Трифону было уже шестнадцать лет, выпускной класс, но своего дедушку он знал лучше, чем собственных родителей; они у него все копали, копали, копали… не геологи, нет, археологи. Может быть по этому мальчик с раннего детства буквально бредил историей? Может быть. Но ещё у него была бабушка, которая рано умерла — внук тогда перешёл лишь в шестой класс. Бабушка когда-то преподавала историю для четвероклашек. Когда-то… Историю России с древнейших времён. Но мы-то знаем, какая была школьная программа, однако, юному Трифону её было мало. Он помнил свою бабушку исключительно по рассказам об истории своей родины с далёких-предалёких времён. Позднее, перейдя в старшие классы, он узнал, откуда та знала более, чем предлагала школьная программа. В доме их имелись книги Татищева, Карамзина, Соловьёва, Ключевского и многих других историков прошлого; почти все книги были дореволюционного издания. Трифон помнил бабушку по рассказам, которые она могла искусно переложить на понятный для него язык, а также в образе сохранилась маленькая фигурка её, сидящая по вечерам в кресле под таршером и непременно с одною из книг.

Дедушка, по началу казалось, был полной противоположностью бабушки, но… так только казалось. Удивительным было то, что эти книги принадлежали его предкам. Они гнили в огромном сундуке в подвале и когда он молодой ещё пошел выбрасывать их, вместе с ним оказалась и бабушка. Она забрала их к себе, а через год, когда они поженились, сказала ему огромное спасибо за тех родных, которые не уничтожили эти книги, а сохранили. Трифон знал эту историю и мысленно с благодарностью вспоминал того человека, который сделал такое доброе дело первым. А раз в месяц он ещё ходил в храм подавать записочки на помин их души. Но об этом никто не знал.

Дедушка всю жизнь свою проработал на одном заводе, встав за станок в возрасте внука в 41-ом. Его страстью был футбол, но сам играл он мало, пол жизни пробегал по полю в качестве судьи. Он и теперь никак не мог расстаться со спортом и после смерти бабушки фактически обосновался бессменным сторожем на стадионе, который сам же и строил после войны. Строительство это в его памяти связано было с печальным событием. В городе с XVI века существовал большой и величественный каменный собор, разобрав который, власти распорядились пригодный кирпич пустить на строительство служебных зданий нового стадиона. Когда Трифон приносил дедушке обеды и они подолгу разговаривали между собой, тот нет-нет, да регулярно повторял, что комнатушка его точно сложена из кирпича того самого собора. В доказательство своих слов он отодвигал небольшую тумбочку от стены и показывал место, где штукатурка совсем отвалилась. Действительно, какой-то странный был под нею кирпич; Трифон такого никогда не видел. На этом стадионе, кстати, они с бабушкой впервые и увидели друг друга.

В тот декабрьский вечер внук снова прибежал к деду. Сидеть в пустой квартире одному было скучно, но и каток его не привлекал. Когда последний закрылся и гуляющие разошлись по домам, вдвоём они обошли вверенную им территорию стадиона и вернулись в домик сторожа.

— Может я сегодня с тобой останусь? — Предложил Трифон.

— Да нет, внучек, — возразил дед, — ступай уж домой.

— Да скучно, дедушка, скучно…

— Ты ж говорил, что у тебя там какая-то олимпиада на носу?

— Ой, — махнул рукой Трифон, — в январе она будет, в каникулы.

— Ну?

— Да готов я, готов.

— Городская? — Переспросил дед в который уже раз.

— Областная. — Как бы нехотя ответил внук.

Дедушка покачал головой и серьёзно добавил:

— Всё равно нужно как следует готовиться.

— Ну сегодня уж поздно, — убеждал Трифон, — поздно, разве только что спать.

Дед ничего больше не сказал на это, а поставил на плитку заваривать чай.

— Пойду поскребу немножко? — Предложил внук, ещё не успевший снять пальто.

— Да не нужно, немного намело.

Сели за столиком напротив друг друга. Трифон, чьи мысли, по правде сказать, всегда были направлены на прошлую историю своего Отечества, как бы между прочим заводил разговор о том или о сём, но в душе всегда преследовал одну единственную мысль — закрепить пройденный материал. Дедушка давно всё понял и с удовольствием вступал в разговор. Для внука он был самым лучшим слушателем. В школе его любили слушать ученики, учителя, потому что он всегда дополнял школьный учебник своими собственными материалами. Вне школы у него было не мало слушателей и среди друзей. Свой материал он черпал из бабушкиных книг, но, хотя никогда не скрывал их авторов, эти комментарии сверстникам его мало о чём говорили. Любили слушать да и только, но дедушка был первым из первых, он был лучшим слушателем, потому что никто Трифону никогда не возражал, да и не мог возразить, а дедушка соучаствовал в диалоге, который от этого и превращался в беседу.

— Я всё думаю про классовую борьбу… — Начал Трифон как обычно, будто размышляя вслух самим с собою.

— А что классовая борьба? — Моментально подхватывал дедушка.

— Вот Соловьёва, например, советские историки обвиняли в великодержавном шовинизме.

— …

— В комментариях к современному изданию об этом я прочёл. Да и во многих иных выводах его концепции исторического развития русского государства они не согласны с ним. При этом, что любопытно, всё время ссылаются на так называемую «советскую историческую науку».

Дедушка не перебивал, давая возможность внуку неторопливо закончить свою мысль. И Трифон не спешил, вслух рассуждая как бы один на один с собою.

— Но я же читал его труды и в меру собственных сил, — он подчеркнул последнюю фразу, — пытался понять ход его мысли. И я согласен с ним больше, чем с теми, кто писал комментарии. Скажу и так, что и во времена Соловьёва у него были противники и в споре с ними он умело отстаивал свои убеждения и взгляды. Благодаря, быть может, этим особым замечаниям я не обнаруживаю в себе необходимость соглашаться с авторами комментариев.

— Ну на них обижаться не стоит. — Наконец произнёс дедушка. — Они ведь писали под давлением времени, мы это знаем.

— Мы это знаем. — Согласился Трифон. — Но меня удивляет другое. Казалось бы, предмет разговора один и тот же, но читая Соловьёва испытываешь гордость за свою страну, а читая комментарии видишь обезличенное государство перед собой. Даже бывает сомнение, русские ли люди пытаются вступать в спор?!

— Согласен, внучек, согласен. Всегда надобно смотреть прежде, а кто именно говорит. Но что ты там упоминал про классовую борьбу?

— А… да. Классовая борьба. У Соловьёва нет такого понятия. Просто я, размышляя о связи времён, думаю о том, когда и при каких условиях появились эти понятия и определения. Но может быть ещё правильнее, как ты говоришь, дедушка, нужно присмотреться и к самим авторам этих понятий.

— Да-да… — Поддержал дед.

— Но что я хочу сказать? Его, Соловьёва, обвиняют в том, что он описывает исторические события как бы без участия народных масс, а опирается исключительно на князей. Поверь мне, я размышлял об этом долго, дедушка. И в правоте нашего величайшего историка согласился, когда обратил внимание на сегодняшнее, своё время. Ну какое значение имеют массы, скажи?

Дедушка заволновался. У него в душе был ответ, но он так ничего и не сказал. Внук же подвёл черту своему внутреннему открытию.

— Ничего мы, как массы, из себя не представляем. Правящая верхушка заправляет всем. Причём, если чуть раньше она умело прикрывалась красивыми лозунгами, то нынешние правители будто вообще забыли о своём народе.

— Вообще забыть не могут; — возразил дедушка, — из кого-то же нужно кровушку пить.

— Вот-вот; и я об этом.

На минуту Трифон задумался. Дедушка между тем снял с плитки чайник и заварил его.

— Вот что тревожит меня! — Совершенно серьёзно, как академик какой, произнёс Трифон. — Школьная программа не совершенна. Более того — враньё. Будто ничего не изменилось за эти годы. Хотя, конечно, а что должно измениться? Стало ещё хуже.

Дедушка слушал.

— Нам говорят о наших корнях и при этом старательно пытаются внушить мысль, что предки наши были не хуже нас, но в чём?!! На уроках истории я слышу хвалебные гимны культуре язычников… О, ужас! Мне говорят, что это было хорошо, что это религия моих предков. Но я отвечаю сам себе: давайте быть последовательными. Раз уж взялись прославлять сатанизм под видом языческой культуры, тогда непременно упомяните и о жертвоприношениях младенцев каменным истуканам, и об убийствах христиан по жребию. Об этом нам в школе почему то не говорят.

— Ну а ты?

— И я не говорю. — Смутился и погрустнел Трифон. — Не говорю потому, что и моя бабушка не говорила.

— А знаешь почему? — Спросил дед.

— Наверное из опасения, что не то время, чтобы об этом говорить?

Услышав этот ответ, дедушка в который раз подивился не по возрасту мудрости внука.

— Правильно, — подтвердил он, — вот и ты так поступай.

— Но сколько ждать?! — Возмутилась душа внука.

— А ты не переживай; моему поколению это не досталось. И поколению твоих родителей тоже. Может быть и тебе не достанется. Ты же сам любишь говорить о связи времён, вот и терпи.

— Да, по логике связи времён русский народ, поставленный на колени, должен вот-вот подняться и не просто подняться! В его руке иноверцы увидят меч.

Дедушка воспрянул от этих слов внука и глаза его просияли добрым взглядом.

— Только где они, патриоты? — С грустью заключил Трифон.

— Ничего, внучек, ничего. Они рядом. Только ждут своего часа и ты до поры до времени не высовывайся, не обнаруживай себя.

Но Трифон не внял последним словам дедушки. Неожиданно в его голове созрел план, очень дерзкий. Время пришло в январе, когда от своей школы он был отправлен в область на историческую олимпиаду. Многие, очень многие ожидали от него успешного выступления, но в результате случился скандал, имевший сильный резонанс.

Сразу же с начала новой четверти в школе был экстренно созван педсовет. Предметом обсуждения явилась работа ученика выпускного класса на областной исторической олимпиаде Трифона Котельникова, которая одним названием своим уже повергла в шок комиссию. «Бесоведомые нашей истории». Каково звучит?! Директору и учителю истории уже досталось по полной программе и от них ждали в области результатов принятых мер. Но если учительница истории всё время молчала на педсовете, то директриса метала налево и направо; досталось даже тем учителям, которые вообще к ученику Трифону не имели никакого отношения.

Педсовет сопровождался зачитыванием вслух некоторых мыслей из работы ученика. Вот, к примеру, самое начало.

«За что Каин убил брата своего Авеля? Что им было делить? Из зависти. Таким образом, внутренний помысел, направляемый врагом рода человеческого дьяволом, положил начало первому преступлению между людьми. И когда противники соловьёвской концепции утверждали, что причиной усобиц были захват территорий, это неправда. Причиной усобиц по Соловьёву является изгойство князей. К этому имею добавить, что более глубокая причина и самого даже изгойства, лежит во внутренних областях души человеческой. Враждовали братья с дядьями своими, враждовали внуки и сыновья со своими отцами и дедами. Все они начинали с рассмотрения своих обид, с внутреннего страдания и те, кто не мог преодолеть в себе подобных страстей, собирались войною. А страсти от куда? Зависть, тщеславие от куда? Они влагаются в душу дьяволом.

И ещё у России были внешние враги, которые часто оказывались подле князей. И через них начинал действовать сатана. Подступали к хозяину своему и внушали мысль: «Пойди на брата своего, пойди на брата своего…» А те и шли. И били русские русских на потеху врагу. Я таковых назвал бы «внутренниками», потому что они изнутри подтачивают здоровый ствол целостности государства, будучи и сами направляемы сатаной. Не то же ли самое видим и в наше время?..»

Выдержки из работы Трифона произвели в зале живую дискуссию. К сожалению, а это правда, те, кто был согласен со многими мыслями юного дарования или просто сочувствовал ему, не желали выступать и сказать хоть несколько слов в защиту его, а сидели молча и как будто безучастно. Когда дело приблизилось к вынесению приговора, в помещение вошёл человек, которого хорошо знали и помнили. Он работал учителем военного дела, ставший таковым после ранения и демобилизации из рядов Вооружённых Сил; офицер запаса, ветеран афганской войны. После упразднения его предмета в школах, ему долго нигде не находилось места. Никто не знал, где он и сейчас работает. Он зашёл и стало тихо.

— Я ознакомился с работой мальчика. — Сказал бывший военрук, как-то неловко опираясь на свою палочку.

Затем последовала пауза, довольно продолжительная. Десятки глаз, принадлежавшие до этого не смеющим поднять голоса учителям, с надеждою смотрели на ещё молодого, но уже покрытого сединой человека. И он, собравшись с мыслями, произнёс:

— И кто может сказать, что мальчик этот не прав? Кто может назвать смуту 1917 года русской смутой?! Только предатель… а он — патриот. И я… — голос его дрогнул, но он сумел взять себя в руки и только искорки в глазах выдавали его состояние души, — … я был бы горд воспитать и учить такого ученика.

Он посмотрел на учительницу истории, которая сидела на самом последнем ряду в углу и добавил, не называя её по имени:

— Спасибо Вам… за Трифона, за Ваши уроки. Спасибо Вам.

После этого он направился к двери и, задержавшись на пороге, тихо сказал, не оборачиваясь уже к публике, но те, кто громче всех обсуждал здесь работу ученика, поняли, к кому относятся эти слова:

— Мы своих в обиду не дадим…