В свои 45 лет Ельцин был одним из самых молодых провинциальных первых секретарей в России, сердцевине Советского Союза. Седьмой из двенадцати аппаратчиков, занимавших пост «наместника» КПСС в неофициальной столице Урала с Великой Отечественной войны и до 1991 года, он безраздельно властвовал в Свердловске восемь с половиной лет — столько же, сколько пробыл президентом посткоммунистической России. Ельцинская вотчина имела грушевидные очертания: столичный город располагался в центре основания, а его родная деревня Бутка приткнулась на юго-востоке. Свердловская область простиралась на 195 тысяч кв. км, превосходя по площади восемь из пятнадцати союзных республик. На ее территории могли бы уместиться шесть штатов американской Новой Англии или, если взять для сравнения Европу, Австрия, Швейцария и Ирландия вместе взятые. Население в 1979 году составляло 4 483 000 человек, что позволяло области занимать четвертое место по РСФСР. 85 % населения проживало в городах: 1 225 000 — в Свердловске, 400 тысяч — в Нижнем Тагиле и 189 тысяч — в Каменск-Уральском. На крестьянство приходилось всего 15 % населения.

Местные руководители партийного аппарата изначально выполняли роль «префектов по правопорядку»: их основной задачей было воплощение на местах власти центра и поддержание политической стабильности. В 1970–1980-х годах это требовалось и от Бориса Ельцина. Территориальные подразделения партии дублировали институты местных советов и исполкомов. Свердловская область состояла из 30 районов, в каждом из которых был свой райком партии; делились на районы и три крупнейших города области. В общей сложности, по состоянию на 1976 год, в области насчитывалась 221 тысяча членов партии, которые и служили опорой райкомов на местах. Обком и лично первый секретарь утверждали около 20 тысяч кадровых назначений и руководили деятельностью всех организаций, ответственных за поддержание порядка среди населения, идеологическую работу и информирование с целью мобилизации его для нужд властей. На случай экстренных ситуаций дежурный работник обкома имел подробные инструкции по связи с КГБ. Свердловским управлением КГБ руководил бывший секретарь райкома партии Юрий Корнилов, сопровождавший Ельцина в поездках в дальние уголки области поездом или на вертолете. В «Исповеди на заданную тему» Ельцин пишет: «Я часто бывал в его ведомстве, просил информацию о работе КГБ, изучал систему функционирования комитета, знакомился с каждым отделом». Он также входил в военный совет Уральского военного округа и присутствовал на полевых учениях. В октябре 1978 года Министерство обороны присвоило ему звание полковника, и Ельцин получил парадную форму и каракулевую папаху.

Не забывая о правопорядке, со временем партийные руководители превращались скорее в «префектов по развитию», заботившихся об экономическом росте и боровшихся за то, чтобы хотя бы часть заработанных средств оставалась в регионе. В стране, где рыночные механизмы были задавлены государством, административное вмешательство в экономику было неизбежным — только так можно было обеспечить согласованное функционирование ее звеньев. По экономическим показателям Свердловская область занимала в СССР третье место. Традиционное для Урала горное и металлургическое производство продолжало медленно расширяться. В 1964 году в городе Заречном, севернее Свердловска, была запущена первая в Советском Союзе атомная электростанция, на реакторе-размножителе с натриевым охлаждением — Белоярская АЭС (впоследствии она была выведена из строя пожарами 1977 и 1978 годов). По пятилетнему плану 1981–1985 годов Свердловская область активно участвовала в осуществлении срочного проекта по транспортировке природного газа из Западной Сибири в Европу: в тайге было построено пять трубопроводов и двадцать компрессорных станций.

В Свердловске гражданская промышленность была лишь бледной тенью промышленности военной, в которой было занято 350 тысяч жителей области — больше, чем в любом другом регионе Советского Союза. Точные названия оборонных предприятий не упоминались в прессе, и во время холодной войны Свердловская область была закрыта для иностранцев. Уралвагонзавод в Нижнем Тагиле был крупнейшим в мире производителем танков; построенные здесь боевые машины все еще ездят по дорогам стран бывшего Советского Союза, Восточной Европы, Индии, арабского мира и Северной Кореи. Два из десяти «атомных городов» СССР располагались к северу от областного центра — это были Свердловск-44 (в наши дни называемый Новоуральском), в котором находился Уральский электрохимический комбинат, самое большое в мире предприятие по обогащению урана, и Свердловск-45 (ныне Лесной), где на «Электрохимприборе» был налажен серийный выпуск ядерных боеголовок. Будучи первым секретарем обкома, Ельцин отвечал за благополучие атомных городов, само существование которых являлось государственной тайной. Несколько «флагманов» оборонной промышленности также были расположены в Свердловске. Машиностроительный завод имени Калинина, например, в 1950-х годах из артиллерийского превратился в ракетный; здесь производили ракеты «земля — воздух» (такая ракета в 1960 году сбила над Свердловском самолет-шпион У-2, пилотируемый Фрэнсисом Гэри Пауэрсом), баллистические ракеты среднего радиуса действия и торпеды. Уральский турбинный завод выпускал двигатели для танков, Уральский завод транспортного машиностроения — бронетранспортеры, завод «Вектор» — системы ракетного наведения и радары, а Уралмаш, крупнейший завод Свердловска, — артиллерийские орудия. Военный городок № 19, построенный в 1947 году в Чкаловском районе Свердловска по чертежам японского центра № 731 в Маньчжурии, был одним из трех основных советских центров по производству биологического оружия. Случайный выброс спор сибирской язвы в атмосферу в апреле 1979 года привел к гибели почти ста человек. Москва заявила, что всему виной зараженное мясо.

Если начало брежневского периода, когда Ельцин только приступил к партийной работе, было безмятежным временем для номенклатуры, то позже контекст переменился. Экономика находилась в упадке, множились признаки приближающегося социального и политического кризиса. Добыча минералов на Урале обходилась все дороже, производительность устаревших заводов снижалась, в сельском хозяйстве царил застой. Ни в одном регионе СССР потребности населения не приносились в жертву требованиям тяжелой и военной промышленности столь явно, как здесь. Количество жилья, продуктов и промтоваров на душу населения было ниже среднего. Из 37 самых загрязненных городов Советской России в 80-х годах 11 находились на Урале и 6 из них — в Свердловской области (Каменск-Уральский, Кировоград, Красноуральск, Нижний Тагил, Ревда и Свердловск).

У Ельцина были все основания в автобиографии представлять первого секретаря «богом, царем и хозяином» области, который был на голову выше простых смертных, его окружавших. «Мнение первого секретаря — закон, и вряд ли кто посмеет не исполнить его просьбу или поручение… Мнение первого секретаря практически по любому вопросу было окончательным решением». В изложении Ельцина, он оказывал влияние только ради блага общества. «Я пользовался этой властью, но только во имя людей, и никогда — для себя. Я заставлял быстрее крутиться колеса хозяйственного механизма. Мне подчинялись, меня слушались, и благодаря этому, как мне казалось, лучше работали предприятия».

Двести сотрудников обкома были в полном распоряжении Ельцина: давали указания, советы, накладывали взыскания, оказывали услуги. Он прикладывал руку к решению всех политических вопросов, хотя предпочитал держаться подальше от организационной рутины и вмешивался только в исключительных случаях, когда этого требовал протокол или нужно было отчитываться перед руководством. Он был достаточно уверен в себе, чтобы не пренебрегать мнением подчиненных. Придерживаясь процедуры, стандартной в строительстве, по понедельникам с утра Ельцин устраивал планерки, на которых члены бюро обкома могли неформально высказать свои соображения. Формальное заседание проходило по вторникам (обычно раз в две недели). Несколько раз в год члены бюро отчитывались перед сослуживцами в рамках «личной ответственности», а затем высказывался Ельцин. По советской традиции, решающее значение имело слово партийного начальника в устной, а не в письменной форме. Если устное распоряжение Ельцина отличалось от письменного, побеждало устное. В правовых государствах преимущественную силу имеют бумажные документы. В коммунистическом Свердловске главенство неформальных устных приказов и дружеских соглашений отражало слабость закона, атмосферу общего недоверия и подозрительности и вынуждало руководителей всех уровней продираться сквозь чащу часто противоречащих друг другу административных требований.

Ельцин смог без затруднений избавиться от не справлявшегося со своими обязанностями Евгения Коровина, вскоре перебросив его в профсоюзы; Леонид Пономарев оказался на посту декана в московском институте; еще несколько лет ушло на то, чтобы отделаться от Леонида Бобыкина. О подборе секретарей обкома в едких воспоминаниях пишет Виктор Манюхин, аппаратчик, проработавший с Ельциным 15 лет: «Принцип… был однозначен: хорошая школа, знание дела и, главное, преданность первому [секретарю]». Лучше всего ладили с Ельциным строители Олег Лобов и Юрий Петров: обоим предстояло дослужиться до поста второго секретаря обкома, а Петров, проведя несколько лет в Москве, в 1985 году сменил Бориса Николаевича на должности первого секретаря. Но Ельцину не нужна была пустая лесть, в большинстве кадровых решений он ориентировался на результат. В 1977 году он предложил возглавить облисполком заслуженному директору завода имени Калинина Анатолию Мехренцеву. Ельцин всегда отдавал предпочтение похожим на него самого управленцам-технократам и перспективным молодым кандидатам, которых можно было продвигать — при условии, что они будут играть вторую скрипку. Ельцин уважал Мехренцева, но, когда того стали представлять, перечисляя все его награды и премии, отреагировал раздраженно. На совещании в 1977 или 1978 году Ельцин прервал представлявшего: «Никаких наград не объявлять, никаких героев у нас не должно быть». В Свердловске существовало и личное соперничество, и конкуренция с Нижним Тагилом, но в целом политическая элита области представляла собой тесно спаянный коллектив. Большинство работников обкома были выпускниками либо УПИ, либо Уральского государственного университета; между ними было принято обращение по имени и отчеству, они ходили друг к другу на дни рождения и на похороны членов семьи. Если возникали разногласия, их разрешал первый секретарь. Когда Манюхин, занимавший пост первого секретаря Свердловского горкома, критически высказался в адрес уроженца Нижнего Тагила Петрова, упрекнув его в предвзятости в пользу родного города, Ельцин принял сторону Манюхина и заставил Петрова быть объективнее.

Административные рычаги подкреплялись силой личности. Высокий (1,87 м), рослый (в 1970-х он весил под 100 кг), с внушительным вихром, первый секретарь был живым воплощением власти. Говорил Ельцин лаконично и выразительно, хрипловатым баритоном, немного растягивал слова (это запомнили его одноклассники по Березникам), смягчал гласные и чисто по-уральски, раскатисто произносил букву «р». Дополнительный драматизм его речи придавало умелое использование темпа и пауз. Выслушивая бессодержательные выступления или неприятные известия, Ельцин поднимал бровь (эту черту учительница Антонина Хонина заметила еще в 1940-х годах), сжимал указательным пальцем и мизинцем правой руки карандаш и начинал постукивать им по столу. Если говоривший не умолкал, Ельцин мог в сердцах с силой ударить ладонью по столу и разломать карандаш на части.

Перед пленумами обкома в одной из палат городской больницы № 2 начиналась горячая пора. Бывало, что после грохочущих разгонов с трибуны, — а от таких разносов «даже пепельницы малахитовые подпрыгивали», — пострадавшим требовалась медицинская помощь. Одевались в обкоме подчеркнуто строго. Сам Ельцин всегда носил костюм с галстуком, заколотым булавкой; его ботинки были начищены до блеска. Горе тому чиновнику или директору предприятия, кто не надел галстук, даже в самый удушливый летний день. Не терпел Ельцин и тех, кто стоял перед ним держа руки в карманах, — таких людей он сразу же гнал прочь.

С таким начальником по сути вопросов было лучше не спорить. В свердловской газете «Уральский рабочий» появилась статья о посещении Ельциным местного завода, вызвавшая его недовольство. «Как мы ее [газету] вам дали, — сказал первый секретарь главному редактору Григорию Каете, — так и отнять можем, понятно?» Пылающий гневом взгляд Ельцина пронзал Каету «как нож». В 1978 году инженер Эдуард Россель, директор Нижнетагильского строительного комбината, получил от Ельцина предложение стать председателем горисполкома (в советские времена пост, эквивалентный мэру города). Он ответил, что предпочел бы остаться на своей должности. Целую минуту Ельцин молчал, плотно сжав губы, и Росселю, который был всего на шесть лет младше Бориса Николаевича, но занимал в иерархии куда более скромное положение, это время показалось вечностью. После паузы Ельцин сломал карандаш и резко, будто выплюнув из себя слова, сказал: «Хорошо, Эдуард Эдгартович, но вашего отказа я не забуду». Впрочем, и Каета, и Россель убедились, что если терпеливо выдержать разнос и хорошо справляться со своей работой, то репутацию в глазах первого можно восстановить. Каета оставался главным редактором вплоть до отъезда Ельцина в Москву. Россель получил при нем несколько повышений, а после падения коммунистического строя был избран губернатором Свердловской области.

По должности Ельцин представлял область в политической жизни Советского Союза. Как полагалось по неписаным правилам, в 1978 году его без возражений избрали депутатом Верховного Совета СССР, марионеточного союзного парламента (второй мандат от Свердловской области по-прежнему принадлежал Андрею Кириленко). В феврале 1981 года Ельцин впервые выступил на проводившемся раз в пять лет съезде КПСС в Москве (то был XXV съезд). Он чувствовал себя как на иголках: КГБ вел расследование самоубийства ключевого работника обкома, Владимира Титова. Титов, возглавлявший общий отдел аппарата, который занимался конфиденциальными документами и корреспонденцией, застрелился из пистолета, хранившегося у него в сейфе; пропали секретные документы. Ельцину пришлось в разгар съезда вернуться в Свердловск, чтобы встретиться со следователями. В последний день съезда Ельцина избрали членом Центрального комитета КПСС, на пленумах которого он, в соответствии со сложившейся практикой, присутствовал с правом совещательного голоса уже с 1976 года (Михаил Горбачев входил в ЦК с 1971 года). В Москве он общался с членами «свердловской диаспоры» — земляками-чиновниками, переведенными в столицу. В бюрократических кругах Ельцин пользовался репутацией человека, который держит слово и, как бульдог, защищает свое королевство. Виктор Черномырдин, которому предстояло в 1990-х годах стать премьер-министром России при президенте Ельцине, в начале 1980-х познакомился с ним в связи со строительством газопроводов и был поражен его стремлением на встречах с московскими чиновниками всегда говорить первым.

Поначалу Ельцин поддерживал контакт со своим предшественником и заступником Яковом Рябовым. «Он часто звонил, — вспоминал Рябов, — советовался по любым серьезным вопросам». Приезжая в Москву, Ельцин обязательно бывал у Рябова в его кабинете в ЦК и на даче. «У нас была дружба не только официальная, но и неформальная, семейная». В феврале 1979 года Рябов попал в опалу из-за неосторожного замечания о состоянии здоровья Брежнева, сделанного им в присутствии Ельцина на полузакрытой встрече в Нижнем Тагиле и впоследствии переданного кем-то Брежневу. Рябов считал, что «стукачом» был Юрий Корнилов, который в то время возглавлял областной КГБ. Необдуманное высказывание использовал министр обороны СССР, Дмитрий Устинов, чтобы настроить Брежнева против Рябова. Раньше Устинов занимал место Рябова в Секретариате ЦК, и они несколько раз ссорились по поводу танкостроения. В 1976 году Устинов хотел, чтобы это кресло занял один из его протеже, и воспринимал Рябова как угрозу. Через неделю Брежнев известил Рябова о том, что его переводят в Госплан. Официально его вывели из Секретариата на Пленуме ЦК 17 апреля 1979 года. Вплоть до 1983 года он занимал должность первого заместителя председателя Госплана, а затем был министром внешней торговли, заместителем премьер-министра и советским послом в Париже — посты значительные, но явно проигрывающие в сравнении с его положением с 1976 по 1979 год.

Ельцин, отношения которого с Рябовым всем были прекрасно известны, опасался за собственное «политическое здоровье». «Борис Николаевич болезненно воспринимал неудачу Рябова» и на даче вел «долгие беседы по ночам» со свердловскими коллегами. Он чувствовал, что провал Рябова «на какое-то время закрывал дорогу другому лидеру из Свердловска», и был настороже. Через два месяца после смещения Рябова в Свердловске произошла вышеупомянутая утечка спор сибирской язвы, с этим скандалом был связан и маршал Устинов. Ельцин «был настолько разъярен отказом от сотрудничества [со стороны военных], что примчался к военному городку № 19 и потребовал, чтобы его впустили». По личному распоряжению Устинова ему отказали. Как член Политбюро, знавший еще Сталина, Устинов «намного превосходил провинциального партийного начальника». Журналистам в 1992 году Ельцин сказал, что не оставил этого дела. Он побывал у председателя КГБ Юрия Андропова, на Лубянке. По утверждению Ельцина, Андропов «позвонил Устинову и приказал ему закрыть этот центр». Андропов не мог буквально отдать приказ Устинову, который в политическом плане занимал не менее высокое положение, но он мог надавить на министра обороны и вынудить его принять решение, если, конечно, эта сцена не была просто разыграна для Ельцина. В любом случае, Ельцин считал, что Андропов вмешался, и программа была закрыта. В 1980-х годах он узнал, что производство было просто перенесено в другое место. Завод, изготовлявший биологическое оружие, был переведен в Казахстан, а в военном городке № 19 остались испытательный полигон и хранилище. Обо всем этом Ельцин, возглавивший постсоветскую Россию, расскажет президенту США Джорджу Бушу в феврале 1992 года.

Почувствовав свою уязвимость, Ельцин проявил немалую хитрость и обратился к соратнику Брежнева Андрею Кириленко, который занимал пост первого секретаря Свердловского обкома до Константина Николаева и Рябова. После того как Брежнев сообщил Рябову плохие новости, тот заглянул к Кириленко; Кириленко был шокирован и испугался, что волна может затронуть и его. Но Кириленко был политиком кремлевского ранга и имел давние и тесные связи с Брежневым (они сотрудничали на Украине еще в 1940-х годах), что помогло ему сохранить свое положение до смерти Брежнева в 1982 году. Кириленко всегда выступал за инвестиции в тяжелую промышленность и не пользовался популярностью у свердловской элиты, но ни это, ни усиливающаяся дряхлость «дяди Андрея», как его прозвали обкомовские аппаратчики, не мешали Ельцину регулярно навещать Кириленко и каждый год 8 сентября звонить ему и поздравлять с днем рождения.

Брежнев, который работал в сельском хозяйстве Свердловской области с 1929 по 1931 год, на пике коллективизации и раскулачивания, не испытывал особого интереса к Свердловску и к Уралу вообще. В бытность Ельцина первым секретарем он лишь раз побывал в Свердловске, и то проездом. В ночь с 29 на 30 марта 1978 года по пути в Сибирь кремлевский поезд промчался мимо городского вокзала с опущенными шторами, а местные сановники, ждавшие генсека на платформе с цветами в руках, оказались в дурацком положении. За закрытыми дверями Ельцин не раз с презрением говорил о брежневском тщеславии и праздности. Когда из Москвы ему предложили создать музей Брежнева там, где когда-то был его кабинет, он по-тихому саботировал эту идею. Публично же он принимал участие в культе личности главы страны, хотя отличался меньшим славословием, чем другие провинциальные руководители. Когда в декабре 1981 года в Советском Союзе отмечали 75-летие Брежнева, Ельцин настаивал на том, чтобы в поздравительном адресе от обкома Леонида Ильича назвали «гениальным лидером». Позже он согласился смягчить формулировки, поняв, что лесть может оказаться чрезмерной. Подарком от свердловчан стала выполненная из полудрагоценных уральских самоцветов безвкусная мозаика, изображавшая вождя со всеми регалиями. В последнюю минуту количество наград у генсека увеличилось, и уральских мастеров отправили в Москву самолетом, чтобы они поправили мозаику до вручения.

Не раз отмечалось, что в начале своей карьеры Ельцин безразлично относился к привилегиям правящего слоя. Может быть, это было и так, но скоро ситуация изменилась. Ельцину было позволено все то же, что позволялось членам номенклатуры, занимавшим аналогичное положение в других регионах СССР. После его перехода на работу в аппарат обкома в 1968 году семья Ельциных переехала в четырехкомнатную квартиру в новом доме на улице Мамина-Сибиряка в самом центре города. Елена и Татьяна учились в расположенной по соседству школе № 9 с физико-математическим уклоном, лучшей в Свердловске. Лето и выходные Ельцины проводили на своей первой даче в Истоке, восточнее Свердловска. Правда, дачу они делили с другой семьей.

Став секретарем обкома, в 1975 году Ельцин получил четырехкомнатную квартиру в Доме старых большевиков (улица 8-го Марта, 2), построенном для уральских и сибирских революционеров, многие из которых в процессе сталинских чисток были выселены, отправлены в ГУЛАГ или казнены. В 1977 году Ельцины переехали в более удобную квартиру в том же доме. В 1979 году семья поселилась в пятикомнатной квартире (гостиная, столовая, кабинет и две спальни) с высокими потолками в совершенно новом, но унылом номенклатурном здании по адресу набережная Рабочей Молодежи, 1. По советским меркам, это был истинный дворец. Дом выходил окнами на Городской пруд и площадь 1905 года, где 1 и 9 Мая, а также 7 ноября проводились парады и демонстрации. Домработницы у Ельциных не было; Наина Иосифовна сама готовила, выносила мусорное ведро во двор и гладила рубашки и брюки мужа. Рядом находился Дом Советов, небрежно построенная 24-этажная башня на улице 9 Января, где размещались партийные и правительственные учреждения. Строительство Дома Советов началось еще при Рябове и закончилось в 1982 году при Ельцине. Здесь находился первый кабинет Ельцина, оборудованный кондиционером, что было большой редкостью для Урала. Не выходя из здания, он мог заказывать продукты, которых не было в местных магазинах. Тут же с него снимали мерку, и об одежде беспокоиться тоже не приходилось. Рядом находилась больница № 2, недоступная простым гражданам и нашпигованная подслушивающими устройствами; в ней обслуживалось несколько сот элитных пациентов.

В 20 минутах езды в северном направлении от улицы 9 Января, на озере Балтым, находились дачи бюро обкома, которыми Ельцин пользовался с 1975 года; в 1976 году он получил дачу № 1, прямо у ворот. Неподалеку шумело шоссе, да и условия на даче были не самыми роскошными: три спальни, гостиная, кухня, столовая с камином и бильярдная. Другие дачи предоставлялись на две семьи и имели общие туалеты и кухни. На территории дачного поселка были расположены плавательный бассейн, волейбольная площадка и буфет. В теплое время года по вечерам в среду и по воскресеньям Ельцин собирал дачников для участия в волейбольных матчах. Волейбол часто фигурировал в резолюциях обкома, посвященных массовому спорту и физкультуре. Зимой катались на лыжах и играли в волейбол в свердловском спортзале. В бильярде на даче № 1 первый секретарь любил блеснуть ударами из-за спины или левой рукой. Проигрывая, он злился. После того как его команда проиграла в нескольких трудных волейбольных матчах, Ельцин надулся и был готов уйти. Разрядил обстановку Олег Лобов, капитан противоположной команды, — он предложил Ельцину сыграть с ним вдвоем против полной шестерки. Они выиграли — конечно, не без помощи со стороны противников, — и Ельцин отправился в душ, не чувствуя себя уязвленным.

Со временем у него появилось более аристократическое увлечение — охота. Охоту организовывал Федор Морщаков, увлеченный стрелок, зампредседателя облисполкома, ангел-хранитель Ельцина в партийном аппарате. Весной и осенью охотились на уток, а зимой — на лосей. У Ельцина была целая коллекция оружия. Почетное место в его арсенале занимал карабин «Чешская Збройовка», который сотрудники обкома купили ему в подарок в Праге в 1977 году. На охоту выезжал в «уазике», оборудованном багажником и печкой. Ельцин лично проверял список приглашенных, ограничивал отстрел пятью утками на человека и за трапезой начинал шутить. Трудно не согласиться с Виктором Манюхиным, который считал, что его дружелюбие было отчасти продиктовано политическими мотивами. «Тактика держать всех под постоянным контролем… позволяла Борису Николаевичу знать про своих коллег все [и]… своими глазами видеть, что нет против него группировок».

Спиртное здесь лилось рекой, особенно когда охота завершалась походом в парилку. Столы накрывали в раздевалке до бани и после нее, прикладывались и в перерывах. В такой жаре алкоголь действует быстро. Ельцин забыл о прежней умеренности; общаясь с партийной элитой, он пил наравне со всеми, а то и больше. По вечерам в четверг и пятницу часто проводились банкеты для «делегаций» из Москвы или других регионов. Ельцину нередко приходилось исполнять роль тамады. Он долго не пьянел и без сомнения мог выпить очень много. Космонавт Виталий Севастьянов, уроженец Свердловской области, рассказывал, как однажды во время тяжелой поездки в Москву Ельцин, придя к нему домой, опрокинул три стакана водки еще прежде, чем они начали есть. Но Манюхин, которого трудно назвать ельцинским подхалимом, считает его поведение безупречным:

«Пил ли Ельцин, работая на Урале? Да, пил, как все нормальные люди, может, несколько больше. В силу своей широкой души и характера Борис Николаевич любил на праздниках хорошее застолье с друзьями, товарищами. Иногда на охоте, как это принято у большинства охотников. Более того, здоровье и молодость Бориса Николаевича позволяли ему после хорошей „встряски“ наутро быть свежим и бодрым и вовремя прийти на работу» [321] .

Были и исключения. В феврале 1976 года, когда Ельцин еще был профильным секретарем обкома по строительству, Рябов записал в дневнике, что тот два дня провел в постели после того, как «видимо, бурно праздновал свой [45-й] день рождения». Заместитель председателя КГБ Гелий Агеев, прилетевший в Свердловск в 1979 году во время происшествия с сибирской язвой, сразу же по прибытии в местный аэропорт Кольцово был увлечен Ельциным на череду приемов и обедов, что привело генерала в ярость. Местные считали, что так Ельцин пытался помешать Агееву разобраться в ситуации и выяснить его причастность к аварии. Генерал думал о подготовке письменного отчета Брежневу об образе действий Ельцина, но потом отказался от этой идеи. Надо сказать, что важные вопросы решались без спиртного. Манюхин пишет, что Ельцин не терпел пьянства на рабочем месте и уволил за это нескольких директоров заводов.

В брежневские годы в Свердловске случались проявления политического инакомыслия — чаще всего со стороны отдельных лиц, редко — крошечных организаций. 12 июня 1970 года Юрий Андропов проинформировал Секретариат ЦК об аресте в Свердловске семи членов некой партии Свободной России, позже переименованной в Революционную рабочую партию. В 1969 году эти люди выпустили 700 антисоветских листовок, расклеили часть по стенам, а около двухсот разбросали с эстакады над проспектом Космонавтов во время официальной демонстрации в честь ноябрьских праздников. В 1975 году арестовали студента А. В. Авакова, который распространил в Уральском государственном университете 300 брошюр собственного изготовления и читал речь Льва Троцкого, произнесенную им в 1920-х годах. Примерно в то же время Лига освобождения Урала выпустила листовки, призывающие к проведению регионального референдума по вопросу «автономии Урала». Виновные так и не были пойманы. В феврале 1979 года во время избирательной кампании в Верховный Совет СССР неназванная свердловская группа рекомендовала гражданам голосовать против официальных кандидатов: «Товарищи, вычеркнем продажных кандидатов, они забывают нас сразу после выборов. Их не беспокоит, что партия стала выше народа, сильнее закона, что растут цены, пустеют магазины». Это дело тоже осталось нераскрытым.

Ельцин вполне мог видеть протест 1969 года своими глазами, поскольку был на трибуне во время парада, и весьма вероятно, что он был в курсе такого рода инцидентов через конфиденциальные партийные каналы. После ноября 1976 года он, как первый секретарь обкома, получил более полные сведения и должен был приложить усилия, чтобы укрепить культурное господство и идеологическую гигиену, которые являются неотъемлемой частью любого авторитарного режима. В соответствии с требованиями должности, доклады Ельцина на партсобраниях стали пестреть лозунгами политического конформизма и разоблачениями происков западного империализма. В сентябре 1977 года Ельцин выполнил указание Политбюро сровнять с землей дом на улице Карла Либкнехта, в подвалах которого после большевистской революции были расстреляны царь Николай II, члены его семьи и четверо их приближенных. Ипатьевский дом представлял собой двухэтажный особняк, когда-то принадлежавший уральскому купцу Николаю Ипатьеву; Романовых, на телегах доставленных в Екатеринбург из Тобольска, держали здесь с апреля 1918 года до самой казни, случившейся в ночь с 17 на 18 июля. Именно в связи с этим делом Ельцин обратил на себя внимание Андропова, в этом вопросе исполнявшего роль главного кремлевского ястреба. Записка Андропова в Политбюро датируется 26 июля 1975 года; решение Политбюро, предписывающее Свердловскому обкому снести дом «в порядке плановой реконструкции города», было принято 4 августа. С 1918 года в здании располагались антирелигиозный музей, общежитие и склад. Андропов отмечал, что дом вызывает нежелательное любопытство у советских граждан и иностранцев. В других источниках сообщается об опасениях властей, что дом превратится в антикоммунистическую святыню, станет местом паломничества или вызовет резонансное дело за границей; боялись также, что в 1976 году в ознаменование 80-й годовщины коронации Николая II у особняка могут произойти волнения. Почему с разрушением ждали два года, зачем дожидались, когда Рябова сменит Ельцин, — неясно, но свердловские ученые в 2004 году говорили мне, что местным сторонникам охраны памятников истории удавалось влиять на Рябова и тянуть со сносом. Как свидетельствует Виктор Манюхин, Брежнев прислал Ельцину письмо с недвусмысленным приказом действовать, ввиду того что комитет ООН планировал обсудить сохранение этого дома. Снесли Ипатьевский дом, пока Ельцин находился в отпуске. Фундамент дома засыпали гравием и заасфальтировали.

В те 15 месяцев 1982–1984 годов, когда Советский Союз возглавлял Андропов, в ельцинской риторике звучала особенная идеологическая непримиримость. Он метал громы и молнии на тему западных фильмов и поп-музыки, «двуликих Янусов», разлагающих уральскую молодежь иностранной культурой и идеями. Он приказывал подчиненным устно предостеречь тех членов партии, которые в прошлом давали рекомендации евреям, впоследствии попытавшимся эмигрировать в Израиль. Отдел культуры обкома, гнездо догматизма, в то время не позволил одному свердловскому театру поставить русскую пьесу и запретил прокат в местных кинотеатрах шести иностранных фильмов; отдел пропаганды и агитации усилил контроль над копировальной техникой. В мае 1983 года шумиха, поднявшаяся в аппарате ЦК, привела к тому, что Ельцин вызвал на ковер главного редактора журнала «Урал» Валентина Лукьянина: он проштрафился тем, что опубликовал повесть свердловского писателя Николая Никонова «Старикова гора», описывающую социальное разложение в российской глубинке. Повесть уже была просмотрена и выхолощена цензорами Главлита, но даже в таком виде она была для аппарата как кость в горле. Ельцин заставил Лукьянина покаяться в своей ошибке перед бюро обкома, но все же оставил его на должности редактора. В июле 1983 года на пленуме обкома партии Ельцин напал на Валериана Морозова, инженера из Нижнего Тагила, которого в 1982 году заключили в психиатрическую лечебницу за то, что он писал политические письма властям и пытался переслать свой манифест за границу (в письме Генеральному прокурору СССР он называл КПСС «мафией карьеристов, узурпировавших власть в стране»). Морозов, как настрого указывал Ельцин, написал «пухлую ревизионистскую рукопись» и поехал в Горький, чтобы встретиться «с небезызвестным антисоветчиком Сахаровым». Андрей Сахаров, отец советской водородной бомбы, правозащитник и лауреат Нобелевской премии мира 1975 года, в 1980 году был сослан в Горький за то, что выступал против войны в Афганистане. Позже Лукьянин, рассказывая в интервью со мной о демагогических выступлениях Ельцина на партсобраниях, называл их очень для него типичными: «Он всегда знал заранее, какое решение нужно принять, и шел к нему как трактор, как танк… Он говорил очень авторитетно и безапелляционно… Это была самая суть партийной политики. Он был прекрасным ее исполнителем».

Спустя четверть века после окончания Уральского политехнического института Ельцин достиг такого статуса и уровня процветания, о каких прежде и мечтать не мог. Но в личной жизни ему пришлось пройти через немало горьких событий, которые часто несет человеку средний возраст. В 1968 году в Бутке умер Василий Старыгин. У последней оставшейся в живых бабушки Ельцина, Афанасии Старыгиной, появились симптомы слабоумия. Она несколько раз пыталась добраться пешком в родную деревню, Басманово. В 1970 году она ушла из дома и пропала; тело ее так и не было найдено. В 1973 году у Николая Ельцина случился тяжелейший инсульт. Они с Клавдией перебрались из Бутки в Свердловск и поселились у сына Михаила, в его квартире на улице Маршала Жукова. Михаил был разведен, детей не имел, работал мастером на стройке. Николай умер в мае 1977 года. Из-за семейных проблем и из-за того, кто будет ухаживать за родителями, между братьями копились обиды. Борис всегда боялся, что его обвинят в фаворитизме. Однажды он сказал собеседнику: «Я сам всего в жизни добился, вот пускай и он старается». Их сестра Валентина в конце 1960-х годов окончила УПИ, вернулась в Березники, вышла замуж (в замужестве она носила фамилию Головачева), работала строительным инженером и растила двоих детей. В 1995 году она развелась с мужем и переместилась в Москву, где во время ельцинского президентства получила незначительную должность в Кремле. Михаил вышел на пенсию досрочно и остался в Свердловске. Овдовевшая мать Наины Ельциной, Мария Гирина, тоже жила в Свердловске, куда переехала из Оренбурга. Отец Наины, Иосиф, и двое ее братьев погибли в автокатастрофах, после этого ее стала мучить клаустрофобия.

Ельцин, как все трудоголики, тоже испытывал проблемы со здоровьем. По некоторым источникам, только вмешательство опытных врачей помогло ему в середине 1960-х годов преодолеть симптомы ревматического сердечного заболевания и острой стенокардии. Еще в Свердловске Ельцин испытывал головокружения из-за гипертонии и необходимости работать в душных помещениях. Он был глух на правое ухо — результат инфекции среднего уха, осложнения после недолеченной простуды. Он страдал плоскостопием, а из-за чрезмерного увлечения волейболом и различных травм его преследовали боли в пояснице. К тому же он перенес операцию по поводу заболевания кишечника. В 1977 году Ельцин обратился в больницу № 2 — у него нарывал палец на правой ноге. Опухшая ступня не помещалась в ботинок. Но в Свердловск по делу прибыл Иван Капитонов, один из секретарей ЦК. Ельцин взял у хирурга скальпель, сделал два разреза в кожаном ботинке и похромал к служебной машине. После его избрания членом Центрального комитета в 1981 году здоровьем Ельцина занималась «кремлевская больница», то есть закрытая система Четвертого главного управления при Министерстве здравоохранения СССР. Борис Николаевич говорил друзьям, что одна цыганка нагадала ему, что он умрет в 53 года. В 1984 году, когда ему исполнилось 53 года, он сильно похудел, потерял мышечный тонус, однако медицинский осмотр в Москве не выявил ничего серьезного, и он выбросил зловещее предсказание из головы. Когда он оказывался во власти какой-нибудь слабости, Ельцин был способен на неожиданные поступки, чтобы скрыть ее, а они не всегда приводили к хорошим последствиям. Как-то раз, после небольшой отоларингологической операции он чувствовал себя неважно из-за анестезии. Чтобы не идти шатающейся походкой, Ельцин приказал провезти его через приемную на каталке, накрыв с головы до пят белой простыней. Эта уловка вышла ему боком: в Свердловске после этого немало дней ходили слухи о том, что он умер.

Превратности в жизни младшего поколения семьи Ельциных приводили к тому, что Борису и Наине редко удавалось побыть наедине в своей просторной квартире. Их дочь Елена, окончив школу, поступила в УПИ на стройфак. На первых курсах против воли родителей она вышла замуж за школьного друга, Алексея Фефилова. В 1979 году у них родилась дочь Екатерина, и вскоре после этого супруги расстались. Елена с маленькой Катей вернулась к Борису и Наине. Отец, обеспокоенный тем, что проблемы Елены могут подпортить ему репутацию, попросил совета у Павла Симонова, заведовавшего сектором по Уралу в Секретариате ЦК. Симонов успокоил Ельцина, заверив его, что московские власти считают такие вещи делом личным. «Не знал Борис Николаевич в то время о сложных отношениях в других семьях высшего руководства, иначе бы не стал беспокоиться. Больше на эту тему Борис Николаевич нигде не высказывался». Через несколько лет Елена вышла замуж за пилота «Аэрофлота» Валерия Окулова; в 1983 году у них родилась дочь Мария.

Младшей дочери Ельцина, Татьяне, было суждено стать деятельным участником политических событий в посткоммунистической России. В детстве она была «мечтательницей», хотела стать капитаном дальнего плавания и даже заранее учила азбуку Морзе, но девочек в Нахимовские училища не брали. Тогда она, как в 1940-х годах ее отец, решила заняться кораблестроением. Татьяна увлекалась фигурным катанием и унаследовала отцовскую любовь к волейболу. Учителя и одноклассники запомнили ее худенькой девочкой, как будто придавленной большими ожиданиями и болезненностью. В 1977 году она окончила школу № 9 и объявила родителям, что собирается учиться в Москве. Она не хотела идти по пути сестры, отличные оценки которой все в УПИ несправедливо обесценивали, считая, что она получает их по блату: «Я сразу хотела уехать туда, где папу никто не знает». Борис не поддержал сопротивление Наины, и Татьяна отправилась изучать программирование и кибернетику в МГУ. В 1980 году она вышла замуж за однокашника, татарина Вилена Хайруллина. В 1981 году у них родился сын Борис. Этот брак тоже оказался непрочным, и после рождения сына Татьяна год провела у родителей в Свердловске, а затем вернулась в Москву, чтобы закончить обучение. Наконец-то у Бориса Николаевича появился потомок мужского пола. Он был счастлив от того, что внук носит его имя — Борис Ельцин.

В профессиональном отношении Ельцин стал именно тем начальником, каким в детстве обещал стать своей матери. Он смаковал роль ведущего аппаратчика. Время, проведенное в должности свердловского первого секретаря, он в 1989 году назвал «лучшими годами моей жизни». По случаю его 50-летнего юбилея в 1981 году Ельцину вручили орден Ленина с рубиново-красными знаменем, звездой и серпом и молотом, обрамляющими ленинский профиль на платине, — орден, ставший венцом его набора официальных наград. На церемонии награждения, проходившей в Московском Кремле, были воспеты его «выдающиеся заслуги перед Коммунистической партией и Советским государством». Всего, как говорится в личном деле Ельцина, хранящемся в свердловском архиве КПСС, ему дали одну награду за время работы в строительстве (его «знак Почета» в 1966 году) и девять наград в период партийной работы. Медали он получил в честь столетия Ленина (в 1970 году), тридцатой годовщины Победы над гитлеровской Германией (1975), столетия Феликса Дзержинского (1977) и шестидесятой годовщины создания Советской армии (1978). В 1971 и 1974 годах его наградили орденами Трудового Красного Знамени, в 1981-м — орденом Ленина и Золотой медалью за вклад в развитие советской экономики. В апреле 1985 года, уезжая из Свердловска, он получил благодарственную грамоту обкома. После 1991 года Ельцин сохранил все эти талисманы исчезнувшей системы и очень гордился ими. Награды лежали в столе его домашнего кабинета и были выставлены на всеобщее обозрение на его поминках в 2007 году.

То, каким начальником стал Ельцин во второй половине 1970-х и в первой половине 1980-х годов, следует оценивать в контексте политического и социального устройства страны тех дней. «Проконсул» советской империи в стратегически важной провинции не мог позволить себе сильно отклониться от общепринятого пути. Решение относительно Ипатьевского дома — верное тому свидетельство. Ельцин и «представить не мог», что можно возражать против приказа Кремля. Если бы ослушался, «остался бы без работы», а новый хозяин все равно снес бы обреченный дом.

Однако в этом шаблоне присутствуют черты, которые отличали Ельцина от типичного партийного секретаря его поколения. В своем стиле он старался держаться подальше от нудных ритуалов. В телевизионных программах тех времен мы видим, что он никогда не носил наград, не целовался с гостями, как это любил делать Брежнев, хотя мог по-медвежьи обнять человека и похлопать его по плечу. Он внимательнее многих относился к своему гардеробу. Волосы его были подозрительно длинными для человека, занимавшего видное место в номенклатуре, и каждые несколько минут он отбрасывал прядь, падавшую на лоб. Присутствуя на конференциях и празднованиях, он часто не мог скрыть скуки, вызванной пустыми речами.

По содержанию работы Ельцин приближался к пределу того, что было возможно в обстановке тех лет. В некоторых отношениях его поведение предвещало то, что ему предстояло сделать в эпоху реформ. Он был покладистым активистом — мирился с требованиями системы и был готов душой и телом помогать ее функционированию, однако мог пойти на разумные внутрисистемные нововведения и компромиссы.

Когда после 1975 года в советской экономике начался спад, Ельцин с отвращением реагировал на призывы задушить то немногое, что осталось от свободного рынка в СССР после Сталина. В 1982 году, например, разгневанные свердловчане требовали ввести ограничения цен на мясо и фрукты на колхозных рынках. Он заклеймил эти меры как экономический нонсенс и выступил в защиту конкуренции и самостоятельности. «Цены на рынках, — сказал он, — складываются в зависимости от предложения и спроса. Для того чтобы их снизить, надо в первую очередь больше завозить сельхозпродуктов на рынки, развивать личные подсобные хозяйства жителям области. Тогда и рыночные цены будут снижаться». В государственном секторе Ельцин ввел так называемые «комплексные бригады»; это позволило децентрализовать экономическую деятельность до малых трудовых коллективов, в которых внедрялась прогрессивная оплата труда. Такой подход, сложившийся выборочно в нескольких регионах еще с 1960-х годов, был «ближайшим приближением к предпринимательской инициативе, какое могла вынести официальная советская экономика».

При любой возможности маневрировать Ельцин широко пользовался инструментарием коммунистического государства для улучшения физической и социальной инфраструктур и благосостояния потребителей. К этим проблемам он обращался, потому что искренне хотел поступать правильно, потому что ему нравилась роль «доброго папочки» и потому что чувствовал, что кто лучше живет, тот больше дает государству (гибкая адаптация его прежней формулы из строительства — «кто лучше работает, тот лучше живет»). Вот неполный список новаторских проектов Ельцина в Свердловске: начало строительства метро; переселение людей из потрепанных бараков; почти доведенное до конца строительство автодороги через Нижний Тагил в Серов (работа над этим проектом началась еще при Николаеве в 1960-х годах); создание «молодежно-жилищных комплексов», где молодые семьи могли получить квартиры с невысокой квартплатой при условии, что два года работали на строительстве собственного дома; давление на предприятия тяжелой и оборонной промышленности с целью увеличения производства товаров народного потребления. При Ельцине в Свердловске были построены новые театры и цирк, а также отреставрирован открытый в 1912 году оперный театр. Он добился включения области в сельскохозяйственную программу для нечерноземной зоны Европейской России, что было поистине акробатическим трюком, так как Свердловская область не относилась к Европейской России. В областном центре стали праздновать День города и проводить местные ярмарки, на которых люди могли запастись продуктами и потребительскими товарами на зиму. Действуя на многих фронтах, Ельцин заимствовал хорошие идеи у других. Первые молодежно-жилищные комплексы появились в Московской области; он применил и дополнил эту модель, резервируя квартиры за рабочими, инвалидами и военными. Первый День города был организован Юрием Петровым в Нижнем Тагиле в 1976 году и в 1978 году был проведен в Свердловске. В сравнении с эпохальными решениями, которые Ельцин принимал после 1985 года, все это может показаться тривиальным, но для тех, кто был включен в эти события, это было очень важно.

Подобные проекты могли преуспевать только при условии получения средств, не предусмотренных сковывающим экономическим планом. В деле добывания кусков от советского «казенного пирога» энергия и связи Ельцина были незаменимы. «Область промышленная, вагоны с мясом, маслом, другими продуктами я выбивал из Центра, — писал он в мемуарах, — приходилось чуть ли не целыми сутками, не вылезая из кабинета, звонить, требовать, грозить». То же самое он делал и в сфере жилищного строительства. Даже критики признают его креативность и упорство. Манюхин отдает ему должное за «выбивание средств из Центра», за местные инициативы и за добывание товаров и лекарств. Когда его нажим не давал результатов, «вплоть до Генерального секретаря доходил Борис Николаевич».

В поздний советский период мировоззрение Ельцина претерпело определенные изменения. В некоторой степени эти изменения имели под собой интеллектуальную основу. Борис и Наина выписывали пять или шесть ежемесячных «толстых журналов». Подписываться на собрания сочинений Борис начал еще в УПИ и потом не отказался от этой привычки. После переезда в Москву в 1985 году на самодельных полках в его домашнем кабинете разместилось около 6 тысяч томов. Ельцин часто устраивал на работе дискуссии по тем социальным вопросам, которые могли обсуждаться в советских СМИ. Он даже читал несколько произведений диссидентов. Мне Ельцин говорил, что в конце 1970-х годов прочел «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына в самиздатовской перепечатке, полученной им от жены, которая достала ее на работе (на Западе книга вышла в 1973 году, а в СССР — лишь в 1989 году). Когда я спросил, было ли это известно КГБ, он ответил: «Нет, конечно! Откуда они знали? Они же на меня не поглядывали». На встречах с однокашниками по УПИ и с друзьями Ельцин начал рассказывать о злоключениях своей семьи при Сталине. Расширяли горизонты и поездки за рубеж, ставшие возможными благодаря его положению. Андрей Горюн пишет, что еще в конце 1960-х годов, вернувшись из первой поездки на Запад (во Францию), Ельцин рассказывал коллегам по ДСК о том, как успешно развивается капиталистическая экономика, после чего его «строжайше предупредили» о необходимости держать язык за зубами. В мыслях Наины Ельциной присутствовали зерна сомнения, как и у ее мужа. «Все мы были детьми системы, — сказала она американскому тележурналисту уже после отставки мужа. — Но, честно говоря, я была не самым лучшим из них. Многое просто выводило меня из себя».

Большей частью Ельцина занимали проблемы земные, а не философские или исторические. Его не мучила некая метафизическая жажда реформ, демократии или свободного рынка, однако внутреннее чутье подсказывало ему, что советский строй снижается в эффективности и постепенно загнивает. В «Исповеди на заданную тему» он выражает это следующим образом: «Постепенно чувствовалось: все больше и больше вроде бы хороших и правильных постановлений бюро при контроле оказывались невыполненными… Система явно начинала давать сбой». В 1990 году, когда вышла его книга, это стало еще более очевидно, но первые предвестники возникли еще в 1980 году — до водворения Рональда Рейгана в Белом доме, до эскалации гонки вооружений и до того момента, когда Михаил Горбачев провозгласил перестройку. Ельцин жаловался приятелям, что работа отнимает у него все время, потому что окружающие его люди все как будто разделяют мистическую веру в способность наделенных властью чиновников решить любые проблемы одним приказом. Ему пришлось отказаться от поездки с институтскими друзьями на озеро Байкал, потому что сельскохозяйственные бюрократы опасались, что в его отсутствие произойдут задержки с уборкой урожая. «Мне рассказывают, — с горечью говорил он другу, — если я поговорю [перед колхозниками], после меня коровы лучше доятся и молоко еще жирней». Не стоит уточнять, что Ельцин считал, что проблему следует решать эволюционным, а не революционным путем. Как говорил Олег Лобов, «он думал, как использовать возможности той системы, которая есть. Он не высказывал большого недовольства системой в целом, а скорее недовольство по конкретным делам». Бацилла недовольства поселилась в Ельцине еще до того, как он в 1985 году уехал в Москву. Когда в 1988 году его спросили о том, как он отнесся к присуждению ему в 1981 году ордена Ленина, он ответил, что в то время ценил признание, но «брежневская система постоянно свербела в мозгу, и внутри я всегда нес какой-то внутренний упрек». В следующем году Ельцину, депутату советского парламента, пришлось объяснять, как его точка зрения менялась в реформистском направлении. Он сказал, что его взгляды «постепенно трансформировались», и процесс этот длился шесть-восемь лет, зародившись в начале 1980-х годов, в Свердловске.

В этом отношении Ельцин шел в ногу с частями регионального сообщества. Критические настроения были свойственны Среднему Уралу. В Свердловске проживало больше ученых, исследователей, студентов и людей искусства, чем в любом другом городе Советского Союза, за исключением Москвы и Ленинграда. Несмотря на приказной тон Ельцина в разговоре с Лукьяниным и автократические наклонности обкомовского отдела культуры, власти намеренно закрывали глаза на незарегистрированные самодеятельные организации, где читали стихи и обсуждали кинофильмы. Свердловский комитет комсомола не только терпимо относился к массовым фестивалям песни и богемным джаз-, рок— и киноклубам, но и выделял им помещения и оборудование. Экспериментальные дискуссионные кружки были организованы в нескольких институтах и университетах. Один из них, на философской кафедре УПИ, был основан Геннадием Бурбулисом, впоследствии ставшим большим политиком в ельцинской России. Молодежно-жилищные комплексы получили кабельное телевидение, находившееся вне официальной цензуры. Короче говоря, «в Свердловске и Свердловской области изменения в атмосфере общественной жизни начали происходить до начала перестройки». Ельцин оказался предусмотрителен и с этими явлениями не боролся. Он увещевал партийную и комсомольскую организации стараться придать своей деятельности больше привлекательности в глазах впечатлительной молодежи и предлагать ей программы, соответствующие ее вкусам и ценностям, воспеваемым советской пропагандой: «Когда существует разрыв между словом и делом, [это] особенно отрицательно влияет на молодежь».

Конкретная проблема, доставлявшая все больше неудобств, заключалась в чрезмерно централизованной и медлительной работе механизма советской власти. В коммунистической системе эпохи застоя решения, отвечающие местным интересам, ожидали особого согласования с Москвой годами. Свердловские специалисты впервые обратились в центр с запросом на одобрение строительства в городе метро еще в 1963 году; предварительное решение было принято в 1970 году; чтобы начать работы в 1980 году, Ельцину пришлось, договорившись о встрече через Андрея Кириленко, разговаривать лично с Брежневым, который предложил ему самому от руки написать проект резолюции Политбюро. Первые станции приняли пассажиров лишь в 1994 году. Для того чтобы сдвинуть государственную машину с места, требовались смелость и изобретательность. Серовская трасса была построена за двадцать лет без какой-либо помощи из центра. Ельцин надавливал на директоров заводов и районных руководителей, чтобы они давали нужные материалы, оборудование и рабочую силу. Первый секретарь, которого в одних ситуациях вполне можно было назвать царем и богом, в других оказывался в положении надоедливого просителя. В его распоряжении были тысячи ответственных работников, но тысячи находились и вне его досягаемости, в том числе те, кто занимал высокое положение в военно-промышленном комплексе. Государственных промышленников нельзя было заставить помогать, их нужно было убеждать. Но даже когда они соглашались, Москва могла неожиданно сменить направление и присвоить все местные достижения. В 1980 году Ельцин и Юрий Петров уговорили руководство двадцати свердловских заводов, преимущественно оборонных, совместно изготовить для нужд области тяжелые бороны для пахоты, аэрации и прополки полей. Они были вне себя от гнева, когда руководство Госплана решило забрать бороны и направить их на Украину, заявив, что свердловские земли пригодны только для выпаса скота. Ельцин звонил в Госплан, разговаривал с министром сельского хозяйства и с Михаилом Горбачевым, в то время занимавшим пост секретаря ЦК по сельскохозяйственным вопросам, но все было тщетно.

Подобные действия заставили Ельцина задаться вопросом, которому суждено было сыграть важную роль в будущем, — вопросом о месте России в советской федерации. Свердловск проигрывал в отношениях с Москвой отчасти потому, что регионы Российской Советской Федеративной Социалистической Республики не имели посреднических структур, которые были в других республиках. В РСФСР было беззубое правительство и практически отсутствовал аппарат КПСС. Партийная структура была устроена таким образом, что российские области (и другие по-разному называемые регионы) отчитывались перед чиновниками всесоюзного уровня, в то время как на Украине и в Казахстане имелся республиканский Центральный комитет, бюро и первый секретарь. Было не игравшее никакой роли бюро ЦК по делам РСФСР в 1936–1937 годах при Сталине; оно было восстановлено Хрущевым и окончательно упразднено Брежневым в 1965 году. Русские «всегда были самой неудобной нацией Советского Союза, слишком большой, чтобы ее игнорировать или придать такой же узаконенный статус, как и другим многочисленным национальностям Советского Союза».

Работая на Урале — то есть задолго до переезда в Москву, — Ельцин усвоил, что у России как союзной республики СССР есть нешуточные проблемы. Во время одного из интервью он поделился со мной следующим: Россия была «дополнением» или «придатком» имперского советского центра, никем не ценимым «донором» для остальных. «В Свердловске [я об этом] думал, но начал уже и говорить… пока негромко, пока, может быть, вполголоса». Наина Ельцина и проектный институт, где она работала, предпочитали иметь дело с заказчиками из Казахстана, где она жила в детстве, а не с российскими организациями. Казахи, в отличие от русских, могли принимать решения оперативно. В начале 1980-х годов Ельцин и Петров кратко записали трехэтапную схему перемен: децентрализация советской федеративной системы; сплочение институтов власти России путем укрепления российского правительства и создания республиканского комитета КПСС или аналогичной структуры; разделение РСФСР на семь или восемь региональных республик (одной из которых должен был стать Урал), достаточно сильных для того, чтобы справиться с полученной автономией. О своем проекте они никому не рассказывали. Двадцать лет спустя Петров в беседе со мной счел это нормальным проявлением уральской самостоятельности. Такие мысли давно витали на Урале. Данная схема предвосхищает позицию, которую Ельцин займет относительно советского федерализма в 1990–1991 годах.

Еще одна область зондирования, ставшая определяющей для политики перестройки, была связана с отношениями между лидером и народными массами. Советские партократы редко оказывались бок о бок с обычными людьми. Если они шли на контакт с населением, то происходило это чисто формально, участников отбирали заранее из числа лояльных граждан, а поводом являлись государственные праздники или формальные выборы с единственным кандидатом в бюллетене. После 1960 года общение стало еще более ритуальным, чем когда-либо раньше. На посту первого секретаря Ельцин сделал все, что было в его силах, чтобы придать этим обрядам более живой характер.

На закладку свердловского метро в августе 1980 года он пригласил пионеров, которые играли на горнах и барабанах и вручали цветы заляпанным грязью строительным рабочим, а также членам бюро обкома, с вытянувшимися лицами стоявшими за спиной первого секретаря. В ознаменование начала избирательной кампании 1984 года по выборам в Верховный Совет СССР Ельцин глубокой зимой организовал железнодорожное турне по отдаленным районам области. Локомотив тянул два вагона. В одном сидели обкомовские чиновники, в другом — 22 певца и музыканта, сманенные в это путешествие из свердловских театров:

Все дни этой агитационной поездки (с 20 по 25 февраля 1984 года) по грязным и малопригодным для жизни городам севера проходили по одной программе. По утрам путешественники из «политического» вагона направлялись в очередной колхоз или совхоз, где Ельцин взывал к крестьянам, чтобы они содержали стойла в такой же чистоте, как собственные дома. Днем он прочитывал доклад на политико-экономические темы перед местными коммунистами, а по вечерам — как бальзам на душу после утомительных речей, выговоров и критики со стороны первого секретаря — начинался долгожданный концерт… [Артисты] были удивлены способностями Ельцина: оказалось, что он не только знал наизусть песенки из оперетт Оффенбаха, но и помнил фамилии работников тех предприятий, которые посещали участники агитпоездки [370] .

Во внешних проявлениях Ельцин понемногу отступал от обыкновенного церемониала. Одним из примеров этому было импульсивное вручение подарков. Его излюбленным подарком были часы — вспомните, какое впечатление произвели на него и на его товарищей по березниковской команде часы, подаренные им как чемпионам города по волейболу! Нередко заслужившему одобрение человеку вручались часы с собственной руки или с руки помощника. Первый случай, о котором мне говорили, произошел в 1977 году. Ельцин упросил директора Нижнетагильского строительного комбината Эдуарда Росселя помочь ему победить в социалистическом соревновании череповецкий сталеплавильный завод «Северсталь». «Северсталь» взял обязательство изготовить большой прокатный стан для производства стальных листов к 25 декабря, за шесть дней до конца года. Ельцин и Россель отправили 25 тысяч рабочих на Нижнетагильский металлургический завод. Люди работали в три смены, чтобы изготовить собственный прокатный стан на неделю раньше и таким образом осуществить величайший промышленный проект, завершенный в год 60-летия Великого Октября. 18 декабря работа была закончена, и Ельцин победоносно выступил на митинге перед рабочими. Прямо у микрофона он снял с левого запястья золотые часы и вручил их Росселю. Собравшимся он сказал, что без них и без Росселя этот подвиг был бы невозможен, и объяснил, что часы подарил ему не кто иной, как Леонид Ильич Брежнев. Рабочие устроили ему настоящую овацию.

Ельцин преподносил часы и делал другие подарки самым разным людям. Наина Ельцина часто дарила ему часы на день рождения, а через неделю или две обнаруживала, что они исчезли. Подарки и импровизированные выступления были общественным эквивалентом сюрпризов, которые он так любил устраивать дома жене. Примером тому может служить его выступление на партконференции на «Уралхиммаше», в завершение которого он предложил дать высказаться рабочим. Те пожаловались, что людям не хватает жилья. Ельцин мгновенно переадресовал жалобу сидевшему рядом с ним министру СССР, к ведомству которого относился завод, сказав при этом: «Разве вы можете отказать». Министр смиренно ответил, что он увеличит план жилищного строительства для завода, и сделал это. Отвечая на вопросы, Ельцин саркастически высказался по поводу тех, кто «в Москве мало что понимает, а много потребляет».

К 1980 году Ельцин завел привычку посещать заводы, магазины и ездить в общественном транспорте, не извещая о своих намерениях. «Может, несколько это было показным, но тем не менее он мог в любой день сесть в трамвай или в автобус и проехаться по маршруту, услышать, что народ говорит, как организована работа транспорта, как город выглядит… Бывая в рабочих коллективах, он не стеснялся спуститься в шахту, пойти в домну, поговорить с людьми, прийти в рабочую столовую». В одной столовой он взял ложку и спросил у рабочего, можно ли попробовать его обед. Когда пища оказалась невкусной, он приказал помощнику проследить за работой столовой в будущем. Посещения могли превращаться в настоящие набеги, особенно если Ельцин подозревал какие-то злоупотребления. К этим формам живого общения добавились показы по телевидению — «голубой экран» к тому времени имелся практически в каждой советской квартире.

Пара событий перевела прямые и опосредованные контакты с населением на более высокий уровень: 19 мая 1981 года состоялась беседа со студентами в свердловском Дворце молодежи, а 18 декабря 1982 года Ельцин выступил по телевидению перед всей областью. До апреля 1985 года было проведено еще несколько подобных мероприятий. Личный и массмедийный варианты одновременно служили нескольким целям. Они пропагандировали политику партии, давали людям возможность выпустить пар, улучшали имидж Ельцина и позволяли ему косвенно оказывать влияние на третьих лиц.

Встреча во Дворце молодежи готовилась так, чтобы исключить случайности. Письменные вопросы первому секретарю стали собирать за полтора месяца. В свердловских институтах и университетах было собрано 930 вопросов, которые затем были переданы в городскую и областную администрацию, где и были подготовлены ответы. Заготовки ответов просмотрели сотрудники обкома, а потом лично первый секретарь. 1700 студентов получили отпечатанные приглашения с профилем Ленина и заняли предназначенные им места. Встреча продолжалась пять часов. Ельцин зачитывал подготовленные ответы, которые вполне соответствовали официальной линии. Однако в этой встрече было немало такого, что сделало ее необычным событием для Советского Союза того времени. Очень живо — в это совершенно неживое время — Ельцин рассказывал о том, когда будет завершено то или иное улучшение, и обещал ускорить осуществление важных проектов. Он свободно менял многие из заготовленных ответов. Студенты получили возможность задать 144 дополнительных вопроса прямо из зала. Ельцину пришлось выслушать язвительные замечания о своем несговорчивом характере. В ответ на вопрос, почему СССР в технологическом отношении уступает США, он порывисто заявил, что «капиталистическая конкуренция — сильнейший стимул интенсификации труда, то есть выживает сильнейший». Ельцин призывал студентов высказывать свою точку зрения и всячески показывал, что находится на их стороне. Во время этой встречи говорили обо всем — от нехватки скатертей и учебников до цен на шувакишской барахолке и проигрышей футбольной команды Уралмаша. В конце студенты устроили Ельцину овацию стоя.

С голубых экранов Ельцин не сходил с самых первых дней своей работы первым секретарем. В сентябре 1978 года с помощью телевидения он призвал жителей города помочь в уборке урожая, пропадавшего на полях из-за затяжных дождей. На его просьбу вступить в «борьбу за хлеб» откликнулось около 85 тысяч свердловчан. Но если то была советская мобилизационная пропаганда с налетом человечности, то телевизионные программы начала 1980-х годов, созданные директором свердловской телестудии Игорем Бродским, представляли собой нечто иное. Они были основаны на письмах, что давало возможность для весьма честных оценок. Некоторых консервативных функционеров, боявшихся телевидения, приходилось успокаивать. Им было нечего бояться, поскольку программы были распланированы по минутам и записывались заранее. Чиновникам, которые присутствовали на мероприятии в декабре 1982 года, все было известно предварительно: под каким углом будет направлена камера, какие вопросы будут обсуждаться (в 13 категориях), какие города и деревни будут названы (45 населенных пунктов). Но в передаче было нечто новое. В отличие от анонимного агитпропа, в этих программах велся в высшей степени персонализированный диалог. Вот «сценарный план» Бродского:

Видеозапись ведется из рабочего кабинета Б. Н. Ельцина.

После заставки названия передачи камера панорамирирует по разложенным на письменном столе конвертам. Видим, как Б. Н. Ельцин заканчивает подбирать почту.

В это время по нижнему краю кадра «бегущая строчка» напоминает телезрителям о том, кто участвует в передаче и комментирует их письма.

Смена плана — со среднего на более крупный. В кадре — Б. Н. Ельцин. Он обращается непосредственно к нам:

— Добрый вечер, товарищи! Письма, которые сейчас находятся на моем рабочем столе, — это лишь часть той большой почты, которую мне предстоит прокомментировать… [378]

В июле 1984 года, когда обком осуществил второй большой телепроект, сотрудники подготовили несколько вариантов чернового сценария, и в каждом Борис Николаевич должен был быть на первом плане. В одной версии его собирались показать в момент просмотра интервью с теми, кто писал ему письма в 1982 году: «Просматривая вместе с телезрителями эти киноинтервью, Б. Н. Ельцин мог бы использовать их в виде иллюстраций в ходе беседы». В другом варианте он стоял в заводском цеху и отвечал на вопросы рабочих. Проблема здесь заключалась в том, что участники сцены могли «затмить» Ельцина. В конце концов был принят следующий сценарий:

Выступление — монолог. Передача идет из кабинета первого секретаря обкома тов. Б. Н. Ельцина.

Такая форма апробирована. Она позволит показать тов. Б. Н. Ельцина как партийного и государственного деятеля в его рабочей и привычной обстановке.

Отзывы, полученные ТВ после декабрьской передачи, показывают, что люди с большим интересом смотрели и слушали прямое обращение к ним Б. Н. Ельцина. Эффект такой встречи был стопроцентным [379] .

На телевидении первый секретарь выступал в более дискуссионном ключе, чем при личном общении. Программы отличались широким диапазоном затрагиваемых проблем. Обсуждались такие вопросы, как нехватка товаров первой необходимости (спичек, батареек, постельного белья, чайников, карамели), взяточничество, инфляция, жалкие пенсии, загрязнение окружающей среды и другие. Отвечая на вопросы о нецелевом использовании служебных автомобилей и о бюрократах, которые строили себе дачи из незаконно присвоенных материалов, Ельцин осторожно затронул тему привилегий чиновничества. После этого был принят ряд ненавязчивых мер по запрету использования служебных машин для того, чтобы возить детей в школу или жен в магазины; члены семей руководителей обкома и исполкома теперь ездили на дачи на микроавтобусе. Спустя несколько лет в Москве Ельцин действовал гораздо решительнее.

Ельцин признавал, что порой пробуждал в людях несбыточные надежды. Он сказал в декабре 1982 года, что на него обрушился шквал писем от свердловчан, которые умоляли повлиять на движение очереди на государственные квартиры. Это было невозможно — нужно было действовать официально. Ельцин пообещал проверить корреспонденцию и постараться исправить несправедливости, если таковые были допущены. Наряду с этим, он призвал к честности в этом вопросе и посоветовал набраться терпения, пока объем вводимого в строй жилья не увеличится: «Действительно, я не волшебник. Не волшебники и в центральных органах… Конечно, обидно бывает, когда получаешь отказ на просьбу. Но я думаю, лучше горькая правда, нежели сладкая лесть». Этот афоризм еще долгое время верно служил Ельцину.

Все еще оставаясь в пределах коммунистической парадигмы, Ельцин заявлял, что действия власти нуждаются в улучшениях, и одновременно демонстрировал, что сам он является проводником перемен. Это стало отправной точкой для его быстрого продвижения в будущем.

Не все были довольны подходом, который оставлял других местных лидеров в тени. Глава обкома партии в соседней Тюменской области, Геннадий Богомяков, жаловался товарищам, что Ельцин ведет себя как клоун, а не как достойный представитель советской власти. В мемуарах Рябов писал, что Ельцин начал «фальшивую игру», хотя и допускал, что его поведение нравилось «простым людям». «Вот какой у нас руководитель!» — говорили они. Московские партийные боссы так и не услышали этого тревожного звоночка. Павел Симонов, куратор Урала в аппарате ЦК, вскоре после назначения Ельцина первым секретарем в качестве предостережения рекомендовал ему не помещать своих фотографий на первой странице газеты «Уральский рабочий». Но его заигрывания с народом и многочасовые выступления по телевидению никого не взволновали. Либо в руководстве партии просто ничего не понимали, либо считали, что было бы хорошо, если бы все местные лидеры пользовались такой же популярностью, как свердловский.

Взлет Бориса Ельцина к вершинам коммунистической иерархии объяснялся его умом, энергичностью, умением общаться и привлекать к себе внимание, а также железной хваткой. Вдобавок его восхождение стало возможно во многом благодаря его инстинкту, подсказывавшему ему своевременные решения. Рассказ о беге по сплавляемым по реке Зырянке бревнам, приведенный в «Исповеди», может служить прекрасной аллегорией того, как он прокладывал себе дорогу в недоброжелательной среде. «Если все точно рассчитаешь» и обладаешь «неимоверной ловкостью», то у тебя есть «шанс перебраться на другой берег». Прыгнешь чуть раньше или позже, неправильно истолкуешь движение товарища — и ты уже в ледяной воде, отчаянно пытаешься глотнуть воздуха, а над головой новые бревна, и ты «уже не веришь, что спасешься». В своей политической деятельности Ельцин отлично умел прыгать вовремя и вовремя оставаться на месте. Если бы это было не так — если бы, скажем, он не рискнул принять предложение заняться партийной работой или совершил политическое харакири, не подчинившись указанию Политбюро снести Ипатьевский дом, — он бы остался на задворках истории и никогда не стал бы ее героем. Не будь в Ельцине его движущей силы, ход истории был бы совсем другим.

Были моменты, когда Ельцин продвигался вперед благодаря другим людям, действовавшим в своих интересах, например, когда Рябов предложил его на должность первого секретаря обкома. В другие моменты ему просто улыбалась удача и счастливый случай. Его жизнь могла бы сложиться по-другому, если бы в 1975 году Эдуард Шеварднадзе не пригласил к себе на работу Геннадия Колбина, если бы вторым секретарем обкома согласился стать Вячеслав Баев, если бы в 1976 году Москва прислушалась к мнению Леонида Пономарева, если бы Дмитрий Устинов или кто-нибудь другой придали больше значения его поведению по отношению к генералу Агееву, его шуткам с рабочими или его отношениям со смещенным Рябовым. Если бы его покровители заранее знали то, что узнали позднее, все кончилось бы для Ельцина самым печальным образом. Рябов, например, считает Ельцина 1990-х годов отступником и ренегатом, и говорит, что все началось еще в Свердловске. Это терзания Виктора Франкенштейна, создавшего собственного монстра. Яков Петрович — не единственный коммунист старой школы, испытывающий сегодня подобные чувства.

Хозяину Свердловска больше не нужно было думать о выживании; испытания себя стали для него повседневной нормой; бунтарское начало временно дремало. Основным сценарием его взрослой жизни был успех — стремление быть первым, ограничиваемое только чувством долга перед вертикальными властными структурами, господствовавшими в советском обществе. Хотя система власти была диктаторской, волю ее проводить могли только те, кого выбирали и продвигали по заслугам и кому позволяли иметь определенное пространство для отстаивания собственных интересов и интересов своих организаций. Ельцин был эффективным региональным руководителем, жестким начальником, но не похожим на других. Отличие это заключалось в том, что дарованные ему вольности он использовал к собственной пользе. Такое поведение пошатнуло его уверенность в правильности системы и ее способности к улучшению. Серьезные политические вопросы можно было решать только «суперцентрализованным образом», как он будет вспоминать впоследствии. Но привлечь к себе внимание Центра удавалось лишь на короткое время, а его стратегическое чутье было притуплено вследствие преклонного возраста руководства и непрозрачности процесса принятия решений. Стоило отступить на шаг в сторону от того, что было там на повестке дня, — и твои проблемы оказывались исключительно твоей заботой: «Можно было надеяться только на самого себя и на область… Центр помогал плохо… Другие вопросы мы решали своими силами, самостоятельно». Более того, рефлексирующая «самость» стала для товарища Б. Н. Ельцина весьма эластичной категорией. Популизм и «российскость» прокладывали свой путь в его мышление. Он начинал понимать, что беседы с населением об управлении и переменах могут стать для него политически перспективным средством продвижения. Осознание этого превратит некогда покладистого активиста в активиста, с которым договориться уже не удастся.