Джерри Райсу прямая дорога была в школьную команду по американскому футболу. Тренер услышал от кого-то, что подросток быстр и ловок, и убедил его попробовать. Играл Райс хорошо, и его определили в команду штата, однако ни один крупный колледж не предлагал ему места. Наконец Университет Миссисипи-Вэлли предложил ему играть за его команду, чему он и посвятил следующие четыре года. Райс стал звездой небольшого университета, установив много рекордов NCAA (Национальной ассоциации студентов-спортсменов) в качестве принимающего. Он регулярно входил в состав Всеамериканской студенческой команды и неоднократно претендовал на Heisman Trophy, хотя и не выиграл. Но команды НФЛ за него сражались. Проблема была в скорости; по меркам Кроуфорда он был быстр, и достаточно быстр, чтобы стать звездой колледжа; но для НФЛ скорость его была заурядна. В сезон 1985 года ему отказали пятнадцать команд, и наконец он подписал контракт с «Сан-Франциско Форти Найнерс».

Любой болельщик знает, что Джерри Райс был самым выдающимся принимающим в истории НФЛ, а некоторые знатоки футбола полагают, что он мог бы стать блестящим игроком на любой позиции. Трудно поверить, что он абсолютно превосходит всех в лиге, где конкуренция столь сильна. Его рекорды превосходят следующие за ними результаты не на 5 или 10 процентов, что уже было бы впечатляюще, а примерно на 50. Неразумно предполагать, что какой-либо рекорд никогда не будет побит, но побить рекорды Райса действительно сложно, ведь он — «железный» человек. Он отыграл двадцать сезонов на весьма рискованной позиции и участвовал почти в каждом матче, кроме сезона 1997 года, когда четырнадцать недель не мог играть из-за травмы, но вернулся раньше, чем советовали врачи. Сохранять постоянный высочайший уровень в такой физически жесткой игре возможно, но история показывает, что удалось это только Джерри Райсу.

 

Что способствовало успеху Райса?

В отношении большинства игроков такой вопрос обычно вызывает горячие споры между спортивными фанатами, но в случае Райса ответ абсолютно однозначен. В футбольном мире, кажется, все согласны, что Райс — лучший, так как он работал эффективнее остальных как в игре, так и на тренировках. Многие принимающие, поймав пас, возвращают мяч квотербеку, однако Райс каждый раз добегал до очковой зоны. Когда игроки расходились по домам, он еще долго продолжал тренироваться. Особенно примечательны его самостоятельные тренировки вне сезона шесть дней в неделю. Утро он посвящал кардиотренировкам, пробегая по пять миль в гору (говорили, что он делал сорокаметровый рывок вверх на самом крутом участке). Днем он выполнял не менее напряженные силовые упражнения. Другие игроки иногда присоединялись к Райсу, просто чтобы увидеть, каково это. Некоторые из них выдыхались еще до окончания тренировки.

Однажды кто-то написал тренеру «Форти Найнерс», прося подробно рассказать о тренировках Райса, но тренер никогда не разглашал эту информацию, боясь, что люди навредят себе, пытаясь это повторить. Вот урок, который стоит извлечь из истории Джерри Райса: все дело в труде. Но мы знаем — и по собственному опыту, и по результатам исследований, — что усердный труд не всегда обеспечивает блестящие результаты. Мы также знаем, что даже после отличного окончания колледжа Райс не наработал выдающейся скорости — а это качество тренеры, как правило, считают обязательным для хорошего принимающего. Поэтому в истории Райса наверняка скрывается что-то еще.

Так и есть. Вот несколько важных моментов.

Малый процент времени, затрачиваемого на собственно игру в футбол

Самостоятельные тренировки Райса вне сезона состояли в поддержании физической формы, а командные тренировки включали в себя теоретические занятия, просмотр фильмов об игре, упражнения и многочисленные отработки с другими игроками конкретных приемов. Но «Форти Найнерс» и некоторые другие команды, за которые играл Райс, почти никогда не устраивали схваток за мяч, так как не хотели травматизма среди игроков. Таким образом, Райс фактически играл в прославивший его футбол лишь во время еженедельных игр.

Насколько значительную часть его футбольной работы это составляло? Выходит, что за год Райс в среднем занимался футболом 20 часов в неделю; работа это нелегкая, и даже самый увлеченный игрок может заниматься ею лишь ограниченное время. Есть свидетельства, но неподтвержденные, что Райс, возможно, занимался гораздо больше, — не будем их принимать в расчет. Таким образом, речь идет о 1,000 часов в год или 20,000 часов за всю его профессиональную карьеру. Он сыграл 303 матча в НФЛ — рекорд даже для вайдресивера, — а если предположить, что мяч находился у нападения в среднем половину всего времени, то получается около 150 часов игрового времени по игровым часам; возможно, эта цифра завышена, так как Райс участвовал не в каждом матче. Вывод таков: один из величайших футболистов всех времен уделял собственно игре менее 1 процента времени своих занятий. Понятно, что все игроки НФЛ большую часть рабочего времени отводят не игре, и это важно. Эти люди, выполняя свою работу на высочайшем уровне и под постоянным наблюдением, не устраивают по будням футбольные матчи ради практики; почти все время они проводят за другими занятиями. Но Райс и здесь отличился.

Целенаправленность тренировок

Райсу не надо было все делать хорошо — только некоторые вещи. Он должен был следовать точным образцам: обходить защитников, иногда двух или трех, чьей задачей было отбивать его атаки; ему приходилось опережать их, ловя мяч, и отталкивать тех, кто пытался отнять мяч; приходилось бороться с противниками. Поэтому в своих практических занятиях он сосредоточился именно на этом. Он не был самым быстрым ресивером в лиге, и это оказалось неважно. Он прославился тем, насколько точно следовал образцам. Силовые тренировки сделали его необычайно мощным. Бег научил его контролировать движения, и он мог менять направление движения внезапно, ничем не выдавая своих намерений. Благодаря пробежкам в гору он мог невероятно быстро ускоряться. А главное, тренировки на выносливость — которым спортсмен, сосредоточенный на скорости, внимания не уделяет, — давали ему огромное преимущество в четвертом периоде, когда его противники уже уставали и слабели, а он был столь же свеж, как и в первую минуту. Еще раз — он был способен проделать все это благодаря тому, что иногда забывал об игре.

Райс и его тренеры точно знали, что ему было нужно для превосходства. Они сосредоточились на этом, а не на других целях, которые могли выглядеть желательными, например на скорости.

Самостоятельная работа

Футбольный сезон длится менее полугода. Большая часть работы Райса приходилась на межсезонье. Советы тренеров были важны, но в основном работу, связанную с футболом, он выполнял самостоятельно.

Упорство

Нет ничего приятного в том, чтобы бегать до изнеможения или поднимать тяжести, пока не начнут отказывать мышцы. Но, безусловно, эти занятия были важны.

Преодоление традиционных возрастных ограничений

Средний игрок НФЛ покидает лигу в середине третьего десятка; тридцатипятилетний футболист — необычайное явление. Бытует мнение, что даже если спортсмену удается избежать травм, тело неизбежно изнашивается, и игрок, подбирающийся к сорока, уже не может одолеть соперника на пятнадцать лет моложе себя. Немногие сорокалетние игроки в основном оказываются квотербеками, которым в большинстве случаев не приходится вести защиту или много бегать, либо кикерами или пантерами, лишь пару раз вступающими в игру и вообще редко соприкасающимися с противниками. От вайдресиверов, бегающих как заведенные и часто сталкивающихся с другими игроками, не ожидают, что они продержатся двадцать сезонов или будут играть до сорока двух лет. Этого не добился никто, кроме Райса.

 

Важная находка

Естественно, возникает вопрос, какое отношение к нам имеет карьера звезды американского футбола; кроме того, это ведь история одного-единственного человека. С научной точки зрения это не статистика, а беллетристика. Чтобы увидеть, какие очевидные выводы из карьеры Райса можно довольно широко применить, рассмотрим крайне важное и очень строгое научное исследование, проведенное в начале девяностых совсем в другом месте, в Берлине, и совсем в другой области — в музыке.

Цель исследования заключалась в том, чтобы установить, почему одни скрипачи играют лучше других. Исследователи отправились в Музыкальную академию Западного Берлина (так она тогда называлась), выпускавшую прекрасных музыкантов, многие из которых впоследствии играли в крупных симфонических оркестрах или делали сольную карьеру. Исследователи попросили преподавателей назвать лучших скрипачей с потенциалом к сольной карьере международного уровня, а также просто хороших музыкантов. Кроме того, в академии было особое отделение с более лояльными требованиями при приеме, студенты которого обычно становились учителями музыки; исследователи набрали группу и из этого отделения. Таким образом, получилось три группы испытуемых — назовем их неплохими, хорошими и отличными, — отобранных к тому же по критериям пола и возраста (мужчины немногим старше двадцати).

Далее исследователи собрали подробные биографические данные обо всех испытуемых — в каком возрасте они начали заниматься музыкой, с какими учителями, в каких конкурсах участвовали и многое другое. Полученные данные подтвердили мнение преподавателей музыки: отличные скрипачи выступали на конкурсах лучше хороших, а хорошие были успешнее неплохих. Испытуемых попросили указать, сколько часов в неделю они занимались каждый год с начала занятий музыкой. Им предложили длинный список занятий, связанных и не связанных с музыкой, и спросили, сколько времени они проводили за каждым из этих занятий на протяжении последней недели; кроме того, их попросили определить, насколько каждое из занятий важно для того, чтобы они лучше играли на скрипке, насколько оно трудоемко и насколько приятно. Спрашивали у них и еще многое, например, как они провели предшествующий день, минута за минутой; кроме того, им пришлось в течение недели вести подробный дневник. Поскольку дневниковые записи не всегда точны, исследователи изучили их несколькими способами и провели основательные интервью с испытуемыми, чтобы подтвердить достоверность полученных сведений.

В результате был накоплен чрезвычайно ценный материал. Непосвященный человек при взгляде на эти данные решил бы, что они просто отражают недельный период жизни скрипачей, проанализированный тринадцать раз. Но, как оказалось, результаты этого анализа были на редкость показательны и убедительны.

По многим параметрам все три группы скрипачей были примерно одинаковы. Все они начали заниматься скрипкой в возрасте около восьми лет и решили стать музыкантами примерно в пятнадцать — статистически значимых расхождений между группами не было. На момент проведения исследования каждый испытуемый занимался скрипкой не менее десяти лет.

Поразительно, но факт: все три группы уделяли одинаковое количество времени делам, связанным с музыкой — выполнению заданий, упражнениям, урокам и т. д., — около пятидесяти одного часа в неделю. Исследователи не обнаружили статистически значимых различий между группами в этом отношении. То есть представители всех трех групп каждое утро вставали и приступали к занятиям, имея плотную рабочую неделю, так же, как и многие люди во многих областях.

Скрипачи были вполне уверены в том, какая деятельность наиболее важна для их совершенствования: самостоятельные занятия. Когда их попросили расставить по порядку важности двенадцать связанных с музыкой занятий и десять не связанных с ней (таких, как домашние дела, посещение магазинов, отдых), самостоятельная практика оказалась на первом месте.

Все они это знали, но не все это делали. Хотя скрипачи понимали важность самостоятельных занятий, количество времени, которое представители разных групп фактически им уделяли, резко различалось. Две высшие группы, отличные и хорошие скрипачи, занимались самостоятельно в среднем около двадцати четырех часов в неделю. Скрипачи неплохие, из третьей группы, занимались сами лишь девять часов в неделю.

Скрипачи были уверены, что это самое важное для их будущей карьеры дело, при этом они считали, что это сложно и совсем не весело. В аспекте трудоемкости самостоятельные занятия превосходили игру для зрителей и даже уход за детьми.

Упражнения, когда их много, вынуждают человека особым образом организовывать свою жизнь. Скрипачи двух высших групп на большую часть занятий отводили позднее утро или время после полудня, когда они были еще достаточно свежи. Напротив, скрипачи третьей группы занимались в основном вечером, когда усталость, вероятно, дает о себе знать. Обнаружилось и другое различие между участниками двух высших и третьей группы: первые спали больше своих менее успешных однокашников, причем не только ночью — они ложились вздремнуть еще и днем. Музыкальные занятия, похоже, основательно изнуряют.

Самостоятельная практика стоит особняком в ряду занятий, связанных с музыкой, так как во многом находится под контролем учащегося. Большинство других занятий — практические уроки, теоретические занятия, выступления — требуют участия других людей и поэтому связаны с ограничениями. Но, имея 168 часов в неделю, человек может самостоятельно заниматься почти все время. Собственно говоря, ни один участник исследования не уделял занятиям каждый свободный час.

Итак, все скрипачи понимали, что самостоятельная практика — самое важное условие творческого совершенствования. Все они располагали почти неограниченным временем для занятий, хотя никому из них они не давались легко.

В этом отношении все они были одинаковы. Разница состояла в том, что некоторые практиковались больше и достигали лучших результатов.

Как оказалось, занятия давали накопительный эффект. Напомню, что, по данным исследования, отличные и хорошие скрипачи уделяли самостоятельной подготовке примерно одинаковое количество времени — двадцать четыре часа в неделю. Это равенство на первый взгляд озадачивает. Если больше практики — лучше результат, то почему лучшая группа занимается не больше, чем средняя?

Ответ — в историях студентов. Всех испытуемых попросили оценить количество часов еженедельных занятий за каждый год игры на скрипке, что позволило исследователям подсчитать общее количество занятий за всю жизнь. Результаты были вполне прозрачны. К восемнадцати годам скрипачи из первой группы набирали в среднем 7410 часов занятий, из второй — 5301, из третьей — 3420. Такая разница уже статистически значима.

Вывод очевиден: большее количество общей практики способствует лучшим результатам. Но вообразите ситуацию скрипача из третьей группы, в восемнадцать лет решившего стать виртуозом международного класса, новым Ицхаком Перлманом или Джошуа Беллом. Лучшие скрипачи его возраста, которых ему придется догнать или перегнать, уже накопили вдвое больший объем практических занятий, чем он. Если он хочет сравняться с ними, ему придется заниматься гораздо больше, чем им, учитывая то, что сейчас он занимается гораздо меньше (девять часов в неделю против двадцати четырех). Поэтому, если такой студент хочет нагнать конкурентов до старости, ему придется существенно увеличить количество часов занятий, и безотлагательно. Короче говоря, теоретически молодой человек может ворваться в мир выдающихся скрипачей-виртуозов, но практически это маловероятно.

Результаты этого исследования дают убедительный ответ на вопрос, почему некоторые скрипачи своим мастерством существенно превосходят других. Исследование было частью крупного проекта по более общему вопросу: почему отдельные личности в любых сферах — бизнесе, спорте, музыке, науке, искусстве — преуспевают, тогда как большинство людей — нет. Ведущим автором этой работы, названной «Роль осознанной практики в обеспечении блестящих результатов», был Андерс Эрикссон, пятнадцатью годами раньше помогавший проводить эксперимент с СФ, который мог запомнить восемьдесят две случайные цифры. Выводы этого исследования не шли у Эрикссона из головы. Теперь в новой работе он и его соавторы, Ральф Крамп и Клеменс Теш-Ремер из Института человеческого развития и образования имени Макса Планка, представили новую теоретическую основу понимания причин успешной деятельности.

Эту концепцию они предложили потому, что существующая, во многом полагающаяся на концепт врожденного таланта, была явно несостоятельна. Мы уже рассмотрели ее слабые места: примеры успешных людей, не демонстрировавших никаких признаков одаренности. Кроме того, Эрикссон и его соавторы подметили важный момент: путь к триумфу в любой сфере деятельности всегда пролегает через многие годы упорного труда; таким образом, считать, что главную роль в успехе играет природный дар, мягко говоря, заблуждение.

В знаменитом исследовании шахматистов лауреат Нобелевской премии Герберт Саймон и соавтор Эрикссона по исследованию памяти Уильям Чейз предложили «правило десяти лет», основанное на их наблюдении: никто не добивался выдающихся успехов в шахматах менее чем через десять лет интенсивных тренировок, а некоторым требовалось гораздо больше времени. Исключением не был даже Бобби Фишер: когда в шестнадцать лет он стал гроссмейстером, за плечами у него было девять лет усердных занятий шахматами. Последующие исследования во многих сферах подтвердили состоятельность «правила десяти лет». В математике, науке, музыке, плавании, медицине, теннисе, литературе — ни один «самородок» не достиг величия, не затратив на это по крайней мере десяти лет весьма напряженного труда. Если талант означает быстрый или легкий успех, как полагает большинство людей, то с «талантливым» вариантом объяснения блестящих достижений что-то не так.

Продвигаясь дальше, исследователи обнаружили кое-что еще: многие ученые и авторы показывают лучшие результаты после двадцати или более лет усердной работы, что означает, что на девятнадцатом году практики они все еще совершенствуются. Этот факт оспаривает теорию таланта. Фрэнсис Гэлтон был абсолютно убежден в том, что каждый человек рождается с различными ограничениями, выйти за пределы которых просто не может: «Предел его достижений становится строго определенной величиной». Эти пределы присущи любым способностям, физическим или умственным. Человек сталкивается со своими границами в самом начале жизни, считал Гэлтон, после чего, «если только он безнадежно не ослеплен самомнением, он точно узнает, на что он способен, а что ему не по силам». В этот отрезвляющий момент, считал Гэлтон, человек мудрый в буквальном смысле перестает пытаться прыгнуть выше головы. «Порочные подстрекательства самоуверенного тщеславия более не ведут его к бесплодным усилиям». Он отвергает неразумную мысль о том, что когда-либо сможет работать лучше, примиряется с идеей о том, что всегда будет на том же уровне, что и сейчас, и «находит подлинное моральное умиротворение в честном признании себе, что сможет работать настолько хорошо, насколько его сделала способным к этому природа». Гэлтон по крайней мере придал этой мысли благородный вид.

Однако спустя сто лет появилось множество подтверждений тому, что люди могут продолжать совершенствоваться, оставив далеко позади свои «строго определенные» природные пределы. Примером тому — не только великие писатели, художники, бизнесмены, изобретатели и другие выдающиеся люди, создающие свои шедевры спустя тридцать-сорок лет работы. В конце XIX века научные исследования неоднократно продемонстрировали, что обычные люди в разных сферах деятельности могут совершенствоваться даже после того, как, казалось бы, достигли возможных пределов. Опытные сотрудники, чьи результаты с годами не улучшались, внезапно начинали заметно лучше работать, когда им предлагали поощрение или начинали обучать новыми способами. Этот факт явно противоречит теории «или дано, или не дано».

Резюмируя обширные данные, Эрикссон и его соавторы заметили, что «поиск устойчивых наследственных черт, способных предсказать или хотя бы намекнуть на будущий триумф выдающихся людей, оказался на удивление бесплодным». Однако на момент выхода их статьи «талантливая» точка зрения на высокие достижения по-прежнему была самым популярным объяснением. Почему? Авторы предложили простую причину: «Убеждение в важности таланта, похоже, основано на недостатке альтернативных гипотез, объясняющих природу выдающихся деятелей».

То есть за отсутствием лучшей идеи эту признали наиболее подходящей.

Попросту говоря: то, что авторы именовали «осознанной практикой», и составляет всю разницу. Или, как они предельно ясно заявили в статье, «различие между выдающимися и обычными взрослыми людьми отражает период осознанных усилий, направленных на улучшение работы в конкретной области, длящийся всю жизнь».

Эта позиция крайне значительна по двум причинам. Во-первых, она явно опровергает теорию «или дано, или не дано». Она объясняет успех, не придавая какой-либо важности понятию таланта. Авторы заключили, что успешные люди в любой сфере действительно качественно отличаются от остальных, но оспорили распространенный взгляд на природу этих отличий. Они отрицают, «что эти различия неизменны, то есть связаны с врожденным талантом». Таким образом, мы получаем принципиально новый взгляд на причины успешной деятельности.

Во-вторых, новая концепция Эрикссона и его соавторов разрешила серьезное противоречие как в ряде научных исследований эффективности и высоких достижений, так и в нашем повседневном опыте. С одной стороны, мы наблюдаем множество примеров того, что годы тяжкого труда не обеспечивают людям успеха в их области. Если бы мы всего лишь раскрыли глаза и оглянулись вокруг, мы, вероятно, согласились бы с Гэлтоном: те, с кем мы работаем, играем в гольф или в Doom, в какой-то момент делают прорыв, а затем выравниваются, достигнув предела возможностей; последующие годы труда лишь поддерживают их на этом уровне. С другой стороны, мы то и дело видим, что лучших результатов добиваются те, кто больше трудится. Как же оба эти наблюдения согласуются между собой?

Концепция, предложенная Эрикссоном и его коллегами, раскрывает суть этого противоречия. Проблема, по их наблюдениям, в том, что «нынешнее определение практики весьма размыто». Их теория основана не на упрощенном подходе «навык мастера ставит». Скорее ее основа — их понятие «осознанной практики», емкое и многогранное.