I. Граждане, у меня диета!

Казанский вокзал времен перестройки напоминал огромный вертеп. Играет духовой оркестр. Пьяные музыканты, сверкая красными носами, выдувают кабацкие мелодии. Потаскухи, алкоголики, бомжи водят пьяные хороводы. Слоняются толпы “шакалов”. Воры, бандиты и бродяги выискивают добычу. Иногда из толпы доносятся истерические крики. Очередной отщепенец доказывает маленькую правоту доблестным воинам ОМОНа.

Василий выходит из вагона и направляется в здание вокзала. И все же его свойство вовремя исчезать в условиях перестроечной Москвы претерпело изменения. Из битумной пелены вырастают два коренастых джина в знакомой униформе.

— Молодой человек, ваши документы.

Прописка у него хоть и липовая, но для этих сойдет. Но там, на дне спортивной сумки, лежал он…

— С Казахстана?.. Т-т-так…. А зачем в Москву? Травку не везешь?

“Господи! Да что же это за судьба? Если найдут парабеллум, учитывая старые заслуги, влепят не менее червонца.”

Тот, который упомянул о травке, внимательно вглядывался в его лицо рысьими глазами. Едва сдерживаясь, чтобы не броситься бежать, он ответил:

— Ребята, я на операцию желудка приехал… О какой травке разговор?

Слова звучали неубедительно. Пересохший язык отказывался повиноваться.

Позже, вспоминая тот случай, он еще и еще раз убеждался, что на помощь ему пришел Всевышний.

— О-о-о, да тебе везет, парень, — не осознавая глубины пророчества своих слов, сказал владелец рысьих глаз. — Вон идет Игорек со своей Ритой… Обойдемся без обыска.

Длинноухая собака, преданно поглядывая на хозяина, обнюхала его сумку и, виляя хвостом, отошла в сторону.

Видимо, Казахстан у них ассоциировался только с наркотиками.

— Ну, ладно, парень, будь свободен. Сам понимаешь, перестройка.

Они скрылись в толпе.

Объездив несколько гостиниц, для него все пути сошлись на Окружной. На станции метро “Окружная” находится три гостиницы для приезжего быдла. Впрочем, после Олимпиады номера хорошо отреставрировали. “Заря”, “Алтай” — сиди дома, не гуляй” — напевает он названия гостиниц, упуская одну.

Наконец милость администратора оказана. Василий занимает вполне приличный одноместный номер.

Деньги жгут карман, а кровь — тело. Мягкая постель и голубая ванная — все вместе возбуждает желание. Он выходит на улицу, ловит такси.

— Шеф, я приехал с Севера, посоветуй солидный кабак.

Таксист улыбается.

— Твой текст устарел. На северах раньше зарабатывали, а теперь — разве что доски на гроб.

— Не везде, шеф, не везде, — хлопает он его по плечу. — Еще есть золотые места.

Машина мчится. В груди хорошо, а в голове — страх вперемешку с пустотой. Это предвестник начинающейся деградации. “Еще одна отсидка — и конец! Н-н-нет, лучше пулю в лоб,” — уже вслух говорит он, и ловит на себе удивленный взгляд таксиста. Машина остановилась.

— Мы на Тверской. Есть тут один старый кабак, называется “Центральный”.

У входа нетерпеливая толпа. Халдей за дверью выпучивает глаза, делает серьезную мину. Василий улыбается. “Ну, эти и этот меня не остановят… В зоне возле раздачи жратвы я видел и не такое”.

— Граждане, у меня диета, — он расталкивает недоуменную толпу.

— Какая диета? Здесь не диетическая столовая!

Он уверенно стучит в дверь и блатным жестом подзывает швейцара. Вилка из оттопыренных указательного и мизинца тому хорошо знакома. Он в одинаковой мере боится как дипломатов, так и блатных. Дипломат может помочь в увольнении с работы, блатной попросту изобьет.

Кабак действительно уютный. Вычурные узоры на стенах покрыты золотом, хорошая акустика. Голос певца, музыка не режут слух. Атмосфера что надо.

Словно коммивояжер, он заказывает много и требует сразу. Официант приносит фирменное блюдо — блины с икрой. Ассорти тоже радует глаз свежестью зелени, яркостью маслин. Запотевший графин с водкой просится в руки. От такого стола любой зэк в Карлаге потеряет сознание.

Вокруг кипит веселье. Вышколенные молодые парни новой формации развлекают толстых потных блондинок. У большинства женщин золотые оскалы. Пальцы закованы в желтый бетон золота. Кто они? Безусловно, коммерческие директора, главбухи, продавцы из Сыктывкара, Читы, Оренбурга. А рядом обыкновенные московские альфонсы. Через час второй они поведут пышногрудых хрюшек трахать в валютные номера.

Василия уже заметили. За соседним столиком, без мужчин, сидят три вышеописанных экземпляра. Словно сговорившись, они строят ему глазки. Звучит старая, но вечно молодая “Ах, Одесса, жемчужина у моря…”

Василий приглашает на танец одну из хрюшек… Так и есть, главбух коммерческого предприятия. Она браво отплясывает, вихляя толстым задом. Пунцовые щеки вот-вот лопнут. Масляные глаза пожирают его мужские достоинства.

— Какая роскошная, обаятельная женщина, — говорит он ей, властно обхватывая то, что когда-то было талией.

— Мне это все говорят, — самодовольно улыбается она.

Самоуверенность безмозглой дуры, одетой в золото, его бесит. Где-то там, за этими стенами, в московских малосемейках ютятся ткачихи и поварихи, не имеющие малейшего понятия, какие суммы денег просаживают в кабаках заплывшие жиром узаконенные воровки.

“Ничего, — решает Василий про себя, — через два часа вы запоете у меня по-другому”.

Он приглашает на танец по очереди каждую. Через час они — не разлей вода. Пальцы мокрые от вспотевших спин.

— Милые женщины, как насчет освежиться? Предлагаю сходить в холл на перекур.

— На перекур! На перекур! — скандируют они.

Все отправляются в холл. После пяти — шести затяжек он решает: “Пора. Они придут не раньше, чем через десять— пятнадцать минут”.

— Чуть не забыл, девочки. Вы посидите, а я к вашему приходу закажу обалденную песню.

В зале шум, полумрак — обычная кабацкая атмосфера. Он заказывает графин водки и бутылку шампанского. Официантка уходит. Василий разворачивает платок, достает три ампулы клофелина и выливает в графин. “Вот так: ни цвета, ни вкуса, ни запаха!..”

Через пять минут вваливаются они.

— О-о-о-, девочки, красавчик сделал нам сюрприз. А где шоколад к шампанскому?

— Какой разговор, девочки? Человек! Девочкам самый лучший шоколад!

Они визжат от восторга.

— Красавчик, ты прелесть! Кого из нас выбираешь?

Сеть заброшена…

— Ту, которая на брудершафт выпьет со мной фужер водки.

Они загораются.

— Мы все выпьем… Не забывай, мы сибирячки.

“Ишачки вы, а не сибирячки” — думает он, и говорит вслух:

— Но, тут, девочки, включается гусарский вариант — кто осилит больше фужеров.

— Плевать, что гусарский, мы сибирячки.

В зале полумрак. Они похотливы и упрямы. Каждая выпивает по два фужера. На графин с минеральной, из которого наливает он себе, не обращают внимания.

Проходит десять — пятнадцать минут. Начинается. Пышные тела костенеют, все больше напоминают манекенов.

— Таня, Валечка, Катюша, — прикасается он к белым окорокам рук и видит, что они уже далеко.

В кабаке темно и бестолково. Никому ни до кого нет дела. Он придвигает стулья с тушами поближе к столу. “Только не хватает, голубки, чтоб вы у меня рассыпались,” — говорит он вслух, и пальцами иллюзиониста открывает сумочки, освобождая содержимое кошельков. Массивные обручалки и перстни снимать труднее. Для этого приходится вихляться в реверансах, пожимая руки и поочередно целуя сосиски пальцев. Кое-как он снимает сережки и выскакивает на улицу.

Тверская величественна и прохладна. Спешить не хочется, но содержимое карманов гонит в гостиницу.

На Пушкинской милицейские пикеты. У подозрительных проверяют документы. Жители южных регионов размахивают руками, доказывают. Быстрым шагом он проходит мимо. Красивый блондин, похожий на иноземного студента, подозрения не вызывает. На Владыкино, как всегда, темень. Идти через дворы неприятно и небезопасно. Пистолет с собой он не брал.

Наконец родимый “Восход”. Василий проходит в холл четвертого корпуса и предъявляет пропуск. “Ура, кажется, я дома.” Он закрывает дверь на ключ и вытряхивает содержимое карманов на кровать. “Ого, вместе с побрякушками набежит на десять тысяч баксов. Хороший улов!”

 

II. Одинокий волк

Рассвет из окна гостиницы не сравнишь с рассветом из окна барака в колонии. Краски, в принципе, одинаковые, но…. Здесь — осторожный стук и слова: “Мужчина, будете продлевать номер?”, там — “Подъем, подъем, суки, вы не на курорте!”, и лупит, лупит металлический прут о железные спинки коек.

Окна его одноместного номера выходят на привокзальную площадь платформы “Окружная”. Неутомимый шашлычник уже потчует имущих граждан отличным мясом. Василий принимает душ, стряхивает остатки похмелья и выходит на улицу.

Мужская пища ощутимо вливает силы, а несколько глотков пива их закрепляют, приносят равновесие психики с физикой.

Возле торговцев мелким товаром уже кружатся лопоухие бандиты. Одетые в спортивные костюмы, как зэки в мелюстин, они важно разгуливают и бросают торговцам фразы, от которых его тошнит.

— Ну, как, братан, все ништяк? — получив утвердительный ответ, они напыжено продолжают: — Смотри, братан, чтоб все было ништяк. Если чё, сам знаешь, зави.

Как правило, путь их на свободе после отсидки недолог. Выбрав кормушку, они будут черпать из нее до тех пор, пока кто-либо из своей братии не сдаст их в контору. Другое дело те, кто вертится возле валютников и приезжают на БМВ и “Мерседесах”.

Одетые в шикарные костюмы, при галстуках они выпархивают из машин, обводят окружающих ласковым, предупреждающим взглядом и заскакивают обменивать сотни тысяч.

— Ничего, доберемся и до вас, — шепчет он, — в свое время.

Частный магазин забит до отказа барахлом. Москва не Караганда. Тряпье на любой вкус, по любой цене. Он выбирает на смену пару джинсов и английскую кожу. Боковым зрением замечает солидного клиента. Вернее, не его, а огромный кожаный “лопатник” до отказа набитый зелеными. Упакованный толстяк набирает женских шмоток на семьсот баксов.

Такой случай упускать не стоит. Если уедет на машине — его счастье.

Толстяк бросает пакет в фирменную сумку, выходит из магазина и тащится к метро.

У продовольственного магазина, спрятанного в тени деревьев, Василий выбирает удобную позицию. Магазин закрыт, людей нет. Василий вынимает из кармана двадцатидолларовую купюру и подходит к толстяку.

— Извиняюсь, мужчина, доллары не поменяете по курсу…?

Он называет заниженный курс, должно сработать. Пословицу “жадность фраера сгубила” придумал гений.

— Канечно, дарагой, паменяю. Почему не паменять хорошему человеку?

Толстяк вытаскивает кошелек, отсчитывает деньги. Василий бьет ребром ладони ниже двойного подбородка. Толстяк падает как мешок картошки из рук пьяного грузчика. Двое прохожих разворачиваются и семенят в обратном направлении. Василий бросает пустой кошелек на толстопузого, снимает перчатки и уходит.

На эскалаторе в мозг закрадывается противная мысль: “А что, если они начнут шерстить гостиничный комплекс. Черт бы побрал бакланские наклонности, в самом прямом смысле нарушил заповедь “где живут — там не срут”.

Он выскакивает из метро и бежит к гостинице со стороны кинотеатра “Рига”. Время есть. Пока менты расчухаются и поймут что к чему, пройдет несколько часов. Он собирает вещи, ловит такси и уезжает с Окружной.

Самое опасное место для человека с его биографией это вокзал. Вокзал — раздолье для милиции и капкан для джентльменов удачи. На вокзале сотрудники милиции не обделяют вниманием ни степенных отцов семейств, ни простых парней в тельняшках с бакенбардами. До всех у представителей власти есть дело, тем более, что господин Лужков дал охоте на людей зеленый свет.

Василий вспоминает виденную по телесети рекламу, и держит путь в квартирное бюро Мострансагентства.

Так бы давно. По Москве море квартир, море возможностей.

Однокомнатная стоит бешенных денег, но он уже в силах ее поднять. Ему везет.

Баррикадную можно фактически считать центром. Ванная в порядке, есть телевизор, на кухне посуда. Хозяйка, толстая блондинка опасных лет, хоть сейчас готова разделить с ним ложе.

— Такой молодой и без жены, — стреляет бледно-голубыми глазками, — в таком возрасте без женщины болеть начнешь.

Она наглая как лагерный педераст. Ходит за ним по пяткам, хватает за руки. “Ну, что же, — решает он, — разгрузиться можно и с такой.” Ее тело ассоциируется у него с деревянным корытом, наполненным холодцом. Она — мечта шоферов-дальнобойщиков, категории людей, обожающих, из-за недостатка комфорта, толстух. Его же в ней устраивает только ее любовь к минету. Они выпивают вторую бутылку шампанского, она делает третий заход, и он проводит Эльвиру туда, где ее ожидают муж и дети.

Нервный стресс полностью снят. Василий принимает душ, меняет постельное белье и погружается в блаженство легкого сна.

Василий бродит по Москве и чувствует себя превосходно. Проводит рукой по лицу. Кожа мягкая и бархатистая. Дышится легко, в теле легкость, настроение хорошее. Казахстан, с его суховеями и песчаными бурями, кожу лица превращает в испещренный трещинами барабан. Глаза вечно слезятся, часто болит голова. Спасает чай. Не удивительно, что казахи употребляют его в огромном количестве.

У станции метро “Динамо” скопище маршрутных такси. Василий садится в первое попавшееся, продолжает знакомиться с Москвой. Ему безразлично куда ехать. Он выходит на Вишневского, бредет вдоль трамвайной линии. Вскоре попадает в парк “Дубки”. Где-то близко телецентр. Шпиль вышки врезается в небо.

Господи, как здесь хорошо! Запах прелой листвы, пруды, никакого скопища, присущего центру.

Василий садится на скамейку, расслабляется, наблюдает за семейством, отдыхающим по соседству. Один ребенок егозит в коляске, второй, девочка, порхает возле счастливой мамы. Папа пыхтит сигаретой, читает газету. Вот оно истинное человеческое счастье, которого у него никогда не будет.

“Не будет, не будет!.. Будут продажные шлюхи, а семьи, детей, дома и душевного равновесия никогда не будет. Старости тоже не будет. А если опять зона — застрелюсь, прежде чем возьмут. Если даже удастся свалить за бугор, с моим туфтовым воспитанием и уголовными наклонностями одна дорога… пуля из револьвера полицейского. Откуда такая уверенность?.. Не знаю. И все же, даже я, великий грешник, чувствую рядом с собой божье присутствие. Чувствую с раннего детства, и порой это даже меня страшит. За малейшее насилие над безобидным, беззащитным существом я в считанные дни получаю возмездие. Я скрупулезно за этим проследил, и глубочайше убежден, что Бог есть. Мне страшно говорить, но присутствие дьявола я тоже чувствую. Он подбивает меня на кровавые преступления, и мне стоит большого труда сбалансировать здравый рассудок, подаренный мне Богом, с лихорадочными порывами к совершению преступлений. Да, я применял оружие. На моих руках есть кровь. Но до сих пор я поднимал оружие, чтоб защитить свою жизнь от подонков, давно продавших дьяволу то, что когда-то было душой. Грабил же я, в основном, оголтелых, толстомордых барыг, которые, в отличие от вампиров, пьют у окружающих кровь без перерывов — как ночью так и днем”.

Определить барыгу, спекулянта для Василия трудности не составляет. Для вас сделать это трудно. Вы имеете крышу дома над своей головой, под которую убегаете, чтобы съесть свой суп, котлету с гарниром и выпить стакан молока. После приема пищи вы расслабляетесь в постели со своей женой или любовницей, и из ячеек памяти уходит реальная информация, связанная с тем или иным событием. Там же, в степном лагере, под палящим солнцем или жестяным ветром все обстоит иначе. Вон она ползет черная, жирная змея — колонна из пыльной зоны на рабочий объект. Это из птичьего полета. Здесь же, на грешной земле, в клубах красной пыли, в чреве этой змеи, пронизанной со всех сторон флюидами, токами, биоэнергетическими шпагами, все обстоит иначе. Исхудалые лица сбрасывают маски, и вот уже перед вами морды подонков всех мастей. Галерея, пройдя через которую за несколько лет лагерной жизни, вы уже никогда не ошибетесь.

И все же упырей в лагерях мало. Они избегают этой участи. В этой стране их огромное количество и они на воле. Они всюду, от берегов Днестра до Тихоокеанского побережья. С худыми или толстыми подобиями лиц, акульими челюстями, скорбным выражением глаз и хорошо подвешенными языками. Эту категорию демонического порождения он также изучил в адских глубинах тюрем и лагерей. Как от них избавиться?.. Нет, людям не нужен Сталин — уголовник, обиженный семинарией, армией, Музой и Эросом. “Щепки” из-под топора людоненавистника — топливо для очередных газовых печей и только. “Какой же я вижу выход из всего этого? Отвечу, в этой стране — никакого.”

Тишину и уют “Дубков” нарушает глухое урчание. По аллее, предназначенной для пешеходов, плывет сверкающий “Мерседес”. Дочурка его соседей едва успевает отпрянуть от черного вкрадчивого монстра. Салон до отказа набит молодыми людьми. Открывается дверца, один за другим появляется не менее великолепная компания. Эта разновидность двуногих Василию тоже известна. Необсохшие птенчики, отпрыски новоиспеченных директоров фирм и им подобных. Молоко явно не обсохло, тем не менее, наглости больше, чем у калымских педерастов.

— А вот и наша скамейка, девочки. Садитесь, будем глотать бренди!

Девочки топчутся. Места может хватить на двоих. Соседи Василия в явном смятении.

Девочки одеты не по сезону, но с большой помпой. Норковые шубки переливаются изумительным блеском. В ушах бриллиантовые сережки, на пальцах перстни. Мальчики в шелковых костюмах, подстриженные “под репу”.

— М-маладые люди, вы уже пасидели, уступите место девочкам из Парижа.

— Алекс, дай им пять баксов, чтобы они побыстрее свалили, — капризно взвизгивает тепличное растение, взмахивая дорогой сигаретой.

Алекс не столь “галантен”, в глазах — красный свет пьяной злобы.

— Какие баксы? Сваливайте, козлы, пока я по очереди всех не отоварил.

Ногой, обутой в добротный ботинок, он пинает коляску. До смерти испуганные соседи вскакивают.

— Да что вы, ребята, мы ничё, уходим. Садитеси, пожалуйста, — говорит Василий, загораживая собой соседей.

Компания садится.

— Вот так, а теперь валите! — говорит Алекс.

Их пятеро. Два прилизанных петуха и три воздушные козочки. Не пни он ногой детскую коляску, Василий, пожалуй, ушел бы. В душе что-то перевернулось. Вспомнилась Караганда, бульвар Мира, убогое, жалкое детство. Василий вытаскивает парабеллум и со всего маху бьет рукояткой промеж красных злобных окурков. Алекс валится словно тюк прогнивших фуфаек на лагерную помойку. В глазах второго отражается неподдельный ужас. Он сползает со скамейки на полосу асфальта и тонким голосом вымаливает пощаду. Шлюхи дробно стучат зубами.

— Ну, что, мрази? — улыбаясь говорит Василий. — Перестрелять вас, или на первый раз пощадить?

В нем просыпается лагерный садист, обладающий высокопарным языком революционного трибуна.

— Н-н-не нада, мы больше не будем, — по-школьному говорит Алекс.

Семейство дрожит под тенью дерева. От их до тошноты порядочных лиц Василию становится не по себе.

— Немедленно уходите. Я с ними ничего не сделаю, — говорит он.

Они засеменили в глубь парка.

— Сумка в машине есть? — обращается Василий к Алексу. — Живо тащи.

Через секунду тот подает Василию роскошную сумку, в которой позванивают бутылки.

— Бренди? — спрашивает Василий, обшаривая карманы юнца. — Классно живете, — говорит он, вытаскивая из лакированного портмоне несколько стодолларовых купюр.

У второго тоже полные карманы долларов.

— Ну, а теперь ваша очередь, проститутки, — говорит Василий еле сдерживая смех. — Сережки и шубки в сумку, иначе поотстреливаю мочки ушей.

И все же они не были проститутками. Нажитое тяжким трудом так просто проститутки не отдают. Он всегда уважал профессию проституток. Никогда не смешивал эту категорию с обыкновенными шлюхами, и всегда утверждал, что проститутки преданы, смелы и, черт побери, из проституток бывают отличные жены.

Они поспешно расстаются с награбленными их родителями вещами, продолжая щелкать зубами.

— Быстро за баранку, как тебя там…? Алекс?! — говорит Василий. — А вы его ожидайте. Если побежите стучать, разыщу и перестреляю как кроликов.

Он был уверен, что они не побегут в милицию. Необъяснимая уверенность, замешанная на интуиции и опыте. Двадцать минут спустя Василий мчится в электричке в сторону Савеловского вокзала. От Савеловского рукой подать до Окружной. В камере хранения “Алтая” у него остались кое-какие вещи.

 

III. “Если нас поймают — это конец!”

Серик Жарылгапов, в прошлом чемпион Европы по боксу, а ныне — один из заправил преступной московской Лиги бокса, был многим обязан Харасанову. Еще совсем недавно он, правнук сбежавшего за границу от революции бая, трепыхался в сетях карагандинской уголовки. Почва уходила из-под ног. Спортивные заслуги не могли списать найденных в “Шанхае”1 десяти мешков маковой соломки и двухсот килограммов приготовленного к отправке чуйского “пластилина”.

Услуги, оказанные ему Харасановым, не имели цены. За два часа до ареста Серик Жарылгапов получил отлично сфабрикованные документы. Еще спустя шесть часов, с легкой руки Харасанова, над его лицом работал скальпель пластического хирурга в одной из подпольных операционных Ташкента.

Пресловутая Лига бокса, которую возглавлял Жарылгапов, вела легальный образ жизни. Спортивное братство имело высоких покровителей по всему СНГ. Крепко скроенные ребята с покатыми плечами, жилистыми руками и перебитыми носами выкачивали из пугливых московских торгашей немалые деньги. Если кто подымал хвост, пускались в ход крепкие кулаки, а в крайнем случае — пистолеты с глушителями.

Когда на перрон, чуть ли не к вагону, подкатил черный “Мерседес”, Франц похолодел. Сердце подсказывало, что сверкающий лаком автомобиль имеет непосредственное отношение к прибытию в Москву непрошенных гостей.

Из машины вышли двое. Огромного роста детина бросился к Харасанову и стиснул его в медвежьих объятиях.

— Привет, брат. После твоего звонка из Алма-Ата я был готов ночевать на вокзале. Знаю, что ты в розыске, но не бойся, у меня в Москве все схвачено. Сейчас едем в ресторан “Центральный”, отметим ваш приезд. Кстати, не забывай о моем новом имени, называй Касымом. Мои подчиненные не в курсе моего прошлого.

Вскоре они мчались по сверкающей огнями Москве к неведомым приключениям.

Ресторан “Центральный” поразил Франца шикарной публикой и изысканностью кухни. После водки, горки блинов, обильно смазанных паюсной икрой, гнетущее состояние исчезло.

С Францом Жарылгапов почти не разговаривал, но с Наташи не сводил болотного цвета глаз. Это заметил Харасанов. Когда девушки вышли в туалет, он обратился к Жарылгапову:

— Серик, то бишь, Касым, она не для тебя! Давай сразу расставим все точки над “i”. А теперь о деле. Сумеешь перебросить меня и моих друзей в одно маленькое западное государство? Я заплачу хорошие деньги.

Жарылгапов расхохотался.

— Какие деньги? Я тебе обязан свободой. Что касается этой девушки, зачем бедному молодому человеку такая красавица? На западе таких как она держат в шикарных особняках и осыпают бриллиантами.

Франц вспылил. Мафиози открыто игнорировал его присутствие. Для него он был пустым местом.

— Константин, твой друг, кажется, забывается. Если он будет продолжать в том же духе, я забираю Наташу и сегодня уезжаю в Жмеринку.

— О-о-о, молодой человек, так вы, оказывается, из легендарной Жмеринки? Знаю, знаю, в этом городе водится много духовитых ребят.

С пьяной фамильярностью он хлопнул Франца по плечу и продолжил:

— Но в плане моего замечания по поводу вашей девушки вы не правы. Я ведь хотел вам предложить маленькую компенсацию. Скажем, порядка десяти тысяч долларов.

Константин успел перехватить кулак Франца. Охранник с маленькими, словно вырезанными из газеты ушами, потянул руку за борт пиджака.

— Касым, ты или пьян, или окончательно сгнил в этой задолбанной Москве. Мы уже несколько месяцев в бегах, вконец измотаны, а ты лезешь с пакостями. В общем, мы уходим, будь здоров!

Злобный огонь в глазах Жарылгапова потух. Словно после нокаута, он встряхнул головой и неожиданно взмолился:

— Извини, брат, со мной опять что-то происходит. Вот она оборотная сторона бокса. Перемыкает по несколько раз на день. Клянусь, я вас спутал с кем-то другим. Отшибает память, только злоба душит.

— Это другое дело. Но, прошу, больше не забывайся. После карагандинского изолятора для меня пришить человека пара пустяков.

Жарылгапов внимательно на него посмотрел. Франц перехватил этот взгляд. В глазах промелькнули смесь недоверия и затаенной угрозы. Без сомнения, оправдательные слова о боксерских травмах и потере памяти были лишь словами.

Изначальная легкость, принесенная алкоголем, постепенно проходила. Переезд из одного климатического пояса в другой опять бросил в тяжесть и сонливость. Разболелась голова, слипались веки. Франц вышел в туалет, сполоснул лицо, закурил. На какое-то время оцепенение прошло.

Когда он возвратился в зал, за столиком плечом к плечу сидели трое незнакомцев. Жарылгапов по-прежнему не обращал внимания на Франца. В кругу верзил девушки выглядели словно две маленькие куклы в компании Карабасов-Барабасов.

Незнакомцев представил Харасанов.

— Знакомься, Франц, это Булат, брат Касыма, а это братья Матросовы — Толик и Славик.

Когда Толик и Славик поднялись, чтобы пригласить девушек на танец, Франц был ошеломлен. Таких гигантов ему в своей жизни видеть еще не доводилось.

Заметив его удивление, Жарылгапов засмеялся и сказал:

— Что, молодой человек, моя команда вас удивляет? Эти шкафы за одни сутки вышибают столько денег, сколько вы не видели за всю вашу нищенскую жизнь художника-оформителя.

— Во-первых, я никогда не был нищим и художником-оформителем, — ответил Франц. — А во-вторых, я еще не встречал людей, подобных вам. В каждое сказанное вами предложение вы обязательно вставляете оскорбление и слово “деньги”. Возможно, это доброкачественная шизофрения, а возможно и нет. Вам необходимо провериться у психиатра.

Жарылгапов побагровел. Обстановка опять накалилась.

— Малец, на этот раз ты меня достал! Одно мое слово, и тебя оденут на х… А потом здесь на кухне из тебя сделают фарш.

— Прежде, чем из меня сделают фарш, я из твоего брюха сделаю решето, — процедил Франц, и направил на Жарылгапова ствол УЗИ.

Мафиози побелел как полотно. Облизывая губы, он тихо сказал:

— Костя, где ты взял такого психа? Я не ожидал от него такой прыти. Все, малый, я беру все оскорбления в твой адрес обратно… Идет?

— Нет, Касым, не идет, — вмешался Харасанов. — Если бы это не сделал Франц, еще немного и ты получил бы пулю от меня. Что с тобой случилось? Ведь ты мусульманин, а мы твои гости. Весь вечер ты оскорбляешь человека, который мне ближе, чем брат. Этим самым ты оскорбляешь меня. Знаешь пословицу “против лома нет приема”? Сейчас мы перестреляем твоих архаровцев, а дальше будь что будет. Понимаешь, я сбежал из тюрьмы. По тюремным законам убийство каждого “козла” мне засчитывается как классный поступок. И еще, если бы не я, ты бы, пакостник, только начинал бы свой пятнадцатилетний срок в Карлаге.

Прикрыв стволы пиджаками, держа под прицелом столик, они вышли в холл, а затем на Тверскую. “Бультерьер” в машине бесцветными глазками тупо уставился на Константина:

— А где шеф? Уходите, что ли?

Когда он вытащил мобильный телефон, Харасанов приставил ствол к его глазу.

— Положи трубку, земляк, и трогай в “Дубки”. Надеюсь, дорогу знаешь?

“Бультерьер” был понятлив и сговорчив.

— Есть, шеф, знаю где “Дубки”! Держим курс на “Дубки”, — сказал он не без юмора и добавил: — Жаль, уже поздно, там в прудах рыбку можно половить.

Харасанов тоже знал “Дубки”, а еще лучше повадки Жарылгапова.

— Что-то ты уж очень хорошо знаешь этот парк. Наверное, не один из оппонентов твоего шефа на дне тамошних прудов рыбку ловит.

— Что вы, генерал, я взаправду люблю тот район. На Вишневского у меня сеструха живет. Там и работает в салоне новобрачных.

За трамвайной линией начинался парк. Перед тем, как выйти из машины, Харасанов сказал:

— Передай Касыму, я завтра позвоню. И еще скажи, друзья так не поступают, пусть подумает.

Они долго шли по темным аллеям парка. Кое-где на скамейках спали бродяги. Принимая их за милицию, некоторые из нещастных вскакивали и прятались в кустах. Оборотная сторона богатого столичного города находила убежище здесь, под сенью деревьев ночного парка. Наконец, словно сказочные великаны, выросли здания многоэтажных домов.

Они вошли в темный подъезд. На одиннадцатом этаже изношенный лифт со скрежетом остановился. Харасанов позво — нил в одну из квартир. Через довольно длительный промежуток времени за дверью раздался старческий голос. Вопрос напоминал пароль, был нестандартен и смешон:

— Мурманск, Баку или Киев? Говорите быстрее, я спать хочу.

— Баку, тетя Маруся, давай ключ. Приехала твоя зарплата за два года.

Как по мановению волшебной палочки открылась дверь. Ситцевая старушонка протянула в дрожащей руке ключ.

— Бери, касатик, там все в полном порядке. Телевизор работает, горячая вода есть, чистые постели в шкафу.

Харасанов протянул старушке несколько стодолларовых купюр.

— Бери, тетя Маруся, тут с премиальными. Никто мною не интересовался?

— Никто, касатик. Раз в месяц племянник проверяет твой автоответчик. Ничего… только иногда хулиганы баловываются.

И опять Франц увидел картину, подобную темиртауской. Роскошная квартира, набитая серебром и хрусталем, томилась в ожидании преступного хозяина.

— Ну, что ж, ребята, хлеба, как и в Темиртау, нет, а консервированных продуктов в кладовке полно. У половины, наверное, срок годности истек, но есть там и такие, что еще десяток лет простоят.

Они поочередно приняли душ и легли в постель. Интуитивно Франц чувствовал, Наташа думает о том же, что и он. Всю свою короткую жизнь Франц мечтал приехать в Москву. Он хотел увидеть музеи и парки, выставки художников и скульпторов. Наконец он здесь с прекрасной женщиной, но связан, замордован дикими обстоятельствами. Вот уже несколько месяцев он соучастник цепи преступлений. Его сумка набита оружием, он общается с готовым на все загнанным человеком. Ему ужасно захотелось забрать Наташу и выйти из игры. Но он знал: теперь Харасанов их не отпустит. Читая его мысли, Наташа сказала:

— Сегодня мне впервые стало по-настоящему страшно. Жарылгапов профессиональный бандит, а наш Харасанов — потенциальный. Плевать я хотела на его деньги, пора выходить из игры.

— Я тоже об этом думаю, но как ты себе это представляешь?

— Очень просто, купить в Жмеринку билеты и уехать.

— Нет, Наташа, бросить его просто так — подло! И еще есть одно обстоятельство, пожалуй, основное — я дал ему слово, что буду с ним до конца.

Она прижалась к нему всем телом и горячо шептала:

— Франек, милый, если нас поймают — это конец! За соучастие и недонесение мы получим минимум по три года тюрьмы. Я не хочу тебя терять, давай уедем к тебе или обратно в Казахстан.

Он испытывал моральные и физические страдания. Он боялся всего. Боялся ее потерять, боялся этого зарубежного оружия, пачек фальшивых документов и валюты.

— Знаешь, Наташа, в художественном училище меня сделали диссидентом, отщепенцем, вываляли в грязи и наплевали в душу. Я хорошо знаю каково человеку, которого бросают друзья. Теперь же ты хочешь, чтобы так поступил я.

На плече он ощутил ее слезы. Ему до боли захотелось ее успокоить.

— Он нас отпустит, я уверен! Завтра я с ним поговорю. У него нет причины нас держать.

В это же время Харасанова мучил вопрос иного рода. Он хорошо знал “отставных” спортсменов, большинство из которых, за неимением постоянных доходов, подались в криминальные структуры. Но Жарылгапов был птицей иного полета. Правнук бая, он имел большую родню, которая осела где-то в Афганистане и США. Жарылгапов мечтал не только об обогащении. Его душа жаждала Мести. А если взять во внимание азиатский менталитет, Харасанов не завидовал Юрию Лужкову, приютившему под своим крылом такого гостя.

О жестокости Жарылгапова еще в Караганде ходили страшные истории. К примеру: десятки мальчиков, которые в рюкзаках привозили для него сырец высококачественной марихуаны, после двух — трех поездок в Чуйскую долину исчезали в чреве Карагандинской тюрьмы. Тысячи матерей мечтали собственноручно выдрать глаза этому мерзавцу с бычьей шеей и хищными болотными глазами. Честно говоря, тогда в Караганде, Харасанов вряд ли подрядился бы делать ему фальшивый паспорт и устраивать пластическую операцию. Но случилось так, что барыга по натуре, Жарылгапов скупал все, в том числе и книги. Агент Харасанова по продаже книг однажды имел неосторожность принести очередной том Жарылгапову домой, когда у того веселились его “бультерьеры”. Они решили выявить источник поступления книг и мордовали парня до тех пор, пока он не указал откуда они появляются. Жарылгапов знал: книги диссидентов стоят больших денег. С того момента Харасанов попал в поле зрения карагандинской мафии.

Под грузом невеселых раздумий Константин не спал всю ночь. В шесть утра, когда в пачке осталась одна сигарета, раздался телефонный звонок.

— Привет, карагандинский бродяга. Не ожидал так рано услышать голос друга? Это я, Касым.

Чего, чего, а такой прыти от конторы Жарылгапова Константин не ожидал.

— Ого! Ты что же, Касым, приобрел в ЦРУ технологии? Честно говоря, ты меня удивил.

— Чего там удивляться? — весело сказал Жарылгапов. — Буду откровенен, у тебя и у твоих друзей в одежде, по меньшей мере, три ежика отдыхают.

— Брось, Касым, сам ты не фокусник, а от твоих быков люди на пять метров шарахаются.

Жарылгапов громко разоржался в трубку.

— Га-га-га! Земляк, не старичков-диссидентов нужно читать, а современную детективу. Почему я тебя именно в “Центральный” пригласил? Что, в Москве более модерных кабаков нету?

— Не понял, насколько я знаю, там блины и икра не из последних.

Жарылгапов продолжал гоготать.

— Этого добра, Костик, сейчас в каждом кабаке полно. При коммунистах икорка не каждому фраеру была дана. Теперь же другое дело. Но не буду тебя больше держать в напряжении. Просто в этом кабаке халдеи и официанты привыкли к твердым тарифам. За десять баксов они тебе вторые яйца прицепят.

— Ладно, благодарю, убедил и объяснил, — сказал Харасанов. — Как твоя боксерская голова? Припоминает вчерашние события?

— Да, Костик, извини меня ты, пусть извинит меня мадам Натали, и передай маляру пусть тоже извинит.

“Нет, эта азиатская бестия неисправима, — подумал Харасанов. — На следующую встречу придется идти одному.”

— Он не маляр, Касым, а отличный художник. Если когда-нибудь свалишь за бугор, будешь у его агентов выклянчивать картины подешевле.

Барыга всегда останется барыгой. Даже в телефонной трубке почувствовалось напряжение.

— Ты это серьезно? Он действительно что-то может?

Харасанов, желая оградить Франца от дальнейших оскорблений, пошел на ложь.

— А ты думал, Касым? Две его картины ушли подпольно по пятьдесят тысяч баксов за штуку.

— Ин-те-ре-сно. Как его фамилия, Бялковский? Я что-то такой фамилии в Москве не слышал.

— А про кого ты мог услышать при коммунистах кроме Глазунова? Он уже всем успел надоесть своим иконным стилем.

— Ладно, Костя, не гони пургу. Ну, и где же он в Караганде мог выставляться?

— Причем здесь Караганда? Он выставлялся в Одесской галерее. Лучшие его картины ушли в Турцию.

Алчность брала свое. Жарылгапов кряхтел, причмокивал губами и наконец не выдержал.

— А он с собой что-нибудь привез? Может, подгонишь мне, как старому другу, подешевле?

Теперь рассмеялся Константин.

— Что, власть меняется? Вчера ты ему предлагал за Наташу десять штук.

— Но я же извинился, сказал, что у меня перемыкает. Кто старое помянет…

— Знаю, знаю, — перебил Константин, — тому глаз вон. Но есть продолжение: а кто забудет — тому два.

— Го-го-го! — ржал Жарылгапов, наводя мосты.

Наконец он угомонился, перевел дыхание и продолжил:

— Паспорта будут готовы через две недели. Кроме всего у меня к тебе большой разговор.

 

IV. Кузьма Калашников и Стелла

За окнами квартиры вторые сутки дождь. От подобной погоды он получает необъяснимое наслаждение. В такие часы Василий убеждается, что тени его предков бродят не в пыльном знойном Казахстане, а где-то на западе, в землях туманов и дождей. Но где? Лицемерные правители превратили народы социалистического лагеря в “Иванов, не помнящих родства”. Сделали все, чтобы народ превратился в быдло с вытравленной памятью.

Иногда Василию кажется, что местность под казахстанские лагеря выбирали злые демоны, монстры, оборотни, ставленники темных сил, но только не люди. За годы отсидок он не помнил ни одного дождя, не помнил ласкового неба, покрытого кудряшками облаков, нежного трепетного ветерка. Выбеленное, покрытое пеленой небо, белое жгучее солнце летом и красное зимой, выплескивающее вместе с ядовитыми лучами дикие бураны.

Монотонная песня дождя не прекращается. Чтоб как-то отвлечься, Василий вытряхивает содержимое огромной сумки на палас.

Вот она, его добыча, за пять дней пребывания в Москве. Вперемешку деньги, золото, барахло. “Деньги есть деньги, а вот шмотки и золото необходимо сплавить. Честно говоря, я хожу по лезвию ножа. У меня пистолет, фальшивая прописка, шубы, золото — все прямые улики. Господи, вот что значит комфорт и хорошая пища. Волк медленно, но верно превращается в упитанную овцу. Завтра поеду на рынок и все немедленно спихну.”

Как не крути, Василию все же придется сходить по одному адресу, приобретенному еще в зоне. Нужен загранпаспорт, чтоб осуществить заветную мечту — попытаться свалить за бугор. Безразлично в какую страну, лишь бы подальше от милых сердцу степей и самых открытых в мире людей. Вначале он никого не убивал, тем не менее за “воровство курей” в этой стране признан рецидивистом, и большую часть жизни провел за решеткой. Волком же он себя называет исключительно исходя из своих физических данных: поджарой фигуры и выносливости. Почему он так затянул время? Денег на паспорт хватало в первый же день приезда. Возможно, это подсознательное нежелание бежать за границу. Как мало нужно людям в этой стране. Достаточно полного желудка, полноценного сна и сознания того, что у тебя есть пища на завтрашний день. Честно говоря, интеллектуалы, рвущиеся на запад, ему всегда были неприятны. Особенно те, у которых, в принципе, здесь есть все необходимое. Другое дело такие как он. Таких в этой стране уничтожают трепетно и планомерно. Как ни парадоксально, до перестройки еще можно было выжить. Кто решительно хотел завязать и умел хоть что-нибудь делать, мог получить жилье и работу. Теперь же, по освобождению из лагеря, шансов получить то и другое — ноль. Как можно правителям разглагольствовать о преступности, со скорбными физиономиями зажигать свечи в храмах абсолютно не заботясь о падших? Несчастный народ, убогие нравы, безответственные правители!

Василий одевает плащ и выходит на улицу. Моросит затяжной мелкий дождь. Чтоб насладиться божественной влагой, он направляется по дальнему пути.

На станции Владыкино — никого. Станция открыта недавно. Здесь забываешь давящую утомительную сутолоку центра.

Какое наслаждение этот дождь! Спокойствие, тишина. Нет изматывающих душу и сердце окриков: “Подъем! Стоять! Разобраться по пятеркам!” Нет вечного скребущего холодного дискомфорта тела и души.

Длинная петля. Наконец Октябрьское поле. Василий выходит из метро, отыскивает улицу Народного ополчения. Интересно, как поживает бывший заключенный и бывший юрист Министерства виноводочной промышленности Кузьма Калашников? Василий подымается на двенадцатый этаж, звонит. Дверь открывает вертлявая старушка со злой крысиной мордочкой.

— Мать, я вот к Кузьме. Не скажешь, где он?

Она злобно смотрит на Василия и совершенно членораздельно говорит:

— Пошел на х…

Он отупело смотрит на запертую дверь, все еще не переварив знатную информацию.

Василий звонит в другую дверь. Появляется физиономия белобрысого парня, который явно пьян и принадлежит к классу пролетариев. Его можно взять проверенным путем.

— Земляк, с меня пузырь. Укажи, как найти Кузьму. Вместе когда-то работали.

Василий мгновенно получает ответ.

— Сейчас прийдет, пошел в киоск за пивом.

Он широким жестом приглашает Василия в квартиру и продолжает:

— Вместе с Кузьмой соображаем, проходи, будешь третьим.

Бухариков в своей жизни Василий видел достаточно. Информация его вполне устраивает.

— Вот, держи пять баксов, купи чего нибудь покрепче. И покажи киоск, мне с Кузьмой нужно двадцать минут побазарить.

Белобрысый в душе ликует. Тем не менее, сохраняя достоинство, важно говорит:

— Ты там моего друга долго не задерживай, а киоск — как выйдешь с подъезда, налево, за углом дома.

“Господи! Неужели это Кузьма?” Пятым в очереди стоит обрюзгший небритый мужчина в старом облезлом пальтишке. На ногах валенки — и это в начале октября.

— Кузя, Кузя! Мерин висложопый, не узнаешь?

Тот смотрит выпученными потухшими глазами, пытаясь вспомнить.

— Н-н-не… Гриша, что ли?

— Ну, мерин, дошел!

Василий хватает его за ворот “москвички” и вытаскивает из очереди.

— Коваль я, Бешеный из Карлага.

Он весь затрясся, вцепился в рукав его пиджака.

— Коваль, Коваль, неужели освободили?

— Освободили, на этот раз не раскрутился. Но зарекаться — сам знаешь…

— Понимаю, понимаю, — он весь дрожит, — сейчас возьму пива и пойдем ко мне.

— Брось, Кузьма, какое пиво? Слышишь, не брыкайся.

Он тащит его к соседнему киоску.

— Водку “Золотое кольцо”, бутылку бренди и десять банок немецкого пива.

Кузьма испуганно на него смотрит.

— Жрать у тебя тоже, наверное, голяк?

— Ага, голяк, — в тон ему говорит Кузьма.

Василий берет две банки тушенки и они отправляются к Кузьме.

Просторная запущенная квартира. На кухне грязная посуда, ворохи нестандартных бутылок, затхлость и уныние.

— Кузьма, пошли в комнату, меня сейчас вырвет.

— Да, да, сегодня собирался делать генеральную.

— В чем дело, Кузьма? Как мог ты, заслуженный юрист, до такого докатиться?

Он скептически улыбается. Наконец человеческое лицо.

— Был заслуженным до зоны. После Карлага никому не нужен. Иногда сдаю комнату, так и живу.

Василий внимательно на него смотрит. Денег он ему даст, в остальном, кажется, уже поздно. Василий смешивает водку с бренди, себе наливает стакан, ему — грамм сто. Они выпивают.

— Кузя, мне нужен набор ксив! Не одну, не две, а целый набор.

Ему захорошело, лицо озаряется.

— Я понимаю, Коваль, но это очень дорого. Тебе не поднять.

— Это не твои проблемы, говори сколько.

Он что-то шамкает губами, явно боясь произнести цифру.

— Говори, Кузя, не волынь.

— Десять штук зеленых, а может и больше.

— Такие бабки у меня есть, вернее, будут до конца недели. А они быстро сделают?

— Быстро, недавно звонили, просили найти клиента.

Василий смотрит на него и не узнает того крепкого мужичка-боровичка, зоновского табельщика в хорошо подогнанном мелюстине.

— Ох, Кузя, Кузя! До чего ты докатился? Оказывается, деградировать можно не только в зоне.

Он вздыхает.

— Брось, Коваль, хорошо хоть квартира осталась. Нужно сказать спасибо покойной матери.

— Мать матерью, Кузя, а семью такому человеку как ты, завести необходимо. Тебе сколько лет?

— Пятьдесят с маленьким хвостиком.

— Имея квартиру и путевую женщину, в пятьдесят можно родить футбольную команду.

— Пробовал, Коваль, не получается. В зоне растренировался, а на свободе один спорт — литробол.

— Мне тебя искренне жаль, но чем помочь? Ты умнее меня в сто раз.

Он допивает ёрш.

— Что толку с этой головы, если вторая не работает?

Василий отстегивает ему триста баксов и они расстаются до субботы.

Итак, до субботы нужно десять тысяч. Ох, до чего не хочется брать хату. Вешать на себя новый эпизод. В принципе, попадись он им, срок у него уже есть и притом большой. Пятерку влепят даже за нарушение паспортного режима. Ведь он рецидивист. Фальшивая прописка — это уже червонец.

Денег у него около семи тысяч. Вместе с шубами будет все десять. Они в камере хранения. Придется перешагнуть через себя. Побороть брезгливость. “Вор-рецидивист брезгует сам сплавлять барахло. Кому скажи, не поверят.” Но это точно. Процесс торговли вызывает в нем сначала бешенную злобу, затем отвращение и упадок сил. Откуда это, он не знает. Какие-то странности организма.

Минетчица Эльвира ужасно надоела. Она постоянно торчит в квартире. Нет, так дело не пойдет, пора опять в гостиницу. В Измайловском комплексе лица у администратов не такие, как на Окружной. Здесь публика побогаче. Лица у “церберов” менее агрессивны.

— Девушка, милая, отблагодарю по большому счету, нужен хороший номер.

Не поднимая глаз она бросает:

— Подожди двадцать минут, постараюсь придумать.

“Придумает, с таким сексуальным лицом и яркими вывернутыми губами обязательно придумает. Кстати, если удастся устроиться, нужно будет обязательно ее снять”.

Ого, у него классный номер. Ванная сверкает голубой плиткой. Телефон, цветной телевизор, даже есть холодильник. Для гостиницы, пусть даже московской, это уже много.

За двадцать баксов чаевых Стелла пристроила его в этот номер на десять суток. Во времена большого переселения народов1 десять суток полноценного отдыха — полжизни.

А теперь нужно сплавить эти чертовы шубы. Шлюхи уже наверняка заявили о разбойном нападении. Шубы по себестоимости потянут на огромную сумму.

Он вспоминает напутствия москвича, тянувшего вместе с ним срок. “Барахло хорошо сплавлять в банях. Обслуга номеров ворочает миллионами.” Кажется, он упоминал Краснопресненские бани. Точно, Краснопресненские. Погнали на метро Девятьсот пятого года.

Выхоленный банщик с толстенной золотой цепью, обвитой вокруг бычьей шеи, мгновенно ориентируется.

— Сколько просишь?

— Пахан, сам видишь, новые. Им цены нет.

— Всему есть цена. Сколько просишь?

— По две тысячи зеленых за шубу, — называет он явно заниженную цену.

— Н-н-нет, земляк, столько не потянут.

У Василия начинает ныть скула и подергивается веко. Сдерживаясь изо всех сил, он говорит:

— Пахан, ладно, мне чистых две штуки и на этом конец.

— Ладно, попробую, жди меня здесь.

Василий кладет ему руку на плечо.

— Пахан, если приведешь ментов или слиняешь, считай себя покойником.

Тот картинно обижается:

— Какого х… ты меня пугаешь? Забирай свои шубы и вали.

Василий сжимает ему плечо.

— Отец, не на-д-а! Я тебе верю. Давай иди, очень бабки нужны.

Через двадцать минут он приносит полторы тысячи. Беспредельная жадность барыг всегда стабильна.

— Вот все, что у них есть. Хочешь бери, а хочешь нет.

Он знает, что клиент никуда не денется. Он не ошибается.

— Ладно, хрен с вами, давай бабки.

“Две норковых шубы за полторы тысячи. Ха-ха-ха! Как пришло, так и ушло.” Впрочем, он давно потерял чувство определять истинную цену вещей. А по московским тротуарам бродят дряхлые старушки в поисках пустой бутылки. До чего омерзительна жизнь.

В холле Измайловской — никого. Стелла нежно улыбается, обнажая прокуренные зубы.

И все же, она чертовски сексуальна. Такая в постели отдаст и получит все.

— Стелла, у меня сегодня памятный день. Ровно год после окончания казахской академии.

Она улыбается еще шире.

— А какая специализация?

— Юриспруденция.

— Ого, интересно, а кем вы сейчас работаете?

— Вообще-то, секрет, но для вас… Изымаю незаконно приобретенные ценности у новых русских.

Она втягивает голову в плечи.

— Вы опасный человек.

— Для них — да, Стеллочка, а для вас — друг и только друг.

Она заразительно хохочет.

Что ж, смех у нее, действительно, очень приятный.

— Приглашаю вас, Стеллочка, в ресторан по большому счету.

Она, безусловно, видала виды и с кем попало не пойдет. Но высокий, с иголочки одетый блондин ей явно нравится.

— Не знаю, что вам ответить.

— Ответьте да, и через час для вас будет накрыт стол с ассортиментом для гурманов.

— Ну, что ж, Василий Витальевич, действуйте.

Кутить так кутить. Он заказывает столик действительно по большому счету.

Безусловно, ресторанное меню не напоминает меню “У Тифани”, но он там не был, и поэтому его требования к официанту сводятся к красной и черной икре, копченой севрюге, крабам и грибам.

Она оценивающе смотрит на стол и непроизвольно облизывает яркие губы.

— Знаете, Стеллочка, в прошлом году я обедал “У Тифани”, есть такой ресторан в Нью-Йорке. Там выбор блюд значительно богаче.

— Ну, что вы, Василий, стол просто прелесть.

— Присаживайтесь. А вот с напитками я поджидал вас.

— Чего нибудь легкого. Сухого вина, шампанского.

— Человек, записывай! Лучшего итальянского и французского шампанского плюс бутылка отечественной водки.

Стелла смеется. Смех у нее — воркование дивной сказочной птицы.

Они выпивают и закусывают. Стелла только на первый взгляд вульгарна. В общении — это теплая чувственная женщина, безусловно видавшая виды.

— Василий, а как вы проводите эту самую экспроприацию? Где ваша контора?

Она забавно ему подмигивает.

— Ну, что вам на это ответить, Стеллочка? Вы слышали о таком городе с названием Караганда?

— Слышала.

— Так вот, основная контора находится в этом городе. А филиалы разбросаны по всей стране, даже по всему миру.

— Ого, а оплачивают вашу работу хорошо? Прошу заранее извинить за нескромный вопрос.

— Почему же, Стеллочка? Сейчас перестройка, я могу ответить. Платят нам вполне достаточно. Один раз в месяц в специальном магазине мы получаем все необходимое. Еще бывают прибавки, но это уже во время дальних поездок. Что-то наподобие спецпайков.

Она вздыхает.

— Вот это жизнь! Не то что наживать геморрой за администраторской стойкой.

— Да уж, — говорит он с оттенком горькой иронии, — жизнь — что надо.

И наливает ей шампанского.

У Стеллы хорошо развитые бедра и длинные ноги. У нее красивый бюст и теплая спина с ложбинкой. Такие женщины ему нравятся. Они рождены женщинами, а не тепличными стеблями диковинной травы. Ее поцелуи горячи и головокружительны. Она упивается в него губами, обжигает нёбо кончиком раскаленного языка.

— Василий, где ты сумел всему научиться?

— Глупенькая моя девочка, об этом тебя хотел спросить и я.

В костюмах Адама и Евы они сидели за чайным столиком и пили шампанское.

Его потенция фантастична. Всему виной, конечно, роскошное тело, которое трется здесь рядом о его плечо.

— Стелла, ты роскошная женщина. Знаешь, у меня так не было даже в пятнадцать лет.

Она хохочет.

— А сколько тебе сейчас?

— Двадцать три.

— Ты дурачок, в двадцать три должен маячить круче чем в пятнадцать.

Теперь уже хохочет Василий. “Что она может знать о половом созревании в условиях кошмарной лагерной действительности. Ведь я скитаюсь по лагерям с пятнадцати лет.”

Стелла покидает его ранним утром. Перед тем как выпустить ее в полумрак коридора, он сжимает ее в объятиях.

— Ты подарила мне удивительную ночь. Хочу встретиться с тобой еще.

Она спокойно улыбается.

— Я не против. Но тебе не стоит привыкать.

— Почему?

— Извини, я неправильно выразилась. Тебе вообще не стоит задерживаться.

— Что ты имеешь в виду?

— Дурачок, я ведь поняла о какой ты говорил академии. У меня родной брат тянет пятый срок. С ним кончено, а ты еще сможешь начать сначала. По тебе не видно.

— Но ты же увидела и поняла.

— Ничего удивительного. Поймет каждый у кого кто-то в роду сидит. Что касается “красногрудых снегирей”, у них собачий нюх и волчья хватка, не вырвешься.

— Ох, Стелла, до чего же ты умненькая! Дай я тебя еще раз поцелую.

Он целует ее тем поцелуем, от которого теряют сознание. У него темнеет в глазах, ей — хоть бы что.

— Стелла, встретимся послезавтра. Я уезжаю на следующей неделе. Если хочешь, махнем вместе.

— Глупенький, мне уже поздно. Да и у меня куча бытовых хвостов.

— Какие хвосты, не будь старухой!

Слова Василия ее разозлили. Она отстраняется и говорит стальным голосом:

— Чувак, а куда я дену больную мать и шестилетнего сына?

Ее слова логичны и отрезвляющи.

— Прости, Стелла, я хотел как лучше.

— Я понимаю. Встречаться до твоего отъезда мы сможем, а дальше — пропасть.

В ее словах горечь. У него перехватило горло.

— Вот, Стелла, возьми. Подарок от меня.

Платиновый квадрат усыпан крупными бриллиантами. Перстень очень дорогой. Побрякушки он еще не успел сплавить.

— С кого снял?

Теперь злится он.

— У кого может быть такой перстень? Конечно же у барыжной рожы!

Она улыбается своей очаровательной улыбкой и подмигивает изумрудным глазом.

— Спасибо, дорогой. До отъезда отработаю.

Стелла оставляет ему домашний телефон и уходит. Он падает в постель досыпать.

“Ого, сколько же я это проспал? — Василий тянется к тумбочке за часами. — Здорово, первый час! Дегенерат превратился в аристократа. Остается только опохмелиться шампанским”. Он глотает из горлышка и прокручивает события вчерашнего дня. Был кабак, была Стелла, была любовь. Еще было много лишней болтовни и позорное разоблачение.

С протрезвлением приходит беспокойство. Половина таксистов, администраторов и проводников отпетые стукачи. “Кажется, по тебе, парень, опять зона плачет. Живешь до первого мента.”

Он подходит к столу и набирает номер телефона. Бархатный голос спрашивает:

— Вам кого?

— Тебя, Стеллочка. Не узнаешь?

— Теперь узнала. Как выспался?

— Отлично, а у тебя все в порядке?

— Что могло случиться? Вот, кормлю сына.

Ее спокойный тон в корне меняет его настроение.

— Есть предложение. Бери сына, поедем кататься по Москве.

— Ин-те-ресное предложение. А что дальше?

— Днем будет море лимонада и мороженого, вечером — любой кабак на выбор.

— Ладно, не буду ломаться, тем более я тебе обязана.

— Ты имеешь в виду перстень?

— Вообще-то, да.

— Стелла, не держи меня за дешевку!

Она смеется.

— Извини, маленькая проверка. Хмырь бы сказал: “Конечно обязана”. Ненавижу хмырей.

Ее прямота ему импонирует. Полное отсутствие фальши и лжи, в которой он барахтается с самого рождения.

— Итак, Стеллочка, встречаемся через два часа у Художественного. Там набросаем маршрут.

Ее малыш ассоциируется у него с образом Тома Сойера. Вихрастые рыжие волосы, фантастические всплески энергии, клетчатые штаны на подтяжках.

— Не хватает только соломенной шляпы, — смеется Василий, подбрасывая его над головой.

— Соломенную шляпу носил Гек, — говорит Стелла. — Впрочем, я точно не помню.

— Ну и куда направимся, Фил? — спрашивает он его. — Кататься на тачке?

Филипп делает пренебрежительную мину.

— Чего там кататься, я не маленький. Пошли лучше в "МакДональдс".

Они берут Филиппа под руки и спускаются в метро.

У "МакДональдса" уродливая картина: очередь-змея тянется до Тверской.

— Нет, это не для меня, — говорит Василий Стелле и Филиппу. — Стойте здесь, вскоре я вам махну рукой.

Стадо, стремящееся к кормушке, везде одинаково. Впрочем, в зоне к кормушке ломятся, в основном, волки. Овцы же покорно стоят в сторонке, неподалеку от обиженных.

Василий подходит к заграждению, уверенно берет выхоленного молодого бонвивана за руку.

— Молодой человек, здравствуйте! Извините, это ваша девушка?

Услышав утвердительный ответ, он продолжает:

— Молодые люди, как вы относитесь к детям?

Они недоуменно переглядываются, смущенно улыбаются.

— Мой шестилетний сын живет в далеком Казахстане. Целый год он мечтал о "МакДональдсе", но буквально через два часа мы улетаем из Москвы. Сделайте доброе дело, пристройте нас к себе.

— О чем речь, пожалуйста. Где ваш сын?

Они в сверкающем зале. Филипп ликует. Стелла иронично смотрит на Василия.

— Стелла, не было никакого насилия, все по-хорошему.

Гамбургеры, хрустящий картофель, фанту, клубничное мороженое Филипп уничтожает с удивительной быстротой.

— Ты что же, дома его не кормишь?

— Почему? Кормлю, но в этом человеке еще сидит здоровенный вечно голодный мужлан. Представляешь? И не полнеет.

— Ну, тогда это не обжорство. Кем был его отец?

Она чмыхает и кончиком пальца притрагивается к его носу.

— Ты хочешь сказать это гены.

— Вполне возможно.

— Не думаю, что его отец был одним из трех толстяков.

— Ну, тогда все ясно, — смеется Василий. — Свежий воздух и хорошее общество.

Наконец с "МакДональдсом” покончено. Они выходят на улицу.

Несмотря на огромное количество поглощенной пищи, Филипп резвится словно молодой жеребенок.

— А теперь куда? — спрашивает Василия Стелла. — До вечера еще далеко.

— Поехали на Старый Арбат. Филиппу не помешает километровый марш-бросок.

На Арбате всегда интересно. Что-то здесь есть неуловимое и привязчивое, заставляющее возвращаться еще и еще.

— Волна демократии схлынула, — говорит Стелла. — Года два тому здесь был Вавилон. От поэтов до коробейников, от художников и музыкантов до шпагоглотателей и юродивых.

— А теперь куда они подевались? — спрашивает Василий.

— Никуда не подевались, Васек, стоит кому-либо вновь развернуть деятельность, менты так отметелят дубинками, мать родная не узнает.

Шестилетний Филипп уникальный ребенок. Его память столь же феноменальна, как аппетит.

— Мам, а вот “Риони”… Помнишь, с дядей Сашей мы здесь ели шашлык. Хочу шашлык!

Стелла пытается его вразумить.

— Сошел с ума, животик разболится.

— Не разболится. Васек, — тянет Василия за руку, — пошли на шашлык.

Запах настоящей пищи возбуждает аппетит. Они съедают по шашлыку, запивая белым вином. “Черт побери, от такого запаха любой карлаговский зэк вмиг потеряет сознание.”

Они выходят на свежий воздух. Теперь он уже по-настоящему необходим.

— Стелла, как твой малый, доволен?

Она прижимается к его плечу.

— Очень, Васек, в тебе он чувствует настоящего мужчину.

— А что, их ему не хватает, настоящих мужчин? — непроизвольно съехидничал он.

— Когда много, значит нет никого, — спокойно реагирует она. — А вообще-то, не говори, Васек, пошлостей.

Он извиняется и примирительно целует ее в ухо. Она мгновенно воспламеняется, он смотрит на часы.

У Филиппа слипаются глаза. Вихрь потраченных и полученных каллорий утих. Он хочет спать.

— Нам бы тоже не помешало вздремнуть, — говорит Василий. — Куда поедем?

— Только не в гостиницу. Если администратор часто отмечается с клиентами, кого-нибудь из персонала обязательно жаба задавит. Подумают, гребет валюту лопатой.

Она вот-вот что-то предложит, напряженно на него смотрит. Он вспоминает заповедь Чейза: “Мужчина должен быть терпеливым”.

— Махнем к моей подруге, — Стелла вытаскивает из своей сумочки замысловатый брелок. — Вот уж кому везет. Уехала с Конюховым в Амазонию охотиться на крокодилов.

Василий удивился. Этот сопляк когда-то чуть не деградировал в комсомольских тусовках, затем пытался издавать книги…

— Ты не шутишь? Она действительно с Конюховым?

— Точно, он теперь продает бензин. Не курит, не пьет, но гоняется за каждой юбкой.

Подруга Стеллы фотомодель. Двухкомнатная квартира набита журналами. Буквально на каждой плоскости разбросаны фотографии с ликом хозяйки.

Они укладывают Филиппа на роскошный диван, сами отправляются в спальню.

Ее мощное, широкобедрое тело, с элементами вульгаризма, заставляет его стонать от наслаждения. Она садится на него и волна блаженства уносит Василия куда-то далеко-далеко от кошмарной реальности, которой так полна его жизнь.

Филипп спит три часа и все три часа эрекция держит Василия в стальном обруче.

Когда Филипп просыпается, Василий, успокоенный, сидит в кресле и смотрит телевизор. Стелла принимает душ. За эти три часа любой зэк отдал бы десять лет жизни. В затуманенном мозгу Василия трепещет мысль: “Спасибо, Господи! Ты все же нашел нужным подарить мне наивысшую точку блаженства в человеческом бытии”.

 

V. Необычное предложение

Франц, Наташа и Таня еще спали. Харасанов проверил обойму и вложил “вальтер” в наплечную кобуру.

Они встретились на Цветном бульваре у входа в цирк. Харасанов умышленно выбрал это место. Неподалеку шумел рынок, присутствие азербайджанца и казаха особенного внимания не привлекало.

Одетый в шикарный реглан, при ярком галстуке, Жарылгапов походил на респектабельного бизнесмена.

Харасанов был одет проще. Широкий и длинный хэбэшный плащ он выбрал обдуманно. В складках плаща вполне мог поместиться арсенал Шварцнегера.

— Ты один? — осведомился Жарылгапов. — Почему не взял художника? Заодно я смог бы ему кое-что предложить.

Вдоль сквера, на расстоянии пятнадцати метров друг от друга фланировали остроухие охранники Касыма.

— Я один, а вот ты свою персону оставить боишься. Какого черта ребятам не даешь поспать, притащил их в такую рань?

Жарылгапов улыбнулся.

— Им за это бабки платят, и вполне приличные. Они, Костик, даже по ночам обязаны не спать. Так что ты их не жалей.

— Ладно, Касым, поболтали и хватит. У нас с тобой со вчерашнего дня разговоры ни о чем. Если бы я при нашей последней встрече в Казахстане гонял порожняки, ты бы сейчас в зоне искал чай для расчета с педерастами. Говори конкретно, что ты хочешь за документы?

Болотные глаза вспыхнули и Харасанов физически ощутил грудью толчек злой энергии этого человека. “А ведь какой-нибудь слабак в его руках — орудие для достижения любой цели. Не удивительно, что он ходит в лидерах.”

Жарылгапов нервно сплюнул, затем странно расслабился, сел на чугунную ограду и сказал:

— Будь я один, я бы всучил тебе и твоей компании эти херовы документы. Но дело в том, что о тебе уже все знают, а у наших ребят мечта, можно сказать идея фикс, научиться изготовлять баксы.

Чего-чего, а подобного Харасанов не ожидал. Он предполагал услышать многое: о планировании убийства, перекачке денег в западный банк, наконец, помочь в ограблении, но такое…

— Касым, у тебя, как у всякого профессионального боксера, было порядка двухсот легких сотрясений мозга. Так вот, двухсотое оказалось роковым. Твоя башка начисто перестала мыслить.

— Не хами, Костя. Ты преувеличиваешь. Ведь ты делал в свое время документы и для меня, и для своих любимых диссидентов. Сам когда-то мне говорил, что единственная проблема — это подбор нужной бумаги. Кажется, по плотности, водяным знакам и еще чего-то в этом роде. У нас несколько японских ксероксов, есть цветные принтеры. Если будет необходимо — плюнем на ксероксы и закажем клише пятидесяти- и стодолларовых купюр. Нам нужен консультант и художник. Я и мои ребята уверены — лучшего консультанта чем ты, нам не найти. Что касается художника — твоя знаменитость из глубинки вполне подойдет на эту роль.

Колени у Харасанова дрожали. Пристрелить Жарылгапова и его телохранителей — дело пустяковое, но последствия абсолютно ясны. К вечеру Франц и девушки будут валяться мертвыми в квартире, а в лучшем случае — сидеть в наручниках на Петровке. Спорить с Касымом пустое дело. Если его самого и команду охватила, как он выразился, идея фикс — колесо не остановить.

— Заварил ты, Касым, кашу, и меня втягиваешь. Ведь я чудом спасся из Карагандинской тюрьмы, а для чего? Для того, чтобы подхватить сначала туберкулез в Матросской тишине, а затем быть расстрелянным где-то в Казахстане.

— Зачем так мрачно? Наладишь нам производство и чеши на запад, размораживай в банках свои счета. Впрочем, у тебя в нашем деле будет немалая доля, через год переправим контейнер с долларами на твой счет в Швейцарию.

— Вот именно, контейнер. Только не с долларами, а со мной, и не в Швейцарию, а родителям на дом, в Баку. Неужели, Касым, до тебя не доходит, что фальшивомонетчики в девяносто девяти случаях заканчивают “вышкой”.

— Ладно, Костя, завязывай пропаганду. Я понимаю, тебе пятьдесят, пионерское детство, труд на благо Родины… Я это тоже успел пройти. Но сейчас я предлагаю дело, понимаешь? Дело, которое обогатило массу людей. Даже нескольких месяцев хватит, чтобы упаковаться и завязать.

Константин начинал злиться. Тупорылый качёк с задатками уголовника поучал его, человека, получившего два высших образования. В то же время подсознательно он понимал, что протест его эго, по причине воспламенившейся гордыни, ни к чему хорошему не приведет.

— Завязывай, Касым, меня учить. Для меня существенен только один твой довод. Ответь, если я не соглашусь вы схватитесь за пушки..? Верно?

— Ты угадал, но пойми…

— Хватит, ближе к делу! Когда ты мне покажешь помещение и технику?

— Это другой базар, — Жарылгапов оживился. — Сейчас я тебя отвезу домой, а в 23.00 заеду. Место находится за чертой города.

 

VI. Смерть Кузьмы

Прогулки с Филиппом и Стеллой входили в жизнь чем-то радостным и светлым. Появилась иллюзия раскрепощенности и свободы. Он понимал, что это всего лишь иллюзия, поскольку общество никогда не оставит его в покое.

В последнее время он все чаще задавал себе вопрос: кем он мог бы стать, если бы оставил ремесло бандита. В голову ничего путного не приходило. Профессии типа слесаря, токаря, сантехника, монтажника, которые дает зона, в этой стране сопряжены с вечным унижением. Необходимо смирение монаха, чтобы равнодушно воспринимать вечное понукание бригадира или прораба. Был еще один немаловажный фактор — заработная плата. Ее стабильность, выплаты и размеры могли довести любого человека до чего угодно. Лично он с этим не сталкивался, но у него было множество примеров.

И все же у вечного зэка была затаенная мечта, о которой не знала ни одна живая душа на этом свете. Он знал: будь он в другом обществе, эта мечта смогла бы превратиться в жизнь. Там, в интернате для умственно отсталых детей, куда он попал с легкой руки матери, после пяти уроков обучения игры на кларнете учитель музыки во всеуслышание заявил: “С таким слухом, Коваленко, из тебя мог бы получиться великолепный музыкант!” Эти слова в уста учителя вложил сам Бог. Но канал общения с Богом засоряла сначала его мать, а затем тюрьма. Мечта осталась мечтой, а Бог, возможно, заставил себя ждать до лучших времен.

Сегодня после обеда он решил проведать Кузьму. Толпа у подъезда ему сразу не понравилась. Убогие старушки, опухшие пьяницы толпились на цементном пятаке у входа. Подобная публика всегда собирается вместе в определенных ситуациях. Василий поманил в сторону пьяницу с ясными глазами ангела.

— Держи на пиво, земляк, и выкладывай информацию. Что здесь произошло, почему толпа?

Алкаш искренне всхлипнул:

— Кузю кто-то траванул. Нашли в ванной мертвым.

— Кузьму? За что, кому он бедолага нужен!?

Где-то в груди разорвалась ледяная граната. Осколки впились в руки, ноги, тело стало чужим.

— За что? Ты можешь мне хоть что-то сказать? — вцепился Василий мертвой хваткой в рукав алкаша.

— Отпусти, бешеный, — взвыл тот и рванулся с такой силой, что оставил в руке Василия клок ветхой куртки.

— Постой! Не уходи! Держи, брат, двадцать баксов, этого тебе хватит на новую куртку плюс опохмелиться. Кузьма мой друг, расскажи кто это мог сделать.

Духовитый алкаш успокоился.

— Спрашиваешь, кто это сделал? Ясное дело, азеры с первого этажа… Они оккупировали хату Верки, а Кузьма хотел ей помочь их выгнать. Они его спаивали, каждый день клофелин подмешивали. Кузя сам мне говорил, мол, “сам не понимаю, что со мной творится. Бухну с азерами — три дня плохо”.

“Верно, клофелин подмешивали — подумал Василий. — Эта пакость даже с первого раза может спровадить на тот свет.”

— Про клофелин откуда знаешь? — спросил Василий у алкаша.

— Так Кузя сам разобрался, вчера утром мне показывал коробку. Говорит, нашел у себя в мусоре.

— Ментам заявлял? — спросил Василий.

— Кузя не успел, а я еще не чокнулся, пожить хочу. У азеров три овощных палатки и этот пивной ларь, — указал на жестяную коробку. — Мы у азеров все на привязи, полдома им деньги должны.

— Ладно, мужик, глохни! Твое дело, можешь лизать жопу кому хошь, об одном прошу, притом сейчас: сбегай и четко узнай номер хаты этих самых, как ты говоришь, азеров.

Дождавшись возвращения алкаша, он подошел к пивному киоску. Несколько нацменов с брезгливыми лицами обслуживали копеечный народ.

Василий положил на мокрый прилавок смятую купюру.

— Как пиво? Если не кислятина, налей кружку.

Азербайджанец на розливе еще больше скривил и без того гадливо скорченную физиономию. Затем высвободил шипящую струю и, не дожидаясь пока осядет пена, грохнул кружкой так, что брызги нашли приют на куртке Василия.

Извинения не последовало. Все та же высокомерная физиономия с опущенными уголками губ. То же молчаливое презрение к окружающим.

От прилива адреналина даже во рту появляется свой особенный привкус. Каждая клеточка напрягается в ожидании торжества боя.

— Земляки, у меня тут есть перстень с брюликом. Домой не за что добраться, может выручите?

Вот она алчность во всей красе. Глаза у всех троих вспыхивают. Трупного цвета щеки заливаются ярким румянцем. Движения становятся замедленными и синхронными.

— Сначала нужно посмотреть, а может он у тебя фуфловый.

— Конечно, дорогой, — в тон ему говорит Василий. — Но не здесь же. Открывай дверь, пасмотришь.

Они запустили его в киоск, закрыли окно раздачи. В тесном ларьке три пары глаз вгрызаются в перстень.

Он действительно хорош и стоит больших денег. Вокруг изумруда пять цельных бриллиантов.

— Сколько хочешь? — облизывает сухие губы главный азер.

“Пистолет наделает много шума, — решает Василий, — оставим пушку на крайняк.”

Правая, вооруженная кастетом, рука нетерпеливо ноет в кармане куртки.

— Спрашиваешь сколько? Отвечу! Тысячу баксов за перстень и еще девять за жизнь Кузьмы Ивановича Калашникова.

На мгновение они превратились в куклы мадам Тюссо. Даже маслинные зрачки поддались консервации — безжизненно застыли в желе белков.

Разводить бодягу Василий не любил. Чтобы не убить, он ударил главного азера не кастетом, а левой под дых. Второй, после удара в полсилы кастетом в челюсть, свалился на пивные бочки. Третьего, который сжимал в хилой лапке что-то наподобие ножа, Василий ударил с такой силой, что от удара тела жестяная буда треснула по шву.

Главный азер сжался в комок, как бы стараясь раствориться в кислой атмосфере киоска. Василий наклонился и беспощадно, как проделывали это с ним некогда сотрудники милиции, схватил того за волосы у виска.

— Видишь эту штуку? — нагоняя жути, приставил к его глазу ствол парабеллума. — Говори, за что вы траванули Кузьму?

— Он, он хотел закрыть нам торговлю, выжить из Москвы.

“Дурак Кузьма, — подумал Василий, — на этих прусаках Лужков обломается, не то что ты, старый забулдыга. Попугивал, чтобы налакаться копеечного пива, вот и получил.”

— Кузьма был моим другом, я за него вам кадыки вырву, — не мог успокоиться Василий.

— Отпусти, я тебе дам десять штук.

— Кем тебе приходятся эти двое?

— Родные братья.

— Живете у Верки в четвертой квартире?

— Да.

— Если через семь минут не принесешь бабки или заложишь ментам — останешься без братьев. В похоронной толпе мои люди, так что решай.

Риск всегда будоражил и оздоравливал его организм. Он уже давно для себя решил: в случае возможной поимки живым не сдаваться.

Старший брат прибежал ровно через пять минут. Деньги Василий не пересчитывал. Под крики и стук по железу жаждущей пива толпы он вышел из киоска и быстрой походкой скрылся в лесу домов.

 

VII. Объяснение

Неизвестность все больше раздражала. Харасанов где-то отсутствовал, Наташа и Таня ушли по магазинам. Он не находил себе места.

Когда Харасанов наконец появился, Франца взорвало.

— Все меняется на глазах. Еще недавно вы считали нужным с нами советоваться. Теперь — Жарылгапов ваша путеводная звезда.

— Вы ошибаетесь, Франц. Мне очень даже необходимо с вами посоветоваться, — в тон ему сказал Константин. — Девушкам содержание нашего разговора знать не обязательно.

— Что произошло, Константин?

— Все делают ошибки на жизненном пути, я не исключение. Нам нельзя было доверяться Жарылгапову. Зная мои навыки, и так сказать опыт работы в полиграфии, Жарылгапов предлагает мне наладить производство фальшивых денег. Я совершенно убежден, что это занятие прямой путь в цугундер. Но разве быка останавливает боль, когда он выбирает между ней и желанием боднуть красную тряпку? Это что-то патологическое. Банда Жарылгапова где-то раздобыла новейшие японские ксероксы с цветными принтерами. В случае неудачи хотят подпрячь тебя сделать методом гравировки клише долларовых банкнот. Так вот, Франц, пока что у нас выхода нет. За домом следят. Устроить пальбу можно, но Москва не казахский поселок, нас задавят через десять минут.

— Что вы предлагаете? — зло и нетерпеливо перебил его Франц.

— Я предлагаю протянуть время, а затем, уже в процессе событий, выход найдется.

Все эти дни с Францом что-то творилось. Он ощущал запах Родины, которая была рядом. Его раздирали несовместимые желания: уехать домой, остаться в Москве, послушаться Харасанова и убежать за границу.

Он устало опустился в кресло.

— Делайте что хотите. Я вижу, мне не избежать участи быть посаженным в тюрьму.

Что-то вспомнив, Франц посмотрел на Харасанова и продолжил:

— А знаете, у нас с Наташей есть к вам разговор… Дождаться ее или самому начать?

— Думаю, ситуация не подходит для посвящения в нее женщин.

— Вы меня не так поняли. Я имею в виду дело, касающееся сугубо нас двоих.

— Говорите.

— Понимаете, как бы вам сказать…, — замялся Франц.

— Понимаю, вы хотите меня попросить, чтобы я вам помог тихо-мирно уехать в Жмеринку. Так? — улыбнулся Харасанов.

— Так, так, — раздраженно бросил Франц. — И Наташа на меня давит, как говорят, со страшной силой.

Харасанов закурил, уселся напротив.

— Вы когда-нибудь задумывались, Франц, почему у вас в жизни многое не получается?

— Хороший вопрос, — ответил Франц, и заинтересованно посмотрел на Константина.

— Эту причину в свое время теоретик марксизма охарактеризовал как двурушничество. На мой взгляд, есть две фазы двурушничества. Первая — это измена самому себе, вторая — это измена человека человеку. Так вот, у вас давным-давно полный разброд мыслей, поступков, желаний. Значит, первую фазу вы уже прошли. Сегодня могу вас поздравить с вступлением во вторую фазу. Но, учитывая ваше тяжелое детство, польские корни и благородную профессию, я вас отпускаю.

Жизнь в Караганде кое-чему Франца научила. Он и раньше не был паинькой и чистоплюем, а в последнее время особенно остро реагировал на любую попытку его унизить. Он вскочил.

— Заткнитесь, Харасанов, не корчьте из себя лорда Байрона.

Красный Харасанов странно на него уставился.

Всмотрись Франц внимательно в выражение его лица, глаз — он бы заметил, что Харасанов из последних сил сдерживает давящий его гомерический смех.

— О-о-о! Пан Володыевский сейчас схватится за сабельку… Вперед, шляхта! Еще польска не сгинела!

Шлюзы прорвало. Харасанов долго хохотал, содрогаясь гигантским телом.

Таким Франц видел Константина впервые. Невольно искренний заразительный смех Константина передался и ему. Они долго смеялись, похлопывая друг друга по плечу.

— А знаешь, Франц, — опять Харасанов перешел на “ты”, — мне будет здорово тебя недоставать. Я понимаю твое желание увидеть родительский дом, стариков, но вслед за этим на тебя обрушится нищета и гонения. Потерпи самую малость, поверь, через пару лет у тебя все изменится.

Франц очень не хотел расставаться. Он также полюбил этого сильного человека. Но подсознательно он чувствовал огромную опасность. Здоровая интуиция подсказывала: круг сужается. Стоит ему, пусть даже косвенно, ввязаться в фальшивомонетные дела, придется навсегда вычеркнуть из жизни свободу, а значит и любовь и все остальное.

В прихожей раздались голоса. Пришли девушки. Когда Франц передал Наташе разговор с Харасановым, она не поверила.

— Он тянет время, а потом по нашим головам будет ломиться за бугор… Вот увидишь.

Длительное общение с Татьяной давало плоды. Ее и без того слабая русская речь, стала изобиловать жаргонными словами.

— Пойми, Наташа, этот человек не из таких. Для него кодекс чести, благородство поступков — не пустые слова. Ты хоть понимаешь, что на свете еще есть подобные люди? Честные и благородные.

Она вульгарно заметила:

— У вас на Украине есть такое выражение: “Честный, як Панькови штаны.” У меня бабушка выросла на Украине.

— Такое выражение есть, но его применяют несколько в других ситуациях. К людям другой категории.

— Брось, Франц! Оружие, валюта, вся эта грязь, в которой мы оказались — о каком благородстве и честности ты говоришь?

Она нервно ходила по комнате. Франц видел, что ее терпению подходит конец.

— Мы ожидаем еще ровно десять дней, — сказал он. — Я тебе обещаю, если через десять дней Харасанов все не устроит, уедем в Жмеринку.

 

VIII. Встреча у мавзолея

Москва нравилась Василию все больше и больше. Теперь он уже не напоминал загнанного казахстанского волка, на которых устраивают охоту из вертолетов новоиспеченные казахские баи.

Денег хватало. Каждый день он покупал себе что-то новенькое из одежды. Изрядная доля генов матери-манекенщицы досталась и ему. Как ни странно, несмотря на систематические отсидки, талант подбирать супермодную одежду у него был.

В электричке Василий ловил на себе пугливо-восхищенные взгляды московских красавиц. Кто из этих молоденьких глупышек мог предположить, что этот стройный красивый блондин, одетый в короткую кожаную куртку, черные узкие джинсы и сверкающие матовым блеском “казаки” провел шесть лет в аду казахстанских тюрем и лагерей.

После смерти Кузьмы определенных планов на будущее у него не было. Ночи он проводил у Стеллы, днем шатался по Москве.

В мавзолей Василию хотелось попасть давно. Где-то в памяти жили воспоминания сверстников о великом вожде, которого они посещали с папами и мамами во время поездок в Москву.

В длинной колонне, двигающейся к вождю, его внезапно охватило паническое чувство. Ему вдруг показалось, что он, Василий Коваленко, опять бежит трусцой в колонне заключенных среди бескрайней жухлой степи. Глаза заволокло туманом, закружилась голова. Он почувствовал, что теряет сознание.

— Эй, парень, ты что донор или “колес” обожрался? — услышал он чей-то голос. — А может ты так разволновался перед встречей с вождем? Держись за меня, сейчас я тебя из брюха этой змеи вытащу.

Разговорчивый незнакомец ухватил его за ремень и потащил в переулок к ЦУМу.

Словно эпилептик после припадка Василий долго вертел головой, щурил глаза. Оборотная сторона его пребывания в лагерях все же дала о себе знать.

Незнакомец усадил его на железные перила у входа в ЦУМ.

Когда Василий окончательно пришел в себя и зрение прояснилось, он увидел симпатичного шатена лет примерно двадцати трех.

— Оклемался? Ну, брат, ты меня здорово удивил! Сначала ты теряешь сознание, затем на казахском языке просишь охрану в тебя не стрелять, а на десерт вот это.

Он дернул замок молнии и у него за поясом Василий увидел свой парабеллум.

— Ты что, парень, пришел на Красную площадь во времена Минина и Пожарского? Ведь у охраны датчики. Даже с паршивеньким фотоаппаратом тебя в мавзолей не пропустят. Затолкни ты его даже в задницу — отыщут.

Василий окончательно пришел в себя. “Кто он? — вертелась тревожная мысль. — Знает казахский, завладел пистолетом, но вкладывать, кажись, не собирается.”

— Ладно, брат, спасибо тебе за все. Выручил, даже можно сказать, спас. Тем не менее, что ты за птица, в которой есть казахские перышки?

Парень рассмеялся.

— Одно-два, не больше. Вот если бы ты сказал что-то про вербу или про сало, ты бы попал в точку.

— Хохол, что ли?

— Угадал, хохол польского происхождения. Националистам мои слова конечно бы не понравились. Но, мне кажется, в крови каждого хохла есть примеси и польской, и немецкой, и турецкой, и Бог знает какой крови.

— Ты прав, братишка, от националистов я тоже не в восторге. А теперь отдай мою пушку и пора нам познакомиться.

Парень картинно его обнял, в мгновение пистолет оказался у Василия.

— Франц Бялковский.

— Василий Коваленко.

Они обменялись рукопожатиями.

— Так откуда тебе известен казахский язык? Думаю, что на Украине в школах его не изучают.

— Ты прав, на Украине в последние годы самым популярным был язык старшего брата. Теперь все меняется, но казахский пока не изучают.

— Давай ближе к делу, — Василий по-блатному щелкнул пальцами. — Мы опять влазим в национальный вопрос меньшин. Откуда знаешь казахский?

— Как тебе ответить поточнее? Сам я с Украины, но несколько лет приходилось отдыхать от назойливой опеки компетентных органов у вас в Казахстане.

— Посадили, что ли?

— До этого не дошло, а вот уехать вынудили.

Подчиняясь внутреннему порыву, Франц вкратце рассказал Василию свою историю. Различие их полюсов было столь мощным, а взгляды на жизнь столь идентичны, что уже через два часа они стали друзьями.

Воспоминания о Караганде играли здесь решающую роль. Франц, как и Василий, любил этот город странной, смешанной любовью — соединение страха, ненависти и восторга.

Огромный шахтерский город, казахстанский Гонконг, Караганда была достойна этой любви. На территории этого города возвышались тысячи шахтерских могил. Через этот город проходили нити торговли наркотиками, в частности, дорога с Чуйской долиті в Европу. Сюда приезжали сотни тысяч целинников искать и находить свое счастье и несчастье. Здесь нашли конец миллионы мучеников, сосланных режимом Сталина в годы лихолетий. Во многом, благодаря этому региону — его углю и металлу, страна выиграла войну с коричневой чумой фашизма.

Расставаться не хотелось. “Будь что будет, — решил Франц. — Познакомлю его с Харасановым. Этот парень наверняка ему понравится, тем более он из Караганды.”

— А нас тут из Караганды несколько человек. Ничего не имеешь против, если я тебя познакомлю?

Василий несколько настороженно на него посмотрел и сказал:

— В принципе, можно. Но ты уверен, что среди этих людей никто не работает на ментовку?

Боже упаси, — сказал Франц и засмеялся. — Эти люди боятся ментов не менее тебя.

Когда Василий вкратце изложил свою биографию Харасанову, тот с оттенком недоверия заметил:

— А по вашей речи и по виду не скажешь, что вы отбухали шесть лет.

— Дело ваше верить или не верить, но, смею заметить, в зонах тоже имеются библиотеки, где при большом желании можно повысить интеллектуальный уровень.

Они выпили кофе с коньяком и через некоторое время стена отчужденности отступила.

Девушкам Василий явно понравился. Они без причины заходили в комнату, якобы за той или иной мелочью. Франца это смешило и раздражало.

— Девчонки, не мельтешите, присядьте и посидите с гостем. Тем более мы, видимо, ближайшее время будем в одной упряжке.

— Пойдем, погуляем, — предложил Василий Францу. — Если не возражаешь, только вдвоем.

Опустился вечер.

На Калининском проспекте сверкали огнями роскошные витрины магазинов. Мордастые качки с сотовыми телефонами деловито суетились возле иномарок.

Подавленные и раздраженные этим великолепием, они молча шли по направлению к Смоленскому метро.

Двое верзил у входа в магазин “Юпитер” показались Францу знакомыми. Франц с Василием подошли ближе.

Картина прояснилась еще больше. Касым Жарылгапов со своим телохранителем кого-то поджидали. Черный длинный реглан из английской шерсти мягко спадал на шикарные кожаные туфли. Чуть раскосые глаза степняка живо выхватили Франца из толпы.

— Кого я вижу? — Жарылгапов театрально всплеснул руками. — Наш художник осваивает Москву. Давно пора… Чего хорошего сидеть на десятом этаже в клетке, даже с такой красивой девушкой как Наташа.

Франц промолчал. В этом человеке его раздражало все. Он понимал, что лучшим оружием в их общении может быть только его сдержанность. Художник и насильник в этом мире всегда будут антагонистами. Эта борьба будет продолжаться вечно.

— Я вижу, художник, ты не один, — он с любопытством посмотрел на Василия. — Откуда, земляк, появился? Давай познакомимся.

Они познакомились. Взглядом художника Франц заметил как разительно изменился Василий. Под кожей лица забегали желваки, зрачки сузились, а речь стала обрывистой и сухой.

Когда Жарылгапов узнал, что Василий коренной карагандинец, его радость стала напоминать радость старого казаха при покупке пачки индийского чая.

— Ой бай…. Я чистокровного земляка в Москве нашел! Пошли, мужики, на Старый Арбат, бухнем по этому поводу.

В “Риони” они без всякой последовательности ели шашлыки, чахохбили, сациви, лобио и другие блюда. Белое вино и хорошие блюда разморили. Захотелось спать. Категоричные слова Жарылгапова, сказанные громко и в лоб, заставили вздрогнуть.

— Хорошо, что мы встретились. В общем, беру вас в долю. Я не Харасанов, институтов не заканчивал. Буду говорить без выкрутасов. Хочу наладить производство баксов. Если с ксероксами не получится, ты, Франц, изготовишь клише сто- и пятидесятидолларовых купюр. Ты ведь графику хорошо знаешь, у тебя все должно получиться.

От неожиданности у Франца пересохло во рту. Давящий ком перехватил горло.

— Вы… вы, что, за меня все решили? Да кто вы такой, чтобы распоряжаться людьми?

Он хотел вскочить, но Жарылгапов мертвой хваткой вцепился ему в запястье.

— Замолчи, дурачок… Ваши швейцарские паспорта уже готовы. Наладите мне производство и валите на все четыре стороны. А тебя, Васек, — обратился он к Василию, — я беру в свои боевики. Мы с твоим отцом были друзьями. Через год станешь долларовым миллионером.

Василий улыбнулся.

— Честно говоря, Касым, ты меня удивляешь. Так быстро даже палач не работает. И откуда ты вообще знаешь, может я уже сейчас долларовый миллионер?

Бультерьер-охранник весело заржал. Маленькие красные глазки стали еще меньше.

— Касым, дай ему пять баксов и он тебе руку поцелует, — прошипел он, зло уставившись на Василия. — Чего понтуешься, шнурок? Да за такое предложение любой московский крутой жопу подставит.

Глядя на Жарылгапова, Василий со всей силы ударил локтем правой руки охранника между красных глазок. Квадратная голова с ежиком волос откинулась назад, а затем вся туша грохнулась на паркет.

— Запомни, Касым, я уже забыл, когда меня оскорбляли. По-моему, тебе пора попробовать баланду, если позволяешь так разговаривать с людьми.

Пораженный Жарылгапов не отрывал глаз от распростертой туши. Охранник не шевелился. Наконец Жарылгапов встряхнул оцепенение, и процедил:

— Сейчас здесь будут менты. Скажи спасибо, Василий, что твой отец был моим другом. Что касается этого, — он указал на охранника, — у меня на улице есть парочка получше.

Франц не знал, что происходило в душе Василия, но после упоминания Жарылгаповым о его отце, лицо парня покрылось багровыми пятнами. Не обращая внимания на предостережение, он наклонился к лицу Жарылгапова и процедил:

— Я своего отца-козла вообще не помню. За все двадцать три года жизни не получил от него даже шоколадки. Тем не менее, только в память о своем папаше, я тебя не угощаю пулей.

Он резко выхватил парабеллум и воткнул ствол Жарылгапову в ноздрю.

— Бывай, Касым. Если после всего тебе понадобятся мои услуги, уплатишь бабки и свяжешься со мной через Франца.

Жарылгапов не солгал. Еще два его телохранителя топтались возле телефонной будки.

Франц их сразу узнал. Неизвестно где подобранные гиганты пристально смотрели в их сторону.

— Художник, кажется? Куда спешишь, где шеф?

Франц растерялся. На помощь пришел Василий.

— Летите дальше, орелики, мы вашего шефа не пасем.

Они преградили путь и полезли за пушками.

У его нового друга реакция была мгновенной.

— Ложись, студент! — крикнул он Францу и молниеносно упал на тротуар.

Сразу же хлестанули звуки выстрелов и слились с криками подстреленного верзилы.

Франц увидел, как второй “шкаф”, отстреливаясь, вломился в дверь подъезда.

Потрясенный Франц беспомощно прижимался к стене. Где-то возле Смоленского универмага запела милицейская трель.

— Быстрее гони сюда, здесь проходняк, — услышал он голос Василия. — Тикаем, студент, если удастся. Кажется, сегодня мы наломали кучу дров.

Они выбежали на Сивцев вражек и долго петляли в переулках старой Москвы. Погони не было. Франца лихорадило. Возбуждение было столь большим, что Франц стал заикаться.

— Ч-ч-ч-т-о т-теперь б-б-будет? Они знают адрес, там Харасанов и девушки.

Франц даже не мог предположить, что станет участником типичной гангстерской перестрелки. Словно угадывая его состояние, Василий сказал:

— Извини, Франц, но у нас просто не было другого выхода. Они бы нас кончили или покалечили. Касым боксер, а у них у всех “крыша” едет. Но ты не переживай, тому быку я стрелял по ногам. Будет жить.

Харасанов не отвечал. Франц набирал номер еще и еще.

— Перестань звонить, думаю, на твоей хате уже были гости.

Происшедшее в тот вечер казалось невероятным.

— Дай мне пистолет, Василий, прошу. Я не имею права подставлять ее во второй раз.

— Не будь дураком, пацан. Если хочешь проверить, пошли вместе.

К дому они решили не подъезжать. Василий отпустил такси. Из тени деревьев они наблюдали за подъездом.

— То, что нет машины — ничего не значит, — сказал Василий. — Они могли как и мы приехать на такси и оставить свою машину хоть где. Ожидаем еще пять минут, а затем попробуем с черного хода.

Франц сердито перебил:

— Какой черный ход? Это не элитарный дом. Запасной дверью, наверное, пользовались последний раз во времена Хрущева.

— Не ной, художник. У меня на этот случай кое-что имеется.

Василий расстегнул куртку, поднял свитер и Франц увидел в ячейках специального пояса набор инструментов джентльмена удачи.

Они обошли дом и уперлись в ржавую дверь.

— Учись, художник, отмычка здесь уже бесполезна, а вот этот универсальный “фома” будет в самый раз.

Василий вставил в невидимую щель узкий клин блестящего металла и сильно надавил. Раздался щелчок, дверь открылась.

Когда они поднялись на площадку десятого этажа, Франц увидел дикую картину. Изрешеченная дверь, выбитый косяк говорили о том, что несколько минут тому назад здесь проходил бой.

В прихожей они наткнулись на тело. Огромный детина сидел под вешалкой, решая одну из никому не известных проблем потустороннего мира.

— Узнаешь его? — кивнул Василий, — от судьбы не убежишь. На Арбате ему удалось уйти, но твой Харасан оказался серьезным парнем. Всадил ему пулю точно промеж глаз. Кажется, твой Харасан все же ушел, — сказал Василий. — Почему ты молчал, у вас пожарная лестница почти касается балкона.

Перевернутые ящики, разбросанные пустые бутылки — неотъемлемые атрибуты российских балконов — говорили, что здесь совсем недавно пронесся смерч.

— Могу поспорить, Константин ушел, а девочек они забрали, — как бы рассуждая с самим собою сказал Василий.

Где-то далеко раздался вой милицейской сирены. Василий встрепенулся.

— Однако, братишка, мы забыли про соседей. Тут происходил бой, а мы с тобой ходим как эксперты. Через минуту здесь будет полно “красногрудых снегирей”. Уносим ноги.

Они опять возвратились в центр. Обилие людей, шум транспорта успокаивали нервы.

Отупелый от пережитого Франц не знал что делать. Как связаться с Харасановым? Словно угадывая его состояние, Василий сказал:

— А теперь, мой друг, мы должны сделать три вещи. Снять хороший гостиничный номер, выпить по стакану бренди и в люлю. Остановимся здесь на Плющихе в гостинице “Белград”. В дешевых “меблирашках” сегодня будут шастать менты. Туда, где останавливается фирма, они не полезут. Одеты мы неплохо, на черных не похожи.

— Но у меня нет паспорта, какая может быть гостиница? — сказал Франц.

— Этот вопрос решается очень просто, — ответил Василий. — Крутись возле гостиницы, спустя десять-пятнадцать минут через окно я выброшу тебе ключ. С ключом на пальце смело проходи мимо халдея. Если что — скажешь визитки забыл взять. Поднимайся в номер, я все подготовлю.

Этот человек имел удивительную способность находить единственно правильный выход в самых сложных ситуациях. Франц успокоился. Через двадцать минут они сидели в шикарном номере, обставленном арабской мебелью. Еще через пять минут официант вкатил столик с выпивкой и закусками.

Алкоголь временно разутюжил сжатые в комок нервы. Франц пил и пил, отгоняя мрачные мысли. Он так и уснул с фужером в руке в мягком кресле перед экраном телевизора.

Пробуждение было тяжелым и мучительным. Память мгновенно возвратила его в последние события, а выпитая непомерная доза алкоголя вызвала тошноту. Обессиленный и больной под давлением этих двух факторов, он не знал что делать дальше.

— Плохая у тебя закалка, художник, — раздался бодрый голос из ванной. — Брось хандрить, прими душ. У нас будет напряженный день.

Голый Василий вышел из ванной и подошел к Францу. Как ни было художнику плохо, чисто профессионально он не мог не залюбоваться этим телом — сильным и гармоничным, словно сработанным античным скульптором.

— Послушай, Василий, ты столько отсидел, как это тебе удалось?

— Что удалось? — непонимающе уставился тот.

— Сохранить себя в такой великолепной форме.

— Ну, ты, брат, даешь! — рассмеялся Василий. — Именно в зоне, если ты конечно независим, времени хватит и на самообразование и на занятия спортом. Правда, большинство, прежде чем добиться этой самой независимости, отправляются в царство теней.

— Как это понять?

— Чтоб избежать матерщины и жаргона, попробую объяснить популярно. К примеру, перед тобой спринтерская дистанция с препятствиями. Если ты её сумеешь преодолеть, не свалишься в лужу, не сломаешь ногу, пробежишь хорошо — у тебя будет передышка до следующего соревнования. Если все перенести на лагерную жизнь, передышка будет длиться до следующего срока и следующей зоны. На воле передышка длится недели, в зоне — годы.

— Я вижу ты не всегда брал хорошо барьеры, — сказал Франц, указывая на многочисленные шрамы на теле Василия.

— Всякое бывало, — улыбнулся Василий. — Но, заметь, во время я укладывался всегда.

После странного диалога Франц почувствовал прилив сил. Рассеяный под давлением тяжких дум бойцовский дух опять сконцентрировался в груди, призвал к активным действиям.

Час спустя они вышли на Калининский проспект.

— Поскольку все гениальное простое, — сказал Василий, — мы должны выловить хотя бы одного “бультерьера” Жарылгапова. Они контролируют Калининский, это сделать будет несложно. Затащим в подвал, хорошенько намнем уши и он нам выложит, где у Жарылгапова база. Не ссы, пацан, я такие вещи проделывал десятки раз.

Возле уже знакомого магазина “Юпитер” толпились продавцы оптики и другой фотографической дребедени. Своеобразный импровизированный базарчик, которыми сплошь покрыты все страны СНГ.

— А вот и рэкет, — указал Василий на толстозадых белобрысых парней в ярких спортивных костюмах. — Обрати, Франек, внимание на рожи… Свинные глазки, толстые носы и похотливо вывернутые губы. Небось, через каждые два часа бегают жрать пирожные. Еще, наверняка, любят проституток. Заставляют в кабаках под столом делать минет. Когда попадают в зону и не имеют поддержки, за кусок хлеба начинают работать на “кума”. Запросто сдают своих и заканчивают в бригадах педерастов.

— Берем вон того, что покрепче. У него рожа наглючая, мне с ним будет интересно.

Франц посмотрел на Василия и увидел в его глазах лихорадочный блеск. “Да, много потеряли спецслужбы страны, когда прозевали этого человека. Интеллект, физическая подготовка и удивительное, можно сказать красивое, желание рисковать. Разве не эти качества являются главнейшими для работников тайного фронта. Впрочем, еще не поздно. Он молод. Если человек представляет ценность — зона не может быть помехой.”

Из тумана размышлений Франца вывел толчок в плечо.

— Франек, ты что, уснул? Он пошел в платный туалет. Давай в темпе. Ждем его на выходе.

Толстозадый был в туалете уже добрых пятнадцать минут.

— Что он там делает? — цедил сквозь зубы Василий. — Бутерброды падло жрет или онанизмом занимается?

— Может, понос?

— Не дай Бог, тогда он при разговоре с нами точно всю малину обосрет.

На двадцать пятой минуте толстозадый выполз из туалета.

Не обращая внимания на окружающих, Василий пошел прямо на него. Подойдя вплотную, он выхватил парабеллум и резко ткнул ствол толстозадому в рыхлый живот.

— СБ, пойдешь с нами, парень. Берите его, лейтенант!

От неожиданности Франц растерялся. Кое-кто из зевак уже стал буксовать. Толстозадый заложил руки за спину.

— Наручники, лейтенант, можете не одевать, до машины тридцать метров. Если дернется, стреляйте!

Через проходной подъезд они быстро ушли с Калининского в район Старого Арбата. Василий спрятал пистолет и вел толстозадого крепко сжимая руками запястье и кисть правой руки.

— Вы чё, ребята, делаете? Вы не знаете с кем имеете дело!

— Знаем, знаем. Веди себя тихо, если хочешь сохранить позвоночник целым, — шепнул ему Василий. — Мы почти на месте.

Они спустились в черный провал подвала старого московского дома. На ступеньках толстозадый неожиданно вырвал руку, пригнулся и сделал попытку ударить Василия головой в живот. Колоссальной силы удар пришелся не в живот, а в колено Василия. Голова издала треск спелого арбуза и толстозадый полетел по ступенькам вниз.

— Не понимаю, из каких соображений они исходят, когда берут качков на работу. Другое дело в порту мешки таскать или под фундамент ямы рыть. Вставай, орел, нам предстоит серьезная беседа.

Единственным ценным качеством толстозадого было умение молчать. Короткие удары Василия садили его на роскошную задницу, он поднимался и упорно продолжал твердить:

— Я сам по себе, не знаю никакого Жарылгапова.

Василий начинал нервничать.

— Ладно, парень, к зуботычинам ты, я как вижу, привык. Но, дорогой, видишь ли, у нас нет выхода. Ровно через минуту ты мне все скажешь, а не скажешь…

Василий вытащил из нагрудного кармана опасную бритву.

— Сейчас я тебя буду резать по китайской методике. Сначала вырежу глаза, потом кастрирую, а затем спущу шкуру.

Франц испугался. В свете фонарика глаза Василия отсвечивали странным красным огнем.

Василий резко ударил толстозадого коленом под дых. Тот упал на колени, затем Василий схватил его за волосы. Франц не успел сообразить, как сверкнула полоска стали и толстозадый закричал.

— Смотри сюда, это твое ухо, пидар, — ткнул Василий окровавленный комок в лицо толстозадого.

Франц закричал.

— Отпустите его! Как вы можете, немедленно отпустите!

— А ты, художник, слабак, — выдавил Василий. — Где-то на окраине Москвы бойцы Жарылгапова, вроде этого, методически насилуют ваших девушек, а ты распускаешь сопли.

— Я не могу это видеть, неужели ты не понимаешь?

— Сможешь! Сейчас, если он мне не скажет где хата Жарылгапова, я вырежу ему глаз.

Толстозадый начал учащенно дышать, а затем зарыдал.

— Я скажу, не надо! Я скажу!

— Говори!

— В Мытищах. Адрес: Пушкинская, 40, квартира 1. С квартиры есть ход в изолированный подвал.

— Вот и хорошо, вот и молодец. Сейчас мы пойдем с тобою в аптеку, смажем йодом твое ушко, забинтуем и поедем в Мытищи. Я ведь тебе оттяпал самую малость… Верхушку айсберга. Пустячный хрящик. В мочку сможешь вдеть хоть две сережки. Ты ведь у нас бретёр. По дороге веди себя, Леха, хорошо… так тебя зовут?.. Или не Леха?.. Мне почему-то кажется Леха. Говоришь, Игорь? Ладно, Игорь, по дороге веди себя тихо, иначе подстрелю. Станешь инвалидом.

Через час, садясь в такси, они уже напоминали персонажей Ремарка — неразлучную тройку друзей.

Качёк Игорь полностью уяснил преимущество ловкости и железной воли перед горой слепых мышц и бычьего упрямства. Тугая повязка гармонично вписывалась в толстощекую рыжую физиономию, вызывала умиление и желание сказать: “Пренеприятнейшая вещь эта зубная боль.”

Дом, возле которого они остановились, был явно построен в прошлом веке. Бурый кирпич, круглые башни — все дышало солидностью ушедшей эпохи. На Франца опять накатил нервный озноб — предвестник бурных событий. Василий вел себя спокойно, даже игриво.

— Как ты думаешь, Игорек, они тебя узнают? Может, снять повязку? С купированными ушками ты сразу произведешь фурор.

Толстозадый угрюмо молчал. Непроходимый мозг все же выдавал информацию, что в неизбежной перестрелке первая пуля достанется ему.

— Брось дрожать, Игорек, — не унимался Василий, — посмотри на жизнь философски. Не всегда тебе террорезировать бедное население. Как говорят господа следователи: “Сколько веревочке не виться, конец будет”.

Василий понимал, что в этой ситуации подобные слова лишние. Но годы, проведенные в тюрьмах и лагерях, давали о себе знать. Там сломленному противнику никто не подаст руку. Его просто добивают.

— Ну, давай, землячок, звони в дверь. Говори свое имя или пароль. Как там у вас заведено? — подтолкнул он к двери толстозадого.

— Ребята, открывайте, это Масик, есть срочная информация для Касыма. Глазок заискрился лучиками света. Раздался щелчок. Бронированная дверь медленно приоткрылась. В проеме показалась огромная “туша”.

— Какого хрена ты среди белого дня?! Шеф в прошлый раз ясно сказал приваливать после 20 часов.

Василий выстрелил два раза и верзила в тельняшке, почему-то удовлетворенно хрюкнув, завалился на пол.

— Вперед, Франек, — крикнул Василий. — Другого шанса вытащить девчат у нас не будет. У жирного за поясом пистолет. Бери и кого увидишь — стреляй!

Он схватил толстозадого за воротник и, прикрываясь им словно щитом, пошел в глубь квартиры.

В конце огромного коридора открылось одновременно две двери. У одного из бойцов Жарылгапова в руках был АКМ, второй стрелял из нагана. Пули изрешетили стены и дверь, прошли над головой Франца. Василия спас толстозадый. Спас, чтобы самому умереть.

В тот момент, когда они начали стрелять, Франц вытащил из-за пояса мертвого верзилы тяжелый ТТ. Стрелять Францу опять не пришлось. Легкий и подвижный Василий лежал на животе и словно на стрельбище методически бил по цели.

Через минуту все было кончено. В квартире воцарилась мертвая тишина.

— Эй, Франек, ты живой? — раздался голос Василия, — чего молчишь? Если живой — не тяни… пошли искать вход в подвал.

Они обошли шесть комнат и только в кладовой нашли то, что искали.

Подвал являл собой яркий образец средневекового застенка в соединении с компьютерно-электронным центром ХХ века. Вдоль стен обширного помещения стояли новенькие ксероксы, светились экраны компьютеров. А в камерных нишах они увидели груды самых настоящих орудий для пыток.

— Что-то я не пойму где они держат твоих девушек, — сказал Василий. — Неужели у Касыма есть еще хата?

Франц нервничал. Мысль о том, что они не найдут Наташу и Таню доводила его до безумия.

— Эй, художник, иди сюда! Здесь кое-что интересное.

Подсвечивая фонариком, они увидели серую, в тон облицовочного камня, дверь.

— Мой фюрер, последняя возможность спастись, — пошутил Василий. — Толкай, Франек, тебе карты в руки.

Наполненный миазмами воздух ударил в ноздри, вызвал тошноту. То, что они увидели в каменном мешке, потрясло даже видавшего виды Василия…

… Они лежали голые прямо на цементном полу, связанные одной цепью, словно провинившиеся наложницы султана. Тела покрывали ссадины, багровые подтеки, следы систематических истязаний. В углу камеры валялись пустые ампулы из-под морфина и амнапона, использованные шприцы.

— Ну и как, художник, — выдавил Василий, — сможешь теперь нарисовать картину под названием “Ничего не знаю, моя хата с краю”? Вот оно истинное лицо Жарылгапова — внучка работорговца, торговца наркотиками, подонка и садиста.

В душе Франца что-то оборвалось. Он сжимал рукоятку ТТ и впервые почувствовал, что в состоянии убить.

До прихода “скорой” они стояли в подъезде соседнего дома. Франц пытался протестовать, но жесткий, категоричный тон Василия его отрезвил.

— Не дури, Франц, ведь ты вызвал и милицию. Вслед за “скорой” приедут менты. Сначала нам скажут спасибо за оказанную услугу, а через несколько часов мы будем сидеть в “Матросской тишине”. С воли мы еще сумеем девушкам помочь, а закроют — пиши пропало. Лучше держи подъезд под прицелом. Не исключено, что Касым нарисуется раньше эскулапов или ментов.

Две машины приехали почти одновременно. У подъезда, как из-под земли, появилась толпа зевак.

— Ну все, Франек, бросай автомат в сумку. На этом наша миссия закончилась, — он невесело хохотнул и добавил: — Благодаря твоим заморочкам, я оставил в этой хате четыре трупа.

В электричке Францу стало плохо. Лужи крови возле убитых боевиков, истерзанные девушки — весь этот кошмар из головы перекочевал в желудок и вызвал сильнейшую рвоту. Белый, как стенка, он стоял между вагонами и просил у Бога только одного: не потерять сознание.

К нему подошел Василий, силком затащил в тамбур.

— Ты слишком впечатлителен, Франц. Возьми себя в руки. Девушкам уже ничего не грозит, найдем твоего Харасанова, сделаем документы и махнем отдыхать, к примеру, на Канары.

“Господи, и он туда же. Какие Канары, какая Швейцария?! Реки крови, садизм, нечистые деньги. Зачем все это? Практически каждый третий поезд с Киевского вокзала довезет меня домой. Как завершить эту безумную авантюру? Если удастся спасти Наташу — только домой!”

Несмотря на слабость, мысли формировались все четче и четче. Одновременно в груди росла уверенность, что он так и поступит — заберет с больницы любимую девушку и уедет домой.

Он не мог понять откуда в душе появился этот дух, если в теле гнездится слабость. Он не знал, что по Божьему закону в слабости человека его сила.

Из гостиницы “Белград” они перекочевали в “Метрополь”. Запретный плод после перестройки стал доступен всем — были-бы только баксы.

— Думаю, Жарылгапов будет шерстить все гостиницы, — сказал Василий. — Но вряд ли он додует, что у зэка, вроде меня, могут быть в порядке документы. Впрочем, было бы неплохо, чтоб он нас нашел. С удовольствием всажу ему очередь из автомата в брюхо.

После выпитого виски нервы у Франца успокоились. Он опять задал себе вопрос: “Смог бы он или нет вот с этого грозного отечественного пистолета ТТ выстрелить в сердце Жарылгапову?” Ответ растворился в противоречивых мыслях, которыми до отказа была забита его голова.

— Как ты думаешь, Василий, где сейчас может быть Харасанов?

— Тебе лучше знать. Если он козел и вешал тебе лапшу, — значит в поезде, добирается к себе на родину в Баку. Оттуда в наше время его никто не достанет. Кстати, оттуда ему намного проще будет свалить в дальнее зарубежье. Если, как ты говоришь, он благородный — рыщет по Москве в поисках тебя. Сегодня пораньше завалимся спать, а завтра, интуитивно чувствую, встретим или Харасанова или дядю Касыма.

 

IX. Полковник Галкин расстроен

Начальник шестого отдела по борьбе с организованной преступностью полковник Галкин откровенно обидел своих подчиненных.

— Кем бы они ни были, а вам, засранцам, стоит у них поучиться. Ухлопали Михайлова, Ложкина и Матроса. Самых крутых боевиков Жарылгапова. Все трое в розыске уже четыре года. Выследили хату, где те печатали фальшивые деньги и, заметьте, вызвали милицию. Это уже о чем-то говорит. Другие бы просто пришили девок и ушли, а эти нет.

Молоденький угреватый лейтенант бросил как-бы невзначай:

— Просто, Иван Никитич, у них другого выхода не было. Решили девок прикрыть, да и “лямур” сработал.

Полковник вспылил.

— Не с твоей рожей о “лямурах” рассуждать! Ребята благородные, по всему видно.

На помощь угреватому лейтенанту пришел сухопарый капитан.

— У них куча пистолетов плюс АКМ. Скоро мы с этим благородством столкнемся.

Полковник утихомирился, прокашлялся и изменил тон.

— Нервы сдают, ребята. Лужков задолбал этим Жарылгаповым: “Посади или выдвори из Москвы.” А что я могу сделать?.. Почти вся банда состоит из бывших мастеров и чемпионов по боксу. Куча покровителей на всех уровнях.

В отделе на полковника не обижались. Он имел плохой язык, но был незлобив и отходчив.

— Короче так, ребята, девки скоро оклемаются, берите их за жопу так, чтоб вся информация послезавтра с утра лежала у меня на столе. На игле они сидели три дня. Может, еще вырвутся, как говорят хохлы, “з наркотычнои залэжности”.

Присутствующие заржали. Полковник до перевода в Москву работал начальником милиции в Житомире. Вставлять украинские слова и прибаутки было его коронкой.

— Но, самое главное, ребята, это выловить и закрыть Жарылгапова. На квартире удалось захватить всю его бухгалтерию. Вот уж не дурак выдумал пословицу “здоровый аж до нэба, а дурный як нэ трэба!”. Этот толстомордый бай на одних документах подписывался подлинным именем, на других — новым фальшивым. Пьяным был, что ли, хрен его знает. В общем, он давным-давно в розыске — хранение и сбыт наркотиков в огромных количествах.

Угреватый лейтенант аккуратно, как на уроке в школе, поднял руку.

— Говори, Максимов, только, будь ласка, что-то умное.

— Иван Никитич, я Лигой бокса одно время занимался. У Жарылгапова в Москве есть две любовницы. Одна живет в Сокольниках — есть адрес, вторая — на Октябрьском поле.

— Молодец, Максимов! Бери двух ребят и чеши в Сокольники. А ты, Цимбалюк, — обратился он к сухопарому капитану, — поезжай на Октябрьское поле. Возьми кого посчитаешь нужным, один не езжай.

Сгустились сумерки. Старенький “Жигуль” остановился у подъезда пятиэтажной хрущевки.

Маленький лейтенант и двое его помощников впорхнули в подъезд. На площадке второго этажа лейтенант Максимов приказал спутникам остановиться. Замысловатой дробью постучал в квартиру № 5. За дверью послышался шорох.

— Я от Михайлова. Привез Жарылгапову записку.

Автоматная очередь прошила дверь. Лейтенант Максимов, словно цирковой мим, широко расставив руки какое-то мгновение удивленно постоял, а затем рухнул на цементный пол. Когда два милиционера наконец выломали дверь, струя воздуха, смешанного с оружейным дымом, ударила им в лицо. Распахнутое окно в комнате зияло чернотой ночи. На диване с ножом в груди лежала красивая женщина — хозяйка квартиры № 5.

На Октябрьском поле Жарылгапова быть не могло. Жильцы давно разменяли квартиру. Теперь в квартире проживала молодая семья из шести человек.

Когда полковнику Галкину доложили о случившемся в Сокольниках, он в растерянности сел в кресло, долго молчал, а затем, как-бы рассуждая с самим собой, сказал:

— Зачем я его послал?.. какой с него оперативник?.. вин був щэ дытына.

 

X. “Напоролся на гвоздь”

Старый друг Харасанова Джавахишвили Артур Георгиевич, в прошлом прокурор Грузии, а ныне заслуженный пенсионер Санкт-Петербурга, пребывал в немалом смятении. Вот уже двое суток у него в квартире лежит человек с огнестрельным ранением. Рана сквозная, тем не менее, пошло загноение. Больной температурил.

Боевики Жарылгапова застали Харасанова врасплох. Пять верзил ворвались в квартиру и сразу же захватили девушек. Он успел схватить сумку с деньгами и оружием, но выстрелить удалось только один раз. Магазин был пуст. Константин выскочил на балкон, схватил консервную банку и крикнул: “Ложись!!!” На какое-то время это сработало. Боевики залегли. В следующую минуту он скользнул по пожарной лестнице вниз.

Пули достали его уже на земле. Одна пуля пробила левую руку, вторая вырвала клок кожи на шее.

На стоянке такси он, шокировав своим видом очередь, вскочил в машину и, не дав таксисту открыть рта, сказал:

— Плачу пятьсот баксов, вези в Питер.

По дороге он перевязал рану, и до самого Питера прикладывался к бутылке с ямайским ромом.

Артур встретил Харасанова по-кавказски гостеприимно, но когда узнал о ранении, разволновался.

— Костя, ты хоть понимаешь кем я был до пенсии?! — нервничал он. — Я работал генеральным прокурором Грузии. Если твое ранение и пребывание у меня на квартире вылезут — мне каюк!!!

Харасанов рассмеялся.

— И где ты, Артур, таких словечек нахватался? Вроде бы на флоте не служил, не бродяжничал. Да не бойся так, геноцвале. Если что, меня подстрелили хулиганы. Забыл, что ли, в какое время живешь? Страны Советских Социалистических республик уже нет. Ты — пенсионер, больной человек. Чего тебе бояться?

Артур позвонил своей невестке, в прошлом медицинской сестре:

— Галка, приезжай. Тут у меня друг в подвале на гвоздь напоролся. Возьми инструмент, почистишь рану.

Харасанов, услышав телефонный разговор, долго смеялся:

— Гениально… напоролся на гвоздь. Как в первом классе. Ты меня возвращаешь в детство, дорогой. Принеси мне мою сумку, — попросил Артура. — Иди сюда, посмотри. Вот у меня автомат “УЗИ”, а это обойма с “гвоздями”. Если меня выследят, что маловероятно, буду стараться, чтобы они напоролись на эти гвоздочки.

Пачки долларов, оружие разных систем произвели на бывшего прокурора ошеломляющее впечатление.

— Что это, Костя!? Ты влез в мафию… Господи, ведь ты офицер милиции!

— Был офицером, а теперь беглец из Карагандинской тюрьмы, убийца и еще Бог знает кто.

— Но ведь ты не можешь здесь находиться! Понимаешь?

Константин взорвался.

— Понимаю, что ты выкормыш советской системы — гавно и трус! Помню хорошо твои процессы, когда ты вытаскивал партийную элиту и пускал “под откос” беззащитных рядовых людишек. Я думал ты мне поможешь, посоветуешь как старый товарищ. Но все твои слова сводятся к одному: “Ты не можешь здесь оставаться.” Короче так, Артур, я пробуду у тебя несколько дней. Если настучишь, мои ребята с тобой разберутся. Кажется, ты очень любишь своих внуков… надеюсь, понял, разжевывать не придется?!

Артур Джавахишвили обмяк. Старый лис давно был не у дел. Что такое московская и питерская мафии он знал хорошо.

— Кстати, Артур, если все хорошо закончится, я тебе подброшу тысячу баксов. Хватит на полгода, чтобы кормить внуков “сникерсами”.

Приехала невестка Артура. Женщина мгновенно оценила обстановку. Ничего не расспрашивая прочистила и перевязала рану.

В эту ночь он уже смог выспаться. А на следующий день, утром, затребовал у хозяина телефон.

“По отцу у Василия фамилия Коваленко. Но он, кажется, упоминал, что его паспорт выписан на девичью фамилию матери — Шлингер. Точно, Шлингер! Жарылгапов этой фамилии не знает. А что, если они остановились в одной из московских гостиниц?”

Харасанов лихорадочно набрал платную справку и через минуту стал методически обзванивать московские гостиницы.

Буквально через десять минут ему повезло. Администратор гостиницы “Метрополь” сообщила, что Шлингер Василий Витальевич занимает двухместный номер на пятом этаже.

Харасанов не мог поверить в удачу. Казалось невероятным отыскать так быстро человека в таком городе как Москва. Он тут же набрал номер и замер в ожидании.

— Алло, кто спрашивает Шлингера Василия? — прозвучал знакомый голос.

— Привет, земляк, не узнаешь? Это я, Харасанов.

— Не может быть! Вот это да, это уже настоящий подарок для моего друга.

Через секунду трубку взял Франц.

— Костя, привет. Ты как всегда в своем амплуа. Работаешь, словно Джеймс Бонд. Как ты нас разыскал?

— Брось, Франек, ничего сложного. Школьный учитель после короткого общения со своим учеником может составить программу его будущей жизни.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего особенного. Только то, что у вас с Василием есть общая черта — любовь к комфорту.

— А разве это плохая черта?

— С биографией Василия, да и с твоей тоже, в данное время не самая лучшая.

— Не совсем понял.

— Что там понимать? В Москве миллионы квартир. Стоит вам напороться на тотальную чистку гостиниц, и вашей свободе конец. Кстати, еще неизвестно, что последует после нашего диалога. Единственная надежда на перестроечный бедлам.

Они помолчали. Затем Харасанов, хотя и боялся, но все же решив внести ясность в ход последних событий, продолжил:

— Ладно, теперь уже поздно, как говорят “назад пятками”. Где девушки?

— В больнице, — натянуто ответил Франц. — А что с тобой, не ранен?

— Ранен, ничего не успел сделать. Подстрелили как зайца.

— Что-то серьезное?

— Пустяки, завтра уже сможем встретиться.

— Ты, кажется, не в Москве?

— В Питере. Слушай, Франц, меня внимательно. Поездов на Питер много, приезжайте. Встретимся завтра в 16.00, в холле кинотеатра “Паланга”.

Франц вопросительно посмотрел на Василия, который внимательно слушал, склонясь над аппаратом.

— Годится, — сказал тот, — я давно мечтал увидеть Питер. Да и проветриться нам не помешает.

Ночная “Стрела” домчала их в Санкт-Петербург в считанные часы.

Северная Пальмира еще сладко спала. Василий нервничал. До начала работы метро оставалось два часа. Вокзал всегда, и не без оснований, вызывал у него страх. Тут и там выхоленные блюстители порядка проверяли у сонных граждан документы.

— Пошли отсюда, Франц. Вокзал — это голимое паливо. В паспорте у меня фуфловый штамп прописки. Для гостиниц сходит, а менты могут вычислить.

Он явно нервничал, перешел на блатной жаргон.

Они вышли на Невский проспект. Спустя некоторое время мимо них медленно проехала милицейская машина.

— Все, я больше не могу, — выдохнул Василий. — Пошли в любой двор, подождем до шести часов.

Они нырнули в проходной подъезд и вскоре очутились в глухом, темном дворе.

— Ха-ха, нарочно не придумаешь, — рассмеялся Василий. — Как сказал товарищ Сталин о своей даче, расположенной на острове в Валдае — “мишиловка”.

В “мышеловке” они просидели до открытия метро, а затем, дожидаясь полного пробуждения города, путешествовали в подземке.

Теперь Невский напоминал полноводную реку. Десятки тысяч людей плыли с Сенатской площади и в обратном направлении к Московскому вокзалу.

— Тебе приходилось бывать в Питере, художник? — спросил Василий.

— Только в снах, — улыбнулся Франц. — Как говаривал Бендер, “сбылась мечта идиота”. Но, загляни в эту сумку любой милиционер, вместо слова “идиота” прозвучит “бандита”.

— Не преувеличивай, Франц. Ведь ты никого не убивал. Какой из тебя преступник. Единственная статья, на которую ты тянешь, это “недонесение властям”. Поверь, любой прокурор, да и судья тоже, расценит твое поведение как обычный человеческий страх. Они ведь люди не глупые. Поставят себя на твое место и именно к такому выводу придут. Ну, дадут тебе год-два условно. Разве это срок?

Он сказал эти слова задушевно, но с каким-то надрывом и тоской. Франц вдруг со всей ясностью ощутил, что между ним и этим человеком, несмотря на дружбу, огромная пропасть. Пропасть в страшном опыте, пропасть в будущей жизни.

На Сенатской площади дышалось легко. После толкотни Невского проспекта это был рай. Франц с тоской смотрел на прекрасные изваяния и мысленно спрашивал себя будут ли в его жизни счастливые мгновения, когда он сможет прийти сюда как художник. Словно угадывая его мысли, Василий сказал:

— Все это мечта художника, не так ли, Франек? Этот город чудо. А есть еще Петергоф, Эрмитаж, Исакиевский собор. На Эрмитаж нужен целый день, а в Иссакий можно сходить. Как ты на это смотришь?

Ничего подобного в своей жизни Франц не видел. Величие этого храма поражало воображение, превосходило любые ожидания.

Одетые в тончайший мрамор искусными резчиками камня стены сверкали радугой сказочных планет. Великолепная смальта — творение великого Ломоносова — смотрела из прошедших времен еще и еще раз подтверждая, что творец вдохнул в человека искорку от своего величия, которую люди назвали гениальностью. “До чего прекрасна жизнь и как порой человек ею распоряжается, — думал Франц. — Почему для человека столь важны два полюса: восхождение и блеск, падение и мрак?” Он понимал, что мысли его банальны. Вопрос этот задавался в прошедших веках и будет задаваться в грядущих миллионы, миллиарды раз. Тем не менее, он так думал. Он был одним из этих миллиардов.

Они встретились в условленное время. В облике Харасанова особых изменений Франц не заметил. Раненная рука покоилась в кармане широкого плаща. С правого плеча свисала знакомая адидасовская сумка. Как ни в чем не бывало Константин ткнул им под нос билеты и сказал:

— Давно хотел посмотреть “Однажды в Америке”. Классный фильм, сходим ребята?

Они рассмеялись. Казалось, этот человек был несокрушим.

— И это все, что ты нам хотел сказать? — не сдержался Франц. — Мы готовились услышать двухчасовую лекцию на тему “Как выжить азербайджанскому миллионеру в стане врагов”. А ты нам предлагаешь эпопею из жизни гангстеров.

Теперь рассмеялся Константин.

— Если после всего, что случилось, вы здесь — вам не нужны мои рассказы и инструкции. Через дорогу ресторан с тем же названием что и кинотеатр. После фильма расслабимся, поговорим.

Из кинотеатра они вышли уже в сумерках. Все трое молчали. Фильм произвел неизгладимое впечатление.

— Думаю, ребята, нам нужно прислушаться к словам “лапши”, — нарушил Харасанов тягостное молчание. — Он был прав. Чтоб выжить, нужно рано ложиться спать. Вот тебе Франек в нескольких словах вся инструкция как сохраниться в этом волчьем мире. Ресторан отменяется. Берем пару бутылок и едем к моему лучшему другу Артуру Джавахишвили.

В этот вечер они так и не решили как действовать дальше. С одной стороны этому мешал настороженный и взволнованный хозяин квартиры. С другой — усталые, они не хотели переживать события последних дней вновь и вновь.

За окнами санкт-петербургской квартиры порой жалобно, порой угрожающе завывал ветер. Кто бывал и жил в этом загадочном городе, хорошо знаком с ночными и утренними концертами бродяги ветра.

Они проснулись одновременно и уже не могли уснуть.

— Ну, что, орелики, — Василий по лагерной привычке потянулся за сигаретой, — будем решать, как сейчас модно говорить, ПРОБЛЕМЫ? Во-первых, Костя, разговор к тебе. Твой Артур, кажется, цепной пес закона. Он нас не сдаст?

Харасанов, немного помолчав с ответом, сел на кровать.

— Почти уверен — нет! Он великий семянин. Больше всего боится за сына и внуков. До вашего визита он может еще бы и решился, но теперь, когда увидел тебя, Васек, не сдаст.

— Черт побери, Костя, у меня что на лбу написано “рецидивист”!? — вспылил Василий.

— Не горячись, не горячись! Это нюх, интуиция. Ты хоть знаешь, что значит всю жизнь проработать прокурором?

— Не знаю и не хочу знать. Впрочем, знаю, но только одно. Чем быстрее мы отсюда свалим, тем целее будем.

— Это само собой разумеется, — сказал Харасанов. — Но все же день-два, пока Жарылгапов рыщет по Москве, нужно отсидеться. Кому кому, а тебе, Василий, хорошо должно быть известно, что такое время. Даже в зоне, когда зэк убегает с рабочего объекта, оцепление держат десять дней.

— Зэку идти практически некуда, а здесь — тысячи дырок! Не хватало чтоб меня захомутали как малолетку — тепленьким.

Василий вскочил с дивана и нервно, порывисто стал одеваться.

— Подожди, Василий, сядь на минуту, — миролюбиво обратился к нему Харасанов. — Артур, эй, Артур! Я знаю, ты не спишь! Зайди к нам в комнату!

Пугливо, как-то бочком, в комнату зашел бывший прокурор.

Харасанов посмотрел на него тяжелым взглядом и металлическим, незнакомым Францу голосом, сказал:

— Мои друзья, да и я тоже, опасаемся, что ты заявишь о нашем пребывании у тебя в милицию. Предупреждаю сразу, если ты на это пойдешь, будет много крови. В первую очередь не обойдется без трупов и среди твоего семейства. Если все будет хорошо, сегодня или завтра мы уйдем. Хочу услышать от тебя вразумительный ответ, говори!

Артур Джавахишвили заглотил воздух, словно выброшенный на берег карп, облизал сухие губы.

— Костя, ради Бога, ты меня знаешь. Главное, чтоб не пронюхали соседи… живите сколько нужно.

— Артур, я тебе верю. Ты слишком умный и прекрасно понимаешь, что нынешняя власть тебя не защитит. Нам же терять нечего. Двоим из нас светит ВЫШКА, ты ведь бывший прокурор, хорошо понимаешь. Кстати, тысячу баксов я положил в кухонный шкаф. Так что все, как обещано.

Василий успокоился. Он понял, что этот измочаленный годами служака ни за что не нарушит покой и безопасность любимых им людей. Жить в этой квартире можно не опасаясь.

И все же в Эрмитаж Францу удалось попасть. Перед отъездом, казалось ко всему равнодушный, Харасанов неожиданно сказал:

— Что-то, Бялковский, я тебя не узнаю. Другой художник на твоем месте в Питере с ума сошел бы…

Франц удивленно спросил:

— Ты о чем? Перестань говорить загадками.

— Франц, проснись! Не ходи словно мокрая курица! Ведь мы находимся в Санкт-Петербурге. Другой такой возможности может и не предоставиться. Пьем кофе и отправляемся в Эрмитаж.

Впечатлений было столько, что он попросил у служителя карандаш и лист бумаги, принялся рисовать.

Этот день ему запомнился на всю жизнь. На квартиру он пришел поздним вечером. Константин и Василий готовили сумки к отъезду.

— Я уже хотел звонить в Эрмитаж не появилась ли у них в Египетском зале новая мумия, — пошутил Харасанов. — Не обижайся, Франек, но сейчас для нас главное забрать девушек из больницы. Кстати, приятная для тебя новость: час назад из городского автомата я разговаривал с Наташей. Пока они в безопасности, их охраняют ребята из ФСБ.

Василий демонстративно подбросил в руке парабеллум и сказал:

— Кто кто, а эти ребята нас искромсают в капусту. Медаль-то, Костик, о двух сторонах.

— Перестань, не пугай Франца. Я это дело беру на себя. У меня есть бланки милицейских удостоверений. В этой стране корочки всесильны.

— На этот счет не стану с тобой спорить.

Василий спрятал пистолет в новенькую кобуру, приобретенную в охотничьем отделе ДЛТ.

— Старая добрая поговорка “без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек” в этой стране жить будет вечно.

Из Санкт-Петербурга в Москву они выехали ранним утром. Когда Харасанов узнал о их прошлых перипетиях на ночном вокзале, раздраженно сказал:

— Ну, я еще могу понять Франца, у него нет опыта. Но ты, Василий, уверен, не раз ловился на вокзалах. Ведь ночные аэропорты, вокзалы — это вечные мышеловки для людей, уходящих от погони.

— Не нужно говорить так высокопарно: “для людей, уходящих от погони”. Мы, батенька, не профессиональные революционеры, а всего лишь уголовное быдло. Что касается Франца, я бы на его месте вытащил из мясорубки свою девушку, и уехал к себе домой.

Франц остолбенел. Чего чего, а подобных слов из уст Василия он услышать не ожидал.

Харасанов зло спросил:

— Это еще почему!? С какой стати вы даете Бялковскому подобный совет?

Он опять перешел на вы, и это не предвещало ничего хорошего.

— Да потому что он во всей этой музыке всего лишь пассажир. Вы, Харасанов, отсидели в тюрьме около двух лет. Я провел за проволокой уже не помню сколько. Если нас с вами поймают, не думаю, что мы когда-либо увидим свободу. А зачем все это Францу? У него пока есть здоровье, талант, красивая девушка, жилье на Украине. У него есть все, чтоб быть счастливым здесь. И, заметьте, у него нет уголовного прошлого. Так что мой тебе совет, Франек, плюнь ты на эту самую Швейцарию, выручай Наташу и поезжай к себе в Жмеринку.

Харасанов побагровел.

— Закрой рот! Я вижу, ты много на себя стал брать!

— Не больше чем ты. Отпусти пацана домой. Дай ему нормальную сумму в баксах и отпусти домой. Если тебе удастся свалить за бугор, через полгода пришлешь ему вызов, и он без головной боли приедет в ту же Швейцарию.

Константин сумел себя сдержать. Напряжение спадало. Постепенно физиономия азербайджанца приняла прежний вид.

— Возможно, Васек, ты прав. Но, согласись, сейчас главная наша цель спасти девушек.

Эта первая размолвка между друзьями по несчастью была Францу неприятна и в то же время слова Василия произвели на него огромное впечатление. Втянутый неудовлетворенной жаждой к свободному творчеству в преступный круг, он с новой силой захотел из него вырваться. Он вновь ощутил, что такая жизнь не для него: скитания по гостиницам, перестрелки, пребывание вне закона. Франц стряхнул оцепенение.

— Ладно, мужики, мне надоела полемика. Кроме всего, тут не место для подобных разговоров. К нам, кажется, уже прислушиваются окружающие.

— Вот, вот, — поддержал его Харасанов. — Берем такси и поехали по одному адресу. Есть тут у меня на Плющихе одна знакомая.

 

XI. Время Галкина

После визита к генералу у полковника Галкина окончательно испортилось настроение. Кроме того, что погибший при исполнении лейтенант Максимов был человеком, он был еще и родственником высокопоставленного чиновника в Москве. Генерал так и заявил:

— Ваше соответствие с занимаемой должностью, полковник, вызывает у меня серьезное сомнение. Послать на такое серьезное задание столь неопытного работника недопустимый просчет с вашей стороны. Это вам не Житомир, дорогой, это Москва! Там вы охотились на мешочников, которые могли отстреливаться разве что из кукурузных початков, здесь же — лейтенант получил полновесную очередь из АКМ. Если в течение трех дней вы не доложите о поимке Жарылгапова, отправитесь дослуживать на периферию. Посколько с Украиной у нас связи теперь почти разорваны, я похлопочу о вашем переводе хотя бы, к примеру, в Можайск.

В Можайск полковнику не хотелось. Его сведения о Можайске заканчивались тем, что в этом городе функционировал макаронный завод и недалеко оттуда находится знаменитое Бородино.

Грустные мысли полковника Галкина прервал телефонный звонок.

— Алло, Иван Никитич, говорит капитан Нестеров. Засекли одного из боевиков Жарылгапова. Крутится возле 6-й больницы.

Окажись телефонная трубка из пластилина, участь ее была бы однозначна.

— Хлопчики, дорогеньки, нэ выпускайтэ эту паскуду из виду! На ребят ФСБ не надейтесь. Сейчас я к вам приеду. Перекройте все подходы и выходы к больнице. Все прилегающие улицы и переулки.

Через пятнадцать минут полковник Галкин и шесть самых опытных оперативников были на месте. Полковник не поленился, влез на чердак, где находился один из пунктов наблюдения.

Здание больницы просматривалось отлично. Многочисленные машины курсировали взад и вперед.

— Вот он, товарищ полковник, сидит в зеленой “Ладе”. Обратите внимание, эти сволочи крутят миллионами, а машина невзрачная, облезлая и помятая.

— Когда говоришь “сволочи”, добавляй “умные сволочи”, — буркнул Галкин. — Какой дурак захочет “светиться”, когда идет на дело. Как вы их засекли? — полюбопытствовал он.

— Просто как в американском фильме… Один из наших обратил внимание на бронежилет. Он у него отличается по фактуре от английского белья — наш, отечественный. На жопе выпирает и грудь уж слишком богатырская. А когда старшина попросил у него подкурить, заметил кобуру.

Галкин резко повернулся к докладчику и грозно спросил:

— А может это ФСБ-шник, вы хоть проверили?

— Проверили, Иван Никитич, номера фальшивые и такой рожи у них нет.

Полковник продолжал злиться.

— А с каких это пор у вас доступ к ихним рожам имеется?

— Вы уж, извините, Иван Никитич, пришлось связаться с ихней конторой. Одно дело делаем, прокола быть не должно.

Полковник Галкин хотел вспылить, показать “кузькину мать”, но вспомнил генерала и успокоился.

— Вы хоть смотрите ихних людей не постреляйте. Наверняка ФСБ-шники за ним следят.

— Что вы, Иванович, мы уже давно их вычислили. Сидят этажом ниже в пустой квартире.

— Ну, слава Богу, — рассмеялся Галкин, — наша старушка милиция на этот раз сверху оказалась.

Незадачливый бандит явно нервничал. Он то и дело выходил из машины, беспокойно осматривался. Даже сквозь оптические линзы бинокля было заметно, что боевая амуниция ему мешает. Он постоянно одергивал оттопыренные полы пиджака, поминутно ощупывал рукой наплечную кобуру.

— Где они отыскали это чучело? — процедил Галкин. — Мечется словно кабан недорезанный.

Галкину ох как хотелось взять на мушку АКМ эту налысо остриженную голову с оттопыренными ушками и нажать спусковой крючок. Он хорошо знал на что способны и что вытворяют новоявленные “бультерьеры”… Не щадят ни женщин, ни детей во имя доллара.

— Товарищ полковник, у них явно что-то намечается. Смотрите, вон подкатила еще одна машина. Прямо комедия какая-то, на этот раз “Запорожец”.

Полковник опять рассердился.

— Да вы что, совсем одурели?! Прямо помешались на шикарных иномарках. Причем здесь машина? Ты бы лучше обратил внимание, что в этом “Запорожце” сидят четверо. И будь уверен, оружие у них — что надо.

На этот раз капитан обиделся.

— Ну что вы, товарищ полковник, сразу дураками обзываете? Ведь в Москве живем, у нас все на машины внимание обращают.

— А мне плевать на всех. Вот и лейтенант Максимов, когда позвонил в дверь, думал, что ему как все нормальные люди дверь откроют. А взамен получил очередь. Нет, капитан, времена теперь поменялись. Преступник нынче жесток, беспощаден и отлично вооружен. Теперь необходимо принимать решение индивидуально. Формулировка “как все” устарела.

Зажигательную речь Галкина прервал пожилой милиционер.

— Вот тебе, Сеня, и “Мерседес”, да еще и шестисотая модель. Думаю, на этот раз сам Жарылгапов пожаловал. Окошки-то затемненные, не вылезет — не увидишь.

 

XII. На Плющихе

Медсестра Надежда Ладнова была коренной москвичкой. Когда девочке не исполнилось и шести лет умер ее отец. Благодаря матери и бабушке, двух сильных по натуре русских женщин, она выросла, превратилась в стройную, симпатичную девушку. В девятнадцать лет она вышла замуж за кудрявого сантехника Сашу, а в двадцать развелась, так как в Саше уживалось два существа. Первым из которых был зверь, а вторым — запойный пьяница. Надежда с дочерью остались проживать в Сашиной служебной квартире на Плющихе, что касается Саши — его местопроживание Харасанова абсолютно не интересовало.

На вопрос Василия, откуда у Константина столь молодая и обаятельная любовница, Харасанов ответил своеобразно:

— Было дело.

Надежда бросилась в объятия Харасанова, и он долго кружил ее по огромной комнате. Василий, который в последнее время вел себя как-то странно, замурлыкал под нос слова старой, но в свое время очень модной, блатной песенки: “С Таней познакомился я раннею весной, когда я возвращался с лагеря домой…”

Харасанов словно наткнулся на каменную глыбу.

— А вот этого делать не стоит, — ни на кого не глядя сказал он, и поставил Надежду на диван.

— Чего, чего не надо делать? — допытывалась молодая женщина. — Скажи, Костик, что ты имел ввиду?

Константин натянуто улыбнулся.

— Не надо, Надюша, так радоваться. Мы ведь только на один день.

Губки женщины капризно надулись.

— Но, Костик, мы ведь не виделись целую вечность.

— Понимаю, Надюша, понимаю. Но, к сожалению, у нас срочная командировка. А вот денег я тебе дам.

Он вытащил портмоне, отделил от пачки стодолларовую купюру и положил в карман кокетливого халатика. Очень мило, и в то же время очень серьезно Ладнова вытащила купюру, тщательно разгладила и унесла в соседнюю комнату.

Когда она вышла, Харасанов, зло сверкнув глазами, сказал:

— Мы с тобой, Васек, не в зоне. Запомни: терпеть твои под… я не стану!

Василий рассмеялся.

— Ну, что ты, Константин. Я просто пошутил. А вообще-то, мне кажется где-то в этом городе есть больница, в которой находится одна очень чудесная и верная одному человеку девушка. Как ты относишься к этому обстоятельству?

На миг у Константина сжались кулаки, а у висков побежали бугры. Еще через мгновение он спокойно ответил:

— Приготовьте оружие, через два часа едем!

При одной мысли, что вскоре он увидит Наташу, Францу становилось жарко. Он мечтал об этом и вместе с тем боялся. Франц уже начал понимать, что постоянный страх разъедает его душу. От общения с Харасановым страх все больше и больше сковывал его существо, превращал в затравленного зверя. Никакой тренинг, никакое самоуспокоение не могли отвлечь его от мысли, что он на пагубном пути. Вот и сейчас, сжимая рукоятку пистолета, он знал наверняка: в человека он выстрелить не сможет.

Надежда Ладнова испуганно следила за приготовлением мужчин. Харасанов вбил обойму в УЗИ.

— Надюшка, не пугайся. Ты ведь знаешь, я работаю в милиции. Мы приехали на задание, так что не округляй, девочка, серенькие глазки. Вот задержим банду преступников, и отметим это событие у тебя на квартире.

Женщина успокоилась.

— А теперь, Надюша, держи десять долларов, сходи на Арбат, купи себе вкусненького.

Харасанов вышел вслед за ней. Через пять минут он возвратился.

— Объясняю подробности предстоящей операции, — несколько высокопарно начал он. — Вот для каждого из нас милицейское удостоверение.

Василий иронично улыбнулся.

— Для меня это большая честь. Впервые буду в роли сотрудника милиции.

— Да уж, дорогой, скажи мне спасибо. Будешь сегодня при чинах.

Василий побледнел.

— Я ваши ментовские чины в гробу видел. Я с детства был вами сыт, козлы поганые!

Франц не выдержал.

— Да прекратите вы! О какой удаче может идти речь, если у вас столько злобы?

— Ладно, студент, помолчи. Мы идем не на благотворительный вечер. Злоба нам будет не лишней.

Василий был явно не в духе. Что его мучило ни Харасанов, ни Франц понять не могли.

— Обсудим наш план в конце концов без эмоций. Он прост, поэтому осуществим.

Харасанов опять взял себя в руки. Говорил ровным, спокойным голосом.

— Возле больницы берем такси. Таксиста придется на время устранить. Это я беру на себя. Проходим в помещение больницы. Если остановят из службы безопасности, предъявим удостоверения. Девушек, безусловно, они отдавать не захотят. Придется нам с вами, Василий, — Харасанов опять перешел на “вы”, — применить силу. Думаю, у двери их будет не больше двух. Что вы на это скажете?

— Не в первый раз, справлюсь, — ответил Василий. — Но, думаю, эти парни хорошо физически подготовлены. Может их лучше перестрелять?

Харасанов поморщился.

— Можна и перестрелять, но только в крайнем случае.

Франц похолодел. Мелькнула мысль: “На этот раз мне не выкрутиться”.

Словно угадав его мысль, Василий небрежно почесал стволом парабеллума подбородок и сказал:

— Есть еще одно предложение. До этих пор Франц во всех ваших и наших делах был чист. Предлагаю общим собранием проголосовать за то, чтоб Франц Бялковский вместе с Надеждой Ладновой приготовили к нашему с вами, Константин, возвращению хороший обед. Как вы на это смотрите?

Его слова для Франца были вершиной неожиданности. В горле запершило, он прохрипел:

— Не-е-е-х-рл позволю, не позволю за меня решать! Я поеду с вами, ясно?

Харасанов словно его не слышал.

— Предложение принимаю. Утверждается большинством голосов.

Взбешенный Франц подбежал к Харасанову.

— Черт побери, вы и так сделали из меня марионетку… Я еду с вами!

— Нет!

— Не вынуждай меня, Харасанов, не то получишь по зубам!

Он размахнулся. В какую-то долю секунды Харасанов перехватил руку Франца. Откуда взялись у него наручники, он так и не понял. Раздался щелчок и Франц оказался прикованным к батарее.

— Ты не смеешь, отпусти! — крикнул Франц, но его слова остались без внимания.

Перед тем как уйти, Харасанов с какой-то затаенной отцовской грустью посмотрел на беснующегося парня и сказал:

— Прости меня, Франек, но Василий был прав. Я слишком увлекся, представляя из себя благодетеля. У каждого из нас своя дорога. В твою сумку я кладу ключи от наручников и вот этот сверток. Здесь двадцать тысяч долларов. Это половина того, что у меня есть в наличии в этой стране. Если мы не выберемся, бери деньги и поезжай домой…

Волнуясь, перескакивая с “ты” на “вы”, он продолжил:

— Истинный талант всегда пробьет себе дорогу! Прощайте, Франц, и не ожидайте напрасно хозяйку, чтоб присоединиться к нам. Надежда возвратится не раньше, чем через шесть часов.

Они ушли.

 

XIII. Развязка

В приемном покое толпилась масса народа. Специфический запах неприятно ударил в нос. Харасанов шел размашистой походкой. Полы белого халата мотались со стороны в сторону.

— А вот и наши друзья со службы безопасности, — сказал Харасанов. — Давай первый раз пройдем мимо. Посмотрим из какого теста слеплены эти парни.

Тот, что поплотнее, мешковат, чтоб хорошо ногами работать. Ты его бери на себя, — сказал Харасанов. А с худым придется повозиться. Одни жилы… видать хорошо поднатаскали в Звенигороде.

— Как скажешь, пахан, — без тени издевки ответил Василий. — Думаю, на этих тренированных “бультерьеров” у тебя хорошо глаз наметан.

Харасанов улыбнулся.

— Наметан, сам проходил спецподготовку.

У двери в палату они остановились. Парни из службы безопасности поднялись со стульев, загородили проход.

— Кто такие, мы вас что-то не припоминаем.

— Капитан Мухин и лейтенант Ложкин. Командированы забрать девушек к нам на Петровку.

Изучая удостоверения, плотный недовольно процедил:

— Такого распоряжения не поступало. Сейчас свяжемся по рации, будем решать.

Не упуская момент, когда у плотного были заняты руки, Василий штыковым ударом вытянутых пальцев ударил ему под дых. Когда плотный согнулся, он резко добавил ему коленом в лоб. Харасанов применил свой коронный: ребром правой “пробил” молодому кадык и толкнул ногой дверь в палату.

Изможденная девушка бросилась Константину в объятия.

— Мы с Наташей ожидали вашего прихода каждую минуту. Господи, Костя, они все знают! Забери меня отсюда, я не хочу обратно в зону.

— Все будет хорошо, девоньки, все будет хорошо! Василий, помоги Наталье, немедленно уходим.

Они вышли в коридор и направились к лестнице черного хода. Как только Василий открыл дверь, двое неизвестных направили на них стволы пистолетов.

— А вы откуда здесь взялись, орелики? Вы меня, что, не узнаете? Я ведь дружок вашего Касыма. Денежку вам буду печатать.

Как ни была примитивна ложь Константина, стволы опустились на уровень ниже.

— Проводите нас вниз к машине, Касым вам спасибо скажет, — продолжал играть Харасанов.

Когда они посторонились, пропуская компанию вниз, Харасанов пригнулся и, перехватив вооруженную руку, воплотил в жизнь старую, добрую “мельницу” боевого самбо. Второго ударил Василий рукояткой парабеллума по голове. Скорость опять сыграла решающую роль. Бойцы Жарылгапова валялись на полу.

Они выскочили из подъезда и бросились к машине. Еще мгновение — откроется путь к свободе.

— Стоять, Харасанов! — раздался повелительный оклик. — Еще шаг и мои пацаны вас перестреляют!

Из-под полы у Жарылгапова выглядывал ствол УЗИ. Рядом стояли двое, сжимая пистолеты в руках.

— Чего тебе еще нужно, паскудник? — процедил Харасанов. — Здесь полно милиции, разбираться между собой будем после.

— Нет, Харасанов, разбираться будем сейчас. Ты ухлопал кучу моих людей. У ментов, благодаря тебе, все мои архивы. Садитесь в машину, иначе мы вас расшмаляем.

Харасанов попытался его остановить.

— Я знаю, у тебя перемыкает в мозгах. Но какой тебе толк с нашей смерти? Встретимся позже, и мы тебе наладим производство баксов на все сто.

— Садитесь в машину, иначе стреляем!

— Погоди, придурок, не губи себя и остальных. Посмотри вон на тот дом. На чердаке сидят люди с автоматами!

Глаза Жарылгапова сверкали тигринным огнем. Безумными глазами он посмотрел в указанном Харасановым направлении. Затем выхватил УЗИ и выпустил очередь.

Несколько пуль прошили плечо полковника Галкина. Еще толком не уяснив происшедшее, полковник тупо смотрел на мощные струи крови.

— Товарищ полковник, вы ранены!

— Кто эти двое с девушками? Они что, не из службы безопасности?

Лейтенанта бил озноб.

— То же самое спросили у нас по рации с ихнего наблюдательного пункта.

“Ну, все, мне хана,” — подумал Галкин, и прорычал лейтенанту:

— Автомат, дай мне автомат!

Группа из семи человек компактно вмещалась в оптическом прицеле.

— Гарно стоим, хлопцы, думаю щось з цього выйдэ, — громко сказал Галкин и нажал на спусковой крючок.

Словно танцоры, доведенные до экстаза, полностью потерявшие силы они валились друг на друга. Тела одинаково неохотно расставались с жизнью. Скрюченные пальцы скребли асфальт, словно пытаясь в пыли найти еще хоть кусочек жизни. А полковник Галкин все стрелял и стрелял, изумляя многочисленных наблюдателей шквалом огня и точностью прицела.

Когда обессиленный страхом и злобой Франц на такси подъехал к больнице, его взору предстала следующая картина: из каждого окна пятиэтажного здания больницы выглядывали больные. Милицейский патруль оцепил площадь, подъехать к парадному было невозможно.

— Эй, люди, что здесь произошло? — спросил таксист у многочисленных зевак. — Опять чеченские террористы взяли заложников?

— Нет, дядя, здесь обошлось без чеченцев. Банду перебили, слышал о “Лиге бокса”?

— А как же, террорезировали всю Москву, — оживился таксист.

Франц откинул голову на спинку кожаного сидения, закрыл глаза.

— Живые-то, хоть остались? — не унимался любопытный таксист. — Сколько человек ухлопали?

— Откуда живым-то взяться? — ухмыльнулся зевака. — Говорят, какой-то генерал взбесился, ухлопал двадцать человек.

Таксист успокоился и сказал Францу:

— Такое нынче в Москве каждый день. Лужков никак не может гайки до упора завинтить. Стреляют банкиров, журналистов, всех подряд. Стреляют все… и менты, и кенты.

“Оригинальная” шутка не произвела должного впечатления. Клиент с закрытыми глазами молчал.

— Эй, земляк, тебе плохо? — встревожился таксист. — Выйдешь здесь или куда поедем?

— Что?.. не-е знаю… поехали куда-нибудь.

Вечером Франц Бялковский попросил Ладнову позвонить из автомата на Петровку. Надежда возвратилась через двадцать минут. Подавленная женщина долго не решалась сказать. Выражение ее лица говорило само за себя.

— Попросили приехать на опознание в морг. В живых никого не осталось.

Франц отдал Ладновой тысячу долларов с просьбой передать инкогнито на похороны погибших. Час спустя он купил билет на поезд Москва— Жмеринка и вскоре уехал домой.