Григорьев вошел в комнату. Почти сразу длинно зазвонил телефон.
— Тише, — мгновенно сориентировался представитель телефонной станции. Алле! Кого! Галкина? Я Галкин. Слушаю.
Говорил он недолго, короткими фразами, а по лицу его было видно, что произошло что-то значительное, если не из ряда вон выходящее. Наконец он положил трубку. Все заинтересованно и выжидающе молчали.
— Товарищи! — торжественно начал Галкин. — Только что получено сообщение. «Эффект телефона» проявился в Усть-Манске и Иркутске. Жаль, что работники телефонных станций этих городов не смогли сообщить нам об этом сразу. По предварительным данным, эффект зафиксирован в двенадцать часов пятнадцать минут.
— Игорь, пошли, — потребовала Любаша. — У меня голова кругом идет.
— Но, Люба, здесь такое! Такое!
— Пошли, и никаких разговоров.
— Сигарету, пожалуйста, — попросили у Григорьева.
— Интересно, — сказал Карин, — в чем же здесь дело?
— Я сейчас сбегаю в буфет, — ответил Григорьев. — Кончились сигареты.
— Ну и бедлам! — сказал кто-то, приоткрывая дверь.
— Сашка! Выйди на минуту!
Григорьев протолкался к двери и вывалился с клубами дыма в коридор. Перед ним стоял Бакланский Чуть поодаль — Данилов и Галя Никонова. А за Бакланским — начальник СКБ. Данилов растерянно моргал длинными ресницами.
— Здравствуйте, Григорьев, — сказал начальник СКБ Кирилл Петрович.
— Здравствуйте, — машинально ответил Григорьев. — Проходите в комнату… Тесновато, правда.
— Что у тебя там за сборище? — спросил Бакланский.
— Комиссия тут второй день работает. Ну, все с этими телефонными разговорами.
— И чем только у тебя голова забита!
— Но я не могу их выгнать, да и не хочу.
— А ты, Данилов, что здесь делаешь?
— В гости пришли к Григорьеву. Хотели на улицу вытянуть, да не удалось.
— У тебя, я вижу, тоже хобби появилось, — развеселился Бакланский, бесцеремонно разглядывая Галю Никонову.
— Фу! — сказала та. — Пойдем, Анатолий. Зови Любашу и пойдем.
— Люба! — приоткрыл дверь Данилов. — Мы уходим!
А из дверей неожиданно вывалил Карин.
— О! Виктор Иванович!.. Ох, там уже нечем дышать!
— Надо бы окно открыть, — сам себе сказал Григорьев, но с места не сдвинулся.
— Знакомьтесь… Карин Владимир Зосимович, — представил Бакланский. Начальник нашего СКБ, Кирилл Петрович.
— Очень приятно, — сказали оба, протягивая друг другу руки.
— И вы здесь? — сказал Бакланский Карину. — Странно…
— Да вот — развеселая компания, доложу я вам. И проблемка-то действительно интересная.
Из комнаты вышли Любаша и Игорь. Любаша — сердитая, а Игорь — с горящими от восторга глазами.
— Может, возле телевизора поговорим? — предложил Кирилл Петрович.
— Нет, нет! Там неудобно… Скоро кончится заседание? — спросил Бакланский у Карина.
— Ну мы пошли. До свиданья, рыцарь печального образа! — распрощалась Галя Никонова.
— До свиданья! — ответил Григорьев. — Вы меня извините!
— До свиданья!
— Скоро кончат, — утвердительно сказал Карин. — А проблемку-то, наверное, передадут в Академию наук.
— Так, значит, все это очень серьезно? — удивился Бакланский.
— Вполне. И необъяснимо, вдобавок.
— Любопытно…
— Проходите в комнату. Послушайте, — предложил Карин.
— А что, — ответил Бакланский. — Все равно ждать. Послушаем, Кирилл Петрович? Веди, Григорьев.
— Я, Виктор Иванович, за сигаретами в буфет сбегаю. Вы проходите, а я сейчас вернусь.
— У меня своих проблем хоть отбавляй, — заявил начальник СКБ. — Вы идите, а я с Григорьевым в буфет. Перекушу пока.
— Ай, Кирилл Петрович, — укоризненно закачал головой Бакланский. — Я же вам предлагал пообедать.
— Ничего, Виктор Иванович. Вы идите, идите.
Карин и Бакланский вошли в комнату, а Григорьев и Кирилл Петрович направились к буфету.
— Что у вас тут происходит? — устало спросил начальник СКБ.
— Ничего. Защищаемся. Было бы что защищать.
— Защититесь?
— Бакланский — наверное. А я — нет.
— У вас что, разные темы? Юмор мне непонятен.
Григорьев промолчал. Они зашли в буфет. Народу здесь было мало, но сигарет с фильтром не оказалось.
— Выпьем по чашечке? — предложил Кирилл Петрович.
— Спасибо. Я кофе уже наглотался. Сбегаю-ка в ресторан. Может, там сигареты есть. Я быстро вернусь.
— Беги, беги, — Кирилл Петрович принялся изучать витрину буфета.
Григорьев выскочил в коридор — ну и денек сегодня выдался! — и метнулся вниз по лестнице, заметив, что у дверей лифта очередь.
В холле на нижнем этаже, в двух шагах от Григорьева на чемодане сидела Катя. Рядом с ней стояло еще два чемодана.
Весь этот взбалмошный вечер как-то успокоил Григорьева. Заботы других людей и проблемы, которые они решали, отвлекали его от собственных грустных мыслей. Все-таки на виду, на людях легче переносить свое горькое и тоскливое. Вот и суетился он, отвечал на вопросы, задавал их сам, успокаивал кого-то, и ему было легче.
А теперь в двух шагах от него на чемодане, подперев щеку рукой, сидела Катя. Она не видела его, и он еще мог уйти незамеченным. Но как уйти? Тем более что здесь, в гостинице, просто так не сидят. Здесь ждут, не освободится ли местечко.
Григорьев подошел, отодвинул один чемодан и присел на него. Катя сделала движение рукой, как бы удерживая чемодан, и увидела Григорьева. Она растерялась: слишком внезапно все произошло.
— Здравствуйте, Катя! — сказал Григорьев.
— Александр, здравствуй!.. А… а я тебя видела из троллейбуса, крикнула даже.
— И я тебя видел.
Сейчас, когда все было выяснено, когда они были просто знакомыми, разговаривать стало легче. Особенно ему. Просто знакомые — и все.
— А нас вытурили все-таки из гостиницы. Делегация какая-то приехала. Но на произвол судьбы не бросили. Обещают дать здесь три места, после десяти часов.
— А где же твои подруги?
— Они только что ушли обедать в ресторан. Потом пойду я. А чемоданы в камеру хранения не принимают, пока мы здесь не прописаны.
— Так давайте мне ваши чемоданы. Я унесу их к себе в комнату, что вам с ними таскаться. Потом вы зайдете или я сам принесу.
— А удобно ли?
— Очень даже удобно! Я живу в семьсот двадцать третьей комнате. Заходите ко мне или позвоните по местному телефону — тоже семьсот двадцать три. Я все время там буду. Только вот сигареты куплю… Надо же, какая встреча. Третий раз за день.
— Ладно. Идите за своими сигаретами.
— Я мигом.
Григорьев заскочил в ресторанный буфет, купил две пачки сигарет и вернулся…
— Вот я и готов. У меня сейчас в комнате комиссия, знакомые. Весь вечер дым столбом.
— Что-нибудь неприятное.
— Скорее — фантастическое: второе Я.
— Как второе Я?
— Потом объясню. Запомни, комната семьсот двадцать три.
— Запомнила. А не тяжело сразу три чемодана?
— Что ты?! Я лечу!
— Спасибо тебе, Санчо!
Она пошла и оглянулась, как днем на лестнице института.
Григорьев схватил три чемодана и взлетел на седьмой этаж бегом.
Начальник СКБ уже сидел в холле возле телевизора и курил. Григорьев поставил чемоданы и сказал ему:
— Кирилл Петрович, заходите, пожалуйста, в комнату.
— Я зайду. Докурю и зайду. Там и без меня дыма хватает. А ты что, съезжать собрался? — спросил он кивнув на чемоданы.
— Нет. Знакомых встретил. На время чемоданы к себе поставлю.
— Тогда пойдем. — Кирилл Петрович потушил сигарету, и они вместе двинулись по коридору.
В номере было страшно накурено. Григорьев пропустил начальника вперед, а сам, раскрыв ногой дверцу шифоньера, толкнул туда чемоданы.
В комнате спорили, то и дело упоминая Академию наук. Виктор Иванович смело и с ходу мог входить в любые проблемы. Вошел и здесь, и можно было не сомневаться, что он уже собрал всю возможную информацию и, шутки ради, будет теперь строить мысленные конструкции в поисках решения. Это для него было как вечерний кроссворд. Кирилл Петрович бросил шляпу и плащ на кровать, больше некуда было, и, заложив руки за спину, спокойно ждал, когда все выметутся вон. Бакланский начал записывать адреса и телефоны членов комиссии и этим как бы предложил им сниматься с места. Последним уходил Карин. Бакланский его остановил, но тот покачал головой:
— Я вижу, тут семейное собрание намечается. Не буду мешать. Всего хорошего…
Григорьев открыл настежь окно и дверь.
— Ну что ж, — сказал он. — Теперь и мы можем закурить спокойно. Пожалуйста, Кирилл Петрович, — и положил пачку сигарет рядом с пепельницей.
— Я чуть позже.
— А проблемка действительно интересная, — сказал Бакланский. — Подумать можно.
— Вы мне вот что скажите, — начал начальник СКБ. — Тема будет защищена?
— Тема прошла бы почти без сучка и задоринки, — ответил Бакланский. Один Громов не в счет. Но вот Григорьеву вдруг показалось, что мы не выполнили тему и втираем кому-то, то есть государству и комиссии, очки.
— Вы мне ответьте прямо. Будет тема защищена или нет?
— Будет, если Григорьев перестанет мешать. Он уже и так много напортил. В комиссии начался разброд, — сказал Бакланский.
— Нет, — ответил Григорьев. — Если я останусь в комиссии, тема не будет защищена.
— Так! — сказал Кирилл Петрович. — Ситуация. Тема должна быть защищена. От нее зависит многое. Это самая крупная у нас тема. И строительство нового корпуса, и премия для всего СКБ, да и еще кое-что, все зависит от этой защиты.
— Пусть Григорьев уезжает в Усть-Манска, — не глядя ни на кого, сказал, почти потребовал Бакланский.
— Александр, — спросил начальник СКВ, — ты можешь уехать в Усть-Манск завтра же?
— Нет. Я член комиссии, которая еще не кончила работу.
— Это мы устроим. Никто тебя не будет винить за твой отъезд. Приказ можно изменить…
— Нет. Быстро вы ничего не сможете сделать. Приказ подписан в министерстве. Будь иначе, вы бы немедленно дали мне под зад коленом.
— Зачем так грубо? — поморщился Бакланский.,
— Тему нашу вредно защищать.
— Допустим, — сказал начальник СКВ. — Но посмотрим с другой стороны.
— Учти, — невольно перебил Кирилла Петровича Бакланский. — Я взял тебя только потому, что ты рвался в Марград. Иначе бы ты здесь сейчас не находился.
— Я еще не кончил, — заметил Кирилл Петрович.
— Извините. Не сдержался.
— Так вот. Почему и когда ты решил, что тему не стоит защищать? Ведь делал-то ее и ты! Это значит, что два года и ты занимался чепухой!
— Я составлял и настраивал схему.
— И тогда уже знал, что она «вредна»?
— Нет, не знал. У меня не было времени думать над этим. Но, наверное, чувствовал.
— Что значит — чувствовал?
— Иногда руки опускались, даже когда все шло хорошо. Но если возникала такая мысль, то я говорил себе, что это не мое дело.
— Так скажи себе это и сейчас! — воскликнул Бакланский.
— Сейчас не могу… Этот процесс ведь все время развивался. Да и борьба Соснихина и Бурлева за изменение направления работ кое-что мне подсказала… Вот ответ на вопрос «почему?» Нет у меня моральной удовлетворенности, моральной убежденности, что мы сделали эту тему. Не могу я лгать самому себе.
— А раньше мог?
— Выходит, что мог.
— И стать честным на три дня позже ты уже не можешь?
— Не могу.
— Соснихин и Бурлев, те хоть что-то предпринимали, пытались исправить, доказать. Но ведь ты-то раньше молчал!
— Я виноват, — сказал Григорьев. — Я чувствую себя подлецом, потому что пришел к этой мысли только сейчас. Но я буду чувствовать себя еще большим подлецом, если буду теперь защищать тему.
— Интересные градации, — заметил начальник СКБ, — Больший подлец, меньший подлец. Нельзя ли попроще?
— Проще не получается. Нашу машину делать не надо.
— Но ты не министр. Ты инженер нашего СКБ. И не решай чужих проблем. Люди без тебя разберутся, что надо делать, а что — нет.
— В том-то и дело, что не разберутся. Все решает наша комиссия. Если тема будет принята, никому и в голову не придет подумать над ней еще раз. Так она и покатится дальше.
— Вы хоть представляете, — сказал Кирилл Петрович, — в какое глупое положение поставили меня? Я не могу вникать подробно во все темы, которые делаются в нашем СКБ. Да это от меня и не требуется. Для этого есть вы, исполнители и руководители тем. Я могу помочь и принять меры, когда у вас что-то не идет, что-то не получается. Но ведь не на защите же! Теперь уже поздно что-либо исправлять. Виктор Иванович, почему не были приняты меры к нормальному исполнению темы? О чем вы раньше думали?
— Кирилл Петрович! Я защищаю свою тему, не кривя душой. В ней все продумано и сделано на высоком техническом уровне. Многие пункты задания сделаны лучше, чем требуется.
— Тогда о чем здесь толкует Григорьев?
— В науке много направлений и путей, Кирилл Петрович. Григорьев вдруг решил, что мы идем неправильным путем. В этом все дело.
— Григорьев… А ты?
— Проблему распознавания образа не решить методом, который мы приняли. Лучше в этом сознаться сразу.
— Отлично. Если, Григорьев, ты сейчас прав, то твоя вина от этого еще значительнее. И ни ты, ни Виктор Иванович так просто не отделаетесь. В Усть-Манске будет разговор посерьезнее. Человек, справляющийся со своим делом, должен знать это дело, а не прозревать, когда уже поздно, как Григорьев, и не дожидаться, когда ему помогут прозреть, как Виктор Иванович.
— Кирилл Петрович, — сказал Бакланский, — Я и сейчас считаю, что мы все решили правильно. И никто меня не переубедит в этом.
— Очень жаль, — сухо сказал Григорьев.