Любимым делом в часы досуга у Сашки Рыбакова (по школьной кличке «чешуя») было просматривание хоккейных материалов под музыку 60-х годов. Что это такое, имеем важность пояснить.
С самого первого класса (а это было в далёком 1971 году) Сашка начал собирать летопись отечественного хоккея. Мы ещё не забыли, что в то время почти каждый мальчишка бредил этой игрой. Да если б только мальчишки! В числе «бредаков» стояли дяди и поважнее.
В Сашкином классе одно время все мальчишки собирали вырезки из газет и реже журналов с тем, чтобы оформить очередной альбом и хвастаться им друг перед другом. У кого были лишние картинки, тот вступал в обмен. Здесь каждая вырезка имела собственный вес. До третьего класса Сашка участвовал в процессе на общих основаниях, а после этого прекратил.
Дядя его стал привозить ему спортивные журналы, да не раз в полгода, а каждый месяц; и не один, а целых два. Тут как раз наши сыграли «Суперсерию-74» и материалы подоспели вовремя. Конечно менять их Сашка ни на что не мог; аналогов не было ни у кого. А значит нет и конкурентов. Но как-то сразу все охладели вокруг к нему. От зависти что ли? Тогда и появилась за ним эта обидная кличка.
Но дело даже не в журналах. В 4 и 5 классе пора уже было перебираться со двора на хоккейную коробку и сражаться класс на класс. Вот где Сашке припомнили все его «обиды». Места в команде ему никогда не находилось; под любым предлогом. Какое-то время он наблюдал за баталиями из-за бортика. Потом бросил.
К 50-летию отечественного хоккея с шайбой вышел отличный альбом с огромным количеством фотографий. С опозданием в три года, правда, но вышел. За ним Сашка и приехал в Москву. Купив его на Сретенке в магазине спортивной книги, он направился в центр, но обнаружив по пути мужской монастырь, решил заглянуть. Тут же была и книжная лавочка, прилавок которой привлёк внимание Сашки меньше, чем спор каких-то двух ребят его же возраста.
Один, держа в руке маленькую иконочку Царской семьи, по-видимому, рекламировал какую-то новую книгу по данной теме. При этом каждому посетителю монастыря человек этот предлагал покаяться в грехе цареубийства.
— Не правда! — Очень резко возразил ему другой человек, в данную секунду проходивший мимо. — Мы не убивали Государя.
— Мы все должны покаяться, весь русский народ. — Продолжал голосить держащий икону.
— Русский народ не убивал Государя! — Буквально взорвался неизвестный прохожий. — И Вы это прекрасно знаете! Его убили другие люди, но не русский народ, не наши прадеды, не-ет. Мы не можем каяться в этом грехе…
— Но мы должны… наша ответственность за…
— Не-ет! Это Вы здесь так говорите, а кто это сделал, сейчас радуются. Государя убивали не русские люди; и приказ отдавали не русские люди. И революцию делали не русские люди! Мы должны каяться?! Да! В том, что не сохранили Россию; в том, что не уберегли Государя; в том, что, быть может, предали его… Но не мы убивали и признавать это, значит брать на себя чужой грех; значит покрывать подлинных убийц. Вот тогда Вам в чём надо каяться.
Спорщики разошлись так же быстро, как и чуть было не сцепились. Сашка подумал: «А ведь он прав, этот человек», и вдруг узнал в нём своего земляка. Причём, не просто земляка, а Ромку из параллельного класса. Ещё бы не узнать — он всю жизнь стоял на воротах.
«Вот такие бывают встречи», — подумал про себя Сашка и подошёл в дверям собора. На них в аккуратной рамочке под стеклом висело расписание всех служб на две недели вперёд. Сейчас шла первая седмица Великого поста и по вечерам в храмах читался Покаянный канон Андрея Критского. Минуту о чём-то Сашка размышлял, а потом поехал на вокзал, чтобы взять билет на обратную дорогу в ночь. Он решил хоть раз в своей жизни побывать на службе в одном из столичных храмов.
В шесть часов вечера он снова пришёл сюда к самому началу богослужения, а в восемь часов тридцать минут, при выходе из собора в тесном кругу людей, снова увидел Ромку из параллельного класса. Сама толпа свела их нос к носу и оба подумали: «Прошло 18 лет…»
В довершение всего оба оказались в одном вагоне и оба знали, что половина его выйдет в одном месте через пять часов, а другая в следующем ещё через три. Чудеса? Наверное.
— Я ведь никогда не знал, что тебя Сашка зовут. Чешуя и Чешуя… — сказал Ромка.
— А я знал тебя, ты же ведь всё время на воротах стоял.
— Только по одному этому и знал?
— Да. — Признался Сашка. — Я, понимаешь, очень хоккей любил. Вот и сейчас, что ты думаешь я делал в Москве?
— Любил? — Переспросил Ромка. — Что-то я не помню, чтобы ты играл; да ты всё время за бортиком стоял!
— Я после всех играл, один. — Невозмутимо пояснил Сашка.
— И как же ты играл один? — Удивился Ромка. — В хоккей-то?
— Да просто учился по воротам бить; тренировал технику и точность бросков. Потом сестра подросла, я и её привлёк — она мне шайбы и мячи набрасывала, а я с ходу по ним бил.
— Скукотища… — Протянул Ромка.
— Так ведь я почти никогда не промазывал, вот ей и было интересно.
— Ну может быть по таким воротам… — Усомнился Ромка.
— Нет, по воротам с шестого класса мне уже не интересно было бить. Я по мишеням бросал.
— По мишеням?
— Да. И шайбы, и мячи.
— А мячи-то зачем?
— Я работал с двумя клюшками. — Начал подробно объяснять Сашка методику своих тренировок. — Одна клюшка была обычная от хоккея с шайбой, а другая бубликом от хоккея с мячом. Тренировался не только на льду, но и во дворе. А летом ходил на городошные площадки и бросал со считов.
— Какой же в этом был интерес?
— Играть же меня не брали; вот я сам и придумал себе интерес. Кто-то играет в городки, кто-то в гольф или кегельбан, а кто-то просто швыряет дротики в дарс. Я вот клюшками швыряю по целям.
— И что, здорово бьешь? — С прищуром Ромка посмотрел на Сашку-чешую.
— Среагировать не успеешь; кому угодно забью.
Была уже глубокая ночь и пассажиры давно легли спать. Тусклая лампочка дежурного освещения, мерное покачивание вагона, пурга и метель за чёрным окном с приглушённым постукиванием колёс быстро клонили ко сну. Только нашим друзьям не спалось. Каждый из них подумал в этот момент, что и так бывает в жизни — помнили себя со школы, которая, собственно, одна и объединяла их; помнили, но не общались никогда. А тут прошло 18 лет; встретились и как будто так всю жизнь бок о бок шли.
— А ты зачем в Москве? — В свою очередь поинтересовался Сашка и попытался предположить: — Бизнес?
Ромка на это очень удивился, как если б у него спросили: «Ты киллером работаешь? Ну и как, заказы есть? План перевыполняешь?» Он даже не нашёлся сразу что ответить.
— Мне говорили ты книгами торгуешь. — Попытался помочь ему с ответом Сашка.
— Наверное, это был не я. — Наконец ответил Ромка и спросил: — Ты своих часто видишь?
— Нет, все разъехались кто-куда.
— И я тоже. Вот лет через семь, когда будет юбилейный год нашего выпуска, может быть соберёмся, встретимся.
— Почему семь? — Удивился Сашка.
— 20 лет не юбилей. 25 юбилей.
— А на 20 ты не пойдёшь?
— Наверное, нет. — Грустно сказал Ромка и затем прокомментировал своё посещение Москвы. — Вообще я программист, а сейчас в столицу ездил сидиромную плашку записать.
Сосед напряжённо молчал и, посмотрев на него, Ромка понял, что его последняя фраза нуждается в переводе.
— Компакт-диск для компьютера. Один мой друг из музея сканирует архивные фотоматериалы и затем мы записываем их в цифровом формате на такие вот диски. — Он достал и показал.
— Зачем? — Всё равно не понял Сашка.
— У него мечта есть, а я ему помогаю реализовать технически. Он работает над проектом путешествия в старый город, каким он был в начале века. Всё это будет на компьютере.
— Как я буду путешествовать?
— Прямо в мониторе, то есть по экрану. Знаешь, какой наш город был сто лет назад?! Я когда впервые у него эти старые фотографии увидел, даже не поверил.
— Ну а какой смысл? — По-прежнему не понимал вопроса Сашка.
— Смысл можно задать любой. Например, для школьников проект можно реализовать в игровом жанре. Итогом будет приобщение к истории родного края, познавание его.
Сашка тяжело вздохнул. Видно было, что пока он не увидит собственными глазами, ему трудно представить, о чём идёт речь. Долго ехали молча. Тут он вспомнил, что их встреча в храме была не случайна, но непостижимым образом Ромка предварил его вопрос.
— А учителя? Многих уж нет?
— Многих уж нет. — Отозвался из темноты Сашка.
— А я помню нашего трудовика. Добрый был мужичок. Тогда, по-моему, он лет пять на пенсии должен был быть, а вот, работал, с нами возился.
— Я тоже его помню. — Сказал Сашка. — Только он как раз ещё жив.
— Жив?!
— Ему уж под 90.
— Вот это да… — Протянул Ромка. — Молодец старичок. Понимаешь, хорошим людям и Бог даёт…
Тут Ромка поймал на себе какой-то подозрительный взгляд из темноты. В следующую минуту голос Сашки отозвался:
— Если б ты знал, что Господь дал ему под старость? Он лет восемь в доме престарелых гниёт.
— Что?
— Другого слова и подобрать не могу.
— А ты откуда знаешь?
— Я там две недели как охранником работать устроился.
— Охранником? Ты что, профессиональный охранник?
— А что, стариков, думаешь, охранять не надо? Налоговую полицию охраняют, банк охраняют, а дом со стариками не обязательно? Вообще, я прапорщиком служил. Вот, контракт совсем закончился, приехал. Хорошо, хоть такую работу нашёл.
— Ну и как он, Иван Дмитриевич?
— Плохо, очень плохо, не встаёт совсем. Говорят, правда, полгода назад ещё был относительно бодр, не унывал. Главное, сознание сохранил трезвое. Но я как его увидел, подумал, что он уже и не помнит ничего.
— Наверное, жизнь его подошла к концу. Так бывает — живёт человек, живёт, а потом вдруг быстро угасает. По каждому из нас у Бога свой час.
— Наверное. — Согласился Сашка.
— Но ты был у него; о чем Вы говорили? Он узнал тебя?
— Думаю, что нет. Я сказал, что его бывший ученик из семидесятых, а он меня давай сынком называть.
— Да что ты! — Воскликнул Ромка. — Он нас всех всегда так называл.
— Так то всех, а тут я один был.
— Не важно. Он нас всех одинаково любил.
— Ну может быть, конечно…
— И что он ещё сказал?
— Да ничего не сказал. Я думаю, и не узнал он меня. Просил только Евангелие ему почитать.
— Евангелие? — Переспросил Ромка.
— Именно. Говорит, что всю жизнь мечтал эту книгу прочесть. Но только мечтал, а возможности не было. А теперь сам и не может.
— Он просил Евангелие ему почитать? — Снова проговорил Ромка. — Евангелие почитать…
— Хочешь, приходи в моё дежурство. Я там через день сижу.
Ромка крепко о чём-то задумался. Потом спросил Сашку:
— А ты сам будешь читать?
— Я на вахте должен сидеть. — Коротко ответил тот.
— Ну я тебя заменю.
— А сам что?
— Я боюсь, что много не выдержу. Надо же будет медленно, со смыслом читать.
— Хорошо. — Кивнул без лишних объяснений Сашка.
И уже на следующий день вечером они оба пришли в дом, где до середины 80-х годов были детские ясли, а теперь… Здесь было не грустно, здесь было страшно. Описывать окружающую действительность и её обитателей мы не можем.
Обитатели комнатушки даже не обратили внимания на вошедших ребят. Они осторожно подошли к постели своего учителя.
— Иван Дмитриевич. — Тихо позвал Сашка. — Вот, я Вам ещё одного нашего привёл, из параллельного класса.
Он так сказал, будто действие происходило не сейчас, в 1999 году, а ещё тогда, в 1976. Ромка, как увидел своего учителя, так сразу и понял, что для того это действительно было вчера, как сегодня.
— Сыночки… — Еле слышным голосом прошептал Иван Дмитриевич, казалось, с трудом, приоткрыв усталые глаза, и с грустью посмотрев на ребят.
— Мы Вам принесли и готовы читать. — Снова сказал Сашка.
— Вот, он сегодня начнёт.
— А мы никому больше не помешаем? — С опаской переспросил Ромка.
— Посмотри вокруг. — Ответил Сашка. — Никому.
Он посадил Ромку на стул прямо на против кровати, чтобы он мог читать, обращаясь к учителю; сдвинул тумбочку и пристроил настольную лампу. Посмотрев, что дело организовано и ему здесь делать пока больше нечего, вышел. Ромка выждал ещё минуту, искоса поглядывая на учителя и ожидая, когда тот будет готов.
— Евангелие от Матфея… — Произнёс он не громко, но разборчиво, и от себя добавил. — Сороковой год от Рождества Христова.
Он прислушался, не отрывая взгляда от книги. В комнате стало так тихо, что лишь дыхания её обитателей были отчётливо слышны. И Ромка продолжил.
Уже на третий день комната Ивана Дмитриевича наполнилась ещё посетителями. Старички просто приходили со своими табуреточками и тихо рассаживались, кто где мог. Ромка и Сашка читали всё подряд, будто торопились успеть. Проходили часы, посетители менялись, но главный их слушатель не смыкал глаз. Он их то закрывал, то открывал снова, устремляя свой взгляд куда-то вдаль. Читающие знали, что он никогда не засыпал в этот момент; даже случайно ни на миг не отвлекался сознанием.
Дни шли за днями и однажды, к исходу второй недели, книга закончилась.
— Евангелие от Иоанна. — Напомнил Ромка. — 95 год от Рождества Христова.
Кто был из посетителей в этот момент, молча разошлись по своим комнатам. Посмотрев на учителя и Ромка было собрался, но тот успел задержать его за руку.
— Как же мы можем спастись? — Тихо прошептал Иван Дмитриевич.
— Нам оставлено покаяние. — Произнёс Ромка, вспоминая, что сам от кого-то слышал эти слова.
— А огонь? — Спросил Иван Дмитриевич.
— Что? — Не понял Ромка.
— Геенна, что ли?
— …
— Без покаяния огонь?
— Я не знаю. — Грустно ответил Ромка.
— Где же твоя вера? — Слабо улыбнулся Иван Дмитриевич.
— Без покаяния — огонь. — Тут же сказал Ромка.
— А я бы принял и огонь. — Вдруг произнёс Иван Дмитриевич. — Знать бы точно, что он от Господа моего.
Ромку удивили эти слова. В них обнаружилась какая-то глубокая вера, которой он сам в себе обнаружить не мог. Его мысли Иван Дмитриевич прочёл и без вопроса.
— Я последний раз в церкви был, когда мне было 12 лет. — Произнёс он.
Ромка понимающе кивнул головой. Митуны две ещё сидели молча и он снова собрался было идти.
— А батюшку можно сюда привести? — Тихо позвал ему в след Иван Дмитриевич.
— Батюшку? — Не понял Ромка сразу, о чём идёт речь.
— Ну, священника.
— Наверное, можно. А почему нельзя.
— А ты, сынок, не приведёшь?
— Приведу. — Ответил Ромка сходу, уже обдумывая, как. — Когда?
— Как сможешь, но лучше бы поскорей.
Батюшка пришёл через день. Он склонился над Иваном Дмитриевичем и после того, как тот что-то шепнул ему, попросил всех ненадолго оставить их вдвоём. Никто не возражал. А через сорок минут батюшка сам вышел в коридор. Он как-то растерянно посмотрел на всех, а все посмотрели на него.
— Я успел… — Тихо сказал он.
Все вопрошающе продолжали смотреть на священника.
— Он исповедовался и я успел причастить. — Снова произнёс батюшка. — После этого он тихо почил.
Кто-то из людей пошёл за дежурным или ещё куда.
— Какая светлая смерть, Господи! — Воскликнул не громко батюшка. — Какая чудная кончина.
Ещё через день тот же батюшка приехал в морг отпевать Ивана Дмитриевича. С ребятами он ездил и на кладбище, а затем проводил обратно к дому для престарелых. Сашку и Ромку здесь ждали, чтобы помянуть старого учителя.
— Хорошо, что Вы привели меня сюда, ребята! — Сказал им батюшка при расставании. — Здесь должно быть наше служение.
— Вы думаете Вас ещё кто-то позовет? — Усомнился Сашка.
— А Вы зовите меня сразу непременно. — Ответил на это батюшка.
Они попрощались. Ребята зашли в дом. После небольшого и очень скромного стола собрались идти. Тут какая-то пожилая женщина, но ещё не старушка, наверное из числа обслуживающего персонала, остановила их у самых дверей.
— Ребятки! — Обратилась ласково она. — Сыночки, а Вы ещё придёте читать?
Сашка с Ромкой переглянулись.
Только спустя неделю Ромка смог снова прийти сюда. На этот раз ему подготовлен был столик в небольшом вестибюле на втором этаже. Он сел и посмотрел на присутствующих. Полтора десятка старческих глаз смотрели на него с надеждой.
— Евангелие от Матфея… — Произнёс он тихо, но разборчиво и на миг поднял взгляд.
Там, за головами бабулек и дедулек, за их спинами был коридор и комната, за дверью которой ещё совсем недавно он начинал своё нехитрое делание. А в этой комнате был Иван Дмитриевич, ещё живой, который ждал его с этой книжечкой быть может всю жизнь. Ждал, надеялся, верил, что вот, дверь откроется и он придёт. «Успел», — подумал про себя Ромка.
Губы его дрогнули, к горлу подступил комок, а глаза заблестели при ярком свете единственной лампы, стоявшей на его столе. В этот миг он снова увидел перед собой десяток внимательнейших и ждущих глаз. А среди них он вспомнил взгляд Ивана Дмитриевича, своего учителя по труду. Ромка закрыл лицо руками, уронил голову на стол и заплакал.