Многие еще, наверное, помнят, что в Лагерном саду когда-то не было асфальтированных дорожек и разноцветных скамеек. И ходить там можно было, где захочешь, а сидеть, где вздумается: прямо на траве под соснами или на обрыве, свесив ноги вниз. И единственную лестницу, которая вела к реке, не могли отремонтировать много-много лет. Она совсем уже развалилась, и спускаться по ней было опаснее, чем просто спрыгнуть с кручи.

Обрыв в Лагерном саду шел вдоль берега извилистой линией, кое-где глубоко вдаваясь в территорию сада, а кое-где выпячиваясь к реке. И на этих мысах часто можно было видеть парней и девушек. Лагерный сад пересекала одна-единственная аллея, являвшаяся как бы продолжением проспекта. Она была метров сто пятьдесят длиной и вела прямо к обрыву. Сюда приводили приезжих знаменитостей; чтобы они могли с высоты посмотреть на извивающуюся реку и поля за ней.

В городе любили Лагерный сад. Сосны в нем перемежались с березками и невысоким осинником. Встречались тополя и кедры. Здесь, даже если и было много народу, стояла тишина, или это ветер с реки относил звуки в город?

В Лагерном саду, в отличие от городского сада, не было никаких аттракционов и развлекательных заведений. Только в самом начале единственной аллеи стояла бочка с квасом, да и то лишь летом.

Почти на самом краю обрыва, немного в стороне от деревьев, прилепилась полуразвалившаяся избушка. Окна в ней были крошечные, крыша вся в заплатах, отставшие листы фанеры придавлены кирпичами. Избушка стояла здесь, наверное, лет сто, и до ее трубы без особого труда можно было дотянуться рукой. В домике жил старик, часто выходивший посидеть на завалинке, и две собаки-дворняжки. Они или безмолвно и безразлично следили за людьми, проходившими мимо по тропинке вдоль обрыва, или бежали метров сто за кем-нибудь, потом возвращались.

На одном углу полуразвалившейся избушки красовался кусок фанеры с надписью: «Вход 5 коп.» Наверное, этот кусок прикрывал какую-нибудь дыру. Старик всегда курил и ни с кем не разговаривал, даже не делал попытки к этому. Вся тропинка возле того места, где он сидел, была усыпана окурками, и каблуки гуляющих вдавливали их в землю.

Привычка гулять по Лагерному саду прочно овладела мной. И день уже казался мне чем-то неполным, потерянным зря, если я не бродил по краю обрыва или в глубине сада.

Девушку в серой юбке и белой кофточке с короткими рукавами я видел здесь часто. Обычно она приходила сюда с гурьбой мальчишек и девчонок. Они бежали от конечной остановки по аллее к обрыву и стояли там минут десять, о чем-то споря вначале, потом умолкая. Постепенно группа рассыпалась, редела. Одни шли к выходу из сада, другие просто разбредались кто куда. Девушка оставалась одна. Она стояла так близко к обрыву, что я боялся, как бы резкий порыв ветра не сбросил ее вниз.

Мне было двадцать лет, и я знал, что она не исчезнет навсегда. Я бы нашел ее, все равно нашел.

Я не подходил к ней, не решаясь спугнуть ее мысли, ее настроение. Она стояла неподвижно, а ветер развевал ее волосы. Потом она вдруг оборачивалась, смотрела в мою сторону. Это длилось всего одно мгновение. И убегала. Убегала по единственной аллее к автобусной остановке.

А я оставался в Лагерном саду и бродил один, и думал, что подойду к ней завтра. Но наступало завтра, а все не подходил.

– Дай закурить, – сказал как-то старик, когда я шел мимо домика.

Я протянул ему пачку сигарет. Он взял одну, подумал и взял еще одну.

И я закурил вместе с ним, облокотившись на заборчик из жердей. Мы оба молчали. Я – потому что не знал, что сказать, Он, наверное, по привычке. Сигарета моя догорела до фильтра, я бросил ее в обрыв и уже совсем было собрался уходить, как вдруг неловко повернулся и зацепил плечом кусок фанеры с надписью: «Вход 5 коп». Лист оторвался и упал. Я смутился, схватил лист, хотел прикрепить его к стене. Старик осторожно, но настойчиво потянул его у меня из рук. Я отдал. Старик взял кусок кирпича, валявшегося рядом, и прибил фанеру на прежнее место. Никакой дыры этот лист не закрывал.

– Для чего он здесь? – спросил я.

– Плати пять копеек и заходи, – буркнул старик.

Так это была афиша! Старик, видно, давно потерял надежду, что в его избушку кто-нибудь зайдет. И в рекламе он явно смыслил мало. Я пошарил в кармане, но пяти копеек не нашел.

– Ну, давай еще сигарету, – сказал старик, – да и заходи, если хочешь.

Я дал ему сигарету и спросил:

– А что там?

– Что хочешь, то и есть, – снова буркнул он, сел на завалинку и затянулся сигаретой. На меня он перестал обращать внимание.

Я перепрыгнул через изгородь, подошел к покосившейся двери, с трудом открыл ее, спустился по деревянным ступеням вниз. Дверь захлопнулась, но неплотно. Внутри избушки стоял полумрак. Свет проникал только через два маленьких окна да щель в дверном проеме. Посреди избушки стояла печь, в углу – нары, покрытые старой изорванной шкурой, возле дверей – грубо сколоченный стол и бочка с водой. Ничего особенного и таинственного. Я обошел печку. За ней оказалась еще одна дверь… «Наверное, что-то там», – подумал я и толкнул ее. Но и там ничего. Я вышел наружу. Все было так же, как и минуту назад. Только на солнце набежала откуда-то появившаяся тучка, да старик курил уже не сигарету, а папиросу.

– В чем заключается аттракцион? – спросил я.

Но он уже, наверное, забыл про меня, потому что долго не отвечал, что-то соображая. Наконец, видимо, вспомнил и посмотрел на меня чуть насмешливо.

Или это мне показалось?

– Иди, иди, – сказал он мне. – Возвращайся только поскорее.

На обрыве снова стояла та девушка. И тут что-то неудержимо повлекло меня к ней. А она вдруг нетерпеливо обернулась и махнула мне рукой. Остолбенеть можно было от счастья! Значит и она обратила на меня внимание! Я подошел. На ней было совсем другое платье, чем обычно.

– Помоги Ольге выбраться, – попросила она и показала вниз. По обрыву карабкалась вверх девочка лет семи. Я осторожно, чтобы не поднимать пыли, спустился к ней. Девочка подала мне руку, и мы благополучно выбрались наверх.

– Я бы и сама смогла, – сказала девочка.

– Конечно. Ты вон какая ловкая!

А девушка сказала:

– Стало прохладнее. Пора домой.

И они пошли.

«Сестры, что ли?» – подумал я.

– А ты не пойдешь? – вдруг обернулась девушка.

– Я?

– Не задерживайся долго, – попросила она.

Я было двинулся за ними, но меня окликнули. Старик что-то кричал и махал мне рукой.

– Сейчас! – крикнул я им вслед и подбежал к старику. – Ну? Что случилось?

– Заходи, а то мне надо еще воды натаскать, – сказал он и подтолкнул меня к двери.

Я снова вошел в избушку. Как и несколько минут назад, обошел вокруг печки, остановился возле двери, которая была чуть приоткрыта. Из нее пробивался косой солнечный луч. Машинально оттолкнул дверь и оказался на том же самом месте, откуда вошел. Мне и в голову не пришло обратить на это внимание, потому что я сразу же бросился смотреть, куда ушли эти сестры. Но их уже не было. И такая досада вдруг взяла меня!

– И зачем только вы меня позвали?! – набросился я на старика.

– Красивая девушка, – вместо ответа сказал он.

– Еще какая красивая!

– Любишь ее. – Он не спрашивал, а словно утверждал.

– Люблю.

– Ну и люби. Только помни: пока любишь ее, она будет молодой. Такой, как сегодня.

Я и без него знал, что она всегда будет молодой. Какой же ей еще быть?

– Дай-ка закурить, – снова попросил он.

Я выдал ему сигарету и спросил:

– Так что же все-таки за аттракцион в этой избушке? И зачем две двери?

– Дверь здесь одна, парень, – ответил он. – Одна дверь. Куда вошел, оттуда и вышел.

А, действительно, дверь-то была одна. Только сейчас это до меня дошло. А внутри домика я шел по прямой, лишь огибал печь. Вот тебе на! Что же это было? Вывернутое пространство? Здесь? Но для чего? Я так и спросил:

– Для чего это?

– А чтобы посмотреть, что там будет.

– Так ведь это одно и то же место. Что же здесь смотреть?

– Место-то одно, да время разное.

– При чем тут время?

– А при том… Кому ты помогал на обрыв влезть?

– Девчушке одной. Олей зовут.

– Вот то-то и оно, что Олей… Дочь это твоя была. А девушка – твоя жена.

– Ну вот еще, – смутился я.

Он вдруг замолчал, закашлялся. А я вспомнил, что когда вышел из этой двери, то на небе была тучка, хотя и сейчас, и до этого на небе ни облачка! Да и одежда на ней, на этой девушке, была другая. И позвала она меня так, словно не сомневалась, что я пойду.

– Можно еще раз?

– Отчего же. Хоть сколько. Пять копеек только плати. А лучше дай сигарету. Только подумай, стоит ли?

– А что так?

– Да так… Заходили тут всякие…

– А вы-то сами заходите?

– Захожу, да только все в одну дверь. Выйдешь в другую, а вернешься ли? Да и на что оно мне?

«Конечно, – подумал я. – Он настолько стар, что может и не вернуться».

Но я не боялся этого. Будет ли только она здесь в это время?

– Если захочешь, конечно, будет, – сказал старик.

И я рискнул. Я отдал ему всю пачку сигарет и шагнул в дверь.

А когда вышел, то почувствовал, что за спиной ничего нет. Домика нет! Только асфальтированные дорожки, да белоснежные корпуса зданий над обрывом.

Я оглядел себя. Все на мне было другое. Да и сам я, кажется, стал чуть ниже ростом и шире в плечах. И в сердце вдруг что-то кольнуло, словно какая-то болезнь послала предупреждение.

А на обрыве стоит она. Она и еще одна девушка. Они очень похожи друг на друга, только вторая повыше ростом. И обе машут мне руками.

– Ну что ты все ходишь туда? – говорит _она_. – Ведь уже сколько лет прошло, как эту избушку снесли! А ты все ходишь.

Они очень похожи друг на друга. У обеих чуть вздернутые носы, восточный разрез глаз и черные волосы. И лет им, казалось, поровну. Их так и называют: сестры. Я сейчас это вдруг припомнил. Я все-таки что-то помню, но очень мало. В один миг пронеслись эти двадцать лет. В один миг…

– Что с тобой, папка? – спрашивает меня дочь.

– Так, Оля. Грустно. Время бежит… Только вошел в одну дверь и вышел, а прошло почти двадцать лет…

– Брось, папка. Ты еще совсем молодой.

– Правда, ты совсем не изменился, – говорит _она_. – Какой был, такой и остался. Секрет молодости, наверное, знаешь?

Я смотрю на нее. Нет! Это она совсем не изменилась. Ей так и осталось восемнадцать. Прав оказался старик. Она всегда будет молодой.

А я? Что я помню из этих двадцати лет, промелькнувших в одно мгновение? Что я знаю о _ней_? Только то, что люблю ее. Двадцать лет! Ведь я даже не знаю, какие ей нравятся цветы, запахи, книги. Я почти ничего о ней не знаю. Кроме одного: я люблю ее.

Они берут меня под руки, и мы идем по чистеньким асфальтированным дорожкам Лагерного сада, мимо киосков и каруселей, мимо аттракционов и клумб. Лагерный сад уже не тот. Только молодые парочки все так же ходят в обнимку и целуются, полагая, что их никто не видит. Или им просто ни до кого нет дела?

И мне вдруг так захотелось очутиться в том, старом, Лагерном саду, в котором я увидел ее первый раз…

Но домика старика уже нет. И даже на мгновение я не могу вернуться в прошлое.

– Знаете, что? – говорю я жене и дочери. – Расскажите-ка мне, как мы жили эти двадцать лет… Я что-то… Все тот день у меня перед глазами…

А в Лагерном саду, как и раньше, как и всегда, тихо-тихо. Это, наверное, ветер с реки относит звуки в город.