– Нет, все-таки чувствуется в твоей походке неверие! - произнес позади сочный, хорошо поставленный голос, и ранее, чем Стась обернулся, ему уже стало приятно: Борька Чекан!
Борька Чекан, земляк, приятель и сосед по парте в 5-й таращанской школе с 7-го и по 10-й класс… После окончания школы их пути разошлись: Чекан поступил в Московский физикотехнический, Коломиец провалился на вступительных экзаменах на юрфак ХГУ, оттрубил три года в армии, потом все-таки поступил и окончил. Они не переписывались, потеряли друг друга из виду, пока судьба и комиссии по распределению не свели их снова в этом городе. И здесь они не искали встреч, предоставляя это случаю, который вот и свел их в парке, - но от мысли, что Борька ходит по этим тротуарам, Стасю всегда становилось как-то уютней. Удивительная это штука - школьная дружба!
Сейчас аспирант последнего года обучения Б. Чекан, склонив к правому плечу кудлатую голову и морща в улыбке выразительное и с правильными чертами, но, к сожалению, густо-веснушчатое лицо, рассматривал младшего следователя горпрокуратуры С. Коломийца, который, в свою очередь, умильно щурил глаза, разглядывал его.
– Что, хреновая у нас с тобой жизнь? - сказал Чекан.
– А… как ты догадался? - сказал Коломиец.
– О себе я и так здаю, на тебе это написано крупными буквами. Самое время раздавить бутылочку сухого, а?
– Пошли, - сказал Стась.
Несколько минут спустя они уже сидели в летнем павильоне ресторана “Волна” и, закусывая, выясняли, кто кого из земляков и одноклассников видел да что о них слышно. Борис вспомнил, что прошлым летом он отдыхал в родимом Таращанске и убедился, что все их знакомые девочки уже не девочки, а дамы и мамы и полнеют, что к лучшему изменилась только Люська Носатик - да и то благодаря пластической операции. Эта тема скоро исчерпалась; и они, выпив по второй, принялись изливать друг другу души. Изливал, собственно, Борис.
– Понимаешь, заели богопоклонники! Ну какие, какие!… Те, что истово верят в физического бога, установившего законы природы. Нет, конечно, официально они не богопоклонники, не мистики - материалисты и вполне на платформе. Недаром же в первой главе учебников и монографий ведутся пышные речи об объективной материальности мира, о первичности материи, вторичности сознания… и прочая, и прочая. Как говорил Полесов из “Двенадцати стульев”, глядя в глаза Остапу Бендеру: “Всегда!” И поскольку присяга произнесена и принята, считают, что не так важно, что делается в остальных главах монографий, - а там-то самая суть!… Ты человек отдаленный, тебе физика кажется отлично слаженной строгой наукой, а вблизи, куда ни копни, мистика. Вот тебе простой пример: в ускорителях разгоняют частицы, соударяют их о мишень или друг о друга, получают новые частицы. Всякие: мезоны, антипротоны, альфа-лямбда-сигма-гипероны… И тем не менее в результате этой бурной, дорогостоящей деятельности количество элементарных частиц в нашем мире не увеличилось ни на одну, да-да! Распадаются, аннигилируют. А почему бы, казалось? Ведь природа решительно не против, что растет число людей, хотя, между нами говоря, человека сделать куда проще, чем антипротон или даже мю-мезон… Выходит, количество частиц во вселенной задано с точностью до одной? Мистика! И что ответствует на это наука? А вот что, - Борька откинулся на стуле, прикрыл глаза, продекламировал: - “После рассмотрения этих вещей мне кажется вероятным, что Бог вначале сформировал Материю в виде цельных, массивных, твердых, непроницаемых, - артикуляцией Чекан отмечал априорные, с большой буквы, понятия, - с такими Свойствами и Пропорциями в отношении к Пространству, которые более всего подходили бы к той Цели, для которой Он создал Их… Нет обыденных Сил, способных разрушить то, что сам Бог создал при Первом Творении… Из факта существования Мира следует поэтому, что изменения материальных вещей могут быть приписаны единственно Расщеплению и установлению новых Связей и Движений этих Вечных Частиц”. Уф! Ты думаешь, это Библия? Нет, дорогой, - это “Оптика” Исаака Ньютона, она и дает единственное - до сих пор! - объяснение казуса.
– Ну силен!… - сказал Стась.
– Кто - Ньютон?
– Нет, Борь, в данном случае ты. Наизусть шпаришь.
– Ну, дорогой, ты ведь тоже назубок знаешь уголовный кодекс или там процессуальный. А у нас это тот же кодекс, тот же талмуд… Ты не поверишь, но чем дальше я вникаю в свою родимую науку, тем более она кажется мне похожей… ну, на Пантеон физических верований, что ли, на полное собрание религий. Неспроста ведь слово “теория” у древних греков означало не только исследование, но и мистическое видение. Вот смотри: механика - это вроде христианства с богом Ньютоном во главе и с его первым пророком, заместителем по большим скоростям Эйнштейном. Электродинамика - это, так сказать, полевой ислам, возглавляемый аллахом Максвеллом. Квантовая физика - она уже больше смахивает на индуизм со многими богами, где каждый перед другими шапку не ломает: уравнение Шредингера - бог, принцип Паули - бог, соотношение Гейзенберга - бог, постулаты Бора - все боги… дельта-функция Дирака - ну, это вообще символ веры вроде троеперстного креста. А ядерная физика и физика элементарных частиц - это совсем темное дикарское язычество, где каждое свойство новой или даже старой частицы, каждый определенный факт - это божок, дьявол, дух, леший в подполье и прочие домовые. Ведь все это не выводится одно из другого, а взялось неизвестно откуда! Вот ты смеешься…
– Да не смеюсь я, - сказал Стась. Он не все понимал из гневной филиппики Бориса, но видел, что тот, как всегда, бодр, бурлит чувствами, жизненными силами - словом, жив-здоров, ничего плохого с ним не делается и не сделается. Это было приятно, и Коломиец улыбался.
– Вот ты смеешься, - продолжал Чекан, отхлебнув из бокала, - а не понимаешь, что все это очень серьезно. Ведь главное даже не то, что много непонятного, без этого в науке не обходится, а то, что непонятное возводится в ранг объективной реальности, которую понять не дано. Так, мол, есть - и все. Привыкли к этим фактам и не хотят отвечать. Достаточно-де того, что мы можем описать это непонятное уравнениями. Но ведь уравнения, если они сами необъяснимы, не выведены, а угаданы - это нынче такая мода в физике: угадать математический закон для нового явления - угадай-ка, угадай-ка, интересная игра! - то они и сами физические боги… Ты вот думаешь: “Нашел из-за чего нервничать!” - Да не думаю я!
– Думаешь, думаешь, я лучше знаю!… Но ведь, понимаешь ли, вопрос признания или непризнания бога - он не физический, не академический, а касается самого смысла человеческого существования. Да-да! Мы от него уходим в суету дел, в текучку, а надо всетаки договориться до полной ясности. Если мы признаем априорность, несводимость к более общему наблюдаемых фактов и законов природы, то тем мы явно или неявно, то есть не в первой, так во второй или третьей главе, признаем существование бога. Того самого ньютоновского богамастера, который создал Частицы, собрал из них приборчики-атомы и молекулы, а из них - тела, распределил это все в пространстве, запрограммировал в них по своему усмотрению определенные “мировые законы” - и делает то, что ему для его Целей с большой буквы надо, а что не надо, не делает. Этим самым мы признаем: все предопределено богом, Сцеплениями Ньютона и прочими штуковинами!… Это все не мы делаем, а с нами делается, вот ведь как!
“Ты смотри, - подумал Коломиец, почувствовавший в этих словах приятеля что-то близкое к последним размышлениям Тураева, - к тому же пришел с другого конца. Действительно, выходит, злая проблема”.
Официантка принесла им два полборща и тем прервала беседу.
Но ненадолго.
– Вот и у меня сейчас из-за этих богопоклонников дело рушится, - быстро очистив тарелку, вел дальше Борис. - Понимаешь, тема, идея, поворот - и стабильность количества микрочастиц можно объяснить, и даже уравнение Шредингера можно вывести. Э, ты небось и не слышал о таком уравнении!
– Нет, отчего же, читал както в “Технике - молодежи”. Но, Борь, раз оно есть - значит, уже выведено этим… Шредингером?
– Ха, santa simplicita! [Святая простота (л а т и н.).] В том-то и дело, что нет. Оно найдено им, постулировано, изобретено, если хочешь, подобрано под факты, попросту говоря. Отлично подобрано, многое объяснено, секешь? И можно объяснить, из общих представлений о единой материи с наименьшей порцией в квант действия… Впрочем, для тебя это уже совсем темный лес. Но куда там! На это уравнение вот уже полвека молятся, оно-святыня… Я предложил своему шефу - профессор, доктор физико-математических наук, заслуженный деятель республиканской науки и техники, завкафедрой КМ, член ученого совета университета Парфентий Петрович Басюк-Басистов, прошу любить и жаловать, - изменить мне тему диссертации на эту идею… Хорошая была бы диссертация, с шумом, треском, научным мордобоем! Да где там, милейший Парфентий Петрович, сделавший свою докторскую на двенадцатой поправке этого уравнения в применении к щелочным металлам, ужаснулся, замахал ручками: “Что вы, Борис Викентьич, как можно, это ведь спорно, рискованно, это не для вас!” Словом, не умничайте, делайте, что говорят старшие, будьте паинькой - ив награду вас признают ученым… точнее, узким… таким, знаешь, узким-узким, как лоб кретина, специалистом. Э, о чем говорить!…
Борис пригорюнился, разлил остатки вина по бокалам. Допили.
– Слушай, Борь, - жалостливо глядя на него, сказал Коломиец, - а зачем вообще ты делаешь эту диссертацию?
– Ну? - поднял голову тот.
– Что - ну?
– Ну дальше, в чем соль? Ты же рассказываешь анекдот?
– Да нет, какой анекдот! Я всерьез спрашиваю: зачем ты в это дело ввязался?
– Ха, привет! А что я - хуже других?!. - Борис замолчал, покрутил головой и расхохотался. - А вообще действительно… Со стороны я, наверно, кажусь дурак дураком: здоровый мужик, а черт те из-за чего переживает, занимается сомнительной с точки зрения общественной пользы деятельностью, хочет снискать… Бросил бы! Не брошу, что ты, не смогу. Нет уж, простите… И вот так все мы: толчемся на маленьком пятачке своего знания, своих проблем, тесним друг друга, ненавидим, каждый пустяк в своем деле принимаем близко к сердцу, а обойтись друг без друга не можем, бросить - тоже. Утвердить себя - это основное в человеческой природе. Зачем, почему - не знаю… Так что, дорогой Стась, это только со стороны наука кажется храмом, в коем все строго, чинно, а вникни поглубже, так такие страсти обнаружишь, что ой-ой!… Чтобы далеко не ходить, вот я ведь уже предательство замышлял.
– Иди ты!…
– Точно. Хотел идти к Александру Александровичу Тураеву, предлагать идею, искать поддержки. Он мужик был головастый, в теориях масштабный, его это могло увлечь. Если бы согласился руководить, предал бы я своего Басюка-Басистова со всеми его степенями, званиями и прочими аксельбантами. Понимаю, что этим отнял бы у него годы жизни, но ради такой идеи предал бы за милую душу и переметнулся. Как вдруг - бац! - “…с прискорбием сообщают…” Нет Тураева.
– Ты его хорошо знал? - оживился Коломиец.
– По работам да. Лично - почти нет, лекции его слушал да некоторые доклады. Вопросы задавал…
– И что он?… Как ученый, я имею в виду.
– Как тебе сказать… Он, конечно, тоже был из богопоклонников, верящих в разумное и простое для описания устройства мира. Но, я ж говорю, он был мужик с размахом, искал общее. Грубо говоря, его физический бог не мельтешил, не разменивался на частные закончики - тяготения, электромагнитной индукции, тому подобное, - а установил какой-то один, крупный, который мы и не знаем. Это он и искал, во всяком разе, его последняя идея о геометризации времени к тому и вела… Слушай! - спохватился вдруг Борис и остро взглянул на Стася. - А почему это вдруг тебя заинтересовало? Постой-постой, может, ты объяснишь эту чертовщину: вчера некролог о Тураеве, сегодня “с прискорбием сообщают” о Загурском… Хороший, кстати, был человек, студенты особенно будут горевать, у него был лозунг: “Загурский на стипендию не влияет”. В чем дело?
– Завтра еще один некролог будет, - меланхолично заметил Коломиец, - о Степане Степановиче Хвоще, ученом секретаре института.
– Фью!… - присвистнул Чекан. - Руководство института теорпроблем один за другим! То-то всякие сплетни ходят: что покушение, диверсия, что прокуратура ничего найти не может… А секретарь нашей кафедры Галина Сергеевна, напротив, уверяет, что всех уже арестовали.
– Да какое покушение, кого арестовали? - досадливо скривился Стась.
– Погодь, а ты почему в курсе? Тебе что,. поручили расследование?
– Угу… - Коломиец решил не уточнять, как вышло, что ему “поручили”.
– Ну-у, брат, поздравляю, такое дело доверили! Далеко пойдешь!
– Может, слишком даже далеко…
И он как на духу рассказал приятелю всю историю.
– Ну дела-а… - протянул Борис. - Такого действительно еще не бывало. Верно я тебе говорил про подспудное кипение страстей в науке - за внешним-то бесстрастием. Не совсем психически здоров он, научный мир. Это и понятно - узкая специализация. Любая ограниченная цель - будь то даже научное творчество, даже поиск истины - деформирует психику. Но не до такой же, простите меня, степени! Стась, а может, здесь что-то не так, а?
– Что не так?
– Не знаю… Слушай! - У Чекана зеленовато засветились глаза. - Дай мне эти тураевские бумаги, а?
– Что-о? Иди-иди… - Коломиец даже взял с соседнего стула портфель и положил его себе на колени. - Не хватало мне, чтобы ты еще на этом гробанулся.
Но Борис уже воодушевился: теперь всю свою эмоциональную мощь, которую недавно расходовал на ерунду, на абстрактную - без фамилий и юридических фактов - критику положения в своей науке, он направил на ясную и близкую цель: прочесть заметки.
В паре “Борька - Стась” в школьные времена он был старшим, Коломиец ему всегда уступал, и теперь он рассчитывал на успех.
– Да бро-ось ты, в самом-то деле, внушили вы там себе бог весть что! - начал он. - Ну посуди трезво, если еще способен: вот я сижу перед тобой - молодой, красивый, красномордый… - и оттого, что прочту какие-то бумаги, вдруг околею?! Анекдот!
– Те были не менее красивы, чем ты. А Хвощ так даже и красномордый.
– Ну хорошо, - зашел Борис с другого конца. - Ты сам-то их прочел, эти бумаги?
– Конечно. И не один раз.
– Ну и жив-здоров? Температура, давление, пульс - все в порядке?
– Хм, так ведь я другое дело, я не физик.
– Дубы вы все-таки там в прокуратуре, извини, конечно, - сил нет! Что твой шеф, что ты. Для вас все физики на одну колодку - вот вы и поделили мир на две неравные части: одни, “физики”, прочтя заметки, все понимают и умирают, другие, “нефизики”, ничего не понимают и остаются живы. Боже, как это примитивно! Ведь в физике столько разделов, направлений…
Коломиец, хотя сердце его помальчишески таяло, когда Борька устремлял на него просящие зеленые глаза, решил быть твердым, как скала.
– Между прочим, пока так и было, физики, прочтя, умерли, нефизики остались. И не заговаривай ты мне зубы, Борь, ничего не выйдет. Для тебя - именно для тебя, с твоим богатым воображением - эти записи губительны.
– Что ты, Стась, говорю тебе без дураков: перед тобой сидит диалектический оптимум.
– Это ты, что ли?
– Именно я. Я - физик-квантовик, с теориями пространствавремени знаком постольку поскольку, для общего развития… хотя лучше тебя, разумеется. То есть в достаточной степени лучше, чтобы вникнуть в суть заметок Тураева, но явно недостаточно, чтобы - даже если верить в твою с Мельником кошмарную теорию - от этого прыгнуть в ящик и захлопнуть над собой крышку. Усвоил?
– Ага… Вообще в твоих доводах что-то есть,-сказал Стась.Мы действительно упростили деление до “физиков” и “нефизиков” - это примитивно, ты прав. Вот и надо будет найти кого-то с таким диалектическим оптимумом и дать ему на заключение.
– Так ты уже нашел, чудило! Давай, - Борис протянул руку к портфелю.
– Э, нет, Борь, только не тебе! Физиков много, а ты для меня один.
– То есть… ты нахально берешь подсказанную тебе идею, а меня побоку, так? Не хочешь уважить меня как специалиста? - Чекан потемнел.
– Да не сердись ты, чудак-человек, ведь рискованно же очень!
– Понимаю: заботишься о моей жизни, а заодно и о своем прокурорском будущем. Ну, так считай, что лично для тебя я уже покойник. Меня нет и не было. Девушка, получите с меня!
Ну, если Борис потребовал счет, это всерьез. Коломиец заколебался:
– Да погоди ты, погоди… Ладно, - он раскрыл портфель, - дать я тебе их с собой не дам, а здесь прочти. Ты сейчас пьян, не все усвоишь - валяй.
И он начал по листику выдавать Борису - сначала конспект Загурского, а затем и заметки Тураева; прочитанное тотчас забирал назад.
– Да-а… - потянул Чекан, возвращая Стасю последнюю страницу. - Действительно, есть над чем поломать голову. Совершенно новый поворот темы.
– А конкретней? - придвинулся к нему Коломиец.
– Что - конкретней? Вот теперь возьму и умру, ага!
– Ты так не шути, пока что счет 3:0 не в нашу пользу. А все-таки по существу ты можешь что-то сказать?
– Понимаешь… - Борис в затруднении поскреб плохо выбритые щеки - сперва правую, потом левую. - Так сразу и не выразить, подумать надо. Ну первую часть этой идеи - что в записи Загурского - я и раньше знал. Вся физическая общественность нашего города о ней знает, разговоров немало было. Но… это ведь только присказка, а сама-то сказка - в записях Тураева. Сан Саныча. Верно, есть там что-то такое… с жутинкой. Сразу и не ухватить, что именно… - Чекан задумался, потом сказал: - Поэт все-таки был Александр Александрович, именно физик-поэт, физиклирик, хотя журналисты по скудости ума и противопоставляют одно другому. Он умел глубоко чувствовать мысль, умел дать образ проблемы, понимаешь?
– Нет, - сознался Стась.
– Как по-твоему, чем был бы Тураев, если бы отнять от него, от его богатой личности физику: знания, идеи, труды… ну и, само собой, приобретенные благодаря знаниям, идеям, трудам степени, должности, награды, звания… Даже круг знакомых и друзей? Чем? И не тот, молодой Тураев, который хотел в летчики пойти… - интересная, кстати, подробность! - а нынешний, вернее сказать, недавний. А?
– У него был значок “Турист СССР”, - подумав, молвил Стась.
– Вот видишь! Теперь понимаешь?
– М-м… нет.
– Вот поэтому ты до сих пор и жив! - Чекан поднялся. - Ну ладно, мир праху физиков-лириков! - Он подал руку Коломийцу. - За меня можешь не волноваться, лично я физик-циник, ничего на веру не принимаю. Пока!
И он удалился задумчивой походкой в сторону проспекта Д. Тонкопряховой, предоставив Коломийцу расплачиваться за обед; последнее было справедливо, поскольку Стась все-таки получал рублей на тридцать больше.
Следователь Коломиец с беспокойством смотрел ему вслед.
“Ну если и Борька на этом гробанется - сожгу бумаги. Сожгу - и все, к чертям такое научное наследие!”