его второе название – круг. На Севере и до сего дня не редкость другой символ солнца: голубок – щепная птица. Ставили в красный угол последний сжатый сноп и троицкую берёзку.

Что есть в моём доме такого, с чем я ни за что не расстанусь? Пожалуй, то, что сейчас заброшено на дальние антресоли. Среди этого богатства самое ценное и древнее – бабушкино полотенце. Такими полотенцами украшалась божница. Ничего общего, кроме названия, эти полотенца с современными не имеют. Были они шириной 39-42 сантиметра, а длиной… до 5 метров. Руки и лицо ими никто не вытирал. Для этого у рукомойника висели специальные тряпки: рукотёрки, утирки – коротенькие и не так ярко украшенные. Полотенцами же украшали избу по большим праздникам. Вроде бы никакой практической пользы, но в жизни наших бабушек рушник был чуть ли не главным предметом. Полотенце – от слова «полотно» (льняная материя). Другое название полотенца – рушник – от слова «рушить», т. е. отрывать от полотна часть. На Украине говорят: «Хата без рушника, что семья без детей». Что же скрывалось в куске полотна? На полотенцах хозяйка вышивала символы, которые можно было читать как книгу. На разные случаи были свои полотенца: для свадьбы, для украшения икон, для похорон, на рождение ребёнка и крестины. В праздники ими украшали дверные проёмы и окна, привязывали к деревьям и на могильный крест, скрепляли руки молодожёнам и стелили под ноги, подавали на рушнике хлеб-соль. Голову невесты покрывали полотенцем от нечистой силы (отсюда и фата). Девушка на выданье должна была успеть подготовить к свадьбе не меньше ста полотенец. На второй день после свадьбы молодуха развешивала свои полотенца поверх рушников свекрови, чтобы все могли оценить её работу. Во время похорон полотенцем завешивали зеркала. Малейшее движение ткани вывешенного за окном полотенца означало присутствие души в доме. Через сорок дней полотенце встряхивали за околицей, отправляя душу из нашего мира в иной.

Вышивка на полотенце – всё равно что план, по которому должно строиться событие. Само полотно – чистая белая дорога. По краям – символы счастья, плодородия, богатства. На самом главном рушнике, который передавался по наследству, – древние мифы, то, как представляли славяне мир. Рушник был летописью, паспортом рода, семьи. Других предметов с волшебными символами в нашей семье не сохранилось. А ведь они были! Не только обрядовые предметы были украшены волшебными символами. Узоры покрывали лавки, двери, кадки, корзинки и коробки, ложки, горшки, скобкари, солонки, превращая утварь в оберег. Во многих селениях было принято разрисовывать печи, стены, даже потолки. Художники рисовали цветы, сказочных птиц, коней – всё, что нравилось людям, что казалось красивым и важным. Могли изобразить и… поезд с железнодорожником. С появлением дешёвых печатных листовок на стену, а также на внутреннюю сторону крышки сундука помещали лубочные картинки, позже – иллюстрации из журналов. А с появлением фотографии в каждой избе появилась рама, в которую вставлялись снимки родных. Они, как и иконы, часто украшались полотенцами.

Цветы украшали избу не только в виде орнамента – приносили живые цветы, полынь, крапиву, веточки вербы и берёзы, пихту и можжевельник. Летом пол засыпали богородской травой. Венки, которые теперь стали признаком католического Рождества, наши предки плели и летом – из трав, и зимой – из пихты и еловых веток, и вешали на двери и стены дома, хлева. Запах травы на какое-то время перебивал тяжёлые запахи домашних животных, хотя делалось это не для освежения воздуха, а всё с той же целью – обеспечить защиту.

Какой запах самый вкусный? Ночная фиалка? Чабрец? Пожалуй, нет. Совсем по-особому, празднично, пахнет свежий хлеб. Где-то читала, что в тот момент, когда хозяйка доставала из печи хлеб, приоткрывалось окно, чтобы запах попал и в «чужой мир». Хлеб бережно укрывали рушником. Человек, которому не довелось попробовать корочку вытащенного из печи каравая, навряд ли поймёт, почему наши предки так трепетно относились к хлебу: оброненную крошку поднимали с пола и целовали, не оставляли воткнутым в хлеб нож, не переворачивали ковригу «лицом» вниз. Ничего вкуснее и душистее свежего хлеба на свете просто не бывает. Возвращаясь с похорон, можно было вернуть себе силы, заглянув в печь или в квашню с тестом. Запах свежего хлеба изгонял Смерть. Хлебню (хлебницу), в которой хранился хлеб на день, ставили на лавку под иконы. Хлеб, протянутый врагу, означал перемирие. Хлеб мог обеспечить мир и с невидимыми силами. Когда рубили дерево для дома, рядом с ним клали кусочек хлеба, чтобы душа дерева полакомилась и рассталась со своим жилищем без страданий. Кусочек хлеба оставляли на лугу и перед сбором лекарственных трав. Хлеб – лучшее, что боги могли подарить человеку и что он мог пожертвовать богам и предкам.

Отдохнуть мы остановились, не доезжая до Новосибирска. Пирожковая была чистой и солнечной. Я достала ноут – вдруг заработает вай-фай и можно будет найти интересующую меня информацию. Не хотелось лишний раз беспокоить тётушку: она всё ещё молчала и дышала тяжело, как после марафона.

– Вечером будем дома, – сказала я, чтобы её подбодрить.

– У бабушки, у бабушки, – мурлыкала Младшая.

– Хочется побывать в старом дедовом доме. Там сейчас кто? – спросила я тётушку. Та пожала плечами.

– Я его видела! – вдруг завопила Младшая, заглянув в блокнот Тихона – он заканчивал портрет старика. – Это тот, кто сидел на пороге, а потом зашёл в твою комнату! Это домовой!

Продавщица оторвалась от телевизора, посмотрела на нас и улыбнулась.

Домовой – вот ещё загадка для учёных. Если верить быличкам, внешне он чаще всего был похож на хозяина избы. Но этот старичок совсем не походил на нашего папу. Мог домовой обернуться ужом, мог – котом. Увидеть домового считалось несчастьем, предвестием смерти, что я себе могла легко объяснить: если человек начинает видеть существ другого мира, значит в его сознании произошли изменения, которые навряд ли способствуют здоровью. Именно этого я боялась, когда Младшая сказала, что видела домового. Конечно, у детей нервные связи работают иначе, поэтому мы порой не можем понять друг друга, но хотелось бы, чтобы дети были поближе к норме, чтобы на мир мы смотрели одними глазами.

Легенды рассказывают, что у домового были жена и дети, но подробностей про них сохранилось мало. Домовой оберегал жильё от вторжения враждебной человеку нечисти. Случалось и ему быть не в духе: в день Иоанна Лествичника наваливалась на доможира тоска или обида и начинал он крушить всё в доме. Хозяева только вздыхали, стараясь в этот день быть осмотрительнее. В полночь домовой успокаивался, начинал вести себя, как положено хозяину дома.

Если домовой хорошо исполнял свои обязанности, никакая нечисть не могла проникнуть дальше подполья. Даже колдуны и ведьмы вынуждены были спускаться под пол, чтобы, перекинувшись через двенадцать ножей, превратиться в какое-нибудь животное. В доме у них это не получалось!

С приходом христианства домовой был тоже причислен к нечистой силе, но здравый смысл крестьянина отказывался с этим мириться. Народ считал, что если из дома изгнать домового (предка, чура), то его место займут чужие, теперь уже действительно враждебные хозяевам сущности. Вот об этом и рассказала мне тётушка, переехав к нам, чтобы разобраться с полтергейстом. Но если этот призрак – причина крушения нашего дома, то почему ничего не происходило, когда Младшей не было дома? И видела его она, а не Тихон.

Нет-нет, с Тихоном тётушка узел развязала. Теперь второй мой узелочек нужно распутать. И, чувствую, сделать это должна уже я сама.

– Ти-и-хон, – звенела Младшая. – Скажи, как тебя зовут?

– Ти-и-хон, – отвечал брат, прислушиваясь к своему голосу.

Сердце обрывалось, я чуть не захлёбывалась от признательности тётушке, которая слабо улыбалась, ожидая, когда заварится очередная то ли мята, то ли смородина.

Муж сообщал, что в квартире до ужаса тихо. Он сам пытался запустить носком в кастрюлю, но никто его не поддержал. И вообще, он жутко соскучился.

Тётушка, дождавшись, пока я закончу переписку, посоветовала мне прочитать несколько статей про близкую подругу домового (её одну из всей нечисти пускал домовой в дом).

– Но это для разбега. Там всё не так просто, – предупредила она.

Странным существом оказалась эта кикимора, загадочной личностью, о которой сведений – кот наплакал. Сохранилась приговорка «кикимора болотная». Какая же она болотная, если живёт в доме? Может быть, домовой пускал в дом кикимору, потому что женился на ней? Или были разные виды кикимор: болотная, домовая? А что означает это имя, так похожее на название женского головного убора – кики?

В дошедших до нас легендах кикимора ничем хорошим не отличилась. Селилась за печкой, вредила хозяевам и даже пыталась выжить их из дома. Пугала и воровала детей. Считалось, что если в доме по ночам кто-то наводит беспорядок: путает пряжу, разбрасывает посуду, передвигает лавки, то это проделки кикиморы и бесполезно затевать уборку – всё равно всё раскидает. Чтобы изгнать нечистого духа, крестьяне должны были дождаться дня Герасима Грачевника (4/17 марта) и позвать знахаря. Только в этот единственный день весны, когда обновлялась природа и прилетали грачи, можно было избавиться от кикиморы. Знахарь обметал углы, выгребал золу и делал другие домашние дела, приговаривая: «Ах ты, гой еси, кикимора домовая, выходи из горюнина дома скорее!» Утром кикимора должна была уйти.

Я заглянула в свой органайзер. Первый раз полтергейст дал о себе знать 17 марта.

На Святки (а время это особое – время зимнего солнцеворота, когда день начинал прибывать и мир словно заново рождался) у Кикиморы появлялись дети – шуликуны. В ненастные ночи эти маленькие проказники вылетают через трубу на улицу. С виду похожи на чертенят: чёрного цвета, с маленькими рожками и козлиными ногами. Селятся шуликуны в заброшенных домах, безобразничают, пакостят по мелочам – совсем как хулиганистые мальчишки. А на Крещение исчезают с земли. Впрочем, в Олонецкой губернии считали, что эти духи (их называли «святке») могут не только вредить, но и добро приносить. В Калужской губернии сохранились рассказы про «святочниц» – появляющихся на Святки духов, волосатых и весёлых. Они только и делают, что пляшут и поют, поселившись в заброшенных домах и банях; могут поселиться и в неосвящённых избах. Все эти духи – признак хаоса, беспорядка. Святки же были временем, когда старый мир разрушался и должен был наступить новый год, новая жизнь. Из хаоса в эти дни возникал порядок, как из кома глины получается кувшин, а из копны кудели – нитка.

В дни, когда активничали духи, нельзя было даже приближаться к тканью или прядению. Сматывать, связывать нитки, вышивать – все эти домашние дела были под запретом. Славяне считали, что мир свивается, ткётся так же, как из кудели свивается нитка, из нитей ткётся полотно. Нить и полотно – символ дороги. Судьба человека – это невидимая нить. Помните, как в сказках клубочек выводит героя, указывает ему путь, на котором он должен выполнить то, для чего рождён? Если в дни, когда бушуют силы природы, прясть или ткать, есть опасность, что нечистая сила перепутает нитки, а значит, запутается и судьба человека. В такие дни за пряжу садилась… кикимора. Выходит, в то время, когда миром правил хаос, работу по наведению порядка, разрушению старого и сотворению нового, должны были выполнять не люди, а существа другого мира, духи природы, и в первую очередь кикимора, которую привыкли представлять лохматой, грязной нечистью. На Русском Севере, пока настоящая кикимора занималась прядением, в неё наряжались… старушки. Нарядиться нужно было так, чтобы никто не узнал. Это был костюм очень необычной пряхи: солома вместо пряжи, суковатая палка вместо веретена. Старушки – «кикиморы» садились на полати, устанавливали прялку между ног и принимались прясть. Либо, постукивая в такт по прялке, смотрели, как пляшет в избе молодёжь. «Девки, пляши, а то замараю!» – грозили они тем, кто не веселится. Но часто «кикиморы» тихо заходили в дома, где идёт праздник, садились в красный угол и молча работали. Так же, не обронив ни слова, заканчивали прясть и уходили. Что всё это означало? Похоже, что этим кикиморы-старухи напоминали молодым: любым действием вы творите свою жизнь, поэтому нужно вести себя так, чтобы на нити жизни не было мусора и узлов, чтобы нить судьбы была тонкой, красивой, крепкой, – ведь именно старухи сучили самые лучшие тонкие нити. Но ещё больше это напоминает ритуал: из желаний, мечтаний и планов, хаотично носящихся в воздухе, словно бы сучилась нить будущего.

– Как же кикимора, нечистый дух, могла творить такое магическое действие, как прядение нити, то есть сотворение судьбы? – удивилась я. – Ведь это под силу только богиням.

– Может быть, кикимора раньше и была такой богиней? – ответила тётушка. – Как выглядела кикимора изначально – теперь не узнать, но сохранилось в языке выражение «кикимора рогатая». Не отсюда ли кика – обережный головной убор женщины, которая родила ребёнка и теперь отвечает за его жизнь? Часто встречается описание куриных лап, которые имеет кикимора. Оказывается, была такая славянская древняя богиня в рогатой кичке и с птичьими ногами – Макошь. Макошь – Богиня – Мать, Мать – Земля, прародительница.

Я закрыла глаза, чтобы лучше представить, как трансформировалась богиня. С приходом христианства старых богов нужно было заменять новыми, иноземными. Нити судьбы тоже передавались другим богам. Вместо Макоши покровительницей прядения, ткачества и домашних дел стала Параскева Пятница. Впрочем, настоящая святая Параскева никакого отношения к ткачеству не имела. По преданию, она была дочкой богатого сенатора. За то, что верила в Христа, девушку схватили, мучили и обезглавили. В день её памяти в церковь приносят для освящения плоды. Народ же приписал мученице все те качества, которыми обладала древняя богиня, потому что имя святой в переводе – Пятница, а этот день как раз и был посвящён Макоши. Древняя Макошь была забыта, подменена Параскевой. Но осталось от неё это волшебное «Ма», не прилепившееся к Пятнице, зато повторившееся в имени Богородицы – Мария, хотя у себя на родине её звали совсем по-другому: Мирьям. Длинный ряд женщин нашего рода крутился перед глазами, как на карусели. Через секунду поняла: не карусель – колесо прялки. Ещё через секунду: не колесо – веретено. И в руках у Младшей веретено. Крутит она его как попало, нитка не получается. Не научили!

Додумав до этого места, я очнулась и поняла, что мы уже за Барнаулом: ещё немного – и всё случится.

– Как ты? – спросила тётушка, заметив, что я держусь из последних сил.

– Я думаю, что может чувствовать жалкий призрак богини – уродка с перьями – кикимора, которую изгнали из дома в болото. И вот она, чумазая и обиженная, возвращается в дома и по ночам прядёт нитки, а вспомнив, что теперь никому не нужна, что даже имя у неё теперь другое – полтергейст, – начинает бить посуду, а то и красть детей.

Младшая сидела, притихнув.

– Ты же не думаешь, что в меня вселилась кикимора? – с опаской спросила она.

– Каждая женщина либо кикимора, либо богиня – от неё зависит, – ответила тётушка.

– Свергнутая богиня – всегда кикимора. Надо брать судьбу в свои руки, – попыталась и я сделать какие-то выводы.

– Я когда твоих кукол потеряла, очень расстроилась, – сказала Младшая, – даже спать не могла. Попробовала пеленашку сама сделать, но какая-то ерунда получилась.

– Рассердилась? – переспросила я. – Рассердилась вместо того, чтобы учиться?

– Я обиделась, что не получается, и рассердилась, что недосмотрела за куклами…

В деревню мы приехали ещё засветло. Дедов дом показался мне гораздо ниже, чем был в детстве. Словно устал стоять и присел. Мы поднялись на крыльцо и постучали.

– Дёрни за верёвочку… – прошептала я. На двери был наш, старый запор.

Младшая потянула за верёвочку, и дверь открылась.

Навстречу вышла старушка, которую я не узнала. Мы поздоровались, объяснили, кто такие, и попросили разрешения показать детям дом, в котором жили мы и наши родители и деды.

– Маня! – крикнула хозяйка, жестом пригласив нас за собой. – Гляди-ка, дом-то всех ваших тянет и тянет!

Мы вошла, а навстречу поднялась наша бабушка. Я почувствовала, как дом обнял нас и прижал к груди.

В комнате был порядок. Конечно, там не было вещей, которые принадлежали нашей семье. Но мне казалось, что я могла говорить с любым предметом. И за любой вещью, за любым нашим действием стояло нечто невидимое – то, за что ты отвечал так же, как и за то, что мог увидеть и потрогать. Младшая, обняв бабушку и обведя комнатку взглядом, замерла: у окна стояла настоящая прялка.

– Как тебя зовут? – спросила хозяйка, за рукав подтянув к себе Младшую.

– Прасковья, – ответила та.

– Прасковья, – подтвердила бабушка.