Следующую большую передышку мы планировали сделать за Омском. Комплекс у озерка был очень уютным. Но оказалось, что в гостиничном домике нет свободных номеров, и мы срочно должны были искать новое место для ночёвки.

– Десять километров в сторону есть деревня, – услышав наш разговор, подсказал водитель фуры.

Мы расспросили, как проехать, и, пока не стемнело, свернули с трассы на насыпную дорогу. Километров через пять она превратилась в просёлочную, и нам оставалось только надеяться, что ночью не будет дождя и дорогу не размоет.

Автомобильный атлас по поводу этой деревни из двух десятков домов не мог сообщить ничего. GPS её тоже не замечал.

– Куда это, мать, ты нас завезла? – высунув голову из окна, тётушка изучала окрестности. Кроме свиней и кур, на улице никого не было. Я выбрала дом, возле которого стоял комбайн, и припарковалась.

В окне мелькнула фигура, на крыльце показался мужик, и только тогда из будки залилась собака. Мы поздоровались, спросили, не знает ли он, где в деревне можно переночевать.

– Так хоть где ночуйте, – ответил хозяин комбайна и собаки (та, гремя цепью, с лаем носилась вдоль забора). – У нас домов брошенных полно. Увидите, какой не закрыт, заходите да и ночуйте. А молока с огурцами купите у нас, как стемнеет.

– Спасибо, – пробормотали мы и, слегка озадаченные, двинулись к машине: ночевать в брошенном доме нам ещё не приходилось.

– Огурцы и молоко – после заката! – Младшая была в восторге. – Да это деревня не простая!

Избу выбрал Тихон. Загнав машину в ограду, где дыр было больше, чем штакетин, мы поднялись на крыльцо.

– Смотрите, трава сушится! – показала тётушка на серый пучок веточек под крышей – похоже, бывшие хозяева любили травяные чаи не меньше, чем она.

В сенях стояла густая темень. Мы оставили дверь открытой, чтобы она хоть частично вытекла на улицу. Низкий проём пришёлся по росту всем, кроме могучего Тихона. Пригнувшись, он вошёл первым.

Нежилой дух застоялся в доме. Русской печи не было, вместо неё стоял «урезанный» вариант – голландка. Зато была кровать с матрацем, диван и стол у окна.

– Я, наверное, в машине переночую, – оглядев комнату, сказала Младшая.

– Не красна изба углами, красна пирогами, – тётушка принесла из машины пакет с едой и спальники.

– Как вообще можно жить, если в доме нет электричества, водопровода, тёплого туалета? – ворчала Младшая.

– Даже лучины нету. – Я тоже сходила к машине – за фонарём.

– Как там, стемнело? Пора за молоком? – Младшей не терпелось выйти из чужого дома.

Пока мы старались хоть как-то благоустроить место ночлега, тётушка, отыскав свечу, ходила с ней из угла в угол, рассказывая о старинной жизни без всяких удобств.

– Вечером изба освещалась лучиной. Лучина – длинная тонкая щепочка, которую втыкали в светец. Над светцом устанавливали надпыльник, чтобы лучина не коптила потолок. Но название надпыльника связано не с пылью, а со словом «пыл» – жар.

Если нужно было выйти в темноте во двор, брали свечу (иногда её заменяли пропитанные жиром льняные нитки) или фонарь с горящей свечой внутри. Подсвечники были разные. Самый простой – свежая брюква: вы́резал в овоще углубление, поставил свечку – и готово.

– А спички откуда брали? – спросила Младшая.

– Огонь можно было зажечь с помощью трута, кремня и огнива или кресала (это металлическая пластинка в форме кинжала, позже – овала). Эти предметы хранились в специальной коробочке – огневице. Трут лежал отдельно – в трутнице. Когда огнивом ударяли по кремню, искра должна была попасть на лежащий в коробочке трут. Трут загорался, и им поджигали, что нужно: лучину, щепки в печи. Затем крышечка трутницы закрывалась, и огонь в ней тух. Спички тоже были, но делали спички-серянки сами. А вот магазинные спички не пользовались доверием. Считалось, что огонь от них не имеет тех магических свойств, какие появляются, если зажигать его с помощью огнива. Этот способ добывания огня использовали в деревнях вплоть до 20-х годов XX века.

Мы вышли на крыльцо и, распалив спираль от комаров, уселись рядком. Какая тишина… Её можно было потрогать, настолько она была материальна – точно полотном накрыло полузаброшенную деревню. И узорами по нему – то крики галок, пролетающих к тополям на ночёвку, то мычание коровы, заждавшейся хозяйки. Вяло перелаивались по дворам собаки. Поскрипывало старое крыльцо.

Мы никак не могли решить, идти ли за молоком и огурцами. Решили, что всё-таки надо: не хотелось огорчать хозяев – ведь позвали.

За провизией отправились мы с Младшей. Тихон предпочёл остаться у машины, а тётушка, прогулявшись по деревне, взялась обследовать избу, в которой попадались вещи, достойные музея. В шкафу она обнаружила ступу и пест. Когда-то с их помощью из зёрен делали крупу. На поминках ставили на стол блины из зёрен, растёртых старинным способом, вручную – пестом в ступе. Считалось, что, съев их, можно свободно перемещаться в загробном мире (как делает это Баба-яга, летающая в ступе).

В кладовке тётушка наткнулась на рубель и каток, заменявшие прежде утюг. Ткань наворачивалась на каток и прокатывалась рубелем по ровной поверхности.

На стене дома висело коромысло.

Плутать нам не пришлось – в деревне был только один дом с комбайном.

– Билан, ну-ка помолчи! – прикрикнула на собаку вышедшая навстречу хозяйка.

Мы улыбнулись:

– Смешно у вас собаку зовут.

– Да болтун и разиня, вот и назвали так. Лает, только когда на него смотрят, а свинья какая в ограду заберётся – лежит, не шелохнётся. Бахолда! Это бабушка у меня так ругалась. То же, что и билан.

Вот тебе и кличка из телевизора – вполне себе русское слово.

Мы купили два литра парного молока, пообещав завтра с утра занести банку, и несколько свежих, с грядки, огурцов.

– Жаль, что деревня разваливается, – сказала я, – места у вас очень красивые, жить бы да жить.

– Так тяжело ведь в деревне, всё своим трудом. В телевизорах насмотрелись, что можно, ничего не делая, деньги получать, и кинулись все в торгаши – будто эпидемия, – поддержала тему хозяйка. – А у нас комбайн свой, три коровы, сорок свиней – чего не жить, если работать. Главное, чтобы провода не своровали, без электричества трудно, а остальное – всё сами умеем. Мы в городе пожили. Десять лет. А потом вернулись. Выходишь утром на крылечко – и всё тут наше.

Обратно мы шли на свет: Тихон с тётушкой выставили на крыльце фонарь, чтобы мы не заблудились.

– А что раньше делали, если в деревню приходила беда – эпидемия, например? – спросила я тётушку.

– Гасили огонь. Если неурожай, эпидемия, то во всех избах гасили огонь: и в печи, и на божницах.

Представить это было несложно: большая часть деревни лежала сейчас во тьме.

– Затем древнейшим способом – трением двух сухих деревяшек – один из женатых мужчин добывал новый огонь, который разносили по избам. Между кострами, разожжёнными от нового огня, проходили жители деревни, прогоняли скот, чтобы защититься от болезней. С новым огнём должно было прийти и обновление жизни. Такой же ритуал совершали на новый год. В XVI веке церковь приравняла этот ритуал к волхованию (колдовству), сейчас он полностью утерян.

– Может, оттого умирают деревни, что никто не умеет разжигать живой огонь? – вслух подумала я.

Вряд ли можно надеяться, что в загородных домах опять появятся русские печи. Хлеб можно купить в магазине или выпечь в хлебопечке, пищу удобнее готовить на плите, согреть озябшие ноги проще электрогрелкой, а полечиться – таблетками. Но огонь всё же теплится в наших квартирах: смотреть на горящую свечу или на огонь в камине – ни с чем не сравнимое удовольствие.

Не найдя рукомойника, мы умылись, полив друг другу из бутылки.

– Здесь даже баня сохранилась, – поделилась тётушка. – Но я туда не пошла, страшновато.

– Я и в туалет не пойду, – сказала Младшая. – Вдруг кто из дырки выскочит. Неужели и зимой, по морозу, надо было на улицу выходить?

Тётушка кивнула:

– Да, у современной туалетной комнаты достойного конкурента в русской избе не находится. «Задок» – так называлась постройка недалеко от избы – был не самым комфортным местом, особенно зимой. Конечно, детей и больных из избы по нужде не гоняли, они, как и теперь, пользовались горшком. Во многих деревнях и вовсе не было туалетов. Достаточно было удалиться на «зады» – противоположную улице часть, где располагались огороды. Так что шагай на зады.

Захватив фонарик, Младшая направилась за дом. Я пыталась представить себя на месте своей бабушки. Смогла бы я создать в избе уют?

Например, без ванной комнаты я бы точно обошлась. Я люблю баню. А для умывания в каждой избе (а летом во дворе) были рукомойники. Это я помню ещё из детства. Моей обязанностью было доливать воду в рукомойник. Сейчас даже в деревенских домах делают водопровод в доме. А лет тридцать-сорок назад в день нужно было принести не одно ведро воды: для приготовления пищи, мытья посуды и пола, для животных, для полива… Ведро хотя и удобное (слегка суженное кверху, чтобы вода не расплескалась), но не очень лёгкое – 12 литров. Два таких ведра женщина несла на коромысле от колодца до дома. Но тот, кто хоть раз заглядывал внутрь современных водопроводных труб, никогда не станет жалеть о водопроводе и не поленится прогуляться к колодцу или роднику за чистой, вкусной водой.

Ни посудомойных, ни стиральных машин у наших бабушек в хозяйстве не было. Посуду мыли в лохани. «Ушастый кабан завсегда в избе» – это загадка про лохань, которая известна со времён Древней Руси. Вместо чистящих средств брали золу, песок, траву. Бельё стирали в бане или у реки, замочив в бадье, в щёлоке. Полоскали в проточной речной воде. Вот это, пожалуй, мне было бы непросто, особенно зимой.

В доме нередко жили домашние животные, стоял ткацкий станок; здесь пёкся хлеб, сбивалось масло, плелись лапти, чинилась утварь, поэтому половики обычно расстилали только по праздникам. Не ко всякому обеду и стол скатертью накрывали. Зато горница, или светлица, если она была в доме, всегда содержалась готовой к приёму гостей.

Несколько раз в год, перед большими праздниками, в избе устраивали генеральную уборку: скоблили пол и стены специальными ножами, вытрясали постели, белили печи. Каждую неделю скоблили, посыпали песком и тёрли добела мокрым берёзовым веником пол и лавки, выбивали половики (на Севере вместо половика иногда использовали старую рыболовную сеть – у хорошей хозяйки ничего не пропадало). Мели избу каждый день. Нет на венике пульта управления, но без сноровки с ним не управишься. Тут были свои приметы: не мети вечером и к порогу – достаток выметешь. Двумя вениками не подметай. Хранить веник тоже полагалось определённым образом – ручкой вниз. Кстати, в некоторых областях мусор называли шумом. Из избы выметали шум…

Сдув с носа очередного комара, я вспомнила про насекомых, которых, наверное, в избах было хоть отбавляй, и спросила у тётушки, как боролись с этой вредной живностью. Китайских карандашей от тараканов тогда ведь не было.

– Ой, мы, когда по осеннему циклу детям праздник показываем, кусочек похорон тараканов тоже изображаем, – ответила она. – Хохот стоит, таракана ведь в гробике хоронят из капустной кочерыжки или морковки, да с причитаниями. Но сперва его поймать надо. А мух выгоняли, размахивая штанами. Уж не знаю, работает это средство или нет, у меня эти звери не водятся.

И я вспомнила с детского осеннего праздника: вносят в дом первый сжатый сноп и говорят: «Первый сноп в дом, а клопы, тараканы вон!»

– Применяли и другие средства, – отгоняя комаров, продолжала тётушка. – Меняли набивку в матрацах, убирали крошки, развешивали клещевину, цветущую рожь и другие травы, которые не любят насекомые; окуривали помещение дымом полыни и использовали мухобойки и вшивицы. Вшивицей подцепляли прядку волос и ловили паразитов. А вообще-то этот предмет назывался косотык, с его помощью плели лапти.

– Всё же хорошо, что в нашем хозяйстве косотык не нужен, – порадовалась я. – Хотя слово смешное.

– Верянкин ещё раз полезет, – вступила в разговор вернувшаяся с задов Младшая, – скажу: ты что, косотык!

– Верянкин? Очень интересно. Вот, кстати, тоже целый пласт потерянный: названия полок и ящичков, где хранились вещи. Например, полки для посуды назывались: мисник, блюдник, судник, ложечник. Хозяйственную утварь убирали в залавок – ящик с подъёмной крышкой. Что нельзя положить и поставить, можно было повесить на крючок. Одежду, бельё, ценные вещи укладывали в сундуки, короба, скрыни. Иностранных путешественников поразило в России то, что одежду у нас держат… в бочках с замком. Такую кадку для вещей называли кубел. Хозяйственные вещи убирали в лавки-лари. Веретено хранилось в специальной коробке – веретенице. В своей берестяной или лубяной коробке – цевельнице – лежали цевки (катушки), на которые наматывались нитки для тканья. Хлеб и муку держали в кадушках с крышками. Молочные продукты – в ставицах, шкафчиках с откидной крышкой, которые стояли в сенях. Уголь – в плетёной корзине-угольнице, или верянке.

– Вот, оказывается, почему Верянкин вечно какой-то чумазый и помятый, – удивилась совпадению Младшая.

– Вместо пластиковых банок и бутылок сыпучие и жидкие продукты хранили в бочках. Для растительного масла бочки делали из осины. Для молока, масла, икры, мёда – липовые бочки. Сосновые бочки – для смолы, дёгтя, живицы. В разных губерниях и для разных назначений бочки назывались по-разному: смолянка – для смолы, солувка – для соли, мазница – для дёгтя, тара – для рыбы. Объёмом бочки были от 5 до 120 литров. Бочка в 45 литров носила название ангел, в 120-180 – карделька, 360 – радовка, 480 – сороковка. Вода перевозилась тоже в бочках.

– И за всем этим должна была присматривать хозяйка! – ужаснулась я.

– А почему обязательно хозяйка? – поинтересовалась Младшая. – Хозяин, что ли, не должен?

– «Кошка да баба завсегда в избе, а мужик да собака завсегда во дворе», – пословицей ответила тётушка. – А про нерадивую хозяйку говорили, что у неё «посудник под лавкой, клеть на полатях, а курятник в красном углу».

– Это про меня, – сказала Младшая и вытащила флейту.

Мы обрадовались: сейчас услышим что-то новенькое. Младшая играет по живым нотам, которые выискивает вокруг. То птицы, рассевшись на проводах, подскажут ей мелодию. То светящиеся в доме напротив окна. То листья, плывущие по реке. Сегодня Младшая смотрела на звёзды, которых не увидишь в городе.