Действующие лица

ВЕРА — 40 лет

ЛЕОНИД — 40 лет

Фойе маленького подвального театра.

Фойе маленького провинциального полуподвального или глубокоподвального театра. Ах! Вот о таком я мечтаю! Слышите вы, там, в последнем ряду, о чём я мечтаю? Вам не понять. Вот взять бы в моей хрущёвке вырыть бы поглубже подвал, а потом там фонарей кучу, а потом занавес, артистов, зрителей и играть, играть, играть… Хотя бы даже вот эту пьесу, что пишу. А что? Она на двоих. Затрат мало. Штук тридцать-сорок женских норковых шубок купить и всё. Но шубки не главное, а главное тут — «серсе» — есть такое слово. И чтоб артисты: петелька-крючочек, петелька-крючочек… Знаете, что такое? Это когда я тебе — петельку, а ты мне — крючочек, я тебе — вопрос, а ты мне — ответ. Ну, как в жизни. И вот вам уже — Театр. Петелька-крючочек, петелька-крючочек…

Ну, можно и другие пьесы, не обязательно эту. Да и вообще пьесы — неважно какие, а главное чтоб, главное, понимаете ли, чтоб, понимаете ли… чтоб в антракте и перед спектаклем играл бы маленький оркестрик: скрипочка, или что-то такое нежное бы. Чтоб обязательно, понимаете ли, перед началом бы пиликало бы. (Это я где-то в какой-то другой стране или во сне видел).

Ах!

Нет.

Никто не выроет там подвал глубже. Никто не посадит там зрителей, не повесит фонарей. Так и будут крысы по подвалу бегать, а моя Манюра за ними. Так и будет грязная вода сочиться, зловонить. Так и не будет Театра. У меня.

А вот у них — есть. Счастливые!

В подвале хрущёвки устроен театр. Крохотный вестибюльчик, а уютно. Всё в чёрный цвет покрашено. Все изгибы труб, все кирпичики — в чёрный. В центре дверь двойная в зал, на ней надпись: «Просим соблюдать тишину!», а ниже: «После третьего звонка вход в зрительный зал воспрещён!»

Слева стойка буфета, за стойкой витрина с красивыми бутылками, тарелки с бутербродами, мойка для посуды тут же. Возле стойки стулья высокие такие, иностранно-красивые. Справа — гардероб, на вешалке штук тридцать-сорок пальто и шуб висит. Возле гардероба четыре венских стула, пюпитры, контрабас, барабан, виолончель и скрипка — лежат и стоят на стульях и возле них. Дверь в туалет есть. Выставка даже маленькая, театральная: за стеклом в витрине старинные костюмы, веера, рыцарские доспехи. В отдельной витрине — чучело чайки. Как символ, так сказать. Театра, так сказать. «Театра в хрущёвке», так сказать. Ну, всё как и положено в театре, но только ма-а-аленькое-маленькое, аккуратненькое, симпатичненькое, сделанное, вылизанное, выкрашенное, да к тому же без золота и бархата.

Там, за дверью, идёт спектакль. Вечер. Зима.

А тут, в фойе — своя жизнь идёт. Ну, если хотите — свой Театр.

За стойкой буфета ЛЕОНИД — моет посуду. Он в наглаженных брюках, бабочке, белой рубашке, поверх которой надет тоненький аккуратный шерстяной свитер с открытым горлом.

В гардеробе — ВЕРА. Она в синем халате. Вера ест из банки капусту, смотрит на Леонида, который на свет разглядывает стаканы, их чистоту.

МОЛЧАНИЕ.

Вера надевает шубу, смотрится в зеркало.

ЛЕОНИД. Опять?

ВЕРА. А что?

ЛЕОНИД. Стыдно. Снять!

ВЕРА. Нельзя? У них дома таких шуб «зэ» — завались. Я же не на совсем, а только померять и назад.

ЛЕОНИД. Сапоги ещё надень!

ВЕРА. Правильно. Надену, чтоб в комплекте было. На ней не смотрелось, я сразу «зэ» — заметила. Тоже, припёрлась в театр, жемчуга понавздевала, бриллианты, чтоб показать. В подвале. Шубу в пол. А сама — как Баба Яга в тылу врага. А на мне — во как сидит. У меня такой шубы не будет. Мне никто не купит. Я уже с ярмарки еду, а мне до такой шубы — как до Китая вприсядку. Мне не купит. Где уж нам уж выйти замуж, мы уж так уж как уж накуж. (Вертится у зеркала.)

Леонид пришел в гардероб, снял с Веры шубу, выхватил сапоги.

(Вера молчит, смотрит, как Леонид идёт снова к мойке.) Личико-то попроще, гражданин. Попроще, говорю. Слыхали? Не напрягайтесь. Не в театре. Нечего эдак-то вот драматично.

Леонид ушел к себе. Вера села, ест капусту.

Всё равно там — твоя квартира. (Тычет пальцем в потолок над гардеробом.) А там — моя. (Тычет пальцем в потолок над буфетом.) Это — твоя протечка. Я не буду платить.

ЛЕОНИД. Вчера полезла в витрину.

ВЕРА. Ты же не дал. Я хотела веером пообмахиваться.

ЛЕОНИД. В шубе?

ВЕРА. Я хотела проверить, как они дышали в таком. Грудью дышали, когда их целовали «вэ» — возлюбленные. Ромео её целовал. А она дышала и дышала. И веером — мах-мах-тарарах. (Пауза.) Всё равно достану, проверю. Не сегодня, так в следующий раз. Мне надо успевать. Я с ярмарки. Твоя протечка, сказала, твоя!

ЛЕОНИД. Моя, моя. Заплачу.

ВЕРА. Заплати. У тебя денег много. Всё копит. Или маме лекарство покупает. Ну, покупай, покупай. (Пауза.) С ярмарки я. Вам — не понять. Которые в буфетах им — не ясно. Мойте стаканы, мойте. Мы про тех, кто в буфетах — по телевизору слыхали. По телевизору врать не станут. Снег, дождь. Солнце, луна. Небо, слова. Туман, ветер. Огонь, вода. Весна, зима. Осень, лето. Деревья, цветы. Земля, воздух. Звери, птицы. Хлеб, мама. Мама…

ЛЕОНИД. Что ты сказала?

ВЕРА. Ничего. Молюсь.

МОЛЧАНИЕ.

Леонид с остервенением моет стаканы.

(Надела снова шубу, улыбается, вертится в шубе у зеркала.) Енот-полоскун. Моет, моет.

МОЛЧАНИЕ.

ЛЕОНИД. Что?

ВЕРА. Да ничего. (Пауза. Сняла шубу, повесила её на место.) Занавески бы вот здесь — было бы лучше. Слышишь, «пэ»?

ЛЕОНИД. Я тебе не «пэ».

ВЕРА. (Смеётся.) Люблю занавески. Занавесила бы всё, будь моё оно. Тут рюшечки, тут подборчики, тут вышивка, тут строчечка. Чтоб было много тёмных уголочков, в которых можно было бы затаиться. Тут бегали бы дети, прятались бы. Много-много детей. А представления тут были бы — только сказки для детей. Разных знаменитых авторов. А «мэ» — малоизвестных — никогда. (Пауза, Вера улыбается, молчит.) Всё ажурное, с рюшечками обожаю. Занавесила бы всю грязь. Чтоб гадость эту не видеть. А то жить, дышать невозможно с вами всеми. У меня всё-всё белье с рюшечками. Трубы эти чёрные — тошнит. Это они по-авангардному так сделали. Как кишки будто крашенные в чёрное, а мы в этих негритосных кишках сидим вот, говорим. А они про любовь смотрят. А если мозгой раскинуть, то по этим кишкам «кэ» — кало плывёт сплошное, со всего дома сливается, переливается, булькает, по трубам по этим чёрным. (Ест капусту.) Мне можно с рюшечками, я с ярмарки еду.

МОЛЧАНИЕ.

ЛЕОНИД. С какой ярмарки? Ну?! Отвечай!

ВЕРА. С такой. Не ваше дело. С такой вот ярмарки я еду. Я сама с собой. Монолог. Театр. (Ест капусту.)

ЛЕОНИД. Дурь. (Бормочет.) С ярмарки она. Она вот с ярмарки. Театр!

МОЛЧАНИЕ.

ВЕРА. Тебе над буфетом табличку повесить надо: «Выпил коньяку — открой рот.» Знаешь, зачем? (Пауза.) Знаешь, почему грузины не хмелеют, хоть пьют много? И армяне тоже. Они поют и потому не хмелеют. Да. Они поют, да, открывают рот всё время и винные пары всё время выходят. Наружу, так сказать. Слышала по телевизору, научная передача. По телевизору врать не станут! И потому они не хмелеют. А то эти путанки, что в театр пришли, что тебе улыбаются, коньяку вдарят, потом спектакль смотреть, их развозит, они полспектакля спят, аж тут храп слышно. Ну, они на мужиков в подвал-то пришли смотреть, им можно спать. Но всё равно пусть знают, как можно не хмелеть. Слышишь? Дай, я напишу на листочке «Выпил коньяку — открой рот!» и приконапачу над буфетом. Ну?

ЛЕОНИД. Баранку гну. Сядь!

ВЕРА. А правильно — не надо писать. У тебя же коньяк разбавленный. Разбавляет прям из канализации. Я сама видела. Трубку вон туда к сливу и в коньяк. Калом разбавляет. Хорошо, что главный не знает, а то бы сразу за шкирку. А наш енот-полоскун всё зарабатывает, копит, потом помрёт — деньги ему под изголовье в подушку засунем. Так, нет? Енот-полоскун. Мой, мой.

МОЛЧАНИЕ.

Открыла рот, сидит, смотрит в потолок.

Посижу так, мне надо проверить — стану пьяная или нет. Я уже выпила сегодня. Капусткой коньячок закусываю. Мне деньги копить не надо. Мне можно рюмочку иногда. Я с ярмарки.

МОЛЧАНИЕ.

Через два года вся Европа уйдёт под воду. Надо все доллары, валюту сдать, чтоб ничего не было в кармане, так мне сказали. Нет, по телевизору сказал знаменитый экстрасенс, по звездам вычислил, врать не станет, опасно, клиентура откажется от него, верняк сказал. Слышишь ты, копильщик? Сдай свои доллары сраные. По телевизору, не где-то тебе там. Врать по телевизору не будут. Если есть доллары — сдай их. И другую валюту. Есть, я знаю. Жадный, собака, до невозможности. Копи, копи.

МОЛЧАНИЕ.

ЛЕОНИД. Я не слушаю.

ВЕРА. Не слушай, не слушай. Я знаю ваши делишки с главным. Ты ему хочешь квартиру продать, чтоб он двухэтажный театр сделал. А сам уехать. От меня смыться. Так?

ЛЕОНИД. И продам. И уеду. Смоюсь.

ВЕРА. Ну, продай. Только я после того, как ты продашь квартиру, куплю на рынке лимонку, гранату, чеку рвану, и кину в дверь вашего театра двухэтажного, а дверь закрою и уйду, а вы играйте, играйте дальше, понял?!

ЛЕОНИД. Кидай.

ВЕРА. И кину. Ещё он мне будет рассказывать, что я залила театр. Ну вот же, ясно видно, вот тут, над гардеробом — твоя квартира, вот тут у тебя диван стоит, тут телевизор, тут ванная, кухня. Тараканы лезут — твоя квартира. Смотри, смотри, аж шевелится всё вокруг. У меня тараканов нету. Я покупаю отраву, я не экономлю, как некоторые на отраве тараканьей. Я «дэ» — долларов не собираю. А там, над буфетом — моя. Сто раз повторяла. У тебя болезнь. Ты не ориентируешься в пространстве. (Пауза.) Я говорю: это не моя протечка, твоя, тут, надо мной — твоя квартира! Позови главного, я пойду в квартиру в свою и стукну ногой и будет видно, что моя квартира — тут. Позови!

ЛЕОНИД. Я вот стукну.

ВЕРА. Хорошо, ты иди в свою и стукни. А потом я в твою и буду стучать. Иди стукни! Дай, я пойду стукну! Пошли вместе стукнем! Пошла стучать!

ЛЕОНИД. Нечего тебе в моей квартире делать.

ВЕРА. Иди, зови его, я пойду стукну, ну?!

ЛЕОНИД. Да заткнись ты, тихо, там спектакль идёт!

ВЕРА. Мне надо выяснить, кто протечку сделал, вопрос жизни и смерти! Пошли стукнем! Иди стукни! Пойду стукну! Здесь жизнь, а там — вранье! Тут важнее! Зови его, я пойду стучать! Я хочу правды добиться, самое главное в жизни — правда! Иди стукни!

МОЛЧАНИЕ.

Леонид моет стаканы, спиной к Вере.

Ясно. Значит — твоя протечка.

ЛЕОНИД. Моя, моя.

ВЕРА. Признался хоть.

МОЛЧАНИЕ.

У нас ведь как: если мужик метр девяносто ростом, да он чуть покрасивше обезьяны, то для него все бабы — пыль.

ЛЕОНИД. Ну?

ВЕРА. Нет, я так. К информации.

МОЛЧАНИЕ.

Ещё он будет мне говорить, что это моя квартира. Вон — твоя, а моя — тут. (Тычет пальцем в потолок.) Холодно как. Надо шубу. Не могу сидеть. Холодно! Холодно, говорю!

МОЛЧАНИЕ.

Я же только накину, не надену. (Пауза, Леонид моет стаканы.) Прям мне уже и накинуть нельзя. Ну, если мне холодно, а я без пальта пришла. Я же не могу на тебя гардероб оставить, за пальтом сходить, не могу, а вдруг что пропадёт. Я материально ответственное лицо. Стащишь что-нибудь, а потом на меня свалишь. А что — всё может быть. Никому сегодня доверять нельзя.

ЛЕОНИД. Жуёт, жуёт жвачку, жуёт! Что тебе надо?!

ВЕРА. Шоколада. Не жвачку, а капусту. (Накинула шубу на себя, вертится у зеркала. Смеётся.) Это ж надо же, в такой шубе пришла, в подвал! Эта рыжая, высокая. Которой ты улыбался. Мне сунула, главное, мелочовку какую-то. Это прям «у» для меня — унижение. Она со швейцарами в гостинице привыкла, чтоб в номера пустили, расплачиваться, вот и меня за швейцара приняла, дала денег, мол, пустите в театр, в номера, то есть. Это там, в гостиницах ей — вошла, заплатила и все пятнадцать этажей обслуживай, что называется. Хорошо ей. А в перерыве, на отдыхе, пришла на великую любовь смотреть. Деньги суёт. Сюсюкала тут стояла, про искусство говорила, бебешка. Крыса. Это её шуба. Сразу видно — путанка на отдыхе. С букетом вензаболеваний. Разрядилась, пришла, в подвал припёрлась, искусством вздохнуть. Чувырла. Чучундра. Прям достойно кисти Айвазовича: зубы вставные, волосы накладные, глаза пластмассовые, ногти вживленные — ничего своего. (Пауза.) А я видела, как она жвачку изо рта достала и вот сюда, к буфету приклеила. Видишь? Потом в антракте выйдет, жвачку достанет и в рот. Сейчас оторву её, по полу повозякаю — пусть потом жуёт. Твоя подружка. (Пауза.) А я вот жвачку всегда вот сюда, на руку, под кофту приклеиваю. Жвачку сохраняю. А они, валютные, видишь как. Боится платье испортить. А я не боюсь. (Пауза.) А улыбалась как тебе, улыбалась. А сама в это время жвачку взяла и приконапатила к стойке, потом отковыряет…

ЛЕОНИД. Сядь!

ВЕРА. Не сяду! Я уже сто юбок испортила. Мою любимую юбку испортила! Называлась: «Все за мной»! Нету юбки, конец! Они везде жвачку клеют! А я как сяду, так в жвачку!

ЛЕОНИД. Сядь! Капусту, жвачку! Сними шубу!

ВЕРА. А влажную уборку вам не сделать? Ишь! Голос не повышай! Валютным улыбаешься, а нам, из хрущевок которые, хамишь! Перестроился?!

МОЛЧАНИЕ.

ЛЕОНИД. Вот придёт главный — я расскажу. Я больше этого терпеть не буду! Ты мне вот где! (Моет с остервенением стаканы.)

ВЕРА. А ты мне вот где. (Надела шубу, сапоги, достала веер из витрины, чайку на стойку гардероба поставила. Обмахивается веером, улыбается. Леонид моет стаканы, не смотрит.) Была такая птичка, а они её обкарнали, бедную. Летала над морями, океанами, а теперь сидит в вонючем подвале в хрущёвке. Не могла и предположить, бедная, что так жизнь закончит. «Я — чайка. Нет, не то. Я — чайка. Помните, вы подстрелили чайку? Случайно пришел человек, увидел её и от нечего делать погубил. Сюжет для небольшого рассказа.» Чайка-говняйка. (Пауза.) Главный. Тоже мне — главный. Главнюк, я бы даже сказала. Аферист. Он на деньги мафии этот театр сделал, я знаю. А вот на западе есть такая профессия в театрах, я слышала по телевизору. Такой помощник режиссёра. Который заводит. Поднатчик, так сказать. Режиссёр говорит артисту: «Иди направо», а этот поднатчик сидит рядом и кричит в ухо режиссёру, чтоб его возбуждать, возбуждать сильно, кричит в ухо: «Ой, как гениально, что направо, ой, как гениально, блистательно, шедеврально, стон со свистом, изумительно!» Режиссёр говорит: «Иди налево!», а поднатчик…

ЛЕОНИД. Три года, три года… (Моет стаканы.)

ВЕРА… А поднатчик кричит: «Ой, как гениально, опупительно»! И вот что бы режиссёр ни пукнул — тот только и орёт: «Блеск, красота!» Вот такая профессия. И за это ему платят в валюте. Хотя, конечно, валюту надо сдавать, потому что вся Европа — по телевизору сказано — под воду, дно океана. Рыбы вокруг, корабли рассекают. Вот так. Но в валюте ему и только за то, что он хвалит. «Зэ» — заводит. А у нас вот таких профессий нет и потому такие постановки. По телевизору рассказывали, а по телевизору врать не станут.

МОЛЧАНИЕ.

Вера прошла в шубе к стойке, ест из банки капусту, смотрит на Леонида. Тот всё так же моет стаканы. За дверью — театр, спектакль идёт.

(Вздохнула, сказала:) По телевизору много раз говорили, что все официанты — «пэ».

ЛЕОНИД. (Взвился, бешеным шепотом.) Я не официант вам!

ВЕРА. (Смеётся.) Ха! Все, кто в буфетах — «пэ». По телевизору сказали. По телевизору врать не будут. «Пэ»! Унисекс!

ЛЕОНИД. Дура!

ВЕРА. Ой? (Смеётся.)

ЛЕОНИД. В газетах написано и по телевизору говорят, что все, кто в гардеробах из банки ест капусту — дуры. Причём набитые дуры. Причём полные дуры. Дуры дурындами. Просто идиотки. Это от капусты. В ней такие витамины, от которых они дурами становятся! Они её едят, едят, а потом — дуреют.

МОЛЧАНИЕ.

ВЕРА. Я не заливала театр, это твоя протечка! Твоя! (Пауза.)Конечно, «пэ». Сорок лет, лысая-башка-дай пирожка — а всё один, без жены. Подозрительно и понятно сразу. И всё со своей мамой носится: мама, мама моя! Маме сто лет в субботу, а он всё — мама, мама моя! Вот и тебе и мама — женское воспитание, без мужа, воспитывался без отца, сделала мама тебя — «пэ». Комбайн! (Закурила, улыбается, надела другую шубу, смеётся, вертится перед зеркалом, поёт.) «Мы шли под грохот канонады! Мы смерти смотрели в лицо! Вперёд продвигались отряды! Спартаковцы смелых бойцов!»

МОЛЧАНИЕ.

ЛЕОНИД. (Долго молчит, сжимает кулаки.) Идиотка, не трогай мою маму…

ВЕРА… раздался голос из помойки, когда в неё влетел кирпич! Сам придурок лагерный.

ЛЕОНИД. Грымза!

ВЕРА. Лысая башка, дай пирожка! Комбайн! Унисекс!

ЛЕОНИД. Коза валдайская!

ВЕРА. Недоделыш! Его мама в пятьдесят четыре горда родила!

ЛЕОНИД. Кобра очковая! Сколопендра!

ВЕРА. Дурилка картонная!

ЛЕОНИД. Зашкаливаешь?!

ВЕРА. (Хохочет.) Спой песню, как бывало, отрядный запевала! А я её тихонько подпою! И молоды мы снова! И к подвигу готовы! И нам любое дело по плечу! Бамбук тупой!!!!

Леонид трёт с силой стакан, стакан лопается, режет ему руку,

МОЛЧАНИЕ.

Вера вскрикнула, кинулась к нему, отставив банку.

ВЕРА. Лёнечка? Лёнечка!!! Порезался? Больно? Кровь???!!!

МОЛЧАНИЕ.

ЛЕОНИД. Не подходи ко мне! Не смей ко мне подходить! Сиди в своём гардеробе! Я лучше истеку кровью, как Ромео, чем ты ко мне… чем я к тебе… Сиди у своих шуб!!! Моль шубная! Ещё смеет мне такое говорить!!! Такое!!! Так про меня!!! Так про мою маму!!!! Так про маму!!!! Так про меня!!! Это ты затопила!!!! Твоя протечка!!!

Плачет, вытирает слёзы, зажимает платком руку. Вера стоит, смотрит на плачущего Лёню, потом резко берёт его за руку.

Пол в театре покрыт каким-то синтетическим ворсовым покрытием, от которого всё время возникает электрический разряд и тут — возникло: щёлкнуло, когда Вера тронула Леонида. Леонид ещё больше морщится, отстраняется.

ВЕРА. Лёня!

ЛЕОНИД. Я тебе не Лёня! Ну, я же просил тебя: не надо меня трогать! Ну видишь, я не переношу этого, мне плохо сразу! Я нервный, я больной, я старый! Сама сказала! Настырная, что тебе надо, я прошу, прошу тебя — оставь меня в покое! И что всегда напоперёк делать, что всегда на своём стоять — да, да, я «пэ», я дурак, я то, я это, я залил театр, я промочку, я протечку, ты у нас чудная, умная, славная, не трогай меня!!!

МОЛЧАНИЕ.

ВЕРА. Слова сказать нельзя. (Берет Леонида за руку, разряд.)Тихо! Я протечку сделала! (Снова разряд.)Я не виновата. Статическое электричество. Главнюк где-то за границей видел, что так покрыто. У них там грязи нету. А у нас всё затоптали. И всех бьёт. А у них не бьёт. Не плачь! Я сбегаю домой, у меня йод, у меня бинт, у меня тут пластырь, дай руку!!!

ЛЕОНИД. Хватит! Я с вами прекратил отношения! Оставьте меня!

ВЕРА. Дай руку, сказала!

ЛЕОНИД. Не трогай!

Вера хватает Леонида за руку, разряд, несколько стаканов падают на пол, бьются вдребезги.

ВЕРА. Дай!

Леонид взвизгивает, плачет, замахнулся, хотел Веру ударить, смотрит на разбитые стаканы.

Сел, плачет. Вера всё-таки взяла Леонида за руку, начала рвать платок, бинтовать ему палец. Их снова и снова бьёт статическое электричество. Леонид воет, но уже не сопротивляется.

Вера побежала к гардеробу, тащит пузырёк с лекарством, хватает стакан с водой.

ВЕРА. На, выпей. Стой, вот пластырь, заклей рану! (Заклеила Лёне палец.) И выпей, быстрее, вот это. Валерьянка. Тебе надо успокоится. Пей. Двенадцать капель ровно. (Капает из пузырька в стакан с водой, Лёня плачет, пьёт.) И сразу будет результат. Ну, лучше уже?

ЛЕОНИД. Лучше. Уже успокоился.

ВЕРА. Сразу лучше стало?

ЛЕОНИД. Сразу.

ВЕРА. Видишь, как полезно, когда рядом женщина. Жена, так сказать. Взяла и дала лекарство. А ты взял и выпил. И сразу успокоился. Лучше?

ЛЕОНИД. Лучше. Просто сердце выскакивало. Я так разнервничался. А теперь лучше. Сердце встало на место.

ВЕРА. Потому что лекарство от сердца. Оно сразу лекарство ставит сердце на место. Вводит его, так сказать, в рабочий ритм. (Смотрит на пузырёк, молчит.) Лучше, Лёня?

ЛЕОНИД. Лучше.

ВЕРА. Совсем хорошо?

ЛЕОНИД. Совсем хорошо. А что?

ВЕРА. Лёня!!!! (Кричит.) Засунь два пальца в рот быстрее!!!

ЛЕОНИД. Зачем?!

ВЕРА. Лёня, я ошиблась! Я тебе не то дала! Там пузырьки вместе стояли и я перепутала, тут темно, черно…

ЛЕОНИД. Что ты мне дала? Я умру? Умру?!

ВЕРА. Лёня, это для дверей лекарство…

ЛЕОНИД. Для каких дверей?!

ВЕРА. Лёня, машинное масло…

Леонид ринулся в туалет. Вера стучит что есть силы в дверь туалета. Леонид выскакивает, Вера хватает его, разряд, Леонид кричит:

ЛЕОНИД. Оставь меня в покое! Накормила!!! (Снова закрылся в туалете.)

ВЕРА. Я же случайно, Лёня…

ЛЕОНИД. Оставь!

МОЛЧАНИЕ.

ВЕРА. (Молчит. Сняла сапоги, кинула их со злостью в разные углы.) Лучше, говорю, а он отвечает: полегчало. Значит: врал. Не болело сердце! Лгал! Подлец! Сволочь! Негодяй! Машина! От машинного масла ему легче!!! Твоя промочка!!!! Ты машина, не человек!

МОЛЧАНИЕ.

Леонид выскочил из туалета, быстро идёт к буфету, выпивает стакан коньяка. Продолжает мыть посуду, плакать.

Вера смотрит на него, молчит, подходит, трогает за руку, разряд, Леонид взвизгивает.

ВЕРА. Всё, Лёня! Хватит!

ЛЕОНИД. Что — хватит?! Что?!

ВЕРА. Завтра же мы соединим наши квартиры. Прорубим дверь. Законопатим один вход. Всё. Я решила.

ЛЕОНИД. Она решила!

ВЕРА. Да, потому что ты никогда не решишь. Три года ты не можешь решить. Ты всё время попадаешь в какие-то истории. Пьешь машинное масло зачем-то. Тише, Лёня! Тебе нужен кто-то, кто рядом. Чтоб контролировал.

ЛЕОНИД. Я терпеть не могу, когда меня контролируют!

ВЕРА. Хватит жить отдельно!

ЛЕОНИД. Я не могу жить, как вьетнамский космонавт в советском космическом корабле: это не трогай, туда не лезь, тут не стой! Я свободу люблю!

ВЕРА. Жить в обществе и быть свободным от него нельзя. Помню по истории научного коммунизма в университете. Почему ты не хочешь соединять наши квартиры? Ты что, действительно, этому мафиози решил продать её? Говори!

ЛЕОНИД. Сними эту шубу! Невозможно какой запах!

ВЕРА. Да, ты прав — очень кислые духи. Пахнет кислым. Она дура со вставной челюстью и ты напрасно ей улыбался. Она — букет вензаболеваний. Лёня, мы будем жить вместе.

ЛЕОНИД. (Плачет.)Мы живём вместе! Вместе в театре, вместе в подъезде, ты постоянно ко мне, я постоянно к тебе, мы не отдыхаем друг от друга, мы всё время вместе!

ВЕРА. А ты меня заложил главнюку. Сказал — моя протечка. Я обиделась и потому так говорю. Ну, прости. Моя протечка. Я не виновата. Вот до этого театра, раньше, были прелести свои у первого этажа. Лей на пол сколько хочешь, ничего не случалось, а теперь нельзя, сразу всё в подвал, на театр этот сраный, откуда они взялись. Я не виновата!

ЛЕОНИД. Это подло. Ты предала меня! Что только ты не говорила про меня главному! Какие только слова!

ВЕРА. Специально. Леня, ты не в театре, перестань так трагично.

ЛЕОНИД. Ты говорила, что я всю жизнь был грязнуля, ты говорила, что я жадный, что вообще у меня не все дома. Говорила?

ВЕРА. Ой, ну прям баня, через дорогу раздевалка. Какой непонятливый. Говорила, да. Чтоб он тебя уволил. Ты не будешь тут работать. И я не буду.

ЛЕОНИД. Тут платят хорошие деньги!

ВЕРА. Не надо тебе денег таких. Тут одно бабьё кругом. Нечего тебе тут!

ЛЕОНИД. Хватит! Я сказал — моя протечка! Я заплачу, у меня много денег, ты же знаешь это, ты считаешь всегда всё в чужих карманах! День, сутки я пробую не разговаривать с вами, с тобой — и вот, ты всё равно лезешь в душу, начинаешь меня теребить… Сунула мне машинное масло! Специально! Чтоб отравить! И вчера был скандал! Здесь же, на этом самом месте, вечером ты сказала мне, что я… Ужас повторять даже это слово — вот что ты сказала!

ВЕРА. Да что я такого сказала? Я сказала, что ты — дрестофан.

ЛЕОНИД. Опять, опять! Она в университете научный коммунизм изучала и такие слова, такие слова! После университета в гардеробах не работают! (Плачет, моет стаканы с остервенением.)

ВЕРА. Работают! Ну и что, что в университете? Ну и что, что научный коммунизм? Это же детская дразнилка, это же так мило. Ты можешь меня тоже назвать дрестофанша — смешно только! Я «о» — ошибалась, повторяю. Это моя квартира. Это я залила театр.

ЛЕОНИД. Сегодня ты сказала, что я — «пэ»!!

ВЕРА. Я знаю, что не «пэ». Я много раз проверяла.

ЛЕОНИД. Позавчера — что у меня волосы на носу и в ушах растут!

ВЕРА. (Улыбнулась.) Ну ведь это правда, Лёнчик. Растут.

ЛЕОНИД. Хватит! Не трогай меня! Я лысая-башка-дай-пирожка, я старый, мне сорок лет, я «пэ», дрестофан, у меня волосы везде растут!

ВЕРА. Леня, скоро антракт. Мне надо шубы «сэ». Сторожить, понял?.

ЛЕОНИД. Иди к своим шубам, сторожи!

ВЕРА. Тебе надо мыть стаканы, успокойся.

Леонид трясёт пальцем, отклеивает пластырь, плачет.

ЛЕОНИД. Что ты мне дала?! Почему это жжёт?

ВЕРА. (Рассматривает упаковку от пластыря.) Что я могла тебе дать? Пластырь. Перцовый… Прости, Лёнечка, не хотела, так торопилась!

ЛЕОНИД. (Плачет, трясёт рукой.) Это она нарочно, специально! Ты видишь, что я едва могу мыть стаканы, одной рукой, я не успею к антракту! И это из-за тебя!

ВЕРА. Маленький порез, Леня. Уже кровь успокоилась. Мой. И не ной.

ЛЕОНИД. Ну где же маленький, что же ты споришь — до мяса!

ВЕРА. До какого мяса…

Вера оттолкнула Леонида, моет стаканы.

Я буду мыть с тобой вместе. Что ты ноешь всегда, прям не мужик будто, а баба…

ЛЕОНИД. Опять?!

ВЕРА. Ну, а если правда, Лёня, ты всё «нэ», «нэ» и «нэ» — ноешь, ноешь и ноешь. Ты как твоя мама: тут болит, там болит…

ЛЕОНИД. Маме девяносто четыре года, у неё может что-то болеть или нет?!

ВЕРА. Да пусть она на здоровье болеет твоя мама, мне-то до лампады…

ЛЕОНИД. (Стукнул ногой по полу, кричит.) Хватит!!! Я пошёл!

ВЕРА. Стой, что случилось, что я такого сказала? Куда ты, Лёня?

Встали посреди фойе друг против друга, вода из крана на стаканы льётся.

ЛЕОНИД. Хватит! Господи, мне сорок лет и три года моей жизни передо мной эта женщина! Что вам надо, милочка?! Чего вы хотите? Я лыс, стар, сед…

ВЕРА. Если лыс, то уже не сед… Что ты разыгрался передо мной, твои путанки не смотрят, они в зале сидят…

ЛЕОНИД. Молчать! Опять она на своем, перебивает! Что тебе надо?!!! Три года она таскается за мной, она не даёт мне покоя! Три года назад я переехал в эту квартиру…

ВЕРА. Когда ты переехал, ты поцарапал холодильником мою дверь…

ЛЕОНИД. Я закрасил! Я закрасил тебе её! Я закрасил!!! Я сто раз её красил! Три года по два раза в день ты вспоминаешь, что я поцарапал тебе холодильником дверь! Три года, триста шестьдесят пять дней, умножить на три, пятью три пятнадцать, шестью три восемнадцать и один, семнадцать, трижды три девять и один — десять, итого тысячу восемьдесят пять раз в год умножить на два…

ВЕРА. (Улыбается.) Чего ты мелешь, Лёня?

ЛЕОНИД… итого две тысячи сто семьдесят раз ты мне вспоминаешь про эту царапину! Три года я живу тут, и три года она тоже — тут! Как тридцать три года это мне!

ВЕРА. Это была царапина по моему сердцу, Лёня. Я люблю тебя. Мне тоже год за два идёт.

ЛЕОНИД. Слышал уже! Любит! Дорогой и дорогая, дорогие оба, дорогого дорогая довела до гроба! Я переехал сюда, потому что думал, что на первом этаже, у земли, я буду жить тихо и спокойно, я возьму, огорожу возле окна садик, маленький садичек. Там будет гулять мой котик. Там будет сидеть иногда моя мама, когда будет приезжать ко мне в гости. И посажу там цветы, посажу там огурцы, посажу там ещё что-нибудь, но я не могу сделать этого, я не могу найти тихую пристань! Я даже шину от машины нашел на улице, прикатил к дому! И что ты мне сказала?! Сказала: смешно, зачем ты живёшь сказками, мечтами, глупостями!! Там растут только сорняки — из-за неё, потому что она каждую весну, когда я покупаю уже семена, приготавливаю землю, она говорит мне — это смешно, не будь смешным лысым гнусным идиотом, она всё время придумывает мне клички, говорит: не сади ничего у окон, и я слушаю, и я слушаю, слушаю её и я потерял уже три весны!

ВЕРА. Да сади, кто тебе против? Я, что ли? Вот ещё. Разорался тут.

ЛЕОНИД. Молчать! Три года! Я работал в магазине, сторожем в пельменной, торговал дверями и везде она ходила следом за мной — в магазин она устроилась уборщицей, в пельменную она устроилась мойщицей, дверями она тоже торговала — она ходит за мной следом, она мешает мне жить, я не могу её переносить, я устал, я без сил…

ВЕРА. Я, я. «Я» — последняя буква алфавита. Леня, тебе не в буфетчики идти, в артисты. Что ты рассказываешь зрителям содержание предыдущего действия. Ну, расскажи ещё что-нибудь — шубы тебя слушают. Моль и тараканы сидят на них и внимают.

ЛЕОНИД. Молчать! И вот я устроился в театр, слава Богу, прям под квартирой, открылся театр, я нашел своё дело, это была такая удача, я перетащил сюда ложки, вилки, посуду, я купил этот буфет, чтобы зарабатывать много денег, и что? Она села напротив, в гардероб! Чтоб портить мне жизнь!

ВЕРА. Ну вот, признался, что над буфетом — твоя квартира. Твоя протечка. А скандалит, на меня валит.

ЛЕОНИД. Почему ты меня мучаешь, почему?!

ВЕРА. Почему у кошки четыре ножки.

ЛЕОНИД. Я хочу жить, зарабатывать, я хочу жить спокойно…

ВЕРА. Лёня, ты что, в колодец в детстве вместо ведра упал? А? Ну, зачем тебе деньги? На девочек тратить? Ты можешь дома сидеть, я буду зарабатывать.

ЛЕОНИД. Что тебе надо от меня третий год?!

ВЕРА. Я не виновата, что до тебя как до утки медленно доходит!

ЛЕОНИД. Что до меня должно дойти?! Что тебе надо?

ВЕРА. Шоколада. Ничего. Проехали. Три года назад я узнала это чудовище. Оно переехало и поцарапало дверь моей квартиры. И эта была царапина по моему сердцу. Она не закрашивается!

ЛЕОНИД. Театр! Рассказывает опоздавшим зрителям содержание первого действия!

ВЕРА. Да! Я рассказываю им, что и как было. Чтобы я не выглядела отрицательным персонажем. Понял?!

ЛЕОНИД. Зачем ты устроилась сюда гардеробщицей? Ты уговорила главного, соблазнила его тем, что принесла в подарок старые вешалки!

ВЕРА. Что делать — я старая вешалка. У меня много старых вешалок. У старых вешалок много старых вешалок.

ЛЕОНИД. Она сидит и ест каждый вечер капусту, хрумстит и хрумстит!

ВЕРА. Это для того, чтобы ты почувствовал все прелести семейной жизни!

Взяла скрипку, бренчит на ней, как на балалайке, стучит в барабан.

ЛЕОНИД. Положи скрипку! Какие прелести?! Что ты мне свои фуфуськи рассказываешь, а?

Вера взяла контрабас, играет на нём.

ВЕРА. Я тебе аккомпанирую, Лёня. Чтоб было как в оперетте! Чтоб не так трагично всё в твоём пересказе было бы! Потому что я иначе могу рассказать и всё то же самое будет веселее! А к тому же мы тут работать не будем, а уходить надо весело, прощаться с прошлым шутя, смеясь и «тэ» — танцуя! (Смеётся.)

ЛЕОНИД. Положи, сказал! Какие прелести?

ВЕРА. А зачем музыкантов главный в зал позвал, зачем они оставили это? А, знаю! Чтоб все, кто в зале, думали бы, что полный аншлаг, всё распродано. Они всех в зал посадили! А вот я хочу поиграть. В норковой шубе, на скрипке, на контрабасе, мечта моей жизни — монтана!

ЛЕОНИД. Какие прелести?!

ВЕРА. В семье всегда свежая еда, Лёня. Никто никогда не ест ничего всухомятку. В семье всегда есть дети, дети слушают сказки. А ты пишешь сказки — а это для семьи предельно важно.

ЛЕОНИД. Молчать! Это совсем не твоё дело! Это мои сказки! Я пишу и не лезь!

ВЕРА. Вот как? Вы для вечности, в стол, чтоб после смерти вас прославили? Писатель чертов. Хобби у него. Пишет сказки детям, которых у него никогда не будет. Мама, мама, со своей мамой, заездил меня своей мамой. «Я живу для мамы!» Живи для нее! Ей девяносто четыре года, она одной ногой в могиле, они в разных квартирах, а он живет для нее! Ненормальная семейка, мама родила его в пятьдесят четыре года, единственный сын!

ЛЕОНИД. Да, я единственный сын! Да, трудные роды! Тебе не понять! У тебя нет такой привязанности к родителям! Ты сухое дерево! В тебе нет живого! Ты не можешь понять, что я каждый день иду в магазин, на рынок, иду куда-то по делам, но каждый раз вдруг останавливаю себя от того, что я иду по дороге к маме, тебе не понять этого! Тебе не понять, что её девяносто четыре года и придёт день, когда она меня не узнает, когда я войду в квартиру к ней, понимаешь?

ВЕРА. А за дерево сухое — спасибо. Ты ещё ответишь за это.

ЛЕОНИД. Полный безандестенд!

ВЕРА. (Молчит.) Нет, милый, понимаю. У меня была привязанность к родителям. И даже к бабушке и дедушке. Они жили, копали, варили, строили, все, все, четверо, умерли и их нету. И ничего от них не осталось. И ради чего они жили? Мама, отец, бабушка, дедушка, остался от них Кузнецовский фарфор, фамильное серебро, старинное зеркало в рамке, дедушка был большой начальник, три дедушкиных квартиры было, потом тридцать седьмой год, расстрел, потом после войны папа в армии служил, майор, и по пьянке убил капитана, сидел, плюс как сын врага народа добавилось сидеть, мама к нему в тюрьму, там меня зачали, и я первые пять лет без папы росла, и вот куча историй из жизни, из жизни, из жизней, из этих жизней, из этих страшных жизней, из этих страшных долгих разных жизней, миллион воспоминаний, всё в прошлом, нет ничего, потому что их жизнь велась по прямой, до точки, к результату, выбросу в космос, и вот он, этот результат, этот выброс, этот космос, ради чего они жили, ради чего они все жили — стоит перед тобой: толстая, грязная, несчастная, недалекая, неженатая, неудачница, и еще тысячу — «не», «не», «не»… Зачем они жили, зачем? Во имя чего? Для меня? Зачем я живу? Для чего, ну?! Ты знаешь? Вот ради чего они все жили, ради меня, я стою перед тобой. Я единственная внучка и единственная дочка. Видишь?! В этом грязном подвале стоит то, ради чего они все четверо жили, жили, жили, долго жили. Но детей у меня нет, у меня нет детей, мне сорок уже, и не будет, и стало быть, мы впятером все, все, все — жили просто так, низачем, ниточка оборвана. Ты думаешь — это вода бежала из моей квартиры, водопроводная вода на потолке этом?! Нет, не вода, дорогуля. Это слёзы мои, слёзы, ведра слёз, которые я выплакала за свои сорок лет, сорок несчастных лет, сорок одиноких лет! Понимаешь ты, идиот?!!! И ты смеешь меня называть сухим деревом?! Спасибо!

МОЛЧАНИЕ.

ЛЕОНИД. Прекращай эти душещипательные беседы, мне надо мыть посуду!

ВЕРА. Мой! Мой дальше! И молчи! Молчишь? Ничего! Сказки! После твоей смерти их не напечатают, не надейся. Сказки, если их пишут, надо не держать в столе, а рассказывать детям. Детям, понимаешь!

ЛЕОНИД. Твоя капуста воняет так, что слышно за километр, и мне противно думать о семье, о детях! Это не прелести семейной жизни! Тут так воняет, что даже зрители оглядываются друг на друга, потому что думают, что кто-то по дороге куда-то наступил!

ВЕРА. Это не соленая, это квашеная капуста. Мамин рецепт. И не зрители, а путанки.

ЛЕОНИД. Твоя капуста стоит под стойкой и воняет, воняет, воняет… Чего ты хочешь от меня, мы с тобой плюс и минус, понимаешь?

ВЕРА. Я хочу нашей совместной жизни. Тебе надо мыть стаканы, скоро антракт. Дай, я буду. Я помогу. Я покажу тебе прелести семейной жизни! Я одна вымою все стаканы! Вот как моет стаканы жена, смотри!

Взяла поднос со стаканами, понесла его к мойке, уронила поднос, разбила всё в дребезги. Пауза.

Я не виновата. Я поскользнулась. Нельзя в шубе стаканы мыть. Я другие вымою. Нет, я домой схожу, стаканов принесу.

Взяла другой поднос, Леонид вырывает его у неё, разряд, снова стаканы падают и бьются.

ЛЕОНИД. Оставь мои стаканы в покое! Разбила всё! У тебя руки не с того конца растут! Обмылки, а не руки! Ведь ты переезжала ко мне год назад, жила у меня. Сбежала через три дня.

Моют оба стаканы, брызги летят в разные стороны, толкают друг друга.

ВЕРА. Сбежала. Ты ещё не готов к семейной жизни.

ЛЕОНИД. Иди ты? Почему?

ВЕРА. Почему у кошки четыре ножки.

ЛЕОНИД. Почему?!!!

ВЕРА. В первый день утром за завтраком ты смотрел телевизор. Я сидела напротив.

ЛЕОНИД. Смотрела бы тоже телевизор, ну и что? Ты же любишь телевизор, ты же с утра до ночи смотришь телевизор, тебе же всё по телевизору говорят!

ВЕРА. Вечером того же дня, перед тем как нам с тобой вместе идти в постель, спать, ты сказал, что надо вымыть сначала посуду.

ЛЕОНИД. Ну и что ж тут такого? Её надо вымыть, не оставлять же тараканам на съедение, на всю ночь?!

ВЕРА. А утром? Утром ты сказал, что коврик в ванной после моего посещения ванной стал мокрым.

ЛЕОНИД. Ну и что? Что тут такого? Что я такого сказал? Если он стал мокрым — то что?

ВЕРА. После этого я переехала от тебя. Вернее, взяла сумку с вещами и перешла в свою квартиру. А кроме того у тебя плохой, не русский телевизор. На нем горит красная лампочка, даже когда он выключен.

ЛЕОНИД. И что? (Моют стаканы.)

ВЕРА. Лампочка на телевизоре горит всю ночь, как глаз, бешеный глаз страшного животного, она горит в темноте и я не могу уснуть. Этот глаз смотрит на меня. Я попросила тебя отключить телевизор, но ты сказал, что это — Япония и что для Японии быть отключенным на ночь — вредно.

ЛЕОНИД. Бред. Бред то, что ты говоришь. Бред беременной медузы, понимаешь? Отстань от меня! Я хочу жить один! Ты видишь, какое время на дворе?! Одному жить проще!

Моют стаканы, отталкивая друг друга от раковины.

ВЕРА. Зачем ты устроился сюда в театр? Тут пахнет. Пахнет смесью этих духов от путанок, искусством интересующихся, и кало! Эти черные трубы меня бесят! Мне страшно. Какой-то фильм ужаса. Тут жили раньше бичи. Пусть бы и жили. Что за бред — театр в хрущёвке. Вырыли, нашли место. «Малина», притон какой-то. Одни бабы. Ходят с утра до ночи. Я по квартире не могу ходить, я их флюиды, тоскующих по мужикам самок, чувствую. У меня пол под ногами горит! Бабы, одни бабы и все хотят мужиков!

МОЛЧАНИЕ.

Давай уйдем отсюда, Лёня. Я знаю применение для твоих сил. Стой. Слушай!

Тянет Лёню к гардеробу, разряд, Лёня воет. Вера гладит его по руке, шепчет на ухо.

Тише, Лёнчик. Лучше откроем фирму. Скажем, по производству открыток. Ой, как мне нравится! А, Лёня? Разные открытки. Красивые. Среди зимы лето. Будем выпускать миллион открыток в год. С разными пейзажами, картинками, фотографиями, пальмами, детскими рисунками, видами городов, стран, зверей, звёзд, старинные, в рамочках и разное такое прочее, а? Представляешь? Или фабрику по пошиву детских мягких игрушек. Классную такую фабрику и там будет столько детских игрушек — и маленьких, и огромных! И всякие разные звери будут: леопарды, крокодилы, козлы, бегемоты, жирафы и все они будут мягкие, мягкие, мягкие для детей играться! А?! «Зэ» — здорово, да?! Денег будет море! И знаешь, что я тебе на первый заработок куплю? Ты даже не представляешь, Лёнчик! Я тебе вот такое кожаное пальто куплю! Тебе пойдет! В пол пальто! Классное! Давай, надень, да надень, никто не видит, ну давай, не будь чем кисель разливают.

Надела на Леонида пальто, кружит его, охает, ахает.

Вот! Такое тебе надо!

МОЛЧАНИЕ.

ЛЕОНИД. (Смотрит в зеркало, неуверенно.) Сними шубу! Ты всегда хочешь что-то бесполезное делать. Тебе просто надо что-то бесполезное делать. Но хорошее пальто, правда.

ВЕРА. Да. Хорошее пальто, правда. Я хочу делать бесполезное, но красивое.

ЛЕОНИД. Чем тебе здесь не нравится? Я знаю, не говори. Никто на меня не смотрит.

ВЕРА. Нет, смотрят.

ЛЕОНИД. Мне сорок лет. Я крокодил. Я мягкая игрушка крокодил зеленый. На открытке под пальмой.

ВЕРА. Неправда. Ты красивый. Ты не мягкая игрушка крокодил зеленый под пальмой на открытке, ты гораздо лучше. Ты живой красивый зеленый крокодил. В смысле, ты сложен апполонисто, и даже аланделонисто.

ЛЕОНИД. (Смотрит в зеркало.) Нет, я не красивый, не преувеличивай. Не надо.

ВЕРА. Ты просто красавец.

ЛЕОНИД. Нет, я лысый. Старый.

ВЕРА. Нет, не старый. Нет, не лысый. Очень красивый.

ЛЕОНИД. Нет, нет, не очень. В молодости я был красивым, да, но теперь…

ВЕРА. Нет, не в молодости, а именно сейчас ты вошел в сок. Самый смак. Ты просто загляденье. Ты просто красавец.

ЛЕОНИД. Ну, зачем я тебе нужен?!

ВЕРА. О, закройте мне веки… Я с ярмарки еду. А когда с ярмарки едешь — такая скорость, такая скорость, что всё подобрать надо. Как там: «Кто заблудился в ночи, троллейбус, троллейбус…»

ЛЕОНИД. Чего?

ВЕРА. С ярмарки, говорю, еду я.

ЛЕОНИД. Что ты одно и то же повторяешь, я не понимаю?

ВЕРА. (Улыбаются, смотрят в глаза друг другу.) Ты опять сушил свитер на батарее. Нельзя.

ЛЕОНИД. Откуда ты знаешь?

ВЕРА. Уголки батареи на свитере отпечатались. Торчат как груди. (Хихикают оба, смотрят в глаза друг другу.) Ты ведь не «пэ». Нельзя сушить вещи на батарее. Они пересыхают и потом у них торчат отпечатавшиеся уголки батареи. А вот в семье, жена, сушит белье на вешалке. То есть, гораздо аккуратнее.

ЛЕОНИД. (Улыбается, смотрит Вере в глаза.) Опять она меня воспитывает. Хватит.

Отвернулся от Веры, моет стаканы.

Вера тоже моет.

Он в кожаном пальто, она в шубе.

ВЕРА. Я говорю: ты просто красавец. Просто загляденье. Ты просто Гамлет принц Гадский. Просто чудо что такое. Просто невероятная красота.

ЛЕОНИД. Ну, что ты. Ну, зачем. Не надо. Я был помоложе когда — да, но сейчас…

ВЕРА. Я тоже была красивой в молодости, а теперь вот, видишь, что со мной природа сделала…

ЛЕОНИД. Нет, ты красивая, это со мной природа сыграла дурную злую шутку..

ВЕРА. Нет, ты красивый…

ЛЕОНИД. Прям уж. Ты всё о сказочном принце мечтаешь, всё сказки выдумываешь. Не ври. Ты просто слаще морковки никогда ничего в жизни не ела, вот потому я тебе и кажусь красавцем.

ВЕРА. Я не ела? Ну, что милый. Ела. Я же говорю тебе: с ярмарки еду.

ЛЕОНИД. Чего?

ВЕРА. Я говорю: ты — красавец. Ты красивый.

ЛЕОНИД. Нет, ты красивая.

ВЕРА. Нет, ты красивый.

ЛЕОНИД. Нет, ты.

МОЛЧАНИЕ.

Поцеловались. Вера держит руки на плечах Леонида, улыбается.

ВЕРА. Мы не будем здесь работать.

ЛЕОНИД. Ты не будешь, я — буду.

ВЕРА. Нет. Ты не будешь строить глазки путанкам. Не будь «пэ».

ЛЕОНИД. «Пэ» не строит глазки путанкам.

ВЕРА. Не будешь никому строить «гэ» — глазки.

ЛЕОНИД. Это бизнес, дорогая. Мне надо «пэ» — план выполнять.

ВЕРА. У нас «к» — капитализм. У тебя нет плана на пятилетку.

ЛЕОНИД. Я должен быть «вэ» — вежливым, «пэ» — приятным, «вэ» — воспитанным, «кэ» — красивым.

ВЕРА. Ты — крокодил. Когда ты улыбаешься, ты выглядишь, как зеленый крокодил. Зубы гнилые, лысина белая, кожа на лице сизая. Крокодил с пузом.

ЛЕОНИД. У меня нет пуза.

ВЕРА. Есть. Намечается. Беременность. По телевизору сказали: у кого есть пузо, у тех кишки длинные предлинные и они носят в себе кало. По телевизору сказали. По телевизору врать не станут.

ЛЕОНИД. Что?

ВЕРА. Кало. Своё кало, фекалии они постоянно носят с собой. Ходят с кало. Я так теперь и оцениваю всех, кто с пузом. Они — имеют много в себе кало.

ЛЕОНИД. Слушай, ну вот это уже переходит все границы. Это уже наглость. Это уже хамство.

ВЕРА. Ишь, как его кало это задело.

ЛЕОНИД. Посмотри на себя, милая.

ВЕРА. Кобелино. Кобельеро. Ты не будешь тут работать.

ЛЕОНИД. Буду.

ВЕРА. Не будешь.

ЛЕОНИД. Буду. Кто-то из нас должен уйти. Так больше нельзя.

ВЕРА. «Уйди с дороги, таков закон, третий должен уйти…»

ЛЕОНИД. Ты или я.

ВЕРА. Ты. С этого кобелиного бизнеса ты уйдешь.

ЛЕОНИД. А ты не строишь глазки зрителям?

ВЕРА. Два мужика на сто баб, могу я им глазки построить?! Строю. Назло тебе.

ЛЕОНИД. Ты мне — чужой человеку. Была, есть и будешь. Да! Я жил своими сказками и буду ими жить! Мне не нужен никто! Уйдёшь — ты.

ВЕРА. Да?

ЛЕОНИД. Да.

ВЕРА. Так, да?

ЛЕОНИД. Так, да.

ВЕРА. Хорошо. Уйду.

Пошла за стойку, надевает шубу, сверху ещё одну, сверху ещё одну, берет в руки три шубы. Вера поёт:

Мы шли под грохот канонады, мы смерти смотрели в лицо, вперед продвигались отряды, спартаковцы славных бойцов!

ЛЕОНИД. Что ты делаешь?

ВЕРА. Возьму с собой парочку. Продам и буду жить. Открою фирму по выпуску открыток и мягких игрушек. Буду для детей игрушки делать. Вот, первую партию игрушек из этих шуб понаделаю. Не сказки-говнязки сочинять буду, а игрушки делать. Что-то полезное буду делать для детей. Понятно? Буду жить богато. И найду богатого. Иностранца. Грязного, вонючего, с пузом, с кало, старого, беззубого, нет, со вставными зубами, накладными волосами на прищепочках, нет, на пластмассовых кнопочках, но богатого и не «жэ» — не жадного. И всё. С прошлым покончено.

ЛЕОНИД. Ладно, кончай трепаться, положи всё на место.

ВЕРА. Не веришь? Ты не веришь, что я могу? А вот посмотришь, кало.

ЛЕОНИД. Ну, это уже клиника, слушай. Положи на место.

ВЕРА. Молчи, пипа суринамская. Гений среди удобрений. Андерсен хренов. Я покажу тебе. Я докажу тебе, дрестофан.

ЛЕОНИД. Отдай шубы!

ВЕРА. Если каждому давать, то сломается кровать. Смойся. Скройся. Заткни дуло нарезное, гейзер, граммофон!

ЛЕОНИД. Отдай шубу! (Вырывает у Веры шубу за рукав, оторвал рукав.) Это ты виновата… Пришивай срочно!

ВЕРА. Да ты с дуба рухнул, нет? Сейчас. Бегу. Аж фуфайка заворачивается. Ага.

ЛЕОНИД. Слушай, ты двинулась?

ВЕРА. Ладно, раз порвалась — оставлю эту, пусть лежит. Возьму другую. Помоги мне дотащить до квартиры! Только до дверей! Последний раз в жизни тебя прошу, помоги мне! (Надевает сапоги.)

ЛЕОНИД. Они чужие, они как экскаватор стоят, положи!

ВЕРА. Помоги, последний раз прошу, только до дверей, а потом — назад пойдёшь. К своим скучающим бабам. У которых вот такие сапоги-экскаваторы. Да лучше улицы штанами подметать, чем таким вот улыбаться, театралкам-сукам! Им делать нечего, у них мужиков много, они мужиков богатых имеют, они скучают, по подвалам лазют, суки грязные, подлые, твари богатые, скучающие тварёшки, по подвалам, по подвалам, им тоже по сорок, но они сказок для деток не пишут, у них мужья, у них няньки, бабки, сиделки, гадалки, приживалки, они ребенка от груди оторвут на третий день после родов, бабкам кинут — нате, мол, выращивайте, няньчите его, а я по театрам, Ромео и Джульетту, Тристана и Изольду, про великую любовь по подвалам мечтать!

ЛЕОНИД. Ты хочешь меня позлить? Зли. Все равно после спектакля тебя найдут, кинутся к тебе, ты далеко не уйдешь. Я же тебя знаю. Арестуют, посадят и всё.

ВЕРА. Ты знаешь меня? Ты меня знаешь? Ах ты, моряк на заднице ракушка! Он меня знает. Да ты даже и не понял меня на одну десятую! Да я айсберг! Я плаваю сверху на одну десятую, а девять десятых в воде! Айсберги такие плавают по морю, по телевизору показывали, по телевизору не врут! Ты меня не знаешь! До конца твоего театра ещё два часа. Я сразу в аэропорт. Обстригусь налысо, макияж сменю, паспорт переправлю, возраст себе на полтора года меньше сделаю!

ЛЕОНИД. Как ты переправишь?

ВЕРА. Зачеркну фамилию, а сверху другую напишу! Не твое дело!

ЛЕОНИД. Стой, успокойся, они же нас вместе брали, я же, вроде как, ответственен за тебя, они же и меня пришьют, привлекут, слышишь?!

ВЕРА. Ответственен! Он ответственен! За кого ты ответственен, дятел?! За кого ответственен?! Что мне детей не сделал три года назад, когда надо было, когда не поздно было, дрестофан, он ответственен! Он в театр играет! Ну, играй, падла! Приходи с киром, посидим с миром, недоделыш! Прощай! Дай тебе Бог жену с тремя грудями! Греби ушами камыши дальше! Выращивай волосы на носу! Енот-полоскун, мой свои стаканы, падла! Пусть заберут меня! Зачем мне жить?! Сдохну на каторге! Как Катерина Измайлова — по телевизору показывали! А тебя — тоже в тюрягу! В тюрягу тебя! В тюряге мужиков трахают, раз ты «пэ» — тебе самое там место! Не трогай меня! (Визжит, отбивается от Леонида, разряд.) Я даже специально сейчас записку напишу, что это ты подговорил меня всё это украсть! Напишу и засуну в дверь, нет, в ящик почтовый брошу, чтоб ты не выкрал записку, сволочь!

ЛЕОНИД. Тише, спектакль идёт!

ВЕРА. (Отбивается от Леонида.) Я вижу, что спектакль идет! Идет пьеса! И контрабас прихвачу! Чтоб всем насолить! Всем!

Отбивается от Леонида сапогами, шубами, контрабасом, контрабас падает, грохот.

Лёня и Вера замерли.

Сидят на полу оба, не двигаются, Вера плачет.

ЛЕОНИД. Да. Спектакль продолжается. Но теперь — без меня, милая. Хватит. Три года кошмара. Я пошел из игры. Я больше не могу.

Пьет из горлышка бутылки коньяк, надевает пальто кожаное, идёт к двери, но вдруг падает замертво.

Вера кинулась к нему, трясет его.

Леонид очнулся, мотает головой, мычит.

ЛЕОНИД. Где я?

ВЕРА. Где, где. В театре. Здесь. На работе. Вставай, Лёня.

ЛЕОНИД. Вставай, Лёня… Она склонилась над ним, в норковой шубе, сказка, Золушка склонилась над принцем, потерявшим чувства …

ВЕРА. Чувст-во.

ЛЕОНИД. Чувст-ва. Он без чувств. От неё пахло свежестью, свежестью, свежестью… Боже мой, как красиво, мы в тропическом лесу, над нашими головами лианы, лианы…

ВЕРА. Это трубы, канализация, Лёня…

ЛЕОНИД. … а по лианам бегают обезьяны…

ВЕРА. Это не обезьяны, Лёня, это тараканы. Допился ты, Лёня, коньяку своего на халяву, надо увольняться…

ЛЕОНИД. «Ты кто, прекрасная незнакомка?» — спросил Принц…

ВЕРА. Всё в кучу свалил. Лианы, обезьяны, Золушка, Принц. Вставай, Маугли… Хочешь машинного масла?

ЛЕОНИД. Кто ты?

ВЕРА. Я Вероника. Я твоя Вера.

ЛЕОНИД. Ты моя Вера. О, где моя Вера… Сон. Я сплю в кожаном пальто, а она в мехах. Мы на берегу Средиземного моря… На пляже…

ВЕРА. Ну вот, Лёня, видишь, ты совсем с этим театром совсем «рэ», рёхнулся, тебе надо увольняться. Кто ж на пляже-то в мехах и коже ходит, с дуба ты рухнул, что ли? Только разве что мы с тобой — дурак и дурнушка…

ЛЕОНИД. Да, мы голые, совсем голые, сейчас так и побежим в прозрачную зелёную воду, побежим туда, где слышится прибой, слышишь, слышишь!?

ВЕРА. Слышу. Это твоя квартира. Ты опять кран не закрыл и будет промочка.

ЛЕОНИД. Это ты не закрыла, специально, чтоб театр затопить и закрыть…

ВЕРА. Затопить моими слезами…

ЛЕОНИД. Господи, у меня голова болит, скоро антракт, я не могу больше, меня тошнит от выпитого, от машинного масла, от перцового пластыря, от жизни… Пошли быстрее, надо выключить воду, а то всё затопит…

ВЕРА. Пошли, выключим. У тебя в квартире выключим краны. И спать ляжем у тебя. Или наоборот — откроем краны сильнее. Пусть их затопит. А впрочем, пусть живут, смотрят этот спектакль, но без нас. Спать ляжем, Лёня. Пошли…

ЛЕОНИД. Пошли… Пошли… На улице снег, холодно. Снег.

ВЕРА. Мы ведь одеты. В кожаное пальто и норковую шубу. Нам не холодно. Нам не страшно, что снег. Золушка и Принц идут в снег… Снег, дождь. Солнце, луна. Небо, слова. Туман, ветер. Огонь, вода. Весна, зима. Осень, лето. Деревья, цветы. Земля, воздух. Звери, птицы. Хлеб, мама. Мама…

ЛЕОНИД. Мама, мама… Что ты бормочешь?

ВЕРА. Молюсь. Молитву придумала и молюсь. Пошли. А тебя стройнит это пальто. Что ж ты себе такое не купишь. Пуза не видно. Старый, пузатый, лысый сказочник. Пошли, Лёня. Лёнчик мой… Пошли. Всё будет боль-мень-пельмень…

Вера взяла Лёню за руку — длинный разряд статического электричества. Вздохнули оба и пошли, опираясь друг на друга.

Леонид толкнул рукой декорацию буфета, потом декорацию гардероба, они поплыли в сторону, потому что были на стене нарисованы. А кожаное пальто и норковая шуба, оказывается, из театральной марли были сшиты.

Потом Леня толкнул и зрительный зал от себя, упала фанера раскрашенная. Нет там никаких зрителей, фонарей, занавеса, пьес.

Ничего там нету.

Только маленькие перегородки-загородки, а за ними картошка гниет, краска в банках стоит, пачки газет намокают.

Бред какой-то — театр в подвале хрущёвки. Не было там никаких театров и не будет и не может быть. Так и будет Манюра бегать за крысами, а вода так и будет сочиться, зловонить. Придумал ведь тоже — театр в хрущёвке.

Нет никакого театра.

Леонид взял Веру за руку и они пошли из подвала.

Чайка ожила и, взмахнув крыльями, улетела за ними в провал чёрного выхода, в небо.

ТЕМНОТА

ЗАНАВЕС

КОНЕЦ

март 1996 года