Она ненавидела этот маленький белый прибор, стоящий на прикроватной тумбочке. Каждую ночь многократно (в лучшем случае – дважды) из него доносились истошные крики, которые вообще непонятно каким образом могут исходить от такого крошечного существа. Стоило наконец заснуть, как прибор начинал орать, визжать и реветь. И это означало только одно – маленькая Оливия снова проснулась.

Эмили чувствовала себя так, как если бы на ней лежала бетонная плита. Бессонные ночи не остались без последствий: под глазами отпечатались темно-синие круги; тело ватное и, казалось, ходило, поддаваясь лишь ветру или сквозняку; каждая свободная (а главное – тихая) минута воспринималась как дар богов. Она медленно поднялась на кровати и попыталась понять, что происходит. Глаза не сразу привыкли к ночному окружению, а звуки плача и вовсе не были различимы, пока дочка не сделала перерыв буквально на секунду, чтобы набрать воздуха в грудь и вновь разразиться воплем с удвоенным рвением.

Мышечная память заработала быстрее, чем начал соображать мозг – Эмили обнаружила себя в другой комнате, прижимающей ребенка к груди одной рукой, и поддерживая под углом бутылочку другой. Послышались причмокивания.

– Что же ты со мной делаешь? – спросонья спросила молодая мать, надеясь на ответ. Вместо него маленькие глазки невинно уставились на Эмили, словно говоря: «А что тут поделаешь?»

Эмили с нежностью посмотрела в них и не смогла ничего с собой поделать – уголки рта потихоньку поползли вверх.

– Действительно, ничего, – произнесла она, начиная тихо покачивать дочь.

Подумать страшно: когда-то я хотела отказаться от всего этого…

***

Около года назад

– У вас есть вопросы?

Полчаса доктор на основе анализов прочитал чуть ли не лекцию с великим множеством медицинских терминов, которые ускользали от понимания Эмили. Дошло только одно, самое главное – сделав аборт сейчас, она, вероятней всего, лишит себя возможности когда-либо стать матерью.

Она встала.

– Нет… спасибо.

– Вы приняли решение?

– …Нет. Пока нет.

Эмили вышла из кабинета, затем из здания, немного побродила по заснеженной улице, поймала такси и вернулась в отель. Там, повесив на ручку двери табличку «Do not disturb», она осторожно опустилась на кровать, так и не оправившись от результатов обследования.

Выбор. Для нее одним из самых главных кредо в жизни являлось наличие выбора. Что бы она ни делала, какое бы решение не принимала – всегда должны быть другие варианты. А что сейчас? Да, у нее есть два пути, но… они оба взаимоисключающие, без намека на углы, которые можно срезать. Дети? Она слишком молода для всего этого! У нее есть карьера – мечта всей жизни, – она просто не подразумевает наличие ребенка. Несмотря на творческий кризис – ничто не вечно, – она не желала от этого отказываться.

Но…

Что если ей когда-нибудь захочется обрести все это? Семью? Детей?

Выбрав одно – Эмили тут же лишала себя другого.

Карьера или семья? Да кто вообще способен выбирать что—то одно? Что за бред?!

Она прикрыла рот рукой, почувствовав, что готова разрыдаться вновь.

Я не могу. Я не могу. Я не могу. Я не могу! Я не могу! Я НЕ МОГУ!

Комната поплыла перед глазами.

Почему я такая идиотка? Почему? Почему?! ПОЧЕМУ?!

Эмили схватилась телефон, как за последнюю ниточку, удерживающую от падения в пасть отчаяния и горя. Дрожащими пальцами было сложно набрать номер, но вскоре ей это удалось – на экране высветилось имя набранного человека.

– Да?

– В-Влад? Это… ты?

– Нет, это не он. Кто звонит?

– П-пожалуйста… передайте телефон Владу, мне нужно с ним… поговорить.

– Кто это?

– …Эмили, – ответила она машинально.

– Ах, вон оно как! Та самая Эмили? Надо же!..

– Пожалуйста, прошу вас, передайте телефон Владу…

– Слушай сюда, скрипачка или кто ты там. Влад хороший парень и не заслуживает, чтобы им пользовались, как собачонкой на привязи.

– Вы… вы не понимаете…

– Это ты ничего не понимаешь! Хватит строить из себя саму невинность!

– Н-но…

– Все! – женский голос на том конце был строг и категоричен. – Забудь этот номер.

Связь оборвалась. Как и ниточка.

Эмили продолжала держать телефон у уха, продолжая надеяться на ответ. Рука ослабла, мобильник упал на пол, едва не разбившись. Сил сдерживать слезы больше не было.

***

Успокоившись, Эмили попыталась собрать осколки мыслей воедино. И эта задача, как и ожидалось, отнюдь не отличалась простотой. Как бы ей хотелось забыться, переместиться в прошлое, исправить все, очнуться, обрести покой. Но колесо судьбы не собиралось давать поблажки. У всего есть последствия, и Эмили прекрасно это понимала.

Она сидела в раздумьях до захода солнца. Почему-то именно в эту секунду ей в голову пришел третий вариант, путь, несший за собой серьезное, не менее радикальное решение того положения, в котором она оказалась.

Я могу отдать ребенка на усыновление.

Но тут же Эмили мысленно дала себе настолько сильную пощечину, от которой щека заболела уже в реальности.

Ни! За! Что!

Виолончелистка отмела эту идею с такой же скоростью, с которой она и возникла. Девушка не собиралась поступать так же, как когда-то поступили с ней.

***

Маленькую Катю удочерили, когда ей было не больше года. Люди, что приняли ее в свою маленькую, но славную семью, отличались поистине доброй и заботливой натурой. Не имея возможности завести собственных детей по медицинским причинам, они приняли решение взять ребенка «извне» – так в их жизнь вошла маленькая девочка, которую и по сей день любили как родную дочь.

Было ожидаемо, что Катя не унаследует от новых родителей черты их характеров. Она, как и многие дети младшего возраста, пыталась копировать некоторые повадки людей, которых знала как «папа» и «мама», но, тем не менее, у нее складывался свой, собственный темперамент. Серьезность, упрямость, молчаливость, частичная апатичность – все это не являлось ни плодом воспитания, ни подростковым бунтом. Она просто была собой.

Родители не стали скрывать правду об удочерении и рассказали Кате все, когда той исполнилось тринадцать. Полученную информацию она приняла достаточно странно для своего возраста – отсутствие слез или слов любви тому подтверждение. Казалось, что она и так давно знала. Вопреки всем ожиданиям, вскоре девочка начала «проверять» любовь родителей, которые клялись, что для них никого нет дороже. Дорогие подарки, одежда и прочее доставалось ей без каких-либо трудностей – достаточно было просто показать пальцем и сказать «Мне нравится». Ближайшее окружение видело в Кате нахальную и избалованную негодницу, что лишь отчасти было верным. Она проявляла наглость, чтобы найти грань, черту, за которую нельзя заходить, но выходило тщетно. Она и вправду не нуждалась и в трети того, что надарили родители. Однако они продолжали беспрекословно выполнять просьбы маленького тирана, который даже и не претендовал на истерики.

Последней каплей для юной Кати стало принятие решения по смене имени при получении паспорта. И хоть ей никогда не нравилось то, которое дали при рождении, – не было и малейшего шанса, что родители согласятся на столь безумную идею.

– Ммм… хорошо. Если это сделает тебя счастливей, то мы согласны.

У Кати глаза так и полезли на лоб.

– Вы… шутите, да?

– Нет, дорогая. Это твоя жизнь, и если тебе хочется, чтобы тебя называли иначе, – это твое право.

Нет, они точно издеваются!

Решив, что это розыгрыш, Катя решила все же не отступать до самого последнего момента. Это была игра, в которой только один победитель.

Несмотря на всю глупость затеи, Катя основательно подошла к подбору нового имени. Девочка знала, была уверена, что все закончится словами: «Нет, Катя, все зашло слишком далеко», но продолжала воображать, фантазировать, примерять различные имена. Подолгу она стояла перед зеркалом, произнося то или иное, но ничего не подходило, все казалось далеким, несоответствующим.

Пока ей не попался один английский фильм, изменивший всю ее жизнь.

«Хилари и Джеки», что оказался в DVD-сборнике, посвященном теме музыки, и резко отличался от других четырех фильмов. История, полная драмы и безрассудного желания стать кем-то другим, выбивалась из общего настроения молодежных мюзиклов. Сюжет, рассказывающий об английской виолончелистке Жаклин дю Пре, пронзил маленькую Катю в самое сердце и подарил мечту, переросшую в одержимость, – стать виолончелисткой.

Образ дю Пре настолько запал в душу, что она едва не решила взять ее имя – Жаклин, – но почти сразу же передумала. Катя не хотела стать такой как она, она хотела стать лучше. А вот свое будущее имя она увидела уже во время финальных титров, когда высветилось имя актрисы, исполнившей главную роль.

Эмили Уотсон

Она и вовсе забыла, что вся эта несуразица со сменой имени, скорее всего, не станет реальностью, и стала в одиночестве называть себя Эмили и… ей это нравилось. Имя настолько было ее, что ни на какое другое и отзываться-то не хотелось.

Когда девочка получила свой первый паспорт, она захотела закричать одновременно от удивления и неизмеримой радости. В графе «Имя» стояло «Эмили».

Они не шутили! Мама и папа не шутили!

Но вскоре порция эйфории иссякла, а за ней подступил ужас. Как бы Эмили (уже не «Катя») ни старалась, но так и не смогла найти границу допустимости в просьбах к родителям. Она испугалась, что, если продолжит испытывать их, то ей даже убийство может сойти с рук.

Нет, так продолжаться не может, твердо решила Эмили. То, что начиналось как проверка, могло закончиться тем, что она и вправду превратится в заносчивую и надменную девицу. Она испытывала самые нежные чувства к людям, подарившим ей кров, уют, тепло и любовь, но продолжая потакать запросам, они в итоге лишат ее не столько самостоятельности, сколько каких-либо устремлений. Учитывая новообретенную мечту, Эмили не могла такого допустить.

Последнее, что она попросила, – покупка виолончели и запись в музыкальную школу.

Эмили прекрасно понимала: чтобы достигнуть высокого уровня музыкальной игры, нужно приложить уйму сил и времени. Но поскольку друзей она никогда особо не заводила, да и само общение с одноклассниками не приносило должного удовольствия, она не ограничивала себя ни в чем. Виолончель – вот, что теперь было важно, и все свободное время она отныне посвящала именно ей.

Так продолжалось несколько лет, пока в ее жизни не появился Влад.

Для Эмили стало неожиданностью, когда после первого школьного концерта, где она принимала участие, перед ней возник одноклассник. Влад, запинаясь в словах, выразил восхищение ее игрой, отчего девушка самодовольно подумала: «Да это еще и не самое лучшее, что я когда-либо исполняла!» Но как только он предложил помочь донести виолончель до дома, настроение виолончелистки начало гаснуть.

Почему бы тебе просто не оставить меня в покое?

Влад стоял перед ней, источая надежду, и Эмили, скрепя сердце, передала ему чехол. Пока они шли, он все задавал и задавал вопросы, а она не очень-то и хотела не то что отвечать, а в принципе говорить – в голове проносилось недавнее выступление, со всеми удачными и теми, на которые следует обратить внимание на следующей репетиции, моментами. Девушка лишь украдкой поглядывала, чтобы Влад нес виолончель аккуратно, не ударив об землю или бордюр.

– Ты давно занимаешься музыкой?

– Да.

Да приподними ты уже чехол! Ты же его чуть ли не по грязи волочешь!

– Это же контрабас, правильно?

– Нет.

Что за идиот… Как вообще можно спутать контрабас и виолончель?

– Эм… виолончель?

– Да.

Надо же, догадался.

– Твои родители наверняка гордятся тобой.

– Угу.

Ты не можешь просто помолчать, да?

Поначалу Эмили не воспринимала Влада как друга или кого-то подобного – он просто помогал ей носить инструмент, который на самом деле был не из легких, и провожал после школы. Но после нескольких недель, а может и месяцев, отношение к нему изменилось: Эмили больше не видела в нем очередного недотепу из своего класса, которому ничего, кроме видеоигр и алкоголя, не нужно. Его и вправду интересовало то, что он спрашивал: о ее жизни, занятиях в музыкальной школе, планах на будущее. Он даже умудрялся ее смешить! Причем не саркастично, а искренне. Эмили сама не заметила, как его присутствие отдается в ней какой-то удивительной легкостью и беззаботностью. Влад не надоедал, не приставал, был просто другом, с которым можно хорошо провести время.

Потому его признание в любви вызвало недоумение – для нее это за гранью понимания.

Любовь? Что это? О ней столько пишут, говорят, поют, но хоть кто-нибудь может сказать, что это?

Он говорил, что находиться рядом с ней – самое приятное, что есть в его жизни. Но и она испытывала что-то схожее! Но разве это любовь? Нет – их чувства можно ознаменовать только дружбой. Хорошей, крепкой, но не более того. И, привнося в нее новые элементы, они рискуют разрушить это до основания.

Не нужно недооценивать дружбу – она намного сильнее абстрактной, возможно несуществующей любви.

Эмили в одночасье присмирила Влада, не давая ему и грамма надежды, – такие вещи лучше говорить сразу, не затягивая, а то все рискует стать только хуже и сложнее.

Это был один из последних их диалогов перед отлетом заграницу.

– Это многое объясняет.

Марк подпер руками подбородок и задумался. Он знал Эмили как ответственную, продумывающую каждое действие виолончелистку, для которой музыка всегда на первом месте. Однако, слушая рассказ, что она поведала, попросив (а то и вовсе умоляя) о личной встрече в свободное от репетиций время, перед ним сидела какая-то другая, лишь выглядящая как Эмили девушка. Она всячески избегала его взгляда, смотря либо в сторону, либо на собственные колени. Марк закинул руки за голову, сцепив их на затылке, и посмотрел в потолок.

– И что ты собираешься делать?

На мгновение Эмили подняла глаза и тут же их опустила. И правда, что она собиралась делать? Вернуться в Россию к чересчур заботливым родителям, снова залезть к ним на шею и снова выдерживать осуждающие взгляды их родственников? Денег достаточно, чтобы протянуть месяц, от силы два здесь, в Штатах. Что потом? Ни друзей, ни хотя бы знакомых, что могли бы приютить, также не было. Да и кому она будет не в тягость, в таком-то положении? Марк – единственный человек в радиусе тысяч километров, с кем ей хотелось поговорить, выговориться, попытаться объяснить недавние события, оправдаться.

– Не знаю…

Эмили вцепилась в брюки и сжимала кулаки.

– Я не знаю, что делать, Марк. Я в полной растерянности. Все это – словно шутка, злобная шутка судьбы. У меня было все, о чем я могла мечтать и… теперь ничего нет.

Не вздумай плакать. Не вздумай!

До слуха долетел шелест бумаги и звук пишущей ручки.

– Вот. – Марк протянул записку. Эмили вопросительно посмотрела на ментора и осторожно взяла кусок бумаги. На нем каллиграфическим почерком был записан некий адрес. Марк спросил: – Знаешь, где это?

Эмили внимательно прочитала надпись, и, порывшись в памяти, отрицательно покачала головой.

– Это в пригороде, на севере-востоке Чикаго. Добраться туда можно на поезде. Будь там завтра после полудня. Я буду ждать.

– Марк, я… не понимаю.

– Ты сказала, что не знаешь, что делать. У меня есть один вариант. А теперь иди к себе в номер и хорошенько отдохни.

– Но…

– Эмили, иди в отель, – его тон не допускал возражений. – У меня нет времени – репетиция начинается через пятнадцать минут.

Девушка встала, держа листок у сердца, словно амулет, и в полном недоумении вышла из кабинета руководителя оркестра.

Ступая по холодным улицам, она не могла избавиться от мыслей, что заполняли голову.

Что все это значит? Почему он дал мне этот адрес и сказал приехать? Он сказал, что у него есть некий вариант… Неужели?..

Неужели он хочет…

Нет. Нет-нет-нет. Марк бы не стал, он не из таких! Мы же столько лет с ним знакомы. Он мне как отец! Не может же он так грязно воспользоваться моим безвыходным положением?

Или… может?

Мне не стоит ехать.

Это же Марк. Он столько раз меня поддерживал.

Какая же я дура.

Хорошо, поеду, но если он хотя бы намекнет, я уйду. А затем уеду домой и забуду о музыке. Навсегда.

Несмотря на холодный ветер конца октября, именно от последней мысли тело обдало морозом.

***

Отделения детских товаров в гипермаркетах. Сколько бы Эмили ни приходилось там бывать, никак не могла привыкнуть к тем, кто являлся постоянными их посетителями. Молодые парочки, готовые к пополнению в их небольшой семье, уже состоявшиеся родители в компании карапуза (нередко и нескольких), молодые мамы, предпочитающие ходить сюда одни, но по которым отчетливо видно, что им есть к кому прижаться холодным вечером, обсудить прошедший день и помечтать о будущем. Смотря на них, Эмили испытывала разное.

Раздражение.

Грусть.

Зависть.

Будучи на середине срока, она старалась быстро найти необходимое и поскорее убраться, чтобы, не засмотреться на очередную счастливую молодую семью и не дать волю слезам.

Но сейчас, когда она катила перед собой коляску с мирно сопящей дочерью, от того дискомфорта не осталось и следа. Если раньше она чувствовала на себе чужие взгляды, что узнавали в ней одинокую мать, то сейчас ее это не заботило. Она не одинока: пока с ней ее маленький ангелочек, одиночество не наточит ни единого клыка.

***

Около года назад

Дом не выглядел достаточно большим. Не крохотный, но явно не претендовал на проживание большого количества людей. Двускатная крыша, стены из светлого кирпича, отсутствие веранды, а только две бетонные ступеньки, разделяющие тропинку и дверь, и скромный газон – такой вид предстал перед Эмили, сверяющей адрес. Убедившись, что он верен, девушка подошла к входу и осторожно постучала. Из дома послышались шаги, дверь отворилась, и перед Эмили оказался Марк.

– Эмили, рад, что ты пришла. – Он отступил в сторону. – Проходи.

Внутри дом казался просторней, чем снаружи. Слева возвышалась лестница на второй этаж, прямо, судя по всему, – гостиная, справа – небольшая кухня; приятный бежевый цвет на стенах.

– Кофе? – спросил Марк, но тут же поправился: – А, точно, тебе же нельзя. Может травяной чай?

– Буду признательна, – ответила Эмили, благодарно улыбнувшись. Вчерашние сомнения понемногу отступали.

– Присаживайся, – ментор указал на диван в гостиной, а сам ушел на кухню.

По пути Эмили не смогла не остановиться перед фотографиями, что висели вдоль стены. Всего три: одна общая с изображением Марка (явно моложе), некой женщины и молодой девушки, примерно одного возраста с Эмили, и две других, где она же, девушка, запечатлена отдельно. Общая, скорее всего, семейная, что вызвало удивление – Марк никогда не рассказывал про свою семью. Ни разу, ни единого слова. И это за семь лет, что они знакомы! С другой стороны, она ни разу не замечала, чтобы он разговаривал по телефону с кем-нибудь, не связанным с работой. На фото они все сидели за столом в каком-то ресторане, довольные, счастливые. На изображениях слева и справа девушка также солнечно улыбалась: от нее так и исходила невероятная жизненная энергия. Сама по себе она выглядела очень привлекательно: светлые вьющиеся волосы, голубые глаза, аккуратный нос, острый подбородок, стройное тело, выгодно подчеркнутое платьем золотого оттенка. Продолжая рассматривать фото, Эмили смутилась, словно без разрешения вторгалась в чужую жизнь. Она прошла в гостиную и села на диван.

Комната ни в чем не уступала прихожей, а то и вовсе превосходила: внушительная книжная полка, настоящий камин, журнальный столик, несколько красивых картин с пейзажами, плазменный телевизор, который чуть не вписывался в общий дизайн. Лучшая вещь стояла в том углу, что не виден со стороны прихожей, – фортепиано.

Эмили не успела вдоволь осмотреться, как появился Марк с двумя кружками.

– Держи, – произнес он, протягивая одну из них.

– Спасибо. – Девушка сделала глоток, и горячий отвар приятно растекся по горлу. – Очень вкусно.

Марк кивнул, сел на кресло, что перед диваном, и также немного отпил из своей кружки.

– Моя жена во время беременности только такие чаи и пила, – с ностальгической улыбкой вспомнил он. – Что бы я ей ни предлагал: свежевыжатые соки, высококачественную воду – без толку. Благо, никаких противопоказаний не было.

Эмили разрывало любопытство. Ей хотелось расспросить, узнать о его семье, послушать истории из прошлого, но не могла выдавить из себя и словечка. А потому – просто ждала, надеясь, что он сам продолжит говорить.

– Помню, однажды, в середине февраля, когда безостановочно валил снег, я объездил всю округу в поисках ее любимого сорта. Несколько часов то туда, то сюда – будто все ценители чая разом решили устроить свой Вудсток.

Странное, конечно, существо – человек. Стоит с ним заговорить на одну тему – он видится одним, на другую – совершенно иным. И никогда не знаешь, какая из этих личностей – настоящее воплощение.

Эмили была сбита с толку и не знала, как реагировать. Она прекрасно понимала, что Марк во время репетиций отыгрывает одну роль – сурового, но справедливого руководителя, но чтобы настолько отличаться, находясь в другой обстановке! Откуда это мягкость, присущая еще не старым, но уже не молодым людям? Куда пропала эта бодрость, способная передаться шестидесяти людям на сцене, заставляя их играть в унисон?

Почему она слышит печаль в его словах, хотя на губах улыбка?

– Тебе, наверное, интересно, зачем я пригласил тебя? – сменил тему ментор.

В тоне не было ничего, что могло насторожить, однако по спине пробежали мурашки.

Вот он – момент истины.

– Да.

– Тогда не буду тянуть время. – Он встал и подошел к окну, повернувшись к Эмили спиной. Та не отрывала взгляда, вслушиваясь в каждый свой и его вздох. Марк молчал, подбирая слова, и в конечном итоге обернулся. – Я предлагаю тебе пожить здесь, в этом доме.

Эмили не поняла, ослышалась ли она?

– Ч-что ты имеешь в виду? В каком смысле «пожить здесь»?

– В прямом, – без промедления ответил он. – Ты же сама говорила, что тебе некуда податься, а в Россию возвращаться не желаешь. Вот. – Он обвел рукой комнату и повторил: – Я предлагаю тебе остаться здесь.

– Н-не понимаю…

– Не беспокойся, – перебил ментор, едва почувствовав напряжение в воздухе. – Ничего я требовать не буду. – Он на мгновение остановился и вновь продолжил: – Ты знаешь, какое у нас расписание – в Чикаго мы не так уж часто бываем, а потому этот дом пустует. Если бы не горничная, мне каждый раз бы требовалось несколько дней на уборку…

– Марк… – Эмили с распахнутыми глазами качала головой. – Что ты такое говоришь?

Все звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Успокойся, сделай глоток, – сказал он, указывая на кружку, что по-прежнему находилась в руках девушки. Та подчинилась. – Понимаю, насколько это неожиданно и дико звучит, но я абсолютно серьезен.

– Почему? – единственное слово, что она могла произнести.

Марк закрыл глаза.

– Почему, говоришь? Я попробую объяснить, а после ты уже сама решишь: соглашаться на предложение или нет, хорошо?

Эмили кивнула, продолжая пребывать в сомнениях. Ситуация очень странная, но любопытство, желание услышать причины пересилили порыв немедленно собраться и уйти. Марк снова сел в кресло.

– Мне было двадцать пять, я тогда едва начал музыкальную карьеру. Если быть точнее – стал руководителем школьного оркестра. Тогда же Кейт – моя жена – забеременела. Пусть у нас было немного денег, квартиру снимали, а собственным являлся только подержанный автомобиль, доставшийся мне от отца, мы не могли нарадоваться этой новости. Это было трудное, но не лишенное светлых моментов, время. К счастью, ближе к окончанию срока, мне предложили работу в одном из городских оркестров, где, соответственно, и платили больше. Денег хватило, чтобы взять в ипотеку этот дом.

Марк внезапно примолк.

– Когда я впервые взял на руки Хлою, во мне будто бы все перевернулось. Эта кроха стала целым миром. Отныне все, что я делал, было ради нее. Думаю, даже Кейт я не любил так, как Хлою…

Любил?..

– Свободное время я проводил рядом с ней. И даже больше! Частенько, успев подрасти – как же быстро она росла! – она вызывалась ходить со мной на репетиции. Я не мог ей отказать. Хлоя со взглядом эксперта наблюдала за игрой музыкантов, ловя каждую мелодию, каждую смену настроения – к этому у нее был несомненный талант. В особенности ее внимание приковывала скрипка. Не успев достигнуть десяти лет, она попросила собственную! Откуда в маленьком ребенке было столько желания к исполнению музыки? Даже несмотря на возраст, учил я ее, как если бы она была взрослой, но на удивление, она и вела себя соответствующе! Не сдавалась, не опускала руки, не скандалила. Только продолжала серьезно разучивать новые мелодии. До сих пор с волнением вспоминаю тот первый городской конкурс. Хлоя выступала последней. Перед ней играли такие же школьники, вот только лица у всех были сосредоточенные, напряженные, но стоило выйти на сцену моей дочке, слушатели ощутили, что сейчас они станут свидетелями чего-то невероятного. А ведь она только улыбалась! Непринужденно. Открыто.

Эмили уже и забыла про остывший чай, погрузившись в рассказ. Те фотографии, что она видела, и вправду излучали что-то магическое.

– Стоило ей начать играть – никто не мог оторвать глаз от сцены. Она двигалась в такт музыке, да какой музыке! С первых нот стало понятно – Хлоя играла не классику, заданную в рамках конкурса. Она модернизировала классическую мелодию, предавая ей новое, невероятное звучание. Прямое нарушение правил. Но! Ее это не заботило. Для нее победа – не приоритет. Цель – запасть слушателям в душу, оставить в каждом частичку себя. Она все играла, и играла, и играла так, как если бы это было в последний раз. Никто не получил столь громких аплодисментов в тот вечер. Конечно, она не заняла первое место. Не заняла и второе. Ни даже третье. Но удостоилась приза зрительских симпатии – и это для нее оказалось важнее.

Марк тяжело выдохнул и вновь поднялся с кресла, поставив кружку на журнальный столик. Убрав руки в карманы, он снова подступил к окну и, не оборачиваясь, произнес:

– Она умерла спустя пять лет, после того выступления. Двенадцать лет назад.

Эмили от неожиданности ахнула и прикрыла рот ладонью. Никогда не считая себя чрезмерно сентиментальной, она едва сдерживала набежавшие слезы.

– Марк, боже… мне очень жаль.

Тот ничего на это не ответил, но продолжил историю:

– Рак поджелудочной железы. Его слишком поздно обнаружили. – Эмили не могла видеть его лица, но судя по дрожащему голосу, такие душевные раны никогда не заживают. – За один год я потерял и дочку и жену. После похорон мы не могли находиться в обществе друг друга. Она уехала к своим родным, а я остался здесь.

Эмили не сдержалась – она порывисто встала, невольно опрокинув чашку, приблизилась к Марку и обняла его, уткнувшись лицом в обтянутую свитером спину. Он через плечо удивленно посмотрел на ученицу. Послышались всхлипы.

– Ты чего? – Он развернулся, а она, не меняя положения, уткнулась лицом уже в его грудь. Марк мягко улыбнулся и погладил ее по голове. – Ну, ну. Это же не твоя трагическая история – незачем так переживать.

Простояли они так недолго. Марк повел Эмили обратно к дивану, аккуратно посадил и пристроился рядом.

– Ты спрашивала: «Почему?» На самом деле на этот вопрос ответить одновременно и тяжело и легко. Просто удивительно, как иногда поворачивается судьба. Когда в одном из немногочисленных туров семь лет назад, мне предложили поучаствовать в судействе конкурса молодых исполнителей в не самом большом городе России – я не знал чего ждать, но согласился. Мною двигало любопытство – и ничего более. Но стоило тебе появиться в центре сцены и начать играть – я точно увидел свою Хлою. Страсть. Отдача. Желание. Словно духовная сестра-близнец. Твой талант только зарождался, но я знал, что, если возьму тебя в протеже, ты засияешь на музыкальном небосклоне.

– Но… я больше не могу играть, – не переставая всхлипывать, прошептала Эмили. – Зачем тебе такая ученица?

– Я не считаю, что ты полностью утратила свой талант. Просто, после всего, что произошло, ему нужно время раскрыться вновь.

– Знаешь, – продолжил Марк, – когда я сидел перед больничной койкой, где лежала моя Хлоя, она, даже сквозь боль, не переставая улыбаться, поделилась, что больше всего сожалеет о том, что не сможет обрести собственную семью, стать мамой. Говорила, что всегда хотела оставить частичку себя в каждом, кто услышит ее игру, хотя могла оставить в этом мире намного больше – собственное дитя. Спустя столько лет, находясь здесь, я все надеюсь увидеть ее, нянчащуюся с маленьким ребенком, такую же улыбчивую, энергичную и неунывающую. Извини за бестактность, но вчера, услышав твой рассказ, я почувствовал непреодолимое желание помочь и был рад услышать, что ты решила оставить своего ребенка. Можешь считать это эгоизмом, но мне, старику, все равно. Теперь выбор за тобой.

Эмили смотрела на него, пока до нее доходил смысл слов, произнесенных ранее, и с каждой секундой понимала, насколько этот человек ей дорог. Он не был просто учителем, даже не был кем-то вроде отца. Он – друг, в котором она так нуждалась. Девушка обняла его и поцеловала в щеку.

– Спасибо, – искренне поблагодарила она дрожащим голосом, – спасибо, спасибо.

Самолет набирал скорость, и вот – оторвался от земли и под углом устремился в небо. Вскоре это огромная машина превратилась в небольшую точку, а спустя мгновение и вовсе исчезла из виду.

Эмили повторно – уже мысленно – попрощалась с родителями.

Они прилетали каждые два месяца с тех пор, как она сообщила о беременности. Каждый раз те преодолевали немалые хлопоты, не говоря уже о затратах на билеты туда и обратно, чтобы повидаться и с ней и внучкой. Эмили долго не решалась позвонить домой, постоянно репетировала, что будет говорить, и подбирала ответы на вопросы, которые могли возникнуть в диалоге. Первый, по ожиданиям, должен был касаться возвращения домой. Что бы она ни придумывала, ни прорабатывала в голове и на словах – в момент разговора все забылось, и попроси мама тогда улететь в Россию – Эмили не в силах подобрать нужные аргументы согласилась бы.

Однако ту ожидал сюрприз.

– Да, мама… прости, что так долго не звонила.

– Ничего-ничего, мы понимаем, что у тебя мало свободного времени из-за репетиций. Хотя, слышать тебя почаще было бы очень приятно. Ты же наша дочка, и мы по тебе очень скучаем.

– Прости, – Эмили не лукавила. Ей действительно было очень совестно. У нее хватило времени, чтобы поразмыслить о жизни. Наличие мечты – это отлично, а когда она побуждает действовать – и того лучше. Но что до чувств близких людей? Насколько твоя мечта влияет на их жизни? Часто приходится выбирать что-то одно.

– Эмили? С тобой все хорошо? А то голос у тебя странный? Ты не заболела?

– Нет, не заболела, просто…

Почему так сложно просто взять и сказать?!

– Эмили?..

– Я беременна.

Тишина длилась секунды, равносильные вечности.

– Что? Я не расслышала. Можешь повторить?

– Мама, я… беременна.

Вздох на том конце линии, через огромный океан, на другом конце планеты.

– Боже… Милая моя.

– Прости меня.

– За что? Доченька, за что ты извиняешься? Ведь это такая чудесная новость! Мне нужно срочно сообщить это папе…

– Постой! – от удивления она и не заметила, что едва не кричит. – Я же…

– Эмили, не переживай. Все хорошо, – мама успокаивала прямо как тогда, в детстве, когда выходило вопреки ожиданиям. – Ты мне только скажи, где ты сейчас живешь? Надеюсь, не в отеле?

– Нет…

– Хорошо-хорошо. Сняла квартиру?

– Нет – дом, – машинально ответила Эмили. Нить диалога ускользала от нее.

– До-ом? – протянула мама. – Так это же великолепно! – После небольшой паузы она продолжила: – Давай поступим следующим образом: я сейчас поговорю с папой, а потом перезвоню, и мы уже все вместе решим, когда нам лучше прилететь.

– Вам? Прилететь? Сюда?

– Ну конечно! Тебе сейчас летать нельзя, поэтому мы прилетим сами. – Это совершенно не так, подумала Эмили, но скоро поняла причины беспокойства мамы: та никогда не могла завести детей, потому любое действие, связанное с риском, исключалось.

Сказано-сделано. Спустя две недели после получения виз Эмили встречала изнуренных, заспанных, но счастливых увидеть дочь родителей в аэропорту Чикаго. Марка тогда не было в городе, поэтому она принимала их в одиночку. Она вкратце поведала о последних событиях в своей жизни, опустив эпизод, где присутствовал Влад и короткое возвращение в Россию, и наотрез отказалась произносить имя отца ребенка. Для нее это не играло значение. Ощущение обиды глубоко внутри – единственное напоминание. Когда рассказ дошел до предложения ее наставника, родители заметно напряглись, на что Эмили отреагировала молниеносно, сразу объяснив, что именно оно значило. Мама, дослушав до конца, задалась вопросом, насколько правильно жить в этом доме, а папа (на то он и отец) продолжал подозревать неладное, независимо от того, насколько Эмили доверяла этому человеку.

Их мнение (по большей части, мамы) изменилось, когда они лично встретились с Марком, прилетев в следующий раз. Конечно, они все уже были знакомы, но только как родители могли знать учителя их дочери. Марк общался с ними на равных, что положительно повлияло на взаимопонимание. Хотя папа полностью не оставил свои сомнения, мама же прониклась схожим с дочерью доверием. К тому же, Марк, как и обещал, очень редко появлялся в доме, но продолжал оказывать помощь даже на расстоянии, такую как получение Эмили Грин-карты, оплата счетов и прочее.

Эмили сама не заметила, как прилет родителей стал сродни празднику. Она ощущала их любовь, поддержку. А когда между ними возникало огромное расстояние, спасала видеосвязь: как минимум дважды в неделю Эмили созванивалась с мамой и общалась с ней часами. Она всерьез вслушивалась в мамины советы и папины наставления, хотя еще год назад считала, что способна всего достигнуть сама, без чьей-либо помощи.

И вот, уже с их внучкой, которой недавно исполнилось девять месяцев, она смотрела, как самолет исчезает в небе, и с нетерпением ждала, когда они встретятся вновь.

***

Год назад

Эмили сидела в гостиной своего дома и мирно общалась с Джессикой – соседкой тридцати лет, но выглядящей моложе. Они познакомились вскоре после переезда Эмили. В тот день она была предоставлена сама себе и занималась тем, что осматривала новое жилье. На втором этаже располагались три спальни: одна – Марка, вторая досталась к Эмили, а третья являлась спальней Хлои, в которой по-прежнему хранилось много ее личных вещей. Ментор пообещал, что ближе к сроку переделает третью комнату под детскую, но Эмили, даже не будучи суеверной, вежливо настояла, чтобы именно ее спальня перешла под эту задумку, а сама она уже займет последнюю.

В отличие от двух других, комната Хлои содержала в себе индивидуальность хозяйки. Здесь сохранилась энергетика юной скрипачки: будто она утром, едва взошло солнце, убежала на занятия и вот-вот вернется. Марк признался, что ему с трудом удавалось не то что зайти, а повернуть ручку двери, потому бывает он там крайне редко, доверяя уборку горничной.

Эмили сразу поняла, что у них с Хлоей разные характеры: она бы в жизни не повесила на стены постеры (пусть и символизирующие любовь к струнной музыке). Само помещение выглядело достаточно милым: кровать нежно-голубого цвета, письменный стол с выдвижными ящиками в тот же тон, идентичный комод, книжные полки над ним и небольшой шкаф-купе в углу рядом с входом.

Постояв немного в проходе, точно спрашивая разрешения, девушка вошла и сразу ощутила приятную мягкость от хождения по большому белому пушистому ковру. Водя пальцем по корешкам книг, она представляла, как Хлоя – здоровая и жизнерадостная – ищет глазами историю, которую недавно начала читать, и, найдя ее, позволяет себе расслабиться, отправляясь в путешествие по внутреннему миру писателя.

Эмили испытывала жалость к книгам, кровати, да и вообще ко всем вещам, находившимся в спальне, – их хозяйки уже давно нет, но они все равно мирно ждали на своих местах, словно не было болезни, не было слез по другую сторону стены, не было горя, разрушившего счастливую семью. Она взяла первую попавшуюся книгу и осторожно присела на кровать. Книга, как того следовало ожидать, была на английском. «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери. Она слышала про эту детскую сказку, но никогда не читала. Время за чтением пролетело незаметно.

…не забывай: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил…

На этой фразе женское сердце забилось сильнее и не сбавляло темп до самого конца истории.

Закрыв книгу и с любовью погладив обложку, Эмили поставила «Маленького принца» на его законное место и поторопилась выйти – она не могла спать здесь. Во всяком случае, пока.

На кухне только вскипел чайник, когда в дверь постучали. Девушка от неожиданности вздрогнула – она здесь новенькая, ее никто не знал. Пока она стояла в нерешительности, постучали вновь – ненавязчиво, деликатно. Понимая, что рано или поздно это должно было случиться, Эмили подошла к главному входу и посмотрела в окошко рядом: на пороге стояла рыжеволосая молодая женщина. Ей ничего не оставалось, кроме как открыть дверь и узнать, что понадобилось незнакомке.

– Привет! – звонко поприветствовала она. – Меня зовут Джессика Палмер, я по соседству живу. На днях я заметила, что вы приехали сюда, а уезжать – не уехали. Вы родственница Марка?

– Н-нет, – растерялась Эмили. Она хорошо владела английским языком, но столь беглый говор женщины заставил усомниться в его знании.

– А кто вы ему тогда? – удивилась соседка. Не дав ответить, она охнула и с блеском в глазах, вытянув шею вперед, едва ли не шепотом спросила: – Вы его девушка?

– Я…

– Неужели он все же послушался моего совета? – уже громче и восторженней произнесла Джессика. – Я ведь ему говорила: «Незачем тебе одному сидеть, ты же вон какой мужик видный. И плевать на возраст! Ты же вылитый Ричард Гир!». И вот, посмотри-ка, – указала она на Эмили обеими руками, – какую красавицу нашел!

– Пожалуйста, подождите. – Эти догадки не лишены логики: Эмили переехала жить к мужчине, который на тридцать с лишним лет старше. Еще и беременной! Она не любила сплетни, но будь на ее месте любая другая – она бы точно предположила самый очевидный вариант. Срочно нужно брать ситуацию в руки, чтобы не навредить не столько себе, сколько честному имени Марка. Отступив в сторону, Эмили обратилась к женщине: – Позвольте все вам объяснить за чашечкой чая.

Изображая из себя гостеприимную хозяйку, она проводила Джессику в гостиную, предварительно взяв у той пальто и повесив на вешалку, и вскоре принесла две чашки: одну с чаем, другую с кофе (Джессика пояснила, что предпочитает именно его). И так Эмили поведала краткую историю их взаимоотношений с Марком.

– Вот оно как, – выслушав, кивнула соседка. – Знаешь, это не очень-то и правдоподобно. – Она увидела, что Эмили готова возразить, и опередила: – Но я тебе верю. Верю, что с тобой могло произойти подобное (почему это звучит как обвинение?). Верю, что Марк мог такое предложить – уже не первый год его знаю (значит ли это, что она также знала и Хлою?).

Джессика сделала последний глоток и призналась:

– Знаешь, дорогая, а я ведь пришла, чтобы разоблачить тебя. – Говорила она уже спокойно, без той безумной скорости.

Эмили удивленно уставилась на гостью.

– Да, именно так – разоблачить. Видишь ли, я не из тех, кто во всех видит добро. В нашем мире слишком много алчных и откровенно злых людей. Так много, что нужно очень постараться, чтобы их не замечать. А как увидела тебя, хозяйничающую в этом доме, – не могла не усомниться в чистоте твоих намерений. Мужики же, сама знаешь, чем чаще всего думают – они не могут заметить вблизи то, что женщина определит с милю. Потому и притворилась простодушной девицей из соседнего дома – манипуляторы клюют на таких, как пираньи, и потому совершают поистине глупые ошибки. Так что либо ты отличная актриса, либо не врешь.

– Я не вру, – она вложила в эти слова все силы.

– Очень на это надеюсь, – в голосе Джессики читалась твердость. Но тут она мягко улыбнулась и встала: – Что ж, не буду больше нагнетать обстановку. Спасибо за кофе!

– Постойте! – Эмили уже сама была на ногах. – Мисс Палмер, я…

– Просто Джессика, дорогая, ни к чему формальности.

– Хорошо… Джессика, можно задать вопрос?

– Конечно, – ответила она, опускаясь обратно на диван, – спрашивай.

– Марк… Каким он был раньше?

Джессика задумалась.

– Ты имеешь в виду после смерти Хлои?

Эмили кивнула.

– Хорошая была девочка, – грустно подвела она. – На нее смотришь – и не нарадуешься: сколько света она приносила с собой. Мы с мужем переехали сюда за два года, до того ужасного события. Я тогда была совсем молода – моложе тебя сейчас – и не особо хотела заводить детей. Ведь нашему браку не было и года – нужно же пожить вместе, посмотреть, как пойдет. Но стоило познакомиться с семьей Марка, в особенности с Хлоей, как во мне буквально пробудился материнский инстинкт. И вот – сейчас у меня два прекрасных сорванца одиннадцати и восьми лет: Генри и Крис. Хлоя… я то и дело вспоминаю о ней и молюсь за ее упокой. Никому такого не пожелаешь. Такие страдания пережить!..

Джессика остановилась.

– Можно мне еще кофе?

Эмили встрепенулась, будто резко вышла из транса.

– Да, конечно.

Приготовив новую порцию, Эмили передала чашку соседке и села рядом, ожидая продолжения.

– В нашем квартале не было ни одного, кто бы не поддерживал Марка и его семью в тот период. Все надеялись, молились, пока малютка Хлоя продолжала страдать в больнице. Узнав об окончании ее борьбы, я долго не могла прийти в себя: несколько часов подряд держала на руках Генри и плакала, не желала его отпускать. Муж кое-как меня успокоил. А что испытывали Кейт с Марком – боюсь и представить! Ну не должны родители хоронить своих детей! Не должны!

Эмили заметила, что Джессика так и не притронулась к напитку – только крутила в руках горячую чашку.

– Ни для кого не стало неожиданностью, что Кейт переехала, но все были удивлены тем, что Марк остался здесь. С нами он не общался, оно и понятно, но мы продолжали наблюдать за ним, время от времени проведывать, чтобы глупостей не совершил. Полностью пережить смерть дочери невозможно, но Марк… сильный человек; он, насколько смог, справился с потерей. Когда он вернулся к музыке, окунулся в нее с головой, всем, включая и его, стало легче: он меньше сидел дома, начал общаться с нами, соседями, принимать приглашения на местные торжества. Правда… люди относились к нему все так же. Был один случай на каком-то празднике – уже и не вспомню каком, – когда он сорвался. Марк желал обычного общения, когда все, включая меня, говорили с ним мягко и сочувствующе. Он закричал, обращаясь ко всем: «Ваша жалость мне ни к чему! Я потерял дочь, но это не значит, что вы должны относиться ко мне, как к больному, – от этого только хуже!»

Это на него похоже.

– И он был прав. Спасибо нашим мужчинам – вот что-что, а перестроиться они умеют! Здесь нам, женщинам, сложнее. Не прошло и недели, как они активно обсуждали с Марком спортивные события, политику и прочую ерунду, как ни в чем не бывало. Постепенно все пришло в норму. Относительную, конечно.

Джессика посмотрела на свою чашку. Поставив ее на журнальный столик, она вновь встала, готовая идти в прихожую.

– Фух! Засиделась я – нужно проветриться.

– Спасибо, – донеслось со спины. Джессика обернулась. Эмили продолжала сидеть и смотреть на соседку. – Спасибо, что рассказали. – Тут она поднялась и, неожиданно для той, обняла гостью.

– Не за что, дорогая, – ответила та на объятья.

Джессика, принимая из рук Эмили свое пальто, внимательно посмотрела той в глаза.

– Я надеюсь, что ты принесешь Марку чуточку счастья – он этого заслуживает.

– Я тоже на это надеюсь, мисс… ой, прости, Джессика.

Соседка ухмыльнулась.

– Не стесняйся приходить в гости и спрашивать совета по поводу… – Она провела пальцем круг перед животом Эмили.

– Благодарю. – Эмили долго боялась, что обрекла себя здесь на одиночество; та, кто чуралась незнакомых людей, обрела желание в познании нового неведомого ранее мира – соседского общения, а может даже дружбы.

Она, боясь резких движений, шаг за шагом изучала это явление. Не без помощи Джессики. Та пригласила девушку сначала на День Благодарения, после – на Рождество и Новый год. Конечно, слухов не удалось избежать, но Марк, будучи также приглашенным на основные праздники, поспешил разуверить соседей, назвав Эмили своей дальней родственницей, и ему, кажется, поверили. Тем не менее, Эмили поначалу всячески избегала чужих взглядов, но вскоре, опять же благодаря рыжей соседке, которая успела зарекомендовать себя хорошей подругой, она потихоньку скидывала с себя оковы. А какое удовольствие она получала от воскресных посиделок в чисто женской компании! Плавно Эмили влилась в жизнь среди соседей по кварталу.

В настоящий момент она переживала шестой месяц беременности. Живот значительно увеличился. И ее это не заботило, что несколько странно. Но не настолько, как то, о чем она не решалась поговорить ни с Марком, ни с Джессикой, ни с родителями, ни с кем-либо еще. Это что-то начинало не на шутку беспокоить Эмили.

Она ничего не испытывала к ребенку.

Ни любви. Ни привязанности. Ни нежности.

Ничего.

Поразительно, как иногда ничем не примечательные вечера могут преобразиться в нечто особенное, в чудесное воспоминание, о котором будут говорить, не сдерживая восторга. И все из-за одного крохотного, но столь важного события.

Начало июля. Эмили сидела в кресле и читала книгу, краем глаза поглядывая на Оливию, что сидела на полу и с деловитым видом раскладывала игрушки. По маленькому серьезному личику можно было смело судить – она знала, что делает. Она смотрела на плюшевых зверушек перед собой, переводя взгляд то с одной, то на другую, пока ее вниманием не завладел белый кролик, что лежал неподалеку.

Эмили, оторвавшись от чтения, замерла в ожидании. Она знала, что Оливия, забавно передвигая ножками и ручками, сейчас подползет, заберет игрушку и вернется на место. Уже пару месяцев как дочка научилась ползать, а это умилительное зрелище продолжало приковывать взгляд ее мамы.

Но вместо заученных движений, малышка присела на корточки и, упершись руками, принялась отталкиваться от пола. Она пыталась встать!

– О боже…

Эмили отложила книгу и быстро переместилась к тому месту, где лежал кролик. Опустившись, она протянула руки вперед.

– Давай, родная, у тебя получится! Какая ты молодец!

Оливия, не без усилий, встала на обе ноги и замерла, оглядываясь, – это совершенно новые, ранее самостоятельно не достигаемые высоты. Потом одна ножка сделала короткий шаг по направлению к Эмили, от чего девочка едва не потеряла равновесие и не завалилась набок. Следом был следующий шажок. Руки были чуть расставлены в стороны – она напоминала маленького канатоходца. Третий шаг уже уверенней. Четвертый стал рывком, из-за которого короткие черные волосы подались назад. Пятый предотвратил новую угрозу падения. Шестой сократил расстояние до минимума. На седьмом девочку обхватили мамины руки.

– Умница моя. Какая же ты умница! – Не сдерживаясь, Эмили целовала дочку в лоб и в пухлые щечки, тем самым щекоча малютку, вызывая у той смех. Она поражалась самой себе: всего несколько маленьких шагов – а сколько эмоций, радости, счастья они принесли.

***

Год назад

Эмили лежала на двуспальной кровати уже в новой спальне. Как и было решено, другую комнату, в которой она спала прежде, переделали под детскую, а та, что принадлежала Хлое, – переоборудовали. Весь синий гарнитур продали, постеры сняли, одежду упаковали в коробки и отнесли на чердак, книги отнесли в гостиную. Даже ковер – и тот заменили.

Эмили долго готовила себя к жизни здесь, в этой комнате. Пускай больше ничего не напоминало о прежней хозяйке, она не могла здесь долго находиться. Потому и приходила сюда последние месяцы по несколько раз в неделю, чтобы просто посидеть, почитать, попытаться привыкнуть. Удавалось ей это не всегда. Иногда она оставалась тут до позднего вечера, а иногда не выдерживала и получаса. Происходило что-то ненормальное: то поддержка, то ее противоположность – все точно исходило от стен вокруг. Эмили понимала, насколько это глупо, но не могла остановить себя от навязчивых мыслей о молодой девушке, которую она даже не знала.

А что бы подумала Хлоя, узнав, кто будет жить в ее комнате?

***

Последние две недели Джессика раз в два дня подвозила Эмили в госпиталь к ведущему беременность врачу – тот настоял на дополнительном наблюдении, с целью исключить малейшие патологии в развитии плода. Натягивая, уже ставшей дежурной, улыбку, она благодарила соседку за хлопоты, а та лишь отмахивалась: ей – домохозяйке, – мол, нечем себя занять пока муж на работе, а дети весело проводили летние каникулы с друзьями. Да и помочь подруге – для нее долг.

Эмили, находясь на переднем сидении, безучастно смотрела на пролетающие за окном городские пейзажи. День ото дня ей становилось сложнее притворяться, что происходящее вокруг хоть как-то ее заботит. До родов осталось две недели, но она по-прежнему не чувствовала ничего, кроме пустоты, несмотря на частые толчки и пинки со стороны ребенка. Это, как само собой разумеющееся, – не требует особого проявления эмоций.

– Ты в порядке?

Вопрос вырвал Эмили из раздумий. Она украдкой бросила взгляд на подругу.

– Да.

– Ничего не болит? Ничего не беспокоит?

Да, Джессика, беспокоит: я ничего не чувствую к своей еще не родившейся дочери и сомневаюсь, что что-либо изменится.

– Нет, все нормально. – Она отвернулась и снова уставилась в окно.

Джессика, одной рукой держа руль, нежно погладила Эмили по плечу.

– Ты же знаешь, ты всем можешь со мной поделиться.

Она промолчала.

– Все будет хорошо, – уверенно заключила Джессика.

Хорошо бы, если так.

Оставшийся путь они ехали молча, только из приемника доносилась легкая мелодия.

***

УЗИ – уже стандартная процедура. Холодный гель, легкое давление от прибора на живот, очертания ребенка на экране. Она видела ее через монитор столько раз, что уже не счесть, но никогда не могла сдержать удивления. Словно она смотрит на другую вселенную, никак с ней не связанную. Но проходят секунды, и удивление сменяется уже привычным равнодушием.

А вот кому не было безразлично, так это Джессике: она внимательно вслушивалась в слова врача, время от времени кивала, задавала уточняющие вопросы. Эмили же лежала в ожидания конца их диалога, надеясь, как можно скорее отправиться домой. Весь разговор свелся к тому, что осложнений нет; роды, как и планировалось, пройдут через две недели. Последнее, что спросил врач, прежде чем они ушли, желает ли Эмили воспользоваться эпидуральной анестезией, на что та незамедлительно дала согласие, не выслушав про возможные риски. Главное – снижение боли до минимума.

Возвращались они также в тишине. Джессика проводила Эмили домой, но уходить не торопилась. Она вошла вместе с ней и предложила заварить чай. Эмили монотонно поблагодарила. Возясь на кухне, соседка пыталась разговорить ее, но тщетно. Вернувшись и передав кружку Эмили, Джессика села напротив и принялась внимательно изучать подругу.

– Дорогая, тебе страшно?

Эмили подняла глаза и непонимающе уставилась на соседку.

– Что?

– Тебе страшно? Осталось ведь не так много времени. Чувствовать страх сейчас – это нормально, ты знаешь?

– Но я не боюсь.

– Нет? – удивилась Джессика. – А что тогда тебя беспокоит? Ты в последнее время какая-то не такая. Может, у тебя депрессия или что-то подобное?

– Нет, я не… – Эмили, нервно ерзая, усиленно старалась не встречаться с подругой взглядом.

– Ты плохая лгунья. – Она села ближе и взяла Эмили за руку. – Мне-то ты можешь сказать, что тебя тревожит.

Та сидела, боясь пошевелиться.

– Эмили, – продолжала настаивать Джессика. – Не держи все в себе – это вредно и для тебя и для твоей малышки. Она же чувствует твои беспокойство, переживания, любовь…

– Я НЕ ЛЮБЛЮ ЕЕ!

Крик пронесся по дому, отражаясь от стен, пола, потолка. Чашка с чаем разбилась на множество осколков. Эмили закрыла лицо руками и замотала головой.

– Что ты такое?..

– Я не люблю ее, – заплакала она.

Соседка крепко обняла беременную подругу.

– Я… я… ужасный человек. Я не смогу… бросить ее, но… и оставить тоже. Что мне делать? Она не… заслуживает, чтобы собственная мать… ненавидела ее, но я… буду! Ненавидеть ее, ненавидеть… себя, ненавидеть… его.

Плач перерос в настоящую истерику. Джессика, не в силах более сдерживаться, грубо убрала руки от ее лица и больно похлопала по щекам. Те покрылись бледно-красным оттенком.

– Успокойся. – Она повернула ее голову к себе, затем потребовала: – Посмотри на меня.

Та подчинилась. С заплаканными и жалобными глазами Эмили выглядела беззащитной, беспомощной, как никогда потерянной и испуганной.

– Расскажи мне все, и я помогу. Всем, чем смогу. Хорошо?

Эмили, шмыгнув носом, коротко кивнула.

***

Джессика обдумывала услышанное. Эмили настороженно ждала слов осуждения: где это видано, чтобы будущая мать не испытывала ярких положительных чувств к ребенку, растущему в утробе?

– Ты не виновата, Эмили. – Явно не это она готовилась услышать. – Ты не виновата, что сейчас чувствуешь безразличие. После всего, что произошло, это неудивительно. Ты пережила много событий за короткий срок – а это, хочешь не хочешь, большой стресс. Да к тому же ты часто остаешься одна. Но поверь, когда родится твоя девочка, ты перестанешь чувствовать себя одинокой. Дети все чувствуют, все понимают, порою, острее, чем взрослые, и они тоже хотят помочь. Все образуется. Тебе надо лишь подождать и запастись терпением.

– Т-то есть, когда она родится, я… полюблю ее?

– Я уверенна в этом, – улыбнулась Джессика. – Как только ты впервые возьмешь ее на руки, посмотришь в маленькие глаза, услышишь дыхание – ты полюбишь ее, как никого и никогда в своей жизни.

***

Уже… все?

Легкость. Удивительная легкость, несмотря на онемение. Она слышит детский плач. Чуть приподнимает голову и видит ее. Такая крохотная. Как игрушка. Акушерка подносит малышку для первого грудного вскармливания. Она принимает ее, держит, пытается посмотреть в глаза. Чувствует сосание.

Больше ничего.

Нет…

Никаких эмоций. Ничего не изменилось.

Теплый свежий воздух проникал сквозь приоткрытое окно. Щебетание птиц в тихом квартале совершенно не мешало людям наслаждаться субботним утром. Оно успокаивало: вместо того, чтобы раздернуть шторы, впустить в комнаты свет, умыться, принять душ и начать новый день с плотного завтрака, намного соблазнительней было понежиться в уютной постели еще несколько часов.

– Ма-а-ма! – Однако у кое-кого были другие планы.

Внезапное давление на тело резко вырвало Эмили из объятий сна. Едва стоило открыть глаза, как перед собой она обнаружила шкодливое маленькое личико, хитро глядевшее на только что проснувшуюся женщину. Девочка положила голову маме на живот.

– Ливи… – сонно протянула Эмили. – Ведь так рано…

– Нет, не рано, – не отрывая головы, ответила дочка. – Солнышко уже давно встало!

В этом вся она: неугомонная и упрямая – в каком-то смысле маленькая копия самой Эмили, но с некоторыми нюансами. Внешне Оливия мало отличалась от мамы: прямые и темные, словно ночь, волосы, ямочка на подбородке, овальная форма лица. Вот что явно разнилось, так это голубые глаза и рот, вернее – улыбка. С первой же секунды Эмили определила, от кого она досталась.

Характером дочь тоже во многом походила на мать: присущая еще в раннем возрасте самостоятельность сполна перешла к Оливии. Вот только проявление излишней нежности было в новинку: она волне могла, в процессе игры с игрушками, просто подойти к маме и молча обнять, а затем вернуться обратно. Такие порывы были столь случайными, но настолько же и приятными, что Эмили не могла сделать ничего, кроме как крепко обнять дочку в ответ и произнести слова любви. Та в ответ, слегка наклонив голову к плечу, растягивала рот в широкой улыбке, говорила: «Я тоже» и убегала возиться с игрушками дальше.

Эти моменты до безумия пьянили. Оливию не хотелось отпускать, хотелось держать так вечно, защищая от всех ужасов и несчастий мира. Стоило разомкнуть руки и почувствовать, как тепло, исходящее от дочери угасало, грусть серым камнем повисала на шее. И пусть дочка убежала совсем недалеко, частица страха все равно зарождалась глубоко внутри, и избавиться от нее можно лишь очередным объятием и поцелуями в щечки – мир вокруг заполнялся светом, жизнь становилась блаженной, а все проблемы – ничтожными.

Это ли не счастье?

Эмили сладко потянулась.

– Хорошо, встаю, дай мне пару минут, – произнесла она, не до конца проснувшись, гладя Оливию по голове. – Что ты хочешь на завтрак?

– Блинчики! – не задумываясь и секунды, радостно ответила девочка.

– Блинчики, значит? Но ты же их ела вчера. Может, хочешь что-нибудь другое?

Она замотала головой.

– Нет. Я люблю блинчики. – Оливия мило насупилась.

Уголки рта Эмили непроизвольно поползли вверх.

– Хорошо. Блинчики, так блинчики.

– Ура! – Вся хмурость на маленьком лице вмиг растворилась.

– С клубничным джемом, да? Твоим любимым?

– Да!

– Но сначала почисти зубки и умойся, хорошо?

– Ага! – Она уже выбегала из комнаты, но вернулась, обняла Эмили и сказала: – Я люблю тебя, мама.

– Я тебя тоже, милая.

Подтверждая свои слова, мать поцеловала дочь в макушку.

Никаких слов не хватит, чтобы передать, как сильно я тебя люблю.

***

Около двух лет назад

Как люди могут выглядеть столь радостными, держа на руках ребенка, с которым не связаны родственными узами? Они и вправду чувствуют радость или это какая-то игра, где нужно притворяться, что им есть до этого дело? В таком случае, кто судья? Кто определяет, победил ты или нет? И какая награда присуждается за первое место? Титул? Кубок? Может, просто победа ради победы? Чтобы почувствовать себя выше соперника, ощутить превосходство над ним?

Если так, то меня полностью разгромили.

Эмили, стоя у порога, поглядывала, как Марк качает ее дочь на своих огромных, по сравнению с ней, руках. С каждым днем она узнавала о нем что-то новое, видела с другой стороны, не связанной с музыкой. Эмили уже мало помнила того Марка – руководителя оркестра; теперь он словно заботливый родственник, с которым приятно проводить вечера за бессмысленными разговорами.

Он… не притворяется. Он и вправду радуется, держа ее на руках…

Ни малейшего сомнения.

До Эмили донеслись тихие слова, что нашептывал Марк. Нет, то были не просто слова… песня! Он напевал что-то, пока малышка, глядя на его улыбающееся морщинистое лицо, боролась со сном: то медленно прикрывала глаза, то резко открывала их вновь. Но сила колыбельной слишком велика – вскоре она заснула.

Марк осторожно положил девочку в манеж и укрыл одеялом. Убедившись, что ребенок глубоко спит, он, стараясь не создавать лишнего шума, развернулся к выходу и заметил Эмили. Секундное удивление сменилось теплой улыбкой. Марк вышел из детской комнаты и прикрыл дверь. Эмили не сдвинулась с места.

– Все в порядке? – обеспокоено спросил он. – Хорошо себя чувствуешь?

– Да, неплохо, спасибо.

Прошла уже неделя с момента выписки из больницы, но она все равно редко покидала свою спальню и почти не видела дочь (разве что во время кормления). Как объяснила Джессика – это нормальное состояние после родов. И хотя ему показалось это странным (с его женой подобного не случалось), он решил, что лучше довериться в этом вопросе опытной женщине. Некоторые проблемы способны решить только они.

– Мне нужно тебе кое-что сказать. Давай спустимся вниз.

Эмили кивнула.

Рухнув в кресло, Марк посмотрел на нее, устроившуюся на диване. После возвращения, он ни разу не замечал в ней проявления эмоций. Ни радости. Ни грусти. Ничего. В зрачках отсутствовала жизнь. Решив сразу перейти к делу, он сообщил:

– Наш оркестр отправляется в тур.

И тут он увидел. Страх. Выражения ужаса на лице. Словно в голове нажали на переключатель.

– Что? Когда?

– Послезавтра.

Эмили пристально смотрела на него, чего-то ожидая.

– Разве?.. – умоляюще начала она, – разве, ты не можешь… остаться?

– Ты сама знаешь, что не могу.

– Н-но… но… – Она задрожала.

– Эмили, спокойно. – Марк сел рядом и приобнял ее за плечо.

– Я-я не смогу… без тебя. – За нее говорила паника. Слова давались тяжело. – Н-не смогу… ухаживать за… ней.

– О чем ты говоришь? Конечно сможешь, – сказал он мягким тоном. – К тому же, тебе поможет Джессика. Не переживай – одна ты не останешься.

Эмили не могла говорить, не могла двигаться. Со стороны и не различишь: в сознании она или нет, лишь редкие подергивания плеч и дыхание выдавали ее.

– Что ты ей пел? – неожиданно спросила она. – Сейчас в детской?

– А, это. «Мерцай, мерцай, маленькая звездочка». Знаешь ее?

Конечно, она знала. Еще школьницей в музыкальной школе она часто слышала, как первую вариацию этой песни играли на фортепиано другие ученики.

– Я часто пел ее Хлое, пока та была маленькой. – Марк погрузился в воспоминания. – Она всегда действовала успокаивающе. Видимо, Ливи она тоже нравится.

«Ливи»? Это сокращение от Оливии?

При выборе имени Эмили взяла то, что первое пришло на ум, не задумываясь: подходит оно или нет. Что уж говорить о ласковых сокращениях?

– Если нужно, я могу записать для тебя текст, – предложил Марк, – чтобы ты сама пела ей перед сном.

Реальность все больше представлялась горой: холодной, недостижимой и беспощадной к каждому, у кого хватит наглости попытаться ее покорить. Теперь Эмили придется делать все самой: нянчиться, пеленать, разговаривать.

– Надолго ты уезжаешь? – снова перевела она тему, в попытках вернуть самообладание.

– На два месяца.

Эмили тихо простонала.

– Ну-ну. – Марк поглаживал ее по плечу. – Твои родители прилетают на следующей неделе, так?

– Д-да.

– Вот и славно.

Они продолжали сидеть в тишине, пока не услышали детский плач наверху. Марк высвободился из рук Эмили и, посмотрев на часы, напомнил:

– Скоро нужно ее покормить. Пойду пока все подготовлю.

Ответом послужил слабый кивок.

Он поднялся наверх. Эмили, понурив голову, напоминала статую. Хотелось бежать. Бежать без оглядки. Вперед. Ни на кого не обращать внимания. Оставить все позади.

Сознанием она была близка к этому, но вот телом… тело совершенно не подчинялось. Оставалось только одно – ждать. Ждать, когда вся жизнь окончательно пойдет под откос.

***

Следующий день прошел в спокойствии, а после, когда Марк уехал, начался ад. Один на один. Мать и дочь. Такие близкие и такие далекие друг другу люди. Одна не могла выразить причины недовольства, другая – терялась и путалась в догадках. Разговор и тот больше напоминал общение двух разных существ: ни вербальное общение, ни обмен жестами и близко не приносили желаемый результат.

Крики не прекращались. Отчаяние доходило до края.

Эмили обессиленно сидела перед манежем, где, отчаянно надрываясь, рыдала дочь. Она не понимала почему, ведь та была накормлена, а пеленки чистые. Значило ли это, что причина – боль? Поток мыслей беспорядочно крутился в голове. Ей самой хотелось кричать, рыдать, упасть навзничь – и будь, что будет!

А ведь не прошло и дня.

Что будет дальше?

Спасительный стук донесся снизу. Эмили, получив причину покинуть детскую, поспешила открыть дверь. На пороге стояла Джессика – сама надежда в человеческом обличии.

– Ваши крики доносятся на всю округу, – поведала она. Оценивающе взглянув на Эмили, та кивнула самой себе: – Тебе нужна помощь.

– Да, пожалуйста, – дрожащим голосом подтвердила Эмили. Она впустила соседку в дом и, попутно поднимаясь по лестнице, объясняла: – Я в ужасе – не знаю, что делать. Она кричит не переставая. Я ее кормила, пеленала, но без толку. У нее, наверное, что-то болит. Наверняка-же болит!..

– Не наводи панику, – оглянулась Джессика. – Возможно, причины не так страшны, как кажутся. – Обе женщины вошли в комнату. Подойдя к манежу, и взяв ребенка, соседка замурлыкала нежным голосом: – Кто это у нас тут плачет? Кому тут что-то мешает? Не волнуйся, Джесси тебе поможет, какая бы напасть ни случилась.

В качестве подтверждения она принялась покачивать Оливию, прижимая ее так, что голова выглядывала из-за плеча. Эмили зачаровано смотрела на эту сцену. Постепенно плач стихал, пока полностью не прекратился. А в качестве завершения Оливия отрыгнула воздухом. Вскоре она заснула на руках соседки.

– Умаялась деточка, – подвела Джессика, кладя малышку в манеж.

– Что это было? – изумленно спросила Эмили, когда они обе вышли за дверь.

– Обыкновенные колики. Ты же про них слышала на курсах?

Та лишь стыдливо отвела взгляд. Она посещала курсы для беременных, но одно дело, когда про это рассказывают, а другое – когда происходит на самом деле. Подруга положила руки ей на плечи и ободряюще произнесла:

– Не переживай. Пошли вниз – я напомню, что нужно делать в таких случаях.

Эмили слушала внимательно, не пропускала и слова, но сомнения в своих силах не переставали докучать.

Быть матерью… это до сих пор не укладывалось в голове. Раньше, в, казалось бы, далекие времена, когда ничего, кроме виолончели не занимало голову, жизнь проходила намного проще. Выучила одно произведение? Заучи его до совершенства! Заучила до совершенства? Приступай к новому! Одна забота – не перетрудиться, чтобы не получить травму. А так – играй, играй и играй!

Музыка. Как же она скучала по ней! По прикосновениям к корпусу, струнам, смычку. По чувству вибраций только-только исходящих от инструмента, которые в ту же секунду разлетались по окрестностям в виде нот, преисполненных красотой.

А что теперь?

Вместо смычка, гуляющего по струнам, – частые ежедневное кормление, от которого болела грудь. Вместо нот – крики. Вместо виолончели – грязные пеленки.

Близился год, как Эмили в последний раз пыталась играть, но инструмент не покидал спальни: от одной только мысли о помещении виолончели в темный чулан сердце музыканта сжималось и болело. Так она и стояла в дальнем углу комнаты.

По крайней мере, она не одинока.

***

Джессика очень подробно растолковала все, что касалось коликов у новорожденных: возможные причины, какие действия нужно предпринимать. Дала еще несколько советов по поводу обращения с ребенком.

– Важно – найти общий язык.

С этим будут проблемы.

Эмили многозначительно промолчала.

– Звони мне, если что-то еще не помнишь, – сказала Джессика. – Если станет тяжко – тем более звони, не тяни. И не расстраивайся, если что-то не получается. Так ты навредишь не только себе, но и дочке. Поняла?

– Да…

– Я верю в тебя. – Подруга обняла ее, собираясь идти домой. – Помни: общий язык – это важно.

– Общий язык – это важно, – пролепетала Эмили.

Попрощавшись, Эмили закрыла дверь и осела на пол, наслаждаясь столь восхитительной тишиной. Полученная информация нуждалась в осмыслении, но это могло и подождать. Закрыв глаза, Эмили старалась избавиться от всех мыслей, от всех невзгод и просто побыть нигде и никогда.

Истошный плач, как удар по голове, вернул ее в настоящее.

***

Так продолжалось несколько дней.

Эмили старалась изо всех сил, прибегая к советам соседки. Порою, они помогали, но ненадолго. Что-то все равно стояло между ней и Оливией, как невидимая стена, не подпускающая одну к другой. Когда Эмили держала дочь, пытаясь напевать колыбельную, та крутилась и вертелась, будто само нахождение на руках было чем-то неправильным.

Эмили мало спала, мало ела. Собственные движения казались чужими, неестественными. Отдыхала она только тогда, когда на помощь приходила Джессика, при которой Оливия моментально менялась: становилась тихой, смеющейся малышкой.

Да ты издеваешься! Почему ты ластишься ко всем, кроме меня? Ведь это я – твоя мать!

Хоть подруга и пообещала помочь, Эмили сама ее не вызванивала, и та приходила, в основном, по собственной инициативе каждый день, после полудня.

Подруга, естественно, замечала состояние Эмили и всякий раз спрашивала, почему та не обращается к ней в минуты необходимости, но внятного ответа так и не получала. Когда она заикнулась, что, если ничего не изменится, нужно будет обратиться к специалисту, Эмили ответила категорично:

– Нет.

– Посмотри на себя! Ты же прямо на глазах затухаешь. Это опасно, дорогая. Я ведь хочу тебе помочь…

– Мне все равно! – резко ответила Эмили и скрылась в своей спальне, не выходя оттуда, пока Джессика не проведала ее перед уходом. Она лежала, подогнув под себя ноги, и, отвернувшись, смотрела в стену. Подруга присела на край кровати.

– Я не буду говорить, что знаю, каково тебе, – начала она. Затем осторожно спросила: – Ты, как и прежде, ничего к ней не чувствуешь, так?

Ответом стало молчание. Никто, кроме Джессики, не знал об этом. А притворяться уже не было сил.

Подруга протянула руку и дотронулась до плеча Эмили.

– Послушай, дорогая. Твое состояние заставляет меня нервничать. Я боюсь за тебя, – призналась она, – и боюсь за Оливию.

– Думаешь, я могу ей навредить? – сухо подала голос Эмили, не оборачиваясь.

– Надеюсь, что нет, но благодаря проклятым СМИ, люди чаще всего предполагают худшие варианты, – честно ответила Джессика. – Потому и прошу: если понимаешь, что не справляешься, – не мучай себя. Тебе помогут, если ты сама позволишь.

Вновь молчание.

– Ладно. – Джессика встала. – Мне пора. Уже поздно, муж вот-вот приедет, – пояснила она и повторила: – Если что – звони.

Эмили слушала, как звуки шагов становятся все тише и тише. Входная дверь мягко захлопнулась, и все пространство вокруг заполнилось тишиной. Веки сомкнулись против воли.

***

Радио-няня подала признаки жизни. Глаза Эмили вмиг распахнулись. Взгляд на часы дал понять, что прошло всего три часа, но сил они не прибавили. Вяло передвигая ногами, она прошла пару метров, отделяющих комнаты, и медленно подступила к детской кровати.

– Ну что? – спросила Эмили дочь, находясь на грани истерики. – Что тебе еще нужно? Почему ты не можешь просто тихо спать?

Она получила ответ, когда почуяла запах.

Бормоча себе под нос, она вымыла и перепеленала Оливию, а после выбросила грязный подгузник. Но дочь не успокаивалась и продолжала хныкать. Убедившись, что та не голодна, Эмили принялась покачивать ее, как качала Джессика. Но Оливия продолжала брыкаться, показывая свое недовольство.

– Хорошо-хорошо! – подняла голос Эмили, помещая дочь обратно на кровать. – Вот! Теперь ты довольна?

И снова безудержный плач.

– Я так не могу! – снова сорвалась она. – Ну что тебе еще нужно? Дай хотя бы подсказку, что именно тебе нужно! Я не могу тебе спеть – тебе это не нравится. На руках у меня тебе тоже не нравится. Что? Что я могу сделать, чтобы ты, наконец, успокоилась?

Эмили была на грани. Все, что бы она ни делала, было хуже, чем то, что делали другие. Возможно, именно это и пыталась донести до нее дочь. Слезы покатились по щекам. На удивление, малышка притихла и удивленными глазками смотрела на мать. Эмили заглянула в них сквозь прозрачную пленку.

Что бы я ни делала, получается хуже, чем у других.

Только в одном я была лучше…

Озарение.

Вспышка.

Надежда.

Эмили быстро вернулась в детскую, села напротив манежа, так, чтобы перед Оливией открылась полная картина. В руках она держала виолончель. Убедившись, что дочка смотрела на нее, она медленно поднесла смычок к струнам. Неуверенно. Боязливо.

Я справлюсь.

Глубоко вздохнув, Эмили коснулась струн. Год без практики, страх не услышать ноты, безысходность – все начало отступать. Неторопливо. Размеренно. С каждым движением смычка. Рука двигалась сама. Стоило ей услышать мягкую мелодию – испарились все признаки усталости. Звуки мягко обволакивали комнату; казалось, что их можно заметить, как они плывут вокруг матери и дочери, неторопливо лаская. Эмили играла, слушала, проникалась каждой секундой. Она не думала ни о возвращении таланта, ни о тоске по прошлым временам. Она просто наслаждалась.

Последний барьер рухнул – слезы хлынули из глаз, но на сей раз – они были целительными. С каждой пролитой каплей уходила боль, уходил страх. Душа наполнялась теплотой. Сердце забилось спокойней. Дышать стало легче. Тело – словно перышко. Мир вокруг перевоплотился, стал приятней на ощупь.

Эмили, закончив игру, подняла веки и посмотрела на единственного слушателя. Та мирно глядела на мать. Когда их взгляды встретились, послышался короткий смешок. Тут Эмили ощутила то, чего уже не надеялась когда-либо постичь.

Любовь.

Она ее обрела.

Ощутила всем телом.

Не в силах сдерживать эмоции, Эмили отложила инструмент и взяла Оливию на руки.

– Родная моя, прости меня, прости. – Она плакала, смеялась, целовала дочку и обнимала так, как никогда раньше. Новое, невероятной силы чувство переполняло тело, и она не знала, как в полной мере это выразить. – Прости меня за весь холод. Прости за все грубые слова. Я люблю тебя. Люблю.

Эмили качала дочку и нашептывала нежные слова, пока та не заснула. В первый раз Оливия не пыталась вырваться у нее из рук. Уложив малышку на кровать, она прошептала:

– Ты спасла меня. Ты спасла меня, Ливи. Я никогда, никогда не смогу восполнить этого сполна. Но обещаю тебе – я приложу все усилия. Спи крепко. – Она поцеловала дочь в лобик и тихо вышла, чуть прикрыв дверь.

Вернувшись в спальню, Эмили первым делом взялась за телефон и набрала номер.

– Эмили? – послышался сонный голос Джессики. – Что-то случилось?

– Да! – Скрыть восторг было нереально. – Да, случилось!

– Что случилось? Что-то плохое? Говори!

– Нет! Совсем нет! Произошло нечто удивительное, потрясающее! Мы нашли общий язык!

– Подожди-подожди! Общий язык? С Оливией?

– Да! Именно!

– Слава Богу! – Эмили не могла видеть, но судя по голосу, с души соседки только что упал гигантский камень. – Я так за вас рада! И что это? Что вам помогло?

– Музыка, – после небольшой паузы ответила Эмили, по-прежнему не до конца веря.

– Музыка? – переспросила Джессика, не скрывая удивление. – Невероятно! Утром мне все-все подробно расскажешь. – Она замолкла. – Теперь же все будет хорошо, правда?

– Да. Я уверена в этом.

Этот день настал.

В это трудно поверить.

Время бессердечно. Оно подбирается, хищно глядя на жертв и нападает именно тогда, когда этого меньше всего ждешь. Наносимые удары точны и жестоки – оно наперед знает, где находятся самые незащищенные места. Не составляет труда предугадать, куда будет направленна следующая атака, но это мало что решит – силы сторон изначально неравны. Можно прибегнуть к хитрости, но и это окажется бесполезным – время заберет свое.

Любая битва с ним – заранее проиграна.

Эмили смотрела на разворачивающуюся перед ней сцену, испытывая при этом эмоции, не вписывающиеся в рамки положительных или отрицательных.

Оливии…

…ее маленькой девочке…

…исполнилось пять лет.

Дом был полон довольными детскими и взрослыми голосами. Эмили сама не ожидала, что столько народа соберется на праздник. Сама она надеялась на спокойные и мирные посиделки в обществе самых близких людей: родителей, Марка и Джессики. Но это был не ее праздник, не ее день. Оливия выразила желание позвать своих многочисленных друзей по детскому саду. И, как оно и положено, вместе с детьми пожаловали и их родители: одни – парами, некоторые – в одиночку.

Предварительно посчитав количество гостей, Эмили поразилась – такого числа человек она никогда здесь не принимала и столько еды не готовила. На выручку пришла мама и Джессика, которые неплохо поладили между собой, даже несмотря на ломаный и односложный английский матери. Эмили взяла на себя роль переводчика, потому совместная работа и удалась на славу – блюд и закусок хватало, чтобы накормить человек тридцать, а того и больше.

Само торжество проходило без особых потерь: разбилось всего три тарелки, и то – детских. Оно и понятно – в отличие от взрослых, дети не сидели на одном месте. Закончив с едой, они все умчались на задний двор, где их ждал огромный батут. Благо день оказался теплым и солнечным, какой и ожидаешь от середины июля.

Хоть с ними всегда находился кто-то из взрослых, Эмили не прекращала время от времени бросать взгляды в сторону окна, выходящего на задний двор. Неторопливо потягивая вино и ведя светские разговоры с гостями, она смотрела, как ее девочка, лучезарно улыбаясь, играет со своими друзьями.

Ей уже пять лет…

В жизни дочери наступал новый период – совсем скоро она пойдет в подготовительную школу. Эмили плохо помнила себя в ее возрасте, но точно знала – столько друзей у нее никогда не было: ни в детском саду, ни в начальной школе, ни в старшей. Все переживания, связанные с самостоятельностью, которая могла обернуться для Оливии отчуждением ото всех, не оправдались. Эмили сама не раз была свидетелем общения дочки со сверстниками. Присуще ли детям уважение? Она не знала, но только так – уважением – могла назвать то, что увидела. Оливия мало того, что не избегала общения с другими детьми, – она, напротив, являлась той, на которую все остальные могли положиться: никому не отказывала в помощи, успокаивала тех, кто плачет, стыдила тех, кто этого заслуживал. Будучи не самой старшей в группе, Оливия проявляла себя не по-детски взросло.

И вот, через месяц настанет новое испытание – школа, пусть и подготовительная. Справится ли она? Смотря на эту маленькую непоседу, у Эмили не оставалось сомнений.

Справится. Определенно справится.

Это будет нелегко, – опускала она себя на землю, – в первую очередь – для Оливии, но Эмили верила, что, прикладывая те же – а может и большие – усилия, она поможет Ливи вырасти такой девушкой, что не растеряет нынешние качества, а то и многократно их приумножит.

Заметив через окно взгляд мамы, Оливия остановилась и, улыбаясь, помахала ей. Эмили помахала в ответ.

Уже пять лет!..

***

Солнце заходило за горизонт, когда ушли последние гости. Эмили истощилась как физически, так и морально. Хотелось тишины, покоя, чтобы не было никого, кроме самого близкого человечка рядом – Оливии. С ней ей всегда легко. С тех пор, как Ливи начала посещать детский сад, Эмили часто оставалась в одиночестве, потому и время, проведенное вместе с дочерью, становилось вдвое, втрое ценнее. Сидеть дома, пока ее нет, стало невыносимо. Она начала задумываться о том, на что потратить свободное время, которого, к слову, было не мало. Первое, что пришло на ум, – научиться водить автомобиль. Необходимость в этом появилась почти сразу, стоило Оливии пойти в детский сад – их обеих до места подвозила Джессика. И пусть тогда даже думать о покупке машины было глупо (Эмили по-прежнему жила за счет Марка), желание самостоятельно возить дочку, проводить с ней наедине еще одну часть дня побудило к следующим шагам.

Эмили как бы заново становилась взрослой и самостоятельной. Сначала получила водительские права, затем занялась поиском работы, так как не хотела полагаться только на благотворительность со стороны Марка и родителей. Со вторыми она успела несколько раз серьезно повздорить на эту тему. Мама рассчитывала, что Эмили вместе с дочкой переедут в Россию, но та сразу высказалась против. Эмили ни под каким предлогом не собиралась возвращаться, потому и говорила первое, что приходило на ум: Оливия не знала русского языка, здесь у нее полно друзей, а что будет там – неизвестно. Эмили откровенно защищалась дочерью в этом вопросе, но все слова и мысли были искренними. После долгих споров родители сдались и продолжали навещать их раз в два месяца.

Когда Эмили занялась поиском работы, она ограничилась одним направлением – музыкой. Способность играть, словно чудо, вернулась, и теперь почти каждые вечера заканчивались небольшим выступлением у кровати дочери. Для них обеих это стало ритуалом, означающим, что день завершился хорошо. Эмили боялась, что одна и та же мелодия приестся и потеряет свою значимость, и старалась подбирать что-то новое. Вот только многие из тех композиций, которые она когда-либо играла и которыми восхищалась, казались ей неподходящими для детского восприятия – слишком будоражащие, даже, возможно, пугающие. Когда Эмили об этом задумалась, на ум пришел рассказ Марка о Хлое, что пренебрегала классическим исполнением. Эмили, когда-то считавшая, что классика должна оставаться классикой и ни в коем случае не подвергаться изменениям, решила переступить свои принципы и попробовать подкорректировать мелодии таким образом, чтобы их звучание стало достаточно нежным для детского слуха. Задача была не из легких и требовала серьезных репетиций. Эмили начала заниматься на первом этаже, пока Оливия, будучи еще младенцем, спала наверху. Вновь этот прилив сил. Вновь это трепетное ожидание. Вновь чувство значимости от каждого движения смычка. Ее не ждал полный концертный зал. Не ждали громкие овации. Но теперь все действия казались значимей, чем когда она выступала с оркестром. Всего один слушатель – а сколько ответственности! Сколько желания угодить! Она не могла подвести ее и играла так, как не играла ни перед кем и никогда. Одно выступление важнее другого. И вид этой маленькой девочки, полный восторга, – вот истинная награда!

Эмили подавала объявление об обучении игры на виолончели на дому, но затея провалилась. Популярностью пользовалось фортепиано, к которому Эмили прикасалась разве что при уборке. Когда Марк узнал, что к Эмили вернулся талант, то предложил как-нибудь сыграть дуэтом. И тогда, когда он был дома, они исполняли композиции для фортепиано и виолончели, что приводили в восторг, как самим исполнителей, так и слушательницу, что сидела в детском стульчике.

– Давай, я свяжусь со своими знакомыми? – спросил он, когда Эмили поделилась своими мыслями о работе.

– Прости, – покачала она головой, – но я откажусь. Я не смогу сейчас полностью отдаться выступлениям. Да и эти многочасовые репетиции, гастроли…

– Подожди-подожди, раскатала губу, – смеясь, остановил Марк. – Я говорю не про оркестр. Я работал со многими талантами, которые сейчас довольствуются небольшими концертами в городе. Коллективы разные, выступления тоже. Мне кажется, это неплохой вариант, учитывая твое нежелание отдаляться от Ливи.

Он видел ее насквозь. Эмили не сомневалась, что если немного поднажать, войти в колею, то возвращение на большую сцену не заставит себя ждать. Однако это также бы и означало, что с дочкой она будет видеться куда реже. На это она пойти не могла. Хотя слова Марка вызвали интерес. Она задумалась.

– Спасибо, Марк, но не стоит.

– Почему?

– Представь, как это будет выглядеть со стороны: ты договариваешься с кем-то, меня принимают, но не из-за моей игры, а потому что этот «кто-то» – твой знакомый. Я не хочу, чтобы ко мне предвзято относились.

– Эмили, – сказал Марк, – ты знаешь мое отношение к набору новичков?

– Да, – кивнула она, непонимающе, – знаю.

Его строгость и требовательность касались не только репетиций перед важным концертом, но и любого этапа жизни оркестра. У многих не хватало терпения выдерживать напор, и они вынуждено покидали коллектив, но даже к тем, кто остался, требования не смягчились, если не повысились.

– Так вот, представь, что есть кто-то, кто еще более серьезен, чем я.

Брови женщины поползли вверх.

– Ты не думай, – продолжил Марк, – что, если я устрою для тебя прослушивание, ты обязательно его пройдешь. И уж точно никто не возьмет тебя за красивые глаза или из-за знакомства со мной.

После этих слов Эмили засомневалась: если все будет так, как он говорит, то есть ли вообще шансы где-либо закрепиться?

Пока не попробую – не узнаю.

– Хорошо, Марк, – ответила она с благодарностью. – Я буду рада, если ты мне поможешь.

В скором времени наставник познакомил Эмили со Скоттом – тридцатилетним пианистом, красивым собой, с короткими черными волосами и аккуратной бородкой. На жизнь он зарабатывал тем, что играл на званых вечерах и в музыкальных ресторанах, причем не классику, а композиции собственного сочинения. Игра перед ним не обошлась без нервозности: порой Эмили не попадала в такт, где-то торопилась, где-то запаздывала. Но, все же найдя силы взять себя в руки, она исполнила последнюю композицию идеально, без малейших ошибок. Скотт был поражен, хоть и не упустил из внимания сбитое начало. Он предложил играть дуэтом, иногда – квартетом, куда, помимо него, будут входить его хорошие друзья. Но с условием, что Эмили будет серьезно относиться к репетициям. Она честно призналась, что воспитывает малолетнюю дочь, и потому не может много времени посвящать музыке, на что тот в ответ показал расписание, спросив, сможет ли она ему следовать. Не скрывая удивления, Эмили обнаружила, что три репетиции в неделю в первой половине дня и две игры по вечерам в пятницу и субботу идеально ей подходят. Да, это означало, что в эти дни Оливию придется на кого-либо оставлять, но это малая жертва. Эмили с радостью согласилась.

Через пару месяцев после начала работы со Скоттом, Эмили накопила достаточную сумму для покупки подержанного, но в хорошем состоянии автомобиля. Достойные деньги, получаемые с концертов, заставили задуматься о съеме квартире в городе для более легких поездок в детский сад и на репетиции. В уме доносился нравоучительный тон мамы, которая говорила, что хватит сидеть на шее у доброго человека. Когда она поделилась этим с Марком, выражение его лица приняло болезненный оттенок.

– Ты знаешь, насильно я держать вас не буду…

Он сильно привязался к ним. Как к Эмили, так и к Оливии. Когда он возился с малышкой, его лицо будто молодело. Марк отвык от одиночества и, гастролируя по стране, всегда знал, что, а главное – кто ждет его дома, напоминая о давних счастливых временах. Когда Оливия назвала его «дедушкой», у него на лице появилось настолько забавное выражение, что Эмили не удержалась от смеха.

Эмили не хотела лишать человека, столько для нее сделавшего, этих мгновений, вновь обрекая его на одиночество. Да и ей самой не хотелось покидать этот дом. И потому она продолжала жить там вместе с дочкой на протяжении уже шести лет.

Эмили закрыла за последним гостем дверь и вернулась в гостиную, Марк мирно общался с ее родителями. Не успела она присесть на диван, как услышала звуки быстро приближающихся шагов маленьких ножек.

– Мама. – Ливи подбежала и обвила ее руками. Она уже успела переодеться в ночную пижаму.

Эмили притянула малышку к себе.

– Ну как? Тебе все понравилось?

– Да! Все было тааак здорово! Сэм постоянно так смешно падал на батуте!.. – Оливия начала перечислять все события за день.

– Я рада, Ливи, очень рада, – устало протянула Эмили, невольно зевнув. Раз дочка довольна, то и она сама довольна тем, как прошел этот день.

– Мам? – спросила Оливия, чмокнув маму в щеку. – Ты сыграешь сегодня?

От заданного вопроса по телу пробежала новая волна усталости – намного сильней предыдущей. Но это была их традиция, которая, не всегда соблюдалась в связи с концертами в городе, что заканчивались достаточно поздно. В таких случаях Оливия оставалась у Джессики, пока не приедет Эмили, чтобы забрать и перенести ее, сонную, домой, в собственную постель. Но сегодня она здесь, у дочки день рождения – отказывать никак нельзя!

– Конечно, – тепло улыбнулась Эмили.

– Хочешь, сыграем вместе? – предложил Марк.

Дом заполнился звуками музыки. Марк сидел за фортепиано, рядом расположилась Эмили. Композиция была медленной, воздушной, и приносила с собой ароматы летнего поля в солнечный, но не жаркий день. Идеальное завершение вечера. Эмили чувствовала разницу в игре Марка и игре Скотта. Если первый, в какой-то степени, консерватор, то второй – исследователь, предпочитающий всегда находиться в поисках нового, неведомого прежде звучания. Привыкнув к темпу одного, сложно подстроиться под другого. Марк это, несомненно, понимал, потому подстраивался сам, давая вести ей.

Закончив, Эмили по привычке приподнялась, и Марк, подыгрывая ей и здесь, встал тоже. Они коротко поклонились под аплодисменты трех человек.

Пришло время готовиться ко сну. Когда прилетали родители, Эмили перебиралась в спальню Оливии. Марк, как и всегда, скрылся в своей. Умывшись и проконтролировав дочку, чтобы та тщательно почистила зубы, Эмили легла в кровать, и спустя мгновение к ней присоединилась Ливи. Кровать хоть и рассчитана на одного человека, но места хватало сполна. Под одеялом Эмили почувствовала обхват миниатюрных ручек и тесное прижимание тела дочери. И вот – маленькая голова уже вынырнула, и даже в темноте сияющие небесами глаза счастливо смотрели на нее.

– Я люблю тебя, – произнесла Оливия.

– И я тебя, милая. – В подтверждение своих слов Эмили чмокнула дочку в нос, отчего та забавно зажмурилась.

– Щекотно! – Она не намеривалась оставаться в долгу и ответила тем же действием.

Эмили крепко обняла Ливи.

– Давай спать.

– Хорошо, – сказала она, кладя голову маме на плечо, не разжимая рук. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Как же быстро летит время…