— А полетели вместе. — Предложил Сизарик, глядя, как подкравшийся из кустов кот Васька изготовился к прыжку.
— Куда? — Зевая переспросил Варкуша, одним глазом всё же контролируя ситуация в кустах.
— В столицу нашей Родины, город-герой Москва.
— Что?..
— В столицу нашей родины, город-герой…
Взлетели. И каждый полетел в свою сторону.
В столицу нашей Родины… — Думал про себя Варкуша, приближаясь к мусорному контейнеру. — Мне и моя малая Родина по душе, а Москва? Что Москва? Большая помойка и всё.
Приземлившись и оглядевшись вокруг он, прежде, чем начать клевать неизвестно кем накрошенный хлеб, всё же подумал про своего друга: Да хранит тебя Господь, Сизарик…
* * *
Декабрьские ночи таинственны. Это особенно чувствуется, когда глядишь на крыши пролетающих мимо ночных поездов. Сдуваемый скоростью снежок и серый дым от титана. Вокруг никого. Снаружи холод, мороз, а внутри тепло и уют. Впереди много часов пути. Впереди много неизвестного, таинственного. Мысли. Для большинства они теперь опережают дорогу. Но не для всех.
Алексей зашёл в вагон. Приятно хлопнула дверь. «Зачем выпускать тепло, — подумал он. — Я бы погладил этот титан, который не даст нам пропасть в пути, который предупредительно заботливо растоплен проводником. Но он горячь и руки не протянешь».
Плацкарт, второе купе, верхняя полка по направлению движения. Вся жизнь на колёсах? Нет, но ездить приходится часто. Ты здесь, а родители там. До них пять часов.
Отправляясь в ночь, Алексей никогда не дожидался отправления поезда, а сразу же укладывался на верхнюю полку и погружался в небытие. В этот раз он замедлил. Удивительно — вагон пуст. Однажды ему уже приходилось ехать в пустом вагоне, но это было очень давно, более двадцати лет назад. Он закончил третий курс военного училища и поспешил на родину. Все пути на родину проходили через столицу. А в тот год въезд в неё был ограничен из-за какого-то фестиваля. Не то «Дружбы народов», не то «Мир во всём мире». Через пять лет не будет никакой дружбы, не останется и мира. Но речь сейчас не об этом. Просто он вспомнил, как ехал один в пустом вагоне с той лишь разницей, что тогда было лето, а сейчас зима. И ещё, правда, тогда была немножечко другая страна.
Поезд тронулся, но Алексей не прилёг. Как-то таинственно — одному ехать в пустом вагоне, да ещё декабрьской ночью. Он сел поглубже и прислонился к стенке. «Скоро пропадут огни Москвы и быть может я лягу, когда проводник возьмёт билет».
Он хотел закрыть глаза и уже откинул и голову назад, как вдруг к нему подошёл старичёк. Возможно, он зашёл раньше и его место было где-то там, дальше. И он также удивился пустому вагону. И он также не захотел ехать один. Алексей почему-то не хотел спать, и старичок, по-видимому, тоже. Чтожь, можно ехать и вместе.
Этот старичок сел не на против а рядышком, так же по ходу движения. Вот и проводник. Добрая женщина удивилась, что никто не удивился и не спросил, почему вагон пустой? Поэтому и она посчитала не скромным спросить, почему вы не удивляетесь, но ласково взяла билеты.
Постель из этих двоих пассажиров никто не взял. Алексей ехал до Мурома, старичок до Арзамаса. Отказались и от предложенного чая.
— Путешествуете? — ласково поинтересовался старичок.
— Отправляюсь за реку, — недвусмысленно ответил Алексей, продолжая искоса смотреть в окно.
Город Муром стоит на высоком левом берегу реки Оки. В тёплое время года по наплавному мосту можно перебраться на правый берег и любоваться панорамой. Весною перебраться можно на пароме, а зимою пешком прямо по льду. В последний раз на лыжах Алексей перебирался на противоположную сторону реки, когда учился ещё в восьмом классе. Более не довелось, но и нужды особой не было. Она появилась теперь, когда ему исполнилось ровно сорок лет. На родину, в Муром, за реку, в морозную зимнюю ночь его погнала тоска. Просто хотелось перебраться на другую сторону реки и стоять там посреди заснеженных лугов. Стоять и смотреть на пасмурный и унылый силуэт города. Другим он и не мог быть.
Старичок не переспросил, не уточнил. Казалось, он понял. Да, он понял всё и без лишних объяснений.
«У меня ведь тоже была собачка, — сказал он задумчиво, — но в детстве. Я подрастал, а она старела. И вот я вырос, а её не стало. С тех пор не могу никого завести, хотя сам живу в деревянном домике. Я вас понимаю, молодой человек. Но что поделаешь, надо жить».
Алексей ничуть не удивился тому, что сейчас сказал старичок. Разве в пустом вагоне, который уносит их в неизвестность, можно чему-нибудь удивляться?! Своим молчанием он показал готовность слушать и дальше, ибо нуждался прежде в утешении, а не в том, чтобы выговориться самому.
«Господь не случайно создал этих собачек. Он выбрал их из огромного уже созданного тварного мира и поставил на службу человеку. Не случайно, совсем не случайно, а как наиболее подходящее существо. Никто так не приручается, как эти собачки. Даже кошки и те, разве зависят всецело от нас? А собачке нужен прежде всего кто? Хозяин. Вот их сущность в этом и состоит. Каждой нужен свой хозяин. Свой, единственный».
«Правильно, — подумал про себя Сизарик, всё это время таившийся на третьей полке. — Правильно, дедушка, говоришь. И хотя сам я недоверчиво отношусь к этим четвероногим собачкам, но они куда как лучше четвероногих котов. Один только Васька чего стоит, противный. Да ещё вздумали себе человеческие имена брать!»
Алексей оторвал взгляд от окна и закрыл глаза. На противоположной лавочке перед ним сидели два мопса. Один мопс постарше, года два с половиной, а другой чуть подросший, но всё ещё щенок, месяцев семь от роду. Оба внимательно смотрели на него, прямо в глаза. Щенок, правда, то и дело отвлекался, переводя взгляд на сидящего рядом с Алексеем дедушку. Он хоть и важничал, старался казаться серьёзным, но по всему было видно, что ещё не определился. Да, не определился с хозяином. А старший мопс давно не нуждался ни в ком. Для него всё было определено ещё два года тому назад.
— Джесси? — удивился про себя Алексей.
Старший мопс, не сводя пристального взгляда с сидящего напротив него человека, чуть дрогнул закрученным в два кольца хвостом. Сизарик на ципочках подкрался к самому краешку полки и только одним глазиком осторожненько посмотрел вниз. Мопс ждал, когда его узнают. Терпеливо ждал, более не подавая никаких признаков родства. И малый щенок тоже замер, наблюдая за матерью.
— А вот мои собачки, — представил их Алексей своему собеседнику. — Джесулька и Дарушка. Мама и дочька.
«Узнал», — тихо взвизгнула Джеська и хвост заработал, как часовой механизм.
«Узнал», — тявкнула Дарушка и от радости куснула мать за ухом.
«Узнал», — вздохнул с облегчением Сизарик, и с удовольствием расправил затёкшие крылышки.
«Узнали своего хозяина, — ласково подумал про себя старичок, — узнали, родные мои».
* * *
Когда подъехали к Мурому, Алексей обнаружил, что вагон битком забит пассажирами. Была ещё ночь и все спали, за исключением нескольких человек, которые с вещами двинулись к тамбуру.
Не понимая, что с ним происходит, Алексей поспешно спустился со своей второй полки вниз, собрался и едва добежал до выхода.
— Вам же до Арзамаса! — удивлённо воскликнул проводник.
— Какой Арзамас?! Вот я!
Алексей спрыгнул на заснеженный перрон не заметя, как над его головой выпорхнул Сизарик.
— А это что такое?! — во второй раз удивлённо воскликнул проводник, но ни кто ничего ему не мог объяснить.
Дверь пришлось спешно захлопнуть, чтобы мороз не принял командование в свои руки. Поезд со скрипом тронулся. Алексей перевёл дух и понемногу начал приходить в себя. Но тут к нему подбежал Эдик — молодой человек лет тридцати.
— Вижу, чуть не проспали, — сказал он весело. — А я вас давно караулю.
— Кто вы? — удивился Алексей.
— Фильм «Приключения Электроника» смотрели? Так вот, я — это не он.
Эдик засмеялся и, подтолкнув Алексея под локоть, предложил ускорить шаг, так как лёгкий морозец начинал уже пощипывать носы.
Этот Эдик был изобретатель. Его старший брат таинственным образом пропал много теперь уж лет назад, когда Эдик был ещё совсем подростком. Но только он знал, что произошло. Брат изобрёл машину времени и переместившись куда-то в прошлое, так и не вернулся. Об изобретении, которое сконструировано было тайно, знал только Эдик и он по-прежнему верил, что брат может вернуться, если не погибнет там в неизвестности. Шли годы, надежда таяла и в конце концов Эдик сказал: «Мы пойдём другим путём».
Своё изобретение он, естественно, держал в тайне.
— Странно, почему вы меня пригласили? — недоумевал Алексей.
— Ну вы же фотограф?!
— Я снимаю для себя, любитель.
— Любитель-краевед. Я видел ваши фотографии на одном из архитектурных сайтов.
— Ну и что же?!
— К сожалению, кроме вас никто больше не написал книги о фотографах. — Пояснил Эдик.
— Ах вот в чём дело! Но всё равно, зачем я вам понадобился?
— Когда, Алексей, вы ознакомитесь с моим изобретением, может быть скажете, что не вы, а я вам понадобился. Вы же краевед до мозга костей. Вам хочется знать, что где было давно?
— Естественно, это всегда интересно. — Не стал возражать Алексей.
— Ну а если материала не хватает, как тогда быть? Ни документов, ни фотографии, ни случайного рисунка…
Они шли по заснеженным улицам пустынного ночного города и всё говорили и говорили. Минут через сорок быстрого шага добрались. Едва скинув верхнюю одежду, Эдик тут же провёл Алексея в свой кабинет.
— Вот оно! — сказал он торжественно. — Не хочу называть это прибором; просто — очки времени.
Алексей смотрел без видимых признаков удивления. Эдик счёл нужным поведать краткую историю своего детища.
Идея не попасть в прошлое, а просто увидеть его без риска для жизни заслуживала внимания. Первые очки времени позволяли, надев их, видеть статичную картинку, например, городского ландшафта с той точки, где стоишь. Это оказалось неудобным — нужно было запоминать увиденное или сразу записывать. Занятие привлекало внимание не только ратозеев, но и крайне некультурных. Решено было вмонтировать в очки времени микрофотоаппарат, способной фиксировать картинку.
Сегодня Эдик испытывал уже четвёртую модель, способную в цифровом виде фиксировать ландшафты целыми блоками, до ста фотографий. Следующим этапом должно было стать внедрением в очки времени цифровой теперь уже видеокамеры, но пока об этот рано было говорить.
— Суть изобретения в программе, над которой я работал пять лет. — Уточнил Эдик.
— И какой временной диапазон охватывают эти очки? — На полном серьёзе поинтересовался Алексей.
— Банально. Программа была написана на скачок ровно в сто лет. Это значит, что сейчас мы сможем увидеть 1903 год, а через месяц 1904-й. Дело будущего, написать другие программы, которые смогли бы свободно перемещать нас во времени.
— А можно мне ознакомиться с результатами съёмки?
— Конечно! Отгадайте с одного раза, какой сюрприз я вам приготовил?
Алексей задумался.
— Удивительно! — воскликнул Эдик. — Ну что бы вы хотели увидеть в первую очередь?!
— Собор, — коротко ответил Алексей.
— Именно это я вам и приготовил!
— Но как догадались?
— Ознакомился с некоторыми вашими стихами. Вы ведь в прошлом писали стихи?
— Да, было дело, — нехотя ответил Алексей. — Бросил, не сложилось.
— Ну а мне хватило лишь двух, чтобы понять, какой вы человек. Поэтому, прошу!
И Эдик, заранее включив компьютер, усадил Алексея перед самым экраном.
— Вы знаете, конечно, что по Собору имеется довольно много фактического материала того ещё времени. Но отличительной особенностью видовой фотосъёмки являлась западная и северная стороны. С южной стороны Собор был закрыт пышными кронами деревьев городского сада; даже зимой его никто ни разу не снял с той точки.
— Это верно, — подтвердил Алексей.
— Поэтому вам предоставляется почётнейшее право, — с подчёркнутой торжественностью произнёс Эдик, — почётнейшее право первому ознакомиться с работами начинающего фотографа Эдуарда Безфамильного. Прошу: видовые съёмки Богородице-Рождественского собора города Мурома 1902 года с южной и юго-восточной сторон!
От увиденного на экране компьютера, Алексей просто остолбенел. Фотографий было не много, всего полтора десятка, да и сняты они были в одно время. Но, Боже мой, какая это была прелесть!
Через некоторое время, придя в себя, когда новые виды вростали в сознание накрепко, Алексей, наконец, произнёс вполне логичную и очень ёмку фразу:
— Можно мне самому попасть на место?
Нет, заподозрить Эдика в обмане он не мог и не хотел. Хотелось самому поприсутствовать, самому поиграться этими чудными очками. Поэтому, только начало светать, тут же и отправились.
Алексей не стал искушать судьбу и встал на тропинке Окского сада с таким расчётом, чтобы можно было поворачиваться в разные стороны.
— Вот пульт, — хладнокровно сказал Эдик. — Если что понравится, просто нажимайте вот эту кропочку. При этом руки вместе с пультиком могут оставаться в карманах.
Просто нажимая кнопочку, Алексей в течении пяти только минут израсходовал всю память цифровой камеры, встроенной в очки времени. Так он получил новые, никому из современников неизвестные зимние виды разрушенного в 1940-х годах городского собора в честь Рождества Пречистой Богородицы, храма Спаса Нерукотворного образа и колокольни, смотровой веранды на реку Оку и некоторые другие достопримечательности тогдашнего Городского сада. Удивляться было некогда. Более того, ему уже казалось, что очки времени, вещь совершенно обыденная и не хватает ей только одного — творческого подхода конкретного пользователя.
— А я вот думаю, — с улыбкой произнёс Эдик, — как подписать эти фотографии. Ведь время-то у них известное — начало прошлого века, а живу-то я когда?
— Действительно, — согласился Алексей, — об авторском праве на такие фотографии мы ещё не подумали.
— Но это дело будущего. В целом же, хороша машина?
— Без комментариев… — одобрительно кивнул Алексей.
— Перед нами раскрываются большие перспективы, — загадал Эдик.
— Нет, — неожиданно ответил Алексей, — лично передо мной никаких перспектив не раскрывается.
— Это ещё почему?.
— В последнее время я охладел к краеведению по неведомым для себя причинам.
— Не беда! — попытался ободрить соратника Эдик. — Вот увидишь, весною настроение само улучшится и приедешь недели на две, не меньше.
— Не приеду, — сухо ответил Алексей.
— Приедешь-приедешь!
— Жаль, что твоя программа берёт лишь на сто лет, — Алексей вернул Эдику очки и пульт.
— Да я уже думал, что пора писать на 150.
— Нет, Эдик, не на сто пятьдесят. Мне нужно всего на два года назад.
— Всего на два года… назад… — не понял Эдик. — Или мне послышалось? Почему на два года?
— Я не могу тебе сказать, — замялся Алексей, — не могу объяснить, понимаешь? Но всего на два года.
Сказав это и оставив гениального провинциального изобретателя в полном недоумении, он поспешил на вокзал. Вспорхнув с главки 54-метровой соборной колокольни, голубок Сизарик полетел за ним следом.
* * *
Через некоторое время Варкуша получил от своего друга короткое послание. Помозговав про себя, он решил огласить его на всеобщем дворово-птичьем собрании. Все птахи, от мала до велика, прилетели, но среди них оказалась одна, серая ворона, которая не желала участвовать в общих делах птичника, однако же на собрания являлась с тем, чтобы мутить воду и потешать сама себя. На сей раз дело оказалось серьёзным и её шутки не на шутку рассердили присутствующих.
— Ишь ты, весточку прислал! — потишалась серая ворона.
— А ты теперь лучше помолчи, — одёрнул её старый ворон, — послушаем, что Варкуша нам скажет.
— Да что он может сказать?! — продолжала насмехаться неугомонная. — О своём дружке-беглеце что-ли? Да мне на него ровным счётом накаркать.
Тут один из сизарей не выдержал:
— Теперь я понимаю, откуда такие берутся?
— Откуда же?! — съехиднячала серая и, не дожидаясь объяснений, продолжила накалять страсти, ударяя Варкуше по живому. — Ишь ты, вздумалось ему почтовиком стать! Уж сидел бы лучше у контейнера и не высовывался, альбинос проклятый.
— Лети, лучше, по-добру по-здоровому, отсюда, серая! — предупредили из птичника, — А нам нечего здесь смуты вносить.
— Ладно, ладно! — завопила серая ворона. — Да вы все тут, помойщики, дальше своего контейнера и света белого не видели. А я независимая, где хочу, там и летаю, где хочу, там и пропитание себе сама беру.
— Ворюга ты, — раздалось из толпы. — Знаем, где ты себе пропитание берёшь. Из-за тебя сколько наших уж пострадало безвинно.
— Да каркала я на всех вас, попрошайки помойные!
— Это кто здесь попрошайки?! — возмутились и встрепенулись воробьи.
— Да и вы тоже! Целыми днями только и сидят у колодца, только и ждут, когда им дармовой хлеб накрошат.
— А ну, тварь серая, сейчас пощипаю! — смело скакнул вперёд отчаянный воробей.
— Уж ты ли?! — засмеялась серая ворона.
— Мы ли! — ответили ей хором, и ещё пятеро дружно отделились из толпы.
— А! Толпою на одну?
— Убирайся, откуда прилетела. — Неожиданно молвил старый ворон, отличающийся необыкновенной мудростью. — Не может здоровое тело принять яд безвредно для себя. Так и ты, позорище нашего птичника. Но знай, что рано или поздно пострадаешь за свои дела.
— Кар, на вас! Кар, Кар!!! — И серая ворона полетела прочь.
— Неужь-то избавились, — с облегчением вздохнул кто-то из сизарей.
— Ну и тварь, — покачал головой кто-то, — как таких земля-то носит?
— Ладно, шут с нею, давайте лучше Варкушу послушаем, — прочирикал бросавший вызов вороне воробей.
Все в птичнике знали, что Сизарик мечтал стать почтовиком. До 1917 года все его предки были почтовиками. Но, как известно, почтовики имели белый окрас. После 1917 года у новой власти отпал интерес к почтовым голубям, а кто-то первый из них отправился на лёгкий заработок. Иными словами, бросил почтовое дело, а поселился поближе к дармовому хлебу, то есть к зернохранилищу. Разгневался Господь и наказал род сей. Отныне небыло уже никого в нём белого цвета, а все стали сизыми.
И тут вдруг Сизарик уродился с белой головой, да ещё с двумя белыми пятнышками на крыльях. Мудрый ворон как-то объяснил ему: «Не иначе, Господь смиловался над тобой». И с тех пор Сизарик мечтал восстановить в своём роду почтовую службу, но не знал только, как это сделать, ведь корни профессии были утрачены. Тогда-то он и решил научиться всему самостоятельно. Ему никто не поверил. И вот, первое известие от него.
— Гляди-ка, а наш почтальон весточку прислал! — гаркнул кто-то из толпы с довольной улыбкой. — Давай, Варкуша, говори!
В сообщении имелась всего одна просьба: «Помогите найти мопсов». И птичник задумался…
* * *
Время, как водится, лечит. Но одни болезни, вроде простуды, лечатся за день, за два; какие-то неделю. А бывают болезни и посерьёзнее, на лечение которых уходят месяцы. Впрочем, таковые, наверное, уже и болезнью-то не считаются, а человек попросту привыкает к своему новому состоянию. И всё же это болезни телесные. А сколько может пройти времени, чтобы вылечить болезнь безликарственную? Иными словами, болезнь, происходящую от томления духа. Неизвестно… И насколько опаснее может быть это состояние обыкновенного фичического недуга? Между тем, известны случаи самого печального конца, причиною которого как раз и было томление души.
* * *
Тогда, в конце 2000 года, Алексей уже обдумывал содержание своего электронного краеведческого проекта о фотографах. Время было тяжёлое, страна не совсем ещё оправилась от политическо-финансовой смуты 1998 года. В этих условиях он вложил денежки в производство, приобретя сканера для оцифровки плёнок.
И вот, семь часов утра и я уже сажусь за домашний компьютер. Большой город только ещё просыпается, он будет тянуться часа три, не мешьне. А я уже за работой. Нет мыслей? Тогда найдём дело рутинное, но так же необходимое, сканирование, например.
И кто это не спит вместе со мной? Кто это хочет участвовать во всех моих делах? Уже лето 2001 года. Уже пора думать о новом проекте. «Давай думать вместе», — слышу я. Наклоняю голову и вижу эти глаза. «Хозяин, а как же я? Давай думать вместе».
Я протягиваю руку, я подсаживаю за попку это хвостатое глазастое существо. Оно бодро карабкается, перебирая всеми лапками. На моих коленях заранее подложенный коврик. «Вот, мы улеглись, и теперь, хозяин, можешь продолжать сканировать или делать ещё что-нибудь на своём компьютере, а я немного похраплю, ещё немного похраплю, ну самую малость ещё похр…»
* * *
Знал ли Сизарик, перелетая с карнизов и подоконников, что время не имеет времени? Нет, не знал. Да и не нужно ему этого знать. Сегодня он видел Алексея, сканирующего свои краеведческие материалы о памятниках архитектуры древнего города Мурома; сканирующего с маленьким щеночком на коленях. Это Джесси. Тут уж ничего не поделаешь — имя собаке даёт фактический заводчик. Но хозяин может дать новое имя и это справедливо. Джесси осталась Джесси, но стала просто Джесулькой. Время здесь ничего не смогло сделать. Шли месяцы, и вот уже два года позади. Давно уже повзрослевший мопс не может сканировать вместе с хозяином его краеведческие материалы, лёжа на коленях. Теперь он лежит просто в ногах. Но именно это важно. Он по-прежнему участвует во всех делах хозяина, пускай даже во сне. Главное, рядом. Так вот, повзрослев, мопс не стал Джессей, а по-прежнему остался Джесулькой. Он это знал и это для него было важно. Не знал только, почему. Об этом мог знать только один человек. Он — хозяин. Но если бы знал мопс, то неизвестно ещё, полезно ли было это знание для него. И всё же мы скажем, назовём причину. Глаза. Джесуля осталась Джесулей за свои глаза. И Сизарик, наблюдая за происходящим в неизвестной пока для него комнате, впервые увидел эти глаза и согласился в душе со всем, что знал об этом до этого.
А комната была для него действительно неизвестная. Пристроившись на краешке карниза, он поймал себя на мысли, что не хорошо подсматривать и подслушивать. Однако, вторичная мысль, что он здесь не из-за крошек, а на службе, успокоила его. «Я собираю информацию, которой мне не хватает», — говорил он сам себе и тем утешался.
Мопс лежал под кроватью. Когда новый хозяин был дома, он мог лечь к нему и под бок. Но когда этот хозяин по каким-то причинам отсутствовал, Джеська пряталась под кровать. Удивительно, на прежнем месте всё было наоборот. В старой комнате она отвоевала себе место на диване, старом диване, 1974 года, который замедлили выбросить. В прежнем доме только одна комната была в её распоряжении, потому что это была коммунальная квартира. Теперь в её распоряжении были все комнаты, был простор, которого так не хватало ещё вчера. Но это почему-то не радовало.
Новый хозяин не работал и практически постоянно был дома. Добрая по характеру и довольно полная в теле женщина. Старый хозяин работал с утра до вечера и Джеське приходилось ждать его в запертой комнатушке весь день. В этой комнатушке шторы не раскрывались и ей не были видны даже кроны деревьев. Что оставалось делать? Ждать и тосковать.
«При новом хозяине, — размышляла про себя Джесси, — я стала больше гулять, что очень важно для меня. Но если при старом хозяине я гуляла меньше, то на это имелась причина. Какая? Лень? Нерадение? Может быть, может быть. Но почему я думаю так? Там была совершенно другая жизнь, другой ритм. Нет, всё хорошее там было от возможностей и если чего не было, то так же по возможности».
— Ах, Шарпик, Шарпик. Жаль, что ты не знаешь, какие ещё бывают хозяева.
— А ты расскажи мне, голубушка.
— Он меня любил.
— Меня мой хозяин тоже любит.
— Нет, мне иногда даже доставалось от него.
— И ты это называешь — любил? — удивился Шарпик.
В отличие от Джесси, он лежал на кровати и слушал её, просто свеся голову вниз.
— Понимаешь, если тебя наказывает хозяин, пусть и незаслуженно, значит ему самому плохо. Дело-то не в этом, а в последующем.
— Что в последующем?
— В последующем сокрушении, покаянии, угрызении совести.
— И тебе это по душе?
— По душе. Я не могу видеть, как люди страдают. Мне их жалко. — Сказала Джесуля и большущие глаза её наполнились слезами.
Голова лежала на полу, взгляд был устремлён в даль, мысль — в неизвестное. Нет, мысль Джесули была там, на старой квартире.
«Полечу узнаю, что там делается, — подумал про себя Сизарик, — а потом вернусь и расскажу.
* * *
Алексея, однако, дома не оказалось. «На службе, наверное», — подумал Сизарик. Он уже знал, где работал Алексей и поспешил туда. Но и в музее бывшего хозяина Джесули не оказалось. Сизарик замешкал. И тут чьи-то зубы клацнули буквально над головой.
Для безопасности Сизарик отлетел куда подальше и устроился на карнизе флигеля. От туда ему хорошо было видно, что творится внизу, на небольшой лужайке музейного двора. Это зубы старого пса по кличке Дунай испугали его. Закусив парной телятинкой, Дунский занимался типичным для себя делом — пугал и кусал посетителей, забрёдших в музей не с той сотороны, или гонял галок и серых ворон.
«Ну до чего глупый пёс! — проговорил Сизарик, когда собственное сердцебиение вошло в норму. — Тебя бы на кашу посадить, драная твоя морда!»
Тем временем Дунский изловчился-таки и сшибил одну из птиц. Она даже не успела сообразить, что произошло, как жизнь её в миг оборвалась. Другие с жутким карканьем рванулись ввысь. Со стороны могло показаться, что для них сей эпизод явился хорошим уроком. Дело в том, что дразнить вечно сытого Дуная на протяжении многих лет было типичной забавой местных птиц. Они прекрасно знали все его повадки и приёмы и насмехались над неуёмной дуростью. Каждый из них, равно как и сам Дунский, считали себя хозяином лужайки.
В действительности, жертвой пса оказалаось никому из местных неизвестная серая ворона, которая вздумала покуражиться перед всеми своею лихостью. От этого её никому и небыло жаль. Однако Сизарику было не по себе. Незлобливое по своей природе существо жалело всех и располагало своё крохотное сердечко ко всем. В последний миг чужой жизни Сизарик узнал-таки ту самую серую ворону, которая прозвала его обидным словом «альбинос». Узнал и с сокрушением подумал: «Нет, не скажу нашим. Не хорошо это».
Теперь он полетел к гостинице «Москва», что в центре большого города. Алексея послали туда и ему хотелось посмотреть на него. Уже два месяца Алексей периодически откомандировывался в эту гостиницу, которую разбирали изнутри. Да и не разбирали, а курочили. Каждому времени свои идеалы, как говорится.
Алексей ходил и снимал на цифровой фотоаппарат всё, что ещё можно было снять. Он чувствовал, что прикоснулся к чему-то необычному, но слов, выразить свои переживания, не находил, оттого и не обнаруживал перед сослуживцами, да и кем другим, своих чувств.
* * *
«Вот и я пошла по рукам», — заключила Дарушка, уныло сидя возле входной двери.
Мопс Джесси прожил у Алексея два с половиной года. Однажды она как обычно вышла на утреннюю прогулку с хозяюшкой, но домой подниматься не стали, всё чего-то ждали, оставаясь возле подъезда. Ожидание затянулось. Наконец подъехала машина, Джесси передали в чужие руки и увезли.
Никто не знает, о чём может думать собака, два с половиной года прожившая в одних условиях. С одной стороны было любопытно: «Куда же меня везут?». А с другой стороны беспокойство. Во-первых, знает ли хозяин, что меня забрали и увезли в неизвестном направлении, ведь он на работу ушёл рано. Во-вторых, не беспокоится ли Дарушка, доченька?
Всё было именно так. И хозяин знал о надвигающейся разлуке, и Дарушка не находила себе место весь день. Когда хозяюшка повела и её на прогулку, та всё бегала по знакомым кустам и тропинкам, всё искала, бедняженька, маму. А мамы уже нет и увидеться с нею никогда более не придётся. Это обстоятельство наиболее трагично сейчас, ведь Дарушке было семь месяцев, а не один, когда принято отдавать щенков.
Да-да, никто и не планировал её отдавать; хозяин с хозяюшкой оставили Дарушку себе.
На свет появилась она 2 марта, но роды у Джесули были ужасные. Нормально родился только первый щенок (о нём ещё будет сказано дальше). Второй и третий вызвали беспокойство. Второму не суждено было выжить (он умер на четвёртый день), а третьим была она — единственная девочка. Четвёртый щеночек был такой слабый, что уже на второй день погиб. Пятый родился полуживым и его сразу же не удалось спасти.
После этого дело с родами осложнилось и Джесуля уже не могла родить сама. Чтобы спасти её, пришлось делать кесарево сечение, везти в больницу. Врач достал ещё двух щенков, которые были обречены с самого начала — их некому было оживлять.
Сама Джесуля не вполне понимала, что с нею происходит. Природа брала своё, но неведомые до селе ощущения и трансформации обескураживали. Конечно, она запомнит, как ей было тяжело и эта тяжесть поможет справиться с потерей щенков, которых она в тот момент не вполне даже осознавала. Но вместе с тяжестью она запомнит и руки хозяина, который куда-то вёз её, ждал там, не отходил затем ни на шаг и привёз обратно. Человеческие знания собакам не доступны, но кто знает, кто знает…
Первого щенка отдали через семь недель и он уехал в Новосибирск. К этому времени мопсики подросли и играли во всю. Джесуля, хотя и хладнокровно относилась к ним в силу своей декоративной природности, но какие-то знания передавать начала. В те дни Алексей обнаружил, что собачка его поменялась. Изменился характер, поведение, даже внешний вид. Всё, детства нет и наступила взрослая жизнь.
Семь месяцев вместе — это уже серьёзно. Разлуку с братцем Дарушка перенесла в силу того, что сразу после этого её перестали уже сажать в коробку и общаться с мамой можно было постоянно. Пришла весна, а затем и лето. Вот когда они нагулялись вместе на стадиончике! Тогда ни кто, включая и хозяев, даже не подозревал, что вместе встретить зиму не придётся. В дело вмешался человеческий фактор.
Однажды на работе к Алексею зашла Дина — сотрудница музея, курирующая гостиницу «Москва». Полувзгляда было достаточно, чтобы понять, как там ему живётся в коммуналке с новыми соседями. Она очень тонко понимала, о чём думал Алексей и какие мысли бороли его вот уже месяц. Единственная в музее знала историю с мопсами. Алексей открыл ей только потому, что сама она любила и кошек и собак, заботилась об этом Дунае, Рексе, Молли, Муарзике, Хрустике. И ей было страшно слышать, что бывают люди, могущие обещать убить даже мопсов.
* * *
Спустя две недели от Варкуши прилетела весточка. Как ждал её Сизарик, как ждал! Перелётные городские птицы из числа галок нашли Дарушку. «Плохо ей, плохо ей…» — говорили они. И Сизарик, когда Дарушку выводили гулять, всегда встречал её у детской песочницы во дворе и как мог утешал.
— Вот и о братце своём, Валарике, я стала тосковать, — жаловалась Дарушка.
— Ничего, ему, наверное, там хорошо; там у него много друзей и все мопсы.
— Как знать, как знать, — вздыхала Дарушка, — он же мне братик.
— Ну хочешь, я слетаю в Новосибирск и узнаю? — предложил Сизарик.
— Да лучше уж вестоку от мамы получить.
Новая хозяйка Дарушки замечала, что с собакой происходит неладное, но всё списывала на привыкание к новым условиям. Время шло, а поведение мопсика не менялось. В родимой квартире Дарушка со свойственной щенкам активностью старалась отвоевать у Джеськи так называемое рабочее пространство. В общем, брала инициативу в свои руки даже там, где этого вовсе не требовалось. Всем своим поведением говорила окружающим: «Я здесь главная!». А Джесуля уступала ей во всём, даже в еде. В новой квартире прежние повадки как-то попритихли.
В конце концов новой хозяйке надоело смотреть на унылого мопса, а как он ей достался совершенно даром, то и избавиться от него было не тягостно для души. Нужет был дополнительный повод? И его нашли. Так Дарушка, до сего часа считавшаяся высокопородным племенным щенком, вдруг стала инвалидом с кривыми ногами. Удивительнее всего то, что новая хозяйка любого могла убедить в том, что видела только сама. Участь Дарушки была решена и оставалось найти лишь покупателя, а это дело не хитрое, обычно неделя-другая.
Когда Алексей лишился своих мопсов, он пересмотрел своё отношение к профессиональным кинолагам. До этого он и сам себя считал немного кинологом, но теперь отказался от этого «звания» наотрез. Ему открылась внутрення природа этих людей и душа принялась скорбеть. А кому скажешь, с кем поделишься? Кто с тобою согласится? Он мог сказать только Дине, у которой в доме жило три кошки.
— Ты только подумай, — обращал он ладони к небу, — что они делают? Они заводят питомцем, вяжут их, а затем отдают в добрые руки.
— Ну и что? — не сразу сообразила Дина, о чём идёт речь.
— Как, ну и что? Как, ну и что?! Попользовался собакой и за дверь?!
— Ну ведь кто-то же не может себе позволить купить дорогого породистого щенка. И многие не собираются их разводить. Отдают в добрые руки, чтобы кому-то не было одиноко.
— А о собаке не думают?! О её душе не думают?! Сочинили себе, что нету у неё души и стало всё возможно, мол, привыкнет, лишь бы кормёшка была, так что-ли?
— Лёша! Что ты возмущаешься? — старалась утешить его Дина. — Собакам часто бывает лучше, ты же не знаешь.
— Да, действительно, — вспомнил Алексей про своих мопсов, — я был бы очень рад, если бы Джесульке моей и Дарушке было бы лучше. Я с ними и гулять мог не каждый раз, и особенно-то воспитанием не занимался.
— Ну вот, а им нужна дисциплина. Не очеловечивание, а дисциплина; дисциплина стаи.
— Речь-то не об этом. Речь о заводчиках, которые срывают куш, не малый куш. Собака их кормит, она их содержит. И вдруг, когда уже не может вязаться, становится не нужна. Она же не понимает, почему она уже не нужна.
Дина молчала, пытаясь представить собачье понимание.
— Тебе легче согласиться со своею совестью, — продолжал Алексей, — что собака ничего не понимает. Ну что же, соглашайся. А я за два с половиной года кое-что узнал об этих заводчиках, этих профессионалах во плоти.
— Что же ты узнал?
— Посмотри, как они живут? У всех страшно искалеченные судьбы. У кого родственники болеют, кто сам как ходячий труп.
— Ну это не серьёзно.
— Нет, серьёзно. Я не про простуды говорю сейчас. Существуют болезни без диагноза, неизлечимые.
— Ну о чём это может говорить?
— Мне это говорит о персте Божием. За искалеченные судьбы собак заводчик будет расплачиваться уже в этой жизни.
— Любой заводчик? Неужели любой заводчик?!
— Нет, конечно. Не каждый же избавляется от своего питомца, когда тот не может приносить доход. Они только связи с этим не видят, хотя некоторые признавали справедливость подобных наблюдений.
Дина на миг задумалась, очевидно, стараясь припомнить что-нибудь подобное. Припомнила. Сравнила. Подумала про себя: «Пожалуй в этой теории что-то есть, — но вслух согласиться не решилась, — подумаю ещё».
— А я? — произнёс Алексей задумчиво. — А я не заводчик, я просто был хозяином. Меня выбрали и я стал им.
— Думаешь о них? — тихо спросила Дина.
— До сих пор… — ответил Алексей, отворачиваясь. — Как же не думать? Где они? Как?
— Наверное, лучше, если бы они поскорее забыли о тебе.
— Да, я и сам этого желаю безмерно. Но какое-то чувство беспокойства не даёт утишиться.
— Время лечит.
— Время… — задумчиво произнёс Алексей. — У меня тысяча фотографий, но они без души.
— Тысяча?!
— Да, я ведь тогда в музей как раз пришёл, когда Джесульку завели. А здесь этот цифровик. Вот я и снимал их жизнь, не думая, каким грузом всё это окажется. Тяжёлые файлы…
* * *
Варкуша прочитал весточку от Сизарика и замер. В Новосибирске произошла страшная трагедия. Всё поголовье мопсов заразилось каким-то неизвестным вирусом и погибло буквально на глазах несчастных заводчиков. Страшнее всего было узнать о судьбе Валарика. Он-то как раз ни чем не заразился. Удивительно, но ему ничто не угрожало в этой ситуации.
За всё время своего пребывания на новом месте, а это почти четыре месяца, он уже забыл про маму Джесси и про сестрёнку Дарушку. Он забыл их в раннем возрасте и это хорошо, это естественно для щенка. Здесь, в новой семье, он нашёл себе подругу-мопсика, которую очень полюбил.
И вот хозяева, уже сбившиеся с ног от постигшего их несчастья, могли надеяться лишь на чудо, что хоть кто-то выживет из их домашнего питомника. Но… Страшное удивление испытали они, придя однажды домой. Их девочка умерла, чуда не произошло и болезнь приняла ещё одну жертву. Но Валари?! Ему-то ничто не угрожало!!!
Он лежал бездыханным, обняв лапками свою любимою.
— Я не могу это им сообщить, — говорил Сизарик своему другу.
— Боже! — воскликнул Варкуша. — А я тоже никому не скажу.
* * *
Грустные глаза Джесси, смотрящие в никуда из-под дивана, медленно приподнялись и сфокусировались на карнизе. Какой-то шорок привлёк внимание её одну. Шарпик приспокойно посапывал в хозяйской кровати и изредко облизывался. Сейчас ему во сне подают второе.
— Ты кто такой будешь? — спросила про себя Джесси, пристально всматриваясь за окно.
— Сизарик.
— А, почтальон.
— А как ты догадалась? — удивился голубок.
— Разве мопсы не отличаются умом? — подумала Джесси и снова безразлично опустила свои глаза в пол.
— Хватит грустить, малышка! — встрепенулся Сизарик.
— Почему ты называешь меня малышкой? Так называл меня только один из человеков.
— А я так и сказал, что вижу, как ты думаешь о нём.
— Думаю? Только ли думаю?!
— И тоскуешь, и грустишь…
Грустные глаза Джесси снова приподнялись. Сизарик замер там, на карнизе, и пристально всматривался сквозь стёкла вглубину комнаты. Нет, двойные рамы мешали отчётливо разобрать обстановку. Между тем, мысли мопса доходили до него с удивительной ясностью.
— Я знаю, чего ты хочешь, но возможно ли?
— Мне бы только дорогу найти, — с надеждою подумала Джесси. — Шарпик, этот милый Шарпик! Он всё понимает. Он согласился выпустить меня, когда придвидется случай.
— Но он будет грустить без тебя, — вздохнул Сизарик.
— Будет. Но он уже смирился. Он меня понимает.
— Найти дорогу? Я не могу — мне же нужно сопровождать Дарушку.
— Дарушка… — при мысли об этом глаза Джесульки блеснули влажной искоркой. — Наверное, ещё подросла.
— Впрочем, — встрепенулся Сизарик, — будет и тебе проводник. Такой надёжный проводник, что ни кто тебя больше не тронет и не оскорбит, ни какая серая ворона.
Спустя два дня наступил подходящий момент. Шарпик и Джесси были на прогулке на небольшой собачьей площадке за домом. Хозяйка отвлеклась разговором с кем-то, и Сизарик тут же оказался рядом.
— Вон он там стоит, — проворковал он, задыхаясь, — снаружи вальера.
Шарпик и Джесси как бы нехотя подбежали к сетке.
— Меня зовут Булик. — коротко пояснил будущий проводник мопса. — Я покажу тебе дорогу и буду сопровождать с одним условием. Но об этом расскажу позже, в пути. А сейчас, не мешкайте, друзья.
Шарпик подтолкнул Джесси и мопс, с трудом протиснувшись сквозь разорванную сетку вальера, пустился наутёк.
— Прощай, моя радость! Дай Бог, благополучно вам добраться до места… — плакал Шарпик, глядя вслед удаляющимся друзьям.
А Булик был очень стар, но по жизни добрый. Он очень обижался, когда посторонние оскорбляли его свиньёй. И всё же за всю свою жизнь он ни разу никого не укусил и даже не испугал. Поэтому-то хозяин и решил бросить его, но не успел. Ужё вёз в лес, чтобы там оставить, да так и не доехал. Заживо сгорел в своей иномарке от рук таких же, впрочем, как и он сам, людей. А Булик удрал в чащу, чему был несказанно рад.
За свою неприглядную для большинства внешность, друзей так и не нашёл. Человеки боялись его, а городские псы без роду и племени, в стаю не подпускали. Он научился сам выживать, но старость сказала: «Так и будешь лежать на дороге?». «Нет, — ответил Булик, — не хочу, чтобы птицы склевали меня».
Он был рад, что в последний период своей земной жизни мог кому-то помочь. За это Джесулька должна была придать его тело, по смерти, земле на берегу Яузы, где прошло его детство. По чудному совпадению это были родные места и наших мопсов.
Путь был не близким, с одного края большого города на другой. Дорога заняла много дней. Но кроме Булика, друзьям помогали перелётные скворечики, которых попросил Варкуша. Сизарик же в эти дни был занят выдворением на свободу Дарушки.
Мопсу-инвалиду опять готовилось переживание судьбы. Вот уже и телефонные звонки пошли по объявлению. Дарушка лежала в углу у входной двери и знала, что про её душу звонят. Не прижившись на новом месте, оказавшись ненужной, она стала страшно тосковать по матери и по прежнему хозяину. Даже братец Валарик снился ей по ночам.
Побег сопровождал Сизарик с целой армией пирнатых. В назначенный день слетелась вся округа. Здесь были все — галки, вороны, воробьи, скворцы и серые вороны, трясогуски и конечно же сизари. Все, кто мог лететь на большие расстояния, явились. Кто не мог лететь, тоже явились для поддержки и прикрытия. Люди не могли понять, что происходит и, задрав головы, с интересом наблюдали, думая про себя: что-то сейчас будет. В этой суматохе, Дарушка, гулявшая без поводка, внезапно скрылась в неизвестном для хозяйки направлении.
Уже поздняя осень была позади. Первый и второй снег растаял. Земля на Яузе была сухая и мёрзлая. Булика похоронили на том месте, где он сам попросил, в двух шагах от берега и подальше от человеческих троп. На его скромной могиле до самой темноты молча сидели два мопса. Ещё подлетали какие-то птицы, но долго не задерживались. Лишь Сизарик был где-то рядом.
* * *
— Надо же, — удивлялся Алексей, — каков ход истории. Не успели ещё убрать останки храма Христа Спасителя, как приступили и построили гостиницу «Москва».
— Да уж, — покачала головой Дина.
— А вот я тоже становлюсь частью этой истории. Помнишь, фотографа, который снимал разрушение храма? На мою долю выпало снимать, как ломают бывшую самой элитной гостиницу.
— К сожалению, — согласилась Дина.
— Как ты думаешь, что построят на месте?
— Говорят, новую внутри и прежнюю снаружи, но я в это не верю.
— А хотела бы прежнюю?
— Не знаю, — честно призналась Дина.
— А я не хотел бы, — тоже честно сказал Алексей. — За время работы с материалами по гостинице, да и за время съёмки, я пришёл к выводу, что лучше было бы оставить площадь.
— Но ведь исторически там не было площади, — возразила Дина. — Квартал был застроен, да и Манежной площади тоже не было, был другой квартал.
— Понимаешь, — рассуждал вслух Алексей, — открылся бы вид на Государственный Исторический музей и другие здания с этой стороны.
— Ты думаешь, как фотограф, небось! — засмеялась Дина. — Просто тебе было бы удобнее снимать.
— И да, и нет. А в общем, здесь же храмы стояли, между прочим.
— Ну храмы-то эти сегодня никто не будет восстанавливать, — категорично заявила Дина.
— А жаль, — покачал головой Алексей. — Поэтому что бы не построили здесь заново, не устоит здание. Нет фундамента.
— Какого фундамента? — не поняла Дина.
— Духовного фундамента, вот какого…
* * *
— Мама, а с чего всё началось? — спросила Дарушка Джесульку.
— Да мы сами виноваты, — с горечью в голосе ответила Джесси. — Тявкали целыми днями, соседей доставали.
— Но мы же не можем не тявкать на плохих людей! — возмутилась Дарушка. — Ты же сама меня научила, кто есть кто.
— Так-то оно так, но, видала, как всё получилось. И хозяина мы подставили своим тявканьем, понимаешь. Вот у него и не осталось выбора, иначе…
— Иначе бы, что?
«Иначе бы — кровь», — подумала Джесси и не стала отвечать ещё маленькой Дарушке.
— А я и сама знаю, — сказала та гордо. — Ты забыла, как эти новые жильцы тебя ласкали-ласкали, а затем вдруг пинать начали. Забыла, да?!!
Джесуля грустно смотрела на холодное звёздное небо и молчала. Дарушка же не унималась:
— Они и на хозяина нашего набросились! Ты вспомни, только, какие слова обидные говорили. Ух, если бы вместе с нами был наш папочка, он бы им показал.
Да, папочка Дарушки был солидный мопс. Уж он бы не позволил не только на себя орать, но и на всех, кого считал нужным защищать. Он мог повиснуть на каждом негодяя, так, что и челюсти не разожмёшь. Джесулька была не такая. Она боялась даже игрушек, поэтому у неё их и не было. А в Дарушке бушевала кровь отца.
— Понимаешь, — задумчиво произнесла Джесси после долгой паузы молчания, — наш хозяин тоже мог постоять за себя. Но он православный человек и привык терпеть до конца. Если такого человека вывести из себя, можно жестоко пожалеть. И наши глупые соседи должны быть рады, что вообще остались живы. Они на столько глупы, что не могут ничего предвидеть, не могут отдавать отчёт своим поступкам. В ярости он мог бы убить их и, зная об этом, терпел до конца. Терпение оказалось нашим общим Крестом, который мы и несём. Но тебе, по возрасту, наверное, не понять моих слов.
— Да, не понять, — согласилась Дарушка. — Но когда-нибудь я подрасту.
— Уже скоро, — улыбнулась Джесулька и тихо всплакнула про себя, очевидно, подумав о чём-то хорошем.
А Дарушка упрямо стояла на своём и буркнула:
— А людей-козлов, когда подрасту, я буду нещадно тяпать за пятки, вот…
* * *
— Ну что, малышиньки?! Одни сидите здесь? — проговорил добрый старичок, согбинаясь к захолодающим мопсикам. — И ты здесь, не злобливый.
— Здесь, а как же?! — отозвался Сизарик.
— Ну пойдём, пойдём скорее со мною. Я вам кашеньки дам.
Опираясь на свою клюшечку, неизвестный старичок поманил мопсиков за собою. Джесулька с Дарушкой послушно последовали за ним. Сизарик узнал его. Это был тот самый дедушка из поезда, который будто бы ехал в город Арзамас. Жилище его было нерукотворным.
Последнюю весточку от своего друга Варкуша получил пару дней тому назад.
«Я мечтаю там, где нет тления и холода, чтобы Господь определил меня пастушком. Мне будет дана поляночка, и я буду пасти на ней мопсов. Рядом со мною будет моя Джесуленька и Дарушка. Вся поляна будет полна пасущимися мопсами, мопсиками. Они будут кушать травку, осоку, будут резвиться между собой. Здесь никогда не будет зимы. А я буду присматриват за ними, чтобы всем было хорошо. Ведь это возможно там, правда? Ведь возможно же, возможно?! Конечно, возможно! У Бога нет ничего невозможного».
Эти мысли Варкуше передал его друг Сизарик. Это были не его мысли и Варкуша понял, чьи.
— Вы только не ищите его там, — сказал старичок, поглаживая журчащих мопсиков по головам, — его нет здесь. Он так мечтал вывезти вас, малышеньки, в новую, свою квартирку, где никто бы вас не пинал и не оскорблял. Но Господь в этой жизни от каждого требует научиться чему-нибудь доброму. Понимаете, родные, научиться доброму. Доброму знанию…
Но мопсики не хотели смириться с тем, что в этой жизни им уже не придётся увидеть своего первого и единственного хозяина. Поэтому каждый, кто приезжал на Яузу у шатрового храма Покрова Пресвятой Богородицы, приходил на старую берёзовую аллею, что у стадиончика, и надевал новые волшебные очки муромского изобретателя Эдика, мог видеть бегущих по ней двух мопсов. Они бежали мелкой рысью, дружно, рядом. Их глаза были устремлены куда-то только им одним известное пространство. Они бежали, но для смотрящих в волшебные очки не приближались. Этот бег был бесконечен и лишь один человек на земле мог знать, когда он прервётся.