Инаугурация Дональда Д. Трампа в качестве сорок пятого президента Соединённых Штатов состоялась 20 января 2017 года в присутствии толпы, численность которой сразу и знаменитым образом стала предметом спора. Новый президент решил продемонстрировать, что число собравшихся ради него зрителей, бывшее немалым, превышало число людей, присутствовавших на инаугурации Барака Обамы в 2009 году. Чего не было. Никакие доказательства, фотографии или что иное, не изменили его точку зрения, которая, как, казалось, согласились все, кроме его пресс-службы, просто была ложной. Этот маленький момент приводил в глубокое замешательство всех нас, занимающихся тем, что пытаемся установить правду, неважно, в уголовном расследовании или в оценке планов и намерений противников Америки. Большая часть жизни полна сомнений, и является предметом толкований, но есть вещи, которые объективно, проверяемо, являются либо правдой, либо ложью. Это просто являлось неправдой, что, как он утверждал, на инаугурации присутствовала самая большая толпа за всю историю, или даже, что толпа у Трампа была больше, чем у Обамы. Утверждать обратное, означало не высказывать своё мнение, точку зрения, свой взгляд. Это означало лгать.

Два дня спустя, в воскресенье 22 января, я присутствовал на вечернем приёме в Белом доме для руководителей различных правоохранительных структур, обеспечивавших безопасность и поддержку на инаугурационных мероприятиях. В тот день были задействованы контртеррористические, разведывательные и спецназовские возможности ФБР в тесном сотрудничестве с Секретной службой, как и на каждой инаугурации. Мне сказали, что Президент Трамп хочет поблагодарить агентства за всю их тяжёлую работу. Это показалось мне по-настоящему приятным поступком со стороны президента. Несмотря на это, мне не нравилась идея отправиться лично, по паре причин.

Во-первых, я не считал, что для ФБР будет полезно, если на видео или фотографиях меня будут видеть ошивающимся с новым президентом. Учитывая, как много людей, казалось, считали, что я помог ему избраться, было мало смысла в поддержании ложного нарратива, что я и, косвенно, Бюро, каким-то образом были близки к Президенту Трампу. Во-вторых, по телевизору шли игры конференции НФЛ. Приём в 5 вечера заставлял меня пропустить конец игры «Пэкерс» против «Фэлконс» и начало игры «Стилерс» против «Пэтриотс». Новый президент не являлся фанатом футбола?

Но мои сотрудники утверждали, что мне было важно пойти. Я был директором ФБР. Я не хотел обидеть остальных руководителей или новую администрацию, не появившись. И я сказал себе, что мои опасения сильно преувеличены. Это будет групповой приём, не подразумевавший индивидуальных фото меня с президентом для прессы. К тому же я решил записать футбол на DVR и избегать любых разговоров о счёте, пока не посмотрю. Так что я отправился в Белый дом.

Как я и надеялся, приём начался как приятное собрание руководителей правоохранительных органов из местных, штатовских и федеральных агентств. Нас было примерно тридцать, включая руководителей полиции Капитолия, столичной полиции Вашингтона и полиции парков. Эти люди и их агентства являлись давними партнёрами ФБР, и многие из нас знали друг друга по работе. Мы собрались в большом овальном Синем зале резиденции Белого дома. По периметру комнаты персонал Белого дома поставил небольшие столики с закусками и безалкогольными напитками. Я ходил по залу, пожимая руки и благодарив парней за их работу с ФБР.

Я был занят тем, что старался держать разумную дистанцию от Трампа. Так что я выяснил, откуда президент скорее всего войдёт в комнату, и направился к противоположному концу к окнам, выходящим на Южную лужайку в сторону Монумента Вашингтона. Я не смог бы отойти ещё дальше, не выбравшись из окна, вариант, начинавший выглядеть всё более привлекательным, по мере того, как шло время.

Чувствуя себя в безопасности в дальнем конце комнаты, я устроился рядом с Джо Клэнси, директором Секретной службы. Клэнси, бывший глава Отдела охраны Президента, был возвращён из отставки Президентом Обамой, чтобы возглавить проблемное агентство. Его жена осталась в Филадельфии, так что я справился о ней и их дочери, которую я видел, когда она пела на церемонии в честь 150-летней годовщины Секретной службы. Я часто шутил, что Секретная служба была старшей сестрой ФБР, которому было лишь сто лет, и её агенты обучали наших первых специальных агентов.

Клэнси — замечательный, добрый, приземлённый человек. Пока мы с ним болтали, открылись двойные двери, и вошли сотрудники Белого дома с высокими прожекторами, установив их так, что они освещали самую дальнюю от меня область, у дверей. Я верно угадал, откуда войдёт президент. Но меня обеспокоило, что яркий свет означал, что будут камеры и репортёры, и это поразило меня, так как было несвойственно для мероприятия по выражению благодарности рядовым сотрудникам правоохранительных органов. Несколько минут спустя вошли президент с вице-президентом. Их сопровождала и тут же окружила толпа фотографов и телеоператоров.

Президент начал говорить, и его глаза обвели комнату, скользя по рассредоточившимся по периметру руководителям. К счастью, его взгляд миновал меня, и остановился на Джо Клэнси. Он произнёс имя Джо и сделал жест, приглашая присоединиться к нему и вице-президенту. Джо никогда не стремился к всеобщему вниманию, но покорно вошёл в практически слепящий свет телевизионных прожекторов. Президент неуклюже обнял его и попросил постоять с ним и вице-президентом, как бы напоказ.

Затем Трамп продолжил говорить, глядя влево и в сторону от меня. Я не мог поверить своей удаче. Он не видел меня! Как это было возможно? Затем мне пришло в голову. Я стоял напротив плотной синей шторы. На мне был синий костюм, не совсем в цвет шторы, но очень близко. Должно быть, он послужил мне камуфляжем! Как здорово! Я думал, что мне очень повезло, что они организовали мероприятие в этой комнате, потому что у меня не было костюмов в цвет Зелёного или Красного зала. Теперь, когда это было моим спасением, я двинулся ещё ближе к шторе, прижимаясь к ней спиной, отчаянно стараясь стереть себя из поля зрения президента. Я буквально цеплялся за синюю штору, полный надежды, что смогу избежать опрометчивого и совершенно нелепого телевизионного объятия с новым президентом Соединённых Штатов.

Штора работала.

До определённого момента.

Продолжая говорить в своём привычном ритме потока сознания и свободной ассоциации, президент снова принялся шарить взглядом слева направо в направлении меня и моей защитной шторы. В этот раз мне не так повезло. Маленькие глазки с белыми тенями остановились на мне.

«Джим!» — воскликнул Трамп. Президент позвал меня к себе. — «Он знаменитее меня». — Ужасно.

Моя жена Патрис знала меня с девятнадцати лет. Во время бесконечного телерепортажа того, что ощущалось мной как тысячеметровый проход по Синему залу, она, сидя дома, смотрела телевизор и, указав на экран, сказала: «Это ‘вот, дерьмо’ выражение лица Джима». Да, так и было. Мой внутренний голос кричал: «С чего он взял, что это хорошая идея? Разве он не считается мастером телевидения? Это полный провал. И я никоим долбаным образом не собираюсь обниматься с ним».

ФБР и его директор не являются частью чьей-либо политической команды. Весь кошмар расследования электронной почты Клинтон касался защиты целостности и независимости ФБР и Министерства юстиции, защиты водоёма истины и доверия. То, что Трамп на второй день нахождения в должности собирался публично поблагодарить меня, являлось угрозой для этого водоёма.

Ближе к концу своего тысячеметрового прохода, я протянул Президенту Трампу правую руку. Это должно было быть рукопожатие, ничего более. Президент схватил мою руку. Затем он потянул её вперёд и вниз. Вот оно. Он собирался обниматься по национальному телевидению. Я напряг правую сторону тела, призывая годы отжиманий и тяги гантелей. Он не получит объятий, не будучи гораздо сильнее, чем выглядел. Он и не был. Я помешал обняться, но в ответ получил кое-что похуже. Президент наклонился вперёд и поднёс рот к моему правому уху. «Я действительно с нетерпением жду поработать с тобой», — сказал он. К несчастью, из-за угла направления телекамер многие во всём мире, включая моих детей, подумали, что видели поцелуй. Весь мир «видел», как Дональд Трамп целует человека, которого некоторые считали причастным к его избранию. Несомненно, хуже уже быть не могло.

Президент Трамп сделал движение, как бы приглашая меня стать рядом с ним, вице-президентом и Джо Клэнси. Попятившись, я с улыбкой отмахнулся. «Я недостоин», — пыталось сказать выражение моего лица. «Я не самоубийца», — говорил мой внутренний голос. Побеждённый и подавленный, я вернулся в дальний конец комнаты.

Прессу отпустили, и руководители полиции с директорами начали выстраиваться для фото с президентом. Всё происходило в полной тишине. Я сделал вид, что пробираюсь в задний ряд, и выскользнул через боковую дверь, через Зелёный зал, в коридор и вниз по лестнице. По пути я услышал, как кто-то назвал счёт игры «Пэкерс» против «Фэлконс». Здорово.

Возможно, я придавал слишком большое значение обычной театральности Трампа, но этот эпизод вызвал у меня беспокойство. Не было сюрпризом, что Президент Трамп вёл себя в манере, полностью отличавшейся от его предшественников — я не мог представить Барака Обаму или Джорджа У. Буша просящими кого-либо подняться на сцену, словно участника шоу «Цена удачи». Что было печально, так это то, что Трамп символически казалось просил делать руководителей правоохранительных органов и агентств национальной безопасности — подходить и целовать кольцо великого человека. Было чрезвычайно важно, чтобы эти руководители не делали этого — и даже чтобы не выглядело так, словно они делают это. Трамп либо этого не знал, либо ему было всё равно, хотя я довольно незабываемо провёл следующие несколько недель, стараясь довести это до него и его сотрудников.

* * *

В пятницу 27 января 2017 года — на двадцать первый день моих взаимоотношений с Дональдом Трампом — я снова был в Белом доме. Я как обычно обедал за своим столом, когда моя помощница Алтея Джеймс соединила меня с женщиной, звонившей из Белого дома и сказавшей, что переключает меня на президента. Он звонил спросить, не хочу ли я этим вечером «прийти на ужин». Это было ненормально, но у меня было ощущение, что у меня нет выбора. Я ответил: «Конечно, сэр». Он спросил, во сколько лучше, в шесть или шесть тридцать. Я ответил: «Как Вам удобнее, сэр». Он выбрал шесть тридцать. Я повесил трубку и затем позвонил Патрис, чтобы отменить запланированный ужин в тайском ресторане.

Днём я повстречал недавно ушедшего в отставку директора национальной разведки Джима Клеппера на церемонии награждения ФБР его редким статусом Почётного Специального Агента. Пока мы стояли, ожидая выхода на сцену, я рассказал ему о приглашении на ужин, пояснив, что оно вызывало у меня чувство глубокого дискомфорта. Он предположил, что это будет групповое мероприятие, сказав, что слышал, что на ужин в Белый дом пригласили ещё кого-то. Это заставило меня немного расслабиться.

Не было никакой возможности, чтобы президент ужинал наедине с директором ФБР. Кто-нибудь в Белом доме должен был сказать ему, что так просто не делали, по крайней мере со времён Никсона и Гувера. Я вспомнил, что Президент Обама пригласил меня в Белый дом на всесторонний разговор до моего выдвижения, потому что, как он пояснил, «когда ты станешь директором, мы не сможем беседовать подобным образом», что означало, что он не сможет обсуждать со мной всесторонние философские вопросы. Главу ФБР нельзя было ставить в ситуацию личной встречи и беседы с президентом Соединённых Штатов — особенно после выборов, как в 2016 году. Само упоминание могло скомпрометировать с трудом завоёванную целостность и независимость ФБР. Я боялся, что Трамп ожидал именно этого.

Я прибыл в Белый дом по Вест Икзекьютив Драйв, маленькой дороге между входом в цокольный этаж Белого дома и зданием Олд Икзекьютив Офис. Служба безопасности ФБР остановила машину у того же самого входа с навесом, которым я пользовался, когда направлялся в Ситуационный Центр. Я вошёл и сказал дежурному офицеру Секретной службы, что прибыл на ужин с президентом. Он выглядел слегка смущённым, и попросил меня присесть. Вскоре молодая женщина проводила меня в длинной прогулке через Западное крыло, по Розовому саду на нижний этаж Резиденции Белого дома. Мы поднялись по лестнице, которой я никогда раньше не видел, приведшей нас к Зелёному залу на первом этаже.

Пока ждал в дверях, я болтал с двумя стюардами, незаметно оглядываясь по сторонам в поисках остальных гостей президентского ужина. Стюарды были афроамериканцами близкого к моему возраста, и проработали в Белом доме около десяти лет. Каждый из них был под два метра, и ещё оба служили на подводных лодках во время своей действительной службы. Естественно, разговор зашёл о габаритной высоте проёмов на подводных лодках, и один из них сообщил, что длина коек была метр девяносто, что в точности соответствовало его росту. Посмеиваясь, мы согласились, что подводная лодка не для меня. Стоя у входа в Зелёный зал, пока мы продолжали ждать и болтать, я увидел его — стол, безошибочно накрытый для двоих. Одно место было помечено карточкой с каллиграфической надписью «Директор Коми». По-видимому, другое место предназначалось президенту. Мне было очень не по себе, и не только потому, что мне не нравилась идея в третий раз обсуждать русских проституток.

Президент появился в назначенное время, в 18:30. Скоро последовали комплименты. Увидев меня, уже стоящим в дверях, он сказал: «Мне это нравится. Мне нравятся люди, которые не опаздывают. Я думаю, руководитель никогда не должен опаздывать».

На нём был привычный темно-синий костюм, белая рубашка и слишком длинный красный галстук. Он совсем ничего не сказал стюардам. Он указал мне на стол, который был шириной примерно полтора метра, и размещён прямо под декоративной люстрой в центре прямоугольной комнаты.

Как следует из названия, стены Зелёного зала покрыты шёлковой тканью этого цвета. Позже я прочёл, что Джон Адамс использовал её в качестве спальни, а Томас Джефферсон сделал её столовой, но с тех пор президенты использовали её в качестве гостиной. Тем вечером мебель убрали в пользу нашего небольшого обеденного столика. За правым плечом президента я видел одну из двух стоявших по обеим сторонам камина статуэток, державших на своих головах каминные полки из белого мрамора, что выглядело очень больно.

Я обнаружил на своей тарелке большую бежевую карточку, на которой курсивом было написано всё меню из четырёх блюд. Салат, жареные креветки, цыплёнок в пармезане с пастой и ванильное мороженое. Президент начал с любования своей собственной карточкой меню, которую держал в руках.

— Они каждый раз от руки пишут всё это, — восхитился он, говоря о персонале Белого дома.

— Каллиграф, — кивнув, согласился я.

У него был недоуменный вид. «Они пишут его от руки», — повторил он.

В какой-то момент в самом начале, может, когда стюарды принесли креветок, Трамп спросил напрямик: «Итак, что ты хочешь делать?». Это был странный вопрос, который я сперва не совсем понял, но, не дожидаясь ответа, он пустился в монолог, ясно давая понять, что он имел в виду: хотел ли я сохранить свой пост.

Он сказал, что множество людей хотят быть директором ФБР, но что он очень высокого мнения обо мне. Он сказал, что слышал обо мне много хорошего, и знает, что люди в ФБР тоже очень высокого мнения обо мне. Он сказал, что, несмотря на это, он поймёт, если я захочу «уйти», учитывая всё, через что я прошёл, хотя затем упомянул, что для меня лично это было бы плохо, потому что выглядело бы так, словно я сделал что-то неправильно. Он закончил, сказав, что знает, что мог бы «что-то поменять в ФБР», если бы захотел, но хочет знать, что я думаю.

Теперь мне стало совершенно ясно, что происходит. Организация ужина, как подбор блюд, так и притворство Трампа, что он не просил уже неоднократно меня остаться, убедила меня, что это была попытка установить патронажные отношения. Вероятно, кто-то сказал ему, а может это просто случайно пришло ему в голову, что он «просто так дал» мне эту должность, и что ему нужно получить что-то взамен. Это лишь добавило странности впечатлению. Президент Соединённых Штатов пригласил меня на ужин, и решил, что моя гарантия занятости входила в меню.

Я ответил, что согласен, что он в любой момент, как пожелает, может уволить директора ФБР, но что я хотел бы остаться и заниматься работой, которую люблю и считаю, что делаю хорошо. Я сказал, что не ожидал вернуться в правительство, но считал эту работу чрезвычайно полезной, и хотел бы отбыть свой срок. Чувствуя, что ему от меня нужно больше, я добавил, что он может положиться на мою «надёжность» в одном определённом смысле. Не в том смысле, как иногда этот термин используют политики — как «надёжный» голос для одной команды. Я сказал, что он может рассчитывать, что я всегда скажу ему правду.

Я сказал ему, что не совершал подлостей и не устраивал утечек. Но, сказал я, политически я не на чьей-то стороне, и на меня нельзя рассчитывать в традиционном политическом смысле, пояснив, что это отвечает наилучшим интересам президента. ФБР и Министерство юстиции участвуют в наиболее противоречивых расследованиях в стране, расследованиях, которые зачастую касаются видных представителей президентской администрации, как это было с расследованием в отношении Карла Роува и Скутера Либби во времена администрации Буша. ФБР способно авторитетно выполнять эту работу, потому что не является — и не выглядит — инструментом в руках президента. Без этой репутации и реальности как Минюста, так и ФБР, у президента не остаётся способа проводить расследования в отношении своей администрации, кроме назначения некого специального прокурора.

Очевидно, эти рассуждения его не удовлетворили. Вскоре он с серьёзным выражением лица произнёс: «Мне нужна преданность. Я ожидаю преданности».

Во время последовавшей тишины я не шевелился, не говорил и не менял выражения лица. Президент Соединённых Штатов только что попросил преданности директора ФБР. Это было сюрреалистично. Склонные защищать Трампа могут представить, как бы выглядело, если бы Президент Обама позвал директора ФБР на ужин тет-а-тет во время расследования в отношении старших должностных лиц его администрации, затем обсудил его гарантию занятости, а затем сказал, что ожидает преданности. Несомненно, на «Фокс Ньюс» тут же бы появились люди, призывающие к импичменту Обамы. Конечно, если уж на то пошло, это было не то, что я вообще мог бы представить, чтобы сделал Обама или Джордж У. Буш. В моем понимании, такая просьба напоминала церемонию посвящения в Коза Ностру «Сэмми Быка» — с Трампом в роли босса семьи, спрашивающего, есть ли у меня то, что нужно, чтобы быть «сделанным человеком». Я этого никогда не делал, и никогда не сделаю. Я был полон решимости не давать президенту ни намёка на согласие с его просьбой, так что просто промолчал вместо этого. Мы, казалось, целую вечность глядели друг на друга, но, возможно, это была лишь пара секунд. Я снова уставился на мягкие белые мешки под его невыразительными голубыми глазами. Помню, в тот момент я думал, что президент не понимает роли ФБР в жизни Америки, и его не волнует, что сорок лет выстраивали те люди. Нисколько.

В начале своей карьеры и в более молодом возрасте, мне бы не хватило мужества сохранить хладнокровие, не нарушить леденящий взгляд сигнализирующим согласие кивком или каким-нибудь выдавленным словом. Даже в возрасте пятидесяти шести лет, с изрядным числом шрамов, будучи четвёртый год на посту директора ФБР, мне всё ещё приходилось говорить себе, сидя в метре от президента и глядя ему прямо в лицо. Внутренний голос твердил: «Ничего не делай; даже не шевелись».

Трамп нарушил это неловкое противостояние, опустив взгляд в свою тарелку, и переключившись на другую тему. Моя холодная реакция, казалось, не особо его расстроила, если вообще расстроила. Ужин продолжился, и довольно мило.

Когда наша встреча продолжилась — я не использую слово «разговор», так как этот термин неприменим, когда практически всё время говорит один человек — я снова попытался помочь Президенту Трампу понять, какую ценность президенту оказывает разделение между ФБР и Белым домом. Но было очень трудно вставить хоть слово. Остаток ужина, лишь время от времени делая паузы, чтобы поесть, он изливал потоки слов о размере толпы на своей инаугурации, о том, какое освещение свободных СМИ он смог сгенерировать во время выборов, о недоброжелательности кампании. Он изложил свою точку зрения на расследование в отношении электронной почты Клинтон, выделив в нём три фазы, каждая из которых, в его рассказе, носила моё имя. В «Коми-один», сказал он, я «спас её» своим заявлением от 5 июля, что в отношении неё нет подлежащего судебному преследованию дела. Хотя он добавил, что я ошибся с этим выводом. В том, что он назвал «Коми-два», я сделал то, что должен был, проинформировав Конгресс о возобновлении расследования. В «Коми-три», которой стало моё заключительное письмо Конгрессу, во второй раз закрывавшее дело, он сказал, что я снова спас Хиллари, но что она «совершенно не поняла» этого. Он словно пересказывал сюжетную линию своего любимого телесериала.

Он говорил об убранстве Белого дома, сказав что-то вроде: «Это роскошь. А я знаю роскошь». Помню, я снова посмотрел на бедную статую, которую видел за его плечом, с каминной полкой на голове, и подумал, что в этом есть смысл. Он пустился в новые объяснения — я много видел их по телевизору — о том, что он не высмеивал репортёра-инвалида. Он сказал, что не обращался плохо с длинным списком женщин, подробно рассматривая каждый случай, как это было в нашем предыдущем разговоре. Он настаивал, что ни за что не стал бы щупать ту даму, сидевшую рядом с ним в самолёте. А идея, что он схватил порнозвезду и предложил ей деньги, чтобы пройти в его комнату, была абсурдной. Его манера говорить напоминала конкурс устных головоломок со счётчиком времени. Он в торопливой последовательности брался за тему, откладывал, брался за несвязанную тему, откладывал, возвращался к исходной теме, снова и снова. Но каждый раз именно он выбирал темы и откладывал их. Ничто в его поведении и близко не напоминало то, как мог или должен был руководитель выстраивать взаимоотношения с подчинёнными.

Все мы пытаемся осознать то, что много лет твердила мне Патрис, когда я занимал тот или иной пост: «Дорогой, дело не в тебе». Ей часто приходилось напоминать мне, что что бы ни чувствовали люди — радость, грусть, испуг или смущение — вряд ли это имело какое-то отношение ко мне. Они получили подарок, или потеряли друга, или получили результаты медицинских тестов, или не могли понять, почему их любовь не отвечает им взаимностью. Всё это имело отношение к их жизни, их проблемам, их надеждам и мечтам. Не ко мне. Природа человеческого бытия затрудняет нам — или, по крайней мере, мне — прийти к осознанию этого естественным путём. В конце концов, я могу познать мир лишь через себя. Это делает всех нас склонными считать, что всё, о чём мы думаем, всё, что мы слышим, всё, что мы видим, всё это про нас. Полагаю, мы все так делаем.

Но руководителю необходимо постоянно приучать себя думать иначе. Это в двух отношениях важный вывод для руководителя. Во-первых, он позволяет вам слегка расслабиться, будучи уверенным в том, что вы не настолько важны. Во-вторых, осознание того, что люди не всё время сосредоточены на вас, заставит вас попытаться представить, на чём они сосредоточены. Я считаю основой эмоционального интеллекта способность представить чувства и видение другого «я». Некоторые, кажется, рождаются с большим изначальным депозитом эмоционального интеллекта, но все мы можем развить его практикой. Ну, большинство из нас. У меня было ощущение, что никто не научил этому Дональда Трампа.

Президент задал очень мало вопросов, которые могли послужить приглашением к обсуждению. Вместо этого он делал постоянные утверждения, оставляя меня в раздумьях, соглашался ли я своим молчанием со «всеми», что у него была самая большая инаугурационная толпа за всю историю, что он произнёс отличную инаугурационную речь, что он никогда не обращался плохо с женщинами, и так далее. Шквал слов практически был предназначен для того, чтобы не допустить подлинного двустороннего диалога.

Затем была непостижимая, излишняя ложь. К примеру, в какой-то момент президент сказал мне, что руководитель аппарата Райнс Прибус не знает о нашей встрече, что выглядело невероятным. Руководитель аппарата должен знать, когда президент ужинает один на один с директором ФБР. Затем, позже, на том же самом ужине Трамп случайно проговорился: «Райнс знает о нашей встрече».

Во время очередного зигзага разговора он спонтанно поднял то, что назвал «темой золотого дождя», повторив многое из того, что сказал мне ранее, и добавив, что его беспокоит, что может быть «хотя бы один процент вероятности» того, что его жена Меланья думает, что это правда. Это меня немного смутило, потому что я тотчас начал гадать, почему его жена должна думать, что есть хоть какая-то вероятность, пусть и небольшая, что он был в Москве с мочившимися друг на друга проститутками. При всех моих недостатках, существует нулевая вероятность — буквально, абсолютно нулевая — что Патрис поверит утверждению, что я в Москве был с писающими друг на друга проститутками. Она бы рассмеялась над самим предположением. Что это за брак, с каким человеком, что супруга делает вывод, что существует лишь 99 процентная вероятность того, что её муж не делал этого?

Я практически уверен, что президент не знаком с пословицей «Нечестивый бежит, когда никто не гонится», потому что он просто не мог остановиться, продолжая добровольно объяснять, почему это не могло быть правдой, и закончив тем, что сказал, что подумывает попросить меня расследовать эти обвинения, чтобы доказать, что это ложь. Я сказал, что это ему решать. В то же самое время, я выразил озабоченность, что подобная вещь создаст нарратив, что мы проводим расследование в отношении него лично, и добавил, что к тому же очень трудно доказать, что чего-то никогда не было. Он ответил, что, может быть, я прав, но неоднократно просил меня подумать над этим и сказал, что и он подумает.

Один из немногих его вопросов, снова, кажется, возникший из ниоткуда, касался того, как я сравниваю Генерального прокурора Эрика Холдера и Лоретту Линч. Я ответил, что Холдер был намного ближе к Президенту Обаме, что как являлось преимуществом, так и таило в себе опасность. Я в качестве предлога воспользовался возможностью снова объяснить, почему было так важно, чтобы ФБР и Министерство юстиции были независимы от Белого дома. Я сказал, что в этом заключался парадокс: на протяжении истории некоторые президенты решали, что раз от Минюста исходят «проблемы», им следует стараться держать министерство ближе к себе. Но, в конечном счёте, размывание этих границ ещё сильнее усугубляло проблемы, подрывая общественное доверие к ведомствам и их работе. У меня не было ощущения, что он имел хоть какое-то представление о — или заинтересованность в — том, о чём я говорил.

На том ужине мне в голову пришло кое-что ещё касательно Президента Трампа, что я посчитал очень поучительным. Я не помню, чтобы вообще видел, как он смеётся. Не во время светской беседы перед заседаниями. Не во время разговора. Не даже здесь, во время якобы расслабленного ужина. Мысль о человеке, которого я никогда не видел смеющимся, не покинула меня и много месяцев спустя. Мне было интересно, обратил ли на это внимание кто-нибудь ещё, или хоть где-нибудь на тысячах часов видео он смеялся? Он буквально десятилетия провёл на виду у видеокамер, между своей хорошо спланированной карьерой бизнес-магната и годами в качестве звезды телешоу. Так что я из любопытства погуглил и посмотрел видео на ютьюбе. За все свои поиски я нашёл лишь одно видео того, что можно было бы назвать, как Дональд Трамп изображает смех, снятое в январе 2016 года, когда он спросил аудиторию в Нью-Гэмпшире об источнике шума на заднем плане, напоминавшем лай собаки, и кто-то крикнул: «Это Хиллари». Есть риск того, что я слишком широко интерпретирую это, и полагаю возможным, что он может шутить наедине с женой, детьми или каким-либо любимым сотрудником, или что я пропустил набор его смеха на публике, но я не знаю другого избранного руководителя, который бы достаточно регулярно не смеялся на публике. Полагаю, его очевидная неспособность к этому уходит корнями в глубокую неуверенность, в его неспособность быть уязвимым или рискнуть оценить юмор других, что, по зрелом размышлении, на самом деле очень грустно у руководителя, и немного пугает у президента.

Практически в конце нашего ужина он задал ещё один вопрос — сделал первую настоящую попытку узнать что-то о своём госте. Он поинтересовался, как я оказался директором ФБР. В ответ я сказал ему, что был приятно удивлён, что Президент Обама думал об этой должности так же, как я: он хотел компетенции и независимости, и не хотел, чтобы ФБР была вовлечена в политику, а хотел спать ночью зная, что у ФБР хорошее руководство. Я подробно изложил нашу первую дискуссию в Овальном кабинете, которая, как прямо в тот момент пришло мне в голову, являлась полной противоположностью той, что разворачивалась за этим ужином. Президент Трамп ответил, сказав, что счастлив, что я хочу остаться, потому что слышал обо мне столько хорошего от столь многих людей, включая его кандидатур на посты министра обороны и генерального прокурора.

Затем он вернулся к теме преданности, снова сказав: «Мне нужна преданность».

Я снова выдержал паузу. «Я всегда буду честен с Вами», — сказал я.

Он сделал паузу. «Это то, чего я хочу, честной преданности», — произнёс он. Казалось, это удовлетворило его как некий вид «сделки», в которой мы оба были в выигрыше.

Я сделал паузу. «Вы получите её от меня», — сказал я, отчаянно желая закончить наше неловкое противостояние и говоря себе, что достаточно сделал для того, чтобы чётко заявить свою позицию.

В тот момент мне на ум пришло кое-что ещё: «лидер свободного мира», представляющийся великим бизнес-магнатом, ничего не понимал в руководстве. Этичные руководители никогда не просят преданности. Личной преданности требуют те, кто управляют с помощью страха — вроде боссов Коза Ностры. Этичные руководители заботятся о тех, кем руководят, и предлагают им честность и порядочность, приверженность и самопожертвование. Они обладают уверенностью, которая порождает смирение. Этичные руководители знают о своём собственном таланте, но остерегаются своих собственных ограничений — понимать и рассуждать, видеть мир таковым, каков он есть, а не таким, каким они хотят, чтобы он был. Они говорят правду и знают, что принятие мудрых решений требует, чтобы люди говорили им правду. И для того, чтобы получать эту правду, они создают обстановку высоких стандартов и глубокого рассмотрения — не побоюсь этого слова, «любви» — которая строит прочные связи и делает возможными выдающиеся достижения. Этичному руководителю никогда не пришло бы в голову просить преданности.

После десерта — двух шариков мороженого каждому — я отправился домой и написал заметку об этом ужине, что быстро стало моей практикой с Президентом Трампом после тех случаев, когда мы говорили наедине. Я никогда прежде не делал ничего подобного в своих разговорах с другими президентами, и не делал заметок, будучи директором ФБР, о встречах с любыми другими людьми, но ряд факторов свидетельствовал о том, что с этим президентом будет разумно поступать так. Во-первых, мы затрагивали темы, связанные с обязанностями ФБР и лично президентом, и я обсуждал эти вещи с человеком, чью честность я ставил под серьёзное сомнение с тех пор, как наблюдал его президентскую кампанию. Мне нужно было защитить ФБР и себя, потому что я не мог доверять, что этот человек скажет правду о наших разговорах. Как было моей практикой, я распечатал две копии заметки. Одной я поделился с группой старших руководителей ФБР, и затем мой руководитель аппарата подшил её в свои файлы. Другую я запер дома, по двум причинам: я считал эту заметку своей личной собственностью, как дневник; и я беспокоился, что однажды точные воспоминания о разговорах с этим президентом могут оказаться важными, что, к сожалению, оказалось правдой.