Комплексный обед в институтской столовой состоял из окрошки, куска тушеного мяса и стакана компота. У раздачи было душно, от кастрюль и баков тянуло жаром и каким-то соусом с замысловатым резким запахом. Народищу, несмотря на все старания работников столовой, было много, и очередь рассасывалась медленно.

Антон Семигайло, Эдик Гроссет, Сергей Иванов и я лишь минут через двадцать отошли от стойки с подносами в руках. Антон, как всегда, взял два вторых. Он взял бы и три, но ему было неудобно. Я всегда думал, что таким, как он, надо давать к зарплате надбавку. Получаем мы одинаково, а съедает он, как минимум, в два раза больше, чем я. Где же справедливость?

Мы сосредоточенно жевали.

- Эх, - сказал Антон. - Ревизором бы пойти по ресторанам, как в кинофильме «Гангстеры и филантропы»!

Каждый раз в обед он начинал разговор, смысл которого сводился к тому, что он не наедается. Мы уже не обращали на это внимания, и все же кто-нибудь, не удержавшись, вставлял какую-нибудь едкую реплику. Но Антон не обижался. Он вообще был не из тех людей, которые, слыша, что они прожорливы и глупы, обижаются. Он только расплывался в улыбке: ведь надо же, глуп, туп, а достиг. Достиг! Это главное. Как достиг, уже неважно. Вдвойне приятно, что ты туп и глуп и тем не менее достиг. Чего? Ну, хотя бы места ведущего инженера, как Антон Семигайло.

- Ха-ха-ха! - обычно отвечал Антон. - Ваш юмор помогает мне выделять желудочный сок. Приятно!

Раз желудочный сок выделяется, значит - приятно, значит - счастье. Это закон. И Семигайло постиг его в совершенстве.

- Послушай, Антон, - сказал я. - Шпарь-ка ты прямо сейчас в испытательный бокс. Эксперимент-то ведь в этом случае закончится удачно.

- Бросьте вы, - ответил Антон. - Хорошая еда - это половина счастья и без эксперимента.

Даже Антон иногда врет. Ведь хорошая еда для него - все счастье. Я сидел с ним рядом и будто нечаянно задел его за рукав. По-моему, его наручный индикатор показывал процентов девяносто. Исключительный случай! Патологический! Еще две порции мяса, и индикатор разлетится от перегрузки.

Наконец, с обедом было покончено. Мы вышли из столовой, купили газеты в киоске и пошли в свою лабораторию.

Карминский переписывал запись результатов эксперимента. Увидев меня, он спросил:

- Что это был за всплеск в конце? Кто или что? Объясни, пожалуйста.

- Идите вы… - ответил я, и он отошел.

Они сидели и обрабатывали результаты эксперимента. Молча. Не было оживления, как обычно в таких случаях. А мне было нечего делать. Меня стеснялись.

Я бы ушел сейчас, но нельзя.

- Поедешь на рыбалку? - спросил меня Сергей. - Одно место есть свободное. Я домой заезжать не буду. Антон - тоже. Поедешь?

- Нет, - я покачал головой. - И ты не езди. Сегодня у Нины день рождения. Ей тридцать один.

- А, ерунда. Восемнадцать или тридцать один…

- Ей будет приятно, если ты вспомнишь.

- Значит, не поедешь?

- Нет. И вообще учти, что я хочу поздравить ее с днем рождения. И подарить ей цветы.

- Ох и клев сейчас на озере, - вздохнул Сергей.

А ведь они с Антоном всегда ставили сети. При чем тут клев? Не то он говорит.

- Сергей, я поеду к ней.

- Зря. Сейчас такая рыбалка.

Я был уверен, что теперь, после того, что я сказал, рыбалка занимает его не очень. Просто он не хотел изменять своим правилам.

Рабочий день кончился. Сергей, Антон и Карминский поехали на озера. Инга подошла ко мне и молча уставилась на меня.

- Передай Марине, - сказал я. - Домой не вернусь. Не могу.

- Я понимаю, - сказала она…

Я поехал в магазин и купил гладиолусов на все деньги, что у меня были. Потом сел в автобус и поехал в пригород Усть-Манска. Туда, где жила Нина.

Я должен, обязан был увидеть ее.

Из города я выехал довольно рано, народу в автобусе было немного, и мне удалось не помять цветы. Больше всего на свете сегодня я хотел сохранить их.

Ее дом был вторым от остановки. Я поднялся на третий этаж, позвонил, и она открыла мне.

В первое мгновение в ее глазах выразилось удивление. Удивление, которое я больше всего любил в ней. Потом она машинально спросила:

- А где Сергей?

- Уехал на рыбалку.

Она как-то потухла. Я протянул букет, который до этого напрасно пытался спрятать за спиной.

- Это тебе, Нина! Поздравляю с днем рождения!

- Спасибо, - сказала она. - Проходи.

И я прошел в комнату. Ее дочь, Наташенька, играла на полу в куклы. Ей было четыре года.

Нина сразу прошла на кухню, словно меня и не было. Я занялся разговором с Наташенькой, который в основном состоял из вопросов: «Почему ты есть? Кто ты такой? А папка еще не пришел? А у Тани головка отпала…»

Я сел прямо на пол. Неудобно играть с детьми, сидя на стуле или на диване. Прошло пять минут, десять. Нина не выходила из кухни. А мы с Наташенькой играли в куклы.

- Нина, - сказал я негромко. - Ты слышишь меня?

И она ответила, хотя я был уверен, что она не открывала рта:

- Конечно, слышу. Только не заходи на кухню.

Она плакала. Беззвучно. Молча. Самые страшные слезы. А я продолжал сидеть на полу.

- Нина, - сказал я. Но она не могла меня слышать. - Что делать? Я люблю тебя. Так получилось. Я люблю жену одного из своих друзей. Нина. Можешь ты это понять?

- Могу. - Она не ответила вслух, но я расслышал ее.

- Что же мне делать?

- Не знаю…

- Только ты можешь сказать, что мне делать.

- А ты не знаешь? Ты будешь действовать в зависимости от моего ответа?

Я передвинул куклу в очереди, купил яблок и заплатил за них мелко разорванными бумажками. Наташенька была в восторге.

- Будь мужчиной!

- Это значит - уходи?

- Не знаю. Я сама ничего не знаю.

Она вышла из кухни. В клеенчатом переднике, с руками, красными от свеклы, и совершенно спокойная.

- Будь счастлива, Нина.

- Спасибо, Саша. Я постараюсь…