… Это был настоящий бал. Из тех, которые бывают только раз в году и о которых потом несколько недель пишет вся глянцевая пресса и все гламурные сайты.
Императорский Рождественский бал, куда получить даже гостевой билет — это несбыточная мечта каждого, кто хочет приобщиться к настоящей жизни.
Вензеля с царскими коронами, лучший оркестр страны, играющий вальсы Шуберта, а какая там публика! Сенаторы и депутаты Думы, министры и руководители госкорпораций, олигархи и генералы силовых ведомств, руководители телеканалов и звезды этих самых каналов, Алла Пугачева и другие селебрити первой величины, они же сливки отечественной культуры — включая Максима Галкина и Андрея Малахова.
Но украшение бала, его кульминационный пункт — это так называемый выход в свет дебютанток, когда девушки из лучших фамилий страны впервые появляются на таких представительных мероприятиях.
Девушки были одеты в эксклюзивные платья, сшитые в Париже, прически их буквально сотворены лучшими в стране мастерами-визажистами, на нежных и тонких шеях красовались ювелирные украшения от самых знаменитых мировых дизайнеров или же те, которые более ста лет назад украшали такие же прекрасные шеи подлинных княгинь и графинь.
Девушек сопровождали бодигарды в одинаково черных костюмах, а их партнерами по танцам были молодые звезды русского балета из самых знаменитых театров, одетые в костюмы кавалергардов. И родителям девушек не нужно было опасаться ничего: сексуальная ориентация молодых звезд не сулила никакой, даже отдаленной опасности для чести и невинности нимфеток-дебютанток.
На столах стояли только что приготовленные блюда — какие только, от мясных до рыбных, и, конечно, черная и красная икра в больших блюдах. Французские булки, нежный хруст которых напоминал о России, которую мы потеряли, которая была так варварски, на самом взлете, погублена безбожной большевицкой властью.
Перед началом бала выступила новый депутат Государственной Думы, она же бывший прокурор Тавриды, которая в том числе осенила присутствующих своей домашней иконой с ликом незабвенного святого мученика, последнего российского императора, принявшего смерть за Россию от рук грязного и тупого быдла, возомнившего себя хозяевами тысячелетней России. Но слезы на лице прекрасной прокурорши — это были слезы радости. Радости за то, что Россия не умерла, что Россия жива, и что опять все у нас, наконец, как правильно сказал второй и четвертый президент России: «Шикарно, как и все на Руси!»
Да, шикарно — вот лучшее слово, которым можно описать все, что происходило. Публика — те, кто понимает — шепотом обсуждала наряд дочери никелевого короля, падчерицы музыкального продюсера, внучки генерала ФСБ, племянницы генерального директора федерального телеканала. Вспышки фотокамер, телевизионщики. Бдительные секьюрити следили за тем, чтобы простые гости не фотографировали ничего на свои айфоны — потому что этот шик и эта роскошь не для того, чтобы выкладывать ее в Инстаграмм и Твитер.
После очередной речи — выступил старенький князь, привезенный из Парижа, глава Всемирного дворянского собрания — и перед тем, как участники и гости должны занять места за столами с яствами, под музыку «Боже, царя храни!» — при звуках которого даже у бывших членов КПСС выступили слезы умиления, организаторы бала устроили падение на гостей множества воздушных шаров — элемент представления, заимствованный с конгрессов демократической и республиканской партий США. Но на наших, российских шарах, конечно, российские короны и российские двуглавые орлы.
Шары хлынули из специальных люков на потолках. Участники и гости радостно хлопали, играли шутливо этими шарами. Радость, веселье, смех…»
Еще не упали последние шары, как из тех же открытых люков посыпались кошки. Много кошек. Не десятки — сотни. И не те кошки, которых постят юзеры в социальных сетях, кошки милые и мимишные — а кошки серые, худые, драные, голодные, грязные, злые, то есть те кошки, которые живут в подвалах многоэтажек, у помойных баков и возле ларьков шаверм на отшибе и на окраинах.
Они сыпались на головы, украшенные прическами, стоимость которых превышает зарплату рабочего у станка или врача в операционной, на платья, цена которых больше, чем годовой доход простой русской семьи, на генералов, на олигархов, на продюсеров и на их жен в вечерних платьях.
Кошки визжали дикими голосами, шипели, царапались, кусались и прыгали с головы на голову. Некоторые прыгали сразу на стол и набрасывались на еду. На пол летели и разбивались вдребезги предметы императорского фарфора.
Какой-то бодигард выхватил пистолет, но сообразив, что стрелять в животных бесполезно и даже опасно, выстрелил в воздух. Это только усилило панику. Некоторые дамы на высоких каблуках падали, как срубленные деревья, другие метались в бесполезных попытках сбросить с себя серых шипящих существ, вцепившихся в их волосы и одежду. Кавалергарды-балеруны, не делая ни малейших попыток защитить своих спутниц, позорно разбежались по углам.
Среди всего этого хаоса и безумия на трибуну, с которой выступали почетные и почтенные люди, забрался кот. Этого кота отличало какое-то особо наглое, на грани цинизма, выражение морды.
Кот потрогал лапой микрофон, убедился, что он работает, а потом сказал по-французски:
Les aristocrates à la lanterne!
Ah! Ça ira! Ça ira! Ça ira!
Потом, явно засомневавшись в том, что современная знать так же хорошо знает французский язык, как и их предшественники сто лет назад, перевел сказанное на русский:
Аристократов на фонарь!
Ах, дело пойдёт! Дело пойдёт на лад!..
Я нажал на «Стоп» и посмотрел на Кота. Тот выглядел таким довольным, словно только что удачно стырил котлету у нашего пса-сталиниста Агафона.
— Кошек-то вы откуда так много набрали?
— Анархисты помогли, — сказал Кот. — Ради такого дела подобрали лучших классово-сознательных кошек.
— А ты сам икры поесть успел? — не без зависти спросил я.
— Какое там, — печально вздохнул хвост. — Полиция на место прибыла, нацгвардия, команды живодеров.
— Потерь с нашей стороны не было? — обеспокоился я.
— Потерь нет, — гордо сказал Кот. — При этом на самом деле нет, не в украинском смысле. Каждая уважающая себя пролетарская кошка владеет искусством телепортации — когда ситуация становится слишком опасной. Ваш Шрёдингер о чем-то таком догадывался, как я понимаю. Хотя и неправильно истолковал.
— А у этих? — кивнул я на экран. — У людей с хорошими генами?
— Не знаю. Не интересовался, честно сказать. То есть до фонаря, в общем-то. Говорят, таврическая прокурорша с ума сошла. Ну, так у нее и раньше с этим проблемы были.
Мы помолчали немного.
— Слушай, — сказал я. — У нас там заныканы крабовые палочки. От тебя, впрочем, и заныканы. Не откажешься?
Кот спрыгнул за стола и с грустью посмотрел на меня.
— Откажусь? Я? От крабовых палочек?
Он явно хотел процитировать российского министра иностранных дел, но как-то удержался.
А сразу пошел на кухню. Впрочем, очень стараясь сохранять достоинство. На балы ходить полезно, как я понимаю. Набираешься культуры.
Флэшбек пятый: Матёрый
«Если меня укокошат, я Вас прошу издать мою тетрадку…»
В.И.Ульянов-Ленин, 1917.
Штаб Петроградского военного округа. Отделение военной контрразведки.
— Господин полковник, господина-товарища Ленина доставить в целом виде? Или в разобранном? — в заключение спросил поручик.
Полковник слегка улыбнулся:
— Если с арестованным что и случится во время задержания, а с немецким шпионом случиться может что угодно, то, как мне почему-то кажется, никаких упреков с нашей стороны не поступит. Тем более что фигурант, говорят, обладает исключительными ораторскими способностями и мне бы крайне не хотелось, чтобы он распропагандировал вас, поручик, или нижних чинов… А возмущение сотоварищей Ленина его уже не воскресит.
Поручик понимающе усмехнулся, отдал честь и удалился.
Ему и его людям нужно было ехать в Сестрорецк. Поэтому они поспешили на Финляндский вокзал.
В это же время — то есть ранним утром — в паре километров от того же Сестрорецка, к берегу пристала лодка. Из нее вышли три человека в штатском. Несмотря на штатскую одежду, внимательный наблюдатель заметил бы их военную выправку.
Эти люди проделали длинный путь. Дирижабль, вылетевший ночью из Шотландии, доставил их до финского побережья, где они пересели на лодку и гребли всю ночь.
Сойдя на берег, они вытащили свою лодку, отнесли ее в лесок и спрятали в кустах, закидав сверху еловыми лапами.
Затем старший по возрасту и, явно, по званию, сказал своим спутникам на английском:
— Господа, наступает самый ответственный этап нашего предприятия. Наш источник — это, кстати, пёс, но не удивляйтесь, он яростный противник русских радикалов-социалистов, сообщил, что господин Ленин прячется в шалаше из сена. Возможно, он не один. В таком случае застрелить придется и тех, кто с ним. Иначе и у нас, и у правительства Его Величества могут возникнуть никому не нужные проблемы. Вам ясно?
— Да, сэр! — в один голос ответили его спутники.
Человек посмотрел еще раз на карту и указал рукой направление.
— В путь, господа!
* * *
Англичане долго наблюдали за шалашом, но никаких признаков присутствия его обитателей замечено не было. Руководитель отряда принял решение проверить их наличие.
Внутри были найдены следы того, что обитатель или обитатели находились в сооружении из сена совсем не так давно. Примус был еще теплым, а на импровизированном столике из досок лежала тетрадка.
Руководитель группы взял ее, с сильным акцентом прочитал по-русски:
— «Николай Ленин. Государство и революция.
С учением Маркса происходит теперь то, что не раз бывало в истории с учениями революционных мыслителей и вождей угнетенных классов в их борьбе за освобождение. Угнетающие классы при жизни великих революционеров платили им постоянными преследованиями, встречали их учение самой дикой злобой, самой бешеной ненавистью, самым бесшабашным походом лжи и клеветы. После их смерти делаются попытки превратить их в безвредные иконы, так сказать, канонизировать их, предоставить известную славу их имени для «утешения» угнетенных классов и для одурачивания их, выхолащивая содержание революционного учения, притупляя его революционное острие, опошляя его. На такой «обработке» марксизма сходятся сейчас буржуазия и оппортунисты внутри рабочего движения. Забывают, оттирают, искажают революционную сторону учения, его революционную душу…»
Он положил листки обратно, сказал своим людям теперь на английском:
— Джентельмены, мы в правильном месте. Вопрос только в том, куда делся хозяин? Я предлагаю подождать. Судя по всему, он вернется.
* * *
Поручик и его люди приблизились к шалашу со стороны леса. Их вел здоровенный пес, который, собственно, и сообщил контрразведке Петроградского военного округа о том, где скрывается опасный государственный преступник и шпион кайзера Вильгельма Ульянов-Ленин. На краю леса все, включая пса, залегли. Поручик достал бинокль.
Через некоторое время он заметил, что в шалаше есть какое-то движение. Еще через некоторое время было зафиксировано, что там находится не менее трех человек.
— Немцы, — сказал поручик. — Господа, я не знаю, там ли Ульянов, но эти точно не наши. Рожи явно европейские.
Он достал браунинг, проверил его.
— Что будем делать, ваше благородие? — спросил один из его подчиненных.
— Брать будем, — сказал поручик. — Немецкие шпионы, с поличным возьмем. Даже если Ленина там нет, не беда. За такую добычу всем по Георгию, а большевикам уже никогда не очиститься. Крышка им. Немецкие шпионы прямо на блюдечке.
Все вытащили оружие, привели его в состояние боеготовности. Поручик выступил вперед и крикнул по-немецки:
— Сдавайтесь, вы окружены, сопротивление бесполезно!
* * *
Отдыхавшие в шалаше англичане услышали немецкую речь.
— Гунны! — крикнул один, и все трое, выхватив оружие, выскочили из шалаша, открыв огонь по людям, бегущим навстречу.
Перестрелка была короткая, но ожесточенная. Сошлись профессионалы, поэтому через несколько минут все, и нападавшие и обороняющиеся, были либо мертвы, либо ранены.
Стрельба утихла.
Из кустов выполз пес, осмотрел поле брани, потом неспешно затрусил к шалашу. На стоны раненых он внимания не обращал, подбежал к столику, на котором лежала тетрадь, взял ее в зубы, и так же не спеша, убежал в сторону Сестрорецка.
* * *
На вокзале Сестрорецка, среди возвращающихся в Финляндию моряков, сезонных рабочих и прочего люди стояли четверо мужчин.
Поезд на Гельсингфорс ожидался с минуту на минуту.
— Товарищ Эйно, — сказал один из мужчин. Говорил он с легкой картавостью. — Когда я собирал вещи, я не нашел одну тетрадку. Там кое-что важное, так что, когда мы уедем, вы не могли бы вернуться к нашему шалашу и поискать ее? И, если найдете, передать мне.
— Хорошо, Владимир Ильич, — ответил другой мужчина. Он говорил с очень сильным финским акцентом.
В этот момент раздалось рычание. Все повернулись.
За ними стоял большой пес, в зубах у него была тетрадка.
— Матёрый! — радостно воскликнул человек, которого звали Владимиром Ильичём. — Нашел-таки мою тетрадь. А мы сделали всё, как ты просил, то есть унесли ноги как можно быстрее.
Пес кивнул.
Человек бережно взял тетрадь, положил в свой вещевой мешок.
— Там какие-то звуки были, похожие на стрельбу, — задумчиво сказал один из мужчин. Его отличала пышная шевелюра. — Все в порядке?
— Все в порядке, товарищ Зиновьев, — сказал пёс. — Теперь все в абсолютном порядке.
Мужчины знали пса очень хорошо. Еще когда они жили в Швейцарии, он не раз пересекал всю Европу и даже линии фронта, неся в своем наспинном планшете из кожи самые важные указания заграничного руководства большевистской партии своим сторонникам в Российской Империи. И, наоборот, из России в Швейцарию.
— Матёрый, — Владимир Ильич потрепал пса за ухом, — Я должен извиниться перед тобой. Ты был прав, Малиновский все-таки оказался провокатором.
Пес вильнул хвостом. Прорычал:
— Ничего страшного. Это с любым может случиться.
Мужчина похлопал рукой по своему вещевому мешку.
— Я, собственно, об этом и писал в той тетради, что ты принес. Что после победы социальной революции и установления власти трудящихся не должно быть никаких тайных полиций, отдельных от рабочего класса. Что защита революции должна быть делом каждого, потому что полицейщина, даже в форме революционных Комитетов Общественной Безопасности по примеру французских якобинцев 93-го года, легко может выродиться в произвол отдельных лиц, спровоцировать ненужную жестокость и породить новых Фуше. Это будет архитрудно, особенно если свергнутые эксплуататорские классы окажут бешеное сопротивление. А они его окажут, обязательно окажут.
— Окажут, — согласился пёс. — Уже оказывают.
Показался поезд.
— Ты с нами? — спросил пса мужчина с пышной шевелюрой.
— Нет, мне в Петербург. Надо помогать товарищу Сталину — распропагандировать туземные части, особенно кавказцев. Чтобы перешли на нашу сторону, когда будем свергать Керенского.
— Привет Иосифу Виссарионовичу, — сказал мужчина.
— Передам, Григорий Евсеевич, — ответил пёс.
Подошел поезд. Мужчины сели в него, а пёс, не дожидаясь отхода состава, побежал по железнодорожной колее в сторону Петрограда.