1. Желающих знать, откуда происходил самодержец Алексей и какого он был рода, я отсылаю к сочинениям моего кесаря. Оттуда же можно почерпнуть сведения и об императоре Никифоре Вотаниате.

Мануил — старший брат Исаака, Алексея и других детей Иоанна Комнина (моего деда со стороны отца) — был стратигом-автократором всей Азии; на эту должность он был назначен царствовавшим ранее императором Романом Диогеном. Что же касается Исаака, то он получил власть дуки Антиохии: оба они вели многочисленные войны и соорудили немало трофеев в знак победы над противником. После них стратигом-автократором был назначен мой отец Алексей, кото-{90}рого царствовавший тогда Михаил Дука отправил против Руселя.

Император Никифор видел искусство Алексея в военных делах, до него дошли слухи о том, как тот, находясь со своим братом Исааком на Востоке, несмотря на юный возраст, участвовал во многих сражениях и показал себя доблестным воином; знал он и о том, что Алексей одержал верх над Руселем. Поэтому Никифор так же сильно, как и Исаака, полюбил Алексея; он прижимал к груди обоих братьев, ласково смотрел на них, а иногда удостаивал совместной трапезы. Это воспламенило против них зависть, особенно со стороны двух уже упоминавшихся варваров-славян: я говорю о Бориле и Германе. Они злились, видя расположение императора к братьям и то, что те остаются невредимыми под градом стрел ненависти, которые они в них мечут при каждом удобном случае.

Хотя подбородок Алексея еще не покрылся первым пухом, император, видя всесторонние успехи юноши, назначает его стратигом-автократором Запада и дает ему почетный титул проедра. Уже достаточно было сказано о том, какие трофеи он соорудил на Западе, скольких мятежников победил и доставил в плен к императору.

Это-то и не нравилось рабам и еще более распаляло огонь их зависти. Они недовольно ворчали, таили в себе злобу на братьев, часто доносили на них императору, иногда порицали их открыто, иногда клеветали через подставных лиц; они изо всех сил старались любыми способами уничтожить Комниных. Очутившись в затруднительном положении, Комнины решили привлечь на свою сторону слуг женских покоев и через них добиться большей благосклонности императрицы. Ведь эти мужи обладали большим обаянием и знали немало средств, чтобы смягчить даже каменные сердца. В этом деле преуспел Исаак, которого еще раньше императрица избрала в мужья своей двоюродной сестре. Исаак отличался необычайным благородством в речах и делах и был очень похож на моего отца. Его дела шли хорошо, и Исаак горячо заботился о брате; насколько Алексей помогал ему раньше в устройстве этого брака, настолько он стремился теперь не допустить, чтобы его брат отдалился от императрицы. Говорят, Орест и Пиладбыли такими друзьями и так любили друг друга, что во время сражения не обращали внимания на наступающих на них врагов, а защищали друг друга от нападающих; каждый спешил, подставив грудь, принять на себя удары стрел, направленные на другого. Так же вели себя и Комнины. Каждый из братьев стремился первым принять на себя все опасности, но в то же {91} время награды, почести, короче говоря, все удачи, выпадавшие на долю одного, другой считал своими собственными. Такую любовь питали они друг к другу. Так позаботилось божественное провидение об Исааке.

Прошло немного времени, и слуги женских покоев начинают убеждать императрицу усыновить Алексея. Она соглашается с ними, и, когда в назначенный день оба брата явились во дворец, императрица, по установившейся издавна для этих случаев форме, усыновляет Алексея. Благодаря этому великий доместик западных войск избавился на будущее от многих забот. С тех пор оба они часто являлись во дворец, совершали, как и полагается, преклонение перед императором и немного погодя проходили к императрице. Это еще более разжигало зависть к ним. Комнины имели много случаев убедиться в этом, боялись попасть в ловушку и лишиться защиты. Поэтому они изыскивали средство, благодаря которому с божьей помощью смогли бы обеспечить себе безопасность. Перебрав совместно с матерью много различных способов, часто и подолгу размышляя об этом, они нашли единственный путь, который, насколько это в силах человека, может привести к спасению: они хотели, воспользовавшись благовидным предлогом, явиться к императрице и раскрыть ей свою тайну. Нося в себе тайный замысел, они никому не открывали своих намерений; они, как рыбаки, боялись спугнуть добычу раньше времени. Дело в том, что Комнины задумали побег, однако остерегались рассказывать о нем императрице, предполагая, что она из страха за императора и за них самих поспешит сообщить об этом Вотаниату. Поэтому они отказались от этого замысла и выработали новый план, ведь они умели весьма искусно пользоваться всеми возможностями, которые были в их распоряжении.

2. Император, неспособный по старости иметь детей, боялся неизбежной смерти и заботился о преемнике. В то время находился при дворе некий Синадин, уроженец Востока; он происходил из знатного рода, был человеком красивой внешности, глубокого ума и большой силы; Синадин был еще очень молод и ко всему приходился родственником императору. Предпочитая этого человека всем другим, император намеревался оставить его преемником престола и передать ему как отцовское наследство свою власть. Это были недобрые намерения. Ведь император мог обеспечить себе безопасность до конца дней своих и вместе с тем поступить по справедливости, оставив самодержавную власть сыну императрицы Константину, которому эта власть принадлежала как наследство от деда и отца. Этим он вызвал бы к себе еще большее доверие и распо-{92}ложение императрицы. Однако старик забылся, замыслил несправедливое и опасное деяние и сам призвал несчастье на свою голову.

Императрица услышала, как люди шептались об этом, и опечалилась, предвидя опасность для своего сына. Находясь в отчаянии, она никому не открывала причину своего горя. Это не укрылось от Комниных и, полагая, что настал удобный случай, которого они искали, братья решили пойти к императрице. Начать беседу Анна Далассина велела Исааку, а его брат Алексей должен был при этом присутствовать. Когда они явились к императрице, Исаак обращается к ней со следующими словами: «Ты выглядишь не так, как вчера и третьего дня, видно, госпожа, тебя обуревают тяжелые раздумья, и ты словно ищешь, кому бы открыть свою тайну». Хоть и не хотела она обнаружить свои заботы, все же с глубоким вздохом ответила: «Не нужно задавать вопросы людям, живущим на чужбине, ведь жизнь на чужбине сама по себе для них достаточный источник страданий. Что же касается меня, то, увы, одна беда постигает меня вслед за другой, и что еще ждет меня в ближайшем будущем!». Братья отошли в сторону и больше не возобновляли своих речей; потупив взоры и сложив руки, они постояли немного в задумчивости и, совершив обычное преклонение, в сильном волнении отправились домой.

На следующий день они вновь приходят, чтобы поговорить с ней. Увидев, что императрица смотрит на них веселее, чем прежде, они оба подходят к ней и говорят: «Ты наша госпожа, мы твои преданные рабы, готовые ради твоей царственности на все, что угодно: оставь заботы, которые удручают тебя и грызут твою душу». Этими словами они приобрели доверие императрицы, сняли с себя всякое подозрение и узнали ее тайну; ведь Комнины были людьми зоркими и проницательными, способными из скупых речей извлечь затаенную в них мысль.

Братья тотчас приняли сторону императрицы, красноречиво и открыто объявили себя ее доброжелателями и обещали ревностно содействовать ей всякий раз, когда потребуется их помощь. Комнины с большой готовностью обещали ей, следуя апостольской заповеди, радоваться ее радостям и принимать как свои ее печали. Они просили, чтобы императрица считала их своими друзьями и земляками — людьми из одной с ней земли. К этому они прибавили следующее: если ей самой или самодержцу поступит донос от завистников, пусть Мария не скроет его, чтобы им невольно не попасть в западню врагов. Об этом просили они императрицу и призывали ее не терять {93} присутствия духа, говоря, что с божьей помощью они окажут ей деятельную поддержку и благодаря их содействию ее сын Константин не лишится власти. Комнины пожелали скрепить соглашение клятвами, ибо из-за завистников нельзя было терять времени.

Братья избавились от великой печали, успокоились и с этого времени с более веселыми лицами вели беседы с императором. Оба они, а особенно Алексей, умели притворяться и скрывать тайный замысел. Зависть к ним разгоралась в огромный пожар, но все наветы на них императору, благодаря заключенному ранее соглашению, становились им известны. Комнины узнали, что двое этих могущественных рабов собираются устранить их. Поэтому они перестали, как раньше, ходить во дворец вместе, а каждый являлся в свой день. Это решение было мудрым и достойным Паламеда: если один из них в результате тайных козней могущественных скифов был бы схвачен, другой смог бы бежать, и не попали бы они оба в западни, расставленные варварами.

Таково было их намерение, но развернувшиеся события опрокинули их предположения, и Комниным удалось взять верх над теми, кто злоумышлял против них. Как это произошло, ясно покажет дальнейшее повествование.

3. Когда турки овладели Кизиком, самодержец, узнав о взятии города, сразу же призвал Алексея Комнина. Это был день, когда во дворец должен был идти Исаак. Видя брата, вопреки их соглашению явившегося во дворец, Исаак подошел к нему и спросил, что привело его туда. Алексей тотчас же изложил причину своего прихода: «Потому, — сказал он, — что самодержец призвал меня». И вот они вдвоем вступили во дворец и совершили обычное преклонение.

Так как приближалось время завтрака, император приказал им немного подождать с делами и разделить с ним трапезу. Их разъединили, один сел по левую сторону стола, другой — по правую, так что братья оказались друг против друга. Через некоторое время, внимательно наблюдая за окружающими, они заметили, как те с мрачным видом перешептываются между собой. Предположив, что рабы что-то замышляют против них и что опасность уже близка, Комнины обменивались тайными взглядами, не зная, что предпринять.

Братья давно ласковыми речами, знаками уважения и всяческим милостивым обхождением расположили к себе всех слуг императора и даже повара заставили приветливо смотреть на себя. К этому повару пришел один из слуг Исаака Комнина и сказал; «Сообщи моему господину о захвате Кизика, {94} оттуда пришло письмо с известием об этом». Подавая кушанье на стол, повар шепотом передал Исааку сообщение слуги. Исаак же в свою очередь, почти не двигая губами, сообщил это известие брату. Алексей, человек наблюдательный и горячий, на лету схватил это сообщение. Оба они вздохнули с облегчением, избавившись от владевшего ими страха. Придя в себя, они стали размышлять о том, какой держать им наготове ответ, если их кто-нибудь спросит о Кизике, и что уместно посоветовать императору, если тот потребует их совета.

Пока братья раздумывали об этом, император, решив, что они ничего не знают, сообщил им о взятии Кизика. Однако Комнины уже были готовы облегчить душевные страдания императора, причиненные опустошением городов, и подняли павший дух самодержца, утверждая, что город легко может быть возвращен, и внушая ему добрые надежды. «Только, — говорили они, — пусть благоденствует твое владычество, а завоевателей города постигнут в семь раз большие беды, чем те, которые они сами причинили». Они привели в восхищение императора; отпустив братьев с пира, он без забот провел остаток дня.

С этого времени Комнины вменили себе в обязанность являться во дворец и еще более ублажать лиц, окружавших императора. Они старались не доставлять своим противникам ни малейшего повода, не давать им никакого предлога для вражды; напротив, они хотели всем внушить любовь к себе и заставить в мыслях и в речах держать их сторону. Они старались еще больше расположить к себе императрицу Марию и утверждали, что живут и дышат только ради нее.

Исаак, благодаря тому что был женат на сестре императрицы, мог весьма свободно разговаривать с Марией. Равно и мой отец по праву кровного родственника, а еще больше по причине славного усыновления, имел доступ к императрице; при этом он не вызывал никаких подозрений и сводил на нет зависть недоброжелателей. Для Алексея не являлись тайной ни ненависть к нему рабов-варваров, ни чрезвычайное легкомыслие императора. Комнины старались не потерять расположения императрицы и не сделаться, таким образом, добычей врагов. Ведь легкомысленные нравы изменчивы и, как воды Еврипа, подвержены приливам и отливам.

4. Рабы видели, что события развиваются вопреки их желаниям, что погубить Комниных не так-то легко, ибо расположение к ним императора растет с каждым днем. Поэтому, мысленно перебрав различные способы, они в конце концов избрали новый путь. Какой же именно? Они собирались как-{95}нибудь ночью, без ведома императора, призвать к себе Комниных, устранить их на основании заведомо ложного обвинения и выколоть им глаза. Это не укрылось от Комниных. После долгих размышлений братья пришли к выводу, что опасность близка, и решили, что у них одна лишь надежда на спасение — восстание, прибегнуть к которому вынуждают обстоятельства. Ведь что толку ждать, пока их глаз коснется раскаленное железо, погасив в них свет солнца? Такая тайная мысль засела им в душу.

Вскоре Алексей получил приказ ввести в город часть войска, которое должно было выступить против агарян, разоривших Кизик (Алексей был тогда доместиком Запада). Воспользовавшись этим благовидным предлогом, он письмами вызвал всех преданных ему военачальников вместе с их войсками. Вызванные Алексеем военачальники поспешили в столицу. В то время некий человек, по наущению одного из слуг, а именно Борила, явился во дворец и спросил императора, в согласии ли с его волей великий доместик вводит все военные силы в царственный город. Император тотчас вызвал к себе Алексея и спросил, соответствует ли этот донос действительности. Алексей не отрицал того, что часть войска собирается по его приказанию, но решительно отвергал, что все оно целиком стекается со всех сторон в столицу. «Войско, — сказал он, — расположено в разных местах, и его отряды, получив приказ, отовсюду движутся сюда. Люди же, видя, как отряды прибывают из различных частей Ромейской державы, были обмануты этим зрелищем и решили, якобы здесь по уговору собирается все войско». И хотя Борил приводил много разных доводов против этих слов, Алексей, который говорил убедительнее, склонил всех на свою сторону. Герман же — человек простоватый — не слишком нападал на Алексея.

Так как их наветы на доместика не произвели впечатления на императора, рабы выбрали безопасное время (дело было вечером) и стали готовить Комниным засаду. Вообще рабы по природе своей враждебны господам, когда же козни против господ им не удаются, они, приобретя власть, выступают против своих сотоварищей-рабов и становятся невыносимыми. Что их нрав и характер именно таковы, Алексей Комнин убедился на примере упомянутых рабов. Ведь они ненавидели Комниных отнюдь не из любви к императору. Борил, как утверждали некоторые, сам мечтал о троне, Герман же был его сообщником и ревностно помогал ему строить козни. Они обсуждали друг с другом свои планы и способы привести их в исполнение {96} и уже открыто высказывали то, о чем раньше говорили вполголоса.

Их беседу подслушал один человек, родом алан, по сану магистр, который издавна был близок к императору и принадлежал к числу его домашних. В среднюю стражу ночион выходит из дворца, бежит к Комниным и сообщает обо всем великому доместику. Некоторые же утверждают, что магистр явился к Комниным отнюдь не без ведома императрицы. Алексей приводит магистра к матери и брату. Выслушав это ужасное известие, они решили сделать явным то, что до тех пор сохранялось в тайне, и с божьей помощью позаботиться о своем спасении.

Когда через день доместик узнал, что войско подошло к Цурулу (это город, находящийся во Фракии), он около первой стражи ночи является к Бакуриани. Этот человек (говоря словами поэта, он «ростом был мал, но по духу воитель великий») происходил из знатного армянского рода. Алексей сообщает ему обо всем: о ненависти рабов, об их зависти, о давно замышлявшихся против Комниных кознях и об угрожающем им каждое мгновение ослеплении. Алексей говорит, что не следует им как невольникам покорно переносить страдания, но лучше, если нужно, погибнуть в мужественном бою. «Ведь именно так, — прибавил он, — должны поступать великие духом».

Бакуриани выслушал все это. Он понимал, что обстоятельства не позволяют медлить, что надлежит как можно скорее приступить к доблестным делам. Он сказал Алексею: «Если завтра с рассветом ты выступишь отсюда, я последую за тобой и рад буду стать твоим соратником. Если же ты отложишь выступление, знай, я сам тотчас являюсь к императору и, немало не медля, расскажу ему о тебе и твоих сообщниках». На что Алексей: «Я вижу, мое спасение (оно в руках божьих) заботит тебя, я не пренебрегу твоим советом, но для верности обменяемся клятвами». Затем они поклялись друг другу в том, что если бог возведет Алексея на императорский престол, то новый император предоставит Бакуриани пост доместика, которым он сам обладал до того времени.

Выйдя от Бакуриани, Алексей Комнин отправляется к другому славному воину — Умбертопулу, сообщает ему о своем намерении, приводит причины, по которым он решил бежать, и призывает стать его союзником. Умбертопул тотчас соглашается. «В моем лице, — говорил он, — ты будешь иметь человека, готового идти за тебя в огонь и воду». Оба эти мужа были преданы Алексею из-за его необыкновенного мужества, {97} ума и других достоинств. Они также очень любили Алексея за его щедрость и за его постоянную готовность делать подарки (а ведь он не обладал избытком средств). И действительно, Алексей не принадлежал к числу людей хищных, страстно стремящихся к богатству. Щедрость же человека, как известно, оценивается не величиной денежных доходов, а его характером. Человека, который, владея малым, дает в соответствии с тем, что имеет, следует считать щедрым; и мы не отступим от истины, если назовем вторым Крезом, помешанным на золоте Мидасом, мелочным человеком, скрягой, скупцом того, кто, имея большое богатство, закапывает его в землю или не предоставляет в надлежащей мере нуждающемуся. Эти мужи давно знали Алексея, как человека, украшенного добродетелью, и поэтому горячо желали вступления его на престол. Алексей же, обменявшись клятвами с Умбертопулом, поспешно отправляется домой и сообщает обо всем своим.

Ночь, в которую мой отец обдумал свой план, была ночью сырного воскресенья. Рано утром следующего дня он со своими сообщниками покинул город. По этому случаю народ, которому нравились решительность и ум Алексея, как бы из самих его дел сплел на своем языке песенку в его честь. Эта песенка удачно начинается с описания замысла этого дела, показывает, как Алексей предчувствовал козни против него и что он предпринял в ответ. Вот текст этой песенки: τὸ σάββατον τῆς τυρινῆς χαρὰ ’στ’ ’Αλέξιε ἐνόησές το ιαὶ τὴν δεευέραν τὸ πρωὶ ὔπα καλῶς γεράκιν μου.

Смысл этой певшейся повсюду песенки такой: «В сырную субботу, слава твоему быстрому уму, Алексей! А на следующий после воскресенья день, ты, как летающий высоко сокол, улетел от злоумышляющих против тебя варваров».

5. Еще до всех этих событий мать Комниных Анна Далассина обручила дочь старшего из своих сыновей Мануила с внуком Вотаниата. Опасаясь, как бы его наставник, узнав об их замысле, не донес о нем императору, она придумывает превосходный план. Анна, которая вообще охотно посещала святые храмы, приказывает всем собраться вечером якобы для того, чтобы идти молиться в святые божьи церкви. Все происходит согласно ее приказу. Все, как и обычно, пришли, вывели из конюшен лошадей и сделали вид, что надевают на них подходящие для женщин седла. В это время внук Вотаниата вместе со своим наставником спал в отведенных им особых покоях.

В первую стражу ночи Комнины закрыли ворота; готовые уже вооружиться и выступить на конях из царственного го-{98} рода, они вручили матери ключи и бесшумно закрыли двери дома, в котором спал Вотаниат — жених ее внучки; при этом они неплотно сдвинули створки, чтобы стуком не разбудить спящего. Во всех этих приготовлениях прошла большая часть ночи. Раньше чем пропели первые петухи, они распахнули ворота, взяли с собой мать, сестер, жен и детей и все вместе пешком добрались до площади Константина. Оттуда, попрощавшись с женщинами, они быстро побежали к Влахернскому дворцу, а те поспешно отправились к храму великой Софии.

В это время проснулся наставник Вотаниата. Узнав о случившемся, он с факелом в руках отправился за беглецами и немного не доходя храма Сорока святых настиг их. Увидев {99} его, Далассина, мать благородных сыновей, сказала: «Мне стало известно, что нас оговорили перед императором. Я иду в святую церковь, чтобы воспользоваться, пока это возможно, ее убежищем. Оттуда на рассвете я отправлюсь в императорский дворец. Поэтому иди и, когда стражи будут открывать ворота, сообщи им о нашем приходе». Наставник тотчас отправился согласно приказу, а беглянки поспешили к церкви святителя Николая, которую до сих пор обычно называют «Убежищем». Этот храм расположен вблизи Великой церкви и был когда-то давно сооружен для спасения обвиняемых. Он являлся как бы частью большого святилища, и наши предки, как я думаю, построили его для того, чтобы всякий подвергшийся обвинению, если он только успел войти в храм, освобождался от наказания, полагающегося ему по законам. Ведь древние императоры и кесари с большой заботливостью относились к своим подданным. Сторож храма сразу не открыл им двери, а стал выяснять, кто они и откуда пришли. Один из находившихся с ними слуг ответил: «Это женщины с Востока, они истратили все свои средства и, желая вернуться домой, спешат совершить преклонение». Сторож сразу же отворил ворота и позволил им войти.

На следующий день самодержец созвал синклит и, уже зная о поступке Комниных, выступил против них с соответствующей речью и обрушился с нападками на доместика. В то же время он посылает к женщинам двух человек: Стравороманаи некоего Евфимиана и призывает беглянок явиться во дворец. Но Далассина ответила посланцам императора: «Передайте самодержцу следующее: дети мои — верные рабы твоей царственности, они ревностно служат тебе во всем, не жалеют ни души, ни тела и всегда готовы на любой риск ради твоего владычества. Однако зависть людей, которые не выносят расположения и заботы, проявляемых к моим сыновьям твоей царственностью, ежечасно подвергала их большой опасности. Поэтому, узнав, что злоумышленники решили выколоть им глаза, они, не желая подвергаться столь несправедливому наказанию, ушли из города. Они сделали это не как мятежники, а как твои верные слуги, которые избегают нависшей над ними опасности, вместе с тем сообщают твоему владычеству о кознях против них и просят помощи у твоей царственности».

Послы с большой настойчивостью продолжали звать Анну с собой. Тогда эта женщина пришла в негодование и сказала им: «Позвольте мне войти в божью церковь и помолиться. Ведь нелепо было бы, достигнув ворот церкви, не войти в нее и не воспользоваться заступничеством непорочной владычицы — {100} божьей матери перед богом и душой императора». Послы уважили законную просьбу этой женщины и позволили ей войти.

Анна ступала медленным шагом, словно обессиленная старостью и горем, а вернее притворяясь обессиленной; она приблизилась к входу в святой алтарь, два раза преклонила перед ним колена, а на третий опустилась на землю, крепко ухватилась за святые врата и закричала: «Если мне только не отрубят руки, я не выйду из этого священного храма, пока не получу в качестве залога безопасности крест от императора». Стравороман вынул крест, который носил на груди, и протянул ей. На что она: «Не от тебя прошу я ручательство, а требую защиты у самого императора. Я хочу получить не просто маленький крестик, но крест большого размера» (она требовала его, чтобы иметь очевидное доказательство клятвенного ручательства императора, ведь если бы обещание было дано под залог маленького крестика, большинство людей даже не узнало бы о нем). «Я взываю к суду и состраданию императора, идите и сообщите ему об этом».

В это время ее невестка — жена Исаака (она успела войти в храм, как только ворота открылись для утренней службы) сняла покрывавшую ее лицо вуаль и сказала послам: «Сама она, если хочет, пусть идет, мы же без ручательств не выйдем из святилища, если даже нам будет угрожать смерть». Послы видели упорство женщин, которые стали обращаться с ними еще более дерзко, чем раньше; боясь, как бы не вспыхнул скандал, они ушли и сообщили обо всем императору.

Он же, по природе человек добрый, был тронут словами женщины, отправил ей требуемый крест и дал все ручательства. Когда Анна вышла из святой божьей церкви, он приказал заключить ее вместе с дочерьми и невестками в женском Петрийском монастыре, что близ Железных Ворот. Кроме того, он вызывает из Влахернского храма, построенного в честь госпожи нашей божьей матери, свояченицу Анны — невестку кесаря Иоанна (протовестиариссу по сану) и приказывает ей также находиться в упомянутом Петрийском монастыре. Император приказал также хранить в неприкосновенности все их погреба, амбары и сокровищницы.

Каждое утро обе женщины подходили к сторожам и спрашивали, нет ли каких-нибудь вестей от детей. Те стражи, которые с большей доброжелательностью относились к ним, рассказывали обо всем, что слышали. Протовестиарисса, женщина добрая и щедрая, желала привлечь на свою сторону сторожей и разрешила им брать из ее продуктов то, что они пожелают, ведь император позволил беспрепятственно доставлять жен-{101}щинам все необходимое. С этого времени стражи стали с большой готовностью передавать вести, обо всем им сообщали и все действия Комниных становились известными женщинам.

6. Это о женщинах. Мятежники же достигли ворот, находящихся у переднего вала Влахерн, разбили замки и бесстрашно вошли в императорские конюшни. Часть коней они оставили там, предварительно по самые бедра мечом отрубив им задние ноги; часть же показавшихся им получше они взяли себе. Оттуда они вскоре прибыли в расположенный вблизи столицы монастырь, называвшийся Космидием.

Скажу между прочим, для большей ясности повествования, что они застали там упомянутую выше протовестиариссу; до того, как я уже говорила об этом, ее вызвал к себе император. Покидая монастырь, они попрощались с ней, а также убедили Георгия Палеолога примкнуть к ним и заставили его отправиться вместе с ними. Ведь Комнины ранее не посвятили его в свои планы, ибо питали обоснованные подозрения к этому мужу. Дело в том, что его отец был человеком чрезвычайно преданным императору и поэтому было небезопасно обнажать перед Георгием план восстания. Сначала Палеолог не соглашался и очень противился предложениям братьев. Он был очень обижен тем, что Комнины проявили к нему недоверие и, поздно, как говорится, спохватившись, зовут его к себе. Но после того, как протовестиарисса, его теща, стала настойчиво принуждать Палеолога выступить вместе с мятежниками и пригрозила ему, он стал сговорчивее. К тому же его заботила судьба обеих женщин: его жены Анны и тещи Марии, которая вела свой род из болгарской знати и отличалась такой красотой и соразмерностью частей и форм своего тела, что, казалось, в то время не было женщины красивее ее. Ее судьба равно беспокоила как Палеолога, так и Алексея. Сообщники Алексея были согласны между собой в том, что женщин следует забрать из этого места, но в то время как Палеолог хотел перевести их в богородичный храм во Влахернах, другие считали необходимым отправить их в какую-нибудь крепость. Восторжествовало мнение Георгия. Взяв женщин с собой, они покинули Космидий и поручили женщин покровительству святейшей матери вседержащего Слова.

Затем они вернулись назад и стали думать, что делать дальше. Палеолог сказал им: «Вы идите, я же возьму свое имущество и вскоре догоню вас» (все движимое имущество Палеолога хранилось в этом монастыре). Они без промедления пустились в путь. Палеолог же погрузил свое имущество на принадлежавших монахам вьючных животных и отправился вслед {102} за Комниными. Вместе с ними он беспрепятственно добрался до фракийского селения Цурула, где все счастливо соединяются с войском, прибывшим туда по приказу доместика.

Обо всем случившемся они решили сообщить кесарю Иоанну Дуке, который находился тогда в своих собственных владениях в Моровунде, и отправили к нему посла с сообщением о восстании.

Вестник прибыл туда на рассвете, остановился у порога дома и стал спрашивать кесаря. Его увидел внук кесаря Иоанн, мальчик, не достигший еще юношеского возраста и потому постоянно находившийся при кесаре. Быстро вбежал он к кесарю, разбудил его и сообщил о восстании. Иоанн был поражен услышанным, дал внуку пощечину и, запретив заниматься болтовней, выгнал вон. Прошло немного времени, и тот снова вернулся, принес деду ту же весть и передал ему письмо Комниных. В этом письме содержался тонкий намек на восстание: «Мы приготовили, — сообщали они, — очень хорошее кушанье с приправой; если ты хочешь разделить с нами угощение, приходи как можно скорее принять участие в пире». Кесарь приподнялся на ложе, оперся на правую руку и приказал ввести человека, явившегося от Комниных. Когда тот рассказал ему все, кесарь с возгласом «горе мне» закрыл лицо руками. Некоторое время он теребил свою бороду, как человек напряженно обдумывающий что-либо, и, наконец, принял решение участвовать в восстании Комниных.

Он сразу же вызвал к себе конюшенных, сел на коня и отправился по дороге к Комниным. По пути он встретил некоего византийца, который вез с собой большой кошель золота и направлялся к столице. Кесарь спросил его гомеровскими словами: «Кто ты, откуда ты, смертный?» Узнав, что тот везет много золота, полученного от сбора налогов, и переправляет его в казну, кесарь стал принуждать византийца остаться ночевать вместе с ним и обещал, что днем тот пойдет куда захочет. Хотя византиец сопротивлялся и сердился, кесарь все больше настаивал и, в конце концов, убедил его, ведь Иоанн обладал бойким языком и искусным умом, а убедительностью своих речей мог сравниться с Эсхином и Демосфеном.

Кесарь взял с собой этого человека, вместе с ним остановился на ночлег в одном домике и всячески выказывал ему свое расположение: пригласил к своему столу, позаботился о его отдыхе. Таким образом ему удалось удержать при себе этого мужа. Под утро, перед самым восходом солнца, византиец, торопясь отправиться в Византий, стал седлать коней. Увидев это, кесарь сказал ему: «Оставь это, поедем вместе со мной».{103} Византиец же не зная, куда тот едет, и понятия не имел о причинах, по которым кесарь удостаивал его такой милости. Поэтому он был недоволен и с подозрением отнесся как к кесарю, так и к милости кесаря. Последний, однако, настойчиво увлекал за собой византийца. Тот не повиновался, и кесарь, изменив тон, в более суровых выражениях стал грозить византийцу наказанием, если тот не исполнит его приказа. И так как византиец упорно отказывался повиноваться, кесарь приказал все имущество этого человека вместе со своим собственным погрузить на своих вьючных животных и продолжал путь; византийцу же он предоставил право идти, куда тому вздумается. Тот решительно отказался от мысли идти во дворец, ибо опасался, что его арестуют, как только служащие императорской казны увидят его, явившегося с пустыми руками, возвращаться же назад он не хотел из-за смятения и неразберихи, возникших в результате начавшегося восстания Комниных. Таким образом, помимо своей воли византиец последовал за кесарем.

Далее обстоятельства складываются следующим образом. На своем пути кесарь встретил турок, которые как раз переправлялись через реку Гебр. Осадив коня, он стал расспрашивать их, откуда и куда они идут. Затем кесарь обещает им много денег и всевозможные милости, если они отправятся вместе с ним к Комнину. Турки соглашаются на это. Кесарь потребовал от турецких военачальников клятву, чтобы скрепить договор. Они сразу же на свой манер дали клятву в том, что будут верными союзниками Комнину. После этого кесарь берет с собой турок и отправляется к Комниным.

Комнины, еще издали увидев его, пришли в восторг от своего нового улова. Оба они, а особенно мой отец Алексей, от радости не знали, что делать. Алексей вышел навстречу кесарю, обнял его и расцеловал.

Что же дальше? По совету и настоянию кесаря, они отправились по дороге, ведущей к столице. Жители всех селений переходили на их сторону и провозглашали Алексея императором. Исключение составили лишь жители Орестиады; из-за того что Алексей в свое время захватил Вриенния, они издавна враждебно к нему относились и теперь держали сторону Вотаниата. И вот мятежники, прибыв в Афиру и отдохнув, на следующий день выступили оттуда и прибыли в Схизы (это фракийская деревня), где расположились лагерем.

7. Все были в приподнятом настроении, с нетерпением ожидали будущего и страстно желали стать свидетелями вступления на трон того, на кого они возлагали столько надежд. Боль-{104}шинство хотело видеть на престоле Алексея, но не дремали и сторонники Иоанна, которые привлекали на свою сторону всех, кого только можно. Противоречия, казалось бы, были непримиримы: одни желали, чтобы кормило императорской власти взял Алексей, другие — Исаак.

Вместе с ними находились тогда родственники Алексея: упомянутый выше кесарь Иоанн Дука, человек, который был мудр в советах и ловок в делах (я имела случай видеть его немного), Михаил и Иоанн— его внуки и их шурин Георгий Палеолог. Помогая друг другу, они старались всех сделать своими единомышленниками, применяли все средства и пользовались всевозможными уловками, для того чтобы провозгласить императором Алексея. В результате они всех сделали своими единомышленниками, и число сторонников Исаака мало-помалу стало уменьшаться. Ведь где бы ни был кесарь Иоанн, ему никто не мог противостоять, никто не мог сравниться с ним в величии духа, росте и подобающей властителю внешности.

Что только не делали Дуки! Чего они только не говорили! Каких только благ они не обещали военачальникам и всему войску, если Алексей достигнет императорской власти! Они говорили, например, следующее: «Алексей наградит вас большими дарами и высокими почестями в соответствии с заслугами каждого, а не так, как поступают невежественные и неопытные военачальники, награждающие своих воинов как придется. Ведь он уже долгое время ваш стратопедарх и великий доместик Запада, он разделяет ваши тяготы, храбро сражается вместе с вами в засадах и рукопашных битвах, не жалеет ради вас ни плоти своей, ни рук, ни ног, ни самой жизни; он часто проходил с вами через горы и равнины, знаком с тяготами битвы, хорошо знает всех вас вместе и каждого в отдельности и, будучи сам любезен Арею, чрезвычайно любит храбрых воинов». Так говорили Дуки.

В то же время Алексей удостаивал Исаака больших почестей, во всем оказывал ему предпочтение, делая это или из братской любви или, скорее, другой причине, о которой следует поведать. Все войско перешло на сторону Алексея Комнина и побуждало его взять в свои руки императорскую власть, к Исааку же воины не питали ни малейшей склонности.

Алексей обладал властью и силой и поэтому, видя, что события развиваются согласно его ожиданиям, утешал брата, вселяя надежду на императорскую власть. Ведь он ничего не терял оттого, что, будучи сам вознесен до высших степеней {105} всем войском, на словах улещал брата и делал вид, будто уступает ему власть.

Время проходило в этих спорах, и вот наконец войско собралось у палатки; все воины находились в сильном волнении, и каждый мечтал об исполнении своих желаний. Тогда поднялся Исаак, взял в руки пурпурную сандалию и стал пытаться обуть брата. Так как тот все время отказывался, Исаак сказал: «Позволь мне сделать это, с твоей помощью хочет бог восстановить могущество нашего рода». Он напомнил затем о прорицании, данном Алексею одним человеком, который появился перед ними где-то около Карпиан, когда оба брата возвращались домой из дворца. Когда Комнины дошли до этого места, им повстречался некий муж — посланец высших сил или во всяком случае человек, наделенный необыкновенным даром предвидения. По виду этот муж казался священником: у него была обнаженная голова, седые волосы и косматая борода. Стоя на земле, он обхватил колено сидящего на коне Алексея, привлек его к себе и на ухо произнес ему следующее место из псалма Давида: «Поспеши: воссядь на колесницу ради истины, кротости и правды», и добавил к сказанному: «О, самодержец Алексей». Произнеся эти слова как предсказание, он бесследно исчез. Алексей не мог остановить этого человека, хотя и озирался по сторонам, чтобы увидеть его, и во весь опор бросился вслед, желая догнать его и точнее узнать, кто он и откуда. Однако явление исчезло бесследно. Когда Алексей вернулся, брат Исаак стал упорно его расспрашивать об этом человеке и просил раскрыть тайну. Исаак настаивал, Алексей же сначала делал вид, что не хочет говорить, но затем открыл столь таинственным образом сообщенное ему.

Публично и в разговорах с братом Алексей утверждал, что эти слова — обман и выдумка, но сам думал об этом священном муже и в душе уподоблял его Богослову — сыну грома.

Так как Исаак понял, что прорицания старика близки к осуществлению, он настаивал и силой надел красные сандалии на ноги Алексея; он сделал это еще и потому, что видел, как горячо все войско было предано Алексею. Затем Дуки начали славословие; они поддерживали Алексея по многим причинам, а особенно потому, что одна из их рода — Ирина сочеталась с ним законным браком. Славословия с готовностью подхватила их родня. Остальное войско также присоединилось и вознесло свои голоса чуть не до самого неба. Можно было наблюдать тогда странное явление: те, кто прежде расходился во мнениях и предпочитал скорее умереть, чем обмануться {106} в своих ожиданиях, в одно мгновение стали так единодушны, что не осталось и следа от прежнего разлада.

8. В то время как все это происходило, распространился слух о том, что Мелиссин во главе большого войска достиг Дамалиса, принимает славословия, как император, и уже облекся в пурпурные одежды. Комнины сначала не поверили этому сообщению. Однако Мелиссин сам узнал о действиях Комниных и отправил к ним послов, которые при прибытии вручили письмо следующего содержания: «С божьей помощью я благополучно дошел вместе со своим войском до Дамалиса. Узнал я и о случившемся с вами, о том, как вы, благодаря божественному провидению, избежали злого умысла и интриг рабов и позаботились о своей безопасности. Я с божьего соизволенья прихожусь вам родственником и — это известно высшему судье — богу, — по склонности и постоянному к вам расположению не уступаю никому из близких вам по крови. Поэтому давайте сообща рассудим, каким образом обеспечить себе безопасность, чтобы мы не носились по воле волн, а хорошо управляли государственными делами и могли ступать по твердой почве. Это нам удастся в том случае, если вы с божьей помощью захватите столицу и, после того как один из вас будет провозглашен императором, станете управлять делами Запада. Мне же вы должны дать в удел Азию, я буду носить венец и пурпур, буду, согласно императорскому ритуалу, провозглашен вместе с тем из вас, кто будет провозглашен, мне должно воздаваться общее с ним славословие. И хотя нам придется распоряжаться разными землями и делами, наша воля будет едина. Если мы так сделаем, то будем вдвоем без всяких раздоров управлять империей».

Вот что сообщили послы. Однако они не получили тогда исчерпывающего ответа. На следующий день Комнины пригласили их к себе и привели много доводов в доказательство неосуществимости предложения Мелиссина. Комнины обещали послам в ближайшее время познакомить их со своим решением через Георгия Мангана, чьим заботам послы были доверены. Между тем Комнины отнюдь не пренебрегали осадой, а насколько было возможно обстреливали и атаковали стены города.

На следующий день Комнины призвали к себе послов и объявили им свое решение. Оно заключалось в следующем: возвести Мелиссина в сан кесаря, удостоить его короны, славословия и всего прочего, что подобает этому сану, и отдать ему главный город Фессалии (в этом городе воздвигнут прекрасный храм великомученика Димитрия, из священного гроба кото-{107}рого постоянно стекает миро, чудесно исцеляющее всех, кто является к нему с верой). Послы были недовольны таким ответом, ибо их предложения не были приняты. В то же время они видели, что Алексей усиленно готовится захватить город, что под его командованием находится огромное войско, а у них самих уже остается мало времени. Они боялись, как бы Комнины, осмелев после взятия города, не отказались исполнить то, что обещают сейчас, и поэтому попросили изложить эти обещания в письменном виде в подписанном красными буквами хрисовуле.

Новоявленный император Алексей согласился с этой просьбой, тотчас призвал к себе Георгия Мангана, который исполнял у него также обязанности секретаря, и поручил ему составить хрисовул. Тот в течение трех дней под разными предлогами оттягивал исполнение этого поручения: то он говорил, что устал за целый день и ночью не смог окончить грамоты, то — что написанное им ночью сгорело от упавшей искры. Выставляя эти и другие предлоги и как бы мороча голову, он всеми способами затягивал дело.

Между тем Комнины выступили и скоро достигли так называемых Арет. Это место находится вблизи города, возвышается над равниной и тем, кто стоит внизу и смотрит на него, кажется холмом. Одна сторона его обращена к морю, другая — к Византию, две остальные — к северу и западу; этот холм обдувается всеми ветрами, там прозрачная ключевая вода, но нет никаких деревьев и растений, так что, глядя на него, можно подумать, будто лесорубы оголили этот холм. Самодержец Роман Диоген выбрал это место из-за его красоты и мягкого климата и соорудил там пышные и вместительные покои, предназначенные для кратковременного отдыха. По прибытии туда Комнины отправили отряды с приказом атаковать стену не гелеполами, осадными машинами или камнеметными орудиями (на это у них не было времени), а силами пельтастов, метателей стрел, копьеносцев и катафрактов.

9. Вотаниат видел, что мятежное войско огромно, состоит из разноплеменных отрядов и к тому же приближается уже к городским воротам. Он видел также, что Никифор Мелиссин, который обладал не меньшими силами, чем Комнины, уже достиг Дамалиса и равным образом домогается власти. Вотаниат не знал, что ему делать, и не мог бороться на два фронта, ибо от старости кровь его остыла и он стал боязливым, хотя в юности и отличался большим мужеством. И тем только он еще дышал, что находился под защитой стен, и все больше склонялся к мысли отречься от престола. Да и все граждане {108} были охвачены смятением и паникой, и им казалось, что город уязвим со всех сторон.

Захват города представлялся Комниным нелегким делом (их войско состояло из различных чужеземных отрядов и из местных жителей, а где собирается разноплеменная толпа, там возникают разногласия). Поэтому только что обувший императорские сандалии Алексей, который знал неприступность города и опасался вероломства своих воинов, склонился к другой мысли: он решил лестью и обещаниями привлечь на свою сторону кого-нибудь из городской стражи и, как бы похитив их расположение, захватить город. Целую ночь думал он над этим планом, а наутро явился в палатку кесаря, поделился с ним своим замыслом и просил пойти вместе с ним, чтобы обследовать наружные и внутренние стены и посмотреть на стражу, которая состояла из воинов разных национальностей, и выяснить, как можно захватить город,

Кесарь с неудовольствием встретил этот приказ, ибо он только недавно постригся в монахи и понимал, что станет предметом насмешек стоящих на стенах воинов, если только приблизится к городу. Так и случилось. Когда он вопреки своей воле последовал за Алексеем, воины тотчас со стены заметили его и стали кричать ему: «Авва», прибавляя и другие обидные прозвища. Кесарь нахмурил брови и, хотя был в душе уязвлен, не обращал на них никакого внимания и думал только о своей задаче. Ведь люди твердого характера обыкновенно сосредоточивают свое внимание на поставленной цели и пренебрегают всем происходящим вокруг. Кесарь выяснил, какие воины охраняют каждую башню; он узнал, что в одном месте стоят так называемые бессмертные (это специальный отряд ромейского войска), в другом — варяги из Фулы (так я называю вооруженных секирами варваров), в третьем — немцы(это варварский народ, издавна подвластный Ромейской империи). Кесарь сказал Алексею, что не советует ему обращаться ни к варягам, ни к бессмертным. Ведь эти последние — земляки императора, они, естественно, преданы ему и скорее расстанутся с жизнью, чем замыслят против него зло. Что же до варягов, носящих мечи на плечах, то они рассматривают свою верность императорам и службу по их охране как наследственный долг, как жребий, переходящий от отца к сыну; поэтому они сохраняют верность императору и не будут даже слушать о предательстве. Если же Алексей попытается обратиться к немцам, то будет недалек от достижения своей цели и ему удастся войти в город через башню, которую они охраняют. {109}

Алексей согласился с кесарем и воспринял его слова как глас божий. Он отправил своего человека, чтобы тот, стоя у основания стены, постарался вызвать предводителя немцев. Последний выглянул сверху и после длительных переговоров согласился немедленно предать город. Когда возвратился воин с этой вестью и люди Алексея услышали такую неожиданную новость, они очень обрадовались и стали с большим усердием седлать коней.

10. Тем временем послы Мелиссина с большой настойчивостью требовали обещанного им хрисовула. Тотчас Мангану был отдан приказ доставить его. Последний сказал, что хрисовул уже составлен, но что, мол, утеряны специальная чернильница и перо, необходимые для императорской подписи. Этот Манган был человеком скрытным, одаренным способностью легко предвидеть будущее, извлекать выгоду из прошлого и точно оценивать настоящее положение вещей; он умел до каких угодно пределов откладывать то или иное дело, а при желании мог и вообще похоронить его. Так и теперь Манган откладывал составление хрисовула, чтобы держать Мелиссина в ожидании. Он боялся, что если раньше чем нужно отправить Мелиссину грамоту, утверждающую за ним достоинство кесаря, то тот откажется от этого сана, будет всеми силами домогаться, как он сообщал об этом Комниным, императорской власти и отважится на какую-либо дерзость. Хитрости и уловки Мангана заключались в том, чтобы оттягивать составление хрисовула на сан кесаря.

Таким образом развивались события, и близилось уже время вступления в город. Между тем, послы, которые догадывались об интригах, еще более настойчиво стали требовать хрисовул. На это Комнины ответили им: «Город, можно считать, находится уже в наших руках, и мы идем, чтобы с божьей помощью овладеть им; вы же отправляйтесь и сообщите об этом своему властителю и господину. Передайте также ему следующие наши слова: „Если все произойдет так, как мы надеемся, и ты явишься к нам, то все хорошо устроится согласно нашей и твоей воле“». Вот что Комнины сказали послам. Тем временем они послали Георгия Палеолога к предводителю немцев Гилпракту, чтобы выяснить его настроение. Если окажется, что Гилпракт готов, как и обещал, принять Комниных, Георгий должен дать условный сигнал, по которому Комнины устремятся в город, самому же Георгию надо быстро подняться на башню и открыть им ворота.

Георгий с радостью согласился идти к Гилпракту, ибо был человеком, всегда готовым к ратным делам и разорению горо-{110}дов; его вполне можно было бы назвать «сокрушителем стен», как Гомер именует Арея.

Между тем Комнины вооружились, с большим искусством построили войско в боевые порядки и медленно отдельными отрядами стали двигаться к городу. Георгий Палеолог подошел вечером к городской стене, получил условный сигнал от Гилпракта и поднялся на башню вместе со своими спутниками. Воины Алексея приблизились к стенам, поставили частокол и удобно расположились лагерем. Там они провели небольшую часть ночи. Затем Комнины встали в центр фаланги, где находились отборные конники и лучшие воины, построили легковооруженное войско и начали пешим строем продвигаться вперед.

На рассвете все вместе остановились перед самыми стенами города. Построенные в боевые порядки воины стояли в полном вооружении, чтобы устрашить оборонявших город. Когда Палеолог сверху подал сигнал и открыл им ворота, воины, смешав ряды и нарушив строй, кто как мог вошли в город, неся с собой щиты, луки и копья.

Это происходило в великий четверг (день, когда мы жертвуем и вкушаем тайную пасху) четвертого индикта 6589 года, в апреле. Все войско, состоявшее из чужеземцев и местных жителей и собравшееся как из наших, так и из соседних земель, знало, что город с давних пор изобилует всевозможными богатствами, которые постоянно поступают туда с суши и моря. Поэтому воины, быстро войдя через Харисийские ворота в город, рассеялись во все стороны по улицам, перекресткам, переулкам и, не щадя ни домов, ни церквей, ни заповедных святилищ, стали отовсюду выволакивать богатую добычу. Они воздерживались только от убийств, все же остальное творили с бесстыдной дерзостью. Хуже всего было то, что сами коренные ромеи не устранились от грабежа; как бы забывшись и изменив в худшую сторону свои нравы, они без краски стыда делали то, что и варвары.

11. Видя все это, император Никифор понимал, в каком трудном положении он оказался: с запада город был осажден, а на востоке Никифор Мелиссин уже разбил свой лагерь на Дамалисе. Не зная, что делать, император склонился к тому, чтобы передать власть Мелиссину. Когда Комнины уже осадили город, Никифор призвал к себе одного из своих наиболее верных слуг и приказал ему на корабле доставить во дворец Мелиссина. Вместе с этим слугой Никифор отправил одного очень храброго спафария. Однако прежде чем слова Никифора были претворены в дело, город пал. {111}

Палеолог взял с собой слугу, пешком спустился к берегу моря. Увидев там легкое судно, он тотчас взошел на него и приказал гребцам грести туда, где обычно стоял на якоре флот. Уже приближаясь к противоположному берегу, Палеолог заметил, как человек, отправленный за Мелиссином, приводит в готовность флот, а на одном из военных кораблей он увидел спафария. Последнего Георгий узнал еще издали, ибо давно был с ним знаком. Поравнявшись с кораблем, Палеолог обратился к спафарию с обычным приветствием и спросил, откуда и куда тот плывет, а затем попросил взять его с собой. Спафарий же, видя у Георгия меч и щит, с опаской ответил: «Не будь ты вооружен, я с радостью принял бы тебя». Палеолог с готовностью обещал снять с себя щит, акинак и шлем, если только тот пожелает взять его с собой. Как только спафарий увидел, что Георгий сложил с себя оружие, он сразу же разрешил ему взойти на корабль и с радостью заключил в свои объятия. Палеолог же — человек весьма решительный — немедля приступил к делу. Он бросился на нос корабля и обратился к гребцам с такими вопросами: «Что, — говорил он, — вы делаете? Куда вы плывете, сами навлекая на свою голову величайшие беды? Город, как вы видите, захвачен. Тот, кто был ранее великим доместиком, ныне провозглашен императором. Вы видите его воинов и слышите славословия. Во дворце не будет места ни для кого другого. Вотаниат — доблестный муж, но намного доблестнее Комнины. Велико войско Вотаниата, но наше во много раз больше. Не следует вам поэтому пренебрегать своими жизнями, женами и детьми. Взгляните на город и вы увидите, что все войско и все знамена уже находятся внутри него, прислушайтесь к громким славословиям — это бывший великий доместик, ныне император, приближается к дворцу и уже принимает знаки самодержавной власти. Так поверните же корабль, перейдите к императору и сделайте его победу полной».

Гребцы вняли этим словам и согласились с Палеологом. Спафарий выразил было неудовольствие, но вооруженный мечом Георгий Палеолог пригрозил, что, заключив в оковы, бросит его на палубу или же скинет в море.

Палеолог начал славословия, к нему присоединились и гребцы. Спафария же, который протестовал и отказывался совершать славословия, он заключил в оковы и оставил лежать на палубе. Когда они проплыли немного дальше, Палеолог взял в руки акинак и щит, привел корабль к тому месту, где находился флот, и заставил всех славословить Алексею. Там застал он человека, которого Вотаниат послал взять флот и пе-{112}реправить Мелиссина. Палеолог тотчас арестовал его и приказал матросам отшвартовываться. Затем он вместе с флотом отплыл и прибыл к акрополю, где совершил громкое славословие. Гребцам же он приказал опустить весла и стоять на месте, чтобы отразить все попытки переправиться с востока.

Вскоре Георгий заметил корабль, который причаливал к Большому дворцу; приказав гребцам своего корабля налечь на весла, он догоняет это судно. На нем Палеолог увидел своего собственного отца. Поднявшись на корабль, он, как и полагается детям, совершил преклонение перед родителем. Однако отец без радости взглянул на сына и не назвал его «светом очей своих», как это сделал некогда итакиец Одиссей, увидев Телемаха. Ведь там были пир, женихи, состязание, тетива, лук, в качестве награды победителю — целомудренная Пенелопа, и Телемах приходил не как враг, а как сын, помогавший отцу. Здесь же, напротив, сражение, война и сын с отцом, враждебные друг другу. Хотя их мысли еще и не претворились в дело, каждый из них хорошо знал о настроении другого. Назвав сына глупцом, отец спросил: «С какой целью явился ты сюда?» На что тот ответил: «Так как спрашиваешь об этом ты, мой отец, то ни с какой». А отец ему: «Подожди немного, если император послушает моего совета, то ты вскоре узнаешь».

Упомянутый Никифор Палеолог прибыл во дворец, где увидел, что воины мятежников рассеялись в разные стороны и занимаются грабежом. Поэтому он решил, что ему не составит труда одолеть их, и попросил Вотаниата дать ему варваров с острова Фулы, намереваясь с их помощью изгнать из города Комниных. Вотаниат, который потерял всякую надежду спасти свое положение, сделал вид, что не хочет возникновения междоусобной войны. «Если хочешь послушаться меня, — сказал он Никифору, — то иди к Комниным, которые уже находятся в стенах города, и предложи им мир». Никифор пошел, хотя и без всякого желания.

12. Тем временем Комнины вступили в город и, уверенные в победе, остановились на поле святого великомученика Георгия Сикеота, обсуждая вопрос о том, следует ли им отправиться сначала к своим матерям, совершить полагающееся преклонение и лишь после этого идти во дворец. Узнав об этом, кесарь послал к ним одного из своих слуг и сильно бранил Комниных за промедление.

Когда Комнины подошли к дому Ивирица, их настиг Никифор Палеолог, который сказал им: «Император передает вам следующее: „Я уже стар и одинок, нет у меня ни сына, ни {113} брата и никого из родных; поэтому ты (здесь Никифор обратился к новому императору Алексею), если хочешь, будь моим приемным сыном. Я же со своей стороны не буду препятствовать тому, чтобы ты как угодно одарил каждого из своих соратников, не буду принимать участия в управлении государством, но буду лишь по имени называться императором, принимать славословия, носить красные сандалии и жить во дворце, а государственные дела целиком будут в твоем ведении“».

Комнины ответили речами, выражающими согласие. Об этом стало известно кесарю, который быстро является к ним с угрозами и торопит отправиться во дворец. Когда он пешком входил с правой стороны во двор, ему встретились выходившие оттуда Комнины, которых он стал сурово бранить. Тут кесарь заметил Никифора Палеолога, который с левой стороны вновь шел туда. «Что тебе нужно, — спросил кесарь, — зачем идешь ты сюда, свояк?» На что тот отвечает: «По-видимому, мне ничего не удастся сделать, но я пришел для того, чтобы передать от самодержца то же предложение, что и раньше. Император полон решимости сдержать свои обещания: он будет обращаться с Алексеем как с сыном, Алексей получит всю полноту самодержавной власти и станет распоряжаться государственными делами по своему усмотрению; сам же Вотаниат будет только носить имя императора, облачаться в красные сандалии и пурпурное платье и спокойно жить во дворце, ведь он уже стар и нуждается в отдыхе». Кесарь сурово посмотрел на Никифора и, нахмурив брови, сказал: «Отправляйся и скажи императору, что делать подобное предложение было бы уместнее перед взятием города, а теперь переговоры вообще не имеют смысла. И пусть он — уже старик — покинет трон и позаботится о своем спасении». Так сказал кесарь.

Между тем Борил узнал, что Комнины вступили в город, что их войско рассеялось во все стороны, занимается грабежом, целиком предалось сбору добычи, а сами они остались с близкими им по крови и свойству и с небольшим числом чужеземцев. Поэтому он решил выступить против них, считая, что рассеявшиеся во все стороны воины Комниных не смогут оказать сопротивления. И вот он собрал воинов, носящих мечи на плечах, и тех, кто был родом из Хомы, и выстроил их рядами в идеальном боевом порядке от площади Константина до так называемого Милия и дальше. Воины неподвижно стояли, сомкнув щиты и готовые к бою.

Патриархом в то время был муж святой и бедный, прошедший все виды лишений, каким только подвергались древние отцы, жившие в пустынях и горах. Удостоенный божьего {114} дара пророчества, он много и часто предсказывал, никогда не ошибался и служил для своих преемников образцом и примером добродетели. Он, казалось, отнюдь не находился в полном неведении относительно того, что случилось с Вотаниатом. Или по божественному вдохновению, или по наущению кесаря (и такое говорили, ведь кесарь давно был дружески расположен к патриарху, которого ценил за его высокую добродетель) он посоветовал императору отказаться от трона. «Не вступай, — говорил он, — в междоусобную войну, не сопротивляйся божьему повелению. Не пожелай осквернить город пролитием христианской крови, но покорись воле божьей и уйди с дороги». Император следует совету патриарха. Опасаясь бесчинства {115} воинов, он подпоясывает свое платье и с поникшей головойспускается в Великую божью церковь. Пребывая в сильном волнении, он забыл, что на нем еще императорская одежда. Но Борил, повернувшись к нему, хватает накидку, которая была прикреплена к руке Вотаниата жемчужной застежкой, отрывает ее от платья и говорит с иронической усмешкой: «Теперь эта вещь воистину больше подходит мне». Вотаниат вошел в Великий храм божьей мудрости и на некоторое время остался там.