Убить нищеброда.

Говорят, невозможно забыть свою первую женщину и своего первого нищеброда.

И это так.

У меня это произошло осенью. С друзьями мы сидели в клубе "Golden Dolls", болтали, пили абсент, смотрели стрип-шоу, когда ко мне подошел Виктор и сказал:

– Пора, мой друг.

Я сразу понял, что он имеет в виду – все-таки готовился все лето – но переспросил на всякий случай:

– Пора – что?

– Пора валить нищеброда! – засмеялся Виктор.

Мы пошли на улицу, на парковку, где стоял "джип" Виктора. Он открыл заднюю дверь, и я увидел разложенное оружие – пистолеты, снайперскую винтовку, разнообразные карабины, дробовики, автоматы – целый аресенал.

В нашем тире я учился стрелять из всех видов оружия, даже из тех, которых тут не было, но сейчас – от неожиданности – не знал, что выбрать. Виктор заметил мою нерешительность.

– Из автомата валить нищеброда неинтересно, – сказал он. – Разве что из "узи", но тут надо уметь разрезать его пополам, тогда прикольно. А так просто решето получается – некайфовое. Из пистолета – тоже требуется навык, чтобы засадить нищеброду пулю между глаз. Снайперская винтовка – для девчонок. А вот карабин большого калибра – самый то. Да еще пуля с тупым наконечником. Если засадить нищеброду в голову, она разлетается на кусочки, как арбуз, а если в грудь – он смешно так подпрыгивает и отлетает. Так что советую – карабин.

Я послушался совета Виктора – все-таки он уложил уже с десяток нищебродов, одного даже из арбалета. Поэтому взял карабин и мы поехали на окраину. За руль джипа, конечно, сел я.

Нищеброды ездят на метро, маршрутках и дешевых машинах-развалюхах. Поэтому и ловить их надо в соответствующих местах. Я выбрал метро. Время было позднее, нищеброды уже вернулись с работы, попадались в основном неэстетичное старичье, стайки негламурной молодежи с банками пива в руках, противные тетки. Я уже думал ехать к район хрущевок, где нищеброда можно найти, когда он выносит мусор, но тут повезло. Из метро вышел одинокий нищеброд. То, что это он, я понял сразу – средних лет, одетый в какое-то потертую куртку китайского или турецкого производства – буэээ! – стоптанные ботинки, какая-то кожаная кепка на голове. С портфелем в руке. Да, да, с портфелем!

Он прошел мимо ларьков, свернул за угол дома, и пошел через площадку в сторону большого длинного дома, в котором нищеброды живут как в муравейнике в том, что они называют квартирами. И еще они называют эти дома домами-кораблями. Гы!

Так как я заранее покатался вокруг этой станции метро, я знал, что надо делать. С места врубил на полную, выскочил на площадку между домом и нищебродом , ударил по тормозам прямо на протоптанной нищебродами тропинке и одновременно развернул машину на 180 градусов, так, что моя дверь оказалась как раз напротив него. Нищеброд замер, не понимая что происходит. А я уже взял зажатый между коленями карабин, передернул затвор, открыл дверь "джипа" и выскочил из машины. Все это заняло у меня от силы две-три секунды. Нищеброд ошалело смотрел на меня и тут я к своей радости увидел на нем очки. Во повезло-то, успел подумать я. И всадил ему пулю в грудь. Нищеброд взмахнул руками, портфель упал в сторону, а сам он улетел метра на два или три от меня – вот что значит большой калибр! – и лишь его кепка плавно спланировала на то место, где он только что стоял.

С другой стороны "джипа" вышел Виктор, неторопливо подошел к лежащему в грязи нищеброду.

– Точно, с одной пули, молодчина!

Он вернулся к машине, протянул мне фляжку с коньяком. Было прохладно, коньяк пришелся очень даже. А сам Виктор стал обзванивать всех, кого надо. Сначала прилетела съемочная группа "НТВ", довольно симпатичная девушка-журналист расспросила меня, какие чувства я испытываю после того, как убил своего первого нищеброда. Я от волнения плел что-то невнятное – потом, когда смотрел в наших новостях по кабельному, было даже немного стрёмно, но мама сказал, что я выглядел очень мужественно с карабином в руках. Потом приехали менты, Виктор дал им по 100 баксов, а старшему пятьсот, и они принялись заниматься формальностями. Уже после того, как труповозка увезла тело нищеброда, ко мне подошел старший, кажется, капитан, отдал честь и сообщил, что нищеброда звали Алесеев, он работал на заводе(!) инженером(!!). Даже Виктор позавидовал мне – такого кристально чистого нищеброда не всегда удается завалить.

Тут принялся разрываться мой телефон. Позвонил отец, поздравил меня с первым, сказал, что завтра меня ждет сюрприз. Сюрпризом, кстати, оказался новенький "бентли". Потом начали звонить друзья – сообщение о том, что я завалил нищеброда, да еще такого, быстро разлетелась по смс-кам по всем нашим.

Когда мы вернулись в клуб, там началось просто ликование. Знакомые и незнакомые бизнесмены, политики, депутаты, сенаторы, журналисты, писатели, визажисты, музыканты и певцы подходили ко мне, жали руку, целовали, оставляли свои визитки. Позвонил лучший друг отца, который тогда работал вице-премьером по социальным вопросам и сказал, что он гордиться, что у его друга вырос такой замечательный сын.

Как и положено – от нищеброда ведь остались какие-то дети – я прямо в ночном клубе по коммуникатороу заказал и оплатил в on-line магазине игровую приставку Sony playstation-3 и его жене навороченный кухонный комбайн – мы же не фашисты! – и тут же оправил все это им по DHL на адрес, который мне оставили менты.

Праздновать дальше мы потом поехали в наш поселок на Рублевке и вот там ко мне подошла наша соседка, отдыхавшая у родителей после учебы в Гарварде. Я давно на нее положил глаз, но до этого дня она казалась мне Снежной Королевой. А тут подошла сама и прошептала на ухо: "Я хочу тебя".

И потом, уже под утро, у меня был с ней такой секс, какого никогда еще не было в моей жизни. Все-таки не зря говорят, что когда уложишь нищеброда – потом такая эрекция, как после травы или кокса. А уж тем более – после первого нищеброда.

 

Конец проекта "Жадность".

США. Вашингтон, округ Колумбия. Белый Дом.

Директор ЦРУ был бледен, как сама смерть.

– Что случилось? – хмуро спросил невыспавшийся президент Соединенных Штатов Америки.

– Простите, господин президент, что пришлось Вас разбудить, но дело чрезвычайно срочное.

– Иран? Корея? – скривился, как от зубной боли президент, застегивая халат.

– Россия, сэр.

– Что там с Россией?

Директор ЦРУ откашлялся, потом протянул президенту черную кожаную папку, на которой было написано: Greed Project (Проект «Жадность»).

– Это еще что за факинг проект? – недовольно сказал президент, взял папку, открыл, пролистал какие-то схемы, фотографии. Закрыл папку и положил на стол. – Садитесь и расскажите своими словами.

Сотрудники администрации знали, что читать какие бы то ни было документы для президента наказание хуже, чем не смотреть неделю бейсбол по телевизору. Директор ЦРУ, однако, остался стоять.

– Видите ли, сэр, со мной час назад связались представители Агентства Национальной Безопасности. Один их спутник столкнулся на орбите с каким-то космическим мусором и потерял ориентацию.

– И?

– Господин президент, спутник G-1019 был запущен в 1984 году во время президентского срока Рональда Рейгана в рамках сверхсекретной программы Greed Project, целью которой было проведение активного мероприятия по подрыву обороноспособности СССР.

– Так. Опять какие-то ваши шпионские штучки, о которых неизвестно даже президенту США, фак вас всех!

– Господин президент, проект был экспериментальный, о нем знали только несколько человек в НАСА и АНБ. Даже Ваш отец, когда он был директором ЦРУ и позже, во время его президентского срока, не был проинформирован.

– И сенат?

– И сенат, господин президент.

– И что же это было за мероприятие?

– Дело в том, что в рамках программы по управлению человеческим сознанием в 70-х годах в человеческом мозгу был локализован так называемый А-участок, который, как выяснилось, отвечает за альтруизм.

– Альтруизм? – недовольно поморщился президент.

– Поведение человека, выражающее в бескорыстной заботе о благе других, сэр.

– Хорошо. И что дальше?

– Сотрудники специальной исследовательской группы АНБ проводили эксперименты по облучению этого участка микроволновым излучением и обнаружили, что облучение на определенной частоте и с определенной амплитудой способно если не блокировать этот участок полностью, то подавлять его работу. В соответствии с распределением Гаусса… ну, то есть у кого-то сильнее, у кого-то слабее, на кого-то вообще не действует. Один из участников группы сопоставил полученные результаты с исследованиями, проводившимися отделом психологической войны Пентагона по анализу социокультурного (Президент поморщился) портрета потенциального противника, то есть русских. Согласно ему, альтруизм русского был примерно на 50-60 процентов выше, чем американца. Возникла идея запустить геостанционарный спутник… ну, спутник, который висит строго над определенной территорией, и облучать с него данную территорию. То есть территорию СССР. Что и было осуществлено в 1984 году.

– И сработало? – спросил, не скрывая изумленного выражения на лице, президент.

– Судя по тому, что произошло у русских после 1985 года – да, сэр.

– А чего мы такой же факин спутник не запустили над Кубой?

– Сэр, излучение нельзя строго сфокусировать, в радиус действия попала бы Флорида, что, при и так низком уровне альтруизма в среднем американце, привело бы к трагическим последствия.

– То есть?

– Жадность, сэр. Жадность стала бы толкать людей на совершение разных противоправных действий. В том числе насильственных.

– Ясно. Что с этим спутником сейчас?

– Он потерял ориентацию, а также потеряно управление с Земли, сэр. По расчетам НАСА, покрытие излучением сместилось. Боюсь, сэр, что все наше западное побережье попадает под него.

– Сбить немедленно! – вскочил с кресла президент.

– Мы занимаемся этим, сэр, но, боюсь, нам понадобится некоторое время…

Российская Федерация. Подмосковье. Санаторий «Полянка» Министерства обороны РФ для высшего командного состава.

Генерал проснулся в 4 утра. Во рту было гадко. После вчерашнего. Но еще более гадко было на душе. Генерал беспокойно ворочался в кровати, но мысли не уходили. Они копошились в голове, как мыши. «Ты, советский офицер, прошел Анголу и Афганистан, стал обыкновенным холуем. За лишнюю звездочку на погонах ты пресмыкаешься перед какими-то ничтожествами… министр обороны из мебельного магазина… стыдно, ох, как стыдно… а главнокомандующий… какое-то пустое место, пузырь, надутый телевидением… с голым торсом, тьфу… и для этого ты прожил свою жизнь? А ведь клялся служить советскому народу… а вместо этого…»

Генерал резко встал с постели, зажег ночную лампу, взял трубку аппарата спецсвязи, стоявшего на столике возле кровати и попросил дежурного соединить его с командующим Псковской дивизии ВДВ и командующим войсками специального назначения Министерства Обороны…

Российская Федерация. Читинская область. Краснокаменск. Колония общего режима ЯГ 14/10.

Заключенный посмотрел на выданную ему ручку, на лежащий перед ним листок бумаги, помедлил еще немного, а потом начал писать, аккуратным ровным почерком интеллигентного человека:

«В Генеральную Прокуратуру. Чистосердечное признание.

В знак осознания своей вины перед ограбленным мною народом России хочу сообщить номера счетов в банках на Каймановых островах, куда я и мои подельники переводили деньги во время деятельности преступной группировки под названием «Юкос». Надеюсь, что эти деньги будут направлены на социальные нужды и борьбу с бедностью, что уменьшит, пусть и не полностью, мою огромную вину перед народом…»

Российская Федерация. Петербург. Комарово. Дачный поселок «Песочное-2».

Вор в законе по кличке Валера Тамбовский оглядел комнату. Веселье выдыхалось. Кто-то уже спал лицом в салате, кто-то спал под столом. Девки почти все были полураздетые или просто голые. Дочка первого губернатора города делала минет сыну нынешней губернаторши, лежащему в пиджаке, но без брюк и трусов около бассейна.

Сидящий напротив начальник городского УВД, выпив очередную стопку вискаря – вот здоровый бык, сколько же он может выпить? – спросил участливо:

– Что, Петрович, закручинился? Что-то ты не весел.

Валера Тамбовский налил себе полстакана водки, выпил, не закусывая, потом сказал:

– Да вот думаю. Был я вором в законе, честь берег. Воровал, конечно, ну так я же вор, когда сыскари ловили, садился зону топтать молча, никого не сдавал и не курвился. Люди уважали. Воровал у деловых, народ не обижал. Ну, или старался не обижать. А стал кем? С ментами за одним столом сижу, с начальством из одного корыта икру жру. Банки-хуянки покупаю, гостиницы-хуиницы. Крысятничаю. Совсем нелюдью с вами, волками позорными, стал.

Лицо милицейского начальника медленно, но отчетливо позеленело…

Российская Федерация. Краснодарский край. Сочи. Резиденция «Бочаров ручей».

Президент России сидел за столом и смотрел тоскливо на лежащий перед ним черный пистолет. «Застрелиться. Проще всего застрелиться. Другого выхода нет. Что же я наделал? Я же был коммунист, советский разведчик, чекист. Рос на книгах про Павку Корчагина, про Рихарда Зорге и Николая Кузнецова… и стал первой сволочью в стране. С какими-то мутными застранцами вожусь – сечины, грызловы, мироновы… а Сурков этот… снимитесь, говорит, с голым торсом, электорату понравится… электорат, рейтинг, Эрнст с Первого… тьфу! …какая же это все гадко… нет, застрелиться!»

Он посмотрел в окно. Там было темно. Не так, как в Ленинграде, в котором всегда, даже зимой ночью, в окнах какой-то тусклый свет. И небо тут другое – как нарисованное. Не такое небо, не балтийское.

И вдруг он понял, что надо делать. Нажал кнопку интеркома.

– На Кубе ведь сейчас не ночь? – спросил он.

– Вечер начинается, господин президент, – ответил ничему не удивляющийся помощник.

– Найдите переводчика с испанского – и немедленно соедините меня с Кастро.

– Господин президент, Кастро, говорят, умирает, – осторожно сказал помощник.

– Не «господин», а «товарищ», – сказал президент. – Господ в семнадцатом году поганой метлой вымели. И делайте, как я сказал.

– Слушаюсь, товарищ президент, – ответил помощник.

Президент отключился.

– Не умирай, Фидель, – начал бормотать он, – Только не умирай, пожалуйста, мне еще надо с тобой поговорить. Боже, есть Ты или нет, сделай так, чтобы он не умер…

Интернет. Лента новостей.

США. Массовые беспорядки, возникшие в Сан-Франциско, распространились на Лос-Анджелес. В городе слышна стрельба, толпы людей нападают на магазины и супермаркеты. Десятки магазинов горят. Губернатор штата объявил о введении чрезвычайного положения и обратился к федеральным властям с просьбой о помощи. По неподтвержденным данным, акты насилия, вандализма и разбоя наблюдаются и в других города западного побережья США. В Белом Доме работает кризисный штаб под руководством вице-президента.

 

Возвращение. Полдень. XXI век.

Часть Первая.

– Ну и что мне с тобой делать? – спросил старик.

Человек пожал плечами:

– Не знаю. Отпустил бы ты меня обратно. Не могу я тут.

– Что-то не так? Тут еще никто не жаловался. Да и компания у тебя подобралась – самому завидно.

– Хорошая компания, спасибо. Ругались, правда, на мою работу в банке – они же ведь головастые, в экономике лучше меня разбираются. Но вот я как подумаю, что там делается – сразу на душе кошки скребут.

Старик усмехнулся.

– Думал я, что будет трудно с тобой, да и не ошибся.

Человек, словно почувствовав слабину в голосе старика, заговорил быстро:

– Послушай, ну отпусти. Честное слово, я никому не скажу, откуда я, и кто я. Вообще можешь отправить меня совсем в другое место – лишь бы только назад.

– А куда? – спросил старик.

– А в Россию нельзя, например? Русские нам тогда здорово помогли – а сейчас у них у самих очень скверно. Нужно бы им помочь.

– Там холодно бывает, – сказал старик. – Выдержишь?

– Выдержу. Русские в сорок первом ведь выдержали, а чем я хуже.

– Ладно, – вздохнул старик. – Что с тобой поделаешь. Ты уж только сюда слишком рано не попади, хорошо?

При этом в голосе его ощущалась некая, не свойственная ему обычно, нотка мольбы.

– Конечно, – сказал Человек старику. – Обещаю. Не раньше, чем закончу.

Часть Вторая.

Около столба копошился электрик – мужик средних лет. На земле лежал набор инструментов в раскрытой настежь кожаной папке, рядом стояла открытая банка пива.

– Привет, – сказал Человек, подойдя к электрику.

– Здравствуй, коль не шутишь, – сказал мужик, взглянув внимательно на Человека.

– А где здесь сигары купить можно?

– Сигары? В жизни не видел. Ты чё, из этих, что ли?

– Из каких из этих?

– Из новых русских?

– А кто это?

– Ну, богатенькие… буржуи…

Человек улыбнулся.

– Знаешь, не все, кто курит сигары, буржуи. Знавал я как-то ребят, которые курят сигары – так их буржуи очень даже боялись.

– Ну… Тут кругом буржуи живут, – электрик показал рукой в сторону озера. Вдоль озера стояли за высокими стенами элегантные белые и розовые дома.

– Как выходные – приезжают, бухают всю ночь, даже фейерверки запускают – в полнеба. Ворьё! – Мужик смачно сплюнул.

– И что – все-все дома – буржуйские?

– А то как же? Откуда ж у работяги деньги на такую роскошь? Тут и генералы, и менты, и начальники.

Электрик отпил пива из своей банки.

– Слушай, ты прямо как с Луны свалился!

– Нет, не с Луны, – уверенно сказал Человек. И продолжил, явно не желая углубляться в тему своего появления:

– Значит, фейерверки? Ну что ж, скоро здесь будет очень большой фейерверк.

– Так ты чего, по фейерверкам спец? – спросил электрик.

– Иногда получалось, – скромно сказал Человек. – А в Москву как попасть?

– А вот вдоль домов иди – и выйдешь на трассу. Там автобусы иногда ходят.

– Спасибо, – Человек поправил на плече вещмешок защитного цвета и пошел вдоль кирпичной стены и ворот, за которыми прятались элегантные домики. Одни из них – прямо перед ним – открылись, оттуда на бешенной скорости выскочила большая черная машина с затемненными стеклами. Тут же ворота стали медленно закрываться, – очевидно, на автоматике, но Человек успел заглянуть внутрь и увидеть особняк целиком. И увиденное ему явно понравилось.

– Что ж, хорошие будут детские садики для ребятишек! – сказал Человек самому себе, улыбнулся и весело помахал охраннику, недружелюбно смотревшего на странного прохожего в черном берете.

А потом зашагал в сторону Москвы.

 

К вопросу о выносе тела т. Ульянова-Ленина из Мавзолея

– А Вы боялись, – сказал Президент, развалившись в кресле.

Заместитель руководителя Аппарата Президента виновато пожал плечами:

– Черт их знает, вон они какую бучу подняли из-за своих копеечных льгот. А этот трупняк в Мавзолее – он же символ для некоторых. Живее всех живых, ха-ха!

– Однако я сделал это, – довольно сказал Президент и перекрестился. – Похоронил это чучело. В самом конце своего второго срока. Поорал Зюганов с Прохановым, бабки с дедушками помитинговали два дня, и все успокоилось. Хорошая у Вас была идея – перевезти всю эту шушеру в Новогоднюю ночь подальше от Москвы. Всех повыковыривали из стены. Сделали подарок, так сказать.

– Ну вот, теперь осталось звезды на башнях на орлов поменять. Хотя…

– Что? – спросил Президент.

– Может, одну оставим? Вроде как преемственность сохранить.

– Ну, не знаю. Вы можете представить свои соображения, Владислав Юрьевич.

– А что это за шум? За окном? – пробормотал Президент, поднялся из кожаного кресла и озадаченно подошел к окну. То же сделал и его собеседник.

А на Красную площадь входили отряды Первой Конной армии, матросы-балтийцы в черных бушлатах, ровные колонны латышских стрелков. На разбитых полуторках ехали штурмовые батальоны, бравшие Вену, Будапешт и Берлин. Все новые и новые отряды – как ручьи впадают в море – вливались в поток, в котором смешались чапаевские тачанки и словно только что спустившиеся с афганских перевалов советские десантники, партизаны Ковпака и вооруженные винтовками петроградские рабочие, пограничники 41-го в зеленых фуражках и пограничники Даманского в тулупах, конники Котовского и спецназовцы из группы "А", и все это море, море, состоящее из людей, отдавших свои жизни за нехитрые слова "Мы – не рабы, рабы – не мы!" превратилось в океан, который в одно мгновение затопил Кремль, все вокруг него и все внутри него.

– Быстрее, к вертолету! – закричал заместитель руководителя Аппарата Президента.

Вертолет всегда стоял в готовности еще со времен предшественника нынешнего Президента. На всякий пожарный случай. И случай этот явно пришел, и был он даже более чем пожарным.

Но было уже поздно.

В кабинет, гремя сапогами, вошел человек в длинной шинели, вылитая копия того памятника, который стоял когда-то на большой площади. Президент не мог не узнать его, потому что часто видел памятник из окна, когда работал в здании напротив. За ним вошли еще люди, некоторые смутно знакомые по книгам и фильмам, некоторые нет.

Человек в шинели повернулся к одному из них и сказал с легким польским акцентом:

– Товарищ Юровский, зачитайте, пожалуйста, приговор, у Вас ведь есть опыт в этих делах.

 

Сказки Междуземья

Это написано для одного единственного человека. И ему больше 16, ежели что.

Дочке.

…И наступили в Междуземье новые, совсем новые и совсем нехорошие времена, когда эльфы, люди, хоббиты и гномы стали не доверять друг другу.

Почему – не сказали бы даже мудрейшие из самых мудрейших, хотя и говорил один старый маг, что колдовство может победить правду, потому что правда нагая и беззащитная, а колдовство одето в цветные одежды и велеречиво.

Как бы там ни было, но рухнул, стал никому не нужен Союз Междуземья , все стали искать ответы в разных концах, хотя ответов много, но правда одна. Гремлины, приплывшие из-за океана на длинных лодках с парусами, соблазнили Междуземье своим колдовстом, и погас Огонь Справедливости, что почти целый век горел над четырьмя сторонами света.

Гномы по прежнему добывали изумруды и сапфиры, хоббиты возделывали землю, эльфы составляли из рун слова, люди строили дома и башни, но чем больше они делали свое дело, тем более они становились несчастливыми и бедными, потому что башни, сапфиры, слова и рождающиеся из земли злаки, не освященные Огнем Справедливости, суть только пепел. А дороги, не ведущие к свету, становятся только глухими кривыми окольными тропами.

А в главном городе, на главной площади лежал в своей гробнице Тот, Кто Хотел Хорошего. Он лежал и молчал, но даже его молчание вызывало страх вурдалаков, оборотней и гремлинов и ночные кошмары орков, троллей и гоблинов.

Между тем орки притащили как-то откуда-то какого-то серенького зачуханного гоблина, которого сделали Главным Начальником Междуземья. Правда, и в этом они просчитались. Гоблин, почувствовав свою начальственную силу, сожрал пару самых заметных вурдалаков, приструнил опьяневших от собственной безноказанности волколаков-оборотней, и даже с заморскими гремлинами стал разговаривать громко, не как его предшественник, вечно напившийся перебродившего эля Йебн. Что, впрочем, ничуть не изменило горькую судьбу тех, кто из всех слов первым ставил слова Труд и Работа.

Ходила между жителей Междуземья легенда, что где-то в океане, чуть ли не перед самой землей гремлинов, лежал остров, на котором стоял замок, и что в том замке хранилась искра, сохраненная последними воинами Междуземья от погасшего Огня Справедливости, но так ли это, или было это лишь красивым преданием – кто же то знает.

И так шли год за годом дни в Междуземье – орки собирали на дорогах свою кровавую дань с несчастных путников, гоблины обирали кротких хоббитов, тролли взымали налоги с гномов, заезжие баньши зашивали рты эльфам, вурдалаки и упыри сосали кровь из людей. И, казалось, будет вечна эта тьма над Междуземьем. Всё молчал и молчал в своем каменном гробу Тот, Кто Хотел Хорошего, и не пели свои веселые песни хоббиты, и не читали волшебные стихи эльфы, потому как были их рты зашиты, и даже упрямые и свободолюбивые гномы словно забыли волшебные и мудрые сказки, которые передавались некогда ими из поколенья в поколенье.

И только немногие, самые-самые чуткие из эльфов, людей, гномов и хоббитов слышали, как глубоко под землей, почти неохотно, но каждый день хоть на малую чуточку, но все сильнее и сильнее, ворочался тот, кому гномы боялись давать имя , тот, кем хоббиты пугали маленьких детей, тот, кого эльфы называли Сыном Хаоса, тот, кого люди величали странным словом, привезенным бесшабашными мореплавателями из дальних гиперборейских земель – очень странным и одновременно очень страшным почему-то словом, напоминавшим имя гиперборейского же пущистого зверька, слово "конец" и что-то очень неприличное.

 

В ожидании Красной Армии.

Я делаю бутерброд, завариваю себе крепкий чай и включаю телевизор, чтобы посмотреть новости. Новости – это слово, которым Они называют рассказы о своей ненужной жизни. Настоящие новости происходят не там, не с Ними, но в телевизоре их не показывают. Меня это отнюдь не раздражает – я знаю, что скоро все будет по-другому. Когда вернется Красная Армия.

У людей в телевизоре нет теней. Я это заметил совсем случайно, где-то год назад. Это сначала меня так поразило, что я попросил одного своего друга съездить в Москву и рассказать там об этом – вдруг москвичи не знают. Но мой друг пропал где-то в районе Бологого. Очевидно, контроль над нераспространением этой информации очень жесткий. Тем не менее, используя электронные системы связи и кодируя свои сообщения в 128-битовом ключе, я сумел передать эту информацию надежным людям в столице. Поэтому, когда придет Красная Армия, она наведет в этом вопросе порядок.

Еще у этих людей в телевизоре есть одно очень слабое место – Они страшно любят деньги. В этом легко убедиться – надо подойти к Кремлевской стене и потрясти перед собой пачкой денег – любого достоинства. И любого происхождения – монгольскими тугриками, украинскими карбованцами, еврами или израильскими шекелями. Даже рублями. Буквально через несколько минут оттуда к вам начнут подтягиваться Тамошние Обитатели, Они будут скулить, протягивать к вам свои лапки и просить: "Дай! Дай! Дай мне!" Они очень жадные, и было бы ужасно знать, что Эти Существа будут еще долго править нашей страной, но, к счастью, когда придет Красная Армия, все быстро встанет на свои места.

Красная Армия сейчас находится в другом месте и выполняет очень важные текущие задачи. Я не могу вот так взять, и рассказать всем, где это место и какие это задачи. В Красной Армии очень строго с Военной Тайной и я, пусть всего лишь и ее рядовой боец, знаю, что до поры до времени должен эту Военную Тайну хранить.

Поэтому Они, которые так любят деньги и власть, все время мучаются оттого, что не знают, в какой день и час Красная Армия вернется и отправит Их туда, откуда Они пришли в наш мир, – отправит в то место, где живут кладбищенские нетопыри, недотыкомки, вампиры, вурдалаки, русалки, лешие, черти, бесы, Гитлер, атаман Шкуро и экономисты школы фон Хайека.

Они знают, что каждый их час может быть последним, потому что Красная Армия свалится на них как снег на голову, и уже ничто не сможет остановить ни первый танк Республики со славным именем "Борец за Свободу товарищ Ленин", ни грозные "КВ", ни выносливые, как монгольские лошадки, тэ-тридцатьчетверки. И небо наполнится как птицами машинами с красными звездами на крыльях, а, как мы теперь уже точно знаем, красная звезда, да еще с серпом и молотом, вызывает у Них не просто страх, а темный бесконечный ужас, ужас, заставляющий их превращаться в змей, мышей и тараканов и прятаться в ближайшую половую щель.

Поэтому я спокойно смотрю на Них в телевизор, на Их плоские нарисованные лица, на Их глаза, в которых нет жизни, на то, как Они едят рябчиков и жуют ананасы. Скоро придет Красная Армия и Их не будет. Никогда больше.

 

Окоп. Год 2014-й.

Взвод, подгоняемый ротным, собрался в окопе.

– Чего спать не даешь? – пробасил пулеметчик Петрович.

Ответ комроты заглушил просвистевший со стороны миротворцев снаряд. Там недавно румын сменили чехи, им воевать не хотелось, как, впрочем, и румынам, но американские боеприпасы расходовали они будь здоров. Но не лезли – знали, что русские озверели от всей этой окопной жизни и могут запросто всех голыми руками передавить.

– Сейчас тут вам речь толкнут, – повторил ротный.

И действительно, из землянки вылез какой-то хмырь. Был он упитан, ухожен, пах дорогим коньяком и хорошим табаком.

– Здравствуйте, господа солдаты, я комиссар "Единой России"…

– А на хуй не пошел? – пробурчал кто-то, неразличимый среди окопной грязи и грязной пятнистой формы солдат.

Ротный взвился:

– Кто там пасть разинул?!

Никто, ясное дело, не ответил.

– Товарищи солдаты, позвольте тут, на передовой, передать вам большой привет от Федерального Совета партии "Единая Россия" и…

– …в жопу твой привет!

Комиссар не смутился, быстро добормотал какую-то дребедень.

– Вопросы будут к комиссару? – спросил ротный.

– Будут! – сказал стрелок Бербулатов. – Вот скажи, комиссар, я вообще казах, на хрен мне твоя "Единая Россия"?

– Но вы же россиянин! – сказал комиссар.

– Это я тут в окопе россиянин, вшей кормить и американца до нефтяных вышек не пускать. А в Москве я чурка безмозглая и нищеброд, – сказал Бербулатов.

– За такие разговорчики и под суд, понял, Бербулатов? – сказал ротный, правда, скорее для комиссара.

А тот, бодро заметив: "Ну, если у вас нет вопросов", по переходам потопал куда-то в тыл, сопровождаемый ротным.

Народ уже хотел расходиться, но тут Петрович всех тормознул.

– Погодь, мужики, пусть краснопузый пару слов скажет, пока мы тут.

Краснопузый – минометчик Василий, к прозвищу явно привык и не обращал на него внимания, отлип от края окопа, где спал во время выступления единоросса и сразу начал говорить неторопливо и по-деловому:

– В общем, мужики, так. Штабным пора кишки пускать, которые из офицерья с нами вшей кормят – пусть поживут, комиссарам всем этим – единым, справедливым, свободным и прочим – гранату в зад – и пусть полетают.

Все одобрительно зашумели.

А "краснопузый" Василий продолжал:

– У меня тут газета "Правда", там товарищи дело пишут – надо на Москву идти, Советскую власть устанавливать.

– Слышал я про такую газету, – сказал кто-то.

– Ну, ты слышал, а сейчас почитай.

Василий вынул из сапога несколько газет, которые солдаты тут же разобрали.

– И не будет тогда чурок, скинов, блядей, олигархов, начальников, мэров, путиных-мутиных, а будет наша, народная власть, власть трудящихся. И тогда американца выгоним, страну поднимем, и будет жизнь простая и честная.

– Хорошо говоришь, краснопузый, да только пора уже за дело браться, давить гадов, – сказал кто-то из стрелков.

– Пора, – не обиделся "краснопузый" Василий. – Давно пора. Лет этак еще 20 назад.

 

Гагарин.

Привозят нас, значит, в какой-то городишко, нам даже и имени его не сказали. Главное, лежит этот городишко на федеральной трассе, по которой если ехать, то до самой Москвы и приедешь. Ехать, правда, долго, потому как еще до Урала надо доехать.

Ну, нам, ментам, не привыкать, дело привычное, гоняют по стране, как вшивых по бане. То в один город, то в другой, в столице был пару раз, а уж про три командировки в Чечню и Ингушетию и вспоминать не хочется.

Выдают, как водится, щиты, дубины, каски, построили вдоль трассы. Выходит какой-то начальник большой, говорит, что враги государства хотят учинить на американские деньги смуту, а наше дело, значит, врагов отметелить, рассеять, ну и самых наглых задержать.

Опять же, дело привычное, гоняли мы и красножопых, и демокрадов, работка не пыльная, это ж вам не боевики бородатые, народ дохловатый, по репе дубинкой треснешь, – вот он уже и безвредный.

Стоим, значит, смотрим на дорогу. Между собой треплемся. Сначала о своем, привычном – сколько командировочных получим, когда отпуск, семьи, дети, бабы, то да сё. А потом доходит до меня слушок, сначала с одной стороны, потом с другой. Я в начале думал, прикол какой. Типа, говорят, где-то на Дальнем Востоке, чуть ли не у самого Владика, села тарелка летающая, постояла чуток, и улетела. И оставила на этом месте двух мужиков. И один из них Гагарин, а другого имени не помню, но это тот его напарник, с которым он разбился много лет назад – меня еще тогда папка с мамкой и не сделали. Напарник этот то ли Серега, то ли Серегин, ну, не помню. Да и не главное, главное, что Гагарин – и живой. Вроде как его в последний момент перед смертью вытащили пришельцы из падающего самолета, с напарником этим, и к себе забрали. А вместо них то подложили их двойников. Ну, как-то так.

И вот жил Гагарин где-то там у этих пришельцев, чуть ли не на их звезду летал, почетом пользовался большим, а потом затосковал, захотел обратно вернуться. Его и вернули. А он, прилетев, про то, что тут у нас творилось узнал, и, вместо того чтобы в Кремле с Самым Главным под ручку ходить да награды получать, собрал народ да и на Москву пошел – вроде как СССР восстанавливать.

Не, я когда услышал, однозначно сказал: «Гонево!» – так не бывает. Придумают же, блин, такое. Плюнул и растер. Стою в строю, жду, чего будет. Трасса закрыта, машин, кроме наших, нет. Кстати и вэвэшников на «Уралах» подвозят чуть позже.

Смотрим – на горизонте сначала точка, потом приближается. И видим – куча машин едет не спеша, автобусы, жигули, грузовки самые разные, иномарки ржавые, мотоциклы едут со скоростью пешехода, да и пешеходов тоже немеряно. И вся эта шобла по трассе в нашу сторону. Ну, мы «Уралами» трассу загородили, сами промеж них встали, боевое построение приняли, ждем.

Вся эта орава останавливается от нас в паре сотен метров и не успел наш старшой в матюгальник приказать им разойтись, отделяется от толпы мужик. Подходит ближе – и что вы думаете? Точно. Гагарин! Юрий Алексеевич! В шинели и фуражке. Живой!

Я ж еще и не был, как он в космос полетел, но лицо его, сколько себя помню, везде видел. По телику, на картинках. А тут – ну совсем живой. Подходит к нам – я вообще чуть не упал: такой же молодой, как на фотках, и улыбается так же. Так никто улыбаться не может. Один только он. В целом свете.

Подходит он так спокойно, и говорит: «Ребята, дорогу освободите, нам в Москву надо, у нас там дел много». Старший подбежал, тоже, как и мы, смотрит, глаза выпучены, что у рака вареного. А Гагарин повернулся, своим рукой махнул – и вся эта туча народа – толпа до горизонта, снова пришла в движение. А народ с ним – мужики какие-то простые, работяги, старики-интеллигенты в очках, молодняк, женщины с детьми, в общем, самые обыкновенные люди. Ну и Гагарин нам снова говорит: «Да, ребята, вы вообще помогите народу – нужно и движение организовать, и, кто хворает, помочь, и питание людям нужно». Старшой наш вдруг вытянулся, честь отдал, «Есть! говорит, товарищ Гагарин, будет исполнено, говорит».

Машины разворачивает, нас на обочину – и вся эта орава мимо нас. Ну и много же их было, надо сказать. Полдня мимо нас шли. Там в конце даже мужики на телегах и велосипедисты.

Вот так и довелось мне увидеть Юрия Алексеевича Гагарина, первого космонавта Земли.

***

Рассказывали, что Самый Главный Человек страны приехал в Министерство обороны и вызвал к себе начальников ракетных войск и авиации. Что происходило в кабинете, никто не знает. Только через полчаса мимо дежурного полковника, сидящего в кабинете, стремительно прошли оба начальника, а один из них бросил на ходу: «Я? В Гагарина? Ракетой? Да пошел ты на х*й, мудило питерское!»

Еще рассказывали, что гагаринцы, как их называли, еще не перешли из азиатской в европейскую часть России, а все билеты из Москвы в США, Западную Европу и Канаду были распроданы на много дней вперед. И при этом все покупающие покупали билеты только в один конец.

А еще рассказывали, что когда Гагарин шел к Москве, люди в бывших советских республиках – в Армении, Азербайджане, Украине, Эстонии, Литве, Узбекистане и других – отмечали на старых, сохранившихся картах СССР его продвижение маленькими красными флажками.

 

Кошмар.

– На что жалуемся? – спросил доктор.

– Сны, доктор.

– Сны? – доктор поднял как бы удивленно бровь. – А что за сны?

– Кошмары.

– Вот как? И какие же кошмары?

– Вообще-то один кошмар на самом деле. Все время один и тот же.

И он вздохнул.

– И что же вам снится в этом кошмаре? – участливо спросил доктор и даже наклонился вперед. Выражая, таким образом, свое внимание. За сто баксов в час и не так прогнешься, подумал пациент.

– Сидит коммунист и точит нож.

– Кто, простите?

– Коммунист.

– Да откуда же вы знаете, что коммунист? У него что, красный флаг – с серпом и молотом?

– Нет, доктор. У него только нож – и он его точит. Сволочь!

Пациент не удержался.

– Но почему коммунист? Откуда этот факт известен?

– Коммунист, доктор. Я точно знаю. Когда его вижу. Сука красная!

– Тихо, тихо, – сказал доктор. – Не нервничайте! Давайте поговорим про другое. Как у вас в личной жизни, в работе?

– Все хорошо, доктор. И личной жизни выше крыши, и денег хватает, вот в Думу в этом году пойду, проходное место дают в избирательном списке. В Лондон два раза в месяц летаю, домик прикупил в Испании. Бизнес растет, контракты подписываются. Жить бы и жить. Так нет, гандон этот красный – снится каждую ночь, падла!

– Спокойнее! Все под контролем. Мы с этим справимся. Назначим вам лекарство, процедуры, главное – не нервничайте…

Жена заснула. Он съел таблетку, прописанную доктором и провалился в сон.

И вновь оказался в лесу. На пне сидел Коммунист и точил нож. Время от времени он внимательно осматривал лезвие, даже осторожно пробовал его пальчиком. Каждый раз недовольно хмурился, садился поудобнее – и снова начинал аккуратно водить точильным камнем по полотну – «вжик-вжик, вжик-вжик, вжик-вжик».

– Доктор, сука!

Коммунист задумчиво посмотрел на него, продолжая точить нож. Потом спросил голосом, полным сочувствия:

– Что, не помогла таблетка?

– Нет, блядь! – рявкнул он.

– Ну, ничего, – сказал Коммунист. – Когда я закончу и приду тебя резать, снов ты больше видеть не будешь. Согласно диалектическому материализму.

 

Купание красного коня.

В довершение ко всему шел дождь. Сегодня они стояли возле остановки – от проходной завода их отогнали менты, которых кто-то вызвал из заводоуправления, поэтому он и старик Потапыч с листовками встали у остановки, зная, что большинство работяг второй смены – впрочем, как и первой, едут на завод и с завода на маршрутках или автобусах, так что место это ничем не хуже, чем у проходной. И не лучше. Так как и здесь люди проходили мимо, не обращая внимания на двух человек, которые сорванными голосами предлагали им газету «Рабочий».

Потапыч был когда-то еще членом КПСС, даже раз показывал на собрании свой партбилет, в котором последний взнос был заплачен в августе 1991 года. Странно, что он не вошел ни в одну из компартий, возникших в послесоветские времена, а присоединился к их небольшой марксистской группе, у которой и названия даже не было. Еще Потапыч успел в 1993 посидеть в Белом Доме в осаде, хотя о тех событиях рассказывал крайне неохотно. А если и рассказывал, то материл одинаково как Ельцина с Гайдаром, так и Руцкого с Хасбулатовым.

Устроить пикет по раздаче газеты было идеей Соколовой, которая вообще была полна всякими идеями, большей частью оказывающимися бесплодными. Как и эта нынешняя. Соколова – одинокая, не очень симпатичная женщина на пороге, а то и за порогом, тридцатника, работала в какой-то муниципальной конторе за копейки, но, как сама говорила, у нее имелась куча времени для чтения, и в их группе она была наиболее подкованным марксистом. Ленина, Маркса и Энгельса она могла цитировать кусками, за что Игорь за глаза называл ее "нашим Сусловым" – у того, говорят, на столе стоял ящичек с цитатами классиков на все случаи жизни. Они вообще часто ругались, потому что Соколова жутко невзлюбила его, когда Игорь сказал, что надо больше изучать современных авторов. А все современные левые авторы для Соколовой были или троцкистами или меньшевиками или оппортунистами или ревизионистами. В итоге, когда им выпало по жребию пару раз стоять в пикете – дурацкое название, кстати, какой же это пикет! – она ему плешь проела этими «измами». И он поменялся местами с Гогой – русским грузином, который работал грузчиком в порту, а в их группу попал, наткнувшись на сайт группы в Интернете – сайт Игорь делал сам и сам оплачивал хостинг из своего кармана.

Дождь и сырость. Газеты намокли, а они оба представляли собой жалкое зрелище. Люди шли мимо.

– Газета «Рабочий»! – снова безнадежно сказал Игорь. – Как отстаивать свои права в конфликте с хозяевами! Только вместе рабочие сделают свою жизнь лучше!

Идущий мимо небогато одетый мужчина вдруг остановился, пристально посмотрел на Игоря, потом плюнул и громко выматерился, добавив:

– Коммуняки поганые, и когда же вы наконец сдохнете!

И пошел дальше. В сторону проходной.

Возможно, если бы не дождь и сырость, Игорь бы удержался, но тут его чаша терпения переполнилась.

– На хрен! – злобно сказал он и протянул Потапычу свою стопку. – Надоело! Маразм какой-то! Мы как придурки из «свидетелей Иеговых»! С их дурацкми брошюрками! На фиг это никому не нужно! И газета эта наша и вся наша мышиная возня! Я завязываю!

Газету эту они сделали сами, и издали на свои деньги, Соколова имела связи в какой-то типографии, и за не очень большие деньги им напечатали две тысячи экземпляров. Из них штук 50 раздали на улице. Остальные так и лежали мертвым грузом по квартирам членов группы.

Потапыч хмуро посмотрел на Игоря:

– Сдулся, студент? – презрительно сказал он и сплюнул демонстративно. – Интеллихенция, мать вашу!

Игорь студентом не был уже несколько лет, но почему-то стало обидно.

– Я ухожу. Все. Эту стену не прошибешь танком. Люди сидят дома, пиво пьют, мы только как последние идиоты тут… не нужно никому ничего!

– Никто и не держит, не хочешь – уходи. Не мафия – насильно не держим. – сухо сказал Потапыч, отвернулся от Игоря и снова завел свое:

– Газета «Рабочий»! Как защищать свои права! Как бороться против наглости хозяев!

Игорь пошел к своей битой «девятке», бывшей основным транспортным средством группы.

Домой ехать не хотелось – жена уехала на два дня к родителям, дома было тоскливо и одиноко, поэтому решил поехать к бабке в пригород. Давно обещал по дому помочь, потому что отец болел. Заодно и подышать свежим воздухом – город – серый, сырой, надоел ему до смерти.

***

За городом и дождь кончился. Игорь решил прогуляться по парку, а только потом поехать к бабуле. Поставил машину на сигнализацию и пошел в лесопарк.

В нем было удивительно приятно, и, пока он шел по дорожке, с неба вдруг выглянуло солнце. И сразу стало тепло. Он расстегнул куртку.

Потом он повернул к реке – и за поворотом, на тропинке, стоял красный конь. Красивый и совершенно нереальный. Игорь даже застыл. Он не совсем был городским ребенком – мать возила его на Украину, где у них были родственники, и подростком на лошадях он даже довольно неплохо научился ездить. Но такого красивого коня он не видел никогда.

Конь фыркнул, потом еще раз – и Игорь как-то сразу понял, что он зовет его, Игоря. Совершенно автоматически, словно под гипнозом, он подошел к нему – и конь нагнулся немного на передних ногах, словно приглашая. Игорь забрался на него- на удивление уверенно – и конь помчал его к реке.

Доскакав до реки, практически не останавливаясь, конь вошел в воду. Никакой мысли про одежду, обувь, у Игоря не возникло – а сама вода была удивительно теплой для августа. Конь получал удовольствие – и Игорь, как ни странно, тоже, ощущая свою слитность с этим прекрасным животным.

Они переплыли на другой берег – речка тут была не очень широкая, и на другом берегу их ждал человек. В немного странном комбинезоне серого цвета, он сидел на земле, во рту у него была травинка, а сам он что-то писал в тетрадку. Когда Игорь оказался рядом, человек захлопнул свою тетрадь, встал и погладил коня.

– Умница, умница, вот и славно.

Потом обратился к Игорю:

– Ты очень вовремя. Пойдем поднимемся. А то пропустим.

Он указал рукой на пологий холм над речкой.

Все трое поднялись на его вершину.

И вот тут Игорь первый раз удивился – до этого его почему-то ничего не удивляло.

Прямо перед ними, внизу, где должен был быть лес, лес и лежал – но между деревьями стояли маленькие дома серебряного цвета, а еще какие-то белые купола, шары, мачты и фермы конструкций. Ничего подобного в этом месте отродясь не было, Игорь помнил точно.

Человек посмотрел на часы:

– Ага, вот.

И тут в небо стал подниматься столб белого света – толщиной может быть несколько десятков метров. Потом он стал менять свои цвета – синий, зеленый, желтый, красный, потом друг распался на тысячи радужных нитей, каждая из которых уходила в небо. Еще через секунду над ними распустился огромный цветок, который расплывался по небу, одновременно поднимаясь все выше и выше. На какое-то время он занял все небо – и растаял в синеве, в которой не было ни одного облака.

– Что это? – благоговейно спросил Игорь.

– Энергетический кокон, – не менее благоговейно сказал человек. – Миллиард гигаватт энергии. Еще пару десятков таких коконов – и мы сможем управлять погодой в планетарном масштабе. Представляешь? Никаких больше неконтролируемых ураганов и тайфунов, сады в Сахаре и Каракуме.

– Так их что, здесь делают?

– Да, – сказал человек – Ленинградский центр прикладной физики. Точно такие же коконы мы будем выстреливать в атмосферу Венеры – и через сто лет вполне можно будет заняться ее колонизацией. Вот с Марсом немного сложнее – там плотность атмосферы низкая, и солнечной энергии немного. Скорее всего, зажжем маленькую звезду рядом.

– Здорово, – сказал Игорь.

– Я очень хотел, чтобы ты увидел, как кокон разворачивается. Это не так часто бывает – требуется много энергии.

– Так все-таки его построят? – спросил Игорь.

– Кого? – спросил человек.

– Коммунизм? – неуверенно сказал Игорь.

– Конечно, – сказал человек. – А как же иначе? Народы живут одной большой семьей, труд и познание – главные ценности, нет войн и насилия – организованного. Не всё, конечно, исправимо сразу, но мы очистили человека от социальной скверны, а преодолеть свои индивидуальные недостатки люди сумеют сами. Ну и наука в этом помогает. Педагогика, искусство. Чистим и обустраиваем Землю, осваиваем Солнечную, разрабатываем принципы полета к звездам.

– Значит, все было не зря? – спросил Игорь.

– Да. Собственно, поэтому ты здесь. Чтобы увидеть. Понимаешь, каждому поколению в старые времена было тяжело – и тем, кто с оружием в руках сражался за свободу, и тем, кто кровью и потом пытался построить первые государства трудящихся. Но не менее тяжело приходилось тем, кто жил во времена реакции, отступления, провалов – и когда свои стреляли в своих, и когда казалось, что все пропало, и когда рушилась вера в победу.

– А почему именно я? – помолчав немного, спросил Игорь. – Почему именно мне это решили показать? И кто мне поверит, когда я расскажу?

– Почему ты? Не скажу, – улыбнулся человек. – Скажем так, ты просто очень хороший парень. А рассказывать – чего рассказывать? По-другому ведь и быть не может – добро должно победить – и победит.

Красный конь, стоявший рядом с ними, фыркнул – наверное, в знак подтверждения.

***

Игорь проснулся в машине. Его разбудили капли дождя, бьющие по крыше «девятки». Он вздрогнул, быстро потрогал джинсы – сухие. «Ну и приснится же» – обалдело подумал он. Хотел выйти, чтобы размять ноги.

И вдруг увидел рядом с собой листок бумаги. Вырванный из тетрадки. На нем карандашом был нарисован конь, стоящий на вершине холма – и гигантский цветок, распускающийся в небе.

***

Он подъехал к подъезду, в котором находилась контора Соколовой, вовремя – она и Потапыч как раз выходили с большими полиэтиленовыми сумками, вроде тех, в которых челноки перевозили свой товар, когда челночный бизнес расцветал на просторах бывшего СССР. Только теперь в сумках лежала их газета.

Потапыч воспринял появление Игоря как должное, только буркнул что-то вроде «А, пришел, студентус», а вот Соколова, хмыкнув, демонстративно прошла мимо «девятки» в сторону проспекта, по которому шли машины.

– Да ладно, давай, грузи в машину – сказал ей в спину Игорь, открывая заднюю дверь.

Соколова поколебалась секунду-другую, потом развернулась, молча запихала сумки в машину, сама села рядом.

Потапыч, загрузив свои сумки, сел впереди. По дороге он рассказал, что в следующий раз решено вместе с коммунистами устроить пикет в порту – по словами Гоги, ситуация там понемногу накаляется и забастовка становится все более вероятной. Ну и договоренность с ребятами из обеих компартий достигнута. И даже молодые троцкисты обещались подтянуться (Соколова тяжело вздохнула, но промолчала).

На месте, перед заводом, устроились на старом месте, у остановки. Игорь остался с ними. Погода была вполне ничего, у Соколовой был термос с чаем, в который она дома щедро плеснула еще и какого-то особенного бальзама- и установленные ими для пикета полтора часа прошли незаметно. И милиционеры их в этот раз не гоняли, но особенно хорошо было то, что проходящие мимо рабочие взяли с десяток газет, а двое или трое даже остановились поговорить.

 

Навсегда.

– А тут самое главное, – сказал Президент. – Ну, разве что после кода запуска ракет с ядерными боеголовками.

Он открыл ключом старомодный сейф, в котором лежало несколько конвертов.

– И что там? – застенчиво спросил Преемник.

– Да всякие тайны истории, – пожал плечами Президент. – Предшественник передал мне, когда сдавал дела – так что теперь ты принимай.

– А какие тайны?

– Любопытно? – ухмыльнулся Президент. – Ну, например, предсмертная записка Андропова. Под названием "Ускорение. Перестройка. ГКЧП".

Преемник потрясенно посмотрел на Президента.

– Но…

– Вот тебе и "но", – несколько самодовольно сказал Президент, перебирая конверты, на каждом из которых красовались разноцветные штампы "Совершенно секретно".

– А вот в этом личный дневник Сталина. Если его опубликовать, такое начнется…

– А может, уничтожить? – сказал Преемник.- Сжечь?

– Не нами положено – не нам и сжигать. Потом, продать можно будет – если припрёт. Ну и еще всякая мелочевка: настоящее завещание Ленина, последнее письмо Берии Хрущеву, отчет академика Легасова о том, что на самом деле произошло в Чернобыле, как убили Кеннеди – и кто… Короче, будет время – почитай. Правда, спать ты после всего этого спокойно не будешь. Особенно после вот этого документа. Мне его Жора Буш передал, когда мы у него на ранчо рыбу ловили.

С этими словами Президент передал Преемнику белый конверт, на котором все надписи была на английском. Преемник разглядел только "Absolutely Top Secret".

– И что там? – несколько опасливо спросил он.

Президент вздохнул. Как-то обреченно.

– Открой. Ты теперь тут главный. На четыре года. Тебе с этим жить.

Преемник открыл конверт. В нем лежала фотография.

– И что это? – непонимающе спросил Преемник.

– Самая высокая гора в Солнечной системе, Олимп, на Марсе. Olympus Mons по научному. 25 километров высотой.

– А надпись?…

– Вот в этом вся проблема. Американский зонд проводил в прошлом году фотосьёмку – и возле горы обнаружилась эта самая надпись.

– Но что это значит?

– "Ленин навсегда", – сказал Президент и зачем-то добавил. – На английском языке. Я лично в словаре посмотрел. Выжженно каким-то суперлазером, толщина букв несколько десятков километров. Американцы решили сначала, что это или мы, или китайцы, но потом поняли, что такой техники нет ни у нас, ни у них. Я, кстати,тоже попросил ГРУ и СВР проверить. Нету. Ни у кого. А вот десять лет назад этой надписи не было, у них есть фотографии этого места, сделанные ранее.

– Тогда получается…

– Получается.

Президент сунул фото обратно в конверт.

– Получается, что они тут. И что они красные, как помидоры. И мы, и американцы, конечно, эту информацию будем скрывать как только можем – потому как представь, что начнется, если это выплывет. Покойный предшественник, выступая в американском Конгрессе, сказал, что с коммунизмом покончено, понимаешь, – а он к нам из космоса прилетел.

– И что же делать? – с совершенно изменившемся лицом пробормотал Преемник.

– Ждать, чем все это закончится, – сказал Президент и с какой-то жалостью посмотрел на Преемника. – Ну что, тяжела шапка Мономаха? То-то! Да ладно, может и пронесет. Они же к нам не лезут. Пока. Может, и дальше лезть не будут. Ты, главное, только Мавзолей не трогай – а то мало ли что им после этого в голову придет. Или что там у них вместо головы.

 

Опыт предварительного некролога

…и он умер.

И оказался в небольшой комнате, напротив стола, сколоченного из досок, за которым сидел ангел. Одет ангел был в бушлат с погонами лейтенанта, а крылья ангела были грязно-серого цвета. На пустом столе лежал ремень с портупеей и стояла пепельница, полная окурков.

Ангел поднял голову, хмуро посмотрел на стоявшего перед ним человека и пробурчал:

– Прибыли, значит.

– Где я? – спросил озадаченно прибывший. Он был в хоть больничном, но все равно дорогом халате и в тапочках.

Ангел открыл стол, порылся в нем, швырнул на стол тощую папку. Затем вынул из кармана бушлата мятую пачку с надписью "Беломорканал", выбил оттуда одну папиросу, постучал бумажным мундштуком о стол, смял, вставил в рот, попытался зажечь огонь с помощью бензиновой зажигалки. С нескольких раз не получилось. Ангел злобно выматерился, сложил перед собой большой и указательный палец правой руки. Между ними возник голубой огонек. Ангел прикурил, затянулся и закашлялся. Нехорошим таким, с присвистом, кашлем.

И только тогда ответил.

– На небесах.

Стоявший против ангела человек оглянулся. За окном было белым бело, почти по середине стекла шла трещина, заклеенная бумагой. Только сейчас он почувствовал, как же в помещении холодно.

– Но…

– Никаких но, – сказал ангел. Он снова затянулся. – Бушлат, штаны и валенки получите в каптерке. Подъем в 6 утра, завтрак в 7, работа до 9 вечера, обед, конечно, и ужин. Выходных нет. При невыполнении нормы – снижение пайка, при систематическом – штрафной отряд. Заболеете – в санчасть, поправитесь – снова на работу. Вешаться – бесполезно, это остановка конечная. Руками делать что-то умеете?

Не дождавшись ответа, ангел открыл папку, поперебирал бумажки.

– Комбайнером были… Нет, комбайнеры тут не нужны. Встанете на обрезку сучьев. Третий барак, вторая бригада.

– Эфроил! – громко крикнул ангел, и в дверь тут же вошел другой ангел, тоже в грязном бушлате, только с сержантскими лычками на погонах , в толстых ватных штанах и валенках, с автоматом за плечом. Изобразил что-то вроде стойки "смирно".

– Проводи новенького в третий барак, во власовскую бригаду. У них там этот профессор-градоначальник из Питера филонит в санчасте, пусть новенький пока поработает на сучьях, а там видно будет.

– Но как же так… Почему? – человеку было холодно, и холод становился все пронзительнее. Изо рта шел белый пар. – Ведь нужно же посмотреть, какой-то суд, или что там у вас…

У него стучали от холода зубы и он сунул озябшие руки в карманы больничного халата.

– Суд? – равнодушно сказал сидящий ангел и снова зашелся в кашле. – А зачем? И так все ясно.

Он снова поперебирал бумажки в папке, вынул оттуда фотографию, положил на край стола перед стоявшим.

– Этот Игорь Александрович Стародумов. Физик. В 2012 году он должен был разработать теорию кварковых транспозиций, что еще через двадцать лет дало бы человечеству возможность построения звездных кораблей. Убит в своем подъезде возрасте 32 лет двумя наркоманами.

Вынул еще фотографию.

– Новосельцев Сергей Николаевич. Первый человек, ступивший на Марс. Расстрелян в 1992 году румынскими националистами в городе Бендеры.

Еще фото.

– Армен Ваганович Мартиросян. Крупнейший композитор 21 века. Не рожден – родители зарезаны во время резни в Баку.

– Виктор Алексеевич Ганушкин. Писатель. Лауреат Нобелевской премии. Не рожден – отец спился, когда закрыли завод, на котором он работал. Поэтому отец и не женился на женщине, которая должна была промыслом Божьим стать его женой.

– Виктор Карлович Гальперин. Крупнейший советский экономист-математик, создатель теории управления микропроцессами глобальных экономических систем. В реальности стал банкиром средней руки, взорван вместе женой и детьми в 1997 году в своем "мерседесе".

Ангел все доставал и доставал из папки фотографию за фотографией, и вскоре они уже падали на пол, а он, не обращая на это внимания, все рассказывал и рассказывал про людей, которые стали не тем, кем должны были стать, или не были рождены, хотя должны были родиться, или умерли, хотя должны были жить. Среди них были спортсмены, ученые, поэты, летчики, капитаны кораблей, простые люди, рабочие и крестьяне, учителя и инженеры, которые не нашли своего простого человеческого счастья, не родили своих детей, не увидели своих внуков.

Внезапно ангел прервал себя на полуслове, взглянул на стоявшего перед ним человека и махнул рукой.

– Нет тут суда. Все ясно и так.

Стоявший молчал. Чем больше он слушал, тем более и более тоска овладевала им.

– И сколько… и надолго это мне? – только и смог он спросить в наступившей тишине.

– Надолго? – задумчиво спросил ангел, поднимаясь из-за стола и надевая ремень с портупеей. Потом нахлобучил на голову шапку. – Вы в системе партучебы ведь учились ? Хотя бы, – он заглянул снова в папку, – в МГУ, на юрфаке? Диамат, философия марксизма-ленинизма? И что там про Вселенную говорили: что она бесконечная и вечная, верно? Так вот, вас не обманули.

Они вышли на улицу. Прямо перед дверьми какой-то доходяга – как же на Александра Николаевича Яковлева похож, мелькнуло в голове у человека, – бил чем-то металлическим о висящий на цепи рельс. Из бараков не спеша выходили одетые в бушлаты и черные шапки люди. Строились лениво на плацу, подгоняемые ангелами с автоматами и собаками, большими злобными овчарками. А за вышками и колючей проволокой начинался темный вековой лес. До горизонта. Казалось – до самого края Вселенной.

 

Письмо из Байконура.

Здравствуй, дорогой дружище Василий!

Пишу тебе по старинке, на бумаге, потому как электронная почта, как ты и сам знаешь, читается кем угодно, а про старую, бумажную, эти лоботрясы не помнят. Все ж таки попросил бросить письмецо сиё через старого знакомца, на материке, в первый попавшийся почтовый ящик в России. И пишу не тебе напрямую, а бабке твоей, Анне Егоровне, в деревню Каголово, Псковской области. Ума у нее хватит тебе письмо передать, когда у нее в гостях будешь.

Прочтешь когда письмо, порви его на мелкие кусочки – и потом их лучше сьешь для надежности. Хотел в этом месте смайлик по привычке поставить, но на бумаге как-то глупо смотрится. Да и серьезно я, Васька. Про съешь.

Произошла эта хрень 2 недели назад, во время моего дежурства. Потому только я обо всем этом и знаю с начала и до конца. Мы как раз готовили коммерческий запуск «Протона» с какими-то японскими и немецкими спутниками. После того, как предыдущий звизданулся, у нас тут все очень строго было, я с площадки не вылезал.

И вдруг, прямо средь бела дня связисты орут – сверху кто-то запрашивает посадку. Мы сначала не врубились – от МКС должен был пиндосовский «челнок» отсостыковываться через несколько дней, наши отслеживали, и я решил, что у них какой-то нештат, а что по-русски говорят, то кого-то из российских на борт взяли – или вообще всю МКС эвакуировали. Дал им указание на дорожку, на которую «Буран» садился – маяки приводные врубил, жду.

И вот сверху садиться корабль – только никакой не «челнок», а что-то совсем другое. Ты такого даже в кино, Васька, не видел, в звездных войнах. Здоровая такая дура, белая, с крылами. Как птица. А на крылья, Вась, звезды красные, а на корпусе пятиметровыми буквами «СССР»нарисовано.

Села эта хреновина, еле вписалась, я с казахским напарником на машину – и с КПП к ней. Подъехали. А у той в пузе открывается люк, на землю лестница опускается и по лестнице два каких-то чувака в скафандрах спускаются и на меня с Олжасом смотрят офигевши.

– Вы кто? – спрашивает один, постарше который. На русском. И морда рязанская-прерязанская.

Ну я представляюсь, Олжас тоже.

– А мы где? – спрашивают.

– Байконур, Республика Казахстан, – отвечаю.

А он так зенками похлопал и говорит:

– А чего на вас такая форма странная?

Чувствую я, Васька, что-то не то. Потому что у них на скафандрах тоже СССР написано, и на рукавах знамена красные с серпами и молотом.

– А вы то кто? – спрашиваю вместо ответа.

Они представляются – майор Егоров и капитан Салакявичус. А тут на лестнице еще один, и у него на скафандре эмблема другая – немецкий флаг – видал я немцев, но только на флаге еще – серп, молот и циркуль. И где-то я такую эмблему уже видел.

– А это кто? – показываю. А тот, третий, и отвечает, по-русски, но с небольшим акцентом:

– Космонавт-исследователь Карл Хаммершмидт, Германская Демократическая Республика.

Стою я, Вась, обалдевший, а Олжас, хоть и чурка, а что-то понял раньше меня. Потому как спросил:

– А какой сейчас год?

Тот, который Егоров, не задумываясь:

– 2007-й.

– А вы сами из какой страны? – Олжас не унимается.

– Из какой? Из нашей. Из Союза. А Карл из Восточной Германии.

– Так ее нет, Германии Восточной. Как, впрочем, и СССР.

И тут, Вась, я сморозил. Детство вспомнилось, что ли. Возьми и ляпни:

– Всегда мы вместе, всегда мы вместе, ГДР и Советский Союз.

Молодняк уже и не знает, что была такая песенка. Посмотрели все – и Олжас – на меня, как на идиота. Ничего не сказали. Стоим молчим. Потом второй, Салакявичус, спрашивает:

– А у вас тут какой год?

– 2007-й! – хором отвечаем мы.

И вдруг Егоров как начинает материться. Да таким матом, который мы с тобой в летной школе от старшины Гринько не слышали:

– Ах, мать-пермать, физики грёбаные, ах, всего лишь эксперимент научный, ах, туды-растуды, проверить одну теорию, ах, ёркина гора во се дыры, преобразователь метрический…

И далее, в том же духе.

Я пока торможу, но чувствую, что-то совсем не то происходит. Что-то у них случилось. Но и его ребята явно тоже не понимают пока – что литовец, что немчура. Смотрят на него недоуменно. Он им и говорит:

– Мы товарищи, в Байконуре, только это совсем другой Байконур. Параллельный, судя по всему.

Потом снова на нас посмотрел и спрашивает:

– А чего на вас форма разная?

– Так страны же разные – Республика Казахстан и Российская Федерация. – Олжас отвечает.

– Отлично! – говорит Егоров. – И давно у Вас такое счастье?

– Да скоро 20 лет будет.

– Замечательно. А строй какой? – продолжает Егоров.

– Демократию строим. С рынком. И Россия и Казахстан. И остальные страны бывшего Советского Союза.

– С рынком? Бывшего? – перепрашивает Егоров, потом поворачивается к своим и говорит:

– Надо, товарищи, нам отсюда убираться (другое слово, он Вась, сказал, бумагу пачкать не хочу). Тут, – говорит этот Егоров, – рыночную демократию строят. Нам тут делать нечего.

Потом комне повернулся, честь отдал.

– Спасибо за помощь при посадке, но нам домой. Счастливо оставаться.

– А топливо у вас есть? – спрашиваю.

– А у «Октября» топлива нет, – отвечает Егоров. – Нам теперь топливо ни к чему. У него реактор гравитационный. Никакого топлива не нужно.

– А как же вы обратно попадете? – интересуюсь.

– А мы эту штуковину физическую наоборот настроим – авось и прорвемся обратно. Однако, нам пора.

Все трое разворачиваются и залезают в свою дуру, железную и белую. С надписями «СССР» и красными звездами. Который «Октябрь», стал быть. То ли корабль так называется, то ли класс кораблей. И тут наш шофер – срочник, пацан, я и забыл про него от всех этих дел, выскакивает из машины и бежит к лестнице:

– Заберите, кричит, меня, на хрен мне эта демократия, я хочу в СССР.

Хватается за лестницу – и вместе с ней исчезает в брюхе корабля. Брюхо закрывается – и начинает их корабль разворачиваться, потом разгоняется, и через несколько минут исчезает туда, откуда прилетел.

Мы с Олжасом постояли еще минуту – а к нам из Центра уже едет куча машин. От пожарных и скорых до БМП. И вертолетов в небе как мух.

Объяснительные, как ты понимаешь, мы с моим напарником до сих пор пишем. Прилетал Сергей Иванов, Патрушев, лично допрашивали. Думаю, что и с Путиным пообщаться придется. Подписок о неразглашении дал штук сто, так что ты про "письмо на кусочки и съесть" не забудь.

Нигде, конечно, эту историю не огласят. Даже не потому что выборы на носу. И ты никому не рассказывай. Хоть и вряд ли кто поверит. Шепнули мне кореша, что пиндосы кораблик тот видели на своих станциях слежения – и как он вывалился из ниоткуда, и, главное, как он в никуда провалился. Так что вернулись эти чуваки к себе – русский, литовец, немец восточный. И рядовой Малышев, чтоб ему.

А вот знаешь что, Васька, меня больше всего огорчает во всем этом. Что я ведь совсем рядом с тем кораблем и с той лестницей стоял. И всего-то надо было – прыгнуть, руками зацепиться – и наверх. На корабль этот. На хрен из этой демократии и рынка. В Союз.

Твой друг Иван.

 

Сказка-2007.

Старик вошел в свою маленькую квартиру на последнем этаже прямо под крышей старого дома. Из комнаты в в прихожую заглянул кот. Кота звали Лео, был он опытным уличным бойцом. То есть его боялись даже дворовые собаки. Правда, другие коты иногда собирались и били его смертным боем. Иногда почему-то старик называл кота Лейбой – и тот отзывался.

На кухне старик включил радио – старый репродуктор, стоявший на холодильнике. Вместо музыки и рекламы про всякие жизненно необходимые для пожилых людей лекарства из репродуктора донеслось монотонное бормотание:

– … найдено тело еще одного погибшего шахтера. Таким образом всего на шахте погиб 101 человек.

– Забастовка финских аптек расширяется. В данный момент бастует примерно тридцать процентов аптек, остальные работают по сокращенному графику.

Старик покачал головой, насыпал коту его еды, налил себе стакан кефира. Сел за стол. Слушать дальше. Лео-Лейба трескал с энтузиазмом свой сухой корм.

– Рабочие европейских заводов "Форд" отказались поставлять запчасти в Россию, чтобы владельцы компании не компенсировали ущерб от забастовки завода в России.

– Трудовой коллектив завода "Кафе Элит турки" грозят полностью остановить производство и тем самым оставить Израиль без популярного напитка.

– Всего за год в стране сгорело 4 дома престарелых, в то время как министр МЧС построил себе дом стоимостью 8 миллионов долларов.

Старик ударил кулаком по столу.

– Ну, нет, хватит! – он поднялся. Кот прекратил грызть и внимательно посмотрел на хозяина.

Тот, взяв с собой табуретку, поставил ее под антресоли, кряхтя залез на нее, снял сверху тяжелую коробку.

В коробке оказались книги, старые, покрытые пылью.

Старик вернулся на кухню с коробкой и табуреткой, снова сел, достал первую, сдул пыль.

"Что тут у нас? "Очерки партизанской борьбы"? Пойдет! "Что делать?" Прекрасно! "Анти-Дюринг"? Тоже сгодится!"

– В Донецком бассейне власть перешла в руки регионального стачечного комитета, – сказал как то неуверенно репродуктор.

Старик уже листал следующую книгу.

– Атомная подводная лодка всплыла в Финском заливе в дельте Невы и выбросила красный флаг. Требования воставших еще неизвестны, – голос в репродукторе стремительно обретал звонкость и силу.

Следующая пыльная книга.

– В районе Омска создан первый так называемый Освобожденный район, власть в котором взял на себя штаб Сибирской колонны Красной Армии.

– Самолеты НОАК сбрасывают на центр Шанхая тяжелые бомбы, на окраинах отмечаются случаи перехода правительственных войск на сторону коммунаров.

– Чрезвычайный пленум Компартии Российской Федерации исключил из состава ЦК ревизионистскую "группу 10-ти" и принял решение о переходе партии на нелегальное положение.

– На улицах Парижа идет строительство баррикад, а тем временем движение бронетанковой дивизии, перебрасываемой из ФРГ, тормозится нападениями немецких партизан. Ими же объявлено о создании Совместного Европейского Революционного Командования.

Тут раздался дверной звонок. Старик отложил очередную книгу, пошел открывать дверь. За ней стоял молодой человек в хорошем костюме с портфелем-"дипломат" в руке. Не говоря ни слова, он вошел в комнату, и сразу прошел на кухню, где брезгливо посмотрел на беспорядочно разложенные книги. Кот по имени Лео или Лейба грозно зашипел. Старик, немного шаркая, тоже вошел на кухню.

– Мы так не договаривались! – сказал молодой человек. – Опять ты за свое! Я буду жаловаться!

– Вот именно, не договаривались, – сказал старик, тяжело вздохнув. – Ты уже теряешь всякое чувство меры, бес корысти и стяжательства.

– Но, но! – сказал молодой человек. – Я дух конкуренции и свободного предпринимательства, попрошу без этих твоих старомодных штучек.

– А почему тогда копыто торчит? – ехидно спросил старик.

Молодой человек испуганно посмотрел на свои обутые в дорогие ботинки ноги.

– Вот ведь же упрямый старикашка! – снова зло сказал он. – Есть договор, проиграл – значит проиграл. Убирай свои книжки, (он посмотрел на стол) пей свой кефир – и не высовывайся. Я повторять не буду.

С этими словами он стремительно развернулся и ушел. При этом не потрудившись даже открыть дверь, а прямо сквозь нее.

Старик вздохнул, начал собирать книги и класть их обратно в коробку.

Радио помолчало. Потом там кто-то вздохнул и снова забубнил скучным, монотонным и бесцветным голосом:

– КПРФ получила 11 с небольшим процентов голосов на выборах в Госдуму…

– На заводе "Дженерал Моторс" будет уволено семь тысяч рабочих, то есть каждый пятый…

Тем не менее старик вдруг улыбнулся. Потому что он вспомнил, как не так давно, будучи по делам в одном маленьком южном городе, пришел на автобусную остановку – и там его накрыло. Да накрыло так, как не накрыло даже более чем сто лет назад в провинциальном городке Симбирске, когда мимо шла семья какого-то местного начальника от педагогики со своим многочисленным семейством. В этот раз волна шла от молодой девчонки с мальчишеской стрижкой в джинсах и с рюкзаком за спиной, которая сидела на скамейке и читала толстую книжку. Старик наклонился, делая вид, что завязывает шнурки и подглянул в обложку. "Платон. Государство". "Решила с самого начала все распутать" – с уважением подумал тогда старик.

Уже стало сумрачно. Старик, очевидно, чтобы не терять время, вышел через окно на улицу, плавно опустился на тротуар.

– Ну-с, куда пойдем? – пробормотал он сам себе. – Пройдусь немного по Европе – пусть Борода порадуется, потом загляну на Юг Америки – там сейчас интересно, и что-то давно я не был в Азии.

И он пошел по улице. И уже даже и не казался слишком старым. А вообще казался уже не очень старым. А так даже выглядел и вполне молодым, только прихрамывал немного. "Значит, Канта она уже закончила" – бормотал уже и не старик по дороге, "Скоро примется за Гегеля. А вот дальше будет очень интересно" – и он ухмыльнулся, совсем по мальчишески. "И вот тогда мы поглядим!"

Он не боялся, что его кто-то услышит. Дело в том, что призраков редко кто видит или слышит. Но это не значит, что их нет. И что они не ходят по Европе. Ну, и в других местах тоже.

 

Красавица и чудовище.

Сергей Князев до своих тридцати лет жил обыкновенной жизнью топ-менеджера и преуспевшего в жизни человека. Закончив с отличием парижский Ecole Normale Superieure и получив второй диплом, проучившись еще два года в лондонской School of Economis, он попал на работу в РАО ЕЭС к Анатолию Чубайсу, где быстро привлек внимание своего шефа, всегда ценившего молодежь. Не удивительно, что за несколько лет он сделал блестящую карьеру, став если не правой, то, по крайней мере, левой рукой главного электрика страны.

Как человек молодой и симпатичный, Князев входил в число самых перспективных женихов столицы, но сам связывать свою жизнь с какой-нибудь моделью или актрисой не спешил, довольствуясь бурными, но короткими романами.

Как тогда говорили, жизнь удалась.

Но однажды, сидя в Интернете, – а в нем он проводил почти все свободное от работы и бурных краткосрочных романов время, – Сергей зашел на один из так называемых социальных сайтов, которые в ту пору приобрели невиданную популярность – от сайтов, где находили себя одноклассники до сайтов, где находили себя однокамерники.

Скуки ради Князев рассматривал анкеты и фотографии девушек, и, войдя на очередную страницу, вздрогнул. Булгаков бы написал в этом месте: "Так поражает молния, так поражает финский нож" – и был бы прав, потому что сердце топ-менеджера было разбито в ту самую секунду, когда он увидел фотографию девушки по имени Татьяна.

Информация о ней была скромная, но Князева это не смущало. Самое главное, что жила Татьяна в Москве – а это упрощало дело чрезвычайно. Тут же сочинил он письмо, полное комплиментов и изысканных оборотов, вставив несколько слов на французском – что, как он знал, на женщин действовало чрезвычайно.

Ответ не заставил себя ждать. Татьяна, хотя и была моложе Сергея на несколько лет, заинтересовалась интересным мужчиной – хотя, естественно, ни про какое РАО в его профиле не говорилось, а значилось скромно: профессия – офисный работник. И, в конце концов, в этом не содержалось ни капли неправды.

С неделю шла их переписка, и чем больше Сергей узнавал про Татьяну, тем более он чувствовал, что наконец нашел ту, которую так долго искал и все не мог найти. Ни в коей мере не смущало его, что Татьяна происходила из простых и закончила какой-то не самый престижный институт Москвы. Повидал Сергей много дочек политиков и олигархов, и все они отличались крайней капризностью, вздорностью и глупостью. А Татьяна была умна, очень начитана, увлекалась спортом – и при этом, по мнению Сергея, чрезвычайно красива.

От быстрой встречи она, как и положено порядочной девушке, отказалась, тоже, очевидно, стараясь узнать о Сергея сначала как можно больше. Он старался не рассказывать излишних подробностей о себе, оставаясь в то же время в рамках более или менее правды – то есть работает, да, менеджером в области энергетики, учился несколько лет за рубежом. Естественно, о таких вещах, как почти законченный шикарный дом в Подмосковье в одном из самых элитных поселков он писать не стал, рассчитывая сделать Татьяне приятный сюрприз.

Однако пришел, наконец, и день их встречи. На свидание – а встретиться решено было в кафе на Арбате, Князев поехал на своей машине, но оставил ее на стоянке и до кафе добрался пешком. По дороге купил букет цветов – но, как у человека умного и по-европейски натасканного, букет этот был роскошен, но со вкусом, то есть не чрезмерен.

Татьяна в очередной раз не подвела его надежд, разговор у них – за кофе и мороженым – получился чрезвычайно приятный, и букет был оценен, и оба явно расстались довольные друг другом. Татьяна, – которая жила не в Центре, уехала на такси, за которое заплатила сама – а Сергею с трудом пришлось уговорить ее согласиться на то, что за кофе заплатит все-таки он. Естественно, никаких попыток увязаться за ней, набиваться в гости, не говоря уже о большем, не было и не могло быть!

И только расставшись, он уже начал ждать новой встречи. Которая воспоследовала через несколько дней. А потом еще одна. И еще. Однажды, после того, как они вышли из кино, Татьяна, вновь уезжая, поцеловала Сергея, и он потом плохо спал всю ночь, разрываясь между желанием и мечтами. Удивительно, что он при этом не позвонил никому из своих бывших подружек, может потому, что хотя эта мысль и посетила его, он почувствовал ее неправильность.

Шла неделя за неделей, как они встречались. Кино, театры, выставки, концерты. Однажды она пригласила его домой – и он остался у нее до утра. После этого стало ясно обоим, что жить друг без друга они не смогут.

Однако день для серьезного разговора пришел. Начинался май, погода радовала москвичей ранним, почти летним теплом. Однажды к месту свидания Сергей приехал на своей машине – и Татьяна очень удивилась, увидев ее. Тем не менее, она села в нее, и они поехали прочь из Москвы. В поселок, где был почти построен дом, который Сергей уже мысленно считал их общим домом.

Татьяна не удивилась, когда они проехали через ворота, охраняемые ОМОН-ом, хотя чем дальше, тем больше погружалась в какие-то свои мысли и молчаливость. Сергей не обращал на это внимания, возможно потому, что сам сильно волновался. Как ему казалось, сегодняшний день станет решающим в их отношениях.

– Вот, Таня, – сказал Сергей, выйдя из машины. – Это будет наш с тобой дом.

Таня посмотрела на дом – дорогой двухэтажный особняк, построенный целиком из финских стройматериалов, потом на Сергея.

– Ты жулик? – спросила она чуть ли не шепотом. – Или ты бандит? Дом, машина?

Князев засмеялся:

– Прости. Я не хотел тебе говорить. Я работаю менеджером в крупной корпорации. И я не врал тебе ни слова – действительно, в области энергетики. У Анатолия Борисовича Чубайса.

Интересно, что за все время их знакомства про политику они не говорили ни слова, так как Сергей знал из всего предыдущего своего опыта, что ничто так не далеко от девушек, как политика.

– У Чубайса? – переспросила Татьяна и вдруг с ней случилась какая-то странная метаморфоза. На такое милое и приятное до этого лицо вдруг дегла тень гнева, а в глазах, бездонных, как колодец с темной водой, зажглись какие-то огни.

– Ха! – сказал Татьяна чужим злым голосом. – У Чубайса! Зря же ты не сказал мне об этом в самом начале. Я вообще-то коммунист, Сергей, и думаю, что таких как Чубайс, нужно убивать – как бешеных псов. И, конечно, у меня не может быть ничего общего с его подручным – роскошествующим на украденные у народа деньги.

С этими словами она повернулась и быстрым шагом пошла пор дороге к КПП на входе в поселок.

Дальнейшее осталлсь самым унизительным моментом в жизни преуспевающего менеджера Сергея Князева. Он ехал на первой скорости за Татьяной, умолял вернуться или хотя бы разрешить ему отвезти ее домой, клялся, что уйдет от Чубайса завтра же, и завтра же вступит в КПРФ, сделает евроремонт в Мавзолее за свои деньги, еще какую-то чушь – все было бесполезно. Татьяна даже не оглянулась.

* * *

Следующие несколько недель для топ-менеджера РАО ЕЭС прошли в каком-то угаре – алкоголь, какие-то незнакомые девки, даже наркотики. И чем больше Сергей пускался в загул, тем отчетливее он понимал, что Татьяну ему забыть не удастся. Скажи ему кто раньше, что любовь может быть такой – он бы только посмеялся, а сейчас, попав под этот поезд, он готов был на все.

Когда он пришел к ней домой, она не пустила его даже на порог. Когда он пришел к ней на работу, умоляя поговорить, она хлопнула дверью перед его носом. Сергей подумал, не купить ли ему ту маленькую фирму, в которой она работала, но, взвесив за и против, пришел к выводу, что это не поможет.

Чувствуя. что еще несколько таких дней – девки-выпивка-кокаин – и он вступит в фазу необратимого саморазрушения, Князев решил, что пора действовать системно.

Для начала взял себя в руки. Вышел из загула, хотя на работе этого и не заметили, потому что все молодые менеджеры только так – девки-выпивка-кокаин – и жили, сменил номер мобильного, чтобы отрезать от себя всех своих появившихся в большом числе приятелей и приятельниц, восстановил нормальный рабочий ритм.

Все вечера он вновь просиживал в Сети, но теперь уже на сайтах левой и коммунистической направленности. Еще во время учебы в Париже он научился работать с огромным количеством информации – и теперь эти навыки ему очень пригодились. Из лазерного принтера только что не валил дым, пол был усыпан распечатками. Выяснив, какая литература ему необходима, Князев связался по Интернету с букинистами, и скоро службы доставки начали привозить в его квартиру коробки. В коробках лежали полные собрания сочинений – Маркса и Энгельса, Ленина и Плеханова, Сталина и Троцкого. Днем, сидя на совещаниях, где обсуждались вопросы приватизации энергетической отрасли и расчленения оставшейся от Советской власти единой энергосистемы страны, ведущий топ-менеджер читал скачанные на смартфон статьи с сайта communist.ru, отправляясь в командировку на Украину, брал, кроме необходимых бумаг, свежий номер New Left Review, в ящике огромного офисного стола среди бизнес-планов затаился, как змея под камнем, "Манифест коммунистической партии", в MP-3 плэйер вместо песен были закачаны аудиофайлы с докладами и выступлениями теоретиков немецкой ПДС и английской Socialist Worker Party, а из Нью-Йорка службой Federal Express пришла посылка, полная видеодисков и видеокассет с выступлениями Фиделя Кастро Рус и Уго Чавеса.

Закончилось лето, и вначале осени Сергей закончил сбор информации. Вечером, расставив все книги на полки, разложив все распечатки в отмаркированные пластиковые папки-файлы, он взял чистый лист бумаги и написал обычной простой шариковой ручкой:

Что делать? Насущные задачи нашего движения.

И приписал по привычке:

Бизнес-план.

* * *

Так как всеобщая забастовка в полном масштабе заканчивалась только завтра, сегодня транспорт в Москве не ходил. И машин на улице уставшего от трехнедельного противостояния города было немного. Еще иногда пролетали с сиренами черные машины ФСБ и МВД, но это уже была агония режима. По единственному работающему каналу телевидения показывали обгорелые бумаги, вылетающие из окон зданий московской мэрии, Администрации Президента и ФСБ, выходящие из города колонны бронетехники, выезжающие колоны автобусов с шахтерам, из которых торчали красные знамена, остальное время – прямые репортажи с заседания Всероссийского стачкома и интервью с только что назначенными членами правительства Народного Единства.

Татьяна Новикова, член КПД – Комитета Прямого Действия Северного округа – координационного органа, взявшего на себя управление округом после отставки коррупционеров из префектуры, возвращалась домой. Три недели она толком не спала – и сейчас у нее не было сил даже поехать на Лубянскую площадь, где сегодня ночью должны установить обратно памятник Дзержинскому – так решило коммунистическое большинство КПД Центрального округа – несмотря на дикую ругань и отчаянное сопротивление делегатов-анархистов.

Метро не работало, но в последний момент ребята-правдисты, развозящие и раздающие москвичам и еще остающимся в городе сибирякам и уральцам экстренные выпуски газеты "Правда", подбросили ее до самого дома.

Татьяна вошла в подъезд, поднялась пешком на третий этаж – лифт тоже не работал.

– Привет! – услышала она за спиной.

Испуганно оглянулась.

На подоконнике пролетом выше сидел Сергей – мужчина, в которого она влюбилась несколько лет назад – и которого старалась забыть с тех пор. Правда, не очень получалось.

– Ты? – удивленно воскликнула она.

– Я.

– Что ты тут делаешь?

– Я приехал за тобой.

– За мной? Но мы столько лет не виделись…

– Ну и что. Я люблю тебя и не могу без тебя жить.

– Но… – Татьяна растерялась. – Ты ведь из этих – которые сейчас бегут через все границы – как крысы.

В ее усталых глазах опять зажгись так запомнившиеся Сергею огоньки гнева.

– Нет. Я теперь на другой стороне. Партийное имя Максим Комов.

Он сделал шутливое движение, как бы приподнимая над головой несуществующую шляпу.

– Комов? Так это ты… Тот самый легендарный Комов? Но я же видела фото… И по телевизору. Он же с бородой.

– Сбрил. По случаю победы революции.

– Но как? Но почему? Ведь ты…?

Сергей пожал плечами:

– Когда мы расстались, я еще поработал у Рыжего полгода. Потом перешел на нелегальное положение. Денег немного увел от него – через офф-шоры. В Москве что-то делать было бесполезно – а вот Урал и Сибирь были слабым местом в их системе – она же держалась только за счет ресурсов. Вот и начал там работу.

Татьяна не могла удержаться…

– Но почему я не знала! Ты же мог сообщить о себе!

– Нет, – сказал он серьезно. – Сначала я должен был сделать революцию. Чтобы ты поверила.

– Человек не может сделать один революцию, – упрямо сказала Татьяна. – Это не классовый подход.

– Верно, – сказал Сергей. – Не может. В теории. Но жизнь богаче любой теории, даже самой правильной. А я люблю тебя. И не могу без тебя жить. Ну и к тому же – в наше время революции нужны хороший менеджмент и хорошие менеджеры. Вот я и попробовал таким стать. И знаешь – вроде получилось.

Артефакт.

– Вот! – сказал Младший.

Старший осторожно обошел вокруг объекта.

– Да, интересный аппарат.

– Необычный, – согласился Младший. – Совсем другая технология.

Старший осторожно прикоснулся к изъеденной метеоритами металлической поверхности.

– И чей он? – спросил Младший. – Предков – или оттуда?..

Он махнул рукой в сторону неба.

– Предков, – авторитетно сказал Старший. – Это уже четверый или пятый артефакт. Об их возможном существовании эксперты предупреждали еще во время Первой Экспедиции – что на поверхности Луны могут найтись объекты, построенные Предками. На Красной планете тоже что-то нашли – правда, там атмосфера есть – поэтому мало что сохранилось.

– Я в истории не очень разбираюсь, – сказал Младший. – Они же, выходит, уже сделали первый шаг в Космос. Почему же не пошли дальше?

– Случилась Катастрофа, – сказал Старший. – Им стало не до Космоса. А потом их цивилизация исчезла.

– Жалко, – сказал Младший.

– Да, жалко, – сказал Старший. – Будем связываться с Главной Базой и забирать артефакт. Сенсация будет мирового значения. Я как-то был на археологических раскопках – там тоже были объекты Предков. Но в таком прекрасном состоянии – первый раз вижу. Даже в музеях таких нет. Все-таки несколько миллионов лет – это огромное время. Так что ты молодец, что заметил.

Они еще раз обошли объект.

– А что это за знаки на нем? – Младший показал на еле видные знаки на корпусе.

– Не знаю. Это уже историки будут выяснять. Но, судя по этому знаку, – Старший показал на пятиугольную звезду, – то этот аппарат принадлежал так называемой Восточной Группе Предков. Кстати, один молодой историк в прошлом году написал очень спорную книгу, в которой доказывает, что именно распад Восточной Группы привел в итоге к Катастрофе, а не наоборот. Ладно, пошли на корабль.

И две большие крысы в скафандрах пошли к своему кораблю, стоявшему на возвышенности, рядом с кратером, почти в центре которого стоял объект Предков. Над ним висела бело-голубая Земля, родная, прекрасная и почему-то печальная.

 

День счастья.

Когда пришел этот волнительный день, я надел свой новый костюм, новый галстук и пошел на избирательный участок. Стараясь попасть к открытию. Но опоздал – у избирательного участка уже стояла длинная возбужденная очередь.

– Кто последний? – спросил я.

Ко мне повернулся мужчина и радостно произнес:

– Голосовать за Владимира Владимировича Путина? Я!

Я встал за ним.

Из избирательного участка показались первые счастливчики, уже отдавшие свой Голос. Они производили впечатление людей, побывавших в каком-то более лучшем мире, их глаза лучились счастьем, а по лицу блуждала улыбка блаженства.

Все шептали им:

– Ну как там, как?

Некоторые останавливались, обводили очередь взглядом и выдыхали:

– Это что-то!

Толпа тут же ахала, люди жадно принимались смотреть на заветную дверь избирательного участка. Возле которой стоял милиционер. Строгий и неподкупный. Как сам Владимир Владимирович.

После часового ожидания я попал внутрь.

Со всех сторон играла божественная музыка, трехцветные полотнища Государственного Флага, на фоне которых было изображено лицо человека, который был, есть и будет нашим счастьем на ближайшие и неближайшие годы, нашего Национального Лидера.

Идя по стрелкам с табличками, я подошел к столу, за которым сидели люди, выдававшие счастливчикам, как я, бюллетень. В котором надо было поставить заветную галочку.

Я предъявил паспорт. Строгая женщина, чем-то похожая на Жену и Спутника В.В.Путина, посмотрела в паспорт, потом на меня. И спросила:

– А вы есть в плане Путина?

– Есть, есть! – закивал я, не отрывая взгляда от стопки избирательных бюллетеней.

– Хм, сказала женщина. – А то тут есть и такие, которые шакалят у иностранных посольств…

– Нет, нет! – сказал я, но она продолжала.

– … не хотят, чтобы народ был счастлив…

– Хочу, хочу! – торопливо сказал я.

– … идут на поводу… – она взяла бюллетень и брезгливо посмотрела на какие-то фамилии, нагло прокравшиеся в бюллетень, украшенной фамилией Владимира Владимировича. – …у тех, кто хочет оставить нас сиротинушками, отобрать у нас нашего лидера, посадить на его место лимоны и яблоки всякие…

Женщина заплакала, зарыдала, все сильнее и сильнее, потом упала со стула и забилась в истерике. Председатель избирательной комиссии и несколько членов подняли ее бережно, из графина в стакан налили воды, дали ей в дрожащие руки, увели в соседнюю комнату. Потом председатель вернулся и занял ее место.

– Вот ты какой, враг! – сурово сказал он, оглядывая меня с ног до головы.

– Я не враг, честно! – сказал я. – Я не шакалю у посольств. Я и иностранных языков не знаю.

– На сайт каспаров.ру в Интернете небось ходишь?

– Да нет, вот Вам крест, только на порносайты! – я даже перекрестился.

– Ролики КПРФ и СПС смотрел? – грозно спросил председатель.

– Нет, нет, что Вы, – заговорил я быстро. – Как они только начинались, я телевизор переключал на другой канал.

– «ДОМ-2» смотришь? – спросил председатель.

– Ксению? Ксюшу? – у меня потеплело на сердце. – Крестницу Владимира Владимировича? Ну конечно смотрю. Еще на видео записываю – и смотрю утром, когда на работу собираюсь.

– «Любэ» слушаешь? – спросил уже несколько мягче председатель.

– А кого же еще-то слышать? Уж не «битлз» же мерзкий! – и я запел как мог «Батяня, комбат». Грозность председателя куда то ушла, он даже начал мне подпевать, затем к нему присоединились другие члены комиссии и скоро весь избирательный участок пел любимую песню нашего Национального Лидера. Спев еще «Такого как Путин», все вернулись работе. Председатель теперь был ласков.

– Вот тебе бюллетень, сынок, – сказал он мне и протянул заветный лист бумаги. – Я знаю, не пропасть России, пока у ее Национального Лидера есть такие избиратели. Голосуй ни умом, ни сердцем, а только по совести – за Владимира Владимирова Путина!

Я пришел в кабинку, загораживающую проход к заветной урне для голосования. В кабинке я, не доверяя казенной ручке – враги не дремлют, вдруг моя галочка, поставленная напротив Путина, исчезнет или переместиться к другой фамилии – ЦРУ и коммунисты не дремлют в своих тайных лабораториях, – достал свою, из дома принесенную проверенную и надежную ручку и поставил твердую галочку в квадратик против фамилии нашего Президента. Обвел ее на всякий случай еще раз. И, испытывая дрожь в коленях от осознания священности момента, на нетвердых ногах подошел к урне – и бросил туда свой Голос.

Потом вышел на улицу, где стояли те, кто еще не отдал свой Голос за Владимира Владимировича.

– Ну, как там, как там? – спрашивали со всех сторон.

– Счастье, – прошептал я, потому что говорить уже не мог от распиравших меня эмоций. – Это просто охренеть, ребята, какой кайф – проголосовать за Путина.

Толпа издала «ах» и колыхнулась в сторону двери.

А я пошел домой. Как жалко, что выборы так редко, и мы не можем голосовать за него каждый год . И какое счастье, что он еще так молод, и будет с нами много-много лет. А, учитывая успехи медицины и генной инженерии, может быть и навсегда. И каждые четыре года будет приходить этот день.

 

Когда спящий проснется.

Новенький, еще сверкающий краской микроавтобус РАФ, – наверное, из первой серии, только сошедшей с конвейера восстановленного завода в Риге, подъехал к воротам и засигналил. На воротах висела большая табличка: «Центр политической коррекции № 2».

И строгая приписка снизу: «Выполнять все требования охраны!»

Маленькое окошко в воротах открылось, там мелькнула чьё-то веснушчатое лицо, еще через минуту ворота открылись. Открыли их двое молоденьких солдатиков с автоматами за спиной. Микроавтобус въехал во двор. Из него вышел моложавый полковник в кожаной куртке. Солдатики вытянулись по стойке смирно. Полковник, не обращая на солдатиков внимания, галантно помог выйти из РАФ-ика невысокой темноволосой молодой женщине, на груди у которой висела видеокамера, а на плече репортерский магнитофон.

Из дежурки, немного прихрамывая, к ним спешил капитан-танкист, затягивая на ходу ремень.

– Товарищ полковник…! – начал капитан, подбежав и тоже замерев «смирно» и отдавая честь.

– Спокойно, товарищ Лупекин. Это к тебе гости. Из Европы. ОБСЕ, типа.

Он повернулся к женщине, представил ее капитану:

– Госпожа Танйа Лаппалайнен, наблюдатель ОБСЕ по правам человека.

Лупекин неуверенно посмотрел на женщину, на полковника.

– Я, товарищ полковник, по-чухонски не очень…

– А и не надо, товарищ Лупекин, по-фински разговаривать. Госпожа Танйа вполне даже размовляет по-русски. А за националистическую лексику, выразившуюся в слове «чухонский», объявляю тебе, Лупекин, замечание! Нахватался, Лупекин, от спецконтингента!

– Виноват, товарищ полковник! – покраснел капитан.

На груди у него, кроме обычных значков, был ромб с нарисованным медведем, которого перечеркивала красная полоса. Такой же знак был на куртке у полковника. Что сразу говорило о том, что оба офицера принимали участие в операции «Охота на медведей» – или, иными словами, в апрельской революции позапрошлого года.

– Да, господин капитан, – улыбнувшись, сказала финка на почти идеальном русском. – Я говорю по-русски. Мой отец был родом из России.

Лупекин покраснел еще больше, а полковник взглянул на часы.

– Давай, Лупекин, показывай нашей гостье залитые кровью подвалы "чека", а то нам еще нужно в трудовую коммуну для бывших московских вип-проституток. Время, капитан.

– Так ведь занятия сейчас, – сказал Лупекин. – Прервать?

– Не надо, – попросила финка.

– Не надо, капитан, – эхом отозвался полковник. – Посмотрим твоих подопечных в естественной среде.

В первой комнате два десятка мужчин сидели за школьными партами, перед ними за столом сидел пожилой мужчина в очках, явно учительского вида. У школьной доски, исчерченной каким-то схемами, стоял человек с начинающими уже немного седеть, но все равно рыжими, волосами.

Увидев вошедших, мужчины за партами встали, но Лупекин помахал рукой:

– Продолжайте, профессор, продолжайте.

Тот, которого назвали профессором, показал рукой, что можно сесть – все сели.

Человек у доски продолжил читать по бумажке скучным монотонным голосом:

– Капитал избегает шума и брани и отличается боязливой натурой. Это правда, но это ещё не вся правда. Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживлённым, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы…

– Правильно, Анатолий Борисович! Просто замечательно! – с энтузиазмом сказал человек-профессор. – Кто нам может привести примеры этого очень верного наблюдения, приведенного в первом томе «Капитала»? Можно и из собственной практики.

Мужчины за партами молчали.

– Ну, не робейте, как дети, право! – досадливо сказал профессор. – Вот вы, гражданин Богданчиков. Проиллюстрируйте нам на конкретных примерах.

Из-за парты поднялся какой-то невзрачный мужчина, поковырял в носу пальцем, вынул оттуда что-то, некоторое время рассматривал вынутое. Потом неуверенно сказал:

– А вот можно я расскажу на примере гражданина Дерипаски?

Тут же взвился другой мужчина – на другом конце классной комнаты – с лицом уродливого карлика из американских фильмов-ужасов:

– Почему опять я! Почему чуть что – сразу Дерипаска! Сколько же можно!

Полковник, финка и капитан Лупекин вышли во двор, обошли здание Центра.

– А тут у нас своя пасека, – с гордостью сказал Лупекин. – Между прочим, лучший мед в Московской области. А вот и пасечник.

Он показал на крепкого энергичного старичка в кепке, который деловито ходил между ульями с каким-то пульверизатором.

– Юрий Михайлович, наша гордость. Человек пожилой, мы уж его политучебой не мучаем, пусть с пчелками возится. По вечерам ему друг помогает, гражданин Ющенко, Виктор Андреевич. Он пчел красивым словом называет: бджоли. И эти бджоли так его любят – даже не кусают никогда. Правда, его и фашист в лицо бы не укусил – пожалел бы… Ну так вот, у них такой славный тандем получился – наверное, когда закончат курс политической коррекции, будут дальше вместе работать. На коллективной пасеке. Потому как хохол с москалем…

Полковник грозно посмотрел на капитана, тот скороговоркой закончил:

– … русский с украинцем братья вовек.

– Вы не смотрите, что наш капитан простым кажется, – сказал несколько виновато полковник финке. – Он у нас орел. Во время штурма Кремля лично подбил из ПТУРС танк, из которого террористы из ФСБ вели шквальный огонь по наступавшим порядкам Советской армии. А теперь вот охраняет этих оглоедов.

В столовой было пусто, все трое сели за один из столиков. Финка заполняла какие-то свои анкеты и бланки, задавала технические вопросы капитану и полковнику. На кухне вдруг что-то звенело, потом донесся красивый мужской голос, который пел что-то не по-русски. Полковник удивленно поднял брови, посмотрел на Лупекина.

– Михал Николаич сегодня на кухне командует, – почти ласково сказал капитан Лупекин. – Не повар, а просто загляденье. Жена у меня так не готовит. Контингент по три добавки берет в обед, когда смена Саакашвили.

Финка с камерой в руках и диктуя что-то в прикрепленный на воротнике микрофон, снимала двухярусные кровати в казарме, потом душевые кабинки и даже туалеты.

– А можно поговорить с Дмитрием Анатольевичем, последним президентом бывшей Российской Федерации? Он же в вашем Центре?

Полковник вопросительно взглянул на капитана. Тот пожал плечами:

– Вряд ли он согласится.

Финка сразу насторожилась:

– А почему он откажется?

– У него боязнь людей. Сидит целыми днями в Ленинской комнате или в библиотеке. Понимаете, его ведь тогда очень сильно били. Он в женском платье своей жены пытался удрать из Кремля – а его какая-то уборщица узнала. Ну и били его долго. Почти убили – три ребра сломали, глаз почти выбили, почки отбили. Его патруль Советской Армии еле спас. Потом лечили долго. Сейчас он более или менее поправился – но людей боится. Если с кем встречаться – показания там перед следователями из Госкомиссии по расследованию – его психолог сначала готовит. Он и спит в библиотеке. Матрас там у него. Только Deep Purple слушает – одна радость у человека в жизни осталась. Тогда он даже улыбается.

– А Владимира Владимировича так и не нашли? – почему-то спросила финка.

– Нет, – за Лупекина ответил полковник. – Да и что там искать – бомба повышенной мощности. От собачки хвост нашли – только тогда и поняли, кто в том бункере сидел.

Финка закончила свои дела.

Все трое шли к машине.

– И все-таки это не дело, – сказала она.

– Что не дело? – спросил полковник.

– Все. Вот это. Лагерь, вышки, колючая проволока, охранники с автоматами. Вы, коммунисты, как это говорится по-русски, наступаете на одни и те же грабли, второй раз. Снова лагеря.

Наверное с минуту, если не две, оба офицера смотрели на финку недоуменно. Первым ее понял полковник, судя по его посветлевшему лицу:

– Я понял, капитан. Наша финская гостья думает, что мы в Центре ограничиваем свободу корректируемых. Госпожа Лаппалайнен, тут все наоборот, вообще-то. Расскажи, Лупекин, как было в прошлом месяце.

Капитан тоже понял.

– По телевизору читали очередные материалы Госкомиссии по расследованию событий на территории СССР во время правления криминально-буржуазных режимов – и каждый вечер около Центра собирались тысячи людей – с камнями, дубинами, палками, даже с оружием. Охрана по несколько раз в день открывала огонь в воздух – чтобы удержать толпу.

Полковник подхватил на полуслове:

– А ЦПК № 4 в Колпино, Ленинградская область, был взят штурмом. Не ушел никто из реабилитируемых. А гражданку Собчак, Ксению Анатольевну, утопили в уличном нужнике – и написали на нем – кровью и дерьмом: "Дом-2. RIP".

Капитан Лупекин продолжил:

– Если бы мы их не охраняли – им бы не жить. Разорвал бы народ. Каждый день новые факты про них всплывают – измена, коррупция, заказные убийства, педофилия, наркотрафик. Когда гражданка Хакамада закончила весной курс политической коррекции, ей пришлось пластическую операцию делать. Сейчас в Хабаровске медсестрой работает в детском доме. Детишки, говорят, ее страшно любят.

Все трое пошли к микроавтобусу.

И тут Лупекин сказал вполголоса полковнику, чтобы не слышала финка, и при этом совсем не по уставному:

– Игорь Петрович, сколько мне тут еще гнить с этими уродами, а? Сил уже моих нет, Игорь Петрович. Давеча Прохоров этот, из миллиардеров, прямо на политзанятиях мастурбировать начал. Дашка приехала им лекцию читать о международном положении – так этот засранец прямо во время лекции свою елду достал. В карцере сейчас сидит. Я, говорит, без баб не могу и вообще себя не контролирую. А ведь мы ему персонально в компот бром столовыми ложками кладем. Устал я от уродов этих, товарищ полковник. Мне бы в часть нашу, вон ребята во Львове бандитов давят, а я тут сижу. Я уже сто рапортов в ЦК написал – а они одно: работай, Лупекин, ты офицер и коммунист!

Полковник сочувственно посмотрел на капитана, вздохнул.

– Ладно, капитан. Попробую замолвить за тебя словечко. Но пока работай. Есть такое слово – надо.

 

Самый обычный день.

За окном шли цепочкой пришельцы в красных валенках. Каждый держал в щупальце новенькую лопату. Сзади шел скучающий участковый. "Идут самозакапываться", догадался я. Площадка была совсем рядом, за черной пирамидой, стоявшей возле автостоянки.

Зазвонил телефонец.

– Алло?

– Саня? Это Серега.

– Привет!

– Привет! Слушай, она опять вернулась.

В голосе было отчаяние. Серега еще неделю назад запустил к звездам свою супругу, с которой прожил 15 лет, но та не набрала третью космическую скорость, чтобы покинуть Солнечную систему и поэтому каждый день к нему возвращалась. Вернувшись, она начинала скандалить, бить посуду, выкидывала в окно телевизор – так что Серега уже третий день пользовался разовой пластиковой посудой и не мог смотреть свой любимый футбол.

Серега мой лучший друг. Мы вместе служили в армии, прошли от первого до последнего дня всю войну за независимость Междуречья – и если у него случались неприятности – даже такие мелкие – он первым делом звонил мне. Сам я предпочитаю свои неприятности переживать один – я в таких случаях просто прыгаю с крыши нашего многоэтажного дома – но люди разные, каждый справляется с неприятностями по своему, а нас так много связывало, что я на него не обижаюсь, а терпеливо слушаю, пока он не выговорится.

– А что вообще хорошего? – спросил я, когда он иссяк.

– Хорошего… Завтра перерождаться. Повестка пришла. Из конторы. – Серега уныло вздохнул.

Все-таки внутри человека живет какой-то гад – потому что первой моей мыслью было, что мне еще до перерождения полгода. И только во вторую очередь – сочувствие к другу.

– И чего?

– Ничего. Сейчас пойду мочу и кал сдавать.

– Да, Серж, беда не приходит одна

.

– Нескладно все получается в последнее время. Светка со своими возвращениями, перерождение это…

– Попроси отсрочку, а? Они дают иногда – по особым обстоятельствам – ну, там если на небе вторая Луна. Или что-то еще такое.

– А сейчас что, вторая? – с надеждой спросил Серега.

– Да вроде бы нет, – признался я.

Серега замолчал. В наступившей тишине было слышно, как в трубке играет марш Радецкого. Тут ко мне в голову пришла хорошая идея – наверное, так я хотел оправдаться перед самим собой за то смутное радостное и эгоистичное чувство, посетившее меня, когда я узнал, что Сереге пришла повестка.

– А молока не хочешь попить? Сдашь анализы – и ко мне. Приходи, а? Я купил два литра. Эстонского, между прочим. В бумажных пакетах.

– Эстонского? – в голосе Сереги появился интерес к жизни. – Пакеты красные или синие?

– Красные, красные. Что я – гермафродит, в синих брать?

– А черт тебя знает, Саня, сейчас ни в чем нельзя быть уверенным. Я вчера по "Маяку" слышал…

– Не стоит,- сразу сказал я.

– Что?

– Ты это, давай ты ко мне приходи, тогда и поговорим. Договорились?

– Ага, – сказал Серега. – Приду. Жди.

И повесил трубку.

Нужно все-таки ему сказать, чтобы он думал, что говорит, особенно по телефонцу. Как ребенок, ей-ей, а ведь взрослый мужик – две нашивки за ранения и медаль за подбитый вавилонский танк, технолог на большом заводе, какая-никакая, а семья.

Я включил телевизор. По Первому каналу шла прямая трансляция – Президент Российской Федерации Путин демонстрировал с помощью гальванического элемента, как у препарированной лягушки происходит сокращение мышц, когда он подносит проводок от элемента к ее нерву. Белая лапка сжималась и разжималась. Вокруг стояли министры и каждый раз восхищенно ахали и цокали языками. Потом Путин попрощался с телезрителями, достал из кармана таблетку, съел ее, запив водой из стакана, поданного спикером Госдумы Борисом Грызловым, и у него изо рта пошла белая пена. Он упал на пол и начал дергаться в конвульсиях. Прямая трансляция закончилась и начался концерт бандуристов на Красной площади.

Я пошел на кухню, достал из холодильника молоко и поставил его на стол – мы с Серегой не любим теплое молоко, хотя некоторые говорят, что эстонское нужно пить теплым.

А под окном уже в обратную сторону прошел участковый. На плече он нес лопаты, а за спиной большой мешок. Наверное, в мешке лежали валенки. Шел еще один самый обычный день.

 

Солдат.

– Товарищи офицеры!

Все встали. Вошедшие в комнату для совещаний Директор ФСБ, его референт, и полковник Виктор Андреев из Аналитического Управления прошли к столу и сели за приготовленные для них места. Кроме Андреева.

– Все собрались? – спросил Директор, оглядывая офицеров. И, не дожидаясь ответа, махнул рукой Андрееву: – Начинайте, Виктор Алексеевич.

Андреев включил стоящий на столе ноутбук , видеопроектор, аккуратно вытянул белое полотно экрана из черного рулона над презентационной доской за своей спиной. Так же молча дождался загрузки операционной системы «Нева-12» на компьютере. Выбор системы – страшно глючной, по сравнению с западными, в Конторе называемой «Иван Дурак Профешэнэл» – говорил об особой важности находящейся на компьютере информации.

Андреев нажал кнопку. На экране возникло изображение человека. Темные короткие волосы, немного южный тип лица, лет 30-35.

– Это организатор нападения на кортеж Евгения Калина по кличке Генерал, на Дмитровском шоссе в прошлом месяце. Вы, без сомнения, в курсе.

Все закивали. Дело было громкое – Генерал, фактический хозяин наркотраффика из Афганистана и Европу, ехал в сопровождении двух машин с вооруженной до зубов охраной – и был убит в результате хорошо спланированной и не менее хорошо проведенной атаки неизвестной боевой группы. С ним был уничтожен генерал погранслужбы Таджикистана и один неизвестный, опознанный позднее как офицер ЦРУ – что сняло возникшее поначалу предположение, что за атакой могли стоять американцы.

– Фотографию сумел сделать наш секретный сотрудник, внедренный в одну экстремистскую организацию левого толка в Москве. Первоначально предполагалось, что это просто один из боевиков, участвовавших в нападении на Калина.

Андреев нажал клавишу на компьютере. На экране возникло другое изображение – человек в штатском с автоматом в руках что-то говорит двум офицерам – тоже с автоматами в руках.

– Это съёмка оперативного наблюдения у Белого Дома в сентябре 1993 года. Как вы видите, это тот же самый человек. По картотеке ФСБ на участников тех событий со стороны Верховного Совета это – Олег Леонидович Воронцов, год рождения неизвестен, входил в специальный отряд «Молния», чьей задачей предполагался арест или даже уничтожение Ельцина. Командир отряда Александр Ждан, живущий сейчас в Приднестровье, и опрошенный нашими сотрудниками, указал на то, что Воронцов был одним из его самых лучших подчиненных, после расстрела здания ВС ушел по подземным коммуникациям сам и увел подчиняющуюся ему группу – вместе с оружием – и с тех пор у него нет информации о них.

– Нахождение на свободе боевика такого уровня руководство ФСБ рассматривает как факт чрезвычайно опасный, – директор ФСБ в знак подтверждения кивнул, – Поэтому была сформирована оперативная группа по нахождению и задержанию Воронцова. В группу был включен один из сотрудников, участвовавший как консультант в написании книги по истории деятельности органов госбезопасности в годы войны – и именно он обратил внимание на факт, который сделал дело Воронцова уникальным.

– Вся информация рассказанная далее имеет категорию секретности «Литер А» – вмешался референт Директора ФСБ.

Присутствующие переглянулись. Директор снова кивнул. Андреев продолжал.

– На территории Белоруссии во время войны действовал довольно необычный отряд под командованием некоего Ангела. О деятельности отряда Центральному штабу партизанского движения в Москве стало известно по сообщениям отрядов, имевших связь со Штабом, и докладывающих о взорванных мостах и уничтоженных небольших группах немецких карателей в районе севернее Борисова. Затем группа Ангела отбила у эсэсовцев раненого радиста НКВД вместе с передатчиком и установила связь с Москвой. Там отнеслись к Ангелу с недоверием, предполагая игру со стороны немцев. Тем не менее, исходя из оперативной обстановки на фронте, группе были поставлены несколько задач, которые она успешно выполнила, и это было подтверждено другими партизанскими отрядами. Для группы Ангела была также характерна охота за немецкими офицерами и их пособниками, входившими в состав немецких айнзацгрупп, занимавшихся уничтожением советских граждан на оккупированной территории. Достоверно известно, что Ангел, переодетый в форму офицера вермахта, лично застрелил несколько немцев из СД . Если бы Ангел был в кадрах НКВД или армии, он, без сомнения, был бы награжден высшими государственными наградами, но до самого уничтожения группы в 1944 году в Москве было очень сильное недоверие к ней – потому что группа, по мере освобождения Белоруссии, избегая соприкосновения с наступающими частями Советской Армии, уходила на запад – продолжая устраивать акты диверсии в тылу немецких войск, а потом перешла на территорию Польши. Последнее, что о них известно, это что группа объединилась с одним из небольших отрядов Армии Людовой Польской рабочей партии – и в 1944 году была уничтожена в Жешувском воеводстве – по одним данным – немцами, по другим – поляками из прозападной Армии Крайовой. После войны в архивах СД была найдена фотография Ангела.

Андреев нажал клавишу ноут-бука. Но экаране появилось изображение человека в немецкой форме. Это был тот, кто в 1993 году назывался Воронцовым.

Офицеры ахнули. Сходство было стопроцентное.

– Можете себе представить наше удивление, – почти с удовлетворением от достигнутого эффекта продолжил Андреев. – После этого была сформирована специальная группа по работе с архивами, и вот ее результаты.

Нажатие кнопки. Новая фотография.

– Греция, ЭЛАС, Греческая коммунистическая освободительная армия, Димитриос Андреадис, 1948 год.

Нажатие клавиши. Новая фотография.

– Куба, вторая партизанская колонна «Антонио Масео», Рафаэль Кинтеро, 1958 год. Погиб вместе со Сьенфуэгосом в авиакатастрофе.

Еще нажатие.

– Испания, Первый батальон 13-й интербригады «Чапаев», Георг Моррис, 1937 год, позднее входил в специальную партизанскую группу на территории, занятой франкистами, по некоторым сообщениям убит в 1939 в районе французской границы.

Новая фотография.

– Австрия, город Винер-Нойштадт, Ганс Шмидт, командир отряда Шютцбунда – военизированных отряды социал-демократов левого толка, 1934 год.

Новая.

– Чили, патриотический фронт имени Мануэля Родригеса, вооруженное крыло коммунистов, так называемый товарищ Хорхе, участник покушения на Пиночета, 5 охранников Пиночета убито, сам диктатор чудом остается жив. Хорхе бежал, след его теряется.

Андреев закрыл последнюю фотографию, помолчал.

– Был еще ряд фотографий, но изображения на них слишком нечеткие, чтобы мы могли гарантировать точное сходство изображенных с Воронцовым. Как это было сделано в предыдущих случаях – при этом с использованием современнейшего программного обеспечения. Тем не менее и там сходство имеется.

– Но и это не все. Эта фотография сделана в 1919 году на Южном фронте. На ней изображено вручение Львом Троцким почетного оружия особо отличившимся в борьбе с Деникиным командирам Красной Армии. Обратите внимание на человека справа.

Он снова нажал на клавишу. Новая картинка. Среди стоявших людей в буденовках и шинелях, стоявших перед председателем Реввоенсовета, был все тот же человек.

– Дункан Маклауд! – ахнул кто-то из сидевших. Директор ФСБ поднял брови от удивления. Референт тут же что-то стал шептать ему на ухо. Все присутствующие переглянулись, теперь понимающе – Директор был известен своей туповатостью, которая компенсировалась почти холуйской преданностью Президенту. Впрочем, почему почти?

– Итак, мы имеем следующее. В 20-м веке в разных странах в разное время среди вооруженных формирований левой и коммунистической направленности, а также на территории Белоруссии в партизанском отряде находился человек возрастом примерно 30-35 лет, занимающийся проведением специальных операций или партизанской деятельностью. Идет ли речь об одном и том же человеке – версия «Горец» – или это все-таки разные люди – версия «Клон» – нам и предстоит выяснить. Потому что этот человек найден и за ним установлено наблюдение. Три дня назад в ОВИР одного из районов Москвы поступило заявление от гражданина Потапова Геннадия Сергеевича на получение загранпаспорта. На прилагаемых к заявлению фотографиях – Воронцов, или, как было решено его называть, Объект.

Слово взял Директор.

– Учитывая чрезвычайный характер происходящего, дело взято на контроль самим Президентом. С этого момента все присутствующие входят в специальную группу под руководством полковника Андреева Виктора Алексеевича. Доклады мне – ежесуточно. Объект ни в коем случае не должен уйти, учитывая его чрезвычайную опасность. В случае угрозы потери и ухода Объекта – немедленное уничтожение. Вопросы есть?

Офицеры промолчали.

***

Воронцов-Потапов был взят на удивление спокойно. Когда он выходил из подъезда своего дома в районе Речного вокзала. Оружия при нем не было. Как не было его обнаружено и в его однокомнатной квартире. И вел себя Воронцов-Потапов тоже удивительно спокойно.

Отвезли его в центр по работе с особо важными агентами, расположенным на территории, относящейся к ФСБ и охраняемой по такому случаю сформированной ad hoc – на этот случай – группой из лучших бойцов ФСО, ФСБ, ГРУ и МВД. Охрана образовывала три периметра непроходимой извне и вовне обороны, а в центре их был небольшой домик. Под домиком, на глубине 25 метров, находился бункер, в одну из камер которого Объект, он же Воронцов, был помещен.

Процедура допроса была разработана заранее. Комнату наводнили разнообразной теле- и радиоаппаратурой, в стол был вмонитрован радиоуправляемый фугас, приводимый при необходимости в действие из другой комнаты, отделенной почти метром железобетона. На случай выхода Объекта из под контроля. Андреев предлагал сначала провести комплексное научно-медицинское обследование Объекта, но Директор ясно дал понять, что этого делать не нужно. Явный страх, испытанный наверху, не прошел и после того, как Воронцов был изолирован.

***

– Как Вас зовут?

– Можете звать Воронцовым. Можете Потаповым.

– А может быть Гансом Моррисом?

– Можете Моррисом. Разницы никакой.

Арестованный был спокоен, даже скорее скучал. Он сидел в небрежной позе на наглухо приваренном к полу металлическом стуле, разглядывал свои руки, стоящий перед ним стол, пол, стены, потолок.

– Год рождения?

– Вы действительно хотите это знать?

– Спрашиваю здесь я.

Арестованный только что не зевнул.

– Сколько раз я слышал эту фразу, даже один раз от ваших предшественников, перед войной.

Полковник Андреев мельком посмотрел на главную видеокамеру. Он знал, что эта фраза вызовет интерес всех, кто за допросом наблюдает.

– Что вы имеете в виду? Вас уже задерживали?

– Да, как-то один Ваш коллега допрашивал меня в кабинете на Лубянке. Очень был горячий молодой человек.

– Итак, год рождения?

– Ну, где-то 90-й год до нашей эры, – улыбнулся арестованный. – Точнее сказать не могу. Увы.

Андреев долго молчал.

– Это шутка? – холодно спросил он.

– Вы спросили, я ответил, – сказал арестованный.

– Этого не может быть, – растерявшись, сказал Андреев.

– Никакого другого ответа у меня для вас, полковник, нет, – пожал плечами арестованный. Продолжил. – Знаете, давайте не будем терять время. Я родился во Фракии, где-то в 90-м году до нашей эры, был рабом в Римской Империи, попал в школу гладиаторов, принимал участие в восстании рабов, в вашей историографии известном как восстание Спартака. С тех пор воюю – фактически третью тысячу лет. Я понимаю, что это для вас звучит безумно, но другого я сказать не могу, а врать не хочу.

– Вы знаете, что в распоряжении спецслужб есть средства для выяснения истины? – спросил Андреев. Добавил: – В том числе и об атаке на Дмитровском шоссе.

– Бить будете? – ухмыльнулся арестованный. – Знали бы Вы, как били меня в Кантоне, в 24-м году 20-го века. Вот там были специалисты. Гестаповцы по сравнению с ними – сущие дети.

– Есть другие способы, – сказал Андреев.

– Сыворотка правды? Знакомая штука. В Аргентине в 80-м году того же века цэрушники пробовали. Без толку. Я ведь жил пару сотен лет в Тибете – в Европе было решительно нечего делать, ну и научился там многому за это время. Кстати, эти парни «гринго» из ЦРУ плохо кончили – их «монтонерос» превратили в решето. Вот я скажу вам мощные были партизаны, хотя марксисты и неважные. Я ими до сих пор горжусь.

И добавил:

– Вообще, двадцатый век был бурным. Впрочем, этот тоже будет явно неспокойным.

– Хорошо, предположим, я Вам поверю. И что Вы делали потом? После Римской империи?

– После того, как Спартака разбили? Жил. Времена были мутные и смутные – распад Римской Империи, потом темные века, феодализм, средневековье. Вот и на Тибете пожил. Но обычно работа находилась – человеческое стремление к свободе неистребимо, знаете ли. Правда, поначалу все было в религиозной оболочке, иногда очень трудно разобраться, но я учился. Времени читать книги, как вы понимаете, у меня хватало. Потом уже стало легче – «левеллеры» в Англии, «бешеные» во Франции. Кстати, Марат поразительно напоминал Ленина – так же умел безошибочно слышать голос масс.

– И сколько иностранных языков Вы знаете?

– Сколько? Пятьдесят, наверное. Из них, правда, пять мертвых. Готский, потом еще этот…

– Так что, Вы бессмертны? – перебил Андреев.

– Бессмертен? – арестованный пожал плечами. – Не думаю. Когда произойдет тот самый последний и решительный бой, я, наверное, стану обычным человеком. Заведу семью, детей…

– Последний и решительный бой? – переспросил Андреев. Потом немного скривился: – А, Вы про это… И какое научное объяснению такому факту?

– Научное? – задумался Вороноцов. – Чего не знаю, того не знаю. Какая-то странная флуктуация. Впрочем, этим словом можно объяснить что угодно – даже чудо. Так что… сам не знаю, хотя и много думал об этом.

Андреев подумал. Встал.

– Я вынужден сделать перерыв.

***

Директор выслушал доклад рассеянно.

Потом, пошуршав бумагами, сказал:

– Все это очень интересно, конечно. И ученых бы надо пригласить, и врачей, и историков. Но…

Он вздохнул.

– Наверху принято решение – Объект уничтожить. Немедленно.

– Почему?

– Он очень опасен. Мы вызвали из Приднестровья его командира – Александра Ждана. Тот про него много рассказал – они были долгое время вместе, он единственный, кто видел Объект в реальной ситуации. Это не просто боевик – это супербоевик. Мы даже не можем знать всех его способностей. И, возможно, он про них нам и не расскажет. А просто уйдет, когда посчитает нужным – и тогда нам придется жить в постоянном страхе, что он нанесет удар – по кому угодно. Вплоть до Президента.

– Товарищ Директор, я не думаю, что это правильное ре…

– Решение принято, полковник. И осуществить его я поручаю Вам – как человеку опытному.

Директор весьма прозрачно намекнул на участие Андреева в акции по уничтожению популярного в армии генерала, чья ликвидация была обставлена как конфликт на личной почве в семье. Генерала сочли крайне опасным для тогдашнего президента.

– Слушаюсь, товарищ Директор.

– Тело передадите в научно-исследовательский отдел. Но гарантия уничтожения должна быть абсолютной. Я не знаю, нужно ли отрезать голову – он поморщился – но тело охранять так же, как живого. Вам ясно?

– Ясно.

***

Андреев открыл камеру:

– Выходите, Воронцов, или как Вас там, сейчас будет очная ставка.

Арестованный поднялся с постели, потянулся.

Вышел из камеры. В коридоре никого не было, хотя за каждой дверью сидело несколько вооруженных до зубов офицеров.

Андреев сунул руку в карман, но Воронцов вдруг повернулся к нему:

– Мне Вас жалко, полковник.

– Вы о чем? – попытался сухим тоном скрыть свою растерянность Андреев.

– Служите неправому делу, хотя и хороший профессионал. Палачом вот сейчас станете- или раньше, наверное, уже убивали людей, да? А ведь умирать очень больно, полковник.

Андреев – уже трясущейся рукой – вынул пистолет и выстрелил Воронцову в грудь. Еще раз. Еще.

Тут же стали открываться двери в коридоре – из них появились офицеры с оружием в руках. Кто-то подошел к лежащему телу, сделал аккуратно контрольный выстрел в голову.

Андреев, не оглядываясь, прошел к лифту, поднялся на два уровня выше, прошел в Коммуникационный Центр. Взял трубку аппарата прямой связи с Директором:

– Товарищ Директор, задание выполнено.

– Спасибо, Виктор Алексеевич. Теперь езжайте домой, отдохните до утра. Берите служебную машину – и домой.

И повесил трубку. Андреев – усталый и разбитый – все же мельком подумал, что сейчас, наверное, Директор уже говорит с Президентом.

До дома долетели быстро – спецсигналы, спецномер. Дома Андреев не стал ничего есть- перед глазами было лежащее на бетонном полу окровавленное тело, – не стал принимать душ, а разделся и сразу лег спать.

***

Солдат открыл глаза, сразу прошел в ванну – в квартире разбирался как у себя дома – никогда не существовавшего – какая-то остаточная память будет держаться несколько дней. Из зеркала на него смотрело знакомое лицо – темные короткие волосы, шрам на переносице. Который почему-то не исчезал после каждого Перехода, в отличие от других ранений. Как всегда, тело немного ныло и болела голова. Но это было привычно и пройдет через пару дней.

Одежда у полковника была на размер побольше, но не критично. Вообще в этот раз Переход произошел идеальный – потому что Андреев жил один. Иногда это длилось гораздо дольше – прежде, чем сложится подходящий для Перехода момент.

Солдат знал, куда он сейчас отправится, и кто поможет ему с новыми документами. Хотя выезжать из страны придется кривым путем – через Украину. Подавать документы в ОВИР было ошибкой.

Времени позавтракать уже не было – да и аппетит, обычный после Перехода, придет только через несколько часов.

Солдат выбрал наспех что-то из одежды Андреева, оделся, сунул в карман несколько купюр разного достоинства, вышел из квартиры – запирать дверь не стал. Вышел на улицу, быстро пошел в сторону метро – остаточная память работала, хотя вряд ли Андреев на метро ездил часто. Уже подходя к метро, он услышал за спиной звуки сирен. Не оглянулся – он и так знал, что сейчас к дому, где жил полковник, подъезжает много разного типа машин с вооруженными людьми. Потому что утром в спецморге ФСБ обнаружено совсем не то расстрелянное и окровавленное тело – тело полковника Виктора Алексеевича Андреева.

В газетном киоске перед метро купил по обыкновению газету, открыл ее сразу на странице международной политики, еще спускаясь на эскалаторе. За время его ареста обстановка в мире не изменилась. "Ну что ж, значит снова воевать с американцами" – подумал Солдат, сунул газету в карман и сел в набитый битком вагон метро.

Поезд тронулся и нырнул в темный тоннель.

 

Три жизни Игоря Алексеева

ФСБ было у него на хвосте – в этом Игорь Алексеев, в Подполье известный как Паук, нисколько не сомневался. Они не брали его лишь по одной причине – они не знали, кто он и хотели выиграть время для идентификации его личности и для установления его связей в этом городе. Скорее всего, сейчас все информаторы, работающие на Контору против Подполья, разглядыают его фотографии или видео, снятое мощными оптико-цифровыми камерами из машин и окон – и пытаются узнать, кто же он на самом деле. Но попробуй он совершить резкое движение – оторваться от топтунов из наружки, например, его тут же возьмут.

Паук снимал комнату в коммуналке на проспекте имени Жертв 1991 года, бывший Большой Советский, соседей своих видел редко, потому что на весь день уходил в читальный зал библиотеки им. Салтыкова-Щедрина, где работал с газетами и журналами. Его немного забавляла мысль, с каким вниманием исследовались взятые им номера американских и французских журналов после возврата их в фонд хранения.

Однако настало время отрываться и уходить. Паук, проведший в Подполье почти десять лет, полностью доверял своей интуиции – собственно, благодаря ей он ни разу и не попался, хотя несколько раз был на грани – и сейчас его интуиция говорила о том, что ФСБ его будет брать – чтобы потом выбить из него все об Организации, а если выбить не удастся – то вытащить с помощью сывороток и прочих штук, которые были заимствованы из арсенала щедрых заокеанских коллег.

Паук вышел из дома и, как обычно, направился к станции метро. Боковым взглядом он отметил красный "опель" топтунов из наружки. В машине сидели двое. Двое стояли на углу, возле ларька, без всякого сомнения имелись и еще – перекрывавшие пути возможного ухода объекта. Тревожно мелькнула мыль – а что, если брать будут сейчас?

Не дойдя одного квартала до станции метро, Паук перешел на другую сторону проспекта. Он зафиксировал еще одну машину, в которой тоже сидели двое. Прямо перед ним находился книжный магазин. Паук вошел внутрь, быстро прошел через зал в служебному входу, уверенно прошел в дверь с надписью "Только для персонала". В пустом коридоре были стопки книг, обрывки упаковки, какие-то ведра и швабры. Одна дверь – кабинет, в котором сидела женщина: "Что вы хотите? – Ничего, извините!" Другая – тоже тупик, третья – выход в маленький двор. Проход между мусорными баками, арка, другой маленький двор, ворота – и небольшая тихая улочка, выходящая на проспект, по которому он только что шел.

Машина наружки уже подъехала к воротам, довольно новая "тойота", из нее выходили двое. Паук направился прямо к машине, улыбаясь, чуть ли не помахав с энтузиазмом рукой, на ходу вынул из внутреннего кармана куртки пистолет, застрелил первого агента ФСБ, а вот второй почти успел вынуть пистолет – но только почти, и тут же упал, застреленный в голову. Ключ был на месте, в замке зажигания – Паук аккуратно развернул машину и, быстро надавив на газ, выскочил на проспект, по которому потоком шли машины.

В конце дня Игоря Алексеева вызвал на ковер шеф. Он же Пахомыч. Он же глава ООО "Евразия-Экс" Валентин Пахоменко. Шеф сидел в своем кабинете, перед ним раскрытый многострадальный ноутбук, а по обеим сторонам компьютера лежали 4 мобильных телефона.

– Привет, Алексеев! – сказал шеф.

Обращение по фамилии говорило о том, что сейчас предстоит разнос.

– Добрый день.

– Что у нас с Нижневартовском?

Пахомыч был на 4 года младше Игоря, но выглядел старше – сильно располневший, в дорогом, но мятом и засыпанном перхотью пиджаке, рубашка расстегнута на две лишние пуговицы и под ней видно майка и волосатая грудь. Все в фирме знали, что новая жена Пахомыча, Вика, абсолютно безрукая и беспомощная в быту, в отличие от Нади, которую шеф бросил год назад и которая умела следить за тем, чтобы муж не выглядел как огородное чучело. Но Надя была на 15 лет старше – и таких ног и прочего как у Вики у нее не было.

– Обещают заплатить на следующей неделе, – осторожно сказал Игорь.

– Да они уже месяц обещают, Алексеев! – вдруг заорал шеф. Это случалось все чаще в последнее время – дела шли неважно, и не в последнюю очередь потому, что большинство старых и надежных клиентов было потеряно. Благодаря мудрому управлению шефа, от которого плакали девчонки из отдела продаж. А рынок их продукции не очень-то большой, все друг друга знают не первый год и полужульнический стиль работы, неизменно практиковавшийся Пахомычем, вел к одному. К полному и тотальному краху. Что, собственно, работники фирмы и прогнозировали, сидя в кафешке через дорогу в обеденных перерывах или в курилке на лестнице.

– Это не работа! – орал Пахомыч, красный, как рак, толстый, пахнущий потом, желудочными каплями и женскими духами одновременно. – Я вам плачу не за то, чтобы вы целыми днями просиживали стулья да курить бегали каждые пять минут.

Игорь молчал. Потому что сказать было нечего – он действительно последние пару месяцев, если не больше, практически не находил клиентов для сбыта их продукции. То ли не умел – вон, Гончар Вика, умудрилась же договориться с турками, целый контракт готов, то ли просто потому, что возможности сбыта в России и странах СНГ исчерпались. Так что, пока Пахомыч орал – нарочито громко, так, чтобы все слышали, вставляя грязные слова, он думал о том, как хорошо свалить бы из этой дурацкой лавочки, найти хорошую фирму, где платят пусть те же деньги, или даже меньше немного, но не дают идиотских заданий: "Найти там, не знаю где, того, не знаю кого, кто купит наше дерьмо".

Конспиративная квартира принадлежала пожилому и по виду почти спившемуся старику. Когда-то он работал профессором на кафедре истории технического вуза, попал под люстрацию, провел год в лагере по декоммунизации, откуда вышел с отбитыми почками. Тем не менее, все внешнее в нем – какая-то залатанная куртка и брюки, нечесаные волосы, очки без одного стекла – все это был обман. Профессор был один из лучших теоретиков-марксистов организованного Подполья, в Корее и на Кубе (до возвращения американцев) были изданы несколько его политологических книг. Одновременно Профессор был блестящим конспиратором, на квартире у которого скрывался целый год руководитель Боевой организации компартии товарищ Лев Семенов. И то, что год назад Семенов попал в облаву и был застрелен, являлось лишь цепью нелепых случайностей, как установила совместная комиссия Центрального комитета и Боевой организации Компартии.

По вечерам Паук и Профессор вели долгие и небезынтересные разговоры, а днем, когда хозяин уходил на работу – работал он в пункте приема вторсырья, что было очень удобно для ведения партийной работы, потому как через пункт проходило очень много людей, – Паук оставался один, проводя время в прослушивании радио – и официальных радиостанций режима, и подпольных передатчиков, – хотя они периодически пропадали из эфира и чаще всего это означало, что передатчик вычислен ФСБ или полувоенными формированиями, и молодые мальчики и девочки, работавшие на Компартию, или примыкавшие к ней социалистические или анархистские кружки, расстреляны. Если не хуже.

Петр Александрович – так звали Профессора – предложил как-то Игорю переправить его от греха в Китай, который, хотя и не очень охотно, но укрывал некоторых высокопоставленных работников аппарата Компартии, внесенных в списки на уничтожение. Но Игорь отказался. По этому поводу они даже немного поругались.

– В Вас, молодой человек, я отмечаю явный и отчетливый суицидальный комплекс, который присущ многим нашим товарищам. Возникает он от ощущения безнадежности и от того, что противная сторона – а она противная во всех смыслах, – уничтожает нас, как животных. Под одобрительное улюлюканье обывателя, которому вдолбили с помощью медиа, что хороший коммунист – это мертвый коммунист. Но вы не правы. Нужно пережить это страшное время и передать огонь тем, кто придет после.

– Это старая теория, Петр Александрович, родившаяся после сентябрьской бойни 1991 года. Партия осудила такую тактику! Мы должны бороться – уничтожать гестаповцев из ФСБ, национальных гвардейцев, членов эскадронов смерти. Предателей, наконец.

– Без массового рабочего движения, уважаемый товарищ Паук, это всего лишь благородное самоуничтожение.

Так они могли спорить часами.

Иногда к Профессору приходила племянница, она не была членом Партии, но работала в Подполье, и на Алексеева смотрела с плохо скрываемым восхищением – а однажды призналась, что даже не верила в то, что он, Паук, не легенда, а действительно существующая личность: "Человек, лично застреливший пятерых нацгвардейцев и шестерых агентов ФСБ!"

"Восьмерых", поправил, криво усмехнувшись, Паук, "Теперь уже восьмерых".

Пахомыч ушел с работы лишь на полчаса позже. Иногда он мог засидеться и на два часа – и тогда все сотрудники сидели и тоскливо поглядывали на часы. Нет, формально того факта, что рабочий день кончается в 17.00, никто не отменял, так было написано и в договоре, но те, кто в пять по полудни вставали и уходили, долго в фирме не работали. Так что сегодня случилось маленькая радость. Поэтому Игорь решил поехать не сразу домой – где Марина, без сомнения, сразу начнет жаловаться на все и вся, а Вовка, их сын, опять что-то натворивший, а решил он поехать к Ольге. Потому что устал и хотелось просто тишины и того тепла, которое дома он не получал, а получал у этой женщины. Забавно, подумал он, что в последнее время они даже не так часто занимались сексом, как это происходило в начале их романа. Сейчас та первая волна страсти и чувственности ушла, и им было просто хорошо сидеть на маленькой кухне, пить чай с печеньем и болтать о пустяках.

Последние дни ездил Игорь на метро, так как машина – старый "мицубиси", пригнанный из Калининграда, – безнадежно был сломан. Машины страшно не хватало, в Питере машина давала возможность немного подработать – а денег всегда не хватало, и на горизонте было еще поступление Вовки в институт – и страшно было представить, сколько денег уйдет, потому что бюджетное место сыну не светило – не был он светочем мысли, а значит, только платное. Даже мысли об этом вызывали тоску – и понимание, что придется терпеть Пахомыча, дурдом под названием "Евразия-Экс", хотя ребята там, конечно, и неплохие, но все равно.

В метро была обычная давка, нищие дети, продавцы журналов, всеобщая озлобленность. Игорь вспомнил встречу с одним одноклассником, сказавшим: "Последний раз я ездил на метро в 85-м году". Кто-то устроился в этой жизни, и никакой логики в том, кому повезет, а кому нет, Игорь не видел. Лет десять назад он очень старался понять, что ему нужно делать, чтобы не быть лишним в новом мире, после того, как его институт коллапсировал. В силу своего характера – Марина называла это занудством, когда-то в шутку, теперь зло – он много читал всякой литературы – менеджмент, маркетинг, прочел даже фундаментальный труд Вебера о протестантской этике и капитализме. Увы, реальная практика сильно отличалась от книжных построений, таких элегантных и симпатичных. Почему-то преуспевали какие-то совсем другие люди, чем полагалось по теории. И преуспевали неплохо. В принципе и Пахомыч, хоть его работники и называли меж собой шефа неудачником, не бедствовал.

Чужие деньги Игорю были безразличны, завистливым неудачником он не стал, но вот своих не хватало. И не хватало сильно. Об этом он думал, и, выйдя из метро и подходя к подъезду Ольги.

Паук вышел из метро не у самого вокзала, а в остановке до него. Железнодорожные вокзалы контролировались очень жестко. Кроме шпиков ФСБ, агентов национальной гвардии, активистов полувоенных националистических формирований и прочих, вся территория Московского вокзала была под полным видеонаблюдением. При этом данные с цифровых камер сразу поступали в компьютеры, и специальные программы по распознаванию изображений сличали лица всех, попавших в поле зрения камер, с базой данных, куда были внесены практически все нелегалы Компартии, анархисты, социалисты, бурятско-буддийские сепаратисты, католики, протестанты, иудаисты и прочие враги режима. Такая четкая система стоила свободы и жизни десяткам, а может и сотням участникам Сопротивления.

Паук зашел в кафе на Невском, взял чашку кофе и выпил ее, затем зашел в туалет, пользуясь нехитрым набором разных приспособлений, лежавшим у него в кармане, изменил себе форму лица – вставки из ваты, пластиковые насадки, и только после этого пошел на вокзал.

Там он не стал брать билет у кассы – паспорт был хороший, сделан в партийной типографии лучшими специалистами, но у Паука он был уже больше месяца, а значит, надежность паспорта уже являлась сомнительной. Он знал, что на Москву вот-вот уйдет самый медленный, а значит, самый непопулярный поезд, – у которого даже названия не было, как у других фирменных поездов, только номер. Пройдя до первого вагона, он подошел к проводнику и без труда договорился о месте, и стоило это дешевле, чем он предполагал. Но зато лишний раз подтвердилось то, о чем сказал старик Профессор, бывший преподаватель истмата, теперь принимавший днем бутылки у городской бедноты и пьяниц, а вечерами пишущий политологические книги: в России взятки брали при царе, при коммунистах, будут брать их и при демфашизме, и никакие ФСБ и эскадроны смерти остановить это не смогут.

В купе никого не было. Паук вынул часть "реквизита" изо рта – все сразу вынимать не стоило, потому как проводник мог бы удивиться изменениям внешности, случившимися с его пассажиром. И мог бы сообщить какому-нибудь специально обученному для сбора такой информации человеку.

Воспользовавшись временным одиночеством, Паук, он же Алексеев, заглянул в дипломат. Там лежали чертежи – стопка красноватой бумаги, полученная за очень высокую сумму денег у одного крупного начальника бывшего ЛОМО – Ленинградского оптико-механического объедения. Когда после 1991 года там работала комиссия ООН по разоружению – в реальности сотрудники западных научно-технических разведок – часть документации была укрыта. Из каких соображений – трудно сказать, но в любом случае ценность этих бумаг была необычайной, хотя прошло уже почти пятнадцать лет с момента Катастрофы, в результате которой погибла страна – и тысячи ее защитников. Это была разработка лазерно-электронной пушки, позволяющей уничтожать с поверхности Земли даже очень защищенные спутники американско-натовской космической группировки. Для китайцев или бирманцев разработка этого оружия явилась бы единственным шансом в достижении баланса вооружений с Западом. Поэтому ЦК, после долгих дискуссий, принял решение переправить документы на Дальний Восток – хотя ряд товарищей старшего поколения и возражали против этого, считая, что данный ход был бы непатриотичным.

Пауку было поручено переправить документы из Петербурга в Москву, а оттуда в Сахаров, бывший Горький, где документы получит курьер китайской или бирманской разведки. Важность задания объяснил лично руководитель Боевой Организации компартии Марк Урбан, с ним же были разработаны варианты транспортировки.

Документация была разбита на несколько частей – при этом консультанты, два старика-физика из Физико-технического института, одного из них звали по революционному, Жорес, позаботились о том, чтобы без любой одной части документация не имела бы никакой ценности. Были разработаны несколько маршрутов движения курьеров, место встречи и хранения документации на конспиративных квартирах. На случай провала одного или более курьеров были сделаны два дубликата документации, спрятанные в разные места, о которых знали опять же только разные члены ЦК и Боевой организации.

Паук и Марк сидели на скамейке в небольшом скверике. Все вопросы были решены, и Урбан уже встал, собираясь уходить. Вдруг он повернулся, посмотрел на Алексеева и сказал:

– Игорь, мне самому не лежит душа отдавать это китайцам. Или бирманцам – не суть. Но нашей страны уже не будет… как это ни горько. А это будет последним приветом из СССР нашим нынешним демократическим друзьям. Сделай это, пожалуйста.

Игорь вошел в вагон. Хотя час пик прошел, сесть не удалось. Он пристроился у стенки, достал из кармана сложенную в трубку газету, попробовал ее развернуть, вызывая недовольные поглядывания прижатых к нему сограждан. Но читалось плохо, он думал об Ольге, о ее проблемах. Ее мать попала в больницу, и перспективы были очень мрачные.

– "Осторожно, двери закрываются!" – сказал механический голос. Поезд тронулся с места. В этот момент неподалеку от него стоявшая черноволосая девушка подняла вверх руки и закричала: "Аллаху акбар!" Сразу после этого раздался взрыв – и мир для Алексеева превратился во тьму. Он не узнал, что, кроме него, жертвами взрыва смертницы-самоубийцы Розы Арчаковой из московского джамаата "Праведность", стали еще 17 человек. Жертв могло быть больше, но благодаря умелым действиям водителя локомотива во время пожара никто не погиб, а раненым была оказана своевременная помощь. Игорю помощь не помогла, он умер сразу. Когда он умирал, перед ним пролетела вся жизнь, но почему-то не его, а чья-то другая. Точнее, какого-то другого Игоря Алексеева. В этой жизни он ходил на работу в своем НИИ Центромаш, где потихоньку вырос в карьере до старшего инженера и замдиректора, ездил летом с семьей и двумя детьми в отпуск – сначала в Юрмалу и в Крым, а потом, когда оба сына подросли, в Карелию и на Кавказ, где они лазали по скалам. Один сын стал легкоатлетом, и выступал за сбоную СССР – а в этой жизни СССР почему-то был – на Олимпийских играх в Кабуле, где получил, правда, только бронзу, затем учителем в спортивной школе во Фрунзе, другой же пошел по стопам отца, стал хорошим инженером, даже летал в космос и работал над строительством первой советской лунной станции. Впрочем, к этому времени работа в космосе стала уже обыденностью, хотя платили неплохо и сын купил себе весьма неплохой китайский джип, предмет зависти соседей. А потом были внуки, дача в Подмосковье, тихая старость, в общем, совсем обычная жизнь.

Московская колонна Боевой организации Компартии была разгромлена в результате предательства одного из ее руководителей. И вместе со всеми, на даче около Пущино, взяли Паука-Алексеева, вернувшегося из Сахарова после выполнения задания ЦК. В последний момент он что-то почувствовал, но взорвать под собой гранату не успел – его брали спецы из группы "Бета", проходившие подготовку в Штатах. Паука доставили в казарму национальной гвардии около Поклонной горы. Там он несколько дней формально был жив – если можно назвать жизнью существование в виде окровавленного куска мяса, в который врачи ФСБ иногда вкалывают лекарства, чтобы не удрал в забытье. Он ничего не сказал, да, в общем, от него ничего уже и не добивались. Московская колонна Организации была разгромлена вся, и за одну ночь всех, кроме него, расстреляли. Но, в конце концов, смерть и над ним смилостивилась и он умер. Когда он умирал, перед ним пролетела вся жизнь, но почему-то не его, а чья-то другая. Точнее, какого-то другого Игоря Алексеева. В этой жизни он ходил на работу в своем НИИ Центромаш, где потихоньку вырос в карьере до старшего инженера и замдиректора, ездил летом с семьей и двумя детьми в отпуск – сначала в Юрмалу и в Крым, а потом, когда оба сына подросли, в Карелию и на Кавказ, где они лазали по скалам. Один сын стал легкоатлетом, и выступал за СССР – а в этой жизни СССР почему-то был – на Олимпийских играх в Кабуле, где получил, правда, только бронзу, затем учителем в спортивной школе во Фрунзе, другой же пошел по стопам отца, стал хорошим инженером, даже летал в космос и работал над строительством первой советской лунной станции. Впрочем, к этому времени работа в космосе стала уже обыденностью, хотя платили неплохо и сын купил себе весьма неплохой китайский джип, предмет зависти соседей. А потом были внуки, дача в Подмосковье, тихая старость, в общем, совсем обычная жизнь.

 

Дворник.

Я работаю дворником.

Утром, в любую погоду, я выхожу из дома, в котором живу, сажусь на свой «Т-34» – это я так называю свой маленький дворницкий миникомбайн, на нем даже сбоку я нарисовал красную звезду с серпом и молотом и написал «Комсомолец Эстонии» – в память о наших предшественниках, которые на танках с красными звездами разгромили немецких фашистов (молодежь, увы, часто их путает с американскими фашистами, которых, правда, мы тоже разгромили, но попозже, в другом столетии) – и выезжаю из гаража на работу.

Если лето, я поливаю улицы, если осень или весна, то комбайн работает как пылесос, втягивая в себя грязь и мусор, зимой же я расчищаю им снег.

Во время работы ко мне подходят соседи. Чаще всего – старик Кротов, наш писатель. Он сейчас пишет роман о Революции 2022 года – и интересуется у меня какими-то деталями, отсутствующими во Всемирной Сети – ведь моя коллекция старинных бумажных книг знаменита среди знатоков. Хотя подозреваю, что иногда он просто хочет поговорить. Каждое утро после пробежки ко мне подходит другой сосед, Муталибов, физик-теоретик, очень славный и очень веселый человек, занимающийся при этом крайне мудрёными вещами. И, если все получится, то может еще при жизни нашего поколения корабли Коммунистической Федерации Земли достигнут ближайших звезд.

Если другой сосед, Гриша Степанов, в отпуске, то он обязательно приходит ко мне в течение дня. Тут уже я его больше расспрашиваю – Гриша летает на транснептуновых орбитах, в поясе Койпера, и именно он нашел там загадочный объект-18, о котором уже второй год кричат все средства информации. Так что у меня есть возможность узнать все новости из первых рук.

Композитор Левинсон выходит обычно к обеду – любит поспать наш композитор. Зато он всегда помогает мне с ручной работой – есть места, из которых старую листву или случайный мусор машиной не выковыряешь, а я человек отвественный, жена даже иронизирует и называет педантом. Да, есть такое дело – я привык все делать аккуратно. И вот мы с Яков Марковичем просто берем метелки или лопаты, – коль навалил снег- ну совсем как дворники из старых времен! – и на пару работаем, обсуждая наших детей, – его работают на Марсе, мои разъехались кто куда, хотя звонят каждый день, не забывают старика.

Профессию я свою люблю и удивляюсь, почему когда-то ее называли непрестижой. Конечно, космонавт или физик-теоретик занимаются более возвышенными вещами, но результат их труда не виден каждый день. Когда еще Муталибов раскроет тайну метапространственного взаимодействия, и полет Степанова даже до Юпитера длится месяц, а вот у меня все как на ладони: чистые улицы, подстриженный газон, свежепокрашенные игровые аттракционы и автоматы на детской площадке.

Недаром в прошлом году я вошел в число лучших дворников Евразийского сектора Федерации и был награжден экскурсией на Луну. Это был единственный раз, когда я летал в космос – и мне там не понравилось, хотя организовано было все просто прекрасно. Нет, я уж лучше поброжу с рюкзаком и палаткой по карельским лесам или порыбачу на тихих финских озерах. Ракеты, станции, мощь силовых установок – это все романтика для молодежи.

После обеда начинают приходить дети со школы. Час – это уже вынь да положь – я катаю малышню на своем славном «Т-34», а тем, кто отличился в школе, даю самим поуправлять. Дети визжат от восторга, я тоже доволен.

Когда ребятня разбегается, я ставлю свой «танк» в гараж, жена кормит обедом – аппетит после работы будь здоров, и отправляюсь на своем маленьком летающем «москвиче»-попрыгунчике на другую работу. Еще два года мне работать мэром Москвы – хотя, конечно, это называется не так, а председатель Городского Совета, но из Темных времен как-то прицепилось это дурацкое слово – «мэр». Да и работа дурацкая, я бы лучше переплетал старинные книги или гонял чаи с Кротовым, обсуждая с ним всякие исторические интересности. Но и такую работу надо делать – раз народ так решил. Ну и – ведь непрестижной работы не бывает.

 

Последний.

Старик Громов был последним человеком, который видел Ленина. Правда, он об этом не знал – что он последний человек на планете Земля, видевший живого Ленина.

Даже во времена СССР его не приглашали в школы, чтобы он рассказывал пионерам или октябрятам о своей встрече с Вождём мирового пролетариата. Не приходили к нему на дом историки, чтобы записать его рассказ. И уж тем более все это стало совершенно никому не нужным после 1991 года.

Сам Громов никогда даже не задумывался о том, что его встреча с Лениным представляет историческую ценность. Но вот саму встречу помнил, как ни странно. Его отец работал телефонистом в Кремле и однажды, когда его жена уехала с агитационным поездом на юг – собирать хлеб для голодающих, взял утром сына на работу. Случились там какие-то неисправности, которые нуждались в срочном ремонте, при этом до начала рабочего дня. А оставить сына было не с кем.

Отец с инструментом разбирал загадочные коробочки с пучками проводов, выходящими из них, а Громов-младший сидел тихонечко в углу и листал книжку. Он только-только научился читать, буквы плохо складывались в слова, но мальчик очень старался. Сейчас, много десятков лет спустя, он уже не помнил, что это была за книга. Помнил только, что дореволюционная, с ятями и ижицами.

И вдруг в комнату вошел какой-то незнакомый человек, снял кепку, поздоровался с отцом. Отец, как помнил Громов, страшно засмущался, стал оправдываться: «Владимир Ильич, простите, не с кем мальчишку оставить было…», но человек махнул рукой: "Ничего, ничего, товарищ Громов!", подошел к немного испуганному Громову-младшему, присел на корточки, протянул руку: «Здравствуйте, молодой человек». Еще более растерявшийся мальчик протянул свою руку и почувствовал мягкую и теплую ладонь незнакомца. «Не позволите посмотреть вашу книгу?» – попросил человек. Громов дал ему книгу, которою тот быстро пролистал. «Вы и читать умеете?» Громов от растерянности не смог даже ответить, на помощь ему пришел отец: «Да, Владимир Ильич, он только научился». «Это очень, очень хорошо», сказал незнакомец, вернул книгу и быстро погладил мальчика по голове. «Нашей стране нужна грамотная молодежь. А книжки мы издадим наши, новые. И взрослые, и детские». Человек встал, и, обращаясь к мальчику, добавил: «Мне было очень приятно с вами познакомиться. Потому что все, что мы делаем, мы делаем для вас. Для тех, кто будет жить в новом, справедливом мире, где не будет обмана и паразитов, где добрые и хорошие люди будут делать работу для общей пользы и где все будет честно. И вы, молодой человек, будете жить в этом счастливом обществе!»

Тут в комнату вошли какие-то другие люди, незнакомец попрощался с отцом и они вышли. Отец подсел к сыну и сказал ему негромко: «Знаешь, кто это был?» «Нет» – почему-то прошептал сын. «Ленин. Владимир Ильич Ленин. Самый хороший человек на свете».

***

Встречу эту Громов-младший никогда не забывал. Уже постарше, учась техникуме, специально залез в биографию Ленина, пытаясь определить, в каком же году она произошла, но смог только приблизительно определить, что в один из последних приездов Ленина из Горок в Кремль.

Никому про нее он не рассказывал, потому что не видел в этом никакой гордости – ну, подошел к нему Ленин, ну вежливо поговорил, чем тут хвастаться? И вообще воспитывался он отцом и матерью в скромности.

Отец в числе пятитысячников уехал создавать колхозы – его послали в Вятскую губернию и был убит там кулаками. Громов днем учился, вечером работал – ведь мужчиной в семье он остался один, а кто же будет помогать матушке и младшей сестренке. В середине тридцатых поступил в геологический техникум, после него работал на Севере. Когда началась война, ушел добровольцем на фронт, в 1943 был тяжело ранен, чудом выжил, но с армии был списан. В 1945 направлен в Среднюю Азию искать урановую руду, где и проработал более сорок лет, до самой пенсии. За время работы закончил заочно институт, мог бы даже сделать неплохую карьеру, но характер имел принципиальный, к начальству подлаживаться не умел, поэтому так в заместителях и проходил. Поэтому же пару раз получил строгача по партийной линии. Но никогда не мечтал о чем-то большем – просто делал свою работу и старался ее делать хорошо.

Выйдя на пенсию, остался было в Средней Азии, преподавателем в местном институте, но в конце 80-х сестра в Ленинграде позвала его к себе. Куда он и уехал – очень вовремя, как оказалось, потому что через в год в этом среднеазатском городе произошла резня русского населения и только под защитой армейских частей русские смогли уехать из города. Несколько знакомых преподавателей погибли. Или их дети.

Обе дочки Громова – тоже к счастью, жили в России, и если их и коснулись перипетии перестроечной и послеперестроечной жизни, то не более, чем остальных жителей бывшего СССР.

Несмотря на то, что Громов был очень стар, он сохранил ясный ум и мог даже сам о себе заботиться. Внуки – уже взрослые люди – приезжали редко, но старик особо не переживал. Когда зрение подсело, купил себе большую лупу, с помощью которой читал газеты и книги из соседней библиотеки, куда ходил каждую неделю. Ни в каких ветеранских объединениях не участвовал и даже своей повышенной, как у фронтовика, пенсии очень стеснялся. Телевизор не смотрел, а вот радио слушал много. Как ни странно, в религию, как многие старики, он не ударился. Тоже, наверное, осталась закваска комсомольца 30-х годов. Да и видел – на фронте, в экспедициях, он столько, что верил только в случайность, слепую и несправедливую.

Днём он часто разговаривал в уме или вполголоса со своей покойной супругой. Которую все так же любил, как и в тот день, когда они первый раз увиделись. Часто ездил на Южное кладбище и, как мог, приводил в порядок ее могилу и могилу младшей сестры.

Исторические события проходили мимо – перестройка, распад СССР – последний партвзнос он заплатил в августе 1991 года, но после роспуска КПСС ни в какие партии не вступал, да и кому такой старик был бы нужен. Менялись президенты – Ельцин, Путин, премьер-министры, которых он путал. Жизнь угасала – но все еще почему-то не могла угаснуть совсем, а всё тянулась и тянулась. Хотя он от нее уже давно устал.

***

В этот день старик Громов понял вдруг, что сегодня умрет. Понимание этого пришло как факт. «Сегодня я умру». Эта знание не вызвало ни горечи, ни радости, ничего.

Старик навел порядок в своей маленькой квартире, надел чистое белье и одежду и вышел на улице. Был позднеапрельский день, солнце светило ярко, как летом, но Громова оно уже не могло согреть. Поэтому он был в своем старом, но теплом толстом пальто. Опираясь на палку, он дошел до скверика, сел на свою излюбленную скамейку и стал смотреть на небо. По которому плыли огромные куски ваты-облаков.

Вокруг шла обычная жизнь – маленькие дети ковырялись в песочнице, их мамаши разговаривали о своих чадах, шумели невероятно расплодившиеся машины, шли люди. На домах была буквы реклам, растяжки с призывами голосовать за "Единую Россию", портреты нынешнего президента.

На скамейку сел мальчишка. Снял рюкзак, вынул книгу, начал читать. Книга была большая, с картинками.

– Ты умеешь читать? – спросил вдруг его Громов.

Мальчуган оторвался от книги.

– Да! – гордо сказал он. – Лучше всех в классе. Нина Федоровна так сказала маме с папой. У нас был тест на прошлой неделе.

– Молодец, – сказал Громов и вдруг вспомнил разговор с незнакомым человеком, когда он сам находился в таком же возрасте. С человеком, оказавшимся Лениным. Он уже давно не вспоминал про эту встречу, а тут вдруг вспомнил – да так ясно, будто это произошло вчера. Даже тепло ладони, мягко пожавшую его маленькую детскую ручонку. И перед его глазами пронеслась – как в ускоренном фильме – сцены из его жизни. Фронт, работа, супруга, ставшие уже сами старухами дочки, его внуки и правнуки. И образы страны, которая исчезла.

Глаза наполнились слезами.

– Прости, – сказал Громов.

– Что? – мальчик оторвался от книги.

– Прости, парень.

– За что, дедушка?

– Прости, что мы не смогли. Ты должен был жить в совсем другом мире. – Громов махнул рукой на стоящий перед дорогой огромный рекламный щит с изображенной на ней девицей, предлагающий услуги какого-то банка.

– Ты должен был жить в другом, новом, справедливом мире, где нет обмана и паразитов, где добрые и хорошие люди делают работу для общей пользы и где все честно. Но мы не смогли. Прости нас, малыш.

Мальчик немного испуганно посмотрел на странного старика в черном пальто. Увидел, как по его лицу текут слезы.

– Дедушка, вам плохо?

– Ничего, малыш, ничего страшного. Просто пора уходить.

Он встал с трудом, оперся на палку – и пошел к своему дому. Последний раз.

***

Трибуну построили на месте уничтоженного пятнадцать лет назад Мавзолея. Построили наспех, из досок. Был зимний день (кто-то из Исполнительного Комитета пошутил, когда они поднимались по деревянным ступенькам – «Нас потом будут ругать сто лет, что опять не летом!»). Андрей Васильев – появление которого площадь, заполненная народом, встретила восторженным гулом, подошел к микрофону, осторожно дотронулся пальцем до черной круглой головки. Со всех сторон раздался звук удара, а потом затухающее эхо – площадь не вместила всех, военные расставили машины с громкоговорителями, чтобы все могли слышать. Кое-где были видны огромные плоские щиты экранов, на которые, как и на несколько оставшихся телеканалов, велась прямая трансляция. У телекамер тоже были какие-то военные – телевизионщикам, даже техперсоналу, в последние дни приходилось несладко. Были самосуды над дикторами и журналистами.

Толпа перед трибуной замерла. Москвичи, приезжие, солдаты Народной Армии, рабочие дружинники с усталыми лицами, шахтеры, крестьяне. Все вдруг разом замолчали. Стали слышны звуки барражирующих над Москвой вертолетов – хотя сопротивление наемников было сломлено, но никто не мог гарантировать, что разгромленная гадина, ядовитый клубок из мафии, продажной бюрократии, госбезопасности и олигархии не попытается укусить напоследок.

Андрей отошел от микрофона, повернулся к товарищам, глазами попросил помощи.

– Слово имеет народный президент Советской России товарищ Андрей Андреевич Васильев, – сказал, наклонившись к микрофону, кто-то из ИКа.

Толпа восторженно ахнула. Раздались свист, аплодисменты, крики.

Андрей снова подошел к микрофону. Замахал руками, почти рявкнул:

– Товарищи, бурных и продолжительных аплодисментов больше у нас не будет. Хватит.

Громкоговорители на военных машинах работали хорошо, да и голос у Васильева стал луженым. Отсмеявшись, толпа снова притихла.

– Знаете, – сказал в наступившей тишине Васильев. – Я был совсем ребенком, пацаном, даже еще меньше, и вот как-то встретил одного старика. Я не знаю, кто он был такой – я его больше никогда не видел. И этот старик сказал мне вдруг – сказал то, что я запомнил на всю жизнь. То, что, может, сделало меня тем, кем я стал. Он сказал мне: Прости, малыш, что мы не смогли. Ты должен был жить в другом, новом, справедливом мире, где нет обмана и паразитов, где добрые и хорошие люди делают работу для общей пользы и где все честно. Но мы не смогли. Прости, малыш. Так он сказал.

Васильев перевел дыхание. Холод по-прежнему обжигал, но огромная толпа словно застыла.

– Я не знаю, откуда тот старик взял эти слова, но я хочу сказать вам, здесь и сегодня – мы построим этот мир. Мы будем помнить обо всех ошибках тех, кто шел до нас, мы и сами будем ошибаться. Но мы его построим. Даже не для себя – для наших детей. И никто его у нас не отберет. Никогда.

Он помолчал секунду, а потом прибавил:

– В общем, как-то так.

И улыбнулся. Своей знаменитой, оставшейся в веках, улыбкой.

Здравствуйте, товарищи потомки!

Экскаватором с чугунной бабой на конце стального троса управлял веселый молодой молдаванин. За рулем самосвала сидел другой молдаванин, но постарше. Все остальные рабочие – одинаковые таджики в одинаковой спецодежде, столпились у автобуса и ждали, когда наступит их черед приступить к разбору завалов.

Рядом стоял Mitsubishi Montero Sport, в котором сидели два брата-близнеца. Один из них говорил по мобильному:

– Да, все разрешения получены… Да, и от природоохраны… Ну конечно, не просто так, сам знаешь их жадность… Да, металл продадим на лом… Удачи!

Закрыл ракушку телефона.

– Когда машина придет за ломом?

– Не парься, Вась, – беспечно сказал второй. – Там лома-то несколько тонн. Дороже обезьянкам платить за работу. Давай поедем – работа пошла, завод сносят, все ништяк!

Первый хотел еще кому-то позвонить, потом передумал. Посмотрел на брата.

– Если бы столько пробегал с бумагами, как я, ты бы сейчас от радости прыгал, как зайка. Я уж думал это никогда не закончится.

– Вот и поехали в кабак, обмоем это дело. И я, кстати, просто так не сидел. Проект кто делал?

– Подождем еще немного – хочу убедиться, что все идет как надо.

Чугунная баба неторопливо била по красной кирпичной стене, превращая ее в каменное крошево.

К машине между тем подошел пожилая пара. Женщина держала старика за руку, словно не желая отпускать, но он что-то упрямо сказал ей, подошел к машине, постучал по боковому стеклу. Один из близнецов неохотно нажал на кнопку – стекло опустилось.

– Простите, – сказал старик. – Вы хозяева завода?

– Предположим, мы, – пожал плечами сидящий у открытого окна.

– Вы знаете, я бывший главный инженер этого завода, Семенов Виктор Анатольевич. Сейчас на пенсии. Я бы хотел поговорить с вами.

– Ну, говорите.

Все-таки открыл дверь, вышел из машины, встал напротив старика. Тот начал торопливо:

– Понимаете, быть может вы не совсем понимаете… я тридцать лет отдал этому заводу…но ведь станки же вполне рабочие… немецкие… то есть из ГДР… нам их поставили в конце 70-х годов… у них еще есть ресурс… это последний завод такого профиля в России – только на Украине еще один есть – и все… так же нельзя – вот так рушить…

Брат-близнец молча слушал, только морщился. Наконец не выдержал, прервал:

– Послушайте, бывший главный инженер, а ныне пенсионер. Принято решение – на уровне правительства и за подписью президента – завод выведен из списка стратегических предприятий. Продолжать работать – смысла не имеет – оборудование морально устарело. Акционерное общество, им владевшее, обанкротилось. Какие к нам претензии? Мы купили фактически лишь землю – и кучу мусора на ней.

– Такого производства в России больше нет…

– Проснитесь, уважаемый. В Южной Корее все это делают на порядок лучше – и на современных автоматических линиях. А это – он махнул рукой в сторону полуразрушенного корпуса – хлам.

– Но ведь вы же знаете – банкротство было липовое. Бывший хозяин завода…

– Знаете, дедушка, а не пойти ли вам… к внукам, – молодой человек посмотрел на пожилую женщину. – Вам домой добраться помочь? Такси там вызвать?

– Спасибо, мы сами доберемся, – гордо ответила женщина и обратилась к старику – Витя, пошли домой. Я же тебе говорила…

Старик набрал воздух, чтобы сказать что-то, потом вдруг махнул рукой, съежился, как спущенный мячик, повернулся. Женщина опять взяла его за руку – и они медленно побрели к шоссе, за которым стояли кварталы домов-кораблей.

Молодой человек снова пожал плечами, хотел сесть в машину, но тут к машине подбежал водитель-молдаванин с самосвала.

– Снаряд, начальник, там снаряд неразорвавшийся!

Второй брат-близнец вышел из машины.

– Какой еще снаряд?

– Не знаю, – молдаванин тяжело дышал. – Наверное, с войны.

– Не было тут войны, – сказал вышедший. – Немец и не дошел до сюда.

– Не знаю, – сказал молдаванин, смотрите сами – он там лежит. Надо сапёров вызывать. У нас такое было в Смоленске…

– Сапёров? Мне еще сапёров не хватало!

И быстрыми шагами первый пошел туда, откуда прибежал водитель.

– Тама, тама – руками показывали таджики, испуганно спрятавшиеся за автобусом.

Брат-близнец, стараясь не запачкать свое стильное черное пальто от Gareth Pugh, забрался на кучу каменной крошки и кирпичей. Среди них лежал небольшой металлический цилиндр. Молодой человек присел, стал внимательно его рассматривать. Потом взял в руки.

– Эй, ты уверен… – крикнул ему его брат, тоже подошедший к полуразрушенной стене, но оставшийся стоять внизу.

– Уверен, – отмахнулся молодой человек.

Он отвинтил с некоторым усилием от цилиндра колпачок и вынул изнутри свернутый в трубочку пожелтевший лист бумаги. Развернул его, долго недоуменно разглядывал – даже перевернул один раз.

– Ну и что там? – крикнул потерявший терпение брат.

Молодой человек поднялся, и держа в одной руке цилиндр, а в другой лист бумаги, аккуратно, стараясь не испачкать пальто, спустился вниз.

– Прочитай сам – и протянул брату листок.

Написано на нем было чернилами, крупно и вполне читаемо:

"Здравствуйте, товарищи потомки! Комсомольская ячейка стройки первенца пятилетки завода имени товарища Цурюпы, сегодня, в день Парижской коммуны и закладки стены корпуса завода приняла решение написать и заложить это письмо к потомкам в будущее. Написать письмо поручено товарищу Шустеровичу как имеющему самый разборчивый почерк и самому грамотному.

Писать на языке эсперанто который будет языком общения пролетариата будущей Всемирной Советской республики мы еще не можем, потому что только начали изучать этот язык, но думаем, что русский язык не исчезнет, потому как на нем писал сам товарищ Ленин.

Товарищи коммунары будущих времен! Мы, комсомольцы Советской Республики, шлём вам горячий привет и заверяем вас, что мы не пожалеем своих сил и жизней, чтобы наш завод уже в этой, первой пятилетке, дал первые машины.

Нам так хочется знать, как вам живется там, в счастливом завтра. Наверное, мировой буржуазии больше нет, красная конница помогла пролетариату Венеры и Марса разбить наголову своих Врангелей и Колчаков, у каждого рабочего есть своя комната, а белый и ржаной хлеб бесплатно в магазине и сколько хочешь!

Знайте, товарищи потомки, что в вашем великом счастье есть доля нашего труда. Заверяем вас, товарищи, что никакие трудности, никакие происки вредителей, кулаков и подкулачников, никакое мещанское нытьё и мелкобуржуазные маловеры не остановят железную поступь стальных батальонов пролетариата Страны Советов – и социализм будет построен там, где раньше были лишь одна горькая нужда и черная безпросветная жизнь.

Да здравствует Коммунистический Интернационал! Пятилетку в четыре года!

Комсомольцы строительства завода имени товарища Цюрупы

14 марта 1929 года"

– Жесть, – сказал второй брат, прочитав текст на пожелтевшей бумажки.

– Ага, – сказал первый. – Вот зомби где настоящие были.

– Марс, бляха муха! Эсперанто! А ведь небось с голоду пухли, да по пояс в дерьме. Я как-то в детстве кино видел – там чего-то тоже строили такие вот.

– Ага, – снова сказал первый задумчиво. – Ты, это, не выкидывай пока листок, я девкам покажу вечером. Пусть поржут.

К ним подошли молдаване и таджики, опасливо поглядывающие на стальной цилиндр.

– Ну, это, нам продолжать? – спросил водитель экскаватора.

– Нет, блин, пиво идти пить! – рявкнул один из братье. – Мне аренда всей этой техники стоит штуку в час, а они еще спрашивают. За работу!

***

(здесь Автор планировал поставить точку, но у него не получилось)

Белый аэроавтобус мягко приземлился на стоянку, заполненную маленькими разноцветными флаерами. Стайка детей высыпала на мягкое черное покрытие стоянки и, задрав головы, стала в восхищении рассматривать огромный серебристый шар, стоящий как гриб на тоненькой белой ножке длиной в несколько сот метров.

Учитель вышел последним.

– Вот это, дети, и есть главная антенна Европейского центра Дальней космической связи, о котором я вам рассказывал на уроке и который мы сегодня сможем увидеть изнутри – и даже при этом постараемся ничего не сломать!

– А я смогу поговорить с папой? Он сейчас в экспедиции на Земле-3! – гордо сказала одна девочка, подбежав к учителю.

– Сможешь. Я уже обо всем договорился.

– Ой, так пойдемте, Учитель, пойдемте! – от нетерпения она даже стала дергать его за рукав.

– Подожди.

Учитель хлопнул в ладоши:

– Внимание!

Все начали смотреть на него.

– Сначала я хочу рассказать Вам историю места, на котором стоит Центр.

Он достал из кармана маленький прибор с кнопками, направил в сторону белого здания, из которого росла ножка гриба-антенны. Между стоянкой и зданием образовалась дымчатая полоса голографического экрана, на которой возникло изображение в трехмерной проекции здания из красного кирпича.

– Это, дети, завод, построенный Коммунарами Первой Волны как раз на том месте, где стоит Центр космической связи. Завод этот был одним из многих, построенных в годы первой пятилетки, и сыграл огромную роль в модернизации Первого советского государства. А во время войны с фашизмом – помните? – завод выпускал оружие, которым коммунары сражались за свободу своей Родины.

– Учитель, – спросил один мальчик. – А что стало с этим заводом?

– Ну, во время Временной Реставрации Капитализма он был разрушен, на его месте построили аквапарк.

– Аквапарк! Это здорово! – зашумели дети.

– Да, это здорово, – согласился учитель. – Только в те годы в бывшей Советской стране у власти были всякие мерзавцы и жулики, потом, на уроках истории, я расскажу вам о них, о всяких проходимцах – о медведевых, ельциных, путиных и якименках. Так вот. При строительстве акварпарка были нарушены разные важные правила – чтобы сэкономить деньги – помните, что это такое – деньги? – и через три года у него рухнула крыша. Был воскресный день, погибло очень много людей, в том числе и детей.

Дети притихли. Потом кто-то спросил:

– Учитель, а почему люди в Первой Советской стране позволили капитализму и жуликам вернуться?

– Это сложный вопрос, – сказал Учитель, выключая голографический проектор. – Я сам много думал над этим – почему. Наверное, просто на них нашло какое-то затмение. Другого ответа я просто не вижу. Просто какое-то затмение.

 

Голова чубайса.

Ходок пришел в село днем. Машка как раз бежала с поганым веником за еврейским беспилотником – глядит, по дороге, от Асташкинского леса, мужик идет. В лаптях и с мешком большим. Машка посмотрела, беспилотнику кулаком погрозила – и в деревню бежать, к сельсовету. А там и председатель Мироныч и завхоз Петренко и даже главный агроном Георгадзе- вся наша сельская партийная ячейка. Как раз виды на урожай обсуждают.

Новость о Ходоке тут же облетела всю деревню. Ну и я, конечно, ноги в руки – и к сельсовету. Пока Ходок по нашей главной улице шел – почитай, полдеревни у сельсовета и собралось. Стоят молча, на Ходока смотрют.

Ходок подошел к сельсовету, мужиков оглядел, и говорит, вроде и как всем, но сам на Мироныча смотрит, потому как признал, кто тут есть у нас главный:

– Здорово, православные! Слава КПСС!

– КПСС слава! Ну, здорово, коль не шутишь! – Мироныч отвечает. – Кто будешь? Куда идешь?

– Ходок я.

– Да уж видим, что не спецназ украинский!

Тут надо сказать, что уж очень в прошлом году украинский спецназ озоровал в наших местах. Лютовал просто. Но когда он у вдовы Алексеевой кабанчика увел – терпение у мужиков лопнуло. Собрались с кольями, с лопатками саперными, с винтовками М-16 – их целую подводу Витька-контрактник привез, когда с обороны Севастополя вернулся – и пошли со спецназом разбираться. Разобрались так, что до сих пор спецназ сидит в схроне своем, что у Гадюжьей балки, и носу не кажет. Только по ночам выходит – по нужде. Бабы наши отходчивые, молоко ему иногда носят, хлеб, сало опять же. Оставляют у схрона. Спецназ все съедает, даже веревочки от сала.

Еще надо сказать, что под горячую руку и завхозу Петренко нос разбили, но потом всей деревней извинились, и литром казенной водки проставились. Что правильно. Потому что дружба народов – святое, как товарищ-отец Никандр, секретарь нашей парторганизации, объяснил.

А в этом году беспилотники еврейские – летают и летают, настырные, как комарьё. Витька-контрактник один сбил из своего «стингера» – тогда и нашли на нем буковки еврейские. Учитель наш, Абрам Иосифович, признал их – и сказал, что сделан беспилотник в государстве Израиле – где много евреев обитает. Но на Абрам Иосифовича никто, конечно, не обиделся, потому как дружба народов – и не может он за всех евреев отвечать. Но сам Абрам Иосифович сказал, что своему племяннику письмо в Израиль отпишет – чтобы тот меры принял. Пока письмо не дошло, видимо – потому как летают беспилотники. Хотя Витьку-сверхсрочника теперича боятся – как он из дома выйдет – беспилотники тут же за огороды и в поле улетают. И кружат там. Вместе с воронами.

Ну, это я отвлекся.

Вот, значит, стоит Ходок, мужики кружком стоят, на него смотрят.

– Куда идешь, православный? – Мироныч спрашивает.

– В Москву иду. К Ленину.

Народ понимающе переглянулся. Мы тоже хотели Ходока к Ленину отправить, но забоялись. Самогонку мужики гонят, молодежь с девушками балует – да хоть тот же Витька-контрактник, – урожай не очень собрали в прошлом году, проявления национализма бывают, как я уже сказал – не доросли мы своего Ходока посылать. Так и товарищ-отец Никандр сказал, и Мироныч того же мнения.

– А что несешь Ильичу? – спросил агроном Георгадзе.

В нашем селе Георгадзе – самый политически грамотный. Еще он песни грузинские поет – когда в настроении. А когда не в настроении – какого-то Саакашвили ругает. Очень сильно ругает.

Ходок мешок свой холщовый на землю положил, веревку развязал. И вынул оттуда голову.

Народ ахнул. Это была голова чубайса. Настоящего. Рыжего.

Голова вращала глазами, строила гримасы, показывала язык, корчила рожи. Шевелила губами. Но молчала.

– А чего молчит-то? – спросил завхоз Петренко.

– Потому что согласно анатомии, – важно ответил Ходок. – Чтобы говорить – легкие нужны. А у этого кроме головы – ничего нет. Да и что он сказать может – срамоту только всякую. Ваучеры, капитализация…

– Дети тут, – сказал Мироныч и на меня поглядел. Ходок проглотил следующее слово:

– Прощения просим, не заметил мальца.

Мне, конечно, обидно стало – какой я малец? Я в следующем году вообще собрался в армию. В Красную армию. Мне Витька-сверхсрочник все рассказал – как до Москвы добраться, как найти Штаб Красной армии, где таких, как я, записывают. В ряды борцов с буржуями.

– Да, хороший гостинец товарищу Ленину, – продолжил Мироныч. – Говорят, в Лесолуговском тоже одного чубайса поймали, но они его не уберегли. Держали в подвале, а там его крысы и съели.

– Лесолуговские – те еще чмошники! – зашумел народ.

– Так что ты его береги, – закончил Мироныч.

– Знамо дело, – сказал Ходок.

Голову чубайса он деловито убрал в мешок и достал оттуда устройство какое-то. Коробочки, проводочки.

– А это при чубайсе было. Телефон спутниковый. Мериканского производства.

Мужики заинтересовались.

Когда украинский спецназ побили, отняли наши у него телевизор, принесли в деревню.

Поставили в клубе, под портретом Карла Маркса, долго мудрили, потом включили.

Так была какая-то девка, и что-то говорила непонятное. Что-то вроде:

– … узнали, что Пэрис Хилтон надела на тусовку гламурное нижнее белье…

– Кто такой Пэрис Хилтон? – спросил Мироныч.

– А что такое тусовка? – спросил Петренко.

– И что такое гламурное нижнее белье? – почесал голову Георгадзе.

Послушав еще такого же непонятного и мутного, партийная ячейка порешила телевизор больше не включать, но и в сортир его все-таки не выкидывать – до подхода Красной армии и возобновления передачи «Сельский час» и «А ну-ка, девушки!»

В общем, технически народ у нас подкованный. Поэтому и мериканский телефон спутниковый вызвал неподдельный интерес.

Ходок с удовольствием объяснил, как он работает. Разрешил попробовать.

Мироныч нажал кнопку «ОN», подождал. Из трубки раздался голос:

– Here is the president of America. Who are you?

– Матом ругается мериканец, – сказал Ходок. – Херы и хуи…

Мироныч показал ему кулак. Ходок опять посмотрел на меня, снова проглотил фразу на полуслове.

– А Смольный набрать можно? – спросил Мироныч, отдавая трубку Ходоку. – Я на мериканском не очень.

– Можно, – сказал Ходок.

Он долго нажимал кнопки, потом стал кричать в трубку мериканского телефона:

– Барышня, Смольный можно, барышня, мне Смольный! Смольный дайте, барышня!…

Кричал долго. Через какое-то время в трубке раздался голос:

– Ну, чего так орать, Смольный на проводе. Матрос Забибулин.

Ходок протянул трубку Миронычу.

– Говори, председатель.

Мироныч откашлялся:

– Тут Степан Миронович Иванов, председатель колхоза имени 30-летия 18-го партъезда. Село Остюжино. Слава КПСС!

– КПСС слава! – ответил голос. – Как в Остюжино с Советской властью?

– Восстановлена.

– И дружба народов?

– И дружба народов.

– Молодец, товарищ Иванов. Так держать!

– Работаем.… А с товарищем Лениным можно поговорить?

– Ну, мил человек, совсем ты географию подзабыл. Смольный – он в Ленинграде-городе, бывший Путин-сити, а товарищ Ленин – в Москве. В Кремле.

– Виноват, – сказал Мироныч.

– Да ничего, бывает. А коль хотите с Ильичем поговорить – шлите Ходока. Товарищ Ленин Ходоков очень любит – и встречает их чаем с бубликами.

– Пошлем, – сказал Мироныч. – Обязательно пошлем.

– Ну, бывай, товарищ Иванов. И береги советскую власть. Без нее нам всем гайдар и ельцын!

– Будем беречь, – твердо пообещал Мироныч и нажал кнопку «OFF».

Ходок собрал провода и коробочки мериканского телефона в кучу и засунул в мешок, к голове чубайса.

– Мне, однако, дальше идти, – сказал Ходок.

– Да, – сказал Мироныч.- А может, заночуешь у нас? А бабы наши тем временем гостинцев соберут – для Владимира Ильича?

– Нет. Надо идти. Путь еще неблизкий. А на дорогах у Москвы-города единороссы шалят.

Народ снова зашумел. Мы единороссов своих всех давно уже вывели, и даже лесолуговские своих передавили, уж хоть на что и чмошники, но это сделать сообразили. А вот в больших городах и на больших дорогах эта пакость еще попадается.

– Тебе, мил человек, может оружье какое дать? – спросил Петренко. – А то как встретишь супостатов?

– А у меня есть.

С этими словами Ходок извлек из своего мешка большую железную трубу, завернутую дерюжку.

– Вот. РПГ-27. Таволгой звать. Даже танк можно остановить – а не то что единоросса проклятого.

Мужики уважительно закивали головами.

– Ну, коль так, то иди, – согласился Мироныч. – Только, это.… От нас тоже передай, Владимиру Ильичу. Наказы. Что, значит, надоела нам вся эта хрень – буржуи недобитые, спецназ украинский, беспилотники еврейские, чубайсы, гайдары. Что, значит, мы за дружбу народов и за пятилетку в четыре года. И чтобы скорее бардак на Руси и вокруг ее заканчивать.

Ходок достал из кармана замусоленный блокнот, огрызок карандаша, послюнявил его кончик и старательно записал в блокнот все, что Мироныч ему сказал. Даже попросил повторить последнее предложение.

Потом засунул свой РПГ в мешок, завязал его веревкой, закинул за спину.

– Ну, бывайте православные! Слава КПСС!

– КПСС слава! – негромко, но с чувством произнесли все собравшие у сельсовета.

Ходок потрепал меня за волосы – и пошел по дороге дальше. В сторону Москвы. Поднимая лаптями пыль.

А мы все – и мужики, и бабы, и пацаны с девчонками – смотрели, как он идет. И завидовали. Потому что он шел к товарищу Ленину. И нес ему голову чубайса.

 

Достигшие цели.

31 декабря 1979 года.

31 декабря 1979 года – за пять минут до наступления Нового, 1980-го года, советский народ с Новым Годом поздравил лично Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев. Это было немного необычно – последние несколько лет поздравления от его имени читал диктор Центрального телевидения Игорь Кириллов.

Поначалу ничего странного, однако, в поздравлении не было. Леонид Ильич упомянул о том, что Советский Союз оказал братскую интернациональную помощь Демократической Республике Афганистан, отчитался об успехах Союза за прошлый год в промышленности, сельском хозяйстве и культуре. Сказал о том, что Москва будет встречать в будущем году Олимпийские игры.

Когда до наступления 1980-го года осталась всего одна минута, Леонид Ильич посмотрел с экрана на многомиллионный советский народ, сидевший за празднично накрытыми столами у телевизоров и сказал:

– Как вы помните, товарищи, на 22-м съезде наша партия приняла программу построения основ коммунистического общества и пообещала, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Не скрою, многие считали, что это обещание невыполнимо. Но мы, коммунисты, привыкли отвечать за сказанное. И выполнять обещанное. Так нас учил Владимир Ильич Ленин, так мы и живем. Я хочу вас обрадовать, дорогие товарищи…

Леонид Ильич сделал паузу, откашлялся:

– С 1 января Нового, 1980-го года, наша страна переходит к коммунизму. Поздравляю вас, товарищи. Сразу после новогодних праздников Центральный комитет обратится в Верховный совет СССР с предложением о переименовании нашей страны в Союз Советских Коммунистических Республик. Ну а пока – с Новым Годом, дорогие товарищи!

От Львова до Владивостока, от полярных станций на Новой Земле до города Кушка на юге в стране наступила тишина. По телевизору играл гимн Советского Союза, но миллионы людей сидели неподвижно у своих телевизоров, забыв даже открыть бутылки «Советского шампанского». И, если бы эту тишину можно было бы перевести на русский язык, перевод был бы очень кратким: «ЭТО КАК?!»

4 января 1980 года.

США, штат Виржиния, штаб-квартира ЦРУ в Лэнгли.

– Давно не виделись, Джек! – сказал замдиректора ЦРУ, поднимаясь из-за стола и протягивая руку Джеку Вайнстоку, вошедшему в его роскошный кабинет.

– Давненько, – согласился Вайнсток. – А ты неплохо устроился, Билл.

– Конгресс пока не обижает. Как у тебя с женой?

– С Айрис? Ну, она решила оставить мне после развода только библиотеку. И кота Джона. Ее адвокаты роют носом землю.

– Сочувствую. Ну, и мне тут недолго осталось. Новый президент, новые люди.

– И что собираешься делать?

– Отдыхать. Сначала эта история с Ираном, потом Афганистан, теперь вот русские эти… с ума сошли.

– Да, я уже слышал.

– Собственно, Джек, я тебя за этим и пригласил.

Оба сели в кожаные кресла у окна, замдиректора предложил Вайнстоку контрабандную кубинскую сигару, сам тоже закурил.

– Что ты обо всем этом думаешь?

– О чем? – решил уточнить Вайнсток.

– О коммунизме в России.

– Бред какой-то. У русских последние несколько лет трудности с обеспечением страны продовольствием, огромные проблемы с потребительскими товарами. Какая-то авантюра… или…

– Или?

– Или неясная нам игра. Возможно, начинается некая политическая компания – связанная со сменой руководства. Одновременно – русские войска в Афганистане. Может, какая-то связь есть тут. Возможно, они готовятся войти в Иран? Но сейчас еще рано говорить – необходимо ознакомиться с информацией оттуда.

– Да, – сказал замдиректора. – Знаешь, Джек, вот тут как раз и проблема.

– Какая?

– Все дальнейшее – закрытая информация, – предупредил замдиректора. – В Лэнгли и Госдепе с 1-го января работают кризисные команды, которые отслеживают информацию из России. От наших дипломатов, от разведок, перехваты радио- и телепередач, прослушивания открытых и закрытых телефонных каналов – ну, как полагается.

– И?

– Все как обычно.

– В смысле?

– Никаких изменений.

Вайнсток нахмурился.

– Подожди, что за ерунда. Брежнев четыре дня назад объявил, что русские построили коммунизм, с первого января у них отменили деньги, перешли к прямому распределению всех потребительских товаров – и никаких изменений?

Замдиректора словно обрадовался и даже хлопнул себя ладонями по коленям.

– Ты понял! Именно так. Ни разгромленных магазинов, ни волнений, ни демонстраций владельцев счетов в их сберегательных кассах. Ничего. Тишина.

– А наше посольство в Москве что говорит?

– 1-го января у них все магазины были закрыты, кроме продуктовых. Там раздавали брошюры – вот эти. Их напечатали несколько десятков миллионов штук. В каких-то тайных типографиях КГБ.

Замдиректора передал Джеку очень тонкую книжечку в мягкой обложке, на которой кириллицей было написано:

«МЫ ЖИВЕМ ПРИ КОММУНИЗМЕ!»

– Прислано из России специальным самолетом. Всю ночь переводили, копия уже у президента.

– И что там?

– Ну, ты русский знаешь, полистай.

Вайнсток полистал.

«… отмена денег… все продукты, товары и услуги распределяются согласно потребностям…от каждого по способностям, каждому по потребностям… исполнилась мечта человечества».

– Потребностям? – задумчиво сказал Вайнсток. – Бред какой-то.

– Да. У нас сейчас в Лэнгли самый популярный анекдот: Россия, продуктовый магазин, на дверях объявление: «Сегодня потребности в колбасе нет».

Джек этот анекдот слышал раньше, но не мог не улыбнуться.

– Непонятно все это.

– Непонятно, – согласился замдиректора ЦРУ. – И именно поэтому я тебя сюда и пригласил. Джек, ты один из лучших специалистов по России, ты работал с нами еще со времен Кубинского кризиса – и мы хотим, чтобы ты отправился туда и на месте разобрался, что же, черт возьми, происходит в этой чертовой России!

И замдиректора со злостью воткнул сигару в пепельницу.

14 января 1980 года.

США, Нью-Йорк, международный аэропорт имени Джона Ф. Кеннеди.

Джек подошел к стойке, над которой было написано: ”AEROFLOT. USCR”

Стоящая за стойкой девушка приветливо улыбнулась, сказала, с легким акцентом:

– Привет! Могу я Вам чем-то помочь?

– Да. Я хочу купить билет в Москву.

На стойке Джек заметил объявление на русском и английском: «Гражданам Союза Советских Коммунистических Республик билеты «Аэрофлота» выдаются бесплатно. Для граждан других государств – согласно прайс-листу».

– Как вы, работающие в США, относитесь к этому? – вежливо спросил Джек по-русски у девушки, изучавшей его визу (сделанную в невероятной спешке) и другие документы.

Сотрудница "Аэрофлота" посмотрела на Джека, Джек показал рукой на объявление.

– А, вы про коммунизм. Ну конечно, здорово. Я еще в Союзе не была, но девчонки, которые прилетают оттуда, говорят, что все стало так классно, так… – cool, как у вас тут говорят. Людей словно подменили. У всех отличное настроение, никто не ругается. Просто праздник какой-то. Я жду не дождусь, когда можно будет слетать домой.

– А вам не обидно – ведь, наверное, раньше это было так престижно – работать в Америке?

– Раньше – да, – сказал девушка, набирая что-то на клавиатуре.- А теперь нет. Теперь у нас лучше. Коммунизм ведь, не хухры-мухры!

2 февраля 1980 года.

Москва.

Диссидент и правозащитник Валерия Ильинична Стародворская ела икру. Слово «ела» явно не соответствовало тому, что она делала – икру она запихивала себе в рот, с трудом, отчаянно, со слезами на глазах. С усилием глотала и потом снова отправляла столовой ложкой икру из большого тазика в рот.

Джек Вайнсток смотрел на нее с состраданием. Одновременно с поеданием икры диссидент и правозащитник говорила.

– Я беру в их магазинах каждый день килограмм икры. Я бы брала больше – но мне не съесть.

Валерия Ильинична сидела попой на телевизоре. Телевизоров в ее небольшой квартире в центре Москвы было много – некоторые распечатаны, некоторые в коробках. На коробках лежали шубы. Тоже много.

– Если хотя бы миллион москвичей будет брать себе по телевизору каждый день – и по килограмму икры, их чертов коммунизм рухнет. Потому что они не могут и не способны дать людям товары и еду без карточек или ограничений. Я каждое утро стою у магазина с плакатом: «Берите черную икру!»

– И? – спросил Джек.

Стародворская с усилием глотнула, потом рыгнула. Часть икринок вылетело из ее рта.

– Простите! – И продолжила. – Не берут! Эти зомбированные коммунистами идиоты идут мимо!

– Что, вообще не берут икру?

– Некоторые берут. Сто грамм. Для детей, или на день рождения.

– А почему так происходит, как вы думаете, Валерия Ильинична?

Диссидент перестала есть, отдышалась.

– Я думаю, что коммунисты облучили всю страну. Какое-то секретное оружие. Которое превращает людей в зомби. Поэтому они ограничивают свои потребности до минимума. Другого объяснения я не вижу.

– А на вас это излучение не действует?

– Нет! – гордо сказала Стародворская. – У меня иммунитет.

– А еще у кого-то есть иммунитет? – спросил Вайнсток.

– Был у Сережи Ковалева. Он тоже набрал себе в первый день этого проклятого коммунизма много цветных телевизоров, и шесть машин. И две стиралки «Вятка-автомат».

– Шесть машин? – поднял брови Джек. – Куда же столько?

– Чтобы доказать, что ихний коммунизм – это фикция. Да. А на следующий день я пришла к нему – а он носит телевизоры обратно. Пешком.

– А почему не на машине?

– А у него и прав нет. И машины он сдал обратно. Излучение на него подействовало.

– И что с ним теперь?

– Уехал в Сибирь – преподавать биологию в сельской школе. Его иммунитет против коммунистического излучения не выдержал.

– И больше никого? Как вы?

– Да! – сказала Валерия Ильинична и на ее глазах показались слезы. – Я осталась одна. Даже братья по борьбе на Украине и в Грузии – и те зомбированы. Даже крымские татары и прибалты. Академик Сахаров с женой уехали в Америку – от невозможности смотреть на то, что коммунисты сделали с народом. Но пока я жива – я буду здесь и я буду есть их гадкий балык, их черную икру, их сервелат – по другому я с ними бороться не могу. Когда-нибудь ко мне присоединятся другие – и мы сожрем их проклятый коммунизм.

Она набрала новую ложку икры и запихала ее в рот, борясь с рвотным рефлексом.

– За нашу и вашу свободу! – сказала Валерия Ильинична с набитым ртом.

3 февраля 1980 года.

Москва, магазин «Автолюбитель».

Джек и его сосед по гостинице «Россия», корреспондент финской газеты «Вапаа Сана» Сакари Хелми, стояли около магазина, где продавались советские машины и ждали покупателей. Покупателей не было. Простояли они так с самого открытия магазина, и, если бы не фляжка кофе, в который финн твердой рукой влил коньяк, купленный накануне в валютном баре для иностранцев, оба уже замерзли бы.

– Джек, пошли в магазин, поговорим хотя бы с продавцами, – наконец сдался финн.

Молодой человек, он же продавец – если так еще назывались работники магазинов в стране, где торговля была отменена – радостно бросился к вошедшим, но, с порога прочитав их инаковость, то есть непринадлежность к гражданам коммунистического государства, тут же увял.

– Иностранцам автомобили только продаются – и только за валюту, – грустно сказал продавец.

– Мы не будет покупать машину, позвольте задать вам несколько вопросов, – попросил Джек.

Молодой человек любезно позволил.

Выяснилось, что в день «уходят» две-три машины «Жигули», столько же «Москвичей». Хуже всего ситуация с «Волгами» – за две недели не ушла ни одна машина, а между тем с завода ожидаются еще три. Поэтому продавцы отогнали имеющие машины в соседнюю школу и детский дом.

Джек пытался выспросить у продавца, что будет, если все машины разберут, так сказать, а потом придет человек за машиной, но магазин будет пуст.

– С завода придут еще машины, – уверенно сказал молодой человек.

– А если и их разберут?

– Привезут еще, – недоуменно пожал плечами продавец.

В этот момент в магазин вошел посетитель. Теперь уже безусловный абориген. Молодой человек бросился к нему. Посетитель – мужчина средних лет в шляпе – чувствовал себя крайне неуверенно.

– Понимаете, – сказал он продавцу.- У меня дача – в Подмосковье – а жена не очень здорова, ей на электричке неудобно ездить, ну вот я и думаю, взять может быть машину.

– Конечно! – сказал продавец. – Это именно то, что вам и необходимо – учитывая здоровье вашей супруги.

Мужчина замялся:

– Я все-таки не очень уверен.… Вдруг кому-то машина нужна сильнее, чем мне?

– Не беспокойтесь. Вы вполне можете взять машину!

– А я слышал, еще не у всех ветеранов войны есть машины, – неуверенно сказал мужчина.

– Этот вопрос уже решается, – сказал продавец. – Сегодня в «Правде» статья про это. В стране образовывается излишек валюты – с буржуями мы ведь торгуем как и прежде – и поэтому принято решение закупать для ветеранов Великой Отечественной «Мерседесы» из ФРГ. Это даже символично будет – чтобы наши ветераны ездили на немецких автомобилях.

– Да? – спросил мужчина. – Здорово как придумано. Но… – он снова помялся. – Вот еще. Многодетные семьи. Многим трудно без машин – а вдруг кто-то нуждается больше меня?

– Работники нашего магазина составляют список всех многодетных семей, которым могут пригодиться машины. Так что будьте уверены – они без машин не останутся.

– Ну, хорошо, – сказал мужчина. – А что у вас есть сейчас?

Продавец просто расцвел и уверенным, профессиональным голосом, начал перечислять:

– В данный момент у нас представлены для потребителей следующие машины советского автопрома…

Джек посмотрел на финна – тоже хорошо понимающего русский. Финн стоял с открытым ртом и смотрел на происходящее с таким видом, словно он только что стал свидетелем схода с небес на землю ангелов Господних.

4 февраля 1980 года.

Москва. Комплекс посольства США.

Собраться решили в Оперативной комнате посольства, которую называли еще Черным Ящиком. Это помещение имело абсолютную защиту от любых технических средств прослушивания, существующих в арсенале спецслужб – и, уж естественно, в арсенале КГБ.

Присутствовали сам посол, атташе по культуре – он же резидент ЦРУ, военный атташе и Джек Вайнсток.

Посол разлил виски, жестом предложил присутствующим. Все охотно взяли стаканы.

– Итак, Джек, что скажешь? – спросил посол.

Вайнсток замялся.

– Честно говоря, похвастаться нечем. Я понимаю ровно столько же, сколько до приезда сюда.

Остальные переглянулись. На лице резидента ЦРУ проступило отчаяние.

– Это какой-то адский заговор, вот что я вам скажу.

Посол с иронией посмотрел на него.

– Мне так и сообщить в Госдеп? Адский заговор?

– Да, – упрямо сказал атташе. – Именно так. Я получил информацию от нашего крота в КГБ. Это было его последнее сообщение – больше он на связь с нами не выходил. Как и все другие агенты. Так вот…

Резидент открыл папку, просмотрел несколько листов.

– Согласно этому сообщению, в прошлом году шифровальщики КГБ раскололи так называемый шифр Бокия.

– Кто это? – спросил военный атташе.

– Руководитель спецотдела ГПУ – предшественника КГБ. Этот отдел занимался многим, в том числе исследованием паранормальных явлений в 20-е – 30-е годы. Сам Бокий расстрелян во время сталинских чисток в 37-м году. Так вот, согласно сообщению моего агента, в тетрадях Бокия – которые КГБ смог прочесть только несколько лет назад, – была описана техника управления человеческим сознанием с помощью специальных кодов. Нечто вроде нейролингвистического программирования.

Посол скептически посмотрел на резидента.

– Ну и как КГБ сумел запрограммировать все 266 миллионов советских?

– Используя комплексные методы! – упрямо сказал резидент. – Телевидение, радио, газеты. Были внедрены психолингвистические команды, которые и превратили русских в зомби.

– АНБ проанализировало все информационные потоки. Никаких отклонений или скрытых вложенных кодов найдено не было, – сказал военный атташе.

– Значит, они спрятаны слишком глубоко, – настаивал резидент.

– А почему они не действуют на нас? -спросил Джек.

– Мы не русские.

– Эстонцы тоже не русские. И латыши. И литовцы. Тем не менее у них все то же самое, что и в Москве и в Ленинграде и в Свердловске. Люди живут, ходят на работу, на которой им не платят деньги, после работы посещают в магазины, где все бесплатно. И всем всего хватает. Потому что люди ограничили свое потребление до минимума. Кстати…

Посол открыл свою папку.

– Вот статья в одной провинциальной газете – «Камышинская правда» – за прошлую неделю. Мне перевели аналитики посольства. В ней сообщается, что в одном из магазинов города некоему покупателю не хватило полкило колбасы. И, внимание: военными самолетами в город Камышин на следующий были доставлены сто тонн колбасы с Украины. Руководитель городской торговли получил партийный выговор.

Посол закрыл папку.

– Чертовщина какая-то. Так не бывает.

На него было жалко смотреть.

– Я думаю, пришельцы, – сказал военный атташе.

– Что? – поднял брови посол.

– Русские вели с 60-х годов обширную программу по поиску внеземных цивилизаций. Возможно, они вступили в контакт с какой-нибудь цивилизацией – и овладели технологией управления массовым сознанием с помощью неизвестных нам, нашей западной науке, излучений. Или вступили в контакт с каким-нибудь экипажем НЛО. Говорят, в Сибири их войска ПВО сбили летающую тарелку…

Посол вздохнул.

– Зомбирование, ГПУ, пришельцы, НЛО. Это мне говорить президенту?

10 февраля 1980 года.

Грузия, город Гори.

– Заходите в дом, дорогие гости! Стол накрыт, мясо прямо с огня, вино прямо из бочки!

Американские телевизионщики вошли в дом. Хозяин – в хорошем костюме, белой рубашке и галстуке – несмотря на тепло в доме – указал им на стол. Стол напоминал какую-нибудь картину поздних голландцев – заставленный огромными бутылями с вином, блюдами с фруктами, мясом, еще испускавшим дым. Вокруг стола суетились женщины в черных платьях.

– Садитесь, дорогие американцы, кушать будем, говорить будем.

Расселись, телевизионщики включили свои камеры, Джек – выступавший как переводчик, включил еще и свой диктофон.

Трапеза, однако, затянулась – женщины все время ставили на стол новые тарелки, а хозяин только успевал произносить новые и новые тосты за дружбу народов, за мир во всем мире, за Америку, Грузию и СССР. После здравицы в честь славного Политбюро КПСС и лично товарища Брежнева Джек сумел вставить вопрос:

– А как лично вы, дорогой Михаил, относитесь к коммунизму?

– Слушай, хорошо отношусь. Как можно плохо относится, да? Столько лет строили, столько старались. Войну какую вынесли, да, Гитлера разбили. И построили коммунизм, всем теперь хорошо, все бесплатно, все по потребности, да. Хорошо теперь живем, горя не знаем, все завидуют!

– Михаил, а это правда, что вы были раньше вором в законе? – спросил Джек.

Грузин помолчал.

– Дорогой, зачем плохое вспоминаешь, да? Был вором, но когда это было? Когда коммунизма не было. Родимые пятна, капитализма, да. Потому что социализм – это как предбанник у коммунизма. С улицы еще холодом веет. Даже снег может намести. Да. Вот я и был таким родимым пятном, да. Но сейчас, когда коммунизм стал, нет больше Мишки Грузинского, вот. Есть Михаил Георгиевич Кантарашвили, гражданин великого коммунистического Союза. Понимаешь?

– Ну а не тянет – на прошлое, на преступную дорогу?

– Слушай, зачем обижаешь, да? Какая преступная дорога, дорогой. Не был бы американцем – из отсталой Америки – я бы обиделся, да. Но я не обижаюсь – потому что ты гость, я хозяин. Какая преступная дорога может быть, когда коммунизм? Все люди равны, все братья, работай честно, виноград расти, барашков корми, людям на радость вино делай. Зачем преступная дорога, зачем воровать и красть? Да и денег нет, понимаешь?

Джек хотел еще что-то спросить, но хозяин явно потерял терпение, встал, взял из рук женщины рог с вином.

– Давайте выпьем за товарища Сталина, Иосифа Виссарионовича, который родился в этом городе. Говорят, не жалел он ни своих, ни врагов. Всякое было. Но – не было бы без него всего этого – чего так ждали и за что умирали люди. И потому – за великого Сталина!

И приложился к изогнутому рогу.

26 февраля 1980 года.

Москва, площадь Ногина, 4, здание Центрального комитета КПСС.

Конференц-зал был набит битком. Софиты, камеры ведущих телевизионных каналов, сотни микрофонов, облепивших стол, за которым стояли пока еще пустые стулья с высокими спинками.

– Товарищи, дамы и господа, пресс-конференция члена Политбюро ЦК КПСС, секретаря ЦК КПСС Михаила Андреевича Суслова объявляется открытой, – на хорошем английском, французском и немецком сказал в микрофон человек, которого Джек без колебаний назвал бы apparatchik.

Сразу после этих слов сам Суслов появился откуда-то из боковой двери. Сел за стол. Вайнсток не успел заметить, были ли на ногах у секретаря по идеологии пресловутые галоши, с которыми, как утверждали остряки из дипкорпуса, старик не разлучался.

– Позвольте огласить некоторые предварительные итоги, которых наша страна достигла после вступления в коммунистическую формацию, – сухим старческим голосом сказал Суслов.

Читал он по бумажке, с трудом. Речь изобиловала цифрами и процентами – на столько-то процентов возросла производительность труда, на столько-то процентов уменьшился брак на производстве и потери в сельском хозяйстве.

Наконец, дочитав свою речь, Суслов снял очки и, оглядев своими блеклыми глазами зал, сказал:

– Можете задавать вопросы.

Вопросы сыпались один за другим, помощники Суслова с огромным трудом справлялись с их потоком.

– Правда ли, что весной в «Политиздате» будут изданы книги Солженицына?

– Правда.

– А вы не боитесь, что это приведет к кризису в советском обществе?

Суслов недоуменно посмотрел на корреспондента:

– А почему это должно вызвать кризис? Солженицын – наш враг, наследник белогвардейцев и власовцев, разбитых советским народом. История показала, на чьей стороне правда, поэтому мы относимся к книгам этого господина не более чем как к историческому курьезу. Я даже не думаю, что найдется много желающих читать эту макулатуру, но в условиях коммунистического общества не может быть запретов на информацию – поэтому мы выделили бумагу и для пробного тиража произведений этого автора. Хотя бумаги немного жалко, ее можно было бы использовать и для более полезной литературы.

– Правда ли, что создана комиссия ЦК по вопросам истории партии?

– Да, – сказал Суслов. – Теперь, после победы коммунизма, мы решили открыть все без исключения архивы и рассказать народу про все, в том числе и про трагические моменты нашей истории – для того, чтобы советские люди знали, как труден был наш путь к коммунизму.

– Правда ли, что людей гипнотизируют, чтобы они не брали в магазинах лишних продуктов и товаров?

Суслов усмехнулся.

– Сразу видно, что этот вопрос задал представитель газеты из капиталистической страны. Советские люди – не потребители, думающие только о том, как бы больше съесть и как бы притащить в свой дом больше вещей. Советские люди – это люди, которые ставят в жизни совсем другие цели – образование, культура, наука, спорт, семья. И для нас, для коммунистической партии, гораздо более сложная задача – обеспечить наш советский народ, советского человека, именно этим, так сказать, товаром – библиотеками, спортзалами, планетариями, домами знаний. И здесь нам еще очень много работать.

– Почему 31 декабря 1979 года советские люди стояли в очередях за колбасой, и ее не хватало, а 2 января 1980 года колбаса лежит во всех магазинах – и ее хватает всем? Не кажется ли это странным? Что за два дня люди так изменились?

Вопрос задала француженка, сидевшая рядом с Вайнстоком.

Суслов повертел в руках свои очки, пожал плечами.

– Я бы мог вам долго рассказывать о диалектике, о законе перехода количества в качество. О том, как много было сделано, чтобы создать нового человека, человека эпохи коммунизма. Но я думаю, вам это не будет интересно. Поэтому скажу так – советский человек не просто вошел в новый исторический период, в новую, коммунистическую формацию. Он ее выстрадал, он ее построил. Этот путь был нелегким, и мы, наша партия, иногда совершали огромные ошибки. Но народ верил нам даже в самые трудные дни, а мы, партия, верили в наш народ. И, как оказалось, мы в нем не ошиблись. Что еще раз подтверждает единство советского народа и его коммунистической партии – теперь уже в новую, коммунистическую эпоху!

Француженка села на свое место, что-то записала в блокнот. Зло пробормотала Джеку:

– Merde! Старый плут. Наговорил лозунгов, но так ничего и не объяснил.

15 марта 1980 года.

Москва, гостиница «Россия».

Вайнсток включил телевизор. С прошлой недели были добавлены американские каналы, при этом в двух вариантах – с переводом на русский и без перевода.

– …В Польше, в городе Гданьске, на судоверфи имени Ленина, вчера вечером началась забастовка, которая сегодня охватила уже весь город. Сегодня в Гданьске сформирован независимый профсоюз «Солидарность», руководитель которого, рабочий-электрик Лех Валенса, огласил во второй половине дня требования бастующих: «Отставка первого секретаря Польской объединенной рабочей партии Герека и начало переговоров с Москвой о вступлении Польши в Союз Советских Коммунистических Республик. Согласно поступающей информации, сегодня к забастовке примкнули предприятия в Катовице…

Вайнсток нашел в столе чистый лист бумаги. Написал:

«Заместителю начальника ЦРУ. Лично.

Дорогой Уильям!

Впервые я должен сказать тебе, что не просто не справился с твоей просьбой, – в конце концов, поражения у нас бывали и раньше, – но и нахожусь в полной растерянности. Потому что не знаю, что делать дальше. И я не понимаю, что происходит в России.

Так что можно считать, что моя миссия провалена. И я не смог найти ответы на поставленные вопросы…»

Вайнсток оторвался от письма.

По телевизору показывали длинную вереницу машин.

– …Армейские и полицейские части Восточной Германии, подавшей на прошлой неделе заявку на присоединение к Коммунистическому Союзу, приступили к демонтажу Берлинской стены. Одновременно с западной стороны смешанные строительные части союзников строят свою собственную стену, чтобы как-то воспрепятствовать гражданам Западного Берлина и ФРГ переходить в Восточную Германию. Как сообщают, за прошедшую ночь в ГДР перешло около десяти тысяч человек…

«Билл, и вот что. Можешь думать что угодно – что меня в Москве опоили дурманом, загипнотизировали, облучили (кстати, есть еще одна версия, что русские нашли чашу Святого Грааля, и этим объясняется все то, что происходит сейчас в этой стране; по моим подсчетом, это будет версия номер 201) – но я принял решение остаться в Москве. Мне предложена должность приглашенного профессора в Московском университете на факультете современной истории – а после открытия архивов КПСС и советских спецслужб Москва стала Меккой для любого человека, интересующегося советской историей. Дома меня ждет Айрис с ее прощелыгами-адвокатами, и возвращаться в Штаты нет никакого желания. А тут много интересной работы, совершенно фантастический эксперимент, равного которому не было и вряд ли когда-нибудь будет…»

Вайнсток погрыз ручку, усмехнулся и приписал:

«Да, и еще, Билл, тут действительно все бесплатно. Для тех, кто работает».

Цена.

– Ну, – сказал Уходящий Президент. – Рули, брат. Смотри, войны не начни, – он подмигнул и кивнул на чемоданчик с ядерными кодами. – А я отдыхать. Покатаюсь в Швейцарии на лыжах, потом приеду, будем дальше работать.

Они обнялись, Уходящий ушел, Избранный Президент остался в кабинете. И впервые сел на главное кресло в кабинете.

Ощущение было необычным. Почти эротическим.

Тут дверь открылась и в кабинет вошел человек в тюбетейке. И в пенсне. В дорогом костюме, под которым была тельняшка. И с портфелем подмышкой.

– Вы кто? – удивленно спросил Избранный Президент.

– Я? А тебе что, предшественник не сказал? Ну, народ, на ходу подметки режут. Самого главного и не сообщили. Я договорчик тебе принес на подпись.

– Какой договорчик? – спросил Избранный. – Почему вы мне тыкаете? Кто вы вообще такой и как сюда попали?!

Вошедший, не обращая внимания, сел за столом напротив, вынул из потертого до безобразного состояния портфеля листок бумаги, протянул его президенту.

– Выбрать тебе надо. Куда галочку поставишь, так тому и быть. И расписаться. Даже не кровью можно, времена уже не те.

Президент растерянно взял листок. Там было написано:

1. Наводнение в Петербурге.

2. Цунами в Приморье.

3. Теракт в Екатеринбурге.

4. Техногенная катастрофа в Москве.

5. Столкновение самолетов в Сибири.

6. Взрыв на химическом заводе на Урале.

…

Список был длинный.

– Что это значит? – спросил Президент.

– Так тебе не сказали? – опять выказал удивление человек. – Это твоя цена, значицца, за то, что президентом стал. Такие тута правила, значицца. Да ты не торопись, подумай. Погибших при любом раскладе примерно одинаково будет. Плюс-минус, конечно.

Президент нажал кнопку вызова помощника. Сидящий напротив посмотрел на него с любопытством.

– Не, так не получится. Ты этава – кнопочки нажимай потом, а пока надо выбрать цену.

– Какую цену?

– Цену президентства. Что, на шару думаешь получишь такую страну? Заплатить надо будет сперва. Как твои предшественники платили. Порядок такой. Власть за кровушку людскую.

Помощник не появился. Президенту стало вдруг почему-то страшно.

– И что – мои предшественники платили?

– Не раздумывая. Первый – сначала троих дурачков в жертву принес в августе. Когда власти показалось мало – тогда побольше людей положил, через два года, в октябре месяце в Первопрестольной. А твой предшественник – он же с подлодки начал. А за второй срок детишками в той школе заплатил. Такова, понимаешь, суровая реальность и горькая правда жизни.

Он посмотрел в глаза Президенту – и тот увидел, что глаз за стеклами пенсне у человека нет – а есть только черные дыры, даже не дыры, а просто – Тьма.

– Не хочу я ничего выбирать! – сказал Президент. -

– А кто тебя спрашивает? Не выберешь сейчас – будешь выбирать потом. Только еще больше. Вот и цари-батюшки платили свою цену – Ходынка у одного Николая, декабристы у другого, родные папаши у двух Александров. Такая штука – власть в России: сперва нужно цену заплатить.

Тут спасительная мысль пришла в голову Избранного Президента:

– И что, те, которые были до нас, тоже выбирали – Ленин, Сталин, Андропов, Брежнев?

– Да ты чё, мужик? Они со мной даже разговаривать не стали. Они же были коммунистами. А-те-ис-та-ми! Послали подальше. Им ведь, значицца, чистая совесть дороже была, чем выбрать свою цену да закорючку под договорчик поставить. Потому потом и мучались 70 лет – то голод, то Гитлер, то Чернобыль. Гуманисты…

– Да я тоже в общем не совсем верю, – жалобно сказал Президент.

– Не, брат, не отвертишься! По церквям ходил, со свечкой стоял – так что таперича платить нужно. Да и какой из тебя, мужик, Ленин-Сталин? Даже на Черненку не потянешь, между нами, девочками, говоря по совести.

Человек в дурацкой тюбетейке поднялся с кресла. В голосе его появился металл:

– Или ставь галочку, или весь список осуществится – с довеском – и тогда будет твое царствование одной сплошной катастрофой! Плати, гад!

Страх – даже не страх, а первобытный ужас овладел Президентом и он закричал:

– Я согласен, согласен! Я заплачу!

Избранный Президент проснулся. Весь в холодном поту. Сел.

– Ты что, Дима? – спросила, даже не проснувшись, красавица-супруга.

– Бред какой-то приснился. Кошмар просто.

– Бывает, – сказала жена и повернулась на другой бок.

 

Заповедник.

Около магазина стояла очередь. В основном женщины и дети. Люди стояли прямо под табличкой: ОЧЕРЕДЬ ЗА ЕДОЙ. На лицах лежала грусть, тем более что на двери магазина висела другая табличка: ЕДУ НЕ ЗАВЕЗЛИ.

– А чего они тогда ждут?

– А вдруг подвезут ну хоть какую еду, – охотно ответил Потапов. – Жизнь жителей Заповедника проходит исключительно в неоплачиваемой работе на номенклатуру и стоянии в очередях.

Хвост очереди уходил за ближайший дом.

– Часто здесь такое? – спросил Осипов.

– Да считайте каждый день. В Заповеднике ведь плановая экономика. Значит, ничего нет – только дефицит один. Крестьяне в колхозах работают спустя рукава – ведь денег они тоже не получают, только трудодни. Палочки какие-то. Ну и соответственно: с едой плохо.

***

Тремя днями раньше.

– Ты бывал в Заповеднике? – спросил генерал-майор Никулин, начальник капитана Осипова и руководитель Службы по борьбе с проявлениями антиконституционной деятельности. Говорят, звание, генерал-майора обошлось ему в кругленькую сумму, не меньше чем миллион евро. Такие сейчас расценки наверху.

– Какой заповедник? – не понял Осипов.

Никулин нетерпеливо поморщился:

– Заповедник уродов! На котором красные. Что ты о нем знаешь?

– А, вы про это. Ну, что двадцать лет назад, после подавления ГКЧП, группа фанатично настроенных коммунистов попросила Президента разрешения создать в одном из отдаленных районов страны самоуправляющуюся колонию. Ситуация в стране была острая – и им разрешили отправиться туда. Довольно много, помню, нашлось желающих. Вот и живут там, строят свой коммунизм. Говорят, построили какое-то жалкое подобие Совка – с райкомами партии, с дефицитом, с очередями. Но головной боли от них нет – тут воду не мутят – и на том спасибо.

– Правильно, Осипов. Потому их туда и отпустили. Хотя юридически они граждане Российской Федерации, но степень автономии у них очень высокая. Есть у нас там пара информаторов, и Федеральное представительство, с минимальным штатом. Но вот какая закавыка, Осипов, мы посмотрели статистику – за последние десять лет все федеральные служащие, работавшие в Заповеднике, пропали.

– Как пропали?

– А вот так. Вернулись сюда, на материк, пожили тут кто месяц, кто два, потом уволились – и растворились.

– И много таких случаев?

– Немного. Так там и работают всего несколько человек. Но разобраться надо. То ли статистическая погрешность, то ли еще чего. Может, коммуняки там героин делают, или еще какую гадость, а мы тут и не знаем. Так-то вот так. Нужно тебе, Осипов, туда съездить, посмотреть свежим взглядом.

Увидев страдальческое выражение лица подчиненного, генерал посуровел:

– Не кривись, не кривись. Давно из Москвы не вылезал. А ты у нас лучший по левакам и коммуниздам, знаешь их брата. И, если что там нечисто, унюхаешь.

Генерал подумал и добавил:

– Это приказ, кстати, Самого. А Сам – наш человек – раз что-то хочет проверить – значит, нужно проверить. Интуиция у него нечеловеческая.

***

На двери висела табличка: «КГБ. ПОДВАЛ». Табличка была старая и грязная. Прямо под ней висел пожелтевший листок бумаги с надписью большими печатными буквами: «Осторожно, крутая ступенька». Еще ниже висел наперекосяк ржавый замок.

– А вот тут палачи вершат свои черные дела! – с пафосом сказал Потапов и, чтобы выразить свое возмущение, плюнул на землю. – Ненавижу!

Осипов посмотрел на него. Потом на стоящий во дворе грузовик фургон. На фургоне была надпись: «ЧЕРНЫЙ ВОРОНОК». Правое переднее колесо у фургона было спущено.

– Что, не часто коммунисты запускают машину политических репрессий? – спросил Осипов.

Потапов посмотрел на фургон, на ржавый замок.

– Да, что-то давненько не запускали. Но уж когда запустят – тогда отсюда днем и ночью доносятся крики жертв палачей, черные воронки только и успевают по ночам привозить сюда, в пасть коммунистическому Молоху, новую и новую пищу.

– А что же потенциальные, так сказать, жертвы не уедут обратно на Материк? – спросил Осипов недоверчиво. – Ведь, согласно соглашению о создании Заповедника, въезд и выезд отсюда свободные?

– Пропаганда, – сказал Потапов. – Эти проклятые коммунисты так промыли людям мозги, что они думают: лучше пытки в кровавом подвале КГБ и десять лет лагерей в архипелаге ГУЛАГ, чем жизнь в капиталистической России. А я не уезжаю, потому что кто-то ж должен нести тут знамя Андрея Дмитриевича Сахарова и Сергея Адамовича Ковалева. Среди этих несчастных зомби.

Потапов снял очки и протер их несвежим носовым платком – очевидно, застеснявшись собственного пафоса.

– Ага, – сказал Осипов. – Очень, очень интересно.

***

Двумя днями ранее.

Осипов сошел с парома, огляделся. Над ангаром висел красный флаг с серпом и молотом и транспарант:

Да здравствует Первый секретарь партии наш дорогой товарищ Учкудуков!

– Круто, да? – услышал Осипов позади себя. Оглянулся. Сзади стоял немолодой мужчина в помятом костюме, очках и с чеховской бородкой на интеллигентном лице.

Он протянул Осипову руку:

– Потапов. Яков Маркович, здешний диссидент.

Осипов пожал протянутую руку.

– Вы первый раз в Заповеднике?

– Да.

– Ну, тогда, считайте, Вы попали в прошлое. В год, ну этак, 1984-й. Оруэлл в своем конгениальном романе был прав!

Потапов хохотнул.

***

– А сюда нас не пустят. – Потапов показал на красивый домик, над которым горела неоновая вывеска: «СПЕЦРАСПРЕДЕЛИТЕЛЬ». – Вход по партбилетами и спецпропускам. Тут отоваривается номенклатура Заповедника. Члены обкома, горкома и райкома. Продукты из материковой России и даже из-за рубежа, пиво и алкоголь, сигареты, жвачка, импортная одежда… Журналы «Playboy» и DVD-диски с порнографическими фильмами, – подумав, прибавил он.

Осипов заглянул в окно. То, что было видно, напоминало стандартный мини-маркет в любом российском провинциальном городе.

***

Осипов вошел на паром, где его приветствовала симпатичная молодая девушка в синей пилотке и сине-белой форменной куртке с белым медведем на синем фоне и надписью «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ ЕДИНОЙ РОССИИ».

– Вы наш? – спросила она.

– Наш – это как? – спросил Осипов.

– Ну, из Свободной России?

– Из Свободной России? – переспросил Осипов задумчиво. – А, да, конечно.

– Я так и поняла, – радостно затарахтела девушка. – Представляю, как вам хочется поскорее вернутся домой, в нашу свободную страну. Я однажды пошла на экскурсию в их город – ужас какой-то. Серые несчастные лица, убогость… Одно слово – коммунистический рай. И как только люди могут добровольно согласиться жить такой жизнью!

– Да, – сказал. Осипов, – Вот и я чего-то не понимаю.

***

Через пять минут паром стал отходить от берега, и тут Осипов вдруг спрыгнул прямо с борта на берег. На пароме кто-то закричал, кто-то закричал из провожавших на берегу, но Осипов перепрыгнул через ограждение, через какой-то полуразложившийся забор и быстро понесся к воротам.

– Эй, лови, лови, – неслось позади него, а из будки ворот выскочил растерянный дед в фуражке, но Осипов грубо оттолкнул его – дед упал на землю. Но в город Осипов не побежал – а побежал прямо в лес, лежащий по правую сторону дороги.

***

Дом выглядел пустым. Осипов взял кирпич и без сожаления разбил окно. Сбил осколки, открыл окно настежь, пролез во внутрь.

Обыкновенная комната – как у него в Москве, компьютер на столе, телевизор с плоским экраном в углу. На полках в книжном в шкафу книги – Осипов быстро просмотрел корешки. Некоторые авторы были ему совсем незнакомы.

Включил телевизор. На фоне надписи «Ленинский факультет» плешивый мужчина гнусавил в микрофон:

– Итак, что же говорит в пятьдесят восьмом томе своих сочинений товарищ Бортник о диалектике переходного периода от капитализма к социализму? Как указывал еще в своем выступлении на Одиннадцатой конференции обкома партии Заповедника товарищ Учкудуков, без овладения диалектическим методом мы, товарищи, никогда не сможем повысить надои молока и сократить брак при производстве металлических болванок. Но, товарищи…

Осипов уже было почти нажал кнопку «Выкл.» на телевизоре, но тут вдруг изображение стало цветным. В кадр к плешивому мужчине подошел какой-то молодой человек в джинсах, похлопал мужчину по плечу и сказал, обращаясь в камеру:

– Так, товарищи, на сегодня с нашим дорогим товарищем Учкудуковым закончено. Спасибо вам, Михал Михалыч.

Плешивый человек, названный Михал Михалычем, улыбнулся до ушей, вынул из кармана носовой платок, вытер плешь.

– Уф, Вася, устал я с непривычки, – жалобным, но живым, человеческим голосом, сказал он.

– Спасибо, дядя Миша, отдыхайте. Скоро мы с этим цирком закончим. Ну а теперь – когда проверяющий из Москвы нас покинул – снова главная студия. Всем спасибо за терпение.

Изображение мигнуло, и в экране появилась обычная телестудия. За столом сидели несколько мужчин и женщин.

– Мы рады возобновить нормальное вещание телевидения Острова, – объявила молоденькая девочка-ведущая.

Осипов сел на пол, не отрывая взгляда от телевизора.

– Сегодня мы поговорим о работе добровольцев-островитян на материке. Кто начнет?

– Давайте я, – сказала женщина средних лет с очень приятным лицом то ли врача, то ли учительницы. – Как вы знаете, ситуация с детскими домами в материковой России очень тяжелая – капиталистический мир не проходит тест на гуманность по отношению к старикам и детям. И что вообще печально – к очень больным детям. Возможности Заповедника еще не очень большие, поэтому в программу помощи мы включили – чтобы не распылять наши средства – несколько детдомов в Центральной России и Калмыкии, которые находятся – вернее, находились до нашего прихода – в самом трудном положении. Особенно ситуация была трагичной в домах для детей с отклонениями в умственном развитии. В целях дезинформации силовых структур России мы действуем, как обычно, под вывеской фиктивных благотворительных организаций Запада. Приходится заниматься подкупом чиновников…

Осипов переключил канал. Там шел концерт классической музыки. На другом канале – спектакль какого-то московского театра, запись семидесятых годов двадцатого века. Каналов оказалось отнюдь не два, а гораздо больше – и спортивный, и детский, и всякие другие. На детском – к удивлению Осипова шел мультик про Чебурашку и крокодила Гену – но которого он никогда не видел дома. Из того, что он успел посмотреть, он понял, что по сюжету мультика Чебурашка и Гена организуют забастовку на заводе, которым владеет олигарх – старуха Шапокляк. Больше же всего поразила Осипова качество мультипликации и голоса мультгероев – абсолютно идентичные оригинальному мультфильму.

Был исторический канал – в телевизоре два профессорского вида седоволосых мужчины довольно яростно спорили о роли анархизма во время Гражданской войны, был научный канал с фильмом БиБиСи о спутниках Юпитера, на образовательном канале шел урок какого-то неведомого Осипову языка.

Осипов выключил телевизор.

***

Двое молодых ребят ехали по главной улице и снимали таблички и вывески «КГБ», «СПЕЦРАСПРЕДЕЛИТЕЛЬ», «ЕДУ НЕ ЗАВЕЗЛИ» с парадных дверей домов. Осипов некоторое время двигался за ними, потом свернул к дому, где жил Потапов.

А тот как раз шел по улице. Одет он был уже не в серый мешковатый костюм, а во вполне модные в этом году даже и в Москве ботинки, очень приличные слаксы и стильную куртку.

Осипов незаметно подкрался к нему сзади, приставил пистолет к боку и шепнул:

– Дернешься – пристрелю.

Потапов побледнел.

– Вы… Почему вы тут?…

– Ты что, думаешь, эту туфту, которую ты тут мне скармливал всю эту неделю, я проглочу?

– Но… почему Вы не уехали? – Потапов был бледен, как смерть.

– Я сотрудник Федеральной Службы Безопасности Российской Федерации. Теперь мы медленно отойдем в сторону и ты мне расскажешь, что за хрень творится в этом вашем грёбаном Заповеднике. И не вздумай мне гнать залипуху, понял?

– Понял, – кивнул Потапов.

– Кстати, учти. Если со мной что случится – через день от вашего Заповедника ничего не останется. Я послан по приказу самого Президента, ясно?

– Да, да, конечно.

Они отошли в сквер, сели на скамейку. Напротив стоял…

***

Поначалу жизнь в Заповеднике была трудная. Среди переселенцев преобладали люди среднего и старшего возраста, много интеллигентов и научных работников, не очень приспособленных добывать хлеб насущный руками. Но эту ситуацию организаторы переселения – или, как называли руководители проекта – Эвакуации – предвидели. И готовились к ней заранее. Была создана разветвленная сеть небольших и средних предприятий – в России, СНГ и даже в странах Запада и Юго-Восточной Азии – которая на первом этапе подпитывала Заповедник материально и финансово.

А дальше произошло то, чего не ожидали даже сами организаторы Эвакуации. Заповедник начал весьма быстро развиваться – и уже через несколько лет стал самодостаточен в плане обеспечения своих жителей. Объяснялось это тем, что все участники проекта вошли в него добровольно. И что все были крайне упёртыми коммунистами, для которых слово «долг» было выше слова «хочу».

Высокий же интеллектуальный уровень островитян позволил создать чрезвычайно высокий научный сектор – и еще через десять лет в Заповеднике появились физические лаборатории, биологический институт, софтверные разработки и даже производство микроэлектроники.

Это, как ни странно, вызвало огромное беспокойство среди организаторов Эвакуации. Они понимали, что возникновение лакомого кусочка из ничего разожжет аппетит у окружавших Заповедник капиталистов, в первую очередь у властителей материковой России и ее финансово-промышленных групп. И была запущена операция «Зоопарк» – благодаря которой фасад острова превратили в карикатурное подобие «советского ада» из антикоммунистических страшилок конца 20-го века.

Как известно, желающий увидеть непременно увидит – и редкие гости с материка, не говоря уже об официальных лицах, видели в Заповеднике то, что хотели увидеть – унылую серую уравниловку, примитивный быт, «неосовок».

***

Горожане собрались на площади. Машин было мало – зато было очень много велосипедистов.

Несмотря на ночь, между взрослыми носились дети. Царила какая-то напряженная, но в то же время торжественная атмосфера.

– Товарищи! – раздался голос в громкоговорителях. – Сегодня у нас праздник. Запуск в космос первой коммуникационной станции «Октябрь».

– В космос? – Осипов недоверчиво посмотрел на своего спутника. – А как же средства воздушно-космического наблюдения? Вас же заметят?

Потапов беспечно махнул рукой:

– Там наши физики придумали какую-то защиту – никто ничего не заметит. А через пару лет мы достроим Периметр – кольцо защиты Заповедника, накроем его силовым колпаком – и тогда катитесь и вы на Материке, и американцы, и китайцы, к чертовой бабушке. Разлагайтесь, выясняйте отношения, воюйте. А мы будем строить коммунизм, осваивать ближний космос, океан, помогать новым социалистическим странам Латинской Америки.

– Вы же русские люди, – как-то неуверенно сказал Осипов. – Вам что, на Родину начхать?

Потапов посмотрел на него, как на ребенка.

– Это вам там начхать. В столичных кабинетах. На все начхать, кроме денег. А наши добровольцы уже сейчас работают в России, на Украине, в Средней Азии и на Кавказе. Врачи, педагоги, спасатели. Пока анонимно. Это же вы превратили бывший Союз в помойку и гадюшник, и нам теперь куча лет понадобится, чтобы разгрести все то, что вы наворотили.

Осипов промолчал.

– Внимание, – сказал голос. – До старта ракеты остается несколько секунд.

Все замерли.

Медленно, но все выше и выше над головами островитян стала подниматься в небо красная звезда. Свет маршевого двигателя был столь сильным, что можно было разглядеть тысячи лиц и сияние глаз, жадно смотревших на небо.

И вдруг в толпе раздалось – сначала еле слышно, а потом все громче и громче:

Красная звезда в небе стала уменьшаться, превратилась в одну из других тысяч звезд на небе, а на площади уже гремело:

***

– Ну и как там, в Заповеднике? – спросил полковник Горлов, встретив Осипова, выходящего после доклада из кабинета Директора – как было принято называть начальника ФСБ еще с доисторических, то есть советских времен.

– Да ну, зоопарк, сущий зоопарк. – Осипов снисходительно махнул рукой. – То ли уроды, то ли сектанты.

– Ну, главное, чтобы не вредные, верно? – сказал Горлов.

– Да какой там от них вред, у них еда по талонам!

– И нравится же им так жить? – удивился Горлов.

– Сами выбрали. Никто их там силой не держит.

– А с этими, исчезнувшими, чего?

– Там забавная история. И не одна. Тамошние девушки на мужиков из Материка просто кидаются – у них же там бедность и серость, а наши с собой и духи французские привозят, и тряпки из бутиков. Потому там мужику в смысле бабья – ну просто раздолье. Вот наши чиновники на старости лет и начинают там жить – чтобы оторваться. Седина в бороду, бес в ребро!

Осипов подмигнул полковнику.

– Во как? Так и ты, небось, там времени не терял?

Оба засмеялись.

– Вечером – если делать нечего, позвони – можно нехило погудеть у меня на даче. Ты ведь там еще не был.

– Посмотрим, – сказал Осипов.

На самом деле никуда он и не собирался. Дел было много. За месяц, максимум два, нужно было организовать уход со службы, который бы не вызвал недоуменных вопросов – и тихое исчезновение из Москвы, опять же – чтобы без лишних вопросов.

В Заповеднике даже для него – человека без профессии – потому что какая же это профессия – быть держимордой у буржуев? – найдется работа. Нужная людям.

 

Первый.

– Гагарин!

Гагарин оторвался от станка. Мастер стоял на железной лестнице, ведущей в цех из "аквариума" – стеклянно-железной будки, из которой просматривался весь цех.

– Топай сюда! – крикнул мастер.

Гагарин пожал плечами, выключил станок. Пошел к аквариуму. Ребята из бригады внимательно смотрели ему в след.

– Юрец, если там что… – начал кто-то, но он лишь махнул рукой: "Разберусь".

В "аквариуме", кроме мастера был новый управляющий. Молодой – всего на несколько лет старше Гагарина, да ранний. За пятно на плешивой голове его звали Меченым. Новый управляющий часто появлялся с немцами – хозяевами завода. Он бойко говорил по-немецки, вообще холуйствовал перед заводчиками, поэтому его называли еще Немецким Лакеем. По-русски он тоже говорил очень много и бойко – хотя с южно-русским произношением, откуда-то из Ставрополья был родом, – и всегда о том, что нужно работать лучше и больше, лучше и больше. Чтобы хозяева были довольны. Потому что хозяева дают рабочим работу, и те должны быть им за это благодарны. И в таком же духе.

– Здравствуй, Гагарин, – сказал Немец. Протянул руку.

Гагарин демонстративно сложил руки за спиной.

– Мне работать надо. График жесткий.

Управляющий, сделав вид, что не заметил игнорирования руки, подвинул стул.

– Ты садись, садись, в ногах правды нет.

– Постою, – сказал Гагарин.

Мастер вмешался:

– Ну чего ты, Гагарин, колючий как ежик? Поговорить с тобой хотят по-нормальному.

– Ну так говорите. Время идет, а мне еще узел обрабатывать – до конца дня успеть бы.

Управляющий сел на стул, сложил руки на животе.

– Слушай, Гагарин, у нас к тебе предложение. Нужно заканчивать бузу твою. Ведь и себе делаешь хуже и работягам. Права качаешь, профсоюз этот дурацкий. Бастовать собрались. Ну – тебе что, денег мало? Так мы тебе прибавим. Мы тебе хорошо прибавим. Отдельным конвертиком. Прямо домой. Чтобы посторонние не знали. Работник ты хороший, претензий к тебе нет – немцы таких ценят.

Управляющий встал, начал ходить вокруг стула:

– Ведь можешь и мастером стать, и на учебу можем отправить, хотя бы и в Германию, инженером станешь. У тебя же семья, да? Две дочки? Станешь инженером, жить начнешь как человек – дом построишь, машину хорошую купишь, в отпуск детишек на юга, курорты османские возить будешь. А так… Ведь вышибут тебя, Гагарин, с работы, с волчьим билетом, никуда не устроишься. Жалеть будешь. Немцы по-божески к вам, рабочим, относятся, а вот у англичан – на "Йорк-подшипник" – там знаешь какие штрафы – ползарплаты уходит. Немцы – они культурные и справедливые.

– Конечно, – сказал Гагарин. – Как людоеды. Культурно так из рабочего человека все соки выжимают. Ладно, бодягу эту я слышал уже не раз. Не купите. Не продаюсь. Профсоюз решил – если наш колдоговор не подписываете – мы начинаем стачку. А меня покупать бесполезно, я не продажный.

Он махнул рукой:

– И вообще я работать пошел.

Уже в спину управляющий зло каркнул:

– Смотри, Гагарин, как бы тобой охранное отделение не занялось!

По дороге домой старенький "руссобалт" – вот ведь ведро с гайками! – два раза заглох на перекрестках. Тоже плохо – в выходные хотел с дочками съездить к деду, а не пришлось бы с машиной ковыряться. Дед не очень хорошо себя чувствовал – 10 лет в лагерях трудового и православного перевоспитания для уцелевших после гражданской красных даром не дались.

Жена, как у них было принято, поцеловала на пороге, дочки прыгали вокруг:

– Папка пришел!

Ужин уже был на столе, переодевшись, помыв руки, сел за стол.

По телевизору – черно-белому немецкому "кайзершпигелю", на цветной пока не получалось, да и получится ли теперь? – как всегда в это время шли новости.

Сначала тезоименитство царя Кирилла Второго, долгий и нудный репортаж из храма Христа Спасителя – потом главная заграничная новость – северо-американцы запустили человека в космос. Тут же толстощекий обозреватель начал объяснять, что начинается спор о приоритете между Германской империей и САСШ – имперский рейхсфлигеркосмонавт барон фон Брудберг на своем "Штурмфогеле" поднялся в космос неделю назад со стартовой плошадки в Танганьика, немецкой колонии в Восточной Африке, но пробыл в космосе в два раза меньше.

– Но можно ли считать полет барона фон Брудберга или сегодняшний Алана Шепарда полетом в космос? Вот что думает об этом президент Императорской Академии Наук Его Высочество великий князь Николай Алексеевич…

В телевизоре возникло лицо князя – бородка, пенсне, двубортный мундир с золотым шитьем на воротнике :

– Ну, вообще-то формально говоря и фон Брудберг и Шепард сделали только суборбитальный полет. И "Штурмфогель" и "Меркурий" нырнули в космос за край атмосферы на минуту-другую – и тут же вернулись на Землю…

– Ага, – сказал хмуро Гагарин, не отрывая взгляда от телевизора. – А мы и этого не можем. Техника вся сплошь иностранная, наука в развале, все ученые уезжают из России, зато храмы да монастыри все строят и строят.

– Пап, а там в космосе ангелы летают? А боженьку там встретить можно? – спросила старшая.

– Нет там никаких ангелов, – оторвался от телевизора Гагарин. – Там пустота. Вакуум – если по научному. Зато дальше – планеты и звезды.

Он выписывал брошюрки "Общества по распространению знаний среди простонародья" – пока общество не закрыли в прошлом году по обвинению в атеизме и скрытой подрывной марксистской пропаганде.

– А батюшка на Законе Божьем сказал, что летать в космос великий грех.

– Это еще почему?

– Ну, – сказала неуверенно дочь. – Гордыня человеческая.

Гагарин тяжело вздохнул.

– Врет ваш батюшка. Наука и космос – это важнее пустых молитв и сказок.

– Юра, – вмешалась жена, – Не надо. Им ведь жить с этим.

Спор был старый. Гагарин пожал плечами.

– Ладно, девчухи, поговорим еще об этом.

В новостях еще рассказали о столкновениях в Баку, об очередной перестрелке на российско-украинской границе, о новой фильме режиссера графа Михалкова.

Перед сном, ложась спать, он сказал жене:

– Бастовать будем. Уже решено. И "Рейно" поддержит, и бывший казенный завод братьев Барышниковых. Может и "англичане" с "Йорка" подтянутся.

Жена вздохнула, даже слезу незаметно вытерла:

– Юра, ведь плохо кончится все это. А у тебя семья, девочки…

– Мы не быдло. Понимаешь, мы не быдло, – раздельно повторил Гагарин и лег в постель.

А приснился ему все тот же сон – который он видел аккурат с 12 апреля этого года – как он в скафандре вроде водолазного, лежит в огромной ракете, которая белой стрелой врезается в небо – и как потом он летит над Землей, над таким удивительно маленьким голубым шариком. А на скафандре написаны четыре буквы, значения которых он никак не мог понять: СССР.

 

Изгнание Карла Маркса.

Кризисно-святочная история.

– Вот, батюшка, – сказал олигарх Иванов идущему рядом с ним священнику. – Тут я его и видел.

Шли они по длинному коридору огромного здания корпорации «Росэнерго», торчавшему воткнутой в небо элегантной стрелой на западе Москвы. Коридор был пуст, потому как в воскресенье офисный народ отдыхает.

– Карла Маркса? – уточнил недоверчиво священник.

– Его, его! – энергично кивая головой, сказал олигарх. – Шел прямо ко мне навстречу – и даже кулак показал, сука!

Священник укоризненно посмотрел на Иванова. Тот поперхнулся:

– Прошу прощения. Само вырвалось.

– И давно он… э-э-э-э… является?

– Да уж с месяц, батюшка. То тут мелькнет, то там. Секретарш пугает: выйдет из стены, пройдет через офис, в другой стене исчезнет. По коридорам, опять же, ходит.

– И молчит?

– Молчит, батюшка. Но то кулак покажет, то пальцем погрозит. И ведь страшно – бородатый такой. А представьте – ну как если Сам приедет, Владимир Владимирович. Да хотя бы и Дмитрий Анатольевич. А ему такое навстречу из стены выйдет. Конфуз будет.

– Ну, – сказал священник. – Нужно освящать здание. И, конечно, помещения окропить святой водой.

– Окропить – это хорошо, – радостно сказал олигарх. – Это очень правильно!

– Здание-то у вас немаленькое, – задумчиво сказал священник. – Да и этот Карл – дух зловредный. Так просто не изгонишь.

– Заплатим, святой отец, – сказал олигарх. – Ради того дела сколько скажете, столько денег переведем – и вас не забудем.

– Святые отцы у латинян-еретиков! – строго поправил олигарха священник.

Иванов, который в церковь ходить не любил, хотя в последнее время отмазаться от посещений храмов по церковным праздникам было невозможно – весь политический и экономический бомонд ходит, начиная с президента и премьера! – даже покраснел:

– Простите, батюшка.

Они дошли до конца коридора, Иванов услужливо нажал кнопку лифта.

– Ладно, – сказал священник. – Завтра приеду. Проведем освящение здания – все как положено.

– Спасибо! – искренне и с воодушевлением сказал олигарх. – А то уж мочи нет от него, немца проклятого.

– Крови он иудейской, а потому особо зловреден! – со значением сказал священник.

– Я понимаю, ага! – сказал Иванов, мысленно прикидывая, во что ему изгнание духа проклятого автора «Капитала» обойдется. Выходила кругленькая сумма.

Между тем прибыл лифт.

Олигарх Иванов сидел в своем офисе в пентхаузе «Росэнерго». Дело было вечером, скоро отправляться домой, а пока он болтал по телефону с приятелем-олигархом из «Русстали».

– Да, кстати, – сказал приятель-олигарх, – Этот, Карлуша который, больше не беспокоит?

– Не, – довольно сказал Иванов, – Как отрезало. Нет больше гада. Так что от попов толк реальный есть. Не зря я баблосы зарядил. Кстати, немалые.

– Мне, что ли, освятить свою контору? И тачку свою заодно. Ты мою тачку новую видел?

Они поговорили про машины, про баб, про планы на лето – про политику и экономику не говорили, потому что знали – Контора все слушает и пишет, потом попрощались.

Иванов выключил ноут-бук, погасил свет, вышел в приемную. Там никого не было. Ни референтов, ни секретарей. Иванов вышел в коридор – он был пуст, хотя там полагалось сидеть двум охранником.

И еще было очень тихо. Так тихо, как… как на кладбище, вдруг подумал олигарх и у него засосало под ложечкой.

Он быстро пошел к лифту, нажал кнопку. Бесполезно. Лампочки не реагировали. Иванов стал бить по кнопкам кулаком – никакого эффекта.

И вдруг – даже не ушами, а спиной – он услышал шаги за спиной. Тяжелые – как будто шагающий экскаватор. Поворачиваться не хотелось – но пришлось. По коридору, прямо к нему, шло что-то огромное, зеленое, слизкое, бородавчатое, почти бесформенное, хотя нечто вроде головы, рук и ног угадывалось.

Спасительная мысль пришла в голову олигарха. Он вынул из кармана пиджака от Версачи мобильный телефон, набрал номер.

– Отец Георгий, помогите! – закричал он в трубку.

– Какой такой отец Георгий? – раздался глумливый гнусавый голосок из элитного швейцарского мобильника «GoldEgo» – Емельян Ярославский у телефона.

Олигарх растерянно отключил телефон. Какой такой Ярославский? Что еще за Ярославский?

Тут от соседней стены отделился человек. На человеке была серая шинелька, за спиной у него висела винтовка со штыком, а в правой руке он нес старый закопченный металлический чайник с длинным носиком.

– Любезный, – сказал человек олигарху, – Где тут кипяточку набрать?

Иванов оторопело смотрел на человека с ружьем, потом снова на медленно приближающееся чудовище.

Человек с ружьем проследил за его взглядом.

– А, вот и оно. Явилося, родное. Ну, ты парень и влип.

– Да кто же это? – истошно воскликнул олигарх.

– Крызыс, – сказал человек с ружьем. – О котором тебя товарищ Карл Маркс честно и предупреждал, да ты к его предостережениям не прислушался. А еще и попов натравил на него. Жадных и коррумпированных. Так что теперь хана тебе, мужик.

Человек потряс чайником:

– Однако, любезный, пойду я кипяточек искать.

И исчез в другой стене.

Чудовище – или кризис – между тем приближалось. От него отделилось что-то вроде гадкой лысой обезьяны с хвостом, которая подбежала к олигарху, стукнула его очень больно кулачком в ухо и – противненько хихикая – убежала, слившись снова с огромным комом бугорчатой слизистой плоти. От которой еще и пахло неким странным зловонием, в котором смешивалась что-то крайне мерзкое и смрадное с запахом отборного коньяка, элитных духов, новой кожаной мебели, и даже, что было особенно ужасно, дорогих женщин.

А потом чудовище сказало:

– Поднимите мне веки.

И тогда олигарх Иванов закричал. Тоненько и страшно.

После того, как его нашли, его поместили в хорошую психиатрическую лечебницу. Где он до сих пор пребывает. Весь седой, он сидит в своей палате и бормочет:

– Учение Маркса всесильно, потому что он верно. Учение Маркса верно, потому что оно всесильно. Учение Маркса всесильно, потому что он верно. Учение Маркса верно, потому что оно всесильно…

И так целыми днями.

А в здании «Росэнерго» сейчас Дворец юных техников имени Первых Советских Космонавтов. Да.

 

Светлая сторона Луны.

– Старик, конечно, сильно сдал, – сказал Косыгин, открывая дверь перед офицером в новехонькой синей форме ВВС Советской Красной Армии. – Но все равно молодцом, держится. Память иногда изменяет, спрашивает про людей, которые уже умерли, но интеллект остается острым, как бритва. С ним будет его племянница, ЦК наделил ее неограниченными полномочиями во всем, что касается его здоровья и быта. Она вам поможет, если будут какие затруднения. Но все равно не удивляйтесь, если что.

– Да я все понимаю, Алексей Николаевич, – спокойно ответил офицер.

Они вошли в небольшой холл. Там как раз одевалась группа экзотично выглядящих людей в необычной военной форме, молодых, бородатых, с пистолетами на портупеях. Увидев вошедших, они с радостными улыбками обступили молодого офицера, при этом каждый норовил его обнять и поцеловать. И все говорили на испанском со скоростью пулемета.

Переводчица – молодая хрупкая девушка, на фоне бородатых мужчин с пистолетами выглядевшая немного забавно, тем не менее отважно пыталась перевести одновременно бурный словопоток темпераментных иностранцев.

– Кубинские товарищи считают за честь… в один день увидеть величайших людей Союза… Ждут завтра на приеме по поводу… Приглашают отправиться к ним в посольство… Посетить их страну… Вся Гавана будет встречать…

Косыгин деликатно, но твердо разрулил ситуацию, сказав, что гостя ждут и опаздывать они не могут – а об остальном еще будет время договориться. Кубинцы отнеслись с пониманием – и удалились. А вновь пришедшие сели в большие потертые кожаные кресла. Ждать приглашения.

Ждали они недолго – из дверей появилась женщина, профессия которой – врач, была понятна несмотря на отсутствие белого халата и стетоскопа на груди. Женщина пригласила мужчин в комнату.

На пороге Косыгин поправил галстук, ладонью уложил свои недлинные, ежиком волосы. Волнение офицера ВВС проявилось только в том, что он поправил и без того элегантно сидевшую на голове фуражку.

Старик сидел на кровати – одетый в толстовку и мятые просторные брюки. На ногах были только толстые шерстяные носки. Рядом с ним сидела другая женщина, не очень молодая. Косыгин представил ее офицеру, он поздоровался с ней за руку.

Старик махнул рукой как старому знакомому Косыгину и затем с интересом посмотрел на молодого офицера.

Тот вытянулся по стойке смирно:

– Товарищ председатель Совета Народных Комиссаров. Майор Военно-воздушных сил Гагарин задание выполнил – советские люди первыми высадились на Луну.

Затем добавил зачем-то, очевидно, от волнения:

– На светлую сторону Луны.

Старик – поддерживаемый женщиной, встал. Сделал два нетвердых шага к офицеру. Долго и внимательно смотрел на него. Обнял.

– Молодец. Какой молодец. Как тебя по имени-отчеству?

– Юрий Алексеевич.

Гагарин бережно, держа словно фарфоровую вазу, вместе с женщиной усадил старика обратно в постель. Тот сделал знак рукой – офицер сел по правую руку. Косыгин остался стоять.

– Трудно было, Юра? – спросил старик.

– Нормально, – ответил Гагарин. – Техника сработала на отлично. Советская ведь техника. Экипаж – лучшие краслёты ВВС. Коммунисты и комсомольцы. Народ проверенный.

– Молодцы, – повторил старик. Дотронулся сухонькой рукой до формы Гагарина. – Форма красивая. Все-таки Сталин был прав, когда предложил вернуть звания и погоны. Это уже другая армия, и другое поколение.

Гагарин кивнул.

– А сейчас у меня были товарищи с Кубы. Тоже военные. Какие славные… Горячие, открытые, умные. Красавцы. Фидель и… как того звали, доктора?

– Эрнесто, – подсказала женщина.

– Да, Эрнесто. Ах, какие люди. Герои, партизаны! Я вспомнил, как мы бились в 19-м. Деникин рвался к Москве, я сказал Льву Давыдычу – может, раздать членам Политбюро яд на случай падения Советской власти – мы все равно не смогли бы уйти на нелегальное положение, нас бы убили, а он ответил: Нет, лучше я раздам нам винтовки – и будем биться с рабочими на баррикадах до конца – как парижские коммунары. А вот – победили.

Старик замолчал, вспоминая что-то. Все тоже молчали, не смея нарушать ход его мыслей.

– Как было трудно, – вдруг сказал старик. – Гражданская, НЭП, два острейших внутрипартийных кризиса – в двадцатых и сороковых, война с Новой Антантой. А какие мучительные поиски социалистической модели экономики, какие споры. Но мы все-таки удержались и от раскола и не сделали ошибку французских буржуазных революционеров – избежали внутреннего самоистребления. Хотя действовать иногда приходилось архижестко. Но удержались.

Старик снова посмотрел на Гагарина.

– А вот теперь красный флаг Советов на Луне, а советские республики появились даже в Западном полушарии. Боливия, теперь Куба…

– Бразилия, – поправила старика женщина.

– Ах, да, – старик шутливо-виновато схватился за голову. – Старость, просто старость! Товарищ Мао из Китая присылает мне особый китайский зеленый чай – говорит, очень помогает быть работоспособным. Но с временем воевать труднее, чем с белыми и с империалистами.

Тут его взгляд упал на скромно стоявшего Косыгина.

– О, как же я вас, батенька не заметил. У меня к вам дело, Алексей Николаевич.

– Слушаю вас, Владимир Ильич.

– Не хочу при нашем госте, но передайте Кирову, что у меня серьезный нагоняй ЦК. Поступают письма от рабочих – что наши менеджеры не всегда согласовывают решения с завкомами. Эффективность эффективностью, а принципы мы нарушать не будем. Наша власть – власть трудящихся, если не можете пройти между Сциллой эффективности и Харибдой социалистического самоуправления – трудящиеся вас быстро поправят, а то и попросят. Если вы там засиделись.

– Владимир Ильич, мы тоже имеем письма от заводских парторганизаций, сейчас готовим расширенный Пленум – с участием представителей завкомов, парторгов крупнейших заводов и экономистов Академии наук. Материалы Сергей Миронович обещал завтра прислать.

– Вот и я вам материалы пришлю, у секретаря уже пакет лежит, наброски сырые, но не обессудьте – лошадь я уже поизносившаяся.

– Да что вы, Владимир Ильич! – сказал Гагарин и улыбнулся.

Старик посмотрел на него.

– Ах, какие люди выросли. У нас с Надей детей не было, – старик тяжело вздохнул, – но если бы был сын, как я хотел бы, чтобы он был похож на тебя, Юрий Алексеевич.

И он хитро посмотрел на сидевшую рядом племянницу, как бы показывая, что запомнил с первого раза имя-отчество гостя.

А Гагарин смотрел на старика, и почти видел, как его улыбка приводила в движение миллионы людей от Хуанхэ до Амазонки, как поднимались заводы и города, наброски которых рождались вот в этой, нынче покрытой редкими седыми прядями голове, как уходили в небо ракеты и неслись в космосе орбитальные станции, о которых старик, наверное, и не подозревал, когда много лет назад – в кепке и с перевязанной щекой – чтобы не быть узнанным и не попасться юнкерам Керенского – шел по холодному октябрьскому Петрограду к Смольному, шел возглавить величайшую в истории Революцию.

Необходимое послесловие.

Председатель КНР Мао Цзэдун прожил 83 года.

Лидер кубинской революции Фидель Кастро Рус жив и сейчас, в 2009 году, в августе 2008 ему исполнился 81 год.

Владимир Ульянов родился в 1870 году. Он никогда не курил, в молодости пил только разве что пиво, много занимался спортом. Хотя в его семье не было долгожителей, допущение, что, если бы не покушение Каплан, он мог бы прожить до 90 лет, не слишком, на мой взгляд, фантастическое. Все остальное – исключительно на совести автора.

 

Синдром.

***

– Что дети делают? – спросил Ковальчук у супруги, закончив ужинать.

– В кои веки ты детьми заинтересовался, – с иронией заметила та.

– Ты же знаешь – в последнее время куча работы, так что не трынди.

– Играют у себя в детской.

Ковальчук пошел в детскую. Близняшки сидели на полу и строили что-то из импортного конструктора. И оба пели:

Ах ты милая картошка, тошка-тошка,

Пионеров идеал, дал-дал,

Тот не знает наслажденья, денья-денья,

Кто картошки не едал.

Ковальчук ошарашено посмотрел на них.

– Э, это вы где такие песенки берете? – спросил он.

– В садике, – ответил один из близняшек, вроде бы Витька.

Ковальчук хотел что-то сказать, но потом передумал, вернулся на кухню к жене.

– Не, ты прикинь. Ни хрена себе – садик с обучением на английском, две штуки баксов в месяц – а их там совковым песням учат.

– Каким? – не поняла жена.

– Каким, каким… советским, пионерским. Голодранским. Про картошку! – Ковальчук чуть не плюнул. – Завтра надо бы съездить, сказать, все что я о них думаю.

– Съезди,- равнодушно сказала жена.

***

– Итак, – сказал профессор, – кто хочет поделиться своими мыслями о творчестве Фридриха Ницше?

Студенты затихли.

– Ну, не бойтесь, – насмешливо сказал профессор, напялил на нос очки, стал изучать список.

– Ну, давайте вот вы, Леонидова.

Девушка поднялась. Вздохнула. Начала на выдохе:

– Фридрих Ницше, известный немецкий реакционный философ. Первый крупный предвозвестник империалистической идеологии в Германии. У Ницше уже наметились почти все те идеологические мотивы, которые постепенно развиваются в эпоху империализма и идеологически подготовляют империалистическую войну, а после нее, при всеобщем кризисе капиталистической системы, – фашизирование буржуазной идеологии. Конечно у Ницше империалистическая идеология дана лишь в зачаточной форме, поскольку те объективные социально-экономические тенденции, которые вели к империализму, во времена Ницше еще не успели развиться. Но так как именно эти тенденции стоят в центре мышления Ницше, он поэтому становится ведущим идеологическим выразителем всех реакционных стремлений в течение всего периода империализма…

Профессор снял очки.

– Это… – сказал он.

Студентка замолчала.

– Леонидова, – неуверенно сказал профессор, надел очки, заглянул в журнал посещаемости. – Мария… Маша, вы, случаем, не проспали где-то последние двадцать лет? Кома там, или летаргический сон?

– А что? – спросила Леонидова. – Что-то не так?

Профессор снял очки.

– В общем-то все так. Только это… такое толкование Фридриха Ницше устарело по крайней мере лет этак двадцать. Если не больше.

– А по-моему все правильно, – сказала Маша. – Фашиствующий декадент. Гитлер его любил. И западные буржуазные идеалисты.

– Стоп, стоп, стоп, – обеспокоено сказал профессор, снова надев очки. – Это где вы таких слов набрались? Вы такого вроде у меня не изучали. Меня – да, подобному учили – но вы-то вроде из совсем другой страны.

– Почему из другой? Я все помню.

Профессор заглянул в список, снял очки.

– Как вы можете помнить – вы и родились через два года после распада СССР!

– А я все равно помню, – сказал Маша. – И помню, что там Ницше считали гадом. И, как мне кажется, совершенно правильно. Теоретик несет ответственность за то, как будет истолкованы его идеи на практике.

Профессор снова надел очки.

***

Ковальчук вышел во двор. Подошел к своей машине.

На правом боку "Мерседеса" была выцарапана звезда, серп и молот. На левом боку – два слова: "Смерть фашистам!", а на ветровом стекле за дворник был запихнута бумажка.

На бумажке, написанная нетвердым детским почерком, красовалась надпись:

"Очистим Советскую Родину от капиталистов!

Пионеры партизанского отряда имени Зины Портновой".

Рядом с надписью – нарисованная тем же красным фломастером – стояла звезда.

– Ах ты, милая картошка, – задумчиво сказал Ковальчук, то перечитывая записку, то поглядывая на царапины.

Потом длинно и грязно выматерился.

***

Явление ретроградных воспоминаний – или, иначе, острый советский синдром – было зафиксировано примерно в одно и то же время на территории всех 12 стран бывшего СНГ и в трех прибалтийских государствах. Комплексный анализ показал, что наиболее мощные проявления этого синдрома были у тех, кто родился после 1991 года. Несмотря на то, что они не жили никогда в СССР, они вдруг начинали говорить лозунгами из газеты "Правда" самого что ни на есть застойного времени. Болезнь затронула практически всю молодежь начиная с самого юного возраста – у детей это проявлялось в пении пионерских песен, создании подпольных партизанских организаций, носивших имена пионеров-героев. Болезнь у молодежи постарше часто имела агрессивные, экстремистские и крайне антиобщественные проявления.

Ретроградные воспоминания не обошли и взрослых – только у них это происходило во сне. Крупный олигарх во сне работал инженером на 130 рублей в каком-нибудь НИИ, крупный чиновник читал лекции в вечерней школе коммунизма, крупный политик федерального уровня во сне работал инструктором райкома КПСС. При этом диссоциация сознания – оно же расщепление – постепенно приобретала все более острые формы, и тогда какой-нибудь губернатор и член "Единой России" мог во время выступления по телевизору запеть "Варшавянку" или призвать рабочих местных заводов немедленно начать всеобщую политическую забастовку. Были и случаи суицида.

Призванные на помощь лучшие мировые специалисты, ООН и страны Запада только беспомощно разводили руками.

Когда по всем федеральным каналам был запущен мегаблокбастер "Красные упыри", снятый в Голливуде с бюджетом в несколько сот миллионов долларов – где Ленина, получающего деньги немецкого генштаба и наслаждающегося сценами расстрелов заложников в подвалах ВЧК, играл Том Хэнкс, а Сталин в исполнении Брэда Питта лично убивал свою жену в исполнении Николь Кидман, на территории бывшего СССР случилась так называемая "ночь летающих телевизоров" – в окно, по самым скромным подсчетам, улетело примерно 30 миллионов телеприемников.

Ничто не помогало. Острый советский синдром поражал все большее количество людей – горстки неинфицированных на Западной Украине или в Прибалтике погоды не делали. Даже президент Грузии выступил по телевизору и, со слезами на глазах, сказал, что лучше он будет, да, торговать мандаринами в столице нашей Родины городе-герое Москве, чем будет президентом своей проданной мировому империализму страны, да!

***

На Совет безопасности пришли все. Исключая министра обороны и министра иностранных дел. Министр обороны выбросился из окна девятого этажа, оставив записку: "Я больше так не могу", министр иностранных дел был в больнице. Психиатрической. Он два дня не появлялся на работе, когда к нему приехали домой, из-за дверей доносились звуки советских песен. Дверь он не открыл, когда ее выломали, министра нашли сидящим на полу, слушающим старые виниловые пластинки и читающим "Документы внешней политики СССР", Издательство "Международные отношения", год издания 1953-й. Министр переворачивал страницу за страницей, читал вслух отдельные места, говорил: "Боже, что же мы наделали!" и плакал.

Лица у собравшихся были хмурые.

– Итак, – сказал Президент, – Что мы имеем на данный момент? Что скажет наше любимое ФСБ?

– Вскрыта подпольная украинско-российская организация "Молодая гвардия – Настоящая". Готовили вооруженный захват власти и создание в сопредельных областях наших стран Советской украинско-российской республики. Самое печальное, что оружие организация получила от высших офицеров вооруженных сил России и Украины.

Директор ФСБ с осуждением посмотрел на начальника Генштаба, представлявшего министерство обороны.

– Ага, – сказал начальник Генштаба. – А это не твои коммандос взорвали "Музей советского тоталитаризма" во Львове?

Директор хотел что-то возразить, но президент их прервал.

– Заканчивайте. Сейчас везде у всех… – Он тяжело вздохнул. – Мне дочка вчера сказала, что она уходит из дома. Ей стыдно, что я президент Российской Федерации. Государства-предателя. Страны, предавшей идеалы Советской России.

– А мой балбес сказал, что таких как я надо отправлять в ГУЛАГ, – сказал премьер.

– И мой… а моя… и у нас… – в один голос забормотали члены Совбеза.

Президент поднял руку, попросил всех замолчать.

– Что делать?

Повисла тягостная тишина.

– Ладно. Пусть тогда свое мнение скажет эксперт. Ему, насколько я понимаю, есть что сказать.

Все повернулись к сидевшему не за столом, а у дальней стены немолодому человеку в очках. Тот встал, подошел к столу. Откашлялся.

– Мы все с вами из того, советского времени. И, как вы помните, одна из установок советской идеологии – она же ее цель – было создание так называемого нового советского человека. Заметьте, не людей – а человека. Я не знаю, случайная ли это была проговорка у большевиков, или сознательная, но вот это единственное число, как мне кажется, и дает ответ на вопрос, что происходит.

Машинально – очевидно, по преподавательской привычке – он стал ходить взад вперед за сидевшими, которые не отрывали от него напряженных взглядов.

– Кто-то сказал про социализм: это замечательный строй, только он годится не для людей, а для ангелов. Подразумевая, что обыкновенный человек – с его эгоизмом, жадностью, корыстолюбием, ленью – есть самый главный враг социализма. И большевики поставили своей задачею создать человека нового. Что им не удалось – и что привело, как мы знаем, в 1991 году к окончательному падению социализма и развалу СССР.

Эксперт остановился.

– Только мы ошиблись. Они этого человека создали. Успели.

Послышались недоуменные восклицания, но эксперт, чуть повысив голос, продолжил:

– Именно так. Мы помним события 1987-1991 годов – когда, постепенно набирая обороты, шла кампания по замене советских и социалистических ценностей на буржуазные. В эту компанию были включены все – и технические и интеллектуальные и даже нейролингвистические – средства. К августу 1991 сторонников ни у СССР, ни у социализма не осталось. Кроме каких-то уж очень упёртых маргиналов и не менее жалких стариков и старух. Потом, в следующие 20 лет, эта компания продолжалась – но уже скорее по инерции, потому что, как мы думали, фарш невозможно провернуть назад, уж простите за этот оборот, то есть изменения, которые были сделаны в сознании народов, населявших СССР, необратимы. Мы очень сильно ошиблись.

– Советский человек был тяжело ранен, но не убит. Он выжил, он отлежался, он зализал раны – а теперь – через наше коллективное подсознательное, через массовые архетипы – он нанес нам удар.

– Кто видит советские сны, только честно?- спросил эксперт у присутствующих.

Все замялись.

Президент поднял руку:

– Я. Вчера во сне ездили в Народную Республику Болгария. По путевке от профкома.

– А мне выговор дали на партбюро – за то, что завод не выполнил план, – сказал министр экономразвития.

Потом добавил: – Правда, без занесения.

Все начали говорить про свои сны, но эксперт снова призвал к тишине.

– Вот видите. Это вы, люди взрослые, успешные. А представьте себе, что происходит у людей менее успешных. А что происходит с молодежью. А что, наконец, происходит с детьми. Так вот – это чудовище – этот homo soveticus – задуманный и сделанный большевиками, не знаю, как, но сделанный – нанес ответный удар.

– Предположим, – прервал эксперта президент. – Предположим, вы правы. Что мы можем сделать?

Эксперт посмотрел ему в глаза.

– Господин президент, боюсь, что очень немного. Если мы не хотим распада всего социума и полного коллапса, то, как мне кажется, у нас только один выход.

– Какой? – нервно спросил президент.

***

Когда президент Российской Федерации вошел в его кабинет в Госдуме, председатель ЦК Коммунистической партии встал и вышел к нему навстречу из-за стола.

Мужчины, стараясь не смотреть друг другу в глаза, пожали руки.

– Значит так, – сказал президент. – Я не знаю, какой там у вас был последний съезд КПСС – двадцать восьмой, двадцать девятый, вы уж там сами разбирайтесь. Собирайте свой съезд, утверждайте всякие свои политбюро, цэка, ревизионные комиссии. Кого генсеком изберете – тому я ядерный чемоданчик отдам.

Председатель ЦК молчал, старясь не смотреть на президента.

– Найдите там старичков-пенсионеров из брежневского ЦК, может хоть кто-то остался, пусть они вам расскажут, как все это работало и крутилось – эти их съезды, пятилетки, плановая экономика. Этих только, перестройщиков не зовите, конечно. От них толку никакого. Обмен партбилетов проведите, все как у вас там полагается. Потом назначьте выборы в Верховный Совет – и чтобы тоже все как надо, как тогда – никаких других партий, и выбирать чтобы из одного человека, представителя нерушимого блока коммунистов и беспартийных…

Было видно, с какой мукой и ненавистью президент произносит эти слова.

– И после этого флаг вам в руки. Рулите.

Президент задумался.

– А может, тебе ядерный ящик прямо сейчас отдать? – вдруг спросил он.

Председатель ЦК испуганно дернулся:

– Да нет, не надо.

– Ну, хорошо. Потерплю еще. Сколько смогу.

– А что вы будете делать… после? – осторожно спросил председатель, осмелившись посмотреть, наконец, в глаза собеседника.

– Потом? Ходить на работу. Юристом каким-нибудь. По советскому хозяйственному праву. Слушать вечерами Би-Би-Си. Травить антисоветские анекдоты. Отдыхать в Сочи. Только теперь уже в профсоюзном санатории. Как и полагается.

На мгновение председателю ЦК коммунистов показалось, что на глаза президента России наворачиваются слезы.

Потом он махнул рукой, и пошел к двери. В дверях обернулся. Тоскливо посмотрел на главного коммуниста страны и сказал:

– Вы победили, гады.

 

A Momentary Lapse of Reason.

(Временное помутнение рассудка.)

– Эдвин, Хьюстон! Я пройду вперед, метров двести, направление на 45 градусов вправо от тени, – сказал Армстронг.

– Хорошо, – ответил Олдрин, который возился возле "Орла", отковыривая от поверхности и засовывая в пластиковый мешок камешки с поверхности Луны.

– ОК, – как всегда с четырехсекундной задержкой отозвался оператор в Хьюстоне.

Армстронг подошел к краю кратера. Немного неуклюже забрался на пологую гряду вокруг него. И остолбенел.

На дне кратера, прямо перед Армстронгом, стоял небольшой домик. Обыкновенный деревянный дом с терассой у двери. На крыше дома была небольшая труба. Из трубы шел дым.

Американец неуверенно спустился вниз по отлогой поверхности кратера, к дому, не веря своим глазам

– Эдвин, Хьюстон… – начал было он, но не смог от потрясения продолжить.

– Да? – отозвался напарник.

– Эээ…Ничего.

Тут дверь дома открылась и из него вышел человек с рыжеватой бородкой в костюме и кепке. В руках он держал поводок, на поводке был зеленый варан.

Человек посмотрел на американца, приветливо махнул рукой, сказал варану:

– Вот к нам и гости, наконец.

Человек говорил вроде бы не на английском, но по какой-то причине Армстронг все понимал.

– Да вы проходите в дом, не стесняйтесь, – сказал человек. – Кстати, вы, случайно, не печник?

Армстронг помотал отрицательно головой.

– Жаль, жаль. Ну, ничего, я уже приспособился.

И он исчез в дверном проеме.

– Хьюстон, у нас проблемы, – сказал Армстронг и вошел за человеком в дом…

***

– Нехорошо, конечно, что даже чайку не попили. Хотя я и понимаю, что вам трудно. В вашем скафандре.

Армстронг и хозяин дома снова стояли на террасе.

– Хотя я ждал гостей и не из вашей страны, молодой человек, но все равно приятно, что добрались наконец до Луны. А вы все-таки передайте советским, пожалуйста – даже если сами прилететь не смогут – пусть какой-нибудь транспорт пришлют. Что-то вроде лунохода. Даже не мне – я-то туризм с юности люблю. Когда еще на Волге жил. А вот у товарища Маркса проблемы с ногами. Ревматизм. Трудно старику гулять. Так что передайте – всенепременно пусть луноход пришлют. Основателю научного коммунизма. Должны товарищи в Москве войти в положение. Хотя марксисты, скажу я вам, батенька, но только между нами, они еще те. Никудышные из них марксисты! Доведут, доведут страну до ручки, если так продолжать будут. Но это сугубо между нами, конечно! Архисекретно!

Армстронг пожал русскому руку и стал подниматься вверх. В голове сработал какой-то блокиратор, и он даже не пытался анализировать все произошедшее. Правда, одна мысль все же пробивалась: "Никто не поверит!"

***

Через несколько часов, вернувшись к этому месту, Армстронг и Олдрин не нашли ничего. Никаких следов дома и человека.

Случай был классифицирован специалистами НАСА как внезапное временное помутнение рассудка, а информация о нем немедленно строго засекречена.

Через год с небольшим Советский Союз прислал на Луну самоходный аппарат "Луноход".

 

Москва златоглавая.

В окно кто-то постучал. Макаров оторвался от экрана монитора, на котором он заканчивал изготовление презентационного ролика и повернул голову к окну.

В форточке маячила небритая чернявая голова:

– Синьоре… – сказала голова. – Пердона ми…

Макаров взял дырокол и метнул в ангела. Дырокол попал тому прямо в лоб. Ангел ойкнул и попробовал выдернуть голову из форточки, но не смог, потому что застрял.

– Ну, сука римско-католическая, я тебе покажу пердона – сказал Макаров и поднялся. – У нас православная страна. Духовность. Сейчас ты у меня получишь, чурка итальянская.

Увидев, как Макаров берет прислоненную к столу бейсбольную биту, ангел сильно рванул всем телом – и вырвал свою кучерявую голову из узкой форточки.

Показав средний палец и рявкнув: – Ту, бастардо! – ангел, тяжело хлопая грязными крыльями, полетел вверх.

Макаров закрыл форточку.

В последнее время какие-то совсем залетные крылатые из Евросоюза все чаще попадались в Москве – они шарили по помойкам, собирали пустые пивные бутылки и ошивались около забегаловок.

Некоторые, как этот, летали у окон офисных зданий и клянчили деньги. Бита, впрочем, была хорошим способом отгонять эту крылатую сволочь.

Макаров вернулся к ролику. Нажал кнопку старта.

– Банк "Православный"! Ссуда под божеский процент, – объявила девушка с пышным бюстом. И заиграла модная в этом сезоне песня группы "Нимфетки" "Мама, я Господа люблю!".

Неслышно подошедший начальник отдела Кристофович сказал скептически:

– Меняй девицу, Славик. Размер бюста будет подсознательно ассоциироваться с размером процента.

Макаров тоскливо посмотрел на шефа:

– Где я тебе не силиконовую найду? – нервно сказал Макаров. Работа всего дня уходила насмарку.

Шеф почесал кончик носа:

– И то верно. Несиликоновых нынче днем с огнем. У всех шестой размер. Тогда поменяй девицу на попа. На не очень откормленного. И интеллигентного вида. И чтобы под звон колоколов. На фоне ХХС.

– Не откормленный поп интеллигентного вида – это такая же редкость, как девица без силикона, – вздохнул тяжело Макаров.

***

Улицы, как обычно, были забиты машинами. И гайцы, как обычно, стояли с большими пластиковыми мешками, куда проезжающие автомобилисты кидали деньги. Макаров кинул по дороге ровно шесть раз по тыще – повезло, утром, пока ехал на работу, было семь, а на прошлой неделе – рекорд! – 11 гайцов попалось, у них там, наверное, корпоратив намечался.

Дома все было как обычно, жена заканчивала ужин на кухне, сын-оболтус смотрел телевизор. По НТВ шел "Детский час" – передача для педофилов. Эта был повтор – конкурс любительских роликов, поэтому Макаров отобрал у оболтуса пульт, предварительно дав ему профилактическую затрещину, переключил на Российское телевидение.

А там как раз было в прямом эфире аутодафе. Прямо с Красной площади. Передача только начиналась.

Жгли известного московского атеиста, богохульца и богоборца Илью Федосеева, бывшего журналиста, о поимке которого на прошлой неделе с большой помпой сообщил министр внутренних дел Президенту-патриарху.

Атеист был взором свиреп, ликом лют, голосом страшен – как атеистам, впрочем, и положено быть.

Возле костра – березовых дров вперемешку с книгами богомерзкого Дарвина, академика Капицы и таблицами не менее богомерзких логарифмов, стояли представители четырех канонических конфессий: православный священник с крестом на животе, мусульманский мулла, раввин в ермолке и буддийский монах с бубном.

– Покайся, грешник, – сказал батюшка.

– Сам покайся, чучело толстожопое, – дерзко сказал Федосеев, привязанный к столбу.

Батюшка перекрестился, плюнул и ударил атеиста в ухо. Тот только ухмыльнулся:

– Возлюби ближнего аки самого себя.

– Аллах милостью своей… – начал мулла, но Федосеев гаркнул на него и мулла в страхе отшатнулся.

– Бог сказал Аврааму…- начал раввин, но Федосеев захохотал дьявольским смехом:

– Рабинович, вас обманули – бога нет!

Раввин укоризненно покачал головой.

А буддийский монах стал бить в бубен.

Резолюция ПАСЕ о равном представительстве канонических конфессий во время аутодафеев выполнялась исправно.

– В моем справочнике атеиста упомянут 8201 бог, – сказал Федосеев. – Нельзя ли пригласить представителей всех религий? Может быть, учение Заратустры найдет отклик в моем сердце.

И снова захохотал, страшно и люто.

Макаров заметил, что камеры телевидения старательно избегают попадания в кадр Мавзолея Неизвестного.

С этим красным сооружением было связано много зловещих историй. Когда-то на нем красовалась большими буквами фамилия человека, лежавшего там, но после решения о демонтаже Мавзолея ее сняли в первую очередь. Потом внутрь пошли саперы с динамитом – и ни один из них обратно не вышел. Послали еще саперов – вместе с бойцами Антитеррористического Центра ФСБ – их постигла та же судьба. Точнее, неизвестно, что их там постигло, потому что из Мавзолея вышел только один поседевший офицер ФСБ, который мог только мычать и писать под себя.

Когда по Мавзолею выстрелили управляемым реактивным снарядом повышенной мощности, снаряд вдруг стал неуправляемым и разнес на кусочки Троицкую башню Кремля.

Решили больше не рисковать, Мавзолей огородили стальными решетками, перед которыми разбили минное поле. Крестные ходы, Пурим, Курбан-Байрам и день рождения Далай-Ламы стало проводить не очень удобно, но потихоньку приспособились.

А вот фамилию похороненного там как-то забыли. Но место было жуткое – по ночам из него вырывались красные огни и слышалась одна и та же песня, про каких-то заклейменных проклятьем.

– А вот скажи, грешник, – сказал батюшка, достав из кармана рясы зажигалку. – Коли нет Бога – то как ты это объяснишь?

И он указал на небо. Телевизионщики направили камеру в указанном направлении.

А там как раз на посадку во внутренний дворик Кремля заходила золотая карета архистратига небесного воинства Михаила. Зрелище было красивое – высоко в небе образовывались золотые ворота, потом раздавался хор десяти тысяч ангелов, ворота открывались и появлялась карета архистратига, запряженная в шестерку небесных крылатых коней. Впрочем, москвичи к этому зрелищу уже привыкли, а небесные лошади срали каким-то особо вонючим говном, разлетавшимся весьма большим радиусом над центром города, потому тем, кому повезло попасть под него, приходилось выбрасывать свой гардероб – уже никак не отстирывался.

– Это? – донесся голос Федосеева.

Камера переместилась на его лицо.

– Это флюктуация! – сказал атеист-журналист. – Глюк реальности. Сбой континуума.

Батюшка снова перекрестился и поджег зажигалкой костер. Вязанки дров и книги были, очевидно, политы бензином, потому пламя весело и быстро охватило орущего нечеловеческим голосом атеиста-журналиста:

– Да здравствует диалектический материализм! Материя первична! Вас дурят: электрон так же неисчерпаем, как и атом!

Прямая трансляция была окончена. Начались новости. Президент-патриарх открывал на Прохоровском поле новый памятник: "Генерал Власов разрывает пасть Сталину". Сталин скульптору Церетели вполне удался – страшилище в виде льва с человеческой головой. Вот Власов показался Макарову не очень убедительным – тщедушный какой-то, несмотря на свой двадцатиметровый рост. И дурацкие очки еще. Впрочем, на вкус и цвет.

А тут как раз и жена позвала ужинать.

– Чего было в школе? – спросил Макаров у оболтуса.

– На Законе Божьем я лучше всех прочитал Акафист Романа Сладкопевца, батюшка-учитель был очень доволен. А на литературе "Лолиту" закончили, теперь новую книжку проходим. "Арипелаг-Кулак". Там, по ходу, какие-то конкретные пацаны на зоне находят мясо мамонта, а их за это Сталин приказывает расстрелять, а они говорят: Ничего, Власов на вас атомную бомбу скинет. Клёвая книжка. Хотя Лолита интереснее.

Жена погладила оболтуса по голове.

– Молодец. Учись, сынок!

– Пап, а что такое диалектический материализм? – спросил оболтус с набитым ртом.

– Что-то бесовское, – сказал Макаров, мысленно уже предвкушая бутылочку холодного пива, диван и новый эротический телесериал для взрослых на Первом канале "Секс в маленькой деревне". – Не забивай себе голову всякой ерундой! Доедай, помолись – и спать. И "Православный Плэйбой" в постель не брать – руки оторву!

Златоглавая Москва, Москва сорока сороков, погружалась в ночь. И только из Мавзолея Неизвестного доносились страшные звуки, заставлявшие охранников дорогих бутиков, окружавших Красную площадь, лихорадочно осенять себя крестными знамениями – там кто-то то ли плакал, то ли смеялся.

 

Бухгалтер.

Уток кормить Сидоров ходил в воскресенье, с утра. Утки плавали посередине небольшого пруда – или озера? – и вообще пугались людей, потому что мальчишки иногда кидали в них камнями, не исключено, что и бомжи могли рассматривать их, уток, в качестве потенциальной еды.

Но Сидорова утки знали. Потому что, когда он появлялся, утки, гогоча, сразу подплывали к нему без боязни. А некоторые даже вылезали на берег и ели кусочки из специально и загодя купленного батона прямо с рук. Не все. Некоторые, особенно уточки, так сильно не рисковали, но Сидоров и их не обижал и кидал им кусочки в воду – где утки их тут же сметали, иногда отпихивая товарок. Впрочем, обходилось без серьезных драк.

Вот и сегодня всё шло по заведенному порядку, батон уже был наполовину уничтожен утиным воинством, когда Сидоров услышал позади себя шорох автомобильных шин. Хотя езда по маленькому городскому парку на машинах была в принципе запрещена, на практике этот запрет частенько нарушался – что возмущало Сидорова, потому как по дорожкам гуляли мамы и бабушки с детками, гоняли на велосипедах подростки, но неуважение к законам, как частенько говорил сам Сидоров на работе и домашним, стало просто основой нынешней жизни. Поэтому он даже не повернул голову, чтобы посмотреть на очередного автовладельца, не уважающего правила и других, не обремененных колесами, людей. А продолжал, сидя на корточках, кидать уткам кусочки хлеба.

И как, оказалось, зря.

Потому что через несколько секунд ему в затылок уперлось что-то металлическое и холодное, а хрипловатый мужской голос сказал:

– Очень медленно поднимаемся, резких движений не делаем, руки держим перед собой.

***

Черный минивэн, на грязном полу которого Сидоров лежал, остановился, грохнула дверь, один из захватчиков грубо пихнул его ногой:

– Вылазь, приехали.

Сидоров с трудом поднялся на колени, потом, полусогнувшись, встал на ноги. Руки оставались связанными пластиковой лентой. Вылез из машины.

Минивэн стоял в каком-то глухом дворе, по неполному периметру огороженному высокой стеной из красного кирпича. Поверх стены были мотки колючей проволоки.

Железная дверь в глухой стене дома – тоже из красного кирпича – со скрипом открылась – Сидорова втолкнули туда. Внутри, в коридоре казенно-зеленого цвета, был целый ряд глухих металлических дверей с окошками. В первую же дверь Сидорова затолкали.

Это был классическая камера – четыре стены без окна и железная табуретка, приваренная к железному полу. На потолке лампочка, закрытая железной решеткой. Больше ничего.

***

Помещение, куда Сидорова впихнули через час, мало чем отличалось от тюремной камеры. Только к полу были приварены две табуретки и нечто металлическое и столообразное.

На табуретках сидели двое, очень похожие друг на дружку.

– Мне бы в туалет, – робко сказал Сидоров. – Писать очень хочется.

– ПотЕрпите, – сказал первый.

Сидоров пожал плечами.

– Советую не запираться, – сказал первый.

– А в чем? – робко поинтересовался Сидоров.

– Кто вы? – спросил второй.

– Я? Я Сидоров…

– Мы знаем ваше имя. Кто вы в системе?

– В системе? В какой системе?

– Чем вы занимаетесь? – рявкнул первый и ударил кулаком по столообразному сооружению.

– Занимаюсь? – Сидоров робко посмотрел на него. – Я бухгалтер. Работаю в "Мосгорводоканале".

– Не пудрите нам мозги… – начал первый, но второй оборвал его жестом ладони. Открыл лежавшую перед ним папку.

– 2 октября сего года ЗАО "Моссибнефть" перевело из банка "Восточный", Москва, в банк "Стратфорд Би" на Каймановых островах 112 миллионов долларов, где эти деньги в свою очередь были переведены на счета нидерландских банков по цепочке Кайманы-остров Мэн-Нидерланды.

Мы проследили все банковские операции от начала до конца с помощью специальных средств и программ, но при этом выяснили, что вся – абсолютно вся информация о денежных операциях параллельно прослеживалась какой-то третьей стороной.

– А мы – это кто? – полюбопытствовал Сидоров. – И какое это все имеет ко мне отношение?

– Мы – это мы, – сказал первый и продолжил. – Размотав длинную цепочку из экранов, файерволов, прокси-серверов и прочей компьютерной лабуды, мы выяснили, что эта информация прошла на ваш компьютер, установленный в вашем отделе "Мосгорводоканала" по адресу ул. Стромынка, дом 21, корпус 2, подъезд 1, офис 5

– Это же наш адрес! – удивился Сидоров.

– И ваш компьютер, Сидоров. Так что не стройте из себя дурачка.

Снова вступил в разговор второй:

– Нам стало интересно, Сидоров, зачем рядовому бухгалтеру Водоканала такая информация, получение которой у информационно-аналитического отдела нашей службы потребовало несколько сотен человеко-часов. И – представьте себе – обнаружилось, что это не единственный случай. Оказывается, Сидоров, на Ваш компьютер поступили данные даже о переводе денег госкорпорации "Росвооружения" на счета в Швейцарии – что является, Сидоров, информацией высшей государственной важности. Теперь, Сидоров, я повторю мой вопрос – кто вы и чем занимаетесь?

– Я бухгалтер. Просто бухгалтер. Что касается этих ваших файерволов – ничего не знаю, я в этом не разбираюсь. Какая-то ошибка. Может, случайность. А может – Сидоров даже просветлел – это троян такой. Я читал где-то. Сидит у человека в компьютере шпионская программа, делает что-то свое – а человек ничего и не знает, что у него в компьютере творится.

Мужчины переглянулись.

– Сидоров, не морочьте нам голову. Вчера ночью специалисты из нашей службы негласно проникли в вашу лавочку и вскрыли ваш компьютер. При подключении жесткого диска для копирования информации он загадочным образом самоликвидировал всю информацию. Чист. И нет никаких способов восстановить то, что на нем было.

– Ну вот, – уныло сказал Сидоров.- А у меня там по квартальному отчету все данные.

– Интересно, Сидоров, что программа, уничтожившая так лихо содержимое диска, была разработана, как мы узнали, в Массачусетском Технологическом Интституте доктором Гариком Азаряном, бывшим жителем Баку.

– И что с того?

– А вот к программе, которая отслеживает практически все финансовые транзакции, совершаевшиеся в последние несколько лет через как минимум три крупнейших российских банка – имеет явно отношение один криптограф-математик по фамилии Якобсон – бывший житель Ленинграда, а ныне сотрудник компании Google.

– Не знаю я никакого Якобсона, – сказал даже несколько сварливо Сидоров. – У меня был одноклассник по фамилии Мухаметдинов – так в нем не было ни капли татарской крови. Просто его отца, когда он остался сиротой после смерти своего отца – украинца, а мать до этого погибла в эвакуации, усыновил после войны его фронтовой друг-татарин, вот так и получился хохол Мухаметдинов. Мало ли на свете совпадений.

– Мое терпение не безгранично, Сидоров. Я повторяю свой вопрос: кто вы, каким образом на ваш компьютер поступает финансовая информация высшей категории секретности и…

И в этот момент стальная дверь пушинкой влетела в кабинет для допросов, припечатав с неприятным хрустом одного из похожих мужчин к унылой зеленой стене, вслед за дверью и грохотом в столбе пыли в комнату ворвалась группа людей в черном – с черными вязаными шапочками на головах и с оружием в руках. Второй человек – которого не расплющило дверью, успел даже встать, но тут же упал, потому что его буквально изрешетил поток пуль из оружия в руках людей в черном.

– Лежать! – заорали все они, направив автоматы на Сидорова и тот, вздохнув непритворно, покорно лег на железный пол.

***

Сидоров опять лежал на полу какой-то машины – какой – он не разглядел, потому что ему завязали глаза.

Повязку сняли только когда его ввели в огромный зал, похожий на какой-нибудь музей – с лепниной на потолке, статуями в углах и огромными витражными окнами. Посреди зала стоял диван. За диваном располагался то ли маленький бассейн, то ли большая ванна. Белая и в позолоте. А может и в золоте.

На диване сидел человек в халате. Рядом стояли мужчины в белых халатах, судя по всему – врачи.

Охранники остались стоять у дверей.

– Ну, здравствуй, Сидоров, – сказал мужчина на диване, не вставая. Во рту у мужчины оказались золотые зубы. Между ними он ковырял зубочисткой. Зубочистка была золотая.

– Здравствуйте, – вежливо сказал Сидоров.

– Давай, Сидоров, не затягивать. На кого работаешь?

– На кого? На "Мосгорводоканал".

– Шутник, – загоготал мужчина. – Настоящий шутник.

Мужчина ткнул одного из докторов, стоящих рядом с ним, кулаком в бок. Доктор сухо улыбнулся.

– Сидоров. Сейчас ты нам все-все-все расскажешь – на кого работаешь, откуда инфу получаешь, куда и кому ее передаешь. Потому что, Сидоров, у меня такие есть специально обученные люди – айболиты, которые из тебя вытянут даже то, когда ты первый раз вздрочнул. Понял, Сидоров?

– Честно говоря, не очень. Но нельзя ли мне …эээ… в туалет. Очень…эээ… писать хочется.

Мужчина захохотал.

– Гляди-ка – сопля-соплей, а острит…

– Да нет, – заторопился Сидоров. – Действительно хочется. Очень.

– Хочется – перехочется, – философски сказал диванный сиделец. – Итак, считаю до трех, а потом тебе пИсалка может и не понадобится никогда: на кого работаешь? Раз, два, три…

Он начал делать знак своим "докторам", но в этот момент витражные стекла зала взорвались на миллионы осколков, и в них – во всех сразу – появились похожие на марсиан люди в черно-сером спецоблачении и в касках. И еще не коснувшись пола они уже открыли шквальный огонь из своих маленьких вороненых автоматов необычного вида, огонь, превративший всех, находившихся в зале – охранников, человека на диване, так называемых докторов-айболитов – в покойников. Всех, кроме Сидорова, который остался стоять посередине этого хаоса – трупы, кровь, летящий из дивана пух, пыль от расстрелянных статуй и лепнины – одиноко, как почерневшая труба над сожженной немецкими фашистами белорусской деревней.

– На пол! – раздалось многоголосое, когда утихла стрельба.

Сидоров вздохнул и покорно лег на уже не такой чистый, как во время его прихода, ковер.

***

В вертолет его внесли в буквальном смысле.

Как только дверца захлопнулась, черная машина резко набрала высоту и оставила внизу себя роскошный особняк – правда, из-за разбитых стекол уже и не так хорошо выглядящий – где вся эта кровавая драма происходила.

Во время всего полета Сидорова прижимали к полу сапогами. Реплики, которые подавали люди в спецодежде спецподразделений, были какие-то специфически жаргонные, поэтому он даже перестал пытаться вслушиваться, а только лежал, стараясь не слишком расслабиться, потому что мочевой пузырь готов был лопнуть.

Приземлились около какого-то леса. Площадка была залита прожекторами.

– Мужики, не дадите поссать – сдохну.

– Ну, ты это – не исключено и так сдо… – начал было один из отряда, но другой – похоже, старший, махнул рукой:

– Отлей!

Не отходя далеко от вертолета, залитый светом, как на съемочной площадке, под прицелами почти десятка автоматов – и при этом нисколько ничего не стесняясь, Сидоров сделал свое дело и, что парадоксально в его ситуации, испытал на секунду ощущение полного блаженства.

– Полегчало? – псевдоучастливо спросил кто-то.

– Ага. А то еще сейчас какие чечены по мою душу придут, а с ними не договоришься – дикие люди, горцы.

Это незамысловатая шутка вызывала у людей какую-то странную реакцию.

Сидорова сбили с ног, прижали к земле коленями и стволами автоматов, на затылке он вновь почувствовал холодный, тяжелый и металлический ствол.

– Откуда?

– Что – откуда?

– Откуда ты узнал про чеченов?

– Каких чеченов?

– Полчаса назад в районе Орла был посажен рейс из Грозного. В самолете пятьдесят до зубов вооруженных бойцов из охраны президента Кадырова. И знаешь, зачем они летели в Москву?

– Нет, – сказал Сидоров, хотя уже начал догадываться.

– За неким Сидоровым, бухгалтером "Мосгорводоканала".

– Мир сходит с ума, – сказал Сидоров.

***

Кто были следующие, Сидоров сначала вообще не понял. Он сидел один в какой-то казарме – ряд двухъярусных кроватей, аккуратно и единоообразно заправленные постели и тумбочки возле них, – прикованный наручниками к батарее, когда за окном вспыхнул яркий ослепительный синий свет и раздался нарастающий звук, который за несколько секунд от низкого гула превратился в резкий свист – и вдруг оборвался. Затем за окном послышалось громоподобное, явно усиленное какой-то мощной электроникой: "Кто шевельнется – прибьем на хрен!" На всякий случай он привычно лег на пол – это уже становилось привычным, хотя и несколько однообразным. Когда раздался топот шагов в проходе между кроватями, осторожно поднял голову. Вошедшие с оружием люди лиц своих не скрывали. К удивлению Сидорова, среди них – большей частью славянских лиц – был негр, узбек и даже парочка явно латиноамериканских индейцев. Во главе вошедших был немолодой человек без оружия, но в очках, похожий скорее на лектора общества "Знание", чем на боевика – а боевиков за этот день Сидоров уже навидался с лихвой.

– Здравствуйте! – сказал человек.

– Здравствуйте, – сказал Сидоров.

– Честно говоря, вы нам задали сегодня головной боли, товарищ Сидоров.

– Товарищ? – осторожно сказал Сидоров, словно пробуя это слово на вкус.

– Да, товарищ. Именно так.

– Эээ… – сказал Сидоров несколько ожидательно.

– Конечно, конечно, – сказал человек в очках. – Социализм – это учет, не так ли?

– Лучше меньше, да лучше, – автоматом отозвался Сидоров и впервые за весь день улыбнулся. – Здравствуйте, товарищи. И отстегните меня от этой долбанной кровати – ну и – дайте стакан самой что ни на есть пролетарской водки – сегодняшний день был довольно утомителен.

Все – даже негр и латиноамериканцы – засмеялись. Кто-то побежал искать в ключи от наручников, а один латиноамериканец достал из вещмешка металлическую фляжко-бутылку с надписью RON CUBANO, что по-русски значило Кубинский ром.

– Сойдет – вместо водки? – спросил он на очень хорошем русском.

– Сойдет! – сказал Сидоров.

***

Трое очень старых людей шли с охотничьими ружьями в руках по тропинке. Обслуга спецобъекта – охотничьего хозяйства "Лесное 2", куда они привыкли ездить на охоту еще при жизни Леонида Ильича, а также охранники и персональные врачи, оставалась далеко, хотя и в зоне визуального контакта.

– Придется тебе, – сказал один из стариков, обращаясь к другому. – Других вариантов нет. Мы не успеваем.

Тот, к которому обращались, тяжело вздохнул.

– Ты же знаешь, что у меня со здоровьем приключилось. В этом отпуске проклятом.

Остальные двое закивали хмуро головами.

– Не углядели, факт.

– Долго я не протяну. Чазов честно сказал – год, максимум два, – продолжил старик.

– Я понимаю, Костя. Но именно столько времени нам и нужно. Ты же сам знаешь, сколько всего нужно сделать. Партийцы из Академии Наук составили все возможные модели развития – страна рухнет. Неизбежно. Идти на установление диктатуры против воли народа мы не можем – мы же коммунисты. Один раз пришлось, но издержки такие, что до сих пор нам аукаются. При этом даже в таком случае не исключен вариант перехвата власти врагами или авантюристами. Сомнительные элементы есть везде – а некоторые – вроде бывшего посла в Канаде или руководителя контрразведки Комитета, явные предатели. Сам Комитет полностью ненадежен – от Председателя до какого-нибудь мелкого плешивого лейтенантика-делопроизводителя в каком-нибудь богом забытом гарнизоне в Группе советских войск в Германии. Любые реформы приведут к обвалу – как постепенные, так и радикальные. Теневая экономика немедленно начнет искать политический ресурс – и нет гарантии, что она его не найдет. Какой-нибудь малоизвестный секретарь провинциального обкома вполне может стать во главе антисоциалистических сил…

– Вариант "Хорёк в курятнике" – вмешался молчавший до этого третий старик, который, хотя и был в бесформенном дождевике и болотных сапогах, явно был военным.

– Вот именно, хорёк. Нео-НЭП невозможен тоже – среди 20 миллионов членов партии настоящих коммунистов ничтожное количество. Поэтому сдерживать натиск буржуазных сил мы, как тогда, уже не сможем. Нас захлестнет. Поддержки в народе у нас нет – партийцы-социологи делали честные замеры – народ не будет активно сопротивляться реставрации капитализма, особенно молодежь. Мы ее потеряли почти полностью.

– Как же так вышло? – спросил тот старик, которого назвали Костей.

– Проглядели, – жестко сказал военный.

– Ладно, сейчас не об этом речь. Сейчас речь о том, чтобы спасти и сохранить. То, что спасти можно – науку, кадры, культуру, максимально возможную территорию, с которой можно будет начать снова. Согласно прогнозам, все будет разрушено, страна распадется как минимум по административным границам союзных республик. Республики – кроме России – войдут в сферу интересов других стран. Россия станет сырьевым придатком, промышленность и НИОКР будут потеряны. Форма привязанности к Западу может быть разная – или прямое управление Запада, или латиноамериканская псевдосамостоятельность перонистского типа.

– Неужели все-таки нет других вариантов? – почти умоляюще сказал Костя. – Вот китайцы…

– Нет, – сказал старик военный. – Крутили и так и этак. У нас даже их начальные реформы – какие-то кооперативчики, западные инвестиции, совместные предприятия, свободные экономические зоны – приведут к обвалу – и экономическому и политическому. При том, что у нас живут отнюдь не китайцы.

– А зачем тогда всё?…

– Мы коммунисты, Костя. Сложить руки и смотреть, как гибнет все, что создавали начиная с Ильича, не должны. Не можем.

– И не будем.

– И не будем, – подтвердил военный. – Поэтому придется тебе. Столько, сколько продержишься.

– Ведь позор будет. Когда помру. Люди анекдоты начнут про нас сочинять… Посмешищами станем. И я первым.

– Костя, про нас уже разговора нет. Кем и чем мы останемся в памяти народа. Уже неважно. Главное – дело, которому мы служим. В краткосрочной и среднесрочной перспективе – да, очень проигрышно для нас – сказал военный. – Но зато мы выиграем время. А потом уже пусть кого угодно Генеральным ставят – хоть пятнистого говоруна-комбайнёра, хоть ленинградца. Сохраним партию, сохраним советские мозги – сохраним и будущее. Неизбежно – через двадцать или даже больше лет – народ капитализмом наестся – и тогда не нужно будет начинать совсем с нуля.

Снова вмешался другой старик:

– И, конечно, когда начнется растащиловка народного имущества – контролировать до копейки – куда что уходит. То, что сожрут что-то, на шлюх спустят, на казино и прочее – жаль, конечно, ну, они заплатят потом за каждый потраченный рубль или доллар, а не они – так их детки-наследнички, но главное – чтобы партия знала, где что в какой стране в каком банке на каком счете лежит – чтобы, когда придется снова восстанавливать народное хозяйство, опять не пришлось картины старых голландцев и бриллианты из Алмазного фонда продавать.

– И поставить на это дело самых добросовестных товарищей, конечно, – добавил военный.

***

Старик вошел в квартиру. Детей еще не было – заседание ЦК закончилось рано, и они еще были на работе. Дома была только жена, Анна.

Она стояла в коридоре и с тревогой смотрела на мужа.

– Что решили?

– Избрали. Меня. Генеральным. Единогласно, – сказал старик.

Жена заплакала, обняла мужа, сквозь слезы стала повторять:

– Что же ты сделал?… Зачем ты пошел на это? Ну, зачем?

– Так надо, Анечка. К сожалению, так надо*.

***

Сидоров сидел на лавочке перед небольшим дачным домиком в Дальнем Подмосковье. Издалека показалась машина – много повидавшая на своем веку "девятка". Она остановилась прямо напротив домика, из нее вышел уже знакомый Сидорову человек в очках, похожий на лектора из общества "Знание".

Человек молча пожал руку Сидорову, сел рядом.

– Что решил ЦК?

– Шуму много. Нужно вас, товарищ Сидоров, перебрасывать за рубеж.

Сидоров вздохнул.

– Жаль.

– Жаль. Но ничего не поделаешь. Можете выбирать. Например, в Америку. В Колумбийском университете есть ячейка Партии, наши товарищи, математические экономисты, занимаются моделированием будущего социалистического общества.

– Ну, какой же из меня экономист?

– Тогда поближе. СНГ не подходит – там Вас могут найти. Не хотите, например, в Финляндию? Там есть наши люди – проверенные и надежные товарищи – и Россия рядом.

– Там язык уж больно трудный. Да и что я делать буду – я же без работы не могу.

– Будете зарабатывать – как сейчас говорят – в бизнесах – небольшие деньги для легально действующих компартий и левых организаций – понемногу и осторожно мы стараемся помогать им всем, хотя толку от этого и немного.

– А нельзя как-то в Ликвидационную Комиссию все-таки? Помогать… чистить? Мне ведь даже больно думать, что столько мерзости в бывших республиках Союза выплыло наверх – сами знаете, сколько через меня информации проходило…

Человек в очках не отвечал. Снял очки. Протер их носовым платком. Сидоров осторожно продолжил:

– Я тут по радио слышал – вора в законе крупного убили. Наши?

– Товарищ Сидоров, но вы же знаете – не могу я вам ничего сказать.

– Я понимаю.

– Спасибо, что понимаете. Но в общих чертах: да, товарищи из Ликвидкома делают и будут делать ту минимально необходимую работу, чтобы страна не превратилась в безнадежную криминальную клоаку, которая тогда уже окончательно будет потеряна для дела социализма.

– Ладно, – продолжил он. – А сейчас я вас хочу познакомить с вашей преемницей.

Он махнул рукой. Из "девятки" выскочила молодая девушка с ноутбуком под мышкой. Быстро подошла к лавочке.

Сидоров встал.

– Вот, товарищ Сидоров, это товарищ Надежда. Передадите ей все дела – а потом займемся вашим трудоустройством.

Сидоров внимательно оглядел девушку.

– Завидую я вам, Надя. Увидите возвращение социализма.

– Товарищ Сидоров, вы тоже его увидите. И потом, после изгнания буржуазии, получите звание Героя социалистического труда – за ваш вклад в дело сохранения народного имущества.

Девушка смотрела на него восхищенно и была очень даже симпатичненькая.

Сидоров махнул рукой:

– Да ну, бросьте, что вы! Какой там герой, право. Я же не один работал. И вообще – я человек простой. Просто бухгалтер. Из ОБХСС**.

– --

Примечания:

* Данный эпизод подтверждается воспоминаниями жены К.У. Черненко Анной Дмитриевной.

** ОБХСС – Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности – образован 16 марта 1937 года приказом НКВД № 0018 в составе Главного управления милиции НКВД СССР – ОБХСС ГУМ НКВД СССР.

В Положении об ОБХСС говорится, что подразделение создаётся «для обеспечения борьбы с хищениями социалистической собственности в организациях и учреждениях государственной торговли, потребительской, промысловой и индивидуальной кооперации, заготовительных органах и сберкассах, а также для борьбы со спекуляцией».

 

Смерть Плохиша.

Он не был и стар, но совсем обрюзг – приходилось расплачиваться за детские пристрастия к варенью и печенью.

Теперь, правда, варенью он предпочитал виски, а печенью – сервелат, но это тоже не шло на пользу его здоровью.

На люди он старался не показываться – даже не из-за страха перед уцелевшими бойцами Красной Армии – полегла Красная Армия на широких лугах, на зеленых лугах, где рожь росла, да гречиха цвела – вся полегла, без остатка, а кто сейчас если и пытался петь походные ее песни, то делали они это так, что вызывали скорее не страх, а уныние.

Везде была власть буржуинская – и в Равнинном Королевстве, и в Горном Буржуинстве, и в Снежном Царстве, и в Знойном Государстве.

Раздолье было буржуинам – что своим, что пришедшим из-за Черных Гор – но почему-то не радовался жизни постаревший Плохиш. Пил виски, писал толстые книги про так и не понятую им страну, в которой даже малыши знали Военную Тайну и крепко держали свое слово – и сам понимал, что ничего не понимает. И не было ему покоя ни в светлый день, ни в темную ночь. И потому пил еще больше.

Что, что Он хотел этим сказать, думал Плохиш, ворочаясь в своей постели бессонными ночами в своем особняке: "Есть,и глубокие тайные ходы. Но сколько бы вы ни искали, все равно не найдете. А и нашли бы, так не завалите, не заложите, не засыплете". Или это: " И когда б вы ни напали, не будет вам победы".

А это – в самом конце – когда перед самой страшной Мукой, которая только есть на свете, Он опустился пол, приложил ухо к тяжелому камню холодного пола, и улыбнулся. Что же Он услышал – чьи шаги, какие звуки, что за музыку?

И, кое-как заснув, приняв свое буржуинское сонное лекарство, Плохиш спрашивал во сне у Того, Кто лежал на зеленом бугре у Синей Реки: "Отчего, Мальчиш, проклятый Кибальчиш, и в Высоком Буржуинстве, и в другом – Равнинном Королевстве, и в третьем – Снежном Царстве, и в четвертом – Знойном Государстве в тот же день в раннюю весну и в тот же день в позднюю осень на разных языках, но те же песни поют, в разных руках, но те же знамена несут, те же речи говорят, то же думают и то же делают?"

Но не было ответа Плохишу.

Пока однажды морозной декабрьской ночью не раздались шаги в особняке. И в комнату не вошел Он – все такой же юный, все такой же гордый, все в той же буденовке с красной звездой. Посмотрел на Плохиша брезгливо и сказал:

– Пошли, Плохиш. Ты всю жизнь хотел узнать нашу Главную Военную Тайну. Пришло твое время.

И умер Плохиш, и узнал он Военную Тайну – да не рассказал другим буржуинам, и теперь им ждать со страхом своей смерти, потому что – если приложить ухо к камню, то можно услышать музыку – будто идет где-то Красная Армия и поет свою походную песню.

Тут и сказке конец, а кто дочитал до конца – молодец.

 

Русский, красный, человек опасный.

Русский появился в нашем городе летом. Ну, вы знаете – про то, как их раздолбали войска Демократической Коалиции, как тех, кто остался, было решено рассеять – потому что, как решил Международный Трибунал по преступлениям России перед человечеством, за все время своего существования и эта страна и этот народ продемонстрировали, что они являются постоянной угрозой миру и свободе. Молодежь отправили в лагеря национальной переидентификации – в Африку, Австралию, на север Канады, а тех, кто постарше, распределили по разным странам. Самых опасных загнали на Аляску. А облученных и зараженных – кое-где пришлось шарахнуть по ним ядерными зарядами – эвтаназировали. Из соображений гуманности.

Так что теперь на месте России Территория ООН, у меня брат туда ездил полицейским по контракту, говорил, там прикольно. Люди со всего мира работают вахтовым методом – качают нефть, добывают всякие ископаемые из земли. Могильники там ядерных отходов – а чего, у них там радиация после демократизации высокая, так что правильно там отходы хранить, я считаю. Правда, кое-где партизаны остались, но их давят. Да и куда они против армии США, верно?

Ну, вот и попал к нам в город один русский. Наш город городом называть смешно, вообще-то, дыра дырой в штате Техас. Вырасту – умотаю отсюда. Тут ловить нечего. Вот в армию запишусь, и в Сибирь уеду – на партизан охотиться. Это круче, чем компьютерные игры.

А пока я работаю в автомастерской Дональда Хопса – старика Дона, если попроще. Ну и заходит ко мне перед ланчем Майк, мой брат, он помощником шерифа работает, и говорит – а у нас в городе тоже будет русский. Клёво, говорю. А что за тип?

Да, говорит Майк, не очень молодой, смурной какой-то, поселился в сарае у Мэгги Кинзи.

Ну что ж, будет у нас в городе свой русский. Всё интересней. Какое-то изменение в нашей небогатой на события жизни.

Я русских не видал никогда. Ну, один раз, когда мы с отцом ездили во Флориду, он мне показал крутой такой дворец, и сказал, что там бывший русский генерал живет. Война когда началась, наши ихним генералам огромные деньги перевели – чуть ли не по сто миллионов – за то, чтобы они по нам своими атомными ракетами не стреляли. Плюс еще гражданство предложили – любой страны, на выбор, даже наше, американское. Теперь живут припеваючи кто где – кто во Франции, кто в Швейцарии. А некоторые у нас. Классный такой дворец, я бы не прочь в таком на пару недель с какой-нибудь девчонкой.

Ладно. Вот вечером после работы захожу я в бар, пропустить пару пива, как заведено. А там только об этом русском и разговор. Что да как. Кое-кто возмущается: на черта нам в городе русский. Теперь двери запирай – они же воры все. Если не маньяки. В кино показывали. В Аляску его надо отправить, туда всех подозрительных русских отправляют – федеральные трассы строить и прочее.

А тут шериф наш, Боб Карлтон, в кабак заявился. Ну, все сразу к нему: что там про русского? А Боб пиво свое выпил, усы вытер, и говорит: Все под контролем. За русским не только мы будем приглядывать, но и полиция округа и даже ФБР. На ноге у него датчик – все его передвижения записаны – коли что случится – сразу отправится или на Аляску, или в тюрьму.

Все сразу успокоились.

А тут вдруг входит мужик в бар – и повисла тишина. Потому что мы все сразу поняли: это он.

Ну, на первый взгляд, человек как человек. Но все мы знали, что внутри они другие. Не такие, как другие, как люди. Мы в школе этого писателя проходили – с непроизносимой фамилией. Солжи… Солшени… Ладно, не важно. Важно, что там все было описано – какие они гады. Всех нормальных ребят извели, остались только изверги какие-то. Так что правильно их того. Рассеяли по миру.

Точно вам говорю, было в нем что-то зловещее. Как у Фредди Крюгера. Пока он к стойке шел, пока пиво попросил – английский у него был хреновенький – я это заметил. Даже не знаю, как и описать. Не хотел бы я с ним один на один ночью на пустой улице оказаться. Прирежет – и все дела. Верно Сол-как-его-там-цын написал. Все так оно и есть.

А русский взял пиво, сел в уголке, посмотрел на нас, сказал что-то – у нас русский ведь никто не знал, но что-то такое типа «suki» – и пиво свое выпил. А потом встал – и ушел. Что такое suki? На японский вообще больше похоже, по-моему.

Вот так я впервые в жизни увидел русского.

***

А потом русский пришел устраиваться на работу к старику Дону.

Я сначала не понял, зачем он пришел в контору к Дону, а потом Дон вместе с ним появился в мастерской и сказал мне:

– Джек, вот. Это будет твой напарник.

А я как раз собрался залезать под машину, которую ремонтировал – и даже ключ разводной выронил после такого известия.

– Дон, – говорю я осторожно. – А он вообще машины видел когда-нибудь? Они же вроде на конях в своей России ездили? Или на медведях?

Дон ухмыльнулся и говорит:

– А вот мы сейчас и посмотрим.

И посмотрели.

Русский свое дело знал. Это стало ясно. Через четыре часа, когда он снял движок и перебрал его – Дон с уважением пожал ему руку и взял на пробу в свою мастерскую. Мне напарником.

Домой я возвращался в смешанных чувствах. С одной стороны, мужик работать умел – с другой стороны напарником русский – это вообще что-то. Я когда матери с отцом сказал, они чуть инфаркт не получили. Но потом решили, что не так страшен черт. Отец предложил мне, правда, с пистолетом на работу ходить – на всякий случай, но тут я отказался.

Ладно, стали работать. Английский у него был странный. Акцент – тут я быстро привык, но вот иногда обороты у него были – где он их только набрал? Даже британцы с Острова так не говорят. Я даже как-то не выдержал, спросил его, где он английский учил.

Он сказал, что по книжкам. Правда, как стал называть писателей – я и слышать про таких не слышал – Джек Лондон, Джон Стейнбек, Эрнест Хемингуэй. И при этом заявлял, что эти чуваки не с Острова, а наши.

Ну, я после работы сразу в нашу библиотеку бегом – спрашиваю у очкастой Джессики Хью – это кто такие? Джек Лондон, Джон Стейнбек, Эрнест Хемингуэй?

А она что-то там в своем компьютере посмотрела, и говорит, что – да, есть такие писатели, только их книг в библиотеке нет и в школе их не изучают, потому что книги эти Верховный Суд признал неполиткорректными и постановил изъять. И теперь их можно прочесть только в Библиотеке Конгресса. В спецхране. Если в спецхран есть допуск.

Ну, я говорю же – русские!

А еще странно было, когда по радио сказали в новостях, что в Хьюстоне запустили космический корабль к Марсу. Русский вдруг погрустнел, а потом я вдруг в его глазах слёзы заметил. Честное слово!

Мы тогда уже с ним начали уже не только про работу говорить: подай то, подержи тут, помоги там. Все-таки 8 часов в день когда с человеком работаешь – даже если это русский – начинаешь о чем-то другом разговаривать.

Я ему потому и сказал:

– Круто про Марс. Опять мы первые будем.

А русский и говорит мне:

– Не всегда.

Что, говорю, не всегда? А он мне: не всегда вы, американцы, первые были. Я, как обычно завелся – говорю, что мы круче всех, а особенно в космосе. А он снова: не всегда. Я уже злиться начал. Ты, говорю, или говори, или молчи. А то заладил: не всегда да не всегда. А он мне только: а вот ты про такого человека слышал: Юрий Гагарин? Я говорю – нет, первый раз. А он мне: ну вот когда услышишь, тогда и поговорим. И опять за работу.

Я снова после работы в библиотеку. Кучу книг перерыл, пока нашел. В одной энциклопедии. В сноске. Мелким шрифтом. Я попросил у Джессики ручку, на листок даже кое-что переписал. И оттуда, из библиотеки – не выдержал до следующего дня, прямо к нему – в сараюху, которую он у Мэри Кинзи снимал.

А он за столом сидит, на столе бутылка виски – и кривой он, я вам скажу, прямо как мой отец на День Независимости.

И я с порога:

– Нашел я про твоего Гагарина. Вот!

Достаю из кармана;

«Советский тоталитарный режим запустил в 1961 году в космос смертника, которому однако, удалось вернуться назад живым. Ракета была сделана на основе немецких разработок Вернера фон Брауна, отца американской лунной программы».

Посмотрел русский на меня, налил себе виски целый стакан, выпил, потом сделал что-то странное – понюхал свой рукав! – и затем снова сказал, как на японском, то самое: sssssuki! С длинным таким s.

А потом говорит:

– Джек, начнем с конца. Как немецкие разработки попали к русским?

Я плечами пожал:

– Ну, украли, наверное. У ваших же было кэй-джи-би такое, оно, кроме того что людей миллионами убивало в Гулаге, еще шпионило по всему миру.

– А ты про Гитлера слышал чего?

– Конечно, – обиделся я. – Очень плохой был. Только ваш Сталин был еще хуже его. Гитлер евреев уничтожить хотел. И со Сталиным Европу поделил. Но мы потом его победили. А евреев спасли.

Русский сначала побледнел, потом кровью стал наливаться. Прямо красный какой-то – в прямом смысле.

– Так, – говорит. – Только Сталин хуже, говоришь. Спасли, говоришь. Ну ладно.

И опять свое: suki, ah, ssssssuki! И еще чего-то – но этого я уже совсем не понял и не разобрал.

Достает библию из под чайника – она у него заместо подставки, чтобы скатерть не портить, – чертовы атеисты! – из библии достает фотографию. Там какой-то молодой парень в непривычной форме, улыбается во всё лицо. И я вам скажу сразу – даже на маленькой фотке видно, какой чувак клёвый. И крутой. А русский говорит:

– Вот твой смертник, Джек. Лейтенант Гагарин. Юрий. Человек, которого любил и носил на руках весь мир.

***

В общем, я в тот день у него просидел за полночь. И чего мне только он не рассказал – про свою страну. Прямо как фильм какой-то фантастический. Про человека по имени Ленин, который царя сверг – того царя, при котором Распутин был – это же все, что я про те времена знал до этого вечера. Что потому там работяги начали строить страну, в которой деньги – не главное. Представляете, как я охренел в этом месте. Деньги – и не главное?!

Про то, как голодные и бедные люди разбили генералов и иностранцев, которые их в крови потопить хотели.

Как на пустом месте строили заводы, электростанции и города – кстати, и у нас покупали чертежи за последние деньги. И про то, как никого для этого не жалели – ни себя, ни других.

Как на них Гитлер напал – и как они его победили – а мы только в конце в Европу вошли, когда игра была сыграна. Про город Сталинград, который стоял на их великой русской реке Волге – сейчас она отравлена радиоактивными отходами – и как немцам до этой реки оставалось дойти каких-то триста метров – и они три месяца пытались эти триста метров пройти, но так и не прошли.

Про то, как их Красная Армия гнала потом немцев до Берлина. Как снова поднимали страну из развалин – но при этом еще делали Бомбу и ракеты – потому что больше не хотели, чтобы кто-то в их страну приходил на танках без приглашения.

Иногда я подпрыгивал от возмущения. Иногда хотел уйти, например, когда он на Гарри Трумэна наезжал. На войне во Вьетнаме я не выдержал.

– Вранье! Вранье! Вранье! Не было такого. Никогда никто Америку не побеждал. Ладно, в Заливе Свиней – ты сам говоришь, что там латиносы между собой разбирались. У меня есть кого спросить – раз ты считаешь, что в книгах правды нет.

Хлопнул дверью и ушел. А утром – была суббота – поехал в фундаменталистскую церковь, где священником был столетний Браза Джим, самый старый человек в нашем городе – и который, как я слышал, воевал по молодости во Вьетнаме. Джим сидел в кресле у церкви и курил трубку. Я из машины вылез – и к нему. Говорю:

– Браза Джим, так и так, тут мне русский сказал, что во Вьетнаме нам надрали задницу и что мы оттуда позорно бежали.

Черный священник вздохнул печально, и говорит:

– Не соврал твой русский. Так оно все и было, Джек-бой. И задницу они нам надрали, сынок, кстати, русским оружием. Был у вьетконговцев русский автомат такой – «калашников» – ох, я скажу тебе, надежнее оружия не видел. Сколько же они наших положили этим автоматом.

Браза Джим стал рассказывать какую-то длинную историю про своего армейского друга, который этот самый «калашников» даже в Америку привез, и потом в Гарлеме, где он крэк продавал, он с пушерами, которые на его территорию лезли, с помощью этого «калашникова» разбирался – но я не стал дослушивать, поблагодарил, и поехал домой. Потому что стало мне как-то не по себе. Как-то стала моя картина мира давать трещину.

Наверное, первый раз я тогда понял, что янки-северяне не только нашу Конфедерацию оболгали, но теперь и еще и эту страну, где жили такие, как этот русский.

***

Кроме того раза я русского пьяным видел еще один раз.

9 мая это было.

Он позвонил старине Дональду, отпросился с работы. Сказал, что чувствует себя неважно.

А в этот день как раз приехали федералы. То ли из столицы Штата, то ли вообще из Вашингтона. Двое, важные такие, в костюмах, в галстуках, несмотря на жару.

Сначала долго сидели с Дональдом в конторе, потом зашли ко мне в мастерскую. Вежливые, впрочем, хотя и янки. Спросили, как мне русский напарник, что говорит, как работает.

Я янки не люблю, поэтому особо откровенничать с ними не стал. Сказал, что русский всё ОК, что работает хорошо, про политику молчит, проблем с ним нет. Федералы потоптались, посмотрели его рабочий стол и его сумку с инструментами, потом сели на машину и укатили.

А я после работы заехал к русскому. Тот явно мне обрадовался, налил виски. Я не очень виски, особенно когда жарко, но он объяснил мне, что сегодня день важный для него. Важный праздник был в его стране. Поэтому и я выпил немного.

А потом он мне пел свои русские песни. Певец из него был как из меня математик, но я терпеливо сидел, слушал.

Жалко мне его тогда стало. Почему-то.

***

Рабочий день заканчивался, Джек и русский сидели на двух старых автомобильных сидениях, стоявших в углу мастерской и наслаждались покоем и тишиной.

– В Оклахоме беспорядки были, национальную гвардию ввели. Говорят, много народу убили, – сказал Джек.

– А по радио не говорили, – сказал русский.

Обычно они на работе слушали или местное городское радио, или какой-нибудь федеральный общественный канал.

– И по телику не говорили. На форуме один парень оттуда написал – и даже фотографии выложил. Пока форум тут же киберполиция не прикрыла.

– Не удивительно, – сказал русский. – Все так, как они и говорили.

– Кто они? – спросил Джек.

– Были два таких очень умных человека в Германии. Давным-давно. Маркс и Энгельс.

– При Гитлере?

– Нет, – сказал русский. – Еще до Гитлера.

– И что они говорили?

– Что история человечества – это борьба между теми, кто угнетает, и теми, кого угнетают.

И что настанет день, когда угнетенные победят – окончательно и навсегда. И только тогда человечество избавится от войн, насилия и несправедливости.

Джек подумал немного.

– Слушай, а нельзя об этом почитать где?

– Вряд ли. Ваши запрещают и уничтожают их книги. Даже за хранение сажают в тюрьму. Потому что неполиткорректные.

– Плохо, – сказал Джек.

– Плохо, – согласился русский. – Но я тебе расскажу – я кое-что помню. Времени у нас много. Да?

И на следующий день, когда Дональд Хопс пригнал им на разборку старый «шеви» 58-го года, русский начал свой рассказ.

– В 1848 году в Германии вышла книжечка, написанная двумя молодыми людьми. Она начиналась словами: «Призрак ходит по Европе, призрак коммунизма».

– Только в Европе? – уточнил Джек.

– Что в Европе? – не понял русский.

– Ну, этот призрак ходит? Только в Европе?

– Понимаешь, Америка тогда был дыра дырой, парень. Но ты не перебивай.

Джек хотел обидеться за Америку, но потом передумал:

– Ладно, рассказывай.

И русский продолжил свой рассказ. И на следующий день. И на день после следующего.

***

В районе Восточного крыла Белого дома еще слышалась стрельба – наверное, подавляли сопротивление последних либерофашистов, но бой – и за Вашингтон, и за Белый Дом – закончился. Так что может палили в воздух от радости. Над зданием гордо реял флаг Конфедерации с серпом и молотом посередине. Джек Ньюмэн спокойно подошел к главному входу. Его солдаты 5-й интербригады имени Сталинграда – немцы, кубинцы, поляки, французы, южане, социалисты и анархисты янки – рисовали на стенах и колоннах Белого Дома свои фамилии. Джек рассказал им как-то о таком обычае, когда интербригада пробивалась к Вашингтону. Бои были очень тяжелые, пока в тылу у либерофашистов не вспыхнуло восстание – и фронт врага не развалился. Вот во время этих боев Джек, который вместе со своими ребятами ходил в атаки – за что получил потом выговор лично от Председателя Компартии США – и рассказал им, как советские, когда взяли Берлин и главное его здание, парламент, рейхстаг по-немецки, потом на стенах писали свои фамилии.

А ему это рассказал русский, когда они уже сражались в первых отрядах Фронта Национального Освобождения США. Джек даже вспомнил, когда. Незадолго до того, как русский погиб во время операции по уничтожению того генерала, дворец которого Джек мальчишкой видел во Флориде. Генерал – толстый, похожий на свинью – встал на колени, плакал, умолял – обращаясь то по-русски к соотечественнику, то по-английски к Джеку – сохранить ему жизнь, сулил какие-то немыслимые деньги – но русский выстрелил ему в лоб и потом еще плюнул на его труп.

А затем прилетели вертолеты, начался дикий огонь со всех сторон, русский – по ихнему странному русскому обычаю обнял Джека, потом оттолкнул легонько, остался с пулеметом прикрывать отход группы ФНО – и там и остался. Потом и по телевидению его гибель подтвердили. Даже радовались поначалу сильно – либерофашисты думали, что смерть легендарного подпольщика послужит ударом по Красным Конфедератам. Однако сильно просчитались.

Однако до всего этого, когда они еще сидели в машине и ждали команду от наблюдателя, русский и рассказал Джеку – как у него вообще было принято рассказывать в свободное время – и про штурм Берлина, и про то, как Гитлер принял яд и застрелился, и про то, как два советских сержанта подняли красный флаг над немецким парламентом, и как солдаты из штурмовых частей рисовали на стенах: Дошли! И ставили свои подписи. Джеку до сих пор нравилось слушать истории про ту великую исчезнувшую и так оболганную страну.

Он подошел к стене – солдаты с искренним уважением вытягивались в струнку и отдавали командиру честь, кроме, естественно, анархистов, которые выторговали себе эту уступку – неотдание чести, в самом начале Второй Гражданской – правда, единственную уступку, на которую им пошли, – нашел свободное от надписей место, вынул из кармана куртки заранее припасенный кусок угля, завернутый в носовой платок. Провел черту по белой стене, чтобы проверить, как получается. Остался доволен. Потом стал писать – так и оставшейся ему странной кириллицей:

Дошли! Егор Иванов. Русский. Коммунист.

 

Ликвидатор.

(где-то сразу после Нового Года)

Корпоративчик был в самом разгаре. В большом зале сидели бывшие спекулянты, ставшие директорами банков, и воры, ставшие хозяевами нефтяных вышек, высокопоставленные госчиновники и элитные проститутки, светские львицы и не менее элитные и дорогие гомосексуалисты – одним словом, московский бомонд. Знатная его часть. На небольшой сцене играла свои лучшие песни легендарная группа "Машина времени" (10 тысяч долларов за выступление – цены в связи с кризисом упали – да и группа эта не дотягивала до уровня настоящих звезд вроде Жанны Фриске или "Блестящих", выступления которых стоили в несколько раз дороже) – и в звуках песен про солнечный остров, скрывшийся в туман, и про пока горящую свечу тонул звон бокалов, вилок, втыкающихся в тарелки со всякими вкусностями и яствами.

Только-только началась знаменитая песня "Поворот", как на сцену выскочил Дед Мороз – белая борода, красный кафтан и красная шапка, с красным мешком – довольно тяжелым от подарков. Те немногие, кто не пил, не целовался взасос и не нюхал кокс, захлопали: "Жги, старичок!"

– Мужик, вали отсюда, – злобно прошипел Андрей Вадимович Макаревич, который в этой песне был только на подпевке.

– Ага, – радостно крикнул Дед Мороз, положил мешок на сцену, сунул в него обе руки и извлек оттуда два черных предмета, оказавшихся двумя скорострельными пистолетами-пулеметами.

Так же бодро (или, как было модно говорить в последнее время, "бодрячком") Дед Мороз с обеих рук начал расстреливать сидящих в зале.

Музыка оборвалась, как лопнувшая струна. Кто-то метнулся к двери, но она оказалась предательски заперта. Дедушка расстрелял обоймы до конца, положил автоматы обратно в мешок, вместо них достал пистолет.

На сцене уже никого не было – кроме фальшивого Деда Мороза и остолбеневшего Макаревича. Остальные музыканты, побросав свои инструменты, пытались спрятаться за черными колонками.

– Ну, Макаревич, – сказал Дед Мороз, – Вот и пришла твоя смертушка.

– Не надо, – скорее прошептала, чем проговорила рок-звезда. – Я всего лишь музыкант.

– Ты давно уже не музыкант, – сказал Дед. – Ты лабух. И политическая проститутка. За Ельцина призывал голосовать? Советский Союз хулил хулями? Теперь отвечать надо.

– Я же просто музыкант, не нужно… – сказал Макаревич. По его лицу вдруг потекли слезы.

– Э, брат, политика – вещь суровая. Уж коли полез в нее – будь готов к смерти.

С этими словами Дед Мороз выстрелил, и великий музыкант, кумир поколения 70-х-80-х годов 20-го века, с пулей в голове упал мертвым на сцену.

В тяжелую запертую дверь бились охранники, кто-то стонал в зале, залитом кровью и спиртным из расстрелянных бутылок. Дед Мороз бросил на сцену какие-то листочки из кармана кафтана и направился к окну.

***

(немного ранее)

Старшего лейтенанта ФСБ Макара Корзинкина перевели работать в центральный архив Службы. Тот архив, который на Большой Лубянке, 2. Основной.

Перевели временно – в какой-то степени даже пожалели – могли и вообще вышибить со службы – Макар завалил одно серьезное дело. Корзинкин работал против левацких организаций – всяких там неосталинистов, неотроцкистов, неомаоистов и прочей шушеры – ну и немного засветил и себя, и Службу, когда одна небольшая организация под громким названием "Красный реванш" якобы хотела что-то взорвать на 7 ноября. Никто и ничего взрывать и не собирался, дело было липовое, но информация просочилась, поднялся истошный визг о зубатовщине, гапоновщине и азефовщине – и Макара спрятали от греха подальше. По крайней мере, пока пыль не осядет, как сказал ему начальник, полковник Волков. Посидишь в архиве, поможешь архивариусам старые дела разбирать. И все такое.

Пыль категорически не хотела оседать – и Макар уже второй месяц сидел за столом, на котором лежали старые пожелтевшие папки с надписью "Хранить вечно".

В паках ничего интересного не было – бесчисленные протоколы допросов, дела по шпионажу, параллельные и перпендикулярные троцкистско-бухаринские центры, монархические, белогвардейские и эсеровские организации – то есть все то, чем органы занимались в 30-е годы. Уже через неделю стало смертельно скучно.

Однако в конце второго месяца нашлось кое-что интересное. Очень интересное.

***

– Что тебе, Корзинкин? – спросил полковник Волков, не прекращая что-то высматривать на экране своего ноутбука.

– Вопрос серьезный, товарищ полковник.

– Какие у тебя серьезные вопросы? – пожал плечами начальник. – Ты же теперь серьезными вопросами не занимаешься. Ты теперь у нас архивный червь. Ну, что там у тебя, выкладывай.

Макар открыл папку.

– В 1937 году советские ученые создали машину времени…

– Что?!

Волков оторвался от своего ноутбука.

– Да, товарищ полковник. Вот тут показания профессора Минаева-Цикановского, руководителя лаборатории № 2 Отдела экспериментальной физики ФИАН, в которой он собственноручно пишет, что 13 апреля 1937 года в будущее был заброшен и затем возвращен живым первый человек, лаборант Петров Игорь Станиславович. По возвращению в настоящее – то есть в 13 апреля 1937-го года Петров сообщил физикам, производившим эксперимент, что он побывал в 1952 году. По его словам, СССР в 1952 году не существовал, потому что был оккупирован и расчленен между европейскими и азиатскими странами. Из разговоров и найденных им газет Петров выяснил, что в 1940 году против СССР была совершена агрессия объединенной коалиции европейских государств, плюс Япония на Востоке, и после трех месяцев сражений война была проиграна. Причиной проигрыша, прежде всего, стало восстание в тылу Красной Армии, в результате которого часть советского руководства была убита, в том числе Сталин и Каганович, а часть арестована – в том числе Молотов и Ворошилов.

Полковник Волков смотрел на своего подчиненного странно.

– Это у тебя где такое написано?

– Вот. Я отксерил. – и Макар протянул листы Волкову.

Тот стал их быстро просматривать:

– Лаборант Петров… побывал в 21 июля 1952 года… рассказывая, плакал… Мавзолей взорвали… Украина поделена между Германией и Польшей… Ленинград финнам… суд над Политбюро… Жданов, Молотов, Ворошилов – повешены… сотни тысяч убитых членов партии…

Закончив, он снова посмотрел на Макара:

– И?

– Информация была немедленно сообщена секретарю парткома ФИАН, который в свою очередь сообщил ее в Московский горком партии. В тот же день Отдел был оцеплен курсантами школы НКВД, а все сотрудники лаборатории были заключены под стражу в Главную военную тюрьму в Лефортово, где их допрашивали члены специальной комиссии ЦК ВКП(б) во главе с Кагановичем и Ждановым. Протоколы допросов в деле отсутствуют.

Больше никакой информации в деле Минаева-Цикановского нет, потому что дело было закрыто 6 июля 1938 года в связи с гибелью профессора.

– Забили видать профессора, – задумчиво сказал Волков. – Умельцы ведь были.

– Никак нет, товарищ полковник. Профессор погиб в результате несчастного случая, в лаборатории во время второго запуска экспериментальной машины по перемещению во времени. Там, короче говоря, страшный взрыв произошел, погибли сотрудники лаборатории, много охранников, представители НКВД и РККА, кандидат в члены ЦК. Было следствие, признали несчастным случаем. Лаборатория была расформирована, все, кто знал про эксперимент, изъяты. Арестованы то есть.

– Интересно, а как же в 1937 году могли такую машину построить. И почему ее сейчас построить не могут?

– Я стал смотреть документы, товарищ полковник. Минаев-Цикановский был учеником великого русского физика Николая Умова. Это вроде как наш Эйнштейн…

– И при этом не еврей, – сказал Волков. – Судя по фамилии. Хорошая такая фамилия. Точно не еврей?

– Вроде нет, – сбился старший лейтенант. – Ну, а еще он долго работал с Александром Фридманом, другой наш физик и математик…

– Ага! – сказал почему-то обрадовано Волков.- Родственник олигарху. "Альфа-банк"!

– Никак нет. Однофамилец, я проверил. Умер от тифа в 1925 году. Исследовал пространство и время. В общем, учителя у него были очень умными – да и сам этот Минаев-Цикановский был очень толковым. А после его гибели дело засекретили.

– Ну, Макар, это все интересно, сенсация будет мирового масштаба. Хотя… – полковник задумался. – Но ведь СССР же сохранился. Аж до 1991 года?

– Так, товарищ полковник, я думаю, может потому и были эти самые репрессии в 1937-38 годах, когда Сталин узнал, чего будет. Вот он ход истории и изменил. Исправил, так сказать.

– Тогда что у нас получается – в смысле доказательств? Профессор погиб, машины не осталось. Только твои листочки и пара справок? Которые, может, кто-то по безумию наговорил – тогда народ и не такое придумывал. Ежели за них брались серьезно. Но для передачи по телевизору и это сгодится, вроде "Машина времени в руках НКВД". Ладно, топай, Корзи…

– Товарищ полковник, тут вот какое дело. Согласно последней справки, взрыв произошел, когда в будущее отправляли человека. Старшего сержанта Главного Управления Госбезопасности НКВД СССР Миронова Алексея Николаевича. При этом отправляли его в 2009-й год. Так что есть вероятность, что в нашем времени находится сотрудник НКВД сталинского времени.

– Ну, – сказал полковник. – Это, конечно, необычно, но не смертельно. Приспособится мужик. В какой-нибудь ЧОП пойдет работать – если только с криминалом не свяжется.

– Товарищ полковник, это не просто сотрудник НКВД. Это боевик. Профессионал. Убийца. Ликвидатор.

***

Из служебной характеристики на Миронова Алексея Николаевича.

"1905 года рождения, происхождение пролетарское.

Член ВКП(б) с 1927 года.

С 1928 года работает в органах ОГПУ.

В августе 1933 года за участие в разгроме крупной басмаческой банды в Туркмении награжден орденом Красного Знамени.

В 1934 году занимался ликвидацией очагов бандитизма в Чечне, Дагестане, Ингушетии, Кабарде. Лично застрелил Муссу Таашева, известного и долгое время неуловимого главаря крупной банды, действовавшей в Горной Чечне.

Награжден Почетным Знаком ВЧК-ГПУ-НКВД.

После Северного Кавказа работал в специальной группе, работавшей в Западной Европе и занимавшейся ликвидацией перебежчиков, боевиков-белоэмигрантов, членов ОУН и активных троцкистов. Во время Гражданской войны в Испании командовал группой диверсантов в тылу франкистов".

***

День был тяжелый, смертельно хотелось спать, но старший лейтенант Корзинкин все-таки заставил себя принять душ – как всегда перед сном. В душе он и услышал звонок мобильного. Обернувшись полотенцем, он высунулся в коридор, взял в руки крутящийся на низком столике в прихожей телефончик.

– Корзинкин? Бросай все и срочно в ресторан "Калифорния". Тут у нас тарантино полнейший. Приедешь – увидишь.

И полковник Волков немедленно отключился.

Через час лейтенант Корзинкин ходил по залитому кровью банкетному залу шикарного ресторана, сейчас напоминавшего скотобойню – на срочной службе как-то ему довелось там побывать, когда солдатиков посылали помогать заготавливать мясо для десантного полка, в котором его срочная служба проходила. Правда, трупы уже вынесли. В том числе и великого рок-музыканта

– Сейчас начальство приедет самое большое, – на ходу говорил ему полковник. – Говорят, премьера и президента с постели подняли, чтобы сообщить. Телевизионщики тоже уже знают.

– Товарищ полковник, а я-то тут при чем, – осторожно спросил старший лейтенант. – Я же в архиве работаю, как это все ко мне?

– К тебе? А вот как.

Они подошли к краю сцены. На ней лежал ворох визиток.

На каждой из них было отпечатано в черной рамке:

НКВД СССР

Ликвидационная комиссия

Миронов А.Н.

старший сержант госбезопасности

– Всплыл твой ликвидатор. И еще как всплыл, – сказал с горечью полковник.

– Ни хрена себе, – только и смог ответить на это старший лейтенант Корзинкин.

***

Информация просочилась в Интернет уже на следующий день. Еще через день появились статьи во всех газетах страны: "Сталинский палач убивает в Москве".

А еще на следующий день вспыхнула паника. Паника касалась исключительно высшей российской элиты – бизнесменов, политиков, шоуменов. С родителями, с детьми, с детьми детей, с любовницами, любовниками, с кошками, с собачками и хомячками элита срочно перебиралась на свои резиденции в Ницце, на Майорке и других дорогих и престижных местах. Лишь бы только подальше от страшной Москвы, в которой чудовищным образом возник призрак 1937-го в виде сталинского палача, которого окрестили Ликвидатором из НКВД.

Конечно, тут же были осуществлены различные контринформационные операции, в социальные сети запущены десятки противоречащих друг другу версий, только и исключительно для того, чтобы сбить взрыв паники и переключить внимание на важный информационный повод, на свободу из Краснокаменска отпустили по помилованию Ходорковского, у которого от шитья варежек немного съехала на религиозной почве крыша и он стал свидетелем Иеговы – но тема сталинской машины времени и попавшего из 37-го года ежовского палача никак не уходила на второй план.

Все мировые информагентства, все ведущие и неведущие теле- и радиоканалы говорили только об этом: о машине времени, изобретенной в Красной России, и о сталинском ликвидаторе, заброшенном из прошлого в будущее.

МВД, ФСБ и мало кому известное Управление специальных операций при Президенте Российской Федерации перешли на круглосуточную работу. Просеивался каждый слух, проверялись малейшие подозрения – и все без толку.

Пока на воздух не взлетел бизнес-центр Principal Plaza на юго-западе Москвы, где располагалась временная штаб-квартира корпорации "РОСНАНО".

Ко всеобщему изумлению, среди немногих выживших оказался руководитель корпорации Чубайс Анатолий Борисович – которому всего-то только оторвало ноги – что, по сравнению с судьбой его подчиненных, большинству которых оторвало все, что можно, начиная с головы, было просто невероятным фантастическим везеньем.

.

Однако именно эта дерзкая по наглости и масштабности акция вывела органы государственной безопасности и правопорядка на след сталинского боевика. Был вычислен изготовитель одного химреактива, из которого взрывчатка делалась, найдено липовое предприятия, которое реактив закупило, найдена машина, которое его везла на один арендуемый склад в Химках. В общем, в результате высокопрофессиональной работы неуловимый призрак из 37-го года стал понемногу приобретать все более осязаемую форму. И конец его стал неизбежен.

***

Полковник Волков сидел в импровизированном штабе группы захвата. Это был передвижной командный пункт, и в тесном помещении, заставленном аппаратурой, мониторами и секретной спецтехникой, сидели несколько офицеров.

Спецгруппа – если можно назвать спецгруппой несколько сот до зубов вооруженных человек из разных силовых структур – окружила скромный деревянный домик на окраине села Резуново в Подмосковье. По данным видеонаблюдения, подозреваемый Миронов находился в этом доме.

– Да, товарищ генерал, – говорил Волков по телефону. – Слушаюсь, товарищ генерал. Будет сделано, товарищ генерал. Так точно, товарищ генерал.

Положил трубку.

– У нас изменение,- сказал Волков.

Все напряглись.

– Поступил приказ не брать живым.

– А каким? – не понял кто-то.

– Мертвым, – сказал полковник. – Брать очень и исключительно мертвым.

– Почему? Как? – зашумели офицеры.

Волков показал пальцем на потолок командного пункта:

– Решение принято там. На самом верху. Никто не знает, что этот Миронов может порассказать про то, что и как там на самом деле было в 30-х годах прошлого века. А нам это надо? Сталинисты и так его святым считают. Все заборы и сортиры в стране в надписях: "Квачков, учись у Миронова!" Так что… Решение принято.

***

Два бронетранспортера долго поливали дом из специальных пулеметов специальными пулями, пробивающими в прямом смысле насквозь – от стены до стены – обыкновенную "хрущевку". После этого к дому пошли лучшие бойцы. Через 10 минут полковник Волков услышал по рации:

– Объект готов. Дом чист.

И только после этого он сам и его офицеры вошли в дом.

Миронов лежал на животе посередине комнаты. В руке у него был пистолет.

– Готов, голубчик, – сказал спецназовец. -Сам себя застрелил. В висок.

– Ну-ка, переверни, – сказал кто-то из офицеров.

Спецназовец хотел было возразить что-то, но потом перевернул труп.

На Волкова смотрел – если так, конечно можно сказать о покойнике, – кто-то страшно знакомый.

– Так это ж Корзинкин! – сказал кто-то сзади. – Старший лейтенант Корзинкин, из архива.

Волков оторопел. Узнал своего подчиненного сам. Отшатнулся от трупа. Посмотрел на стол у стены – прошитый в нескольких местах пулями. На столе лежали какие-то старые бумаги, печати, штампы, химические реактивы.

– Да тут целая лаборатория, – свистнул кто-то.

Волков начал листать бумаги – это были пробные листы якобы допросов и показаний лиц, посвященных – как теперь полковник понимал с беспощадной ясностью – никогда не существовавшей сталинской машине времени. И никогда не существовавшему старшему сержанту ГУГБ НКВД Миронову.

Майор из Аналитического центра ФСБ, стоявший рядом с Волковым, тоже все понял. Судя по его бормотанию.

– Корзинкин работал против левых. И, видать, сам стал левым. А может, и изначально был им. Когда его перевели в архив, там он, видно, и придумал всю эту клюкву – с машиной времени и сталинским ликвидатором. Наделал липовых документов, печатей, протоколов, – и никому в голову не пришло проверить. Наверное, среди левых он и помощников себе нашел – ему-то не надо было бояться, что нарвешся на нашего стукача. Он всех их знал наперечет.

Майор тяжело вздохнул, посмотрел на полковника.

– Полетят звездочки с погон в Конторе, ох как полетят.

Волков оглянулся. Лицо старшего лейтенанта Корзинкина – несмотря на аккуратную дыру в виске – было как у вполне живого. И чудилась полковнику в нем какая-то насмешка.

***

(накануне следующего Нового Года)

– Все-таки, друг Василий, есть у меня некоторые сомнения в правильности данного мероприятия, – задумчиво сказал один молодой человек другому, склонившемуся над неким техническим устройством странного и зловещего вида.

– Сопливый гуманизм кое у кого проснулся, – беззлобно сказал названный Василием.

– Нет. Гуманизм тут не при чем. Тут просто холодный расчет. И внимательное изучение классиков, категорически отвергавших такие методы.

– Классики во времена Константина Эрнста не жили. И про телевидение ничего не знали. А кабы знали – сами бы тут стояли, советы бы нам давали.

– Так оно конечно так, только все-таки массовое движение сознательных трудящихся, организованных в единую партию – оно лучше будет, как ты понимаешь.

Василий оторвался от своего устройства.

– Любишь ты, Коля, болтать. Прямо как какой-нибудь меньшевик. До массового движения, брат, нам еще как до Китая раком, а буржуй кровь пусть так и пьет? Нет уж. Дудки. Пусть, гад, по ночам не спит – ждет, когда ему в окно пролетарский привет прилетит. Пусть на самолет садится с молитвою, а на поезд – перекрестившись. Подай-ка изделие.

Тот, которого звали Колей, не возражая полез в багажник старенькой "девятки" и вынес оттуда что-то тяжелое и завернутое в синюю ветошь. Положил на асфальт, развернул.

Предмет оказался вполне обычной кумулятивной боеголовкой тандемного типа для модифицированного устройства BGM-75 TOW "Liberator", предназначенного для дистанционного уничтожения крупных военно-инженерых объектов и купленного за кило чистейшего афганского героина у немецких анархистов, которые в свою очередь слямзили устройство с какой-то базы НАТО в Европе.

– А все-таки персонал жалко, – сказал Коля, помогая установить боеголовку на модуль стрельбы.

– На войне как на войне, брат. Всегда есть выбор. И можно и нужно было идти работать на завод. Или шахтером под землю. Дворником, на худой конец.

В полутора километрах от двух молодых людей находилась Останкинская телебашня. В ней – в ее вновь открывшемся ресторане, располагавшемся на высоте более 300 метров – в данный момент проходила запись новогоднего "Голубого огонька". Лучшие артисты российской эстрады – Максим Галкин, Николай Басков, Филипп Киркоров, Евгений Петросян, Алла Пугачева, Катя Лель и другие – собрались для съёмки главной новогодней телепередачи – а в зале сидели випы всех мастей – от министра Кудрина до олигарха Прохорова. Москва давно вернулась к своей обычной жизни – сытой и довольной.

Через 10 минут башня прекратит свое существование, находящиеся в ней люди превратятся в невозможную к идентификации кашу, а на месте, откуда улетит кумулятивная тандемная боеголовка, будут найдены визитки с текстом в черной рамке:

НКВД СССР

Ликвидационная комиссия

Но это случится еще только через 10 минут – ну а пока в ресторане царит праздничное веселье, красивая музыка, смех и остроумные шутки.

 

Сидоров идет домой.

Начальник вызвал Сидорова к себе в кабинет и сказал:

– Нужно тебе, Сидоров, в Москву съездить.

Сидоров тяжело вздохнул. Как любой настоящий житель Петербурга Москву он не любил.

– Надо, – сказал начальник. – Я бы сам поехал, но ведь поезда взрывают ингерманландско-ингушские сепаратисты, – а рисковать собой я не могу: без меня весь бизнес разладится и развалится.

Про сепаратистов он был прав: вчера в программе «Время» показали задержание одного такого – Вахи Хамидановича Кяюкияйнена. Сепаратист был зловещ, бородат и злобен – такому не то что поезд под откос пустить, такой отца родного зарежет и глазом не моргнет при этом. Сепаратист еще и ругался по-иностранному:

– Перкеле, паскаа, нохчи ду шу!

– Ладно, – сказал Сидоров начальнику, тяжело вздохнув. – Раз такое дело – то поеду.

Пришел домой, собрал вещи в свой дорожный чемодан, обнял на пороге жену и дочек – и уехал в Москву.

К счастью, в эту ночь поезда не взрывали, так что в столицу нашей Родины Сидоров приехал в целости и сохранности.

***

Остановился Сидоров в гостинице «Москва», на самом последнем этаже. После низкого, придавленного серым балтийским небом к земле и воде Петербурга было непривычно высоко, поэтому Сидоров задернул шторы и прилег на кровать. Пультом включил телевизор. Послышался шум, но изображение не появилось.

Сидоров лениво оторвался от кровати, подошел к телевизору, шарахнул по нему кулаком. В ящике кто-то ойкнул, но экран зажегся. За стеклом сидел какой-то человечек и тер ушибленную голову.

– Совсем офигел? – спросил человечек у Сидорова. – Больно же.

– Ну, извини, – сказал Сидоров. – Я вообще-то телевизор не смотрю.

– Ну и зря, – сказал человечек. – У нас есть чего посмотреть. Обхохочешься.

Он обернулся и позвал кого-то. Рядом с ним появился маленький – сантиметров сорок от края экрана – президент.

– Ну, гном, – сказал человечек, – расскажи электорату про модернизацию.

Гном-президент хмуро посмотрел на Сидорова, потом на человечка.

– Издеваешься, да? – спросил обиженным тонким лилипутским голоском – Ты еще про нацпроекты попроси рассказать, приколист хренов. Или про наши победы на Олимпиаде в Ванкувере.

– Да уж чего не надо, того не надо, – сказал Сидоров. – Кстати, давно хотел спросить – а как так получается, что вот вы, ребята, в каждом телевизоре есть? Где не включишь – а везде то Путин, то Медведев?

– Секретные технологии, – ответил за него человечек. – Еще при Ельцине придумали. В каждом телевизоре есть свой президент, есть свой премьер-министр. Власть должна быть с народом. Приглядывать за вами, несмышлёнышами. Чтобы чего не натворили.

– А сам-то ты кто? – спросил Сидоров.

– Телевизорный, – сказал человечек. – Есть домовые, есть лешие, а я – телевизорный.

– Нечистая сила, значит? – спросил Сидоров.

– Обидное какое слово, однако, – вздохнул телевизорный. – Вот нечистая сила – он, – показал на гнома-президента, который от скуки ковырял пальцем в носу, доставал козявки, долго разглядывал, а потом отправлял их в рот.

– Ну и ладненько, однако устал я с дороги, поспать мне надо, – сказал Сидоров и телевизор выключил.

С этого вечера Сидоров и телевизорный коротали темные московские вечера за долгими разговорами о том и о сём. Сидоров покупал ему бублики к чаю, который заваривал с помощью запрещенного в гостинице кипятильника, а телевизорный угощал Сидорова салом, которое ему присылала тётка, тоже телевизорная, но только на Украине.

***

Москва сильно изменилась с тех пор, как он побывал здесь последний раз несколько лет назад.

Особенно явственно это ощущалось на контрасте со столицей бывшей.

Чем больше родной город Сидорова пытались превратить в Санкт-Петербург, тем меньше это удавалось.

Переименуют, скажем, улицу Марата в улицу Прав человека, – а по ночам все равно на домах проступают старые надписи – и даже слышен голос Друга народа, кашляющим голосом призывающего резать, как свиней, врагов Республики и Свободы.

Поставят памятник поэту Бродскому – а ночью прохожие видят, что с памятником беда какая-то, и что он уже не Бродскому, а Троцкому!

Устроят на «Авроре» светскую вечеринку с губернаторшей, олигархами и проститутками, – а следующей ночью испуганные прохожие вдруг увидят, как орудия крейсера, ржаво скрипя, направляются на важнейшие в городе здания, и призрачные канониры поют при этом отнюдь не новую песенку Димы Билана, а очень старую песню Эжена Потье.

Не то Москва. Москва росла вширь и вверх, словно огромная яйцеклетка, при этом не собирающаяся делиться, и не понимающая, что делиться когда-нибудь придется. И тогда будет больно. Но это будет потом.

Символом новой Москвы могла бы служить гигантская статуя «Россия, поднимающаяся с колен» скульптора Церетели – в качестве модели России была выбрана дочка бывшего петербургского мэра, а заодно учителя-наставника нынешних главных российских начальников, живших, в силу своих скромных размеров, в каждом телевизоре. Поэтому «Россия» больше напоминала девицу, сделавшую минет клиенту и ожидавшую, что получит сейчас причитающиеся ей за работу 50 долларов.

Улицы, забитые машинами – при этом одни машины периодически врезались в другие, и потом из машин, которым повезло меньше, вырезали автогенами тела водителей и пассажиров, а те машины, которым повезло больше, радостно сигналя, улетали по своим важным делам. Проходящие снимали происходящее на мобильные телефоны: оторванные головы, клюющих кровавую пищу стервятников, задумчивых страховых агентов, брезгливо ковыряющихся в том, что было когда-то людьми и достижениями корейского автопрома.

Подмосковные людоеды, вампиры и просто ликантропы в милицейской форме с пистолетами и дубинками, зорко высматривающие в толпе добычу.

Рекламные растяжки с надписями «????? ????? ?????? ??????????», что в переводе с иврита на великорусский значило «мене, текел, упарсин»?, и на которые никто не обращал внимания, хотя скидки предлагались до 50 процентов.

Витрины, пугающие даже не ценами, а тем, что на них написано теоретически невидимыми, но очень ясно различимыми буквами: «Во время мятежа или революции камнем кидать сюда».

Нет. Москва Сидорову не понравилась. Как, впрочем, и он ей, так как после первой же поездки в метро Сидоров лишился часов, снятых изумительно-незаметно ловким московским воришкой.***

Раз Сидоров возвращался с какого-то длинного и явно бесцельного обсуждения, которое кончилось ровно так же, как и все обсуждения в Москве, – то есть пришлось позвонить начальнику в Петербург, и начальник лично договорился о сумме взятки.

На какой-то площади собралось много народу. Народ делился строго на три одинаковых части – на людей с плакатами, на милиционеров и на журналистов с камерами.

– Это чего тут такое? – спросил Сидоров у нищего в униформе попа, который собирал деньги на восстановление Храма всех святых на Фамагусте Покровского благочиния Истинной Автокефальной Православной церкви Антиохского Патриархата.

– Это «несогласные» митингуют. Хотят, чтобы все было как при дедушке, – ответил нищий поп, а потом радостно воскликнул. – Опаньки, а вот и сам дедушка!

Над толпой возникла призрачная тень Бориса Николаевича Ельцина, первого Президента Свободной России. Тень бормотала:

– Лягу на рельсы, да, да… Мешок, понимаешь, на голову одели, и с моста… Что тот генерал, что этот…

Потом что-то неразборчиво. А затем запел явно очень нетрезвым голосом, дирижируя при этом невидимому оркестру:

– Калинка-калинка-калинка моя…

Толпа «несогласных» тут же дружно подхватила:

– В саду ягода малинка-малинка-моя!

Милиция, словно дожидаясь этого момента, начала «несогласных» бить. «Несогласные» красиво, как подстреленные браконьерами лебеди, падали на землю и бились в конвульсиях.

К Сидорову подскочили два дюжих ОМОНовца.

– «Несогласный»? Получи! – И замахнулись дубинками.

– Не надо! – воскликнул Сидоров, – Питерский я!

Дубинки упали бессильно вниз. Как и оба дюжих омоновца, которые повалились к ногам Сидорова, стали хватать его за щиколотки и причитать в один голос:

– Прости нас! Мы же не знали! Прости нас, окаянных!

Сидорову стало крайне неловко, он кое-как оторвал ноги от двух рыдающих милиционеров и поспешил к метро.

Навстречу ему бежал человек с бородкой. За ним гнался целый отряд сержантов, офицеров и даже генералов милиции, при этом все дули в свистки. Лицо человека было неуловимо знакомое.

Бегущий явно уловил немой вопрос в глазах Сидорова, потому что притормозил свой бег на мгновение:

– Не узнаешь, человек? Это же я, Эдичка! – и побежал дальше. Приостановившиеся тоже на секунду-другую милиционеры гурьбой побежали за ним.

***

Наконец, все дела в Москве были закончены. Сидоров легко купил билет на поезд – и по дороге вместо сна на верхней полке всю ночь проговорил с каким-то стареньким ученым, ехавшим в Северную столицу аж из самого Академгородка, что в Новосибирске.

Кроме обычных историй про то, как все кругом разворовано и разворовывается, ученый рассказал, как недавно в Академгородке построили гигантский суперкомпьютер – самый большой в стране – и запустили на нем отечественную программу Искусственного Интеллекта.

Компьютер два дня мигал всеми своими лапочками, а потом выплюнул из принтера листок всего с двумя строчками:

– "Вам хана! Вся власть Советам!" – и отключился – при этом так, что перезапустить его не смогли.

В Петербурге жил один головастый еврей-математик, который был последней надеждой новосибирских ученых на то, что суперкомпьютер удастся оживить – к нему сибиряк и ехал.

– Хотя надежды на это крайне мало, – честно добавил в конце своего рассказа ученый старик.

Возможно, это и послужило последней каплей, потому что прямо с вокзала Сидоров заехал на работу, отдал все подписанные московскими начальниками бумаги своему начальнику, а оттуда, даже не заскочив домой, – по адресу, который получил от одного своего старого школьного друга.

***

Сидоров вошел в рюмочную «У Бухарина», что располагалось на набережной Мойки. Кафе было обставлено в советском стиле – портреты Генеральных секретарей на стенах, вымпелы и знамена победителей социалистического соревнования. Возле туалета висел серый обшарпанный телефон-автомат с монетоприемником – тоже из тех времен.

– Позвонить-то можно? – спросил Сидоров у молодого человека за барной стойкой. Тот посмотрел на него странно, потом кивнул и вернулся к протиранию рюмок полотенцем.

Сидоров вынул из кармана найденные несколько лет назад под плинтусом две копейки, кинул в автомат, набрал Заветный номер.

– Справочная, – раздался из трубки приятный женский голос.

Сидоров спросил то, чего спросить хотел.

– Минуточку, – ответила женщина, пошуршала какими-то бумажками, потом продиктовала: – перекресток Народовольцев и Обуховской обороны, дальше по проспекту Пролетарской диктатуры, выйти на Красноармейский проспект, первый дом по Третьей Коммунистической. Во двор. Повторить?

– Не надо, сказал Сидоров. – У меня исключительно хорошая память. Спасибо!

– Пожалуйста, – ответила женщина и отключилась.

***

Жена и дочки смотрели на Сидорова, укладывающего в чемодан самое основное.

– Как на месте обустроюсь, так вам сразу передам весточку.

– А вдруг там так, как говорят по телевизору?

– Сколько я тебе говорил – не смотри телевизор! – в сердцах сказал Сидоров. – Мне один мужик рассказывал – он в телевизоре живет, телевизорный – врут они там все. Ни слова правды. Даже когда время на часах показывают, – и то, это не наше время, а ихнее.

Жена все равно не верила и украдкой вытирала слёзы.

***

Сидоров прошел мимо Финляндского вокзала – сам-то вокзал был уже много лет закрыт: в силу какой-то странного историко-географического парадокса через него из соседней маленькой северной страны приезжали время от времени в Питер, в частности, и в Россию вообще, люди, приносившие властям российским немало седых волос, – а то и вообще необходимость, переодевшись в женское платье и на машине с американскими дипломатическими номерами, срочно бежать в Гатчину. Поэтому от греха подальше начальники приняли волевое решение вокзал закрыть.

Пройдя мимо вокзала, Сидоров нашел подходящую маршрутку и на ней отправился по адресу, который ему продиктовали по телефону-автомату.

Хотя все улицы в городе давно уже переименовали – еще в те времена, когда городом управлял человек, который любил белые костюмы и великосветские тусовки – вроде визитов английской или нидерландской королевы, или, например, венчания Пугачевой с Киркоровым, но одновременно крайне не любил заниматься вопросами жизни своих горожан и воспитанием своей дочери, – с наступлением темноты, как уже отмечалось, старые названия проступали кровавыми краснокоричневыми надписями на облупившихся стенах.

***

Войдя в нужный двор и пройдя мимо мусорных баков, украшенных надписями «Движение сопротивления им. Евно Азефа», Сидоров прошел через другой двор и оказался на пустыре. Пустырь был огромный, его рассекала длинная прямая дорога, а по обеим сторонам ее стояли статуи. Лампы на фонарных столбах не горели, но луна в небе была такая яркая, что Сидоров, который шел по рассекающей пустырь дороге, мог легко видеть лица статуй. Некоторые он узнавал, некоторые – нет. Но на каждом памятнике была медная табличка, которую Сидоров почему-то считал своим долгом прочитать: «Бурбулис», «Шахрай», «Починок», «Грачев», «Чичваркин», «Новодворская», «Кудрин», «Сердюков», «Горбачев», «Смоленский», «Яковлев», «Старовойтова», «Коротич», «Собчак», «Фридман», «Юшенков», «Березовский, «Дерипаска», «Дудаев», «Гусинский», «Ющенко», «Латынина», «Потанин», «Боннэр», «Масхадов», «Медведев», «Жириновский», «Басаев», «Сахаров», «Авен», «Грызлов», «Тимошенко», «Степашин», «Карякин», «Евсюков», «Абрамович», «Радзиховский», «Исмаилов», «Черниченко», «Ходорковский», «Ансип», «Япончик», «Путин», «Юмашев», «Саакашвили», «Альбац», «Ландсбергис», «Петросян», «Фурсенко»… У некоторых статуй были отбиты нос, рука или даже голова – и их было много, в прямом смысле до горизонта – знакомых и незнакомых, – и при этом казалось, что они живые, и сейчас сойдут со своих бетонных тумб и набросятся на него, – и вот только тогда Сидоров побежал.

***

На страже Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик стоял Пограничник-с-собакой.

Увидев запыхавшегося Сидорова, он снял с плеча карабин и громко крикнул:

– Стой! Кто идёт?

– Сидоров идёт, – ответил Сидоров.

– И куда идём? – спросил Пограничник-с-собакой строгим голосом.

– Домой иду.

Пограничник-с-собакой надел карабин обратно за плечо и спросил уже человеческим голосом:

– Что, достали?

– Да уж не то слово, – ответил Сидоров.

– Тогда проходи, – сказал Пограничник-с-собакой. Собака, казалось, тоже хотела что-то сказать, но потом передумала.

И Сидоров прошел через Государственную границу СССР.

Огляделся.

Люди здесь работали на заводах и на колхозных полях, запускали луноходы и марсоходы, исследовали океанское дно и свойства элементарных частиц, читали книги и занимались спортом, растили детей и ухаживали за стариками, по телевизору показывали концерты молодых рок-музыкантов и все симфонии Бетховена, в передаче «Ленинский университет миллионов» бородатые марксистские философы спорили о прошлом, настоящем и будущем, в фильмах про школу детей ненавязчиво учили быть добрыми, а в фильмах про войну – любви к своей Родине и к своей народной армии. В общем, люди жили обыкновенной нормальной человеческой жизнью.

Впервые за много лет Сидоров улыбнулся. Он, наконец, был дома.

 

Оккупированная территория.

– Палыч, тут человека какого-то странного поймали.

Командир партизанского отряда имени Клима Ворошилова Василий Бойко оторвался от карты, посмотрел на своего помощника. Они вместе служили в одной танковой бригаде, которую немцы расколошматили в ожесточенных боях под Смоленском в сорок первом, только горьковчанин Бойко там был лейтенантом, а его помощник – ленинградец Витька Береснев – рядовым механиком-водителем.

Вот так они теперь второй год по лесам вместе и воевали.

Вокруг них понемногу сложился небольшой отряд – из не вышедших из окружения и не сдавшихся красноармейцов, ушедших в леса немолодых сельских коммунистов и активистов – некоторые даже с семьями, и еще несколькими подростков прибилось, потому что роднные их погибли от рук карателей 11 батальона СС фон Краузе.

Больше-то, по совести, прятались по лесам, лишь изредка уничтожая мелкие немецкие группы. Хотя сейчас немцы уже такими беспечными не были – и мелкими группами не передвигались.

– Ну, приведи, – недовольно сказал лейтенант Бойко. Головной боли хватало и без странных человеков.

Двое партизан ввели в «курятник» – так партизаны называли свои на скорую руку сделанные жилища, которые не жалко было спалить, если вдруг немцы вдруг опять попробуют отряд уничтожить – человека средних лет. Бойко сначала бросил на него беглый взгляд.

– Задержали ребята из дозора на Лосином ручье. Вышел прямо на них. Говорит, дело у него к командиру отряда.

Бойко присмотрелся к человеку. И что-то ему показалось странным. Одежда вроде обычная – сапоги, фуфайка, ватные штаны, шапка. Но – Бойко даже никак не мог подобрать слово – не настоящие какие-то. Словно, словно. .. как у актера в довоенном кино из сельской жизни. Похоже – но любой колхозник сразу увидит, что это не настоящее. Во-вторых, прическа. Нет таких причесок у мужиков в сорок втором. И – лицо. Не наше лицо. Нехорошее предчувствие проснулось у лейтенанта Бойко. Такие прически если и видел раньше, так у тех нескольких пленных эсэсовцев, которых они захватили во время нападения на село Пригорское – самая крупная операция «ворошиловцев» в прошлом году – и пустили потом в расход.

– Дело, говоришь? Так говори свое дело.

– Дело конфиде.. секретное, – сказал мужчина. – С глазу на глаз.

– Обыскали? – спросил Бойко у Витьки.

– Да, товарищ лейтенант (перед другими Береснев обращался строго, по уставу). Вот.

Он положил рядом с картой пачку махорки, спички, кусок хлеба, завернутый в тряпицу и компас. Странный такой компас. Не наш. Не видел таких компасов никогда Бойко – ни у наших, ни у убитых немцев. Покрутил в руках, пощупал.

– Интересный какой компас, – сказал Бойко, глядя на мужчину. – Что это за материал такой? Вроде не железо, а крепкий.

Мужчина безразлично пожал плечами.

– А документов у тебя нет?

– Нет, – ответил тот.

– Как же ты живешь – без документов, а? Без аусвайса немецкого, без нашего советского паспорта? Без красноармейской книжки? Так ведь можно под пулю попасть – по законам военного времени. Да еще с таким странным компасом.

Мужчина стал проявлять нетерпение.

– Товарищ командир, дело очень срочное.

– Срочное? – переспросил командир отряда. – Ну, коль так, говори.

И кивнул своим партизанам, чтобы те оставили их с глазу на глаз. Сам же демонстративно вынул трофейный «вальтер» и положил рядом с собой. Чтобы если что – мужик не забаловал.

***

Немецкая колонна – две танкетки, несколько грузовиков, мотоциклисты – шла беспечно. При такой огневой поддержке бояться им было нечего. Поэтому атака «ворошиловцев» была поначалу для них неожиданной. Но только поначалу. Потом немцы быстро рассредоточились, открыли шквальный огонь – и уже скоро ясно стало, что – как Бойко и предполагал – вся эта затея была чистым самоубийством. Если бы у них была бы хоть пара минометов – на что-то можно было бы рассчитывать. Но так – с двумя пулеметами – слишком неравные силы. Да еще две танкетки.

Витьку Береснева убило на глазах Бойко – выстрелом из танкетки. Фактически разорвало Витьку на куски. Через полчаса – по затухающей стрельбе своих лейтенант понял, что скоро от отряда ничего не останется – и громко, как мог, крикнул: «Отходим!». И стал отползать вглубь леса – потому что встать было невозможно – огонь немцы вели шквальный – головы не поднять.

Когда отполз уже казалось достаточно далеко и стал подниматься – невдалеке раздался взрыв – и что-то горячее и острое, как укус гигантской пчелы – ужалило его в живот. И он снова упал на землю – но уже без сознания.

***

– Давно я в беспамятстве? – спросил Бойко, вывалившись из темноты. Было страшно больно. Его несли, да какое там несли, скорее – тащили, старик Пахомов и молодая девушка-училка из села Высокое. Бойко никак не мог вспомнить ее имя.

– Молчи, командир, – сказал Пахомов злым голосом.

Бойко замолчал. Каждое изменение положения тела вызывало страшную боль и в какой-то момент он вновь выключился.

Снова он очнулся, когда было темно, и рядом горел огонь. Он был у костра, возле которого лежало или сидело несколько человек.

– Много осталось? – спросил Бойко, превзнемогая боль.

– Немного, – ответил кто-то из темноты. Потом в неясном свете огня возникло лицо старика Пахомова.

– Почто же ты отряд положил, командир?

На лице старика были слезы. Пахомов воевал еще в гражданскую, получил кулацкую пулю из обреза во время коллективизации, при этом два раза из партии исключался – человек был принципиальный, начальству от него, как рассказывали, спокойной жизни не было. У «ворошиловцев» он был за комиссара.

– Сколько осталось? – снова спросил Бойко.

– Все тут, – сказал Пахомов. – Пять человек. Бабы и малолетки ушли к Красильникову – это ежели еще найдут его. Немцы теперь весь Нижний лес будут прочищать. Совсем озверели. Даже самолеты прилетали.

И снова спросил злым голосом:

– Зачем, командир, людей на смерть послал?

– Надо так было, – сказал Бойко. – Людей позови.

Партизаны – с хмурыми, видно даже в темноте, лицами – сели вокруг своего раненого командира.

И он им рассказал. То, что ему рассказал человек с компасом.

***

Что батальон фон Краузе получил из самого Берлина приказ – уничтожить маленькую деревушку Клушино Западной области. Не потому даже, что там партизаны какого-то важного немца убили – как чаще всего бывало, а вот просто уничтожить – и всё. Причуда такая пришла в голову какому-то начальнику в Берлине, в ихнем СД – Управлении безопасности. Чуть ли ни сон приснился фашисту какому-то высокопоставленному – что нужно уничтожить никому не известную русскую деревню на оккупированной территории. Вроде тот фашист мистикой увлекался какой-то восточной. И что-то там в своей мистике увидел, что ему очень не понравилось.

И что героически почти весь погибший отряд имени Клима Ворошилова этот план немецкий сорвал. Потому что фон Краузе во время партизанской атаки потерял своего пасынка – и пришел в такую ярость, что наплевал на бессмысленный приказ из Берлина, и будет теперь весь Нижний лес шерстить – гоняясь и за остатками «ворошиловцев» и за бригадой Красильникова – и про деревню ту забудет. А потом Красная Армия начнет наступление – и станет немцам не до Клушино.

И вырастет в той деревне пацан один, который – вот так же, в апреле месяце, только через почти двадцать лет – полетит к звездами. За атмосферу. Выше неба. И будет первым человеком, который увидит нашу Землю – которая, как известно шар – со стороны.

Все это рассказал человек с компасом – который на самом деле никакой не компас, а устройство к каким-то мудрёным даже для лейтенанта-танкиста РККА названием – от слова темп…, ага, темпоральное – и сделано оно для перемещения во времени. Потому что люди из будущего узнали, что произошла временная ин-тер-фе-рен-ция – тоже еще словечко, какой-то сдвиг информации в прошлое – и может это вызвать то, что не будет этого мальчишки. Убьют его каратели – вместе со всей его деревней. И потом – даже если в космос полетит кто-то другой, – всё будущее станет другим, потому что история есть сумма очень сложных взаимодействий, и от этого мальчишки, который сейчас живет в деревне Клушино и знать не ведает о том, что его ждёт – зависит не меньше, чем от товарища Сталина в Кремле, который руководит сейчас всей Красной Армией в ее борьбе с фашистским зверем, или от солдат, что не пропустили немца к Волге – а потом и вообще окружили и уничтожили отборную немецкую армию.

Поэтому нужно – уже немедленно – идти на перехват батальона фон Краузе и отвлечь его мясников от деревни Клушино.

Не поверил сначала Бойко тому человеку, но чем больше тот рассказывал – тем больше лейтенанту казалось, что он говорит правду. А рассказывал он разное и удивительное – и про будущее, которое наступит, про всемирный коммунизм, который – с отступлениями и поражениями, но построят, и про прошлое, в том числе и о самом лейтенанте, да такие вещи, о которых никакой немецкий шпион – если принять человека за немецкого шпиона, знать бы не мог. А потом человек попросил дать ему компас. Бойко – ошарашенный рассказом – разрешил.

– Лейтенант, – сказал человек. – Тебе решать. Я понимаю, чего прошу – отправиться на верную смерть. И тебе самому, и свой отряд отправить. Но у нас другого варианта не получилось придумать – а временные волны хоть и инертны, но необратимы. И вмешательство должно быть именно таким. Локальным. Без побочных афтерэффектов (человек заметно торопился и слов уже не выбирал). Не я тебя прошу. Человечество будущего. Вот тебе доказательство, что я правду говорю.

Человек нажал какую-то кнопку на своем «компасе» – и исчез. Был – и нет. Только пачка махорки на столе, спички, да кусок хлеба на тряпице.

Через несколько минут в «курятник» заглянул Береснев – видать, испугался наступившей тишины.

– Палыч, а где мужик? – удивился.

Бойко задумчиво посмотрел на него.

– Ушел.

– Как ушел? А кто он был-то?

– Важный это человек. Из самого Центра.

– Во как… А чего я не заметил, как он выходил? – все еще недоумевал Береснев.

– Надо так, – жестко подвел черту Бойко. – Значит так, выступаем немедленно. Собирай людей.

***

Силы иссякли от рассказа и лейтенант отключился. Просто уснул. И уже глаза не открыл, потому что утром умер, не приходя в сознание – училка из села Высокое пыталась сделать что-то – но что она могла сделать?

Командира схоронили тут же, у костра, старик Пахомов ножом у ближайшего дерева обозначил пятиконечную звезду – если вдруг жив кто останется и могилу найти чтобы смог, а потом партизаны отправились искать бригаду Красильникова. Услышанное не обсуждали – каждый решил для себя, что умирающий лейтенант просто бредил.

Над головой пару раз пролетали немецкие самолеты. Но партизан немцы увидеть не могли – их, как всегда, оберегал лес. Суровый смоленский лес – столетиями защита и оборона для своих. И всегда такой злой к чужакам.

 

Пункт первый.

Ему позвонили по телефону.

– Рабочие бунтуют на приисках, хотят подписания колдоговора, – сказал голос в трубке.

– Шлите их к черту! Не нравятся – пусть уходят – завезем папуасов. Папуасы будут работать без колдоговора за одни харчи!

– Но…

Он уже бросил трубку.

Снова стал разглядывать ежедневник. Нашел там что-то важное для себя, нажал кнопку интеркома:

– Наберите его превосходительство генерала Голынцева.

Тут же отключился.

Встал. Размял отекшие от сидения ноги. Подошел к окну. За окном было солнце, жара, небо без единого облачка. Прямо перед окном висел плакат какой-то туристической компании: «Вы бывали на Таити? Если нет, пора ехать!» Равнодушно отвернулся.

– Обрати внимание на его реакцию, – сказал Старший Младшему. – Это очень типично для него. Он за все это время ни разу не был в отпуске.

– Голынцев на проводе, – сказала секретарша в «интеркоме».

Он снял трубку.

– Здравствуйте, Николай Петрович! Не узнали?

Голос его странным образом переменился – в нем не было уже не капли стали, а, наоборот, появилась какая-то напевность и патока.

– А, ты это! Ну, здравствуй, здравствуй!

– С днем ангела вас, Николай Петрович! От меня и от всех сотрудников товарищества на паях «Измайловское». И супруге вашей, Антонине Егоровне, мои самые горячие приветы.

– Спасибо, спасибо, передам, обязательно передам. А ты приходи-ка завтра в ресторацию – я там собираю однокашников по кадетскому корпусу, да сослуживцев по министерству. Так что увидишь там хороших людей, и они на тебя, красавца, посмотрят.

– Спасибо вам, Николай Петрович, всенепременно и обязательнейшим образом буду.

– И программа там будет хорошая: цыгане будут, Филипп Киркоров будет. С новой песней: «Миллион алых роз». Модная песня, сам государь император, говорят третьего дня утром напевал: «Миллион, миллион алых роз, из окна, из окна видишь ты…»

– Я очень рад, Николай Петрович. Буду, всенерпеменно буду!

– Вот и славно.

И его собеседник повесил трубку.

– Сука с бакенбардами, – выругался он. – А название ресторана и время? Ладно, узнаем.

Он сделал запись в ежедневник.

– Государь император? – спросил Младший задумчиво. – Я не очень разбираюсь в древней истории, но какой-то вроде анахронизм, нет?

– Да какая разница! – отмахнулся Старший.

Он сел за компьютер, стоящий в углу кабинета. Просмотерл сайты биржевых сводок, потом новостную ленту «Императорской служы новостей».

Почему-то оглянувшись на дверь, включил з а п р е т н о е…

– А вот это не пойдет! – сказал Старший, нажал что-то на своем виртуальном дисплее.

«Посещение данного сайта запрещается согласно Уголовному кодексу Российской Империи. Вы получаете предупреждение. При повторном…»

Он быстро переключился на новости.

Снова зазвонил телефон.

– Да? – сказал он, не скрывая раздражения.

– На шахте «Залесская» взрыв метана. Возможно, больше сотни погибших…

– Быстро. Немедленно. Продавать акции шахты. Бросай всех своих брокеров и продавай. Через час они будут стоить меньше туалетной бумаги.

– А что с погибшими… – начал голос.

– Да срал я на твоих погибших! Закопают чумазых, водки попьют и забудут. Акции. Продавать. Немедленно!

Старший отключился.

– Не могу. Я не железный. Извини, перерыв. Пойдем подышим свежим воздухом.

Они вышли из белого кабинета через балкон, спустились по лестнице и оказались на площадке для флайеров.

– Вообще и работа у вас… – с сочувствием сказал Младший.

– Да уж, не самая приятная.

Старший подошел к самому краю площадки, стал смотреть на тайгу, лежавшую перед Центром. Некоторое время висело молчание.

– Надеюсь, уже немного осталось. Понимаешь, мальчик с самого начала поражал всех своей асоциальностью. Воровал у ребят вещи, сладости, пытался что-то выменивать и разменивать, врал, один раз избил кого-то. Были привлечены лучшие специалисты-педагоги, даже академик Хайруддинов.

– Сам Хайруддинов?

– Сам. И он ничего не мог сделать. Настолько мощного взрыва атавистического сознания не было в истории педагогики по крайней мере последние сто лет, если не больше.

Младший подошел к краю площадки, взялся за поручни, тоже стал смотреть на темно-зеленый океан перед ними.

– Неужели нельзя было пойти на психокоррекцию. В порядке исключения?

– Нельзя. Так называемая поправка Замятина. Был такой сейчас почти забытый русский писатель – нарисовал общество принудельной унификации. Когда коммунизм победил окончательно, основатели федерации страшно боялись повторения ошибок коммунистов первой волны. Насильно толкать людей к счастью. Поэтому была принята поправка к Коммунистическому Кодексу: вмешательство в психику человека и переделка сознания с использованием средств психокоррекции абсолютно запрещается.

Они оба, словно по команде, посмотрели на ели видимый на дневном летнем небе серпик Луны.

– Да, – тяжело вздохнув, сказал Старший. – Даже в отношении львовского маньяка на нарушение не пошли. Хотя он убил трех человек сорок лет назад. Отправили его на темную сторону, создали ему замкнутый цикл на брошенной станции – и предали забвению.

– Он жив, кстати?

Старший пожал плечами.

– Вроде бы в информсети не было сообщений о его смерти. Над станцией висит контрольный спутник – если бы тот умер, зафиксировал бы.

Снова немного помолчали.

– А вот этому было решено создать реальность, в которой он будет счастлив. Пригласили реконструкторов и историков, сконструировали наиболее подходящую для него квазиреальность – и он уже живет в ней пятый год. С ограничителями, естественно – чтобы не давать ему совсем расчеловечиваться. В Темное время таких возможностей было много, особенно для людей, у которых были так называемые деньги.

– А почему вы говорите, что скоро с ним закончится? – Младший кивнул назад, на здание Центра.

– Хроноинженеры нашли, наконец, решение. Найден какой-то тупиковый хроноотрезок – там по какой-то причине первая стадия коммунизма потерпела поражение и вся цивилизация зашла в тупик. Вот его туда и забросят. В самый для него подходящий период истории. Это страшно энергоемко – практически годовая энергетика всей Солнечной Системы, но иного варианта мы так и не нашли.

– Первый пункт? – спросил Младший.

– Да, пункт первый Коммунистического Кодекса. «Каждый человек имеет право на счастье».

Старший повернулся.

– Пошли поедим. Надо мне потом кое-что проверить – что-то и у меня ощущение, что реконструкторы недоработали в смысле анахронизмов. Коли так, кое кому в Институте экспериментальной истории здорово попадет по шее.

– Но неужели нельзя ничего сделать – кроме как отправлять такой подарок, прямо скажем, пусть и в тупиковый хроноотрезок? Там ведь тоже люди.

– Людей мы понемногу вытаскиваем оттуда. А сделать? Ничего. Мы даже сексуальные аномалии научились благополучно корректировать – не разрушая личности людей, не подавляя, а трансформируя и сублимируя. А вот такой букет – в виде жадности и подлости – ничего не смогли. Это очень обидно – лечим ранее неизлечимые болезни, летаем к звездам, меняем свойства пространства и времени – и не можем победить этот синдром. Его даже назвали в честь этого молодого человека.

– А как его фамилия?

Старший остановился.

– Вечно я путаю, как там ударение в его фамилии.

Достал из халата электронную записную книжку. Понажимал на кнопки.

– Ударение на второй слог: Чубайс. Синдром Чубайса. Синдром жадности и подлости – последний, я надеюсь, привет нам от эры капитализма.