С высоты птичьего полета город был похож на скопление серых стандартных коробок. По вечерам, когда опускались пыльные сумерки и улицы пустели, видны были только линии уличных фонарей. Утром призрачные светящиеся нити улиц постепенно размывались и исчезали, и крупнопанельные коробки, словно облегченно вздохнув, выпускали из-под своих крыш тысячи деловитых горожан, спешащих на работу.
В эти нежаркие утренние часы, особенно если ночью шел освежающий дождь, город словно приподымался на цыпочках, протягивая к солнцу зеленые ветви молодых скверов, бульваров и парков. Но скоро трубы фабрик, заводов и котельных, выхлопные газы тысяч автомобилей заволакивали небо белесой дымкой, и город становился понурым и пыльным.
Город был стар и знал, что некрасив и плохо спланирован. Но он был удобен. У каждого жильца в квартире газ и вода, в соседнем доме магазин, через два квартала кинотеатр, в двадцати минутах езды драматический театр или филармония, в пятнадцати километрах тайга, теперь уже просто лес с жестянками, битым стеклом, порезами на деревьях, киосками «пиво-воды» и прокатными пунктами, но зато и с цветами, лохматыми лапами кедров и капризно изогнутыми ветвями берез.
Город мучился сознанием собственного несовершенства, но в какой-то мере его успокаивало то, что он все-таки нужен людям.
Архитектор Виталий Перепелкин покидал Марград. Он поссорился с ним. Они не поняли друг друга. Виталий Перепелкин обиделся на город.
- Да я отсюда, в случае чего, ползком уползу, - в который уже раз говорил он жене. - И не расстраивайся, Зоя. Усть-Манск ничем не хуже Марграда. Даже в сто раз лучше. Построю там «падающую волну». А потом еще и еще. Представляешь, какая будет красота?!
- Уж я-то представляю, - ответила Зоя.
- Да! Надо же посидеть молча перед дорогой, - вспомнил Виталий и устроился на краешке стула. - Ну, что ж, пора! Через месяц получу квартиру и приеду за вами.
Из спальни вышел карапузик двух лет от роду и сказал:
- Папа в командиловку е-е-едет…
Виталий схватил сына в охапку, повертел его в воздухе, поставил на пол, поцеловал жену куда-то в ухо, бодро сказал: «Ну, я пошел», потоптался еще в коридоре, подхватил чемодан, решительно открыл дверь и перешагнул порог.
Десять маршей лестницы, девяносто ступенек. Обшарпанная входная дверь с именами, выведенными неровным детским почерком. Куча ребятишек, прокладывающих автотрассу в груде песка, стук домино, «классы» на асфальте. Завывание саксофона на втором этаже. Старушки, серьезно обсуждающие проблему внучат. Веревки с бельем. Аккуратно политые березки в палец толщиной.
Перепелкин дошел до угла здания и остановился. Не мешало бы купить сигарет, в вокзальном буфете всегда столько народу. Он обогнул дом, выкрашенный зеленой краской, которая местами облезла, так что виднелся серый бетон, и повернул в противоположную от вокзала сторону. Здесь в соседнем доме находился гастроном.
Обрадовавшись тому, что не встретил никого из знакомых и не пришлось объяснять, почему в руках чемодан, он вышел из магазина и не спеша двинулся к вокзалу. До отхода поезда оставался еще почти час. Ему надо было пройти три квартала по улице Шпалопропиточной и свернуть направо к привокзальной площади.
Он шел, стараясь не думать о городе, и только мысли о том, как жена проведет этот месяц с сыном, не давали покоя. Поскорее бы уж осесть в Усть-Манске.
Улица с одинаковыми домами, однообразие которых только усиливала разноцветная окраска домов, не привлекала его внимания. Только пивной ларек на углу оживлял перспективу улицы. Поравнявшись с ним, он свернул направо на проспект Рационализаторов, прошел еще метров пятьдесят и почувствовал что-то непонятное. Привокзальной площади не было. Вместо нее перед ним стоял дом с гастрономом, откуда он только что вышел, а впереди тянулась улица Шпалопропиточная с его домом, другими домами и пивным ларьком через три квартала.
- Вот так задумался, - негромко сказал он вслух, взглянул на часы и успокоился. Времени еще было достаточно. Он покачал головой. Такой круг дать! Подумать только!
Перепелкин снова пошел вперед, но теперь, удивленный тем, что мог так задуматься, он с интересом рассматривал свою тысячу раз виденную улицу. С нее все и началось, когда он проектировал эту улицу и вместо стандартного пятиэтажного дома N 93 вписал дом типа «открытая ладонь». Еще в строительном институте начал он эту «открытую ладонь», а тут не утерпел и вставил в проект. Проект вернули с шумом и выговором, хотя «открытую ладонь» можно было сделать из стандартных блоков.
Сейчас, представив на месте дома N 93 проектный дом, он признал, что «открытая ладонь» выглядела бы нелепо среди этих пятиэтажек. И все же он был не совсем неправ.
Тогда он еще не знал, что это были первые его шаги к сегодняшнему пути на вокзал.
Около пивного ларька он закурил сигарету, повернул за угол и увидел гастроном… С городом творилось что-то неладное. Теперь-то уж Перепелкин точно знал, что не сделал никакого круга. Он несколько минут постоял, растерянно оглядываясь, и повернул назад.
За углом гастронома была улица Шпалопропиточная, а через три квартала виднелся и сам гастроном… Какой-то чертов круг! Куда ни пойди, везде улица Шпалопропиточная. Перепелкин решил, что назад идти нет смысла, и повернул около пивного ларька направо. Перед ним был гастроном, улица Шпалопропиточная, а через три квартала виднелась кучка людей у пивного ларька.
До отхода поезда оставалось минут сорок. Возле магазина было довольно многолюдно, и Перепелкин чуть было не налетел на инженера Сидорова из группы проектировщиков, которой он, Перепелкин, недавно руководил. Сидоров был лет на пять старше Виталия и спроектировал не одну улицу в Марграде. Они поздоровались: Перепелкин - испуганно, а Сидоров - растерянно, потому что только что вышел из квартиры Виталия. Он приходил уговаривать его вернуться в управление главного архитектора.
- Так-таки и уезжаешь? - наконец вымолвил Сидоров.
- Уезжаю! - с вызовом ответил Перепелкин. - Надоела эта канитель. Не хочет - не надо…
- Кто не хочет?
- Кто-кто… Город! Не хочет стать красивым, пусть таким и остается.
- Город-то хочет. Только главному архитектору надо доказать.
- Так ведь пять лет уже доказываем! - сказал Перепелкин и, спохватившись, поправился: - Доказывали, то есть.
- Нет, не доказывали! - вспылил Сидоров. - Доказываем! Доказываем и докажем! И Марград станет красивым!
Перепелкин ничего не ответил и переложил чемодан из одной руки в другую.
- Значит, уезжаешь? - снова спросил Сидоров. - А я ведь у тебя сейчас был. Не знал, что ты так скоро.
- Я вот сегодня подумал, - сказал Перепелкин, - в жилом доме типа «кленовый лист» у нас планировка двенадцатого этажа все никак не получалась. Тяжело выходит, неизящно. Надо бы еще на пять сантиметров поднять потолок и поставить «летающие» перегородки.
- Так ведь кто-то предлагал уже…
- Кто-то? Ты и предлагал. Все так и надо сделать, и тогда «кленовый лист» вырвется на простор.
- Тебе-то что до этого?
- Ах, да. Ты извини, опаздываю я.
- Не вернешься?
- Ни за что на свете, - ответил Перепелкин, но в его голосе не было уверенности. - Пусть Марград таким и остается, если ему это нравится.
- Вернешься, я тебя к себе на работу не возьму. Учти, - предупредил Сидоров своего бывшего начальника и ушел, не попрощавшись.
Перепелкин снова переложил чемодан из одной руки в другую, но не успел сделать и десяти шагов, как из магазина слегка навеселе вышел его двоюродный брат Сметанников.
- А, Виталька, черт! - заорал он. - Давай-ка по стаканчику!
- Понимаешь, Петя, - ответил Перепелкин, - мне на вокзал надо. Времени уже осталось мало.
Оба стояли, не зная, что еще сказать друг другу. Потом Перепелкину вдруг пришла в голову мысль.
- Послушай-ка, Петя, может, ты проводишь меня до вокзала? А?
Сметанников на секунду задумался, достал из кармана мелочь, пересчитал ее и твердо произнес:
- Провожу.
Перепелкин уже начал понимать, что одному ему с этой злополучной улицы не свернуть. И он решил: как только они подойдут к углу, вцепиться в локоть двоюродного брата, закрыть глаза и таким образом прорваться, наконец, к вокзалу. Сметанников начал что-то рассказывать Перепелкину, но тот слушал его невнимательно, лишь иногда невпопад вставляя: «Да, да. Угу».
…Сколько ночей провела их группа, реконструируя на бумаге Марград и застраивая его новые кварталы. Прекрасный город получался у них. Даже в Москве удивлялись. И в самом Марграде вроде бы одобряли. Но дальше этого не шло. Каждая квартира в доме типа «открытая ладонь», «планирующая плоскость», «голубая свеча», «кленовый лист», «падающая волна» стоила на пять процентов дороже обычной, стандартной. А где их взять, эти пять процентов?
В Марграде строился новый дизельный завод, и нужны были тысячи квартир. Срочно, немедленно. Тут уж было не до «кленового листа». Всегда так. Сначала хоть что-нибудь, а потом уже получше, но оставляя это самое «что-нибудь». Перепелкин доказывал, что через десять лет все равно придется сносить эти серые уродины, и тогда уж государство пятью процентами не обойдется. С ним согласились, но говорили, что снос ведь будет все-таки через десять лет, а квартиры нужны сейчас. Пять тысяч семей живет в старом Марграде в подвалах и полуподвалах, им сейчас не до «планирующей плоскости».
Пять лет Перепелкин бился и доказывал, а теперь вот уезжал в Усть-Манск, потому что там решили строить новый жилой район из домов типа «башня» и «нож». Это, конечно, не «кленовый лист», но все же близко. И потом, может быть, со временем удастся построить и «открытую ладонь»…
До пивного киоска оставалось шагов тридцать. Перепелкин вцепился в своего двоюродного брата железной хваткой. Тот что-то напевал, попутно давая пояснения. До поворота оставалось двадцать шагов, пятнадцать. И в это время Сметанников увидел свою жену. И Перепелкин увидел ее. И она увидела их обоих, причем значительно раньше, потому что стояла в позе полководца, широко расставив ноги и уперев двухкилограммовые кулаки в бедра.
Сметанников только присвистнул, вырвался от Перепелкина и опрометью бросился в обратную сторону. Его жена тоже взяла с места в карьер. Свирепый ветер чуть не опрокинул Виталия на асфальт. Осторожно, как в полусне, дошел он до поворота. За углом снова был гастроном и улица Шпалопропиточная.
Перепелкин стиснул зубы. До отхода поезда оставалось двадцать минут. Мимо него, как пуля и пушечное ядро, пронеслись Сметанников и его жена. С одного взгляда было понятно, что Сметанников не продержится в лидерах и двадцати секунд.
Перепелкин увидел свободное такси и выбежал на дорогу.
- На вокзал, опаздываю! - взмолился он.
- Садись, - открыл дверцу таксист.
Машина легко развернулась. Перепелкин отдышался. Теперь-то уж его не задержит перекресток. Такси все-таки. На сей раз все кончится благополучно.
Таксист включил правый поворот. Перепелкин зажмурил глаза. Резко завизжали тормозные колодки, таксист выругался. Виталий со страхом открыл глаза. Такси стояло, уткнувшись передними колесами в бордюр рядом с гастрономом.
- Не получилось, - прошептал Виталий.
- Что за чертовщина! - выругался шофер. - Ведь трезвый я.
- Попытайтесь еще раз, - попросил Перепелкин.
Такси вывернуло на проезжую часть и снова понеслось к перекрестку. Перед поворотом таксист сбавил скорость.
Снова визг тормозов. Такси стояло возле гастронома.
- Вы что-нибудь понимаете? - испуганно спросил шофер.
- Понимаю, - ответил Перепелкин. - Теперь я все понимаю. - Он расплатился с таксистом и вылез из машины. Шофер сидел с побледневшим лицом и тут же отказался везти кого-то в аэропорт.
Теперь Перепелкин все понял. Город не хотел отпускать его. Но с какой стати! Он столько лет пытался сделать город красивым, а получал только выговоры и нахлобучки. Перепелкин снова пошел вперед. Он еще вполне мог успеть на поезд, надо было только поторопиться.
Он шел и думал, что город напрасно старается его задержать. Он устал, ему все надоело, а в Усть-Манске он сможет осуществить хоть малую часть своей мечты о прекрасном бело-голубом городе. Отпусти! Остался ведь еще Сидоров и вся их группа. Пусть теперь они обивают пороги и доказывают. Отпусти! Мне все равно нельзя возвращаться, после того как я с треском уволился из управления главного архитектора. Теперь, если я и останусь, то ничего не смогу предпринять. Ну кем же теперь меня могут взять на работу? Техником? Инженером? А я и руководителем отдела ничего не смог добиться.
Отпусти!
Чуть не со слезами на глазах Перепелкин завернул за угол. На привокзальной площади толкался народ. На проспекте Рационализаторов трезвонили трамваи, старушки продавали букеты цветов. Встречающие и провожающие тащили чемоданы, корзины с овощами и фруктами. Стоял шум и гвалт.
У Перепелкина захлестнуло сердце. Путь был свободен. Очереди перед вагоном уже не было. Он отдал проводнице билет, вынул из кармана сигарету и закурил.
- Товарищ, проходите, - сказала проводница. - Сейчас трогаться будем.
Он кивнул.
- Заходите, а то подножку подниму.
- Поднимайте, - сказал он. - Я, наверное, не поеду.
- Раньше надо было думать, - осуждающе сказала женщина. - Билет-то заберете, или как?
Но он уже махнул рукой и шел к выходу.
Он успокаивал себя тем, что уедет завтра, ведь надо еще сказать Сидорову, что в «кленовом листе» необходимо поставить «летающие» перегородки, иначе получается не совсем красиво и изящно.
Он уже забыл, что говорил об этом Сидорову, и теперь думал о том, что надо хоть на полпроцента снизить стоимость здания. А это значит, снова бессонные ночи, снова безумная идея, которая неделями будет смутно ворочаться в гудящей голове, пока не ляжет на ватман четкими линиями. Потом он подумал, что придется ездить в министерство, доказывать свою правоту на конференциях, строить макеты, получать выговоры за расходование рабочего времени не по назначению. Придется снова сколачивать группу, потому что старая уже начала разваливаться. Только Сидоров держится молодцом.
И еще, что асфальт надо в городе сделать не серым, а коричневым, с разными оттенками, утопить дома в зелени, и не в обычной - хилой и редкой, - а в густой и могучей. А для ребятишек устроить гектары тайги прямо возле домов, с буреломом, колючими кустами, крапивой, ягодами и цветами, которые можно рвать и приносить домой маме. А для взрослых - тихие ресторанчики, куда не рвались бы любители выпить. Разрешить пешеходам спокойно ходить по улицам, не оглядываясь по сторонам на перекрестках, убрать дымящие трубы. И чтобы из каждого окна открывался вид на бескрайнее море зелени, чтобы город был напоен солнцем и чистым воздухом и можно было в любой час бродить по тихим приветливым бульварам и проспектам.
Пусть будет проспект Света, переулок Ромашек, бульвар Роз…
Он подошел к своему дому. Уже стемнело. Громкие голоса мам звали ребятишек домой. По столу все еще стучали костяшки домино, хотя уже ничего нельзя было рассмотреть. Старушки прощались и все никак не могли проститься.
Обшарпанная дверь. Девяносто ступенек вверх.
Перепелкин открыл дверь своим ключом и переступил порог. В коридор вышла жена и сказала:
- Я поджарила тебе колбасы. Огурцов нарезать?
Он не успел ничего ответить, потому что она обняла его за шею и тихо-тихо рассмеялась счастливым смехом. Уж она-то знала, что он никуда из Марграда не уедет.
В домах гасли огни. Город засыпал, оставляя только блестящие линии уличных светильников, пересекающиеся под прямыми углами.
Город погружался в ночь, тихо вздрагивая в полусне, вздыхая, что-то шепча, тихо улыбаясь и ожидая рассвета.
А под утро по улицам Марграда прошел тихий ласковый дождь…