От торговли к отношениям межгосударственным

В IX веке в жизни восточных славян произошли знаменательные события. Согласно легендам и древнерусским летописям, с 862 года в Новгороде утвердился, призванный вождями славянских племен, варяжский князь Рюрик. Летопись гласит: «В год 6370 (862). Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы… Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». И избрались трое братьев со своими родам, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, — на Белоозере, а третий, Трувор, — в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля». Так было положено начало русской государственности. Киев давно уже был основан тремя братьями — Кием, Щеком и Хоривом — и их сестрой Лыбедью. Они «… построили город в честь старшего своего брата, — писал летописец, — и назвали его Киев». Согласно летописи, Кий во время своего княжения посещал древний Царьград: «…и когда ходил он к царю, то говорят, что великих почестей удостоился от царя, к которому он приходил».

Князь Рюрик. Из «Титулярника», 1672 г.

После смерти своих братьев-единомышленников Синеуса и Трувора Рюрику пришлось передать управление важнейшими древнерусскими городами варягам, находившимся у него на службе. Двоим из них, Аскольду и Диру, уделяется в легендах много внимания хотя бы потому, что этим отважным воинам удалось занять Киев и освободить жителей города от хазарской дани. Кстати, если верить летописи, Киев они «присмотрели» для себя во время одного из вояжей в Византию. Отпросились однажды Аскольд и Дир у князя Рюрика посетить со всем своим родом Царьград и «отправились по Днепру, и когда плыли мимо, то увидели на горе небольшой город. И спросили: «Чей это городок?» Те же ответили: «Были три брата Кий, Щек и Хорив, которые построили городок этот и сгинули, а мы тут сидим, их потомки, и платим дань хазарам». Аскольд же и Дир остались в этом городе, собрали у себя много варягов и стали владеть землею полян».

Пожалуй, именно со времен Аскольда и Дира путешествия древних русских в византийскую столицу начинают восприниматься ромеями не просто как стихийные вояжи разноплеменных варваров, с которыми можно было особо не церемониться. Набирающие силы процессы государственного объединения Древней Руси придавали уверенности и русским купцам, и представителям княжеских фамилий за границей. Росским гостям в Константинополе все чаще стали оказывать приемы и почести, подобающие официальным лицам иностранных государств.

Сколько же их было?

Аскольд и Дир (к слову сказать, некоторые ученые считают этих князей не пришлыми норманнами-варягами, а последними представителями рода основателя древнего Киева — легендарного Кия) совершили в IX веке несколько походов в Константинополь. Большинство историков упоминают о двух вояжах: в 860 году и примерно в 864 году, при этом поход 860 года называют удачным, а 864 год связывают с провалом задуманного предприятия. В древнерусской летописи «Повесть временных лет» идет речь о вояжах Аскольда и Дира предположительно 862-го и 866 годов: «В год 6374 (866). Пошли Аскольд и Дир войной на греков и пришли к ним в 14-й год царствования Михаила. Царь же был в это время в походе на агарян, дошел уже до Черной реки, когда епарх прислал ему весть, что Русь идет походом на Царьград, и возвратился царь. Эти же вошли внутрь Суда, множество христиан убили и осадили Царьград двумястами кораблей».

Жители Города обратились за помощью к Богу: «Царь… всю ночь молился с патриархом Фотием в церкви святой Богородицы во Влахерне, и вынесли они с песнями божественную ризу святой Богородицы, и смочили в море ее полу. Была в это время тишина и море было спокойно, но тут внезапно поднялась буря с ветром, и снова встали огромные волны, разметало корабли безбожных русских, и прибило их к берегу, и переломало…» Божья кара настигла варваров-завоевателей, большинство из них нашли смерть в пучине морских волн, так что немногим удалось вернуться домой.

Осада Константинополя князьями Аскольдом и Диром в 860 г. Патриарх Фотий омывает ризу Богоматери в водах залива. Роспись стены в церкви Ризоположения. Кремль. Москва

Тема пребывания русских в Константинополе-Стамбуле всегда вызывала живейший интерес как у историков, так и у писателей и литераторов разных времен.

«Россы-человекоубийцы»

В начале XX века турецкий писатель и исследователь Джелал Эссад, описывая памятники архитектуры и культуры столицы Турции, не обошел своим вниманием период пребывания в Константинополе «русских вождей» Аскольда и Дира. Так, повествуя о храме Архангела Михаила, основанном Константином Великим, автор отмечал, что прекрасное сооружение было разрушено пришлыми варварами.

«Жители Босфора впервые видели тогда нашествие народа, до сих пор им неизвестного, — писал Эссад-бей. — Это были русские идолопоклонники, которых они называли «россами-человекоубийцами». Под начальством своих вождей, Аскольда и Дира, русские переправились через Понт Евксинский (Черное море) на сотнях маленьких судов и заняли берега Верхнего Босфора…». Ссылаясь на доступные в ту пору документы, автор с беспристрастием хрониста перечислял бесчинства пришлых агрессоров: «Они отрубали головы монахам… распинали их, убивали, пуская в них стрелы, или вбивая им в череп гвозди…»

Ту печальную для местного населения трагедию Джелал Эссад связывает с 865 годом. Что это — свидетельство еще одного, малоизвестного, похода Аскольда и Дира в Константинополь или вполне объяснимая погрешность — в несколько лет — при исчислении древнейших исторических событий? Вызывает также вопросы термин «впервые», примененный автором к появлению россов в Константинополе в 865 году.

Трудно заподозрить турецкого писателя и исследователя Д. Эссада в отсутствии исторических знаний, тем более что его работы получали положительную оценку известного русского ученого-византиниста П.В. Безобразова. А может, все дело в моральной оценке автором действий воинства Аскольда и Дира на византийской земле? И 865 год следует соотносить лишь с появлением в толковании автора новой приставки-определения: были «россы» — стали «россы-человекоубийцы»?..

Вопросы, вопросы, вопросы… Чем древнее исторические события, тем труднее найти им объяснения, тем больше версий и предположений они рождают. Но от этого не становятся скучнее и однообразнее. Наверное, не так уж важно, сколько было походов Аскольда и Дира в Константинополь, и в каких точно годах они предпринимались, более серьезным и впечатляющим выглядит факт исторического, а возможно, и Божьего возмездия варяжским князьям за злодеяния на византийских землях.

Гибель Аскольда и Дира в 882 году была такой же вероломной и беспощадной, какую они много лет назад принесли с собой на Босфор. Их убил преемник Рюрика, варяжский князь Олег, обманом проникнувший и захвативший Киев — княжеское владение Аскольда и Дира.

От варвара — к былинному герою

Наряду с научными трудами и публикациями в разное время выходило много популярной художественной и публицистической литературы об истории хождений русских людей в Константинополь-Стамбул. В отличие от строгих ученых, опирающихся в своих работах, как правило, на беспристрастность архивных документальных источников, писатели, литераторы-путешественники привносили в свои повествования творческую фантазию, используя сюжеты из многочисленных легенд и преданий.

Не остались в стороне и российские авторы. На гребне распространенного легендарного представления о России как о духовной преемнице Византии, а также о Москве — как о Третьем Риме (после Великого Рима и Нового Рима — Константинополя) герои исторических публикаций нередко наделялись сверхзамечательными чертами, способностями, свойствами. Их поступки идеализировались, отличались высокой духовностью и красотой. Так варвар-славянин постепенно превращался в былинного русского витязя — защитника Отечества.

Стремясь переломить бытующее в прошлом мнение о древнем «россе» как о «человекоубийце», русские авторы зачастую пытались объяснить или оправдать неблаговидные поступки своих далеких предков в отношении ромеев, при этом аргументируя свои гипотезы историческими фактами проявления агрессии Константинополем, провоцирующим варваров-славян к ответным наступательным защитным действиям.

Как бы то ни было, подобные произведения были востребованы публикой, просвещали людей, воспитывали и поддерживали в русском народе дух высокого патриотизма и любви к Отечеству. А жизнь и деяния далеких предков русских обрастали новыми легендами, преданиями, небылицами, мифами, выдуманными и невыдуманными подробностями. И со временем было уже трудно разобраться, где правда в этих рассказах, а где — вымысел, рожденный буйной фантазией автора…

«Заложен исторический факт»

С давних времен в поле зрения просвещенной части российского общества была полемика о первых русских христианах. Наряду с наиболее распространенным мнением о том, что христианство первой из княжеского рода приняла русская княгиня Ольга в X веке, во время своего путешествия в Константинополь, учеными, литераторами и просто знатоками — любителями истории выдвигались другие предположения.

Одни твердили о некоем новгородском знатном боярине Антипине, совершившем паломничество к византийским святыням по пути «из варяг в греки» и отказавшемся от языческого верования в Царьграде в начале IX века. Другие называли блаженную Галичку, дочь воеводы с Волынских земель, и связывали ее крещение в Царьграде с серединой IX века. Иные уверенно заявляли, что первыми князьями-христианами в Древней Руси следует считать киевских правителей Аскольда и Дира. Последней версии, судя по всему, придерживался популярный в прошлом автор исторических сочинений А.И. Красницкий, опубликовавший во второй половине XIX века несколько своих романов о взаимоотношениях славян с Византией, о возникновении христианства на Святой Руси, о хождениях русских людей в Царьград. Правда, в отличие от ученых из церковно-академической среды, придерживающихся мнения, что князья Аскольд и Дир приняли христианство в Киеве от епископа, посланного константинопольским патриархом Фотием в начале или середине 60-х годов IX века, писатель считал, что варяги крестились в Царьграде, во время одного из своих походов.

Очевидно, заранее предвидя выпады и упреки критиков в свой адрес по поводу ряда смелых предположений и сюжетов, изложенных в публикациях, Красницкий сопроводил один из своих романов ремаркой: «…задачей было написать не историческое исследование, точное, основанное на несомненных, достоверных свидетельствах, а более или менее интересный для читателя рассказ о давно минувших временах. В основу рассказа заложен исторических факт, а относительно деталей — точны они или не точны — не все ли равно читателю, если он найдет рассказ наш интересным…»

Варяжские витязи Аскольд и Дир

До прихода на древнерусскую землю князя Рюрика и его соратников славянским племенам, помимо внутренних междоусобиц, приходилось постоянно отбиваться и терпеть лишения от набегов воинственных, искусных в ратном деле отрядов пришлых варягов, особенно хазарских племен. Силы были неравными, и зачастую славяне становились пленниками завоевателей. Не брезговали, кстати, торговлей рабами-славянами и греки. Порой целыми семьями они попадали в рабство. Скованных мужчин, женщин, детей вывозили в Константинополь, где пытались выгодно продать или выменять их на своих соплеменников или сородичей, находящихся в рабстве в Византии. Подневольных людей приводили на рынок рабов и выставляли на продажу. Покупатели осматривали и выбирали живой товар как скотину: ощупывали мышцы, заставляли показывать зубы, приседать, нагибаться и т. д. У пожилых покупателей-византийцев особым спросом пользовались рабы — молодые девушки и юноши.

Жизнь в славянском Приднепровье изменилась к лучшему с началом княжения в Киеве Аскольда и Дира. По определению Красницкого, эти «варяжские витязи» прогнали хазар и хотя и обложили жителей данью, но принесли с собой в их семьи мир и покой. Межплеменные раздоры прекратились.

Во время княжения Аскольда и Дира Киев окреп, разросся, стал большим торговым центром. «Со всех сторон сходился теперь в него народ, — писал Красницкий, — и какой народ — торговый, тот самый, благодаря которому и растут города на торговых путях, где можно и товар сбыть, и деньгу на нем сколотить немалую.

Так было и с Киевом. Видимо-невидимо было тут разного народу. И из Господина Великого Новгорода приходили сюда с товарами «гости», гости степенные, важные; часто являлись с ними суровые норманны из далекой Скандинавии, а с ними неразлучно и разные люди приходили: видал Киев и живых, вечно веселых франков, с восторгом рассказывавших про свою Лютецию, и огромных рыжеволосых бриттов, и степенных, невозмутимых германцев. Все они являлись сюда с самыми разнообразными товарами, находя Киев удобным местом для мены, дававшим им возможность не пускаться в опасное плавание по бурному Черному морю.

Были в Киеве гости и из таинственной далекой Биармии. Являлись они туда с великолепными мехами и другими пушными товарами, да такими, что их, кроме как от них, здесь, в Киеве, и достать нигде возможности не было…».

Историк свидетельствовал, что, помимо славян купеческого роду-племени, в древнем Киеве появилось много «хитрых, пронырливых византийцев, которые чувствовали, что тут им всегда нажива будет, что есть возможность выбрать многое из навезенных со всего края товаров. С ними приходили и сухощавые итальянцы, и персы, и люди из только что нарождавшегося тогда армянского царства. Изредка являлись здесь с виду похожие на евреев (евреи, уже само собой разумеется, не оставили без своего благосклонного внимания этого благодатного края и явились сюда чуть ли не одними из первых), но черные люди с запасами слоновой кости, золотом и драгоценными камнями. Страну свою они называли Эфиопией и говорили, что их владыки происходят от самого мудрого царя израильского Соломона…».

Все эти приезжие люди не беспокоились ни за себя, ни за свое имущество, так как были уверены, что их «никогда и никому не дали бы в обиду князья киевские Аскольд с Диром».

Недовольство варяжской дружины

«Варяжским витязям», очевидно, нравилась мирная жизнь. Однако нет-нет да и вспоминали они с тоской о бурной молодости, о сражениях, о набегах под началом Рюрика на бриттов, франков, приильменских славян, о своих отважных походах на Константинополь. Но браться снова за оружие все же не решались.

Однако вскоре дружинники-норманны, принимавшие ранее участие вместе с Аскольдом и Диром во многих военных походах и поселившиеся теперь в Киеве, стали роптать. Они не одобряли желания варяжских князей прекратить войны и походы. По-своему эти люди были правы: ведь ничего более, как сражаться, они не умели, война была их профессией. Стремление наемных дружинников отправиться в очередной боевой поход на Царьград поддерживали и некоторые уважаемые вожди славянских племен, у которых родственники томились в рабстве в имперской столице.

Как гласит легенда, сторонники воинственных действий принялись всячески уговаривать Аскольда и Дира снарядить корабли и отправиться в очередной византийский поход. Но князья отказывали им.

На одном из званых обедов в Киеве в честь прибывавших в город гостей оказалось много константинопольских купцов. Во время пира приближенные к Аскольду и Диру стали требовать похода на Царьград. И хотя князья не дали согласия, византийские купцы по возвращении домой донесли обо всем императору.

Посчитав, что «лучшая защита — нападение», Константинополь не замедлил с ответными действиями. Советники императора приняли решение: убить киевских князей и обезглавить планируемый военный поход. Если не избежать нового вражеского набега, то хотя бы ослабить его…

Придворным византийским лекарем был приготовлен яд, которым пропитали шипы драгоценных браслетов, предназначенных в подарок Аскольду и Диру.

Но византийцы просчитались. Аскольд вручил браслет из Константинополя своей возлюбленной. Девушка тут же одела браслет. Яд подействовал мгновенно. Аскольд, пораженный коварством врагов и смертью возлюбленной, отбросил колебания и приказал готовить поход на Царьград. Месть подхлестнула его. Так набег завоевателя из-за коварства византийцев превратился в поход благородного витязя-мстителя. Описанная легендарная версия, вполне вероятно, могла стать поводом для одного из малоизученных походов Аскольда и Дира в Константинополь.

«Они шли на Константинополь…»

Клич «На Византию!..» был брошен. Огромное количество храбрых варяго-россов потянулось в Киев. Подготовка к морскому походу была закончена быстро, струги и ладьи загрузили продовольствием и оружием. Варяжских витязей Аскольда и Дира подняли на боевые щиты восторженные дружинники — в знак признания их предводителями похода на Царьград. «Собралось же всех до 10 000 человек, — писал Красницкий. — До чего беспечна была эта толпа, можно было уже судить по тому, что вся она пускалась по бурному и грозному Черному морю в таких утлых суденышках, как струги, в которых и по рекам-то, особенно в ветер, ездить было не безопасно.

Над каждым стругом начальствовал или норманн, или один из привыкших уже к ратному делу дружинников славянских.

В первом струге шли во главе своего войска сами князья с отборной дружиной».

Варяги были страшны в своем праведном гневе. Сопротивления со стороны византийцев они практически не встречали. Историк отмечал: «Панический ужас охватил всех прибрежных жителей. Грозные завоеватели не останавливались ни перед чем… Они все на своем пути предавали огню и мечу. Это был действительно набег скандинавских викингов со всеми ужасами, которые были только возможны в тогдашние ужасные времена. Стерты с лица земли были все прибрежные селенья — в глубь страны, по приказанию Аскольда, его воины не решались проникать. Зато все острова на их пути были разорены и опустошены».

Дружинники не щадили и духовные обители: «Все монастыри и селения чудных по собранным богатствам густонаселенных плодородных островов… были уничтожены. От них только остались одни груды развалин. Какая-то непонятная жажда разрушения и убийств овладела подступившими к Византии воинами». Агрессивность варягов не имела предела: «Их струги уже обременены были богатой добычей, но это только ничтожная часть того, что погибло в огне при разрушении. Но нападавшие не удовлетворялись ничем, они шли на Константинополь, они его — эту столицу возрожденного древнего мира, как некогда вандалы Рима, жаждали превратить в груды развалин…»

Флотилия варяго-россов неумолимо приближалась к Константинополю. Город был в панике, население возмущалось бездействием власти. Люди стали покидать свои жилища. С целью преградить путь росским судам непосредственно в Царьград с моря жители Константинополя прибегли к испробованному уже не раз средству: вход в Босфор был перетянут огромными цепями.

И опять византийцы решили перехитрить неумолимо надвигающегося завоевателя: они предложили варяго-россам огромный выкуп за то, чтобы те отказались от разорения византийской столицы и увели свою флотилию без боя. Легенда гласит, что Аскольд не внял просьбам византийцев, так как не за богатствами он пришел в Царьград на сей раз, а с целью мести за убийство своей возлюбленной.

Славянские струги подошли ко входу в Босфор и натолкнулись на протянутые в воде оградительные цепи. Однако Аскольд решил продолжать бой на суше и приказал своим воинам волоком перетаскивать груженные оружием и боеприпасами струги под стены Константинополя.

Страшные жертвы

Предание гласит, что в ночь перед решающим штурмом Царьграда явилось Аскольду видение Пресвятой Пречистой Девы в небесах, которая своими одеждами накрыла Город, словно защищая его от варягов-захватчиков. То же самое наблюдали над Влахернским храмом и жители Константинополя и уверовали, что Божья сила спасет их.

Крестный ход византийцев во главе с патриархом завершился чудом: природная стихия разрушила и затопила более половины варяжских судов, погибло много людей. Аскольду и Диру удалось спастись. Наступление на Константинополь было остановлено страшными жертвами из числа варяго-россов.

«В тот момент когда началась буря, большинство людей было на судах, — писал Красницкий. — Славяне, которых среди варягов было большинство, мало были знакомы с морем.

Для них маленькая тучка на горизонте не сказала ничего……

Наши далекие предки оказались настолько неподготовленными мореходами, что даже не догадались «укрепить или укрыть свои легкие струги, и налетевший шторм застал их врасплох. Несчастные не поняли даже, что такое случилось с ними в эти минуты…»

Охваченные ужасом моряки «слышали рев, вой, стон, свист, видели громадные надвигавшиеся валы, чувствовали, что какая-то страшная неведомая, непреодолимая сила поднимает их струги, кидает на прибрежные камни, разбивает их в мелкие щепки и самих их бьет, крутит, вертит и, лишив сил в непосильной борьбе, влечет в пучину, где царит смерть, откуда нет возврата.

Открытая местность не давала даже возможности думать несчастным о спасении, каждый потерял всякую нравственную связь с другими, заботился только о себе, думал только о своем спасении и погибал…».

Красницкий с болью и сопереживанием описал состояние людей, находящихся на краю смерти: «Крики отчаяния, проклятия, стоны смешивались с ревом бури…»

И если Константинополь торжествовал победу над врагом-завоевателем, то варяжские дружинники были сломлены. Однако воинственный настрой все же победил, и спустя короткое время боевые соратники князей настойчиво стали уговаривать своих предводителей все-таки войти в Город и завершить поход, как планировалось: поджогами, грабежами, насилием…

Но Аскольда и Дира одолели сомнения.

Золотая клетка для росских князей

Колебания Аскольда и Дира, продолжать или прекратить сражение, легко понять — после сокрушительного разгрома византийцами сильного и хорошо подготовленного росского войска. К тому же неизгладимое впечатление на них произвело чудодейство Божественных Сил в ответ на молитвы византийцев о спасении Константинополя. Согласно преданию, Аскольд и Дир воочию убедились во всесилии христианского Бога и задумались о крещении, чтобы и для себя обрести защиту Всевышнего.

Решили Аскольд и Дир направить послов к императору с просьбой позволить им побольше разузнать о христианской вере, поучиться ее канонам. Константинополь не возражал и приставил к князьям достойных учителей. Было сделано все, чтобы «варяги, придя на Византию врагами», ушли обратно «покорными детьми» и принесли с собой на языческую Русь христианскую веру. Таким образом Константинополь надеялся прекратить набеги россов: ведь не станут же они нападать на своих единоверцев! Очевидно, византийцы неплохо справились со своей миссией, поскольку, как показала в дальнейшем история, по возвращении Аскольда и Дира в Киев россы не предпринимали походов на Византию в течение долгого времени, вплоть до 882 года, когда князь Олег через убийство киевских князей пришел к власти и снова направил боевые дружины руси на Константинополь.

Пожелавшим пойти на перемирие и принять христианство киевским князьям и сопровождавшим их немногочисленным дружинникам в Константинополе был оказан блестящий прием в императорском дворце. «С любопытством глядели варяги на все вокруг себя, — писал Красницкий. — Все этим детям днепровских полей и суровых фиордов Скандинавии казалось здесь интересным, новым. Великолепные, богато разукрашенные дворцы, сверкающие позолотой своих куполов храмы, толпа восторженно кричащего… народа по обеим сторонам шествия, наконец, великолепие уборов на встречавших их придворных — все это и поражало их, и наполняло их сердца необъяснимым для них самих смущением». Искусственно рычащие львы в императорских хоромах привели в особый трепет славян. Их души наполнились уважением и почтением к Городу и его жителям.

Неизгладимое впечатление на Аскольда и Дира произвело зрелище с императором. По установившейся традиции византийцы только на короткие мгновения показывали своего владыку приезжим гостям, затем императорский трон с помощью хитроумных приспособлений взмывал куда-то вверх (словно к самому Всевышнему навстречу!), повергая в трепет присутствующих. Возможно, этот ритуал был введен из-за того, что император Михаил, правивший в Византии в IX веке, проводил свое время в постоянных оргиях, что отрицательно сказывалось на его внешнем виде. Дабы не уронить авторитет императорской короны и не бросить тень на ее сиятельных обладателей, решено было при встречах гостей с владыкой не давать им времени, достаточного для более пристального и внимательного разглядывания лица императора. «При константинопольском дворе только ослепляли послов блеском императорской особы, но дать возможность приглядеться к нему было не в расчетах византийских хитрецов, — писал историк. — Они всегда рассчитывали только на одно первое впечатление, и в отношении тех народов, которых они считали варварами, этот расчет всегда оправдывался.

Трон с императором был мгновенно скрыт. Князья могли только мельком заметить, что он унесся куда-то кверху».

Восхищенные и пораженные увиденным, Аскольд и Дир уже были готовы принять христианство, однако их остановили ропот и негодование дружинников, которые считали, что их предводители одурманены чудными видениями и на самом деле посажены в золотую клетку. Подобные «золотые пленения» византийцами часто использовались, когда необходимо было добиться от заложников или их родственников нужных действий и поступков. Окружая знатных пленников вниманием и заботой, создавая для них самые благоприятные условия жизни, ослепляя и осыпая их драгоценностями и подарками, император и его окружение, как правило, достигали требуемого результата. Кстати, этот прием с «золотыми заложниками» успешно усвоили и переняли турки, поселившиеся впоследствии на территории бывшей Ромейской империи.

В христианство — во имя любви?

Судя по всему, Аскольд и Дир были одними из первых россов, оказавшихся в так называемой золотой клетке: коварство Константинополя распространилось и на их души. Согласно легенде, византийцы познакомили Аскольда с некоей юной девушкой-славянкой, которая как две капли воды походила на его погибшую невесту. Расчет оказался верным, и варяжский князь влюбился с первого взгляда.

Аскольд захотел взять девушку в жены. Византийцы не возражали, но поставили условие: так как избранница предводителя варяго-россов — христианка, князю также надлежало креститься и принять христианскую веру.

Хитрые византийцы рассуждали, как утверждал историк, примерно так: «Всем… известно, что образовалось два славянских государства: одно — на севере, на озере, которое по-славянски называется Ильмень, другое — на Днепре. Северные варяго-россы грубы, свирепы, нрав их неукротим, и борьба с ними была бы очень трудна. Теперь и они для нас безопасны. Если между Византией и киевскими варягами установится прочная связь, то нам нечего бояться северных. Киевские варяго-россы станут первым оплотом Византии и никогда они не допустят своих ильменских соплеменников до нас…»

А что же Аскольд?.. Мечтая о женитьбе на прелестной девушке и размышляя о чудодейственном спасении Константинополя, он начинал верить, что «в облаках фимиама над бескровным жертвенником всегда витает Бог христиан, Бог — перед которым ничто и Один, и Тор, и Перун славянский…» и тем более земной человек со своими слабостями и пристрастиями.

Аскольд и Дир крестились. «Князья готовились к принятию христианства под руководством особо назначенных для того Фотием (патриарх) священников, — писал Красницкий. — Мягкие их души готовы давно уже были к восприятию нового вероучения, и они охотно внимали всему, что говорили им наставники. Да, впрочем, многое из этого и Аскольд, и Дир слышали уже ранее, еще в то время, когда они ходили вместе с викингами на франков и саксов; там тоже говорили об этом невидимом, но всесильном Божестве…».

По мере постижения христианских истин Аскольд все больше утверждался в мысли, что встреча с очаровавшей его девушкой-славянкой — знамение Божие. Как гласит предание: от известия о принятии христианства бывшими врагами и варяго-россами возликовал весь Константинополь.

Аскольд увез из Византии вместе с любимой женой страстное желание просвещать «великим светом христианского учения» своих соплеменников, ждущих его и Дира в Древнем Киеве.

Загадка остается

По преданию, перед отбытием из Константинополя Аскольд и Дир дали клятву византийцам-единоверцам никогда больше не идти войной на священную страну христиан. А если их соплеменникам — приильменским новгородским россам вздумается поднять дружины против града Константина, то не пропускать их на днепровских порогах и чинить всяческие препятствия агрессии. Пообещали также «варяжские витязи» при необходимости помогать византийским братьям по вере своими боевыми отрядами. Варяжские князья заключили договор с Византией о дружбе, а также заверили императора и патриарха Фотия в том, что будут приднепровских варваров обращать в святую веру, в том числе и личным примером.

Так ли было на самом деле, или это всего лишь красивый вымысел? Можно по-разному относиться к легендам, но факт остается фактом: долгие годы, почти два десятилетия, после последнего похода Аскольда и Дира в Константинополе, судя по документальным источникам, не наблюдалось событий, связанных с воинственными набегами россов.

Как бы то ни было, после возвращения из константинопольского вояжа Аскольд и Дир не только не пытались нарушить заключенный мир, но и не допускали иных вражеских продвижений в сторону града Константина на контролируемых ими водных путях.

Недовольных договором с Константинополем в Киеве было много: и среди варягов, и среди славян. Особенно воинственно были настроены дружинники, основным занятием которых была война. Но «варяжским витязям» удалось убедить и уговорить большинство из числа даже самых непримиримых противников мирной жизни.

Дружеское сосуществование Киева и Константинополя было нарушено лишь в начале X века.

Амбиции князя Олега

В 879 году умер правитель Новгорода — варяжский князь Рюрик, оставивший после себя наследника — четырехлетнего Игоря (некоторые исследователи полагают, что у Рюрика не было прямых наследников). После недолгой борьбы власть в Новгороде перешла к соратнику (по другой версии — родственнику) Рюрика — варяжскому князю Олегу, который стал опекать наследника Рюриковича и действовать от его имени.

В 882 году Олег совершил поход на Киев и, прикрываясь младенцем Игорем — будущим правителем Руси, обманом захватил город, убил Аскольда и Дира. Олег объединил Новгород и Киев и таким образом утвердил великокняжескую власть в едином Древнерусском государстве под названием Киевская Русь. Смерть Аскольда и Дира стала расплатой за мир с городом Константина.

Существует мнение, что воинственный варяжский князь Олег умышленно выжидал долгое время, не трогая Аскольда и Дира, хотя и был недоволен их примиренческой политикой, особенно по отношению к богатой Византии. Он считал, что рано или поздно все равно завоюет днепровские берега и водные просторы, и хитроумно давал временную возможность своим соратникам — киевским варягам — подготовить для него благодатную почву — сделать южные русские земли более богатыми и преуспевающими.

Некоторые исследователи полагают, что на самом деле амбициозный князь считал Аскольда и Дира изменниками их общего ратного долга. Ему претило их желание жить в мире и согласии с иными племенами и народами. Возможно, Олег не мог простить киевским князьям того, что они не покорили Константинополь. Допустимо также, что Олегу не совсем пришлась по душе попытка Аскольда и Дира без согласия Новгорода склонить киевлян к христианской вере.

История умалчивает, насколько далеко заходили планы Олега как единовластного правителя Древнерусского государства. Был ли в курсе замыслов своего соратника Рюрик, тоже неизвестно. Но, как показала впоследствии история, ловкости и удачливости князю Олегу было не занимать.

«Пошел Олег на греков»

В 907 году князь Олег отправился в большой военный поход на Константинополь. Причинами этого грандиозного предприятия исследователи чаще всего называют желание отвоевать богатую добычу и устрашить силой византийцев. Но вполне может быть, что отправить свое войско князя вынудили многочисленные жалобы вернувшихся из Царьграда купцов на произвол византийских чиновников, мздоимство и притеснения русских «гостей». Сообщали они и о случаях убийства русских торговцев в византийской столице.

К походу князь подготовился основательно. В летописи говорилось: «В год 6415 (907). Пошел Олег на греков, оставив Игоря в Киеве; взял же с собою множество варягов, и славян, и чуди, и кривичей, и мерю, и древлян, и радимичей, и полян, и северян, и вятичей, и хорватов, и дулебов, и тиверцев, известных как толмачи: этих всех называли греки «Великая Скифь».

Вооружение русской варяжской дружины, даже по современным меркам, поражало своим количеством и разнообразием: «… пошел Олег на конях и в кораблях; и было кораблей числом 2000…» Осознавая свою военную мощь, Олег не отчаялся, когда византийцы, завидев вражеское ополчение, перекрыли пролив цепями: он начал войну на берегу, под стенами Царьграда: «И вышел Олег на берег, и начал воевать, и много убийств сотворил в окрестностях города грекам, и разбили множество палат, и церкви пожгли. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других замучили, иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много другого зла сделали русские грекам, как обычно делают враги». Жестокость пришлых варягов не имела предела.

Поход Олега на Константинополь в 907 г. Радзивилловская летопись

Еще больше испугались византийцы, когда увидели, что изобретательный Олег приказал своим воинам поставить корабли на колеса, чтобы продолжать сражение на суше. А когда подул попутный ветер, подняли русские воины прямо в поле паруса и пошли к городу. Греки, предвидя грозное сражение, решили отправить своих послов к Олегу с предложением начать переговоры. «Не губи города, — стали просить греческие гонцы, — дадим тебе дань, какую захочешь».

Греки платят дань Олегу. Радзивилловская летопись

В ответ решил Олег остановить своих воинов, но потребовал дань за приостановку наступления. В летописи сказано, что византийцы попытались отравить князя и вынесли ему пропитанные ядом пищу и вино. Однако Олег не дотронулся до пищи и обвинил греков в коварстве, заявив о том, что им верить нельзя. Скорее всего, князя предупредили о покушении толмачи, подслушавшие разговор византийцев. Византийцы не знали о многочисленных переводчиках в русской дружине и свободно общались между собой в присутствии противников. Посланцы Константинополя были так поражены прозорливостью русского предводителя, что тут же признали в нем святого. «Это не Олег, но святой Дмитрий, посланный на нас Богом!..» — вскричали они и предложили «дани на 2000 кораблей: по 12 гривен на человека, а было в каждом корабле по 40 мужей».

Первый мирный договор

Несмотря на жестокость, которую проявили в Константинополе воины Олега, именно во время этого похода им были предприняты попытки перевести взаимоотношения русских и византийцев на правовую межгосударственную основу. Тогда впервые появился серьезный документ, подписанный людьми, думавшими не только о сиюминутных выгодах, но и о перспективах на будущее.

Олег начал переговоры о мире с греческими царями Леоном и Александром и послал к ним в Константинополь своих послов Карла, Фарлафа, Бермуда, Рулава и Стемида. Посланникам велено было передать византийцам слова Олега: «Платите мне дань». Греки ответили: «Что хочешь, дадим тебе».

Размеры дани, заявленные русскими, были огромными, однако Византия согласилась с ними. Летопись сообщала, что русский князь беспокоился не только о своих воинах и столичном граде Киеве, но и о других городах древнерусского государства: «И приказал Олег дать воинам своим на 2000 кораблей по 12 гривен на уключину, а затем дать дань для русских городов: прежде всего для Киева, затем для Чернигова, для Переяславля, для Полоцка, для Ростова, для Любеча и для других городов: ибо по этим городам сидят великие князья, подвластные Олегу».

Как дальновидный политик, придающий большое значение дипломатическим связям и торговым межгосударственным отношениям, князь Олег предложил включить в мирный договор ряд условий, обеспечивающих безопасность, достойное содержание и законность пребывания русских людей в византийской столице. Летописец отметил эти важнейшие позиции: «Когда приходят русские, пусть берут содержание для послов, сколько хотят; а если придут купцы, пусть берут месячное на 6 месяцев: хлеб, вино, мясо, рыбу и плоды. И пусть устраивают им баню — сколько захотят. Когда же русские отправятся домой, пусть берут у царя на дорогу еду, якоря, канаты, паруса и что им нужно».

Вынужден был в ответ князь Олег согласиться с вполне обоснованными требованиями византийцев запретить русским, пребывающим в Константинополе, заниматься разбоем и грабежами, а также подчиняться другим требованиям по соблюдению порядка на территории проживания: «Если русские явятся не для торговли, то пусть не берут месячное; пусть запретит русский князь указом своим приходящим сюда русским творить бесчинства в селах и в стране нашей. Приходящие сюда русские пусть живут у церкви святого Мамонта, и пришлют к ним от нашего царства, и перепишут имена их, тогда возьмут полагающееся им месячное, — сперва те, кто пришли из Киева, затем из Чернигова, и из Переяславля, и из других городов. И пусть входят в город только через одни ворота в сопровождении царского мужа, без оружия, по 50 человек, и торгуют, сколько им нужно, не уплачивая никаких сборов». При соблюдении данных условий русская сторона получала право на беспошлинную торговлю — это была одна из важнейших побед Олега — государственного деятеля.

Большинство исследователей считает, что князь Олег так и не вошел в Константинополь, а остановился у стен византийской столицы. Но неужели после подписания такого важного договора горделивые византийцы отказались блеснуть перед пришлым «варваром» своими богатствами и не пригласили его в город? Да и текст «Повести временных лет» в части изложения самой церемонии подписания соглашения, похоже, оставляет лакуны для иных предположений: «Цари же Леон и Александр заключили мир с Олегом, обязались уплачивать дань и присягали друг другу: сами целовали крест, а Олега с мужами его водили присягать по закону русскому, и клялись те своим оружием и Перуном, своим богом, и Волосом, богом скота, и утвердили мир».

Перед своим отъездом Олег попросил византийцев: «Сшейте для руси паруса из паволок, а славянам копринные». Его просьбу выполнили. Летописец утверждал: «И повесил (Олег) щит свой на вратах в знак победы, и пошел от Царьграда. И подняла русь паруса из паволок, а славяне копринные, и разодрал их ветер; и сказали славяне: «Возьмем свои толстины, не даны славянам паруса из паволок». И вернулся Олег в Киев, неся золото, и паволоки, и плоды, и вино, и всякое узорочье. И прозвали Олега Вещим, так как были люди язычниками и непросвещенными».

«Твои старый щит остановил»

Ох уж этот «щит Олега»!.. Многие века для одних он является символом сложения боевого оружия и началом миролюбивых помыслов и действий; другие водружали его на знамена как знак русского превосходства и силы. Еще кто-то пытался использовать легендарный поступок древнего соотечественника для построения идеологических концепций и действий с позиции силы…

Будоражил он воображение и творческих людей: и здесь символический «щит» воспринимался и отражался по-разному. Гений великого русского поэта А.С. Пушкина рассудил по-своему. Спустя много столетий после походов на Константинополь своих древних соотечественников свободолюбивый поэт, не приемлющий насилия и навязывания чужого мнения во всех проявлениях, откликнулся на происходящие в обществе события стихотворением под названием «Олегов щит»:

Похоже, что для самого князя Олега оставленный им в Константинополе щит был залогом верности слову о дружбе, данному византийцам в 907 году, потому что в 912 году от князя Олега в Константинополь вновь отправилась дружина — на этот раз посольская, с мирной целью: подтвердить условия мирного договора, подписанного пять лет назад. В составе посольства были как уже знакомые фамилии, бывшие при первом подписании, так и новые, которые представляли, помимо центральной власти великого князя русского, еще и добрую волю правителей городов, подданных князя Олега.

«В год 6420 (912). Послал Олег мужей своих заключить мир и установить договор между греками и русскими… — говорилось в летописи. — … Список с договора, заключенного при тех же царях Льве и Александре. Мы от рода русского — Карлы, Инегелд, Фарлаф, Бермуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид — посланные от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукою его, — светлых и великих князей, и его великих бояр, к вам, Льву, Александру и Константину, великим в Боге самодержцам, царям греческим, для укрепления и для удостоверения многолетней дружбы, бывшей между христианами и русскими, по желанию наших великих князей и по повелению, от всех находящихся под рукою его русских».

При этом русским посланникам наказывалось передать в Константинополе, что князь Олег, «превыше всего желая в Боге укрепить и удостоверить дружбу, существовавшую постоянно между христианами и русскими, рассудили по справедливости, не только на словах, но и на письме, и клятвою твердою, клянясь оружием своим, утвердить такую дружбу и удостоверить ее по вере и по закону нашему».

В Константинополе византийцы устроили русским послам знатный прием, не преминув при этом самодовольно похвастать своей роскошью. Византийский император «почтил русских послов дарами — золотом, и шелками, и драгоценными тканями — и приставил к ним своих мужей показать им церковную красоту, золотые палаты и хранящиеся в них богатства: множество золота, паволоки, драгоценные камни и страсти Господни — венец, гвозди, багряницу и мощи святых, уча их вере своей и показывая им истинную веру. И так отпустил их в свою землю с великою честью».

Послы Олега благополучно вернулись на родину и рассказали великому князю о своей поездке, подробно изложив «все речи обоих царей, как заключили мир и договор положили между Греческою землею и Русскою и установили не преступать клятвы — ни грекам, ни Руси». Учитывая важность достигнутых договоренностей, наверное, князь Олег остался доволен.

Воспитанник Олега — князь Игорь

После смерти князя Олега в Киевской Руси в 912–945 годах княжил сын Рюрика — Игорь. Воспитанный варяжским витязем, Игорь, очевидно, перенял от Олега отношение к Царьграду и как к вожделенному источнику обогащения, и как к плацдарму для расширения своего влияния на землях Черноморского региона, и как к перспективному торговому партнеру. Согласно летописи, он совершил два похода на Константинополь. Более известен из них второй, 944 года, как считают ученые, отличавшийся миролюбивыми замыслами и подтвердивший ранее заключенные договоры между Киевом и Константинополем.

Первый поход Игоря на Царьград по жестокости русских не мог сравниться в памяти византийцев даже с «россами человекоубийцами» из варяжских дружин Аскольда и Дира. В летописи сказано: «В год 6449 (941). Пошел Игорь на греков. И послали болгары весть царю, что идут русские на Царьград: 10 тысяч кораблей. И пришли, и подплыли, и стали воевать страну Вифинскую, и попленили землю по Понтийскому морю до Ираклии и до Пафлагонской земли… и Суд весь пожгли. А кого захватили — одних распинали, в других же, перед собой их ставя, стреляли, хватали, связывали назад руки и вбивали железные гвозди в головы. Много же и святых церквей предали огню, монастыри и села пожгли и по обоим берегам Суда захватили немало богатств».

Поход Игоря на Константинополь. Радзивилловская летопись

На помощь грекам пришли с востока «воины — Панфир-деместик с сорока тысячами, Фока-патриций с македонянами, Федор-стратилат с фракийцами, с ними же и сановные бояре, то окружили русь. Русские же, посовещавшись, вышли против греков с оружием, и в жестоком сражении едва одолели греки».

Дружинники Игоря, потерпев поражение, решились на бесславное возвращение домой, сели в ладьи и отплыли. Однако византийцы решили окончательно утвердиться в своей победе и наказать агрессора. Они сразили русичей своим знаменитым оружием, прозванным «греческим огнем», и стали «трубами пускать огонь на ладьи русских. И было видно страшное чудо. Русские же, увидев пламя, бросились в воду морскую, стремясь спастись, и так оставшиеся возвратились домой».

Побежденные и пораженные страшным оружием, русские дружинники, прибыв в Киев, «поведали — каждый своим — о происшедшем и о ладейном огне. «Будто молнию небесную, — говорили они, — имеют у себя греки и, пуская ее, пожгли нас; оттого и не одолели их…». Однако сам Игорь, следуя заветам своего воинственного воспитателя — князя Олега, не был сломлен, наоборот, он задумал взять реванш за неудачу и «начал собирать множество воинов и послал за море к варягам, приглашая их на греков, снова собираясь идти на них».

«Не ходи, но возьми дань»

Очевидно, приготовления князя Игоря к новому походу-реваншу на Царьград были настолько серьезны и грандиозны, что весть о них разлетелась во все уголки древней земли обетованной. Узнали о задумках варяжского витязя и в Константинополе. Напуганные подданные стали просить защиты у византийского императора.

В летописи сказано: «В год 6452 (944). Игорь же собрал воинов многих: варягов, русь, и полян, и словен, и кривичей, и тиверцев, — и нанял печенегов, и заложников у них взял, — и пошел на греков в ладьях и на конях, стремясь отомстить за себя». По пути на Константинополь дружинники-россы были страшны в своем гневе и не щадили никого. Устрашившись надвигающейся морской рати варяго-россов, «корсунцы послали к Роману со словами: «Вот идут русские, без числа кораблей их, покрыли море корабли». Также и болгары послали весть, говоря: «Идут русские и наняли себе печенегов»…»

Памятуя о недавних колоссальных жертвах сражений с варяго-россами, византийский император проявил мудрость и решил вступить с Игорем в переговоры. Он прислал к русским своих послов с богатыми подарками, умоляя киевского князя: «Не ходи, но возьми дань, какую брал Олег, прибавлю и еще к той дани…»

Князь Игорь, выслушав имперских посланцев, созвал дружинников и стал советоваться с ними: продолжать ли воевать или, взяв богатый выкуп, не разорять Царьград, а вступить с византийцами в переговоры. Летопись свидетельствует, что не только Игорь в данной ситуации повел себя как мудрый правитель, но и простые воины проявили здравый смыл и проголосовали за прекращение военных действий. «Сказала же дружина Игорева, — говорится в летописи, — «Если так говорит царь, то чего нам еще нужно, — не бившись, взять золото, и серебро, и паволоки? Разве знает кто — кому одолеть: нам ли, им ли? Или с морем кто в союзе? Не по земле ведь ходим, но по глубине морской: всем общая смерть». Послушал их Игорь и повелел печенегам воевать Болгарскую землю, а сам, взяв у греков золото и паволоки на всех воинов, возвратился назад и пришел к Киеву восвояси».

Русские послы: одни из первых

Направил Игорь своих многочисленных послов в Царьград к императору договариваться о мире. В числе русских посланников, помимо служивых мужей и купцов, были люди, представляющие интересы непосредственно великокняжеского киевского рода: «…Ивор, посол Игоря, великого князя русского, и общие послы: Вуефаст от Святослава, сына Игоря; Искусеви от княгини Ольги; Слуды от Игоря, племянник Игорев; Улеб от Володислава; Каницар от Предславы; Шихберн Сфандр от жены Улеба; Прастен Тудоров; Либиар Фастов; Грим Сфирьков; Прастен Акун, племянник Игорев; Кары Тудков; Каршев Тудоров; Егри Евлисков; Воист Войков; Истр Аминодов; Прастен Бернов; Явтяг Гунарев; Шибрид Алдан; Кол Клеков; Стегги Етонов; Сфирка… Алвад Гудов; Фудри Туадов; Мутур Утин; купцы Адунь, Адулб, Иггивлад, Улеб, Фрутан, Гомол, Куци, Емиг, Туробид, Фуростен, Бруны, Роальд, Гунастр, Фрастен, Игелд, Турберн, Моне, Руальд, Свень, Стир, Алдан, Тилен, Апубексарь, Вузлев, Синко, Борич, посланные от Игоря, великого князя русского, и от всякого княжья, и от всех людей Русской земли». Им поручалось «возобновить старый мир, нарушенный уже много лет ненавидящим добро и враждолюбцем дьяволом, и утвердить любовь между греками и русскими».

Именно они — Сфирьковы, Тудоровы, Евлисковы, Войковы, Берновы, Гудовы, Гунаревы и другие — были одними из первых, кто начинал формировать отношения между Россией и Византией не с позиции силы, а решать проблемы с помощью переговоров. Первые русские дипломаты… Они были порой беспомощны перед образованными и искушенными константинопольскими царедворцами, им не хватало знаний и опыта, но, как всегда, побеждала врожденная народная мудрость и сноровка, а также страстное желание «не ударить в грязь лицом» и не посрамить свое Отечество.

Вчитываясь в сохранившиеся летописные тексты древних договоров между Киевской Русью и Константинополем, поражаешься, насколько они грамотно составлены: с точки зрения надлежащего оформления правовых документов и точности формулировок юридических норм сотрудничества — даже с учетом современных подходов. В составе первых русских посольств встречались иностранные фамилии — представителей отдельных европейских народов, состоящих на службе у князей Киевской Руси.

«Союз любви с людьми греческими»

Явившись к императорскому двору в Царьград, русские послы заявили: «Великий князь наш Игорь, и бояре его, и люди все русские послали нас к Роману, Константину и Стефану, к великим царям греческим, заключить союз любви с самими царями, со всем боярством и со всеми людьми греческими на все годы, пока сияет солнце и весь мир стоит». Насколько искренними были устремления посланников Киевской Руси заключить перемирие с греками, подтверждают воспроизведенные в летописи слова делегатов-русичей, обращенные к эллинской стороне: «А кто с русской стороны замыслит разрушить эту любовь, то пусть те из них, которые приняли крещение, получат возмездие от Бога вседержителя, осуждение на погибель в загробной жизни, а те из них, которые не крещены, да не имеют помощи ни от Бога, ни от Перуна, да не защитятся они собственными щитами, и да погибнут они от мечей своих, от стрел и от иного своего оружия, и да будут рабами во всю свою загробную жизнь…»

К X веку русские князья и купцы-первопроходцы проложили прочную и важную в торговом отношении дорогу в Константинополь, а количество русичей в византийской столице настолько возросло, что появилась потребность в регулировании взаимных отношений. Некоторые специалисты считают, что инициатива заключения договоров между Русью и Византией исходила все-таки от русских (хотя ряд древних летописей сообщает об обратном), так как торговый люд совсем не устраивало то обстоятельство, что Константинополь предпочитал диктовать чужеземным купцам свои условия и своевольно пользовался торговыми путями через Черное море. Киевская Русь чувствовала свою силу и решила заставить Византию договариваться.

Преуспел в заключении выгодных для Киевской Руси соглашений и князь Игорь. В летописях сохранилась часть текстов древних документов, из которых мы имеем представление о жизни многочисленной русской общины в Константинополе X века.

Русским разрешалось пребывать в Царьграде в течение шести месяцев в году. Останавливались они, как правило, компактно, в предместье Св. Мамы. Во время жизни в Константинополе им предписывалось соблюдать ряд правил и условий. Каждый росс в обязательном порядке должен был иметь при себе грамоту от своего князя, удостоверяющую его личность и подтверждающую право на торговлю. Прибывавшие в Византию новые купцы должны были входить в Город только группами, в количестве не более пятидесяти человек, да еще и в сопровождении императорского чиновника. Ввозить в Царьград оружие запрещалось. Русским разрешалось продавать и покупать товары по утвержденным византийскими чиновниками ценам, ряд товаров запрещалось вывозить за границу. Вводились строгие таможенные правила: на всех вывозимых русскими предметах ставились специальные штемпельные оттиски. Среди русской общины в Св. Маме часто проводились официальные переписи: не имеющие на руках княжеской грамоты россы выдворялись из Города.

Как писал М.В. Левченко, Византия высоко ценила, помимо предпринимательской хватки, боевые способности русских и была заинтересована в их военной помощи. «Если же пожелаем мы, цари, у вас воинов против наших противников, — говорится в летописи об этом условии договора, — да напишем о том великому князю вашему, и вышлет он нам столько их, сколько пожелаем: и отсюда узнают в иных странах, какую любовь имеют между собой греки и русские». Помимо этого, русским предписывалось не пропускать через свои земли врагов, идущих на эллинов войной, и выступать против завоевателей единым фронтом: «… если придут черные болгары и станут воевать в Корсунской стране, то приказываем князю русскому, чтобы не пускал их, иначе причинят ущерб и его стране».

Однако при этом ромеи закономерно опасались набегов руси на подвластные империи Корсунь и Болгарию. В договоре было записано: «Да не имеет права князь русский воевать в тех странах, во всех городах той земли, и та страна да не покоряется вам, но когда попросит у нас воинов князь русский, чтобы воевать, — дам ему, сколько ему будет нужно».

Если русский гость соблюдал все предписанные правила и договорные условия, «не творил пакостей», то на время пребывания в Царьграде получал большие привилегии: бесплатный хлеб, вино, мясо и другие продукты питания и предметы жизнеобеспечения. Ему даже разрешалось бесплатно посещать баню. Торговые сделки русских купцов не облагались пошлинами. Все материальные затраты на возвращение русских из Царьграда домой брали на себя городские власти Константинополя. Неудивительно, что все эти благодатные условия способствовали большому притоку россов в столицу Византийской империи.

Сорвавший «Щит вещего Олега»

Подписанная в Царьграде хартия была доставлена послами Игоревыми в Киев, и вскоре ее содержание стало известно обитателям всей Древней Руси. Если купеческое сословие и великокняжеские придворные радовались всемерно многочисленным благам, которые им сулили торговые предприятия с греками и деловые поездки в богатую ромейскую столицу, то среди остального населения оказалось немало недовольных, большинство из которых были не христианского вероисповедания. В основном упреки сводились к той части соглашения, где запрещалось русским и грекам применять друг против друга оружие. Начались разговоры, что Игорь не имел права подписывать подобные условия от имени приверженцев язычества или иной нехристианской веры.

Особенное возмущение вызывала категоричность слов в подписанном договоре о том, что не только крещеные, но и «некрещеные русские кладут свои щиты и обнаженные мечи, обручи и иное оружие, чтобы поклясться, что все, что написано в хартии этой, будет соблюдаться Игорем, и всеми боярами, и всеми людьми Русской страны во все будущие годы и всегда». Упоминание в соглашении языческого бога Перуна в одном ряду с Богом неверных посчитали дьявольскими происками: «Если же кто-нибудь из князей или из людей русских, христиан или нехристиан, нарушит то, что написано в хартии этой, — да будет достоин умереть от своего оружия и да будет проклят от Бога и от Перуна за то, что нарушил свою клятву».

Больше всего князя Игоря задевали слухи, распускавшиеся его недоброжелателями, о том, что он предал дело и заветы своего наставника — князя Олега, а именно подписал унизительный договор, якобы продемонстрировав тем самым перед греками слабость русского государства: сорвал угрожающий «щит Вещего Олега» со врат Царьграда и добровольно сложил оружие перед неприятелем. Несмотря на несправедливые обвинения, Игорь не поддался ложному раскаянию и здесь повел себя как истинный государственник, пекущийся о будущем своего Отечества.

Верный своему слову и обещаниям, великий князь пригласил к себе во дворец прибывших из Царьграда греческих послов и спросил их: «Скажите, что наказал вам царь?» И сказали послы царя (византийского): «Вот послал нас царь, обрадованный миром, хочет он иметь мир и любовь с князем русским. Твои послы приводили к присяге наших царей, а нас послали привести к присяге тебя и твоих мужей».

Согласно «Повести временных лет»: «На следующий день призвал Игорь послов (византийских) и пришел на холм, где стоял Перун; и сложили оружие свое, и щиты, и золото, и присягали Игорь и люди его — сколько было язычников между русскими. А христиан русских приводили к присяге в церкви святого Ильи, что стоит над Ручьем в конце Пасынчей беседы и Хазар, — это была соборная церковь, так как много было христиан-варягов. Игорь же, утвердив мир с греками, отпустил послов, одарив их мехами, рабами и воском, и отпустил их; послы же пришли к царю (византийскому) и поведали ему все речи Игоря, и о любви его к грекам».

До конца дней своих князь был верен клятве и договору с Константинополем. Даже его сын-преемник, князь Святослав, язычник по вероисповеданию, противник политики Игоря по отношению к эллинам, не посмел нарушить отцовское слово. Правда, он впоследствии, утвердившись в Переяславце, все же обложил византийцев данью, но ни разу его дружинники не выступали на Царь-град. Вполне возможно, что от воинственных походов на греков князя Святослава отвадил здравый смысл. Ведь не зря же напоминал русскому князю византийский император Иоанн Цимисхий о том, что далеко не все сражения с греками выигрывал его доблестный отец: «Полагаю, что ты не забыл о поражении отца твоего Ингоря (Игоря), который, презрев клятвенный договор, приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судах, а к Киммерийскому Босфору (Керченский пролив) прибыл едва ли с десятком судов, став сам вестником своей беды»?..

«Мудрейшая из людей»

Верным единомышленником славного русского витязя Игоря Рюриковича, беззаветно поддерживающая все его устремления и деяния, была жена князя Ольга. Из текста соглашения Игоря с Византией в перечислении посланников с русской договаривающейся стороны следует, что княгиня Ольга занимала в иерархии Древнерусского государства третье место по значению: после мужа своего великого князя Игоря Рюриковича и сына-наследника Святослава Игоревича.

Согласно преданию, она происходила из простых людей. По другой версии, которой придерживается ряд историков, Ольга принадлежала к легендарному роду Гостомысла. Впрочем, по этому поводу среди ученых нет до настоящего времени единого мнения. Летопись, к примеру, гласит, что Игорь привел себе жену из Плескова (т. е., по трактовке одних, из Пскова, по утверждению других — из болгарского города Плискувота). Некоторые считают ее дочерью Олега Вещего. Однако все сходятся в одном: Ольгу называют «мудрейшей из людей». Одной из первых среди великокняжеского рода принявшая христианство, княгиня Ольга причислена Русской православной церковью к лику святых и названа равноапостольной, т. е. равной апостолам — спутникам Иисуса Христа.

В 945 году князь Игорь был зверски убит возле города Искоростеня во время очередного похода за данью в земли, населенные племенем древлян. Княгиня Ольга жестоко отомстила древлянам за смерть своего мужа: приказала закапывать виновных живыми в землю, жечь их заживо, рубить саблями…

После убийства Игоря великая княгиня Киевская Ольга правила Древнерусским государством при малолетнем наследнике Святославе, а также контролировала государственные дела во время походов своего сына князя Святослава. Не сумев убедить Святослава отказаться от языческой веры, воспитала в христианских традициях своего внука Владимира Святославовича, будущего крестителя Руси. При Владимире русский народ принял православие.

Разделяя взгляды Игоря на взаимоотношения Руси с Византией, Ольга, оплакав мужа и разобравшись с внутригосударственными делами, решилась на поездку в Царьград — не с оружием, но со страстным желанием приобщиться к христианству во священном Городе. Мудрый политик и просвещенный государственный деятель, княгиня осознавала, что разноязыкое, многоплеменное и верящее во множество богов общество нуждается в единой религии, чтобы не только выжить, но и укрепить свои позиции в отношениях с другими странами. Но Ольга также прекрасно понимала, что только личным примером она сумеет убедить соотечественников принять новую веру.

«Отправилась Ольга в Греческую землю»

Согласно «Повести временных лет», великая княгиня Ольга осуществила свои намерения во времена правления византийского императора Константина VII Багрянородного: «В год 6463 (955). Отправилась Ольга в Греческую землю и пришла к Царьграду. И был тогда царь Константин, сын Льва, и пришла к нему Ольга…» По версии летописца, император был настолько очарован красотой и умом гостьи, что предложил ей остаться в эллинской столице и разделить с ним царствование: «Достойна ты царствовать с нами в столице нашей…»

Тогда Ольга поведала владыке об истинной цели посещения ею Царьграда: «Я язычница; если хочешь крестить меня, то крести меня сам — иначе не крещусь». И крестил ее царь с патриархом. Просветившись же, она радовалась душой и телом; и наставил ее патриарх в вере, и сказал ей: «Благословенна ты в женах русских, так как возлюбила свет и оставила тьму. Благословят тебя сыны русские до последних поколений внуков твоих».

Затаив дыхание, слушала Ольга патриарха: о христианских заповедях, о церковном уставе, о молитве, о посте, о милостыне, о соблюдении чистоты телесной и духовной.

Княгиня Ольга (945–964). Художник В.М. Верещагин

Не только слушала, но и, как губка, впитывала новые учения. Нарекли княгиню в крещении именем Елена — как звали царицу-мать первого византийского владыки Константина Великого. Попросила Ольга-Елена у патриарха: «Молитвами твоими, владыка, пусть буду сохранена от сетей дьявольских…» И получила благословение.

Однако император не отказался от своих сластолюбивых замыслов по отношению к знатной красавице. «После крещения призвал ее царь и сказал ей: «Хочу взять тебя в жены», — отмечается в летописи. — Она же ответила: «Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью? А у христиан не разрешается это — ты сам знаешь». И сказал ей царь: «Перехитрила ты меня, Ольга». Однако хитрая уловка княгини не рассердила императора, а лишь прибавила ей уважения и авторитета в глазах императора. Константин Багрянородный осыпал гостью богатыми дарами: золотом, серебром, ювелирными украшениями, инкрустированной драгоценными камнями посудой и другими предметами. В конечном итоге растроганный император назвал Ольгу даже своей дочерью.

Перед отбытием из Царьграда Ольга еще раз посетила греческого патриарха и попросила благословения: она осознавала, как трудно ей будет утверждать новую веру в Киеве. «Люди мои и сын мой язычники, — да сохранит меня Бог от всякого зла», — обратилась она к священному владыке. Патриарх ответил: «Чадо верное! В Христа ты крестилась и в Христа облеклась, и Христос сохранит тебя, как сохранил Еноха во времена праотцев, а затем Ноя в ковчеге, Авраама от Авимелеха, Лота от содомлян, Моисея от фараона, Давида от Саула, трех отроков от печи, Даниила от зверей, — так и тебя избавит он от козней дьявола и от сетей его». Получив патриаршье благословение, княгиня Ольга отправилась домой, в Киевскую Русь.

Не удалось княгине Ольге склонить в свою веру сына Святослава, но зато немало людей, в том числе и из окружения великого князя, крестились благодаря ее просветительству. После возвращения из Константинополя по указанию Ольги в Киевской Руси уничтожались языческие святилища и строились христианские храмы. Сохранились сведения, что ею была сделана попытка даже пригласить на Русь миссионеров из Священной Римской империи для проповеди христианства, однако эти ее усилия были неудачными и вызвали враждебность язычников не только к чужакам проповедникам, но и к ней самой.

Умерла святая равноапостольная Ольга-Елена в 969 году, искренно оплакиваемая не только сыном и внуками, но и многими подданными, так как была она «предвозвестницей христианской земле, как денница перед солнцем, как заря перед рассветом, — отмечал летописец. — Она ведь сияла, как луна в ночи; так и она светилась среди язычников, как жемчуг в грязи; были тогда люди загрязнены грехами, не омыты святым крещением. Эта же омылась в святой купели, и сбросила с себя греховные одежды… Она первая из русских вошла в царство небесное, ее и восхваляют сыны русские — свою начинательницу, ибо и по смерти молится она Богу за Русь. Ведь души праведных не умирают…».

Не бывавший в Царьграде креститель Руси

Князь Владимир, сын великого князя Святослава, никогда не посещал Царьград, но именно ему в истории отводится место крестителя Киевской Руси. Ставший на княжение во второй половине IX века, Владимир, судя по летописи, был довольно энергичным и жизнелюбивым правителем, а еще соблюдал до поры до времени условия мирных договоренностей между Киевом и Константинополем. В «Повести временных лет» встречаются и не совсем лестные описания образа жизни Владимира: «Был же Владимир побежден похотью, и были у него жены: Рогнеда, которую поселил на Аыбеди, где ныне находится сельцо Предславино, от нее имел он четырех сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода, и двух дочерей; от гречанки имел он Святополка, от чехини — Вышеслава, а еще от одной жены — Святослава и Мстислава, а от болгарыни — Бориса и Глеба, а наложниц было у него 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое. И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растляя девиц…» Очевидно, чтобы смягчить впечатление, летописец сравнивает Владимира с мудрейшим иудейским царем Соломоном: «Был он такой же женолюбец, как и Соломон, ибо говорят, что у Соломона было 700 жен и 300 наложниц…»

Императоры Василий II и Константин VIII вместе с Анной решают ее судьбу. Радзивилловская летопись

Однако при всех своих слабостях киевский князь не забывал и о государстве. Византинист М.В. Левченко считал, что вопрос о Крещении Руси Владимиром еще далеко не изучен, «запутан» и требует дальнейшего исследования. Ученый, в своей обычной лаконичной академической манере, связывал знаменательное событие для Руси с неравнодушным отношением князя Владимира к женщинам. Дело в том, что в 987 году в Византии началось восстание Варды Фоки, под угрозой оказалась власть императора Василия II. Византийский правитель не смог собственными силами справиться с беспорядками и попросил помощи у князя Владимира. Великий князь, следуя договору, направил в Царьград на помощь императору дружину, состоящую из более шести тысяч варяго-русских воинов. В ответ за услугу Василий II пообещал дать Владимиру в жены свою сестру — византийскую царевну Анну при условии принятия русским князем христианства.

Но потом что-то не заладилось, византийцы затягивали с выполнением своих обязательств. Возник конфликт, результатом которого было взятие Владимиром подвластного империи Корсуня. Об этом событии говорится в летописи: «И когда прошел год, в 6496 (988) году пошел Владимир с войском на Корсунь, город греческий, и затворились корсуняне в городе. И стал Владимир на той стороне города у пристани, в расстоянии полета стрелы от города, и сражались крепко из города. Владимир же осадил город. Люди в городе стали изнемогать, и сказал Владимир горожанам: «Если не сдадитесь, то простою и три года». Не сумев выдержать осаду, Корсунь сдался, и Владимир со своею дружиною вошел в город. Вскоре князь направил своих послов в Царьград к императору и потребовал от византийцев выполнения обязательств, в противном случае пригрозил, что не только не уйдет из Корсуня, но продолжит войну и пойдет прямиком на Царьград.

Византия выполнила все, чего требовал Владимир. Он также получил в жены царевну Анну, крестился сам и обратил в православие свое государство.

Иные версии и предположения

В некоторых летописных источниках отмечается, что инициатива о принятии христианства не была навязана русскому народу извне, а исходила от самого великого князя Владимира. Не последнюю роль в этом решении сыграло якобы то обстоятельство, что воспитан он был своей бабкой-христианкой — великой княгиней Ольгой. Прошли годы, но повзрослевший внук помнил их беседы о едином всемогущем Боге и о том, что страна не может стать сильной, если ее граждане почитают разных богов. Ольга наставляла внука: вера в одного Бога способна объединить умы разных людей, помогает государству не только выжить, но и способствует его процветанию.

К концу X века о Киевской Руси и ее мудром правителе знали уже во многих странах, которые были заинтересованы получить в лице князя Владимира благосклонность. Согласно легенде, представители духовенства из многих стран приходили к нему с целью склонить россов-язычников к принятию той или иной веры. Осведомленные, вероятно, о сластолюбии русского князя, пришли к Владимиру посланцы магометанской веры. «В год 6494 (986). Пришли болгары магометанской веры, говоря: «Ты, князь, мудр и смыслен, а закона не знаешь, уверуй в закон наш и поклонись Магомету», — отмечается в летописи. — И спросил Владимир: «Какова же вера ваша?» Они же ответили: «Веруем Богу, и учит нас Магомет так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти, говорит, можно творить блуд с женами. Даст Магомет каждому по семидесяти красивых жен, и изберет одну из них красивейшую, и возложит на нее красоту всех; та и будет ему женой. Здесь же, говорит, следует предаваться всякому блуду. Если кто беден на этом свете, то и на том», — и другую всякую ложь говорили, о которой и писать стыдно. Владимир же слушал их, так как и сам любил жен и всякий блуд; потому и слушал их всласть. Но вот что было ему нелюбо: обрезание и воздержание от свиного мяса, а о питье, напротив, сказал он: «Руси есть веселие пить: не можем без того быть».

Затем пришли к Владимиру посланцы от папы римского и начали хвалить свою веру. Но, услышав, что заповедью латинян является «пост по силе», что означает «если кто пьет и ест, то все это во славу Божию», отослал их князь, сославшись на незыблемость традиций своих предков, отличающихся от предлагаемых римлянами. Не убедили Владимира принять их веру и иудеи: «И спросил Владимир: «Что у вас за закон?» Они же ответили: «Обрезаться, не есть свинины и заячины, соблюдать субботу». Он же спросил: «А где земля ваша?» Они же сказали: «В Иерусалиме». А он спросил: «Точно ли она там?» И ответили: «Разгневался Бог на отцов наших и рассеял нас по различным странам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам». Сказал на это Владимир: «Как же вы иных учите, а сами отвергнуты Богом и рассеяны? Если бы Бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?..»

Не осталась в стороне и христианская Византия. В Константинополе понимали, что принятие русскими единой с их государством православной веры может оградить эллинов от многих проблем, в первую очередь — уменьшит угрозу воинственных набегов варяго-россов на их границы. Император и его окружение знали, что для крещения на Руси уже создана благодатная почва: среди росского населения находится много людей христианского вероисповедания. Еще византийский патриарх Фотий в своем окружном послании говорил о принятии русскими христианства уже в начале 60-х годов IX века.

Как свидетельствует летопись, прислали греки к Владимиру своего философа из Царьграда. Русский князь долго беседовал с гостем. Правда, больше говорил эллин, так как пересказал Владимиру всю историю христианства и попытался объяснить ему различия не только между римскими и греческими христианами, но и преимущества православия перед другими религиями. Внимательно слушал гостя Владимир, и захотелось ему быть с праведниками в раю. Несмотря на то что услышанное от греческого философа понравилось князю, он все же не дал окончательного ответа сразу, поблагодарил, одарил и отослал гостя, взяв время для размышлений.

Княжеские гонцы к Византийскому Патриарху

Очевидно, мудрый князь помнил русскую пословицу: «Доверяй, но проверяй». Вначале он созвал старейшин из боярских людей и приближенных, которые подтвердили его сомнения и посоветовали, прежде чем принимать высочайшее решение, направить в те земли, откуда приходили духовные миссионеры, своих проверенных княжеских гонцов, чтобы воочию убедиться в достоверности их хвалебных рассказов. Владимир так и поступил.

Были отобраны десять «славных и умных мужей». История не сохранила их имен. Однако можно предположить, что это были образованные, надежные и доверенные лица князя Владимира, чье мнение он ценил и уважал. Если даже предположить, что среди них уже были люди христианского вероисповедания, то объективность их докладов об увиденном вряд ли стоит подвергать сомнению, так как ездили они в чужеземные страны не поодиночке, а все вместе. В таком составе княжеские гонцы «испытали веру» у болгар и, как сказано в летописи, у «немцев» (очевидно, имеется в виду Рим).

Наконец гонцы княжеские «пришли в Царьград и явились к царю. Царь же спросил их: «Зачем пришли?» Они же рассказали ему все. Услышав это, царь обрадовался и в тот же день сотворил им почести великие. На следующий же день послал к патриарху, так говоря ему: «Пришли русские разузнать о вере нашей, приготовь церковь и клир и сам оденься в святительские ризы, чтобы видели они славу Бога нашего».

Русским посланцам Владимира в византийской столице были оказаны высокие почести и со стороны императора, и со стороны византийского патриарха. Летопись донесла до нас подробности этого приема: «…патриарх повелел созвать клир, сотворил по обычаю праздничную службу, и кадила взожгли, и устроили пение и хоры. И пошел с русскими в церковь, и поставили их на лучшем месте, показав им церковную красоту, пение и службу архиерейскую, предстояние дьяконов и рассказав им о служении Богу своему».

Княжеские гонцы восхитились увиденным. Их принял император, щедро одарил и отпустил домой с почестями и с надеждой на скорейшее крещение Руси.

После возвращения послов в Киев князь Владимир опять созвал старейшин и приказал прибывшим рассказать об увиденном. Их речь, сохраненная в летописных источниках, заслуживает внимания современников: «Ходили в Болгарию, смотрели, как они молятся в храме, то есть в мечети, стоят там без пояса; сделав поклон, сядет и глядит туда и сюда, как безумный, и нет в них веселья, только печаль и смрад великий. Не добр закон их. И пришли мы к немцам, и видели в храмах их различную службу, но красоты не видели никакой. И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом, — знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать».

Выслушав «княжеских мужей», старейшины без лишних комментариев вынесли свой утвердительный вердикт: «Если бы плох был закон греческий, то не приняла бы его бабка твоя Ольга, а была она мудрейшей из всех людей…» Наверное, княжеских гонцов, принесших вести, повлиявшие на решение о Крещении Руси, можно поставить в один ряд с главными действующими лицами важнейшего события: варяжскими витязями Аскольдом и Диром, великой княгиней Ольгой, великим князем Владимиром.

«Люба мне вера ваша…»

Существует несколько версий о том, где крестился сам Владимир. В «Повести временных лет» говорится о Корсуни, захваченной русским князем. Из покоренного города князь отправил своих людей (вполне возможно, из числа тех самых гонцов, которые еще недавно «проверяли веру» христианскую) в Царьград и велел передать императору: «Вот взял уже ваш город славный; слышал же, что имеете сестру девицу; если не отдадите ее за меня, то сделаю столице вашей то же, что и этому городу». Василий II воспротивился и поставил свои условия. «Не пристало христианам выдавать жен за язычников, — передал он с княжескими послами. — Если крестишься, то и ее получишь, и царство небесное восприимешь, и с нами единоверен будешь. Если же не сделаешь этого, то не сможем выдать сестру за тебя». Авторитет Владимира в глазах византийцев значительно укрепился, когда они узнали об ответе русского князя на императорский ультиматум по поводу его женитьбы на царевне Анне. Русский правитель проявил себя как истинный дипломат: не вспылил, чего многие ожидали в императорском окружении, но вежливо и сдержанно объяснил, что он готов креститься в любом случае, даже если и византийская царевна не будет ему отдана. «… я крещусь, — приводит слова Владимира летописец, — ибо еще прежде испытал закон ваш и люба мне вера ваша и богослужение, о котором рассказали мне посланные нами мужи».

Анна отплывает из Константинополя в Корсунь. Радзивилловская летопись

Желая закрепить достигнутый успех, византийский император все же отправил свою сестру Анну в Корсунь. Летопись свидетельствует, что не хотела она идти в жены к варяго-россу, считала такое замужество «полоном», однако, будучи не простою, а императорского роду, согласилась, чтобы избавить греческую землю «от ужасной войны» с непредсказуемыми воинственными варяго-россами. Вместе с Анной в Корсунь отправилось множество византийских сановников и пресвитеров, которые должны были крестить самого Владимира и помочь в совершении обряда всему русскому народу.

Легенда гласит, что накануне крещения Владимир внезапно ослеп. Он даже не смог разглядеть красоту новой византийской жены. Анна же сказала мужу, что тот избавится от болезни после крещения. Так оно и случилось: как только совершился священный обряд, князь прозрел и воскликнул: «Теперь узнал я истинного Бога!..» Увидев такое чудодейство, крестились тогда и многие из княжеской дружины.

После возвращения в Киев князь Владимир при помощи византийских священников совершил обряды крещения всего русского народа (988-й или 989 годы). Несомненно, принятие христианства было для Руси важным событием: постепенно отмирали языческие традиции и обряды, на смену им вместе с христианской верой внедрялись новая культура, научные знания, искусство, литература, политика, хозяйственные отношения.

С именем великого князя Владимира многие исследователи связывают появление русских наемных дружинников.

Русские на службе Константинополя

По мнению специалистов, после отправки князем Владимиром шеститысячного войска дружинников в Царь-град на помощь императору Василию II для подавления восстания внутри империи ряды византийских отрядов не только в Константинополе, но и в Малой Азии, Италии, Сицилии стали укрепляться русскими воинами — наемниками. Их нередко называли варягами. Многие историки подразумевали под «варягами» не только скандинавских дружинников.

Ф.И. Успенский отмечал, что в течение XI века русские принимали «некоторое участие в судьбах империи (Византийской) в качестве постоянного военного корпуса, жившего в империи и состоявшего на службе царя. Существование этого корпуса, постоянно обновляемого притоком новых дружинников из Киева, свидетельствует о прочной связи, установившейся между Русью и Византией после просвещения Владимира христианством». Со ссылкой на исследования В.Г. Васильевского Успенский высказал предположение, что варяго-росские дружинники, присланные в Царьград Владимиром, первоначально были разбиты на небольшие отряды и присоединены к разным византийским гарнизонам в тех местностях, где происходили военные действия.

Византинист Ф.И. Успенский

Очевидно, византийский император Василий II высоко ценил военное искусство русских наемников. Документы свидетельствуют, что в 1016 году он в благодарность за помощь передал союзной Руси треть пленных болгар. Правда, при этом Византия осталась далеко не в накладе. Так, после ликвидации государства хазар значительно расширились ее территории на Крымском полуострове.

В сражении при Каннах против норманн в 1019 году греки одержали победу отчасти благодаря мужеству росских воинов. Об этом византийские военачальники сообщали императору.

Согласно документам, в 1023–1024 годах в Константинополь прибыл отряд родственника Владимира Хрисохир (Хрисокир), насчитывающий более 800 варяго-россов. Они предприняли внезапный набег на Дарданеллы, не подчинились требованию разоружиться, ушли в Мраморное море, затем прорвались к Лемносу и погибли в бою с Кивирреотским флотом. Описания подобные единичных набегов русских встречаются в более поздних византийских летописях. Так, зафиксировано появление «летучего» отряда русских под предводительством Владимира Всеволодовича Мономаха в 1114 году в придунайской области, подвластной Византии.

Летописи в разные времена сообщали то о дружественных, то о враждебных отношениях между Древней Русью и Византией. Причины этой вражды были не совсем понятны грекам, и они порой называли походы «восстаниями» взбунтовавшихся россов против законной власти императора. К подобного рода выступлениям русских воинов на Константинополь относили поход сына Ярослава Мудрого, князя Владимира Ярославича, в 1043 году (по другой версии — в 1047 году). А может, и в данном случае походов, снаряженных великим князем Ярославом Мудрым и отправленных в Царьград, было несколько?.. Слово — за учеными.

Правда — у каждого своя

Константинопольские официальные лица часто лукавили в своем недоумении по поводу проявления русскими якобы необоснованной ярости и агрессии по отношению к Византии. Сближение двух стран нередко нарушалось из-за небывалых амбиций ромеев. Вскоре после крещения Руси и водворения в Киеве митрополита-грека, имперского ставленника, Византия зачастую относилась к русскому государству как к вассалу империи. Русских князей в Константинополе называли «стольниками» императорского двора. Обострились торговые связи, так как Византия в нарушение условий договоров стала диктовать свои требования. Естественно, такое положение совсем не устраивало свободолюбивый русский народ. Великая княжеская династия не желала превращать Русское государство в колонию Ромейской державы.

В летописи сказано: «В год 6551 (1043). Послал Ярослав сына своего Владимира на греков и дал ему много воинов… И отправился Владимир в ладьях, и приплыл к Дунаю, и направился к Царьграду. И была буря велика, и разбила корабли русских, и княжеский корабль разбил ветер». Из древних документальных свидетельств современникам становятся известны некоторые имена сподвижников русского князя. С тонущего княжеского корабля Владимира Ярославина спас некий Иван Творимирич, воевода Ярослава. «Прочих же воинов Владимировых, числом до 6000, выбросило на берег, и, когда они захотели было пойти на Русь, никто не пошел с ними из дружины княжеской».

Княжеский воевода Вышата совершил подвиг в этом походе. Оставшиеся немногочисленные ладьи русских, возвращавшихся на Русь после неудачной морской битвы, возглавил князь Владимир Ярославин. Выброшенная на берег часть отряда вынуждена была добираться домой по суше. Нельзя было допустить, чтобы сломленные поражением воины остались без предводителя: это могло окончательно их погубить. Вышата вызвался стать их командиром: «И сказал Вышата: «Я пойду с ними». И высадился к ним с корабля, и сказал: «Если буду жив, то с ними, если погибну, то с дружиной». И пошли, намереваясь дойти до Руси. И сообщили грекам, что море разбило ладьи руси, и послал царь, именем Мономах, за русью 14 ладей».

После яростной схватки ладьи русских под предводительством Владимира Ярославина успешно разгромили византийские корабли, посланные императором, чтобы добить варяго-русскую флотилию окончательно. С победой остатки русских ладей вместе с Владимиром Ярославичем вернулись в Киев. А вот воеводе Вышате и его спутникам повезло меньше: их схватили византийские воины, доставили в Царьград и там многих из русских ослепили. Только спустя три года Вышате и некоторым оставшимся в живых русским дружинникам удалось выбраться из византийского плена и вернуться в Киев.

И если на Руси участников похода князя Владимира Ярославина встречали как героев, не покорившихся врагу, то в Константинополе их называли «бешеными завоевателями», «кровожадными дикарями»…

Из византийской летописи Пселла: другой взгляд

Приближенный византийского императора Михаил Пселл писал о походе Владимира Ярославина: «Это варварское племя (русские варяги) всегда питало яростную и бешеную ненависть к ромэйской власти, при каждом удобном случае изобретало то или другое обвинение и создавало из него предлог для войны с нами… Хотя варвары и не имели против Константина Мономаха никаких обвинений, но чтобы их приготовления не оказались бесполезными, они подняли против него войну беспричинную.

Когда же они тайно ступили в Пропонтиду, то сначала потребовали от нас заключения мирного договора под условием выплаты им большой суммы, именно определяли на каждое судно по тысяче статиров. Они предъявляли такие желания или потому, что предполагали у нас золотоносные россыпи, или во всяком случае решившись сражаться…

А у нас в то время морские военные средства были весьма недостаточны. Огненосные корабли были разбросаны по разным приморским местам для охраны той или иной нашей области. Посему император, собрав остатки старого флота и снарядив их, воспользовался перевозными царскими судами, а равно несколькими триэрами, снабдив их военными людьми и большим запасом греческого «влажного» огня, выставил этот флот против неприятельских лодок.

Сам же царь, сопутствуемый избранной частью сената, ночью стал якорем в той же самой гавани (где стояли русские суда) и таким образом открыто объявил варварам морское сражение. Не было человека, который бы, смотря на это, не испытывал сильного смущения. Я сам стоял тогда подле императора, который сидел на холме, слегка возвышающемся над морем, и смотрел на происходившее…»

Победу одержали императорские защитники Царь-града, свидетельствует византийская летопись, так как в который раз сама природа была на стороне оборонявшихся. Поднявшийся ветер разметал корабли русских, разбросал их далеко друг от друга. Одни из них погибли в открытом море, другие — на прибрежных скалах, третьи были разбиты византийскими триэрами, а остальные разрушил легендарный «греческий огонь».

Однако великий князь Ярослав не отступился в своем стремлении к независимости от византийской власти. Недаром, наверное, его нарекли Мудрым. Несмотря на охлаждение отношений, не прошло и четырех лет, как Ромейская империя сама стала искать мира и поддержки у Руси в борьбе с печенегами. По утверждению византиниста М.В. Левченко, Ярослав окончательно порвал церковную зависимость Руси от Византии, когда в 1051 году без ведома константинопольского патриарха назначил киевским митрополитом русского священника Иллариона. Великий князь был настолько тверд в своих намерениях и решениях, что только через два года Царьграду удалось уговорить Ярослава Мудрого принять на Руси митрополита-грека. Ярослав пошел на уступки, но это было соглашение победителя, наказавшего зарвавшегося союзника. Это была демонстрация силы, с которой Византии приходилось считаться. Очевидно, и брак сына Ярослава Мудрого Всеволода с дочерью византийского императора Мономаха можно отнести к миролюбивым намерениям великого русского князя заставить Константинополь считаться с сильным Русским государством.

Выгода — не только торговая

В годы правления Всеволода, сына Ярослава Мудрого, усилилось духовное влияние Византии на Русь. Началось восстановление мира между странами, установление прочных церковных связей.

Как считают специалисты, Византия, безусловно, умела извлекать из отношений с Русью немалые выгоды. Но культура древней ромейской страны способствовала развитию строительства, техники, науки, художественных ремесел молодого Русского государства.

«На Русь в XI веке в большом количестве являлись не только императорские послы и церковники, но и византийские зодчие, художники, ремесленники, певцы, музыканты и особенно торговцы, привозившие с собой ценные ткани, металлическую утварь, костюмы, вино, лекарственные травы, мрамор и т. д., — отмечал византинист М.В. Левченко. — В целях предосторожности греки приезжали на Русь целыми флотилиями». Оказывается, русские князья так ценили отношения с греческими торговцами, что зачастую сами выходили навстречу «гречникам» (древнерусское название византийцев) и охраняли их караваны до прибытия в Древний Киев. Так продолжалось вплоть до XII века.

Византийские посольства и церковные сановники проявляли большую заинтересованность в сношениях с древнерусской державой. Наряду с ними русский народ знакомился с представителями византийской культуры и ремесленниками. В то время наши предки впервые увидели диковинные восточные товары: расписанные золотом и украшениями ткани, обувь, предметы быта, лечебные травы из разнообразных смесей с оздоровительным, поражающим воображение обывателя эффектом, всевозможные сорта вина, мрамор и другие отделочные материалы для обустройства жилищ и многое другое, поражающее воображение неискушенных русских обывателей своей ослепительной яркостью, пестротой и необычностью.

Как утверждал М.В. Левченко, «влияние византийской более высокой культуры сказалось в Киевской Руси не только в прекрасном церковном зодчестве, изящных мозаиках, прекрасных эмалевых и филигранных изделиях Киевских и Рязанских кладов, но и распространении письменности на славянском языке. Русь не только приняла христианство от самой культурной страны того времени, но, что весьма важно, приняла его на родном языке». Православная церковь, вводя богослужение, проповедь и церковную литературу на славянском языке, стимулировала развитие национальной культуры.

Инок Ослябя: воин, дипломат, подвижник веры

Утверждение христианства на Руси способствовало установлению более прочных отношений с Западной Европой. Неудивительно, что с течением времени, по мере усиления русской державы, Константинополь все чаще обращался за помощью к могущественному северному соседу. Великая Русь, как правило, не отказывала византийским императорам. В состав официальных делегаций наряду с дипломатами, военными, государственными чиновниками стали входить и представители русской православной церкви.

Так, в 1398 году московским великим князем Василием было направлено в Царьград посольство для оказания помощи Византии, переживавшей не лучшие времена после опустошительных набегов турков. В посольстве принимал участие инок Троице-Сергиевой лавры Роман (Родион) Ослябя (в монашестве Андрей), причисленный впоследствии Русской православной церковью к лику святых. По свидетельству историков, во время своего непродолжительного пребывания в Константинополе инок внес достойный вклад не только в дело раздачи «милостыни на вспоможение» пострадавшему населению. Посетив византийские христианские святыни и встречаясь там со своими братьями по вере, Ослябя личным примером своего героического прошлого вдохновлял их на беззаветное служение долгу воина — защитника Отечества.

Эскадреный броненосец «Ослябя» в Цусимском бою

Роман Ослябя к тому времени уже прославился удивительным мужеством и подвигами во время Куликовской битвы с татарами в 1380 году под началом Дмитрия Донского. Туда он направился вместе с иноком Троице-Сергиевой лавры Александром Пересветом по повелению святого Сергия. Как утверждают некоторые исследователи, до пострижения в монахи Роман Ослябя был боярином и профессиональным военным.

Храбрость и мужество инока Андрея по достоинству оценены на родине. Его именем был назван один из кораблей Русского флота, впоследствии погибший в Цусимском сражении. Кстати, и в настоящее время можно встретить корабли, на борту которых красуется гордое название «Ослябя».

Большой десантный корабль «Ослябя». 2006 г.

Их называли по-разному

В XI–XV веках, помимо государственных мужей и служителей церкви, из Руси в Царьград отправлялись и обычные люди. Как правило, они шли по местам христианских святынь и достопримечательностей. Их называли «путниками», «странниками», «паломниками». Некоторые из них оставили письменные свидетельства своих странствий.

Странники удивлялись увиденному, зачастую с восторгом рассказывали о неведомой дотоле культуре, быте других народов, о диковинных явлениях окружающей природы, пытались сопоставить вновь увиденное с русской действительностью, решали, какие новинки можно применить в родной земле. Практически для всех паломников, путешествующих в Святую землю, в страны Ближнего Востока, Константинополь стал своеобразным перевалочным пунктом: здесь путники отдыхали, намечали дальнейший маршрут передвижения.

В названиях и текстах сказаний о путешествиях апостола Андрея и игумена Русской земли Даниила нет прямых указаний и описаний христианских святынь Царьграда, однако это совсем не подтверждает, что эти славные паломники не побывали в Константинополе. В «Летописном сказании о легендарном путешествии апостола Андрея в Киев и Новгород» говорится: «И пошел в Варяги, и пришел в Рим… Андрей же, побыв в Риме, пришел в Синоп». Уж никак нельзя было в те времена человеку, оказавшемуся на пути «из варяг в греки», соединяющем Русь с Византией, пройти мимо Царьграда. Не миновать было в XII веке пути через Константинополь и «недостойному игумену Даниилу, худшему из всех монахов, смиренного, одержимого многими грехами», как он сам называет себя в известном «Хожении Даниила, игумена Русской земли», возжелавшему «видеть святой град Иерусалим и землю обетованную».

До нашего времени дошли немногие имена древних паломников. Известно, что будущий основатель и игумен Киево-Печерского монастыря Антоний в середине XI века дважды посетил Царьград и Афон. Варлаам, сын боярина Яна Вышаты, также в 1062 году совершил паломничество на Ближний Восток, посетив при этом христианские святыни византийского Константинополя. Учитель и врач князя Владимира I во время путешествий изучал религии, нравы и обычаи разных народов.

Как следует из документальных источников, люди Древней Руси проторили пути-дороги в Царьград, на Ближний и Средний Восток, в страны Европы. Некоторые из них, даже отразив воспоминания о своих хожениях в письменном виде, не донесли до потомков свои имена, оставшись авторами-анонимами. Из письменных источников известны имена русских паломников, посещавших Царьград в древние времена: монах, дьякон Сергиева монастыря Зосима, Варсофоний, «гость Василий» и многие другие, не оставившие своих рукописных воспоминаний и впечатлений.

По утверждению исследователей, начиная с XII века был период, когда официальной церковью не приветствовалось стихийное паломничество русских людей из низших слоев общества. Надо полагать, такие бродячие группы необремененных путников, свободно передвигающихся между городами и странами, представляли для власти определенную опасность распространения вольнодумства и непокорности. В основном же паломниками в Древней Руси XI–XV веков были представители духовенства, купеческого сословия, путешествовали также и «служивые люди».

Раб Божий путник-аноним

Примерно в конце XIII — начале XIV века отправился в Царьград безымянный паломник, происходивший предположительно из Новгорода. И написал он восторженные воспоминания о своем путешествии, названные впоследствии «Анонимным хожением в Царьград». О том, что более всего поразило путника, говорится в самом начале: «Пришлось мне быть, грешному и недостойному рабу Божию, в Константинополе, называемом Царьград, и видеть престранные чудеса, какое чудо творит икона Богородицы, подает исцеление болящим. Также и другие святые, лежащие в теле, чудеса творят, больных исцеляют, от бед избавляют, от грехов очищают. И это видел я, грешный раб Божий, и написал правоверным христианам на послушание».

«Анонимное хожение», как, впрочем, и большинство подобных сочинений, можно назвать своеобразным путеводителем по святым местам Константинополя. Автор не только подробно описывал увиденные им христианские святыни, но и нередко указывал путь, по которому можно было добраться до искомого места. Он писал: «Если кто пойдет в Константинополь, называемый Царьградом, на поклонение святым страстям господним и святой Софии, то, войдя в город, надо пойти к Церкви Святой Софии. Подойдя к ней, войти в притвор южными дверями. Здесь, в притворе есть придел, церковь святого Михаила… Оттуда немного пройти будут входы направо в палату патриарха и к притвору святой Софии. А из притвора выход в святую Софию направо средними дверями западными…» — и так далее. В аналогичной манере анонимный паломник рассказал о других святынях: чудотворной иконе Спаса, Животворящем Кресте, иконе Святой Троицы, одрах железных, мощах патриарха Арсения, мощах Григория Богослова, иконе Святой Богородицы, доске Ноева ковчега, гробе святого Иоанна Златоуста, святой чаше потир, монастыре Дигитрия, мощах святого Симеона, дворце Константина и других предметах и местах.

Судя по всему, во время своего посещения Царьграда анонимный паломник не только сумел обойти многочисленные достопримечательности, но и изучить историю их создания или появления. В его повествование вплетены интереснейшие легенды и предания, связанные с христианскими святынями. Отдавая должное подвижникам-хранителям и преумножителям бесценных реликвий, в заключение автор сделал замечание: «Но если бы был (я) в Царьграде при Великом Константине и при матери его Елене, то не столько бы увидел чудес и узорочья…».

Служивши человек Стефан Новгородец

Очевидно, этот паломник был из служивых людей. Во время своего путешествия в Константинополь он интересовался не только соборами, церквями, мощами в монастырях. Судя по тому, что Стефан Новгородец обращал внимание на то, как относятся в Царьграде к России, его занимала политика. Очевидно, он увлекался вопросами архитектуры, так как в своих путевых заметках он подробно останавливался на стилях и дизайне построек. Одним словом, выражаясь современным языком, в Царь-град он ездил, чтобы поучиться, расширить свой кругозор, перенять зарубежный опыт и мастерство.

Не о совершенствовании ли благоустройства и обороноспособности своего родного города думал Стефан Новгородец, когда писал: «Если от Ипподрома пойти мимо Кандоскамии, то есть ворота городские железные, решетчатые, очень большие. Этими воротами море введено внутрь города. Когда бывает нападение войск с моря, то тут держат парусных кораблей и гребных катарг до трехсот. На катарге имеется двести весел, а на иных и триста, на этих судах рать всегда по морю ходит. Какой бы ни был ветер, они на веслах идут. А корабли, парусные суда, стоят, погоды ждут…»

Похоже, Новгородец был сострадательным к чужому горю человеком. Описывая свое посещение женского монастыря Святой Феодосии, он много внимания уделил милосердию: «Здесь большое чудо творится: во всякую среду и пятницу, как в праздник, многие мужчины и женщины подают свечи, и масло, и милостыню. Тут же множество людей лежит больных на постелях, различными недугами одержимы; выздоравливают и приходят в церковь, а иных вносят и кладут перед Феодосией по одному человеку, а она прикасается к больным местам и вылечивает. А певцы поют с утра до девятого часа, так и литургию поют поздно».

Как государственный человек, Стефан Новгородец не мог не отметить, что при всем богатстве и роскоши христианской столицы в целом в городе существует социальное неравенство. «А по Царьграду, — писал он, — как по лесу великому, без доброго проводника невозможно ходить, скупому и бедному человеку нельзя ни увидеть, ни поклониться ни одному святому, только разве в праздник этого святого, тогда можно и увидеть и приложиться».

Сумел ли в будущем бывший паломник применить цареградский опыт в своем родном городе? История об этом умалчивает.

Светское хожение Игнатия Смольнянина

Игнатий Смольнянин (из Смоленска) сопровождал в путешествии в Константинополь митрополита Пимена, епископа Михаила Смоленского и архимандрита Сергия. В «Хожении Игнатия Смольнянина» писалось: «В лето 6897 (1389) Пимен митрополит пошел в третий раз в Царьград, а с ним Михаил епископ Смоленский да архимандрит Спасского монастыря в Москве Сергий». Началось их путешествие из Москвы 13 апреля.

Совершенно справедливо утверждение специалистов, что описанные Смольняниным впечатления от поездки в византийскую столицу положили начало так называемым «светским» путевым заметкам. Дело в том, что наряду с христианскими святынями Смольнянин большое внимание уделил светской столичной жизни.

По пути следования в Царьград путешественникам пришлось стать участниками настоящих приключений: с вооруженными стычками, взятием и выкупом заложников, нападениями на их корабль разбойников. «В неделю святых отцов погрузились в корабль на устье Дона под Азовом, — вспоминал Смольнянин. — Отошли в море и в полночь встали на якорь. Некоторые люди оклеветали нас в городе. Догнали нас фряги на лодках, вскочили на корабль. И был топот большой на палубе корабля. Я… видел большой мятеж… фряги митрополита схватили и связали, также Германа и его дьякона… Вскоре фряги были удовлетворены митрополитом, получили довольную мзду и всех нас отпустили».

После освобождения из плена паломники прибыли «с радостью неизреченною» в Царьград. Среди встречающих находилась делегация русских, проживающих в Константинополе: «В понедельник, накануне Петрова дня, во время вечерни, пришли к нам русские люди, живущие здесь. И была радость обоим великая. В ту ночь пробыли на корабле».

С благословения находящегося в Царьграде патриарха Антония русские паломники начали посещать христианские святыни. Они стали свидетелями и участниками печального события, связанного со смертью митрополита Пимена, тело которого привезли из Халкидона и «схоронили вне Царьграда, на берегу моря, против Галаты, в церкви Предтечи». Похоже, напасти преследовали путешественников. Не успели похоронить одного товарища, как пришла горькая весть, что пропал без вести епископ Михаил Смоленский с товарищами. Их корабль попал в страшный шторм, однако впоследствии выяснилось, что обошлось без жертв.

Незабываемо было для русских зрелище царского венчания в Царьграде: «В лето 6900 (1392) И февраля, в неделю Блудного сына, венчался Мануил на царство с царицею патриархом Антонием. Венчание его было чудным зрелищем… пришли люди, и я там был. И так искусно устроено… Певцы стояли в чудном одеянии… Старейший певцов красив, бел, как снег. Были тут и фряги из Галаты и Царьграда, генуэзцы, венецианцы… Стояли в два ряда, одеты один в багряный бархат, другие в вишневый бархат, один ряд имел на груди жемчуг, другие иное украшение… Император же, войдя в чертог, облачился в багряницу и диадему, и венец царский около головы на столпниках… Начали литургию… Совершает выход и патриарх, он входи в амвон, и император с ним… Патриарх возлагает венец на императора… Кто сможет передать эту красоту!..»

Читая эти строки и представляя всю эту роскошь, богатство, вековую традиционность византийских императоров, трудно поверить, что до падения империи и захвата турками Константинополя оставалось чуть более шестидесяти лет…

Паломник-мученик Нестор Искандер

Очевидно, ни с чем не сравнимые муки испытал Нестор Искандер, совершивший паломничество в Константинополь в качестве захватчика и оставивший после себя «Повесть о взятии Царьграда турками в 1453 году». Сам о себе он сообщал, что еще в младенчестве попал в плен к туркам, насильно обращен в магометанство и вынужден был сражаться в войсках противника. «Написал же все это я, многогрешный и беззаконный Нестор Искандер. Измдада пленен был и обрезан, долгое время страдал в ратных походах, спасаясь так или иначе, чтобы не умереть в окаянной этой вере» — так говорил он в своей «Повести».

Осада Констанитинополя султаном Мехмедом II Завоевателем 29 мая 1453 г.

Нестор Искандер был невольным очевидцем и участником осады и взятия Константинополя турецким султаном Мехмедом II, неимоверно страдал от этого и, чтобы хоть как-то облегчить духовные муки, решил оставить для потомков свидетельство об этих ужасных для всего христианского мира событиях. Он писал: «Так вот и ныне в этом великом и страшном деле ухитрялся я, когда под видом болезни, когда скрываясь, когда с помощью приятелей своих, изыскивать время все рассмотреть и обо всем разузнать, подробно записывал день за днем обо всем, что совершалось вне града у турок». Согласно преданию, среди защитников Царьграда было несколько русских, которые находились в византийской столице по торговым делам.

С помощью своих друзей в Константинополе бесстрашный «русский магометанин» постарался разведать обстановку внутри осажденного города: «И затем, когда попущением Божьим вошли мы в город, со временем разузнал и собрал от надежных и великих мужей сведения о том, что делалось в граде в борьбе с безбожными и вкратце изложил и христианам передал на память о преужасном этом и предивном произволении Божьем». Нестор Искандер, очевидно, очень надеялся, что своим поступком он хоть как-то сможет замолить свои грехи и что после этого его соотечественники не будут считать его предателем и вероотступником. «Всемогущая же и животворящая Троица да приобщит меня снова к стаду своему и к овцам пажити своей, — молился он, страстно желая быть услышанным Господом Богом, — чтобы и я прославил и возблагодарил великолепное и превысокое имя ее…».

Его молитвы были услышаны, и этот храбрый паломник-мученик остался в благодарной памяти потомков как пример беззаветного служения вере и Отечеству.

Откликнулись друзья императора

В своем повествовании Нестор Искандер много внимания уделил описанию истории и христианских святынь Константинополя, но наиболее подробно рассказал об осаде византийской столицы и взятии ее турками. Автор писал, что «властвовавший тогда турками безбожный Магомет (Мехмед), Амуратов сын, который жил в мире и согласии с цесарем Константином, поспешно собрал множество воинов на суше и на море и, неожиданно приступив к городу, окружил его большими силами».

Константин XI Палеолог

Последний византийский император Константин XI Палеолог был сражен коварным вероломством, однако все же попробовал договориться с султаном Мехмедом о перемирии: «Цесарь же с оказавшимися при нем вельможами и все жители города не знали, что предпринять, ибо воинов было мало и братьев цесаревых не было. И послали к Магомету-султану послов, чтобы узнать, что же произошло, и договориться о мире». Не захотел слушать византийских посланников враг: «Он же, коварный иноверец, послов не принял, а город повелел обстреливать из пушек и пищалей, и собирать различные стенобитные орудия, и готовиться к приступу».

Отважные защитники Константинополя давали достойный отпор нападавшим: «Находившиеся же в городе люди, греки и фряги (по одной версии — венецианцы и генуэзцы, по другой — искаженное «варяги», т. е. воины-наемники, среди которых, кроме итальянцев, могли находиться русские и другие славяне), выезжая из города, бились с турками и не давали им устанавливать стенобитные орудия, но так как пришли враги в силе несметной, то они не смогли нанести им никакого урона, ибо один бился с тысячей, а два — с десятком тысяч».

Византийский император просил дополнительной помощи у итальянцев в борьбе с турками, но, судя по всему, получил отказ: «Цесарь же Константин посылал по морю и по суше в Морею, к братьям своим, и в Венецию и Геную, прося помощи. Но братья его не поспели, ибо шли между ними большие распри, и с албанцами они воевали. И фряги не захотели помочь, но рассуждали меж собой так: «Не вмешивайтесь, но пусть одолеют их турки, а у них мы отнимем Царьград». И так не пришло ниоткуда помощи».

Откликнулись лишь испытанные временем отдельные друзья императора: «Один только генуэзский князь, именем Зустунея, пришел на помощь к цесарю на двух кораблях и двух военных катаргах, имея с собой шестьсот воинов». Храбрый князь «преодолел сопротивление турок на море, и достиг стен Царьграда. Увидев его, очень обрадовался цесарь, оказал ему великие почести, ибо знал его и раньше. И тот попросил у цесаря самый опасный участок стены, где больше всего приступают турки. И цесарь отдал под его начало две тысячи своих людей, и бился он с турками столь храбро и мужественно, что от того места отступили все турки и уже более туда не приходили…».

«За веру христианскую!..»

Защитники Константинополя, все от мала до далека, взошли на городские стены, даже женщины участвовали в бою и храбро сражались. Патриарх со своей свитой в храмах Божиих горячо молились за победу над турками. Император объезжал город и войска и подбадривал их словами: «Господа и братья, простые и знатные, ныне пришел час прославить Бога и пречистую его мать и нашу веру христианскую! Мужайтесь и крепитесь и не поддавайтесь слабости в деле своем, не теряйте надежды, слагая головы свои за православную веру и за Божьи церкви, и да прославит нас всещедрый Бог!..»

Когда слышали люди звон колоколов в церквях Божьих, «тотчас же все укреплялись духом, и наполнялись храбростью, и бились с турками яростнее, чем прежде, говоря друг другу: «Умрем ныне за веру христианскую!» С горечью Нестор Искандер писал, что никакими словами невозможно выразить и рассказать о тех бедах и страданиях, «ибо убитые с обеих сторон, словно снопы, падали… и кровь их ручьями стекала по стенам. От воплей же и криков сражающихся людей, и от плача и рыдания горожан, и от звона колоколов, и от стука оружия и сверкания его казалось, что весь город содрогается до основания. И наполнились рвы доверху трупами человеческими…». Автор образно описывал, что «все ручьи окрест города были завалены трупами, и устланы ими берега их, и кровь, как могучий поток, текла, и залив Галатский, то есть Лиман, весь побагровел от крови. И рвы, и низины наполнились кровью, настолько ожесточенно и яростно бились…».

Автор «Повести» привел примеры бесчеловечного поведения турецкого султана: «Неверный (Мехмед) же не хотел убирать трупы своих воинов, задумав метать их катапультами в город, чтобы разлагались там и смердели. Но те из людей его, которые знали город, рассказали ему о его величине и размерах и о том, что не повредит им смрад. И тогда сошлось множество турок, собрали они трупы и сожгли их. Кровь же, оставшаяся во рвах и потоках, разлагаясь, издавала сильный смрад, но, однако, не повредило это городу, ибо относило его ветром. И никак не устрашило безбожного произошедшее…»

Мудрый Константин, желая прекратить кровопролитие, снова пошел на переговоры с турецким султаном, однако хитрый Мехмед взамен мира предложил рабство византийцам. Он начал переговоры и ответил послам императора: «Раз цесарь решил так мудро и просит мира, и я так же поступлю; но пусть уйдет цесарь из города в Морею, а также — без помех — патриарх и все люди, которые того захотят, оставив мне город пустым, и я заключу мир навеки, и не возымею коварных умыслов, и не нападу ни на Морею, ни на острова его. А те, кто не захочет покинуть город, пусть будут под властью моей без опасности для себя и без горя…»

Неприемлемы были условия противника, поэтому христиане решили сражаться до конца: за веру, императора, Отечество. Рассуждали христиане примерно так: «Вот уже который день без устали рубимся с турками, сколько тысяч наших людей погибло, и если и дальше так будет — всех нас перебьют и город возьмут; собравшись с избранными своими, выйдем из города ночью в удобное время и, с Божьей помощью, нападем на них, как прежде Гедеон на мадианитян — или умрем за Божьи церкви, или добьемся избавления…»

И наступил судный день…

По свидетельству автора — очевидца обороны Константинополя, жителям византийской столицы явилось страшное знамение: в куполе великой церкви Премудрости Божьей из окон взметнулось огромное пламя, и объялся пламенем весь церковный купол. Воссиявший свет взметнулся к небу, отверзлись врата небесные, приняв в себя огонь, и снова затворились. Знамение говорило о том, что за грехи человеческие Бог отвернулся от города и хочет, во искупление греха, передать византийскую столицу врагам-туркам. Когда императора стали уговаривать тайно скрыться из Константинополя, он не согласился и гордо ответил: «Если господь Бог наш соизволил так, где скроемся от гнева его?» И еще добавил: «Сколько цесарей, бывших до меня, великих и славных, также пострадали и погибли за свое отечество, неужели я, последний, не сделаю этого? Нет, господа мои, нет, но да умру здесь с вами…»

Люди молились, надеясь на спасение, стекались к святым церквям, «плача и рыдая и руки к небу простирая, моля у Бога милости». Несмотря на покаяния, Судный день все же наступил: слишком серьезными были, очевидно, грехи жителей византийской столицы.

Турецкий султан пошел на приступ: «… едва муллы их откричали скверные свои молитвы, тотчас же, возопив, с боевым кличем ринулось все войско на город. И подкатили пушки, и пищали, и туры, и лестницы, и деревянные башни, и иные орудия стенобитные — всему этому нет числа. Также и с моря приблизились корабли и многие катарги, и начали обстреливать город отовсюду, и возводить мосты через рвы, и как только вынудили горожан отступить со стен, тут же придвинули деревянные башни и туры высокие и бесчисленные лестницы, пытаясь силой взобраться на стены, и не дали им греки, но яростно бились с ними». Возглавлявшие турецкие войска предводители безжалостно заставляли своих воинов-рабов (среди которых был и сам Нестор Искандер) идти на приступ Константинополя: «Баши же, и воины, и начальники их силою гнали турок, избивая их, призывая и угрожая. Магомет же окаянный со всеми чинами врат своих, под звуки всех музыкальных инструментов и тимпанов, с громкими кликами, подобными реву бури, приступил к разрушенному месту стены и в такой грозной силе рассчитывал быстро захватить город…»

Византийский император самолично вступил в бой с захватчиками и показал чудеса храбрости. Падали замертво его товарищи, погибло множество людей, среди которых были представители других национальностей. Нестор Искандер приводил пример мужества варягов — добровольных защитников города: «Флабурар же некий с многими сарацинами яростно напал на греков, и было среди них пятеро огромных ростом и страшных с виду, и рубили они горожан беспощадно. Из города же выступили поспешно против турок протостратор и сын его Андрей со многими людьми. И началась яростная сеча. Тогда три воина-побратима, увидев со стены, что сарацины истребляют горожан, сбежали оттуда, напали на турок и яростно схватились с ними, а те, ошеломленные, не сопротивлялись им, страшась быть убитыми. И сразили горожане двух сарацинов. Тогда с боевым кличем набросилось на них множество турок, они же, защищаясь от них, отступили в город. Были же те трое: один — грек, другой — венгр, а третий — албанец. Но не прекратилось сражение у разрушенного места, а все разгоралось, ибо турки пришли в великом множестве, рубились и упорно теснили горожан…»

Огромные военные силы турок вторглись в город: «Окаянный же Магомет, снова собрав свои полки, послал их по всем улицам и ко всем воротам в поисках цесаря, а сам остался только с янычарами…» Захватчики стали разыскивать императора Константина, но он сам вышел с ними на бой, сказав: «Кто хочет пострадать за Божьи церкви и за православную веру, пусть пойдет со мной!» И, сев на коня, поскакал к Золотым воротам, рассчитывая там встретить безбожного. Всех же воинов собралось с ним до трех тысяч, и увидел он в воротах множество турок, подстерегавших его, и, перебив их всех, устремился в ворота, но не смог проехать из-за множества трупов. И снова двинулись им навстречу турки в бесчисленном множестве, и бились с ними до самой ночи. И так пострадал благоверный царь Константин за Божьи церкви и за православную веру месяца мая в 29-й день, убив своей рукой, как сказали уцелевшие, более шестисот турок. И свершилось предсказанное: Константином создан город и при Константине погиб. Ибо за согрешения время от времени бывает возмездие судом Божьим, злодеяния ведь, говорится, и беззакония низвергнут престолы могучих…». Автор, скорбя о потере, все же резюмировал: «О великая сила жала греховного! О, сколько зла рождает преступление! О, горе тебе, Седьмохолмый, что поганые тобой обладают…»

«Сошел с коня и пал ниц на землю…»

Узнав, что император Константин убит, жители города решили отомстить за него и продолжали бороться. Днем скрывались за городом, а по ночам нападали на турок. Партизанская война, в которой принимали участие женщины и дети, разгорелась не на жизнь, а на смерть. Все еще на что-то надеялись, несчастные…

Турки были в замешательстве и не знали, как поступить с непокорными. Отправились они к султану-завоевателю и просили его усмирить город. Мехмед в очередной раз пошел на хитрость. Созвал он пленных греков, захваченных в боях, «и дал им свое поручительство, и одарил их, и послал их с башами и с санчакбеями объявить горожанам по всем улицам и тем, кто находится в башнях, верное слово султаново: «Пусть прекратится битва и не опасаются ни убийства, ни плена, если же нет — то все вы, и жены, и дети ваши будете преданы мечу».

После этого прекратилось сопротивление: горожане вынуждены были покориться. Услышав об этом, обрадовался султан, и послал очищать город, улицы и площади. А сам выдвинулся со своей свитой к воротам Святого Романа, к церкви Святой Софии, в которой собрались патриарх со всем своим клиром. Народу было там множество, и женщин, и детей. Нестор Искандер свидетельствовал, что, придя на площадь, султан Мехмед «сошел с коня, и пал ниц на землю, взял горсть земли и посыпал голову, благодаря Бога. И подивился этому огромному зданию, так сказав: «Воистину люди эти были и ушли, а иных после них, им подобных, не будет».

После этого Завоеватель вошел в церковь и увидел запустение в святилище Божием. Летописец отмечал: «Патриарх (Анастасий) же, и весь клир, и народ возопили со слезами и рыданиями и пали ниц перед ним. Он (султан) же, дав знак рукой, чтобы перестали, обратился к ним: «Тебе говорю я, Анастасий, и всем окружающим тебя, и всему народу: с этого дня да не убоятся гнева моего, ни смерти, ни плена». И, обернувшись, повелел башам и санчакбеям, чтобы запретили всем воинам и всем чинам врат его притеснять народ городской, и жен, и детей, ни убийством, ни пленением, ни каким-либо иным злом. «Если же кто нарушит наше повеление — да будет наказан смертью…». Проговорив это, Завоеватель вышел из церкви и направился к царскому дворцу.

Во дворце побежденного императора вышел ему навстречу некий серб и принес отрубленную голову цесаря. Султан-победитель спросил у своего окружения: правда ли, что это голова цесарева? Они же, охваченные страхом, отвечали ему: «Это действительно голова цесаря». Мехмед же поцеловал ее и сказал: «Явил тебя Бог всему миру, истинного цесаря, что же так понапрасну погиб!» «И послал голову патриарху, чтобы, украсив ее золотом и серебром, сохранил ее, как сам знает. Патриарх же, взяв ее, положил в серебряный позолоченный ларец и спрятал под престолом в великой церкви…» Ходили слухи, что в ту же ночь преданные цесарю люди выкрали тело погибшего императора, переправили его в Галату и похоронили в одном, известном только им месте.

Когда же агенты султана стали настойчиво расспрашивать о царице, то им сказали, что великий дука, и великий доместик, и анактос, и сын протостраторов Андрей, и племянник его Асан Фома Палеолог, и епарх городской Николай посадили царицу на корабль и отправили ее в якобы неизвестном направлении. Султан тут же приказал их, допросив, убить, но продолжать поиски легендарной супруги Константина не стал.

В конце своей печальной «Повести» Нестор Искандер констатировал: «И так случилось и свершилось по грехам нашим: беззаконный Магомет воссел на престоле царства, благороднейшего среди всех существующих под солнцем, и стал повелевать владевшими двумя частями вселенной, и одолел одолевших гордого Артаксеркса, чьих кораблей не вмещали просторы морские и чьи войска занимали всю ширь земли, и победил победивших Трою дивную, семьюдесятью четырьмя королями обороняемую…»

После падения Царьграда

Некоторые ученые склонны считать, что русского мученика-паломника Нестора Искандера не существовало. Называют литературной мистификацией как его образ, так и саму «Повесть о взятии Царьграда турками в 1453 году». Предполагается, что турецкий пленник, с младенчества оторванный от русской культуры и языка, не мог обладать таким литературным мастерством и стилем, каким написано повествование. Выдвигаются гипотезы, что записи некоего или нескольких очевидцев константинопольской трагедии могли быть впоследствии обобщены, литературно обработаны и представлены широкой публике под именем Нестора Искандера. А если еще учесть, что турецкое произношение имени «Александр» очень напоминает слово «Искандэр», то автором повести вообще мог оказаться некто третий — «Александр Нестор»…

Несмотря на многоплановость суждений исследователей об авторстве талантливого повествования, перед широкой публикой после ее прочтения предстает яркая картина событий 1453 года с живописными подробностями, которые помогают полнее и глубже представить трагедию произошедшего и служат бесценным источником информации о прошлом.

Произошедшие события не могли не отразиться на русских людях. Какое-то время нашим древним соотечественникам понадобилось для переосмысления перемен в некогда могущественной стране. После падения Византии хождения русских в Царьград стали реже: люди побаивались неизвестности. Впадать в уныние не могли себе позволить лишь купцы, которыми двигали прежде всего экономические интересы — терять выгоду и прекращать торговые связи с Константинополем никому не хотелось. Вскоре в процесс восстановления отношений со столицей — теперь уже Османской — империи включились русские послы.