Все там же.

Капитолина Петровна, падая на стулья, ухватилась за край кулисы, которая прикрывала гипсовый бюст. Красиво и театрально потащила кулису за собой, и вдруг перед всеми предстал ярко-белый, недавно выкрашенный известкой, бюст Ленина.

Все визжат, вскочили, стулья сдвинули, уложили Капитолину Петровну, бегают вокруг.

Капитолина. Ну вот и все, девочки… Как быстро… Жалко, что не на поклоне… Красивее было бы… Селедки…

Все. Чего?!

Капитолина. Селедки… Селедки! Дайте мне селедки!

Все. Чего?!

Капитолина. Дайте мне селедки…

Все. Чего?!

Капитолина. Не дали… Пожалели… Прощайте… Увидимся… Только не надо мой костюм и кокошник отдавать ей… В этом меня похороните…

Все (хором). Капочка!!!!!

Стоявшие в углу часы вдруг ожили и принялись бить двенадцать раз.

Ираида. Скорую!

Нина. Не надо…

Тамара. Поздно…

Сара. Отпелась…

Молчат. Плачут. Сняли кокошники.

Вдруг Капитолина Петровна села на стулья, зевнула. Смотрит на всех.

Тамара. Что с вами?

Капитолина. А что такое было?

Ираида. Помирала только что…

Капитолина. Да ну… Это же я так, для блезиру. С проверкой на вшивость. А где мой кокошник? Уже нету? Уже кому-то отдали?

Нина. Да вот он, за стул завалился.

Молчание.

Капитолина (достала кокошник, надела на голову). Что вы на меня так все смотрите?

Тамара. Ты ведь только что помирала?

Капитолина. А вот – выздоровела.

Тамара. То есть?

Капитолина. Ну. Вот так. Видишь, видать, таблетки помогли…

Пауза.

Тамара. Ну вот, все в порядке, а мы давай отваживаться с ней, бегать тут, как курицы резаные… С ума сошла так пугать? Больной, больной, аппетит тройной.

Нина. Что ж вы так пугаете? Ну дак легче стало вам, нет?

Капитолина. Какой легче? Вы про что? (Пауза.) Девки, мне ведь девяносто лет. Я ведь уже в прострации. Уже мало что соображаю. Вот – где я? Скажите мне – где я? Где я нахожусь?

Сара. Как – где? В ансамбле «Наитие». На празднике. Десять лет ему было.

Капитолина. Кому?

Ираида. Ансамблю.

Капитолина. Какому ансамблю?

Тамара. Ой. Все, туши свет. Совсем уже, что ли?

Капитолина. А почему на мне такая одежда?

Нина. Пели мы сегодня на сцене, пели, помните?

Капитолина. Да? Пели? А что пели?

Сара. Песни всякие разные!

Капитолина. Правда? Не помню… В голове – кочуют туманы…

Тамара. Совсем ничего не помнишь?

Капитолина. Не-ка. Пенсия ведь, девки, недаром дается. (Показывает на бюст.) А этот тут откуда?

Нина. Он стоит тут с советских времен. Он тяжелый, его не вынести с третьего этажа.

Сара. Пусть стоит. Вдруг еще пригодится.

Капитолина. Зачем?

Сара. Вдруг все назад вернется? И снова станут Ахматова и Цветаева почитаемы, почитаемы!

Ираида. Чего?

Капитолина. Думаешь, может?

Сара. А чего нет-то? У нас все может быть.

Тамара. Почему ты селедки просила сейчас вот?

Капитолина. А что? И селедки попросить нельзя перед смертью? Вечно губы квасит. Вечно недовольна.

Тамара. Довольна я всем. Пугать только так не надо.

Сара. Пушкин перед смертью попросил морошки. И ему дали. Моченой морошки.

Капитолина. Ну вот. А я захотела селедки.

Ираида. Пушкин ты наш. Арина Родионовна.

Молчание.

Все молча пошли, встали у зеркал, рассматривают себя, красятся. Сарафаны поправляют, кокошники устанавливают прямо.

Нина. Девчонки, я вот что подумала. Нет, ну раз он хочет сделать ребрендинг, так сказать, надо позвать в ансамбль Наталью Семеновну петь.

Ираида. Какую эту?

Нина. Ну эту, которая раньше к нам ходила, а потом ушла. У нее, помнишь, редкая такая болезнь, как у жены Коля.

Ираида. Какого Коли?

Нина. Да Коля, бывшего президента Германии!

Ираида. Ну, у тебя и память.

Нина. Да! У нее редкая такая болезнь: она не может жить на свету, сидит всю жизнь в темноте.

Капитолина. Прям всю жизнь? С закрытыми шторками? В квартире? Ой, не дай Бог мне такого.

Нина. Ну а что, такая болезнь. Глаза ломит от света. Бывает.

Ираида. Ну и что?

Нина. А то, что у Натальи Семеновны такая же болезнь. Она сидит дома, даже свечку не зажигает…

Ираида. Ой, горе.

Нина. Ну вот, раз он хочет, чтобы мы были в темноте на заднем плане, то можно и Наталью Семеновну поставить там, в темноте.

Тамара. Да она никогда петь не могла.

Нина. Ну, пусть стоит для антуражу, пусть рот разевает хотя бы. Она статная, высокая, кокошник далеко будет видно.

Молчание. Все смотрят на себя в зеркало.

Капитолина. Девки, слушайте, у меня в доме на первом этаже продуктовый маленький магазин. Я вчера пошла за селедкой. Купить хотела. А продавщица говорит мне: «Вы ж вчера селедку покупали, съели уже?». Я не поверила ей. Пошла домой, смотрю, а селедка лежит на столе. Я и правда ее покупала уже вчера, а забыла. Девки, где моя смерть ходит? Почему я не умираю? Хожу, хожу, все мрут, как мухи, а я все нет. Утром проснусь, лежу на кровати, глаза открою и думаю: «Нет, не буду вставать, полежу еще так, может – помру».

Молчание.

Сара. Чушь какая-то. Проснись и пой. Ясно?

Капитолина. Куда пой. Не до коляды, когда полна хата беды. Жил-был царь Овес, он все песни унес.

Нина. Чего там ты ноешь опять? Капочка, люди сейчас при нынешней системе здравоохранения живут по сто пятьдесят лет. Девяносто – не возраст для женщины.

Капитолина. А сколько для женщины возраст?

Молчание.

Девчонки… Я ведь сто лет в зеркало не смотрела. Вынесла все на балкон. На ощупь умываюсь и зубы чищу. А чего смотреть? Какая-то старуха смотрит на тебя оттуда. А в душе мне – восемнадцать. А в душе – пацаненок-нахаленок. Нет, в душе я – девочка-припевочка. А по морде – старуха. Вот за что такая несправедливость?

Молчание.

Ираида. Как теперь жить? Он нас, практически, обесточил.

Капитолина. Девки, я все поняла. Это ведь вот отчего все.

Нина. Что, опять про селедку?

Капитолина. Нет, не про нее. Вы в него все тайно влюблены и вам хочется, чтобы он только с вами был, а тут эта – соперница, Баба Шанель. А неправильно вы себя в любовных делах ведете. Доверьтесь моему опыту. Я знаю. Нечего его приваживать, прикармливать, нахваливать. Потому что, чем больше кошку гладишь, тем больше она горб подымает.

Нина. Да какая она нам соперница?

Сара. Не влюблены, Капитолина Петровна, а просто – материнский инстинкт.

Тамара. Недоразвитый у некоторых.

Сара. Да хоть бы и недоразвитый. Понятно ежу, что никаких интимных отношений у нас с ним быть не может, но так – глаза пополоскать, молодость вспомнить, пофлиртовать, побеситься. Разве запрещается?

Тамара. В зеркало на себя иногда смотри. Или тоже на балкон вынесла?

Сара. Нет, смотрю часто. Очень даже хороша.

Капитолина. Каравай-то не по рылу. Нужны вы ему.

Ираида. Ну, а что ей-то? Она все ждет «Прынса» на белом конике и пукает розовыми духами: ах, Ахматова, Ахматова! Цветаева, Цветаева! А Демьяна Бедного не хочешь, нет?

Сара. Не хочу. Я еще поживу. (Говорит громко, кричит почти.) «Как забуду?! Он вышел, шатаясь! Искривился мучительно рот! Я сбежала, перил не касаясь! Я бежала за ним до ворот! Задыхаясь, я крикнула: «Шутка! Все, что было! Уйдешь, я умру!» Улыбнулся спокойно и жутко! И сказал мне: «Не стой на ветру!» (Пауза.) Анна Андреевна Ахматова сто лет назад сказала. Ясно?

Молчание.

Нина. Никуда он не уйдет. Вернется. Побесится и вернется.

Молчание. Стоят, смотрят в зеркала.

Тамара. В детстве никак не могла понять слов в песне: «Мы везем с собой кота, Чижика – собаку…» Я думала, что Чижик – плохой, его собакой все зовут…

Нина. А я не могла в другой песне понять слов: «То березка, то рябина! Куст раки! Ты над рекой…» Я все думала: «Что это за дерево – «раки»? «Ты над рекой» – это понятно, но «куст раки» – что это такое? И только лет в тридцать мне кто-то объяснил: «Куст ракиты над рекой»!

Тамара. А я детстве слушала радио, там пели: «Ах, Самара-городок!» А я слышала: «Ах, Тамара-городок!» и думала: это про меня.

Ираида. Конечно про тебя, Томишна. Тамара-городок, ага. Ой, впали все в детство. Такое вот соседство. Стихи. Ахматова прям.

Капитолина. Какие дуры вы редкие. Да и я тоже. Песни поем в ансамбле, а? Какие песни вам? Поздно, Соня, пить «Боржоми», если почка отвалилась.

Молчание.

Тамара (Нине). Ты водишь машину?

Нина. Конечно. Вон она, под окнами стоит.

Тамара. И не боишься?

Нина. Чего?

Тамара. Ну не ту педаль вдруг нажмешь посреди дороги и в столб въедешь. Или на встречку выпрешься и – капут.

Нина. Не выпрусь. Не боюсь. Знаешь, сколько на дороге парней молодых, красивых за рулем? Все на меня внимание обращают, вот так пальцы мне показывают, руками машут.

Тамара. Дура. Они тебе машут: смотри, какая прикольная бабулька за рулем, ей сто лет, она в парике, у нее вставные челюсти, она в очках минус пятнадцать, а она гоняет, ей все нипочем, а ей уже давно пора отправляться в «Первый квартал».

Нина. Сама ты в «Первый квартал». Где моя губнушка?

Пошла, нашла свою сумку, роется в ней. Достала помаду, красится у зеркала. Все посмотрели на нее, тоже пошли к своим сумкам. Принялись рыться, достали косметички.

Встали у зеркал, красятся.

Я даже «бомблю» ночами, бывает.

Тамара. Кого бомбишь?

Нина. «Бомблю» – значит, таксисткой подрабатываю. Мне денег не надо, мне для веселья. Знаешь, какие кадры бывают? Ого-го!

Тамара. Стыдоба. У нас не у одной Сары Абрамовны пунктик на этом деле.

Сара. А что Сара Абрамовна? Как что, так сразу: Сара Абрамовна! (Громко.) «О, не вздыхайте обо мне! Печаль преступна и напрасна! Я здесь, на сером полотне! Возникла странно и неясно!»

Тамара. Да, да, конечно. Случайно ты возникла. Выгнать не можем.

Сара. Что?!

Нина. Я очень люблю сесть за руль и куда-нибудь ехать, ехать, ехать.

Тамара. Ехать, взади вехоть. Куда ехать-то? Зачем ехать-то?

Нина. Куда-нибудь. В светлую даль.

Молчание.

Врывается Сергей, хватает баян, шипит.

Сергей. Как вы не понимаете! Вы сами задушили нашу песню! У Розы Николаевны связи в администрации! Она обещала поездку на Острова Зеленого Мыса!

Капитолина. Кого?

Сергей. Того! Наш город побратим с Островами Зеленого Мыса, и мы могли бы туда поехать! Но из-за вас, из-за вас, из-за вашего склочничества, из-за вас…

Сара. Да что ты ее слушаешь, Сережа?! Она тебе впаривает по самые гыгышары лабуду толченую, а ты, как петух со шконки, повелся на ее опарыши!

Сергей. Лабуду?! Опарыши?! Да, да! Цветаева, Ахматова – отдыхают!

Тамара. Сядьте, Сергей Сергеевич, поговорим. Раз вам так охота, мы и без нее на Острова Зеленого Мыса съездим, слышите?! У нас тоже кой-какие связи есть. Там ведь тоже есть общество инвалидов. Созвонимся. Договоримся. Обменяемся. Они к нам со своими африканскими танцами, а мы к ним. Какие проблемы, раз вам туда так хочется?

Сергей. Нет, я поеду – но без вас! Правильно она сказала: вувузелы! Вувузелы вы!

Капитолина. У всякого Федорки свои отговорки. Наш Филат не быват виноват.

Сергей. Вувузелы африканские! Не дождетесь! Не дождетесь! Ребрендинг! Ребрендинг!

Ираида. Постойте…

Сергей убежал, все молчат.

Сара (грустно). «А за окном шелестят тополя: «Нет на земле твоего короля!»

Капитолина. Вот ведь вахлак какой: взял и испортил праздник. А?

Сара. Помните, в опере Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда», как Катерина жалобно поет, обращаясь к Сергею?

Ираида. Как не помним. Каждое утро эту оперу слушаем. Как проснемся, так давай сразу Штож-таковича слушать.

Сара. Как она жалобно поет, как жалобно! (Поет тихо, страдая.) «Сере-ожа-а! Сере-ожа-а! Сере-ожа-а!»…

Нина. Да помолчите, Сара Абрамовна! Куда это он баян потащил?

Сара. Он будет дома сидеть, играть и грустить, и смотреть в темное окно, и думать… (Поет «по-оперному».) «Сере-ожа-а! Сере-ожа-а! Сере-ожа-а!»…

Тамара. Да ладно тебе, хватит выть!

Сара. Какой он, все-таки, красавец. Ну, просто – Аватар! Аватар! (Декламирует.) «Муж хлестал меня узорчатым вдвое сложенным ремнем…»

Ираида. Ой, отхлестать бы тебя… Аватар, а?! Синий, что ли, такой же?

Сара. Помолчите! Как он прекрасен даже в ярости! Как прекрасен! «Я только девочка. Мой долг до брачного венца! Не забывать, что всюду – волк и помнить: я – овца».

Тамара. Слушайте, ну это когда-нибудь закончится, наконец, или нет?! Помолчи уже, овца!

Молчание.

Сара (достала сигарету, закурила). В прошлом году я поехала в Израиль на отдых. Десять дней на солнце.

Тамара. Она еще и курит?!

Сара. Как там красиво было.

Ираида. Да прям, не ври! Кто тебя выпустил за границу? Не выдают визы тем, кому за семьдесят. Еще окочуришься там, а потом турфирма твой перелет в деревянном костюме оплачивай.

Сара. Нет. Я ездила. Потому что мне по паспорту пятьдесят семь.

Тамара. Во дает. А по жизни восемьдесят? Как ты смогла это? Хотя – евреи…

Сара. А что вы имеете против евреев?

Тамара. Ничего.

Сара. Ну и помолчите.

Нина. Ну и как там было?

Сара. Красиво. Я даже гоняла на мотоцикле по пустыне.

Капитолина. Чего?

Сара. Мотоцикл «квадроцикл» называется.

Капитолина. Мотоцикл-цикл-цикл, всю дорогу обосикал. Самосвал-вал-вал, всю дорогу…

Сара. Помолчите! Кроме того, я там занималась усиленно дайвингом.

Нина. Это че?

Сара. Ныряла под воду. Красота. (Пауза.) Только страшно, так страшно там в аэропортах!

Нина. Почему это?

Сара. Потому что в аэропортах я не закрывалась в кабинках в туалетах. Потому что боялась, что застряну в этих туалетах и все, меня оставят тут, в аэропортовском туалете.

Ираида. То есть?

Сара. Потому что я не могу с техникой общаться. Я всегда не те кнопки нажимаю.

Ираида. А какая там техника в туалете в аэропорту?

Сара. А там такая задвижка – крутить ее надо.

Молчание.

Ираида. Чушь какая-то. На квадроциклах гоняет, под воду ныряет, а в туалете в аэропорту – боится.

Сара. А что вы хотели? В каждой избушке свои погремушки.

Тамара. Надо, надо нам ходить на курсы трансерфинга. Давайте все, а? Я вас устрою. Я туда давно хожу. Девочки, я как староста, зову вас. Там такой курс – мы сидим на полу кружком почти голые, сложив ноги, как индусы. Сидим, медитируем. И все время повторяем хором: «Хочу выйти замуж за миллионера, хочу выйти замуж за миллионера, хочу выйти замуж за миллионера!» И так тысячу раз за час. А слова – они ведь материальны.

Нина. Ну и помогло?

Тамара. Не помогло пока, но близко к этому.

Нина. От кого угодно я этого ожидала, но только не от вас, Тамара Ивановна. А зачем вам миллионер?

Тамара. Да так. Для прикола, как говорится. А потом – лишний миллион не помешал бы, нет?

Капитолина. Миллион тебе? Дура. В гробу карманов нет. Триста лет ж. пой дышать не будешь. «Томка-стакан».

Тамара. Да помолчите вы! Сами не такие что ли? Одна радость-то осталась – рюмашку за ужином намахнешь, и рай. (Пауза.) Вот так. Рюмашку! А не стакан. И что, нельзя?

Молчание. Все сели у зеркал на стулья.

Нина. Вчера я похоронила мою кошку.

Тамара. Что?

Нина. Кошку. Ее звали Блудня. Я ее подобрала когда-то. Ей было четырнадцать лет. Повезла ее на дачу, похоронила там, под березкой. Села потом в доме, шторы закрыты, темно, тихо. Сидела полчаса, молчала. И думала: я знаю, какой будет мой вечный сон, мой вечный рай. Там, на том свете, когда умру, я буду жить в этом моем деревенском доме. Всегда будет лето. Все кошки, которые в жизни были со мной, будут со мной там. Блудня тоже будет. Мы будем сидеть во дворе, ходить по огороду, вечером они все лягут вокруг меня, и мы уснем. Я думала поселить людей в этот рай, но решила – никого там не будет. Я не хочу ни с кем разговаривать, только с кошками. Только я и кошки, больше никого не надо.

Тамара. А мы?

Нина. Да пошли вы. Надоели все. Там всегда будет тихо. Мы будем потихоньку жить, вечно жить в раю, нам никого не надо будет. (Пауза.) Выкопала ямку Блудне, спрятала ее туда, засыпала землей. Прости меня, бедная кошка. Четырнадцать лет – как одна минута. Я помню ее маленьким котенком. Как будто вчера это было. Я знаю, что мы встретимся. На том свете, в моем раю.

Ираида. Замолчи. Кошка ведь, не человек. А ты тут расстрадалась.

Тамара. Это что за разговоры? Ну-ка, хватит. Я как староста ансамбля вам официально заявляю: хватит!

Нина (рыдает). Бедная кошечка моя, бедная моя ласточка, любимая моя. Я ехала назад с дачи, въехала в город, дороги не вижу, рыдаю – а впереди маршрутка на светофоре стоит и там сидит у заднего стекла мальчишка лет десяти-двенадцати. Увидел, наверное, бабушку за рулем, толкает в бок маму, сидящую рядом, и смеется. Я отвернулась в сторону, что-то как-то неловко и плачу еще. Потом поехала и, обгоняя маршрутку, помахала мальчишке рукой. И он с такой радостью, хохоча, стал мне махать в ответ тоже. Я еду, плачу и думаю: жизнь продолжается. Она будет, будет продолжаться всегда. Меня не станет, вас, нас, но мальчишка в маршрутке – смешной, радостный, глупый, радующийся жизни, он – всегда будет. Не может быть, чтобы его не было, что его не будет. Иначе – иначе не надо жить.

Тамара. Выпей вот компотику и успокойся. Тихо, сказала! Хватит, сказала! Привыкли вы все, гляжу, в серной кислоте плавать. Себе сложности, препятствия устраивать! Тихо все быстро мне тут, ну?

Ираида (жует что-то). Прожила всю жизнь с кошечками в обнимку. Ни клятая, ни мятая. А сейчас страдаешь. Не хер, милая. Знаешь, говорят: не родил ребенка, корми котенка. Вот и все. Сама себе такую жизнь придумала.

Тамара. Споем! Три, четыре!

Все поют:

«Мы шли под грохот канонады! Мы смерти смотрели в лицо! Вперед продвигались отряды! Спартаковцы смелых бойцов!..»

Молчание.

Капитолина. Все вам, девки, петь. Сидели бы на даче, да солили бы чего. Варенье варили бы, что ли, дуры.

Ираида. А ты что не варишь?

Капитолина. А то. Наварилась за жизнь. «Пришла весна, набухли почки! И пьяницы легли у бочки! «Московской» с пивом напились! И возле бочки улеглись!» Ахматова сказала.

Сара. И вовсе не Ахматова. Вот что я расскажу вам по поводу варенья. Какие могут быть огорченья. Вот моя подружка купила дачу. И с такой радостью давай там на ней солить, варить варенье. И все в погреб, в погреб. Забила банками и такая ей радость: смысл жизни нашла. И вот вдруг она ставит в погребе последнюю баночку, и тут все полки рушатся, и все до единой банки, как в кино, разбиваются в пыль. Она стоит в погребе по колено в жиже. Вылезла, вымылась, вытерлась, слезы стерла. Уехала с дачи и через месяц навсегда свалила в Израиль жить. Такой вот для нее был это шок.

Нина. Я бы тоже уехала. Нет, я бы повесилась.

Ираида. И я.

Капитолина. Я тоже. Из-за варенья. Ага.

Молчание.

Ираида. Вот жизнь дается через что человеку?

Тамара. Через что?

Ираида. Через разговор, встречи, через людей, через общение. Общение! Я что хочу сказать: через общение! Я всю жизнь просидела в бухгалтерии, считала чего-то, какие-то цифры складывала, вычитала и мало с кем разговаривала, не общалась. То есть практически – почти не жила. А сейчас, чувствую: мне мало, мне говорить надо, выговориться!

Тамара. Только ты вот сейчас плакать не начинай, ладно?

Молчание.

Нина. Капочка, полегчало? Пошли.

Ираида. Чего ждете? Правильно она говорит – пошли.

Нина. Так и пойдем в кокошниках?

Тамара. Куда вы идти собрались?

Капитолина. К столу, куда еще? Продолжать пировать, пьянствовать. Праздновать. Праздник ведь. Праздников мало, надо продолжать, девки.

Тамара. Вы что, так и не поняли?

Нина. Нет.

Тамара. Он сказал, что эта Баба Шанель работает тут в ДК на вахте.

Нина. Ну?

Тамара. Значит, скоро она придет и скажет: выметайтесь, ДК закрывается. Представляете, какой позор? Видали, как ее плющит, колбасит – так хочет к нам в ансамбль. С ней станется. Взашей нас, взашей, взашей.

Капитолина. Рули-рули, вот тебе четыре дули. А мне не больно – курица довольна.

Нина. Да кто она такая? Ложкомойка!

Ираида. Правильно. Ложкомойница.

Нина. Вот именно. Мэру чай подавала всю жизнь. Будем ее бояться еще. Он ей инвалидность сделал! В каком месте у нее инвалидность?

Тамара. Что вы мелете? Представьте себе такой позор: нас в юбилейный день взашей выгонят из ДК. Это будет нечто.

Все (хором, негромко). Это будет нечто.

Молчание.

Нина. Ну?

Тамара. Гну. Мы должны ее встретить во всеоружии.

Ираида. В каком это?

Тамара. В таком это. Дать ей отпор. Обозвать ее Бабой Шанелью.

Капитолина. Да, да. И вот так вот ей – комбинацию ей из трех пальцев. И чтоб она нашего Семен Семеныча не трогала…

Сара. Сергей Сергеевича.

Капитолина. Ну да. Чтоб не покушалась!

Нина. А что мы ей сделаем?

Тамара. Да хоть плюнем в нее. Слюной и дугой. Надо всегда, чтоб за тобой было бы последнее слово!

Нина. Зачем?

Тамара (плачет). Так надо! Таков закон жизни! Я прожила жизнь и не знаю, из чего делают мыло, зачем идет снег, как летают самолеты, что такое электричество, почему река бежит туда, а не сюда! Я прожила так много и так глупо, не поняла главное – а как оно все устроено и почему так, а не так?

Капитолина. А зачем тебе знать?

Тамара. Не знаю!

Нина. Мыло делают из костей.

Тамара. Из чьих костей? Человеческих?

Нина. Вроде нет.

Тамара. А почему тогда всегда говорят: «Пора ее сдать на мыло»?

Нина. Про кого это говорят?

Ираида. Ты чего завелась? Успокойся.

Капитолина. Пахнет как-то не так.

Сара. Как?

Капитолина. Пахнет богородицыной травой.

Сара. Какой это?

Капитолина. В деревнях покойников обкладывают такой травой.

Ираида. Капа, ну хватит тебе, может, уже, а?

Капитолина. Ладно, уж слова сказать нельзя. Коли ты тово, так и я тово. А коли ты не тово, так и я не тово.

Ираида. Чего?

Капитолина. Так. (Поет.) «Чтобы праздник был веселый! Подпевай, родная школа!»

Тамара. Так, спокойно. Вот что я скажу. Хватит страдать. Делите на сто то, что он сказал. Как же, закроет он ансамбль. Или на тридцать четыре делите.

Нина. А язык-то у нее подвешен. Наблатыкалась там у мэра в предбаннике. Лихоманка ее забери.

Сара. Харя у нее треснет. Задница слипнется. Ничего у нее не выйдет.

Тамара. Ахматова. Цветаева. Цветаева, Ахматова.

Сара. И что? Они боролись за любовь! А за любовь можно бороться разными способами! Баба Шанель она! Мы должны сейчас петь, плясать, танцевать и делать вид, что нам все похер, что нам хорошо и так, без нее. Она придет, а мы поем и пляшем. Ясно?

Нина. А вдруг сегодня не ее смена?

Тамара. Ее, ее. Я еще в обед, шла когда на концерт, посмотрела и увидела, что сидит за стеклом на вахте какая-то чувырла, баба с сантиметром штукатурки на морде, волосы дыбом, торчком, я еще тогда подумала: «Ну и коза крашеная какая!» Так что тут она где-то ходит, двери запирает, ключами побрякивает, сигнализацию включает.

Нина. Да прям. Их уже тут и дырка свистнула. Усвистали. Нету. Ушли куда-то с Сергеем Сергеевичем. Нету их.

Сара. Куда они пойдут?

Нина. А если нам тоже сейчас потихоньку уйти?

Тамара. Ну?

Нина. И тогда не будет позора. Ушли сами, никто нас не выгнал. А?

Капитолина. Правильно. Надо тихо уйти. Ну, все, девки, пошли на сюсю.

Тамара. Куда это?

Капитолина. На сюсю – значит: домой.

Тамара. С каких это пор «сюся» домом называется?

Капитолина. Пошли! Уходим тихо и по одному!

Молчание.

Нина. А еду всю ей оставить?

Ираида. Да пусть обожрется. Я, кстати, не совсем уверена вон в тех грибочках, что в поллитровой баночке.

Нина. Почему?

Ираида. Я их принесла. Я сама их солила, собирала. Но вроде там есть пара поганочек. Я не уверена, но – вроде.

Тамара. И ты это на стол поставила?! Нам?!

Ираида. А какая разница?

Нина. То есть?

Ираида. Ну, сегодня или завтра? По-моему, все равно уже.

Капитолина. Я эти грибы ела. Я сейчас «строгать» буду, как говорит мой внук.

Ираида. Чего ты строгать собралась?

Капитолина. Тошнит меня, вот чего. «Строгать» я буду, поняла?

Ираида. Не будешь. Это меня от вас от всех «строгать» уже тянет. Надоели. Устала я от вас по самые заговья. Надоели вы мне все до смерти. Как будто у вас у всех одна мать, один отец! Дуры одинаковые! Понимаете?

Стоят, молчат. За окнами стало темно. По зеркалам какие-то тени летают.

Нина пошла к стене и зеркала шторкой задернула.

Капитолина. Зачем ты это? Будто покойник в доме.

Нина. А хватит на себя пялиться. Нечего. Красавицы.

Тамара. И что? Красавицы. (Пауза.) Какой сегодня концерт был… Какой успех был…

Нина. Да, какой успех… Какие аплодисменты… Это было нечто…

Все (хором). Это было нечто…

Вдруг в соседней комнате лихо заиграл баян, а потом раздался голос Розы Николаевны. Она пела:

«То березка, то рябина! Куст ракиты над рекой! Край родной! Навек любимый! Где найдешь еще такой!..»

Молчание. Песня звучит дальше.

Все пораженно смотрят друг на друга.

Капитолина. Девочки, это что такое?

Тамара. Ребрендинг. Нас под зад, а сам репетирует с молодой.

Сара. Это ужасно, это ужасно!

Нина. Он с ней репетирует, с ней одной репетирует!

Ираида. Вот так вот! Он с ней с одной поедет в дом ветеранов, к детям-инвалидам, в ЦПКиО, на 1 Июня и на 9 Мая?! А мы?!

Нина. Девочки, так не пойдет! Пойдемте к ним!

Ираида. Правильно. Как в той песне: надо встать и идти из тумана, как Анна, раздвигая грудью рожь и белым лебедем.

Капитолина. Мы можем это.

Сара. Нет, пожалуйста, по доброй воле я и половиком расстелюсь, но – «просить у них прощенья? А на что похоже это будет, полюбуйся!» Кстати, это «Король Лир»!

Нина. Да помолчите, Сара! Не в драмкружке! А в «Наитии»!

Тамара. И что ж мы пойдем, возле них в темноте там стоять?

Капитолина. Дура. Иди вперед уже. Хоть в темноте, но со всеми. Хоть в темноте, но на людях. Хоть в темноте, но в платье и в кокошнике. Хоть в темноте, но на сцене. Мы скажем ему: простите нас, Семен Семеныч… То есть Сергей Сергеевич! Скажем!

Нина. Скажем! Попросимся в их обновленный ансамбль!

Тамара. И больше никогда, никогда не будем выступать, будем как мышки тихо сидеть!

Ираида. Рты разевать!

Сара. Песни петь!

Капитолина. Возьмите со стола еду всякую, хлеб-соль, чтобы было торжественно и по-русски. Он простит нас. Ну, что бы ему нас и не простить, бабушек неразумных? Мы ведь старые бабки, что на нас обижаться?

Нина. Ну да. Старый что малый.

Тамара. Старики как дети.

Ираида. А детей всегда прощают.

Сара. Они же не со зла все делают. А по наивности. Потому что они – познают таким образом мир.

Капитолина. Да! Вот именно – мир! Берите все со стола! Пошли!

Они взяли в руки со стола тарелки, графинчик с водкой, булки, хлеб.

Потом хором, с одной ноги, пошли в двери. Часы снова принялись бить много раз.

Песня в соседней комнате нарастает.

Поет хор.

Что-то про Родину.

Темнота.

Занавес