Как нескольким могло показаться, что наших мопсиков не стало и они ушли в небытие, то пришлось нам описать события действительно произошедшие чуть и много позже. Много позже действительного бытия.
* * *
Спустя какое-то время бег мопсов прервался и даже если бы кто пожелал, то не увидел бы их на аллее. Непреодолимая сила подвигла их на поиски хозяина в другом месте. И первым делом нужно было вернуться на прежнюю квартиру, тем более, что старичок наделил собачек способностью быть невидимыми и проходить сквозь запертые двери. Так Джесулька с Дарушкой оказались вроде бы дома.
Они узнали двор, подъезд, лестницу, по которой взбежали на третий этаж, дверь… Проникнув внутрь квартиры узнали и корридор. Что-то с тех пор изменилось, но не намного. Моментально рефлекс потянул их на кухню и пробежали было половину пути по корридору, но Джесси вдруг остановилась:
— Мы здесь не за этим.
— Ну мы хоть посмотрим одним глазком что там делается! — Возразила Дарушка.
— Нет, не посмотрим.
Дарушка несколько приуныла и поплелась за мамой, которая вернулась к входной двери. Интересующая их комната была первой по корридору. Да, в былые времена, возвращаясь с прогулки, они первым делом стремглав устремлялись на кухонку и проверяли состояние их мисок. Мисок ещё не было. Стремглав возвращались к ногам хозяина, которые уже переобувался в домашние тапочки. Теперь дружно с шумом продвигались вместе по длинному корридору в сторону кухни. Хозяин специально шёл медленно, как бы с трудом шаркая ногами, давая мопсам перед завтраком как следует нарычаться. От нетерпения Джесуля кусала хозяина за пальцы. Ему это очень нравилось, тем более, что для взгляда постороннего ритуал этот не казался игрой — всё происходило на полном серьёзе.
Сейчас, сидя у входной двери и глядя по узнаваемому корридору в сторону кухни, Джесулька вспомнила и представила этот их путь. За ним следовала мисочка каши на подносике. Дарушка, глядя на печальные глаза матери, терпеливо ждала конца воспоминаний. Она поняла, что теперь на кухне им делать будет нечего. Ни кто не переобуется здесь в корридоре, не пойдёт медленно туда… Ни кто не позаботиться об их мисочках с кашей, не опустит их на подносике… А значит и ощущение голода у нас не настоящие? Нет, ощущение голода всёж-таки настоящее.
Сглотнув слюнки Джесулька приподнялась:
— Давай зайдём сначала в комнату, а там уж, если повезёт, то и на кухонку.
— Давай. — Тихо согласилась Дарушка.
Мопсы осторожно, будто чего-то боялись, прошли сквозь дверь. Они боялись незастать хозяина и страх этот не был беспочвенным. Более того, само помещение теперь было неузнаваемо.
С тех пор как хозяин покинул эту квартирку, в его комнате поселился другой человек. Обстановка интерьера поменялась. Не то, чтобы мебель передвинули. Всё было другое. Уже и запахи другие. Ни что не напоминало о прежнем существовании. Для Дарушки такое обстоятельство оказалось менее болезненным — она прожила в тех условиях с полгода, а вот Джесулька запомнила всё в мельчайших деталях. Здесь прошло её детство, здесь она стала взрослой собакой, здесь она родила на свет Дарушку и Валарика.
Джесулька не двинулась дальше порога, повалилась на пол и заплакала. Вместе с нею заплакала и Дарушка. Никакого хозяина в этом неузнаваемом помещении не было в помине, да и не могло быть.
Чьи-то ласковые руки коснулись их голов и тихий голос прошептал:
— Не ищите, его нет здесь.
Добрый старичок стал выводить мопсиков наружу. Они в последний раз оглянулись на знакомый корридор в сторону кухни. От туда потянуло жареным салом на квашенной капусте. Ужасная вонь мгновенно заполнила всю квартиру. Голодные собаки со всех ног бросились наутёк по лестнице вниз.
* * *
Когда Никифору исполнилось пять лет, они с папой решили поехать в Муром. Во-первых, нужно было навестить талантливого изобретателя Эдика. Во-вторых, никак не удавалось папе осуществить мечту — посидеть на противоположном бережку реки и полюбоваться панорамой города. С некоторых пор мечта эта оставалась единственным утешением для Алексея.
Никифор же, подрастая, всё более интересовался о каких таких мопсах идёт речь. Он вырос на колыбельной, которую сочинил для него отец, а в ней был всего один куплет:
В конце концов детское сознание тоже порадило мечту, которая ассоциировалась с Муромом, с рекою, с видом на город из-за реки и с гуляющими по берегу у воды мопсами.
Однажды, укладывая сынка спасть, папа объяснил Никифору, что теоретически они уже были вместе — он и мопсы. Только когда он появился на свет, мопсов уже не было, но они знали, что он уже должен быть. Маленький Никифор ничего не понял из этого объяснения, но уснул крепким сном с мечтою когда-нибудь встретить этих мопсов, которые, по словам папы, отправились в путешествие в дальнюю страну.
И это путешествие действительно совершалось. Сизарик нашёл хозяина. Вернее, улицу, на которой тот теперь жил. Однажды какой-то мопс ему рассказал, что встретил случайного прохожего на прогулке и поймал на себе его печальный взгляд. Сизарик сразу подумал про Алексея и не ошибся. Он решил привести на эту улицу Джесульку с Дарушкой.
Они бежали мелкой рысью от Мытной по Шухова к башне. Сизарик летел впереди, будто указывая путь, но мопсы не видели его. Алексей радовался хорошему солнечному дню, глядя в окно, а Никифор лежал на диванчике, устремив свой взгляд в небо. Что-то там показалось ему интерестным и он вскричал радостно и громко. Папа обернулся на сынка и сказал: Никифорушенька, сейчас пойдём гулять. Как раз в это мгновение на противоположной стороне улицы пробежали Джесулька с Дарушкой. Когда Алексей снова повернулся к окну, то обнаружил на подоконнике голубка. Сизарик глядел на него через стекло и буд-то плакал.
* * *
— Ты кто?
— Я — Крысонька.
— А почему ты грустишь?
— Никто не любит меня.
— Тогда давай дружить?
— Давай!
Варкуша сидел на люке и поклёвывал размокшие хлебные крошки. Крысонька была сыта и просто поглядывала на него с интересом. Не переставая заниматься крошками, Варкуша рассказывал своей новой подруге невероятнейшую историю, произошедшую с его другом Сизариком.
— И чем же всё закончилось? — Поинтересовалась Крысонька.
— В том-то всё и дело, что история эта ещё не закончилась.
— А чем я могу помочь? Может быть я могу чем-нибудь помочь?
Варкуша на миг оторвался от крошек и задумался. Затем вновь принялся торопливо клевать:
— Наверное, можешь, если проникнешь в один дом и узнаешь время.
— Какое время?
— Время чего, а не какое.
— Так время чего?
— А это я и сам пока не знаю. — Задумчиво произнёс Варкуша. — Это тайна. Большая тайна. Но может быть мой друг Сизарик вскоре расскажет мне её.
* * *
Однажды, несколько лет позднее, Эдик сам приехал в большой город, но не для того, чтобы повидаться с Алексеем; свой приезд он сохранил в тайне. И как только он увидел в свои новые волшебные очки бегущих по аллее мопсов, то бросился бежать к Яузе, скрылся в кустах и горько-горько плакал. Затем вернулся в Муром, пошёл на противоположный берег Оки и зарыл там под камушком свои волшебные очки, дав при этом слово, что ничего подобного больше изобретать не будет.
С той поры прошло ещё сколько-то лет и, отчаявшись найти хозяина в большом городе, Джесулька вдруг вспомнила о Муроме, куда Алексей ездил к своим родителям и конечно же брал её с собою. «Так может он там, хозяин-то?» — подумала она. Дарушка в то время что-то захандрила.
— Не могу я больше скитаться с тобою, мама. — Хныкала она. — Может вернёмся к прежним местам или примкнём куда-нибудь?
— А как же Павлик?
— Какой Павлик?
— Ты разве не помнишь? Впрочем, действительно не помнишь, ведь тебе тогда ещё не исполнилось даже и двух месяцев.
— Расскажи мне.
И Джесулька рассказала Дарушке историю про маленького мальчика Павлика, который в детстве много болел и оттого всегда ходил закутанным в платочек. Чтобы как-то отвлечь мальчишечку от страданий, Алексей привёз мопсов в Муром. Павлика привели к нему домой, где он и увидел маленькую ещё Дарушку. Передать состояние ребёнка мы не можем, но осталась одна фотография, где всё сказано и без слов. Дарушка жила тогда в Муроме целых две недели и Павлик каждый день приходил смотреть на неё. Потом пришло время расставанья, но, удивительное дело, мальчик поправился и больше уже так не болел.
— Он живёт воспоминаниями о тебе. — Сказала Джесулька.
— Мальчик Павлик. — Проговорила Дарушка. — Я ничего не помню.
— А он помнит. Ты понимаешь, что мы нужны им, лудям-то.
Мальчику Павлику никогда не суждено больше было увидеть ни Дарушку, ни Джесульку, но впечатления о той встрече он сохранил на всю жизнь и всякий раз, беря в руки фотокарточку, сделанную его дядей в момент их встречи с крохотным мопсиком, его глаза наполнялись слезами радости и грусти. Помнили об этой встрече и некоторые взрослые, но они хранили молчание.
* * *
И вот Алексей с Никифором на противоположном берегу реки, от куда открывается удивительной красоты вид на город Муром. Было тепло и тихо — поздняя весна или раннее лето. Папа с сыном переправились на пароме и при этом старались не смотреть на город. «Вот когда придём на место, тогда и посмотрим», — решили они. Маленький Никифор сам ещё не много соображал, но слушал папу.
Паром отправился в обратный путь, а отец с сыном неторопливо пошли по берегу. Через какое-то время остановились; внутреннее чувство подсказало, что именно отсюда лучше всего наблюдадь панораму города. Никифор сел на песочек играть своим мишкой, которого с детства всюду брал с собой; других игрушек у него и не было. Алексей же, надышавшись полной грудью свежего речного воздуха, решил подойти к какому-то человеку, который стоял не вдалеке и просто смотрел на город.
— Добрый день! И мы тоже гуляем. — Поприветствовал Алексей незнакомца, присаживаясь на камушек.
— Здравствуй-здравствуй, сынок! — Ответил незнакомец не оборачиваясь.
Но Алексей увидел, что это был уже давольно старый человек, больше похожий на ветхого дедушку. В действительности это и был тот самый старичок из вагона, который когда-то давно ехал с Алексеем в Арзамас, только сейчас Алексей не признал его.
Оба смотрели вдаль, где на высоком противоположном берегу раскинулся Муром. Внимание Алексея привлекла одинокая лодочка, которая медленно приближалась на их сторону. В лодочке было два человека. Один управлял веслом, cтоя на корме, а другой просто сидел. На коленях второго был какой-то ящик, который тот бережно придерживал. Ветра не было вовсе, река, казалось, стояла, как озеро. Лодочка приближалась так медленно, что, наблюдая за нею, можно было задремать. Но спешить Алексею было некуда.
Наконец она причалила. Не обращая на Алексея и старичка никакого внимания, двое мужчин высадились из неё. Один из них, с огромной бородой, вытащил лодку на берег и затем стал помогать второму выгружать какое-то оборудование. Второй, интелигентного вида средних лет молодой человек, не расставался со своим ящиком, но отдавал какие-то распоряжения. Выбрав подходящее место на берегу, они стали собирать какую-то конструкцию, поверх котой и был укреплён дорогой ящик.
Теперь Алексей догадался, что тут происходит на его глазах.
— Николай Николаевич! — Позвал бородатый мужичок. — Мне может лодку-то отогнать?
— Нет, дорогой, нет. Ты, брат любезный, в лодку-то садись, да отплыви чуть от берега и прямо напротив меня.
— Да я уж полноте…, барин…
— Давай, дорогой, давай. Ты и есть мой сюжет.
Нечего делать, но мужичок с охотой быстро спустил свою лодку опять на воду и отплыл на некоторое расстояние от берега. Тем временем фотограф окончатильно приладил свою камеру на штатив и, прильнув к волшебному ящичку, начал колдовать над экспозицией. Мужичок с лодки поглядывал в его сторону и буд-то чего-то ждал, какой-то команды. Наконец фотограф поднял вверх руку. Мужичок крепче взялся за весло. Мгновение…
— Плыви к берегу, дорогой! — Радостно позвал фотограф.
Алексей, наблюдая происходящее со стороны, поймал себя на мысли, что сюжет этот до боли ему знаком. Он лихорадочно перебирал в памяти, где он мог видеть подобное? Впрочем, с нами часто бывает так, что происходящее сейчас кажется уже было когда-то.
«Но нет, где же я видел этот сюжет?! Боже! Да ведь на одной из моих краеведческих фотографий было нечто подобное. Постой! Постой-постой! А какой же год? Там был 1901…».
Алексей медленно привстал с камушка, на котором сидел. Широко раскрытыми от удивления глазами он смотрел, как муромский фотограф Сажин складывает своё не хитрое оборудование, как мужичок-лодочник помогает ему, и как они медленно отчаливают от берега. Только теперь Алексей заметил, что в перспективе их движения от берега на противоположной стороне его виднеется дом Журавлёва, взорванный в 2001 году, а на горе собор Рождества Богородицы, уничтоженный ещё в 1940-е годы. Есть там и веранда — смотровая площадка с Окского сада на Оку. А чуть выше, над кронами деревьев, виднелись маковки колоколен храмов, разгромленных в 1930-х годах.
«Господи! — Воскликнул Алексей не про себя, а вслух. — Да ведь это Муром начала XX столетия. Ну да, точно так. Нет, не может этого быть. Но ведь я вижу это, я вижу это…».
Он стоял заворожённый и от восторга готов был кричать. Взгляд его пробежал всю панораму Мурома. Да, все храмы древнейшего города были на своих местах. Ему захотелось побелиться своей радостью с кем-нибудь, хотя бы с этим старичком, что стоит неподалёку.
«Вот это видение? — Думал про себя Алексей. — Интерестно, а этот старичок тоже видит тоже, что и я? И где же волшебные очки Эдика?! При чём тут волшебные очки Эдика?!».
Алексей радостно прагал вокруг камушка, под которым как раз и были зарыты эти самые волшебные очки. Старичок, между тем, хитро улыбнулся и потихоньку пошёл вдоль берега…
* * *
Тем временем Никифор продолжал сидеть на песочке и играть в него вместе со своим медвежоночком по имени Кузя. В какой-то момент он решил заняться серьёзным строительством плотины и сказал: «А ты посиди пока». Медвежонок Кузя покорно сидел за спиною Никифора и наблюдал за тем, как маленькие ручонки возводят грандиозный проект. Ни кто из них не заметил, как кто-то приблизился.
— Похоже, мы здесь никогда не были. — Проговорила Дарушка, суровым взглядом обозревая панораму города.
— Нет, — возразила Джесулька, — чувствую, это и есть тот город. Кажется, добрались.
— Может спросить кого, уточнить? Стоит ли перебираться на другой берег? Вот хотя бы у этого мальчика, что играет в песке.
— Ты спроси, — ответила Джесси, а я пока здесь передохну, запыхалась от жары.
Дарушка осторожно подошла к Никифору и со стороны казалось, будто о чём-то спрашивает его. Джесулька отдыхала поодаль, внимально наблюдая за дочкой. Она не решалась приблизиться, ибо видела, что за спиною играющего в песочек мальчика сидит ещё кто-то и не шевелится. Дарушка же сразу догадалась, что плюшевый медвежонок всего лишь игрушка, которого и обнюхивать-то незачем, но Джесси с детства боялась их. Однако что-то насторожило её, привлекло пристальное внимание, подавило страх и заставило медленно приближаться.
Дарушка уже возвращалась с вестию, что маленький мальчик настолько мал, что ничего не знает. Она удивилась, почему мама сама теперь приближается к нему. Мопсы осторожно, недоверчиво подошли сзади. Никифор обернулся. Теперь он видел две пары огромных внимательных глаз, смотрящих не моргая в его глаза. Эти пары никак не могли его узнать, равно как и он не мог узнать их. Между этими существами была какая-то нивидимая притягательная сила, о которой словом не скажешь и чувством не передашь.
Никифор вдруг снова стал заниматься постройкой своей плотины. Казалось, начилие неожиданных зрителей заставило его работать усерднее и ответственнее; он даже кряхтел от старания. Джесуля, поняв, что опасности он маленького мальчика никакой, приблизилась на расстояние скока к предмету своего внимания. Она села напротив и смотрела на этот предмет пристально. Дарушка ничего не понимала и терпению от созерцательности мамы пришёл конец. Вообще, Джесулька по жизни отличалась удивительной созерцательностью, а Дарушка была не такой.
— Мама! Ну что мы сидим?
— Видишь ли ты этот предмет? — Тихо прошептала Джесуля.
— Вижу. — Недоумённо кивнула Дарушка.
Мама по-прежнему сидела напротив медвежонка Кузи и смотрела своими большущими глазами на него. Дарушка догадалась.
— Это всего лишь игрушка, — шепнула она на ухо, — её нечего бояться.
— Не в игрушке дело. — Не поворачивая головы ответила Джесси. — И сама вижу, что игрушка.
— Это его игрушка, — пояснила Дарушка, носом показывая на Никифора. В эту минуту она была важной от чувства своего ума и сообразительности.
— Видишь ли ты, дочка, во что он одет?
— Мальчик?
— Нет же. Медвежонок этот?
Дарушка недоумённо перевела взгляд с Никифора на его игрушку и только сейчас обратила внимание, что меджевонок действительно был во что-то одет. Не подавая вида, что ничего не может сообразить толкового, она проговорила:
— Ну и что?
— Как же ты до сих пор ничему не научишься? — Вздохнула Джесси. — Ну посмотри же.
Но Дарушка ничего не могла понять.
— Это же моя попоночка.
— А-аа… — Ахнула Дарушка и прижалась к матери.
— Это моя послеродовая попоночка, точно, и никакая другая. Впрочем, не удивительно, что ты не знаешь этот предмет, дочка. Лучше бы тебе и не знать.
— Но разве игрушку можно так одевать? — Тихо возмутилась Дарушка.
— И мне интерестно, кто это придумал. — Проговорила Джесулька, так до сих пор и не сводя взгляда со своей попоночки. — Но я догадываюсь кто. Есть только один человек на всём белом свете, кто мог бы так сделать.
— Кто?
— Кто… Нашь хозяин. Но только я не вижу его здесь.
— А-аа… — Снова тихо ахнула Дарушка, просветлённая озарением мысли. — Так я знаю теперь, кто этот мальчик.
— Тихо. — Сказала Джесси. — Мы не станем к нему подходить.
— Почему? — Удивилась Дарушка.
Но Джесси не пожелала открыть тайну бытия, очевидно известную ей.
* * *
— Сынок! Сынок! — Громко позвал Алексей, устремляясь к Никифору. — Ты видишь это?!!
Никифор обернулся на сияющего отца, но в ту же секунду снова продолжил копать. Алексей подбежал к нему и присел на корточки рядом. Большая канава для будущей грандиозной дамбы с плотиной была готова.
— Папа! — Неожиданно воскликнул Никифор. — А ты видел этих собачек?
— Каких собачек, сынок?
— Ну таких, про которых ты мне рассказывал.
— Собачек? — Снова переспросил Алексей. — Нет. Где я их должен был видеть?
— А я видел. Было много собачек.
Алексей ничего не понял. Он приподнял голову, оторвав взгляд с плотины и перенеся его на город. Там, на противоположном берегу его, никакого дома Журавлёва не было.
* * *
— Значит ты и есть тот самый Сизарик! — Воскликнула Крысонька. — Мне Варкуша о тебе много рассказывал.
— А где он сам?
— На промысле. Где же ему ещё быть? А ты всё летаешь?
— Всё летаю.
— И не устал?
— А ты всё ползаешь?
— Ползаю.
— Всё прячешься?
— Иногда прячусь, ведь не любят меня. Даже, можно сказать, всегда и прячусь.
— И не надоела тебе такая жизнь?
— Нет, голубок, не надоела.
— Вот и мне моя жизнь — стихия.
— Что это ещё за стихия? Полёта что ли?
— Стихия общения! — Гордо произнёс Сизарик и добавил затем: — Стихия почты, стихия корреспонденции…
Он хотел было продолжить список, но тут появился Варкуша:
— Здравствуй, Сизарик!
— Здравствуй, дружище! Какие новости?
— Так это мы у тебя должны спрашивать про новости. — Удивился Варкуша. — У меня вот новый друг. — Он посмотрел в сторону Крысоньки.
— А мы уже познакомились. — Многозначительно проговорила она.
Друзьям стало хорошо и весело.
— Чего бы поклевать… — Загадочно произнёс Сизарик.
— Так ты голодный! — Воскликнул Варкуша. — А всё болтаешь и болтаешь. — Ну ка, полетели живо, я тебе такую крышу покажу!
— Нет уж. — Возмутилась Крысонька. — Раз уж мы сами собою познакомились, то я сегодня угощаю!
Вся компания отправилась в гости к Крысоньке. Наевшись там до отвалу горелых хлебных корок, Сизарик расправил наконец свои затёкшие крылошки и сладко потянувшись загадочно так сказал:
— А у меня ведь новость есть.
— Что жь ты, хитрец, молчал? — Насторожился Варкуша. — Надо было сначало новость нам рассказать.
— А у нас, почтовиков, — гордо произнёс Сизарик, — хорошие новости принято на потом оставлять.
— У на-ас, поч-тови-ков! — Передразнил Варкуша друга. — Смотри, не зазнайся, приятель. Говори давай, что за новость такая.
Сизарик выждал паузу и когда в коморке Крысоньки стало совсем тихо сказал:
— Был я в Муроме на прошлой неделе. Летал себе за рекою, летал. Устал. Решил посидеть у водички на противоположном берегу, взглянуть на город, так сказать, человеческим взглядом. Выбрал себе камушек, да и сел на него. Гляжу. Что такое?! Буд то другой город. Взлетел повыше. Нет — Муром. Приземлился — опять ничего не понимаю. Так я несколько раз то взлетал, то приземлялся, пока совсем не умаялся. И тогда решил сравнить достопримечательности. Вы же знаете, какие у нас самые любимые достопримечательности. Правильно, высокие колокольни храмов. Там высоко и покойно. И вот считаю я их, считаю, а им то с камушка счёта нет. Взлетаю и опять ничего не вижу. Так я постепенно догадался, что не город меняется пред взором моим, а само время меняется. Вот так.
— Да не уж то такое бывает на самом деле? — Удивилась Крысонька.
— У него чего только не бывает. — Сурово подтвердил Варкуша. — Вообще, я тебя предупреждал, какой жизнею мы живём.
— Я тоже так хочу жить. — С готовностью воскликнула Крысонька.
— Для этого должна быть мечта. — Задумчиво произнёс Сизарик. — Да не простоя мечта, а такая, чтобы за душу брала.
Он не договорил. Голос его дрогнул, он всхлипнул и заплакал так сильно, что слёзы ручьями полились из его глаз. Сухая хлебная корочка перед ним вскоре размякла, а Варкуша с Крысонькой сидели напротив него и с удивлением смотрели на всё это. Выплаковшись, но продолжая всхлипывать, Сизарик снова заговорил:
— И вот взлетал я, взлетал, а тут и вижу вдали по берегу показались две белые точечки. Они приближались, приближались, так вдоль водички бежа. И когда уж совсем близко стали, разглядел я двух собачек. Хотел было взлететь, но не мог. Сижу на своём камушке будто заворожённый и всё смотрю, а они уж в двух шагах. Так мимо меня и пробежали, не останавливаясь.
Он снова громко всхлипнул и опять было залился слезами, но Варкуша закричал:
— Ну?! Что это было?
— В одной собачке я узнал нашего Булика, а в другой Валарика…
Варкуша так и развёл крылошками, а Крысонька с удивлением посмотрела на него.
— И вот взлетел я, — из последних сил закончил Сизарик, — и никого уж больше не видел.
— Ну и дела… — Покачала головой Крысонька.
— Вот так корреспонденция… — Задумчиво произнёс Варкуша.
Теперь им было что обсудить на общем собрании двора.
* * *
Когда Никифору исполнилось сорок лет, он поехал в Муром, чтобы зайти в один дом. Там жил старичок, к которому направил его Алексей. Некогда сам Алексей, когда был помоложе, общался с отцом этого теперь уже старичка и узнал от него интерестную историю о фотографе.
Когда в середине XIX аж века начала появляться фотография, один молодой человек решил заняться столь новым делом, чтобы собрать на этом небольшой капитал. Поехал за благословением к какому-то старцу. Вернулся, а фотографию открывать не стал. Однако люди видели его, что ходил по городу с деревянным ящиком и снимал; всё больше храмы да храмы, монастыри и собор. Перед своею смертию уже в 1910-х годах, наказал сыну сберечь негативы, а их уж к тому времени была, может, тысяча! Сын фотографией не увлёкся, но в память об отце уважал этих людей и всегда помогал, если надо было. Работал речником. По его собственным воспоминаниям, часто перевозил на противоположный берег то одного фотографа, то другого, кто попросит. Любили они снимать панораму-то города из-за реки. Коллекцию же отца хранил в тайне и ни к кому из этих фотографов не обратился, чтобы хоть фотографии для него напечатали. Видать дороговато было.
И вот наступил 1918 год. Поняв, что происходил вокруг, речник этот насторожился. Рассказал своему малолетнему сыну про коллекцию негативов, вместе перепрятали её, глубоко закопав. С этим то сыном, когда он уж сам стал ветхим старичком, и удалось однажды побеседовать Алексею. История эта походила на легенду и о судьбе тысячи негативов второй половины XIX века казалось никто уже не знал.
Никифор зашёл в ветхий деревянный дом сильно пригнувшись у порога, чтобы не стукнуться головою о дверной косяк. Здесь его ждали. Седовласый старичок сидел за большим дубовым столом, стоявшим посередине комнаты. Он ждал, ждал появление Никифора с нетерпение. Никифор знал, что не только этот ветхий дом, но и весь квартал обречон на снос, как и многие другие, которые уже были сметены. Он знал также, что переедет этот ветхий житель в новый каменный или панельный дом со своим жалким скарбом и дни его будут сочтены. Так было со многими и с его прародителями тоже. Сегодня Никифор пришёл, чтобы принести этому старичку маленькую радость.
Он сел напротив. Положил на стол небольшой альбомчик для фотографий. После некоторой паузы тихо сказал:
— Вот, мой папа просил передать Вам эту фотографию.
Достал из альбомчика небольшого, с размера первых почтовых открыток, фотокарточку и положил перед собою, не торопясь передать, а завершая вступительную речь.
— По словам Вашего незабвенного батюшки, Ваш дед, кажется, работал до 1918 года речником. Он дружил со многими тогдашними фотографами города и всячески помогал им. Наверное в память о своём отце, который тоже вроде бы был фотографом. И вот на этом снимке теперь уже точно можно сказать Ваш дед. К сожалению сам он этой фотографии никогда не видел, но если бы показать сейчас, но непременно бы вспомнил историю, когда и кто его снял. Очень прошу принять, покорнейше прошу, очень… буду рад.
Он осторожно протянул фотокарточку через стол и передал в дрожащую руку старичка. тот, по видимому, испытал желание немедленно встать и подойти к окну поближе к свету, но удержался ради гостя и приличия. никифор же заключил:
— Папа просил передать Вам, так как историю Вашей семьи он узнал от вашего же отца. Сам он приехать не смог, возраст… Вообще, чтобы так уверенно сказать, кто на этой фотографии изображён в лодочке, кто мог её снять и когда это было, на это ушли годы его жизни. Нет, вся жизнь его была посвящена этому — собиранию незабытых имён.
— Да-да, — покачал головой седовласый старичок, — не выпуская из рук фотокарточки и продолжая смотреть на своего дедушку, который сам смотрел на старого уже внука будто через время. — Очень давно мы беседовали на эту тему, когда Ваш батюшка приезжал к нам. В основном он общался с моим отцом, а я ведь, по правде сказать, был очень далёк от всего этого краеведения.
Старичок улыбнулся с сожалением, понимая, что может быть в своей жизни чего-то не добрал прекрастного.
— Как он сам? — Спросил неожиданно.
— Да как? Держится. Всё в своих фотографиях.
— В фотографиях? — Переспросил старичок. — Да, действительно. А я вижу, Вы, молодой человек, достойным приемником стали?
— В общем, да, хотя, по правде сказать, мне менее повезло, чем отцу. Он всё жь таки успел застать некоторых старожилов, которые что-то ещё помнили на этом свете. Помнили о том времени, когда все ещё храмы были, когда за километры был слышен праздничный колокольный звон. Он видел этих людей, рассказывал, как они плакали, вспоминая о том времени. Говоря о них, он и сам плакал, будто пережил всё это вместе с ними. Я же совершенно другой по своей натуре, по характеру. У него горели глаза от каждой новой фотографии, которую удавалось найти и сохранить. А я родился не здесь. Мы часто приезжали сюда, в этот город, но по-настоящему к его корням, истории я так и не прикипел. Однако всё, что собрал и сохранил мой отец, я ценю и буду сохранять до конца моих дней.
Старичок задумался над этими последними словами Никифора. Через минуту тишины, когда тот подумал уже было уходить, старичок вдруг спросил:
— Как Вы думаете, чтобы сохранить коллекцию, нужно ли её вывезти за пределы, где она могла бы быть по-настоящему полезна?
Никифор понял вопрос.
— Я в этом убеждён. — Ответил он без колебаний. — К сожалению очень часто коллекции погибают, попадая в самые разные руки бездуховных профессионалов, движимых сиюминутными целями. Подчас единственным спасением для коллекции является помещение таковой в место, где она ни для кого не представляет интерес. Я таких случаев много знаю.
Ещё немного посидели и Никифор понял, что ему пора уж собираться. Он ушёл, а старичок, подойдя ближе к окну, долго ещё держал в руках старинную фотографию и всматривался в маленький лик своего дедушки-речника, сидящего в лодочке на фоне чудной панорамы древнего города Мурома.
* * *
Собачий век не долог. Наступил день, когда Джесулька почувствовала, что уже не в силах больше путешествовать.
— Его нет дома и дома уж нет, он другой; его нет там, где мы когда-то были вдвоём; где же он? — Грустила она, понимая, что надеждам никогда уж не суждено сбыться.
— Что же нам делать?! — Плакала Дарушка, не в силах смотреть, как убивается мать.
И мопсы расстались. Да, решение это было принято Джессей, когда она всё поняла. Она не хотела, чтобы малышка Дарушка видела её старость. Она захотела вернуться к той доброй женщине, у которой жил Шарпик. Вернуться в надежде, что не прогонят её.
Дарушка наотрез отказалась вернуться в тот дом, куда была пристроена в год разрыва с матерью и Алексеем. Поняв, что возле мамы её теперь уж никак не удержаться, в отчаянии собралась было в Новосибирск.
— Что тебе там делать, несчастная? — Остановил её какой-то пролетавший мимо воробей по кличке Чирика. — Разне не помнишь ты, что там произошло? Никого там нет. Ни брата твоего Валарика, никого…
Дарушка принялась было хныкать, но Чирика сжалился над нею.
— Ладно уж, отведу тебя к нему.
И действительно, через некоторое время Дарушка повстречалась со своим братцем Валариком, с которым жизнь разлучила их ещё в раннем детстве. А Джесулька вернулась на Войковскую.
Здесь уже не было Шарпика и ни что даже не напоминало о нём. Не было и прежней хозяйки. Её приняли подросшие дети, но без прежней радости (кому нужна старая беглая собака?). Поняв, что жизнь земная кончилась, Джесуля совсем загрустила.
Целыми днями она лежала под кроватью, опустив голову на вытянутые передные лапы. Лежала так и смотрела куда-то в даль. Ела через раз или вовсе не ела. Гуляла нехотя, медленно бродя по не радовавшей её площадке.
Взрослая уже дочь хозяйки, видя страдания собаки, подумывала о тяжкой болезни, которая мучит бедное существо. В конце концов она решила облегчить положение и поехала с мопсом в ветеринарку. Куда её везут, Джесульке было уже всё равно.
Молодой ветеринар осмотрел собаку и сделал заключение, что она физически здорова.
— Но я не могу её взять обратно! — Взмолилась девушка.
— Почему же? Собака здорова.
— Не-мо-гу.
— Да, она стареет, но ещё долго проживёт.
— Да не могу я, не могу! — Вскричала раздражённо девушка. — У меня там молодые щенки уже. И вообще, эта собака много лет назад сбежала от нас, а теперь вот вернулась…
Услышав эту историю, молодой ветеринар удивился. Он тяжко вздохну и, взяв шприц, медленно подошёл к покорно лежавшему на столе мопсу. Ласково проведя по его спинке ладонью, он только теперь заглянул ему в глаза. Мопс также посмотрел в глаза ветеринару. Девушка стояла у дверей в напряжённом ожидании. Да, о щенках, которые остались дома, она сейчас думала больше и ей хотелось, безусловно, чтобы всё сейчас здесь кончилось поскорее. Но ветеринар почему-то медлил.
— Ну что же вы?
После столь внезапной и продолжительной паузы, молодой человек медленно повернул голову в сторону девушки. Она поймала на себе его обескураженный, растерянный, но как будто чем-то внезапно поражённый взгляд.
— Ну? — Снова проговорила она теперь уже еле слышно.
— Простите, — тихо ответил ветеринар, — но я не могу сделать этой собаке укол.
— Почему? — Так же тихо, почти шопотом, спросила девушка.
И после очередной паузы ветеринар проговорил:
— Я увидел в этих глазах че-ло-ве-ка…
* * *
Однажды Алексей заболел и отлёживался у себя в комнатушке. Как-то воздним вечером Никифор зашёл к нему и они долго сидели молча.
— О чём ты думаешь, папа? — Наконец спросил сын.
— О Джесси.
— О тех мопсах? Да столько уж лет прошло!
— Вся жизнь прошла, сынок, это верно.
— Удивительно. Я, по правде сказать, думал, что тебя кроме краеведения в этой жизни и не интересует ничего больше.
— Спасибо тебе.
— За что? — Не понял Никифор.
— Что не бросил, а приобщился. Придёт время, тоже станешь приемника подыскивать.
— Да, такие материалы не должны пропадать.
— А ты знаешь, какой эпизод однажды со мною произошёл? — Внезапно переменил тему Алексей, в душе снова возвращаясь к мопсам.
Никифор приготовился выслушать.
— Вышел я мусор выбросить в контейнер, который от нашего подъезда через дом стоял, ну и Джеська естественно со мною. Её тогда уже год был и она любила первым делом всё возле своего подъезда исследовать. А двор у нас был плохой, проезжий. Я всегда старался из подъезда за дом побыстрее проскочить, чтобы, не дай Бог, машина какая не появилась. И вот иду быстрым шагом, зову Джесси, а она не идёт, обнюхивает там чего-то. Настроение в то утро было у меня скверное. Поэтому я плюнул на всё и пошёл к мусорке один. Ну а Джеська пусть поищет хозяина своего, думаю. И вот возвращаюсь назад и вижу, как стоит на дороге возле нашего же дома машина, водитель терпеливо чего-то ждёт, не едет. А перед машиной этой мечется моя Джеська, бегает кругами, визжит, меня ищет. Бегает на месте, прямо перед машиной, кругами… Визжит, плачет, не может меня найти и сообразить не может, куда я подевался.
Никифор поднял взгляд на отца. Тот смотрел в потолок и глаза его были влажные. Никифор подумал, как вообще такое смог досказать отец, который обычно подобные вещи досказывать не мог. Но Алексей досказал.
— И вот я бросился к своей Джесси, она увидела меня. Машина проехала. Я многое понял в тот миг.
Никифор слушал.
— Ты даже не знаешь, сынок, не можешь себе представить, как я ждал твоего появления с тех пор, как не стало у меня собак. Так я ждал! И радовался, когда ты наконец появился. И ты рос, и я знал, что мы каждый сам за себя. Каждый сам спасается, понимаешь?
— Понимаю. — Кивнул Никифор.
— Господь видит, кто как спасается. У человека есть мать и отец. Одна мать и один отец, других быть не может. У человека один небесный Отец. Всё самое главное в одном, понимаешь?
— Понимаю.
— Вот и у собаки также — хозяин один. Впрочем, может быть и несколько, это как жизнь повернёт. Но как для нас с тобою Отец наш небесный один, так и для собаки первый хозяин один. Он её принёс в дом, он её … — И только здесь Алексей остановился и не захотел больше говорить.
А что говорить, когда Никифору и так было всё ясно.
* * *
Через месяц из Мурома Алексею пришло письмо от того самого старичка-ровесника, чей дед работал лодочником, да фотографов через речку перевозил. Сам Алексей в Муром уже не мог поехать, но Никифор отправился туд же.
Когда ломали квартал со старыми деревянными домишками, в одном из которых и жил наш старичок, то переселяли жильцов, помогая им транспортом безвозмездно. Осматривая свой не великий скарб, старичок волновался, всё не мог вспомнить про что-то важное. Он ещё и ещё раз осматривал погруженные на грузовик вещи, но не находил чего-то.
— Как же так, — качал он головой, — ведь что-то я помню. В далёком детстве отец рассказывал и только теперь я вдруг вспомнил. Но что? Что-то ещё должно быть. Ах, незадача какая!
Уже и рабочие с ломиками принялись за разборку заборов, сараев. Грузовики тронулись. Вдруг кто-то увидел крысу, нагло сидевшую у всех на виду.
— Надо же?! — Возмутился кто-то и запустил в неё камнем.
Камень ударился о что-то металлическое, но крыса не сдвинулась с места. Последовал ещё один бросок кирпичом. Кирпич ударился о что-то металлическое и раскололся надвое. Крыса продолжала сидеть, как ни в чём не бывало.
— А ну я тебя! — Закричал один из рабочих и с ломом наперевес медленно пошёл к ней.
Он осторожно ступал, глядя, как крыса следит за ним. Их разделял всего шаг. Человек замахнулся ломом и только сейчас животное метнулось всторону и скрылось в кустах.
— Молодец, Крысонька! — Закричали одновременно Сизарик и Варкуша. — Ну и храбрая же ты!
Раздался досадливый удар ломом по чему-то металлическому. Подошли остальные рабочие. Кто-то крикнул:
— Дедушка! Это не ваш сундук с добром?
Наш старичок со слезами на глазах буквально подполз к нему.
— Вот он! Вот он родимый… — Плакал никого не стесняясь он.
Рабочие рассмеялись. В памяти дедушки моментально воскресились кадры, как будучи ещё мальчиком, он помогал отцу зарывать этот сундучок не глубоко в сарае.
Приоткрыли крышку. Батюшки! Одни стекляшки.
— И на что тебе это, дед? — Спросил кто-то из толпы безразлично.
— Миленькие! Голубчики!!! Погрузите… Сынки!
Так и быть. Погрузили.
Вот за этими негативами и приехал Никифор. Приехал тайно, ибо слух о находке пополз по городу. Моментально к старичку стали приходить какие-то «добрые» дяди и тёти. Из музея, из администрации, из благотворительных организаций. Просили хоть одним глазком взглянуть. Тогда и вспомнил потомок никому неизвестного ещё муромского фотографа-любителя последний разговор с Никифором о бездушных профессионалах. Вспомнил и решил передать коллекцию подальше от родных мест. Для лучшей сохранности.
Но Никифор вернулся из Мурома не только с этой находкой. Одна новость у него была важнее другой. Когда Алексей услышал про вторую, не мог удержаться, чтобы не заплакать. Воистину, Господь творит не случайные чудеса.
Так вот, спустя ровно сто лет, как в Муроме уничтожили собор Рождества Богородицы — главный храм города — встал вопрос о его восстановлении. Но что восстанавливать, в каком виде? Известно, что за свою историю памятник этот не раз подвергался существенным переделкам. Решили опереться на материал 1900-х годов (фототипические открытки и некоторые фотографии), ибо другого не было.
— Ты знаешь, сынок, что до реставрации в 1870-х годах Собор имел внутреннюю роспись? — Спрашивал Алексей Никифора прекрастно понимая, что тот знает. Затем продолжал. — Эти бесценные фрески о житии Петра и Февронии погибли. Однако сегодня Господь дал нам шанс.
На сканирование стеклянных негативов у Алексея с Никифором ушло два месяца. Они не могли быстрее, так как каждая вновь появляющаяся на экране компьютера фотография заставляла по долгу неотрывно глядеть на неё. Боже! Никому неизвестный Муром середины XIX века.
Этот фотограф-самоучка, получивший благословение старца, снимал то, что было уничтожено здесь в лихолетье 1930-х годов. Подробно снимал, в деталях. Никифор сканировал эти стекляшки и вместе с Алексеем думал о старце, который всё знал наперёд. Впрочем, на Руси таких было не мало.
Коллекция действительно насчитывала почти тысячу негативов. Они были сделаны, но никогда не напечатаны. Были аккуратно сложены для хранения. И мы знаем имена, кто их хранил и спасал. А вот и сами изображения.
Богородице-Рождественский собор до реставрации, в период неё и после. Подробно, в деталях, со всех точек. Интерьеры собора до реставрации. Фрески просняты подробнейшим образом. Другие храмы Мурома до их капитальной переделки. Виды благоустройства Мурома: мощение дорог, устройство водопровода, фонарей, фонтанов… всего не перечислишь. Уличные сценки, типажи. Ни кто даже не догадывался, что делает этот человек с деревянным ящичком. Самое, пожалуй, важное — Козмодамианский храм. Фотограф снял его буквально за месяц до обрушения шатра. Всего несколько фотографий, о которых многие исследователи лишь мечтали.
— Я знал людей, — произнёс Алексей со скорбию в душе, — которые не могли об этом даже мечтать. А мы это увидели. Ты бери, сынок, эти диски и вези в Муром. Теперь, когда такая работа закончилась, снова можно подумать и о вечном.
* * *
Однажды Никифор, разбирая электронный архив отца, наткнулся на фотографии, сделанные им в период его проживания в комнатушке в Свиблово. Алексей выехал от туда ещё до появления сына, но, странно, он никогда не показывал ему эти снимки. Неторопливо перелистывая электронные страницы, Никифор вдруг обнаружил, что кроме архитектуры, его отец любил также снимать и природные пейзажи. Интерестно, когда пришла эта мысль впервые или кто подвиг его на это? Никифору захотелось побывать в этих местах на Яузе, может быть поснимать, а затем сравнить перемены. Он отправился в тёплый осенний день.
За полвека здесь многое переменилось. Был заново благоустроен стадиончик, благоустроен и берег Яузы. Колосилась густая трава на игровых и спортивных площадках. Быть может деревья были другие? Не важно. Осталась ли аллея? Да, к счастью осталась. С этой аллеей, разделяющую Яузу и стадиончик, кажется всё по-прежнему. Никифор сдела несколько кадров окружавшего его ландшафта и не торопясь пошёл от начала аллеи к её концу. Вот и он. Здесь Никифор остановился и ему захотелось оглянуться назад. Он оглянулся.
Там, в начале аллеи, показалось какое-то движение. Он повернулся и пристально стал всматриваться в даль. За шёпотом деревьевь чужих шагов не было слышно. И он ждал.
Они показались… Шарпик и Булик. Дарушка и Валарик. Сизарик с Варкушей. Крысонька и Чирика. Рядом с ними были и какие-то другие зверушки и птички. Все были вместе и медленно двигались по аллейке. Им было весело и хорошо вместе. Они окружали идущего посередине человека, толпились и суетились возле его ног. Дарушке нужно было больше всех — она старалась подпрыгнуть и толкнуть хозяина в колено. Не получалось, но попытки следовали одна за другой. Никто её не сдерживал. Все были счастливы.
В этом человеке Никифор узнал своего отца. Он ласково и нежно улыбался. Таким в жизни он его не помнил. А теперь?.. Алексей был тоже счастлив, как и все, окружавшие его. Они шли по аллее может быть к тому лужку, о котором всегда мечтали, чтобы там беззаботно пастись под хранимым оком небесного Отца. Шли, но не приближались. Только теперь Никифор разглядел, что на руках отца мирно спала обретшая вечный покой со своим хозяином его маленький мопс Джесси.