Зинаида Павловна отвернулась, поправила что-то на столике.
- Давай, милочка, - обратилась она к Инге, и глаза ее снова были сухи. И снова она была готова помогать всем, кто нуждался в ее помощи. И снова таких будет очень много. И сейчас, и через день, и через год, и всю жизнь Зинаида Павловна будет помогать людям. И не только потому, что она нашла в этом смысл своей нелегкой жизни. Нет… Не только в этом…
Да вот только кто поможет ей?
Инга с Мишенькой и Зинаида Павловна собрались и направились в соседний вагон. Дочке надоело сидеть у меня на руках, и она потребовала, чтобы я опустил ее на пол.
- Идите в свой «мозговой центр», - сказала Светка, словно я тут был совершенно лишним и ненужным человеком. - А мы побудем с детьми. Уж у нас-то с ними ничего плохого не произойдет!
- Иди, Артем, - кивнула мне Тося.
Она все еще цвела после вчерашнего объяснения с Семеном и Иваном, но только я не знал, что у них будет дальше. Отказался ли Иван от своей любви, чтобы возвратить наш поезд в точное железнодорожное расписание? Или справедливый Валерка провел с пассажирами беседу и по вопросу любви? Не знаю… И спрашивать у Тоси мне было неловко, да и у Ивана - тоже.
А дети привыкли к этим женщинам и отпустили меня совершенно спокойно. Я пошел в свое купе.
- Поздравляю, Артем, - сказал Степан Матвеевич.
- Спасибо. Как вы?
- Пока ничего… Через полчаса снова…
- Да что же делать-то?
- Ничего, Артем… Что-нибудь придумаем…
- Академики возьмут Степана Матвеевича под свое крыло, - сообщил мне Федор. - Прямо с вокзала увезут.
- Ничего, Артем. Я верю. Верю, что смогу прожить одну, но свою жизнь, уж какая бы она там ни оказалась.
- Хорошая у тебя семья, - сказал Геннадий Федорович. - На расширение будешь подавать?
- Какое расширение?
- Какое, какое… На расширение квартиры?
- Посмотрим.
- Да что тут смотреть, - вступил в разговор Валерий Михайлович. Говорил он с трудом. И вообще сидел полураздетый. Я уверен, что на нем осталась только та одежда, которую смог пропустить писатель Федор. - Нет, Артемий! Тут рвать надо. Это как в магазине. Не встал в очередь за бельгийским костюмом, будешь носить местной фабрики. Я вот, например, всегда…
Писатель Федор ласково обнял Крестобойникова и погладил по щеке.
- Будет, Валерий Михайлович, будет, - тихо и успокаивающе сказал он.
- А?… Ах да… Забываю все… Но стараюсь, стараюсь.
- Стараешься, стараешься, - подтвердил Федор. - На вокзале придется в майке выходить.
- В майке, - печально согласился Валерий Михайлович.
Тут уж, видно, ничего нельзя было поделать.
- Приучим, - пообещал Федор. - Постепенно, но приучим.
- Приучим! - возликовал Валерий Михайлович.
В углу сидел Семен, неприступный и злой. Тут одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что у него с Тосей дело погибло навсегда. Да только откуда я мог знать души людей?
Я подошел к нему и протянул руку.
- Спасибо, Семен! Спасибо за сына!
Семен посмотрел на меня с неприязнью, помедлил, но все же свою руку протянул, правда, нехотя, словно только бы отвязаться.
- Ладно, - отмахнулся он. - Невелика заслуга.
- Нет, нет, Семен. Всю жизнь буду помнить.
- Всю жизнь… Добро долго не помнят.
- Это ты зря, Семен.
- Зря?! А я ведь вот что мог сделать! Я ведь мог твоего сына снова увести… ну, то есть… сам понимаешь… а потом не признать. Да и как его, скажи, признать, когда он вырос на четыре года.
- Да зачем же?
- А затем… Тогда бы Тося прибежала ко мне и на коленях молила, чтобы я ее простил и снова взял к себе. Она бы ради твоих детей это сделала. Я знаю. И слова бы мне никогда худого не сказала, виду не подала. Она такая… И еще раньше бы кончилась эта чертовщина!
Я невольно отшатнулся от Семена.
- Прошу прощения! - встрял в разговор Федор.
- Да идите вы к черту со своим прощением! - взревел Семен. - Прощение! Прощение! Кому оно нужно, ваше прощение? Святые! Великомученики! Один за всех, все за одного! А ваше человеческое-то уже начало трещинку давать! Не заметили?
- Истинно, истинно, - подтвердил Валерий Михайлович. Но Федор снова обнял его и погладил по небритой щеке.
Семен отвернулся к окну и замолчал.
- Не надо, Семен, - попросил я. - Я искренне благодарен тебе. И если уж ты и это мог сделать, да не стал…
- Да! Не стал, не стал! - Семен снова повернул ко мне свое злое лицо. - А знаешь, почему не стал? Знаешь? Не смог! Просто не смог! Счастье ваше зацепило. И разбить бы его, а не получается. Потому что своего нет, а хоть какое-то на свете должно быть. Хоть в кино, хоть у соседей. Только у соседей обычно не бывает. А с тобой мы скоро навсегда разойдемся. И я буду думать: вот человек, у которого счастье. И я ему помог. Хоть и свое разлетелось ко всем чертям, а другому помог. Я ведь злюсь на тебя. Я тебя ненавижу за твое такое счастье! Но пусть существует! И Тося… Тосю я не знаю, Таисию Дмитриевну, то есть Голованову… И пусть раньше, чем позже. Детей хоть, слава богу, нет… Никто спрашивать не будет: «А кто мой милый папочка?» И вообще… Можешь ты уйти и не мозолить мне глаза своим странным видом? У тебя на лице написано: «Довожу до сведения всех, что я абсолютно счастлив!» А это не всем нравится. Мне, по крайней мере.
- Хорошо, Семен.
- Вот и катись к своему милому семейству… Ха-ха-ха! А ведь семейство и в самом деле необычное, необычное семейство!
- Ладно, Семен, ты уж как хочешь. Я вовсе не этого хотел.
- Вот и все вы так: ты уж как хочешь. Я, мол, хотел совсем другого, но так получилось.
- У него пройдет, пройдет, - снова влез Федор в разговор. - Я знаю. Я писал однажды про такого. Это у него от боли душевной. Не хочет он показать, что душа его мучается…
- Молчи! - взревел Семен. - Молчи. Немного осталось. Не трави меня. Я ведь не Валерий Михайлович, я могу так дать под одно место, что вперед поезда в Марград прикатишь!
- Успокойтесь, - попросил я. - Не надо.
- Не надо, - подтвердил Семен. - Ничего сейчас не надо!
- Граждане! Сдавайте постельное белье! Прибываем в Марград! Стоянка… Конечная станция… Областной центр, что ли? Учат, учат. А… по радио объявят.
Тетя Маша шла с веником.
- Вещи не оставлять!
Постели у меня не было. Я свернул свой матрас и закинул его на багажную полку. На столике валялась бритва. Ее никто не починил. Никто, наверное, и не брался за это дело. Ну да ладно. В институте разберемся.
- Артем, - позвал меня Геннадий Федорович. - Тут, может, и не в этой штуке дело.
- А в чем же?
- Ведь эксперимент-то предполагался совершенно чистым.
- Слышал уже…
- Ведь никто не знает, кому подложили этот макет. Тебе или еще кому.
- Как! - воскликнул я.
- Одному из десяти командированных он предназначался. Но точно никто не знает, пока не соберемся все в институте и машина не выдаст результат.
- Вот спасибо, Геннадий Федорович!
- За что?
- За то, что сразу этого не сказали!
- Так ведь тут… С другими-то командированными ничего странного не произошло, а у вас тут в поезде такое… Вот я и подумал, что эта игрушка у тебя. И еще такое соображение. Не могла та игрушка наделать столько шума. Я вот все думаю… Нет. Никак не могу понять, как это у нее могло получиться. Про мощность уж и не говорю.
- Просто ее у меня не было, - сказал я.
- А откуда у тебя такая уверенность?
- Сам не знаю… Чувствую…
Мне сейчас хотелось пройтись по всему поезду и всем сказать: «Спасибо! Большое вам спасибо!» Но пассажирам было не до меня. Пассажиры сдавали постели, собирали чемоданы, переодевались в одежду, достойную областного центра. Да и не научен был я выражать свои чувства перед такой массой людей.
Я пошел по вагонам и постучал в купе, где располагался радиоузел.
- Можно войти? - спросил я.
- Можно, - с некоторым сомнением согласился радист. Все-таки купе было служебным. Но, с другой стороны, ведь он знал меня.
- Понимаете… Мне нужно сказать одну фразу по местному радио. Можно?
- Вообще-то не полагается, - засомневался он.
- Я только хотел поблагодарить всех пассажиров.
- А! - догадался он. - Одну фразу можно. Только чтобы без всяких там штучек-дрючек. У нас строго.
- Понимаю. Только одну фразу.
Он что-то переключил, сунул мне микрофон в руки, потом снова взял в свои и сказал чуть даже торжественно:
- Товарищи пассажиры, внимание! Внимание!
Затем он снова передал микрофон мне и жестом показал: «Говори».
Я заволновался, ведь фраза у меня так и не была готова.
- Товарищи, - сказал я, задыхаясь. - Люди! Человеки! Спасибо вам за все!
Все… Больше я ничего не мог сказать. Я передал микрофон, подождал, пока радист его выключит, сказал «спасибо» и вышел в коридор.
Не совсем то я сказал. Да и как выразить свои чувства сотням людей, которые даже не знают тебя в лицо?
Ну да ладно. Пусть уж они поймут каждый по-своему…
Ивана я снова нашел на площадке последнего вагона. Вместе с ним стоял товарищ Обыкновеннов.
Ивана я ни о чем не расспрашивал. Да и бесполезное это было дело. Если захочет, то расскажет сам. А вот товарища пришельца мне хотелось кое о чем спросить.
- Вы хотели рассказать мне какую-то историю.
- Да. Хотел.
- Еще есть время. Расскажите.
- Нет, теперь это не имеет смысла.
- Но ведь именно перед Марградом вы и хотели рассказать ее!
- Я был уверен, что все будет по-другому.
- Понимаешь, Артем, - сказал Иван. - Товарищ Обыкновеннов был уверен, что для спасения поезда нужно было обязательно пожертвовать вашими с Ингой детьми. Это был единственный возможный вариант. Все знали это. Но ведь решили-то не так. Это и непонятно товарищу Обыкновеннову.
- Не понимаю, - подтвердил пришелец. - Ваш мир совершенно нелогичен. У вас какой-то разрыв между причинно-следственными связями. Пассажиры сделали совершенно противоположное тому, что было необходимо для спасения, и поезд тем не менее благополучно прибывает в Марград.
- Пришельцу, наверное, это действительно трудно понять, - согласился я.
- Господи, да какой я теперь пришелец! - воскликнул товарищ Обыкновеннов. - Ведь я же живу здесь с незапамятных времен. И все равно ничего не понимаю! И как это у вас из совершенно нелогичных посылок получаются правильные действия?
- Видите ли, - сказал я, - мы и сами еще много не понимаем. Но это не причина для того, чтобы бездействовать. Когда-нибудь мы поймем все. Во всяком случае, гораздо больше, чем сейчас… А вы вот мне что скажите… Вы действительно пришелец с планеты Ыбрыгым?
- Я обижусь, - сказал товарищ Обыкновеннов. - Я обижусь на вас, Артемий!