В двенадцать часов дня в следственном отделе собралось спешное совещание. Председательствовал Мельник. Когда Коломиец доложил ему о последней кончине, Матвей Аполлонович схватился правой рукой за сердце, левой за голову и потребовал докладную по всей форме. Сейчас он, не слишком отклоняясь от текста представленной Стасем записки, изложил сотрудникам все дело, начиная от вызова в Кипень.
– Вот так, значит, это самое! - закончил он информативную часть своего выступления. - Три покойника за трое суток. И какие люди: академик с мировым именем, член-корреспондент и ученый секретарь - головка института. Нет, я, конечно, далек от мысли, что так случилось в результате небрежности и следственных упущений в работе младшего следователя Коломийца, хотя без упущений не обошлось. Кто знает, если бы вы, Станислав Федорович, сразу на месте провели тщательное расследование, собрали все улики… так, значит! - то дальнейшее развитие дела было бы не столь трагичным…
Стась смотрел на своего шефа в упор укоризненно-тяжелым взглядом; Мельник не выдержал, опустил глаза:
– Н-ну… в какой-то степени здесь и я виноват: не дал пану Стасю четких указаний, когда отправлял в Кипень, понадеялся на его самостоятельность. Но, если, отдав предсмертные записи Тураева покойному Загурскому, Коломиец и отступил от правил… так, значит! - то в случае с Хвощом он поступил в строгом соответствии с законной практикой расследований. Я бы и сам порекомендовал ему дать эти заметки на заключение ученым, так, значит! Однако после прочтения их Хвощом Хвоща не стало…
– “После этого” - не значит “вследствие этого”, - заметил Нестор Шандыба, - да и вообще у Хвоща другая картина смерти, чем у первых двух, - кровоизлияние в мозг.
– А по свидетельству того же Штерна, лечащего врача, у него не было предрасположений к инсульту, даже повышенного давления не было - так, значит! - парировал Мельник. - Да и вообще, кровоизлияния в мозг просто так не случаются… Это первое. Теперь второе. Я не хочу углубляться в теорию причинности, но… Лично я не прочь бы проверить предположение, которое Станислав Федорович высказал в своей докладной и с которым я согласен, на большем числе фактов - скажем, на сотне-другой… если бы речь шла о мошках, а не о людях, так, значит! Тем более таких людях!… А раз так, то есть достаточные основания полагать, что кончины Загурского и Хвоща - а, возможно, и самого Тураева - имеют своей причиной эти вот записи академика! - Он потряс листками. - Я понимаю, насколько это дико звучит, но иных связующих фактов в этом деле нет.
– Ну, знаете!… - развел руками Шандыба.
Следователь ОБХСС Бакань опасливо взял в руки листки:
– Это что же - прочтет человек и… конец?
– Да нет, читайте на здоровье, Федор Федорович, не опасайтесь! Я сам прочел, товарищ Коломиец читал…
– Два раза, - вставил Стась.
– Вот, пан Стась даже дважды, так, значит… и ничего. Как видите, оба живы-здоровы, даже не пошатнулись в рассудке. А все почему? Мы не специалисты, восприятие не то, так, значит! Вот, скажем, я читал - что чувствовал? Ну, интересно, как это академики теорию создают… я думал, сразу пишут формулы, уравнения - так, значит? - а у него одни фразы. Интересные мысли. А насколько они верны, насколько нет и что там к чему - в это мне проникнуть трудно, да, вообще говоря, не очень-то нужно. А когда читает это соответствующий специалист, то он… ну, вживается в образ мышления писавшего, что ли? Не знаю… - Матвей Аполлонович обвел глазами, собравшихся. - Видите, какой заколдованный круг получается? Чтобы понять, почему и как эти записи Тураева послужили причиной смерти его коллег, надо дать их на заключение специалистам, ученым, исследующим пространств-время… так, значит, это самое! А дать им эти бумаги - значит, подвергнуть их - как это особенно четко показал случай с Хвощом - смертельной опасности. А оставить это дело без расследования мы не имеем права: серия смертей со столь странной взаимосвязью требует как объяснения, так и принятия мер пресечения. У меня все. Кто имеет конструктивные предложения, прошу.
Сотрудники молчали - молчали с явным намерением отсидеться и разойтись, вернуться к своим делам. Это были опытные, сведущие работники - и они понимали, что случилось редкое по своей исключительной безнадежности дело. Здесь надо ждать, пока чтото еще вскроется, а если не вскроется, то ждать, пока вся эта история забудется и уйдет в архив… Говори, не говори, устраивай или не устраивай для порядка совещания - это ничего не даст.
Бакань дочитал листки, молвил:
– Да, действительно… - Положил их на стол. Старик Канцеляров, старавшийся всегда выручить начальство из неловкого положения и к тому же уважавший науку, взял один листик, повертел в руках, посмотрел даже на свет, потом вопросительно взглянул на Мельника:
– Может… на спектральный анализ их отдать, а?
– Та-ак, один высказался… - грустно комментировал тот. - Кто следующий?
– Может, там шифровка какая-то? - столь же наобум брякнул Шандыба.
– Именно что шифровка, - подхватил Мельник. - Только не в тривиальном детективном смысле - так, значит! - а в ином: идеи, доступные людям, в этом вопросе компетентным, и недоступные людям, в этом вопросе некомпетентным, и недоступные или, скажем иначе, безразличные для иных. Вот эти идеи и воздействовали на потерпевших, а возможно, и на автора их как… - Матвей Аполлонович в затруднении повертел пальцами. - Действительно - как?…
– Как психический яд, - сказал вдруг Стась.
– Возможно. Это уже нечто - так, значит! - Мельник одобрительно кивнул Коломийцу, потом устремил свой пронизывающий взгляд в дальний угол комнаты, где поодаль от всех сидел худощавый мужчина с надменно-нервным лицом - судпсихиатр Никонов. - А почему молчит наш выдающийся специалист по судебной психиатрии? Кирилл Романович, это ведь по вашей части - так, значит! Существуют психические яды?
Теперь все смотрели на Никонова. Тот опустил глаза, поднял брови.
– И да, и нет, - сказал он. - Как образное понятие - да, но скорее в беллетристике, чем в психиатрии. Например, средства массовой информации, рекламу, комиксы и тому подобное называют иногда “психическими ядами”, оболванивающими сознание широких масс. Но ведь от них еще никто не умирал. Реальные же яды, от которых у человека может произойти расстройство психики, - они медикаментозны, а не информационны.
– Понятно, - сказал Мельник. - Ну а какое же ваше мнение по существу данного дела? Уж вам-то здесь грех отмалчиваться, Кирилл Романович, так, значит! Я на вас сильно рассчитываю…
Никонов, не поднимая глаз, чтобы не видеть немилых его сердцу сотрудников отдела, потянулся через стол, придвинул к себе папки с личными делами Тураева, Загурского и Хвоща, раскрыл, стал изучать и сравнивать фотографии.
Воцарилась тишина.
– Ага! Вот у этого есть, - пробормотал судпсихиатр. - И у этого, хотя не столь ярко выражена…
– Что - есть? - Мельник нетерпеливо подался к нему.
– Складки Верагута. На обоих, между прочим, глазах.
– Где, где? - оживились сотрудники, сгрудились, рассматривая фотографии.
Действительно, верхние веки и у Тураева, и у Загурского имели характерные для людей с эмоциональной, психически восприимчивой, ранимой натурой скос вниз и к вискам.
– Да, верно. Смотри-ка, а мыто и не заметили, - сказал Шандыба.
– А вот у Хвоща нет, - сказал Стась.
– Так ведь Хвощ умер от инсульта, а они - нет, - сказал Бакань.
– А на паспортной вроде и у Хвоща есть, - сказал Канцеляров. - Или это ячмень, а, Кирилл Романович? Я не разберу.
– Постойте, постойте, - сказал Мельник. - Ну складки Верагута, и что?
– Штрих, - сказал Никонов. - Натуры.
– Так! - Мельник яростно хлопнул ладонью по столу, и все замолкли. - Ни черта вы все не можете придумать, потому что это не магазинные хищения, не насилия и не прочая уголовщина!… Не доросли вы, граждане, до интеллектуальной криминалистики. Впрочем, не стану скрывать, и я тоже… - Матвей Аполлонович помолчал, вздохнул, повернулся к Коломийцу. - Что ж, пан Стась, сочувствую, сожалею, переживаю… так, значит! - но помочь не в силах. Дело остается на тебе. Хоть сам изучи все теории о пространстве-времени, но выясни, в чем убийственная сила этих бумаг. И покойников, как ты сам понимаешь, больше быть не должно. Все!
После перерыва Коломиец ушел из отдела в Парк имени Тактакишвили, ушел от, сочувственных взглядов одних сотрудников и иронических - других, бежал от тягостного сознания своей беспомощности. Слева от его скамьи был пейзаж с киоском и двумя отцветающими акациями, справа - пейзаж с “чертовым колесом” и ракетной каруселью, позади несла воды, катера, окурки, пятна нефти река Катагань.
“Уволюсь, брошу все, не по мне это занятие! Первое серьезное дело - и уже два покойника на мне. На мне, на мне, потому что не сообразил, не раскрыл… То ли ума недостает, то ли характера?… И того и другого скорее всего. Ну вот что теперь делать? Все верно: иные варианты, кроме как с психическим ядом, отпадают. Но в чем он, этот яд?” Стась раскрыл портфель, достал листки с записями Тураева - четыре четвертушки с красным обрезом, исписанные нервным, бегущим почерком. Теперь на него от них пахнуло могильным холодом.
“Ну попробуем еще”.
…Искушенный читатель мог заметить, что автор упустил уже по меньшей мере три удобных места в своем повествовании, где можно было изложить содержание тураевских бумаг. По правде сказать, он охотно упустил бы и все остальные - но нельзя, не получается. Тем не менее, поскольку автор ничуть не заинтересован в уменьшении читательского поголовья, он от души рекомендует читать приводимые ниже записи - во всяком случае, по первому разу - бегло, не углубляясь в их суть. (“Читай ты эти клятые бумаги, только не вникай!” - как советовал своему приятелю один чеховский герой.) А то, не ровен час, и в самом деле не удастся иному читателю благополучно дойти до конца этой увлекательной истории. А уж коль скоро удастся, то можно будет и перечесть - с чувством, с толком, проникая в самые глубины мысли и духа покойного академика.
“Постигнуть можно мир, постигнуть можно жизнь… Но как постигнуть то, чем постигаешь?” - записал Тураев вверху первого листа.
И Коломиец представил, как он ходил по своему кабинету в дачном мезонине - от дивана к фикусу мимо стола и книжных стеллажей, потом обратно от фикуса к дивану, курил, морщил от дыма и размышлений свое тонкое, бледное лицо; потом останавливался у стола, записывал одну-две фразы, снова ходил, останавливался у окна, смотрел на темный лес над белесо-туманными прудами - и думал, думал, думал…
“Попробуем с самого начала: мир существует в пространстве (это три измерения) и во времени (еще одно). Всего четыре измерения, что бы под ними ни понимать. Начало координат в пространстве - это “я”, начало координат во времени - настоящее, следовательно, отсчет и ориентация в четырехмерном материальном пространстве - это “я - сейчас”, “мое” состояние в настоящее время… Утрамбовано. Мы часто пишем и говорим: представим себе то-то… Это не значит, что мы всегда можем все представить; это значит лишь, что мы можем произнести такие слова. Например: “Представим себе четырехмерное пространство…” - и не выйдет. Двухмерное, поверхность - пожалуйста; трехмерное - тоже. И все. А надо бы… Можно так: отбросить одно из трех пространственных измерений и представлять себе “трехмерное пространство-время”. В принципе это ничего не меняет: все тот же океан материи, часть коего - “мы”. Я.
Пусть я ввинчиваюсь по надлежащей траектории в материальную пустоту, пусть меня несет материальный поток времени - не в этом дело. А вот в чем: объемное пространство “я” обозреваю во все стороны от себя - вверхувнизу, позади-впереди, слева-справа. Четвертое же измерение - время - реально зарегистрировано “мною” (да и всеми нами) только в одну сторону от “я - сейчас”, в прошлое. Будущее нам неизвестно. Его как бы нет.
Это с точки зрения “я - сейчас”. А с точки зрения “я - год назад” - это ведь тоже было в свое время “сейчас”? С этой точки будущее - во всяком случае, за истекший год - определенно существует. Оно вполне однозначно и известно.
То есть весь опыт прошлого - того самого “прошлого”, которое раньше было “настоящим”, а еще ранее - туманным, неопределенным “будущим”, - убеждает нас, что и по 4-му измерению мир наш продолжается в обе стороны от “я - сейчас”. И, видимо, так же далеко в будущее, как и в прошлое, как и по пространственным направлениям. Может быть, даже бесконечно далеко…
Словом, мир существует во времени так же, как существует и в пространстве. Именно эта равноправность 4-го измерения и приводит к геометрическому 4-мерному океану материи, в коем потоки “времени” могут течь куда угодно…
“Мир существует в пространстве и времени” - какой зловещий смысл приобретает теперь эта фраза! Неужели нет выхода?
Прошлое однозначно. Весь опыт прошлого, который может быть подтвержден киносъемками, магнитными записями и т. п., неопровержимо свидетельствует, что во все прошлые моменты каждое тело (в том числе и “я”, и каждая часть моего “я”, и каждая часть этой части, вплоть до клетки) занимало вполне определенные места в пространстве. Что это значит? Если прикрепить к такому телу фонарик, то в черной пустоте 4-мерного пространства оно образует светящуюся линию - траекторию; у одних тел - плавную, у других извилистую, но у всех - единственную, без разветвлений.
А теперь продолжим эту светящуюся линию вперед от “я - сейчас”: там она тоже однозначна, без развилок - ведь когда это будущее станет прошлым, она будет только такой!
Но ведь “будет” объективно означает “есть”-. Мир существует в пространстве и времени. Существует целиком - холодный застывший мир материя, в коем все уже есть.
“Движенья нет”, - сказал мудрец упрямо.
Другой смолчал - и стал пред ним ходить.
Сильнее бы не смог он возразить…” Первый мудрец - это Зенон, который в развитие идей своего учителя Парменида очень ловко доказывал, что быстроногий Ахиллес никогда не догонит черепаху.
Нет, что вы, конечно же, догонит и перегонит, мы же это видим!…
Ах, милое относительное движение, которое мы видим! Мы, например, видим, мчась в поезде, как пейзажи по обе стороны колеи как бы поворачиваются, далекие предметы “обгоняют” близкие к нам. Но ведь ничего там не поворачивается н не обгоняет - земная поверхность все-таки цельная и твердая… А летящий в небе самолет может из поезда казаться неподвижным. Вот тебе и “смолчал и стал пред ним ходить”!
Два с половиной тысячелетия наука обходит стороной эти неопровергнутые Зеноновы парадоксы, делает вид, что их нет. Создает механику, паровые, электрические, ракетные двигатели… хотя сам факт движения принципиально сомнителен.
Теоретическая слабина рано или поздно обнаружится. Вот и выходит, что если иметь в виду цельное 4-мерное пространство, обозримое не только глазами, но и мыслью, то движенья в нем нет.
Что же есть? Иллюзия материальной суеты?…
Но… стоп, стоп! Ведь это явно противоречит сознаваемым мною (как и каждым) возможностям выбора в каждое “сейчас”: я могу нарисовать загогулину под этой записью (ниже действительно было намалевано шариковой авторучкой нечто вроде скрипичного ключа), могу лечь на диван, могу выпрыгнуть из окна, наконец… да о чем говорить! - от каждой точки моего существования идет множество возможных путей, выбирай любой. И если “я - сейчас” выбрал такой, а не иной путь, то ведь далее моя траектория будет такой, а не иной!
Но она все равно будет однозначной…
Да полно, выбираю ли я чтолибо на самом деле, если все уже выбрано стихиями, природой, все уже записано в 4-мерном пространстве, где нет ни “прошлого”, ни “будущего”, ни болезни, ни воздыхания, а просто все уже есть.
Мир существует в пространстве и времени… Выбираю - или мне это кажется? Это надо знать достоверно: ведь в таких выборах, волнениях, колебаниях, прикидках, размышлениях, мечтах… во всем, что связано с ними, - вся жизнь наша!
Переход тел от одного состояния к другому в пространстве и времени определяет принцип наименьшего действия. Образом его может быть текущая по естественной неровной поверхности вода: от каждого данного места найдется небольшой уклон по какому-то направлению - пусть малый, но наибольший среди всех здесь возможных, - по нему-то и направится поток. Воде тоже может казаться, что она выбирает, куда ей течь.
А все задано самой местностью.
Местностью, которая существу е т…
Так и у нас. В сущности, все наши “колебания-выборы” последовательны во времени. С н а ч а - лая намереваюсь поступить так, гготом иначе, затем склоняюсь к третьему варианту… Это значит, что пространственно-временная траектория того, что мы называем “колебаниями”, “выборами”, “самостоятельными решениями”, однозначна. Выбора нет… Значит, напрасно я намеревался пойти не в МГУ, а в летную школу, напрасно сердился на отца, когда он воспрепятствовал. Все было решено, ибо выбора нет.
Просто в последовательность наиболее близких по пространствувремени состояний “меня” включены и все те, в которых я “колеблюсь”, ощущаю ответственность, “решаю”… А на самом деле мы ощущаем свои - да и не свои, если уж совсем прямо-то, а просто этого участка материн - изменения в сравнении с соседним по времени состоянием.
И приписываем ему всякие смыслы.
Так выходит.
Боже мой! И все, что было со мной, что есть и что будет: хорошее и плохое, слава, которую искал, и неприятности, которых избегал, путешествия и болезни, знания и мысли, радующие своей новизной, награды и потери… всевсе, даже смерть - все это не “было” и не “будет”, а просто есть. И я здесь ни при чем, все уже случилось.
Приговор вынесен - я только не знаю его……и то, что я сейчас лягу на диван с сигаретой в руке, и каждая струйка дыма от нее, каждый синий завиток - все это уже записано в мире мертвой материи?
А если не закурю и не лягу?
Да все равно - значит, записано, что, придя к этой мысли, я буду сопротивляться ей.
…выходит, записано, что “я” - клочок живой материи под какимто названием - в таком-то месте, в такое-то время приду к этой мысли?
И пришел. Что дальше? Все?
Какая злая шутка!…»
Стасик со вздохом сложил листки, спрятал их в портфель. Ну ладно - драматический поиск истины (“Это драма, драма идей” - как же, слышали и мы это высказывание Эйнштейна; и про Зенона проходили…) - так что? Ну, похоже, что идея о геометрическом 4-мерном пространстве загнала почтенного академика в угол… Ну даже допустим, что он от огорчения и сомнений наложил на себя руки. Так нет ведь, не наложил: не застрелился, не удавился, не выкинулся даже из окна, а умер просто так. И те двое - Загурский и Хвощ - тоже. Почему?…
Мимо по аллее воспитательница вела стайку дошколят, остановила их у акации: - Дети, какой лист у акации: простой или сложный?
– Сло-о-ожный, - пропели малявки старательным хором.
“Смотри, чему теперь учат в детсадике! - поразился Стась. - Так бы умер и не знал…” Он проводил детишек завистливым взглядом: следователю Коломийцу вдруг захотелось стать маленьким и отвечать на простые вопросы… “Дать листки на заключение еще одному ученому?” Страшная картина представилась воображению Стася: он пересылает бумаги Тураева одному видному специалисту в области пространства-времени, другому, третьему, четвертому… И всюду результатом оказывается смерть эксперта. Не инсульт, так инфаркт, не инфаркт, так просто остановка сердца. Горы трупов, газеты пестрят некрологами, интеллектуальный мор среди научной элиты, паника и всеобщие стенания!… А кто-нибудь еще узнает (ведь узнают же!) об убийственной силе этих записей, снимет тайком копию и станет с преступными целями подсовывать своим ученым недругам. “Действительно, влез в халепу”, - Стась вытер вспотевший лоб.
Он поднялся, медленно зашагал вдоль набережной в глубь парка.
Самое обидное было то, что в записях все излагалось вроде бы простыми словами, без высокоученых выкрутасов; Стасю казалось, что он понимает и чувства Тураева, - а не понимал! “Черт бы взял эту цивилизацию, цивилизацию-специализацию, где каждый знает что-то свое - и никто толком не поймет другого!” Содержимое портфеля омрачало рассудок, сам портфель отягощал руку - Коломиец еле сдерживал великолепный порыв души: зашвырнуть его пода.ише в реку..”И делу конец, и покойников больше не будет… А иначе - что я могу? Ну могу поступить на вечерний физфак университета. Изучу все теории о пространстве-времени, проникнусь их духом - и лет через шесть доследую это дело… Или, постигнув суть, сам отдам концы?…”